Сумерки Зверя

Глава 8. Дым Валлгалы

ИЗМЕНА!!!

Нашлась, отыскалась таки крыса, черная душонка, польстилась на обещанную награду, звон серебра заглушил слабосильной совестенки голосок, открыл ворота города пред толпами дикарей лесных кланов. Те, буйные, вонючие, с визгом и криком ворвались и благодарно, ворота открывшего, почина для, надели на рогатины. И началась резня.

С нахрапу смяли, удушили второпях собранные линии оборонцев. Растеклись по улицам.

Лесные невежи, в заболотных чащах, окромя веточных шалашей, других жилищ не видавшие, добротные дома Гильдгарда равняли горным пещерам. Ломали варвары двери, гурьбами вваливались в метеные светлицы. Грязными ступнями марали половицы.

Знакомые только с подстилкой из жухлых листьев, да завонявшейся шкуры, восторгались пуховым перинам с подушками. Как замечательно – в окошко вывесить, ножом распороть, потрусить! Снежной метелью раздувалось по улицам годами скопленное.

Дурачье неподмытое, обгадив светлые покои, приняло очаг, за лесной костер. Разбросало головешки по всем полатям, да побежало на верхние этажи, от огня скрываясь. Выло на крыше в дыму и пламенных вихрях, докуда, с кровлей вместе, в горнило, в геену огненную не провалилось.

Дрогнули войска земли Нодд. Еще бы – в городе семьи остались. Одни. И стаи дикарей.

В воротах народ столпился, давит друг друга, отчаянно прется. Приободрились битые супостаты. Хороший им шанс представился – в спины ударить.

– Помнут наших. – обратился старый Ингренд, предводитель волчьего клана к своему лорду. – Знать пристала пора послужить тебе, как присягались в горном распадке. Попридержим супостатов.

– Придержим схизматов. – Тверд в вере лорд Хорстемптонский, рыцарь Хейгар. – И нам пристало свое исполнить. Пред вратами останемся.

– Моим орлам в городских закоулках не провернуться. – Сенешаль Короны сзывал латную конницу. – В чистом поле помирать приличней. До встречи в Валлгале, сэр Сигмонд!

– До встречи в Валлгале! – Рявкнули удальцы-кирасиры.

– До встречи в Валлгале! – Волки опустили копья.

– До встречи в Валлгале! – Хорстемптонцы пришпорили коней.

– До встречи. – Отсалютовал Даесвордой витязь Небесного Кролика. Гильда тригоном идущих на смерть осенила.

Айсбергом в бурлящих водах, прорезались верные присяге сквозь толпища басурманские.

Покуда не истаяли.

С пеплом и гарью опускалось на улицы безумие.

Кланы, забыв под какими знаменами на рассвете встали, припомнили древние файды, старинные обиды. Давай друг друга рубить. Взбесившиеся поморцы не давали спуску всем лордам.

Гильдгардцы мстили лесным дикарям. Страшно мстили. За одно, доставалось и беженцам.

Те, отвечали.

Байские тумены грабили еще сохранившееся. Между собой передрались. Передрались и с разбойничьими ватагами. Тем тоже добычи возалкалось.

Варяги с покон века к чужому добру корыстны. Да мешают нукеры с ворами. Кроши их!

Бестолковость резни.

Ангел Небесный, гвардии полковник Виктор Петрович Приходько присутствия духа не терял. Лично руководил обороной на главном стратегическом направлении. Вместе с уцелевшими ингельдотовцами и прибившимися к ним ратниками, прикрывал основной проход к центру города, к замку Сигмонда, к Гильдгардскому храму Кролика-Предтечи.

Широкую улицу перегородили наспех собранной, баррикадой. Позади нее на некотором отдалении, опытный командир, силами отмобилизованных жителей, возводил второй ряд укреплений, запасную линию обороны.

На соседних крышах разместил лучников, каждому назначил сектор обстрела, строго наказывал: – Боеприпасы зря не расходовать. Не палить в божий свет, как в гривну. Бить наверняка.

Распределил бойцов на улице, выстроил боевым порядком, чтоб мечники с копейщиками не путались, друг другу не мешали, а, наоборот, дополняли, умножали силу обороны.

Для себя, велел вдовице Ингельдотовой принесть свежее белье. Скинул изодранный в сече, грязный и окровавленный спецназовский камуфляжный комбез, переоделся в чистое. Поверх белой рубахи накинул, так выручивший его, бронежилет. Повесил на шею, давно не нашиваемый, нательный крест. Обнял вдовицу, трижды расцеловал.

– Ну, иди к своему первосвятейшему, здесь тебе не место.

Земно поклонилась вдовица Ангелу, поклонилась воинству. Прощаясь, осенила полковника знаком тригона. А тот, вдовицу перекрестил и сам на храм Гильдгардский перекрестился.

Ратники, оборотясь в след уходящей, тоже поклонились, каждый на себя светлый знак тригона наложил.

А на другом конце улицы уже показались неприятельские дружины. Баррикада ощетинилась копьями, воины умело смыкали строй непреодолимой фалангой.

Приходько оглядел свое поредевшее войско, взглянул на надвигающиеся полчища басурманов. – Не робей братцы! Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Живы будем – не помрем! Враг не пройдет! Но пасаран!.

Вдруг заметил прижавшихся в страхе к стене, невесть как затесавшихся среди ратного люда, бродячих скоморохов.

– А ну, мазурики, давай плясовую! Давай, кому говорю! Наяривай!

Скоморохи дали. Залихватским коленцем вступила дудочка, мелодию подхватила свирель, задорно зазвенели колокольцы. Забубенная, бурлацкая напевка разгульно закружилась над редутом.

Приходько посручнее перехватил булаву, примерился. Разнес в щепы туркополовскую голову.

Лорд Грауденхольдский наконец отловил Скорену. Зажопил, давай колотить башкой об дверной косяк. Вышибал мозги, пока сам не сподобился получить тамплиерским копьем в печенку.

Варяжский ярл сошелся с пэром Стоком. Разом размахнулись, разом ударили, разом пали на мостовую Гильдгарда.

Локи момент заценил. Подмигнул Алмазному Перышку. Той лишних слов не надобно, свое дело знает туго. Хоть с закрытыми глазами. Хоть с просонок, хоть с бодуна. Любовно всадила стилет в спину Их Преимущественного Величия, Великого Магистра Темлариорума. Ровнехонько под левую лопатку. По рукоять. Фирменная, так сказать, фишка.

Подсобила подельничку. Только не совсем за бесплатно. Играючись цемкнула в засос пониже пупа (Локи скривило – колбасило от бабских шалостей), а сама ловко «Макара» с лодыжки слямзила.

Зачем ствол Фартовому? В Стиллушку палить? Перебьется, петушара голубохвостый! Сукой буду – перебьется! Ей нужнее. У Даймонд Пэн должок к одной сучечке завис. Даст бог, сегодня и поквитаемся. Вот волына и сгодится.

А ты, козел, катись нахер[22].

Выковыливал из тараканьего погреба старикашка Карачун. Из чердачной паутины выбиралась древняя карга Кондрашка. Обои хихикали, ручонки шаловливые потирали. Порезвиться пора приспела. Ох, развеселье! Ох, потеха! Ох, лепота! Вот смеху то!

Истоптались верески Валлгальских болот сапогами новых поселенцев. Кровавыми мозолями покрылись ладони древних Норн. Уже зубами скубут связки нитей людских судеб. Пожухла, опала листва вековечного Иггдрасиля, отслоилась кора, усохло великое древо.

Посреди улицы сражался полковник Приходько. Белая его рубаха разрубленная, порванная, свисала клочьями. Напрочь залитая чужой и своей кровью густо побурела. По лицу стекал обильный пот вперемежку с копотью и грязью. Саднила грудь, где ударили пули Фартового. Хриплое дыхание и пена вырывались из оскаленного рта. Как медведь окруженный стаей голодных шакалов, бьет тяжелой лапой направо и налево, так Ангел разил недругов окованной железными обручами, шипастой палицей. Проламывал шлемы, раскалывал, словно пустые кувшины черепа, Ломал кирасы, дробил кости ребер. В такт ударов приговаривал свое неизменное: Blya, врешь. Не возьмешь! Но пасаран!

Мостовая осклизла от крови и мозгов.

Размахнулся, в очередной раз, полковник, да так и застыл с поднятой булавой, вытаращив глаза, раззявив рот. И воины, оружие опустив, отступали пятясь, позабыв про битву, в ужасе от открывшегося видения.

Пыльный смерч закружился среди сражающегося люда, в движении своем загустел и обратился дымным столбом. В нем, облаченная в нелюдский наряд, стояла несказанно ужасная фигура, демона ли, могущественного ли колдуна. Пришелец из потустороннего кошмара сжимал в руках волшебного Зверя-Кролика, испепеляющим взглядом наводил ужас.

Зиберович из псевдотумана тоже огорошено смотрел на неожиданно раскрывшуюся ему картину побоища. И вдруг, среди грязных, бородатых типов, словно персонажей дешевого триллера, он узнал полковника Приходьку. Полковник тоже узнал генерала. Взревел медведем и, взмахнув булавою, ринулся на врага, прямиков в гущу дымного смерча. Белесая консистенция заклубилась, загустела и вмиг растаяла. Ни дыма, ни Ангела Небесного, ни пришельца более улице не стало.

Жуть сковала всех свидетелей чародейства. Но, вскоре, басурманы приободрились, посчитав явленное, добрым для себя предзнаменованием. Ведь, кто бы там ни был, но унес Ангела Небесного, унес волшебного Зверя, унес с собою всю силу Сигмондову в запредельные края, в туманные земли Валлгалы. И более нет защиты ноддовцам, нет спасения.

Заревели многогласно боевые кличи, ринулись на растерянных защитников города. Вмиг затопили вражьи полчища баррикаду, смели остатки ингельдотовцев, скинули в пыль знамя и вырвались на простор соборной площади.

А в Гильдгардском храме Кролика-Предтечи весь этот день беспрерывно шла литургия. Служил ее сам пророкам равночинный друид Ингельдот, ведь и первозванные и остальные монахи сражались у городских стен, и только младшие служки да седые старцы, те кому года и хвори не позволили сегодня поднять оружие, помогали истово.

Исправно молился Ингельдот, да бессильно оказалось слово, перед басурманских булатов. Дым пожара горечью проникал в светлый храм, наполнял стенанием и плачем. Люди, спасаясь от злой смерти, гурьбой заполняли пределы. На паперти у дверей началась давка. Охваченные страхом мужчины давили детей, женщин, стариков, рвались под спасительные своды храма. Сзади напирали толпища недругов, рубили беззащитных мечами, надевали на копья.

Тогда, среди ужаса и растерянности, весь во славе своей, явился волшебный Зверь-Кролик. Друид Ингельдот возднял его, выступил из храма, навстречу обезумевшим людям. Стоял, в белоснежной рясе, в золотой тиаре, простирая длани с живым божеством. И рек слова горькой укоризны к бегущим с ратного поля, слова поддержки к отчаявшимся. И остановились люди, засияло в их душах надежда и праведный гнев закипел в крови. И мужи обернулись к неприятелю и отважно ринулись в битву.

Закипела яростная сеча. Каждый ноддовец рубился ярым туром, сам-треть, косила костлявая урожай среди басурман. А Ингельдот стоял у ступеней храмовых, держал высоко в руках Зверя-Кролика, чтоб каждый мог его лицезреть в эту тяжкую годину. На воодушевление сражающимся, на утешение сраженным.

Но не слабеет напор нечестивцев. Все новые и новые воины выбегают из прилегающих улиц и улочек, все больше врагов, все меньше защитников земли Нодд. Вот пали последние, окрасили своей благородной кровью ступени. Подступили басурманы к самому Ингельдоту, но недвижно стоял тот, только крикнул вдовице, чтоб запирала врата святилища.

Захлопнулись дубовые створки. Один остался Ингельдот среди многих супостатов. Но не решались те тронуть святого. Только дикарь из лесных кланов, дремучий и невежественный, не убоялся неведомого ему греха, вонзил кремень копья в грудь монашескую.

Охнул Ингельдот, удивленно взглянул на алое пятно, рухнул на пороге своего храма, упустил из лишившихся силы рук волшебного Зверя. И Кролик, шевеля ушами, сопливя носом, неумело скакал по ступеням вокруг тела своего кормильца, да не мог отыскать лакомств в холодеющей руке. Так и остался рядом с Ингельдотом, пока чей-то тяжелый сапог не раздавил бедолагу.

А захватчики, презрев обычаи, отринув порядки, предками завещанные, кинулись громить святое место. Кровь затмила им очи, похоть и алчность вселилась в души. Разом набросились на ворота, спеша ворваться ко многим, укрывшимся за ними женщинам и девам, к мнимым сокровищам церковным.

Монастырский служка, убогий паренек, юродивый, держал его Ингельдот из человеколюбия да жалости, видя смерть своего наставника, метнулся прочь от крови, от страданий. В слабом своем разуме, дрожа от несказанного страха, в слезах и скорби, взбирался по темной, извилистой лестнице к свету, на самый верх колокольни. Притаился там, присел скорчившись, прижался к высокому парапету. Заткнул ладонями уши, чтоб не слышать злого шума толпы, не слышать, ударов викинговских топоров по воротам. С ужасом смотрел, не в силах глаза закрыть, как убийцы пророкам равночинного штурмуют последнее пристанище гонимых.

Вдруг заметил он, рядом мертвое тело церковного хромого и кривого звонаря. Из его груди торчала оперенная длинная стрела кочевников, кровь залила плиты пола. С боку валялся малый охотничий лук и полупустой колчан.

Служка, неумелыми руками, поднял оружие, напрягаясь, натянул тетиву, выстрелил в погромщиков. Внизу раздался предсмертный крик боли, проклятия и ругань. Юродивый, криво ухмыльнулся, снова натянул лук. Стрел было мало, вскоре все закончились, колчан опустел.

А супостаты, видя, как крепки дубовые створы, не порубить, не проломать, ухватили тяжелое бревно. Тараном били в ворота.

Служка выдернул стрелу из груди звонаря.

Ворота гудели под ударами тарана.

Служка кровавя руки, сдирая с пальцев кожу, сумел раскачать, выворотить несколько камней из кладки. Бросил на головы штурмовиков.

Ворота скрипели, стонало мореное дерево, скрипели запоры. Служка подошел к телу звонаря, наклонился над ним. Закрыл изуродованными пальцами единственный глаз покойника. Прочитал, как умел, поминальную молитву. Подтащил тело к краю стены, в слезах, со стоном, взвалил на парапет, столкнул вниз на головы убийц.

Ворота трещали. Служка огляделся по сторонам, ища оружие. Его больше не было. Нет больше оружия. Нет. Кроме… Кроме веса собственного тела. Юродивый, встал над бездной, осенил себя святым знаком тригона и, не закрывая глаз, прыгнул.

Стонали, трещали ворота, под напором нечестивцев. Стенали, плакали, заполнившие предела храма женщины. Вдовица утерла рукавом слезы. Слезы по солнцу красному, сизому соколу, другу милому Ингельдоту, крестьянскому сыну.

Тяжелым взглядом властной хозяйки обвела испуганных людей.

– Ну, что, бабы, приуныли, пригорюнились. Мужики-то наши, днесь славный пир закатили, погуляли знатно, напилися вдоволь. Сватов до пьяна напоили, да и сами на мать-сыру землю спать полегли.

Подавила Ингельдотовна ненужные слезы, жестоко стало ее лицо. Плотно сжала губы, чтоб не выпустить излишний всхлип слабости.

– А ныне и наше питье приспело. Гуляй, бабоньки! Эй, служки, катите бочки монастырские, вышибайте донца, наливайте кубки! – Сама первой зачерпнула полную соборную чашу, пригубила, звонко бросила об пол.

– Эх, костлявая! – Ухватила крепкими, к работе привычными крестьянскими руками тяжелый подсвечник. Твердо ступила вперед. Стала против рушащихся ворот храма.

Suka! Lyarva! Padla! Леди Скорена опознала в гуще битвы свою обидчицу. Разлучницу хренову.

Начала пробиваться, колошматила чужих, своих и прочих разных. Пробилась.

И Гильда опознала Скорениху. Поглядела не добро, улыбку скривила. Отстранила гридней, Малыша пинком отогнала. Мечем вертанула. Шагнула на встречу.

Только Алмазное Перышко не на всю голову трахнута, чтоб со стилловой выученицей поножовщиной махаться. «Макар» в загашнике наличествует. Для этого случая и сперла его.

В упор всю обойму всадила. Кажись достала. Точно достала.

Сей же муг слиняла. Нету понта с кнуром бесноватым разборки затевать. Да, вообще, пора из этой месиловки ноги делать. Беспредел, блин. Ведь, проблемы все затерты. Пора и честь знать. Амба.

Ингрендсоны подхватили безжизненное тело своей повелительницы и, отражая вражеские удары, понесли прочь из битвы, в покой замковой башни. Только Малыш не последовал за телом хозяйки. Грозной, неколебимой силой стоял посреди площади, упершись копытами в землю, рычал, яростно озирался – отыскивал супостатов. С бивней стекала кровь.

И в момент этой роковой битвы многих толп, среди пламени и разрушений, Сигмонд, в безмерной скорби по верной подруге, поглядел в багровые глаза вепря и напитался звериной отчаянной лютости. Замутил свой разум нечеловеческим злом и ненавистью. И вместе с диким зверем ринулся в самую гущу сечи. Был ужасен бледный его лик и не было в глазах ничего человеческого, а одна только темень смерти.

Не изящность Шао-Линьского искусства – топорные труды мясника. Резал расчетливо, кроваво. О защете не помышлял – полагался на неуязвимость доспеха. Не тратил мастерства и сил, не сносил уже голов. Обезоруживал, обрубая кисти рук, вспарывал животы, бил остриями мечей в глаза, подсекал коленные сухожилия. Без устали, без передыху, без пощады густо сеял вокруг своих клинков боль и страдания.

И духи междоусобиц, грешный послед нечестивой связи божества любви с демоном бойни, слетелись к побоищу, расправили губительного мрака крыла. И было одному имя Страх, а второму – Ужас. Поразили они своим колдовством сердца и души сражающихся. Разбегались те, преследуемые неистовым Малышом, с кровавой площади, пропадали в дыму и огне пожара.

Наемный убийца Фартовый насмотрелся в зенки своих коллег.

Одни, самые глупые, от заказа просто балдели. В глазах безумство запретного желания. Убивая, приходили в экстаз, сродни эрупции. Долго не промышляли. Когда находили их оболочки в канавах да карьерах, когда не находили вовсе.

Другие злобились. Глупо это, словно мишень их личный враг. Такие тоже не долго коптили свет. Умные работали насупившись. Тяжко пахали. Иногда дотягивали до старых годов.

Такие как Локимен встречались не часто. Выполняя задание ничего не испытывали. Скучали взглядом. Ничего не выражали и их физиономии.

Но лик Сигмонда действительно страшен. Мускул лица не дрогнул, бровь не нахмурилась. В глубинах зрачков беспредельная стужа нечувствительной пустоты.

Даесворда выписала замысловатую петлю, зависла над сребристым шеломом. Тело витязя плавно, едва различимо, двинулось боевыми пируэтами.

– Допрыгался. – Промелькнуло в сознании Фартового, а пальцы непроизвольно сложили знак «кранты».

Оставалась маленькая надежда. Локи запустил руку к лодыжке. Ощутив пустую кобуры, матерно вспомнил соратницу. Но труса праздновать не спешил. Как не верти, но баста делу, кто в землю ляжет, кто в зоне будет. Но воровскому закону не противореча, на блатную фортуну полагаясь, перехватил Фартовый рукоять меча. Собрался.

Только не заметил, как разорвал мастер Шао-Линя дистанцию. Как обманно мимо защитных блоков сверкнул клинок. Как прорубило Мондуэловское лезвие и титановую броню и клеваровую телогрейку. Саму плоть разрезало, сами кости рассекло.

Распласталось по булыжному камню тело, бывшее киллером Фартовым, агентом Локи, темным демоном преисподни, разрубленное, чуть не пополам, мечем Даесвордой. И чуждая этому миру кровь, смешалась с рудой ноддовских воинов, тамплиеров, варягов, кочевников, дикарей лесных кланов и прочих, павших. Пепел посыпал останки, и взлетали огненные вихри в треске рушащихся кровель. Беспредельно голодный огонь, озарял опустевший майдан. Жар истопил с крыс подкожный жир, изгнал грызунов из привычных убежищ, и сальные шкуры занималась от жара. Выкатывались огненные клубки визгливой плоти в лужи крови.

А опустошенные костяки стен рыдали расплавом свинцовых переплетов и среди пламенных обломков резвились оранжевобрюхие саламандры. Слизывали серебряные капли слез, и в дымном хороводе искр, возносились в обреченную синюшность небес.

Обессиленный ненавистью исполненной мести, нелюдским взглядом озирал Сигмонд стороны бойни в поисках дальнейшей поживы мечу, и не находил ее больше. Сутуля плечи и склонив голову, неосмысленно побрел к расшибленным воротам замка, волоча, по ослизлым, липким камням мостовой ненужную больше Даесворду. А за его спиной все мощнее гудело пламя, багровыми языками ударяя из улиц и черный дым густой тучей подползал к зубчатым стенам, поднимался к башням, а навстречу ему от горизонта летели грозовые тучи и небесные всполохи сотрясали земную твердь.

Но Сигмонда не тревожило буйство стихий. Перешагивая через груды тел защитников и басурманов, трупы коней, щербленное, изломанное оружие, направлялся к остову цитадели.

На пороге донжона, весь истыканный стрелами лежал Ингрендсон. Второй гридень скорчился на пролете лестницы, посеченное тело третьего, младшего, раскинулось у господских покоев.

Ступени завалены телами пришлой погани. Исполнили сыновья Серой Волчицы свой обет, клятву сдержали, долг сполна выплатили. Последовали за отцом в туманные сумерки Валлгалы.

Витязь в залу вошел, заметил человеческую фигуру, взмахнул мечем, но инородная сила сковала члены, остановила движение, смирила смертельный удар.

Напротив стоял Мерлин и волшебным знаком удерживал витязя от рокового поступка. Нынче был колдун не в белой хламиде, но в златотканом наряде, остроконечной шляпе и с золотым посохом в руке.

По центру комнаты, в магической пентаграмме, со свечами на вершине каждого луча и астральными символами лежала спящая Гильда.

Повинуясь воле Мерлина, Сигмонд подошел к подруге, за ним последовал Малыш. Колдун раскинул руки, в одному ему ведомых пасах, и в твердом голосе заклинаний пространство пентаграммы загустело белой пеленой нуль-транспортировки. Псевдотуман свернулся коконом вокруг героев.

Но до окончания колдовства, сквозь распахнутые двери просочилась неясная тень. Беззвучно прошмыгнула, через комнату, половицы не скрипнули, пламя свечи не дрогнуло. Ласточкой нырнула в белесую муть.

Плавно творил заклинания Мерлин морок истаял и был пуст пол палаты.

Тогда только дозволил себе чародей, наставник королей и императоров, смежить опухшие вежды, остудить белым снегом ресниц испепеляющий взгляд свой. А когда утих колдунский огонь заветных чар, серые глубины очей затянула изморозь запределья. Поблек златотканый наряд, огрубел материал, размылись узоры магических символов, потемнели бронзовые чешуи змееголового посоха. Заношенная дерюга хитона свисала с изнеможенного тела.

Тяжело опираясь на, от коры не очищенный, костыль, нетвердым шаркающим шагом, побрел старик к проему окна. А Мьюгин-Ворон, взмахом ночных крыл, взлетел на костлявость сутулого плеча, отворотил крепкоклювую голову от сбывающегося. Чистил иссиние перья. Ему, мудрой памяти веков, было скучно не раз пережитое.

Но вещему взгляду Мерлина открылось, как раскаленный воздух изверг зловонный клуб дыма, тот смешался с грозовой тучей и зловредное смешение стихий извергло тень волка. Достигла та тень беззащитное Солнце и поглотила в могильную утробу.

Одна только сияющая капля сорвалась с хищной пасти, устремилась к Гильдгарду, упала молнией, раскрошила башню цитадели, ударила земной монолит и расколов на части, погасла.

А из потусторонья наплывала всепоглощающая тьма ничто, равнодушно растворяя и отродье Фернира и грозовые раскаты и обломки страны Нодд.

Безвидно и пусто и тьма над бездною.