Сын Солнца

1

Из долины близ Шибальбы войска атлан двигались в предгорья на северо-востоке ко второму крупному городу Ар Мор — Тулану — в честь которого и была названа вся горная цепь. В отличие от Ши-Баль, Дома Змеиной Мудрости, Тулан был всего лишь крупным торговым центром, поставлявшим в долину красное дерево, камень и рабов из горных деревень. Там же располагался и наиболее мощный гарнизон, предназначенный не столько для защиты крепости, сколько для охоты за красными низкорослыми людьми.

Мрачный, как грозовая туча, акалель ехал чуть впереди отряда всадников, слегка покачиваясь в седле и пытаясь попасть в такт ударам лошадиных копыт. Ему это никак не удавалась — вчера он пил и намеревался сегодня продолжить. Вард укоризненно морщился, но Акхана не трогало отношение слуги к диким выходкам, которые в последнее время позволял себе Принц Победитель. Странная, давящая злость поселилась в его душе с тех пор, как он вместе с Ульпаком выбрался из недр подземного вулкана Шибальбы.

Акхан сам затруднился бы ответить, что именно раздражало и мучило его в последнее время, но кровь акалеля точно взбесилась. Она ныла и бродила в жилах, вызывая то приступы внезапной дурноты, то неожиданные всплески черной ярости, граничившей с безумием. Тогда, акалель, казалось, ненавидел весь свет и готов был голыми руками разорвать в клочья того, кто первым приблизится к нему.

После сравнительно легкого боя за Эман-Альбах, изящный городок к северу от Шибальбы, где располагались женские погребения и многочисленные школы кой, на принца накатил необъяснимый гнев при виде разграбленных могильников. Он без дальних разговоров приказал немедленно казнить всех пленных тольтеков, а заодно и оскверненных ими лунных жриц. Этот дикий поступок акалеля, обычно милостивого к побежденным, а тем более к пострадавшим от рук врага соплеменникам, произвел тяжелое впечатление на войско атлан. Старые соратники Акхана открыто осуждали своего командира, а некоторые боязливо перешептывались, что в акалеля вселился злой дух.

Подобные разговоры только сильнее раздражали принца. По ночам его мучили кошмары. Ему снилось, что он огромными пружинистыми скачками мчится через заросли влажной ночной травы, опустив голову к земле и напряженно принюхиваясь к примятому окровавленному следу, уводящему в глубину леса. После таких картин акалель просыпался весь в поту и уже не мог заснуть до утра. Злой и не выспавшийся он шатался потом по лагерю, придираясь к офицерам и наводя ужас на всех, попадавшихся ему на глаза.

Чтобы заглушить ощущение нарастающей тяжести в середине груди, Акхан пил, не переставая, давно перейдя с легких родных вин на горькую кактусовую отраву, которой пробавлялись тольтеки. Она хоть и отдавала алоэ до тошноты, но била по мозгам не хуже кремневой палицы дикарей и, казалось, выжигала внутренности акалеля вместе с неудобной тяжестью, поселившейся в нем.

Однако утром принц просыпался больным, измученным, с пустотой в голове, напрочь расстроенным пищеварением и страхом, не зашиб ли кого-нибудь в беспамятстве. Он ненавидел себя, ненавидел Ар Мор, ненавидел Варда с его смущенно-сочувственной улыбкой и попытками хоть как-то помочь хозяину.

Наконец, случилось то, что переполнило чашу терпения Принца Победителя. По отношению к самому себе. Надравшись кактусовым пойлом, Акхан спал в палатке, когда его вновь посетило неуловимое, но яркое видение ночной прогулки за добычей. Он вновь мчался по каким-то зарослям, оскалив зубы и втягивая носом острый манящий запах свежей крови. Полная луна стояла над его головой, когда на поляне у озера принц увидел свою жертву — толстого кабанчика, устремившегося было в кусты. Огласив окрестности грозным рыком, акалель рванулся за ним, нагнал одним прыжком, прижал к земле и принялся зубами рвать горло противника. Отчаянно визжа и ломая сучья, кабан завертелся на скользком берегу у самой воды и столкнул-таки врага в озеро. Холодная волна обдала Акхана веером брызг, и принц очнулся.

Он сидел на полу, вцепившись обеими руками в одежду бедняги Впарда, который держал в руках разбитый глиняный кувшин с остатками воды на дне. На раба было жалко смотреть.

— Хозяин, — заикаясь, промямлил он, — хозяин, что с вами?

Акалель разжал кулаки и без сил привалился к кровати. Его грудь тяжело вздымалась, дыхание было хриплым.

— Как ты здесь оказался? — спросил он, наконец, справившись с голосом.

На смерть перепуганный Вард хлопал глазами.

— Я спал как всегда за стенкой, — с усилием выговорил он, — услышал, как вы хрипите, принес воды, а ваша милость накинулась на меня и покусала. — по искривленному лицу толстяка потекли слезы. — Я служу вашему высочеству уже десять лет, за все это время божественный Сын Солнца не только ни разу не ударил своего ничтожного раба, но и не повысил на него голоса. А сегодня… акалель чуть не убил меня. Да простят боги Варду его дерзость, но с тех пор как этот проклятый дикарь бежал от нас, ваше высочество не в себе… оно пыталось загрызть меня!

Акхан потрясенно смотрел на красное от укусов горло раба и в ужасе осознавал произошедшее.

— Вард, — тихо выдавил из себя он. — Меня надо убить и как можно скорее. — принц жестом остановил пытавшегося что-то возразить раба. — Я одержим, одни боги знают, что я теперь могу натворить! Проклятая земля! Наши люди были правы: мы все погибнем здесь. Я только первый.

— Мой господин не прав. — раздался с порога высокий, чуть надтреснутый голос.

Акалель и Вард разом обернулись. Полог в палатку незаметно откинулся, и внутрь шатра скользнула высокая, черная, как ночь, фигура дагомейца.

— Митуса? — в один голос выдохнули принц и раб. — Что ты здесь делаешь?

— Ожидаю. — важно отозвался негр. Он неспешно скрестил ноги и уселся на земляной пол. — Ожидаю пробуждение Зверя. — пояснил гость, понимающе, но без всякого сочувствия глядя на Акхана. — Акалель не прав, говоря, что он только первый. Акалель не прав, думая, что все последуют по его стопам. До него этой дорогой прошли сотни поколений, но на нее вступают лишь избранные.

— Что ты имеешь ввиду? — принц вытер протянутым Вардом полотенцем голову.

Негр взял со стола глиняную лампу и дунул на нее. Слабый огонек погас, погрузив шатер в непроглядную тьму. Затем дагомеец протянул руку к пологу и вновь откинул его, пропуская внутрь ночь с ее бесконечным светящимся небом. Мгла рассеялась, таинственные тени легли на пол и на лица людей, предав им иные, совсем далекие от дневной простоты выражения.

— То, что я собираюсь рассказать, нельзя ни говорить, ни слушать при свете. — Заявил Митуса. — Белые атлан слишком много внимания уделяют удобству, не замечая, как оно отнимает весь мир. Ваши лампы оскорбляют ночь, и она перестает показывать вам свои тайны. Ваши метательные катапульты на слонах отдаляют вас от врага и не позволяют слиться с ним в радостной пляске боя. Ваши корабли встали между вами и морем, не давая вашим телам жить и умирать в зеленой пене, которую вы так любите.

— Митуса, — попытался прервать его облечения акалель, но негр лишь предостерегающе поднял руку.

— Поэтому, когда вы встречаетесь с правдой грозного и могущественного мира, вы либо стараетесь не замечать ее, либо, когда другого выхода уже нет, как сейчас у акалеля, заболеваете, сходите с ума, лишаете себя жизни…

— Прекрати! — не выдержал Вард. — Как ты смеешь насмехаться над господином? — Сын Солнца храбр, он понял, что одержим злыми духами, и предпочитает лучше убить себя, чем повредить другим людям!

— Замолчи, раб. — резко бросил Митуса. В голосе негра прозвучало такое безграничное презрение, что даже раздавленному произошедшим акалелю на мгновение захотелось возмутиться и поставить зарвавшегося дагомейца на место. Но он не нашел в себе сил.

— Заткнись, ты, червяк. — продолжал Митуса, обращаясь к Варду. — Твоего голоса вообще не должно быть слышно в этом разговоре. Если еще раз позволишь себе вмешаться, я разорву тебя на куски. — негр оскалил свои остро отточенные зубы и повернулся к принцу. — Акалель предпочитает убить себя, именно потому что испугался. Ему легче отказаться от жизни, чем заглянуть за ее пределы. Он боится, что поселившиеся в нем духи подчинят его волю. Он желает разрушить свое тело и выпустить их наружу, вместо того, чтоб научиться управлять ими. Стать сильнее за счет их силы и оградить других людей от их ярости!

Акхан был потрясен, подобный путь даже не приходил ему в голову.

— Акалель должен понять, что он — другой — не такой, как все. — кивнул дагомеец. — И живет по другим законам. Таких как он немного, но они есть и несут тяжкую ношу одержимости долгие века и тысячелетия. Боги избрали их тела, как глубокие пещеры, для особенно хищных злых духов, чтоб те не могли вырываться наружу и всегда находились под присмотром. — Митуса перевел дыхание. — Если акалель удостоился чести стать носителем подобного духа, значит он идет по нескончаемой тропе. Большинство вступивших на нее так и остались в самом начале. Все, на что у них хватает сил, это удерживать и контролировать зверя в себе. Акалель пока не научился даже этому…

Акхан судорожно опустил пальцы в осколок горшка и, найдя на дне несколько капель воды, обтер лицо. Все, что он услышал, ни на мгновение не успокоило его. Наоборот, подтвердило самые худшие предчувствия.

— Какого же зверя в себе ношу я? — выдавил он, изподлобья глядя на негра.

— Не знаю точно, но догадываюсь, — Митуса пожевал толстыми лиловыми губами. — Есть люди и целые племена, которые одержимы духом крокодила. Я видел их в низинах Черной реки у себя на родине. Говорят, здесь тоже есть люди-кайманы?

Принц кивнул. Он тоже слышал о народе, уродующем свою кожу шрамами на подобии крокодильей и обитавшем к югу от Хи-Брасил.

— Есть племена, где все женщины могут становиться львицами и охотиться по ночам. Но их ритуалы скрыты для мужчин. Избранные моего народа не только поклоняются леопарду… — негр помедлил. — Акалель знает, что среди тольтеков род Ягуара самый сильный. — Митуса замолчал, выразительно глядя на принца.

— Ты хочешь сказать… — Акхан не мог вслух выразить мысль, пришедшую ему голову, настолько дикой и одновременно похожей на правду она казалась.

— Разве акалель ни чем не обменялся с представителем рода Ягуаров? — осторожно спросил дагомеец. — Разве между благородным Сыном Солнца и полуживотным с гор не произошло ничего, что бросает тень на всех белых атлан?

В тоне негра принцу почувствовалась насмешка. Он заметил, как глаза Варда округлились от удивления.

— Нет, — резко бросил Акхан, — того, что ты думаешь, не произошло, черная скотина! Но произошло гораздо худшее.

— Акалель все-таки продолжает оставаться настоящим атлан. — с едва скрываемым презрением сказал негр. — Когда он в силах и владеет собой, он никогда не оскорбляет таких, как я. Но в слабости человек уже не сдерживает истинных чувств.

— Прости. — принц закусил губу.

Митуса пожал плечами, всем своим видом выказывая полное равнодушие.

— Так что же хуже соития с животным могло произойти у акалеля?

Акхан несколько минут смотрел в черное непроницаемое лицо собеседника, прикидывая, заслуживает ли тот откровенности. Однако принадлежность Митусы к роду Леопарда, его явная одержимость этим зверем и умение усмирять его делали дагомейца для акалеля драгоценнейшим подарком судьбы. Во все м войске сейчас не было человека, способного не то чтобы помочь командующему, а хотя бы разъяснить ему, что происходит.

— Ульпак спас меня, и мы стали побратимами. — наконец произнес принц, опустив глаза. — Кровными побратимами, если ты понимаешь, о чем я говорю.

— Понимаю. — негр молчал целую минуту, затем встал с пола, поклонился акалелю и снова сел. Когда Митуса опять заговорил, его голос звучал серьезно и почтительно, в нем не осталось и тени прежней насмешливости. — Да простит мне Сын Солнца те слова, которые я только что сказа ему о повадках белых атлан.

Принц устало кивнул.

— Если б я знал, что произошло, я пришел бы раньше. Теперь я понимаю, почему приступы одержимости ягуаром у акалеля были столь сильны. Шутка ли получить столько ночной кошачьей крови за раз! Я с удивлением наблюдал, как хворь вместо того, чтоб улетучиваться, нарастает день ото дня. И вот сегодня в полнолуние пришел посмотреть, что же произойдет с Принцем Победителем.

— И что же ты увидел? — с тоской спросил Акхан.

Митуса снова склонил голову.

— Я увидел, как ваше высочество напало на своего раба, и сказал себе: он готов.

— И ты не помог мне? — возмутился Вард.

— Зачем? — пожал плечами негр. — Что значит твоя жизнь по сравнению с рождением Зверя?

Вард обиженно надул щеки.

— Ты все-таки открыл рот, червяк. — Митуса вскинул было руку с остро отточенным костяным когтем на указательном пальце, но принц успел перехватить его за запястье

— Не надо, я не хочу этого. — в слабом голосе акалеля послышались прежние властные нотки.

— Как будет угодно повелителю. — с сожалением отозвался дагомеец. — Но если акалель хочет дальше продолжать разговор, пусть раб уйдет. Митуса не будет делиться тайнами своего племени в присутствии существа, лишенного покровительства родовых духов.

Вард только фыркнул.

— Да будет тебе известно, дикарь, что я родился там, где подобная чушь уже никого не интересует. — слуга осекся, встретив долгий умоляющий взгляд Акхана. Принц явно просил его уйти. С заметной неохотой раб подчинился.

— Я буду здесь неподалеку. — ободрил он хозяина. — Кричите, мой господин, если понадобится помощь.

— Спасибо, Вард, — успокоил его принц, — Не бойся за меня, хуже, чем есть, уже не будет.

Митуса саркастически хмыкнул.

— У белых атлан всегда есть няньки?

Акхан проигнорировал слова негра.

— Так к делу. — сказал он. — Как можно научиться управлять тем злом, которое у меня внутри?

Негр подался к принцу.

— Ты должен научиться жить со своим зверем мирно, заключить с ним договор. Раз в какое-то определенное время — обычно оно совпадает с той фазой луны, в которую человек приобрел одержимость — ты должен добровольно отпускать Ягуара на свободу. Разрешать ему гулять. Для этого он полностью овладевает твоим телом — ты становишься им, а он тобой. Твоя сущность на одну ночь подчиняется зверю. Он совершает все важные для него дела и вновь сворачивается клубком в глубине души. За это он больше не беспокоит тебя до следующего полнолуния. Все остальное время ты властвуешь над ним, потому что после прогулки он обычно сыт и ленив. Но если слишком долго держать его взаперти, как ты делал до сих пор, дух становится голоден, зол и сам пробивает себе дорогу. Тогда возможно все — от приступов безумия, как случилось в Эман-Альбах, до настоящей смерти. Иногда голодный дух так разъярен, что загрызает своего носителя.

— Боги мои! — только и мог произнести принц. — И что же ты мне предлагаешь? Как вступить в переговоры с этой тварью? Подойти к зеркалу и сказать: эй ты, там внутри, вылезай, побеседуем!

— Для этого существуют особые обряды. — без тени улыбки отозвался негр. — Они оттачивались веками и поколениями людей-кошек по обе стороны соленой воды. Конечно, жаль, что твой тольтек сбежал, он мог бы помочь лучше меня, поскольку ты стал носителем именно его родового духа. Но раз его нет, то справлюсь и я. Думаю, что наши обряды не сильно отличаются друг от друга, потому что взывают к одному и тому же Великому Духу Ночной Кошки, лишь принимающему на земле разные облики: у нас леопарда, у них — ягуара.

Митуса пожевал губами.

— Какова была фаза луны, когда акалель приобрел свою одержимость?

— Канун полнолуния. — принц, как зачарованный, смотрел на собеседника.

— Сегодня тоже. — кивнул негр. — Значит будем ожидать следующего. — он удовлетворенно улыбнулся каким-то своим мыслям. — С нынешнего утра не прикасайся к мясу, голод зверя должен стать нестерпимым, чтоб мы смогли выманить его наружу. Готовься.

Не сказав больше ни слова, дагомеец встал и покинул палатку, оставив Акхана в состоянии глубокого смятения. Принцу совсем не улыбалось становиться оборотнем, даже на короткое время. Но, с другой стороны, командующему белых атлан еще меньше хотелось терпеть поражения от невидимого внутреннего врага, с каждым днем все сильнее сокрушавшего его волю. Пока его собственное «я» не будет разделено с духом зверя, он не сможет контролировать самого себя, а значит не сможет управлять армией. Поэтому акалель внутренне был согласен на предложение Митусы.

2

Вард с трудом пробирался в густых зарослях колючих акаций, не зная, правильное ли направление он избрал. За последние три недели болезнь акалеля, казалось ослабла. Несчастный хозяин больше не выказывал злобы и раздражительности, не бросался на людей. Но вялая расслабленность, в которую был погружен принц, беспокоила слугу не меньше, чем прежние вспышки гнева. Акхан мало ел и много спал днем. Зато ночами часто выходил из палатки, садился на землю и, подняв лицо к небу, надолго впадал в оцепенение.

Подобное поведение командующего пугало Варда. С ним принц оставался подчеркнуто добр, и раб замечал в глазах господина жалкое виноватое выражение, отчего ему делалось не по себе. Однако по мере приближения нового лунного цикла, Акхан становился все более отстраненным. Находясь с ним в одном шатре, Вард всей кожей ощущал нараставшее напряжение.

Митуса часто посещал акалеля, особенно по ночам, и за тонкой стенкой шатра толстяк слышал их приглушенные голоса. Чаще говорил негр, принц обычно слушал, пребывая в глубоком безмолвии. И эти посещения, и монотонный голос дагомейца, казалось, читавшего на своем непонятном языке заклинания, не нравились Варду. У толстяка складывалось впечатление, что черный дикарь к чему-то готовит хозяина.

Сами по себе визиты негра не вызывали ни у кого подозрений. Войско атлан уверенным маршем двигалось к северным отрогам гор и уже практически очистило армориканскую долину от красных головорезов. Однако на подступах к Тулану их ожидала встреча с довольно многочисленной ордой тольтекских племен, давно вырезавших гарнизон города и уже около полугода хозяйничавших в окрестностях. Акалель время от времени проводил военные советы и отдавал распоряжения, а поскольку Митуса стал его правой рукой в вопросах обучения воинов, то присутствие негра в шатре командующего воспринималось как само собой разумеющееся.

Два дня назад атлан достигли небольшого городка Томапу, за которым и начинался медленный подъем в горы. Разграбленное поселение было брошено тольтеками совсем недавно. Вероятно, услышав о приближении целой армии, враг предпочел ретироваться в горы и там спрятаться за мощными укреплениями Тулана. Подобное поведение противника не радовало: краснокожие варвары явно собирались с силами. Но акалель утешал себя тем, что тольтеки совсем не умеют вести войну в городах. Крепость Тулан станет первой, которую им предстоит оборонять, и это при условии, что все запасы уже съедены, а стены во многих местах сломаны ими же самими.

Расположив войска недалеко от Томапы, принц отправил в горы лазутчиков, чтоб подробнее разузнать о местонахождении тольтеков. Но на этот раз Митусы не было среди разведчиков. Негр остался подле командующего и, по мнению Варда, что-то затевал. Раба пугало и приближение полной луны, столь много, как он узнал, значившее для дикарей.

Предчувствия толстяка подтвердились, когда сегодня ночью он услышал слабый хруст тростниковой циновки за стеной, где спал акалель, а затем увидел, как две тени выскользнули из шатра и быстро двинулись через лагерь в сторону гор. Помедлив немного, Вард вышел на улицу и на почтительном расстоянии последовал за ними. Он терпеть не мог ночные прогулки, тайны и приключения, всем сердцем негодуя на окружающих, что они не живут себе тихо-мирно, как всю жизнь мечтал прожить он, Вард Тимей, сын купца из Луксы, маленькой колонии Туле на юго-востоке Гипербореи. Похищенный когда-то пиратами и проданный в рабство во враждебный Атлан, Вард быстро привык к новому положению. Прежняя жизнь давно изгладилась из воспоминаний толстяка, возможно, потому что он был тогда слишком мал, но вероятнее потому, что Луксы уже давно не существовало на земле — ее разрушили атлан во время своих бесконечных войн с королем Алдериком — и бежать Варду было просто некуда.

Кочуя из рук в руки вместе в дарами и наследствами, он оказался в доме принцессы Сенуи, и был выигран в сенет ее супругом принцем Акханом у ее брата принца Кавика. С тех пор Вард служил Сыну Солнца в качестве домашнего раба и мог бы поклясться, что за всю жизнь не встречал более покладистого, нетребовательного господина, которому лень было даже как следует наказать слуг. Со временем Вард стал подозревать, что божественное спокойствие Принца Победителя проистекает из его неистощимого презрения к людям. Видимо, акалель был убежден в абсолютной глупости окружающих, а потому и не гневался, считая ниже своего достоинства отвлекаться на подобные мелочи. Как бы то ни было, но жилось у Акхана неплохо и, если б судьба не бросала командующего из болот Хи-Брасила в жаркие пустыни Та-Кем, Вард мог бы благословлять богов за такого господина. Но нет в жизни совершенства! Ячего, чего, а покоя с акалелем не предвиделось.

По натуре Вард был трусоват, и путешествие вдоль разрушенных стен поселка Томапу, из которых до него время от времени долетали завывание и тявканье гиен, не внушало рабу бодрости. Но надо же было следовать за господином! Вард ни на волос не доверял черному дьяволу Митусе. Раз уж такой замечательный и по всему видно благородный воин как Ульпак мог предательски наделить акалеля неведомой хворью, то чего ждать от остальных дикарей? Видно, все они созданы на погибель белым людям! Куда это еще негр может завести доверившегося ему принца? И что с ним сделать?

Мокрый от холодного пота Вард начал неудобный подъем по крутому склону, по которому незадолго до него прошли два преследуемых им человека. Несколько раз хорошенько навернувшись на незнакомых камнях, толстяк выбрался на вершину холма. Перед ним простиралась горная долина, густо поросшая полными подозрительных ночных звуков джунглями. Слава богам, больше не нужно было никуда карабкаться! Но хорошо заметные на открытом пространстве фигуры Митусы и акалеля исчезли за деревьями.

Под ногами у Варда что-то шныряло и копошилось. С отвращением ступая по корягам, раб двинулся вперед. Через несколько минут он остановился, напряженно вслушиваясь в темноту. Ночь была полна пугающими шорохами: кто-то крался за кустами, пружиня на мягких лапах, кто-то сползал по гладкому дереву у самой головы Варда, скользя по стволу чешуйчатым телом.

На лбу у раба вновь выступила испарина. Бедный акалель! Где он теперь? Что с ним? На эти вопросы не было ответа, страна Тимей понял, что заблудился и давно потерял след хозяина. Тяжелая толстая анаконда шлепнулась с ветки у самых ног Варда и, не обращая ни малейшего внимания на оцепеневшего от ужаса человека, уползла в траву. По руке раба от запястья к плечу прошествовал громадный мохнатый паук с целым выводком паучат и переполз на дерево. К счастью для Варда он стоял неподвижно, а то бы рисковал подвергнуться нападению всего, что здесь двигалось, ползало и летало. Раб похолодел от мысли, что поблизости может оказаться не только эта опасная мелюзга, но и какое-нибудь большое хищное животное: пума или ягуар. Кто знает?

Отчаявшийся Тимей уже готов был бросить все и искать путь назад, но темный лес вокруг не давал ему ни малейшего ориентира, двигаясь на который, он мог бы выбраться обратно к склону холма. Что-то крупное, похожее на летучую мышь, хлопая крыльями пронеслось мимо Варда и оцарапало ему когтями плечо. «Беги! Здесь же водятся вампиры!» — мелькнуло в голове у слуги, и в этот самый миг где-то не слишком далеко ударил барабан.

Ритмичный звук, разрезавший тугой влажный воздух ночи, несся слева от Варда, но был явно приглушен подушкой зелени. Раб не слишком хорошо ориентировался по стуку, и поэтому двинулся на бой барабана медленно, выбирая дорогу и надолго застывая, чтобы понять удаляется или приближается эхо.

Не менее получаса он проплутал среди деревьев, прежде чем ветки начали редеть и глазам Варда предстала тесная открытая поляна с раскидистым деревом, ствол которого был зачем-то вымазан белой краской. Под ним у самых корней был разложен небольшой костер, угли которого слабо тлели, придавленные красноватым в отблесках огня медным котелком. С толстой ветки прямо над котлом свешивалась пеньковая веревка с множеством узелков и нанизанными на нее пальмовыми листьями. Она походила на расстегнутое ожерелье, один конец которого был привязан к дереву, а другой опущен в кипящее жерло колдовского сосуда. Кроме листьев, на веревку были надеты какие-то острые предметы, поблескивавшие в темноте. Вард не сразу догадался, что это клыки и когти ягуара.

Скрытый густой листвой раб мог видеть и слышать все, что происходило на поляне, сам оставаясь незамеченным. Даже ветер сейчас дул в его сторону, донося до Варда дым костра и едва различимый запах кошки. Возле огня стоял Митуса, совершенно голый, даже без своей обычной набедренной повязки из шкуры леопарда. Его лицо было закрыто маской из раковин каури. Их нити фигурно переплетались, образуя рисунок кошачьей морды. Дагомеец сосредоточенно стучал в небольшой барабан из полой тыквы, обтянутой с двух сторон пятнистой кожей леопарда. Его тугие мышцы напрягались и перекатывались под лоснящейся от пота кожей, ноги притоптывали на месте, готовые вот-вот пуститься в пляс.

Возле ближайшего куста акации, весь скрытый глубокой тенью, которую отбрасывали ветки, сидел второй человек. В темноте Вард не сразу заметил его. Однако именно ради этого человека, согнувшегося пополам и схватившегося руками за живот как в приступе колик, горел костер и стучал ритуальный барабан. Слугу поразило отсутствующее выражение лица акалеля и его остановившийся взгляд, ясно говорившие, что принц сейчас пребывает где-то в другом месте.

Варево в котелке нестерпимо чадило и, как видно, достигало ноздрей принца, и он с легким грудным постаныванием вдыхал его, с каждой минутой напрягаясь все сильнее и сильнее. Наконец, он больше не смог сдерживать себя, в голос зарычал и пополз к костру. Почти в то же самое время Митуса сорвался с места и, продолжая бить в барабан, закружился по площадке вокруг корчившегося на земле акалеля.

Его танец был беспорядочен и дик, негр крутился, подскакивал, исступленно мотал головой, ни на миг не прекращая бить в барабан. Этот пульсирующий звук отдавался в ушах Варда гулкими ударами крови. Раб оцепенел не в силах оторвать взгляда от быстрых неожиданных движений дагомейца. Казалось, негр сам впал в транс. На его пухлых губах появилась белая пена, буквально клочьями повалившая сквозь тонкие нити каури. Вдруг барабан смолк и в наступившей тишине Митуса без сил рухнул на землю. Казалось, он умер. В его широко распахнутых остекленевших глазах отражалось звездное небо.

Зато по телу акалеля волной прошла дрожь, он резко приподнял голову, его взгляд на мгновение стал осмысленным, и в этот миг Вард совершенно отчетливо увидел большого белого зверя с крупными черными подпалинами на шерсти, возникшего на том самом месте, где секунду назад лежал принц Акхан. Широко зевнув и обежав вокруг костра на подгибающихся с непривычки лапах, ягуар издал рев, сотрясший ночной воздух, и скрылся в зарослях кустов, обступивших поляну.

Вард перевел непонимающий взгляд на грозно темневшее у костра тело негра и отшатнулся. Не смотря на то, что дагомеец лежал без движения, с ним происходили пугающие изменения. В пляске ночных теней раб мог различить только как напряглись и сжались могучие мышцы, да внезапный ночной ветер пробежал по загривку Митусы, шевеля густую короткую шерсть. Еще мгновение и у догоревшего огня в полной мгле вырисовался силуэт нового зверя. Это была крупная поджарая кошка на длинных сухих лапах, привычных к долгому бегу. Леопард встряхнулся, словно после сна, и с ленивой грацией перескочил куст белых рододендронов на противоположном конце поляны.

Несчастный слуга так и остался стоять в своем укрытии — совершенно один, напротив колдовского места. Со всех сторон его обступала ночь. Он не мог двинуться вперед из боязни навлечь на себя гнев духов, разбуженных черным волшебством дагомейца. Как идти назад Вард тоже не знал. Он давно потерял дорогу и пришел сюда на звук барабана. Но теперь, когда стук смолк, а негр с акалелем исчезли, оставалось столько одно — дожидаться рассвета.

3

Легкими пружинистыми скачками Акхан мчался над землей. Его лапы почти не касались травы, а тело трепетно ликовало и жило каждой мышцей, каждым суставом и каждой каплей быстро струящейся крови. Он весь казался себе тугим сплетением жил, грозно поющим при новом прыжке.

Такого ощущения акалель не испытывал никогда. Он был благодарен Митусе за новое острое чувство свободы и абсолютной власти над тихим ночным миром, которое дагомеец подарил ему сегодня. Нечего было бояться и изводить себя сомнениями! Вот оно счастье — затаенное желание каждого человека выйти из своего тела, стать кем-то совсем другим, вершить все вокруг по своему усмотрению. Право на большее. Вот, что в эту ночь открыл для него негр. Преодоление в себе человека с его слишком длинными, непонятно куда заводящими мыслями. Мир прост и прекрасен. В нем можно петь и кататься по мокрой траве, можно прыгать до неба и… тут ягуар испытал приступ сводящего кишки голода и остановился.

Запахи — как никогда острые, упоительные, благоуханные, яркие, как краски. Они были новы, воспринимались иначе, чем прежде. Потный дух звериного тела казался самым ароматным и сладостным из всех — он обещал пищу. Если, конечно, это не крупный самец, а молодой, готовый к короткому бою тапир. Охотничий азарт охватил Акхана. На время ягуар полностью заглушил в нем остатки человеческих ощущений. Найти в примятой траве след, осторожно красться по нему, не спугнув даже спаривающихся на листьях ночных бабочек — это было верхом совершенства!

Наконец, раскосые желтые глаза кошки увидели слабое движение в осоке у небольшого лесного ручейка, заваленного камнями и образовавшего затон. Средних размеров тапир с легким стуком копытцев по каменистой россыпи у воды наклонился к источнику. Каким-то необъяснимым чутьем Акхан знал, что сейчас еще не время для прыжка. Пусть зверь подойдет ближе, пусть нагнет голову и начнет пить, тогда… В нужный момент лапы сами оторвались от земли и ягуар почувствовал, как его когти заскользили по гладкой прочной шкуре тапира, не причиняя ему никакого вреда. Если мгновенно не сомкнуть челюсти на загривке врага, зверь сбросит и обязательно растопчет нападающего! Но нет, ягуар мощной хваткой вцепился в шкуру тапира и со всей силой своего тела придавил добычу к земле.

Зверь рухнул на бок, забил ногами, пытаясь вырваться. В этом положении очень опасно было разжимать зубы, но открывалась единственная возможность вцепиться в горло и разом закончить борьбу. Ягуар не думал, не прикидывал, не колебался. Он сделал то, что должен был сделать. Его клыки один раз неудачно лязгнули в воздухе, но уже вторая попытка была последней. Пьянящий вкус горячей живой крови привел зверя в неистовство, и он со всей силы вгрызся в горло добыче…

Белый ягуар был сыт. Сыт впервые за много бесконечных голодных дней. Он разорвал брюхо жертвы и с наслаждением выел все внутренности. Потом долго пил из затона и лежал под луной на серых, опутанных лианами валунах. Его тело стало тяжелым и сонным, глаза слипались. Зверь знал, что после короткого отдыха он отволочет тело тапира в кусты и хорошенько спрячет от чужих глаз. Потому что это была его охота и его добыча. Веки закрылись сами собой. Но округлые маленькие уши зверя продолжали ловить тихие шорохи ночи, а черные ноздри вздрагивали от малейшего нового запаха. И запах возник.

Он сразу насторожил Акхана, хотя был невнятен и слаб, как пыльца с цветка, примятого лапой. Вместе с ним или вернее чуть позже него долетел и звук. Чьи-то легкие сильные лапы, такие же мягкие и когтистые, как у ягуара, крались по той самой тропе, которой пришел к водопою Акхан. Кто-то большой и грозный, похожий на него самого, шел сюда. Шел, чтобы убить соперника. Это зверь почувствовал сразу. Может быть в погоне за добычей он нарушил границы чужих владений? Он прикончил тапира, по праву принадлежащего хозяину этих мест? И теперь тот жаждет наказать чужака и присвоить себе его добычу! «Но это моя добыча!» — шерсть дыбом встала на загривке ягуара, он прижался передней частью тела к земле и осторожно отступил в заросли, желая для начала рассмотреть врага, а уж потом вступать с ним в схватку.

Луна светила ярко. На гребне каменной россыпи возник силуэт большой кошки. Не такой как Акхан — более крупной и поджарой. Ягуару не нравилось также и то, как осмысленно и грозно поводил в разные стороны головой враг. Еще секунда, и леопард заметил противника. Прятаться дольше не имело смысла. Легким прыжком враг соскочил с камней и с ленивой грацией двинулся к зарослям. Кажется, он был уверен в своей победе.

Стуча себя хвостом по ребрам, ягуар вышел ему на встречу. С минуту звери смотрели друг на друга, и что-то осмысленное читалось в их желто-карих глазах. Наконец, леопард прыгнул первым, а его противник неловко откатился в сторону, он был слишком сыт и тяжел для схватки. Ягуар грозно замурлыкал с легкими рыкающими переливами, как бы предлагая врагу повременить со схваткой. Но леопард, кажется, не настроен был мирно принять извинения чужака за нарушение охотничьих границ. Он продолжал наскакивать на Акхана и в следующем нападении полоснул его когтями по лапе. Это вывело ягуара из себя. Что ж, если он желает драки, он ее получит!

Акалель прыгнул, но его прыжки были короче и тяжелее, чем у врага. Высоко вскинув лапу, леопард задел противника за незащищенное брюхо, а сам ягуар неловко приземлился на камни позади врага. Однако это была последняя неудача Акхана в схватке. Разозленный видом и запахом собственной крови, белый зверь оттолкнулся всеми четырьмя лапами от земли и на мгновение повис в воздухе. Потом он камнем упал на спину леопарда и изрядно располосовал ему шкуру. Громко рыча, кошки катались по земле, нанося друг другу тяжелые удары лапами. Морды обоих были в крови, клыки то и дело лязгали у самого горла противника, промахиваясь мимо желанной цели.

Перед налитыми злобой глазами ягуара все время мелькал какой-то обрывок нити с ракушками, болтавшийся на шее врага. В следующем броске леопард сумел придавить Акхана к земле, но тот, подняв лапу, ударил нападавшего по морде и, зацепив когтем, порвал драгоценную веревку. Раковины с тихим стуком отлетели в кусты. Леопард проводил их тревожным взглядом. Одновременно Акхан ощутил, как хватка врага на мгновение ослабла. Он вывернулся из-под более мощного тела противника, опрокинул его навзничь, вскочил на грудь и одним ударом лапы, в который ягуар вложил всю свою силу, свернул ему шею.

Долгий, почти человеческий крик разнесся над ночной поляной. Рычание зверя перешло в хрип, и глазам взмокшего измученного схваткой ягуара предстало дикое, неправдоподобное зрелище. Пятнистый желтый враг, минуту назад бившийся как и положено кошке когтями и зубами, вытянулся, почернел и облез. Вместо него у ног ягуара лежало нелепо изогнутое тело негра. Дагомеец еще дышал.

При виде этой картины в душе ягуара шевельнулось что-то смутное, подавленное, чужое. Пробудившееся сознание принца Акхана взяло верх над звериным естеством.

Митуса лежал, запрокинув голову, его шея была сломана. Из глубоких ран на груди и боках сочилась кровь. Кровавая пелена застилала глаза негра. Затуманенным взглядом он посмотрел на неуверенно приблизившегося к нему врага и вдруг хрипло расхохотался.

— Ну и влип же ты, парень. — с трудом выговорил он. — Лучше бы ты дал себя убить.

Ягуар издал короткий жалобный рык и тронул дагомейца лапой.

— Ты хочешь знать, зачем? — толстые губы негра искривила усмешка. — Мне приказали, еще дома, в Атлан. Как приказали Тикалю и этой девочке Лальмет, которая пыталась убить тебя. И еще многим, очень многим. Видишь, какая идет охота. Так что ты — мертвый зверь. Сегодня или завтра — какая разница? — дагомеец закашлялся кровью, его голова беспомощно стукнула о землю. — Причины же мне не известны, акалель. Разве Лунному Кругу задают вопросы? Ты сам не осмелился нарушить их приказание и осмотреть армию перед отплытием. Что же говорить обо мне — последнем воине из Дома Леопарда. Мне было обещано, что взамен за твою смерть атлан уйдут из земель моего рода, что леопарды больше не будут служить белым собакам!

«И ты поверил? — с грустью подумал акалель. — Когда же и кому люди Лунного Круга говорили правду? Зачем могущественным, как само море, детям Атлана бросать пусть и маленький клочок Та-Кем, населенный такими отличными воинами? Тебя обманули, мой глупый Митуса. А ты обманул меня»,

Но вслух он ничего не мог сказать. Только заскулил, подняв морду к нему.

— Оплакивай же свой жребий, акалель. — слабеющим голосом произнес негр. — Ибо так или иначе я выполнил поручение. Я умираю, но и ты больше не вернешь прежнего облика. Пока ты валялся под кустом, призывая дух Ягуара выйти наружу, я сжег твою одежду. Теперь ты больше не станешь человеком — таков ритуал.

Душераздирающий рев раскатился над лесом. Такого вероломства акалель не ожидал!

— С каждым часом в тебе будут исчезать все прежние воспоминания. Ты уже почти забыл себя, когда охотился за тапиром, и только мое появление вернуло тебе способность мыслить по-человечески. Ненадолго. Скоро ягуар совсем возьмет верх, ты будешь жить как зверь и умрешь как зверь, а однажды твоя белая шкура украсит хижину какого-нибудь дикаря-охотника. Прощай.

Долгий, полный гнева и отчаянья рев был ему ответом. Но Митуса уже ничего не слышал, глаза негра остановились, губы сложились в победную улыбку. Возможно, он видел в этот миг счастливую охоту сыновей леопарда в бескрайних саванах Дагомеи, свободной от бесконечных облав белых атлан и их алчного желания власти над всеми, кто не похож на них.

Шкик сидела, поджав под себя ноги, и не отрываясь глядела в хрустальный череп. Несколько дней назад она сообщила брату, благородному царю Ульпаку Капаку, что намеревается провести полнолуние в храме Ягуаров в долине между двумя горными кряжами к юго-востоку от поселка.

Две новых жены повелителя, Имахеро и Денаке, со всеми почестями сопроводили верховную жрицу ягуаров к месту молитвы и были готовы служить ей там, но Шкик отослала их вместе со стражей и носилками, сказав, что проведет время одна. На попытки брата возразить, девушка с улыбкой ответила, что здесь ей не только не угрожает никакая опасность, но и более того: ожидает величайшее счастье, как для самой жрицы, так и для всего рода ягуаров. К этому дню Шкик шла всю жизнь.

Внутри темноватого святилища, сложенного из базальтовых блоков, царила прохлада. В массивный квадрат двери светила почти полная, беременная луна. Шкик улыбнулась и снова взглянула на шар, лежавший у нее на коленях. «Все так, — прошептала она, — все так, как должно быть, а теперь прошу тебя, матерь Шкик, прародительница Ягуаров, приведи его к этим стенам».

Негр был прав. Какое-то время Акхан оглашал окрестности диким ревом и в отчаянии кидался на камни, но потом устал, лег на землю и уже через час не мог хорошенько вспомнить, от чего так выл и бесновался недавно. Он был сыт, более того — к туше тапира прибавилось тело еще одного врага. Ягуар оттащил дагомейца в те же кусты, где лежала его первая добыча и предусмотрительно забросал листьями и землей, орудуя сильными задними лапами.

Теперь его охватило странное смутное желание. Есть он не хотел. Но испытывал беспокойство и томление. Что-то необъяснимое властно подняло его с камней, заставило бросить уютную поляну у источника и погнало дальше на север. Ягуар искал кого-то. Кого-то точно такого же, как он, но другого. Совсем другого. С сильными лапами и мягкой шерстью, о которую можно было бы долго тереться нижней частью живота.

Он нашел его часа через два быстрого бега по извилистым каменистым тропам. В распадке меду двумя холмами. У странной пещеры с плоской крышей и мрачно темневшим входом внутрь. На ступеньках у этого непонятного сооружения сидела золотистая, как луна, самка ягуара. Прекрасная и грозная в своем ослепительном совершенстве. Рисунок ее тела был мягок, а черные узоры на шкуре необычайно ритмичны. Так и хотелось взглянуть, какой танец исполнят эти пятна, когда она встанет и двинется к нему.

Акхан огласил окрестности победным ревом, и согнанная со своего места ягуариха ответила ему тише, но призывнее. Да, они сошлись вместе на ступенях и закружились в долгом танце, вскидывая лапы, ударяя и покусывая друг друга. Она оказалась сильной и нежной, она пахла ночной землей и теплом желанного тела, белый без подпалин мех ее живота благоухал так сильно, что сводил ягуара с ума.

Луна заливала площадку перед квадратной пещерой, на которой кувыркались звери, но самка неумолимо отступала внутрь своего каменного убежища. Акхан сначала хотел позвать ее к ручью, на свою поляну, чтоб показать добычу и подчеркнуть силу и храбрость. Но ягуариха желала здесь и сейчас, что вполне устраивало и его. Завтра они отправятся туда и, если ее пещера действительно лучше, чем его ручей, перенесут туши тапира и человека под эти камни.

Свившись в большой клубок, звери катались по плитам храмового пола, испещренным многочисленными рисунками, недвусмысленно изображавшими соитие женщины с ягуаром — великой праматери Шкик с ее божественным супругом.

Два неровно вздрагивающих пятнистых тела успокоились и затихли только на гладком камне посреди храма. Всепоглощающая радостная полнота поглотила их, затопляя тела бескрайним наслаждением. А затем слабость на широких крыльях подняла ягуаров над землей и, мерно покачивая, понесла в благоуханный рай мягкой травы и сочной молодой дичи.

4

Акхан проснулся от яркого света. Солнце било в широкий квадрат двери и падало ему на лицо. Кошмарные видения вчерашней ночи разом встали перед стряхнувшим сон сознанием. Принц рывком поднял руки к глазам и, убедившись, что видит настоящие человеческие пальцы, с облегчением вздохнул. «Приснилось. — усмехнулся он. — Взбредет же такое в голову!»

Акхан повернулся на другой бок и застонал от боли. Все его тело было исполосовано ягуарьих когтей. Одни борозды были глубокими, походя на отметины после битвы с врагом. Другие — легкие игривые царапины — не причиняли особой досады. Но было и еще кое-что, встряхнувшее акалеля сильнее боли в руках и ногах. Прямо напротив него на широком плоском камне спала женщина ослепительной, прямо-таки нечеловеческой красоты. Он мог поклясться, что за всю жизнь не встречал ничего подобного. Хотя странная незнакомка и не относилась к расе белых атлан, она казалась совершенной. Черты ее лица не были грубы, как у большинства тольтеков. Напротив, в них светилась какая-то трогательная беззащитность в сочетании со странной, словно не своей, волей. Мягкие черные волосы рассыпались по холодному камню. На запястьях и щиколотках женщины поблескивали широкие золотые браслеты с изображением оскаленных ягуарьих морд. На стройной шее висело ожерелье из нефритовых когтей того же зверя.

— Сын Солнца, наконец, проснулся? — сказала она, широко распахнув черные блестящие глаза. Ее голос был мягок и тепл.

Женщина говорила на том примитивном атле, которым пользовались тольтеки, и акалель должен был отметить, что Ульпак знает язык белых атлан лучше. Вспомнив о своем бывшем пленнике, принц вспомнил, кого ему так неуловимо напоминает лежащая рядом незнакомка. Она явно была в родстве с ягуаром, и это не потому что все тольтеки похожи друг на друга. «У него есть сестра. Я помню, он говорил», — подумал акалель.

— Ты Шкик. — уверенно сказал принц, садясь и протягивая к женщине руку. — Ульпак рассказывал о тебе.

— Шкик польщена. — девушка улыбнулась. — Божественный Сын Солнца знает ее имя.

— Где мы?

— В храме Ягуара.

— Мы были вместе? — прямо спросил акалель. Судя по тому, как Шкик опустила голову, хитро поглядывая на него исподлобья, и зашлась тихим смехом без тени смущения или раскаяния, вывод акалеля оказался правильным.

— Ты очень красива. — сказал Акхан, осторожно коснувшись ее плеча. — Я не жалею о случившемся. Но, ради Атлат, как все это произошло? Я ничего не помню!

— Ничего? — снова засмеялась Шкик. — Совсем ничего?

Акалель должен был признать ее правоту. Обрывки каких-то воспоминаний дикой пляской проносились в его голове. Бег ягуара по ночному лесу, охота на какого-то зверя, битва с леопардом… Акхан похолодел. Митуса!

— Черный человек лгал, — прочитав его мысли, ответила жрица. — Не намеренно. Он исполнил свои ритуалы, но не знал наших.

— Да, но он сжег мою одежду. — растерянно произнес принц. — И сейчас я должен был бы оставаться зверем.

— Здесь особая земля. — покачала головой Шкик. — Не такая как за соленой водой. Разве не белые атлан говорят, что все, взятое в Ар Мор, должно быть тут и оставлено?

— Да, — протянул акалель. — Мы так говорим о золоте и рабах.

— Но это касается всех даров красной земли. — улыбнулась жрица. — И духа Великого Ягуара, который ты носил в своем теле, тоже. — она поудобнее устроилась на камне и приложила руку к груди Акхана. — Соприкоснувшись с душей Сына Солнца, зверь научился обуздывать свою злобу. А после того, как дух Ягуара был возвращен роду ягуаров, акалель стал свободен от него.

И верно — Акхан больше не ощущал тяжести в середине груди. Чувство громадного облегчения охватило его.

— Род ягуаров должен измениться, очиститься от злобы. — продолжала Шкик. — Для этого должен был измениться и сам Ягуар. Сын Солнца вернул его другим. И сразу обрел свой человеческий облик.

— Как вернул? — не понял Акхан. — Я не видел Ульпака, не разговаривал с ним. Его кровь все еще течет по моим жилам… — он осекся, потому что на лице Шкик возникло скучное терпеливое выражение.

— Мужчины отдают иначе. — разъяснила она и многозначительно похлопала себя по животу. — Теперь Шкик носит дух Великого Ягуара. По-другому, чем ты — как носят женщины. Придет время, и Шкик отдаст его людям. Царь-ягуар с солнечной кровью осветит жизнь своего народа и сумеет сдержать то темное, чем полна эта земля. Без помощи Сына Солнца это было бы невозможно.

У самого входа в храм послышался шум, и принц вскочил, по привычке хватаясь рукой за воздух с левой стороны бедра. Но меча у него не было. Он стоял совершенно голый напротив двери и лихорадочно соображал, чем бы защитить себя и Шкик.

Звуки костяных флейт раздались совсем близко, на самых ступенях, и в храм вступила процессия тольтеков в ягуарьих шкурах и колышащихся перьях. Она несла богатые дары — ткани, одежды, раковины и золотые безделушки. Впереди важно вышагивал Ульпак, разукрашенный столь пышно и недвусмысленно, что не оставалось сомнений в его царском достоинстве.

— Шкик думала, Ульпак придет завтра. — зевнув, сказала девушка, обращаясь к брату. — Но и сегодня уже пора. — она грациозно соскользнула с камня и пошла навстречу процессии с таким достоинством, словно и не была заспанной исцарапанной девчонкой, которую сородичи застукали на рассвете в постели с чужаком.

В отличие от нее, Акхан испытывал крайнее смятение. Не слишком-то приятно стоять совершенно голым под серьезными взглядами целой толпы вооруженных и убранных перьями тольтеков сразу после того, как ты всю ночь провел с сестрой их властелина.

К крайнему удивлению акалеля, стайка женщин, выпорхнувшая из-за спин воинов, поднесла Шкик какие-то свернутые ткани, бусы и еще бог знает что, и принялась с глубочайшим почтением облачать свою непроницаемо величественную госпожу.

Стоявший впереди остальных Ульпак сделал своим сопровождающим знак, и они двинулись к Акхану тоже с какими-то свертками и перьями в руках. Через несколько минут он был облачен с головы до ног в алые тканые накидки из тончайшей шерсти ламы и вешен золотом, как статуя Тота в дагониссом храме. Справившись со своей одеждой, Шкик подошла к нему, взяла принца за руку и вновь поднялась к алтарному камню. Она громко провозгласила что-то, обращаясь к толпе. Акхан мог перевести ее слова примерно так: «Ягуар воплотился» или «Ягуар вернулся».

После чего все столпившиеся в храме тольтеки, включая повелителя, опустились перед Шкик на колени, а она в свою очередь повернулась к Акхану, преклонила колени перед ним и коснулась лбом его правой ноги.

Не смотря на всю испытываемую неловкость, принц не прервал церемонии, прекрасно понимая, что собравшиеся здесь люди чествуют не его лично, а очень древние и очень важные для них ритуалы. От осознания их сути он слишком далек, чтоб демонстрировать свое мнение, никому здесь, кстати, неинтересное.

Шкик встала первой, сделав остальным знак покинуть храм. Вместе с ней под сводами святилища остался только Ульпак. Он подошел к принцу и обнял его, как только спина последнего тольтека скрылась за дверью.

— Шкик говорила, что акалель придет сюда, но владыка ягуаров не верил. — широко улыбнулся он.

Акхан отметил, что Ульпак теперь называет себя иначе, чем при их первой встрече. Итак, он встал царем.

— Ульпак хочет, чтоб его божественный брат отправился с родом ягуаров в Тулум и там отпраздновал свой союз с верховной жрицей Шкик.

Акхан едва сдержал усмешку. Не спросясь его согласия, командующего белых атлан, незаметно, но уверенно женили на тольтекской дикарке, пусть и очень знатной! При этом сам акалель не имел ничего против, прекрасно сознавая, до какой степени подобный брак мало значит в его судьбе. Он не располагает собой и завтра покинет Ар Мор, ничего не взяв с собой — ни золота, ни слуг, ни тем более жены…

И все же на мгновение Акхан испытал жгучее, мстительное удовольствие, когда представил себе, как вытянулись бы лица трех его остальных жен — принцесс из домов Сенуи, Нефертари и Шеба — если б они узнали, что их благородный супруг заключил союз с дикой, плохо говорящей лысой обезьяной. Ведь именно так представляли себе тольтеков в Атлан!

Выйдя на солнце, Акхан с удивлением обнаружил привязанного к ближайшему дереву Бэса, который залился сдержанным ржанием, приветствуя старого хозяина.

— Акалель хочет получить назад свою лошадь? — со старательно скрываемым сожалением осведомился Ульпак.

Принц смерил его долгим взглядом.

— Раз уж ты его украл и ничуть не раскаиваешься, то владей им на правах моего выкупа за невесту.

Лицо ягуара расплылось от удовольствия.

— Но акалель по крайней мере поедет до Тулума верхом, как подобает Сыну Солнца? — в голосе тольтека слышался легкий испуг. С тех пор, как он явился в поселок на Бэсе, и конь сбросил прежнего владыку в пропасть, у его соплеменников сложилась уверенность в том, что только Ульпак, по праву своей богоизбранности, может ездить на чудовище.

Акхан без труда понял друга. Четвероногий неизвестный зверь явно стал у тольтеков символом царского сана.

— Пусть царь отправляется верхом. — сказал принц. — А Сын Солнца слишком намял себе бока за минувшую ночь, чтобы путешествовать в седле. Думаю, в носилках Шкик для меня найдется место.

5

Процессия двинулась в путь, весело позвякивая гроздьями разноцветных раковин и встряхивая охапками радужных перьев.

— В Тулуме акалель найдет еще один сюрприз. — сообщил Ульпак, поравнявшись с носилками своей сестры.

— Скажи сейчас. — устало попросил Акхан. — Понимаешь, в последнее время у меня произошло слишком много сюрпризов. Большей частью неприятных.

— Акалель боится за свое сердце! — расхохотался тольтек. — Пусть не пугается. Владыка ягуаров говорит о Варде. Ульпак нашел его вчера в лесу, толстяк спал прямо на гнезде анаконды, раздавив все яйца! — ягуар залился долгим смехом. — Хорошо, что змея еще не вернулась домой с охоты! Ульпак благодарен Варду и не хотел бы его смерти.

К полудню процессия добралась до поселка и под радостные крики жителей вступила в ворота.

«Мило, хотя чуть провинциально, — подумал про себя принц, — наверное, не стоит столь нарочито утыкивать тын головами врагов, а в остальном — люди как люди». Ему вдруг впервые пришло в голову, что здесь, в этой глуши на краю света, среди однообразного моря джунглей, за месяцы и месяцы пути от шумных городов, войн и внутренних распрей большого мира, будет расти и вырастет законченным дикарем его сын. Он будет бегать и играть за черными базальтовыми стенами этого поселка, который покажется ему самым большим и могущественным, каким действительно является на плоскогорье Тулан. Он с молоком матери впитает убеждение в превосходстве людей-ягуаров перед остальными родами. И в один прекрасный день станет царем этой жалкой дыры в полной уверенности, что на всем свете нет ничего лучшего. А окружающие его люди будут завидовать такой поистине божественной судьбе!

Впервые Акхан задумался о своей ответственности за капельки жизни, которые он, походя, разбрасывает везде, где появляются войска белых атлан. Сколько у него детей? Нет, правда, сколько? Такой ход мыслей очень не понравился акалелю, потому что был продиктован не атланской половиной его характера. Пусть о таких детях думают их матери и роды их матерей! Сын Шкик принадлежит роду Шкик и Ульпака, но никак не роду самого принца Мин-Акхана, роду Тиа-мин. К его роду относятся только дети его сестер! Сколько раз акалель одергивал себя, когда начинал думать об отпрысках своих жен, рожденных от союза с ним, а не с другими мужьями.

«Сколько можно путаться в родстве! Все из-за моей гиперборейской крови. Извращенец! — принц поморщился. — Как все там, на севере! Они-то не больно задумывались о твоей судьбе, где ты вырастешь и кем станешь! Алдерик даже поклялся убить тебя как живое свидетельство измены жены. Тоже извращенец! Вот еще один, кому нужна моя смерть. Кажется, я удовлетворю всех, только если покончу с собой! Кстати, тоже гиперборейская печать — атлан не убивают себя по своему усмотрению, атлан кладут голову на алтарь».

Его раздраженные мысли были прерваны появлением Варда, который со счастливыми причитаниями бросился к носилкам господина. Опершись о плечо старого слуги, Акхан не без труда вылез на улицу. Глубокие царапины от когтей леопарда причиняли ему много беспокойства.

— Ну хватит, хватит, я, кажется, жив и больше не буду на тебя бросаться. — ободрил он Варда.

Во дворце гостей ждал обед и отдых. Ульпак представил акалелю семь своих ден, старшие из которых — Имахеро и Денаке — прислуживали верховной жрице Шкик. По праву божественного брата царя ягуаров и его гостя, Акхан мог выбрать себе любую из них, но, поблагодарив Ульпака, отказался, выразительно глядя на Шкик. Девушка шепотом сказала ему, что он сделал правильно. По законам гостеприимства Ульпак не мог поступить иначе, но все его жены уже беременны от царя.

— Кроме того, — молодая жрица высокомерно улыбнулась, — проведи акалель ночь с одной из них, и неизвестно, чьим считать будущего ребенка. Возникнет путаница с наследованием. А так, — царевна похлопала себя по еще плоскому смуглому животу, — только Шкик носит кровь Сына Солнца и дух Ягуара в одном чреве. — она гордо вскинула голову. — Ульпаку наследует сын Шкик, взяв за себя дочь одной из его младших жен. Правда, Имахеро?

Имахеро и Денаке, находившиеся рядом с царевной, серьезно закивали, разливая вино и раскладывая маисовые лепешки.

«Боги, как все сложно! — подумал Акхан. — Вот и у них очень запутанная система родства».

— А кто является самой старшей женой Ульпака? — осторожно осведомился он.

— Шкик, конечно! — возмутилась такой непонятливости девушка. — Царь ягуаров и великая жрица образуют божественную пару, обеспечивающую сохранение родового духа-покровителя в полной неприкосновенности. Разве не везде так?

— Я попробую объяснить завтра. — со вздохом сказал Акхан. — Если подумать, то у нас происходит тоже самое, только еще сложнее, потому что родов гораздо больше и царей тоже…

— В одном поселке живет несколько родов? — удивилась Шкик. — И царей?

— Ну в общем это очень большой поселок. — попытался выкрутиться Акхан. — И царей, правда, много, но верховный один. Словом, золотко мое, можно я поем?