Танец над вечностью

Глава 13. Хризокола

Я сдержала порыв вцепиться Кысею в морду и расцарапать ее в кровь. Какая еще дама сердца? Пихлер нет. Кто тогда? Розалинда? Пусть только попробует с ней заявиться, и я их!..

— Сынок! — Рыбальски вовремя поймал меня за шиворот. — Иди наверх. А вас, фрон профессор, я не смею больше задерживать.

Выражение лица инквизитора мне не понравилось. Этот гаденыш мечтательно улыбался!

— Ммм! — дернулась я за ним, но он еще шире расплылся в улыбке и направился к выходу. И даже не обернулся!

— Все, все… Иди, Лука, иди. Там для Лу посылку доставили. Отнеси сестренке. Она обрадуется.

Я цапнула сверток и затопала по лестнице. Меня трясло от ярости. Ворвавшись в комнату Луиджии, я скомандовала ей подъем.

— Вставай, клуша! Подарочек тебе принесла.

Пока заспанная девчонка приводила себя в порядок, я металась по комнате, не находя места. Инквизитор что-то задумал. Почему он так рвется на этот прием? Неужели Лешуа проговорился?

— Примеряй! — я вытащила из свертка заказанные для нее хрустальные туфельки и выскочила из комнаты, направляясь на кухню.

Под предлогом подготовки незабываемого ужина, достойного самого императора, Лешуа был приглашен Шарлоттой погостить у нас в доме. Все свободное время он проводил на кухне, экспериментируя с десертами и пытаясь понять подвох моей задумки. Но я была спокойна. Едва ли ему известны подробности хитроумного отравления гаяшимского посла Нам Ли, кроме того, этот вариант был запасным. Повар колдовал над гаяшимскими персиками, чей переспевший аромат был одновременно и соленым, и сладким, придавая неповторимый вкус любому блюду.

— Вы говорили инквизитору что-нибудь о предстоящем ужине? — с порога спросила я.

Лешуа даже не поднял головы.

— Упомянул, что на званом вечере собираюсь признать Алису своей дочерью, — он виртуозно извлек косточку из персика, ухитрившись не повредить нежную кожицу.

— Зачем? — напустилась я на повара. — Хотите все испортить?

— Мне показалось, что вам… — он выдавил на персик фигурную полоску из взбитых сливок и полюбовался на результат, — что вам будет приятно видеть господина Тиффано на приеме. Я не прав?

Мерзавец поднял на меня взгляд и безмятежно улыбнулся. Я скрипнула зубами, выхватила у него персик и раздавила его в руке.

— То же самое случится с вами, если что-то пойдет не так! — и вытерла ладонь о его чистенький фартук.

Луиджиа стояла перед зеркалом в роскошном наряде из белого атласа, прижимая к груди хрустальные туфельки. Их по моему заказу изготовили в гильдии стекольщиков под чутким руководством лучшего башмачника города. А платье для завтрашнего ужина было сшито у придворной модистки за бешеные деньги. К счастью, Джеймс ни в чем не отказывал своей любимой дочурке.

— Ну и как я в них буду ходить? — растерянно обернулась ко мне девушка. — Они ведь… такие хрупкие…

Ее лицо после сна было слегка опухшим. Я с тревогой оглядела пока еще тонкую фигурку девушки и покачала головой.

— А тебе никто не говорит в них ходить. Они для танца. И соблазнения. Женская ножка, особенно такая изящная и маленькая, как у тебя, сводит мужчин с ума. И этим надо пользоваться. Ты же опять не уступила императору?

Лу вспыхнула румянцем и закусила губу, виновато склонив голову и опустив плечи.

— Стой ровно! — прикрикнула я на нее. — Нет, чем дольше мужчина тебя добивается, тем ценнее и слаще для него победа, но это не твой случай. Ты не можешь позволить себе долго водить его за нос. Время поджимает.

Я обняла Лу за плечи, стоя позади и глядя на ее смущенное отражение в зеркале.

— Подумай о своих детках. Им нужен отец.

— Я не хочу обманывать императора, — выдавила из себя Лу. — Он такой добрый… щедрый… обходительный… и смотрит на меня с таким восхищением, что я чувствую себя… как… как…

— Как на вершине мира? — подсказала я ей. — Верно. Поэтому надо ловить момент. Хотя странно. Почему он до сих пор не попытался тебя хотя бы облапать? Может, у него слабость по мужской части?.. Только смотреть и может?

— Ну зачем вы такое говорите! Госпожа, а вы ведь не собираетесь… — она замялась, — не собираетесь причинить Его Величеству… вред?

Я прищурилась, рассматривая девчонку в упор и пытаясь понять, откуда ветер дует. Она еще больше смутилась, но упрямо не опустила взгляд.

— Просто скажите, пообещайте мне! — потребовала она.

Вместо ответа я отобрала у нее одну туфельку и подняла ее, разглядывая хрупкое изящество на свет. Каблук был острым и тонким, словно ножка бокала.

— Ты станцуешь танец огня и предложишь Его Величеству выпить из твоей туфельки вина… кроваво-терпкого, горячего и сладкого вина… чтобы император захмелел… И выпьешь сама… чтобы избавить от ненужной стыдливости… И тогда наконец все произойдет… я надеюсь.

— Вы хотите его отравить?!?

Я бросила туфельку на кровать и схватила девчонку за шиворот, притянув к себе.

— Это тебе Лешуа обо мне сказок успел наплести?

Она съежилась и кивнула.

— Он говорит, что вы задумали что-то недоброе.

— Конечно! — вызверилась я. — Я же чудовище! Чудовище, только и мечтающее сожрать кого-нибудь на завтрак! А ты знаешь, он прав! Я сожру! Сожру этого клятого инквизитора! Вот он у меня где будет! — я сунула девчонке под нос кулак. — Пусть только посмеет заявиться на ужин с этой дурой Розалиндой!

— Но она же все равно там будет… с родителями… — испуганно пролепетала Лу.

— Что? Это точно? Хм… Тогда для кого этот вышкребок требовал второе приглашение?

— Я не знаю! Госпожа, не увиливайте! Вы мне не ответили! Пообещайте, что не будете вредить императору!

Я села на кровать и похлопала садиться рядом. Лу настороженно подошла и присела на краешек.

— Пообещаю, если ты пообещаешь, что завтра наконец уступишь и отдашься Его Величеству.

— Я не… Я не могу!

— Тогда… — я растянулась на постели, задумчиво выводя хрустальным каблуком на потолке воображаемый символ священной бесконечности. — Тогда мне придется отправиться вместо тебя.

— Но…

— И самой отдаться императору… Нет, он хорош, спору нет, но я же так люблю инквизитора… — я прижала туфельку к груди и делано всхлипнула, краем глаза следя за Лу. — Но ради твоих деток…

— Не надо! — не выдержала она. — Вы опять все врете!

— Если бы ты только знала, как я устала… — пробормотала я и всхлипнула еще громче. — Вот что он со мной сделал? Я пыталась его забыть, сбежать от него, избавиться от любовного наваждения, но оно вот здесь!

Я дернула на себе рубашку и застонала, прижимая ладонь к груди, где пульсировал символ.

— Словно рыбка, пойманная на крючок… Мне удалось вырваться, но крючок остался, понимаешь? И тянет, тянет!.. Так больно, что сил нет терпеть!.. И даже гордости уже не осталось. Ведь стоит инквизитору пальцем поманить, и я приползу послушной собачонкой! Только он не зовет… Я ему не нужна.

— Хватит! Я вам не верю! Лешуа сказал, что вы и так с инквизитором!..

— Ах, Лешуа! — рассвирепела я, вытирая слезы. — Тогда знай! Я отправлюсь к императору вместо тебя и выколю ему глаза вот этим каблуком!..

Я поднесла острый каблук к лицу побледневшей девчонки.

— Выбирай! Твоя честь или жизнь императора!

— При чем здесь моя честь! — в отчаянии воскликнула Лу. — Ну правда, я не могу! Он мне нравится, очень нравится! Но я просто не могу! Мне страшно, как вы не понимаете!

— Выпьешь вина, и страх пройдет, — отрезала я.

— А в нем будет яд, да? — обреченно спросила она.

— Господи… да не будет там никакого яда. Обещаю. Просто капелька кошачьей травы, чтобы вспыхнуло любовное желание. Все, успокойся. Давай, примерь.

Девушка была похожа на хрупкую статуэтку изо льда, застывшую в облаке снежной метели из мирстеновских кружев. Я любовалась ее изящной ножкой в хрустальном башмачке со смешанными чувствами. Меня тревожили джасалы императора. Я вообще не понимала, как Его Величество мог окружить себя этими живыми мертвецами и доверить им охрану. Джасал был недолговечной безвольной игрушкой, в которую превращался приговоренный к смерти после недели под палящим солнцем пустыни Нам'Ри, закопанный по шею в песок, без воды и еды. Человек попросту выживал из ума и становился послушным животным без чувств и собственной воли. Правда, и жил недолго. Хотя во дворце восточного хана ходили слухи о странных джасалах-долгожителях в оазисе Антарк, чьи жизни питались шипящими облаками… Впрочем, пустыня граничила с Мертвыми землями, так что все могло быть. Ладно, завтра ночью все и проверим. В конце концов, если мой план не сработает, всегда есть запасной вариант.

— Посмотри, какая ты красавица, — ласково произнесла я, обнимая Лу за плечи. — Кстати, обязательно надень подарок императора. Приколи брошь к плащу и иди с гордо поднятой головой, чтоб все видели новую возлюбленную Его Величества.

И чтобы тебя запомнили джасалы…

— Ничего не бойся, Лу, — продолжала я вкрадчиво вещать у нее над ухом. — Вино растворит все твои страхи без остатка. Это же знаменитое "Жаунеску" из виноградников Кльечи. Может быть, последняя бутылка… Я клянусь тебе, там нет яда.

Зато есть кошачья трава. Совсем немного, чтобы не вызвать подозрений у слуг, которые будут пробовать вино на предмет яда, но достаточно, чтобы император воспылал желанием. И чтобы после любовных утех уснул крепким сном…

— Будь смелее и уступи императору, девочка, — шептала я ей. — Будь с ним ласкова, и тогда он будет нежен и щедр с тобой. И не забудь ненароком оставить в его покоях брошь…

— Зачем?

— Как напоминание о себе. Чтобы Его Величество захотел вернуть ее и вновь увидеть тебя…

И чтобы у меня был повод вернуться в его покои сразу после твоего ухода в таком же плаще и такой же маске…

— И не только увидеть, но и вновь разделить с тобой ложе…

Лу вспыхнула до корней волос, но все-таки упрямо переспросила:

— Так ему ничего не угрожает?

— Солнышко, сама подумай, ну что ему может угрожать?

Кроме, разумеется, укола в ухо крошечной иглой, смоченной в вытяжке из бобов клещевины. Ее яд начнет действовать примерно через двенадцать часов, проявляясь в лихорадке, тошноте и кровавом поносе, а закончится смертью…

— Не увиливайте! — топнула ногой Лу. — Поклянитесь, что не причините вреда Его Величеству!

Я тяжело вздохнула и покачала головой. Упорная зараза.

— Почему все так и норовят стребовать с меня обещание? Ты хоть знаешь, что я уже пообещала Лешуа? Да-да, тому самому, который гадости про меня рассказывает. Так ты его спроси, спроси. А потом требуй что-то. Соплячка.

Я щелкнула ее по носу и ушла. За топором.

После грозы в саду царила влажная духота. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никого поблизости нет, я скользнула в холодную сырость семейного склепа Рыбальски. Внутри было темно и тихо. Я сдернула парик и очки, распустила волосы и накинула на плечи плащ. Топор в руке придавал приятную уверенность, а бурлящая ярость из-за выходки Кысея требовала выхода. Сейчас кто-то заплатит по его счетам.

— Ну что? Говорить будем? — спросила я в обманчивую пустоту склепа и сдвинула тяжелую крышку саркофага.

Оттуда на меня смотрел похищенный. Связанный часовщик был бледен и даже не скандалил, как в прошлые разы. Впрочем, скандалить и не мог — во рту у него торчал кляп. Я выдернула его и повторила вопрос.

— Тик-ток, — прошелестел он из каменной могилы. — Тик-ток. Время уходит. Твое время уходит.

— Вот как? Теперь мы перешли к угрозам, мастер Гральфильхе? — покачала я головой и вытянула его за шкирку из гроба. — Все никак не поймешь, кто перед тобой?

Усадив часовщика в угол, я зажгла светильник.

— У тебя есть тень, — заулыбался он, глядя на пол позади меня. — Но скоро она тебя догонит.

— Но еще раньше я догоню "Кровь".

Он едва заметно вздрогнул и нахмурился. Пляшущее в отблесках света безумие колебалось и дрожало тенями на мраморных надгробиях давно почивших негодяев. Я взяла в руки топор.

— Тебе не остановить время… — покачал головой часовщик. — Даже если убьешь меня…

— Да кому ты нужен…

Я сняла с шеи украденный у Рыбальски ключ и вставила его в знакомое углубление на мраморном надгробии. С негромким щелчком каменные плиты разъехались в сторону. Алый свет ущербного рубина залил все пространство склепа. Часовщик побледнел. Тяжело сглотнул. Покрылся испариной. Открыл рот. Выпучил глаза. Дернулся вперед. У него был взгляд опиумного курильщика, унюхавшего вожделенную отраву. Я занесла топор над рубином.

— Нет! — вскрикнул безумец, мелко дрожа. — Не смей!

— А то что?

— Нельзя! Ты не понимаешь! Ты все нарушишь!

— Что нарушу?

— Связь. Связь времен. Нельзя.

— А если это именно то, чего я хочу? Если я хочу нарушить связь времен?

— Нельзя играть со временем! Нельзя! — заладил он. — Ты все уничтожишь! Пространство и время связаны! Ты уничтожишь всех нас!

— Правда? — обрадовалась я, лезвием топора царапнув с характерным звуком кровавую гладь рубина. — Так это же прекрасно. Пусть весь мир сгинет в бездне безумия вместе со мной. Чего еще желать Шестой?

— Не надо… пожалуйста… не надо, — бессвязно бормотал он, яростно извиваясь в путах. — Я повернул время вспять… Тогда… двадцать лет тому… Только что!.. Послезавтра на рассвете… Полночь стала полднем! Я спас "Кровь"! Но свет пространства исказился, понимаешь? Наложился! Потому что времени нет! Есть только свет и множество теней! Наш мир и его бесконечные отражения во тьме!..

— Да ты философ… — протянула я, внутренне содрогнувшись от ледяного холода.

— И я получил совершенное отражение "Крови"!.. Разве ты не слышишь, как бьется ее сердце? Прислушайся!

— Чье сердце? Ежении?

— Да нет же! Глупая девка! Она занимала чужое место во времени! Тени приближаются!.. Прислушайся! Из-за них мои часы отстают!..

И я услышала. Услышала стук собственного сердца. Звуки отдалились. Черные воды Грембела разверзли ледяную пасть и вновь сомкнулись над шестилетней вояжной. Я тонула, провалившись под лед на озере, куда мне запрещали ходить, но куда я все равно упрямо сбегала и каталась на коньках, рассекая по бескрайнему простору и представляя себя свободной птицей. Обжигающий холод сковал движения, тяжелая шубка тянула на дно. Я барахталась в полынье и еще больше уходила под воду. Легкие взорвались. Мир остекленел у меня над головой. Ледяная корка разделила жизнь и смерть, только густые хлопья снега заносили мой ледяной саван. Сердце остановилось. Я умерла. Тогда, двадцать лет назад, я утонула! Меня нет, нет Хризоколы Ланстикун. Ее трупик покоится на дне забытого богом и людьми озера. А я всего лишь ее отражение, пришедшее из бездны… тень… никто… Одна шестая от Шестой… Одна шестая одной шестой от Шестой… Одна шестая одной шестой в бесконечности дробей Шестой… Бесконечная тьма…

Я обрушила топор на рубин. Дикий крик часовщика утонул вместе со мной. Лед сомкнулся и брызнул. Я крушила и рубила ненавистный алый свет, рубиновые искры обжигали мне лицо, смешиваясь с ледяной крошкой.

Я хочу жить! Удар и еще удар! Даже если весь мир сгинет! В кровавом пламени! Не будет мира! Будут только мои отражения! Буду я! Я! Кем бы я ни была! Одной шестой! Или шестой деленной на бесконечность! Но я была! Я есть! И я буду!

Я очнулась в кромешной тьме. На одно ужасное мгновение показалось, что меня не стало, что я опять умерла. Тьма забвения. Но потом до меня донеслось тихое хихиканье. Я нащупала ледяной мрамор пола и осторожно поднялась на ноги. Глаза постепенно привыкли ко мраку склепа. Часовщик сидел в углу и раскачивался, хихикая цокающим смехом, как будто отмеряя секунды моей жизни.

— Тебе его не уничтожить! — веселился он.

Я похолодела и оглянулась. В кромешной тьме рубин лучился призрачным багровым светом, целый и невредимый. Я подошла к нему. Ни единой царапины. Рядом валялся затупившийся топор. И тогда я тоже начала смеяться. До упаду, до колик в животе, до слез, до икоты… Так вот почему мне никогда не умереть!

— Прекрати! Эй ты, прекрати! — заволновался колдун. — Освободи меня!

Всхлипывая и вытирая слезы, я подобрала топор и направилась к колдуну.

— А давай проверим, а?

Я схватила его за шиворот и рывком вздернула на ноги, после взмахом топора рассекла его путы. Пригвоздила к полу, придавив ногой его запястье.

— Нееееееет! — заорал он, когда я обрушила обух топора на его пальцы.

Часовщик вопил и рыдал, захлебываясь от ужаса и боли, а я крушила его пальцы в мелкое крошево костной пыли, топтала и давила мерзкого жирного слизняка, посмевшего повернуть стрелки моих часов вспять, заставившего меня жить, не давшего умереть тогда на озере, пробудившего из тьмы зеркальных отражений.

— Ты еще не понял, кто я? — рычала я, втаптывая его пальцы в мрамор. — Я то самое отражение, которое ты вызвал двадцать лет назад! И я пришла за тобой!

Он вдруг взвизгнул резаным поросенком и выплюнул:

— Ты! Я понял! Понял, почему начали отставать мои часы! Ты пришла! И остановила львиное сердце! Это ты забрала чужое время! Заняла чужое место! Ты! — и он потерял сознание, растянувшись на полу жирной бесформенной тушей в луже крови, словно недобитый кабанчик.

А я застыла, потрясенная. А если он прав? Когда пропала первая девушка? Что тогда случилось? И разум бесстрастно подсказал, что тогда мое сознание разлетелось вдребезги. Тогда поганая бесконечность обожгла мою кожу и заклеймила чужой святостью. Тогда я умерла во второй раз. И вновь стала отражением. Отражением придурошного праведника. Я украла чужие жизни… чужое время… и чужое место. Я даже умереть не могу по-человечески. Может потому, что давно уже и не человек?

А плевать. Я обернулась к рубину, который кровожадно смотрел на меня красным глазом, и показала ему кулак. Два камня. Ущербный оригинал здесь и его совершенная копия в ратушных часах. Часовщик повернул время вспять и выдернул из бездны отражение желанного камня. Но почему зацепило меня? И что теперь делать? Если убить часовщика, сжечь его тело и развеять прах по ветру над рекой, сгинет ли вместе с ним клятое колдовство? А если тогда исчезну и я?

Я сползла на пол и прислонилась спиной к мраморному саркофагу. Моя призрачная тень сидела напротив. Я вяло пошевелила пальцами, наблюдая, как послушно шевелит пальцами тьма на полу, и пнула ногой полудохлого часовщика.

— Просыпайся, спящий красавец. Будем творить историю.

Удары молотка по зубилу были похожи на зубную боль, которая терзает десну и отдает в мозги.

— У тебя все равно ничего не получится, — твердил мне часовщик, баюкая изуродованные кисти и наблюдая за мной. — Ты исчезнешь. Закончишься. Твое время вышло.

— Мое время вышло двадцать лет назад, — огрызнулась я, смахивая пот со лба и отвоевывая еще одну лапку. — Поэтому я заберу чужое. Может быть, твое.

— Ты не сможешь, не сможешь, не сможешь… — от боли колдун начал заговариваться. — Не знаешь как, не знаешь, не знаешь, не знаешь…

— Зато ты знаешь, — я отбила еще один кусок от мраморной могилы. — И заберешь для меня время у Ордена Пяти.

Часовщик хрюкнул и зашелся в кашляющем хохоте.

— А если у тебя не получится, я уничтожу его… — я похлопала горячую поверхность рубина и поддела его, высвобождая из мраморного ложа. — Похороню на дне морском. Там, где его никто и никогда не найдет.

— Я не могу! — взвизгнул колдун. — Мои руки!..

Я подняла рубин, держа его в ладонях перед собой и задумчиво склонив голову набок.

— Что же мне с ним сделать? Вдруг это та самая потерянная Искра из легенды? Которой отцы-основатели сокрушили Шестого? Тогда может подарить его Часовому корпусу? Пусть он сокрушит для меня Орден Пяти, раз ты не можешь?

— Нееееет! — опять взвизгнул часовщик. — Не смей!

— Но у них уже есть твоя копия "Крови"… — продолжала я рассуждать вслух. — Она также хороша? Думаю, они смогут использовать ее в имперском хронометре.

— Нет, нет, нет, нет!.. — часовщик бился затылком о стену, на губах выступила пена.

Я скинула плащ и завернула в него рубин. В склепе стало темно. Колдун заскулил, чтобы я не забирала его кровь, но тяжелая каменная плита саркофага накрыла его и приглушила мольбы. Сад встретил меня душным терпким запахом акации и звенящей трелью кузнечиков в траве. Мир продолжал существовать, как будто ничего не случилось, только я в нем была уже чужой. Я перехватила завернутый в плащ камень и зашагала по дорожке к особняку, прикидывая, как бы разыграть карту с императором так, чтобы натравить колдуна на Орден Пяти и заполучить себе Кысея. И мне уже было все равно, сколько людей при этом погибнет. Даже если понадобится развязать войну, даже если доведется утопить этот нелепый мир в крови, даже если придется свернуть пространство и время и засунуть трубочкой в бездну безумия, я это сделаю. Я заполучу себе игрушку.

Орден Пяти. Часовой корпус. Тайный сыск княжества. Колдун. И Кысей. Задачка со многими неизвестными. И бесконечным множеством решений. Из которых надо выбрать одно-единственное верное. Вот зачем я прогуливала лекции магистра Солмира по математике? Дура! Натравить колдуна на Часовой корпус легко. Но мне нужен Орден Пяти. Враг моего врага — мой друг. Верно ли обратное? Что друг моего врага станет и мне врагом? Я больно шлепнула себя ладонью по лбу, пытаясь взбодриться. Надо подружить Часовой корпус и Орден Пяти. Крепко-накрепко связать их. Чем? Слишком мало сведений. Положим, Часовой корпус действует от лица империи и преследует те же цели — добиться военного преимущества и оттяпать часть земель Кераимского княжества. А чего хочет Орден Пяти? Я слишком мало знала о его целях. Вернее, вообще ничего не знала. Зато наверняка знает Кысей. А тайный сыск? Советник Сипицкий принял мои условия и сделал щедрый аванс, подписав помилование Гуго. От меня требовалось устранить императора и спровоцировать грызню за престол, во время которой империя перестанет интересоваться делами соседей.

Но если я натравлю колдуна на империю? Чем я буду отличаться от самого императора, не погнушавшегося использовать банду Вырезателей против жителей княжества? Во время казни жалких недобитков из этой шайки на воеводу было страшно смотреть даже мне. Этот нелепый фарс устроили для успокоения черни, ведь главарь все еще на свободе. Еще одно мое обещание, которое надо исполнить. Но как? Я не знала. Сидя в углу своей комнаты в мрачном особняке Рыбальски, я чувствовала себя загнанным в ловушку зверем. И совсем как мастер Гральфильхе часом ранее, я начала стучать затылком о стену, мерно и безнадежно отмеривая секунды промедления. Что же делать? Что?

В комнату поскреблась, а потом, не дождавшись ответа, проскользнула Лу.

— Госпожа, что с вами? — застыла она передо мной, потом осторожно присела рядом и обняла. — Вы все еще злитесь на меня? Пожалуйста, не надо.

Ее ладошка легла на мой затылок, придерживая и оберегая от ударов. От девушки пахло теплым молоком. Скоро ее беременность уже будет не скрыть, а она все еще не соблазнила императора. Может, и в самом деле отправиться вместо нее? Но без маски меня сразу раскусят. Ну что же делать? Что? Почему все только мешают?

Я обняла Лу в ответ и погладила по голове.

— Девочка моя, пожалуйста, не упрямься. Тебе надо сделать императора отцом своих близнецов. Одно дело, родить невесть от кого и покрыть позором свою семью, а совсем другое — родить императору наследников. Он осыплет твое семейство щедрыми дарами, может быть, даже пожалует титул, даст за тобой хорошее приданое и выдаст замуж за одного из своих придворных.

— Я не хочу замуж! Лешуа пообещал, что заберет меня в столицу, где я смогу родить и…

— Хорошо, пусть так, — устало согласилась я. — Но эта постыдная тайна всегда будет висеть над тобой, понимаешь? А так ты, не таясь, родишь от императора, оставишь детей на воспитание и испросишь высочайшей милости продолжать танцевать на сцене. Матери своей детей, своих первенцев, император точно не откажет.

— Но ведь это тоже обман! И рано или поздно…

Я закусила губу, чуть не ляпнув, что мертвый император никогда не узнает об обмане, и оборвала Лу:

— Ты помнишь про булавку? Да, неприятно, но потерпеть-то можно, ради детей? Где твой материнский инстинкт, в конце концов? Убедишь императора в том, что именно он лишил тебя девственности, и пусть лекарь хоть на каждом углу орет, что ты уже была беременна, никто в это не поверит! Окровавленную простынь увидят слуги и охранники и все разболтают. Да, слухи будут, никуда от них не деться, но они бы все равно ходили, будь ты хоть святой Софией Непорочной. Да и не будет лекарь болтать, Рыбальски его быстро прижмет к ногтю. Все, успокойся. Выпьешь вина, и страх уйдет. Обещай мне.

— Я… попробую, — обреченно шепнула мне Лу и вытерла слезы.

— Вот и хорошо, — поцеловала я ее в макушку. — Иди репетируй.

После ухода девушки я переоделась и выскользнула из особняка. Мой сомнительный козырь, рубин, был надежно укутан тряпьем и покоился в заплечном мешке. Возле ворот дежурили двое. Я постояла какое-то время в задумчивости, наблюдая за соглядатаями. Кто их послал? Неприятный холодок пополз по спине. Имперские ищейки? Проверяют будущую фаворитку императора на вшивость? Слишком топорно, мне казалось, что имперцы умеют действовать тоньше. Но больше некому. Тайный сыск и Орден Пяти едва ли могли бы заинтересоваться семейством Рыбальски. Я оставила соглядатаев в покое, решив пока не обнаруживать себя, и направилась в орден когниматов.

Был ли рубин той самой Искрой из легенды? А разве есть разница? Надо просто сделать так, чтоб в это поверили все заинтересованные лица. У Часового корпуса есть копия. А кто вообще знает об оригинале? Сам Рыбальски, возможно, Шарлотта и Сигизмунд. Кто еще? Скорей всего, тот ювелир, который двадцать лет назад нарушил целостность камня и сделал колечко для Ежении. Тут я споткнулась и застыла от внезапно пришедшего озарения. В кольце была недостающая часть рубина! А значит… Мозаика наконец сложилась.

Антон всегда бурчал, что у меня страсть к дешевым театральным эффектам. Пожалуй, я бы согласилась с ним, с поправкой на то, что дешевыми они почти никогда не были, а обходились втридорога. Но почему я должна отказывать себе в маленьких удовольствиях? Вот и сейчас я не поскупилась и послала подарочек прямиком инквизитору. Крепко сбитый и проложенный соломой ящик был кокетливо перевязан пурпурным шелковым бантом в форме сердечка. Посылку через двух дюжих бандитов я отправила в орден когниматов с припиской "Для Кысея Тиффано, брата Ордена Пяти, срочно. Доставить лично в руки! Внутри скоропортящийся живой товар"

Устроившись поудобнее в уютной кофейне напротив гостиницы "Спящий лев", я обжиралась крошечными пирожными, запивала их ароматным кофе и терпеливо ждала, наблюдая за выходом. Когда из гостиницы выскочил взъерошенный инквизитор и заметался в поисках экипажа, я проводила его взглядом, умяла еще пару пирожных, после щедро расплатилась, накинула капюшон и неспешно двинулась в сторону винденской обители ордена когниматов. Пошла пешком, чтобы растрясти завязавшийся после сытного перекуса жирок. Спешить было некуда.

К моему приходу маховик событий раскрутился уже на полную мощь. Обитель оцепила стража, и успели подтянуться любопытные. В толпе зевак мелькали красные мундиры имперцев, что заставило меня довольно улыбнуться. Я подоспела как раз вовремя. Поссорить всегда легче, чем подружить, особенно когда точно знаешь, чем или кем вызвать раздор. На парадном крыльце с непроницаемым лицом появился Кысей. Под руку он тащил бледного скулящего часовщика, к лысине которого пристало несколько соломинок. Подкатил наглухо закрытый экипаж, из которого выскочила Нишка и бросилась к инквизитору. Тот спокойно что-то сказал ей и передал колдуна из рук в руки. И тут их обступили красномундирники, взяв в плотное кольцо. Пока все шло по плану, вот только несколько беспокоило поразительное хладнокровие Кысея. Я ему, можно сказать, на блюдечке с голубой каемочкой преподнесла тепленького колдуна, а он еще морду кривит.

— Что ж это делается? — пробормотала я достаточно громко, чтобы меня услышала торговка и пара зевак поблизости. — Неужто Искру нашли?

— Какую искру? — тут же навострила уши любопытная торговка.

— Так ту самую, из легенды, — я понизила голос до шепота, что мгновенно привлекло ко мне внимание еще нескольких ротозеев. — Говорят, война грядет, с Шестым. Колдун-часовщик украл у Ордена Пяти Искру и прятал ее в ратушных часах! Рубин-то видали? Вот таких размеров!

Я развела руками, пытаясь объять необъятное, и сделала заговорщицкое выражение лица. После переместилась в другой конец площади и повторила историю про загадочный громадный камень в ратушных часах, искру и происки колдуна. Меж тем, обстановка накалялась, красномундирники попытались отбить часовщика, но влезли охранники Кысея и оттеснили их, обеспечив численный перевес. Колдуна затолкали в экипаж и увезли. Инквизитор остался стоять, разглядывая толпу со странным выражением. Я почла за благо убраться. На душе было неспокойно, но я не понимала, почему. Ведь все шло правильно: колдун оказался во власти Инквизиции, считай, в лапах Ордена Пяти, и Часовой корпус сделает все возможное, чтобы заполучить его. Не бог весть что, потому что едва ли корпусу удастся одолеть Орден Пяти, но потрепать церковникам нервы и отвлечь их внимание он точно способен. А это даст мне выигрыш во времени, столь необходимый, чтобы завершить интригу. Почему мне вечно не хватает времени?..

Я мрачно разглядывала изуродованное обручальное кольцо Ежении и вытащенный из него рубин. И ничего не чувствовала. Камень был невероятной чистоты и безупречной огранки, стоил дорого, но казался холодным и… каким-то чуждым. В нем пропала та бешеная ненависть безумия, которой лучилась и кипела каждая грань "Крови". Настоящей крови, а не той подделки, выдернутой часовщиком из бездны отражений. Я крутила рубин в руках, разглядывала на свет и размышляла. Инквизитор спрашивал воеводу, дарил ли кто-нибудь его сестре часы работы Гральфильхе. Даугав не стал отвечать Кысею, зато ответил мне. Незадолго до исчезновения воевода действительно заметил у Ежении карманные часы. Но на вопрос, откуда они, девушка смутилась и сказала, что заказала их у Гральфильхе для будущего жениха.

Даугав обрадовался, решив, то его сестра выкинула глупости из головы и готовится к браку с младшим Маттернихом, и благополучно забыл о часах. Однако потом в вещах Ежении часов не оказалось. Они исчезли вместе с девушкой. Логично предположить, что Ежения заказывала часы в подарок для любимого, но не для Маттерниха, а для Рыбальски. Гральфильхе был тогда подающим надежды молодым мастером, честолюбивым и чуточку безумным. Наивная, по уши влюбленная девушка отправилась к нему с заказом. Она наверняка похвасталась часовщику, что тот самый рубин, который он отчаянно мечтал заполучить, безнадежно изуродован ради ее обручального колечка. Это могло стать последней каплей… каплей кровавого безумия, переполнившей чашу сознания часовщика и ввергнувшего его в бездну колдовской силы. Но что произошло дальше? Того ювелира, который делал кольцо, уже не спросишь, его нет в живых. А если Гральфильхе, ослепленный отчаянием, упросил продать камень ему? Заполучить хотя бы каплю крови… лучше, чем ничего. А тогда получается, что в кольце подделка. Вернее, рубин-то настоящий, но самый обычный. Тогда где же капля "Крови"? Что с ней мог сделать часовщик? Ответ был очевиден. Что может сделать мастер, одержимый своей работой и Даром, превратившимся в проклятие? Разумеется, часы. Карманные часы для Рыбальски. Сумасшедшее желание повернуть время вспять, даже отняв его у других, воплотилось в хитроумном часовом механизме. Как все произошло? Мне никогда не узнать деталей. Но если в часах для Рыбальски была капля крови, то возможно, что она была и в часах Пихлер. Я прекрасно помнила, как опрокинула на приму горячий кофе, и она затрусила обожженной рукой, на которой красовались изящные часики. Наверняка, работы Гральфильхе. Тут я подскочила с места и рванула в кабинет Рыбальски. Безумный часовщик делал часы под заказ Кысея и для меня!

Я обшарила весь кабинет, но часов не нашла. Мерно тикающие настольные часы в виде льва и часы над камином раздражали. В их цоканье чудилось издевательское хихиканье часовщика, а стрелки были похожи на подрагивающие усы. Куда Рыбальски дел браслет? И была ли в тех часах капля безумной крови? Сколько еще крови осталось у часовщика? И где? Рано я отдала Кысею колдуна, ой как рано… Спешка ни к чему хорошему не приводит.

Я так задумалась, что не заметила возникшую как из-под земли Шарлотту. Она смотрела на меня со странным выражением.

— Как ты попал в закрытый кабинет? — холодно поинтересовалась она и, не дожидаясь ответа, схватила меня за ухо. — Убирайся отсюда.

Я не стала ей сопротивляться, лишь жалобно мычала. Хотя мне тоже стало интересно, для чего Шарлотта явилась в кабинет мужа на ночь глядя и в его отсутствие…

Лавка часовщика была закрыта, но вещи из нее, слава Единому, не забрали. Нерасторопность церковников поражала. Или это ловушка? Я притаилась на крыше соседнего дома, обшаривая взглядом окрестности, залитые тусклым лунным светом. Перед лавкой вяло переминались с ноги на ногу два стражника. Им было скучно. Мне тоже. И еще немного обидно. Неужели пущенные мною слухи не дошли до церковников? Или хотя бы до имперцев? Где облавы по всему городу? Где мои портреты на каждом столбу? Где усиленные патрули и обыски? Я чувствовала себя уязвленной. Да они землю должны были рыть в поисках!.. А если часовщик ничего им не сказал о камне и о том, кто его похитил? Скорей всего, так и случилось. Кроме того, он совсем умом тронулся от боли и моих угроз уничтожить "Кровь". Значит, фальшивое отражение приняли за Искру. Но ведь Кысей не мог не знать о том, что рубин был поврежден еще Рыбальски? Он же видел обручальное кольцо и слышал всю историю от чудаковатого старика-душеведа.

Я тихо проскользнула в лавку через слуховое окно на чердаке. Часы были повсюду и оглушали с порога механическим кудахтаньем. Как узнать, какие из них сотворены из капель безумной крови, а какие нет? Часы обступали меня и казались злобными карликами, брошенными жестоким хозяином цирка на произвол судьбы. А еще все они показывали разное время. Я схватила первые попавшиеся часы в виде стеклянного цветка и обрушила их о каминную полку. Они рассыпались хрустальными лепестками и брызнули шестеренками. К счастью, двери лавки были массивными, и моя выходка не привлекла внимание дежуривших снаружи стражников. Я глубоко вздохнула, закрыла глаза, прикрыла уши ладонями, чтобы не слышать тиканье, и попыталась сосредоточиться. Но звук бьющегося сердца все равно просачивался в сознание. Этот стук был таким похожим на отсчет секундной стрелки, что мне сделалось страшно. Биение убыстрилось. Мое сердце тоже. Или не мое? Под плотно сомкнутыми веками возник алый сполох. Он бился перед глазами и рассыпался каплями-искрами, пульсируя злобой. Я пошла по комнате, двигаясь вслепую, как будто играла в жмурки с неведомым чудовищем. Частота сполохов усилилась, сердце стучало, как сумасшедшее. Рука наткнулась на обжигающий холод мрамора. Я открыла глаза. Одно хрустальное сердце на двоих в кукольном домике. Какая нелепость! Я стала колотить часы о каминную полку, пока из-под хрустальных обломков не сверкнул рубин. Вернее, то, что от него осталось. Камень был крошечным и сильно изъеденным, словно над ним поработали жуки-древоточцы, но от него исходила такая волна ненависти, что я на мгновение захлебнулась и перестала дышать. А после заставила себя подобрать с пола рубин и сжала в кулаке еще один свой козырь. Игра обещала быть интересной.

Страх казался живым. Лезвие в руках дрожало, а зрение туманилось. Камень лежал передо мной, а я не могла заставить себя сделать разрез. Белая кожа бедра казалась чужой. Страх уже полностью завладел мною, но я продолжала слепо пялиться на камень, держась на одном упрямстве. Я все равно это сделаю. Немеющими пальцами я сжала рукоять кинжала и всадила лезвие себе в бедро. Боли почти не было. Разрез вышел кривым и неглубоким, зато наступило опьянение собственной кровью. Боль всегда была моим спасением, и сейчас я радовалась даже ее слабым отголоскам. Окровавленными руками я схватила ненавистный рубин.

— Теперь все время мира принадлежит мне, ты понял? — прорычала я ему и стала запихивать его в рану.

За этим занятием и застала меня Луиджиа, по обыкновению пришедшая позвать к завтраку. Она застыла, глядя на меня расширившимися от ужаса глаза, потом всплеснула руками и открыла рот.

— Ни звука! — рявкнула я. — Лучше помоги зашить.

Я чувствовала, что теряю сознание от усиливающейся боли. Рубин обжигал, мне казалось, что в рану плеснули кислотой, проедавшей до костей.

— Шей, — прошипела я. — И прекрати реветь.

Но у самой слезы брызнули из глаз, когда неумеха дрожащей рукой воткнула иголку в кожу. Теперь боль уже пульсировала, растекаясь по всему телу от бедра. Казалось, меня сжигают живьем, я горела изнутри и задыхалась в чаду чужой злобы, накопленной веками. И тут пришла еще одна боль, леденящая сознание. Символ в груди. Теперь меня разрывало на части. Каждый шов вырывал из тела куски плоти, чтобы кинуть их в чавкающую пасть времени, а потом пришить заново, обугленными, искореженными, чужими. Чтобы плеснуть в лицо ледяной метелью и утопить в проруби. Чтобы выжечь насквозь легкие и тут же забить в сердце кол. Но среди этого шторма я видела луч света… А потом света стало нестерпимо много, он распадался на мириады чужих разумов, которые что-то шептали и кричали, и мне даже казалось, что я их понимаю, потому что я это они, как часть является единым целым, будучи бесконечностью, ужатой до точки и мгновения…

— Госпожа! Ну очнитесь же!

Лу тормошила меня, орошая слезами. Я открыла глаза, щурясь от яркого света и пытаясь все вспомнить. Буквально мгновение назад казалось, что я все знаю. Абсолютно все. Как будто кто-то дернул меня наверх и показал все, что происходило, происходит и будет происходить в бесконечности возможностей. Но я все забыла. Да разве можно такое упомнить? Это все равно что пытаться всю воду океана удержать в одной капле.

— Слава Единому… — с облегчением выдохнула Лу. — Я уже думала, что вы…

— Сколько я провалялась? — приподнялась я на локте и поморщилась, откинув одеяло.

— Полчаса! Я полчаса не могла привести вас в чувство. Уже думала за лекарем бежать. Что вы с собой сделали!

Боль все еще пульсировала в бедре. Рана выглядела ужасно, криво заштопанная, воспаленная по краям, и до сих пор кровила. Но этой ночью я не могу позволить себе слабость.

— Со мной все хорошо. Не надо никого звать. Иди к себе, Лу, и готовься. Вечером твой первый бал, не забыла?

После ухода девушки я проковыляла к комоду и вытащила из тайника одну из последних склянок грибного эликсира. Хорошо, что я тогда пожадничала и не потратила ее на Кысея, который свалился в постель с сотрясением мозга. И ведь всего слегка приложила балбеса, а какой нежный оказался… Нежный цветочек.

Поспать перед балом не удалось. Едва я проваливалась в болезненную дневную дрему, как в комнату заглядывала Лу, прокрадывалась к кровати, вздыхала, мялась, потом осторожно прикладывала ладонь к моему лбу; я шипела, чтобы дали поспать, и девчонка радостно кивала и успокаивалась, правда, ненадолго. Через час она вновь заглядывала, то принести попить, то промыть рану, то еще что-нибудь придумывала, и все повторялось, как в дурном кошмаре. В конце концов, злая и невыспавшаяся, я наорала на нее и надавала пощечин. Впрочем, все обитатели особняка были на нервах. Шли последние приготовления к балу. Шарлотта расцвела, и я гадала, преобразилась ли она так из-за того, что будет хозяйкой вечера, который почтит своим присутствием сам император на зависть всему городу, или из-за появления в ее жизни бывшего возлюбленного. У нее на щеках даже появился слабый румянец, а глаза подозрительно заблестели. Похоже, Ёжик всерьез решил последовать моему совету и приударить за старой зазнобой.

Я переоделась в заранее выпрошенное у любимого папочки платье шута. Все-таки идея с цветочным балом-маскарадом, подкинутая мною Шарлотте устами Лешуа, была очень и очень недурственна. Да и Лу будет так меньше смущаться из-за маски на лице. Мой наряд представлял собой пестрые желто-зеленые лохмотья, расшитые сотней крошечных золотых колокольчиков и перевитые косичками из шелковых лент, а увенчивалось все предметом особой гордости — ярко-алой шляпкой в форме полураспустившегося бутона колокольчика. Я очень живо представляла смущение Кыси каждый раз, когда его взгляд будет натыкаться на мою довольную физиономию. А натыкаться он будет часто, поскольку место инквизитора было как раз напротив моего. Правда, вспомнив о неведомой спутнице Кысея, я помрачнела и задумалась, как бы незаметно подлить ей проносное.

Из-за духоты майского вечера бал было решено проводить на открытом воздухе. В просторном саду поставили навесы из зеленой шелковой ткани. Их поддерживали колонны, увитые гирляндами из живых цветов. Столы были выставлены полукругом, в центре располагался стол императора и его свиты. Предметом особой гордости Рыбальски стала огромная статуя розы, высеченная из цельной глыбы льда и доставленная прямиком из горного монастыря. На каждом ледяном лепестке по задумке Лешуа стояла корзиночка с молочным холодным лакомством, которое он назвал мороженым, чтобы отличать от княжеского "Поцелуя Единого". Ледяную розу должны были вынести из ледника и разместить на лужайке во время танцев, чтобы разгоряченные гости могли охладиться, отведав изысканного угощения.

Рыбальски вообще не скупились на устроении балов. Были приглашены лучшие музыканты, доставлены три телеги живых цветов, закуплены горы продуктов, из которых Лешуа обещал сотворить нечто настолько восхитительное, что про бал-маскарад еще долго будут вспоминать в Виндене и за его пределами. Впрочем, я тоже собиралась поспособствовать в создании незабываемой атмосферы вечера.

Шарлотта сновала между столов, поправляла газовые светильники-шары из разноцветного стекла на каждом из двадцати столов, проверяла чистоту и блеск столовых приборов из серебра, выискивала в померанцах увядшие лепестки и обрывала их, шипела на нерасторопных слуг в золотисто-зеленых ливреях и везде совала свой нос. Хозяйка особняка походила на тощую злую ворону, хотя ее платье из черного бархата символизировало орхидею, чьи кружевные цветы и темно-пурпурные перья украшали шляпку. Но мне крупный аметист в черной бархатке на шее женщины упорно казался глазом. Именно так, каркающая одноглазая ворона, кружащаяся над падалью…

Я болталась под ногами и раздражала Шарлотту, пока она не выдержала и не схватила меня за ухо. Колокольчики на моем наряде тревожно зазвенели.

— Убирайся и сиди в комнате, пока тебя не позовут, — процедила она.

— Не трогайте Луку! — отважно бросилась на мою защиту Луиджиа.

— А ты бы лучше себя в порядок привела, — обратила на нее свой холодный взор Шарлотта. — Почему до сих пор не заплетена? Хочешь опозорить нас перед императором?

Неожиданное внимание императора к свалившейся на ее голову падчерице вынудило Шарлотту лично заняться Лу. Она натаскивала девушку, как вести себя за столом и со знатными гостями, что и как говорить, как кланяться, как двигаться. Шарлотта сама выбрала падчерице наряд серебряной розы, мне почти не пришлось вмешиваться, если не считать идеи с хрустальными туфельками, которые надменная аристократка сдержано одобрила, даже не поморщившись от того, во сколько они обошлись. Все-таки, при всей моей неприязни к Шарлотте, во вкусе и щедрости ей было не отказать, как и в умении держать лицо в любых обстоятельствах. Правда, сегодня на балу ей придется проявить чудеса выдержки. Я довольно ухмыльнулась и позволила Лу увести себя.

Прибывающих гостей встречала хозяйка дома в черном, а рядом с ней, на контрасте, застыла падчерица в белоснежном воздушном платье, с туго заплетенной и уложенной в корону косой, в которую были вплетены серебряные нити. Серебристая маска была выполнена из тонкой парчи и увенчивалась у виска живой белой розой вместо шляпки. Появление императора сопровождалось нездоровым оживлением, к Фердинанду Второму были прикованы все взгляды, кроме моего. Меня интересовал Кысей. И я не сомневалась, что узнаю его, в каком бы наряде он не пришел. Гости-цветы все текли и текли, заполняя лужайку перед особняком веселым смехом и болтовней, я рыскала среди них и выглядывала инквизитора, обуреваемая ревностью, и не находила его. К гостям уже вышел хозяин в щеголеватом белом фраке и с золотистой маской нарцисса, подходящей к его огненной шевелюре, а Кыси все не было видно. Рыбальски пригласил всех к столу и представил повара. Лешуа в строгом черном фраке и в темно-красной маске полевого мака поклонился и подозвал к себе Луиджию. Вдвоем они должны были оказывать особую честь императору и лично прислуживать ему за столом. Сигизмунд в образе горделивого синего ириса стоял в стороне, обиженно поджав губы и пытаясь скрыть волнение.

А я наконец узрела мерзавца. Весь в темном, Кысей был в образе черного тюльпана, чей цветок перетекал с шелковой маски на лицо, скрывая добрую его половину. Работая локтями и расталкивая гостей, я бросилась к Кысеньке, краем глаза успев отметить нелепый наряд его спутницы в образе скромной незабудки.

— П-п-плофессол! — я оттолкнула от инквизитора девку в синем и повисла у него на шее, преданно заглядывая в глаза.

— Лука, — обнял он меня и придержал, пристально вглядываясь в лицо, — а тебе идет эта шляпа…

Он даже не покраснел, а на его лице не дрогнул ни один мускул. Неужели все забыл? Я расплылась в широкой улыбке и попыталась выговорить:

— Я - к-к-кол-л-л-ло…

— Мальчик-колокольчик, я понял, — отозвался он и вдруг провел пальцем по моей щеке, едва не смахнув фальшивую бородавку. — Будет весело, да, Лука?

Я растерялась, но не успела ничего ответить, потому что наглая девица, недобро зыркнув выцветшими глазами из-под муслиновой вуали, закрывавшей ее лицо на восточный манер, оттолкнула меня от Кысея и цапнула его за локоть, что-то прошипев сквозь зубы.

— Да, дорогая, пойдем за стол… Ты ее увидишь, я же обещал.

Помертвев от злости, я смотрела этой парочке вслед. Высокий широкоплечий Кысенька — мой Кысенька! — под руку со странной тощей девицей, которая еще и слегка приволакивала ногу. Кто-то толкнул меня, торопясь к столу, откуда уже доносились умопомрачительные ароматы. Слезы навернулись на глаза. Разумом я понимала, что инквизитор намеренно провоцирует меня, ведь Лешуа наверняка ему намекнул, что я тоже появлюсь на маскараде, но… Почему этот тюльпанистый злыдень, демон раздери, даже не оглядывается в поисках меня?!?

Плюхнувшись за стол напротив, я уставилась на Кысея, а украдкой разглядывала его спутницу. Ее вуаль была разрисована мелкими незабудками, из-за чего черты лица совершенно размывались и едва угадывались. Идиотская шляпка с такими же мелкими голубыми соцветиями крепилась на тусклых темных волосах, а платье было полностью закрытым. С какой помойки он выкопал эту уродину?

Слуги сбивались с ног, лавируя с тяжелыми подносами на каждой смене блюд. Нежнейший суп из рябчиков со сливочным сыром и белыми грибами; холодный студень из стерляди; жареные в меду цыплята; перепела по-мирстеновски, запеченные со спаржей; копченый угорь; шейки раков, запеченные в сметане; ребрышки ягненка в сырном соусе и травах; отборные рулеты из десяти сортов мяса; устрицы в винном соусе… И это только половина того, что было подано к столу. Мои соседи чавкали и обжирались, а мне кусок в горло не лез. Рыбальски обхаживал бургомистра, не теряя надежд устроить брак Сигизмунда с его дочерью, Шарлотта поддерживала светскую беседу с какой-то жирной старухой, чей дряблый бюст царил над скатертью, сверкая бриллиантами и изумрудами, а Сигизмунд испарился, едва улучив момент. Зато Кысей во всю ухаживал за странной незабудкой, трогательно отбирая у нее бокал с вином со словами:

— Тебе нельзя пить, дорогая…

Я похолодела. Почему это ей нельзя пить? Неужели этот прохиндей успел не только покувыркаться с этой шлюхой, но еще и обрюхатить ее? Хрупкий бокал с водой хрустнул у меня в руке, и я заревела во весь голос, да так, что ухитрилась перекрыть музыку. На меня стали оглядываться. Ладонь была вся в крови, зато Кысей наконец соизволил обратить на меня внимание.

— Лука, надо быть осторожней, — усовестил он меня и, перегнувшись через стол, платком вытер мне ладонь. — Ну не реви, ты же не девчонка…

Я заголосила еще громче, но тут от стола императора отделился надменный аристократ из свиты и приблизился к нам.

— Фрон Тиффано, вас просят к столу императора… — почтительно поклонился он, однако его тон больше напоминал приказ, чем приглашение.

Кысей заколебался, неуверенно покосившись на незабудку. Господи, да как он успел попасть к ней под каблук? Уже и шагу без ее позволения ступить боится.

— Хорошо, — наконец ответил инквизитор. — Но моя спутница пойдет со мной. Я не могу ее оставить.

Обида жестокой удавкой захлестнула горло. Все, кроме меня, были при деле. Шарлотта блистала и купалась в лучах короткой славы хозяйки вечера, Рыбальски истекал самодовольством, любуясь Луиджией и при любом удобном случае напоминая гостям, что та тонкая серебряная розочка рядом с императором — его дочурка. Сама девчонка смущенно улыбалась Фердинанду Второму, прислуживала ему за столом и собирала восхищенно-завистливые взгляды светских дам. И даже мой нежный цветочек оказался в центре внимания, с непроницаемым лицом ведя беседу с императором. Я сжала кулаки и насупилась. Это я должна была стать звездой вечера!

Меж тем объявили танцы. Бал открывал император, и по заведенному порядку он должен был открыть его вместе с хозяйкой дома, однако Фердинанд Второй предложил руку Луиджии, что вызвало удивленный шепоток среди гостей. Впрочем, никто выбор императора не посмел оспорить, а Шарлотта лишь удивленно выгнула бровь, однако смолчала и даже нашла в себе силы улыбнуться. Статная фигура императора в алом церемониальном мундире и тонкая фигурка Лу в снежной пене кружев закружились в медленном танце. И казалось, что это ледяная метель играет с пламенем и кружит его под бездонным майским небом, повинуясь колдовскому очарованию музыки.

Я стиснула в руке вилку и царапнула нею скатерть, потом взяла бокал вина и двинулась к незабудке. Проходя мимо, деланно споткнулась, взмахнула руками и выплеснула содержимое бокала на платье соперницы. Она охнула и заголосила противным скрипучим голосом, но Кысей быстро шикнул на нее и поймал меня за ухо.

— Лука! — процедил он. — Прекрати безобразничать. Будешь хорошо себя вести, и я… Я с тобой потанцую. Хочешь?

Мысль о том, как я буду кружиться и прижиматься к цветочку, завладела мною мгновенно, и я против воли радостно заулыбалась, невзирая на боль в ухе. Но Кысей уже отпустил меня, удивленно уставившись вместе с остальными гостями на появившуюся незнакомку в образе шикарной золотой хризантемы. Он даже забыл про незабудку, нахмурившись и что-то шепча себе под нос. А я воспользовалась моментом и подозвала слугу с подносом, откуда цапнула еще один бокал и сунула его в руки соперницы. К моему изумлению, та и не подумала отвергнуть дар, напротив, жадно схватила бокал и украдкой сделала глоток, отвернувшись от Кысея. Я нахмурилась. Что-то было не так. Кого он с собой привел?

Хризантема ступала медленно и осторожно. Ее тяжелое платье было на жестком каркасе, который поддерживал три слоя пышных юбок: короткие лепестки из червленой парчи, расшитые золотой нитью и жемчугом, атласная струящаяся зелень и черная бархатная основа. Шляпка была не менее роскошна и объемна, брызгая позолоченными перьями и уравновешивая фигуру с тонкой талией, безжалостно затянутой в корсет. Блистающая на свету незнакомка вышла и остановилась, довольная произведенным впечатлением, церемонно поклонилась императору, а затем высоко подняла голову, открывая лицо, до этого спрятанное за веером. Перед высшим светом Виндена стояла Алиса. Она обернулась к своему спутнику, который появился рядом с ней, с вызовом глядя на родителей. Благородный ирис и роскошная хризантема. Красивая пара. Я довольно улыбнулась.

Шарлотта и бровью не повела, а вот Джеймс мгновенно побагровел, едва понял, кого под руку ведет к нему его сын.

— Что здесь делает эта девица? — напустился он на Сигизмунда.

— Это моя невеста, — с вызовом ответил тот, задрав подбородок.

— Чтоб духу ее здесь не было! — завелся Рыбальски, но его придержала за локоть Шарлотта, и он понизил тон. — Уведи ее туда, откуда притащил. Живо! Не позорь нас!

— И не подумаю!

— Тише, — вмешался Лешуа, лучезарно улыбаясь всем четверым. — Сейчас вынесут розу с мороженым. Давайте не будем портить момент.

Кысей, стоявший поодаль, недовольно скривился и отобрал у незабудки бокал, потом стал оглядываться по сторонам. Но я уже благополучно затерялась среди танцующих, наблюдая за инквизитором издалека.

Появление ледяной розы вызвало бурный восторг гостей. Корзинки тоже были сделаны изо льда, из-за чего казались стеклянными вазочками. Мороженое исходило холодным дымком и пахло так, что можно было захлебнуться голодной слюной. По заведенному порядку угощение сначала пробовали хозяева и только потом предлагали гостям, однако порядок опять был нарушен. Джасалы императора отведали мороженое первыми, как и всю остальную еду, подаваемую Фердинанду Второму на балу. Это вызвало у меня ядовитую усмешку.

Мороженое открыло парад сладостей. Смородиновая наливка на вишневых листьях в кубках причудливой формы цветов и животных, гаяшимские пьяные персики по-кардинальски на серебряных блюдах, громадный пирог с гарлегской сливой и орехами, жидкий шоколад, крошечные пирожные, жареные в меду орешки, марципановые фигурки, свежие фрукты и кофе. Кофе был подан обжигающе горячим, однако Лешуа смешал его с мороженым, добавив крепкого льемского рома, и получилось нечто совершенно необыкновенное, что привело гостей в полный восторг. И даже император благосклонно улыбнулся и похвалил повара. А это означало, что пора. Спектакль начинался.

Лешуа откашлялся и склонился к императору, прося его о милости. Тот задумался, окинул взглядом танцующую с ирисом хризантему, перевел взор на повара и медленно наклонил голову, давая согласие. Луиджиа улыбнулась и едва не захлопала в ладоши, но вовремя сдержалась, поймав неодобрительный взгляд Шарлотты.

Фердинанд Второй поднялся с места, и мгновенно умолкла музыка, стихли все разговоры.

— Мне отрадно видеть здесь красоту и вкушать божественную пищу, — начал он. — Отрадно и гостеприимство славного города Виндена. Посему в ответ желаю и я оказать милость фрону Лешуа — представить его дочь Алису…

Под удивленные перешептывания и переглядывания золотая хризантема вышла и встала рядом с Лешуа. Он взял девушку за руку. Лицо у Кысея вытянулось, он ругнулся себе под нос и крепко перехватил дернувшуюся вперед незабудку. Рыбальски застыл с открытым ртом, а Шарлотта, наоборот, поджала губы и нахмурилась, явно просчитывая варианты и выжидая. Сигизмунд подошел к Лешуа и замер, почтительно склонив перед ним голову.

— … и благословить ее на брак с Сигизмундом Рыбальски, — закончил император и соединил руки молодых людей, как в дешевой уличной постановке.

Рот у Джеймса Рыбальски захлопнулся со стуком, а Шарлотте сделалось дурно. Она покачнулась и осела на стул, выронив из рук веер. Зато Луиджиа, заранее предупрежденная мною, не растерялась и бросилась поздравлять бывшую подружку.

— Алиса! Я так рада! Теперь мы сестры!.. — обняла она ее, утопая в пышных оборках платья.

— Никогда этому не бывать! — очнулся Рыбальски.

— Но папа… — повернулась к нему Луиджиа и сложила руки в молитвенном жесте, — пожалуйста, будь к ним милостив, они же так любят друг друга…

Я с трудом скрыла ухмылку. Любят, ага. У меня не было времени провести интригу с этой парочкой по всем правилам, поэтому, не мудрствуя лукаво, Лешуа просто поймал Сигизмунда, прижал его к стенке, объявив себя отцом поруганной им девушки, и потащил юнца под венец. А сама Алиса была слишком ошарашена свалившимся на ее голову отцом, чтобы соображать трезво. Найденный воеводой сговорчивый священник тайком обвенчал молодых людей, правда, пришлось скрепя сердце согласиться и на брак Лешуа с Тенью. Зато теперь никто не мог помешать мне в…

— Вынужден нарушить это благолепие, — вдруг подал голос Кысей. — Но моя спутница, мать Алисы, имеет иное мнение на этот счет.

Успевшая наклюкаться незабудка сорвала с лица муслиновый покров и шагнула к хризантеме, протягивая к ней руки и пьяно всхлипывая:

— Лисочка, доченька моя, ну какой он тебе отец!..

Девушка побелела под маской и отшатнулась, беспомощно оглянувшись на Сигизмунда. Я сжала кулаки и нахмурилась. Впрочем, даже появление Равены не могло спутать мне карты, поскольку я уже успела сплавить девчонку замуж. И пусть этот гаденыш утрется!..

— Никакой помолвки не будет, — продолжал Кысей, подходя к хризантеме и беря ее за запястье. — Так как Алиса несовершеннолетняя, то без разрешения матери она не может…

— Не ожидал я такой подлости от вас, господин Тиффано, — очнулся наконец Лешуа. — Равена Вагнер не мать Алисы, и вам прекрасно об этом известно!

— Неправда! Я! Я ее мать!.. — истерично взвизгнула Равена.

— По законам княжества, — подчеркнул Кысей, — именно Равена Вагнер является матерью Алисы, а вы ей никто. И поскольку госпожа Вагнер обратилась ко мне за помощью, то я намерен оградить девочку от ваших притязаний в отцовстве и увезти ее к себе в замок, где они вдвоем с матерью и останутся до…

Заманить меня в замок! Вот что задумал этот гаденыш!.. Но я не успела ничего предпринять, потому что вперед вылез Сигизмунд.

— Никуда вы ее не увезете! Немедленно отпустите мою жену! — он схватил Алису за руку и дернул девушку к себе, взметнув ее пышные юбки, словно сорвав цветок.

Я зажмурилась и потрусила головой. Рано, ой как рано! Часы спешили, и все опять пошло не так!.. Все разом загалдели.

— Как жены?!? — топнул ногой Рыбальски и сжал кулаки. — Да я тебя наследства лишу!..

— Джеймс, успокойся!.. — одернула его Шарлотта.

— Папа, ну не надо!.. — Луиджиа повисла на руке у отца с другой стороны.

— А лишай! — хорохорился в ответ Сигизмунд. — Я люблю Алису!..

— Сиг, не надо! — пыталась удержать его Алиса.

— Какой еще жены? — нахмурился Кысей. — Ни один священник не стал бы венчать несовершеннолетнюю без согласия родителей.

— Обвенчал, потому что я дал согласие! А я ее отец, чтобы вы там не говорили! — Лешуа оглянулся за помощью к императору.

— Ваше согласие не имеет силы. Брак, даже если и состоялась церемония, недействителен.

С этими словами Кысей двинулся к Алисе, но дорогу ему отважно преградила Лу.

— Не смейте! Не смейте разрушать их счастье! Они любят друг друга!

Инквизитор хотел отодвинуть девушку с дороги, но тут, повинуясь жесту императора, два джасала оттеснили его.

— Императорской волей я уже благословил союз этих молодых людей, — тихо произнес Фердинанд Второй, и весь галдеж мгновенно стих, столько властности и силы звучало в этом голосе.

Даже я поежилась, но Кысея было не унять.

— Ваша императорская воля, — процедил он, с вызовом глядя на императора, — не распространяется на княжеский Винден. И я в своем праве помочь несчастной матери забрать дочь. Отзовите своих псов.

Стало так тихо, что было слышно, как звенят цикады в траве.

— Вы очень отважный молодой человек, — холодно произнес император, — и вместе с тем глупый. Фрона Вагнер, — обратился он к Равене, — вы желаете счастья вашей дочери? Желаете для нее и себя императорской милости и места при дворе?

— При дворе?.. Моя девочка… ик… да… — пьяно всхлипнула та, — да!.. я желаю… ик… чтобы она… ик… была устроена… Но она моя!.. Не отдам… ик… никому!..

— Тогда позвольте императору, — ласково произнес Фердинанд Второй, сжимая руку пьянчужки в своих ладонях, — позаботиться о вас и вашей дочери. Ответьте мне, фрона Вагнер, кем Алисе приходится благородный фрон Лешуа, которого я пригласил ко двору главным конфетмейстером и которому пожалую титул? Кто он Алисе?

Равена наморщила лоб в мучительной работе мысли и выдавила:

— Он… Да… ик… он отец… А какой… ик… титул? А… ик… содержание?

— Но это же смешно! — не выдержал Кысей, удерживаемый джасалами. — Вы ее просто купили!

Луиджиа, прижав руки к груди и глядя на императора влюбленным взглядом, выдохнула:

— Спасибо вам, Ваше Величество!..

Фердинанд Второй благосклонно улыбнулся девушке и добавил, обращаясь уже к Равене:

— Не волнуйтесь, фрона Вагнер, я назначу вам щедрое содержание. Кстати, вы с дочерью можете остановиться в Паллавийском дворце, если пожелаете.

— Я думаю, — неожиданно вмешалась Шарлотта, — что им вдвоем лучше остаться у нас.

— Ноги ее не бу!..

Но возмущение Рыбальски утонуло в бульканье, потому что Шарлотта двинула острым локтем в бок мужа. Я задумчиво смотрела на императора и на смущенно зардевшуюся Луиджию, которой он предложил танец, смотрела и думала, что, возможно, не стоит торопиться с отравлением. Хотя бы за то, что Фердинанд Второй утер нос зарвавшемуся святоше, он заслужил несколько дней жизни. Но с другой стороны, Лу явно все больше и больше влюблялась в императора, из-за чего могли возникнуть сложности… Я слишком погрузилась в свои мысли и не заметила, как Кысей куда-то исчез. А его нельзя надолго оставлять без присмотра, иначе опять учудит какую-нибудь гадость. Вздохнув и покачав головой при виде сияющих глаз Лу, я отправилась на поиски пакостника.

Кто бы мог подумать, что подобранная мною девчонка, ходячее бедствие, от которой были одни только сложности, вдруг станет самым главным козырем. Да, иногда так бывало за карточным столом, что карта шута меняла масть в игре, и бесполезная мелочь вдруг делалась тузом в рукаве, но чтобы в жизни… Я лишь надеялась, что Лу сегодня ночью не взбрыкнет, а даст волю чувствам и пересилит страх… Пусть повеселится и покувыркается вдоволь, раз уж мне не судьба. Да где же носит этого злыдня пысюкатого? Только шкодить и умеет!

Спустя еще десять минут бесплодных поисков я обнаружила засранца вместе с… Джеймсом Рыбальски. О чем-то бурно споря, они шли в дальнюю часть сада. Туда, где был склеп. Я похолодела и припустила за ними, петляя между деревьев.

— Говорю же вам, это невозможно! — горячился Рыбальски. — "Кровь" давным-давно похоронена в фамильном склепе!

— Я просто хочу взглянуть и удостовериться. Часовой корпус…

— Слышать о нем ничего не желаю!

— Вы поразительно единодушны с мастером Гральфильхе в своем нежелании что-нибудь слышать о Часовом…

— Хватит! Мало мне выходок Сигизмунда, так еще и вы! А вот сегодня же составлю новое завещание!

— В пользу Луиджии и Луки? Я бы на вашем месте не торопился, поскольку…

— П-п-папа! — заорала я из кустов и бросилась к отцу под ноги. — Л-л-л-лу! Л-л-л-лу!..

— Что? — испугался Джеймс. — Что с Луиджией? Что?

— Н-н-не отдав-в-в-вай Л-л-лу им-м-м-пел-л-латол-л-л-луууууу!.. — заревела я, выдав первое, что пришло на ум.

— Ну что ты, мальчик мой, — погладил меня по голове Рыбальски, смягчаясь и мечтательно улыбаясь. — Твоя сестренка просто погостит во дворце и вернется, не плачь. Она вернется уже завтра.

— Что? — насторожился инквизитор. — Луиджиа приглашена во дворец? С какой стати? Зачем?

— Фрон Тиффано, — посуровел Джеймс, — вас это не касается.

— Хотите подложить свою дочь под императора? Ловко! А он знает, что она беременна?

Я мысленно поморщилась. Кто бы мог подумать, что Кыся сделается таким циником? На него это было совсем не похоже. Совсем испортился мальчик.

— Только посмейте разболтать! — разъярился Рыбальски. — И я вас со свету сживу! Единым клянусь!

Я заревела и влезла между ними, но инквизитор, не моргнув глазом, отодвинул меня в сторону.

— Значит, императору ничего неизвестно. Прекрасно, прекрасно. Право, мне даже жаль Его Величество. Лука, да прекрати ты реветь! — отмахнулся он от меня, когда я попыталась высморкаться в фалду его фрака. — Возвращайся к сестре и жди меня. Ты же хотел потанцевать, помнишь? А с вами, фрон Рыбальски, у нас будет обстоятельный разговор, если вы, конечно же, хотите заручиться моим молчанием.

Он взял под руку задохнувшегося от возмущения Джеймса и поволок за собой, не оглядываясь на меня. Было такое чувство, что шут с карты подмигнул и показал мне дулю, вновь поменяв масть на тюльпана пик. И козырь только что уплыл из-под носа.

Я вернулась на лужайку перед особняком в расстроенных чувствах. Надо спешить. Обогнать время, обогнать Кысея, а там уже будет неважно, какие карты припасены у него в руке. С глупой улыбкой я поперла прямо к столу императора и полезла обниматься с Луиджией.

— Л-л-лу! — загундосила я.

— Это мой брат! — девушка поспешно остановила джасалов, которые настороженно потянулись за оружием. — Я сама с ним разберусь… Лука, что случилось?

Я обхватила ее в талии и, пригнувшись к плечу, зашептала, уволакивая подальше от стола императора:

— Надо ускориться. Инквизитор что-то подозревает. Скажи императору, что хочешь уехать прямо сейчас, иначе потом я, то есть братец-дурачок, устроит истерику! Скажи, что ты не хочешь его, то есть меня, расстраивать! А еще скажи, что устала! Да, и скажи, что тебе не терпится показать особенный танец, который ты репетировала для Его Величества две недели!

— Но я… Мне еще надо…

— Хватить мямлить! У тебя все прекрасно получается! Император уже ест у тебя из рук! Пора брать быка за причиндалы, тьфу ты, за рога!.. Не смей краснеть! Времени нет! Давай шустрей! Собирай вещи и топай! И бутылку "Жаунеску" прихвати! Она стоит целое состояние! И туфельки хрустальные не забудь! И брошь нацепи! Живо пошла!

Я села прямо в траву и заревела в который раз за сегодняшний вечер, даже притворяться не пришлось. Нервное напряжение последних дней выплеснулось наружу. Луиджиа попыталась поднять меня и утешить, но я в истерике заехала ей по уху, и она нехотя поплелась обратно к столу императора. Фердинанд Второй не особенно расстроился просьбе девушки, даже напротив, прищурился и улыбнулся, глядя на Лу, как кот на сметану. Мне даже на секунду показалось, что вот сейчас он плотоядно заурчит в пшеничные усы и сгребет девчонку когтистой лапой. Я зажмурилась и потрусила головой. От недосыпа чудилась всякая дурь.

Я торопливо засунула в заплечный мешок такой же плащ, как у Луиджии, ее парик и туфли, потом метнулась к открытому окну и выглянула. Танцы были в самом разгаре, значит, надо поспешить и в суматохе выбраться из поместья, пока меня никто не хватился. Пусть все думают, что я наревелась вдоволь, заперлась у себя в комнате и уснула. А еще надо переодеться и…

— Так вот ты где, Лука… — раздался голос Кысея у меня за спиной, и я похолодела, лихорадочно напяливая очки назад. — Почему ты меня не дождался?

Я повернулась к нему, лыбясь во весь рот и лихорадочно запихивая заплечный мешок себе за спину. Инквизитор улыбнулся в ответ и почему-то закрыл дверь на замок. Я поправила очки, лихорадочно соображая, что не так. А что-то определенно было не так. Вид у Кысея был как у взъерошенного котяры, загнавшего наконец мышь в угол. Только мне не нравилось ощущать себя той самой мышью…

— М-м-м? — пискнула я.

— Потанцуем, Лука?

Он стянул с себя маску, небрежно уронил ее на пол и двинулся ко мне. Я спрятала руку за спину и столкнула мешок вниз с окна. Потом подберу. Кысей взял меня за талию и притянул к себе. Он совсем с ума сошел?

— Я же обещал с тобой потанцевать, Лука. А слово надо держать, верно? Кстати, а ты держишь слово?

Он повел меня в медленном тягучем движении танца, пристально вглядываясь в лицо. И мне не нравился этот взгляд. А вдруг Рыбальски проболтался инквизитору, и тот начал что-то подозревать?..

— Какой ты красивый… — инквизитор вдруг ласково, но с сильным нажимом погладил меня по щеке, смахнув бородавку. — Почему у тебя фальшивая бородавка, а Лука?

Как зачарованная, я танцевала с Кысеем и не могла отвести от него взгляда. Моей силы воли хватило только мукнуть что-то в ответ и задеть рукой светильник на стене, погрузив часть комнаты во тьму. Но все равно было слишком светло. Инквизитор еще плотнее прижал меня к себе и закружил по комнате, а потом под взвившийся стон бальной музыки резко запрокинул меня, поддерживая за талию. И очки слетели.

— Как странно… — опять выдохнул Кысей и вернул меня в исходное положение. — А почему без очков у тебя такое знакомое лицо, а Лука?

Что же делать?.. Что делать, если нет сил оттолкнуть его, нет сил остановить это странный танец, нет сил остановить время?.. Инквизитор увлекал меня в водоворот танца все быстрее и быстрее, то прижимая к себе, то отдаляя, и в этом кружении удалось ногой зацепить столик и опрокинуть с него еще один светильник. Теперь комнату освещали лишь отблески искрящегося светом бала снаружи. Тьма была моим единственным спасением.

Кысей завертел меня в танце, словно юлу, удерживая сначала за талию, а потом отталкивая от себя и кружа уже за руку. Перед глазами все смазалось. Он опять поймал меня в объятия и притянул к себе так плотно, что опалил дыханием губы и уколол собственным возбуждением. И я уже не знала, чего боюсь больше: того, что мой маскарад раскрыт, или того, что инквизитор воспылал противоестественной страстью к дурачку. Кысей вновь раскрутил меня и послал в оборот, удерживая за руку. Я вскрикнул от острой боли в висках — во второй руке у инквизитора остался мой парик. Коса предательски скользнула на плечи.

— А почему ты носишь парик, а Лука?

Так когда же он все понял? Сейчас или еще раньше? Я отшатнулась от него и отвернула голову, скрывая лицо, но Кысей крепко сжал пальцы на моем запястье, дернул к себе и поддел на мне ремень. Музыка за окном стихла.

— А может ты и не мальчик вовсе, а Лука?

Его ладонь бесцеремонно залезла в штаны и оказалась у меня между ног, и я уже плохо соображала. Просто стиснула колени, насаживая себя, прильнула к Кысею, обвила его за шею и отважилась заглянуть в бездонный бархат его глаз.

— Или мне стоит называть вас Шестой, светлая вояжна Ланстикун? — зло выдохнул он мне в губы.

Вместо ответа я запустила пальцы в короткий ежик его волос и лизнула Кысея в шею, прижавшись к нему еще плотнее. Он вздрогнул всем телом, а я с затаенным восторгом чувствовала его нетерпеливое желание пополам со злостью. Вот только что из них пересилит? И почему все так не вовремя? Если б не дела с императором, я бы с удовольствием спровоцировала Кысю на всякие непотребства…

— Куда вы дели камень? — его голос дрожал от гнева, а рукой он ухватил меня за косу и оттянул голову назад, вглядываясь в лицо.

— Ук-к-к-лал…

— Прекратите паясничать! Камня в усыпальнице нет! Да я могу вас прямо сейчас отправить!..

Но он слишком увлекся, потому и пропустил удар коленом в пах. Я кошкой вывернулась у него из рук и бросилась к окну, успев схватиться за шнур от портьер. Комната погрузилась во тьму. Кысей сдавленно ругнулся от боли, но косы не отпустил и дернул меня обратно. Я стукнула его по колену и подставила подножку. Мы полетели на ковер, длинный ворс которого смягчил падение, и покатились. Я отчаянно вырывалась, царапалась и шипела, но инквизитор не на шутку разъярился, поймав мои запястья и плотно прижав к полу.

— Отвечайте! — прорычал он, нависая надо мной. — Куда вы дели камень? Отдали своему любовнику? Я все знаю!

— Да, любовнику! — выкрикнула я. — Вы же ни на что не способны! Тюльпанчик!..

Я издевательски расхохоталась, запрокидывая голову. Напольное зеркало в тяжелой раме было на расстоянии вытянутой руки. Я вывернула руку и зацепила его, опрокидывая ливнем осколков. Кысей взревел и пригнулся, закрывая нас обоих, а потом его обжигающая ревность захлестнула меня и ослепила. Он рванул на мне рубашку и добрался до ткани, утягивающей грудь. Его руки жадно зашарили по символу на моей коже. Вожделение — его и мое собственное — затопило меня целиком, не оставив места разуму. Я забыла обо всем, хотела лишь одного, боялась другого. Заманить и не спугнуть. Раззадорить, но не перестараться. Соблазнить и не отпустить. Отдаться, но не отдать. Я осыпала его насмешками и изворачивалась в слабом сопротивлении, пока он стягивал с меня штаны. Я не давала ему остановиться, хотя он уже навалился на меня, придавливая и обездвиживая, но я ухитрялась набрать в легкие воздуха и извергнуть новую порцию издевательств. А потом он словно рухнул, войдя в меня одним рывком, таким мощным, что перехватило дыхание, а в глазах потемнело. Я закричала и захлебнулась криком, подаваясь и выгибаясь навстречу, судорожно сжимаясь вокруг него, до боли внутри, до слез, до стона, до крови с прокушенного языка. Мир перестал существовать, а время остановилось.

Жадная бархатная бездна его глаз пожирает мое сознание. Кысей сжимает мои запястья и двигается резкими толчками, все яростнее и глубже, словно пылающий таран, выжигающий нутро. Я пытаюсь зажмуриться, избежать этого проникающего в душу взгляда, от которого пространство и время рушатся в бездну безумия сплетенных сознаний и тел. И не могу, не могу отвести взгляда! Кысей впивается в мои губы с рычанием, переходящим в хриплый стон, я кусаю его в ответ и продолжаю выгибаться под ударами его плоти, такой разрывающе огромной, каменной, обжигающей… Я исступленно царапаю ему плечи и спину, я задыхаюсь, я умираю от ощущения бесконечной наполненности им, моим цветочком, моим палачом и моим спасителем. А потом он приподнимается и вдавливает меня рукой в грудь, в клятый символ, и испепеляет до основания. Сознание разлетается на осколки и тут же собирается воедино сладкой агонией моего мучителя. Его наслаждение затапливает мой разум, пока он рычит, рвано двигаясь во мне, изливаясь внутри горячим семенем, а меня трясет от ярости… И это все?!?

Он рушится обратно, утыкаясь мне в плечо. Его тоже трясет. А мне отчаянно не хватает воздуха. Символ на груди продолжает пылать и отнимать остатки дыхания. Задохнусь! Я пытаюсь столкнуть Кысея с себя и тут слышу его бормотание:

— Боже мой, теперь я еще и насильник… — его рука словно пытается вырвать бесконечность из моей груди и вымолить прощение. — Есть ли предел моему грехопадению?.. Прости, господи Единый, прости мой грех…

Его запоздалое раскаяние, горький стыд и затаенный восторг обладания похожи на раскаленный песок, который укутывает и душит меня песчаной бурей Нам'Ри. Я дергаюсь в последней отчаянной попытке вдохнуть воздух, и Кысей наконец отваживается поднять голову и заглянуть мне в лицо:

— Простите, простите меня… Я не знаю… как… потерял голову…

Я многое хочу ему сказать: и про то, что насилия возмутительно мало, и про то, что я хочу еще, и про то, что так быстро кончают только прыщавые юнцы! Но моих сил хватает лишь на полузадушенный стон:

— Еще!..

Кысей потрясенно затыкается, смотрит на меня, а потом рывком усаживает на полу, сам оставаясь на коленях. Вокруг нас все усыпано осколками, как будто прошелся смерч. Но я уже могу дышать свободно и выдаю инквизитору все, что о нем думаю.

— Цветочек-то быстро осыпался! — тыкаю я его в живот. — Насильником себя возомнили? Да кто так насилует?!? Ничего не умеете!..

— Замолчите!

Его пальцы смыкаются у меня на горле, и низ живота сладко-болезненно тянет от нехватки воздуха. В глазах темнеет, но я упрямо выдавливаю:

— Насилуйте лучше!..

— Да что же вы за человек! — он ослабляет хватку, а потом подхватывает меня под локоть и ставит на ноги.

И начинает срывать остатки одежды. А меня охватывает ужас от того, что он даже в темноте заметит шрамы на животе и спине, отшатнется в отвращении и уйдет, оставив валяться в похотливой горячке и сдыхать.

Я пытаюсь сопротивляться, но тщетно. Нагрудная повязка сползает на живот и кое-как прикрывает уродство. Ноги меня не держат, колени дрожат. Кысей встряхивает меня за плечи и зло шепчет:

— Мало, да?.. Лучше, да?.. Я вас отымею, светлая вояжна, отымею во всех ста девяноста девяти позах!..

— Их сто девяносто шесть… — поправляю я и вцепляюсь в него, обхватывая коленями его бедра и чувствуя, как мне в живот тяжело упирается вновь оживший цветочек.

— Плевать!.. Будет еще три новых!.. — он несет меня к кровати, но в темноте спотыкается о перевернутый столик.

Мы падаем на ковер возле кровати, я успеваю выпутаться первой и подняться на четвереньки, чтобы доползти до ложа. Но он истолковывает это как побег и хватает меня за волосы.

— Не пущу! Отымею!.. И буду любить, пока не проникну, пока не овладею вашим разумом! И душой! И выжгу! Выжгу светом всю гниль вашей души!

— Выжигалка не отвалится? — плююсь я в ответ.

Он толкает меня на кровать лицом вниз и задирает рубашку. Проникает в лоно, едва сдерживая рвущуюся ярость. Но двигается ошеломляюще медленно, словно нарочно сводит с ума. Я извиваюсь и пытаюсь ускорить его, но он безжалостно стискивает пальцами мои бедра и останавливается. Это невыносимо. Я кричу и сыплю проклятиями. Он склоняется надо мной и касается губами моей спины, целуя каждый позвонок и сжимая грудь, вернее, символ на ней. А потом вновь приходит в движение, бешено-рваный ритм, упоительно долго, до одури горячо, до судорог, до ощущения каждой вздутой венки на его цветочке. И его взрыв потрясает меня до основания, вырывая на поверхность темных вод Грембела, вызывая к жизни из бездны отражений. И тихое тик-так оглушает и смешивается с его надсадным дыханием.

Кысей дрожащей рукой гладит меня по голове, прижимая к груди, и упрямо шепчет:

— Я все равно люблю… люблю…

— Еще!.. — хриплю я. — Любите еще…

Он кивает, подхватывает меня на руки и опускает на постель, не сводя горящего взгляда, и я тоже не могу отвести от него взора. Кысей целомудренно целует меня в лоб, потом осторожно усаживает сверху на себя. Его ладонь упирается мне в живот, а вторая подталкивает сзади. Я жадно втягиваю его разгоряченную плоть в себя и чувствую, как внутри растет бездна безумия. Сжимаю колени и подаюсь вперед, и мой разум стонет под натиском его сознания, вторгающегося исподволь, ласково и безжалостно. Волна блаженства накатывает и уничтожает, раз за разом, ударяет и отступает, сменяясь невыносимой мукой, возвращается и вновь бьется, пока я не разлетаюсь раскаленными брызгами лавы. Они вдруг застывают, словно крошечные сверкающие осколки зеркал, и парят в пустоте над бездной целую вечность, раскачиваясь, словно подвешенные на тонких нитях игрушки изморозного дерева. Искры висят и пляшут на лучиках света в круговерти сумасшедшего танца любви. Кысей не отпускает, не дает им упасть, но и не дает собраться воедино, вбирая осколки моих отражений в свой разум. Но их слишком много, я понимаю и осознаю это, словно опять оказываюсь где-то и когда-то по ту сторону времени и пространства, за которой все сжимается в одну пульсирующую точку. Я становлюсь чистой возможностью и тьмой ее отсутствия, той самой бездной, в которую уходит и из которой приходит божественный разум. И бездна больше не страшит, я упиваюсь ею, но иной страх овладевает мною. Человек не может вместить в себя бесконечность, лишь ее каплю, а Кысей пытается это сделать, пытается озарить искрой тьму мироздания, пытается остановить мгновение. И его отчаянное желание, его обжигающая любовь, его сумасшедшее фанатичное упрямство ломают основы бытия с каждый поцелуем, с каждым толчком, с каждой лаской… нестерпимо бесконечной… Я умираю и вопреки всему возрождаюсь… Я падаю в водоворот безумия и выныриваю с каждым взрывом блаженства, двигаясь по тонкой грани реальности, по горячему поту наших сплетенных тел и в страсти пожирающих друг друга разумов…

Но вечность закончилась. Цветочек ослаб, как я не старалась удержать его внутри. Кысей уже сонно целовал меня в губы, продолжая шептать любовные нелепости и ласкать символ. А я, словно раненый зверь, поймавший слишком большую добычу и застрявший в ловушке, жадно льнула к нему и была ни в силах отпустить его и убраться во тьму. Я пряталась в его объятиях и терлась щекой о щеку, упиваясь нежным бархатом его кожи. Побрился все-таки… Мой… Никому не отдам… Но неумолимый отсчет времени на настенных ходиках показывал почти три часа утра. Я безнадежно опоздала. Ну и пусть, пусть император поживет еще немного, и я тоже немного побуду живой… Еще чуть-чуть…