Таймер

Эпилог

Нет, Ивис я больше никогда не видел. И всё-таки комната с необыкновенно роскошным для Таймера бельём и непрестанно меняющимися букетами однажды впустила постоянных жителей. Всё, как мечтала Соли…

Я вернулся в Таймер и поселился в кондитерском секторе — двадцать девятым жильцом. Спал на полу, зато никогда не испытывал недостатка в еде. Друзья настояли, чтобы я взял с собой мази, капли, мешочки с сухой травой, склянки с настоями, маленькие баночки с агрегатно необъяснимым студнем «разрежь и выпей». Зачем мне всё это — я вряд ли смог бы объяснить, но я давно перестал сопротивляться уговорам Шало, особенно когда глаза его загорались, и он впадал в раж от очередной проницательной придумки.

Привезённые снадобья требовались мне гораздо чаще, чем я мог представить. Конечно, я и раньше замечал в секторах жильцов, страдающих от боли или аллергии, мучающихся в лихорадке, неустанно кашляющих или утопающих в поносе и рвоте. Всё это вызывало сопереживание, жалость или брезгливость, но никогда прежде — желания помочь. Впрочем, я не совсем правдив. Я мог намочить тряпку холодной водой и приложить к пылающему лбу или подать больному воды, вытереть зловонные лужи или помочь добраться до душа, но только теперь у меня появилась возможность быть действительно полезным.

Ежеутренне я просыпался чуть раньше остальных и задавал один и тот же вопрос:

— Как самочувствие, таймерцы?

Иногда мне в ответ не слышалось ни звука, бывало, что раздавались чертыхания, ведь я будил соседей раньше таймеровских сигналов к подъёму. Порой несколько человек предъявляли жалобы, и я, осмотрев их нездоровые горла или воспалённые глаза, зудящую кожу или животы, поведённые спазмами, разворачивал лесную аптечку, добавляя к целительным составам яичный белок или — к особо горьким — ложечку сахара и немного какао. Со временем утреннее недовольство поутихло, Таймерцы сами будили меня, выстроившись в очередь. Кого-то я не допускал в рабочую зону, кому-то запрещал даже покидать постель.

Затем я отправлялся по этажам и, сколько хватало сил, ходил по комнатам, выискивая нуждающихся в помощи. Кого-то обслуживал на месте, кого-то забирал с собой, предлагая жильцам своего сектора совершить обмен. Мальчишки-дежурные сначала не слишком охотно помогали переносить больных, но после того, как я спас одного из них от неминуемой смерти, стали относиться ко мне с уважением. Дежурные сменились, а слухи закрепились на этаже. Теперь любой подросток с регистрационным журналом знал, что лекаря по имени Пай можно найти в кондитерской.

У сектора выстраивалась очередь из страждущих, я старался помочь всем, благо оздоровительных порошков требовалось на приём не много: иногда хватало нескольких крупинок.

Моему удивлению не было предела, когда однажды на место выбывшего из сектора постояльца, не привели никого другого. Я занял его постель, так и не дождавшись новых претендентов ни завтра, ни позже. Ждал меня неожиданный сюрприз и по возвращении из деревни, куда я отправился, чтобы пополнить запасы лекарств — моя кровать осталась нетронутой. Место сохранилось за мной. Таймер одобрял мои намерения и планы — подумать только!

После этого я первым делом, чтобы отграничить больных от здоровых, расчистил кондитерскую и перетащил туда половину спальных мест. Мой сектор — а иначе как «мой сектор» я теперь его не именовал — смело можно было назвать лазаретом. 14 кроватей для жильцов и 14 для пациентов. Можно было бы, конечно, избавиться и от навязчивой цифры, но, раз уж Таймер мне помогает, почему бы не оставить его фирменную метку?

Судя по тому, что через несколько таймеровских смен опять начали давать десерты, обновлённая мастерская сладостей заработала где-то ещё.

Я принимал постояльцев, объясняя им цели и задачи. Если кто-то с порога отказывался ухаживать за больными, я без церемоний выставлял его за дверь, особо буйных осаживали дежурные, которые нередко заглядывали ко мне за средствами от зубной боли или диареи. По истечении 28 дней я выбирал из соседей одного-двух самых толковых и более углублённо посвящал их в таинство внезапно обретённых знаний, передавая свой — невеликий пока — опыт.

В конце концов у меня подобралась великолепная команда лекарей, готовых день и ночь выхаживать пациентов, составлять травяные сборы, выполнять нехитрые манипуляции. Кого-то я брал с собой в деревню для заготовки сырья, не боясь оставить Таймер на бригаду. Я знал, что все больные, находящиеся в секторе или за пределами лазарета, получат незамедлительную помощь.

И снова сюрприз, на этот раз неприятный.

— Пай, собирайся.

— Ты что, сбрендил? — я набросился на мальчишку. — Меня не могут перевести в другой сектор!

Этого дежурного я видел впервые. Видимо, он заступил только что.

— Число отметок о вашем пребывании в секторе давно превысило двадцать восемь, — сурово выговорил он мне. Подумать только, какой внимательный! Никому прежде не приходило в голову пересчитать корявые палочки против моего имени, я даже не подозревал, что закорючки в журнале появляются с прежней систематичностью.

Я вздохнул, похвалил парня за бдительность и отправился вслед за ним.

— Как записать? — привычно уточнили у дверей.

— Пай.

— Часы на проверку.

— Работают.

Меня пропустили внутрь, дверь закрылась. Утром я обнаружил соседей, ещё не слышавших о моих достижениях. Они собирались на работу, не обращая на меня внимания. Я сцепил зубы и бодро произнёс:

— Как здоровье, таймерцы?

Ответом были недоумённые повороты головы и редкие жалобы на недомогание. Я напоил желающих отваром с тонизирующим эффектом и отправил в душ. В рабочей зоне меня ждало очередное потрясение: 28 застеленных чистым бельём пустых кроватей ожидали пациентов! Таймер, похоже, вознамерился расширять мою деятельность!

И опять всё сначала: подбор команды, обучение, выезды в деревню за сырьём. Теперь я должен был ещё успевать проведать свой первый лазарет!

И вдруг — снова:

— Пай, на выход!

Меня перевели в следующий сектор, и ещё один таймеровский цикл я потратил на создание отсека для больных. Сеть росла, но, когда предложение покинуть насиженное место последовало вновь, я наотрез отказался, подкупив дежурного средством от аллергии. Он носил жилетку на голое тело, без рубашки и страдания его выдавали руки, расчёсанные в кровь, и розоватые шелушащиеся пятна с неровными краями в области подмышек.

— Ты забираешь вместо меня этого здоровенного детину, а я за это сделаю тебе хорошую мазь, — сказал я. Он согласился без раздумий.

Для переселенца, просившего называть себя Силачом, я произнёс короткую напутственную речь:

— Пообещай мне, Сил, что через один таймеровский цикл я увижу выпестованный тобой новый медицинский сектор! Я буду тебе помогать во всём.

— Я не подведу, док! — громила сжал меня в объятиях, расчувствовавшись от проявленного доверия.

Меня тянуло к первой команде, и я вернулся к ним, двадцать девятым. И что вы думаете? Одну из моих любимиц скоро забрали в другой сектор. Я произнёс для неё речь, подобную прежней, закончив, как и раньше, словами:

— Я буду помогать тебе.

Она повела себя суше Силача, но всё же заметно взволновалась.

Так прошло пять таймеровских циклов, когда случилось неожиданное событие. Уже с утра под дверью раздался какой-то шум. Это был гул недовольной толпы, собравшейся раньше назначенного срока. Я повязал простыню на манер тоги (моё привычное облачение по утрам) и выглянул в Холл Таймера.

Какая-то девушка тщетно проталкивалась сквозь негодующую толпу, приговаривая, как заклинание, от которого народ нехотя, но всё же расступался:

— Кровотечение… Пропустите… Кровотечение… Я не лечиться! Я сама лекарь!

Она была не из моих команд. Возможно, воспитанница кого-то из учеников? Я сделал приглашающий жест рукой и обомлел. Это была девушка, которую я рисовал. И на бумаге карандашом, и на стене — углём. Чей портрет я раздавал дежурным и соседям. Но это была не Ивис. Похожа — да, но не она. Это была девушка с портрета. Моя мечта. Выведенная до чёрточки, до ямочек на щеках, до родинок, до мелких морщинок.

— Моё имя Пай.

— Я — Ная.

И вдруг мы, несмотря на экстренность приведшей её ситуации, в один голос осведомились друг у друга:

— Почему тебя так зовут?

Опомнились и вернулись к причине её появления: роженица истекала кровью. Я дал всё необходимое и сопроводил Наю в нужный сектор.

История Наи была столь же удивительна, как моя, только у неё не было своего сектора с пациентами. Она наугад открывала двери и, если обнаруживала там беременную, оставалась с ней до момента родоразрешения. Это длилось уже несколько таймеровских циклов. Первая женщина, которой она оказала пособие, звала её Родная, но так устала в родах, что под конец, едва закончив кормить ребёнка грудью и, забываясь счастливым сном, прошептала:

— Спасибо, Ная…

Я просил Наю рассказывать эту историю снова и снова — и тогда, и много циклов спустя, лёжа на великолепном белье нашей особенной комнаты, где нас было двое. Вот так она выглядела — кастрюля, в которой можно было уединиться. И крышка — крыша родного дома. И через стенку — замечательные друзья, от которых мы не прятались: хватало полувзгляда, чтобы они оставили нас одних.

Разумеется, мы создали ещё одну сеть в Таймере. Родильный сектор, где жили не разрешившиеся от бремени, и матери с новорождёнными детьми.

— Знаешь, Пай, — сказал мне однажды Шало, — видимо, жизнь ставит передо мной и перед тобой разные цели и задачи. Поэтому и решаем мы их по-разному. Я не люблю быть на виду, а ты прославился на весь Таймер. Но я абсолютно уверен, что многие самые главные ответы мы нашли сообща.

Я порывисто обхватил его за плечи и сказал:

— Как часто ты бываешь прав, мой необыкновенный друг. Ты однажды предрёк — она выйдет ко мне из стены? Так и случилось. Я рисовал её столько раз, что, даже если её не существовало прежде, она обязана была воплотиться. И не переживай, что не смог найти Ивис — ведь ты не знал её в лицо, на портрете оказалась не она.

— Тогда я должен был бы найти девушку с портрета.

— Нет, — я улыбнулся, — Наю должен был найти я сам.

— И всё-таки прости меня, Пай, но мне кажется, что Ная не похожа даже на девушку с портрета.

— Не похожа? Разве?

— На мой взгляд, — ни капельки.

— Похожа — не похожа, какая теперь разница? Главное, что Ная здесь, со мной, а с той давней фантазией покончено навсегда.

У нас с Шало одновременно родились сыновья, и мы двумя парами выбирали им имена, играя в незатейливую игру. Я прижимался губами к маленькому новорождённому лобику и шептал:

— Родила сыночка Ная, как назвать его?..

И переводил взгляд на любимые глаза, ожидая рифмованного ответа.

Мы плели берестяные обереги, когда я вспомнил, как стоял рядом с Наей, не в силах предложить ей поехать со мной в деревню. Я мялся, стеснялся, бормотал чушь, опасаясь её отказа.

— Ох, Пай, — смеялась она, — бывали в моей практике затяжные роды, но твои сегодняшние потуги просто невыносимы.

И всё-таки она согласилась…

Однажды мы прогуливались вчетвером — я, Ная, Шало и Соли. Увидели наших довольно взрослых пацанов у большого камня и подслушали часть их торжественной клятвы. Мы переглянулись с Шало, надеясь, что наши ребятишки не спалили поле и не побывали в какой-нибудь лихой детской передряге. Мы уговаривали свои родительские сердца принять рассказы об их шалостях деликатно и тактично, а когда узнали что они натворили, деликатно и тактично всыпали обоим ремня.

— Ремнём, обжигающим нагую плоть, клянусь, что не брошу своего друга, — горланил мой несносный сынишка и шаловский вторил ему между шлепками:

— Не брошу своего друга!..

Мы с Шало, бросив порку, принялись гоняться друг за другом с ремнём, ведь такой строки в нашей детской клятве не было, и эту несправедливость надлежало немедленно исправить. А голозадые пацаны потешались над дурашливыми папашами.

Детей мы никогда не прятали в деревне и не ограждали от секторов Таймера. Время прозрений и осознанного выбора для них ещё не настало. Пока пусть учатся и трудятся в привычном таймеровском ритме. Не без родительского надзора, разумеется. Надо же кому-то подкидывать ингредиенты в несмышлёные котелки…

Иногда по ночам я, засыпая, утыкал губы в волосы Наи и просил, зная, что могу себе это позволить:

— Останься со мной — навсегда…

И она вкладывала всё величие в одно-единственное слово:

— Остаюсь…

08 мая — 03 сентября 2017 года