Тайна сейфа

ДИКТАТОР ЭРИТРЕИ

Как нам известно из географии, местность, именуемая Эритреей, ранее составляла южный округ империи, который дельта реки Литы превратила в унылую болотистую равнину. Леса Эритреи не изобилуют пушным зверем, реки (собственно река Лита) не изобилуют рыбой, но судоход-ны. Эритрея не имеет ни добывающей, ни обрабатывающей промышленности. Единственный промысел жителей Эритреи — земледелие в полосе, где страна граничит с плодородной Имогенией, и производство мышеловок, которым издавна славились жители Эритреи. Происхождение государства Эритреи нисходит к самым недавним временам, т. е. к миру, заключенному не столь давно в Версале. Маркиз де Шакал, представитель Галии на мирной конференции, без особого труда доказал, что местность, находящаяся на юге бывшей империи, представляет собой особое государственное и национальное образование, с незапамятных времен пользовавшееся абсолютной независимостью, имеющее вполне обособленную и вполне развитую промышленность и культуру и имеющее все права на самоопределение. К сему была приложена покрытая пятьюстами тысячами подписей петиция жителей Эритреи, у которых, по-видимому, в силу особых климатических условий этой страны выработался в общем неразборчивый очерк. После некоторых слабых возражений со стороны представителей побежденной империи бывший южный округ бывшей империи получил желанную независимость, и государственная власть Эритреи сконструировалась по высоким образцам соседних могущественных республик. На юге Эритрея граничит с вольным городом и областью Инза, на севере — с государствами Имогения и Эвклида, на востоке с Транслитанией, на западе — с королевством Витамин. Как нам известно, республика Эритрея не имеет выхода к морю и владеет лишь верхней частью дельты реки Литы. Нижняя часть Литы находится во владении свободного города и порта Имзы. Указанные особенности географического положення Эритреи дают ей, однако, некоторые преимущества по сравнению с другими, лежащими вверх по течению реки Литы, независимыми государствами.

Государство Эритрея может мешать судоходству по реке Лите, а главное, затруднить судам соседних государств сношения с морским портом Инзой. Это обстоятельство в достаточной мере использовано Эритреей и, таким образом, нужно признать весьма успешной мудрую политику маркиза де Шакала.

Мы наблюдаем весьма оживленные дипломатические сношения между государствами, лежащими вверх по реке Лите, и Эритреей. Не менее, чем двенадцать раз в год, созываются конференции по вопросу о судоходстве по реке Лите и свободном транзите товаров в морской порт Инзу. Финансовое благосостояние Эритреи в данное время укрепилось именно благодаря удачному географическому положению ее. Обложение товаров, идущих на речных судах вниз по Лите, дало возможность Эритрее произвести удачную девальвацию и установить весьма устойчивый курс — шесть триллионов эритрейских лир — один доллар. Сравнительно крепкий бюджет и устойчивость курса эритрейской денежной единицы на европейских биржах выдвинули вопрос о расширении территории Эритреи за счет наименее могущественной из соседних республик, за счет Имо-гении.

Имеются также и привходящие обстоятельства.

Но тут мы переходим в область чисто архивных изыс-каннй и для большей точности наших суждений о республике Эритрея будем пользоваться проверенными и говорящими за себя документами.

ВОПРОС ОБ ЭРИТРЕЕ В ПАРЛАМЕНТЕ ОБЪЕДИНЕННЫХ ИМПЕРИЙ

Маркиз Эмери, депутат консервативной партии:

— Известно ли правительству, что галиканский посланник в Эритрее оказывает давление на правительство Эритреи в смысле окончательного прекращения экспортной торговли Имогении, путем закрытия Имогении доступа по реке Лите к морскому порту Инзе, причем, разумеется, страдают интересы торговли соединенных империй? Если известно, то что намерено по этому поводу предпринять правительство объединенных империй?

Депутат Пьер Огратэн (национал-либерал):

— Известно ли правительству, что посол Альбиона в Имогении предложил правительству Имогении кредиты на достройку шести речных канонерских лодок и шести аэропланов? Если известно, то что по этому поводу намерено предпринять правительство Галикании?

В обоих случаях министры иностранных дел дают самые успокоительные разъяснения и подчеркивают дружественные чувства Галии к Альбиону и наоборот.

В продолжение двух недель границы Эритреи закрыты, и редакторы газет всего земного шара сообщают все, что им вздумается, о событиях в Эритрее.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ЭРИТРЕЮ

Итак, паспорт человека, желающего посетить Эритрею в самый обыкновенный, мирный период ее существования, должен иметь двадцать шесть транзитных виз. Первую дюжину виз Густав Корн, с некоторой затратой энергии, получил в Москве. Он беседовал с однообразными чиновниками разнообразных посольств и консульств, причем каждый подозревал в нем одновременно террориста, пропагандиста, разведчика, контрразведчика и тайного политического агента всех европейских держав вместе и порознь. Вежливость и манера приема посетителя не оставляли желать лучшего, причем в значительной степени зависели от роли, которую играла данная держава в европейском концерте. Соответственно с этим увеличивалась или уменьшалась плата, взимаемая за право транзитного проезда через территорию данной державы.

Трудно установить данные, которыми руководствуются консульства больших и малых держав в сложном деле визирования паспортов. Однако, острая нужда в справочном пособии для путешественников по современной Европе заставляет нас установить некий единый принцип, на котором бы сошлись как государства-левиафаны, так и государства-инфузории.

ВИЗА — ДЕНЬГИ

Кроме того, в каждом случае шесть анкет и шесть фотографических карточек. Итого семьдесят два фотографических снимка и столько же анкет.

Но помимо прямых и официальных путей, существуют пути неофициальные, но действующие не менее верно. И так как друг и союзник Густава Корна, Борис Пирамидов, бнл достаточно популярен в официальных и неофициальных кругах посетителей кулис, «Копыта Пегаса», «Кабаре муз», «Лирического кактуса» и «Прилавка Грации», то во всех осложняющих отъезд Корна случаях он легко улаживал дело при посредстве врача-гинеколога, доброго знакомого дамы сердца помощника заведующего столом виз в посольстве Антинойи, или при посредстве исполнительницы цыганских романсов, не менее доброй знакомой младшего помощника шофера консульства Эринии, или с помощью маникюрши самого посла и полномочного министра Эрраты.

Все это требовало некоторых дополнительных затрат, но не позже, чем через два дня паспорт Густава Корна — доктора археологии — представлял собой коллекцию самых разнообразных виз, за исключением некоторых, которые он мог получить только в Вене. Таким образом, коллекционирование виз продолжалось в Вене, причем там дело обстояло значительно хуже. Не скорее, чем через месяц Корн получил визы всех граничащих с Эритреей государств, итого прибавилось пять виз Инзы, Эвклиды, Имогении, Транслитании и Витамина. Дело осложнялось тем, что в ожидании настоящей, означенные государства вели между собой таможенную войну. Кроме перечисленных виз, Корн получил визы на въезд в Эритрею как от старого, так и от нового ее правительства. Имея, таким образом, визы всех граничащих с нею государств, он рассчитывал, в конце концов, с какой-нибудь стороны проникнуть в Эритрею. Рас-стояиие от Вены до столицы Эритреи — Парапамиза в нормальных условиях пути — одиннадцать часов по железной дороге. Но так как Густав Корн путешествовал вскоре после благодетельного мира, даровавшего независимое управление ряду новых государств, то продолжительность путешествия увеличилась ровно в сорок раз. На границе Имо-гении он был задержан на четверо суток пограничным учреждением, которое заинтересовалось подозрительными планами крепостей и фортов, какие оказались в пачке книг, приобретенных Корном в Москве.

Не без некоторого труда он убедил симпатичного майора, что это только театральный журнал и что форты и профили крепостных сооружений есть, в сущности говоря, воспроизведение конструкции постановки одного левого московского режиссера. Впрочем, майор, отпуская Густава Корна, сказал:

— Я удовлетворен тем обстоятельством, что этот рисунок не похож на форты Имогении. Он имеет сходство с пограничными фортами дружественной нам Инзы. Продолжайте.

Густав Кори с удовольствием продолжал путь до следующей границы, где у него, из соображений таможенного досмотра, были изъяты папиросы (ограничение ввоза табака) вместе с недорогим серебряным портсигаром. На следующей границе он оплатил по весьма высокому тарифу мыло и одеколон (ограничение ввоза парфюмерии), дальше был воспрещен ввоз сельскохозяйственных орудий и аэропланов. Ни того, ни другого у Корна не было с собой, но после этого таможенного досмотра он не обнаружил булавки с жемчугом (подарок покойного Карла Корна). Далее была взыскана пошлина за автоматическое перо (ограничение ввоза пишущих машин). Чем ближе он подъезжал к границе Эритреи, тем тревожнее были слухи о том, что может случиться с путешественником при переходе границы этой страны. Только мысли о высокой цели путешествия, только разгадка тайны Аминтайос могла заставить молодого египтолога продолжать путь. Возвращающиеся из Эритреи говорили о том, что на границе установлен карантин, от которого избавляются только те, кто в состоянии уплатить весьма высокий налог. Мудрые финансовые мероприятия диктатора Эритреи еще больше убедили Густава Корна в том, что автор записок, найденных в сейфе 24–14 и диктатор Эритреи генерал Париси — одно и то же лицо. И несмотря на самые тревожные слухи о том, что происходит за рубежом Эритреи, Корн продвигался вперед, потому что был твердо уверен в том, что человеку, почти разгадавшему тайну Аминтайос, обеспечено покровительство диктатора Эритреи.

На границе Эритреи кое-где рыли окопы и устанавливали внушительные проволочные заграждения войска граничащей с Эритреей страны. Диктатор Париси был убежденным пацифистом, и почти не было сомнения в том, что он попытается укрепить свое положение удачным захватом соседней территории. Однако, на пограничном пункте со стороны Эритреи не было ни одного человека. Небольшой станционный поселок оказался как бы вымершим. Густав Корн, не встретив ни малейшего сопротивления, перешел границу Эритреи. С трудом обнаруженный станционный сторож сообщил Густаву Корну, что пограничная стража в полном составе отправлена в столицу по личному распоряжению диктатора. Что же касается таможенных и карантинных властей, то они только вчера тайно перешли границу Имогении и скрылись, захватив с собой кассу таможни. Поезда в Парапамиз не ходят по двум причинам:

Первая: весь подвижной состав занят экстренной переброской войск на южную границу.

Вторая: от границы до Парапамиза не более шести часов езды на доброй крестьянской лошадке.

Поэтому Густав Корн решил ночевать на станции и утром на рассвете двинуться в Парапамиз навстречу судьбе.

СОБЫТИЯ В ЭРИТРЕЕ

Несмотря на то, что в пограничном поселке насчитывалось около восьмидесяти дворов, Густаву Корну стоило больших трудов разыскать себе возницу и экипаж. Все живое, за исключением грудных детей и женщин, из опасения мобилизации или реквизиции на военные надобности, эмигрировало в нейтральную зону между Эритреей и Имогенией, под контроль особого эмиссара и охрану из смешанных альбионо-галиканских отрядов (см. соглашение с Альбиоиом). С некоторым трудом он отыскал буйвола, избежавшего реквизиции, и одного инвалида, остроумно избежавшего мобилизации, и в довольно непрезентабельном, напоминавшем арбу экипаже решил выехать в Пара-памиз. Перед тем, как тронуться в путь, мрачный и жестоко скучающий телеграфист, одиноко сидевший в аппаратной, предложил ему ознакомиться с двумя телеграммами.

Телеграфист мрачно пошевелил в воздухе двумя телеграммами и вопросительно взглянул на Густава Корна.

— Что вы об этом думаете?

— Полагаю, что я, в качестве гостя, не имею права судить о внутренних делах государства…

— Вы полагаете?

Телеграфист запер на замок дверь аппаратной, положил ключ в карман, надел шляпу на затылок и безнадежно побрел в сторону границы.

Кори несколько обеспокоился:

— Куда?

— В нейтральную зону.

Затем Кори увидел его по ту сторону проволоки и канавы, утыканной колышками.

Телеграфист махнул ему рукой и, уходя, уныло крикнул:

— Надоело.

Ясно, что Эритрея переживала бурный период истории.

Пока Корн размышлял о судьбах этой страны, инвалид ткнул заостренной палкой буйвола, колеса тронулись с похожим на выстрелы скрипом, и путешествие от границы до Парапамиза началось. Ширина осей арбы почему-то не соответствовала ширине колеи дороги. Поэтому арба передвигалась в наклонном положении, лишая путешественников самого минимального комфорта.

Только на двадцатой версте Густав Корн стал привыкать к тряске, толчкам, необходимости соблюдать равновесие и, приобретя некоторый иммунитет, стал приглядываться к окрестностям.

Но однообразный пустынный пейзаж — глина, кукурузные поля, давно заброшенные земледельцами, и чахлые акации — сразу утомил его.

К вечеру, приблизительно на полдороге от Парапами-за, инвалид вдруг остановил буйвола и повернулся к Корну:

— Где у вас ваш национальный флаг?..

Пожалуй, не к чему говорить о том, что Корн оказался не запасливым.

— В таком случае, дайте носовой платок.

Корн удовлетворил его просьбу и с некоторым удивлением смотре, как возница прикрепил к заостренной палке, которой он подгонял буйвола, белый платок и поднял его, как знамя.

Затем они двинулись дальше и, так как скрип колес делал излишним всякие попытки членораздельной речи, Корн так и не узнал назначения носового платка, прикрепленного к палке. Затем он уснул и проснулся от жестокого толчка и от того, что скрип арбы показался ему особенно громким.

При постепенном переходе от сна к бодрствованию он сообразил, что это становится похожим на канонаду.

Они стояли на косогоре. Внизу, у разлившейся реки, Корн разглядел довольно большое селение, над которым изредка поднимались клубы белого дыма.

Почти под самым косогором он разглядел еще две небольшого калибра пушки и группу солдат. Пушки стреляли по большому селению, солдаты тоже. Несколько в стороне, почти рядом с селением, им отвечало как бы эхо. Густав Корн взялся за «цейс» и вопросительно взглянул на возницу. Возница махнул палкой по направлению к селению. То, что Корн принял за эхо пушечной канонады, оказалось самостоятельной канонадой. В «цейс» можно было разглядеть почти рядом с селением еще две пушки и некоторое количество солдат. Эти пушки и солдаты тоже стреляли по тому же селению. Только из-за одного любопытства, теряя терпение и потрясая «цейсом», Корн закричал в самое ухо вознице:

— Что это?..

— Парапамиз…

— Почему стреляют?..

— Это бой.

Более не обращая внимания на происходящее, возница ткнул палкой буйвола, и арба спустилась с косогора. Впрочем, очень скоро два всадника, предупредительно обнажив сабли, остановили арбу. Возница помахал белым флажком и крикнул:

— Иностранец.

Всадники подъехали вплотную, и Кори получил возможность ознакомиться с нормальным типом эритрейского солдата. Они были в несколько оригинальных, однако, привлекательных формах. Оранжевые мундиры и зеленые галифе при стальных шлемах, какие носят солдаты Галика-нии. Когда же он присмотрелся к их лицам, то несколько торопливо полез за паспортом. Многоопытный возница поторопился подсказать:

— Доллар…

Оба кавалериста, по возможности приветливо, улыбнулись, и один из них, обладавший замечательной коллекцией нашивок, звездочек, жетонов и значков, поправил:

— Два доллара…

Это не встретило возражений.

Рассмотрев на свет и одобрив кредитный билет, кавалеристы вскоре вернулись к стреляющим пушкам на косогоре.

Арба же тронулась дальше после того, как возница осведомил Корна:

— Гвардия графа Пачули.

Почти у городской заставы арбу остановили новые кавалеристы, мало отличавшиеся от первых. (На головах у них были другие головные уборы — упраздненные каски солдат Альбиона). И в этом случае ресурсы Корна уменьшились ровно на два доллара.

Канонада продолжалась, но уже где-то в стороне. Когда Густав Корн выразил некоторое беспокойство по поводу проезда по улицам, которые обстреливаются, опытный возница сообщил:

— Сюда не стреляют. Здесь отель…

И они въехали в Парапамиз.

УРОК ЭКОНОМИКИ

Выстроенное из бурого известняка трехэтажное здание называлось «Отель Экзельсиор». Семьдесят две комнаты отеля были основательно заняты. Портье сообщил, что ввиду отъезда в Америку представителей пишущих машин «Парабеллум» освобождается правая половина биллиардного стола в биллиардной. Впрочем, если гостя не устраивает половина стола, то гость, переждав три недели в вестибюле отеля, сможет получить ванную комнату, ту, которую предполагает освободить представитель английской автомобильной фирмы «Веблей Скотт». Только две этих возможности мог предоставить гостю и путешественнику хозяин отеля грек Спиридон Папаризопуло.

Была ночь, шел сравнительно мелкий дождь, успевший превратить улицы Парапамиза в известково-глинистую пасту. Пребывание под дождем на улице вместе с возницей и буйволом, в непосредственной близости обстреливаемой зоны, не представлялось заманчивым. Густав Корн предпочел правую половину биллиарда. На левой половине спал довольно рослый джентльмен, ноги которого свешивались почти на полметра за борт биллиарда. Джентльмен полуоткрыл глаза и язвительно сказал:

— Опоздали… Трипль получил концессию…

Густав Корн поставил чемодан на пол. По-видимому, лицо его достаточно ясно отразило изумление. Лежащий на столе попробовал разъяснить:

— Палата вотировала концессию Трипля.

Корн сел на биллиард, где полосой, проведенной мелом, была отмечена принадлежащая ему половина, и по возможности точно формулировал свое недоумение.

— Я не имею представления о том, что, собственно, происходит в данной стране… Был бы весьма обязан, если бы уважаемый собеседник пояснил свои слова.

Уважаемый собеседник сел на биллиард, широко раскрыл глаза и ответил рядом вопросов.

— Вы ничего не слышали о концессии Трипля?

— Нет…

— Вы не концессионер?..

— Нет…

— Представитель оружейных заводов?

— О, нет…

— Тогда вы журналист?

— Тоже нет…

— Какой же черт принес вас сюда?..

Несколько шокированный постановкой вопроса, Корн ответил:

— Обстоятельства, имеющие чисто научное значение.

Собеседник пожал плечами и с некоторым почтением спросил:

— Неужели наука может интересоваться Парапами-зом?.. — Затем он спустил ноги с биллиарда и, показав полностью свою шелковую полосатую пижаму, продолжал:

— У меня бессонница… Кроме того, на этом проклятом биллиарде нельзя прилично устроиться… Если угодно, я вам слегка разъясню положение вещей… Знаете ли вы, что такое Парапамиз? Это — дыра. Вы спросите, что могут делать в такой дыре деловые люди, которых заставляют спать на биллиарде? Мы переходим в область чистой политики. Сегодня палата депутатов Парапамиза единогласно вотировала доверие фельдмаршалу и диктатору Париси, который сдал концессию на судоходство по реке Лите в пределах Эритреи мистеру Джонатану Триплю.

Долговязый человек упал на край биллиарда и захохотал. Несколько утомленный необходимостью удивляться, Густав Корн спросил:

— Хорошо. Но при чем же здесь стрельба из семидесятипятимиллиметровых по городу?

— Дорогой мой… Разумеется, это привходящее обстоятельство. Генерал Париси сдал концессию Триплю, палата вотировала ему доверие. Граф Пачули находится в восьми верстах от города, а войска Париси в предместье и в самом городе.

— Я имел возможность в этом убедиться.

— Все дело в том, что этому жулику удалось собрать кворум… Черт его знает, как он собрал. Говорят, он загримировал депутатами два десятка актеров муниципального театра. Если бы вы видели это зрелище. Бывшая дача губернатора Эритреи — палата депутатов. Он снял с фронта свою гвардию. Буквально на каждого депутата приходилось по четыре солдата. Когда они голосовали, клянусь вам, солдаты во всех проходах голосовали тоже, подняв правые руки с ручными гранатами… Нет, это гений!.. Прямо жаль вешать такого человека… Это сокровище!..

— Который из двух? Министр?

— Нет. Диктатор… Вы не видели его?

— Я бы очень желал…

— Торопитесь, пока не поздно. Но черт возьми, рожи конкурентов Трипля! Еще вчера они ставили полдюжины «Кристаль» за то, что он не соберет и сотни депутатов… Он собрал кворум. В точности. Ни одним человеком меньше…

— Вы концессионер?

— Нет. Я Тангль… Пылесосы системы «Маузер»…

— Эритрея и пылесосы… В Парапамизе спрос на пылесосы?…

Назвавший себя Танглем застонал и в изнеможении схватился за голову:

— О, наивность! Неужели вы не понимаете?.. Вся гостиница, вся эта трехэтажная казарма наполнена, во-первых, клопами, во-вторых, концессионерами, и в-третьих, представителями оружейных заводов. И я, и представитель пишущих машин «Парабеллум», и представитель сельскохозяйственных орудий «Гочкис», и автомобильная фирма «Веблей-Скотт» — мы продаем великолепные пяти-, семи- восьми и одиннадцатизарядные штучки, не говоря уже о превосходно лающих собачках на колесах. Крупнейшее импортное дело. Представительства в Инзе, Эвклиде, Эритрее, Транслитании, Имогении, Витамине, Эриннии.

От одновременного пушечного залпа задребезжали стекла биллиардной. Корн вздрогнул. Тангль воздел руки к небу и с удовольствием сказал:

— Вас это беспокоит? Напрасно. Никакой опасности… Для моих ушей это музыка… это тантьема, участие в прибылях, проценты. О, если бы не конкуренция…

Густав Кори положил под голову чемодан и после нового залпа, прежде чем снять пиджак, спросил:

— Скажите… Почему вы полагаете, что «Экзельсиор» в безопасности?..

— Во-первых, в этой части города четыре посольства. Во-вторых, отель «Экзельсиор» — нейтральная зона… — и, зевнув, он пробормотал: — Точно не помню… какое-то соглашение между хозяином отеля и обеими сторонами. Одним словом, сюда не стреляют. Кроме того, каждый из нас имеет право экстерриториальности. Можете спать спокойно.

И вдруг, подскочив, вскрикнул, в настоящей ярости раздирая на себе пижаму:

— О, эти клопы! Клянусь, я предпочитаю гранаты!

ПРОГУЛКА ПО ПАРАПАМИЗУ

За утренним завтраком из окна кафе «Экзельсиор» Густав Корн рассматривал небольшую площадь перед отелем и мраморный памятник в два человеческих роста. Памятник изображал мраморного генерала в мраморной каске и орденах, правой рукой опирающегося на саблю, левой указывающего на юг, в сторону Инзы. Одной ногой генерал попирал карту Имогении, другой карту Эвклиды. Приблизительно таким Корн представлял себе диктатора, поэтому он не дал себе труда проверить свое решение. Несмотря на вчерашние клятвы грека Папаризопуло, Густав Корн (так же, как и м-р Тангль) утром получил довольно приличную комнату. По приборам, приготовленным к завтраку, он сообразил, что население «Экзельсиора» за эту ночь уменьшилось больше чем наполовину. За исключением Трипля, почти все конкуренты-концессионеры оставили Парапа-миз. Представители оружейных заводов выжидали. М-р Тангль спустился к завтраку вместе с весьма подвижным молодым человеком, охотно показывающим два ряда золотых зубов, представляющих солидный золотой фонд. Против прибора молодого человека лежала визитная карточка. Корн прочитал:

Завтрак прошел в приличествующем молчании. После завтра на м-р Тангль благожелательно обратился к своим соседям:

— Небольшая прогулка по Парапамизу. Угодно?

Корну остается только благодарить м-ра Тангля. Приглашение более чем ко времени.

И медленным, размеренным шагом джентльменов, совершающих прогулку ради моциона, мистер Тангль, Воль-кенкрацер и Корн вышли из отеля.

По несколько устаревшим сведениям, Парапамиз имеет не менее сорока тысяч жителей.

Достопримечательности: электрическая станция, трамвай, муниципальный театр, университет и тюрьма. Однако, бурный период истории Эритреи внес некоторые поправки в эти сведения. За время независимого существования республики Эритрея население Парапамиза уменьшилось почти вдвое. Электрическая станция была сожжена вместе с фейерверком по случаю празднования годовщины провозглашения независимости Эритреи. Трамвай был продан вместе с рельсами, проводами и подвижным составом вольному городу Инзе в незабвенное правление первого кабинета министров Эритреи. До сих пор граждане Парапами-за не могут забыть чудесного исчезновения трамвая. На вырученные средства была сформирована первая гвардейская дивизия. Университет был упразднен по представлению тогда еще скромного генерал-инспектора кавалерии, ныне диктатора и фельдмаршала Париси. В здании университета было открыто кавалерийское училище. Театр сохранился в виде муниципального мюзик-холла. И только тюрьма сохранилась в том виде, в каком она была унаследована демократической республикой от имперского режима. Многочисленные министерства и учреждения с трудом разместились в зданиях города. Лучшие здания — дача губернатора и полицейское управление — были заняты парламентом и дворцом Париси. К дворцу диктатора ведет широкая, сравнительно мощеная улица, которая называется улицей Свободы. И с некоторым удивлением Густав Корн заметил значительное движение, открытые магазины, в которых преимущественно продавались портреты диктатора.

Да, это он!.. Только такой человек мог оставить в сейфе 24–14 замечательные записки. Только этот рослый, статный человек с сединой, коротко подстриженными усами и располагающей к доверию внешностью оперного баритона или шефа крупье в Монте-Карло.

Над Парапамизом было голубое небо. Солнце высушило тротуары и весело отражалось в легкой ряби луж, которые, по-видимому, были необходимым украшением улиц Парапамиза. Густав Кори с удовольствием заметил вслух, что природа и солнечный день образумили враждующие стороны. Ни один пушечный выстрел не нарушал утренней тишины. Леопольд Волькенкрацер показал два ряда золотых зубов, которые производили вокруг неотразимый эффект, едва ли не соперничая с солнцем.

— Предстоит основательная работа…

— Вы полагаете?..

Волькенкрацер посмотрел на часы и на небо.

— Вы увидите в четыре часа дня, когда солнце будет над предместьем… Это обойдется недешево «Экстрафильму»…

— Затем, не желая более подвергать мукам любопытства Корна, Волькенкрацер исчерпывающе сказал:

— «Экстрафильм» сегодня производит киносъемки генерального сражения у Парапамиза. Завтра вечером фильм будет видеть Европа, через шесть дней — Америка. «Экстрафильм» возвращает обеим сторонам все затраты по расходованию боевых припасов и по убыткам от бомбардировки, причиненным этим сражением, но обе стороны обещают показать чудеса.

Понимая, что дальнейшие расспросы нарушают деловую тайну, Корн не требовал разъяснений.

Они продолжали прогулку, знакомясь с бытом и нравами. В государственном казначействе Эритреи Кори имел возможность убедиться в том, с какой быстротой государство применяется к условиям жизни. Вследствие тревожных слухов из Эритреи денежная единица Эритреи — лира — падала с быстротой, несколько превышающей обычную. Поэтому государственное казначейство, основываясь на строго научном принципе организации труда, удивительно приспособлялось к условиям. В одном и том же помещении телеграфист, сидевший у телеграфного аппарата, сообщал официальному лицу курс эритрейской лиры на главных мировых биржах; официальное лицо отчетливо провозглашало вслух получаемые сведения. Затем двадцать четыре чиновника, снабженные двадцатью четырьмя составными штампами из цифр, через особые окошечки принимали от граждан кредитные билеты и ставили на них штампы, увеличивающие количество нулей кредитного билета соответственно падению эритрейской лиры. Таким образом, пока билет первого в очереди из одного квинтильона лир превращался в один секстильон, билет последнего в очереди превращался в секстиллион секстиллионов. Во избежание потери на курсе, первые в очереди опять становились в хвост, чтобы получить новый штамп и, таким образом, хвосты перед окошечками не убывали и твердо устанавливался евангельский принцип — «первые да будут последними».

Когда Густав Корн выразил желание посетить диктатора, представитель «Экстрафильма», дружески улыбнувшись, посоветовал ему быть ровно в четыре часа на съемке генерального сражения. После боя он сумеет оказать ему содействие. И Густав Корн сердечно поблагодарил его. Он увидит возлюбленного Аминтайос на поле сражения.

Солнце со всей астрономической точностью двигалось к той точке горизонта, с которой оно должно было выполнять свои обязанности в качестве контрагента «Экстрафильма».

СРАЖЕНИЕ У ПАПАРАМИЗА

На колокольне кафедрального собора в Парапамизе были с возможным комфортом расставлены несколько кресел и стульев и столы с прохладительными напитками. Первые ряды уступили дамам, двум сестрам-туристкам, специально прибывшим из Лондона в Парапамиз для присутствия и непосредственного наблюдения за событиями в Парапамизе. Рядом с ними сидели Корн, м-р Тангль и Воль-кенкрацер, любезности которого было обязано все общество. Он же и давал необходимые объяснения, показывая полевым биноклем места, заслуживающие внимания.

— Направо у плотины вы видите развалины — это место боев в недавнюю войну между Имогенией и Эритреей. Развалины трехэтажного дома — это госпиталь, пример весьма удачного попадания снаряда, сброшенного с аэроплана. На северо-востоке у возвышенности как бы зигзаги — это и есть окопы армии графа Пачули. Ближе к нам, несколько в стороне от города, за насыпью железной дороги — окопы армии генерала Париси. Пространство между насыпью и возвышенностью есть линия фронта.

Здесь, после соответственной артиллерийской дуэли, будет произведена газовая атака, а затем атака инфантерии. Кроме того, предположен, в зависимости от исхода сражения, бой кавалерии…

— Даже?

— Согласно условию, «Экстрафильм» имеет право на кавалерийский бой при участии не менее двух тысяч сабель с каждой стороны. Противники будут обстреливать южную часть города за плотиной, так называемый рабочий квартал…

— Вы полагаете?..

— Вполне разумное применение артиллерийского огня. Обе стороны обстреливают рабочий квартал. Кто бы ни победил, диктатор Париси или граф Пачули, но рабочий квартал будет снесен до основания. Это разумная, вполне государственная мера, в расчете на будущее. Все указанные мной пункты вы видите невооруженным глазом. В бинокль все вы можете разглядеть за насыпью на платформе группу всадников — штаб генерала Париси и его самого в белом мундире и на белом коне. Наши кинооператоры в данный момент снимают диктатора, объезжающего фронт и ободряющего свои войска. Другая группа кинооператоров снимает графа Пачули, произносящего ободряющую речь войскам. Подлинный текст речи вы увидите завтра на экране.

— Леди и джентльмены! Внимание! Четыре часа.

Над возвышенностью вспыхивает белое облако.

— Пушка. Сигнал. Внимание!..

Пушечные залпы с возвышенности. Пушечные залпы с насыпи… Артиллерийская дуэль. Присутствующие на колокольне припадают к биноклям. Леопольд Волькенкрацер верхом на перилах дирижирует канонадой, как настоящий дирижер симфонического оркестра. Старясь перекричать грохот, он кричит прямо в ушную раковину Корна:

— Смотрите, сейчас по программе газовая атака!..

Но между возвышенностью и насыпью происходит нечто непредусмотренное порядком программы. Тысяча вооруженных пиками желто-зеленых всадников скачет по вытоптанному кукурузному полю навстречу другой тысяче, скачущей к ним от насыпи с пиками наперевес.

Волькенкрацер бледнеет и грозит кулаком в сторону фронта.

— Мошенники!.. А газовая атака?..

Желто-зеленые всадники сближаются, и вдруг обе ленты всадников поднимают пики вверх, смыкаются, на несколько мгновений остаются неподвижными среди кукурузного поля и затем все вместе скачут к насыпи и переваливают через нее. В бинокль превосходно видно, как они охватывают платформу, окружая группу растерянного штаба фельдмаршала Париси. Вслед за этим оранжево-зеленое знамя диктатора делает несколько пляшущих взлетов в воздухе и пропадает из глаз.

Леопольд Волькенкрацер в совершенном бешенстве бросается к телефонному аппарату. Его пронзительный голос действительно заглушает затихающие раскаты канонады.

— База кинооператоров?.. Алло!.. База?.. Алло!.. Что такое там случилось?..

Все присутствующие на колокольне замирают на месте, напрягая слух. Несколько нечленораздельных восклицаний Волькенкрацера, затем он кричит:

— Политика?!.. О, будьте вы трижды прокляты!.

— Что случилось?

Он почти задыхается:

— Этот дурак Париси слишком зазнался… После того, как… как палата вотировала концессию Трипля, он больше не нужен… Посол Альбиона прекратил выплату ему субсидии… Этот осел не уплатил своим войскам жалования… и они сговори… они сговорились с графом Пачули и сцапали Париси и весь его штаб… О, жулики!.. Трижды жулики. Сорвать генеральное сражение!.. Что скажет правление «Экстрафильма»? Я же говорил, что «Экстрафильму», а не Альбиону или Галикании имело смысл субсидировать всю эту лавочку…

В изнеможении он падает на стул и припадает к стакану содовой, который успевает поднести к его губам Тангль…

Густав Корн в полном недоумении бормочет:

— Как же… как же мне увидеть, Париси?

Волькенкрацер окончательно выходит из себя и восклицает с остервенением:

— Вы его увидите… вы его увидите на виселице,

Мог ли несведущий в вопросах политики энтузиаст-египголог предполагать, что на пути к разгадке замечательнейшего явления нашей эпохи, стратегическая диверсия, какую он видел с колокольни кафедрального собора в Па-рапамизе, отбросит его к исходной точке его розысков?

Даже если бы Корн внимательно прочитал пачку последних газет, то и тогда он не сумел бы предугадать такой странный и, в общем, внезапный финал событий, в течение двух месяцев занимавших внимание Европы.

Некоторый ключ к развязке этих событий дает цитата из статьи политического обозревателя официальной газеты «Альбион», скрывающегося под псевдонимом Квинтилиан.

МАТ В ДВА ХОДА

Густав Корн мог дважды перечитать приводимую выше цитату, но вряд ли он уловил бы в ней какой бы то ни было намек на судьбу диктатора. Между тем м-р Тангль, более разбирающийся в политической ситуации, прочитавший ее постфактум, провел длинным заостренным ногтем черту от слов «нет никаких оснований осложнять»… до конца фразы и с удовольствием воскликнул:

— Черт возьми! Они сговорились… Мистер Трипль получил концессию, мавр сделал свое дело, и мавра можно повесить… Бедный Парис! Уступочка Галикании, уступочка Альбиона, и они сговорились…

Эти слона он произносил за табльдотом в тот момент, когда на площади несколько солдат, приставив лестницы к мраморному генералу, действуя соответствующими орудиями, последовательно отбили каску, усы и саму голову памятника.

Густав Корн автоматически действовал ножом и вилкой до той минуты, пока он не счел возможным сохранить спокойствие. Он схватил за локоть м-ра Тангля и спросил с горячностью, поразившей его собеседника:

— М-р Тангль, не можете ли вы устроить мне свидание с генералом Париси?.. М-р Тангль! Считайте это эксцентричностью, любопытством, чем хотите, но я должен увидеть его… Уверяю вас, м-р Тангль…

— Это все? Не трудитесь…

М-р Тангль обвел глазами небольшую полукруглую залу ресторана при отеле и сделал легкое движение согнутым пальцем незаметному молодому человеку, который неподвижно сидел за нетронутым прибором и преимущественно занимался полировкой ногтей или тщательным протиранием своего монокля. Молодой человек, чрезвычайно эластично изогнувшись, перепорхнул на пустой стул рядом с м-ром Танглем. М-р Тангль, в промежутках между жеванием бифштекса, одним углом рта сказал:

— Моему другу, м-ру Корну… необходимо… в научных целях… скажем — антропометрические измерения… увидеть Париси… он, как я полагаю…

— В городской цитадели…

— Да… Таким образом…

— Я доложу его превосходительству, господину шефу…

— Все необходимые расходы…

— Понимаю… Ответ через час…

И молодой человек с той же эластичностью, мягкостью в движениях упорхнул со стула и затем исчез из глаз с почти сверхъестественной легкостью.

— Кто?

— Агент департамента народного благоденствия…

И ради сбережения времени, предупреждая расспросы, быстро и кратко:

— Департамент народного благоденствия — политическая полиция. При всех переворотах сохраняет лояльность, автоматически переходя на службу новому правительству. Ровно через час вы получите все необходимые сведения… Желаю успеха.

Затем, отбросив салфетку, м-р Тангль отодвинул стул и покинул зал ресторана.

Густав Корн медленными глотками пил кофе и с одними и теми же неотвязными мыслями рассеянно следил за тем, как им противоположное стороне площади солдаты генерала Пачули и генерала Париси, единодушно разгромив винный погреб, предавались возлиянию и радости по поводу легко одержанной победы.

ФЕЛЬДМАРШАЛ ПАРИСИ

В каменном ящике хорошей кладки — площадь двадцать квадратных метров — мебель: откидывающийся железный стол, стул и откидывающаяся койка с кожаным пружинным матрацем. Из угла в угол по диагонали и вдоль стен, заложив руки за спину, ходит хорошо сложенный седеющий брюнет средних, если не сказать пожилых, лет. На откидывающейся железной полке, заменяющей стол, лежит лист бумаги и карандаш. До сих пор на листе бумаги размашистым почерком написаны только четыре строки:

Хорошо сложенный человек переполнен энергией. Он по всем направлениям пересекает площадь в двадцать квадратных метров, затем с размаху садится на вторую металлическую выдвижную полку, устроенную значительно ниже первой и заменяющую стул. Удар за ударом он бьет крепким кулаком по железной полке стола, барабанит пальцами по железу, стискивает пальцами виски и ерошит волосы. Затем он снова хватает карандаш и пишет:

Эта фраза, четко и разборчиво написанная на листе бумаги, приводит в настоящую ярость Париси. Одним прыжком оп бросается к двери, приподымает козырек над прорезанным в двери отверстием и кричит так громко, что голос его гулко разносится по каменным, похожим на туннель, коридорам цитадели:

— Мошенник и продавец живого товара!.. Будь ты проклят!

ШЕФ ДЕПАРТАМЕНТА БЛАГОДЕНСТВИЯ

В половине второго ночи Густав Корн сидит в кресле, ярко освещенный рефлектором электрической лампы в сто свечей. По ту сторону рефлектора в полутьме неясные очертания внушительной фигуры, яйцеобразная лысая голова и неестественный даже для такой толщины, упирающийся в край письменного стола живот. Два винта вентилятора вращаются по обе стороны отвисающего подбородка.

— Вы действительно то лицо, за которое себя выдаете?..

— Сударь, если вы себе дадите труд заглянуть в труды второго Всегерманского съезда египтологов, вы найдете мою фотографию в общей группе.

— Густав Кори, египтолог?…

— Так…

— Вы выразили желание видеть весьма опасного государственного преступника?

— Да, и возместить все убытки, которые понесет от этого ваше отечество.

Толстый человек тяжело дышит, держа голову в направлении крутящихся вентиляторов.

— Весьма рад…

Из-за рефлектора тянется рука с портсигаром.

— Был бы весьма рад вам служить…

Влажный, толстый человек говорит по возможности благожелательным басом.

— Еще сегодня утром я убедился в непримиримости и упорстве этого преступника. Он наотрез отказался сниматься в тюрьме для фильмы уважаемого Леопольда Волькен-крацера, он даже отказался дать автограф двум весьма состоятельным туристкам…

«Париси, — сказал я ему, — не все ли тебе равно?.. Как-никак, это прибыль для государства»… Что же касается просьбы г. профессора о свидании, то удовлетворить ее…

— М-р Тангль тоже убедительно просил вас…

— Нет нужды в просьбах, но…

— Может быть, на особых условиях?.. Уверяю вас, я проехал три тысячи километров… Я не могу вернуться… Это не какой-нибудь автограф для путешествующей психопатки.

Шеф департамента благоденствия вытер лоб и шею большим шелковым платком и почти жалобно сказал:

— Уверяю вас, друг мой… Департамент народного благоденствия обязан оказывать услуги уважаемым гостям-иностранцам, но в некоторых случаях это выше наших сил. Может быть, вы удовлетворитесь фотографией?.. Превосходная фотография в полной парадной форме, снята за неделю до… Или, например, могу предложить письмо интимного характера, адресованное одной опереточной артистке в Вену… подлинное письмо Париси, написано только вчера.

— Я стою за свидание… пусть при свидетелях..

— Уверяю вас, никак невозможно… письмо или фотография…

— Вы говорите — письмо?

— Подлинное… Причем вы можете оставить его у себя, при условии…

Густав Корн хрустит суставами пальцев, расправляет в нетерпении плечи и думает:

— Хорошо. Давайте письмо…

Шеф департамента открывает папку, отложив в сторону лист бумаги, исписанной карандашом, вскрывает большой запечатанный конверт и, придерживая двумя пальцами за угол, передает Корну четырехугольный плотный лист почтовой бумаги.

— Обратите внимание… Подпись «Фердинанд Париси»… Предпочитаю уплату валютой.

Корн в восторге. Это его стиль. Стиль возлюбленного Аминтайос. Но как он скоро забыл ее. И почему это толстое животное, директор и шеф полиции, не хочет, не позволяет Корну увидеть Париси?

В нетерпении он складывает лист почтовой бумаги и прежде, чем спрятать в бумажник, замечает на обороте штамп, несколько строк, написанных чужим почерком, и подпись:

В мечтательной неподвижности Густав Корн сидит над письмом, последним письмом диктатора Париси и думает о неисповедимых путях случая, приведшего Казимира Стржигоцкого — Олафа Ганзена — Ромуальда Пирса — Ро-берга Айртона — Рокотова — графа фон Цоллерна — Генриха фон Валя — Джером-Джемса-Брайса — маркиза Пьетро да Коста в столицу Эритреи — Парапамиз. Он думает о неисповедимых путях случая, который обрек на смерть человека с девятью фамилиями, труп которого будет похоронен под безымянной плитой, потому что имя Фердинанда Париси слишком громко звучит для его преемников. И молодому ученому Густаву Корну суждено накануне разгадки некоторой замечательной тайны опоздать на несколько часов с визитом к шефу департамента народного благоденствия и суждено не обменяться двумя все решающими словами с Фердинандом Париси. Случай хочет, чтобы между тайной Аминтайос, египетской принцессой династии Сетхов, и египтологом Густавом Корном вставали преграда за преградой, но шаг за шагом, вперед по лабиринту тайн, и этот листок, адресованный Лиззи Милович, примадонне Иоганн-Штраус-театра, — часть ариадниной нити, которую случай вложил в руку Густава Корна.

Берлин — Северо-экспортный коммерческий банк — рукопись неизвестного с девятью фамилиями, — Эритрея — эпопея Фердинанда Париси и его письмо Лиззи Милович.

Конец нити — Москва.

В то время, как все изложенные соображения владеют мыслями Корна, в дверь его комнаты стучатся в четвертый раз настойчиво и упорно. На этот раз он слышит стук.

— Войдите.

Радиограмма:

Дрожащие руки втискивают письмо Фердинанда Пари-си в манускрипт Казимира Стржигоцкого. Летят в маленький дорожный чемодан одеколон, гребни, щетки, весь несложный багаж. Автобус, нанятый шестью представителями оружейных заводов, временно, ввиду отсутствия дел покидающими Парапамиз, уплотняется седьмым пассажиром, Густавом Корном.

По размытой глинистой дороге, ночью, мимо кавалерийских разъездов — к границе. Весь путь — наклонные плоскости косогоров, спусков и подъемов, под электрическим конусом прожектора. Зайцы в сумасшедшей панике убегают по автомобильной колее от ревущего глушителя. Четыре часа тряски, бросков вверх и вниз, — и никем не охраняемая граница. Два дня пути. Калейдоскопически меняющиеся униформы таможенной и пограничной охраны новорожденных государств. Паспорт и двадцать четыре визы, грязные, защупанные, захватанные руками агентов секретных, тайных, осведомительных департаментов народного благоденствия. Берлин. Два часа — сон в собственной комнате, на собственной кровати. Письмо Североэкспортного коммерческого банка, которое некогда прочесть. Поезд — Кенигсберг. Кенигсберг-Москва на пассажирском «Юнкер-се». Морская болезнь в воздухе. В слабеющих руках дорожный чемодан, в чемодане — манускрипт и письмо.

Наконец, двадцать четвертое. Гостиница «Красный май». И через двадцать минут голос Бориса Пирамидова в трубке телефонного аппарата:

— Поздравляю. Все ясно. Еду к вам.