Тайна сейфа

ЗА АМИНТАЙОС — В РОССИЮ

Цитаты из записок человека с девятью фамилиями.

Неразборчивые заметки, сделанные рукою Густава Корна.

Пока в одних домах на зеленых деревцах горели разноцветные свечки, отражаясь в серебряных стеклышках, в золотой канители и вызолоченных орешках, пока в других домах, на окраинах, праздник напоминал о себе куском мяса в похлебке, — Густав Кори построил любопытнейшее умозаключение, гипотезу о восстановлении из ничто египетской принцессы Аминтайос и ее появлении в отеле «Ши-льон» у Женевского озера. Путешествие Казимира Стржи-гоцкого в Эритрею ему показалось неосторожнейшим и легкомысленным поступком, не идущим, впрочем, вразрез с характером этого аморального существа. Путешествие совпало с крестьянским восстанием в Эритрее. В грохоте пулеметной и орудийной пальбы едва ли кто-нибудь прислушается к лишнему револьверному выстрелу, которым покончат с беспокойным агентом «Белого орла». Впрочем, ничего нового Казимир Стржигоцкий не может сообщить египтологу. Гораздо интереснее покойный Стибор Бони. Но и он вряд ли знал тайну… По-видимому, его появление рядом с Аминтайос — чистая случайность. Разгадка — в браслете из неизвестного металла, в металлическом кружке-браслете с надписью на сгибе «Касимов 1921». Несмотря на круглое невежество в области археологии, автор заметок угадал только одно. Металлический кружок есть первое звено в цепи тайн. Тайну Аминтайос нужно искать в…

Энциклопедия Брокгауза и Ефрона: «Касимов Махмет-Исуп — русский посол в Индии. К. поручено было представить Великому Моголу Ауренгзебу царскую грамоту (1675 год), в которой Алексей Михайлович предлагал установить торговые сношения между обеими странами…»

Не то. Дальше. Энциклопедия, справочники, атласы, все, что под рукой…

Справочник — Восточная Европа — Россия.

Касимов — город в России.

Тайну Аминтайос нужно искать в России.

Остальное — мелочи. Сейф 24–14 очищен по указанию «Белого орла».

Доверенность на открытие сейфа, вероятно, подделана. Из сейфа вытащили все, кроме записок Стржигоцкого. Тонкая пачка исписанных листков случайно осталась на дне сейфа. Люди, которым было поручено очистить сейф, по-видимому, торопились. Доверенность могла вызвать подозрения, и потому второпях забыли записки Стржигоцкого.

Счастливая случайность дала в руки египтолога Густава Корна намек, тень величайшего события в истории мира. Если бы этот намек попал в руки сухого, тупого просижи-вателя стульев в академии, Европа и мир никогда бы не услышали об Аминтайос. Но недаром Густав Корн ценил Эрнста Амадея Гофмана. Недаром, кроме сухой эрудиции, Густав Кори обладал гениальным полетом мысли. Если битые черепки и бусы дали ему возможность написать ценный труд о «Заупокойном культе древних египтян», то живая Аминтайос откроет его глазам живой Египет, каким он был в дни династии Сетхов, предшественников Рамсесов, названных по имени бога пустыни. И будет день, когда египтология, считающая эпохой открытие Шампольона, прочитавшего иероглифы, второй эпохой назовет открытие Густава Корна, прочитавшего живую царевну династии Сет-хов Аминтайос в одетой Пуаре даме, называемой Аминта. От Шампольона к Густаву Корну.

Итак, за Аминтайос…

Нужно проверить некоторые факты. Густава Корна занимают не тайны политических департаментов, не работа «Белого орла», не романтическая интрига фрау Ретль, княгини Радомирской, не преступление Казимира Стржигоц-кого, но Аминтайос…

Густав Корн — прибалтийский немец. Еще пятнадцать лет назад на нем была фуражка с двумя серебряными веточками накрест и буквами Р. I. Г. — Рижская первая гимназия. Русский язык забывался с трудом, может быть, еще потому, что европейская война сделала из египтолога сначала писаря, потом переводчика в пресс-бюро штаба группы Эйхгорна. При всех этих обстоятельствах путешествие в Россию не представляло затруднений. За Аминтайос — в Россию.

ДВОЙНОЙ СЛЕД

Прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками.

Густав Корн двигался приблизительно по прямой линии, держа курс на Унтер-ден-Линден — Полномочное представительство Союза Республик.

Молодой человек в круглых роговых очках попросил его подробно записать цель поездки и приложить соответствующие бумаги. От времени подачи бумаг до получения паспорта с визой прошло энное количество времени. Археологические изыскания в Касимове — вполне убедительный довод. Однако, Густава Корна попросили иметь в виду, что все находящееся в недрах земли Союза Республик принадлежит Союзу и вывозу из его пределов не подлежит. Корн не возражал и ровно через восемь дней по перрону вокзала в Москве двигался несколько сутулый, бритый человек не свыше тридцати пяти лет от роду, легко держащий на весу чемодан небольшой емкости.

Если бы мысли египтолога не были заняты рукописью, найденной в сейфе, он был бы внимателен к городу, который видел впервые, он был бы внимателен к старым узким улицам, внезапно взбирающимся на горбатые холмы, к деревянным двухэтажным флигелям рядом с кубами шестиэтажных домов, к неукротимому, бодрому движению толпы от центра к перифериям. Может быть, он бы разглядел столб трамвайной остановки у Никитских ворот, пробитый ружейными пулями, вывеску музыкального магазина, которую несложными вензелями изрешетили пули. И эти мертвые вещи — столб и вывеска — рассказали бы Густаву Корну, что было семь лет назад на площади. Вещи хорошо помнят старый двухэтажный дом с аптекой и трактиром Желтова как раз на том месте, где теперь стоит памятник ученому в гранитной тоге доктора Оксфордского университета и где бегают по желтому песку площадки дети; помнят они и высокий, точно новый шестиэтажный дом, несколько ночей горевший желтым дымным пламенем в то время, как от Арбата по бульварам били из пулеметов юнкера, а от памятника русскому поэту Пушкину стреляли из винтовок и пушек большевики. Но Густав Корн — египтолог. Имеют ли отношение простреленный столб трамвайной остановки и вывеска музыкального магазина к династии Сетхов, предшественников династии Рамсесов? Если бы это были малахитовые бусины, амулеты и черепки, вырытые феллахами в Абидосе!..

Густав Кори почти не читает газет и не видит улиц, по которым, оставив неизгладимые следы, прошла история новых времен и людей. И даже изъязвленный пулями трехэтажный фасад маленькой, переполненной людьми гостиницы, называющейся «Красный май», не вызывает в нем никаких ассоциаций. Густав Корн живет в эпоху фараонов, пять тысячелетий до христианской эры. И как странно, что манускрипт Казимира Стржигоцкого освещает не масляная лампа писца, склонившегося над папирусом, а электрическая лампа в пятьдесят свечей.

Под окнами квадратной комнаты Густава Корна грохочут, сотрясая стекла, грузовики. Они развозят по домам детей в красных платочках. На улице праздник. Звонко стучат копытами кони всадников в остроконечных шлемах, поет певучая медь военных оркестров и плывут над головами людей знамена с золотыми остриями над молотом и серпом.

Впрочем, все это, как полагает Корн, не имеет отношения к его миссии.

Четвертый день Густав Корн в Москве убеждается в превосходстве русского пива. История Аминтайос временно отошла в пространство. Ученые, коллеги Густава Корна в Москве, мало расположены к экскурсиям в область четвертого измерения. У них слишком много дел: наиболее заслуженные, как о них говорили, с головой ушли в разработку теории «законного совместительства», что для Густава Корна являлось чем-то неведомым и недосягаемым, не менее важным, чем теория относительности. Академик Карташев, имя которого с особым почтением произносилось тремя академиями мира, принял Густава Корна несколько странно. Он говорил с ним через дверную цепочку крайне сухо и сдержанно, прием сразу наотрез заявил, что платить за коммунальные услуги не предполагает.

Густав Корн разъяснил, что вопрос о коммунальных услугах недостаточно освещен в литературе об архаическом Египте и что он попытается осветить в беседе это обстоятельство.

Академик Карташев взялся за дверную цепочку, высунул голову в дверную щель насколько возможно и с некоторым удивлением спросил:

— Вы из домоуправления?..

— Нет, профессор…

Академик предупредительно загремел цепочкой и целой системой замков и широко открыл дверь.

С некоторой осторожностью, чтобы не испугать Карташева масштабом своих изысканий, Корн сказал несколько кратких вступительных слов о живом источнике египтологии. Карташев выслушал его довольно внимательно, не перебивая ни одним словом, и когда Густав Корн кончил, он встал и дал этим понять, что считает визит оконченным. Теряясь в предположениях, Густав Корн пожал протянутую руку и, постепенно отступая перед знаменитым коллегой, направился к выходу.

У самых дверей Карташев вдруг спросил его:

— Я имел удовольствие беседовать с Густавом Корном, о труде коего «Сверхъестественные методы в египтологии» имеется отзыв профессора Генриха Ренера?

— Вы не ошибаетесь, коллега…

— Благодарю вас. Это все.

— Вы желали сказать…

— Ничего, кроме того, что я весьма уважаю мнение почтенного коллеги Генриха Ренера.

Он загремел цепью и засовами, и Густав Корн очутился по ту сторону двери.

В совершенном изумлении он дошел по бульвару до памятника поэту, который был ему известен, как автор не вполне авторитетного труда в стихах, именующегося «Египетские ночи». Затем человеческий поток увлек его направо по оживленной улице и нес его до тех пор, пока не упер в афишу под фонарем, расписанную малоразборчивыми буквами, напоминающими клинопись. Это обстоятельство несколько задержало Корна. Афиша извещала о том, что в кафе «Копыто Пегаса», кроме очередных номеров любимицы публики Наташи Кауриной, которая исполнит «Мичман Джон» и романс «А ну вас к черту», состоится выступление группы поэтов «макогонкосмистов» и «трипльконструкти-вистов». Кроме того, несколько ниже была четкая надпись «Пиво кружками», которая, собственно, и вызвала появление Густава Корна в «Копыте Пегаса».

На высоте человеческого роста стены «Копыта» разделаны спиралями, завитками и штопорами. Историки этого места хорошо помнят, как художник, обладающий хорошим именем, замшевыми галифе и желтыми крагами, бесстрашно полез на лестницу и собственноручно лишил сомнительной белизны стены кафе. Но затем художник с хорошим именем исчерпал аванс и уступил свое место на лесенке своему ученику — просто художнику, а тот уступил своему ученику. К концу года стены «Копыта» на высоте человеческого роста покрылись упомянутыми изображениями. Известен случай, когда добрая «Старая Бавария» пыталась сделать из «Копыта» добропорядочную пивную, но отказалась от своего намерения. Маститые пивоведы, любители воблы и моченого гороха, оказались крайне консервативны во взглядах на искусство, и «Старая Бавария», не одолев нового искусства, перекочевала в более приспособленное помещение. Тогда так называемое МУНИ, управляющее недвижимыми имуществами Москвы, махнуло рукой на заколдованное место, и там опять водворилось получившее к тому времени солидную известность «Копыто Пегаса».

Почти все столики кафе были заняты. Это — провинциалы, которых жилищный кризис застал в центре города. Кафе открыто до рассвета и многие предпочитают это более комфортабельное, чем вокзалы, место. Кроме провинциалов, здесь за менее удобными столиками были завсегдатаи. Они аплодировали, нока юноша в блузе читал, при-топтыпая ногой и дергая головой, как лошадь на мартингале:

Затем дородный молодой человек с сильно развитым бюстом пел более вразумительные куплеты о теще и барышнях, которые прибегают к румянам.

Вторая кружка пива была бы последней, выпитой Густавом Корном в Москве. Он решил утром ехать в Касимов. Но дверь хлопнула пистолетным выстрелом, заглушая две скрипки, рояль, виолончель и куплетиста с сильно развитым бюстом.

НОЧЬ ВО ВКУСЕ АНДРЕЯ БЕЛОГО

Молодой человек заметной внешности, в цилиндре и шарфе поверх пальто, гладко выбритый, с явными следами пудры на лице и гримировальных карандашей, вошел и, обходя столы, принимал шумные приветствия завсегдатаев кафе. По-видимому, это была весьма почтенная личность, которой оказывали внимание барышни из кафе и даже монументальная кассирша. Что же касается провинциалов, то молодой человек приветствовал их кратко:

— Привет фармацевтам!..

Затем он повернулся на каблуках, выбирая себе достойное место и, не обращая ни малейшего внимания на Густава Корна, присел за его столик. Несколько секунд он уделил толстому куплетисту, с которым вступил в пререкания из-за бутылки красного вина, которая некогда была выпита кем-то не без содействия толстого куплетиста. Куплетист спешно закончил куплеты, а вновь пришедший молодой человек, заказав себе полдюжины пива, обратил внимание на Густава Корна.

— Иностранец? Etranger? Auslander? Fогеigner? Fогеstiеге?

Густав Корн вежливо и утвердительно ответил по-русски.

— Инженер?

— Нет.

— Жаль. Предпочитаю позитивные науки.

Затем он шумно одобрил маленькую танцовщицу на эстраде, называя ее уменьшительным именем, и продолжал, не сделав ни малейшей паузы:

— По глупости родителей, занимался сначала общественными науками, затем искусством, затем философией… в настоящее время предполагаю открыть антикварный магазин или издавать театральный журнал. А вы?

— Я занимаюсь археологией.

Молодой человек издал краткое значительное ржание и зевнул.

— Что делаете в этом притоне?

Корн вкратце объяснил. В первый раз в Москве. Нет знакомых. Завтра уезжает в Касимов. Вместе с тем, он еле скрыл изумление при виде быстроты, с которой его собеседник одновременно расправлялся с бутылками пива, пререкался с барышней, которая не успевала открывать бутылки, наливал пиво Корну, следил за происходящим на сцене и всем телом делал танцевальные движения.

Поклонник Гофмана и энтузиаст-египтолог должен был сознаться, что появление неизвестного оказало явное влияние на настроение всего кафе. На его глазах все как бы сразу подернулось облаком табачного дыма, сравнительно благопристойная тишина сменилась стрекотанием и жужжанием на всех столиках, квартет на эстраде превращал свои струнные инструменты в ударные, причем главную роль в мелодии играла хлопающая крышка рояля. Реплики самого легкомысленного характера перелетали из конца в конец кафе. Происходящее на эстраде увеличивало сумятицу и не претендовало на внимание зрителей. И спустя пятнадцать минут Густав Корн, перед тем, как окончательно утонуть в бедламе, увидел перед собой заграждение из пивных бутылок и почувствовал тяжесть в конечностях. Между тем, его собеседник довольно связно говорил одновременно об Эразме Роттердамском и о свойствах русской махорки.

Было бы вполне естественно, если бы при этой коллизии незнакомец претворил воду в вино и спел популярную арию Мефистофеля из второй картины «Фауста» Гуно.

Спартанский образ жизни, маргарин, картофель, кофе-эрзац фрау Миллер и вдруг, по меньшей мере, полдюжины бутылок, непрерывно наполняющийся стакан, музыка и молодой человек, до крайности словоохотливый и заботливый.

Спустя пятнадцать минут, Корн знал в точности, что благосостояние молодого человека упрочено благодаря заказу монографии «Собака-ищейка в уголовном розыске за пять лет». Кроме того, он узнал, что молодого человека зовут Борис, фамилия ему — Пирамидов, что ему двадцать восемь лет и что он принадлежит к литературной группе «Водолей», био-экс-центристов, которая четыре года назад выпустила свою декларацию и сборник. Но на человека, долго не пившего ничего, кроме кофе-эрзац фрау Минны Миллер, пиво действует довольно медленно, из пяти внешних чувств действуя сначала на зрение и слух, и дымная завеса сначала заволокла дальние углы кафе, потом передвинулась ближе, и в поле зрения Корна остались только два-три столика вблизи; наконец, он с некоторым трудом понял, что за их столом сидят уже не менее пяти человек, кроме Бориса Пирамидова. Каждого вновь прибывшего Пи-рамидов извещал кратко:

— Мой друг детства… Иностранец… Профессор Кори…

Вновь пришедший жал руку Корна, запасался бокалом, а затем говорил все то, что ему вздумается, не обращая внимания на соседа. Таким образом, за столом Корна одновременно разговаривали шесть человек. Там же произносились тосты за слияние Востока и Запада, за Гейне, Ницше, Гете, Достоевского, Маяковского и за прибывшего в Москву Густава Корна. Затем, к тому времени, как явилась необходимость платить, за столом Корна остался только один Пирамидов, который широким жестом удержал руку Корна, извлекавшую не особенно объемистый бумажник. Краткое объяснение с кассиршей, потом с барышней, подававшей пиво, потом с молодым человеком, размахивающим руками в бриллиантовых перстнях и тростью из слоновой кости, и затем, ощущая странную гибкость в ногах, Густав Кори очутился на улице.

Ранний весенний рассвет, дождь. Ноги странно скользили, и приходилось крепко держаться за руку Бориса Пи-рамидова. Вместе с тем, от влажной сырости и прохлады постепенно возвращалась острота зрения и слух. Над ухом уже явственно трещал Пирамидов:

— Дряблые декаденты… Легенда о Петербурге… Гоголь, Достоевский, Медный всадник, «В гранит оделася Нева»… Эстетизм, ха ха-ха… Не так ли, мой друг?.. А Большой Каменный?.. А Москва-река?.. Москва! Славянофильствую — и горжусь… Петербург — гниль, сырость… Дрянь… Герр Штольц… Вы — Штольц, я — Обломов. Какова река… А… Ледоход?

И Густав Корн, который пытался протестовать против фамилии Штольц, вдруг увидел мокрые быки моста и аршином ниже быстрые мутные волны и обломки синих льдин. Дальше вставали зубцы Кремлевской стены, башни, придавленные купола и дворец с красным флагом на флагштоке… Низко над рекой таял туман, жался к пустынной набережной. Купола, дворец и башни всплывали над туманом в медленном рассвете.

И вдруг прямо на них легкая набегающая тень — женщина в легкой, длинной одежде, и первое, что увидел и понял Корн, — уреус — золотой головной убор в волосах.

— Аминтайос…

Милиционер по ту сторону моста увидел легко мелькнувшую тень, затем долговязого запыхавшегося человека, мчавшегося ней, потом третьего бритого в цилиндре, неестественно бледного, который бежал, размахивая руками и вопя:

— Герр Штольц!.. Герр Штольц!..

Милиционер положил руку на рукоятку «нагана», но выкатившийся из переулка автомобиль закрыл всех троих, затем от них не осталось и следа. Тогда милиционер задумчиво свистнул и вскоре решил:

— Семейное дело.

Река поднималась, и это обстоятельство отвлекло его внимание.

Приблизительно на Волхонке, против бывшего дома Пашкова, Борис Пирамидов, бежавший по мостовой, увидел тело у фонаря.

Под фонарем лежал Густав Корн, медленно растиравший синюю шишку над бровью и, как это ни странно, вид у него был не столько смущенный, сколько в высшей сте-пепи задумчивый. Борис Пирамидов пощупал рукою шишку, помог Корну встать и сказал:

— Кто это вас так?…

На что Густав Кора ответил совершенно невпопад:

— Я не поеду в Касимов… — и с размаху ударил кулаком по фонарному столбу. — Вы видели?.. Вы ее видели?..

— Видел… Эк вас разбирает…

— И она ушла!..

— Идиотка!.. Да и вы хороши… Простите, профессор.

— Как вы это себе объясняете?..

— Ерунда… Просто — маскарад…

Густав Корн довольно иронически усмехнулся.

— Для меня это вопрос жизни… Если бы не проклятый фонарный столб…

На Пирамидова слегка действует тон Корна.

— Дернуло же вас напороться…

— Я уронил очки.

Они поискали на тротуаре. Вдруг Борис Пирамидов перевернулся на каблуках и потрепал по плечу Корна:

— Послушайте, все ясно… Студанабал…

Кори слегка отодвинулся.

— Студанабал… Студия аналитического балета… Сегодня там вечеринка…

Корн взглянул на часы, пощупал шишку и сказал безнадежно:

— Я не приглашен… Притом я сильно взволнован…

— Да нет же… Не в этом дело… Студанабал — здесь за углом. Там вечеринка… Девушка с вечеринки… в костюме. Все ясно…

Густав Корн размышлял не менее минуты. Потом он решительно мотнул головой и убежденно сказал:

— Коллега… Вы можете уделить мне час времени?..

Пирамидов опять удивился.

— Мы поедем ко мне в «Красный май».

И когда они ехали в тряских извозчичьих дрожках, Густав Корн, как загипнотизированный, не отводя глаз от заплаты на спине извозчика, произнес, не останавливаясь, следующее:

— Будучи уверен в том, что имею дело в вашем лице с глубоким интеллектом, не чуждым науке, я посвящу вас в некоторые данные, которые помогут вам разобраться в явлении, имевшем место сегодня…

Затем он молчал все время, пока они ехали вдоль пустынных улиц, пока Пирамидов, не доверяя звонку, тремя раздельными ударами каблука в дверь гостиницы поднимал швейцара, пока он же неодобрительно рассматривал обои комнаты.

Наконец, когда Пирамидов сел и выжидательно посмотрел ему в лицо, Густав Кори открыл чемодан, вытащил пачку тонких, просвечивающих, исписанных листов бумаги и положил перед ним.

— Следующий подлинный документ имеется в моем распоряжении. Потрудитесь ознакомиться с ним и сделать вывод.

Пирамидов зажег лампу на письменном столе, почтительно взвесил в руке рукопись и решительно взялся за первую страницу.

Густав Кори сидел неподвижно в кресле. Однообразно шелестели страницы в руках Пирамидова. Зеленый колпак лампы отбрасывал тень на его лицо. Корн несколько минут следил за руками Пирамидова, затем стол, лампа, Пи-рамидов отодвинулись в сторону, — и всплыли мутные быстрые волны, мокрые быки моста, влажный рассвет, купола м башни… Потом сразу провал в щель, в сон без снов и мыслей.

Проснулся от легкого толчка. Солнце из окна — в зеркало, из зеркала — тупым углом на пол, звон трамвая и взвизги машин. Прямо над головой — Пирамидов, воздевающий к потолку руки:

— Это гениально!.. Это замечательно!.. Это неслыханно!..

ВЫЯСНЯЮТСЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Из угла в угол квадратной комнаты, по диагонали, носится Борис Пирамидов. Густав Корн сидит в кресле, положив ноги на бархатный диван, и слушает с нескрываемым удовольствием.

— Дорогой профессор… Никакой мистики, никакой чертовщины!… Все ясно, как молния. Разумеется, не мне с моей физикой по Краевичу, в объеме гимназического курса, но лошадь есть лошадь… Послушайте, я предлагаю… союз, соглашение, договор. На вечные времена… Я энтузиаст, черт возьми! Вы — скептик… «волна и камень, стихи и проза, лед и пламень…» Задание номер первый…

— Разыскать Аминтайос…

— Именно… Я беру на себя. Москва у меня на ладони… Задание номер второй: эта шельма, этот новый Казанова… как его? — Казимир Стржигоцкий… Как-никак — доказательство… Затем вы читаете кратчайший доклад в содружестве «Лотос и треугольник»… Меценаты, мистики, гностики… Сразу деньги… Средства… Мировая реклама. Экстренный всемирный съезд египтологов. Доклад Густава Корна, содоклад Бориса Пирамидова, демонстрация египетской принцессы Аминтайос — экспонат — пять тысяч лет до христианской эры… Последняя египетская модель… Тутан-хамон?.. Ха! Лорд Карнарвон?.. Нуль, нуль и нуль!.. Аминтайос — Густав Корн, Борис Пирамидов и К°.

Мохнатый малиновый шарф мотался из угла в угол комнаты. Затем и он, и мелькающий, как искра, пробор скрылись. Хлопнула дверь, в щель просунулась голова Пирами-дова:

— Буду к вечеру!.. Экстренное задание… Сто процентов нагрузки.

Дверь снова хлопнула. Кори почувствовал, что он больше не может сопротивляться… Бессонная ночь, волнение, монологи Пирамидова… Веки смыкались против воли, точно сжимаемые чужими пальцами, и Густав Корн опять провалился в сон, в безмолвие.

И точно, как в первый раз, через неопределенное время, из сна в жизнь. Звонкий голос Пирамидова. В комнате полутемно, зеленый отсвет газового фонаря с улицы и пляшущая тень на стене.

— Меры к розыску приняты… В Студанабал — вечеринка — вчера. Костюмированные. Видная особа — египтянка. Впрочем, египтянок вообще не менее дюжины. Легкий скандал. Появление мужа. Исчезновение египтянки. Верхнее платье осталось… Предупреждаю, это чисто обывательское толкование. Не верю!.. Приму меры!.. Пока идем…

Но какие неограниченные возможности!… Некто Хрящ… в некотором роде писатель… председатель содружества «Лотос и треугольник», ждет нас обоих… Явная субсидия без малейшего посвящения в суть дела… Вам — абсолютное доверие. Почва подготовлена.

Корн понял, что инициатива в руках Пирамидова. Только на улице, перед тем, как сесть в извозчичьи дрожки, в которые уперлась трость Пирамидова, осмелился произнести:

— Однако же…

Но как раз в это мгновение газетчик, с потрясающей ловкостью вынырнувший из-под колес автомобиля, взвизгнул:

— Вечерняя газета… Подробности чудо-ребенка. Переворот в Эритрее… Переворот в Эритрее!

ЕЩЁ НОВОЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО

ВЕНА. По сведениям, полученным здесь из официальных источников, 14 марта в шесть часов вечера распущен парламент Эритреи. Вся полнота власти вручена инспектору эритрейской кавалерии, генералу Париси. Кабинет министров в полном составе заключен в тюрьму и подал в отставку. Бывший премьер-министр граф Пачули скрылся.

ВЕНА. (От собственного корреспондента). Диктатором Эритреи генералом Париси выпущено обращение к населению. Находящиеся в цитадели министры прежнего кабинета неудачно пытались бежать. По полученным посланником Эритреи в Вене сообщениям, кабинет министров убит при попытке к побегу. Вновь назначенный посланник Эритреи убежден в прочности новой власти.

ВЕНА. Галиканский посол в Парапамизе (столица Эритреи) вручил от имени своего правительства ноту генералу Па-риси, в которой, как известно, содержится непризнание Галией нового правительства Эритреи. Посол Альбиона в Пара-памизе вручил от имени своего правительства ноту, которая, как известно, содержит признание нового правительства Эритреи. В городе полное спокойствие.

ПАРАПАМИЗ. Корреспондент Агентства Райта сообщает последние данные о генерале Париси, совершившем переворот 14 марта. Генерал Париси недавно прибыл в Эритрею из Германии. В мировую войну он был полковником армии Аргентины и до вступления Соединенных Штатов в войну находился в Копенгагене. Задолго до поступления на службу в аргентинскую армию, он был политическим агентом некоторых правительств и особенно проявил себя в колониальном конфликте, имевшем место в 1913 году. По приезде в Эритрею, он занялся снабжением и перевооружением эритрейской кавалерии и был назначен генерал-инспектором. Воспользовавшись парламентскими трениями и непопулярностью последнего кабинета министров, он произвел переворот 14 марта, который и дал ему всю полноту власти.

— А?.. Что?..

— Да… Пожалуй.

— Ну ясно!..

— Да нет же…

— Он. Никаких сомнений.

— Что же делать?..

— Ехать.

— Куда?..

— В Эритрею… За ним…

— Когда?…

— Завтра…

— Ну что ж… Идет…

— Я — там, вы — здесь…

— Ура!

— Браво!

Извозчик, слегка повернувшись на козлах, видит, как двое с удовольствием жмут друг другу руки.