Танец теней

Глава 8. Двумя годами ранее. Санкт-Петербург

Красивая кованая калитка отворилась, и привратник посторонился, впустив Суздалева внутрь.

Это было частное учреждение, занимавшееся опекой над душевнобольными из обеспеченных семей, и потому оно мало походило на казённые дома призрения, напоминавшие тюрьмы.

Дорожка, идущая от калитки, вела через живописный парк, в котором росли раскидистые дубы и белоствольные берёзы. Тут и там пространство было украшено скульптурами и фонтанчиками, а в тени деревьев были установлены лавочки.

В глубине парка высился величественный особняк в викторианском стиле. В парке было довольно много людей. Одни просто прогуливались, другие читали книги, третьи рисовали. Если бы не вид некоторых больных, сидящих в креслах-колясках или сопровождаемых персоналом лечебницы в униформе, можно было подумать, что это какой-то загородный клуб для творческих людей.

Суздалев остановил сестру милосердия, шедшую ему навстречу, и сказал, что ищет директора.

— Вам назначено? — спросила девушка.

— Назначено.

— Тогда следуйте за мной. Михаил Юрьевич сейчас осматривает пациентов на прогулке.

Они обошли здание и вышли к старой липе, под которой стояла лавочка. На лавочке сидела женщина, которая слушала внимательно мужчину, что-то объясняющего ей.

Провожатая Суздалева кивнула в их сторону:

— Это — Михаил Юрьевич. Подождите, пожалуйста.

Доктор боковым зрением увидел Суздалева, на короткий миг отвлёкся, повернулся к пришедшим и кивнул, давая понять, что знает об их присутствии.

Суздалев поблагодарил девушку, и та ушла по своим делам. Он же стал ждать. Ожидание было недолгим. Михаил Юрьевич ободряюще коснулся плеча женщины, улыбнулся ей и направился к ожидавшему его посетителю.

— Михаил Юрьевич Соколов, главный врач этой клиники, — приветливо сказал он, протягивая руку.

— Никон Архипович Суздалев, путешественник.

Они обменялись рукопожатием. Суздалев объяснил цель своего визита, и директор клиники пригласил его присесть на свободную лавочку неподалёку.

Доктор был невысоким коренастым мужчиной, побритым наголо. Он не носил ни усов, ни бороды, отчего совсем не был похож на хрестоматийных докторов, какими их принято рисовать в своём воображении: высоких, худощавых, с острой бородкой и в круглых очках в тонкой оправе. Движения его были неторопливы, жесты скупы, а взгляд — внимательный и благожелательный. Это был редкий тип людей, которых интересно слушать и которым легко рассказывать.

Суздалев объяснил, что хочет попытаться найти пропавшего Стужина с дочкой, и что действует с позволения наследников и представляет их интересы. Доктор выслушал, не перебивая, и сказал:

— Конечно, я помню Соню. Прелестная была девочка. И я полагаю, что раз вы пришли ко мне, то хотите узнать что-то о её болезни?

— Да, вы правы. Дело это считается запутанным и тёмным. И я пока только ищу сведения, которые бы могли натолкнуть меня на путь к разгадке. Версий у этой истории много, и одна фантастичнее другой. Но, по моему наблюдению, чем фантастичнее версия, тем меньше знаний за ней стоит. Строить гипотезу, не имея фактов, всё равно, что строить дом, не имея кирпичей. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — серьёзно ответил доктор.

— Позволит ли вам профессиональная этика рассказать мне о том, что же на самом деле было с Софьей?

— Что ж, как вы и сами, должно быть, знаете, судя по вашему вопросу, разглашать сведения о состоянии пациентов в нашей среде не принято. Но, исходя из того, что я слышал о трагической пропаже Михаила Николаевича и его дочери в тайге, есть два обстоятельства, которые следует принять во внимание. Первое — скорее всего они погибли, что само по себе не является причиной делиться сведениями о душевном состоянии девочки, которые мне стали известны за время лечения. Но есть и второе — возможно, они не погибли. И тогда вы, вероятно, сможете их спасти. И хотя такая вероятность ничтожна, всё же вопрос жизни и смерти в данном случае перевешивает врачебную этику.

— Поверьте, у меня нет и малейшего намерения узнавать подробности частной жизни и тем более болезни кого-либо. И хоть я сам также слабо надеюсь на то, что Софья или её отец живы, но пока их тела не найдены, подобную возможность исключать нельзя. А допуская её, мы должны положить все силы, чтобы спасти их из беды.

— Согласен. А позвольте узнать, какая именно, по-вашему, беда могла приключиться со Стужиными? У вас есть предположения?

— Да, имеются. Разной степени фантастичности.

— Поделитесь?

— Охотно. Самая маловероятная версия — со Стужиным что-то случилось. Например, несчастный случай, в результате которого он повредил спину и не может ходить. Или, например, с ним мог случиться апоплексический удар, в результате которого он мог утратить способность двигаться или даже мыслить.

— Почему же, позвольте узнать, она вам кажется маловероятной? И несчастный случай, и удар — вещи вполне обыденные.

— Я, похоже, неправильно выразился. Простите. Всё дело в том, что я хочу верить, что Стужины живы. И если сделать подобное осторожное допущение, то объяснить их пропажу тем, что Михаил Николаевич потерял способность двигаться, почти невозможно.

— То есть всё-таки возможно. И что же стоит за вашим «почти»?

— Тот факт, что двенадцатилетней девочке, выросшей в достатке в городе, придётся выживать в тайге и добывать пропитание себе и отцу. А это требует определённых знаний и практики. Если бы Стужина хватил удар, лишивший его речи или рассудка, они бы, скорее всего, умерли с голоду. Но, положим, он не повредился в уме, а лишь потерял способность ходить и мог объяснить дочке, как ставить силки на зайцев и птиц и какие растения и грибы можно собирать. В таком случае, они бы некоторое время жили, но он неизбежно умер бы от…

— … пролежней, — закончил фразу за Суздалева доктор. — Ну, конечно же! Михаил Николаевич был мужчиной рослым и массивным. Соня не смогла бы обеспечить ему должный уход, так как девочкой она была хрупкой, и ей было всего двенадцать.

— Вот именно. Поэтому эта версия убивает почти все надежды, оставляя лишь самую малую из них.

— Но есть и более обнадёживающая гипотеза?

— Да. Впрочем, она оставляет шансы лишь девочке. Тайга ещё мало изучена в тех местах. По сути, Стужин с его изысканиями и разведкой рудных месторождений был пионером тех мест. Мы не знаем, какие народы могут её населять. Ирий вполне мог быть разорён одним из враждебных племён. Но в таком случае я не думаю, что Стужина оставили бы живым. А вот девочку могли оставить в качестве престижного трофея — иметь в племени белую женщину.

— Да уж, не хочется в такое верить. Эта пугающая гипотеза.

— Не такая уж и пугающая. В конце концов, девочку могли воспитать в традициях племени, и она, возможно, могла бы смириться со своим положением и жить более-менее сносно. Меня больше пугает третья версия, которую я считаю наиболее вероятной.

— Что же может быть хуже?

— В тех краях законность сохраняется лишь в городках и факториях. Порядок в обществе хрупкий. А окрестные леса служат убежищем многим изгоям — беглым каторжникам, незаконным старателям, религиозным фанатикам. Трудно сказать, чем могло бы окончиться столкновение Стужиных с лихим людом, скрывающимся в тайге. Если рассматривать худшие из вариантов, то пленом или убийством.

— Да уж, картины, которые вы рисуете одна мрачнее другой.

Суздалев грустно кивнул, немного помолчал, обдумывая что-то, и продолжил:

— Это, конечно, не самые лучшие варианты. Жаль только, я не могу придумать более оптимистические версии с правдоподобным основанием. Может быть, если вы расскажите мне больше о Соне, у меня будет больше места для манёвра в моих предположениях.

— Хорошо. Но я не знаю степени вашей осведомлённости. Что вам уже известно о девочке?

— Я слышал, что она была больна и у неё был какой-то умственный недуг. В самых общих чертах.

— Да, это действительно так. Соня страдала формой душевного расстройства, которое мало изучено к настоящему моменту. Разные специалисты по-разному описывают и по-разному классифицируют расстройства подобного типа. В общем и целом в нашей среде этот комплекс недугов называется dementia praecox.

— Раннее слабоумие?

— Вы знаете латынь? — удивился доктор.

— Да, как и все доктора, — улыбнулся Суздалев.

— Простите, но вы сказали, что вы путешественник.

— Да, так и есть. Я окончил Императорскую Военно-медицинскую академию. Был штатным врачом в нескольких экспедициях в Азию. Но сейчас я не практикую и занят подготовкой к самостоятельной экспедиции. Так что по образованию я врач, а по образу жизни — путешественник. По крайней мере, в настоящий момент.

— А, теперь ясно. Стало быть, мы коллеги.

— Да, только я специализировался на хирургии, а психиатрию знаю лишь в общих чертах. Поэтому не ожидайте от меня обширной осведомлённости в вашей профессии. Вы упомянули раннее слабоумие. Что это за болезнь?

— Это непростой вопрос. Мы не знаем точного ответа. Исследования в этой области ведутся и у нас, и за границей. Но единой точки зрения нет. В общих чертах речь идёт о нарушении целостности мышления, распаде мыслительного процесса.

— Вы имеете в виду раздвоение личности, как в книге Стивенсона о докторе Джекиле и мистере Хайде?

— Ну, история Стивенсона хоть и блестящая по своему художественному содержанию, но все же далека от научной даже в вопросах множественной личности, которые являются также предметом многочисленных дебатов в наших кругах. Нет, речь именно о распаде личности. Одной личности. Пациент теряет возможность полноценно мыслить, увязывать события в единую логическую цепь. У него возникают бредовые идеи, иногда вместе с галлюцинациями.

— То есть у Софьи были видения?

— Видите ли, галлюцинации не всегда бывают зрительными. У девочки были слуховые галлюцинации.

— И что же она слышала?

— Голос своей матери.

— Я так полагаю, это случилось после того, как мать умерла?

— Верно. По моим наблюдениям, да и по наблюдениям моих коллег, подобные недуги часто возникают именно в результате какого-то несчастья, личной трагедии, пережитой человеком.

— И как это влияет на больного? Насколько слуховые галлюцинации мешают жить?

— В некоторых случаях они могут проходить сами собой. Зависит от силы личности и от масштабов пережитой им драмы. Также это зависит от окружения человека. Душевная рана подобна телесной. Чем глубже рана, тем дольше она заживает. Чем лучше уход, тем вероятнее благополучный исход и тем быстрее поправляется несчастный.

— Но, насколько я знаю, Софья неоднократно и подолгу бывала у вас. При этом, насколько я могу понимать, затруднений с уходом и ласковым окружением у неё не было. Отец, насколько я слышал, очень любил её.

— Всё так. Михаил Николаевич души в ней не чаял. И, естественно, не скупился на уход и содержание Сони. Но были симптомы, при которых домашний уход не помогал.

— Вы упомянули раннее слабоумие. Кроме галлюцинаций, девочка стала терять разум?

— Я бы так не сказал, — ответил доктор и поморщился. — Я сам не очень люблю этот термин. Он не вполне соответствует состоянию тех пациентов, которых я наблюдал за время моей практики. Просто такой термин принят среди коллег. Но он не вполне точный. Многие больные обнаруживают довольно острый ум, а их бредовые идеи подчиняются довольно изощрённой логике, если не принимать во внимание, что зерно их идей не соответствует реальности, объективно наблюдаемой прочими людьми.

— А что, если указать такому человеку на нелогичность его построений? Попытаться его переубедить?

— Абсолютно бесполезно, — покачал головой Соколов. — Все доводы, которые не вписываются в его воображаемую картину мира, просто игнорируются.

— С галлюцинациями происходит то же? Если сказать, к примеру, что никто не видит или не слышит то, что мерещиться больному?

— Тут-то и заключается главная трудность. Есть разные галлюцинации. Одни, например, могут возникать в результате травм или перенесённой болезни, повредившей мозг. Наиболее простой пример — белая горячка. Пациенту кажется, что он видит то, что видим и мы. Но это не самый тяжёлый случай. Есть особый род галлюцинаций, когда больной знает, что его видения или голоса посланы исключительно для него и только он может воспринимать их. Поэтому довод о том, что никто более не видит и не слышит его наваждений, не работает, так как вполне вписывается в логику его бреда. Страдающий такой формой безумия заранее знает, что именно ему посланы видения и адресованы голоса. Эти иллюзорные друзья, или враги, или советники всегда тесно связаны с идеями самого бреда, подталкивают и продвигают их, способствуют погружению в иллюзорный мир.

— И что? Выхода нет? Если человек игнорирует логические доводы и верит, что его галлюцинации посланы лично ему, он со временем окончательно окажется в полной власти безумия?

— Бывает и так. Но, как я и сказал ранее, всё зависит от того, насколько тяжёлой была душевная травма и насколько сильным был характер человека. А также от того, насколько хорош уход, которым его обеспечили, и насколько крепка связь с близкими, которые его поддерживают.

— И как вы определите характер Софьи? Он был сильным? Она была способна излечиться?

— Трудно сказать. Она была чудесной девочкой: доброй, умной, любознательной, при этом прекрасно воспитанной, с развитой внутренней дисциплиной.

— То есть были все предпосылки к её выздоровлению?

— Были. Но было и другое. Соня была очень впечатлительной и сочувствующей девочкой. И сильно любила свою мать. Если переводить на пример понятной вам хирургии, у пациента очень крепкое здоровье, но нанесённое ранение настолько тяжёлое, что дать сколько-нибудь определённый прогноз весьма затруднительно.

— Болезнь в итоге прогрессировала? Или, напротив, пациентке становилось лучше?

— Нам удавалось справиться с симптомами. У неё наступали длительные периоды ремиссии, но периодически болезнь снова проявлялась.

— А как вообще лечатся такие болезни?

— Если вы имеете в виду, есть ли какие-то препараты, способные влиять на болезнь и её развитие, то буду откровенен с вами — таких средств нет. Наша наука сейчас находится в экспериментальном поиске. Мозг человека слабо изучен. Мы мало что знаем о его физиологии, о биохимических процессах в нём протекающих, да и анатомия мозга таит ещё немало загадок.

— Как же вы тогда помогаете больным? — Суздалев был немного озадачен.

— Как я уже сказал, на многих пациентов благотворно действует комплексный уход, спокойная обстановка и подобранная для них диета. Также мы осторожно изучаем воздействие на пациентов холодной воды и электрического тока. Кроме того, в моменты буйного помешательства мы можем назначать больным различные препараты.

— Какие, например?

— Это могут быть средства на основе опиума, гашиша, белладонны. Мы также экспериментируем с веществами, открытыми в Европе, — хлоралгидратом, паральдегидом и солями мочевой кислоты.

— И они помогают?

— Не всем. Каждому пациенту приходится подбирать препарат и дозировку. Во многих случаях, особенно тяжёлых, нам удаётся добиться положительных результатов. По крайней мере, ослаблять симптомы буйства или сводить их на нет.

— На Софье какие-то из этих средств применялись?

— Нет, она не страдала буйными формами психических расстройств.

— То есть у вас она просто отдыхала, питалась по назначенной диете и находилась под наблюдением?

— В общем-то, да. Михаил Николаевич осторожно относился к экспериментам, связанным со здоровьем его дочери.

— Но неужели он не мог организовать надлежащий уход за дочерью дома? С его возможностями и достатком он мог бы себе это позволить.

— Безусловно, мог. Но есть вещи, которые нельзя купить за деньги, — опыт врачей и персонала, ухаживающими за нашими подопечными.

— Но вы упоминали, что Софья не была буйной. Стало быть, и особых трудностей не должна была создавать.

— Буйство не самая большая проблема. Основной опасностью для некоторых больных является угнетённое состояние, которое часто оканчивается самоубийством.

— Вы хотите сказать…

— Да, такие опасения возникли у Михаила Ивановича. И это неудивительно, учитывая все обстоятельства. К тому же он надеялся, что наше пристальное наблюдение поможет подобрать ключ к болезни или хотя бы ослабить её, сделав периоды ремиссии более продолжительными.

— Вам это удалось?

— Нет, состояние её было стабильным. Мы не наблюдали ухудшений, но и улучшений не наблюдали.

— Девочка осознавала свою болезнь?

— Да. Когда обострение проходило, она становилась прелестным ребёнком. Её тяготило то, что она доставляет столько хлопот отцу. Ей хотелось стать нормальной, и она была готова на любое сотрудничество с врачами, лишь бы побороть то несчастье, которое с ней приключилось.

— Вы сказали, что был риск того, что девочка покончит с собой, «учитывая все обстоятельства». Какие именно обстоятельства вы имели в виду?

— Как? Вы не знаете? — удивился доктор. И, видя обескураженное лицо Суздалева, объяснил: — Вера Александровна, супруга Михаила Николаевича, покончила с собой. Она страдала тем же расстройством, что и дочь. Правда, у неё это проявилось в довольно зрелом возрасте. В обществе этот факт не афишировался и даже тщательно скрывался. Обострения у неё были редкими, но всегда сопровождались апатией и угнетённым состоянием духа. В очередной раз она приняла большую дозу лауданума и утонула в своей ванной. Её обнаружила Соня, которая пришла утром, чтобы попросить мать расчесать ей волосы. Михаил Николаевич был тогда в отъезде на своих заводах, а потому не смог быть с дочкой и поддержать её в момент острого кризиса. Ведь путь из Сибири в столицу неблизкий, и возвращение заняло время.

— Но как такое возможно? Разве мать не предвидела такой развязки? Неужели она могла оставить дочь-малышку лицом к лицу с такой потерей?

— Мы не знаем, какие голоса и что шептали ей. Возможно, в эту минуту она искренне верила, что делает это во благо Соне. А возможно у неё произошёл такой упадок духа, с которым она не нашла сил бороться. Здоровому человеку это кажется непостижимым, неприемлемым, но в этом и суть душевных болезней. И не дай нам Бог самим испытать это состояние.

Несколько мгновений Суздалев стоял потрясённо, пытаясь осмыслить сказанное доктором. Наконец он поборол охватившее его замешательство и продолжил:

— Скажите, Михаил Юрьевич, а как вы отнеслись к тому, что Софья уехала в Сибирь? Вы, конечно же, были в курсе, что там нашли какое-то чудодейственное озеро, вода которого якобы помогала девочке.

— Да, конечно, мне было об этом известно. Михаил Николаевич приходил ко мне за консультацией. Как я вам уже сказал, анатомия мозга и физиология мыслительных процессов изучены слабо. Мы только стоим на пороге понимания причин душевных болезней. Я вполне допускаю, что воды какого-то источника могут содержать вещества, способные улучшить состояние людей с расстроенной психикой или даже исцелить их вовсе.

— Почему же вы тогда не поехали со Стужиным изучить этот вопрос на месте?

— Я бы очень этого хотел. Но, к сожалению, не мог оставить клинику и моих пациентов. Вы же знаете, заведение у нас непростое, здесь бывают люди из очень влиятельных семей. Многие из них попали сюда исключительно из-за моего авторитета и репутации заведения. Боюсь, если б я уехал, разразился бы скандал. Но меня утешало, что туда едет профессор Вернер. Это гениальный химик, по моему мнению. Я встречался с ним накануне отъезда. Нас свёл Михаил Николаевич. Он целый день был у меня в гостях, и я самым подробным образом его проконсультировал его касательно моих соображений, какие классы веществ представляют особый интерес в нашем вопросе, на что стоит обратить внимание в первую очередь. Он заверил меня, что произведёт все изыскания самым тщательным образом и привезёт мне с собой результаты всех анализов и опытов, сделанных им в Ирие.

— Вы не встречались с ним после его возвращения?

— Увы, когда он вернулся, он не принимал никого. Потом я уехал на международный конгресс по психологии, который проводился в Лондоне. По возвращении я узнал, что профессор Вернер скончался. К моему великому сожалению, я так и не смог встретиться с ним и получить журнал его исследований и комментарии к нему из первых рук.

— Вы бы и не смогли этого сделать, даже если бы встретились с ним.

— Позвольте узнать, почему вы так в этом уверены?

— Я имел удовольствие беседовать с другом Августа Альбертовича, профессором палеонтологии Ивановым. Он сообщил мне, что журнал и все записи его друга остались в Ирии.

— Ах, как я сам не догадался наведаться к Илье Петровичу! Они были очень дружны, и мне нужно было догадаться, что из всех людей именно с ним профессор Вернер встретился первым. Но почему же, позвольте узнать, бумаги остались в Сибири? Не может быть, чтобы столь серьёзный учёный, с репутацией аккуратного и педантичного исследователя, просто взял и забыл о своих записях, содержащих ход опытов и результаты проведённых анализов.

— Это тёмная история. В Ирии стали погибать и пропадать при загадочных обстоятельствах люди. Август Альбертович рассказал другу, что вода из озера действительно помогала Софье. Потом её химический состав стал меняться, но при этом девочке от неё становилось даже лучше. Однако позже Стужин стал вести себя странно. Он запретил дочке принимать воду. Девочке становилось хуже. Она боролась с болезнью и умоляла дать ей озёрную воду, так как не хотела возвращаться в состояние безумия. Но её отец был неумолим и настолько категоричен в этом вопросе, что даже запер Софью в спальню и тщательно следил, чтобы она не приближалась к озеру, когда выпускал её на прогулку. А когда профессор попытался тайком дать воду несчастной, между ним и промышленником случился конфликт. Некоторое время Август Альбертович продолжал свои химические опыты. Меж тем приступы Софьи становились всё тяжелее. Она билась в закрытую дверь и умоляла дать ей воды. Тогда профессор решился дать ей порцию, пренебрегая запретом Стужина, но был пойман ночью, когда пытался пронести пузырёк к спальне девочки. Угрожая смертью, Стужин выгнал Вернера из Ирия при таких обстоятельствах, что потрясённый учёный буквально бежал из усадьбы, забыв захватить свой журнал и личные вещи.

— Да уж, это поразительная и мрачная история. И в свете того, что вы рассказали, она видится мне даже более пугающей, чем вначале.

— Я рассказал нечто, что подтвердило какие-то ваши давние опасения?

— Боюсь, что так.

— Могу я узнать, что же именно вас так встревожило?

— Как я вам уже упоминал, началом болезни может служить какое-либо потрясение.

— Да, вы сказали, что вероятной причиной могло быть самоубийство матери.

— Верно. Но это лишь одна из вероятностей. Есть и другая. Не только самоубийство Веры Александровны, но и сама Вера Александровна могла быть причиной Сониной болезни.

— Что вы имеете в виду? Боюсь, я не вполне понимаю ход ваших мыслей.

— Сейчас вы поймёте. Видите ли, по моим личным наблюдениям, которые, впрочем, согласуются с наблюдениями моих коллег, не только сильные переживания и потрясения могут быть причиной душевного расстройства. Есть некоторая зависимость между болезнью родителей и ребёнка. У людей, страдающих психическими нарушениями, чаще рождаются дети, наследующие недуги родителей.

— А в случае Софьи мы имеем оба этих неблагоприятных обстоятельства в сумме.

— Боюсь, что мы столкнулись не с двумя, а даже с тремя возможными причинами болезни Сони.

— Тремя?

— Да. Впрочем, это лишь моё осторожное предположение. Подчеркну, что моих наблюдений недостаточно, чтобы сделать подобное заключение и оно было бы признано в научных кругах. Но, тем не менее, не могу не заметить, исходя из своего опыта, что болезнь передаётся по наследству в основном мужчинам.

— То есть безумие матери, скорее всего, не является причиной болезни дочки?

— Скорее всего, является, но требуется ещё одно редкое условие, при котором несчастная наследственность весьма вероятно будет передана девочке. И этим редким условием являются оба больных родителя.

Суздалев с изумлением посмотрел на доктора и несколько секунд молчал, укладывая новый неожиданный штрих в общую картину дела. Потом уточнил:

— Стужин также страдал безумием?

— Я бы не удивился, узнав, что это так.

— Но как такое возможно? С его положением в обществе это точно заметили бы. Да и вы много раз виделись с ним. Он совершал поступки или говорил нечто такое, что натолкнуло вас на эту мысль?

— Нет, по моему мнению, в те разы, что нам случалось встречаться, он был абсолютно нормален. Но долгое напряжение нервов могло привести к началу болезни. Вполне возможно, что у Михаила Николаевича это случилось уже в Ирии. Несмотря на то, что в научных кругах мы называем это ранним слабоумием, далеко не всегда оно раннее и далеко не всегда слабоумие. Человек может полностью сохранить интеллект и скрывать свой недуг, особенно если он обладает сильной волей и острым умом.

В этот момент подошла медицинская сестра и что-то прошептала доктору на ухо. Тот озабоченно кивнул и спросил Суздалева:

— Никон Архипович, меня вызывают по срочным делам. Я могу быть вам ещё чем-то полезен?

— Не смею вас задерживать. Вы дали богатую пищу для размышлений. Премного вам благодарен.

— Не сочтите за труд, дайте знать, если дело продвинется или вам случится отыскать журнал профессора Вернера.

— Конечно, Михаил Юрьевич. Можете не сомневаться, я дам вам знать, если узнаю что-то новое.

На этом они попрощались. Доктор поспешил в клинику, а Суздалев в задумчивости пошёл к выходу.