Свиток проклятых

Глава 1. Месяц голода

Меня хотели убить задолго до рождения.

Первый крик я издал в месяц Голода, в четную ночь, когда у птенцов гарпий режутся зубы. Придворные хироманты угадали в этом дурной знак, ибо известно, что четные голодные ночи сильны женским колдовством. Повитуха макнула мою крошечную ладонь в кровь матери, и приложила к серому платку. Развернув платок, дука Андрус Закайя понял, что обрел наследника, и на радостях кинул гарпиям пленных хуннских вождей. По канону Херсонеса, белый платок младенцу не полагался, ведь моя юная мать не родилась в цитадели. Ее купили в горах далекой Ивирии за пять талантов самоцветов.

За год до того, отец похоронил очередного хилого отпрыска, исторгнутого гнилым чревом его супруги, благородной Авдии. Отец справил тризну и на три дня замолчал, ибо искренне горюет лишь тот, кто горюет без свидетелей. После завязал глаза седыми косами, зажал в зубах плеть, и на коленях вошел в пещеру весталок. Сколько ударов он вытерпел, не знает никто. Весталки предрекли, что наследника подарит женщина, от света которой Андрус Закайя вполовину ослепнет и которая не сможет разделить с мужем смех. Искать избранницу требовалось по ноздрям. Следовало порвать на части нижний хитон отца, и подносить эти куски самым дорогим девственницам из варварских родов. Та, чьи ноздри затрепещут и потянутся следом за запахом вельможного пота, достойна любых уплаченных денег.

Гадальщицы разбавили патоку надежды ложкой желчи. Тот, кто ждет доброго гонца, сказали они, дождется и худого. Отец не понял, он был согласен на все, лишь бы штандарт Закайя вечно блистал над воротами Херсонеса. Андрус позабыл, что всех нас ждет единая ночь, и с вечностью не стоит играть в кости.

Четыре посольства отправились в подмышки мира, туда, где лгут путеводные карты. Первое посольство погибло в хищных лабиринтах Двуречья. Привезли лишь трех прекрасных девиц, одну с медным, другую с песочным, и третью – с древесным оттенком кожи. Каждая из варварских княжон собрала лучшее, чем могла похвастать ее раса, каждая не понимала ни слова на языке империи, и никто, кроме книжников, не понимал их языка.

Шла война, с севера накатывались орды кочевников. Как верно замечено ромеями, крепкий мир достигается лишь войной. Император вновь даровал моему отцу жезл стратига, и два легиона пеших новобранцев, которым полагались земельные наделы на границах степи. Над куполами цитадели полыхали ведьмины огни, в ущельях жирели стервятники, рыба кидалась на берег, не в силах дышать кровью. Дука Закайя вернулся из похода без руки. Пока некроманты выращивали ему новую руку, дивная наложница с кожей цвета горчичного дерева, завяла и превратилась в щепку. Виновных не нашли. Отец снял кожу с палатинов, не сумевших ее сберечь. Остались две невесты.

Дука Закайя разделил ночи с той, чье лицо светилось, словно песок с берегов Дымного понта. Хранители времени четырежды спускали воду в недельных колодцах, но чрево прелестницы сжигало семя моего престарелого отца. Когда чужестранка начала смеяться шуткам господина, пятидесятилетний стратиг поверил автору «Илиады», изрекшему, что всякое прекрасное недолговечно. Дука понял, что проигрывает битву с вечностью. Доселе точно не известно, повинна ли в случившемся его первая жена Авдия из рода Авдиев, но недаром говорится, что женская месть подобна холодному блюду, что едят на третий день. Шпионы сообщали, что братья Авдии утром носили щедрые дары первосвященнику, а вечером заливали кровью жертвенные чаши. Скифские пастухи в таких случаях говорят, что хитрый телок берет вымя у двух коров. Что поделать, в отличие от дуки Херсонеса, у аристократов подрастали жадные до власти сыновья.

Андрус очень любил девочек, моих старших сводных сестер. Тем утром он умылся молоком, лично разжег курильницы у ступней Многоликой, и помиловал, осужденных на казнь воров. Дука послал за дочерями, и двумя племянниками, взял их за руки, и поднялся на лобное место, перед обсидиановой статуей Быка. Желоба для стока крови пересохли впервые за много лет, народ трепетал, каменная глотка истукана гудела от жажды. Андрус не привык ждать, но терпеливо стоял, пока его бледная, прозрачная от гнева супруга не показалась на парадном балконе. Севаста Авдия скрипела зубами, ведь гнев от безумия отличается лишь краткостью. Дука говорил тихо, однако слова его свинцовыми каплями падали в уши горожанам. Его речь записывали три писца, языком плебса, рубленым слогом воинов и вязью Мертвой империи. Глядя в глаза супруге, наместник Таврии озвучил то, о чем боязно даже молчать. Если сеть колдовства упадет на его новую жену, обещал властитель, вечно голодный Бык напьется родовитой крови Авдиев.

Как известно, буквы плебеев принято сеять слева направо, слога воинов глотают сверху вниз, как удар секиры, и только язык Мертвой империи ветвится, даруя ряды толкований. Так случилось и с речью моего отца, сохранившейся в дворцовой библиотеке. Гораздо позже, в ночь, когда мне зашили пуповину, хироманты сдули пыль с кожаных переплетов, поставили напротив страниц зеркало, и прочли в нем то, что не посмели передать вслух. Воистину, кто посмеет заявить льву, что пасть его зловонна?

Стратиг перевез уцелевшую наложницу в бастион Иллирус, родовое имение дедов. Башни Иллируса не отбрасывали теней, ведь из вечернего сумрака сучили пряжу весталки. На заре паутина, оплетавшая лабиринты стен, получалась столь прочной, что удерживала внутри кокона кусок времени. Таким образом, защитники бастиона всегда выигрывали день у любого неприятеля. Ворота крепости снес еще прадед прадеда Андруса, владевший заклинанием Лабиринта. К чему ворота, когда стены, высотой с мачту океанского парусника, змеятся и текут каждую ночь?

Закайя приставил к девушке немых служанок, и выпустил из подвалов женского двора мантикор. Едва дневной свет сменился тьмой, он выпил кубок мужской мандрагоры, положил под язык засахаренную ягоду и вошел к моей будущей матери. Как принято у новобрачных Херсонеса, он держал в левой руке единственное оружие – крошечный нож для шнуровки корсета. Едва властитель разрезал на груди моей будущей матери шнуровку, его глаза ослепило медное сияние. По коврам спальни заполыхали огни, так светилось в полумраке тело его возлюбленной. Сбылось предсказание – глаза стратига потеряли половину силы. Закайя попробовал развеселить жену, но чужестранка не улыбнулась ни одной его шутке. Ее ноздри дрожали, как у охотившейся пантеры.

Хранители времени дважды спустили недельный уровень воды, когда ушей стратига достигло мрачное известие. Опять война, восточная граница гнулась под ударами кочевников хунну, еще недавно поклявшихся беречь ворота империи. Когда степняки скормили мирный договор своим тощим свиньям, мой будущий наставник Фома осмелился побеспокоить отца на его личной войне. Послушай, дука, сказал книжник Фома, мы поручили волку стеречь наших овец. С большим трудом Андрус вырвался из медного плена, облачился в дубленую кожу саламандры, и убедился, что похудел почти вдвое. Андрус смотрел в Небесный глаз, внимал доносам нетопырей, зубы его скрипели. Стратиг наблюдал, как по дорогам и без дорог громыхают полчища хунну. Впереди везли заклинателей с зашитыми веками, ведь только слепцы способны приручить василисков. От мертвящего взгляда ручных змеев гибли птицы и осыпалась в прах степная трава.

Стратиг гонял вестовых, пригоршнями раздавал приказы, но мысленно оставался с той, что навсегда отобрала его смех и половину зрения. В день, когда отец покидал бастион, произошло то, что вначале приписали колдовству моей будущей матери. Лабиринт стен внезапно явил непослушание, и едва не задавил в гранитных жерновах кортеж властелина. На самом деле, лабиринт задавил наемных убийц, посланцев знати.

Но месть снова пришлось отложить.

Просвистела ледяной крошкой зима, наступил месяц Голода. Гонец из цитадели сменил трех коней, прежде чем перед ним засияли походные штандарты Таврии. К весне полки тяжелых катафрактов продвинулись далеко на север, но окончательно извести степняков не сумели. Стратиг Закайя допрашивал пленных вождей, когда ему подали серый платок с отпечатком детской ладони. Он возрадовался и скормил несговорчивых хунну гарпиям. Но радость дуки была недолгой, ибо следом за добрым гонцом из облака пыли явился худой.

Прознав о том, что родился наследник, хироманты поднялись в дворцовую библиотеку. Они поставили зеркало перед папирусами, и стали читать тайную вязь Мертвой империи задом наперед. Дука Закайя позабыл, как год назад, на форуме Быка отхлестал супругу короткой речью, каждое слово которой сочилось ядом. Яд пропитал полузабытый язык ромеев и вернулся новым смыслом, который никто из ученых не посмел озвучить.

Всего пара строк. Мой отец прочитал перевернутые строки, кинул послание в огонь и вышел из шатра, чтобы никто из турмархов, командиров железных полков, не видел его глаз. Андрус вспомнил то, что забыл в пещере весталок. У вечности всегда выпадают лучшие кости.

Вот они, строки.

«Если же не настигнет смерть Мануила Закайя, сына Андруса, до его совершеннолетия, то суждено ему вскрыть Свиток проклятых»

Я – Мануил Закайя, и вот главная причина, по которой меня хотят убить.