Единственный выход 10. Надежда

— Абонент не отвечает или находится вне зоны покрытия сети. Благодарим вас за то, что пользуетесь услугами нашего оператора. Вы можете подключить недельное тестирование услуги «прозвон» или оставить голосовое сообщение после третьего сигнала…

Ларт нажал отбой. Даже если оба эти обуреваемые благими намерениями и избыточным энтузиазмом придурка (ох, их бы энергию да в мирных целях! город осветить можно!) свои рабочие коммы и не оставили где-то в конторе (а с них станется, параноики хреновы!) или по дороге не выбросили (а вот это уже вряд ли, за служебный инвентарь потом отчитываться, шеф три шкуры спустит), то сейчас они уже действительно вне зоны покрытия. На полицейских коммах стоит жесткий блок — никакой работы в роуминге, никаких спутников. Только локалка, только внутригородская полицейская сеть.

Оставлять сообщение бесполезно — они его прослушают, только когда вернутся. А тогда уже Ларт и сам им выскажет все, что думает об излишне инициативных и деятельных подчиненных, гадящих на начальственную малину и спускающих в канализацию тщательно продуманные и уже почти что реализованные планы. Лично выскажет. Возможно, даже с применением аргументов физического характера, для большей доходчивости. Нет, ну надо же быть такими придурками, просто зла не хватает! А все почему? Да потому, что некоторые слишком много себе думают. И себе, и о себе! Вместо того, чтобы спокойно поговорить, как и пристало нормальным умным взрослым людям. Все обсудить, прийти к консенсусу… Игры в песочнице, вашу ж мать! Непримиримая борьба за совочек.

Ларт сплюнул горчащий окурок. Смял пустую пачку. Надо же, и когда успели кончиться? Не заметил. Во рту было мерзко и гадостно. Почти так же, как и на душе. Потому что если кому тут и надо что объяснять с применением фрагментарного рукоприкладства к начальственной морде, так это самому Ларту. Потому что если тут кто и виноват — так это ты, Ларри. Ты и только ты. Во всем.

Ибо начальник. Значит, в ответе. Мог бы и сам, между прочим, психа вчера не праздновать, а не метаться потом, как очень хорошо все продумавшая и просчитавшая ошпаренная кошка. Просто взять этих двоих оболтусов за шкирятники, уволочь хотя бы в курилку и там и поговорить, если в кабинете тебе тошно это делать было под немигающим рыжим взглядом. А, впрочем, почему двоих? Троих волочь надо было. И эту рыжеглазую сволочь в первую очередь, и похрен, что он не курит. Кофе бы подержал, скотина. Кофе-то он пьет.

И договорились бы обо всем. И устроили бы все — вместе. И тревогу бы желтую раньше запустили, если — втроем-то. Так ведь нет же… Одному хотелось героем побыть, да, Ларри? Типа один ты тут такой весь в белом, зорро-немовый защитник униженных и оскорбленных, а остальные просто так, погулять вышли. Ты ведь о них даже и не вспомнил, если честно, ведь правда, Ларри? Ты ведь уверен был, что они просто пойдут домой. Может быть, напьются. Но останутся в стороне. И не пострадают, если вдруг тебе не повезет. Ты типа как лучше хотел, уверен в этом был, что так будет лучше. Что один, мол, справишься. А они все будут тихо-мирно стоять в сторонке и дожидаться.

Ты ведь именно так где-то краем сознания и думал, правда, Ларри? Что они просто уйдут. По домам. Или в бар. После такого. И будут просто ждать. Сам, между прочим, не смог, а они — уйдут. И ведь ни на секунду даже стыдно не было за мысли такие. Что ж ты так плохо о людях-то думаешь, Ларри? О своих, между прочим, людях…

Не удивляйся тогда, что преподносят они тебе сюрпризы, от которых горчит во рту, словно от подмокшего табака.

Но главная твоя вина ведь даже не в этом, Ларри. И ты и сам отлично это знаешь. И старательно прячешь ее за более мелкими, обычными, почти извинительными маленькими полувинками. Человеческими и вполне простительными такими. Потому что ту, главную, простить нельзя.

Ты трус, Ларри.

Ты просто струсил. В тот, самый первый день, когда в ваш участок привели нового кибера с приметными глазами цвета ячменного пива. Ты мог настоять на том, чтобы хозяином первого уровня прописали именно тебя, как положено по инструкции для полевых командиров. Ты мог бы наплевать на вежливость и субординацию и потребовать выполнения правил. В законе прописано — выньте и положьте! И срать на намеки шефа, что так типа лучше всем. Не лучше. Уставы писаны кровью.

Как бы сейчас все было просто, если бы ты тогда настоял! Но ты не стал. Не захотел связываться, спорить, идти на принцип и настаивать. Подумал — а ну и ладно, чего там. Пусть. Решил, что и так сойдет. Работе ведь не особо мешает, а это главное… Так вот — не сошло, Ларри. Не сошло.

И самое паскудное, Ларри, что за твою трусость (за твою ошибку! опять!) наказан снова не ты и умирать придется опять-таки не тебе.

Да, все еще может обойтись. Ребята вполне могут успеть. Если Маньяк получит чип хотя бы за полчаса до прилета дексистов — за Сволочь можно не волноваться. Умелым и шустрым пальчикам Маньяка (тем более что в последнее время их еще и двойной комплект, ну да, годы идут, растем, братушки!) Ларри, не задумываясь, доверил бы собственную жизнь. Собственную — да…

Ребята действительно могут успеть. И Маньяк справится. Да и Линн вроде как что-то там обещала придумать, помнится, а она тоже слов на ветер обычно не бросает. Да, у них у всех может все получиться. Только это ровным счетом ничего не значит.

Потому что это — твоя ошибка, Ларри. Тебе и расхлебывать.

Выбросив пустую пачку, Ларт захлопнул колпак флайера и аккуратно поднял машину со стоянки. Это была не его машина, и к тому же она совершенно не годилась для того, что он задумал: слишком легкая. Ничего, в Новобокайде полно неохраняемых стоянок, а времени до девяти достаточно. Ларт был уверен, что найдет то, что надо. Обязательно найдет.

Иначе и быть не могло.


Надежда — паршивая штука. Когда ее нет, жить становится намного проще. Умирать тоже. Это ли не высший апофеоз свободы, когда тебе больше нечего терять и не на что надеяться? Не надо надеяться. Ни на что. Никогда. Надежда ничего не дает и только мешает, лишает сил и спокойствия, лишает холодной уверенности. Лишает гордости.

Случится что-то хорошее? Отлично. Не случится? Нормально. Если ты не надеялся, что оно случится, не ждал — ты и не огорчишься. Пытка надеждой — одна из самых страшных, на ней ломаются многие. Люди, конечно же. Люди. Киборги слишком расчетливы для надежды.

Бонд повторял себе это снова и снова. Да, никто не спорит, примерять на себя человеческие маски бывает приятно. Но глупо танцевать на граблях и попадаться на свойственные людям эмоции и стереотипы. Особенно на такие, о существовании и всей вредоносности которых ты отлично осведомлен. И о том, к чему они приводят — тоже. Глупо и так по-человечески нерационально.

Но надежда жила — где-то глубоко внутри. Крохотная, почти невесомая, но все же живая, теплая, дышащая. Трогала тонкими лапками оголенные нервы, заставляя сердце стучать с перебоями. Расправляла тонкие крылышки, щекотала ими горло изнутри — так, что все время хотелось откашляться. Мерзкая штука она, эта надежда.

Надежда жила, когда двое людей вот тут рядом говорили о небывалом, как о чем-то, само собой разумеющемся. Словно иначе и быть не могло. И искренность била под дых, потому что была под сотку. У обоих. Они действительно не понимали — а что в этом такого? Оба. Для них это было так же естественно, как дышать — никто ведь не задумывается о том, стоит ли делать следующий вдох? А потом один из них сказал: «Ты только глупостей не наделай!» — и они оба шагнули за дверь… А надежда осталась.

Надежда жила, когда бонд стоял у окна, положив ладони на подоконник, и высмеивал сам себя. За эту самую надежду и высмеивал — глупую, нерациональную, ни на чем совершенно не основанную. Весь предыдущий опыт подсказывал (да что там подсказывал — в голос орал!), что надеяться не на что. Глупо. Нерационально. Люди лгут. Даже когда сами себе верят.

Ну что они смогут, эти двое? Даже если они не врали.

Ладно, ладно! Они не врали, глупо обманывать собственный детектор, они были искренни более чем на восемьдесят процентов каждый. Причем при суммировании почему-то получалось не сто шестьдесят из двухсот, как бонд предполагал изначально и как было бы вполне логично, а сто восемьдесят из все тех же двухсот.

И бонд несколько миллисекунд не мог сообразить, в чем тут подвох. А потом до него дошло.

Двадцать процентов. Максимальная погрешность восприятия. Он сам ее выставил, не собираясь играть в поддавки и давать глупой надежде лишнего шанса. Они были целиком и полностью на его совести, эти двадцать процентов, и суммирование доказало это как нельзя лучше. То самое суммирование, которое он сделал, когда перестала помогать мантра об отсутствии надежды и смысла, на грани веселой истерики сделал, исключительно чтобы лишний раз доказать самому себе собственную же правоту.

Доказал, называется…

Надежда жила. Даже когда ушел Ларри. Потому что Ларри не виноват — он пытался. Искренне пытался. И искренне же расстроился, когда не получилось.

Надежда жила, когда на дом напротив легли первые солнечные лучи, загудел лифт и на этаже начали хлопать двери. Зарычала кофемашина, перекрыв звонкое хихиканье секретарши и ломающийся басок кого-то из оперов. Надежда жила.

А потом по стене дома напротив неторопливо скользнула изломанная рельефом архитектурных украшений тень, знакомая такая тень с характерным изгибом заостренных крыльев — над крышей их высотки разворачивался, заходя на посадку, флайер «DEX-компани».

Надежда пискнула и умерла…

Загрузка...