Тайна профессора Бураго. Вып. 1

3. ПОЗОР ИЗМЕННИКАМ РОССИИ!

В ночь с 16 на 17 июня 1918 года в Новороссийской бухте началось необычайное оживление. Команда линейного корабля «Воля», распропагандированная представителями новороссийского совета, державшего руку Кубано-Черноморской рады, поддержала Тихменева. Было решено итти в Севастополь. К морякам «Воли» присоединились команды нескольких миноносцев. Были корабли, где мнения команд разделились: одни стояли за то, чтобы топить суда, меньшинство за Поход в Севастополь. С таких судов отгребали вереницы шлюпок на миноносцы, решившие уходить, и главным образом на «Волю», чье решение плыть в Севастополь считалось самым твердым. Были суда, совсем или почти совсем покинутые командами. К этим тянулись лодки городского сброда, норовившего поживиться флотским добром. В числе кораблей, брошенных экипажами, был и дредноут «Свободная Россия». На его борту осталось едва шестьдесят матросов. Командир линкора Терентьев давно уже сочувствовал планам Тихменева. Получив через юнгу Житкова прямое указание подготовиться к походу, он делал отчаянные попытки поднять пары. Но кочегаров, согласившихся нарушить приказ советского правительства, на линкоре было мало. Их не хватало на обслуживание даже половины котлов.

В ванной командирской каюты был заперт юнга» с «Воли», доставивший Терентьеву предательский приказ Тихменева. Под утро Терентьев вернулся к себе в каюту, намученный напрасными попытками поднять пары. Он понял, что ему предстоит либо до конца разделить участь своего корабля, либо покинуть его навсегда, если он хочет вместе с другими изменниками бежать в Севастополь под защиту немецких и белогвардейских штыков. Выбор был сделан. Терентьев стал собираться в путь. Тут он подумал о своем маленьком пленнике. Но кто теперь поручится за то, что Терентьеву удастся добраться до борта «Воли», и за то, что Тихменев благополучно выведет «Волю» в море? Кто знает, не попадут ли предатели, собравшиеся на ее борту, в руки моряков, оставшихся верными советской власти? Было благоразумней сохранить в тайне свои сношения с Тихменевым. Не долго думая, Терентьев выкинул ключ от ванной в иллюминатор и завалил дверь, в нее всякими вещами, придав им такой вид, будто она уже давным-давно не разбирались.

Житков между тем безмятежно спал в своем заточении, не подозревая о ловушке. Во сне он крепко сжимал потеплевшую от его маленьких рук черную сталь браунинга. Сон мальчика был крепок благодаря стакану портвейна, которым угостил его офицер. Терентьев обещал утром снабдить посланца и патронами к браунингу. Но к утру, когда Житков разомкнул наконец отяжелевшие веки и захотел выйти из ванной, никто не отозвался на его стук. Дредноут был покинут Терентьевым и всей командой. На стальном гиганте не осталось ни единой живой души. Напрасно стучал Пашка в дверь кулаками, и ногами, напрасно бил он в переборки всем, что попадалось под руки, - ему отвечало только глухое гудение стали.

Ничего не понимая, он опустился да решетчатую скамеечку около ванны.

«Что ж это такое? В тюрьме я, что ли?… Кабы Саньку сюда! Он бы меня вызволил, непременно бы вызволил!» растерянно думал Пашка.

Он не знал, что его друг находится в еще более тяжелом положении, чем он сам…

По тому, что говорилось в салоне «Воли», Найденов мог составить представление, о происходящем. «Воля» готовилась к походу. Ее мощный стальной корпус уже вздрагивал мелкой, едва заметной дрожью оживающих машин. Ночь не прошла для корабля бесследно. На нем собрались толпы дезертиров. В числе их было и несколько кочегаров, помогавших офицерам-изменникам поднять пары. Решившие итти с «Волей» в Севастсполь комнды миноносцев уже выводили свои корабли на внешний рейд Новороссийска.

Прислушиваясь к движению на корабле, Санька не смыкал воспаленных от бессонницы глаз. Снова и снова пытался он освободиться от своих пут. Но веревки на руках не ослабевали, только сильней впивались в тело. Мальчик чувствовал, что руки его растерты в кровь. Невыносимо саднила раны жесткая пенька. Ничего не удалось сделать и с кляпом. От него ломило скулы, cyдорогой сводило челюсти. Временами, когда силы иссякали в безнадежной борьбе, безразличие отчаяния охватывало Саньку. Он затихал. Но стоило ему услышать за переборкой голос рыжего барона, как ненависть охватывала все его маленькое существо. Воля к свободе заставляла мысль и тело напрягаться в отчаянном усилии освободиться. Казалось, все было испробована, когда Саньке вдруг показалось, что веревки уже не так сильно сжимают затекшие лодыжки. Затаив дыхание» он шевельнул ступнями, и - о радость! - ими можно было двигать. Снова и снова, не думая о боли в суставах, о свинцовой тяжести, которой наливалось все тело от чрезмерных усилий, стал он шевелить ногами. Путы поддавались. Прошло часа два, и ноги юнги были свободны. Найденов мог встать, оглядеться, мог ходить! Первым порывом было броситься к двери и начать колотить в нее ногами. Но уже подскочив к ней, мальчик одумался: чего он добьется этим? Разумнее сделать вид, будто он по-прежнему лежит связанный, как тюк. Он.подошел к иллюминатору. Величественное, хотя и печальное зрелище представилось ему. Большая часть кораблей минной дивизии, оставшихся верными власти рабочих и крестьян: «Хаджи-Бей», «Фидонисий», «Калиакрия», «Пронзительный», «Лейтенант Шестаков», «Капитан-лейтенант Баранок», «Сметливый» и «Стремительный» «стояли неподвижно с приспущенными флагами, словно на них были покойники. Мимо них, оставляя за кормою траурные султаны густого дыма, тихо шло несколько миноносцев-изменников. Не находись Найденов сам на борту «Воли», он бы увидел, что следом за миноносцами, глядя в яркое утрешнее небо хоботами башенной артиллерии, медленно, как неповоротливое, ленивое чудовище, разворачивался и дредноут «Воля». Он как бы в последний раз показывал себя боевым товарищам - кораблям черноморской эскадры, борт к борту с которыми провел немало славных боев с вражеским флотом за родное Черноморье. Вот, как по команде, поднялись матросские руки над бортом «Хаджи-Бея», «Фидонисия», «Сметливого». Кулаки были сжаты. Единодушный вопль вырвался из тысячи грудей. Найденову показалось, что он различает слово «позор». И тут же медленно отделился от строя остающихся кораблей миноносец «Керчь». Он выдвинулся так, чтобы его было видно со всех концов бухты, всем кораблям и городу. На мостике показалась худая фигура командира - старшего лейтенанта Кукеля. Его кулак поднялся над головой, так же как были подняты тысячи кулаков товарищей, и на рею «Керчи» «взлетели яркие флаги сигнала: «Кораблям, идущим в Севастополь: позор изменникам России!»

Неужели этот сигнал презрения относился и к нему, маленькому моряку, всегда считавшему себя неотъемлемой частичкой боевого Черноморского флота? К нему, Александру Найденову, будущему морскому летчику?! Нет, этого не могло быть! Он не мог уйти к немцам. Не мог, не смел рыжий барон вырвать его живым из рядов людей, верных Ленину! Найденов в отчаянии огляделся. В каюте не было ничего, что могло бы помочь ему освободиться или хотя бы дать сигнал туда, на волю, за борт корабля-тюрьмы. Взгляд его остановился на тяжелой медной спичечнице, стоявшей на ночном столике у кровати. С огромным трудом Найденов собрал с палубы разлетевшиеся листки упавшей книги. Потом долго пытался зажечь спичку. Спички ломались, впустую чиркая по коробку. Несколько штук вспыхнули, но тут же погасли. В коробке осталась последняя. От этой крохотной палочки зависела его свобода. Мальчик напряг всю волю, чтобы заставить себя действовать не спеша. Он осторожно провел спичкой по коробку. Едва уловимый звук вспышки. Найденов стоял, боясь шевельнуться и потушить тлеющий огонек. Пятясь, мальчик поднес спичку к смятым листам книги. Они вспыхнули. Маленький костер разгорался на мраморе ночного столика. Найденов протянул к огню связанные руки. Огонь лизнул кожу. Закусив губу, мальчик заставил себя не отнимать руки от пытающих листков. Боль делалась нестерпимой. Он чувствовал, что веревка загорелась. Огненный браслет опоясал запястья. В главах мутилось. Найденов терял сознание… Еще одно усилие воли, еще минута твердости, и… обожженные руки были свободны. Он поднял их над головой и застонал. Вырвав изо рта тряпку, он прильнул к графину с водой. Пил жадно, большими глотками, закрыв глаза. Когда он отнял пустой графин от губ и открыл глаза, то невольно потягался: перед ним стояло облако густого серого дыма. Сквозь едкий дым поблескивало пламя - горела постель. Прежде чем Найденов сообразил, что же следует делать, за дверью послышались торопливые шаги. Он услышав, как дверь распахнулась.

- Пожар! - раздался крик Остен-Сакена, невидимого за пеленой дыма. - Проклятый щенок!