Тайна аптекаря и его кота

— Может, и могли, да не встретили, — сказал господин. — А что, у вас тут принято человека виновным объявлять только потому, что кому-то что-то помыслилось? А ну как ошибётесь, а на совести грех повиснет?

— Да что с ним валандаться, — зачастил кто-то нетерпеливый. — В колья их, да и всё тут.

— Успеем в колья, — не оборачиваясь, возразил старик. — Сперва же разобраться надо, чтобы по-людски. Значит, не перевёртыши вы? — спросил он, глянув на меня в упор.

— Мы с батей честные купцы и добрые колесиане, — жарко начал я, сотворив знак колеса. — И в том клянёмся милостью Творца Изначального, над миром обитающего и мир не оставляющего, мольбы наши принимающего и для вечного спасения потребное дарующего.

— Или вы тут считаете, что перевёртыши, сиречь оборотни, есть природная сила, а не дело демонское? — перешёл в наступление господин. — Но будь оно так, Доброе Братство не вылавливало бы оборотней и не жгло бы их. Кому виднее — вам или Братству? А? Вот ты что думаешь? — ткнул он пальцем в того, нетерпеливого. — Дерзнёшь оспорить вероучение, и тем душу загубить?

Мужичок потупился и пробормотал нечто невразумительное.

— Или ты! — указал он на второго, с бородой чуть не до глаз. — Доверяешь в сём вопросе Братству или нет?

— Доверяю, — вздохнул тот. — Нечто можно Братству не довериться?

— А коли так, — продолжил господин, — то сами рассудите: должны ли перевёртыши святых слов и знаков бояться?

— Должны! — сообразил плюгавенький мужичонка с испитым лицом. Я даже задумался: места глухие, откуда берёт-то? Разве что сам гонит…

— Ну так вот, — господин сделал шаг вперёд и толпа отхлынула. — Слушайте меня!

И он начал нараспев читать последование о ниспослании милости Творца. Читал правильно — слегка вытягивая гласную в корне, усиливая напор к середине фразы.

— Ишь ты… — протянул восхищённо плешивый дядька. — Чешет прям как брат Изихругари, покой его душе…

— И ты, сынок, покажи людям, что святые словеса нимало тебе не вредят, — велел господин.

Ну, я и показал. Четверть часа не останавливался — и утренние прошения изложил, и последование к ночных страхов преодолению, и слово призывное на рытьё колодца, и даже последнее братское напутствие тем, коих Творец в Небесный Сад берёт.

— Ну прямо как добрый брат, — восхитился всё тот же лысый. — И откуда в купецком-то сынишке такие познания?

— Брат мой родной, Зиагари, уже двадцать лет как Доброму Братству служит, и до синей рясы дослужился, — охотно пояснил господин. — И Гилар у него в братском общежительстве чуть ли не всю прошлую зиму провёл. Там и поднатаскался. Ну так что? Найдётся среди вас тот, кто скажет, будто перевёртыш — не бесовское создание и потому святые словеса ему пасть не жгут? Молчите? Ну вот то-то!

— А всё ж как объяснить-то, — настойчиво заговорил костистый дед. — Как объяснить, что вы с перевёртышем в одно время и в одном месте оказались?

— И со временем не так, и с местом, — возразил господин. — Лес — он ведь большой. Вот скажи, где та опушка, куда мальчики за хворостом пошли?

Одна из баб молча показала рукой.

— Ну вот! — оживился аптекарь. — К востоку от деревни. А мы с юга шли, и потому никак не могли видеть, что там на опушке той творилось. А чтобы совсем уж твои недоумения, почтенный старец, разрешить, давай-ка спросим уцелевшего мальчика, вроде Хайгари его звать? Спросим, похож ли я на того дядьку. И похож ли сынок мой. Ну? Что стоите-то?

— В лихорадке он мечется, — глухо сообщила его мать. — Что ему сказать, не слышит, а с кем не видно разговаривает…

— А всё-таки давайте посмотрим его, — предложил господин. — Отец мой был лекарем, и с детства насмотрелся я, как он хворых лечил. Судьба иначе повернула, не пошёл по отцовским стопам, торговлишка показалась прибыльней. А всё же кое-что ещё помню. Хуже-то, почтенные, всяко не будет, у вас же тут ни знахаря, ни травницы даже простой…

— Что ж, — кивнул дед-предводитель, — а и в самом деле пойдём. Коли сможешь чем помочь, отблагодарим по скудным прибыткам нашим.

И мы пошли вместе с обществом, которое, похоже, раздумало брать нас в колья. Или, вернее сказать, отложило сию забаву до полного выяснения.

Идти всего-ничего оказалось — три дома. Но толпа с каждым нашим шагом прибывала, и когда мы оказались нужными перед воротами, за нашими спинами собралась вся деревня. И это в жароцвет, первый летний месяц! Вместо того, чтобы в поле корячиться… хотя их можно понять: если оборотень шалит, то лучше уж никуда из деревни не высовываться.

Тётка Асигунайи, расстроенная тем, что общество усомнилось в нашей причастности к перевёртышам, молча отворила ворота, впустила нас в дом. Ну,понятное дело, не всей деревней туда ломанулись, а только мы с господином да главный дед, коего, как выяснилось, Буарагилем звать, и он тут староста.

Хайгари лежал на застеленной каким-то тряпьём лавке, лицо его было красным, волосы растрепались, а пальцы рук, приметил я, всё время двигались. То сжимались, то разжимались. Будто он то ли ягоды собирал, то ли душил кого.

Господин Алаглани сел рядом с ним на корточки, положил руку на лоб. Взял запястье, пощупал пульс. Приподнял веко, хмыкнул. Потом нажал двумя пальцами куда-то под подбородком, и мальчишка открыл рот. Господин внимательно изучил цвет и шершавость его языка, затем слушал дыхание.

— Ну вот что, — сообщил он наконец. — Не настоящая это лихорадка, а просто малец натерпелся страху. Это скоро у него пройдёт, но сейчас надо уксусом его растереть. И пить отвар из стеблей заигрань-травы. Её тут, я видел, немало у вас растёт. Как она выглядит, знаешь? — спросил он деда Буарагиля. Тот молча кивнул. — Ну вот, пошли кого-нибудь собрать, и пусть листья оборвут, нужны только стебли. Промыть, колодезной водой залить, вскипятить и до заката пусть настаивается. И ещё, если есть тут у вас дубы, то заварить ему так же дубовый лист, но пить помалу, половину вот такой чашки в день, — показал он. — Ну а сейчас я что смогу сделаю, чтобы из бреда его в чувство привести. Пусть его разденут выше пояса.

Мамаша Асигунайи суетливо стянула с сына рубашонку, и господин Алаглани начал осторожными и медленными движениями массировать пацану спину. Казалось, он выдавливал на этой худой загорелой спине какие-то знаки. Затем долго растирал ему виски, а я гадал, осталось ли у господина хоть немножко чародейской силы, и если да — потратит ли он её сейчас без остатка. Да, братья, как вы могли во мне усомниться? Конечно, прочёл! Всё прошение о здравии телесном и душевном, причём по длинной форме. Пока наш лекарь-аптекарь массировал, я мысленно читал. И помогло! Потому что где-то так через полчаса мальчишка дёрнулся, завращал глазами, прошептал: «мама» и разревелся. А как отревел, сознание у него ясным стало, больше никого не душил в грёзах бредовых.

— Ну-ка, малой, — заговорил дед Буарагиль, присев на корточки и обхватив его за плечи, — вспомни-ка ещё разок, что вчера вечером вышло. Глянь-ка вот на этого человека и скажи, похож ли на того, коего вы с братом встретили.

Хайгари взглянул на господина без особого интереса.

— Не-а, — заявил он, — нисколечки не схож. Этот же старый и усатый, а тот молодой был, ну вот как наш дядька Мигусай, и волосы у этого короче, да и повыше тот был.

Ну и славно! Обо мне и речь не зашла. Если уж господин на того загадочного типа не похож, то я тем более.

— Ну вот видишь, — укоризненно заметил господин старику Буарагилю. — Плохо быть слишком подозрительным.

— Но ведь кто-то ж им и вправду встретился, — возразил староста. — Или, полагаешь, наврал пацан про высокого дядьку?

— Сейчас и выясним, — сказал господин. Потом, усадив Хайгари на лавку, медленно и внятно заговорил: — Послушай меня, Хайгари. Ты ведь брата своего, Михариля, любишь? Найти его хочешь? Ну вот то-то. А потому рассказывай заново, что с вами приключилось, да подробнее. А я, что не пойму, стану спрашивать. Ладно? Тогда начнём.

Господина многое интересовало, о чём селяне и не думали спрашивать пацана. И насколько темно было в лесу, проникали ли солнечные лучи сквозь древесные кроны, и какого цвета глаза были у дядьки, и не почуял ли Хайгари какого-то запаха знакомого или, напротив, незнакомого, и даже какие пряники он обещал детишкам. Какого цвета была шерсть у зверя, какой формы клыки, сколько было когтей на каждой лапе… Выспросил всё до мельчайшей мелочи. Потом, подумав, сказал деду:

— Пацан ваш не врёт, не сочиняет. Именно это видел он и слышал. Похоже, действительно у вас тут оборотень объявился. И оборотень матёрый, ибо способен оборчиваться ещё до захода солнца. Слыхал я о таких вещах от одного старенького брата, по соседству с нами жил, Галааналем звать. Тот брат по молодости проходил служение своё в Праведном Надзоре, и потому многое знал о повадках оборотней. В общем, так, дядька Буарагиль, вели, чтобы детишек из деревни вообще не выпускали. Не только по тёмному времени, а вообще. За хворостом пусть мужики ходят, и не меньше как втроём, да с кольями. Вдоль всей деревни надо по земле черту провести, осиновым колом, а после спалить тот кол дотла. А что дальше делать, я подумаю. Посижу, повспоминаю, что там брат Галааналь рассказывал, какие подвиги творил…

Я аж крякнул. Похоже, придуманный мною брат Галанаааль становится удобной штукой. Как надо объяснить, откуда у тебя такие познания, вроде бы тебе лишние, тут же брата Галанааля вытаскиваем. И всё-то он видел, и везде-то он побывал!

Обратно в дом бабушки Суалагини мы шли в одиночестве. Как выяснилось, что мы с господином не перевёртыши, так селяне быстро утратили к нам интерес. Ну, прохожие люди, но до них ли сейчас дело, когда такое творится?

Как вернулись мы, я наскоро обсказал бабушке, что было в доме тётки Асигунайи, как лечил мой батя Гуаризи мальца Хайгари, что сказал про осиновый кол…

После того, как обрадованная нашим возвращением бабка накормила нас сытным обедом, мы поднялись на сеновал, прихватив и дремлющего кота.

Лист 39

— Ну и что ты обо всём этом думаешь, Гилар? — осведомился господин, устроившись поудобнее. Кот расположился у него на коленях и тихонько мурчал — видно, грезилось ему недоступное людям кошачье счастье.

— Странное дело, господин мой, — ответил я. — Вы сами-то в оборотней верите?

— Разумеется, нет, — усмехнулся он. — Сие есть народные фантазии, не подтверждённые здравыми доказательствами.

— Вот и у нас в Надзоре так же считают, — кивнул я. — Когда я туда попал, то по первости думал, что там со всяческой нечистью сражаются: и синие кровелюбицы, и мохнатые ползуны, и лешие, и девы древесные, и хозяин водяной… Но просветили меня братья, что ничего сего нет, а всё это лишь образы, которые принимают демоны для обольщения доверчивых душ. Есть Творец Изначальный, есть сотворённые им духи, часть коих возомнила о себе и отпала, сделавшись силами зла, сиречь демонами. Демоны сии не имеют ни формы, ни имени, но способны показываться людям в том или ином виде.

— Верно, — согласился господин. — Честно сказать, я был худшего мнения о Надзоре… Действительно, ни оборотней, ни упырей нет, но есть другое… И в данном случае мы именно с этим другим столкнулись.

— То есть демон шалит? — уточнил я.

— Боюсь, что нет, — вздохнул он. — Вернее, демоны за всем этим могут и стоять, но мы имеем дело с человеком, Гилар. С человеком, который способен наводить иллюзии. С человеком, который похищает детей. Ты понимаешь, куда я клоню?

— Да что уж не понять? — вздохнул я. — Вы опять собрались вмешаться? Забыли, что для нас сейчас наиглавнейшее? Дальней Еловки вам мало?

— А ты предлагаешь пройти мимо? — уставился на меня господин. — Пусть чёрные колдуны воруют детей и приносят их в жертву демонам, а наше дело сторона? Я это от кого слышу? От купецкого сына Гилара? Или от младшего надзорного брата Гилара? Кое-кто, сдаётся мне, посвящение проходил, присягу давал…

— Нельзя разрываться, господин мой, — напомнил я. — Как окажемся в северном укрывище, всё сообщим, наши сюда пришлют отряд скорого спасения…

— Ваши научились летать по небу? — язвительно спросил господин. — Или мгновенно передавать вести на сотни лиг? Да когда этот ваш отряд здесь появится, в деревне ни одного ребёнка не останется! Думаешь, чародею этому одного хватит?

Я помолчал. Он, конечно, был кругом прав. Ближайшее укрывище тут, насколько я помнил, находилось в двухстах лигах к западу, и даже если мы вот прямо сейчас попадём туда — дня три, не меньше, пройдёт, прежде чем в Пустошье прискачут надзорные. И то, если сразу нам поверят. А это ещё неизвестно, как повернётся. Здешние меня не знают, а стало быть, явись мы с господином к ним — посадят в келью под замок и пошлют весть в наше северное укрывище. Пока придёт ответ…

— Ну и что вы предлагаете? — спросил я, уже зная ответ.

— Драться, — грустно ответил он. — У нас есть я, есть кот и есть ты. Кот уже вполне способен к применению. Ты, насколько я понимаю, вообще всегда готов. Так что давай-ка, проверим сейчас твоё здоровье… а вечерком и поищем по окрестностям перевёртыша этого.

— А что Послания на сей счёт говорят, помните? — Я понимал, что переубедить его бесполезно, но всё равно цеплялся, точно утопленник за корягу. — Помните, что силой демонской не повергается дело демонское? Помните, что сказал праведный Хаанаш, когда предложили ему даварские колдуны своё служение?

— А я тебе напомню, Гилар, — перебил он, — что ты говоришь с человеком, который и так обречён преисподним пропастям. Мне ли бояться? Ну конечно, будь мы такими светлыми праведниками, как Хаанаш из Таригалайи… Но я не праведник, мою молитву Творец Изначальный не услышит. И ты, насколько я понимаю, тоже не достиг духовных высот Ханааша? По твоей молитве колдун падёт на землю в слезах раскаяния? Или ты способен упросить Творца, чтобы поджарил колдуна молнией? Или хотя бы у тебя тут под рукой есть пара десятков надзорских боевых братьев? Пойми же, у нас просто нет другого выхода. Когда придём в укрывище ваше, так своим и объяснишь. Не спалят же тебя за соучастие?

Ну и что мне оставалось делать, братья?

— Ладно, — вздохнул я. — Как там, в приглядской темнице, будем? Или вниз сходить, у бабуси свечек попросить?

— Обойдёмся и без свечек, — решил господин. — С тобой легко работать, поток душевной боли идёт плотный, почти не рассеивается. Если готов, начинаем.

Он велел мне лечь на спину, раскинуть руки. На живот мне положил кота, который, видно, почуял что-то и пробудился. Сам же господин Алаглани сел рядом на корточки, положил мне правую ладонь на лоб.

— Вспоминай, Гилар, вспоминай! — велел он. — Вспоминай, что грызёт твою душу, что вызывает ночные слёзы, что камнем давит, что ножом режет. Вспоминай, вспоминай, вспоминай.

Потяжелела моя голова, раздался в ушах привычный уже звон, и поплыло всё, закружилось, и оказался я совсем в другом месте. Но где я оказался и что вспомнил — расскажу, почтенные братья, чуть позже. Вы поймёте, почему так надо.

Когда солнце коснулось края дальнего леса, господин сказал: пора. Бабушке Суалагини он объяснил, что для лечения Хайгари нужны травы, которые собирать следует только после захода солнца, и что волноваться за нас нечего, мы перевёртышу без интереса, его только малые ребятишки привлекают.

Вышли мы за околицу, поглядели на рыжий закат — ну точно костёр кто разжёг у окоёма, полюбовались, как в низинах начинает клубиться туман.

— Ну и где собираетесь колдуна ловить? — спросил я.

— Без разницы, — пояснил господин. — Отойдём только от деревни подальше, и я его найду, пошлю вызов, и он явится, просто не сможет не явиться. Давай, к примеру, на ту опушку сходим, где братцы перевёртыша встретили.

Между прочим, было зябко. Днём-то жара стояла, а ночи ещё холодные, сами знаете, в начале жароцвета всегда так. Если б не одолженный у бабушки зипун, совсем бы замёрз. Господин же был в той самой холщёвой рубахе, которую выдали ешё в Пригляде. Разве что зашитой и постиранной — добрая бабуся Суалагини, конечно, постаралась дорогих гостей ради.

Ну, что долго рассказывать? Пришли мы на ту опушку, найти её оказалось нетрудно, дед Буарагиль подробно всё господину описал. Валялась там сломанная давней бурей сосна, я уселся на ствол и стал ждать. Между прочим, поначалу господин меня и брать-то с собой не хотел, говорил, что сам справится, а мне головой рисковать ни к чему. Но разве от меня отвяжешься? Я же как клещ…

Пока я сидел да наблюдал, господин делом занялся. Выбрал место поровнее, вынул одолженный дедом Буарагилем нож, провёл им по земле круг.

— Вообще-то необязательно, — пояснил он, заметив мой взгляд, — но положено древними правилами магических поединков. Хотя я сильно сомневаюсь, что те, кто похищает детей, играют по правилам.

А потом встал в центр круга, поднял руки и долго стоял так безмолвно. Казалось, он ничего не делал, но я понимал, что сейчас что-то происходит. Что-то он сейчас творит недавно полученной силой, и работа эта нелёгкая. Вон, даже пот на лбу виден, хотя почти уже стемнело. Впрочем, не совсем: края круга начали слабо светиться — ну примерно как светится гнилушка. Мёртвый такой, зеленоватый свет.

— Явись! — вдруг во весь голос выкрикнул господин. — Ты знаешь время, ты знаешь место, ты знаешь обычай.

И он явился! Вот честно скажу, братья, уж на что я человек опытный и бывалый, а в первые мгновенья оторопь меня взяла. Ибо явился он в облике зверином, как и тем детишкам. Хлопок раздался, точно порвалось что-то, и возник он внутри круга. Гнилушечного света вполне хватало, чтобы рассмотреть. Размером и впрямь с медведя, стоит на четырёх высоких и тонких лапах, но задние всё же покороче передних будут, и оттого спина покатая. Хвост длинный, чуть ли не в три локтя, на лапах по пять когтей, каждый коготь длиной чуть меньше пяди будет. Шерсть короткая, и не совсем уж чёрная, скорее, тёмно-бурая. Шея вытянута, морда тоже, уши острые и чуть назад клонятся, глаза жёлто-зелёные, круглые. Не сказал бы, что как плошки, но явно побольше человеческих. Ну а как зверюга пасть раскрыла, так и вовсе эта пасть крокодильей мне показалась — прямо как на картинках в книгах у брата Аланара. Вспомнил я о нём, и снова меня болью обдало. Но и оторопь моя от сей боли прошла, и изготовился я к схватке.

— Да брось ты эти фокусы, — презрительно процедил господин. — Кого напугать-то собрался, дурень? Тут тебе не детишки. Прими истинное обличье.

Тварь не послушалась, а взревел, кинулась на господина. Тот чуть уклонился, согнул руки в локтях, поднёс ладони к губам и легонько дунул. И тут же синяя огненная струя с гудением вырвалась из его рта, впилась в звериную морду, растеклась по звериному телу, которое тут же задымилось и лопнуло. Миг — и вместо зверя оказался человек. Длинный как жердь, голый по пояс, чёрные волосы, перехваченные на затылке шнурком, спускаются ниже плеч. Лицо подробно не рассмотрел, света не хватало, а вот прямой саграхинский меч длиной более двух локтей не заметить было трудно.

— Ну что, сразу тебя зарубить, или по кусочкам резать? — осведомился перевёртыш. Голос у него был резкий и довольно высокий.

— Лучше по кусочкам, — хмыкнул господин. — Но посмотрим, как у тебя это получится.

Он поднырнул под меч, обхватил колени перевёртыша и резко дёрнул на себя. Тот завалился было на спину, но тут же, поджав ноги, вскочил, держа перед собой свой клинок.

— Ну, поехали? — рассмеялся он и сделал выпад.

Знаете, братья, мне ведь много с оружием упражняться приходилось, и помню я, как господин Алаглани осенью меня на боевые дела натаскивал. Тогда-то и понял я, что воином он был неплохим, но не более того. И сражайся он сейчас как в лучшие свои времена, на озере Саугари-гил, к примеру, быть бы ему распоротым от паха до горла. Но сейчас он был уже не тем молодым воином. Он был чародеем, и потому скорость его движений потрясала. Легко уклоняясь от ударов и выпадов меча, он плясал возле перевёртыша, иногда наносы кончиками пальцев лёгкие тычки. Но вам прекрасно известно, братья, что такие тычки делаются не абы куда, а в нужные точки, и что человека ими обездвижить как два пальца… простите за грубость, братья. В общем, обездвижить человека было бы легко.

Человека — но не чародея. Тот, казалось, нисколько не чувствует этих ударов, или же никаких точек на его чародейском теле и вовсе нет. Он порхал как бабочка, меч его вился сверкающей лентой, и всё было без толку. Ни он поразить господина не мог, ни тот его. Кружились возле друг друга, словно в танце, и силы их были равны. Всё это длилось ужасно долго. Давно растаял в тёмном небе закат, и давно выкатились на него льдышки-звёзды, но ни одной луны — не время тогда им было.

Решил я тогда свою гирьку на те весы бросить. Жаль, конечно, что не при штучке я был, но и что есть, лучше чем ничего. Сунул я руку за пазуху, вынул ножик, тайно у бабки Суалагини позаимствованный, и, улучив подходящий миг, метнул в перевёртыша.

Хоть и был то простой селянский нож, коим хлеб режут, а хорошо пошёл. Впился оборотню точно в ямочку на подбородке. Не стану врать, не по самую рукоятку, не настолько ж я силён. Но уж до середины точно впился, и по всем природным законам следовало бы врагу нашему наземь сейчас пасть, захлебываясь кровью.

Вместо этого перевёртыш не глядя вытащил нож и столь же небрежно метнул его в меня. И не уклонись я на ладлнь влево, быть бы мне без глаза.

— Ну ладно, хватит ломать комедию! — послышался вдруг новый голос. Чуть надтреснутый, немолодой. — Скучно уже стало.

Раздался тихий звук, вроде как от щелчка, и перевёртыш исчез — как исчезает на стене тень от пальцев, если сунуть руку в карман. Господин остался в круге один.

— Значит, так, Алаглани, — продолжал всё тот же голос. — Ты истратил практически весь свой заряд силы, и потому рыпаться тебе без толку. Сейчас ты сядешь на землю, вытянешь руки и позволишь себя связать. Так для тебя самого лучше будет. Кстати, Гилар, тебя это тоже касается. Подойди к своему господину, сядь рядом. И не надо делать глупостей. Не то… Посмотри-ка сюда…

Слева от господина посветлел воздух, образовалось жёлтое пятно поперечником в пару локтей. А там, в пятне… стоял маленький зарёванный пацанёнок в драной рубашонке и столь же драных — и как мне показалось, мокрых — портках.

— Ты хочешь, чтобы этот мальчик, Михариль, живым и здоровым вернулся домой? — поинтересовался из тьмы всё тот же надтреснутый голос. — Тогда не дури. Позволь себя связать и вынуть из тебя остаток силы. Гилар, ты почему ещё не рядом с Алаглани?

Вот так нас и повязали. Причём не пойми кто. Я никого не видел, братья! Послушно сел рядом с господином, вытянул руки. Свет от круга погас, жёлтое пятно, в котором был пацанёнок, тоже погасло, и охватила нас плотная темень. Чьи-то пальцы затянули на мне верёвки, затем обвязали глаза плотной лентой. Чьи-то руки подняли меня и понесли. Вряд ли приглядские, решил я. Те бы просто за ноги потащили.

А вскоре навалилась на меня дурнота. Ну, знаете, как если голова закружится и перед глазами цветные пятна запляшут. Но после дурноты обычно приходишь в себя, а тут я из неё, из дурноты, провалился в полное беспамятство. И последняя мысль вспыхнула перед тем, как всё погасло: а что же будет с нашим котом?

А первая мысль, как пришёл я в себя, была такая: ничего не болит! Не то что после приглядских. Открыл я глаза, проморгался. Обнаружилась вокруг большая и светлая горница. Локтей десять в ширину и чуть поболе в длину. Стены бревенчатые, пол дощатый, чисто вымытый. Окно в стене напротив, но вставлено цветное стекло, синее с жёлтым, и потому ничего за ним не разобрать. Но судя по яркости света, сейчас по меньшей мере часа три с восхода.

Потом взгляд мой упёрся в господина Алаглани. Тот сидел в большом чёрном кресле, похожим на то, какое у нас в столичном доме для гостей было. Не увидел я ни верёвок, ни цепей, но что-то в его позе показалось мне странным.

И только тут я взглянул на себя. Оказалось, сижу на корточках в углу, одёжа моя на мне, руки-ноги не связаны. Можно, к примеру, выйти за дверь.

Попробовал я, да оказалось, нельзя. Не получилось у меня встать. Нет, никакой слабости, просто не мог я разогнуть ни руки, ни ноги. Точно воздух вокруг сгустился до каменной плотности и не пускал. Расшибиться об этот воздух не расшибёшься, поначалу он чуток поддаётся, но чем дальше двигаешься, тем плотнее становится. Теперь я понял, что же мне в позе господина странным показалось. Сидел как привязанный, хотя и без верёвок.

Ну, точно не Пригляд. И не Особый Сыск Нориланги, о ночных уж и говорить нечего. Что нам остаётся? Остаётся нам один-единственный расклад.

— Вы как, господин, живы? — спросил я исключительно для того, чтобы проверить: а вдруг этим уплотнённым воздухом нам заткнули рты и уши?

— Скорее да, чем нет, — откликнулся он. — Ты понимаешь, где мы?

— Вроде как понимаю, — кивнул я, и это получилось. Воздух не пускал только руки и ноги.

— Вот и славненько, что оба вы понимаете, — раздался голос. Тот самый, надтреснутый, который недавно приказывал нам сдаваться. Я завертел головой, но без толку — в горнице было пусто. А звук шёл откуда-то из-под потолка.

— Гилар, не крути башкой, шею свернёшь, — посоветовал мне всё тот же голос.

— А ты кто? — нагло поинтересовался я.

— Я тот, от кого зависит жизнь твоя и смерть, — пояснили мне.

— Творец Изначальный, что ли? — хихикнул я. Вот понимаете, братья, казалось бы, ну ничего смешного, нас могут как букашек сейчас раздавить… а всё равно смешно было.

— Только и дела Творцу, что за тобой гоняться, — ответил голос.

— А вы бы всё же представились, уважаемый, — вступил в разговор господин. — Раз уж притащили нас сюда, значит, хотите чего-то. Хотите беседовать. Но с безымянными я не общаюсь.

— А как же твой кот, Алаглани? — в голосе почудилась усмешка. — Ты ж его никак не назвал, а общения по самое не могу.

— То кот, а то человек, — сухо возразил господин. — Или уже не человек?

— Вот странный у нас разговор получается, — заметил голос. — Казалось бы, следовало бы спросить, зачем ты сюда попал, чего от тебя хотят и сколько будет стоить отказ. Ты же разумный человек, Алаглани? Какая тебе разница, кто я? Ты меня всё равно не увидишь, потому что не надо. Я тот, кто задаст тебе вопросы и получит ответы. И чтобы не тянуть кота за хвост… пожалуй, я сразу нарисую тебе, что будет, если скажешь «да». Золотых гор сулить не стану, да тебе не особо и надо. Но в любой стране, на твой выбор, будет такой же дом, каков был у тебя в столице, деньги, примерно равные твоим сбережениям за семь последних лет, а главное — покой. Никто не станет совать нос в твои дела. Хочешь — лечи аристократишек от запоров, хочешь — ищи философский камень в лаборатории, хочешь — твори чары, как раньше. И более того — никакой Пригляд, Сыск, Надзор или ещё кто тебя не достанет, это мы сделаем…

— Самое время уточнить, кто эти «мы», — ответил господин. — Потому что «мы» бывают разные.

— До чего же над вами довлеют условности, — вздохнул голос. — Над всеми вами… Ты ведь и сам уже догадался. Да, Алаглани, мы — это Тхаарину. Общество, которое давно тобой интересуется и которого ты всегда избегал. А ведь мы намекали, посылали весточки…

— Я одиночка, — улыбнулся краем губ господин. — Не люблю никуда вступать. Ни в общества, ни в союзы, ни в ложи, ни в цеха. Вы мне нисколько не нужны, я свои дела и без вашей помощи устраиваю.

— Зато нам ты нужен, — строго произнёс голос. — Хитрый ты жук, Алаглани. И не делай вид, будто не понимаешь. Делиться надо, вот что.

— Деньги в подвале, — голос господина сделался сух как, должно быть, песок в пустыне, какие я лишь на картинках видел. — За досками пола в крайнем левом углу — люк. Берите, если не растащили приглядские.

— Слушай, а ты, похоже, дурак! — укоризненно сказал голос. — Ну вот зачем ты тянешь время? Себе же хуже…

А мне, братья, захотелось вдруг нагрубить. Из учёных целей: интересно было, как невидимка этот ответит.

— Матушка в детстве меня учила, — вставил я, пока господин собирался с мыслями, — кто так обзывается, тот сам так называется. Ты, уж не знаю, как тебя звать, силой затащил нас сюда, силой держишь, и ещё дураком обзываешь? А не потому ли от нас лицо своё прячешь, что плевка боишься? Твои штучки моему плевку не помеха, разве что дальше десяти шагов встанешь…

— До чего же, Алаглани, ты распустил своего слугу, — сокрушенно сказал голос. — Этак он скоро вообще на шею тебе сядет. Пороть надо было почаще. Впрочем, это ещё не поздно… Правда, Гилар?

Как всё одинаково, подумал я. Что в Пригляде, что здесь… Сперва кнут, потом штучки посерьёзнее… а потом господину Алаглани, с его отвращением к чужой телесной боли, ничего другого не останется, как сказать «да».

— А ты попробуй, — предложил я. — Путы невидимые сними и приходи сюда.

— Нравится держалка наша? — невидимка хохотнул. — С верёвками да цепями не сравнить. Гораздо человеколюбивее и гораздо надёжнее. Кстати, Алаглани, если интересно, могу сказать, из чего ваши путы сделаны. Из остатков твоей силы, которую ты столь любезно разрешил нам изъять при задержании.

— Да, разрешил, — кивнул господин. — Я держу своё слово. А вы сдержали своё? Отпустили мальчонку?

— О чём разговор! — удивился голос. — А то как же! На кой он нам сдался? Мы и до деревни его довели, всё равно ж надо было котика твоего забрать… Мы ж не звери какие, нам детское мясцо ни к чему…

— Не звери? — поинтересовался господин. — Не звери, а всего лишь перевёртыши?

— Такой большой, а в сказки веришь, — расстроенно заметил голос. — Не бывает перевёртышей, они же оборотни, они же изменяющиеся… Картинку я вам показал. Сперва зверёк на картинке, потом человечек на картинке… Картинка же не на бумаге и не на холсте, а в твоём собственном уме. Между прочим, расход силы на показ таких картинок весьма скромный. Да кому я говорю? Ты же и сам так умеешь, правда? Что ты показал красильщику Маугази? А ростовшику Баарганалю?

Я заинтересовался. Оба эти имени были мне неизвестны, а стало быть, речь идёт о каких-то давних чародейских подвигах господина. Уж во всяком случае, с того дня, когда я начал подслушку, такие не приходили. Откуда же в Тхаарину знают об этом? Через нюхача своего? Но кроме меня, нюхачами были только братцы-повара, и шустрили они вовсе не на общество колдунов. Или… Или были и другие нюхачи? До меня? Или всё же при мне?

— А как вы нас вообще нашли? — задал господин весьма здравый вопрос. — Вы что, по всей Державе сети свои раскинули?

— Алаглани, ну напряги же свой могучий ум! — предложил невидимка. — Тхаарину, слов нет, общество сильное, но оплести паутиной каждый кустик в мире мы не можем. Во всяком случае, пока не можем. Всё гораздо проще. Тебе, кстати, как рубашечка приглядская? Не жмёт? Прямо как на тебя сшита, верно? А между тем и в Пригляде у нас свои люди имеются. И потому в воротнике зашит крошечный камешек, ты и не почуял. Камешек же сей обладает сродством с другим кристаллом. Всё понятно? Как только ты рубашку надел, мы знали твоё местоположение с точностью до… — он задумался. — Ну, врать не стану, не до шага, конечно, но пара тысяч локтей будет. Когда вы с парнишкой нырнули в нижний поток, мы, конечно, вас потеряли, но едва только вынырнули, как снова нашли. А дальше всё просто. Никуда кроме Пустошья вам было не выйти, это ближайшая деревня, если из точки выныривания идти на север. Поэтому показали детишкам картинку, изъяли одного ребятёнка, и оставалось только ждать, когда ты, такой весь благородный, придёшь убивать чёрного колдуна.

— А зачем всё это было нужно? — спросил господин. — Не проще ли было взять нас в лесу, сразу после перехода в обычный мир?

— Да как тебе сказать? — замялся невидимка. — Во-первых, силы в тебе было тогда много, и не хотелось мне лиших жертв. Значит, надо было так устроить, чтобы почти всю силу ты на что-то потратил. Во-вторых… скажем так, из любви к искусству. Мне просто нравится ставить такие спектакли.

— Да уж, — вздохнул господин, — сразу видно бесталанного актёра. Такие всегда норовят свою труппу завести. Ты хоть понимаешь, что нас там, в Пустошье, запросто могли кольями забить? И перед кем бы ты сейчас выделывался?

— Не надейся, Алаглани, не было бы никаких кольев, — ответил голос. — Мы, как говорится, умеем держать руку на горле. Так что всё сработало как надо. Ты с помощью своего рыжего котика и этого вот невоспитанного мальчика накачался силой, пошёл на подвиги, почти всю силу истратил в поединке — и тебя можно стало брать. Ты ведь очень предсказуем, Алаглани. Стоит тебе получить хоть капельку силы — и тебя тут же тянет кого-нибудь осчастливить. Ну скажи, разве это не глупо?

— А тебе зачем она нужна, сила? — господин был удивительно спокоен — может, потому, что невидимка слишком явно подталкивал его к срыву.

— Вот это уже серьёзный разговор, — одобрительно сказал невидимка. — Настоящим магам, Алаглани, сила нужна не ради практических целей. Богатство, власть, всяческие удовольствия… мелко всё это, понимаешь? Мелко и недостойно чародея. А вот постигать тайны верхних и нижних миров, изучать обитающие там сущности, исследовать особенности использования силы, искать новые её источники — вот правильная цель! Именно для этого и существует наш Тхаарину. Для этого, а не чтобы отмазывать сельских ведьм от Надзора или городских колдунов от поползновений Пригляда. А деньги, которые они вносят — это для порядка. Ну и на текущие расходы, конечно. Не будем же мы, маги высоких степеней, создавать золото из дерьма, чтобы расплатиться с зеленщиком и мясником? Но главное — это познание. А ты что же, Алаглани, вбил себе в голову, будто мы что-то вроде ночных, только не по гуськам, а по чародеям промышляющих?

— Значит, вы бескорыстные исследователи? — хмыкнул господин. — И что нужно от меня бескорыстным исследователям?

— Давно бы так, — обрадовался невидимка. — А то ходим вокруг да около, колкостями обмениваемся, точно в старые времена на турнирах… От тебя, Алаглани, нам нужно знание. Знание о том, каким образом добываешь силу. Знание детальное, чтобы твой способ можно было воспроизвести. Кое-что мы и так знаем. Знаем, что для получения силы ты используешь кота. Знаем, что кроме кота, тебе ещё нужны отроки, что ты погружаешь их в тонкий сон. Но этого мало, а мы хотим знать всё. Мы хотим знать, как выбрать и подготовить кота. Как выбрать и подготовить отроков. Какого рода нужен тонкий сон. А главное — что нужно сделать, чтобы через кота потекла сила. Я понятно объяснил?

— И после этого домик в любом городе мира? — ухмыльнулся господин. — Домик и деньги? Не яд, не кинжал, не пробой каналов жизненной силы? Ибо вы человеколюбцы, вы бескорыстные исследователи и хотите сделать мой способ достоянием любого чародея? Вам не страшны длинные языки?

— Ну почему ты такой недоверчивый? — обиделся невидимка. — Незачем нам тебя убивать, равно как и слугу твоего… хотя его вернее назвать учеником, да? Отдай свою тайну и ступай на все четыре стороны.

— Это как? — вновь подал я голос. — Лошадьми, что ли, разорвёте?

— Ох, мальчик, — сочувственно сказал невидимка, — до чего же у тебя бедная фантазия. Впрочем, чего другого ждать от купеческого сына? Боюсь, тебе с таким мышлением никогда не постигнуть тайны близлежащих миров. С таким мышлением только гвоздями и торговать… Но ты не расстраивайся. Если твой господин и наставник всё же проявит благоразумие, я оставлю тебя при нём. Может, ты когда-нибудь и впрямь станешь чародеем. Слабеньким, конечно, а всё же чародеем…

Очень мне его слова понравились. Во-первых, из них следует, что в Тхаарину ничего обо мне не знают. Вернее, знают только то, что знали слуги господина Алаглани. То, что я им рассказывал о себе. Значит, ни о событиях в лесном доме, ни о том, что случилось после бегства из столицы они не ведать не ведают. Невидимка считает меня наивным мальцом, возмечтавшим освоить тайное искусство. В нынешних обстоятельствах вполне себе стоящая легенда.

— Значит, так, — заговорил наконец господин. — Мы не договоримся. Я совершенно не верю тебе, я гроша ломаного не дам за свою жизнь после того, как выдам способ. Но не только в этом дело. Я не верю во все твои словеса о человеколюбии и о бескорыстных исследователях. Не отдам я вам ничего. Слишком много горя будет, если вы моим способом овладеете. А я, как ты, должно быть, заметил, человек жалостливый, не хочу мучиться угрызениями совести всю оставшуюся жизнь. Пускай и такую недолгую. Поэтому отвечаю: нет.

— Что ж, — вздохнул невидимка, — я тебя понял. Ответ увесистый, не знаю даже, что сказать. И чем давить на тебя, не знаю. Пыток ты, наверное, не боишься, мальчишку своего тебе тоже не жалко. Благородный герой, одним словом. Хоть сейчас в пьесу вставь, странствующие актёры на ярмарках сыграют и насшибают меди… а то и серебра. Поэтому грозить не буду. Мы иначе сделаем. Ты подумай пока, время ещё есть. А завтра утром дашь окончательный ответ, и если он будет тем же… тогда извини, Алаглани, тогда ни ты, ни ученик твой нам не нужны. А раз нам не нужны, то и вообще смысла в вашем существовании никакого. Ты не бойся, всё случится довольно быстро. Помнишь зверька, коему ты морду чародейским огнём пожёг? Ну, картинку то есть. Так вот, картинка взята с натуры. У нас тут небольшой зверинец имеется, собрали разных диковинных тварей со всех уголков земли. Этот зверёк называется у себя на родине гиушу, водится на дальнем юге, да и там весьма редок. Вот к нему в клетку вы с Гиларом и отправитесь. Потому что должна ж быть от вас хоть какая-то польза? Сколько силы на вас истратили, понимаешь… Думай, Алаглани, думай. Я даже путы с вас сниму, чтобы легче думалось. Всё равно отсюда не сбежать, окно не разобьёте, дверь не высадите. Вам и покушать принесут. Повторяю: мы не звери. Звери — внизу, в зверинце. Всё, до завтра.

И он замолчал. А скоро я понял, что могу пошевелить руками. Воздух вокруг них с каждой секундой терял плотность.

— Как приятно протянуть ноги, — сообщил я господину.

— Завтра и протянем, — откликнулся тот. — Всё, Гилар, похоже, доигрались. Силы во мне нет нисколько, помочь нам некому, а отдавать им я ничего не буду. Сам понимаешь, чем это кончится.

Я понимал. Хотя ничего нового тут не было. Ну а в Пригляде кончилось бы иначе? Наловить котов… наловить детей… А ещё лучше устроить детям то, что они вспомнят, глядя в зеркала. Лучше ведь посеять зерно, а не выискивать на лугу дикие колоски. Сомнительно даже, что наш Надзор справится с таким. Если с обычным Тхаарину до сих пор не справились, то уж тем более, когда господин передаст им свой способ доить демонов.

— По крайней мере, одно хорошее всё же есть, — помолчав, заметил я. — Пожрать принесут.

Лист 40

И действительно принесли. Не сразу, правда. Мы довольно долго сидели и молчали. А зачем было говорить? Во-первых, ясное дело, слушают нас, как и в приглядской камере. Во-вторых, всё уже было ясно. И от этой прозрачной, стеклянной ясности было больно, как от лекарского ножа. Как больно было пациентам господина Алаглани, когда он вырезал им чирьи или вросшие ногти. Как больно было мальчишке Арихилаю, когда господин Алаглани кормил демона его болью.

Наверное, будь у нас сейчас с собой кот, не пришлось бы заставлять меня вспоминать прошлое. Хватило бы и того, что сейчас грызло душу. О, сколько силы получил бы взамен господин! Может, и не размолол бы весь ихний Тхаарину в мелкий порошок, но уж унестись отсюда куда подальше мы бы точно унеслись.

Я понимал, конечно, что мечтаю о глупостях. Ведь не зря же твердили мне добрые братья, и в первую очередь брат Аланар: нельзя прибегать к демонской помощи. Как бы ни было тяжко, как бы ни было соблазнительно — нельзя. Лучше честно умереть. Как следовало это сделать ещё в приглядской темнице. Нет же, поддался на его уговоры и сам себя убедил, будто мне можно, службы моей ради. Нужда превыше чести, да? И чем всё это кончилось? Такой же темницей, разве что камера получше. Но итог всё равно один. Завтра станем завтраком.

Очень не хотелось мне в клетку. Во всех подробностях я представлял, как стану орать и метаться, когда гиушу терзать начнёт. Я-то не древние праведники, мне на силу духа надеяться незачем. Орать ведь буду. Вот господин, может, и молча всё вытерпит, а я… куда мне… Интересно, что с котом станется. Тоже зверю скормят? Или опыты начнут ставить, как бы через него всё же силу получить?

Но при всём при том понимал я твёро: нет у нас другого пути. Выдать Тхаарину способ — это такое зло сотворить, что небо содрогнётся. Эти-то ни перед чем не остановятся, эти на земле преисподнюю устроят. А значит, надо им помешать. То есть умереть. Да, страшно. Зато это вряд ли будет слишком долго. Зверь гиушу большой, ему мы двое не то что завтрак, так, лёгкий перекус. А зато потом … потом я пойду к престолу Творца Изначального, увижу и матушку с батюшкой, и брата Аланара… А что я Творцу-то скажу? Вот он я, Гилар, сын Таалгаля, и вот мой мешок с грехами… еле волоку. И лгал я, и чужое брал, и трусил, и завидовал, и насмешничал, и жадничал… да это что… убивал! Шестеро висят на душе. И без толку себя утешать, что враги, что по крайней нужде… или я Творцу Изначальному тоже лепетать стану, что нужда, дескать, превыше чести? И потому, если по справедливости, то одна мне дорога, в преисподнюю пропасть — а вовсе не в небесный сад, где вкушают сейчас радость матушка с батюшкой и брат Аланар… единственные люди, кто любил меня. Может, хоть на минутку разрешат мне с ними встретиться?

Потом я про господина подумал. Он ведь тоже сейчас, должно быть, мается. Давно он понимал, что душа его обречена преисподней, но одно дело «когда-нибудь», а совсем иное — «завтра». Страшно ему, наверное. И страшно показать мне свой страх — ибо вдруг я устрашусь настолько, что стану его просить сдаться? Легко ли ему будет отказать? Разве я ему просто слуга, которому десяток медных грошей платят? Интересно, а в преисподней мы с ним встретимся? Или там слишком темно будет, не разглядеть?

И вот пока меня грызло всякое такое, скрипнула дверь, отворилась. Вскинулся я, развернулся к двери, остолбенел.

Потому что на пороге появился… кто бы вы думали, братья? Дамиль там стоял, в синей рубахе с вырезом на груди, в серых штанах чуть ниже колена, и в руках у него был поднос со всякими соблазнительно пахнущими тарелками и мисками.

— Вот… — произнёс он тихо. — Я вам покушать принёс.

— Ты как тут оказался? — выпалил я и тут же заткнулся. Потому что ответ очевиден. Вот, значит, кто был третьим нюхачом.

Он не ответил, а наклонился и осторожно поставил поднос на пол.

— Что ж, здравствуй, Дамиль, — протянул господин. — Ты, как я понимаю, теперь здесь служишь?

— Ага, — не поднимая глаз, ответил тот.

— Ну и как служится? Не обижают тебя тут?

— Нет, — буркнул он.

— Тебя не накажут, если ты немного посидишь тут с нами? — предложил господин. — Надо же поговорить, как понимаешь.

Он молча кивнул.

Я меж тем подобрался к подносу. Ну что ж, неплохо. Миски с наваристым куриным бульоном, миски с хорошо прожареной свининой, кувшин со сбитнем. Ложки. Ложки, которые в моих руках могут стать неплохим оружием. Только кого убивать? Поганца Дамиля разве что?

— Скажи-ка, Дамиль, как давно ты работаешь на Тхаарину? — не притрагиваясь к еде, спросил господин. — Скажи правду. Ты никого не подведёшь, сейчас это уже не имеет значения.

— С прошлого лета, — прошептал пацан, всё так же уставясь в чисто вымытый пол.

— И как же это получилось? Ты ведь, когда я тебя из весёлого дома забрал, не был никаким нюхачом? Так?

— Да… — отозвался он. Помолчал и добавил: — А потом голоса услышал. В голове.

Долго этот разговор длился, потому что отвечал Дамиль односложно, и господину почти всякий раз приходилось уточнять, переспрашивать. А я вам, братья, кратко перескажу.

В общем, где-то в середине прошлого лета — как раз когда я только осваивался в аптекарском доме, начал Дамиль слышать у себя в голове чужие голоса. Поначалу перепугался и хотел господину о том рассказать, но голоса велели этого не делать, потому что могут они в беде его помочь. Господин Алаглани не может, а они — могут. Разговаривать с ними следовало мысленно, и Дамиль разговаривал. И про беду свою рассказал, и про то, как жилось ему в весёлом доме. Голоса велели ему следить за господином, подслушивать и подглядывать, а после мысленно им всё пересказывать. Только у Дамиля это плохо получалось. Не пересказывать — а подслушивать. Не было сноровки. И оттого они, голоса, его ругали. Но всё же кое-что он понял. Понял, что «проверки здоровья» — это на самом деле какое-то хитрое чародейство, и что после проверок этих у господина сила колдовская прибавляется. И что кот не просто так, а для чародейства потребен. Дамиль же вовсе не дурачок, просто тихий и робкий. А голоса его наставляли, как надо следить, чтобы не попасться, на что обращать внимание. И так длилось почти год, пока сперва братцы-повара не сбежали с котом, а после Пригляд не попытался арестовать господина Алаглани. Тогда голоса велели ему срочно бежать из дома, указали, куда. А там его ждали какие-то хмурые люди, посадили в повозку и привезли сюда. Здесь он теперь и живёт, моет полы и всякое такое. Кормят хорошо, почти не бьют. А главное, обещают в беде помочь.

— А что сталось с Алаем, ты не знаешь? — спросил я главное, что следовало спрашивать. Всё остальное уже неважно, это пусть господин интересуется, если хочет. Никакой пользя от этого пришибленного чародейского нюхача я не видел. Этот не Амихи, не Гайян, этот кота нам не принесёт.

Выяснилось, что про Алая он почти ничего не знает. То есть знает лишь то, что когда оставшихся слуг выводили из дома, Алая среди них не было. Только Халти и Хайтару. Дамиль в кустах тогда сидел, пережидал, как ему и подсказали голоса.

Потом мы с господином поели, а Дамиль молча стоял возле двери, ждал, когда можно будет забрать посуду. Не чувствовал я в тот миг никакой жалости. Братцы-повара — иное дело, те матушку свою спасали, да и повинились потом, кота принесли. Этот же нюхачил просто из-за каких-то голосов, предавал того, кто его от весёлого дома избавил. Да и сейчас ни слова извинения не произнёс.

Сказать по правде, я о Дамиле особо и не думал. Ну, нюхач. Ну, мне упрёк, что не разглядел я его, не взял на подозрение. Не догадался, что нюхач не обязательно должен в аптекарский дом по-хитрому втереться, вот как я или братцы-повара, что можно заставить нюхачить того, кто ранее ни о чём таком не помышлял и служил верой и правдой. Меня гораздо больше тревожило, что сталось с Алаем. Если приглядские его не взяли, значит, успел смыться. А раз успел — значит, готовился к такому. Небось, и схрон у него имелся. Это вовсе не обязательно значило, что Алай тоже на кого-то нюхачил — но, по крайней мере, он, выходит, предполагал, что из аптекарского дома рано или поздно придётся бежать. А зачем бежать? Не от господина же? Чем опасен был ему, беглому, приютивший его аптекарь? Уж не догадывался ли он, что аптекарь занимается тайным искусством и потому сильно рискует? А что? Вполне мог подслушать что-то, подсмотреть. Парень он умный, четыре класса Благородного училища опять же… Вполне мог сложить палочки.

Пока я этим тревожным мыслям предавался, мы с господином поели и попили, поставили посуду на поднос. Дамиль молча поднял его и направился к двери.

— Не хочется тебя огорчать, — в спину ему произнёс господин, — но и правду скрывать незачем. Послушай, Дамиль, ты зря надеешься на своих новых хозяев. Ничем они тебе не помогут, потому что это невозможно. Легче луну Хоар на ужин съесть, чем это сделать. Ни естеству, ни чародейству такое неподвластно. Поэтому напоследок мой тебе добрый совет: уходи-ка отсюда подальше, как только возможность появится. Ты напрасно поверил голосам, Дамиль. Честные люди лица не прячут. Ну, ступай, и да поможет тебе Творец Милостивый.

Дверь за Дамилем закрылась, и в горнице вновь повисла тишина.

— Жалко мальчишку, — вздохнул спустя пару минут господин. — Из всех вас у него горе самое тяжёлое было, и самое непоправимое.

— Это в каком смысле? — не понял я.

— Когда человек что-то теряет — близких, дом, родину, любовь, он может со временем получить другое, — пояснил господин. — Найти новую любовь, новый дом, новых друзей. С тобой ведь, как я понимаю, тоже так получилось?

— Ну, в общем, да, — согласился я. И впрямь: я потерял матушку с батюшкой, потерял свой трактир. И нашёл брата Аланара, нашёл Праведный Надзор… потом потерял брата Аланара… и ещё кое-что потерял, о чём после… потом вроде бы нашёл другое… но завтра снова потеряю. И больше уже ничего не найду.

— А у него всё гораздо хуже, — складки губ у господина искривились. — Ты ведь знаешь, что я забрал его из весёлого дома? Пришлось чуток силы применить, чтобы его бывших хозяев отвадить.

— Да, вроде что-то такое Тангиль говорил, — кивнул я.

— Ты думаешь, это и есть самая большая беда Дамиля? — усмехнулся он. — Если бы! Самое страшное… — голос его дрогнул. — Самое страшное, что в весёлый дом его сдала родная мать. Осознал?

Я сидел на полу, точно мешком пришибленный. Родная мать!

— Это… Это правда? — голос у меня внезапно оказался хриплым, будто я несколько часов просидел в холодной воде.

— Да, Гилар, — сказал господин. — И заметь, это не пьянь подзаборная, не голь перекатная. Это графиня Изирадуйи-тмау, между прочим. Западный удел, Аргильский край.

— Как такое могло случиться? — в голове у меня никак не умещалось услышанное.

— Графиня была замужем за отцом Дамиля, Гуниалем-тмау, — сухо сообщил господин. — Восемь лет назад, во время Одержания, Гуниаль-тмаа встал на сторону короля и был казнён. Графиня публично отреклась от мужа, и её не тронули. Жила с сыном в своём поместье блих Тмау-Аргилья. И безумно тяготилась одиночеством. Шесть лет назад она, наконец, нашла своё счастье. Князь Бигауди-тмау, живущий в Тмаа-Аргилье, предложил ей руку, сердце и кошелёк. Вскоре, однако, выяснилось, что кое-кто там лишний. И этот кто-то — Дамиль. Князю, видишь ли, совершенно не нужен был сын графини от первого брака, и мало того — отпрыск мятежника. Бигауди-тмаа делал карьеру, метил на воеводское кресло — куда, кстати, и попал потом. Кроме того, Дамиль был наследником своей матери, что тоже не радовало молодого мужа. В общем, он поставил графине категорическое условие: Дамиля быть не должно. Не только в их доме, но вообще в семье. Куда хочешь, сказал, девай своё отродье. Хочешь, утопи, хочешь, в лесу привяжи волкам на ужин… меня это не касается.

— Но как же она? Ведь она же мать! — снова не понял я.

— К сожалению, Гилар, матери бывают очень разные, — сквозь зубы процедил господин. — Что себе графиня думала, не знаю, я к ней в сердце не заглядывал. Но тётка она ушлая, начала шустрить… и вскоре нашла людей, которые за умеренную плату пообещали всё устроить. Графиня поставила только одно условие: не убивать. Чего-то, значит, всё же испугалась. Дело обтяпали так, будто Дамиль утонул, когда купался в реке. Труп, конечно, для вида поискали пару дней. А на самом деле его увезли в столицу и продали в весёлый дом. Графине сообщили, что он в таком месте, где будет сыт, одет и послужит радостью достойным людям.

— Это вам всё сам Дамиль рассказал? — не поверил я.

— Что-то он сам, — кивнул господин, — некоторые разговоры матери он подслушал. Остальное узнал я с помощью чародейства.

— Да это же… это же… — и тут, честно признаюсь, почтенные братья, вылетело из моих уст слово, за которое брат Аланар велел бы мне вымыть рот с мылом. Но что поделать, если только это слово, единственное из всего языка, подходило к случаю?

— Именно, — подтвердил господин. — Ты понимаешь, какую боль он носит в себе?

— Это ж сколько силы вы на его боль получили… — протянул я.

Господин сгорбился, уставился в древесные разводы на досках пола.

— Верно, Гилар, — протянул он глухо. — Больше, чем Дамиль, давала боли только Хасинайи.

— А остальные в каком же порядке? — зачем-то спросил я. Хотя какая теперь разница?

— Следующий за Дамилем — Алай, — признался господин. — Тонкая душа, благородная, на таких душах ничего не заживает. Затем ты. После тебя — Амихи с Гайяном, они примерно поровну силы давали. Затем Хайтару, похуже — Халти. И совсем уж мало толку было от Тангиля. Я ведь и взял-то его лишь потому, что граф Югарайли-тмаа мне его навязал в подарок, и неудобно было отказываться.

Помолчав, я спросил:

— А что вы имели в виду, когда сказали ему, что ничего невозможно сделать?

Господин Алаглани вздохнул.

— Знаешь, что самое страшное, Гилар? Он её, стерву, не возненавидел! Он безумно любит её и мечтает, чтобы она снова полюбила его. Я ведь не совсем чудовище, Гилар. Мне не нужен источник силы такой ценой, и я предлагал Дамилю помощь. Тогда-то он и узнал, что я чародей, хотя я и не называл в разговоре таких слов. Ну а как не сообразить? Я предлагал ему наказать графиню — примерно так, как наказал купца Баихарая. На расстоянии это сложнее, требует большего расхода силы, но не тот случай, чтобы экономить. Он категорически отказался. Он не хочет маме никакого зла. Изыскивает даже ей какие-то оправдания, винит себя — дескать, плохой он сын, глупый, грамота ему не давалась, позорил её, на дудочке играть учился у деревенского пастуха, а ведь сказано было — с чёрным людом не водиться…

— Да уж, — глубокомысленно изрёк я, потому что никаких мыслей в голове не осталось. Даже завтрашний зверь гиушу как-то поблек.

— Предлагал я и другое, — добавил господин. — Мужа-князя истребить, это легче лёгкого, Дамиля привезти к графине и заставить его принять в дом, пообещав, если станет отказываться, огласку. Но ему и это не нужно. Ему нужно, чтобы она сама. Чтобы снова полюбила, чтобы отыскала. Ну а как я это ему сделаю? Любовь — такая штука, ни от какого чародейства не зависит. Наивный Дамиль думает, что колдуны из Тхаарину ему помогут. Ты же видел, он не поверил моим словам. И не поверит, потому что это его последняя надежда. Теперь понимаешь?

— Может, всё-таки стоило эту тварь покарать? — протянул я. — Эх, жаль, поздно узнал, а то сообщил бы в Надзор…

— А что Надзор? — хмыкнул господин. — Надзор тут не при чём. Никакого чародейства, никакого бесолюбства. Дело чисто светское, уголовное. Но ты прикинь перспективы. Не медник, не ткачиха. Графиня и князь. И не опальный какой-нибудь аристократишка, забившийся в своей деревеньке, а краевой воевода, уважаемый человек, влиятельный…

Мы помолчали снова. На этот раз очень долго. Уже и свет в жёлто-синем окошке ослабел — видать, солнце клонится к окоёму. Здесь, в горнице, было невероятно тихо — ни птичьих криков не слышалось, ни шума деревьев, ни ветра. Даже мухи не жужжали и мыши не скреблись. Тишина давила на уши, плющила мозги.

Видно, и господин что-то похожее чувствовал, потому что вдруг сказал:

— А знаешь, Гилар, мне пришла в голову странная мысль. Может быть, и глупая. Вот смотри. Человек, который с нами тут разговаривал, боится показать своё лицо. Человек явно привыкший к власти, человек неглупый и лишённый сословных предрассудков. Не слишком молодой, судя по голосу. Человек, чьи люди служат в Тайном Пригляде — а в Пригляд, как ты знаешь, кого попало не берут, учиняют строжайшую проверку. Никаких мыслей не возникает?

Я подумал, прикинул и так, и этак… ничего толкового в голову не лезло. Ну, может, колдун этот купил каких-то начальников приглядских. Беридаи-тмау, например, а то и повыше. И что?

— Я же говорю, мысль достаточно безумная, — правильно оценив моё молчание, продолжил господин. — Но ты подумай: кто у нас в Державе имеет огромную власть, но чьего имени никто не знает, чьего лица никто не видел? Очень, меж тем, известный человек.

Я не сел на пол только потому, что и так уже сидел на корточках, привалясь к стене.

— Вы хотите сказать… — в горле запершило, — что если бы этот наш искуситель сюда вошёл, мы увидели бы золотую маску?

— Именно это я и хочу сказать, — твёрдо и довольно громко произнёс господин. — Я пришёл к выводу, что у гражданина Благоуправителя весьма разносторонние интересы. И что у сообщества Тхаарину тоже интересы обширные. Им с Благоуправителем было на чём сойтись. То-то столь легко произошло Одержание. Раньше я думал, что дело в Нориланге, но теперь вижу: не всё так просто. Нориланга тоже поучаствовала, конечно, но её Особым Сыском тоже пользовался кто-то третий. И что мы имеем? После Низложения и Одержания сняты все запреты на занятия магией. Огромное подспорье для Тхаарину. С другой стороны, Новый Порядок установился на удивление легко. Явно помогли. Причём не только деньгами, но и чарами. В общем, всем стало хорошо. И заговорщикам, свергнувшим Старый Порядок, дорвавшимся до власти. И магам, которые получили, во-первых, безопасность, а во-вторых, власть. Остаются, конечно, вопросы. Например, кто кем крутит, собака хвостом или наоборот. Гражданин ли Благоуправитель, ещё в бытность свою предводителем заговорщиков, кинулся за помощью в Тхаарину, Тхаарину ли замыслил всё это и купил исполнителя, выбрав из кучки заговорщиков наиболее удобного… Или же вообще выдвинул Благоуправителя из своей среды. А может, наш невидимый собеседник и есть легендарный Халаш-гуни, ставший вождём Тхаарину семнадцать лет назад?

— Господин мой, — я подскочил к нему и дёрнул за рукав. — Что вы делаете? Стены же имеют уши!

— Совершенно верно, Гилар, — громко рассмеялся он. — И эти уши сейчас услышали нечто такое, что им лучше бы утаить, иначе непременно какая-то пакость с ними приключится. Утонут в луже, захлебнутся пивом, попадут под лошадь… и сие случится с каждым, кому они поведают услышанное. Потому ушам лучше бы залепить себя воском, а на отчёте сказать, что узники или молчали, или распевали песни непристойного содержания. Иначе завтра, на пути в клетку, я могу и озвучить свои безумные предположения. И добавить, что ещё вчера об этом с тобой говорил.

— Господин, нас же прямо сейчас прикончат! — шепнул я ему прямо в ухо.

— Если сам Халаш-гуни подслушивал, то несомненно, — спокойно ответил он. — И в этом случае мы ничего не теряем. Какая разница, стать для гиуши завтраком или ужином. Но вряд ли он сам унизился. Государственных забот разве мало? Равно как и тхааринских. А те ребята, что нас сейчас слушают — они же умные ребята, они ничего никому ни о чём не скажут.

— Ну, коли так… — с сомнением протянул я.

— А коли так, — уже гораздо тише произнёс господин, — самое время поговорить о действительно важных вещах. Давай-ка поближе, на всякий случай…

— Что вы называете важными вещами? — шепнул я ему в ухо. — Что важнее того, что вы сказали сейчас о Благоуправителе?

— Есть выход, — немножко смущённо пояснил он. — Не слишком приятный выход… скорее, крысиная тропа. Но это лучше, чем ничего.

— Мы можем отсюда перенестись? — уточнил я.

— Не совсем так, — смутился господин. — Слушай. В договоре, который я заключал с этим демоном, пожирателем душевной боли, есть одна хитрость. До поры до времени я о ней не вспоминал, но сейчас другого выхода не вижу. Итак, если чародею, то есть мне, угрожает смертельная опасность, он может воззвать к демону. Вернее, не воззвать, а… в некотором смысле явиться к нему и запросить помощь. Помощь одноразовую. То есть силы хватит ровно настолько, чтобы мне одному открыть канал в безопасное место. Повторяю: одному. А за это я должен всю оставшуюся жизнь бесплатно снабжать демона его пищей… то есть болью тех, кто мне доверился. Я больше не получу ни грана силы, я перестану быть чародеем… но продолжу чародействовать.

— А если надуете его? — ухмыльнулся я. — Сбежите в безопасное место и всё, и никаких больше никому проверок здоровья?

— Наивный ты всё же, — скривился он. — Ребёнок. Несмотря на отличные мозги и жизненный опыт. Любое нарушение договора карается. И если я откажусь поставлять ему боль, то он станет мучить меня. У нас ведь сохранится связь.

— Так что вы хотите? — я и впрямь не понимал. Он собирается сбежать и сделаться холопом демона?

— То, о чём ты только что сказал, — почти не двигая губами, прошептал он. — Надуть его. Пойду к нему, поклонюсь в ножки… или что там у него… копытца… Попрошу неотложную помощь. Вернусь сюда — и переправлю тебя куда скажешь. А зверь гиушу… ты же сам говорил, что за Арихилая я заслуживаю костра. Прибавь к тому все эти годы. Всю эту боль, которую вытаскивал на поверхность ваших душ. А боль ведь как огонь — оттого, что зажжёшь и передашь факел, огня не убудет. Так было с Хасинайи… боль в ней только нарастала и в конце концов убила её. Ты ведь подглядывал, как я наказал купца Баихарая? А кто из нас лучше — тот, кто зажёг огонь, или тот, кто раздувал? Пойми же ты, наконец, — чуть слышный голос его был, однако, твёрд, — зверь гиушу — самое малое, что я заслуживаю. Да, я жил со всем этим. Жил, потому что нужна сила была, Илагая лечить. Теперь её не станет, и через год-полтора он умрёт. Хорошо ли будет, если душа его из Небесного Сада увидит мои непотребства? Нет, Гилар, даже правильно, что всё именно так сложилось. Сколь верёвочка ни вейся… А тут хоть тебя вытащу. Тебе-то зачем умирать? Ты молодой, ты нужным делом занят.

Я задумался. Долго молчал, скрипел мозгами. Никак не мог сообразить, как же замысленное сотворить. И потому стал уточнять:

— Ну хорошо, а как именно вы к этому демону отправитесь? И что для этого потребно?

— Конечно, не в теле, — начал он терпеливо объяснять. — К нему отправится моя душа, а тело останется здесь, в глубоком сне. Есть способы не разорвать, но утончить связь души и тела.

— Так, небось, для того колдовская сила потребна? — усомнился я. — А из вас всё выжали, как винодел из виноградин.

— Чародейская сила тут совершенно не нужна, — он легонько потрепал меня по волосам. — Для этого следует всего лишь изменить своё дыхание. Если это сделать правильно, а я знаю, как — тогда душа сможет выйти из тела.

— Ну, выйдет, а дальше что? — продолжал я свой допрос. — Как она попадёт к демону?

— Тут нет ничего сложного, Гилар, — улыбнулся господин. — Я увижу направление. Будет знак… И надо просто двигаться в этом направлении, тропа сама приведёт куда надо. Есть только одна загвоздка… Для того, чтобы шагнуть на эту тропу, нужно сделать усилие… ну, как бы объяснить понятнее… прыгнуть, что ли. Ведь между миром человеческим и тем миром всё-таки есть граница. Она проницаема, но всё же… В общем, мне потребуется твоя помощь.

Вот! Это уже теплее!

— Что я должен делать? — торопливо сказал я.

— Твоя душа тоже должна ненадолго выйти из тела, а после подтолкнуть меня, как я дам знак. — Он на минутку задумался, подбирая слова. — Понимаешь, тела не будет, но тебе всё равно будет казаться, что оно есть. И ты просто сильно толкаешь меня вверх и вперёд. От этого толчка я смогу выбраться на тропу, а ты, наоборот, мгновенно очутишься в теле. Понимаешь, я не уверен, что смогу сам прыгнуть… никогда же этого не делал, а только читал про такое. А в трактате том говорилось, что не у всех получается, что надёжнее с помощником.

Вот теперь всё сложилось одно к одному. Я даже лицом просветлел. Значит, Милостивый Творец всё же обратил на меня внимание…

— Ну, рассказывайте, как дышать надо, — перешёл я к делу. — Авось, разберусь, в Надзоре тоже ведь кое-чему учили, не только сабельному бою и землеописанию. Учили правильно молиться, а для того — правильно сидеть и правильно дышать.

И он начал рассказывать. Нет, почтенные братья, я не вижу никакого смысла сейчас описывать все тонкости. Кому интересно, может обратиться к трактату Изигаради Хмурого, сожжённого постановлением Третьих Врат.

В общем, всё у нас получилось. Легли мы на спины, закрыли глаза, и начали понемножку изменять силу и скорость дыхания. Сперва всё было как и раньше, потом заплясали перед глазами цветные пятна, потом зазвенело в ушах, и с каждым правильным вдохом и не менее правильным выдохом звон этот превращался в музыку. Мотивчик сейчас не напою, вот уж какого дара нет, так этого. За мотивчиками вы к Дамилю, если найдёте.

Ну а потом растаяла темнота перед глазами, сменилась огромным серым пространством. И знаете, я одновременно видел и этот простор, и горницу, где лежали на чистых половицах наши тела. Я пошевалил руками, ногами — но тот, внизу, оставался недвижим. Зато я — тот я, который вверху — чувствовал себя прекрасно. Ничего не болело, не тянуло в животе, руки и ноги были сильными, готовыми к делу. Похоже, и с господином случилось то же самое. Он даже как-то распрямился, лицо его сделалось чуть моложе, пропали вертикальные морщины, идущие от носа ко лбу. Он развёл руки в стороны, точно крылья, и произнёс несколько слов на незнакомом мне языке. Взывал к демону? Да, именно так. Потому что вскоре среди окружающей нас бескрайней серости засветилась поначалу тусклая — а потом всё ярче и ярче — зелёная тропа. Словно травой молодой заросла, хотя не бьло никакой травы, это сам воздух светился. И она была не на уровне наших ног, а заметно повыше. Не менее двух локтей.

— Ты слышишь меня, Гилар?

Голос господина звучал иначе, чем всегда. Теперь он словно раздавался внутри моей головы, и не было в нём прежней густоты.

— Ага, — произнёс я громко, и мой голос оказался точно таким же. Обесцвеченным, что ли.

— Тогда подойди вплотную, обхвати за пояс, и как я скомандую «пошёл» — что есть силы толкай вверх.

— Понял, — кивнул я. Подошёл, обхватил, дождался команды — и что есть силы толкнул его вниз, в едва просвечивающую горницу. А сам от этого толчка взлетел на тропу. Ничего, плотная, под ногами совсем не проминается.

— Так будет правильнее, господин мой, — сказал я всё тем же бесцветным голосом. — Вы идите вниз, а я уж с демоном вашим сам разберусь, это моя работа.

И, не оборачиваясь, пошёл вперёд, по узкой зелёной тропе.

Лист 41

Что вы так зашебуршились, почтенные братья? Сомневаетесь, что я поступил правильно? Ну а как, скажите, мне следовало поступить? Да, конечно! Я прекрасно понимал, что могу не вернуться. Более того, уверен был в этом. Но лучше так, чем в пасть к зверю гиуши. Это во-первых. А во-вторых, очень уж зол я был на демона. И, в отличие от господина, не собирался просить о милости. Нет, это он, демон, будет просить! Но я, младший надзорный брат Гилар, нашинкую его в капусту.

Чем, спрашиваете? А как же длинная и слегка изогнутая сабля, висевшая слева на перевязи? Да, через несколько шагов я обнаружил, что холщевые штаны и рубаха куда-то делись, а одет я в надзорное. Синие узкие панталоны, короткие сапожки из телячьей кожи, белая полотняная рубаха и синий плащ, спускающийся чуть ниже колен, ременная перевязь, где слева взрослая, тяжёлая сабля, а справа длинный и узкий прямой кинжал. На голове — остроконечная шляпа с узкими полями, на груди висит большое, в кулак, серебряное колесо. В общем, по всей форме. Я в укрывище редко так одевался, для упражнений и занятий несподручно. Только на самые торжественные службы. Но теперь я шёл на самую важную службу в моей жизни. Шёл по демона… как охотники у нас в Гурахайском крае идут по медведя.

А тропа меж тем расширялась, и серое пространство вокруг светлело, будто рассеивался туман. И вот уже вдали обозначился перекрёсток. Я подошёл ближе — и увидел большую, утоптанную дорогу, вроде как торговый тракт, но гораздо шире. Дорога была надвое разделена яркой белой полосой, и по каждой половинке шли люди. Справа — в одну сторону, слева — в другую. Шли медленно, и все с грузом — заплечными мешками разных размеров. Моя зелёная тропа пересекала эту дорогу под прямым углом и тянулась дальше, туда, где клубились плотные свинцовые облака.

На перекрёстке меня ждали. Трое их было — двое мужчин и женщина. Едва разглядел я их получше — завопил и бросился к ним, напрочь забыв, что я младший надзорный брат и что дело у меня безотлагательное.

Матушка молча обняла меня, прижалась лицом к моему плечу. Оказывается, вон я как за неполные пять лет вымахал! Батюшка снял с меня шляпу, так же молча положил на голову ладонь и долго так держал. А брат Аланар ждал чуть поодаль, и лишь затем обнял меня своими огромными сильными руками. Ну, вы ж помните, до того, как в Братство уйти, он кузнецом был.

А потом он негромко спросил:

— Ты уверен, Гилар, что так надо?

— Да, брат, — столь же тихо ответил я. — Надо мне с тем демоном переведаться. По-моему, довольно он уже насосался боли, пора и укоротить на голову.

— Трудно будет, — предупредил он. — Не могу я тебе подсказок давать, запрещено. Одно скажу: верь своему сердцу. Всё ведь на самом деле куда сложнее, чем мы там, на земле, думали.

— А вы? — догадался я наконец спросить. — Вы все уже в Саду Небесном?

— Нет, Гилар, — строго сказал он. — Мы только идём туда, и путь неблизкий. Понимаешь, не готовы мы пока.

— И эти все туда же? — показал я взглядом на полосу, где мы стояли.

— Да, туда же, — кивнул брат Аланар. — А те, кто по той стороне, это в бездну. Ты приглядись получше.

Я взглянул, и… ну, не знаю, братья, как это описать. Расстояния не то чтобы съёжились, но мне удалось увидеть сразу всю дорогу. Видел я, как угрюмо топает по той полосе ночная семёрка, с Арихилаем во главе. Видел, как сгибается под весом своего мешка купец Баихарай, как мелко семенит высокородный Шиарай-тмау — вот и дождался он сени смертной, а ведь господин честно предупреждал насчёт лекарства. Вот, глядя под ноги, тащится с огромным баулом на плече Арахиль Беридаи-тмау, начальник пятого управления. Откуда-то я знал, что за наш с господином побег осудили его к скорой казни. Ну и, само собой, увидел я дядюшку Химарая. Далеко успел ускакать, и дымился, точно уголёк, вынутый из печки.

Пытался я Хасинайи разглядеть, но не вышло. Не было её ни слева, ни справа. Может, слишком далеко ушла? А куда? До сих пор, братья, не знаю.

— Гилар! — всхлипнула матушка. — А может, с нами? Дорога дальняя, зато вместе. Тут ведь чем дальше, тем дышится легче.

— Мама, — нехотя сказал я, — ну не могу никак. Дело у меня тут, неотложное. Да и не принадлежу я себе, пойми — служба.

— Ты только не глупи, — посоветовал батюшка. — Как говорится, семь раз отмерь, один отрежь.

— И вообще, — добавил брат Аланар, показав на мою саблю, — не очень-то на это полагайся. Там ведь посложнее, чем дрова рубить.

— Но почему… — я всё не мог понять, — почему вы все не в Саду Небесном? Ведь вы же все хорошие, добрые, и в Посланиях сказано, что унаследуют чистые сердцем Горний Сад…

— Эх, малыш, — поправил он мне шляпу, — совсем уж чистых сердец почти не бывает. Видишь вот, мешок у меня. То грехи. Мы ж надзорные с тобой, а как в Надзоре без греха? Нужда, мы говорили, превыше чести. Вот потому и наполнялся мешок. Я ведь убивал. Да, поганых людишек, а всё же смерть есть смерть. И не только убивал… до того, как в боевые братья перевестись, я ж следователем был. А по сей части нет разницы между Надзором, Приглядом, Сыском, Тхаарину… сам понимаешь. Благое дело творили, возразишь? Да благое-то благое, а тут это во внимание не берут. Слава Творцу, что хоть к Нему иду, а не в обратную сторону. Ничего, дойдём рано или поздно, а с каждой молитвой там, у вас, мешки наши легче становятся.

— Ты, сынок, поосторожнее, — снова напомнила матушка. — В опасные места ведь идёшь, в неизведанные.

— Ладно, мать, не суетись, — вмешался батюшка. — Видишь, какой длинный вырос, уж как-нибудь справится. А мы все за тебя Творца молить станем.

— Ну, ступай, — велел брат Аланар. — И так уж задержались мы тут сверх дозволенного. Помни: верь сердцу и не бойся ничего.

Очень мне тяжко было их покидать, а делать нечего. Их дорога направо, моя — прямо. Вздохнул я, пошёл, а через несколько шагов обернулся, да уже никого не различил. И дороги той тоже — затянуло её серой хмарью. Но зелёная тропа всё так же уверенно тянулась вперёд.

Знаете, вот не могу я понять, долго ли длился мой путь. Там же время как-то по-особому течёт. И нет там часов, минут, секунд. Есть только сперва и потом. А что меж ними — только Творцу Изначальному ведомо.

В общем, шёл-шёл — и пришёл. Зелёная тропа кончалась дверью. Высотой локтя четыре, шириной в два. Из тёмного дерева, не видно замочной скважины. И ни молотка дверного на цепочке, ни верёвки для колокольчика. Но справа маленькая такая пимпочка, с медный грош величиной. Можно, конечно, было рубить дверь саблей, но я на всякий случай на пимпочку надавил. И не зря — послышались за дверью шаркающие шаги, раздался лязг, и приотворилась она наружу. Как раз настолько, чтоб я проскользнуть мог. Я, понятное дело, и проскользнул.

Там небольшой коридорчик оказался, ярко освещённый. Нет, не факелы, а что-то непонятное такое на потолке. Вроде яблока на шнурке, а светит не хуже, чем та здоровенная люстра у господина в кабинете, которую я, в бытность лакеем, намучился зажигать и тушить. Ну, что ещё там было? Потолок белёный, под ногами что-то бледно-зелёное — вроде как тропа продолжается. Стены обклеены чем-то, похоже, бумагой исписанной, только очень мелко.

Ну а главное, он там стоял. Демон то есть. У меня чуть не выпала челюсть, как разглядел я его. Потому что ни рогов, ни клыков. Старичок седенький, чуть ли не на полголовы ниже меня. Одет в зелёный халат, и очки на носу. Вроде таких, какие господин некоторым своим посетителям делал, только работа явно потоньше. Бородавка на левой щеке, лицо в морщинах, губы узенькие.

— Ну заходи уж что ли, молодой человек, — проскрипел он и, едва сделал я шаг вперёд, захлопнул дверь и заложил засовом. — А то мало ли кто ещё проникнет.

Я смотрел на него и молчал. И это — демон? Этот зелёный старичок — демон? Это его я сейчас буду саблей рубить?

Ну, вы понимаете, братья, как разговаривать с демонами, меня, слава Творцу, учили.

— Именем Творца Изначального, создателя твоего, ответь: как имя тебе? — отчеканил я.

— Что? Имя? — он мелко хихикнул. — Ты знаешь, молодой человек, а я не помню. Вот как попал сюда, так память напрочь отрезало. Как жил, вроде помню, как помирал — тоже, а вот имя… Да что мы в прихожей-то стоим. Пойдём на кухню, чайком тебя, что ли, угощу.

Весь он был какой-то дёрганный, суетливый, совершал кучу ненужных движений, и губы его всё время шевелились, будто разговаривал с кем-то. Хотя ни звука из них не доносилось.

Ну, прошёл я с ним на эту его кухню. Совсем не похожа на обычную. Ни очага, ни мешочков крупы на верёвке под потолком, ни жестяной мойки. Зато белый шкаф высотой с меня, белая плита с четырьмя чёрными кругами поперечником в полпяди. Что-то сделал он, нажал на что-то — и тут же над одной из них пламя вспыхнуло. Да, братья, несомненно, штучки демонские. Так и мир-то не человеческий… Зато чайник, который он на огонь поставил, самым обычным был.

Молчали мы оба. Не знал я, о чём говорить. И рубить вот так сразу неудобно, и вопросов столько скопилось, что горло мне забили. Наконец, появился пар над носиком, снова демон что-то нажал, погасло пламя. Вынул он из стенного шкафчика две чашки, плеснул в них коричневой жижи из маленького фарфорового чайничка, долил кипятком.

Ну, вполне сносно, братья. Не хуже того травяного взвара, что я в аптекарском доме пил. Аромат каких-то незнакомых трав чувствовался. Пил я, а сам думал: как же это я вкус ощущаю, если сам я сейчас — не тело, а одна только душа?

— Ко мне, знаете ли, никто не приходит, — сообщил старичок, отдуваясь. — Только эти… век бы их не видеть. Являются и напоминают, напоминают…

— Слушайте, вы же демон? — решил я взять его за отсутствующие рога.

— Да какой из меня демон, — отмахнулся он и мелко рассмеялся. — Человек я… хотя, конечно, бывший. Все мы тут бывшие…

— Но ведь дорога привела меня именно к вам? — настаивал я. — Вы же заключили договор с аптекарем из Мау-Арадаланга, господином Алаглани. Или я не туда пришёл?

— Ну, заключил, было дело, — сообщил старичок, закутавшись поплотнее в зелёный халат. — А что в том такого?

Я встал, отодвинул белую табуретку.

— А то, что я сейчас тебя рубить буду, старый хрен, — и вытащил саблю. Ярко блеснула она в свете такого же, как в прихожей, потолочного яблока.

Старичок пригорюнился, но вовсе не напугался.

— Да что толку меня рубить, молодой человек? — спросил он. — Я ведь и так уже умер, и вроде давно… жаль, тут часы не ходят, не скажу когда. Ну, порубишь ты меня, уйдёшь, а я снова буду. Когда меня сюда засунули, то сказали, что ждать придётся очень, очень долго.

— Чего ждать-то? — не понял я.

— Ну как чего? Окончательной участи, — охотно пояснил он. — Раньше-то, при жизни, я о таком и не думал, казалось мне, что вот помру и всё, чернота и ничего. А надо мной, как говорится, лопух вырастет и все дела. А оно вишь как повернулось.

— Значит, живёте тут? — уточнил я. — В берлоге этой?

— Совершенно верно, — согласился старичок. — Именно что берлога. Там, на земле, у меня знаешь какое жильё было! Двадцать восемь комнат и три этажа!

— Сурово же вас Творец за грехи прижизненные наказал, — усмехнулся я.

— Молчи, дурак, ничего ты не понимаешь! — взвился он. — Ты вот попробовал бы тут посидеть, а тебе бы напоминали… Много чего напоминали… это всё равно как черви грызут, ещё и похуже. А зачем напоминать? Не убивал я своего брата! Не убивал! — закричал он вдруг тоненьким голосом. Потом, уже гораздо тише, добавил: — Ну, то есть, в определённом смысле. Да, я знал, что у него непереносимость к баралгину… и не предупредил врачей. А что я мог поделать? Он ввязался в авантюры, в совершенно бесполезные траты, он мог пустить по ветру всё, что мы вместе выстроили. Мы оба остались бы нищими! Нищими, понимаешь? А эти две стервочки! Им спасибо сказать бы, дядя семейное достояние спас, которое они же и унаследуют. Нет, истерика, скандал, суды… невменяемым меня признали, понял? Невменяемым! Не отдавал я отчёта в своих действиях! Не мог предвидеть последствия. И все они подписали заключение! Ну да… — помолчав, добавил он, — это тоже стоило денег, и, между прочим, немалых. Но я ведь как думал? Ну, пересижу в дурдоме с годик, выйду, начну сначала! Так эти сучки, пока я там был, на себя всё переписали, и я остался нищим!

Я понимающе кивнул:

— Ваших племянниц, часом, зовут не Хоар и Гобар?

— Чего? — Вылупился он. — Что за имена странные? Их зовут… а хрен знает, как их зовут! Не помню я.

Вот, значит, как. Вот он, всем демонам демон, Зелёный Старец Мидаржи. Плюгавенький дедуля, мелкая душонка! И что мне с ним делать? Что мне вообще со всем этим делать?

— Договор-то зачем заключали? — строго спросил я.

— А облегчение это, — охотно пояснил он. — Когда чужую беду пьёшь, как-то меньше свою вспоминаешь. Это как… А, ты ж дикарь, всё равно не поймёшь. У вас мир-то дикий, даже до пороха не додумались… Ну, короче, как цветные картинки, которые быстро-быстро друг друга сменяют. И вот смотришь, как другим плохо, и расслабляешься.

— Тварь вы поганая, дедушка, — сообщил я.

— Ага! Вот и племянницы мне то же сказали, когда из дома выкидывали. Раз я тварь, то мне вроде как жилплощадь и не положено, хотя денег я в неё вбухал побольше их папочки!

— Договор предполагает обмен, — перешёл я к другой теме. — Вы господину Алаглани силу давали, за нашу боль. Откуда сила?

— А я знаю? — сварливо произнёс он. — Я просто котика своего гладил. Кис-кис!

Дверь кухни чуть приотворилась — и на пороге появился кот. Ну вылитый наш безымянный! Такой же пушистый, рыжий, на ушах едва заметные кисточки, и глаза такие же… Я аж вздрогнул.

— Видишь кота? — спросил старичок. — Вот я как насмотрюсь от этого самого Алаглани картинок, беру кота, начинаю гладить. И, видать, какая-то связь образуется, что-то он от меня получает… Если хочешь, назови это силой. Хотя разве ж это сила? Будь у меня сила, я бы вышел отсюда, и никто бы мне не был тут страшен, даже тени эти… — губы у него затряслись.

— Откуда у вас кот? — продолжал я допрос преступника.

— Да это ж мой котик, — обиделся старик. — Два года уже как у меня жил… У соседки кошка окотилась, ну и предложила взять за так… А мне-то одному знаешь как тоскливо… Такой, знаешь, ласковый оказался. Звать его… Ох, извини, снова забыл. Ну а как помер я и засунули меня в эту, как ты правильно выразился, берлогу, и он тут обнаружился. Видно, тоже сдох. Меня ж только через месяц нашли, и то по запаху… Ну, он и оголодал. Главное, орал ведь, не мог не орать. А соседи, сволочи, ноль внимания, будто так и надо!

— Вот, значит, как, — протянул я. — Вы тут своего котика гладите, он там своего, и сила через котиков ползёт. Откуда ж она берётся, эта сила?

Старичок задумался.

— Я тут точно не при чём, — заявил он. — Никогда такими вещами не интересовался, вот если ты меня о банковских операциях спросишь, тут я много чего рассказать могу. Но вот эти… которые приходят… они же мне и подсказали, как договор заключить, как в ваш мир заглянуть… Короче, они говорят, это вроде как время о время трётся. Здесь же время иначе течёт, чем у вас. И получаются два потока, вот воду в пример возьми. Один поток быстрый, другой медленный, и потому трутся друг об друга, возникают между ними завихрения. Вот в этих завихрениях и возникает то, что вы там у себя называете силой.

Я задумался, потом уточнил:

— А о ком вы говорите-то? Кто к вам приходит и советует?

Он аж подскочил, даже посуда на столике звякнула.

— Ой, не надо! Не хочу о них, не хочу! Гадкие они! И ведь не пустить тоже нельзя, всё равно проникают. Приходят и напоминают, напоминают. Всякую пакость, которую вроде уж и забыл давно, а эти, говорят, всё записывали. Круглосуточное наблюдение вели. И что делал, и что думал. А главное, вроде как с улыбочками, вроде как за своего держат! Обещают, что к себе возьмут, и там, внизу, мне понравится. А я не хочу! Понимаешь, не хочу! Страшно мне! Тяжко!

И тут он расплакался, уперев седую голову в ладони.

Тяжело мне было на это смотреть. Как дети плачут, видел, как женщины — тоже. Да что там говорить, я и мужиков плачуших лицезрел. Но вот старческий плач — это дело особое. Тряслась седая голова, тряслись плечи, трясся зелёный халат — износившийся, в паре мест заштопанный. А я стоял и не знал, что сказать.

Потом он успокоился, поднял на меня глаза.

— Ну так что? Вроде как рубить хотел? Давай, руби, от их слов всё равно больнее, чем от железки твоей.

Взмахнул я саблей… да и сунул обратно в ножны.

— Всё, дед, хватит, — слова давились у меня во рту, как непрожёванные. — Договор твой с господином Алаглани я отменяю, ты и так без меры чужой беды насосался. За чай спасибо, пойду. Не провожай, сам разберусь, как там открывается.

Потом наклонился я, погладил рыжего кота — тёплый он был, прямо как живой — и коридорчиком прошёл к двери. Отодвинул засов, толкнул — и вышел на воздух.

Ну, то есть это я так сказал — на воздух, но не уверен, что именно воздухом была эта серая взвесь. Да и вообще тут всё изменилось, пока я с Зелёным Старцем чаёк попивал. Во-первых, исчезла тропа. Внизу, под ногами, была та же серость, что и со всех сторон. Во-вторых, не стало и двери. И стоял я, не в силах понять, откуда пришёл, в каком направлении дорога, ведущая в бездну и в Небесный Сад.

И уж подавно я не понимал, куда мне деваться. Хотел демона зарубить — а не смог. Чем поможет господину эта моя выходка? Завтра его всё равно скормят зверю, останусь ли я тут навсегда, в сером тумане, вернулись ли к нему в горницу. Обманул меня всё-таки старикашка, взял на жалость. Надо было рубить. Хотя… Ну, раскроил бы я дедушку, снёс бы голову, и валялся бы он в кровище. Да только тому, кто уже помер, это не смерть, а так, неприятность мелкая. Раз уж определили ему в этой берлоге ждать Последнего Суда — никуда он отсюда не денется. Не изменит же меня ради Творец Изначальный Своих замыслов!

И вновь мысли мои на старичка вернулись. Демон… ха! Старый, жалкий, трусливый. Вот те, на кого он намекал, гости его — наверняка настоящие демоны и есть. И договор его подучили заключить не просто же так, а с хитрой целью. Разве не читал я, братья, про повадки демонские? Сразу две души загубить хотели — и господина Алаглани, и старичка лишить всякого оправдания на Последнем Суде.

И задумался я — а хочется ли мне того, чтобы был он оправдан? Или за мою боль, за боль Хасинайи с Дамилем… и многих прочих… надо ему в преисподней гореть чёрным огнём? Так будет справедливо? Но я же не хочу ему такого удела! И никому не хочу! Жалко же! Пусть сто раз гады, мерзавцы, а жалко. Всех их жалко, уходивших по дороге вниз — и семёрку ночных, и похотливого дворянчика, и господина Арахиля… и даже дядюшку Химарая жалко. Разве порадуют моё сердце их мучения?

Но и то я понимал, что Небесного Сада они недостойны. Душонки мелкие, пустые, лопнут там, как бычий пузырь в огне. Куда ж их девать? Не могу я так, чтобы они мучились, рвёт сердце жалостью, но что остаётся-то?

И тогда упал я вниз лицом, и закричал. Не голосом, не как со старичком говорил или братом Аланаром, а всем телом… вернее, все душой, формой уподобившейся телу!

— Творец Изначальный! — кричал я. — Творец Милостивый! Ну пожалей ты старого сморчка! Пусть хотя бы до Суда не мучают его, пусть уснёт он сном беспробудным, сном без снов. Ну кому хорошо, что терзают его нечистую совесть? Зачем это нужно? Я готов на себя его боль взять, но только помилуй его, избавь от настоящих демонов!

А когда кончились у меня слова, когда упал я на серое облако, раскинув руки, тогда явился Свет. Как бы облако сверкающее, сотканное из молний, и обхватило оно меня, и сам я стал светом. А из облака был мне Голос.

Нет, братья почтенные, не могу я всё это вам в подробностях пересказать, и не потому, что забыл — всё помню. Только нет таких слов, чтобы это разъяснить… Долго Он говорил со мной, и многое я понял, а ещё больше не понял, но сложил в сердце своём. Когда-нибудь пригодится.

А вообще, братья, плохо мы с вами Творца Изначального знаем. Я так скажу, всё знание наше — это лишь отражение отражения. На самом же деле Он совсем иной. Гораздо ближе Он к нам, чем можем мы себе представить. Не только владыка строгий, но и отец, и брат. Не получается это словами выразить…

В общем, сказал Он, Творец Милостивый, что не смогу я всю боль на себя взять — не только этих, идущих в бездну, но и старичка жалкого. Лопнет моё сердце, не вынесет. Но готов Он усыпить до срока Зелёного Старца, если соглашусь я принять силу. Всю ту силу, что мог бы он давать и господину Алаглани, и другим чародеям. Потому что, коли уж я отменил его договор, то обязан и от силы избавить. Сила-то на самом деле не из-за трущихся друг об друга потоков времени, это ему демоны наврали. Сила проистекает из души его, из боли. И пока силу эту не сцедить, вроде как молоко у коровы сцеживают, не сможет он забыться мёртвым сном.

Ну и что мне оставалось делать, почтенные братья? Встал, шляпу с головы снял и сказал:

— Я Твой слуга, Творец. И коли велишь принять на себя силу, да будет по слову Твоему!

— Не велю — прошу, — донеслось из облака сверкающего.

— А я готов! — ответил я. — Что надо делать-то?

Но предупредил он меня, что сила та ядовитая, и надо поскорее мне от неё избавиться. Вернее… не то чтобы Он сказал это словами, а просто я вдруг сам это понял. И это, и всё остальное.

И вошла в меня сила. Не знаю, чему это уподобить. Вроде как жидкий огонь глотаешь, и жжёт он тебя изнутри, и хочется кричать от боли, а губы немеют.

А потом погасло облако, и остался я в серых сумерках. Но теперь я уже знал, что делать.

Лист 42

Совсем немного осталось мне рассказать, почтенные братья. Скоро писец, брат Хиарагиль, сможет отдохнуть. Отчёт мой почти окончен. Расскажу лишь, как распорядился я нежданной-негаданной силой.

Её, братья, столько в меня налилось, что хоть стой, хоть падай. Если то, что у господина было, уподобить озерцу лесному, то мне досталось целое море.

А управлять ей оказалось совсем просто. Не нужно никаких таких заклинаний хитрых, никакого тонкого искусства. Это вроде как протягиваешь руку, куда тебе надо, и делаешь, что надо. Надо лишь сильно захотеть, и оно само как-то получается.

Ну, первым делом я до Илагая дотянулся. Ночь уже на дворе стояла, и спал он в лесной землянке, где-то в окрестностях Хогорбайи. Госпожа Хаидайи-мау сидела у свечи и читала книгу. Если интересуетесь, была то «Повесть истинно правдивая о злоключениях юной Мигарайи, поведанная ею самой на склоне лет». Я проглядел — теперь-то, обладая силой, это было несложно. Ничего особенного, всё про любовь да про любовь.

Пресветлый Гирхай был в дне пути оттуда, вёз деньги, которые собрали несколько верных Старому Порядку дворян. И всего трое бойцов охраняли госпожу с сыном. Хотя кому они были нужны в этом глухом лесу, где медведи куда опаснее воинов Тайного Пригляда?

Вошёл я в сон Илагая, и встрепенулся он, обрадовался.

— А я тебя ждал, — сказал. — Ты ведь брат мой старшой, верно? Ты мне кораблик сделаешь? Только с парусами, ладно?

— Верно, — ответил я. — Сделаю. Ладно. Только не прямо сейчас, хорошо? Я сейчас другим делом занят, важным.

— А где отец мой? — сказал он как-то очень уж по-взрослому. — Ему великие опасности грозят, да?

— Уже не грозят, — успокоил я его. — Ты спи, а проснёшься — и мы скоро встретимся, и всё хорошо будет.

Много пошло силы на его лечение, братья! Ох и много! Я-то не лекарь, я мало что в таких делах смыслю, но только пришлось мне ему всю кровь заменить, до последней капли. У разных людей по чуть-чуть взял. Так что если и текла в нём раньше королевская, то теперь простая совсем. Зато здоровая.

Потом полетел я духом, и оказался в горнице, где стояла глубокая тьма, но где не мог уснуть господин Алаглани. Тронул я его за плечо.

— Вставайте, господин мой! — сказал я. — Пора!

— Кто это? — вскинулся он, никого во тьме не увидев. Тогда я добавил своему тонкому телу чуток света.

— Я это, я! Гилар! И не надо кричать, договорились? Я не призрак, я не умер, всё будет хорошо.

— Ты… — прошептал он, — оттуда?

— Ну да, а что? — усмехнулся я. — Потолковал с вашим демоном. Такой плюгавый сморчок оказался… В общем, всё хорошо. Договор ваш разорван. И Тот, Кто единственный имеет власть не вменить его вам в вину на Последнем Суде, готов это сделать, если больше никогда вы к тайному искусству не прикоснётесь. Вам и лекарского за глаза хватит. Ну что, даёте слово?

— Гилар, — губы его едва шевелились, — если это сон, то очень хороший сон. Именно такой и был нужен перед казнью.

— Слово-то даёте? Некогда мне, ещё столько работы осталось…

— Даю! — сказал он твёрдо.

— Ну и отлично, — кивнул я. — Тогда подождите чуток, а я тут всё устрою. Перво-наперво подберу для нас мир.

А вы думаете, почтенные братья, это было легко? Да, миров много, и все они друг от друга на расстоянии протянутой руки… или возьмите подобие от игрушки детской: штырёк, а на него кольца нанизывают, разные в поперечнике. Вот и миры тоже. Ось одна, кольца разные.

Но хотя их много… по правде сказать, даже бесконечно много, а выбрать непросто. Нам ведь какой был нужен? Чтобы жизнь была чем-то на нашу здешнюю похожа. Это чтобы господин Алаглани мог нас прокормить лекарским искусством. И потому не годились ни совсем уж дикие миры, ни такие, откуда Зелёный Старец. Я, кстати, заглянул туда. Неприятное местечко. Загаженное. Хотя люди там тоже Творцу Изначальному поклоняются, да и побольше нашего о Нём знают. Вернее, когда-то поклонялись, а потом надоело им…

В общем, уйму силы истратил, пока отыскал. Мир ничего так. Небесным Садом не назвать, но жить вполне можно. И Творца Изначального там почитают, и вообще всякие науки с искусствами цветут буйным цветом. Не знаю уж, надолго ли. Нет, там и войны есть, и несправедливости всякие, и нищета об руку с богатством ходят, зато ни Пригляда, ни Тхаарину, ни Гоххарсы этой поганой. По правде сказать, там даже Праведного Надзора нет. Вот ужас, а?

Потом, подготовить всё надо было. Вот окажется мы там, и куда ткнёмся? Первым делом, язык следовало освоить, и я то и себе, и им в головы вложил. Потом, одеться по-местному. И денег тоже надо, не без того. Нам же ещё дом покупать. Ну, с деньгами-то проще всего. Я господское золото, что он в подвале своего столичного дома прятал, вынул из приглядских хранилищ. Переплавил, потому что монеты там другие в ходу. Об изумруде тоже не забыл, не волнуйтесь.

Затем я место подобрал подходящее. Город у южного моря, селом не назвать, но и не столица, избави Творец! Много всякого вкусного растёт, люди весёлые, и порт, корабли… Мне ведь, как помните, заказывали с парусами…

Дальше надо было всё объяснить госпоже Хаидайи-мау и пресветлому Гирхаю. И вот это, доложу я вам, непростая задачка вышла. Силу-то не применишь, убеждать пришлось. Особенно пресветлого князя. Не хотел с родной земли уходить, бегством спасаться.

— А сейчас вы что делаете, пресветлый? — напомнил я. — Точно так же бегаете. И вообще, меньше думайте о своей чести и больше о племяннице с внучком. Нам их защитить важнее, чем пустыми мечтами о престоле мозги полоскать.

В общем, с трудом, но убедил. И тогда перенёс я всех четверых в тот мир. Вот на это большая часть силы и ушла. Это ж не внутри нашего мира канал вырыть. Знаете, как тяжёло по оси двигаться! Но получилось в конце концов, и сейчас они там, ждут меня.

А я пока остался тут, в нашей Арадаланге, и явился к вам в северное укрывище, ибо обязан был дать отчёт о порученном деле. Вроде как дал, хотя по глазам вижу, многим из вас услышанное сильно не понравилось.

И я бы на этом завершил, но хочу рассказать ещё одно. Помните, пообещал позже поведать, что вспомнилось мне, когда господин из меня душевную боль вытягивал, к бою с перевёртышем готовясь? Вот самое время настало.

А было это чуть больше двух лет назад, весной, спустя год после гибели брата Аланара. Я, как вы знаете, под руководством брата Миаругиля изучал науки, а брат Иссураи учил меня всяческому бою. Ну а я, чтобы дармоедом себя не чувствовать, взял у наистарейшего брата Ахимасу послушание полы мыть. А то как-то слишком уж вы надо мной тряслись, слишком жалели. Мне же не жалости надо было, а дела, чтобы всего изматывало. И потому стал я в укрывище нашем убираться. И вот в тот весенний день мыл я полы в малой зале. Уже домывал, и осталось мне таз грязной воды выплеснуть. Ну, пошёл я на двор. А как вернулся с пустым тазом, послышались в малой зале голоса. То братья Хумидаль, Асихарай и Буаринагу разговаривали. Тихо говорили, едва ли не шёпотом, но слух-то у меня сами знаете какой… В общем, услышалось мне имя брата Аланара. Ну и стало любопытно, о чём у них речь идёт. К дверям я подбираться, конечно, не стал, опасно слишком, зато под лестницей наверх, в большую залу, есть такой закуток, откуда всё слышно. Да, братья, знаю, что сие грех, знаю, что если б заловили меня за подслушиванием, то выдрали бы знатно… а может, и чего похуже сделали. Потому что говорили сии добрые братья вот о чём.

— Мне самому неловко, — говорил брат Хумидаль, — но надо было уже что-то делать. Вы же, почтенный старший брат, помните Аланара. Не спорю, когда он боевым отрядом командовал — был вполне на своём месте. Но какой идиот поставил его начальствовать над нюхаческой сетью? Мы с вами проповедуем, что Братство есть единое тело, и все мы в нём члены. Однако же всякий член должен быть на своём месте, иначе беда телу. Нельзя вместо мозга поставить кулак, а вместо сердца — печень.

— Этого идиота, — хихикнул брат Асихарай, — звать наистарейший брат Ахимасу. Вы же понимаете, когда человеку девяносто два года, он подчас принимает очень опромётчивые решения. А способов остановить его уставом Братства не предусмотрено. Да, великая польза проистекает от единоначалия, но и великая беда, если начальствующий… ну, вы поняли.

— А в чём была подлинная опасность? — поинтересовался брат Буаринагу. — Действительно ли не оставалось других вариантов? Вы же помните, я тогда на юге улаживал дела с городским Собранием Тмаа-Гуриганайи. Полгода провозился, безвылазно там сидел, умащивал и тех, и тех. Вся эта ваша история как-то прошла мимо меня.

— Да всё просто и одновременно сложно, — вздохнул брат Асихарай. — Когда человек, прямой как жердь, убеждённый, что честь превыше нужды, начинает вникать в дела секретные… В общем, его потрясло, что среди наших нюхачей были практикующие бесолюбы. Мы с вами люди здравые, мы понимаем, что не разбив яиц, яичницу не поджарить. А он готов был устроить грандиозный скандал, вытянуть на свет имена тех, кто нанял этих бесолюбов. А имена, как понимаете, такие, что светить ни в коем случае нельзя. И мало того, он успел арестовать послушника Наилази. Помните, того прыщавого, длинного? Ну вам ли не помнить, брат Буаринагу? А Наилази хлипкий духом, стоит чуточку надавить — и всё непотребное из него польётся, всех сдаст. Ничуть не лучше получится, чем с бесолюбами.

— Вот потому, любезный брат Буаринагу, пришлось принимать немедленные меры, — добавил брат Хумидаль. — Как ни прискорбно, а в некоторых обстоятельствах нужда превыше чести. Поэтому я связался с понимающими братьями из Тмаа-Урлагайи, попросил содействия. Там ведь и рук марать не пришлось, чуток лишь бумагу одну подправить… А брату Аланару мы объяснили, что дело там сложное, и что без его огромного боевого опыта никак. Брат Гираидаль слишком молод, брат Сухиари тяжко занедужил, брат Хиамиги целиком занят охотой на Атариш-гуни. Кого ещё из командиров послать? Некого. Давай, брат, тряхни стариной, покажи, как ты умеешь… А он, между прочим, падок был на лесть. Нет, мне тоже его жаль, добрый был брат, преданный делу, взыскующий милости Творца… но лучше одному человеку умереть, чем многим и многим.

— Грустно всё это, — вздохнул брат Буаринагу. — Я принимаю ваши доводы, но всё равно хорошего мало. Увы, мы живём в отвратительное время. Братство слабо как никогда… Ситуация даже хуже, чем в те древние века, когда владыки земные гнали принявших истинную веру. Тогда, во всяком случае, Братством руководили беспорочные люди, праведные вестники, слову коих повиновались моря и горы… Теперь же сами видите, каково оскудение. Но Братство должно жить, ибо без него погибель всему. А стало быть, должны мы, слабые и недостойные, спасать его всеми доступными нам способами. Да, будут невинные жертвы, но их кровью укрепится Доброе Братство, как и в те давние времена… Жаль, что у вас не осталось другого выхода… И потому нам следует возносить ежедневные молитвенные прошения за душу старшего брата Аланара, геройски павшего с бою с нечистью.

— Истинно так! — чуть ли не хором ответили остальные двое.

А я всё это слушал. До последнего слова. Брат Хумидаль, ну чего вы скачете? И незачем ножиками кидаться! Толку-то? Меня сейчас ножиком не взять. Я даже не совсем здесь, по правде говоря… Нет, ну вы представляете что я тогда передумал? Вы понимаете, какими слезами я рыдал всю ночь? И когда наутро добрый брат Миаругиль всё допытывался, отчего у меня глаза зарёванные, я ничего не мог ему сказать. Мало ли что и с ним может стрястись? Зачем хорошего человека ввергать в опасность? Словом, сильная то была боль. Ибо я чуть веру не потерял. Так пусто всё казалось, так бессмысленно. Где разница между нами, надзорными, и бесолюбами? Почему среди нас такие гады водятся? Да, потом успокоился я, понял, что здесь не Сад Небесный, что как бы то ни было, а надо дело делать, с братьями же Хумидалем и Асихараем я поквитаюсь, когда время придёт. Вот оно и пришло, почтенные.

Кстати, вот мне что интересно, почтенный старший брат Бауринагу. Это ведь вы замыслили операцию с господином Алаглани? Да, готовили меня другие братья, пониже вас, но идея-то ваша была, и наставление вы мне давали. Особо напирали то, что главное — это выявить способ, коим злодей колдовскую силу получает. Вот когда вы в Малой зале про любые доступные способы братьям разъясняли — вы уже тогда о чародейской тайне господина Алаглани задумывались?

Ну, что вам ещё сказать? Наверное, про Алая? Нашёл я его. Ничьим Алай нюхачом не был, а просто умный он. Поумнее меня и даже понаблюдательнее. В общем, он ещё осенью сообразил, что я нюхач. Не понял, чей, но догадался, что я чародейство выискиваю. Между прочим, помните тот день, когда я в чулане под тюфяком прятался, и как на волоске всё висело? Это же Алай меня выручил. Это ведь он колючку длинношипа той кобыле под сбрую сунул — чтобы повод был господина хоть ненадолго из кабинета вытащить. Не ждал, конечно, что так сильно она Тангиля погрызёт… В общем, как он про меня догадался — подумал о том, что рано или поздно господина Алаглани кто-нибудь да схватит. И тогда он лишится убежища. Потому заранее готовился уйти, в том же овраге, что и я, схрон устроил. Победнее моего, конечно, купить-то нужные вещи ему не на что было. Так, из дому таскал. В тот день, когда нам с господином пришлось удирать от приглядских, Алай вовремя почуял, что пахнет жареным, и смотался. Стал по дорогам ходить, милостыньку просить.

Я, кстати, предложил ему пойти с нами, в тот мир, где никто нас не знает, никто не станет охотиться ни на господина Алаглани, ни на принцессу Хаидайи, ни на беглого дворянина Алая Гидарисайи-тмау. Но мой друг отказался.

— Гилар, я не побегу. Хватит уже, набегался, — пояснил он слегка виноватым тоном. — Это мой мир, и я хочу сделать его лучше.

— Как, болван? — взвился я. — Как ты сделаешь его лучше? Устроишь заговор и вернёшь Старый Порядок? А, высокородный господин Гидарисайи-тмау? Бесполезно это, никому это не нужно! Пытались уже люди и поумнее тебя, и посильнее.

— Гилар, — устало сказал он, — да хватит уже крови. Я прекрасно понимаю, что Старый Порядок не вернуть. Но мир наш спасут не сабли, его спасёт знание. Помнишь, ты убеждал меня, что всё перемелется, что я, когда вырасту, как-то устроюсь, в университет поступлю? Пока до этого очень далеко, но я постараюсь.

Теперь вот что. Помните ли вы, почтенные братья, что у вас осталось моё наследство? Шкатулка дядюшки Химарая, которую я решил Братству подарить? Так вот, я передумал. Когда к вам придёт Алай — а он придёт, я подробно разъяснил ему, что да как — вы, пожалуйста, не зажильте драгоценности. Нехорошо ведь кончится, и об этом я тоже постарался.

Ну, что ещё сказать? Хайтару по-прежнему присматривал за домом господина, его я оттуда вытащил и устроил учеником к одному кузнецу в Гурахайском крае. Хороший кузнец, парнишку не обидит. А вот Дамилю помочь я не смог. Нельзя силой заставить любить, это правду господин сказал. Я ведь попытался размягчить графинино сердце, да там глухая стена. Так ему и жить со своей болью. А что с ней случится, когда помрёт, я даже и думать боюсь…

Халти неплохо устроился в Пригляде, ему помогать не пришлось. А братцы-повара вполне благополучно оттуда утекли и сейчас в Тмаа-Гидалайе. Пока в приказчиках у торговца тканями, но потом и своё дело откроют. Эти могут. Ребята ушлые.

Ещё признаюсь вам в одной маленькой пакости. Сотворил я эту пакость не кому-нибудь, а самому гражданину Благоуправителю. Он же, между прочим, и вождь Тхаарину Халаш-гуни. Господин тогда, как говорится, стрелу на ветер послал, а вот угадал же. В общем, я ему, Благоуправителю, маску к лицу прирастил. Так что не отдерёшь ни естеством, ни чародейством. Раз уж он так не хочет лицо своё показывать, то и не надо. Жевать внутри маски может, дышать может — и ладно.

И на всё это я истратил полученную силу полностью. Казалось, бесконечно много её было, а вот кончилась же! Иссякло море! И вы не представляете, как я тому рад! Теперь ничего не жжёт изнутри, теперь я просто Гилар — не чародей, не слуга аптекаря, и даже не младший надзорный брат. Можете вычеркнуть из списков. Мне пятнадцать лет, у меня нет ни отца, ни матери, ни брата Аланара, два года бывшего мне отцом. Но у меня теперь появились и отец, и мать, и младший братишка, и даже дедушка. Я ещё не знаю, чем займусь в том мире. Может, открою трактир, может, изучу лекарское дело, а может, стану служить Творцу Изначальному. Там ведь тоже есть Братство, только иначе называется. Всё в моих руках.

Да, последнее, что я сообщу, прежде чем исчезнуть с ваших глаз. Вы, наверное, интересуетесь судьбой кота? Так вот, мы, ясен пень, взяли его с собой. Куда же без него? Но коту всё-таки следовало дать имя. Спросите, как я его назвал? А назвал я его Благоуправитель. По-моему, неплохо, а?