Глава 5. Стальные семена

Еще не проклюнулись стальные семена, посаженные в горячий пепел моим отцом, когда на Орлином перевале заморгали сигнальные костры. Заклинатели хунну зализали раны, укрывшись за вечно тлеющим берегом Мэотийского Понта. Недаром сказано, что золото ломает и стальные ворота. Хунну дождались подкреплений, посулами и крадеными драгоценностями они купили дружбу персов, наших исконных врагов.

Дука Закайя сам проверил, как сидят на сыне чудесные валахские доспехи. Мне шел десятый год, я вырос вдвое, но гибкий панцирь вытянулся вместе со мной. Короткий меч по ночам звенел от голода, а щит я научился метать так, что разрубал им в полете утку.

– Эгемон, твой сын еще слишком юн… – пробовал протестовать евнух Исайя.

– Для пути самое длинное – это ворота, – напомнил ему отец.

– Дука, пардус нападает спереди, а трусливый пес – сзади, – нашептывали хироманты. – Остерегайся родичей…

– Мой сын не родился командовать гаремом, – засмеялся дука.

– Если он умрет, убей и меня, – просто сказал брату друнгарий Лев.

– Буря не трогает малые деревья, – серьезно ответил дука. – Она вырывает с корнем и ломает лишь высокие.

– Эгемон, держи сына вдали от теплой воды, – произнес непонятную фразу склавенский гадальщик, волхв Неждан. – Берегись больной отроковицы, не позволь ей целовать ключицы твоего сына.

Отец нахмурился, придворные льстиво рассмеялись. Как можно утонуть в летних степях? Даже Мэотийское море, за которым окопались хунну, кони проходили, не замочив всадников.

И разве можно представить, чтобы сына дуки целовала какая-то больная девчонка? Кто ее ко мне подпустит? Даже моя мать лишь единожды обняла меня. У воинов ее народа существовал простой обычай – мальчик следовал в поход за отцом, если мог без стремени взобраться на коня. Я же третий год легко засыпал в седле.

Стратиг выстроил войско в масличной долине, между Орлиным перевалом и хребтом Плакальщиц. По центру, как положено, стояли тяжелые скутаты, до колен укрытые кольчугой и зубастыми щитами. Глубина первой линии достигала двенадцати рядов. Блистали шлемы, увенчанные султанами конского волоса, сияла сталь наколенников и латных рукавиц. По флангам разместились лучники в кожаных куртках, пращники и копьеметатели, набранные из ополчения.

Вторую линию образовала самая грозная сила – конные катафракты. За спиной каждого висел круглый щит, украшенный гербом Херсонеса. Плащи и попоны коней разделялись по цветам трех полков, квартировавших в цитадели. Первые ряды лошадей были закованы в шипованные латы. Всадники держали копья и палаши, задние ряды готовились натянуть луки.

Отец не делал смотр войск, пока из Алустона и Горзуита не подошли резервные легионы. Отрядами дальнего охранения, которым назначалось брать врага в клещи, командовал турмарх Авдий, давний соперник Закайи. Единорогов привел кир Леонид, человек, чудом избежавший мести отца. Он громче других кричал на синклите про Свиток и незаконнорожденных выскочек. Однако конюшни и посевы стальных зерен он содержал в образцовом порядке.

– Эгемон, свежие ростки только проклюнулись, – напомнил он, кривя щербатый рот, – мои хироманты советуют ждать месяца Чумы, тогда мы ударим всей силой!

Кир Леонид не лгал. Если бы император не отобрал весь прошлый посев для войны с халифатом, у нас хватило бы единорогов, чтобы перекрыть перешеек.

– Ты говоришь, как отважный муж, – скрывая ехидство, отвечал Андрус Закайя. – Однако свинья и во сне видит ячмень. Степняки не станут ждать, пока мы соберем жатву.

В глубоком тылу стратиг расставил колесницы с сифонами, снятыми с боевых кораблей. Друнгарий флота Лев Закайя пожертвовал половину живого огня, оголив столицу с моря.

Повинуясь барабанам сигнальщиков, армия пришла в движение. Земля дрогнула под единой поступью тысяч. От воя голодной стали у меня в теле запела каждая жила. Отец улыбнулся, он доверил мне нести личный штандарт. Когда передовые полки втянулись в ущелье, на рукавицу вестовому сел орел с известием. Добрую новость мгновенно разнесли по нумериям, солдаты встретили ее радостным ревом. Сам император в далеком Золотом Роге смотрел в Небесный глаз, и уже отдал приказ выслать на помощь сорок дромонов. Еще двадцать дромонов, набитых ополченцами, спешили из Порты. Из Трапезунда летела тагма свирепых грифонов. Дука Закайя повелел передать трофееносному, что припадает к его стопам и восхищается прозорливостью владыки. Но мне отец сказал иное.

– Удобно бросать камни в злодеев с верхних этажей, сын мой. Золотой Рог берегут сорок тысяч копий, еще столько же воинов на кораблях, и вдвое больше наемников из числа нелюди. Столица как всегда избежит крови. Если готы не выставят нам в помощь своих псов, Мэотийское море нам не удержать.

Мне исполнилось десять, но моими забавами были отнюдь не крашеные лошадки и деревянные топоры. Едва открыв глаза по утрам, я видел живую карту империи, и находил на ней изменения. В битвах с наставником я замещал проигравших стратигов прошлого, впитал их ошибки, их глупую спесь и нелепую отвагу. Я рано усвоил, что правит спокойно не тот, кто сидит на остриях копий, а тот, кому поют гимны на площадях.

– Но старец Германарих – наш враг, – в споре с отцом я невольно произнес имя вечноживущего, которым пугали младенцев от вершин Армениака до галльских чащоб.

– Готы наши враги, но не сегодня, – Андрус поднял палец, и шесть тысяч солдат пришли в движение. – Я снял кандалы с дюжины его князей, я предложил ему крепость Тарс в нижнем течении Дуная. Если старец не выступит с нами заодно, хунну прорвутся в Таврию, и обратят в пепел всю пшеницу, которую так ждет император. Как заметил великий, жребий брошен.

Речь Андруса не всем пришлись по нраву. Слова уже готовились вывернуть наизнанку и обвалять в грязи. Я ощущал затылком ропот вельмож. Но правда, как хорошее зеркало, отражает лишь одной стороной. Невозможно не замечать сотен торговых кораблей, приседающих в волнах, набитых до отказа. Суда Херсонеса дважды в год увозили в Золотой Рог пшеницу, масло, кожи, вина и прочие товары, в которых так нуждалась империя.

На третий день марша рычащая туча скрыла свет. Это садились на скалы грифоны Трапезунда. На каждом по три наездника. Наши воины на всякий случай укрылись щитами, зубы на которых скрежетали и впустую грызли воздух. Для них ведь нет разницы, свой или чужой. Дука Закайя угостил соратников в своем шатре. Стоя в седле, я крепко сжимал отцовский штандарт. Проходя мимо, гордые портийцы салютовали. Уставшим грифонам кинули сотню баранов.

Едва заполыхал Звездный крест, хироманты вскрыли печень черного быка. Известия не порадовали стратига. Хунну применили новое колдовство. Мэотийский Понт стремительно мелел, превращаясь в зловонное болото. Легкая конница степняков получила преимущество, дромоны Льва Закайя не могли ударить с юга через пересохший пролив.

Человеку даден один рот, но два уха, чтобы больше слушать, нежели говорить. Андрус Закайя собрал совет и выслушал всех. Я смеялся, не разжимая губ. Слишком хорошо я знал своего отца. Как и следовало ожидать, он поступил вопреки смыслу. Он приказал наступать ночью, раскинув резервные полки на три полета стрелы.

Когда алая заря лизнула плюмажи всадников, мы увидели врага. Надвигалось бескрайнее серое полотно, вскипающее, заполнившее морской горизонт. Ханы кочевий ждали от нас глухой обороны, но просчитались. Грифоны ударили плотным трезубцем, оставляя в туче конницы глубокие рваные борозды. Грифонам завязали глаза, чтобы избежать мертвящих взоров василисков. Первые ряды скутатов метнули копья и выставили щиты. Загрохотали барабаны. Гвардейские нумерии перестроились в острые клинья, пропустив сквозь себя бешеную конницу хунну.

В бой вступили наши всадники. Кони по щиколотку вязли в грязи, черный дым стелился над горящим тростником. Нумерии дрожали, но сдерживали натиск. Войско кочевников вздымалось над передовыми фалангами, как морские валы. Они бились, и откатывались, осушая болота сотнями трупов. Не нами сказано, что война есть родитель всего, но в тот день родитель был воистину жесток.

Отец приставил ко мне шестерых, чтобы защитить штандарт. Мне пришлось поднять щит. Спустя короткое время его стало трудно держать, из-за веса воткнувшихся стрел.

Запели трубы, но единороги не могли пробраться через глубокую грязь. Зато вперед двинулись колесницы, в которые впрягли по шесть закованных в латы коней. Они обходили противника широким полукругом. Андрус Закайя ждал под белым флагом, вражеские стрелы втыкались вокруг него колючим частоколом. Некроманты без устали творили заклинания, спинами ветров оберегая ставку от опасностей.

Наш левый фланг был смят, легкая пехота отступала, теряя дротики и остатки мужества. Андрус ждал. Конь под ним фыркал и кусал шипы на грудных латах. Моих ушей достигла переливчатая дробь, барабанщики отдали приказ резервным полкам. Турмарх Авдий пустил две тысячи свежих солдат сквозь ряды отступавших, измотанных пехотинцев. Не успели еще доложить о бегстве на правом фланге, как вдали полыхнуло.

Друнгарий Лев протащил колесницы насколько возможно вперед, мостя дорогу копнами сухой травы. Кочевники смеялись над его потугами. Очень скоро их смех застрял в глотках. Сифоны выплюнули струи огня. Селитра, земное масло и липкий жир сделали свое дело. Огонь тек, как текут полчища муравьев, не замечая потерь, не внемля жалости. Правый фланг кочевий дрогнул, вместе со степняками попятились персидские сасаниды.

Андрус Закайя поднял палец. Ударили баллисты. Пылающие бочки прочертили в вышине имена героев. Там, где взорвались снаряды, земля спеклась с кожей врагов. Закайя поднял второй палец.

Турмарх Леонид развернул скучавших единорогов на север и погнал их вдоль кипящих нефтяных гейзеров, в обход моря. Лишь теперь соратникам отца стала ясна его хитрость. Под ударами живого огня многотысячная конница хунну свернула к северному краю болот. Со своего места я видел золотые ханские шатры, видел, как рваным полумесяцем растекались полки степняков, их было много, слишком много. Я видел, как гибнут у земли последние грифоны, успев собрать богатую жатву. Первая линия нашей пехоты распалась на части, пропуская конницу. Кони едва брели, вытаскивая ноги из гор серых трупов. Лучники давно побросали луки, дрались топорами, стоя по колени в кровавой жиже.

– Эгемон, турмарх Василий просит подкрепления! Дайте ему мантикор, без них не одолеть василисков!

– Стратиг, у наших баллист кончаются заряды! Мы не можем подвезти, телеги вязнут в болоте!

Сквозь лязг железа почти не пробивалась барабанная дробь, Андрус все чаще посылал вестовых. Один из наших некромантов свалился замертво, вражеским колдовством его голову разорвало в клочья. На несколько секунд я ощутил, как ослабла защита, в шатер воткнулись горящие стрелы, но ученики Дрэкула тут же сомкнули ряды. Вражеские копья опять ломались в воздухе.

– Эгемон, они подняли горгулий!

– Эгемон, друнгарий Лев потерял половину колесниц, нужен еще огонь!

Дука Закайя рассчитал верно. Армия хунну шарахнулась от огня к сухому северному берегу. Три десятка единорогов Леонида все равно не сумели бы их затоптать, но наши катафракты получили короткую передышку. Потери с обеих сторон были ужасны, разведка докладывала, что с востока идут свежие полки персов, наперерез им спешило ополчение из Боспора. Все реже слышалось низкое гудение баллист, посылавших ковши с огнем в гущу врага. Я крепко сжимал штандарт.

И тут Многоликая обернулась к нам со сладкой улыбкой.

– Готы идут, готские псы! – пронеслось по рядам резерва.

Воистину, лучше поздно, чем никогда. Германарих принял наш временный мир. Далекий северный берег покрылся черными точками. Сперва их было немного, но вот они покатились, точно злобные термиты, сбиваясь в кучи, сбиваясь в рычащие реки. Двухголовые воколакусы, каждый размером с низкорослую лошадь хунну, выращенные из клыков вечного старца. Никто из ныне живущих не видел Германариха, с ним бился еще дед моего деда, то оттесняя полчища готов в степи Скифии, то отбиваясь у самых стен Херсонеса. Никто не видел, где он сеет свои выпадающие клыки, но крови для полива ему требовалось столько, что пленные никогда не возвращались в свои деревни. В отличие от стальных семян, подаренных когда-то грекам царем Колхиды, зубы Германариха не всходили отважными единорогами. Они рождали лоснящихся двухголовых псов, или же лютых оборотней, одолеть которых не могло лучшее дамасское железо. Кир Дрэкул считал, что посев нежити не колосится на человеческой крови, им требовалась редкая черная кровь демонов, поэтому нежить не кидали в бой. Они составляли личную охрану старца.

За стаями двухголовых воколакусов показались волнистые ряды готской пехоты. Их построение обычно вызывало смех у столичных вельмож. Еще бы, толпы яростных дикарей в шкурах, с дубинами и бронзовыми топорами. Впереди, увенчав головы рогатыми черепами, скакали их вожди, такие же жадные до сырой печени врага, как и кочевники-хунну.

Наблюдая, как встают дыбом две волны варваров, я впервые усомнился в словах наставника Дрэкула. Может, времена и впрямь потекли быстрее, если великая империя Золотого Рога берет в союзники нечисть?

К вечеру сигнальщики сыграли отбой. Крылья падальщиков закрыли небо над стонущим морем. Горе побежденным! Были срублены целые рощи, чтобы одеть в шейные колодки восемь тысяч хунну. Их грузили в тетрадромоны, как мешки со щебнем. Половину пленных Андрус подарил готам. В столицу полетело донесение о победе. Император, скрепя сердце, объявил дуку Закайя триумфатором.

Два года никто не вспоминал о смешном предсказании волхва. Я прыгал с мачты дромона в кипящее море, я проплывал под днищем сразу трех баркасов, я дрался с киром Львом под водой. Было ясно, что старик волхв ошибся. Вода любила меня.

И вдруг вождь готов, ужасный Германарих, потерявший в той битве почти всех двухголовых псов, прислал отцу встречный дар – сотню северных невольниц.

И горе ворвалось в наш дом.

Загрузка...