Султан Луны и Звезд

Глава 61 КАЗНЬ ЭБЕНОВ

В подземном туннеле, шипя, горели масляные светильники. Стены из красного мрамора украшали ритуальные барельефы. Резьба становилась все более причудливой по мере приближения к золоченым дверям. Султан Калед смотрел только вперед, ни на мгновение не забывая о том, что его сопровождает свита эбенов. И хотел бы забыть, — не смог бы: эбены вышагивали по обе стороны от него, словно тюремная стража.

До бракосочетания принцессы и сына султана оставались считанные дни. Вскоре Бела Дона должна была прибыть в Каль-Терон, вскоре многие тысячи паломников должны были собраться на торжество. Но сегодняшний ночной ритуал носил тайный характер, хотя от этого и не становился менее священным. Свидетелями этой прелюдии к церемонии бракосочетания могли быть только эбены. Султан, сокрытый от глаз своих подданных, не сопровождаемый имамами, наследником и приближенными, должен был испросить у Пламени благословения для крепости будущего брачного союза и продолжения царственного рода. Так делалось всегда. Возвращения султана ожидали во дворце имамы. Когда Калед вернется из Святилища Пламени, имамы, склонившись в почтительном поклоне, выслушают его речь: бог вновь заверил их, что все будет хорошо. А как могло быть иначе?

Створки золоченых дверей распахнулись, и Калед на миг оглянулся назад. У него мелькнула мысль о том, что со времени смерти его отца только он один видел этот длинный туннель, в котором гулко звучало эхо шагов. Калед поежился, взглянул на непроницаемые шлемы эбенов. Он гадал, почему так неловко чувствует себя в присутствии этой тайной стражи. Дело было не в том, что эбены были ослеплены: кто во всем Унанге решился бы спорить с тем, что с низкородными так и следовало поступать? Так, согласно древним обычаям, поступали всегда, а для тех, чьей судьбой становилось служение султану, это было великой честью.

Но что-то еще, что-то другое делало эбенов пугающими. Султан вспомнил о Новообращенном, принесенном в жертву пламени, о юном друге его сына. Задолго до ритуала этот юноша знал о своей судьбе, но страх его вырвался на волю только тогда, когда его окружили эбены. Не ощутил ли султан тогда отголосок этого страха? Не этот ли страх овладел им сейчас? Но ведь это было бы смешно. Что собой представляла жизнь эбенов, как не жертву во имя царственного рода? Разве эти люди не должны были при необходимости отдать жизнь во имя владыки?

И тут Каледа осенило: эти стражники были верны не своему владыке, а богу Пламени — Священного Пламени.

Взгляд султана стал суровым. Он привык считать себя самым могущественным человеком на свете. Обширные земли были покорены им. Для своих подданных он был Султаном Луны и Звезд. Разве он мог чувствовать себя узником? Весь сегодняшний день, до мелочей, был расписан. Религиозные правила должны были быть исполнены. Верно, на протяжении своего царствования Калед позволял себе определенные вольности, но что были эти вольности в сравнении с обычаями, которые его постоянно сковывали? Бывали времена, когда ему казалось, что он вот-вот обретет свободу, когда в его вопрошающем разуме, подобно пороховому заряду, взорвется истина. Каким же он был глупцом! Разве в этом, земном мире можно было обрести настоящую свободу?

Совет имамов, жаждущий продолжения рода, настоял на том, чтобы Деа был объявлен Бесспорным Наследником. С тем же упорством имамы настояли на том, чтобы сын султана женился, и притом как можно скорее. Будь они прокляты! Султану казалось, что эти святоши ждут не дождутся его смерти. И боялся Калед не просто покушения на свою жизнь. Все время, покуда он в Зале Собраний наставлял сына в подробностях священной истории Унанга, Калед втайне возмущался. Разве он не был всемогущ? Разве тогда, когда друг его сына дико кричал при виде Пламени, он не преисполнился презрения к страху этого мальчишки? Но разве теперь он тоже не поддался страху — он, заявлявший, что не было султана могущественнее него?

С горечью в сердце Калед шагал по каменным залам Святилища, слушая шаги эбенов и зловещее позвякивание обнаженных ятаганов, притороченных к золотым поясам стражников.

— Бог Пламени, взгляни на раба своего. Взгляни на него милосердно, плачущего и скулящего, словно побитый пес, и произносящего перед очами твоими священную истину: отныне и во веки нет бога, кроме Терона, и Меша — пророк его!

Султан решился поднять глаза. Его колени и руки немилосердно пекло, жар забирался в складки его тюрбана, украшенного множеством драгоценных камней. Сколько раз он касался лбом этого пола? Вправду, это было так глупо! Но для эбенов это было обязательно. Они не могли видеть, упал ли владыка ниц, но они могли это чувствовать. Наверняка они это чувствовали. Султан произносил и произносил положенные слова:

— Бог Пламени, услышь раба своего. Не отвергай его жалких речей, когда он корчится перед тобой, подобно червю, которого любой готов растоптать, когда он произносит перед очами твоими священную истину: отныне и вовеки нет бога, кроме Терона, и Меша — пророк его!

О чем думали эбены, стоя позади султана, распевая священную молитву? Их сознание было наполнено верой, только верой — так они были вышколены. Никто и представить себе не мог, какие мысли владели султаном, когда он поднялся на ноги и сделал шаг вперед по неровному полу. Бесстрастно глядя на столп огня, он пытался наполнить свой голос подобающей страстью. О, как же все это было глупо! Не похож ли он был сейчас на обезьяну на рыночной площади?

— Бог Пламени, молю тебя, заговори с рабом твоим! Пролей на язвы его целительный бальзам своих речей теперь, когда он трепещет перед тобою, подобно самому жалкому из мотыльков, и не перестанет твердить, даже если ты обожжешь его крылья, священную истину: нет бога, кроме Терона, и Меша — пророк его! Бог Пламени, заговори со мной о грядущем бракосочетании, о его крепости и плодотворности, ибо Род Пророка стремится подняться еще выше в славе и вере!

Все громче и громче распевали эбены. Султан раскачивался и поворачивался по кругу. Уже почти помимо воли он играл свою роль. Через несколько мгновений он должен был попятиться назад, плача и стеная, благодаря великого бога, даровавшего ему свои речи — речи, которые только он один, султан Калед, услышал в разуме своем.

Своим надтреснутым от волнения голосом, своими жестами султан являл воплощение веры своего народа. И если его молитвенный экстаз на самом деле был всего лишь спектаклем, все равно этот спектакль был впечатляющим зрелищем. Калед зачастую сам поражался той дерзости, с которой столь умело скрывал от других свое безбожие. Какое-то время, после смерти своей драгоценной Изабелы, он старательно уверял себя в том, что его бог должен существовать, и именно поэтому он наказан по заслугам. Однако раздумья вскоре прогнали этот животный страх. И вправду — чем еще являлась смерть его возлюбленной, как не окончательным доказательством того, что на самом деле никакого бога нет? Если бы бог существовал, разве Изабела умерла бы? Нет, султан знал, что прав, но он понимал, что знание не приносит счастья, как ему думалось в юности.

Горечь и тоска разрушили его сердце. Он жаждал постичь высоты науки — теперь эти высоты были потеряны для него. Он жаждал любви — но его любимая умерла. Все достигнутые им победы были пустыми, бессмысленными, как этот столп горящего газа, перед которым он теперь стоял и выкрикивал глупые слова. С тоской думал султан о священных войнах, о зрелищных казнях и четвертованиях врагов. Наибольшей болью в сердце султана отзывался тот день, когда он объявил себя Султаном Луны и Звезд. Чего он пытался добиться этим, как не того, чтобы окончательно выразить презрение к своим легковерным, глупым подданным?

И все же то был безошибочный шаг. Безошибочный — на ту пору. Только потом Калед понял, какой это стало дурацкой ошибкой. С той поры миновало десять солнцеворотов, а его правление не принесло ему ожидаемой славы. Он думал, что после его громкого заявления его положение станет неуязвимым. Однако в стране за пределами Священного Города нарастали недовольство, страх и опасности. Величие султана только сделало его более ненавистным.

И вот теперь, стоя перед Пламенем, Калед понимал, что близок к полному краху своих надежд. Он уже использовал Деа, но достаточно ли этого? Он знал, что Пламя должно говорить с ним вновь. Но что оно могло сказать? Что толку от того, что он услышит проклятие уабинов? Каледу нужно было вдохновение. Он жаждал его.

Но уж, конечно, он совсем не жаждал того, что случилось потом.

Он раскинул руки в стороны.

— Терон, явись! Явись мне, бог Пламени, как являлся моему отцу! Явись мне, как являлся отцу моего отца! Явись мне, как являлся все потомкам Меши! Всемогущий Терон, овладей мною, как овладел Пророком, одари меня своим Священным Знанием!

Свершилось. Султан содрогается и стонет. Струи пота стекают по его лицу. Его одежды развеваются. От страшного жара воспламеняются перья, украшающие его тюрбан. Голос из Пламени звучит неожиданно и страшно, гулким эхом отлетает он от стен озаренной огнем пещеры:

— МЕША КАЛЕД!

Султан вскрикивает, пятится назад, в ужасе оборачивается, смотрит на слепых стражников. Они тоже услышали голос! Они падают на пол!

— МЕША КАЛЕД!

Трижды звучит имя султана, и с каждым звучанием огненное существо становится ярче и ярче, все отчетливее проступает его силуэт между языками пламени. Неужели оно настоящее? Пламя озаряет сверкающие чешуи, пляшет, отражается от увенчанных шипами кожистых крыльев. Чешуйчатые губы растягиваются в оскале, обнажаются длинные клыки. Золотые глаза прожигают голову султана, смотрят прямо в его мозг.

Задыхаясь, султан падает на пол:

— Всемогущий Терон!

— ОТРОДЬЕ МОЕГО ПРОРОКА, — снова звучит голос, — В ТЕЧЕНИЕ ПЯТИ ЭПИЦИКЛОВ ЛЮДИ ТВОЕГО РОДА ПОКЛОНЯЛИСЬ СВЯЩЕННОМУ ПЛАМЕНИ. ПЯТЬ ЭПИЦИКЛОВ МИНОВАЛО С ТЕХ ПОР, КАК Я ВОЗЗВАЛ К ТВОЕМУ ПРЕДКУ И ВЕЛЕЛ ЕМУ ПРИВЕСТИ МОЙ НАРОД К ИСТИННОЙ ВЕРЕ. ТЕПЕРЬ ЖЕ, МЕША КАЛЕД, ВЕРА ВНОВЬ СЛАБЕЕТ...

Султан ахает.

— Нет!!! О, Всемогущий, как же так?..

— МОЛЧИ! — Пламя дико колеблется. — СМЕРТНЫЙ, НЕ ТЫ ЛИ ГОВОРИЛ, ЧТО ЯВИЛСЯ ПЕРЕДО МНОЙ, КАК ПЕС, КАК МОШКА, КАК ЖАЛКИЙ ЧЕРВЬ? ТВАРЬ ДРОЖАЩАЯ, ТЫ СМЕЕШЬ СОМНЕВАТЬСЯ В МОИХ РЕЧАХ? МЕША КАЛЕД, Я ГОВОРЮ ТЕБЕ, ЧТО ВЕРА ОСЛАБЛА, И НИГДЕ ОНА НЕ ОСЛАБЛА СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ В ТВОЕМ СОБСТВЕННОМ ЗЛОБНОМ СЕРДЦЕ! РАЗВЕ ТЫ НЕ УТРАТИЛ ВЕРУ В МЕНЯ? РАЗВЕ ТЫ НЕ ПЕРЕСТАЛ ИСПОЛНЯТЬ СВЯЩЕННЫЙ ДОЛГ? ГЛУПЕЦ! ТЫ РЕШИЛ, ЧТО Я НЕ СУЩЕСТВУЮ, В ТО ВРЕМЯ КАК Я ПОСТОЯННО ИСПЫТЫВАЛ ТВОЮ ВЕРУ! ТЫ ОБРЕЧЕН, МЕША КАЛЕД! ТЫ ТАК ПОГРЯЗ В ПОРОЧНОСТИ, ЧТО СМЕЛ ЛГАТЬ, ЛГАТЬ ДАЖЕ НА СТУПЕНЯХ ЭТОГО СВЯТИЛИЩА, ОБЪЯВИВ СЕБЯ СУЛТАНОМ ЛУНЫ И ЗВЕЗД! ЗЛОБНАЯ ТВАРЬ, ПУСТЬ МИНУЕТ ХОТЬ ТЫСЯЧА ЭПИЦИКЛОВ, НО ТЫ НЕ БУДЕШЬ ТАК ИМЕНОВАТЬСЯ!

Султан только корчится на полу, и дико кричит, и цепляется пальцами за каменный пол. Снова звучит голос из Пламени — на этот раз чуть тише, и султан решается приподнять голову.

— БЕЗБОЖНИК! ТЫ НИЧЕМ НЕ ЛУЧШЕ НЕВЕРНОГО, НЕ ЛУЧШЕ УАБИНОВ ИЛИ МЕТИСОВ, КОТОРЫХ ТЫ ПРЕЗИРАЕШЬ. ТЫ ЗАСЛУЖИВАЕШЬ ТОЛЬКО СМЕРТИ, И ЕСЛИ БЫ Я ПОЖЕЛАЛ, Я БЫ ПОВЕЛЕЛ ТЕБЕ БРОСИТЬСЯ В ЭТО ПЛАМЯ, И ТЫ НЕ СМОГ БЫ МНЕ НЕ ПОВИНОВАТЬСЯ. ОДНАКО ЕЩЕ ЕСТЬ ДЕЛО, КОТОРОЕ ТЫ ДОЛЖЕН ИСПОЛНИТЬ.

— О Всемогущий, что угодно, что угодно...

Чего мог ожидать султан? Конечно, бог Пламени мог приказать ему совершить массовое убийство, принести жертвы, быть может — возвести новый величественный храм или отправиться в священный поход в новые земли. Но повеление бога оказалось гораздо более скромным — и при этом гораздо более удивительным.

— МЕША КАЛЕД, Я В ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЯВЛЯЮСЬ ТЕБЕ. ЗНАЙ ЖЕ ЕДИНСТВЕННОЕ: БРАКОСОЧЕТАНИЕ ТВОЕГО СЫНА ДОЛЖНО СОСТОЯТЬСЯ КАК МОЖНО СКОРЕЕ. ТВОЙ ДОЛГ В ТОМ, ЧТОБЫ ПРОНАБЛЮДАТЬ ЗА ОБРЯДОМ БРАКОСОЧЕТАНИЯ ОТ НАЧАЛА И ДО КОНЦА. СДЕЛАЙ ЭТО — И Я ПОЩАЖУ ТВОЮ НИКЧЕМНУЮ ЖИЗНЬ.

— Что угодно, о Всемогущий...

— НЕ ЧТО УГОДНО, ГЛУПЕЦ, А ИМЕННО ЭТО! — Пламя замерцало и снова страшно взревело. — КАК Я ЖАЖДУ, ЧТОБЫ ПЕРЕДО МНОЙ ЯВИЛАСЬ ДЕВУШКА В СВАДЕБНОМ НАРЯДЕ! МЕРЦАЮЩАЯ ПРИНЦЕССА — ДИТЯ, НАДЕЛЕННОЕ ОСОБЫМ ВОЛШЕБСТВОМ, И ЕЕ СВАДЬБА — ЭТО ВСЕ, ВСЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВЕРА ВНОВЬ ПРОСИЯЛА! МЕША КАЛЕД, СКЛОНИСЬ ПЕРЕДО МНОЙ И ПРОСИ МОЕГО ПРОЩЕНИЯ, ИБО ТЫ ПРИСВОИЛ СЕБЕ ИМЯ, КОТОРОЕ ВОЛЕН ДАРОВАТЬ Я, Я И ТОЛЬКО Я! ГЛУПЕЦ! ВЕЛИЧАЙШЕЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ СУЖДЕНО ТОЛЬКО ТОМУ, КТО ЖЕНИТСЯ НА МЕРЦАЮЩЕЙ ПРИНЦЕССЕ! ОН СТАНЕТ ПОСЛЕДНИМ ИЗ БОГОВ-СУЛТАНОВ! ОН СТАНЕТ СУЛТАНОМ ЛУНЫ И ЗВЕЗД!

Султан опрометью бежал по подземному туннелю. В отчаянии он забыл о том, что его ожидают имамы, жаждущие вести от бога, которому они поклонялись. Святоши в ужасе попятились, когда Калед влетел в зал. Как же церемония? Как же священные правила? И где стражники, которые должны были войти вместе с владыкой?

Калед тяжело дышал. Он обвел взглядом лица имамов. Те в волнении ожидали рассказа о том, что случилось. Будь на месте Каледа другой человек, он бы устыдился, упал на колени и смиренно признался во всех своих прегрешениях. Калед никогда не стал бы таким человеком. Сердце его уже наполнилось жаждой мщения. Он уже презирал себя за то, что так пресмыкался перед богом Пламени в присутствии эбенов.

Ах так, он был обречен, да? Ну, что ж, пусть он будет обречен!

Он медленно, глубоко вдохнул.

Он знаком велел имамам приблизиться.

— Бог Пламени, — проговорил он негромко и спокойно, — опасается нового заговора. В ряды рабов проникли уабины... Они среди... эбенов.

Имамы дружно ахнули.

— Это невозможно! Султан, нет!

— Султан, как такое могло случиться?!

Султан ничего не ответил. Он продолжал:

— Он приказал... Всемогущий Терон приказал... казнить эбенов.

Имамы в ужасе закричали.

— Эбенов, о могущественный владыка?

— Но как же обычаи? Правила?! Законы?!

— Всех эбенов, о великий владыка?!

Калед уже направился в сторону своих покоев, но обернулся и визгливо прокричал:

— Глупцы! Уж не сомневаетесь ли вы в слове бога? Эбены должны быть казнены! Все! Сегодня же ночью!

Все было исполнено по слову Каледа, но именно в эту ночь впервые сотряслась земля под Святилищем Пламени. В последующие дни подземные толчки следовали один за другим, и становились все сильнее. Одни обвиняли в этом эбенов и утверждали, что подземный бог не мог сдержать своей ярости. Другие говорили, что сотрясение земли не что иное, как проявление радости бога при мысли о грядущей свадьбе.

Были и другие разговоры, но они происходили шепотом и при обмене испуганными взглядами.

Глава 62 ЛУНА В ТРЕТЬЕЙ ЧЕТВЕРТИ

Жара спала, исчезла, перестала существовать — как будто прошедший день был миражом, маревом посреди барханов, призрачным силуэтом на склоне песчаного холма. Звезды сверкают, словно осколки стекла, озаренные луной в третьей четверти.

Ночью в пустыне темнота превращается в огромный черный свод — немыслимо, невероятно высокий. В купол храма величиной во весь мир. Здесь царит полное безмолвие. Все неподвижно. Ни луна, ни звезды не мерцают. В этом зрелище — жуткое одиночество. Если и заметишь тут людей, они кажутся столь же мелкими, сколь крошечные насекомые, живущие в норках, вырытых в склонах барханов — даже тогда, как теперь, когда этих людей целый караван, разместившийся посреди пустыни на ночлег.

Лагерь раскинулся посреди песчаных дюн. Кибитки, стреноженные верблюды, фигуры улегшихся спать людей. Как будто вытянутый в линию город переселенцев. Никогда за всю историю Унанга не двигалось к Священному Городу такое число паломников. Здесь и морщинистые древние старцы, и пышнотелые матери семейств, и стройные молодые красавицы, и малые детишки, и нищие в лохмотьях, и размалеванные шлюхи, и жрецы, и купцы, и ростовщики. Люди побогаче ночуют в кибитках с золочеными стенками, под охраной стражников, одетых в богатые одежды.

Днем медленное продвижение каравана разделено молитвами. Вдоль всей длинной вереницы кибиток звонят колокола, призывая верных к молитве в час Катакомб, в час Зелени, в час Пыли, в час Волны. После часа Звезд караван останавливается.

Потом у костров слышатся смех и песни. Подростки затевают шуточные состязания, кто-то заключает споры, старики рассказывают о прошедших временах. В эти часы караван и вправду подобен городу, в котором кипит обычная жизнь. Это впечатление обманчиво. Чему бы ни радовались, из-за чего бы ни огорчались паломники, они не забывают о том, что ожидает их в Священном Городе — о предстоящей свадьбе, о той благодати, что скоро снизойдет на них, что прольется, подобно дождю на безводную пустыню.

Однако не все думают об этой благодати в духовном смысле.

— В Каль-Тероне получше будет, — проговорил Фаха Эджо, торопливо шагая мимо стоящих друг за другом крепко запертых кибиток. Рядом с ним шел Рыба, а следом поспевали Аист, Губач и Сыр. За время, пока длилось Поклонение в час Звезд, «поддеры» выпили целый кувшин браги. Спиртное раззадорило их, глаза сверкали азартным огнем.

— Чего там получше-то будет, Фаха? — взволнованно, жадно спросил Рыба.

Аист осклабился:

— Там молитвы сильнее!

Губач хохотнул:

— Ага, и вера крепче!

Сыр хихикнул:

— Там дары богов!

Фаха Эджо обернулся и прижал палец к губам. Мальчишки проскользнули мимо горстки набожных женщин, сгрудившихся у котелка, словно стая здоровенных ворон. «Наверняка такие бабы, — подумал бывший пастух, — таскают собой кошельки, набитые золотом и драгоценными камнями. Привязывают их под юбками». Увы, забраться к женщинам под юбки было невозможно, а жаль. Такие тетки весь день сидели в повозках, а когда спускались, все время держались рядом. Застичь их врасплох было бы сложно, а уж о том, чтобы подмазаться к ним со всякими там приставаниями, и думать было нечего.

Фаха Эджо ухмыльнулся и обнял Рыбу за плечо. Он заговорил потише и сказал о том, что это верно — в Священном Городе, затесавшись в многотысячную толпу народа, можно обрести настоящие дары богов. Фаха с вожделением представлял себе, какую богатую добычу «поддеры» соберут в ночь свадьбы.

Рыба выпучил глаза. Он себя всегда считал набожным, хотя и далеко не всегда соблюдал молитвенное правило. Ему стало жутко при мысли о том, какие богохульства они скоро должны будут совершить — и где, в стенах Священного Города! Однако ужас быстро сменился радостным волнением. О, Фаха был такой отличный малый!

— Погоди-ка! — Рыба пошарил в складках набедренной повязки и вытащил стеклянный шар. — Я кое-что придумал.

Губач осклабился.

— Рыба придумает, как же!

Аист хихикнул.

— Че-его при-идумал, Рыб-ба?

— Тс-с-с! — шикнул на мальчишек Фаха Эджо и поманил их за собой. Сбившись в кучку в простенке между двумя кибитками, мальчишки уставились на Рыбу, а он, прищурившись, взглянул внутрь загадочного шара.

— Он же волшебный, так? — прошептал Рыба. — Если в него долго-долго смотреть, может, что и увидишь?

Сыр ухмыльнулся. Аист хохотнул. Губач хихикнул. Только Фаха Эджо серьезно смотрел на Рыбу и гадал, не поможет ли волшебный шар «поддерам» в их воровских делишках. Он думал и о других трофеях, которые мальчишки прихватили после неудавшегося ритуала обручения, и сжал в пальцах амулет, висевший на цепочке у него на груди. «Амулет Туката» — вот как назвал его жених. Оберег. Талисман. На лбу у Сыра, под грязными спутанными патлами, белела лента Лихано. На поясе у Губача болталась медная лампа, она то и дело звякала, стоило Губачу сдвинуться с места. Золотая монетка с витым рисунком лежала в кармане у Аиста. Эти сокровища «поддеры» намеревались продать, добравшись до Каль-Терона, но у Фахи Эджо появились подозрения, что из этого замысла может ничего не получиться. Многое изменилось с тех пор, как они покинули свое «Царство Под». Амеда пропала — наверное, ее убили Всадники, выехавшие на рыночную площадь. Исчезли Прыщавый и Малявка. Их осталось пятеро. Мальчишки стали держаться поближе друг к другу, они в любой момент были готовы отразить нападение. Пусть хранят свои талисманы, даже если от них никакого толку!

Мальчики перешли на шепот.

— Видишь что-нибудь, Рыба?

Рыба, не моргая, смотрел внутрь шара.

— Свет вижу. Мелькает.

— Да это ж лу-уна, бо-олван ты! — прошипел Аист.

— Тс-с-с! — прошептал Губач. — Слышите?

Сыр выглянул из-за кибитки и ахнул.

Вот уж повезло так повезло. По дороге из Куатани «поддеры» то и дело сновали вдоль каравана: попрошайничали, воровали, торговали безделушками, прятались под фургонами, забирались в чужие шатры, тут и там затевали беспорядки. Их новые приятели — майор-господин и его долговязый друг (майор-господин — особенно) — не могли нарадоваться знакомству с мальчишками, которые в таком количестве снабжали их спиртным, джарвелом и золотом. Этот союз устраивал обе стороны. Когда требовалось, «поддеры» разыгрывали благочестивых юных подопечных майора-господина. Когда требовалось, они торжественно клялись в том, что их опекун, хоть и эджландец, — верный последователь унангской веры. Ох и хохотали же они потом над своей богохульной ложью!

«Поддеры» протиснулись между кибитками. За две с лишним луны пути движущийся город они изучили почти так же хорошо, как покинутый ими Куатани, но, как в Куатани, и здесь еще остались неисследованные ими уголки. На самом деле таких уголков здесь было еще больше, потому что этот город постоянно менялся. Одни паломники уходили вперед, другие отставали. Без сюрпризов не обходилось, сюрприз ждал «поддеров» и теперь. И притом приятный.

Возле догорающего костра спал пьяным сном толстяк Эли Оли Али. Рядом с ним валялся початый бурдюк с брагой, в руке он сжимал раскрытый кошель с блестящими монетами, наполовину зажатый под толстым животом. По другую сторону костра крепко спала, хрюкая во сне, как свинья, мать-Мадана. Старуха пошевелилась и громко пукнула.

Губач ухмыльнулся:

— Ты, что ли, наколдовал, Рыба?

— Даже не верится! — хихикнул Сыр.

— Ско-орее! — поторопил друзей Аист. — Пока они не проснулись!

Рискнуть решил Фаха Эджо. Он быстро подскочил к своему двоюродному братцу, наклонился, выхватил у того кошель и метнулся прочь. О, сладкая месть! Все казалось так легко и просто... но, увы, кошель был привязан!

— Цепочка? — прошептал Сыр.

— По-рвать надо! — прошипел Аист.

Губач взвыл:

— Золотые просыпали!

Началась неуклюжая возня.

Аист и Рыба ползали по песку и подбирали просыпавшиеся монеты. Губач с вожделением таращился на бурдюк с брагой. Попытаться украсть или не стоит? Сыр оттащил Губача в сторону, но перед этим мальчишка-толстяк успел, мстительно осклабясь, хорошенько заехать своднику кулаком в жирное брюхо.

Эли Оли Али застонал, ухватился за живот, но еще раньше него развопилась мать-Мадана:

— Грабят! Караул, грабят!

— Еще немного нектара! Ваше высочество, пожалуйста!

Принц лежал на устланном подушками диване, отвернувшись к стене. Его худенькие плечи вздрагивали. Мать-Мадана в отчаянии смотрела на него. Чем ближе был день свадьбы, тем слабее и младше становился ее любимый Деа. Казалось, какая-то таинственная сила отбирает у него все соки. Еще несколько лун назад казалось, что в нем просыпается мужчина, что он вот-вот расцветет, а теперь, несмотря на высокий рост, длинные руки и ноги, Деа снова стал ребенком — тем ребенком, которого мать-Мадана когда-то нянчила, ласково прижимая к груди.

Неодобрительно глядя на советника Симонида, на Таргонов и подслушивающие и подсматривающие стены, старушка была готова броситься к принцу, плакать и стонать вместе с ним, заключив его в объятия. Но она не могла этого сделать. Она только стояла, держа в руке кубок с нектаром, и в ее сердце билась и билась, словно море о скалы, неизбывная любовь, которую она не могла выпустить на волю. О, она признавалась себе в том, что бесконечно возрадовалась, когда ее позвал советник Симонид и сказал ей, что в преддверии великого дня принц гораздо больше нуждается в ее заботах, нежели в охране Таргонов. Что такое Таргоны в сравнении с любовью нянюшки?

Однако на пути ее любви были выставлены препоны.

— Оставь нас, женщина, — наконец вздохнул Симонид. — Узы детства цепко держат принца, но принц станет мужчиной, желает он сам того или нет. Ступай же, ступай. Нынче ночью ты более ничем не сумеешь помочь.

Мать-Мадана, услышав голос старого мудреца, вздрогнула, повернулась к нему и низко поклонилась. Ее почтение не было наигранным: никто во дворце не вызывал у нее такого почтения, как советник Симонид. Султана она нянчила ребенком и могла вспомнить его маленьким, когда он говорил высоким мальчишеским дискантом, когда его лицо было бледно-розовым, безбородым. А Симонид обладал странной властью, и мать-Мадана никак не могла вспомнить его молодым. Ей казалось, что целую вечность он такой, как теперь: сгорбленный, древний старик с печальными выцветшими глазами и длинной белой бородой. Мог ли он понять ее горе? Не с сочувствием ли смотрели на нее его белесые глаза? Старуха хотела что-то сказать, но с губ ее не сорвалось ни звука. Она поспешно удалилась и унесла кубок с нектаром.

Симонид сел рядом с юным принцем, провел заскорузлыми пальцами по каштановым волосам Деа.

— Увы, мой принц, я плохо исполнил свой долг.

Деа всхлипнул.

— Симонид?

Старик гладил и гладил его волосы.

— Бедное дитя, на твои плечи должна лечь тяжкая ноша. Простолюдины думают: если ты рожден царственным отпрыском, это благодать. Они глупы, но откуда им знать истину? Быть потомком царственного рода — это настолько же проклятие, насколько благодать; проклятие, которое обрушится на тебя всей своей тяжестью и силой. Бедное, бедное дитя! Я надеялся на то, что за прошедшие луны мне удастся передать тебе новую силу и мудрость. Теперь же я содрогаюсь при виде тех страданий, на которые обрек тебя, из-за которых ты плачешь, как женщина. Мой долг состоял в том, чтобы подготовить тебя к той судьбе, что тебя ожидает, теперь же я гадаю: воистину ли мне ведома твоя грядущая судьба? Быть может, сердцем своим ты ощущаешь иную судьбу. Быть может, тебе суждено еще более тяжкое бремя.

Деа неловко утер слезы и непонимающе уставился в печальные глаза старика.

— Пф-ф-ф! Пф-ф-ф! Пф-ф-ф! Пф-ф-ф!

Удастся ли ему изловить этих мерзавцев? Грязные свиньи! Подлые ворюги! Плюясь, ругаясь, злобно топая, Эли Оли Али брел по стоянке каравана. Его жирная физиономия блестела, озаренная луной. У костра сидело несколько молодых людей. Они подбрасывали монетку. Сводник свирепо глянул на них и пошел дальше. Обойдя вокруг обшарпанного фургона, он увидел группу святош. Старики передавали по кругу кальян и разглагольствовали о значении священного писания. Эли Оли Али прошел мимо них, сокрушенно качая головой. Он миновал длинные ряды спящих бедняков. Изможденные долгой дорогой, люди храпели, вытянувшись прямо на песке. Весь путь от побережья они проделали на своих двоих. Сколько из них погибли от солнечных ударов, сколько не встали после молитвы? Неужто они так легко умирали, движимые верой в то, что для паломника смерть в пути — благодать? Тупицы! При взгляде на них сводника тошнило. Мать-Мадана — ну, пусть себе бормочет свои молитвы, пусть лицемерит и лжет. В то время как старуха ложилась на песок во время Поклонений, ее обшарпанный спутник забирался в кибитку, посасывал бражку из бурдюка да мечтал о том прекрасном будущем, которое их ожидало в Священном Городе. Каска Далла? Пусть делает, что ему вздумается, а Эли Оли Али снова станет большим человеком! Ой, да он станет сводником у самого султана!

Было поздно, и стоянка постепенно погружалась в тишину и сон. Эли Оли Али взглянул на луну. У него закружилась голова, он привалился к чьей-то повозке и изможденно застонал. Проклятие! Проклятие! Он ушел так далеко от своей кибитки, и что? Будь они трижды прокляты, эти негодяи! Подумать только, а он был так добр к этому мерзавцу Фахе Эджо! Он его приютил! Он его всему выучил! Нет, не было в этом мире ни благодарности, ни верности, ни доверия! Сводник уселся на корточки и пожалел о том, что не захватил с собой бурдюк с брагой. Вот тут-то он и услышал пьяные бормотания с другой стороны от повозки.

— Но Полти, почему ты мне раньше про это не говорил?

— А разве адъютанту положено знать мои тайны?

— Полти, да! Положено! Особенно — такую тайну! Но как ты можешь быть в этом уверен?

— Я это почувствовал, Боб. За мгновение до того, как Тот вышел из меня, я понял, что в этой девице есть что-то такое... что-то особенное. Она приведет меня к Кате, я в этом уверен.

— Хочешь сказать: она знает, где Ката?

— Может быть. Но почему-то у меня такое чувство, что дело не только в этом.

— Не только в этом? А в чем же еще может быть дело?

— Не могу объяснить, Боб, но у меня такое было ощущение... ну, будто бы Ката — ее пленница. Как ты не понимаешь? Если я подберусь к ней, я подберусь и к Кате! Боб, ты только представь себе! Ката — снова в моих объятиях! Ката целует меня! Ката произносит свадебную клятву! Не представляешь ли ты, как возвращаюсь в Агондон с победой и везу Кату с собой?

Боб ответил осторожно:

— Я не думаю, что ты ей нравишься, Полти.

Полти расхохотался.

— Бедняга Боб! Когда ты изучишь женщин, как изучил их я, ты поймешь цену женскому кокетству. Ката стеснительна, вот и все, но она знает, что я люблю ее. О, у нас с Катой дело не в том, что кто-то кому-то нравится...

— Или — не нравится?

Полти разошелся.

— Ничего ты, Боб, не понимаешь! Ката моя! Она стала моей в сердце своем еще тогда, в Ирионе, когда мы были детьми. Самой сутью своей она связана со мной, а я — с нею. Когда двое едины, что могут значить какие-то пустые слова? В сердце своем Ката произносит: «Я — это Полтисс». А я произношу: «Я — это Катаэйн».

— Гм-м-м... — невесело протянул Боб.

Последовала пауза. Тишину нарушало только бульканье браги в бурдюке да потрескивание поленьев в костре.

Коротким грязным пальцем Эли Оли Али разгладил усы. «Гм-м-м...» — уж это точно. Сводник-то решил, что уже больше не увидится с майором-господином. Он снова нашел его — таково, наверное, было веление судьбы.

Наверное.

«Буль-буль».

— Но Полти, как же ты к этой девушке подберешься?

«Буль-буль».

— Боб, вопрос хороший!

— Она же принцесса, Полти!

— А мы посланники или кто?

— Мы больше не посланники. Ну, то есть... мы теперь скрываемся, правильно?

«Буль-буль, буль-буль».

— Гм. Нет у тебя изобретательности, Боб, и в этом твоя беда. Выход всегда можно найти.

«Буль-буль».

— Полти?

— А, Боб?

— Он исчез, да? — Голос Боба дрожал. — Ну, ты понимаешь. Он.

«Буль-буль, буль-буль, буль-буль».

— Я же тебе говорил, Боб, я почувствовал, как он вышел из меня в день церемонии обручения.

«Буль-буль».

— В тот день, когда ты меня спас, Полти, — благодарно проговорил Боб.

— Что верно, Боб, то верно. В тот день у меня внутри как бы что-то оборвалось — и он исчез. Еще один только раз я его видел потом, а после... ничего. Нет уж, теперь я гонюсь за принцессой не ради Тота. Только ради Вильдропа. Полтисса Вильдропа.

Ну, это — как сказать. Может, и ради Эли Оли Али.

Сводник терпеливо выжидал подходящего момента. Проворачивая в уме возможные варианты развития событий, Эли Оли Али предполагал, что долговязый малый может держать на него обиду. Ну и что с того, даже если так? Глупое недоразумение в харчевне? Все случилось из-за суеверий матери-Маданы! Ну а он пытался спорить со старухой, но был ли от этого толк? Женщины, глупые женщины... Нет-нет, долговязого было легко обвести вокруг пальца, тут бояться было нечего. Главное было — обработать майора-господина. Он — важная шишка. Ну, не повезло парню, но ведь он оставался эджландским аристократом, верно? Что он такое болтал насчет сути, насчет единения — этого Эли не понимал, но в одном нисколько не сомневался. Не было для Пламенноволосого ничего важнее женитьбы на той девчонке. А раз так, то можно было за ее счет сорвать немалый куш! Глазки сводника сверкнули, в голове у него родился замысел. О-о-о, какие открывались возможности! Он проворно обошел повозку и радостно распростер руки.

— Майор-господин! Какая встреча! Вот уж чудо так чудо!

Глава 63 МЕРТВЕЦ НА ПЕСКЕ

Вдох. Выдох.

Биение сердца.

Думать только об этом.

Симониду не спалось, но когда он улегся на кушетку в темноте, через некоторое время сумел погрузиться в некое подобие транса. Порой он гадал: будет ли ему скоро дан хотя бы такой отдых при том, какая тревога владела им постоянно. От этой тревоги его усталые ноги и руки наливались свинцом. О, как стар он был, как стар! Ему очень хотелось спать, но он понимал, что теперь до самой смерти ему не изведать сна. Сегодня даже забытье старику не давалось. Он пошевелился, открыл глаза. Он думал о том, что был бы рад смерти. Он бы заключил ее в свои объятия, как возлюбленную. Да, как возлюбленную... Но за его долгую безбрачную жизнь у него никогда не было возлюбленной.

Симонид взглянул на висевшую в небе за окном луну. Теперь, когда были задуты лампы, в покоях принца царила тишина. Только сад еле слышно шелестел. Весь мир был объят сном. Все спали, кроме него — глупого любящего старика. Симонид снова смежил веки.

Вдох. Выдох.

Биение сердца.

Но забытье не приходило. Мысли старика вернулись к юному принцу, к той тревожной судьбе, что ожидала Деа. Что же станется с мальчиком? Сможет ли он сыграть отведенную ему роль? Что станется с империей, которой ему суждено править? Со страхом Симонид вспомнил о своих братьях, с которыми так давно расстался, о даровании, от которого отказался. За долгие годы служения при дворе султана Симониду случалось испытывать жгучую жажду, тоску по мистическому знанию, которое некогда текло в его жилах подобно сильнейшему наркотику, питало разум и сердце. Он всегда подавлял эту тоску. Всегда. А теперь ему казалось, что гранитные стены трезвости, выстраиваемые и упрочиваемые им всю жизнь, начали трескаться и качаться. Он всегда твердил: дар прорицателя способен привести его обладателя к беде, и только к беде. Но теперь он думал о мальчике. О своем страхе за него. О своей любви к нему.

Вдох. Выдох. Биение сердца.

Надо думать только об этом, только об этом.

Издав глубокий горестный вздох, Симонид повернул голову, посмотрел на ложе принца. Луна освещала пустую смятую постель.

Боб сидел, скрестив под собой ноги, уткнувшись лицом в ладонь согнутой руки. Волосы у него растрепались, перед глазами все плыло. Он был пьян и к тому же расстроен. Отведя взгляд от горящего костра, он уставился во мрак простирающейся во все стороны пустыни. Ему стало страшно. Какие опасности скрывались там, в мягких, плавных линиях песчаных холмов? Попади туда человек, останься этот человек один, он бы скоро сошел с ума — так казалось Бобу. Ну и что с того? Он-то мог запросто сойти с ума здесь и сейчас, сидя у костра. Боб кисло усмехнулся, вспомнив недавние, полные бравады, разглагольствования Полти, мерзкий смех Эли Оли Али.

Боб вздохнул. Как же он был счастлив в ту ночь, когда Полти спас его! Конечно, смерть Бергроува его ужаснула, но на самом деле Боб отдавал себе отчет в том, что по большому счету это ему было все равно. Конечно, все равно. Нет Бергроува, нет Эли, и Тота тоже нет... Все будет, как в старые добрые времена! В ту ночь, обнимая Полти за шею, Боб даже умереть был готов. Умереть в объятиях Полти! Он снова вздохнул и, недовольно прищурившись, посмотрел на сальную физиономию нежданного гостя. Как легко сводник снова втерся в доверие к Полти. О, Полти был наивен, слишком наивен!

— Перескажи-ка мне все еще разок, с самого начала, Ойли, — пьяно пробормотал Полти и по-приятельски обнял сводника.

— Пф-ф-ф! Неужто пламя прожгло дырку в твоей голове?

— Ничего подобного! Но что-то я не пойму, как же это все получится? Думаешь, мы вправду сможем выкрасть этого ублюдка... принца Деа?

«Буль-буль».

— Майор-господин, да ты сам подумай. За малым приглядывает сестрица матери-Маданы, так? Ну, вот... Как только мы доберемся до Священного Города, куда первым делом потопает наша матушка? Само собой, навестить дорогую сестренку, которую она не видела с тех пор, как...

«Буль-буль».

— С Эпохи Расцвета, да?

— Вроде того. Ну, теперь-то они обе выглядят одинаково, точно? Сестры ведь, как-никак. Одинаково, смекаешь, майор-господин?

«Буль-буль».

— Смекаю, Ойли. Нужно только уговорить ее поменяться местами с сестрицей, и сосунок у нее в руках — ну, то бишь у нас.

Сводник осклабился и чокнулся с Полти.

— Думаете, получится? — кисло поинтересовался Боб.

— Что получится? — непонимающе вопросил Полти.

— Сестру ее подменить! Как это будет? Она одеждой с ней поменяется? Или по башке ее стукнет, а та вырубится? Отравит ее, прикончит — что? Она так поступит с собственной сестрой?

— Это все мелочи, мелочи! — Сводник небрежно махнул рукой. — Это я все придумаю. Вы только представьте: мы захватываем принца и берем его в заложники. Ежели нам не отдадут принцессу, мы его убьем. Ну а султан-то, вестимо, больше пожелает сыночка обратно заполучить, чем принцессу, так ведь? Сыночка-наследничка? Само собой, по-моему.

Боб ворчливо заявил, что, на его взгляд, план совершенно несуразный. Теперь он все понял: сводник решил охмурить Полти и завести его в беду. До Священного Города оставалось всего несколько дней пути. Этого времени не хватило бы на то, чтобы отговорить Полти от дурацкого замысла. Помимо всего прочего, Боб ни капельки не доверял своднику. Разве он поверил бы в то, что этот жирный метис ничегошеньки не ведал про то, что мать-Мадана держала двоих эджландцев в плену в сыром грязном подвале? И теперь судьба Полти и Боба должна будет зависеть от этой самой матери-Маданы?

Боб презрительно воззрился на сводника.

— А я думал, девчонка нужна тебе самому. Разве ты к ней в женихи не набивался?

— Пф-ф-ф! Так то ж для того, чтобы потом ее продать! О, найдутся такие, кто кучу денег отвалит за настоящую принцессу! Ну, вот я и подумал: почему бы не попробовать? — Сводник с усмешкой глянул на Полти. — А между прочим, она ведь теперь, пожалуй, где-нибудь поблизости.

«Буль-буль».

— Вряд ли. Мы ведь уже недалеко от Каль-Терона, верно? — проговорил Полти.

— Пф-ф-ф! Каль-Терон? Кто говорит про Каль-Терон? Я про караван говорю.

— Ойли, как это?

«Буль-буль, буль-буль».

— Я нынче подслушал разговор один. Торговцы болтали. Ходят такие слухи... Ну да ладно, слухи-то всегда ходят. Но ты сам, майор-господин, подумай хорошенько: принцессу должны доставить в Священный Город, так? Неужто ее повезут по пустыне со всеми почестями, когда тут разгуливают уабины? Да мало ли еще кто пожелает позариться на такую ценную добычу? Подумай, майор-господин, пораскинь мозгами! Говорят, она едет в простой кибитке, а стражники, что при ней, наряжены простыми паломниками.

«Буль-буль, буль-буль, буль-буль».

Глаза Полти засверкали.

— Ойли, это же здорово! Если так, то нам, пожалуй, этого сосунка и выкрадывать не придется!

— Да? Ты что же, готов сразиться со стражниками султана, которых там неведомо сколько? — встрял Боб. — Ни одному слову не верю!

Полти вздохнул.

— Боб, кому какое дело до того, во что ты веришь и что ты думаешь? Ты гений, Ойли. Я отправлю на разведку «поддеров». Мы во что бы то ни стало разыщем принцессу!

— Интересно, а где эти негодяи, а? — повертел головой Полти.

Ответ на этот вопрос последовал буквально через мгновение. Пятеро мальчишек, сопровождавших Полти и Боба во время странствия по пустыне, возвратились с добычей с ночной «охоты». Устало, но довольно пересмеиваясь, они вышли из-за повозки, готовые поведать о своих приключениях.

Фаха Эджо замер на месте, как вкопанный.

Эли Оли Али мигом вскочил на ноги.

— Ах вы, подлые ворюги! — вскричал он. Полти и Боб, вытаращив глаза, ничего не понимая, наблюдали за тем, как сводник бросился к своему двоюродному братцу и был уже готов стукнуть того, но оступился и шлепнулся физиономией в уголья догоравшего костра. Эли взвизгнул, вскочил и принялся ожесточенно обмахивать руками обожженные усы.

Стоянка огласилась заливистым хохотом.

— Мне очень жаль, госпожа, но ваш друг умирает.

Девушка, охваченная горем, только смотрела в добрые глаза лекаря. Это происходило у другого костра, далеко от того места, где мы только что побывали. На мягком песке, укрытый простым одеялом, лежал, сотрясаясь в лихорадочном ознобе, юноша, почти мальчик. Рядом с ним сидел мальчик помладше, в обносках некогда роскошных одежд, а также коротышка-толстячок, намного старше больного. Неподалеку лежала грязная косматая собака. Девушка прятала лицо под чадрой, но ее глаза были видны, и в них выражалось отчаяние. Она посмотрела на своих спутников, перевела взгляд на лекаря. Заламывая руки, она спросила:

— Неужели ничего, совсем ничего нельзя сделать?

— Госпожа, ты говоришь, что на вас напали уабины?

— Это верно, добрый лекарь. Только мы и уцелели.

— Ты говоришь, что вы долго шли по пустыне?

— Да, все так. Уж и не упомню, сколько дней мы брели по жарким пескам. Как нам повезло, что мы встретились с тобой и твоим гостеприимным семейством!

Лекарь почтительно кивнул.

— Госпожа, ты очень добра, но мы всего лишь исполнили свой долг. Но ведь ты говоришь, что если бы не этот несчастный юноша, вы бы не остались в живых и не встретились с нами?

— Верно, так и было. Раньше мы думали, что он другой, но когда мы заблудились посреди пустыни, он повел себя на редкость благородно. Он храбро вел нас за собой, пока в конце концов мы не нашли вас и пока вы милостиво не оказали нам помощь. Как это жестоко, что теперь он так тяжко захворал!

— Правда, госпожа, правда. Но милая госпожа, как бы то ни было, чем бы вы ни были обязаны этому несчастному юноше, он все равно был обречен. Вы смотрите на него теперь, и я вижу вину в ваших очах, но он болен очень давно и безнадежно. Мы не должны дивиться тому, что он скоро умрет. Дивиться надо другому: тому, что он прожил так долго.

На прекрасные глаза девушки навернулись слезы. Она только покачала головой, думая о том, как непредсказуема порой судьба. В ту ночь, когда юноша погрузился в свой последний сон, она была готова обнять умирающего и шептать:

— Милый Джорвел. Дорогой, милый Джорвел.

— Деа?

На террасе луна светила ярче. Симонид дрожал. Страх сковал его сердце. Он крадучись пошел вперед, словно ревнивый любовник. Он шел и шепотом произносил имя принца. Куда он мог деваться? Пропал? Нет, это было невозможно! И прошлой ночью он тоже бродил, охваченный тоской. Куда он мог уйти, как только не в сад? Старик поднялся по белесой лестнице.

— Деа? Деа?

Может, принц спрятался, затаился где-то в густых зарослях? Симониду стало не по себе. Он вновь произнес имя принца и сам удивился — почему разговаривает шепотом? И тут же понял: предчувствие, словно эхо давно отвергнутого дара, прозвучало в сознании старика. Да-да, он все понял, но долгие мгновения миновали, пока старик увидел то, чего так боялся. Предчувствие стало явью.

Симонид притаился за пышными папоротниками. Повсюду царили пряные, густые ароматы: благоухали кусты жасмина и ночные нарциссы. Перья папоротников были такими мягкими, нежными... совсем как ласковые руки женщины, от прикосновений которых Симонид отказывался всю свою жизнь. Это было слишком, это было так невыносимо, но хуже всего было зрелище, представшее перед глазами старика. Отливая то серебром, то золотом, в неземной тишине, принц Деа играл со своим призрачным спутником. Они резвились и играли, прыгали и смеялись.

Симонид ахнул, но не произнес ни слова. Медленно, страдая от боли в изношенных суставах, он спустился вниз. Войдя в покои принца, он постоял около своей жесткой кушетки, подумал и опустился на мягкий, выложенный подушками диван. Слезы застлали глаза старика, когда он ощутил запах тела юноши. Дрожа, сжав в руках подушку, Симонид стал дожидаться возвращения принца.

Этого не должно было случиться. Все то время, покуда Боб странствовал вместе с Полти, он думал, что этого никогда не случится. Может быть, его защищало какое-то особое колдовство, а может быть, просто-напросто его тайные деяния привиделись ему во сне. Но сам-то он понимал, что это не так.

Потом он гадал: а хотел ли он, чтобы это произошло? Когда Боб томился в «холодной», он мечтал только о том, чтобы обрести свободу. Но что такое была его свобода, как не всего-навсего другой плен? Наверное, ему хотелось пробиться через невидимую стену, которая окружала его, а там... будь, что будет! А может быть, он просто был очень пьян.

Боб лежал и смотрел на жестокие немигающие звезды. Рядом с ним, спокойно и ровно дыша, спал Полти. Эли ушел. «Поддеры» улеглись под другую сторону от костра. Жуткое одиночество охватило Боба. Ему вдруг пришла мысль о том, что так было всю жизнь: он отчаянно желал любви и ревниво следил за всеми, кто оказывался рядом с Полти. Боб с отвращением перебирал в памяти события прошедшего вечера. Бедный Боб! Он думал, что Полти принадлежит ему, а Полти его предал. Другому бы на месте Боба стал противен Полти, а Бобу был противен только жирный сводник. Бобу было немыслимо жаль Полти. Сострадание переполняло его сердце. Он придвинулся ближе к спящему другу.

Бедный, бедный Полти! Дрожащими пальцами Боб провел по курчавым волосам, казавшимся при свете луны тускло-лиловыми. О, Полти! Боб коснулся кончиками пальцев скуластого лица друга. Каким оно было когда-то! Совсем другим! Боб любовно вспомнил тот день в конюшне позади «Ленивого тигра», когда это лицо впервые возникло перед ним... Тогда оно было круглое, пухлое, все в веснушках. Наверное, в тот миг Полти произнес заклинание, которым привязал к себе Боба на всю жизнь. Пальцы Боба передвинулись на крепкую грудь Полти, ровно вздымавшуюся во сне.

Пьяные слезы хлынули из глаз Боба. Конечно, конечно, он с самого начала понимал, что Полти — злодей, чудовище в человеческом обличье. Понимал ли? Разве он мог в такое поверить, разве он мог так думать о своем чудесном, волшебном друге? Да и потом: что такое зло, а что такое добро? Нет-нет, Полти не мог сделать ничего дурного. Он просто запутался, и ему нужно было помочь.

Боб стал более настойчив в своих ласках. Полти пошевелился, застонал. На миг Бобу вдруг почудилось, что друг произнес его имя. Арон. Арон. Сердце Боба забилось чаще. Но нет. Глупо было бы верить в это. Полти произнес имя Каты. Полти запрокинул голову, выгнул спину. Знакомые признаки. Боб знал, что другу снится сон. Он знал, что это за сон. Да. О да!

Боб смутно помнил о том, когда впервые позволил себе такие вольности. Некоторое время после возвращения Полти с зензанской войны его адъютант вел себя осторожно. Только в последние дни, во время долгого странствия по пустыне, он снова осмелел. Порой Боб гадал: неужто Полти и вправду забывает о ночных ласках, которыми они друг друга одаривали? Порой, хотя Полти ничего не говорил, Бобу казалось, что он ловит на себе взгляды друга, и по определенным признакам догадывался, что его друг знает об их тайных отношениях. О, если бы это вправду было так!

Спящий Полти снова прошептал имя возлюбленной. Ката. Ката. Ну и что? Это не имело значения. Руки Полти потянулись к Бобу, стали гладить его волосы. Боб был вне себя от счастья. Он был объят бесконечным теплом, он куда-то падал, падал и хотел, чтобы это падение не кончалось... В этом была полнота. В этом было исполнение всех желаний.

— О, Ката, Ката... Боб?!

Полти вдруг проснулся и, откатившись от Боба, резко вскочил.

Дальнейшее произошло быстро. Полти жутко раскричался. Боб неуклюже поднялся и вдруг отчаянно разрыдался. Разбуженные «поддеры» обескураженно лупали глазами. Боб, не разбирая дороги, побрел прочь. Полти бросился следом за ним и стащил с него спущенные штаны. Боб развернулся. Он был в полном отчаянии, он был готов умолять друга о пощаде, но получил несколько сокрушительных ударов крепким, как камень, кулаком — по ребрам, в челюсть, в глаз.

— Грязный ублюдок! Грязный, мерзкий ублюдок! Скотина!

Они отошли далеко от стоянки и теперь были посреди темных барханов. Боб упал на песок. Он даже кричать не мог, а Полти пинал и пинал его ногами и плевал на него, а потом ушел прочь, ругаясь на чем свет стоит. На мгновение Бобу показалось, что где-то рядом и «поддеры». Он вроде бы слышал, как они охают и вскрикивают. А потом Полти злобно рявкнул на них и велел им бросить «грязного ублюдка».

— Пусть подохнет посреди пустыни!

Глава 64 ПЯТОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Сколько времени прошло?

Казалось, вечность миновала с того мгновения, как он получил последний мучительный удар и плевок. Вязкая слюна расползлась по коже. Но это было не главное. Для Боба ненависть Полти, его жестокость теперь тоже казались вечными. Теперь по лицу Боба текли слезы, и только страшная боль в ребрах удерживала его от отчаянных рыданий. Его зубы стучали. Песок кололся, как битое стекло. О, как глупо он поступил! Как непростительно глупо! Боб пока соображал не слишком четко, но у него мелькнула мысль: уж не сделала ли «холодная» свое дело, не подхватил ли он там какую-то гадкую хворь? А потом он подумал о том, что всю жизнь болен, что вся его жизнь — сплошная болезнь.

Разум отступил перед волной боли. Боб лежал и думал о звездах, о барханах, о темноте. Казалось, темное полотнище ночи, вращаясь под разбухшей луной, обволакивает его.

Створки крыши кибитки были открыты. Раджал пошевелился и проснулся. Он увидел над собой черное ночное небо.

Глядя на звезды и луну, он на какой-то миг представил себе, что лежит на песке, а не в тесной кибитке. Ему очень хотелось, чтобы это так и было, однако иллюзия быстро развеялась и Раджал снова ощутил, что лежит на подушках. Поблескивали украшения на стенках фургона, пахло благовониями, бархатом и шелком. Внутри кибитка была обустроена с роскошью, но как же Раджал ненавидел эту роскошь! Он услышал ровное дыхание. Потом — шелест и вздох.

— Ката? — прошептал Раджал.

— Никак не могу уснуть.

— Я тоже.

— Будь она проклята, эта кибитка!

— Да, когда едем, все-таки полегче.

— Наверное, скоро утро. Точно.

— Хм.

Последовала пауза. Раджал и Ката лежали и смотрели друг на друга в звездном полумраке.

— Наверное, теперь уже недалеко, да?

— До Священного Города? Откуда мне знать?

— Ну... Ты могла бы у отца спросить.

— Радж, пожалуйста. Не называй этого типа моим отцом — даже в шутку. Думаешь, для меня большая радость ходить к нему в гости, да?

— Ну, ты хотя бы вечерами отсюда выбираешься.

— Лучше бы, наоборот, я никуда не выбиралась! Что угодно, лишь бы только не слышать без конца: «Мерцалочка то, Мерцалочка се...» Не говоря уже о его противных ласках. Уж казалось, мог бы привыкнуть к мысли о том, что теперь я — из плоти и крови. Говорю тебе: всякий раз одно и то же, стоит только прийти в его фургон. Свадьба, свадьба, свадьба — больше он ни о чем разговаривать не желает. Сначала выражает восторги, потом начинает говорить о своих страхах. Потом принимается сокрушаться о прошлом. Ой, сколько я уже наслушалась про этого злосчастного джинна! А потом он заливается слезами и бросается ко мне на грудь. — Ката вздохнула. — Поначалу мне это было противно. А сейчас просто невероятно скучно.

— Ну ладно, считай, ты меня убедила. Здесь тебе лучше.

— И потом, не забывай: там еще визирь есть. Этот не скучный. Он страшный.

— Ви... визирь? — вымолвил Раджал.

— Хм. Знаешь, может быть, все дело во мне, но мне кажется, что он с меня буквально глаз не сводит и смотрит так... странно. Будто видит меня насквозь, честное слово. Калиф меня обнимет, а я отведу глаза и вижу: визирь на меня таращится.

Снова последовала пауза. Затем Раджал негромко проговорил:

— Я и сам стараюсь его сторониться. Визиря, в смысле. Это ведь он приказал, чтобы меня... ну, ты знаешь, о чем я говорю. Если ты не хочешь, чтобы он разгадал твой маскарад, я этого тоже не хочу. А у меня он не такой надежный, как у тебя.

— Что сказать? Порой я гадаю, насколько надежно мое теперешнее обличье.

— Ката, это глупо. Несколько раз что-то такое было заметно, но... волшебство никогда не бывает совершенно, правда?

— О? И кто же тебе так сказал?

— Великая Мать вроде бы. А может быть, Мила.

Раджал шмыгнул носом и умолк.

Ката повернула голову, посмотрела на Амеду, которая сладко спала, свернувшись на полу, словно собака.

— Не понимаю, как она может так крепко спать.

— Она счастлива. Разве ты не замечаешь, что рядом с тобой она счастлива?

— Не начинай! Прошу тебя, не надо! Как я хочу снова стать прежней!

— Если на то пошло, — заметил Раджал, — то я тоже.

— Не знаю... По-моему, тебе твой наряд к лицу.

— И ты говоришь «не начинай»? Это ты не начинай!

Они с трудом сдерживали смех. Ката посмотрела вверх и прошептала:

— Нет сил здесь торчать. Скоро рассвет. Давай прогуляемся.

Раджал проворчал:

— Ты же помнишь, что вышло в прошлый раз. Крышу на три дня на засов заперли. Я думал, что употею до смерти!

— Неплохо было тебе и попотеть, между прочим. А то ты начал толстеть.

— Толстеть? — с притворным возмущением переспросил Раджал. — Может, Амеду разбудить?

— О нет, только не это! Уж лучше я хоть немного отдохну от ее влюбленных взглядов!

— Она ничего не может с собой поделать, — сказал Раджал. — Ну, ты представь: если бы я выглядел, как Джем. Ты, поди, тоже смотрела бы на меня влюбленными глазами, а?

— Понимаю. Но только будить ее все-таки не надо, ладно?

Поддельная принцесса осторожно взобралась на резной столик, стоявший посередине кибитки. С ловкостью тигрицы она подтянулась и выбралась на крышу. Снизу, из-под днища кибитки доносился негромкий храп спящего часового. Пожалуй, не стоило устраивать переодевание стражников. Их строгая дисциплина уже порядком хромала. С улыбкой Ката протянула руку и помогла Раджалу выбраться наверх.

— Если нас в этот раз поймают, — прошипел Раджал, — нам больше не поверят.

— Ну и что? Мы ведь уже почти у цели, верно?

— Ты про Священный Город? Ты же говорила, что не знаешь, далеко ли до него!

Ката прижала палец к губам. Низко пригнувшись, она прошла по крыше кибитки, ловко, бесшумно перепрыгнула на соседнюю. Раджал боязливо и неохотно последовал за девушкой. Царила ночная прохлада, которая с рассветом должна была быстро пойти на убыль.

Они спрыгнули на песок и устремились к барханам.

Сколько же времени прошло?

Боб вздрогнул и очнулся. Казалось, было позже, намного позже, хотя, вполне возможно, после того, как он впал в забытье, прошли считанные мгновения. Его замутило. Сердце билось медленно и громко. Боб уставился на луну, поежился, свернулся клубком.

А потом он услышал голоса.

— Так ты ощущаешь, что она где-то здесь?

— Она близко, близко. Верь мне, уабин, и не сомневайся во мне. Ночь еще не закончится, когда ты получишь свою невесту. У меня нет кристалла, который заключает в себе мое могущество, и без него я не так силен в этом мире смертных. Но найти девушку, которая источает волшебство, — разве это мне не под силу?

— Хо! А я слыхал, что ты давно разыскиваешь как раз такую девушку!

— Глупец! Как ты смеешь говорить о том, в чем ничего не понимаешь!

— Я? Я не понимаю в том, как мужчина желает женщину? А я так думаю, что в этом даже очень хорошо понимаю.

— Молчи, говорят тебе! Разве ты не знаешь, что я — не человек, что я лишь являюсь в обличье человека? Так пойми же, что и та, которую я разыскиваю, — не просто женщина в том грубом и чувственном смысле, который ты вкладываешь в это слово.

— Хо! Ну, так и та, что должна стать моей невестой, тоже не просто женщина.

— Это верно, уабин. Так может быть, тогда ты чувствуешь испытываемую мною боль?

— Воистину, о Золотой. Разве я посмел бы обидеть бога?

Двое переговаривались негромко, почти шепотом, но шли по пустыне не таясь. Поначалу Боб не обратил на них особого внимания, а они, не заметив его, прошли мимо. Но затем пылкость их разговора заставила его насторожиться. Он лежал и слушал медленное биение собственного сердца. Потом, повернув голову, увидел, как над черными барханами занимается таинственное сияние. Боб, морщась от боли, перевернулся на живот и пополз по песку.

Выглянув из-за бархана, Боб увидел двоих незнакомцев. Один из них все еще был в тех, обагренных кровью, золоченых одеждах, которые надел в день церемонии обручения. Второй же сверкал золотом и светился сам по себе.

— О, Золотой, — проговорил уабин. — Ты еще не видишь ее?

— Говорю тебе: она близко. Могущество мое ограничено, но если сосредоточусь на ней, только на ней... да! О да! Она, похоже, переодета, но глаза бога видят ее.

Сверкнуло лезвие сабли.

— Скорее! Пойдем и заберем ее!

Послышался глухой смех.

— Не спеши, уабин. Ее надежно охраняют. Тут нельзя пускать в ход примитивное оружие. Наш удар будет направлен на ее разум, на ее сердце. Только так мы притянем к себе ту, которую разыскиваем. Ведь ты хочешь, чтобы она досталась тебе целая и невредимая, верно? Подождем до рассвета, когда я почувствую, что ее сопротивление станет самым слабым.

Уабин неохотно убрал кривую саблю в ножны.

— Подумать только! Чтобы я был так унижен! Я, человек, который покорял города, должен прятаться за барханами, как вор!

— Ты готов отказаться от моей помощи? Уабин, у меня много сил ушло на то, чтобы спасти тебе жизнь. Я уже не тот, что был прежде, но вомни: ты потерял свое племя, свое войско, свою славу. Без меня ты бы сейчас был изгоем, преступником, лишенным друзей, у тебя не осталось бы никакой надежды достичь того, чего так жаждет твое сердце. Но я не желаю унижать тебя, уабин. — Улыбка озарила золотой лик. — Я вновь повторю то, что говорил прежде: тебе — земля, а мне — луна и звезды. Говорил ли я тебе о том, что твои испытания — это мои испытания? Где бы мы были без этой девушки? И теперь более не думай об этом. Думай только о победе, которую скоро одержишь. Как только ты сожмешь в объятиях свою невесту, я волшебным образом перенесу вас к Пламени, и там поддельное сокровище сгорит, а истинное обнажится.

А теперь вспомни о том, что я дал тебе зеркало. Посмотри мне в глаза, и ты обретешь силу, в которой нуждаешься, и могущественную защиту.

Уабин встал рядом с богом — близко, словно влюбленный. А когда отвернулся, его глаза светились золотым светом.

— Нам пора бы вернуться!

— Радж, да будет тебе! Неужели ты не хочешь увидеть рассвет?

— Я потому и говорю, что надо вернуться. Стражники проснутся и увидят, что нас нет.

Ката вздохнула.

— И что? Не побьют же нас, правда?

— Принцессу, конечно, не побьют! А меня?

— Ты — девушка, не забывай об этом! В этом есть кое-какие преимущества.

— Их немало, не сомневаюсь. Я даже знаю это.

— Ты что же, стал девушкой?

— Да нет, я бы не стал так говорить.

Отделенные от стоянки барханами, Ката и Раджал шагали, словно сестры, взявшись за руки. Звенели их украшения, подолы платьев шуршали по песку. Луна мало-помалу бледнела. Небо на горизонте стало лиловым. Ката ощутила ответное сияние в своем сердце, и странное счастливое тепло растеклось по ее телу. У нее возникло такое чувство, что все будет хорошо. Ката смотрела на небо, ожидая цветов крови и золота, которые скоро должны были залить похожие на волны песчаные холмы.

Сердце Раджала все чувствовало иначе. В его сердце возникла боль. И пустота. Его рука легла на грудь — туда, где прежде он носил кристалл. Он негромко спросил:

— Ты чувствуешь ее? То есть чувствуешь, что она здесь?

— Принцесса? Я ощущаю ее присутствие. Но я знаю, что я — это я, а не она. Все так, как будто... как будто я стала вместилищем для какой-то диковины, для какого-то сокровища, для чего-то такого, что я должна сохранить, держать взаперти до тех пор, пока не пробьет час извлечь это. То ли перстень, то ли драгоценный камень. Да-да, драгоценный камень.

Раджал невесело кивнул. За несколько лун, проведенных рядом с Катой в пути, он хорошо узнал Кату. Она рассказывала ему о своем детстве, о знакомстве с Джемом, о тех днях, которые они провели вместе, о том ужасе, какой она пережила, разлучившись с ним. Раджал слушал ее рассказы зачарованно, с завистью, но когда Ката просила Раджала поведать ей его историю, он говорил с осторожностью. Он довольно словоохотливо рассказал ей о ваганском фургоне, о своей сестре Миле, о Великой Матери Ксал и о Дзади. Но о многом, об очень многом он рассказать не мог. Он думал о страстях, которые владели его сердцем с самого детства, и его горло сжималось от отчаяния. Он вспоминал о том, что случилось во Дворце с Благоуханными Ступенями, и ему становилось невероятно стыдно. Никто — ни Ката, ни тем более Джем — не должен был узнать правду. Никто на свете. О визире Хасеме Раджал вспоминал с содроганием и отвращением, но стоило ему вспомнить о нем — и он ощущал, как пробуждается желание. И тогда отвращение, испытываемое Раджалом, становилось еще глубже, потому что он сам себе становился противен. Порой посреди ночи, лежа в кибитке, его рука ложилась на грудь, где прежде он носил Кристалл Короса, и тогда в бессильной ярости Раджал думал: «Я наказан. Я наказан по заслугам».

Но порой ему казалось, что наказания только начинаются.

Раджал и Ката уселись на песок, по-прежнему держась за руки, и смотрели в ту сторону, где занималась заря. Ката вдруг проговорила:

— Но про визиря — это же неправда?

Раджал отозвался надтреснутым голосом:

— Что? Что про визиря?

Ката с любопытством спросила:

— Радж? С тобой все в порядке? Я про визиря говорю в том смысле, что он что-то подозревает, о чем-то догадывается. Я просто подумала... нет, это, наверное, не так. Он бы уже проговорился, что-нибудь сделал такое... Радж? Что-то не так, да?

Раджал мотнул головой.

— Нет, нет. Я просто задумался, вот и все. А думал я... про Амеду. Да, про Амеду. Ведь это из-за нее начались все беды.

Негодяйка! Маленькая подлая воровка!

Ката осторожно проговорила:

— Но теперь-то тебе Амеда нравится?

— Она смелая девчонка. Но я бы не сказал, что она мне нравится.

— Она надоедлива, это верно.

Раджал фыркнул.

— Она была воровкой.

— Воровкой! — не удержалась от смеха Ката. — Я была... кое-кем похуже. А ты разве ничего предосудительного не делал, Радж?

Раджал пожал плечами.

— У меня была... не такая яркая жизнь, как у тебя, Ката.

Она сжала его руку.

— Я тебе не очень-то верю. Но все равно люблю тебя.

Раджал ахнул.

— Ты... любишь меня?

— Джем любит тебя. И я должна любить тебя, правда?

Ката наклонилась, дружески поцеловала Раджала и улыбнулась. Он пристально смотрел ей в глаза, а через мгновение бросился в ее объятия, горько рыдая.

— Ката, о Ката, я так несчастлив!

Кровь и золото пролились на барханы, но теперь Ката не смотрела на солнце. Она не восклицала, радуясь красоте рассвета. Она не ощущала никаких странных предчувствий. Она не видела человека с золотыми глазами, который стоял на вершине бархана и пристально смотрел на них. Сейчас для девушки существовал только Раджал, бедный, несчастный, страдающий Раджал. Ката изумленно гладила его голову и плечи, и он казался ей одним из испуганных зверьков — белок, малиновок или ящерок, которые давным-давно прибегали и прилетали к ней в Диколесье. Но их печали были просты, и она ясно видела эти печали. Но понять Раджала Ката была не в силах, не в силах была и помочь ему. Что же могло с ним случиться? Что? Ката обняла друга и стала ласково качать, как малого ребенка.

Она ощутила присутствие Зла только тогда, когда уже было слишком поздно.

«Принцесса. Принцесса, иди ко мне».

Ката посмотрела через плечо дрожащего Раджала в ту сторону, откуда послышался безмолвный зов. Рашид Амр Рукр держал в руке осколок зеркала, и этот осколок немыслимо, сверхъестественно ярко горел в лучах рассветного солнца. Но еще ярче горели светящиеся глаза уабина. В первое мгновение Кате стало страшно, но страх тут же сменился гневом. Она была готова вскочить и наброситься на мерзавца, но...

Уабин отступил. Он улыбался и манил девушку за собой. Ката поднялась. Раджал упал на песок.

— Ката? — бормотал он. — Ката?

Он не дождался ответа.

У Каты было такое ощущение, будто бы она падает и при этом переходит в другой мир. В этом было что-то связанное с глазами уабина, но и с зеркалом тоже. Рука Каты потянулась к осколку зеркала, но не для того, чтобы выбить его из пальцев Рашида Амр Рукра, а для того, чтобы прикоснуться к нему, взять его.

Уабин дико расхохотался.

— Ката! — вскрикнул Раджал. — Ката! Ты должна сопротивляться! Не поддавайся!

— Принцесса, не надо! — крикнул кто-то.

Это была Амеда. Она наконец разыскала своих друзей и теперь застыла в ужасе. Однако она быстро пришла в себя и бросилась, чтобы сбить Кату с ног и оттащить ее от колдующего уабина. Увы, Амеда опоздала. Откуда ни возьмись появился еще один человек.

— Принцесса! Его глаза! Не смотри ему в глаза! — прокричал долговязый оборванец — весь избитый, залитый кровью, едва державшийся на ногах. Собрав последние силы, он наклонился, набрал пригоршню песка и швырнул его в глаза уабина.

Рашид Амр Рукр взвизгнул, развернулся и нанес удар осколком зеркала.

Послышался крик Амеды.

В следующее мгновение уабин исчез. Исчезла и Амеда, колдовской силой перенесенная внутрь осколка зеркала. Ее крики, какое-то время звучавшие в воздухе, вскоре стихли. Ката обессиленно рухнула на песок, тяжело дыша.

Колдовские чары развеялись окончательно, когда прозвучал другой голос:

— Принцесса! Принцесса, что с тобой?

Ката подняла голову. К ней размашисто шагал разгневанный начальник стражи.

Ката опустила глаза. Нужно было поскорее что-то придумать. Еще мгновение — и начальник стражи увидит кровь, синяки, тело долговязого парня... Этот незнакомец спас ее. Ей нужно было каким-то образом спасти его, и притом срочно.

Ката вскочила и бросилась навстречу начальнику стражи, невинно улыбаясь.

— Мы уже возвращаемся, ничего страшного. Просто... — Ката изобразила глупое хихиканье. — Одна из моих женщин порвала платье. Ты же не хочешь, чтобы она страдала от... от стыда, верно? Дай-ка мне твой плащ, я ее прикрою. Тогда она сможет вернуться. То есть мы все сможем вернуться. Ну?

Начальник стражи поклонился, неохотно повинуясь воле дочери калифа, и снял просторный плащ. Было еще довольно темно, и всю дорогу до кибитки стражник ворчал и не обращал особого внимания на того человека, которого Ката и Раджал вели, поддерживая под руки.

Как же Ката обрадовалась, когда за ними наконец захлопнулась дверца кибитки! Только потом, когда они с Раджалом умыли незнакомца, оказалось, что это вовсе не незнакомец.

Вот так Боб заменил Амеду.

Глава 65 СКАЗКА ДЛЯ МАЛЕНЬКОГО КАЛЕДА

— Подойди, старый друг. Подойди, сядь рядом со мной.

Старик опасливо подошел, стараясь скрыть охватившую его тревогу. Он не ожидал, что султан призовет его к себе. Это его смутило. Было уже далеко за полдень, и более суматошного вечера в жизни Симонида не выдавалось за много солнцеворотов. Паломники наводнили город, между ними шла борьба за место около церемониальной дороги. Во дворце было полным-полно важных гостей. Свадьба, которую так долго ждали, должна была состояться после заката, и султан настаивал на том, чтобы церемонию провел Симонид, и никто иной. Старик и сам очень желал этого, но опасался, что силы могут вскоре покинуть его. Даже подготовка к церемонии давалась ему нелегко!

Его господин и повелитель сидел у окна с несколько наигранным спокойствием. Солнечный свет проникал через прорези в тонких ставнях. Султан мог бы распорядиться, чтобы ставни немного приоткрыли, и тогда можно было бы увидеть собравшиеся у дворца толпы народа. Но владыка не желал смотреть на тысячи тысяч простолюдинов. Пожалуй, он был прав: это зрелище было впечатляющим, но настолько же тревожным. Весь предыдущий день и всю ночь продолжались сотрясения земли. Воздух пропитался волнением и страхом. Повсюду блаженные старики танцевали «танец обреченных». Многие боялись того, какая истерика овладеет толпой, когда наступит темнота.

Султан похлопал по подушке рядом с собой, и Симонид сел. Складки роскошного вышитого занавеса обрамляли широкий мягкий диван. Подоспели рабы, принесли подносы с джарвелом, шербетом и нектаром хава, но Калед заметил, что старик ничего не желает, и нетерпеливым мановением руки отослал слуг. Он наклонился и взял Симонида за руку.

— Тебе хорошо, старый друг? Тебе хорошо сейчас? Ты здоров?

— Султан, человеку в моем возрасте нечего уповать на здоровье. Что такое преклонный возраст, как не время хвороб, которых становится все больше и больше, пока в конце концов не окажется, что они смертельны? Я желаю только исполнить твой приказ и проследить за тем, чтобы бракосочетание принца состоялось, как полагается. — Старик не без труда улыбнулся и добавил: — Я благодарен судьбе хотя бы за то, что свадьба — нынче ночью. Уж до завтра я как-нибудь доживу.

— Ты будешь еще долго жить и потом, старый друг! Не говори о смерти в то время, как ты так нужен — и так любим. Но послушай, скажи мне, видел ли ты моего брата? Он все такой же толстяк, каким был всегда? И также глупо улыбается? Ну, конечно же... Подумать только, а ведь если бы у меня не было наследника, он бы унаследовал мой престол! Ты только представь себе: султан Оман! Ну, уж тогда славные времена в истории нашего царства очень быстро закончились бы, верно, мой старый друг?

Симонид послушно улыбнулся и кивнул, как только султан перевел разговор на тему землетрясений. Монарх был уверен в том, что они служат только выражением нетерпения, испытываемого огненным богом. Из-за чего нетерпение? О, из-за свадьбы, естественно! Глупцы болтают о том, что это — дурное предзнаменование, но о каком дурном предзнаменовании можно говорить, когда теперь уж точно продолжится Род Пророка! И чего бояться? После свадьбы землетрясения непременно прекратятся и земля станет спокойной и прочной, какой была всегда.

— Однако, мой старый друг, довольно говорить об этой чепухе! Расскажи мне о принцессе. Ее ты тоже видел? — Похоже, султан был настроен исключительно на приятные беседы. — Как я проклинаю — но конечно же, не в прямом смысле, мой старый друг, не в прямом смысле — наши обычаи, из-за которых я не могу взглянуть на принцессу! А мне бы очень хотелось посмотреть на девушку такой необычайной красоты. Говорят, она унаследовала красоту своей матери.

— Ты скоро увидишь ее — как только начнется церемония, — осторожно ответил Симонид, гадая, стоит ли говорить что-то еще.

Он все время чувствовал, как пальцы султана то поглаживают, то сжимают его морщинистую руку. Печальными глазами старик смотрел на смуглое, обрамленное густой черной бородой лицо владыки. Как в одном человеке могли так безнадежно, так отчаянно соединиться нежность и жестокость, добро и зло? В пору юности, в пору яростной преданности вере Симониду был бы страшен человек столь противоречивого нрава. Он бы долго гадал: как боги столько всего намешали в характере Каледа. Теперь он знал, что замыслы богов порой неисповедимы и намного более загадочны, нежели он когда-то предполагал, и что эти замыслы не постичь простым смертным.

«Чем мы старее, тем более странным становится окружающий нас мир», — так было сказано в «Изречениях Имраля», и Симонид знал, что это — чистая правда.

Затем султан спросил старика о своем наследнике.

— Как я завидую тебе, Симонид, как я завидую тому, что ты проводишь дни напролет с моим дорогим мальчиком... Я назвал его мальчиком? В эту ночь он станет мужчиной! Но скажи, мой старый друг, как ты думаешь: он воистину готов к тому, чтобы вскоре облачиться в мантию власти, принять это бремя, от которого он уже никогда не сможет отказаться?

— Он вселяет большие надежды. Но, увы, боюсь, он не слишком крепок!

— Мой старый друг, ты тревожишь меня!

— Имей ты еще одного сына, ты бы меньше тревожился.

Пожалуй, этого говорить Симониду не следовало бы, но он и так уже слишком долго сдерживал себя и не говорил правду. Султан не разгневался. Он только вздохнул, и, хотя в комнате уже не было так светло, Симониду показалось, что он заметил в уголках глаз владыки слезы.

— Не ожидал я услышать такие жестокие речи от столь старого друга. Должен ли я был взять себе другую жену после смерти моей возлюбленной Белы?

— Найдутся такие, кто поступил бы именно так — в интересах государства, — уклончиво отозвался Симонид.

— Есть более высокие цели.

— Какие цели могут быть выше, если дела государственные — это дела богов? Кто ты такой для смертных, как не продолжение бога, который говорит с тобой из Священного Пламени? В этом мире ты всемогущ, но, как самый старший из твоих имамов, я говорю с тобой о том мире, что лежит за его пределами.

— Мой старый друг, я это понимаю, и понимаю, что ты вправе отчитывать меня. Хорошо. Поговори со мной так, как говорил во дни моей юности. Скажи мне о моих ошибках, о той вине, которую я должен ощущать.

— Султан...

Султан приложил палец к губам старика.

— Я — султан, а ты готов мне противоречить? Повторяю: поговори со мной так, как говорил во дни моей юности.

Симонид сделал глубокий вдох. Он не сомневался: султан затеял какую-то игру, но пока не был уверен в том, к чему может привести эта игра.

— Калед, — начал старый мудрец, — ты дал клятву, которая считается священной, но эта клятва имеет значение только в сердце твоем. Пламя назвало тебя Султаном Луны и Звезд, но этот титул не только награда за твою славу. Рука об руку с наградой следует ответственность, которая должна помочь в достижении грядущей славы. Увы, миновало десять солнцеворотов, а твое царствование пока не принесло этой славы. Наше царство пришло ко времени великих бед. Ты говоришь о бремени, которое скоро ляжет на плечи твоего сына, но нес ли ты свое бремя так, как подобает?

— Симонид, ты воистину жесток, ибо всего лишь дни, считанные дни миновали с тех пор, как меня достигли страшные вести — вести о том, что уабины проникли в ряды эбенов. Следует ли упрекать меня, если такое зло процветало во время моего правления? Но разве Пламя не наделило знанием об этом меня как своего избранника? Разве я не предал изменников смерти — сразу же, без промедления, хотя сердце мое разрывалось при мысли о том, что я вынужден отдать приказ о казни членов этого древнего священного ордена? Мой старый друг, ты осуждаешь меня за богохульные проступки моей юности, но разве я не оставил это время сомнений позади? Разве сейчас не время особых испытаний?

Симонид печально проговорил:

— Калед, я не стал бы осуждать тебя. Я лишь готов дать тебе совет, ибо перед тобой темная дорога. Принц слаб, и еще неизвестно, будет ли успешным его брак, уабинское зло распространилось по всей стране, и Роду Пророка угрожает страшная опасность. О, со времен Геденской Невесты грядущее этой страны не было в такой опасности!

Произнося этот вердикт, Симонид задрожал от страха. Но то, что произошло затем, повергло его в изумление. Покуда Симонид говорил, лицо султана исказила гримаса, и вот теперь он, совсем как его сын, охваченный глубочайшей тоской, рухнул на мягкий диван и разразился рыданиями.

— Калед! Мое дитя! Мое дитя!

Повинуясь безотчетному порыву, старик Симонид наклонился и обнял зрелого мужчину точно так же, как обнимал его ребенка. Долго, долго он держал султана в объятиях, не произнося ни слова. Свет закатного солнца обволакивал мудреца и владыку, окружал их золотым сиянием.

— Старый друг, — пробормотал султан наконец, — не расскажешь ли ты мне сказку... не расскажешь ли сказку, как тогда... в детстве?

Симонид ласково гладил смуглое лицо, обрамленное черной бородой. Глаза его наполнились болью, когда он вспомнил о тех словах, которые должны были быть произнесены затем. Этот ритуал не был изложен ни в одной из священных книг, но оттого не был менее священным. Некогда он был самым дорогим для маленького мальчика и его учителя — дороже всех ритуалов на свете.

Симонид с замиранием сердца проговорил:

— Сказку? Маленький Калед, какую сказку?

— Старик, сказку про стародавние времена.

— Маленький Калед, про какие стародавние времена ты говоришь?

— Старик, я говорю про времена, когда я еще не родился.

— Маленький Калед, но это было совсем недавно.

— Старик, расскажи мне сказку о моих предках.

— Маленький Калед, но разве не все сказки я тебе рассказал?

— Старик, но я готов выслушать их снова.

— Маленький Калед, которую из них ты хочешь послушать?

Султан задумался. Он сел, утер слезы и улыбнулся испуганному, встревоженному Симониду.

— Старик, расскажи мне про Геденскую Невесту.

У Симонида мурашки побежали по спине. Игра ему окончательно разонравилась, но он знал, что должен сыграть в нее до конца.

Он набрал в легкие побольше воздуха и начал...

СКАЗАНИЕ О ГЕДЕНСКОЙ НЕВЕСТЕ

Маленький Калед, в те времена, когда Унангом правил Булак, Султан Красной Пыли, произошла трагическая история, о которой я тебе сейчас поведаю. Знай же, что из всех султанов, которые правили Унангом, Меша Булак был одним из величайших, ибо ему выпала судьба объединить все народы, обитающие на этих пустынных землях, в поклонении единому истинному богу. Со времен правления Булака все мужчины и женщины поклоняются Святилищу Пламени и почитают Каль-Терон Священным Городом.

Однако пути огненного бога странны и неисповедимы, ибо хотя Булак и познал великую славу, но великая печаль омрачила его царствование. Печаль его была в том, что у него было много дочерей, но сын был только один, и ни одна из его жен не могла произвести на свет хотя бы еще одного. Его имамы трепетали, ибо когда Булака поразила лихорадка джубба, им казалось, что Род Пророка повис на волоске. Страх их был понятен, ибо юный принц Ашар был болезненным мальчиком и почти наверняка должен был вскоре умереть. Благодаря стараниям лучших унангских лекарей Булак поправился, однако злая лихорадка оставила после себя слабость, от которой султан так и не смог избавиться. Потому имамы настояли, чтобы его сын, хоть и был он еще мал в ту пору, принял мантию Бесспорного Наследника и взял себе жену.

Булак был человеком гордым и славился этим. Он ни за что не желал думать о смерти, однако сам он говорил, что вера его превыше гордыни. Он сказал: пусть будет, как пожелают его имамы, но что принц не должен брать в жены первую попавшуюся девушку. Только самый прекрасный цветок Унанга должен был стать женой Бесспорного Наследника. И вот по всей стране начались поиски такой девушки, по всем провинциям и колониям, которые за время своего царствования покорил султан.

Как раз в эту пору до имамов дошли слухи о великом богохульстве, которое процвело в далекой провинции под названием Геден. У шаха Гедена, согласно слухам, была дочь такой волшебной красоты, что многие поклонялись ей вместо того, чтобы поклоняться Священному Городу. Имамы, охваченные праведным гневом, стали уговаривать Булака, чтобы он распорядился казнить эту девушку, однако Булак, мудрость которого была велика, отверг их уговоры.

«Глупцы! — вскричал он. — Что за советы вы мне даете? Долгие солнцевороты моего царствования были потрачены на то, чтобы усмирить Геденского шаха, чтобы он дал мне клятву верности. Поступи я, как вы мне советуете, — снова вспыхнут бунты и меня возненавидят так, что мне никогда от этого не избавиться. Разве вы не видите, что эта девушка — добрый знак? Она священна, и это — та самая невеста, которую мы разыскиваем».

Имамы были готовы воспротивиться, но Булак объявил им, что говорил с Пламенем, и потому знал, что говорит истину. Вот так и вышло, что вместо жестокой казни девушку ожидала блестящая помолвка.

Подготовка к свадьбе шла своим чередом, и по всей стране царила великая радость, ибо культ поклонения этой девушке успел широко распространиться. А после того, как она вышла бы замуж за сына султана, поклоняться ей можно было открыто. Ведь, поклоняясь Геденской Невесте, люди поклонялись бы и Священному Городу.

Увы, никто не ведал о том, что назревает беда. Я говорил тебе, маленький Калед, о том, что твой предок принц Ашар был болезненным мальчиком. Согласно унангскому обычаю, обряд бракосочетания должен был состояться в полночь в Святилище Пламени. Все собрались на церемонию. Там присутствовал верховный имам, который должен быть совершить ритуал, и Меша Булак, Султан Красной Пыли. Но наибольшее восхищение у народа вызвала прекрасная Геденская Невеста. Оставалось дождаться только принца Ашара. Он должен был торжественно пройти по церемониальной дороге к той женщине, которой предстояло стать вместилищем драгоценного царственного семени. Но юный принц Ашар не пришел в Святилище. Представь себе, какой всех охватил ужас, когда стало известно о том, что принц умер, что он упал замертво в своих покоях за несколько мгновений до свадьбы!

Страх сковал толпу народа, ибо теперь все думали только о том, что Род Пророка прервался навсегда и царство султана обречено. Но простолюдины были глупы, они не знали об одном из древних правил, касающихся бракосочетания. Верно — если обряд начат, прерывать его нельзя. Если принцесса находится в Святилище, в эту же ночь она должна утратить невинность. Но если жених умирает или его убивают до того, как он является в Святилище, его место должен занять брат. Если же у жениха нет брата, эту роль должен исполнить его отец. Вот так вышло, что в ту ночь на брачном ложе с Геденской Невестой должен был возлечь султан Меша Булак. Народ возрадовался, ибо если и существовала женщина, способная родить султану наследников, так это, конечно, была Геденская Невеста — настоящее совершенство, апофеоз женской красоты.

Однако был один человек, который не возрадовался, и человеком этим был шах Гедена. Он стоял рядом с лестницей, ведущей к Святилищу, и бесстрастно наблюдал за свадебным обрядом, но сердце его пылало ненавистью к султану и обычаям Унанга. До того как его земли были покорены султаном Булаком, и шах, и его подданные были язычниками, идолопоклонниками. На самом деле шах до тех пор в сердце своем так и остался язычником, что и выяснилось впоследствии. Обряд завершился, и настало время вести Геденскую Невесту в брачные покои. И тогда гнев, владевший шахом, наконец вырвался на волю, и он вдруг шагнул вперед и выхватил длинный острый кинжал.

Шах вскричал:

— Злобный султан убил своего сына, чтобы завладеть моей дочерью! Нельзя позволить, чтобы свершилось такое богохульство!

С этими словами шах заколол султана Булака. Он был готов заколоть и собственную дочь, но помешал один из стражников. Он загородил собой девушку и одним ударом отсек голову неверного. Геденская Невеста дико закричала. У ее ног лежал султан, ее новый супруг, и ее отец, и оба были мертвы.

Великий страх объял всех, кто видел это — народ, имамов, придворных и стражников, ибо все они поняли, что страна, в которой они живут, осталась без султана и без наследника. Казалось, теперь стране Унанг-Лиа суждены одни только кровавые войны, а не мир и спокойствие, с таким трудом добытые султаном Булаком за время долгих боевых походов. Род Пророка был прерван, и грядущее сулило только хаос и отчаяние. Однако Всемогущий был милостив, и этого не произошло.

Геденская Невеста вышла к народу и подняла руки. Все сразу умолкли.

«Женщины и мужчины Унанга, не отчаивайтесь, — сказала красавица. — Как ни страшно все, что произошло нынче ночью, Род Пророка не прервется!»

Толпу народа охватила сумятица. Никто не мог понять, о чем говорит девушка, однако она вызывала у людей такой священный трепет, что все смиренно слушали те слова, что далее слетели с ее губ.

Она упала на колени, преклонившись перед священной истиной.

«Мужчины и женщины Унанга, всему, что случилось нынче ночью, суждено было случиться — ради того, чтобы ослабевший Род Пророка был укреплен и очищен! Знайте же, что хотя я и не побывала в брачных покоях, однако в утробе моей я ощущаю великий жар! Что это, как не самая суть султана, которая перешла внутрь меня в мгновение его гибели? Говорю вам: его семя уже прорастает во мне и через девять лун я произведу на свет его наследника! Преклоните колени вместе со мною, женщины и мужчины Унанга, и благословите милость всемогущего Терона, Бога Пламени, который зажег священный огонь внутри меня!»

Вот так отчаяние преобразилось в ликование, ибо все случилось именно так, как сказала Геденская Невеста. Имамы убедились в том, что она не вместилище безбожия, которое следовало вырвать с корнем и уничтожить, а священная посланница, дарованная богом, чтобы спасти Унанг в самое страшное время. Поэтому по сей день все высоко чтут Геденскую Невесту и того здорового, крепкого младенца, которого она произвела на свет благодаря свершившемуся чуду. Этим младенцем был Абу Макариш, Султан Волны. В течение четвертого эпицикла царствования Рода Пророка Абу расширил границы Унанга еще более, нежели то удалось его отцу на протяжении третьего эпицикла.

В сказании о Геденской Невесте нам открываются тайны, которые могут таиться в закромах судьбы, а также величие Бога Пламени и святость власти.

Маленький Калед, так заканчивается моя история. Молюсь о том, чтобы ты извлек из нее урок, как извлекли многие и многие из тех, кто слышал ее.

После того как Симонид завершил рассказ, они с султаном долго молчали. Калед сидел, задумчиво потупив взор, а Симонид гадал, какие мысли владеют этим непредсказуемым человеком. А потом старика объяла дрожь — ведь султан давно не был маленьким мальчиком и прекрасно знал о богохульных толкованиях этого сказания. Конечно же, Симонид о них упоминать не стал — на такое были способны только самые злобные из уабинов. Разве можно было поверить в то, что Булак, одержимый страстью к невесте собственного сына, обесчестил ее до свадьбы? Можно ли было поверить в то, что Булак отравил собственного сына, вняв уговорам прекрасной, но злой возлюбленной? Ложь, наглая ложь!

Но тут Симонид с содроганием вспомнил о Мерцающей Принцессе, о которой говорили, что красотой она может соперничать с покойной матерью, и о принце Деа, который, как и принц Ашар, был так слаб здоровьем... Но что за мысли? Старик выругал себя, мысленно обозвал себя злым и глупым, и улыбнулся султану, когда тот наконец поднял к нему глаза и взял его за руку.

— Благодарю тебя, мой старый друг, за такой чудесный рассказ. Я — взрослый мужчина, но в сердце моем по-прежнему живет мальчик, и ты сделал приятное этому мальчику. Как я могу отчаиваться в судьбе своего царства, когда твое сказание говорит мне о том, что все будет хорошо? Мой старый друг, ведь ты веришь, что все так и будет, правда? Ты должен в это верить, должен и я. А теперь ступай. Я утомился и хочу немного отдохнуть перед тяготами грядущей ночи. Обними меня и ступай, ступай.

Однако, когда Симонид вышел из покоев султана, на сердце у него стало еще тяжелее. Речи султана его вовсе не успокоили. Они только еще сильнее убедили его в том, что он стал невольным участником игры, играть в которую вовсе не желал. Ужасное предчувствие зародилось в сердце старика, а следом за ним пришло другое, еще более ужасное.

Да, теперь не было выбора. Это должно было произойти.

Глава 66 ФЛАКОН С КРОВАВОЙ ЖИДКОСТЬЮ

Стемнело. Симонид вновь взошел по белесым ступеням лестницы. Миновало уже много ночей с тех пор, как он узнал правду о Деа. Для старика эти ночи были мучительными. Глазами, полными страха, он наблюдал за тем, как юный принц играет в свои полуночные игры. Симонид молчал и ничего не предпринимал. Более того: он ничего не видел. Да-да, именно так. Но сегодня, после той странной игры, в которую ему пришлось играть с султаном, старик понял, что его слепоте должен был прийти конец.

Он дрожал в лихорадочном ознобе. Мысль о тех силах, которые он желал пробудить, наполняла его сердце страхом. Он не сомневался в том, что будет сурово наказан. Но он должен был увидеть то, что хотел увидеть, должен был! Пусть Симониду казалось, что он сходит с ума — даже это его уже не беспокоило. На ум ему вновь пришло древнее заклинание. Он никогда не забывал его — он с ним словно родился на свет, и оно хранилось внутри него, подобно семени, уже шестьдесят с лишним солнцеворотов. И вот теперь это семя вдруг неожиданно проросло.

Симонид вдыхал благоуханные ароматы сада. Серебряно-серая и золотисто-серая под полной луной, листва окружала его со всех сторон. Старик, борясь со страхом, озирал роскошные клумбы и газоны. Когда он в последний раз прибег к помощи своего дара, погиб его отец. А что может случиться теперь? О, но ему следовало поторопиться. Пожалуй, он и так уже слишком долго промедлил. В полночь Деа поведут в Святилище. Старика замутило. Он сглотнул подступивший к горлу ком. С трудом передвигая дрожащие ноги, он направился к тому месту, где обычно играли принц и призрак.

Сейчас, в эти самые мгновения, Таргоны одевали принца Деа в ритуальные одежды. Симонид уже облачился в церемониальное платье. Опасливо, затравленно он огляделся по сторонам и вытащил из складок своего одеяния имама побитый молью лоскут ткани, расшитой звездами — словно кусочек ночного неба. С часто бьющимся сердцем он набросил на плечи то, что осталось от плаща его отца. Симонид вздохнул и поежился. Принца Деа в парадных свадебных одеждах увидят многотысячные толпы народа, выстроившиеся вдоль улиц, но никто не должен был сейчас увидеть Симонида. Раскинув морщинистые старческие руки, он стал медленно поворачиваться по кругу.

Описав круг, Симонид остановился, вгляделся в темноту. Лицо его исказила гримаса боли, и он произнес нараспев, стараясь подражать голосу давно умершего отца:

Несколько мгновений после того, как Симонид закончил песнопение, царило безмолвие. Старик пошатнулся, но удержался на ногах. Он стоял, глубоко дыша, не слыша ничего, кроме собственного хриплого дыхания и громкого биения сердца.

В следующее мгновение Симонид упал на колени, закрыл глаза руками и дико закричал.

Таргоны завершили свою работу. Омыв принца и умастив его тело, они надели на него брачные одежды, поклонились ему, зажгли благовония, прочли молитвы и удалились.

Принц знал, что теперь пора для медитации. Ему все объяснили заранее: он должен был размышлять о детстве, которое оставлял позади, и о мужской зрелости, которая лежала впереди. Долго ли оставалось ждать? Даже сквозь толстые стены дворца в покои доносился шум с улиц. Толпы народа жаждали поскорее увидеть своего хрупкого идола. Деа повернулся к зеркалу, но зеркало исчезло. В покоях не осталось ничего, в чем он мог бы увидеть свое отражение. Стены были задернуты шторами, отгородившими принца даже от извечных соглядатаев, «шептунов». Тяжелая алая мантия оттягивала плечи принца. Дрожащей рукой он прикоснулся к красной маске, украшенной рубинами, закрывавшей его лицо. О, поскорее бы закончилась эта ночь!

Деа бессильно опустился на диван. Стараясь отвлечься от воплей разгоряченной ожиданием толпы, он стал слушать, как шипит горящее в светильниках масло. Фитили в светильниках были прикручены, поэтому в комнате царил красноватый полумрак. Деа вздохнул, его глаза наполнились слезами. Но нет, нынче ночью он не станет плакать, ни за что не станет! Времени уже почти не оставалось. В любое мгновение мог явиться Симонид и увести его вниз. Они пройдут через весь дворец к носилкам, в которых принца затем пронесут по церемониальной дороге. Деа не хотелось думать о том, что еще ему готовит грядущая ночь. Это не имело значения. Ничто теперь не имело значения. Разве Таль не дал ему клятву — клятву, которую он никогда не нарушит?

Принц схватил с дивана подушку, сжал ее, прижал к груди. Он вдруг понял: он больше никогда не вернется в эту комнату, где играл, где смеялся и плакал на протяжении долгих солнцеворотов своего детства. Но и это ему было безразлично. Скоро. Скоро. Таль будет ждать его, чтобы забрать в другой мир. Нет, его детство не кончится. После этой ночи оно станет бесконечным. Деа крепче прижал к груди подушку.

— Готовишься к брачной ночи? — послышался вдруг голос.

— Отец! Ты... Ты напугал меня!

Султан Калед с улыбкой сел рядом с юношей. Его глаза казались бездонными колодцами, в щедро умащенной бороде сверкали звезды. Он заботливо протянул руку и взял у Деа подушку.

— Ах, сын мой, скоро на твоей груди будет лежать кое-что поприятнее подушки.

Принц заглянул в глубокие темные глаза отца. Почему отец пришел к нему? Согласно обычаям, он не должен был приходить. Пальцы султана были унизаны сверкающими перстнями. Он вновь протянул руки к сыну и снял с него маску.

— Позволь, мой сын, я взгляну на тебя. Позволь, я взгляну на тебя в последний раз.

— В... в последний раз, отец?

Султан снова улыбнулся. Опять сверкнули звездочки в его бороде.

— Это просто... я образно выразился, сын мой. Когда я увижу тебя в следующий раз, разве ты не станешь другим? Конечно же, станешь, ибо такова судьба, уготованная тебе нынешней ночью.

Деа ахнул.

Султан провел рукой по часто вздымающейся груди юноши.

— Бедный Деа, я вижу слезы в твоих глазах! Ты достиг вершины своей жизни! На пороге таких великих перемен разве не устрашился бы и самый храбрый из мужчин? Не трепещи, сын мой. Не стыдись. Думай о том, что готовит тебе судьба. О пути вдоль церемониальной дороги. О том, как ты будешь подниматься по лестнице. О встрече во мраке церемониального зала. Воистину, воистину тебе есть чего страшиться.

Султан крепко обнял сына, прижал к себе и зашептал ему на ухо:

— Не бойся! Возможно, ты дивишься тому, что я прервал твои раздумья. Сын мой, я пришел из милости к тебе. Я пришел, потому что люблю тебя. Мой долг в том, чтобы избавить тебя от страха, но не речами, а другим. Другим. — Он отстранился и извлек из складок своей мантии стеклянный флакон, заполненный густой, похожей на кровь, жидкостью. — Вот моя милость, дитя мое. Этот напиток, изготовленный по древнему рецепту, прогонит все страхи из твоего сердца. Принцесса выйдет замуж, она лишится девственности, все свершится, как должно свершиться, но в твоем сердце не останется страха.

В эти последние мгновения, глядя в бездонные глаза отца, Деа был готов закричать, оттолкнуть его, выбить флакон из рук. Но он не сделал этого. Он не мог этого сделать. Он понимал — конечно же, он прекрасно понимал, что означает слово «милость». Что еще оно могло означать, как не ожидающую его судьбу?

Султан вынул из горлышка флакона пробку, и в воздухе распространился кисло-сладкий аромат.

— Выпей, сын мой. Выпей, и всем твои бедам придет конец.

Большие руки обхватили голову принца и гладили его волосы, пока он пил таинственный напиток. Потом султан еще долго смотрел на сына и наконец поцеловал его в лоб и надел на него рубиновую маску.

— Спокойной ночи, сын мой. Спокойной ночи, мой принц.

— Нет! — вскричал Симонид. — Нет, нет!

Рыдания сотрясли его грудь, и он обессиленно упал на землю посреди цветов — несчастный дряхлый старик. Он понял, что произошло в это мгновение в покоях принца, — понял с внезапной и страшной уверенностью. Он лежал на земле и мечтал о том, чтобы у него недостало сил подняться, он жаждал смерти. Если бы он не ушел из покоев Деа для того, чтобы заглянуть в будущее, яд не коснулся бы губ принца! Симонид проклинал свой провидческий дар. Он был готов отдать собственную жизнь ради спасения Деа, он был готов убить султана. Но теперь было бесполезно воображать себя героем. Было слишком поздно, и все было кончено.

Но — нет.

Таинственная музыка вдруг зазвучала неподалеку. Симонид медленно приподнял голову... и ахнул. Он протер глаза и встал на колени. Сначала он испытал изумление, потом. — страх, а потом — надежду. Что означало это новое волшебство? Что оно могло означать? Чернея на фоне луны, в небе парил ковер-самолет, а на нем стоял бледный юноша.

Он подлетал все ближе... ближе.

Наконец ковер бесшумно опустился на газон между цветочными клумбами.

Симонид выдохнул:

— Незнакомец, кто ты? Не мое ли волшебство принесло тебя сюда?

Юноша устремил на него не менее изумленный взгляд. В его взгляде был и страх.

— Альморан? Но как же так?!

— Я не Альморан, но такой же глупец, как он. — Симонид ощутил прилив сил. Он решил, что все потеряно. Но нет, это было не так. — Юноша, ты посланец моего пропавшего брата? Ты встречался с ним? Ты видел его перед тем... как он умер?

Юноша кивнул.

— А ты владеешь волшебством, как и он?

— Не говори о волшебстве! Оно принесло мне только горе. И все же... Ты несешь в себе иное волшебство. Я знаю это. Я это ощущаю.

Залитый луной сад обволакивал их подобно серебристому кокону, благоухающему и пропитанному чудесами. Юноша сошел с ковра и, сжав руки старика, помог тому подняться. Симонид опустил глаза и заметил зеленое сияние, просвечивающее сквозь одежды на груди юноши.

— Кто ты такой? Кто ты такой, песчановолосый?

— Моя история длинна. Рассказывать пришлось бы долго. Несколько дней, а может быть — и несколько лун я томился в плену в странном мире. А потом... боюсь, я потерял еще больше времени, захваченный последней волной колдовства твоего брата. Теперь же я чувствую, что время истекает и для меня вот-вот должна наступить развязка этого испытания. Сейчас не время для рассказов. Но, старик, ведь ты узнаешь меня, правда?

Глаза Симонида вспыхнули радостным светом.

— Правда, Ключ к Орокону. Озарение переполняет мое сердце. — Он отступил и знаком велел Джему следовать за ним. — Многое следует объяснить. Но поспешим. Для моего юного принца не осталось никаких надежд, но еще может быть надежда для страны, которой он должен был править. Нужно каким-то образом побороть зло, посеянное его отцом, ради того, чтобы свершилась твоя и наша судьба. Скорее, скорее. Я кое-что придумал.

Глава 67 ОБМАН РАСКРЫТ

— Вот-вот. В этом весь вопрос — зачем?

Раджал улыбнулся.

— Теперь нет выбора.

— Называй это видением. Называй чарами, заклинанием.

— Ты уже говорил, — кивнул Боб. — Вроде бы я понимаю. Но я не про это говорю. Я говорю про то, что она не может противиться волшебству, которое создало ее такой. Но похоже, она хочет через это пройти. Ну, как будто взаправду хочет. Но разве она не любит принца? В смысле — Нову? [8]

— Ты хочешь сказать «Джема». — Раджал опустил глаза. — Да, она любит его. Но, понимаешь... все дело в кристалле. Когда принцесса выйдет замуж, появится кристалл.

— Полти тоже так думает.

— Хм. Он в это верит. И она в это верит. Наверное, так и есть.

— Ну а принц? Нова? В смысле — Джем?

— Джем должен оказаться там, когда появится кристалл. Быть может, Ката надеется, что все получится наоборот. То есть... если появится кристалл, появится и Джем.

— Хм. Не нравится мне это.

— Да и мне тоже.

Несколько мгновений оба юноши, стоявшие на балконе, молчали, глядя на освещенную факелами церемониальную дорогу.

Весь день сюда прибывали все новые и новые толпы народа. Тут и там слышались песнопения, молитвы. Вдоль дороги выстроились стражники, готовые сдержать любые вспышки эмоций со стороны простолюдинов. Вскоре должна была начаться торжественная процессия почетных гостей, за ними по дороге должны были проследовать министры султана, за ними — имамы. А потом должна была настать очередь Каты.

Время летело стремительно.

Боб сказал:

— Я вот думал про эту уабинскую песню... А ты? Ты про нее думал — серьезно?

— "Пламеней-полыхай"? О да, думал.

Раджал закусил губу. Обернулся. За приоткрытыми резными дверями, перед которыми они стояли, многочисленные рабыни заканчивали сложные приготовления невесты. Они выкупали Кату, они умастили ее ароматными бальзамами, они уложили ее волосы замысловатыми завитками. И вот теперь она стояла, словно статуя, а рабыни обряжали ее в алое платье унангской невесты, похожее на панцирь. Одни рабыни подкрашивали ее лицо, другие втыкали в платье тут и там булавки, третьи украшали Кату драгоценностями, цветами, амулетами. Казалось, этому конца не будет, но вот теперь оставалось сделать совсем немного. Ката превратилась в рубиновое видение, в существо, которое, казалось, мало принадлежит к этому миру. Лицо ее по-прежнему было спрятано под чадрой.

Боб проговорил:

— У меня такое чувство, будто про нас все забыли. Мы-то что должны будем делать во время обряда?

— Мы? Будем ждать, как все остальные, наверное.

— Около дороги? Думаю, это не слишком хорошо.

— Понимаю. — Раджал развернулся и устремил взгляд вперед, к грандиозной постройке, где должен был состояться обряд бракосочетания. Как ярко, как зловеще сверкало Святилище под луной! — Хотелось бы войти туда.

— Это невозможно. Там стражников полно.

— Ладно тебе, Арон. Нет ничего невозможного.

— Ты так думаешь?

Они стояли рука об руку. Раджал вдруг ощутил странный прилив волшебства.

Боб пробормотал:

— Знаешь, в этом наряде я чувствую себя таким беспомощным.

Раджал улыбнулся.

— Этот наряд тебе жизнь спас.

— Ты спас мне жизнь. Ты и Ката.

— А ты спас нас. Помнишь?

— Помню.

Они бы сказали больше, но в это время позади послышался стук в дверь. Дверь открылась, и, словно по команде, девушки-рабыни исчезли.

— Может быть, нам тоже следует уйти?

— Наверное. Но мы не уйдем.

Они отступили в тень. В покои с церемониальной торжественностью внесли резное кресло, в котором восседал толстяк-коротышка. Следом за ним вошел высокий поджарый мужчина. Оба были в парадных одеждах и зловещего вида масках.

Носильщики удалились, двери закрылись.

— Мерцалочка! Милая Мерцалочка! — Сорвав маску, калиф Оман Эльмани протянул руки к девушке, похожей на его дочь, но тут же рассмеялся и стукнул себя по лбу. — Нет, Хасем, ну до чего же я глуп! Как я мог думать, что Мерцалочка бросится ко мне в объятия? Бедняжка, да ты ведь едва можешь пошевелиться, правда? Но дай мне хотя бы посмотреть на тебя. В последний раз перед тем, как... — Калиф умолк и горько разрыдался. — Моя бедная детка! Моя бедная, бедная детка!

Ката скованно шагнула к нему, шурша платьем из плотной, жесткой ткани и звеня драгоценностями.

— Отец, не бойся! Я готова к этой ночи.

Калиф сжал ее руки.

— Милая моя, я знаю. Прости своего глупого отца, но как же ему не печалиться, когда он теряет свою дочь? Хоть я и благословляю то волшебство, которое воссоединило тебя во плоти, я горько страдаю из-за того, что это случилось так поздно. Какие страдания мы пережили! Сколько времени упустили! Дорогая моя Мерцалочка, о, если бы нам было дано вновь вернуться в твое детство!

— Милый отец! Я тоже жалею об этом!

Раджал прошептал:

— Она неплохо играет, правда?

— Как знать, — шепотом отозвался Боб.

— Будем надеяться.

Покуда калиф проливал отцовские слезы, визирь Хасем нетерпеливо расхаживал по покоям, безо всякого любопытства озирая завешанные коврами стены, роскошную золоченую мебель, зеркала, отражавшие мягкий красноватый свет. Он тоже снял маску и беспечно положил ее на низкий, инкрустированный слоновой костью столик. Наблюдая за ним, Раджал вновь ощутил прилив ненависти, которая всегда охватывала его при виде этого человека. Сердце его тяжело билось, и он с трудом удерживался от того, чтобы не вбежать в комнату и не ударить этого холодного, наглого мерзавца.

Но вот визирь направился к дверям, выводившим на балкон, и Раджал отступил и сжал руку Боба. Хасем распахнул створки дверей. В комнату хлынул гомон толпы.

— Принцесса, ты слышишь? — Визирь обернулся. — Бой барабанов. Пение труб. Приветственные крики. Приближенные султана уже идут к Святилищу. Скоро наступит наша очередь, и мы должны будем сопроводить тебя в этом долгом пути. Ты трепещешь, дитя? Ты горюешь о своей судьбе?

Ката озадаченно сдвинула брови. Визирь ей никогда не нравился, но сейчас его тон был как-то особенно холоден. Было что-то небрежное, что-то насмешливое в том, как он к ней обращался. Ката стояла около кресла калифа, держа того за руку. Визирь медленно обходил их, словно вычерчивал заколдованный круг.

— Нечего дивиться, если ты трепещешь, — продолжал Хасем все тем же холодным, издевательским тоном. — Ибо многое — слишком многое — зависит от этой ночи. Но знаешь ли ты, сколь многое от нее зависит? Вправду — сколь многое?

Ката отозвалась:

— Конечно, знаю, господин мой визирь.

Калиф вмешался:

— Хасем, о чем ты говоришь?

— Только о судьбе нашей страны, Оман. Нынче тобой владеют чувства, которые овладели бы любым отцом в ту пору, когда для него приходит пора потерять дочь. О, но сколь более горестные чувства некогда переполняли наши сердца! Разве ты забыл о тех страхах, которые вызывала у нас самая мысль о замужестве твоей дочери? Разве ты не помнишь, какой стыд, какой ужас мы испытывали, покуда твоя дочь пребывала в прежнем, бестелесном состоянии? Подумай: какая ярость обрушилась бы на нас, если бы на нынешней брачной церемонии появилась жалкая тень женщины?

Калиф рассмеялся.

— Но, Хасем, зачем же теперь вспоминать об этом? Все эти страхи позади, и Мерцалочка снова едина!

Визирь резко остановился и чуть ли не угрожающе наклонился к маленькому толстяку.

— Правда, Оман? Ты в этом так уверен?

Глаза Каты встревоженно блеснули. В любое мгновение могли прийти носильщики, которые должны были вынести ее из дворца. Что имел в виду визирь? Не мог ли он знать правду? Но почему же тогда молчал до сих пор? Ката отчаянно пыталась найти слова, но ее мысли смешались.

Калиф крепче сжал ее руку.

— Хасем, я не понимаю, о чем ты говоришь. Совсем не понимаю.

— Ну так посмотри, Оман! — Визирь метнулся к Кате, схватил ее за другую руку, оттащил от отца, поволок к зеркалу. — Я думал, что сумею промолчать, Оман, но я тревожусь за тебя и потому не в силах долее хранить молчание! Послушай меня! Все, что случится нынче ночью, обрушится на нас еще более тяжкими бедами, чем те, которых мы боялись прежде. Что скажет султан, когда проведает об этом обмане? Он будет обвинять нас, Оман. Он обвинит во всем тебя, и ты умрешь!

— Хасем, клянусь, я не понимаю, о чем ты говоришь!

— Отпусти меня, отпусти! — закричала Ката.

— Спокойствие, моя непокорная красавица! Будешь вертеться — испортишь свое прекрасное платье. Вырывайся сколько угодно, но это ничего тебе не даст! Оман, посмотри! Видишь ее лицо? Видишь, как оно то исчезает, то появляется? Сначала это лицо твоей дочери... а потом — другое! Покуда ты купался в своей любви к дочери, я пристально следил за этой девушкой, и она не обманула меня! Оман, это не твоя дочь! Эта девушка — самозванка!

Калиф вскрикнул:

— Нет! Этого не может быть!

— Это правда, Оман! Колдовские чары, которыми она окутана, уже развеиваются! Сколько времени после свадьбы они смогут продержаться? Эта злобная девчонка присвоит себе власть султанши! Подумай о том гневе, который обрушится на нас, когда станет ясно, что мы обманом выдали ее замуж за Бесспорного Наследника! А если обман так и не станет явью, что тогда? Нет, он должен быть явлен, ибо эта девчонка — воплощение Зла!

— Ты ошибаешься! Ты утратил рассудок! — вскричала Ката.

— Ошибаюсь, принцесса? Или вернее было бы назвать тебя Катой? Да, гораздо вернее называть тебя так, потому что ты — Катаэйн Вильдроп, беглая невеста пламенноволосого эджландца! Да, о да, он рассказывал мне о тебе! Он мне все о тебе рассказал! Сколь страстно он разыскивал тебя повсюду до тех пор, покуда не стал жертвой странных чар! Сколь отчаянно он гадал, что сталось с тобой! Этот глупец в конце концов решил, что тебя постигла судьба любой беглянки, что ты стала позорной грязной шлюхой! Но теперь я вижу, что даже он, как ни искорежена злом его душа, не мог себе представить всей глубины твоего злобного коварства! Мерзкая шлюха, тебя настигло возмездие!

Ката все еще пыталась вырваться, но ей мешало тяжелое платье. Роскошные браслеты на ее запястье порвались, бусины рассыпались по полу. Она отчаянно сопротивлялась — свободной рукой била калифа, царапала.

— Зачем ты это делаешь? — кричала она. — Чего тебе надо от меня?

— Надо? От тебя мне ничего не надо, шлюха! И очень скоро тебе тоже ничего не будет надо! Ничего и никогда!

— О чем ты говоришь? Что это значит?

Калиф горько рыдал и выкрикивал:

— Хасем, ты ошибаешься! Хасем, я в это не верю! Оставь бедную мою Мерцалочку, отпусти ее, слышишь! Мы были так счастливы! Жестокий Хасем, как ты мог так испортить этот великий день в жизни моей доченьки?

Визирь развернулся, отвесил своему господину и повелителю пощечину и взвизгнул:

— Посмотри, Оман! Посмотри на то, как эта шлюха встретит свою судьбу! Ты ведь видишь, ты ведь знаешь, что это правда! Ты понимаешь, что я не стал бы лгать тебе! Выход единственный! Помнишь сказание о Геденской Невесте? Да, все точно так же, только совсем наоборот! Принцесса должна умереть от радости, и тогда эта свадьба... превратится в похороны!

— Нет! Нет... отпусти меня!

Визирь грубо швырнул Кату на пол и, не дав ей времени подняться, бросился к ней, сжимая в руках подушку. Калиф дико закричал. Ката тоже кричала, но ее крики уже были не слышны. В глазах у нее потемнело. Она только чувствовала, что ее рот зажат подушкой, и ощущала, как визирь прижимает ее к полу всей тяжестью своего тела.

Но тут раздался крик. И звук удара.

Еще. Еще.

Удары следовали один за другим.

Темнота перед глазами Каты развеялась, исчезла давящая на ее грудь тяжесть, но звуки ударов все слышались и слышались.

— Радж... Раджал, нет!

Ката с трудом приподнялась, но Раджала оттащил в сторону их новый друг. Раджал весь дрожал. Он упал бы на колени, если бы его крепко не держал Боб. Окровавленная маска выпала из его рук. Он в ужасе смотрел на разбитую в кровь голову визиря.

— Радж... ты убил его!

Послышался стук. Стучали в дверь.

— Носильщики! Пора!

Калиф застонал и лишился чувств.

Задыхаясь, Ката, скованная неудобным платьем, неловко поднялась с пола. Она быстро соображала.

— Остается единственное, — проговорила она и указала на бездыханное тело визиря. — Разденьте его. Сотрите кровь с маски. Боб, ты выше всех ростом. Скорее, скорее! Ты будешь Хасемом. Радж... Раджал!!! Приди в себя, слышишь?! Тебе придется срочно потолстеть. Так... бери вот эту подушку. Это будет живот...

— Что? — простонал Раджал. — Что?

Но Ката уже занялась приведением в порядок своего замысловатого платья. Она пыталась скрыть самые серьезные повреждения.

— Хорошо еще, что платье красное, — проворчала она.

В дверь снова постучали.

Глава 68 ОБРЯД ПОД ПОКРОВОМ МРАКА

— Красотища-то какая! — вырвалось у матери-Маданы.

— Пф-ф-ф! На эти наряды угрохали столь денег, что их хватило бы, чтобы купить по девчонке из племени ба-ба для каждого мужчины из этой толпы! И еще на выпивку для каждого осталось бы!

— Ой, нет у тебя сердца, Эли!

— Это у тебя сердца нет, старая карга! Ты разве не обещала нам помочь? Я уже и не верю, что у тебя есть еще сестра. Да разве может твоя сестра состоять на службе во Дворце Шепотов?

— Эли, заткнись, — сказала, как отрезала, мать-Мадана.

Сияющими глазами она смотрела, как по ступеням рубиновой лестницы поднимается длинная вереница имамов, как они торжественно выстраиваются перед дверями Святилища. Их золотые одежды, изукрашенные драгоценными каменьями, казались матери-Мадане самым прекрасным зрелищем, которое она когда-либо видела. Однако не менее роскошно выглядели и министры султана, взошедшие по ступеням до имамов. А как хороши были почетные гости, поднявшиеся еще раньше! И как только она могла видеть такую красоту и не умереть от счастья? Как она вынесет появление султана, принцессы и принца? Старухе казалось, что она дожила до самого лучшего часа в своей жизни. Всю дорогу до Священного Города она испытывала такое чувство, будто бы к ней возвращается вера ее детства. Как горько она сожалела о том, что прожила столько солнцеворотов в безбожии и совсем не пеклась о своей душе! Она даже думала о том, что наказана по заслугам тем, что потеряла свой караван-сарай.

Воздух вибрировал от барабанного боя, был пропитан рыданиями и восторженными восклицаниями. Блеск драгоценных камней, свет факелов, радостный шум заставляли забыть обо всем, уносили прочь воспоминания, мысли, желания. Что теперь значили страдания, пережитые матерью-Маданой, когда она в конце концов попала в Священный Город? Она заняла место в первом ряду и никому ни за что не уступила бы этого места. Ей было все равно, что бы там ни замыслил Эли Оли Али. Он теперь был ей совершенно безразличен.

Сводник услышал шепот:

— От тебя никакого толка, Ойли! И зачем я только тебе доверился!

— Пф-ф-ф! От меня никакого толка? А что я должен был сделать, а? Отстегать кнутом старуху, да?

— Ты, бывало, и кое-что похуже делал!

Жирный метис брезгливо скривился, резко развернулся и ухватил Полти за ворот.

— Не говори мне, что от меня нет никакого толка, слышишь, эджландец? Где бы ты сейчас был, если бы со мной не познакомился? Не было бы тебе ни шлюх, ни выпивки, ни барышни твоей, Катаэйн! Да-да, если ты забыл, так я тебе напомню: она была у меня в руках! Я, что ли, виноват в том, что ты ее снова упустил? Да без меня ты даже до Каль-Терона бы не добрался! Полюбуйся на себя! Полюбуйся, полюбуйся! Ты здесь, и это ночь твоей судьбы, а на кого ты похож? Развалина, сущая развалина, еле на ногах держишься! Где твоя сила? Где решительность? Где отвага? Где колдовство, благодаря которому ты умел летать?

— Ойли... — прохрипел Полти. — Ойли... отпусти меня!

Сводник презрительно оттолкнул Полти. Пламенноволосый эджландец попятился и налетел на зевак. Те, кого он задел, возмущенно развернулись, но, увидев, как сводник плюнул в бледное, испуганное лицо чужеземца, радостно вскричали.

Видимо, они решили, что этот плевок — проявление возмущения набожного человека.

— И не смей называть меня «Ойли». Много я с чем мирился, пока у тебя были деньги и власть! Полюбуйся на себя теперь! Полюбуйся!

— Стой, воришка!

Остановиться? Ни за что!

Сколько бы раз ни звучали подобные окрики, все было бесполезно. Приплясывая и хохоча, подбрасывая в воздух туго набитый кошель, мальчишка в набедренной повязке убежал прочь. Кругом гомонил народ. Воздух пропитался волнением. Стражники думали только о том, как сдержать толпу.

«Поддеры» нашли здесь рай, где созрела масса плодов, только и ждавших, чтобы их сорвали.

— Эй! — Рыба развернулся. Чья-то рука ловко выхватила у него только что украденный им кошель.

Его обдало зловонным дыханием.

— Сыр! А ну отдай!

— Не поймаешь!

— Да, не поймаю?

Сыр бросился наутек, Рыба — за ним. Сыр затесался в толпу, и Рыба не смог к нему протолкаться. Со всех сторон его окружили люди. Крики, гомон... Но вот громче криков и гомона зазвучало пение рогов.

То были церемониальные фанфары!

Значит, на дорогу к Святилищу ступил Султан!

Толпа повалила вперед, ближе к дороге.

Рыба выкрикнул:

— Губач!

— Рыба! Сыр! Сюда!

«Поддеры» наконец оказались втроем.

— Тесновато тут становится, — прокричал Губач. — Скоро уж ни рукой, ни ногой не пошевелить будет.

— Ну, тебе-то особенно, Губач, — осклабился Рыба.

— Надо вон на ту крышу забраться! — сказал Сыр. — Фаха уже там, и Аист тоже.

— Пошли!

Только Рыба замешкался. На его плечо легла чья-то тяжелая рука. Послышались визгливые голоса.

— Он украл этот кошель!

— Грязный маленький воришка!

— В Священном Городе!

— В такую ночь!

Рыба вырывался, кусался, царапался.

— Стой, ворюга!

Чтобы он остановился? Ни за что!

А когда из-под земли послышался грохот, через несколько мгновений, Рыба уже исчез следом за другими «поддерами». Верно, грохот из-под земли слышался и раньше, но никто не ожидал, что он прозвучит именно сейчас, когда по ступеням рубиновой лестницы величественно всходили имамы. Звук, подобный раскату грома, наполнил ночь, но этот страшный, зловещий гром звучал из-под земли, а не с небес. Земля содрогнулась под церемониальной дорогой. Казалось, какое-то громадное чудовище пытается вырваться на волю из глубины недр. Начали выпадать камни из стен, которыми была ограждена дорога. На толпу посыпались горящие факелы.

Но все быстро стихло. За считанные мгновения был восстановлен порядок: стражники оттеснили в стороны людей, в страхе выбежавших на дорогу. Паломники раскричались. Некоторые пали замертво. Другие обожглись, у третьих текла кровь. Многие упали ниц и в страхе бормотали слова о Священном Пламени, о его нетерпении, о его зависти, о его таинственной силе.

Во время всеобщей сумятицы произошло одно любопытное происшествие. Как только послышался подземный рокот, двое имамов, дряхлые старики, упали с рубиновых ступеней, задев факел. Факел погас, и в наступившей темноте к старикам бросились двое незнакомцев. Они действовали грубо и решительно.

— Ойли! Быстрее! Вот он, наш счастливый случай!

Через несколько мгновений недостающие имамы заняли свое место на ступенях. Капюшоны церемониальных мантий плотно закрывали их лица. Из-под капюшона первого из них послышался шепот:

— Майор-господин, ты же понимаешь, это я все просто так болтал?

А из-под капюшона второго донеслось:

— Понимаю, Ойли, понимаю!

А беспомощные жертвы их нападения уже истекали кровью под ногами стремившихся занять место ближе к дороге паломников.

О землетрясении быстро забыли — по крайней мере забыло большинство присутствовавших на торжестве, — как только на церемониальную дорогу ступил султан Калед.

Глаза владыки Унанга яростно сверкали в круглых прорезях шипастой маски. Человек, называвший себя Султаном Луны и Звезд, смотрел вперед на широкую, покрытую трещинами дорогу и не думал ни о тех, кто только что погиб, ни о разрушениях, ни о стонах раненых. С колонн, возвышавшихся над ним, еще падали осколки камня и самоцветы, еще не осела пыль, но все это было Каледу безразлично. Он видел только далекую, ярко освещенную арку дворцовых ворот, горящую подобно входу в иной мир. В этой арке появились носилки, на которых восседала прекрасная принцесса, чье лицо скрывала чадра. По обе стороны от нее шагали брат калифа, маленький толстяк, и его высокий, худощавый визирь.

Сердце Каледа билось взволнованно, часто. У него за спиной выстроились молчаливыми рядами имамы в мантиях с капюшонами, высокородные гости и приближенные. Кем они все были, как не никчемными букашками? Чем они отличались от простолюдинов-паломников, что столпились у дороги, стеная и крича? Он был выше их всех, но когда закончится эта ночь, он станет выше всего мира! Он станет равным богам! Даже теперь ему казалось, что он ощущает ту силу, ту власть, которая скоро станет принадлежать ему. Только тот, кто женится на Мерцающей Принцессе, имеет право обладать титулом, который он себе присвоил, стоя здесь, на этих самых рубиновых ступенях, десять солнцеворотов назад? Прекрасно, пусть так и будет! Этим человеком станет он!

А в это время двое «имамов», пользуясь тем, что их разговора не слышно за музыкой и криками толпы, шепотом переговаривались:

— Ойли?

— Майор-господин?

— Что нам теперь делать?

— Хм... Сейчас сюда доставят принцессу. Потом — мальчишку. Они по очереди произнесут свадебные клятвы, стоя на ступенях... потом распахнутся двери Святилища... а потом их отведут в брачные покои.

— В брачные, говоришь?

— Да, да, это то самое, про что ты думаешь. Их там запрут на всю ночь. А мы в это время будем совершать бдение в Святилище. Толпа останется здесь.

— Ойли?

— Майор-господин?

— А делать-то мы что будем?

Подобные вопросы Каледа не тревожили. Когда евнухи помогли принцессе спуститься с носилок, он еле удержался от того, чтобы не броситься к ней и не заключить ее в объятия. Будь оно проклято, это притворство! Однако процессия близилась к апогею. Еще несколько мгновений — и толпа падет ниц перед принцессой. Потом настанет время принцу присоединиться к ней.

Каледу мучительно хотелось расхохотаться в голос. Симонид, думал он, наверное, уже явился в покои принца, чтобы прервать его медитацию. Старик небось уже вопит от горя и рвет на себе бороду. Скоро, очень скоро придет весть о смерти Деа! Скоро, очень скоро султан обнимет невесту своего сына и поведет ее в брачные покои! Сердце Каледа радостно забилось, когда принцесса заняла место рядом с ним. Паломники начали кланяться и бормотать молитвы.

А за спиной у принцессы слышались другие бормотания.

— Раджал?

— Арон?

— Что же нам теперь делать?

— Хм. Давай подумаем. Мы будем участвовать в бдении. Ката тем временем будет находиться наверху, в брачных покоях, где ей предстоит отбиваться от принца. Ну или... На заре верховный имам выведет их из брачных покоев... и поведет к Пламени... Там они должны будут, наверное, поклониться богу огня. А потом снова выйдут сюда. И тогда настанет час всеобщего ликования.

— Раджал?

— Арон?

— Это все я знаю. Но что будем делать мы?

Запели рога. Забили барабаны. Паломники поднялись с колен, Калед поднял руки. Он, стоящий на вершине рубиновой лестницы, внушал людям восхищение и страх. Его тяжелая темная мантия сверкала звездами, его маска сверкала и переливалась в свете горящих факелов. Его голос был подобен голосу бога. Он доносился словно бы из другого мира. Многие, услышав его голос, затаили дыхание. Некоторые лишились чувств.

— Паломники! — возгласил султан. — Сегодня ночью вы явились к Святилищу Пламени, чтобы стать свидетелями самого священного мгновения за время моего царствования. Много солнцеворотов назад, на заре моей зрелости, меня привел сюда мой Отец, дабы я занял подобающее место Бесспорного Наследника. Сюда некоторое время назад был приведен и мой сын, дабы было подтверждено его неоспоримое право на престол. Здесь я вступил в брак с моей единственной женой, вашей владычицей, которая умерла столь скоро и столь печально. Здесь состоялся обряд ее похорон. Да, много священных мгновений пережил я на этих ступенях, но не было мгновения более священного, чем то, что мне предстоит пережить вместе с вами сегодня. Это мгновение обозначит продолжение Рода Пророка. После сегодняшней ночи мои труды будут завершены. После сегодняшней ночи мой дух будет волен улететь, когда пробьет мой час, в обитель вечности, как улетел дух моего отца и дух отца моего отца. Барабанщики! Бейте в барабаны! Возвестите мой приказ! Пусть моего сына приведут сюда, где состоится обряд его бракосочетания!

Сердце султана радостно трепетало. Он был готов прыгать от радости. О да, его дух воспарит к высотам вечности, но совсем не так, как дух его отца и как дух отца его отца! Он уже представлял себе, как парит над миром, как мчится, преодолевая бесконечность пространства. Неземная сила растеклась по его жилам. Ему уже казалось, что он бессмертен.

Барабаны возвестили о приказе султана. Калед напрягся. Вот-вот должны были послышаться испуганные вопли, вот-вот должна была открыться ужасная правда! В отчаянии султан устремил свой взгляд поверх голов многотысячных паломников и приковал его к дворцовым воротам.

И вот в сияющем проеме арки ворот появились носилки.

Калед задрожал. Крик сорвался с его губ.

Он упал на колени.

Народ подумал, что такова сила набожности их владыки, который в ту ночь показался всем самым великим вождем всех времен.

Ката глубоко вдохнула. С тех пор как она попала в этот странный мир, она пережила немало испытаний и все испытания встретила мужественно. Но теперь, когда перед ней склонился в поклоне тот, кто был предназначен ей в мужья, ее сердце наполнилось страхом. Ее пугал не этот юноша, не его отец, не обезумевшая толпа, не зловещие старики в капюшонах, выстроившиеся позади нее. Ее пугала та реальность, с которой ей предстояло столкнуться. Страшное предчувствие овладело ею, когда она задумалась о том, как закончится эта ночь. Дрожа, она смотрела в сверкающие под маской глаза.

Юноша занял место рядом со своим отцом.

Вперед вышел Симонид и встал рядом с пылающим факелом. Паломники прихлынули ближе к лестнице, запрудили опустевшую церемониальную дорогу. Преград более не осталось. Стражники спешились и убрали в ножны свои ятаганы. Все застыли в набожном ожидании. Пламя факелов плясало, озаряя яркие фигуры на вершине лестницы.

Обряд начался с благословений, молитв и священных песнопений. Симонид произнес длинное ритуальное приветствие. Он говорил о святости брачных уз, о тяжком бремени правления страной, он взывал к огненному богу, просил его благословить этот союз.

— Паломники! — возгласил он наконец. — Час пробил! Сегодня мы встречаем зарю новой эры! Сегодня мы отрекаемся от сил Зла, изгоняем их навеки из этих священных земель! Да, даже теперь посланцы Зла жаждут разорвать то, что я нынче соединяю! Долой их старания! Они не восторжествуют! Сама судьба распорядилась, чтобы состоялся этот брак, и никакая сила в мире не помешает этому! Дети, подойдите ко мне. Я соединяю вас в браке и объявляю мужем и женой!

Ката не спускала глаз со старика, а тот крепко взял ее за руку и с поспешностью, граничащей с грубостью, потянул к главному факелу. У нее заслезились глаза. В висках у нее бешено стучала кровь, лицо под чадрой зарделось от жара. Она стояла рядом с юношей, лицо которого скрывала маска. Она знала, что на заре они снова будут стоять здесь и на ней уже не будет чадры, а на нем — маски. Ката думала о том, что должно произойти в промежутке между этими мгновениями, и ей стало не по себе.

Из чаши, которую держал коленопреклоненный раб, Симонид зачерпнул пригоршню сверкающего порошка и бросил в чашу факела. Пламя вспыхнуло ярче, взлетело выше, задымило. Ката пошатнулась — так сильна была звуковая волна, долетевшая до вершины лестницы снизу, так громко вскричала многотысячная толпа паломников. В следующее мгновение вновь запели рога и распахнулись огромные створки дверей Святилища Пламени. Приближенные и гости расступились, чтобы пропустить имамов, султана и новобрачных к священному входу. Все смолкло. Слышался только торжественный бой единственного барабана.

Симонид, крепко держа Кату за руку, повел ее вперед, словно жертву на заклание.

Глава 69 В ТЕПЛОЙ КОМНАТЕ

К брачным покоям вела широкая лестница, извивающаяся между стенами, выложенными сверкающими драгоценными каменьями. Знаками повелевая юноше и девушке следовать за собой, Симонид медленно поднимался по ступеням. Внизу остались имамы более низкого звания, а султан направился к Пламени. Снаружи некоторое время доносился бой барабана, но потом тяжелые створки дверей сомкнулись и наступила полная тишина. Вернее — почти полная. Даже сквозь толстые стены слышалось безумное шипение пламени.

Наконец верховный имам и новобрачные остановились перед глухой стеной, из который выпирал большой угловатый камень. Симонид поднял руки, и камень чудесным образом укатился внутрь. Новобрачные очутились в просторном зале, высеченном в камне. Здесь царила прохлада, и, хотя не было окон, зал был ярко освещен загадочными панелями в стенах. Отполированный каменный пол блестел, как зеркало. У дальней стены в ожидании застыли пятеро евнухов в роскошных парадных одеяниях.

Ката озадаченно нахмурилась.

— Не бойтесь, дети мои, — проговорил Симонид. — Не в этом суровом зале вы познаете свою любовь. Через мгновение я покину вас, а евнухи препроводят вас в царство, которое находится за этим залом. Это царство радости, но помните, — добавил он строго, — что от того, что происходит в этом царстве радости, может зависеть судьба других царств. Благословляю вас, дети мои. Я вернусь на рассвете.

Старик удалился. Огромный камень встал на место. Евнухи заскользили по зеркальному полу к новобрачным, протянули к ним ласковые, заботливые руки, и место действия медленно, но незаметно изменилось. Сначала исчезли грубые, шероховатые каменные стены, потом — гладкий пол, а потом, словно бы преодолев невидимую преграду, новобрачные оказались в комнате совершенно иного свойства. Только светящиеся панели в стенах остались такими же, как в каменном зале, но теперь они излучали теплый, золотистый свет, придававший особую чувственность пушистым коврам, кушеткам, подушкам, накрытым столикам, цветам и лианам. По покоям порхал легкий теплый ветерок. Мебель была обита роскошной узорчатой тканью, сверкали зеркала в золоченых рамах, но, конечно же, главным предметом обстановки покоев была огромная кровать, усыпанная благоуханными цветочными лепестками.

Вошел евнух с двумя кубками, полными до краев. За ним — другой, с булькающим кальяном. Рабы должны были остаться в брачных покоях и присутствовать здесь даже во время самых интимных мгновений, но тут вдруг из-под маски, скрывающей лицо принца, послышался спокойный, чистый голос:

— Больше ничего не нужно. Теперь вы можете нас оставить.

Евнухи затрепетали, переглянулись.

Ката тоже была обескуражена. Этот голос. Этот голос!

Голос прозвучал вновь:

— Уходите. Оставьте нас.

В третий раз принцу пришлось прокричать эти слова, и только тогда евнухи сбились в кучку и вдруг исчезли, но куда и как — этого Ката не поняла.

Она встревоженно обернулась и именно в этот миг увидела в зеркале свое отражение.

Ее глаза. Что-то случилось с ее глазами.

Она подняла руки и сняла чадру. На этот раз ее лицо не просто менялось время от времени. Оно изменилось окончательно. К добру ли это было, что ложная личина покинула ее? Ката неуверенно глядела на отражение юноши, стоявшего чуть поодаль, позади нее. Он был высок для своего возраста, но ведь, так или иначе, он был совсем мальчик, верно? С ним нетрудно было бы справиться — вот только бы избавиться поскорее от этого дурацкого платья. Ката вступила в борьбу с завязками.

Юноша снял маску и шагнул к ней. Вот тогда-то Ката и увидела на его груди кристалл — вернее, зеленое свечение, проникавшее сквозь одежды. Вот тогда-то внутри нее и вспыхнул ответный жар.

И когда она обернулась, у нее на груди возник Кристалл Короса, который все это время она носила в себе, в той своей части, которая была принцессой Бела Доной. Свет стенных панелей померк. Теперь светились только кристаллы и зеркала, отражавшие их зеленые и лиловые лучи.

— Симонид сказал, что это будет волшебная ночь, — произнес голос, который был так хорошо знаком Кате. — А я и представить себе не мог — насколько она будет волшебная. — Любимые, знакомые руки протянулись к ней. Слезы заволокли ее глаза. — Я столько раз видел тебя во сне! Столько раз ты являлась мне в видениях! Милая Ката, неужели это вправду ты?

Она сделала шаг и упала в его объятия.

— Джем! О Джем, Джем!

Ткань платья зашуршала и с треском порвалась. Рассыпались булавки, покатились по ковру драгоценные камни, но кристаллы остались на своих местах — на груди и Каты, и Джема. Касаясь друг друга, звеня и ярко горя, они будут освещать покои во время всего, что произойдет потом.

Сначала послышался смех, потом — что-то вроде мурлыканья, а потом — долгие негромкие стоны. В ту ночь в сознании наших героев долго жила тревога, подобная кулаку, барабанящему в дверь. Но сейчас все было забыто. Сейчас для них существовало только это мгновение и все, что происходило теперь. Они упали на усыпанное цветочными лепестками ложе, и их руки и ноги переплелись.

Безумное, долго сдерживаемое желание овладело ими, и они поплыли на его волнах.

А потом, растворившись в восторге, они легли рядом, и их тела облепили тысячи лепестков. Чудесное тепло наполняло воздух, а кристаллы все еще горели священным светом.

А потом на их глаза навернулись слезы, потому что они вспомнили о маленькой укромной полянке, усыпанной белыми лепестками — месте их встреч в ту пору, когда Ката была живущей в лесу дикаркой, а Джем — калекой, опиравшимся на костыли. Как им хотелось вновь оказаться в негромко, таинственно шуршащих дебрях леса, где на траве и опавшей листве играли солнечные блики! Джем смотрел в счастливые глаза Каты и вдруг увидел ее смуглой девочкой-оборванкой, которая спасла его, как ему теперь казалось, от одинокой и горькой жизни. А Ката, глядя на Джема, представляла его светловолосым стеснительным мальчиком, который являлся к ней, словно дух любви, из мира, что лежал по другую сторону высокого полуразрушенного забора.

Они поплакали вместе, а потом их рыдания сменились улыбками, и снова не осталось ничего, кроме радости.

Их поцелуи были нежны, ласки легки, и вскоре желание снова переполнило их.

Потом, по прошествии времени, Джем часто будет вспоминать темные занавесы распущенных волос Каты, ее маленькие крепкие груди, ее ласковые руки, нежные губы, сливающиеся с его губами. А Ката будет вспоминать о сладкой боли, которую она испытывала, когда губы Джема целовали ее разбухшие соски, о восторге утоления желания, о том, как они, обессиленные, задыхаясь и дрожа, падали на благоуханные лепестки.

Вновь и вновь в ту ночь они поднимались к высотам экстаза и тонули в волнах всепоглощающей любви.

Светились и светились таинственные, загадочные кристаллы.

Но что могло случиться, когда наступит рассвет?

Глава 70 ДАРЫ ВОЛШЕБСТВА

В ушах Каледа раскатами грома звучал рев Пламени, его свет слепил глаза. Султан пошатнулся, распростерся на полу. Там, перед входом в Святилище, он едва удержался от того, чтобы в гневе не наброситься на сына. Он был готов выхватить ятаган и отрубить юноше голову. Он был готов схватить принцессу и потащить ее, упирающуюся и кричащую, в брачные покои.

Нет. Это было невозможно. В эти страшные мгновения Калед ощутил, как давит на него вера народа, как она лежит на его плечах непосильным бременем. Но дело было не только в вере его подданных, но и в его собственной. Да, он был готов кричать, что он — их султан, что он — выше всех, что никакая власть не может быть выше его власти, но это было бы тщетно. Калед смог только возопить и упасть на колени, и в это мгновение он был подобен самому простому из смертных, которым овладел набожный экстаз.

В какое чудовище он превратился! В какое богохульное чудовище! Когда-то он уверился в том, что никакого бога в Пламени нет, а теперь попытался обмануть этого бога, отречься от предназначенной ему судьбы. О чем он думал, решив, что сможет править луной и звездами? В то мгновение, когда он увидел, что его сын жив, Калед познал всю тщетность своих происков. Огненный бог вновь наказал его, и он знал, что это наказание — последнее. Вера предков переполняла сердце Каледа. Он лежал на каменном полу перед столпом яростного неугасимого пламени и просил у него прощения, лепетал, и стонал, и признавался в своей никчемности. Он был пешкой в руках судьбы, и не более того, и судьба распорядилась так, что он должен был умереть.

Наконец султан поднялся на ноги.

И бросился к Пламени.

Но тут из Пламени послышался визгливый хохот, и Калед попятился назад. Его словно бы отбросила невидимая преграда. Охваченный ужасом, он вновь распростерся на полу, а зловещее эхо все звучало и звучало:

— Глупец! Глупец!

Калед вскричал:

— О Всемогущий! Я... я не понимаю!

В ответ вновь раздался хохот.

— Так что же, в конце концов он просто исчез?

— Он и должен был исчезнуть. Мечты казались нам реальностью, но весь этот мир был нереален, он был соткан из мечты. — Джем вздохнул и провел рукой по бедру Каты. — О, Ката, а как часто я мечтал о тебе, как часто ты мне грезилась там! Вновь и вновь мне казалось, что ты рядом со мной, но я просыпался, и ты исчезала. О, только бы сегодняшняя ночь мне тоже не снилась. Если я проснусь и ты исчезнешь, я этого не переживу.

— Это не сон, Джем.

Они поцеловались — легко, но чувственно. Возлежа на ложе из цветочных лепестков, они пили нектар из золотых кубков и рассказывали друг другу свои истории. Слушая обо всем, что довелось пережить Кате, Джем порой вскрикивал от изумления. А когда она сказала ему о том, что Нирри убежала от тетки Умбекки, Джем не выдержал и расхохотался. Слушая о происках Полти, Джем едва сдерживал гнев. Он, сжав кулаки, заявил, что если ему доведется вновь встретиться с Полти, он его убьет на месте, без раздумий, голыми руками, если понадобится. Ката гладила Джема, умоляла его успокоиться и говорила о том, что Полти скоро встретит возмездие за свои мерзости, потому что внутри него поселился злобный демон.

О самом страшном Ката Джему рассказывать не стала, но и Джем Кате не все поведал. К примеру, он напрочь забыл упомянуть о знакомстве с однокашницей Каты по академии госпожи Квик, Джеликой Вене, ни словом не обмолвился о некоем заведении в Агондоне, известном под названием «У Чоки». Но какое все это теперь имело значение? И когда Ката, вздохнув, сказала о том, как ей жаль, что все это время они прожили в разлуке, Джем с ней согласился. Они снова поцеловались. Они не желали разлучаться. Много раз в ту ночь, то смеясь, то плача, они говорили о том, что теперь они — муж и жена.

И все это время горели кристаллы, словно бы благословляя их своим светом.

Ката вдруг отстранилась.

— Только одно тревожит меня.

— Что может нас тревожить? — проговорил Джем и указал на кристалл, который сиял между грудей Каты. — Как получилось, что кристалл у тебя, я даже не буду стараться понять. Но у тебя один кристалл, а у меня — второй. Утром придет Симонид, и тогда мы обретем третий. — Он сдвинул брови. — Но вот обретем ли?

— Я люблю тебя, Джем, но соображаешь ты плохо.

— Ката, что ты такое говоришь? Симонид видит будущее — ну, какую-то его часть. Он говорил мне, что утром появится Кристалл Терона, когда я буду стоять со своей супругой перед Священным Пламенем.

— С принцессой, — уточнила Ката.

— Я так и сказал.

— Джем, ты вполне уверен в том, что мы можем полагаться на Симонида? — Ката вдруг села и напряженно заговорила: — Я же тебе говорила, что у меня было видение? Я поняла, что должна пройти через все это, через эту свадьбу, и будь что будет. Но ведь Кристалл Терона будет явлен только в том случае, если принцесса выйдет замуж за принца. В каком-то смысле все так и было, понимаешь? Ты думал, что берешь в жены принцессу, а я думала, что выхожу замуж за принца. Но я не принцесса, а ты не принц. То есть ты принц, но не унангский. Думаю, нас пророчество не касается, Джем.

Джем закусил губу.

— Я об этом не задумывался.

— А я могу сказать единственное: остается только надеяться на то, что утром произойдет какое-то чудо, иначе нас ждет беда. Очень большая беда.

Джем на миг задумался.

— Значит, делать больше нечего, — с усмешкой проговорил Джем.

— О? — насмешливо отозвалась Ката. — Совсем нечего?

А потом в словах больше не стало нужды.

Тьма объяла зал Святилища Пламени, словно плотное, непроницаемое одеяло. Факелы здесь не горели, только сквозь расселину в скале сверху проникал бледный свет небес. Светила луна, и ее свет падал на бледное лицо Симонида, который сидел на полу посередине зала, скрестив ноги. Старик, погрузившийся в медитацию, был похож на мертвеца, забытого в темном доме.

Двенадцать старейшин Школы Имамов простерлись ниц по кругу около своего главы. Царило безмолвие, но и это безмолвие, как темнота, не было полным. Постоянно слышался нескончаемый негромкий рокот Пламени, пробивавшего себе путь наверх сквозь каменные стены, и звуки глубокого дыхания бдящих. Ну и конечно, порой раздавались иллюзорные звуки, которые мерещатся во тьме. Сознание тех, кто погружен в медитацию, отстраняется от реального мира, и это было хорошо, потому что иначе имамы были бы озадачены потрескиваниями и шорохами, звучавшими в глубинах ночи. Еще более их озадачил бы звук льющейся на камень жидкости и взволнованный, шелестящий шепот.

— Пф-ф-ф! Вот чего мне не хватало!

— Мне тоже! Ну и что теперь, Ойли?

— Майор-господин, одно тебе скажу: не отчаивайся!

— Я не отчаиваюсь, Ойли. Пока — не отчаиваюсь.

— Рассвет. Вот когда мы сможем обрести удачу. Как только в этой расселине блеснет первый луч зари, вход в брачные покои снова откроется. Тогда старик поднимется по лестнице, чтобы позвать новобрачных и отвести их к Пламени.

— Он пойдет туда один?

— Один, майор-господин, один.

— Но не сейчас?

— Нет, не сейчас.

Еще раз. Один, последний раз.

Над Священным Городом занималась заря, когда мать-Мадана тайком кралась к покоям принца. Она то и дело оглядывалась, обводила взглядом углы. Но в этом не было никакой нужды. Широкие, высокие дворцовые террасы были пусты. Не было слышно ни голосов, ни звуков шагов, кроме ее собственных. Сердце старой няньки часто забилось, когда она увидела дверь, ведущую в покои Деа. Она прислонилась к балюстраде, вдохнула аромат, доносившийся из висячих садов наверху. Слезы наполнили ее глаза...

Еще раз. Еще один, самый последний.

Ночное бдение оказалось ей не по силам. Стоя на церемониальной дороге в толпе паломников, мать-Мадана мысленно твердила себе о том, что ей нужно смириться и терпеть. Родится другой ребенок, и он будет подрастать, и это правильно и хорошо. Но нет. Никогда, никогда. Сердце матери-Маданы вновь и вновь горько страдало от ощущения несправедливости. Разве она могла стоять, томиться и ждать, когда на ступенях рубиновой лестницы вновь появится Деа, ставший мужчиной и супругом? Старушка с трудом выбралась из толпы. Ею владело единственное желание: еще раз вернуться в комнату, где жил утраченный ею ребенок...

Еще раз... Еще один, самый последний раз.

Мать-Мадана распахнула резные створки дверей. Свет заревых небес упал на пол, устланный роскошными мягкими коврами. Комната наполнилась красноватым полумраком, подобным свету восходящего солнца. Потом старушке бросился в глаза блеск округлого металлического предмета — наверное, то была лампа, молчащая и холодная. Мать-Мадана утерла слезы с глаз. Ее мысли метались, словно перепуганные зверьки. Она тяжело, часто дышала. Ноги плохо слушались ее. Она желала броситься на ложе своего любимца, вдохнуть сохранившийся запах его тела, сжать в пальцах его подушки...

Еще один раз. Самый последний раз.

— Деа, мой милый! Деа, это я, твоя Ламми!

Ложе было накрыто узорчатым покрывалом. На миг старушке почудилось, будто бы на ложе и вправду спит принц — здесь, куда она каждое утро приходила, чтобы разбудить его поутру. Мать-Мадана робко прикоснулась к покрывалу и вздрогнула. Что-то лежало под ним. Что-то твердое. Что-то холодное.

Она отдернула покрывало.

И дико вскрикнула.

А в следующее мгновение ее окружили пятеро щебечущих великанов.

Медитировать — это значит ощущать себя находящимся в двух местах сразу: в глубоких недрах пещеры собственного разума и одновременно — в свободном полете по пространству. Медитировать — это значит проникать сквозь иллюзорность этого мира, видеть место, где тяготы времени и собственной сущности более не властны над нами. Быть может, так выглядит состояние смерти, но оно не пугает, оно озарено негасимым, вечным светом.

Во время медитации время исчезает, но образы являются непроизвольно, и порой эти образы — призраки сути, намеки на нечто, имеющее некое значение. Сидя с закрытыми глазами, Симонид ощущал лунный свет и видел мандалу, небесное колесо, медленно вертящееся в воздухе. Потом мандала преобразилась в маску, а маска — в лик, а потом края этого лика обрамили языки пламени. Казалось, целую вечность Симонид взирал на эти странные образы. Глубоко внутри себя старик знал, что скоро придет час его смерти. Он принимал ее. Он ее приветствовал. Пожалуй, он даже знал, что его смерть наступит сегодня, в этот новый день, заря которого уже занималась.

К серебристому лунному свету робко примешивался алый. Спокойно, не моргнув, старик разжал веки. Да, час пробил. На миг он обвел взглядом своих собратьев-имамов, застывших в благоговейных позах. Они, простертые ниц на каменном полу, останутся здесь, пока не явится султан и не выведет их вновь на вершину рубиновой лестницы. Симонид, скривившись от боли в суставах, поднялся и направился к ступеням, уводящим наверх, к брачным покоям. Сверху донесся зловещий грохот — откатился камень, закрывающий вход.

То, что случилось потом, произошло в одно мгновение. Симонид и ахнуть не успел, когда рука незнакомца внезапно закрыла его рот. Второй незнакомец нанес ему резкий бесшумный удар.

Симонид рухнул на ступени.

Полти и сводник быстро взбежали вверх по лестнице.

— Я задыхаюсь, говорят тебе! Неужто нельзя передохнуть?

— Она хочет подняться выше. Пошли!

Толстяк выпучил глаза.

— Тебе легко говорить, мальчик мой. Я немножко постарше тебя, не забывай.

— Не говоря уже о том, что ты толще.

— Толще? Ты забыл, как я голодал в пустыне?

— Ну, значит, раньше ты был еще толще!

— Да нет же!

Мальчишка и его возмущенный лиловощекий спутник могли бы показаться обычными паломниками. Но если так, то это были очень странные паломники. Они отбились от притихшей толпы как раз перед тем, как должен был начаться следующий этап обряда. Впереди них по лестнице быстро, поспешно поднималась взволнованная девушка, чье лицо было закрыто чадрой, а за ней следом бежала лохматая собака. Время от времени пес оборачивался и торопил спутников возбужденным лаем.

— Честное слово... — задыхаясь, пробормотал на ходу толстяк. — Как жалко, что у меня нет этой треклятой лампы.

— Тогда ты владел бы волшебством?

— Тогда ты мог бы понести меня.

— Я бы тогда потер лампу, — рассмеялся мальчишка. — И тогда ты бы помог нам избавиться ото всех наших бед.

Они добрались до первого балкона, потом — до второго. Теперь лестница стала узкой, а толпа, казалось, осталась далеко позади.

— И зачем только, — в отчаянии вымолвил Джафир, — ей понадобилось забираться так высоко?

— Ей не пристало торчать внизу. Она — царственной крови, не забывай.

— Я тоже, в некотором смысле.

— Ты бы лучше об этом забыл.

— О-о-ох!

Они выбрались на плоскую потрескавшуюся крышу.

— Принцесса, осторожнее! — Малявка протянул руку и отвел Дона Белу от края. Не хотела же она упасть, в самом деле? Но почему она решила забраться сюда? Быть может, ей нестерпимо было ожидание в толпе паломников теперь, когда события этой ночи близились к развязке? Но неужели ничего нельзя было сделать и оставалось только наблюдать за происходящим?

Принцесса уселась. Малявка плюхнулся на крышу рядом с ней. В свете занимавшейся зари было видно, как внизу, около рубиновой лестницы, кто-то движется, но все еще царило безмолвие. Теперь даже странно было вспоминать о том, какой шум тут стоял вчера, как толпа сметала на своем пути все препоны, как ее пытались сдерживать стражники, как волнение и экстаз распространялись, подобно дыму от пылающих факелов!

Теперь же это все вдруг стало казаться таким далеким. Таким нереальным.

Малявка внезапно подумал о том, как далеко, как высоко они сейчас от земли. Он надеялся, что земля больше не будет дрожать. Паломники в толпе со страхом говорили о беспокойстве огненного бога. О его гневе. О нетерпении. Или радости. Или печали.

Быть может, очень скоро огненное божество и вправду сильно забеспокоится.

Малявка решил попытаться заговорить с принцессой.

— Принцесса? Это ведь еще не конец? Правда, не конец?

Озаренная луной, немая девушка повернула к нему голову. Слезы стояли в ее подернутых поволокой прекрасных глазах. Казалось, она говорит: «Все кончено. Мы прошли такой долгий путь, но что мы могли поделать? Ничего. Моя мерцающая половинка вступила в брак, и теперь — будь что будет. Скоро, как только откроется вход в брачные покои, откроется и правда. И какая же судьба после этого ожидает унангское царство?»

Малявка вздохнул. Он так долго старался сохранять присутствие духа, а теперь отчаяние охватило его. Прошлой ночью, добравшись до Священного Города, они подошли к дворцовым воротам. И что толку? В городе, запруженном обезумевшими паломниками, они были всего-навсего тремя точно такими же, как все остальные. Наградой им стал грубый хохот стражников, и те безжалостно прогнали их на улицу.

Малявка снова вздохнул и ласково погладил дворнягу, которая лежала между ним и принцессой. Пес, высунув розовый язык, тяжело дышал и, виляя лохматым хвостом, бил им по растрескавшейся черепице. Бедняга Радуга! Какой он был худой! Шкура да кости! Шерсть клокастая, тусклая — а они все еще продолжали называть его, как прежде, Радугой.

Эх, если бы снова можно было вернуться в мир мечты!

Джафир встал рядом с ними.

— Я так думал, — сказал толстячок-джинн, — что принцесса желала встретиться с собой. В смысле — со второй своей половиной.

— В такой давке? — покачал головой Малявка. — Безнадежно.

— Честное слово, мальчик, — сказал бывший джинн, — ты меня изумляешь. Нет ничего безнадежного. Порой надо... смотреть на веши шире, с высоты!

Малявка указал вниз.

— Куда уж выше!

— Вот именно. Но ведь не для того же мы столько времени тащились по пустыне, чтобы сдаться, столкнувшись с первой же трудностью, а?

— Если бы — с первой! И между прочим, насчет сдаваться — это ты, по-моему, большой мастак.

— Хмф! — фыркнул Джафир. — Ну да, я был очень сильно разочарован из-за того, что мы покинули тот мир мечты. Но это же вполне естественно, разве не так? Нет, честное слово, а кто бы не разочаровался на моем месте? Кто бы не огорчился, спрашивается? Ты думаешь, что ты в раю, и что же, ты сильно обрадуешься, когда вдруг окажешься посреди пустыни, а?

— Ну... нет, наверное.

— То-то же! А сколько мы мук пережили, пока тащились по пескам под палящим солнцем!

— Мы бы ни за что не выбрались из пустыни, если бы не Прыщавый.

Они немного помолчали, вспоминая своего покойного спутника.

— Нужно же что-то делать, а? — не унимался Джафир. Он неожиданно добавил высокопарно: — Это наш долг, между прочим, перед ним, перед тем парнем, что когда-то служил корабельным буфетчиком. Наш долг перед памятью о нем.

— Ох, сколько у нас было всякого волшебства, — горько вздохнул Малявка. — Вот бы теперь хоть капельку!

Мальчуган был готов снова издать горестный вздох, но принцесса вдруг взяла его за руку — так, словно у нее возник какой-то замысел. Она поднялась на ноги, протянула руки вперед и, к изумлению своих спутников, вдруг запела. Ее голос чистотой был подобен серебряному колокольчику, он легко, невесомо парил над многотысячными толпами паломников.

Наверное, эта песня осталась бы безнадежным, никому не нужным жестом отчаяния, но, по мере того как звучал и звучал прекрасный голос и наполнял собою ночь, вдруг начало происходить нечто странное. Сначала мелькнула вспышка света на подоле платья девушки, и затем в считанные мгновения ее окутало волшебное сияние. Красота озарила ее изможденное лицо, ее жалкие лохмотья превратились в прекрасные царственные одежды.

Радуга залаял, запрыгал вокруг девушки. В лучах сияния его шкура снова расцвела разноцветными светящимися полосками. Джафир вытаращил глаза, прикрыл рот ладонью. Малявка дрожал, гадая, что это может означать.

И вот тогда-то на крыше вдруг появился некто. Он вышел из темноты, осторожно ступая.

— Аист! — вырвалось у Малявки.

Аист не ответил ему. Он торжественно приблизился к принцессе и опустился перед этим сверкающим видением на колени. В руке он сжимал золотую монетку. Наклонившись, он почтительно положил ее к ногам Дона Белы.

— П-принцесса, ты бе-една. При-ими наши да-ары!

— Аист? — окликнул его Малявка. — Аист, ты меня слышишь?

Но тут один за другим появились спутники Аиста, и Малявка, онемев от удивления, стал наблюдать за тем, как его старые приятели из «Царства Под» кладут к ногам принцессы свои дары.

— Этот древний амулет сохранит тебя от злых чар.

— Эта лента подарит тебе мудрость.

— Этот шар позволит тебе увидеть то, что не открыто глазам.

— Принцесса, я дарю тебе эту лампу.

«Поддеры» простерлись ниц, озаренные волшебным сиянием.

Глава 71 ОБЕЗУМЕВШИЙ ПОЛ

У Боба размылись руки и ноги, немилосердно разболелась голова, на которую давила тесная и тяжелая маска. Ночью ему не раз хотелось снять ее, но он боялся, что потом не сумеет снова надеть или уснет с открытым лицом. На самом деле он гадал, имело бы это значение, если бы и случилось. Если событиям грядущего дня суждено было произойти, какая разница, что будет делать или, наоборот, не будет делать он? Воспаленными, высохшими от бессонницы глазами он смотрел на толпы паломников. Как верно они совершали священное бдение! Их глупость была смешна Бобу, но тут он подумал о собственной глупости и позавидовал простой и чистой вере этих людей.

Раджал дрожал, но чем была вызвана дрожь, что его больше пугало — события шедшей на убыль ночи или дня, который вот-вот должен был наступить, — он не понимал. Перед его мысленным взором вновь и вновь представали мгновения смерти визиря. Раджал никогда не представлял себе, что способен на такую силу гнева, что такая дикая, яростная злоба может овладеть им. Это пугало его, из-за этого ему было не по себе, и он пытался прогнать из памяти ужасное зрелище. Он думал о Кате и гадал: что же ей довелось пережить. Ее готовность к самопожертвованию изумляла его, но он решил, что она была готова пожертвовать собой из любви к Джему. Это Раджал был готов понять, это он хорошо помнил с тех пор, когда был глуп. Он вспомнил о Бобе, который сидел рядом с ним, и задумался о том, насколько он глуп теперь. Смущенно, робко он протянул руку своему новому другу.

А Боб думал о Полти. Ему и прежде приходилось разлучаться с Полти, но никогда их разлука не была такой бесповоротной. Даже теперь он спрашивал себя: пошел ли бы он за Полти вновь, если бы тот позвал его? Если бы Полти простил его? Боб зажмурился, сморгнул застлавшие глаза слезы. Он ничего не мог с собой поделать: узы, привязывавшие его к прежней жизни, пустили слишком глубокие корни и стали крепкими, словно стальные цепи. Почувствовав рукопожатие Раджала, Боб попытался думать о своем новом друге и о том, что ему может принести дружба с ним. Да. Это было хорошо. Это было правильно. Он уже не мог возвратиться назад.

Раджал сглотнул подступивший к горлу ком. Не решаясь повернуть голову, он крепче сжал худую руку Боба. Алые лучи расцветили небо над пустыней, над Священным Городом встало солнце. Тут же запела фанфара, и двое молодых людей, вздрогнув, отпрянули друг от друга. Почетные гости зашевелились, стали занимать положенные места. Некоторые из них, спавшие, прислонившись спиной к колоннам, очнулись и вскочили. Мгновенно утихли храп и посапывание, вновь забили барабаны. Стражники вышли вперед и приготовились распахнуть тяжелые створки величественных кованых дверей Святилища Пламени. Паломники опустились на колени, принялись бить поклоны и бормотать молитвы.

Как только из Святилища вышли старейшины, Раджал сразу заметил, что с ними что-то не так, но что именно — не понял. Не успел сосчитать, а то бы убедился, что их осталось десятеро. Но у него не было времени на это. Его отвлек султан. Без маски, в съехавшей на сторону мантии, в полном отчаянии, Калед бросился к краю ступеней, шатаясь, словно пьяный. Его налитые кровью глаза уставились на толпу, но он тут же обернулся и бросился к тому, кого считал калифом Куатани.

— Брат, все кончено! Брат, поцелуй меня перед моей смертью!

Ужас охватил Раджала, когда султан, схватив его за одежды, резко рванул к себе, а потом попытался сорвать с него маску. Раджал вскрикнул. К нему кинулся Боб. В следующее мгновение маска, скрывавшая лицо Раджала, могла упасть на ступени, но на этот раз отвлекли султана.

Это было милосердием судьбы. Однако милосердие оказалось кратким.

В толпе паломников возникла странная сумятица. Люди толкались и кричали. В изумлении Калед отвернулся от Раджала и уставился на щуплую старушку, которая поднималась по ступеням рубиновой лестницы. Это была мать-Мадана, Ламми! Ее жалобные причитания жутко звучали на фоне лиловой, как кровоподтек, зари. Калед увидел, что нянька не одна, что следом за ней шествует процессия, совсем непохожая на ту, что двигалась по церемониальной дороге ночью. За старухой-рабыней неровным рядом следовали пятеро Хранителей-Таргонов. Как они протолкались к лестнице, султан понять не мог, но быть может, их ноша была слишком страшна и потому перед ними была готова расступиться самая тесная толпа.

Четверо Таргонов шли, подняв руки над головой в знак скорби, а пятый нес неподвижное холодное тело стройного длинноногого юноши.

Калед пал на колени и громко застонал.

Мать-Мадана с трудом поднялась по ступеням. Ее глаза пылали страшным огнем. Дрожащими руками она указала на труп принца, а потом — на султана.

— Убийство, — прошептала она и тут же выкрикнула: — Убийство!!!

— Ламми... Ламми, — ахнул султан в смятении и страхе и протянул руке к старушке; казалось, он готов обнять ее и плакать у нее на груди, как в то давнее время, когда он был ребенком, а она — его нянькой.

Но она отшатнулась от него. Султан грубо схватил ее за плечи.

— Ламми!

— Убийство! Убийство! — в ярости повторила мать-Мадана и ударила султана по лицу.

Это было богохульством и государственной изменой. К старушке бросились стражники. Отчаяние охватило султана. О Ламми, Ламми!

— Казнить ее! — взревел он вдруг. — Казнить ее!

Вот так и вышло, что никто — ни паломники, ни имамы, ни почетные гости не узнали о том, что последним словом старушки, которое она прокричала в лицо султану, было не «убийство», а «убийца».

Ятаган отсек ее голову в то мгновение, когда последний слог этого слова покидал ее губы. Хлынула кровь, обагрила мантию султана.

Калед сжал лицо руками — так, словно оно было маской и его можно было сорвать. Он пошатнулся, но тут же шагнул к стражнику и выхватил у того окровавленный ятаган. С неожиданной решительностью он развернулся к толпе паломников и закричал так, словно рубил воздух словами, как ятаганом:

— Мой сын убит! Неужто мой престол захватит самозванец? Изменник должен умереть, а принцесса будет моей!

Под крики обезумевшей толпы Калед развернулся и бегом бросился ко входу в Святилище. Раджал ахнул.

— Ничего не понимаю! Что происходит?!

— Принц мертв! — воскликнул Боб. — Но... кто же тогда был здесь этой ночью?

Но изумляться и гадать уже не было времени. Паломники хлынули вверх по рубиновой лестнице. Стражники жестоко отталкивали их. Почетные гости и имамы разбежались в стороны, чтобы уцелеть под напором толпы.

Паломники разогнали Таргонов, схватили мертвое тело принца Деа и теперь, охваченные приступом тоски, вцеплялись в него руками. За считанные мгновения они могли разорвать тело Деа на кровавые куски, словно стервятники.

Раджал схватил Боба за руку.

— Скорее! Калед... его надо остановить!

Они бросились к Святилищу и успели вбежать внутрь за миг перед тем, как захлопнулись огромные створки дверей перед самым носом у толпы, и не увидели того, что произошло на вершине лестницы в последние мгновения. Две старухи — то есть с виду это были две старухи — пытались протолкаться к обезглавленному телу Ламми. Им не дано было до него добраться, но зато они оказались достаточно близко друг от друга, чтобы их взгляды встретились. Первая в отвращении попятилась при виде своего брата, одетого в роскошное платье придворного евнуха, а глаза евнуха гневно сверкнули, когда он вновь и в последний раз увидел свою сестру, которая давным-давно предала его горячо любимую Ламми и продала ее в рабство.

Еще мгновение — и мятущаяся толпа разделила их. Еще одно — и то, что осталось от их сестры, было превращено в кровавую массу под ногами сотен обезумевших паломников.

А потом вновь сотряслась земля — на сей раз намного более жутко, чем когда-либо.

Кристаллы угасали.

Скоро им на смену должны были загореться панели в стенах. Сжимая друг друга в объятиях, Джем и Ката лежали на ложе, усыпанном лепестками. Листва растений постепенно увядала, ветви и лозы лиан корчились, роскошная мебель начала рассыпаться в прах, бархатные занавесы становились все тоньше и тоньше, ковры превращались в тонкую серую паутину. Исчезло даже брачное ложе, даже их маски и те громоздкие наряды, в которые Джем с Катой были одеты, когда вошли сюда. Остались только лепестки, они превратились в ткань, и эта ткань мало-помалу начала покрывать тела Джема и Каты.

И когда загорелась заря, они уже были одеты в простые белые одежды безо всяких украшений, кроме кристаллов, которые теперь, угаснув, висели у них на груди. Загрохотал камень на входе в брачные покои. Влюбленные лежали, обхватив друг друга, на гладком, как зеркало, полу.

— Целуй меня, Джем. Целуй меня и думай о нашей любви.

И Джем вновь утонул во всепоглощающем тепле поцелуя Каты. Он думал обо всем, что произошло этой ночью, и знал, что ничто, ничто на свете не могло значить для него так много, как сейчас значила Ката. Им еще предстояли мрачные и зловещие испытания, но как они могли не выстоять, если были вместе? Джем молился только том, чтобы вновь не потерять Кату.

То была безответная молитва. Обнявшись, Джем и Ката смотрели только друг на друга и не видели крадущихся к ним по зеркальному полу фигур. Имамы-притворщики отбросили капюшоны, и теперь стали видны вечно выпачканные салом усы одного из них и огненно-рыжие кудрявые волосы второго.

Первый подал голос:

— Пфф! Они все еще заняты этим делом?

Второй подхватил:

— Небось только начали?

Влюбленные вскочили и в ужасе ахнули.

Ахнули и те двое, что вторглись в брачные покои.

— Принцесса? Да ведь это же... шлюха!

— Джем! Ката! Это что за шуточки?

Началась потасовка.

Джем бросился на Полти. Полти размахнулся и ударил его кулаком.

Сводник кинулся к Кате. Она влепила ему пощечину. Он покачнулся, но тут же пришел в себя и набросился на нее. Ката брыкалась и царапалась.

Джем, пошатнувшись от удара, полученного от Полти, отлетел назад. Он пытался собраться с силами, но Полти, как всегда, оказался крепче его.

Он стукнул Джема в живот, и Джем упал.

Тем временем Эли Оли Али повалил на пол Кату. Он занес руку, сжатую в кулак, для удара.

— Грязная шлюха! Что ты задумала, а?

Полти рванулся к нему.

— Она не шлюха, грязная ты свинья! Она моя названая сестра! Она... она моя жена! — В ярости Полти отшвырнул в сторону сводника-метиса и помог Кате подняться. Он страстно обнял ее, стал трясти за плечи. — Милая! Моя милая! Что происходит? Почему ты здесь?

— Отпусти меня! Отпусти сейчас же!

— Милая, это я, Полтисс! Твой брат... твой любимый! О, что с тобой сделал этот гадкий калека? Любовь моя, ты должна избавиться от его злых чар, ты должна!

Ката кричала, она была готова выцарапать Полти глаза, но он цепко сжал ее запястья.

Стены и пол зала сотряслись, послышался зловещий грохот.

Ката, как ни старалась, вырваться не могла.

Эли Оли Али ошарашенно лупал глазами. Где же принц и принцесса? Как сюда попал этот желтоволосый эджландец? Это же был тот самый, что напал на него в пустыне и украл из кибитки Дона Белу! Что тут такое творилось? Сводник злился и ничего не понимал, но сильнее всех чувств был страх. Не нравилось ему все это. Очень не нравилось.

Будь он проклят, этот майор-господин! Чтоб он сгнил!

Эли был готов дать деру, и притом как можно скорее.

Но тут он заметил зеленый кристалл, сверкавший в кожаном мешочке на груди эджландца. Юноша, лишившись чувств, лежал на зеркальном полу. Эли Оли Али решил, что кристалл — весьма ценная добыча. Да, он непременно удерет отсюда, но не без награды.

Сводник ударил Джема ногой в висок.

Джем дернулся.

И увидел Кату, которую не отпускал Полти.

Джем, хрипя и задыхаясь, с трудом выговорил:

— Полти... прекрати! Отпусти ее! Я не знаю, почему ты здесь... Не знаю, что ты задумал... Но я знаю, что мы... в ужасной опасности!

Полти и не думал его слушать. В то мгновение, как только он увидел Кату, он забыл обо всем на свете. Волны любви нахлынули на него. Как отважно, как благородно он был готов вынести ее отсюда, спасти от злых чар ненавидимого им калеки! Но Ката продолжала сопротивляться, и ее сопротивление преобразило любовь Полти в дикую злобу. Его отражение на зеркальной поверхности пола замерцало, физиономию исказила мерзкая гримаса, кожа посинела. Морковно-рыжие кудряшки покрылись язычками пламени.

— Стерва! — закричал он. — Как ты не понимаешь, что ты — моя?

— Никогда! — воскликнула Ката и плюнула ему в лицо. — Ненавижу тебя, ненавижу!

— Ты заплатишь за это! — Полти влепил Кате пощечину и рванул на ней тонкое платье. Ката вырывалась и извивалась, но рука Полти нащупала камень, висевший у нее на груди, и схватила его.

Лиловый кристалл покатился по полу, но Полти так обезумел, что даже не заметил его.

Он снова ударил Кату по лицу. На этот раз она упала.

— Сучка! — вопил Полти. — Шлюха! Да, мы, может быть, обречены, но сначала ты получишь по заслугам! Ты отвергла меня ради этого слабосильного, жалкого калеки? Я тебе покажу, на что способен настоящий мужчина!

Волосы Полти были объяты пламенем, отчего он напоминал горящий маяк. Его лицо корежилось и кривилось. Антибожество рвалось на волю, зеркальный пол сотрясался, но злоба Полти была слишком сильна, а теперь к ней примешалась и похоть. У него и мысли не было о кристаллах, о какой-то там миссии... Существовала только Ката... прекрасная Ката.

Сводник тем временем бросил Джема. Перепуганный демоническим видением и землетрясением, охваченный отчаянным желанием спасти свою шкуру, жирный метис забыл о кристалле. Остальные не заметили, как он обратился в бегство и опрометью бросился вниз по лестнице.

Но он бежал слишком поздно. Через несколько мгновений он столкнулся на лестнице лицом к лицу с разъяренным султаном Каледом. Сводник и пикнуть не успел, как ятаган султана взметнулся, словно орудие возмездия, и совершил вторую казнь подряд.

Голова Эли Оли Али запрыгала по ступеням, будто мяч.

Джем пытался встать. Он задыхался. Он был готов умереть, только бы спасти Кату. Еще мгновение, еще одно мгновение, и он бросится на своего соперника.

Полти сорвал с себя мантию и штаны. Борьба с Катой, пощечины и удары, нанесенные девушке, распалили его страсть до предела. Он не думал ни о чем, кроме нее, распростертой на полу перед ним. Полти казалось, что никогда, никогда он не любил ее сильнее, чем теперь.

Час пробил...

Но нет — не пробил!

Яростный крик прозвучал в зале, и, обернувшись, Полти увидел, что к нему мчится, размахивая окровавленным ятаганом, Калед.

— Самозванец! Демон!

Лезвие ятагана со свистом рассекло воздух.

Полти отпрыгнул в сторону, но было уже слишком поздно. В одно мгновение ятаган отрубил мужскую гордость Полти, его божка, его Пенге. Кусок плоти, похожий на красного угря, упал на пол и покатился по нему, оставляя кровавый след.

Полти, дико вопя, рухнул на пол.

Струи крови залили его бедра.

— Пенге! Пенге! — визжал он, ползая по скользкому полу и пытаясь дотянуться до отрубленного органа страсти, схватить его дрожащими руками.

— Полти!

Это крикнул Боб, и его крик прозвучал громче отчаянных воплей Полти. Боб и Раджал добрались до верхних покоев как раз в то самое мгновение, как Калед кастрировал рыжеволосого эджландца. Вырвавшись от пытавшегося удержать его Раджала, Боб бросился к Полти, упал на колени рядом с ним, плача и стеная.

Раджал развернулся и увидел Джема.

А Ката кричала:

— Отпусти меня! Отпусти!

На этот раз ее схватил Калед. Длинные пряди черных волос закрыли ее лицо, но султан был настолько ослеплен безумием, что решил, будто бы принцесса колдовским образом превратилась в другую девушку. На ступенях лестницы лежал бездыханный Симонид, а голова Эли Оли Али все еще катилась вниз, роняя кровь из перерезанных сосудов. Пламенноволосый эджландец визжал от страшной боли, а на полу лежал, сверкая, загадочный драгоценный камень.

Все это султану было безразлично. Ничто не имело для него значения сейчас, кроме брачной клятвы. Ничто, кроме Священного Пламени. Он оторвал полосу золотой парчи от своей мантии и быстро, ловко привязал запястье Каты к своей руке и потащил девушку к лестнице.

— Стой! — Джем наконец сумел подняться на ноги. Он еще не вполне оправился от удара по голове и шатался, но тут к нему подбежал Раджал.

— Джем! — поддержав друга, воскликнул он. — Ты как?

— О Радж... Радж, скорее! Кристалл!

Раджала не надо было торопить. В одно мгновение Кристалл Короса уже был у него на груди.

Джем и Раджал выбежали из зала. Джем, задыхаясь, вымолвил:

— Султан... надо остановить его... помешать ему!

Раджал даже не успел оглянуться и посмотреть на Боба.

Наверное, это было к лучшему, иначе бы то, что он увидел, вызвало у него возмущение, потом — изумление, а потом — страх. Он бы увидел, как Боб, забыв о своем новом друге, сжимает в объятиях Полти, он бы увидел, как засветился под ними зеркальный пол, как это свечение преобразилось в ярчайшую вспышку и как из-за этой вспышки и так уже потрескавшийся из-за землетрясения пол разбился на миллионы сверкающих осколков.

Что произошло в это мгновение — кто может судить? Быть может, тогда последние остатки странного колдовства, которым был одержим Полти, наконец сгорели дотла, а быть может, злобное антибожество дотянулось-таки до своего поверженного раба.

Как бы то ни было, в один миг, в один краткий миг все было кончено. Сияние померкло, а Полти и Боб исчезли, оставив после себя только свои отражения на поверхности разбитого, обезумевшего пола.

Глава 72 БЕГСТВО

— Пламя... Нет!

В это время Калед, волоча за собой упирающуюся из последних сил Кату, спустился наконец к подножию лестницы. Здесь их встретила ярчайшая вспышка, снова сотряслась земля, и на миг показалось, что Пламя вырвалось на волю из своей каменной темницы и заполнило Святилище громадным огненным шаром. Калед попятился. Ката рванулась в сторону, но огонь неожиданно погас, сотрясение земли прекратилось, а перед султаном и Катой вдруг возник зловеще ухмыляющийся, в перепачканных кровью одеждах, вождь уабинов Рашид Амр Рукр!

Он размахнулся и рассек своей кривой саблей воздух.

— Султан! — вскричал он. — Девчонка моя!

— Никогда! — прогремел Калед. — Мой сын мертв! Сама судьба распорядилась так, чтобы принцесса стала моей женой!

— Глупец! Ты рассуждаешь о велениях судьбы! Твоему роду пришел конец! Ты не сможешь больше править! Поклонись мне, султан! Позволь мне убить тебя милосердно, одним ударом сабли, или ты желаешь умереть, сражаясь за свою никчемную жизнь?

— Богохульная собака, это ты умрешь!

Страшно вопя и волоча за собой упирающуюся Кату, которая все еще была привязана к его запястью, султан бросился к вождю уабинов. Сталь ударилась о сталь, и султан отлетел назад. Ката вскрикнула. Лезвие сабли уабина озарилось пламенем, и его золотые одежды вспыхнули искрами звезд.

— Что это за колдовство? — в страхе ахнул султан.

— Султан, говорю тебе: боги на моей стороне!

— Боги? Грязные псы на твоей стороне, уабин, только грязные псы!

Султан, одержимый яростью, снова бросился вперед. Как раз в это мгновение вниз по лестнице сбежали Раджал и Джем. Полный ужаса взгляд Джема устремился к Кате. Та извивалась и пыталась освободить привязанную к запястью султана руку.

— Он лишился рассудка! Он убьет ее!

Джем понимал одно: он должен спасти Кату либо умереть. Повсюду валялись обломки камней, вывороченных из стен во время подземных толчков. Джем подобрал с пола увесистый обломок. Противники двигались по кругу, нанося удар за ударом. Улучив момент, когда Рашид повернулся к нему спиной, Джем бросился вперед. Изо всех сил он ударил уабина камнем, но тот и не подумал упасть. Он, сверкая глазами, развернулся и замахнулся саблей на Джема. Джем отскочил назад.

Ката не упустила этого мгновения. Полоса парчи, которой она была привязана к султану, размоталась, и девушка, разбежавшись, налетела на Каледа. Тот пошатнулся и выронил ятаган. Окровавленный клинок со звоном упал на пол.

— Джем! — Ката пнула ятаган ногой, и тот покатился по полу.

Джем схватил его.

Уабин кинулся к нему.

Джем отпрыгнул назад, попятился. Каменную пещеру заполнял рев обезумевшего Пламени. Джем чувствовал, как дикий жар лижет его спину. Колдовская сабля уабина вновь рассекла воздух, но Джем медлил и не наносил ответного удара.

Он кое-что задумал.

Замысел был отчаянный, но больше ничего Джему на ум не приходило.

Тем временем Раджал тоже разыскал для себя оружие. На ступени рядом с бездыханным телом Симонида валялся окровавленный кинжал. Раджал схватил его и развернулся к полю сражения. Ужас охватил его сердце, перед его мысленным взором предстали образы его собственной жестокости. Визирь Хасем. Удары. Кровь.

Нет. Нет. Не думай об этом.

Он бросился к Кате и одним ударом рассек полосу парчи, которой девушка была привязана к султану. Ката вскочила на ноги.

Раджал крепко сжал в руке кинжал и сверху вниз уставился на султана.

— Трус! — послышался тут выкрик, и Раджал подумал, что это восклицание обращено к нему.

Но это уабин крикнул Джему. А Джем все отступал и отступал.

— Эджландский сосунок! Жалкий трус, мальчишка! Иди сразись со мной как подобает мужчине!

— Ты дерешься заколдованным клинком! Разве это подобает мужчине, уабин?

— Ты решил посмеяться надо мной? Умри, эджландец!

Джем отпрыгнул в сторону.

Уабин развернулся.

И тогда Джем обрушил на него удар, в который вложил всю свою силу. Клинок ятагана стукнулся о саблю Рашида, и вновь золотое свечение озарило оружие уабина и его самого, устремилось по лезвию ятагана, проникло в тело Джема. Джем вскричал от страшной боли, но снова размахнулся и принялся наносить удар за ударом.

Этого оказалось достаточно. Ужасный вопль прозвучал в пещере, и Рашид Амр Рукр рухнул в Пламя.

Раджал вздрогнул и обернулся.

В это же мгновение султан вскочил с пола и выбил кинжал из руки Раджала.

Джем, стоящий у пламени, пошатнулся.

Ката бросилась к нему, оттащила назад.

— Джем! Хвала богам, ты цел!

Джем изможденно вздохнул и был готов упасть в объятия Каты.

— Джем! — вскрикнул Раджал. — Осторожно!

Калед бросился вперед, сжимая в руке кинжал. Он был готов пронзить им шею Джема и вновь схватить Кату, но Джем успел вовремя развернуться. Взметнулся ятаган, и Калед рухнул на пол с рассеченной глоткой, заливаясь кровью, перед безумно пылающим Пламенем.

Джема замутило, он отвернулся. Он медленно опустил руку, ятаган со звоном упал на пол.

Долго-долго слышался только рев Пламени. Тяжело дыша, трое спутников добрели друг до друга, обнялись, поддерживая один другого.

И тут вдруг послышался голос:

— Вы проявили необычайную храбрость, мои юные друзья, но битва еще не окончена.

Это был голос Симонида.

Зажав рукой рану в боку, истекая кровью, старик с трудом поднялся на ноги и теперь стоял, весь дрожа, у подножия лестницы. Его морщинистое лицо исказила гримаса боли.

Но друзья не успели броситься на помощь к Симониду, как вдруг зазвучал другой голос — он доносился из темного угла, и тон его был совсем иным.

— Старик прав. Еще осталось незавершенным одно дело.

— Лорд Эмпстер! — выдохнул Джем.

Его покровитель приблизился. Сначала Джем с нескрываемым облегчением смотрел на знакомый длинный черный плащ, на широкополую шляпу, на дымящуюся трубку. Казалось, возвратилось прошлое и этот человек снова стал для него только опекуном, а он сам — юным подопечным высокопоставленного аристократа. Было время, когда лорд Эмпстер, невзирая на всю свою загадочность и странность, служил для Джема единственной опорой и поддержкой в жизни, отцом, которого он никогда не знал, путеводной звездой в мистических испытаниях. Но теперь Джем вспоминал о таинственной фигуре, которую увидел в каюте своего покровителя на борту «Катаэйн» в ту ночь, когда полыхнула зеленая молния. А еще он помнил о том, что ему рассказывала в прошедшую ночь Ката, о том, что сотворил лорд Эмпстер во время обряда обручения в Куатани.

— Похоже, ты не слишком рад встрече со мной, юный принц?

Джем прошептал:

— Кто вы такой? Что вам нужно?

— Вот это вопросы! — Лорд Эмпстер не удержался от смеха. — Честное слово, Джемэни, ты удивительный молодой человек. Ведь ты — Ключ к Орокону, не правда ли? Разве я не подготовил тебя к твоему магическому испытанию? И чего же мне хотеть, как не того, чтобы твое испытание увенчалось успехом? Вправду — чего же мне еще желать, как не этого?

Он взглянул на Раджала, потом — на Кату, но и тот, и другая, как и Джем, молчали и сурово смотрели на него.

— Они не верят тебе, — выдохнул Симонид. — Злодей, ты способен на обман, но в конце концов просияет истина. Она уже просияла!

— Вот как? — Лорд Эмпстер глубоко затянулся трубкой. Привычная язвительность покинула его голос. Злобная сила полыхнула в его глазах. — Тебе известно все на свете, Симонид, так ведь? А я бы на твоем месте не стал полагаться на жалкий мистический дар. Выживший из ума старик, что тебе известно?

Ответа не последовало. Кровь с новой силой хлынула из раны в боку старика, и Симонид с бессильным стоном опустился на пол. Лорд Эмпстер пристально, не мигая, смотрел на него.

— Хватит! — выкрикнула Ката и смело бросилась к лорду Эмпстеру. Она ударила его по лицу, и с головы у того слетела шляпа. Обнажилась гладкая, странно блестящая лысина. Но не это было главное. Не это, нет. Лорд Эмпстер вдруг начал меняться и утрачивать человеческое обличье. Облака тумана, окутывавшие его лицо, развеялись, плащ упал на пол, и перед изумленными взорами троих друзей предстало золотое создание.

Ката ахнула и попятилась назад — и тут же вскрикнула, потому что тот, кто только что был лордом Эмпстером, схватил ее за руку и поволок к Пламени.

— Оставь ее! Не трогай ее! — закричал Джем, но он не успел пошевелиться, как резкая боль в груди заставила его согнуться. Это был кристалл: полыхая зеленым светом, он жег грудь Джема с силой, дотоле неведомой. Джем бросил взгляд на Раджала и увидел, как разгорелся на груди у друга лиловый кристалл. Раджал упал на пол и бился в конвульсиях.

И тут снова сотряслись стены и пол Святилища.

— Ты молодчина, Ключ к Орокону! — расхохоталось существо, некогда бывшее лордом Эмпстером. — Два кристалла уже добыты, а третий... думаю, вот-вот мы получим и третий, верно? Я думал, что за меня все сделает уабин, ибо мое могущество не в силах проявиться полностью в этом презренном мире смертных. Это было глупо — рассчитывать на него, и вот лишнее подтверждение того, как слаб я стал! Мне следовало бы понять, что уабин — никчемный тупица и что мне самому следует сделать то, чего не сделал он, и освободить кристалл от этой оболочки в подобии человеческого обличья! Иди за мной, принцесса, дай мне очистить тебя в Пламени!

Ката пыталась вырваться, но золотое существо было слишком сильно. Он отступил на шаг и был готов толкнуть ее в Пламя.

Джем и Раджал были беспомощны, парализованные болью.

И вновь сотряслись недра земли. Пламя бешено ревело и пылало — страшнее, чем прежде.

— Глупец! — хрипло вскричал Симонид. — Глупец, взгляни на ее лицо!

— Ты называешь меня глупцом, старик? — брызгая слюной, воскликнуло золотое существо. — Неужто ты думаешь, что я не вижу сквозь завесу ложной сути? Наружность этой девчонки менялась не раз, но внутри нее находится средоточие принцессы Бела Доны!

— И вновь я назову тебя глупцом! О, Золотой, твое могущество и вправду сильно поколебалось, если ты поверил в уабинские россказни! Мне открылось все, что произойдет в этот день, и я говорю тебе: если ты бросишь эту девушку в Пламя, та, которую ты разыскиваешь, никогда не станет твоей!

Яростно полыхнули глаза золотого существа. Он был готов уничтожить, испепелить старика, но выкрикнул:

— Та, которую я разыскиваю? Что ты знаешь о ней?!

— Ты говоришь, что мой дар жалок, но я знаю, кто ты такой и знаю, чего ты ищешь. Агонис, разве на протяжении всей Эпохи Искупления ты не странствовал втайне по этому миру и не разыскивал утраченную тобою возлюбленную? Некогда ты был самым благословенным из богов, но полюбуйся же на себя теперь! Некогда, в Долине Орока, тебя обмануло и предало антибожество, и я предвижу, что в будущем оно снова обманет и предаст тебя, ибо в безумии своем и в алчности своей ты продашь себя ему!

— Лжец! Старый глупец, что тебе может быть известно?

— Это не ложь, Агонис! Сколько времени ты обманывал этого мальчика, этого юного принца, который теперь лежит здесь, обессиленный? Сколько времени ты лгал ему, обещая, что поможешь ему спасти этот мир?! Но на самом деле ты готов без жалости отдать этот мир на растерзание Тоту-Вексрагу, ты готов отдать ему даже пять Священных Кристаллов, лишь бы только он подарил тебе свою дочь Имагенту!

— Старик, ты сам не знаешь, о чем говоришь! Когда мои братья и сестры пошли войной друг на друга, разве я не был единственным, кто отказался от этой войны? Глупый, полоумный унанг, разве ты не в силах понять, что я — божество милосердия и сострадания?

Земля уже сотрясалась беспрерывно. Обломки сыпались один за другим с потолка пещеры, стены были испещрены трещинами, становившимися все шире и шире. И вновь Симонид без сил, задыхаясь, опустился на каменный пол. Старик был при смерти, но все же храбро дал отповедь Агонису.

— Милосердия? Сострадания? Ты говоришь о милосердии и сострадании и при этом готов отдать это дитя на съедение Пламени?

— Эта девчонка должна погибнуть, чтобы в живых остались миллионы! Что она собой представляет, как не вместилище для находящегося внутри нее кристалла?

— Это неправда, Золотой! Все это неправда!

На этот раз к Агонису воззвал не Симонид. Голос был женский, но говорила не Ката. За голосом последовали клубы оранжевого дыма, появившегося посреди сотрясающейся пещеры. Пригвожденный к полу Джем, сжимая кристалл, слушал в страхе и изумлении страстный разговор Симонида и Агониса, а теперь, в еще большем изумлении, он смотрел на то, как сквозь развеивающийся дым проступают до боли знакомые силуэты.

Первым был Малявка. Вторым — Джафир. А третьей — принцесса Дона Бела, сжимавшая в руке старую медную лампу. А еще появился Радуга. Он пребывал в своем реальном собачьем обличье и тут же, злобно лая, бросился к золотому богу.

Голос принцессы зазвучал вновь — торжественный, царственный. Как получилось, что она снова обрела дар речи, Джем понять не мог, но вскоре догадался. Лоб принцессы обвивала серебристая лента, она сверкала и пульсировала с каждым словом, произносимым Дона Белой. Губы принцессы при этом были сомкнуты. Пусть Дона Бела пока не была единой, но она стояла на самом пороге того волшебства, которое должно было воссоединить ее. Ее судьба вот-вот могла свершиться.

Она продолжала:

— О, Золотой, я говорю тебе: эта девушка не должна умереть. Верно, внутри нее скрыта великая тайна, но не та, которую ты ищешь. Погубишь ее — и кристалл никогда не будет найден!

Взгляд Агониса метался от вырывающейся из его объятий Каты к той девушке, которая была как две капли воды схожа с принцессой Бела Доной. Он размахнулся ногой и оттолкнул от себя Радугу.

— Это все уловки! — злобно крикнул он. — Злобные уловки! Симонид, это ты наколдовал!

— Поверь девушке, Агонис, — прохрипел старик. — Поверь ей, ибо она говорит правду!

— Ложь! Подлый обман! Умри, Мерцающая Принцесса!

Произнеся эти слова, бог небес не стал бы более медлить, но в это самое мгновение, когда Ката неминуемо должна была сгореть, Джема вдруг озарило. Он сорвал с груди кристалл, обжигавший его кожу.

— Ката... кристалл! Только он спасет нас!

И он бросил возлюбленной зеленый камень.

Агонис швырнул Кату в пламя. Но она успела протянуть руку и поймать кристалл. Ослепительные зеленые лучи хлынули между ее пальцев, и она вдруг снова оказалась на полу пещеры. Ее глаза метали молнии, пряди ее длинных черных волосы откинулись за спину и разметались. Она шагнула к Агонису, подняв руку со светящимся кристаллом.

Бог попятился.

— Это... это воплощение моей сестры... Виана! Что ты делаешь! Виана! Разве ты не узнаешь меня?!

— Ты обезумел, Агонис! Ты переполнен злобой. Ты не сможешь победить!

В это время наконец сумел подняться с пола Раджал. Могущество Вианы придало ему сил. Сжав в руке свой, лиловый кристалл, он отважно шагнул к Агонису.

— Корос! И ты тоже! Брат, как ты можешь?.. Как ты?..

Зеленые и лиловые лучи залили своим светом золотого бога.

Он рухнул на пол и превратился в облачко дыма. Казалось, лучи уничтожают его, но на самом деле он собирался с силами для исчезновения, что ему уже не раз удавалось. В последнее мгновение он выкрикнул:

— Глупцы! Вам не одолеть меня! Я вернусь, слышите?! Я еще вернусь! Орокон будет моим!!!

Он исчез. Только эхо его голоса еще долго звучало, а два кристалла все горели и горели.

Все, что случилось потом, произошло мгновенно. Радуга вдруг тревожно залаял. Все, кто был в тот миг в пещере, развернулись и ахнули. Пламя! Словно бы превратившись в живое существо, оно вытянуло огненное щупальце. Подобно горящей змее, оно заструилось по полу и безошибочно избрало свою цель. Язык пламени обхватил Джема. Он кричал, барахтался и извивался, но сопротивление было бесполезно. Ревущий столп Пламени тащил его к себе, словно полено.

Снова сотряслась земля — еще страшнее, чем прежде.

Ката рухнула на пол.

Дона Бела прокричала:

— Джинн! Скорее! Спаси его!

Малявка взвизгнул:

— Принцесса! Скажи: я желаю!

— Бесполезно! — воскликнул Джафир. — Многие ЖЕЛАНИЯ я в силах исполнить, но против такой могущественной стихии я беспомощен!

— Он погиб! — вскричала Ката. Пыль и осколки камней сыпались дождем, но Ката забыла обо всем — о ревущем злобном пламени, о трясущейся земле. — Он погиб! Какая теперь разница?!

В это мгновение Ката сама была готова умереть. Пройти через столько бед, преодолев такое расстояние, — и все для того, чтобы потерять Джема теперь, когда, казалось, они смогут навсегда остаться вместе! Это было невыносимо! Какое ей теперь дело было до всего света? Так или иначе, мир был обречен — без Джема!

Да, она бы с радостью умерла!

Ката, шатаясь, поднялась с пола. Слезы застилали ее глаза, слепили ее. Она, ничего не видя перед собой, побрела к Пламени.

И тут вдруг вновь залаял Радуга и бросился к Кате.

Она запнулась и упала.

Вот тогда-то все и произошло.

— Поглядите! — вскрикнул Малявка, первым разглядевший Джема, извивающегося внутри столпа Пламени.

Джем размахивал руками, будто бился о стены.

Он что-то дерзко кричал.

— Я ничего не понимаю! — прокричал Раджал. — Что происходит?

Джафир сгорбился, закрыл руками лицо.

— Колдовство... ужасное колдовство! Нам нужно скорее бежать отсюда, покуда Пламя нас всех не пожрало! Принцесса, ПОЖЕЛАЙ, чтобы мы все перенеслись отсюда в другое место. Ну, ПОЖЕЛАЙ же, девочка, ПОЖЕЛАЙ!!!

— Нет! — вскричал Симонид. — Принц борется за жизнь... но есть один способ... один способ...

Раджал бросился к старику. Когда он обнял измученного мудреца, лиловый кристалл озарил седую голову Симонида.

— Старик... скажи, что за способ?

Симонид из последних сил приподнялся и хрипло зашептал:

— Пламя уничтожит его... уничтожит, чтобы никто не узнал его тайну! В пророчестве говорится... что кристалл будет явлен... когда перед Пламенем предстанет мерцающая девушка... Глупцы поверили в то... что кристалл... это девушка! Но мои имамы... мои имамы... не ошибались... Они были правы! Кристалл... кристалл... это само Пламя! Это само Священное Пламя!

Мысли бешено метались у Раджала в мозгу. Он плохо понимал, о чем пытался сказать Симонид. Что же делать?! В отчаянии он был готов вытрясти из Симонида ответ на этот вопрос, но как только старик произнес слова «Священное Пламя», с потолка сорвался тяжелый камень и упал прямо на голову мудрого старца.

Раджал, забрызганный кровью, отпрянул.

А Джем все это время вертелся в бешено ревущем столпе Пламени, а земля сотрясалась все более и более жестоко. И вдруг прозвучал оглушительный взрыв, и потолок пещеры сорвало. Джем скрылся из виду, подхваченный вырвавшимся на волю огнем.

— Джем! — дико вскрикнула Ката.

— Принцесса! — завопил джинн. — Ну, скорее же, ПОЖЕЛАЙ!

— Вот он, мой час! — воскликнула принцесса. — Я знаю, как быть! Джинн... я желаю... я желаю воссоединиться с моим духом!

— Что? — возмущенно выкрикнул Джафир. — Это... это в такое-то неудачное время?

Радуга подскочил к нему и свирепо зарычал.

— Сделай это! — взвизгнул Малявка.

— О-о-о! Ну ладно, уговорили!

Джинн крутанулся на каблуках своих туфель с загнутыми носами и хлопнул в ладоши. Заклубился оранжевый дым, и на миг все вокруг стихло и замерло. В следующее мгновение принцессу окутало серебристое сияние, и ее силуэт превратился в зеркало. Она обернулась, ничего не видя перед собой, сначала к джинну, потом — к Раджалу, потом — к Малявке... и каждый увидел в мерцающем зеркале собственное искаженное отражение на фоне мятущегося Пламени.

Принцесса повернулась к Кате. Ката отразилась в зеркале ясно и четко.

Ката зачарованно, изумленно шагнула вперед.

— Ч-что это с ней, а? — ахнул Раджал, окликнул Кату, потянулся к ней, отчаянно, беспомощно, а она вдруг наклонилась вперед и исчезла в зеркале.

— Подожди! — удержал Раджала Малявка. — Это еще не конец!

Зеркало затуманилось. Тысячи цветов метались в его глубинах. Зазвучала чистая, ясная, звонкая песня — песня Дона Белы об исчезновениях, которые должны были произойти до того, как принцесса вновь станет единой.

А потом снова заклубился оранжевый дым и Ката упала на пол пещеры, а принцесса обрела обычное человеческое обличье. В то мгновение, как они разделились, Раджал увидел призрачный силуэт, возникший в воздухе между ними, мерцающий силуэт третьей девушки.

Упав на колени, принцесса прокричала:

— Мой дух! Наконец... Наконец...

— Но Джем, — прохрипела Ката. — Что же сталось с Джемом?

Словно в ответ на ее вопрос, пещеру вновь сотряс взрыв, еще более ужасный, чем предыдущий. Не время было плакать. Время было бежать. Цвет Пламени изменился, оно стало яростно-белым. В полу образовалась трещина, и на камни излилась лава.

Сверху посыпались камни. Пещера обрушивалась. В любое мгновение всем, кто находился внутри нее, грозила неминуемая гибель.

Всем.

Кате. Раджалу. Бела Доне. Малявке. Радуге. И даже Джафиру, который не успел вовремя нырнуть внутрь старой медной лампы.

Еще мгновение назад Джем вертелся в воздухе на верхушке языка Священного Пламени. Вырвавшись на волю из пещеры, которая сдерживала его до сих пор, Пламя, казалось, поднялось до самого неба, устремилось в черноту пространства. Повсюду вокруг себя Джем видел звезды, потом увидел сверкающий диск луны. Казалось, звезды и луна так близко, что до них можно дотянуться рукой, но Джем понимал, что, прикоснувшись к ним, он утратит свою сущность, разрушит себя, как разрушил Калед, стремясь к недостижимой власти.

Джем вертелся и вертелся. Далеко внизу он видел Святилище — разрушенное, с сорванной взрывом крышей. Он видел церемониальную дорогу, и Дворец Шепотов, и темный таинственный город, окружавший дворец и дорогу. Возобновившиеся подземные толчки грозили в любое мгновение разрушить город до основания. Джем понимал, что в следующий миг Пламя может перестать поддерживать его и он камнем рухнет вниз, вниз, вниз...

Казалось, его гибель близка и неотвратима, но вдруг Джем услышал призрачную музыку. Она доносилась с земли и достигала высот, на которых он парил, проникая по столпу Пламени. Это был голос принцессы, и она пела песню, которую Джем уже не раз слышал раньше:

Радостью наполнилось сердце Джема, ибо он вдруг наконец понял ту тайну, которая все это время, на протяжении всех загадочных приключений, была сокрыта. Принцесса не была кристаллом, но кристалл должен был появиться в то мгновение, как только она обретет единство плоти и духа.

Победный крик сорвался с губ Джема в то самое мгновение, когда тьму ночи разорвал второй оглушительный взрыв, страшнее предыдущего. А потом победный крик Джема сменился воплем ужаса, потому что он начал падать — вниз, вниз, по раскаленному добела пламенному туннелю. В падении он видел, как рушатся стены Святилища, как от этой величественной постройки ничего не остается, кроме жалкой пыли; он видел, как огненная лава вырвалась из недр земли, как в земле образовались огромные трещины, как они прорезали церемониальную дорогу. Дворец содрогнулся. Дома растрескались и рухнули. Земля, покрытая руинами, неумолимо приближалась.

Джем поравнялся с землей, но на этом его падение не закончилось. Оно продолжалось. Джема неудержимо несло вниз, и, падая, он чувствовал, как вокруг него вьет кольца Тот-Вексраг, уподобившийся громадному крылатому змею.

— Глупец! — послышался голос антибожества — злорадный, безумный скрежет. — Ты готов забрать кристалл, да? Ты готов забрать его теперь? Но что это даст тебе, когда все твои друзья мертвы — о да, они все мертвы, и даже та женщина, которую ты любишь больше жизни, мертва и упокоена под развалинами Святилища! Все кончено, Ключ к Орокону! Возьми кристалл, возьми его, если желаешь, но ты никогда не одолеешь меня! Возьми его, возьми — но когда ты возьмешь его, ты угасишь Пламя! И что тогда? Знаешь ли ты, что Святилище — средоточие власти и могущества, а как только Пламя угаснет, власть и могущество станут принадлежать мне?

Джем кувыркался и вертелся, он заткнул уши и кричал. Все было тщетно. Звучал и звучал мерзкий голос чудовища, отвратительный визг Зла, которое вскоре должно было восторжествовать и уничтожить весь мир.

— О, как я потешался на этими тупицами, над унангами, которые поклонялись Священному Пламени, которые ползали перед ним, точно жалкие черви! Представь себе, если бы они знали, если бы они только знали, что все это время возносили свои молитвы не к Терону, богу огня, а к ТОТУ-ВЕКСРАГУ! Да-да, Ключ к Орокону, это правда! Мой брат Терон давным-давно исчез, сгинул в Царстве Вечности. Какое ему было дело до этого жалкого, никчемного мира? Никакого дела! И вот тогда я, приняв обличье моего брата, вышел из Царства Небытия и явился посреди пустыни Пророку Меше. Да, это был я — тот, кому столько лет подряд молились унанги, это я из Пламени разговаривал с султаном! Теперь же внутри Святилища сосредоточено все могущество веры, оно покоится там, словно в самом надежном из хранилищ. Вера миллионов, вера поколений за поколениями... и когда эта вера обретет свободу, вся власть будет принадлежать мне! Мне ли бояться тебя, Ключ к Орокону? Возьми кристалл, возьми, возьми его! Твоя победа будет недолгой! Очень скоро я увижу, как ты падешь к моим ногам, и Орокон станет моим!

— Изыди! Оставь меня! Я отрекаюсь от тебя! — вскричал Джем. — Мой предок Нова-Риэль победил тебя в древности, и, Тот, я вновь одолею тебя!

— Глупец! Глупец! Моя сила тогда была ничтожной в сравнении с той, какой я обладаю теперь! Я разорву тебя, как жалкую мошку, ибо ты и есть жалкая мошка!

Джем изнемогал от жара. Пламя лишало его всех чувств, а Тот сдавливал его, сжимал в своих жестоких, безжалостных кольцах. Но он все падал и падал. Казалось, он так и будет падать, пока в конце концов не разобьется насмерть, но вдруг перед его глазами возник светящийся шар. Джема ослепило, но неожиданно столп огня вокруг него начал сжиматься и втягиваться в сияющий шар, а потом и сам шар начал сжиматься, уменьшаться в размерах...

Джем протянул руки, и ровно за мгновение до того, как он должен был неминуемо рухнуть на скалы и превратиться в кровавое месиво, его пальцы сжали кристалл, которым было Священное Пламя. Он победил!

Джем вновь взмыл вверх. Кристалл полыхал алым светом, купал землю в своих палящих, неугасимых лучах. Только теперь Джем понял, что произошло одновременно со вторым взрывом. Он увидел внизу руины города и понял, что Тот не лгал ему, утверждая, что его друзья, а вместе с ними и Ката, похоронены под слоем растекавшейся лавы и обломков. Неужели все они погибли ради того, чтобы он смог найти кристалл? Этого не могло быть! Это не должно было случиться!

Джем застонал. Он проклинал судьбу. Он дико, отчаянно кричал. Но именно тогда кристалл излучил волшебство — то самое волшебство, которое кристаллы всегда излучали в мгновения своего обнаружения.

Время потекло в обратную сторону. Из руин поднялись дома, лава всосалась в недра земли, прекратились подземные толчки.

Медленно, по спирали, Джем опускался вниз. А в следующее мгновение он уже снова стоял в Святилище, содрогаясь и дрожа, и сжимал в руках кристалл Терона.

Глава 73 ЕЩЕ ОДНО ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

— Мисс Ланда, вы точно уверены в том, что это хорошая мысль?

— Это — последняя возможность, Нирри. Завтра мы будем в Агондоне!

— Я-то помню! — жалобно простонала Нирри, как будто это была вполне веская причина для того, чтобы не пускаться в приключения. Нирри с сомнением обернулась. Последний перед Агондоном постоялый двор уже скрылся из глаз, и к дороге с обеих сторон подступили леса, пугающе шелестящие под луной. Нирри содрогалась, когда папоротники и нижние ветви кустов цеплялись за ее нижнюю юбку, словно пальцы в безумных ласках. — Я про что говорю-то: нас же не укра... не похитят в этих лесах, правда? Ой нет, я этого не переживу, просто не переживу! Такой путь проделали, столько перетерпели, и если теперь нас вдруг укра... похитят! А ведь уже совсем скоро я должна увидеть свою таверну!

— Не бойся, Нирри, ты увидишь свою таверну. Я только надеюсь, что и мисс Кату ты тоже увидишь!

— Ладно, ладно, мисс Ланда. Если уж вы знаете, что делаете...

В голосе Нирри все-таки прозвучала нотка сомнения. Незадолго до этого, когда она проснулась от того, что кто-то закрыл ей рот ладонью, и увидела рядом с собой мисс Ланду, склонившуюся к ней, она перепугалась не на шутку. Нирри снился прекрасный сон о ее новой собственной таверне, но такой встречи в этом сне не было, точно не было. Теперь же она думала только о том, суждено ли ее мечтам о собственном заведении сбыться, а также о том, возможно ли то, что замыслила эта странная девушка. Вдруг это только ее глупые фантазии? Разве походил на правду рассказ Ланды о том, что Ката исчезла в мгновение ока? И разве походило на правду то, что мисс Ката якобы могла точно так же, в мгновение ока, возвратиться, если только мисс Ланде удастся хорошенько поколдовать? Нет, наверняка это все какие-нибудь языческие мумбо-юмбо, а никакое не волшебство — так думала Нирри. И все же она знала, что в этом мире очень много всякого странного, и что уж тут говорить — мисс Ланда была доброй подругой мисс Каты.

Мисс Ката пропала — это Нирри знала точно. И если ее можно было спасти, надо было обязательно попробовать сделать это.

Ланда стремительно шла вперед по подлеску.

Нирри, пыхтя, еле поспевала за ней.

— А вы точно знаете, что ее не укра... не похитили, мисс Ланда?

— Что ты спросила, Нирри?

— Я про мисс Кату. Ну, эти мерзопакостники, синемундирники — они же могли украсть ее, а вы не заметили, скажем. Ну, покуда вы были с головой в этих ваших... в смысле, поклонялись своей богине.

— Я тебе уже говорила, Нирри. Я видела, как ее затянуло в столп света.

— Ну, если вы так говорите, мисс Ланда, то тогда, конечно, что же...

Ланда вдруг остановилась.

— Вот оно, это место.

— А вы откуда знаете? Ну, то есть... дерево, оно дерево и есть. Или нет?

— Ни одно дерево не похоже на другое, Нирри. Все разные. — Ланда обернулась и сжала руки бывшей горничной. — Я слишком долго спала. Скоро рассвет. Нирри, у нас совсем мало времени. Я знаю, тебе будет тяжело, но все же пообещай мне, что ты соединишь свою веру с моей.

— Веру? Ну... я попробую, мисс Ланда, отчего не попробовать? Хорошо бы только, чтоб Вигглер мой не проснулся да не кинулся меня искать. Чего доброго, еще решит, что меня упер... похитили, так ведь такой шум поднимет, что всех перебудит!

Ланда улыбнулась, но глаза ее, блестевшие при свете луны, были серьезны. Она сжала руки Нирри — пожалуй, чуть слишком крепко.

— Верь, Нирри. Верь. Думай о мисс Кате. Думай о том, как сильно тебе хочется ее вновь увидеть.

— Ну, это-то мне совсем даже не трудно — так думать, мисс Ланда.

— Ну, вот и умница. Ты — связующее звено, Нирри, помни об этом.

— Я... что?

— Не важно. Жаль только, что я раньше до этого не додумалась. Ах, как мало у нас времени! А теперь следи за мной, Нирри, и делай все, как буду делать я. Что бы ни случилось, думай о мисс Кате.

Нирри кивнула и тут же негромко вскрикнула: мисс Ланда неожиданно проворно нырнула в густую траву и легла на землю.

— Мисс Ланда, — озабоченно прошептала Нирри. — Вам нехорошо, а?

— Нирри, помни! Делай все, как делаю я!

— О-о-ох, ладно, ладно, мисс Ланда. Бедная моя чистенькая ночная сорочка!

А потом Нирри пришлось удивиться еще сильнее, потому что мисс Ланда принялась стонать и ласково гладить лесную землю, а пряди ее длинных волос переплелись с корнями, травинками и перьями папоротников. Ничего себе — хорошенькое поведение для благовоспитанной юной девицы!

Но худшее еще было впереди.

— Уль-лю-лю-лю-лю!

Ну, точно, языческая белиберда! «Но ведь если подумать хорошенько, — так решила Нирри, — так и мисс Ката, пожалуй, немножко язычница». Вот только она все равно очень жалела свою хорошенькую новую ночную сорочку. И зачем ее было пачкать?

Светловолосая головка Нирри поднялась над папоротниками. Ох, видела бы ее сейчас старая хозяйка!

— Уль-уль-уль-уль-уль!

Где же его друзья? Куда они подевались?

Джем обернулся, обвел пещеру взглядом. Кристалл, который он сжимал в руках, начал угасать. Из светящегося он превращался в темно-алый. Святилище Пламени, как и весь город, восстановилось, но стало таким, каким было вплоть до самого последнего взрыва. Потрескавшийся пол был усыпан осколками камней. Посреди этих обломков лежали бездыханные тела Симонида, султана и обезглавленного сводника Эли Оли Али. Они, как прежде, были мертвы. Через пролом в крыше было видно небо. Яркое утреннее солнце светило вниз сквозь оседавшую пыль. Но одно изменилось: на том месте, где прежде бушевало Пламя, чернел провал.

Первым появился Радуга. Послышался радостный лай, и пес перескочил через каменный завал. Шкура у него была запыленная, но под слоем пыли проглядывали разноцветные полоски.

За Радугой последовал Раджал, за ним — принцесса, и все они были с головы до ног покрыты пылью и пеплом. Джем радостно обнял всех по очереди, но когда появилась Ката, он бросился в ее объятия, крепко прижал ее к себе и рассмеялся. Они поцеловались, и поцелуй их был долог и полон любви.

Принцесса с завистью наблюдала за ними.

Малявка стеснительно кашлянул.

— А-а-а... а где джинн? — спросил он.

Загрохотали камни, и, откуда ни возьмись, появился Джафир. Коротышка плевался, кашлял и вид имел крайне недовольный.

— Лампу искал, — объяснил он. — Обыскался. Куда она запропастилась, ума не приложу. Уж внутри нее мне было бы намного безопаснее! Ну, где же она, куда подевалась?

Малявке бросился в глаза тускло блестевший предмет посреди груды обломков, и он бросился к нему и проворно схватил.

— Это же мой домик дорогой, родной мой домик! — запротестовал джинн. — Ой, мамочки, дырки-то какие! Ну и что, все равно домик это мой! Отдал бы ты мне его, а? А, мальчуган? Отдал бы?

— А ты ничего не забыл, джинн?

— Я? Забыл? Что я такое мог забыть?

Мальчишка указал на принцессу.

— А про желание про третье. — Он принялся загибать пальцы. — Первое желание было: перенести нас сюда. Второе — ну, это мы только что видали. — С этими словами он поднес третий, средний палец к самому носу джинна. — Одно-то еще осталось, а, джинн? — Малявка шагнул к принцессе и отдал ей лампу. — Ну, ее-то высочество сама за себя скажет, я так думаю.

Джафир выпучил глаза, но что он мог поделать? Он мог только повиноваться повелениям того, кто владел лампой. Вот так и получилось, что через пару мгновений в полуразрушенной пещере вновь возникло облачко оранжевого дыма и принцесса сжала в объятиях Амеду.

— О, Амеда! Где же ты была?

— Уабин заточил меня в обломок зеркала. Но, любовь моя, любовь моя, я все время видела тебя! О, как же я за тебя боялась! Но теперь... видеть тебя настоящей... обнимать тебя... только бы не выплакать всю жизнь вместе со слезами радости! О, моя любовь! О, любовь моя!

— Не бойся больше ничего, моя милая, — рыдая от счастья, уговаривала подругу принцесса. — Милая, дорогая Амеда, мы больше никогда не расстанемся!

Малявка улыбнулся.

— Ну, похоже, того... смахивает на счастливый конец.

— Само собой, еще какой счастливый, — поспешно подхватил джинн Джафир, — если ты, конечно, соблаговолишь вернуть мне лампу. А потом, как только я заберусь внутрь, забрось ее куда-нибудь подальше, будь так добр, ладно? Желательно забросить ее так далеко, чтобы ее никто не сыскал... эпициклов так несколько. Полагается мне заслуженный отдых, в конце концов, или нет?

Он потянулся за лампой, но Малявка пискнул и просто так, в шутку, упрыгал от джинна, перескакивая через горки камней.

— Вернись, маленький воришка!

Удивительно, но толстяк-джинн попался на удочку Малявки и бросился за ним вдогонку. Радуга весело лаял, радуясь тому, как люди резвятся. Малявка бегал и бегал, а джинн — за ним, по кругу около обнявшихся влюбленных. А потом Малявка запнулся и упал, и лампа выпала из его рук и укатилась в сторону. Он бы тут же снова схватил ее, но тут нечто ужасное привлекло его внимание. Мальчишка охнул.

Посреди груды камней валялась отрубленная голова.

Знакомая голова. Жирные щеки, пухлые губы, седоватые усы.

Джинн на эту страшную находку и не подумал смотреть. Он проворно схватил с пола лампу. В следующее мгновение он уже мог бы нырнуть в ее недра, однако тут вдруг от полуобрушенного дверного проема донесся знакомый ему взволнованный голос:

— Эй! Есть тут кто-нибудь?

Джафир вздрогнул и, медленно обернувшись, увидел толстяка-коротышку в одной нижней рубахе, который опасливо заглядывал в Святилище из задней двери. Даже Малявка, оглянувшись, замер в изумлении, потому что коротышка в дверном проеме был точной копией джинна. Вспотевший и тяжело дышавший незнакомец вперевалочку вошел в Святилище. Поначалу он плохо видел: яркое солнце, заливавшее полуобрушившуюся пещеру, слепило глаза. Он заметил джинна, но, поскольку на том были жалкие остатки роскошного одеяния, принял того за кого-нибудь из придворных или почетных гостей.

— Ой-ой-ой! — запричитал коротышка. — Хвала богам, наконец я хоть кого-то разыскал! И не пойму, что такое приключилось! Если бы я знал, какой длинный этот туннель... он ведь, оказывается, длиной со всю церемониальную дорогу, и... о-о-ох, я вам не стану рассказывать, сколько раз мне казалось, что на меня вот-вот обрушится потолок! Нет, пожалуй, более страшной ночи мне в жизни не доводилось пережить! А несчастный Хасем... сначала из ума вдруг выжил, а потом... ох, бедный, бедный Хасем! Видно, все-таки его настигли эти злодеи уабины — больше ничего в голову не приходит. Нет, вы только представьте: эти мерзавцы переоделись рабынями! Кто бы в такое поверил, а? О, как ужасен этот мир! Одного не пойму: как это и меня не прикончили...

Поток слов вдруг резко оборвался. Коротышка взобрался на большой камень и устало отер пот со лба.

— Оман? — оторопело выдохнул джинн. — Оман, это... ты?

Вопрос, само собой, был чисто риторический. А каким он, спрашивается, еще мог быть?

— Виана-Виану, Виана-Виану...

— Богиня живых, поглоти меня, словно огонь...

— Богиня смертных, услышь мою мольбу...

— Виана-Виану, Виана-Виану...

— О, богиня, пожалуйста, верни назад мисс Кату!

Громко раздавались голоса в темном предутреннем лесу, сливались и соединялись, преображаясь в странную, неземную музыку. И чудо происходило! Загадочное зеленоватое свечение, похожее на фосфорическое, пробивалось от земли к корням и травам. Сердце Нирри громко билось. Ланда потянулась к ней, взяла ее за руку. Они начали танцевать, приседая и кружась. Зеленоватое свечение разгоралось все ярче, поднималось все выше, оно, подобно огню, охватило ветви векового дуба. Между танцующими женщинами возник зеленый светящийся столп. Они кружились около него, а столп начал медленно вертеться вокруг своей оси. Под ногами у Нирри и Ланды зарождалась новая жизнь: прорастали травы и цветы. И вот наконец внутри столпа зеленого света возник образ кристалла — зеленого кристалла!

— Мисс Ката! О, мисс Ката, где вы?

— Богиня! — вскричала Ланда. — Мы видим твой знак, твой символ, средоточие твоего могущества! Священная Виана, верни нашу сестру на путь, по которому она должна последовать! Всемилостивейшая, руководи ею...

Но тут земля словно бы взорвалась неведомой силой. Женщины вскрикнули. Их отбросило в разные стороны и швырнуло наземь. Светящийся столп замерцал. На фоне зеленого света возникли алые вспышки. Они следовали одна за другой. Неожиданно пробужденные стихийные силы превратились в бушующий смерч. Полегли на землю папоротники, вырвало с корнем цветы, пожухли травы, а лианы искорежились, подхваченные жутким танцем смерча. А кристалл все вращался и вращался.

Нирри закричала:

— Что же это творится? Мисс Ланда, что такое делается?

Она в отчаянии хваталась за траву и корни. Словно парус во время шторма, билась на сумасшедшем ветру ее белая ночная сорочка.

— Нирри, держись!

— Мисс Ланда, не могу...

— Держись, только держись...

Одной рукой Ланда вцепилась в крепкий корень, другой ухватилась за подол ночной сорочки Нирри.

Раджал опустил глаза и уставился в пол. Неподалеку от черного провала в каменном полу стояли Джем и Ката, забывшие обо всем на свете, кроме друг друга. Посередине пещеры стояли, обнявшись, Бела Дона и Амеда. У дверей то обнимались, то глядели друг на дружку полные счастья старые приятели — калиф и джинн. Даже Малявка, похоже, забыл об ужасе, охватившем его, когда он наткнулся на отрубленную голову Эли Оли Али. В конце концов ему следовало радоваться тому, что его злющий папаша больше никогда не станет вопить на него и избивать его. Мальчуган бегал посреди обломков камней, заливисто хохотал и играл с Радугой, радуясь тому, что пес вновь обрел красивую разноцветную шкуру. У Раджала заныло сердце, но боль тут же сменилась приливом странных чувств — надежды пополам со страхом. С дрожью поднялся он по лестнице в брачные покои, но там никого не оказалось. Под подошвами туфель Раджала хрустели мелкие обломки, пол был залит кровью.

— Арон? Арон? — проговорил Раджал шепотом — только для того, чтобы произнести это имя. Он опустил глаза, посмотрел на трещины в зеркальном полу, и ему вдруг показалось, что он увидел отражение своего нового пропавшего друга, в отчаянии вцепившегося в своего злобного господина.

Раджал горько вздохнул. Было время, когда он думал, что любит Джема. Теперь он любил другого и понимал, что в этой любви есть нечто истинное, нечто настоящее. Но все казалось так безнадежно. С тоской Раджал спустился по лестнице.

И как раз тогда, когда он добрался до подножия лестницы, у него на глазах произошло нечто ужасное. Из-за спины Джема, из черной ямы, края которой были усыпаны пеплом, высунулось последнее дрожащее щупальце Пламени.

— Джем! Осторожнее!

Джем развернулся, но в это же мгновение Пламя рванулось вперед и его щупальце свернулось кольцами — но на этот раз не вокруг Джема, а вокруг Каты. Джем бросился к ней, но жар Пламени был нестерпим, и он отступил. Огненное щупальце потащило Кату к черному провалу.

— Ката! Кристалл! Помни о кристалле!

Ката, бившаяся в огненных оковах, сумела-таки прижать руки к кристаллу на своей груди.

— Священная Виана! Прогони это Зло!

И как только Ката выкрикнула эти слова, сквозь пролом в крыше Святилища сверкнула громадная зеленая молния.

Когда ее вспышка померкла, Пламя угасло, исчезло. Но, увы, исчезла и Ката.

Все было кончено. В одно мгновение все было кончено. Неожиданно злое колдовство ушло — пропало вместе со смерчем, с диким ветром и принесенной им болью. Все исчезло, а на том месте, где только что вертелась бешеная воронка смерча, возникла знакомая растрепанная фигурка — черноволосая девушка, прижимавшая к груди зеленый кристалл.

— Мисс Ката? — ахнула Нирри. — Мисс Ката, это вправду вы?

Ката от изумления вытаращила глаза.

— Нирри? — пробормотала она. — Нирри... Ланда?

Она пошатнулась и лишилась чувств.

— Мисс Ката! — Нирри бросилась к ней.

— Зеленая молния... Ланда — это, видимо, Ланда позвала ее обратно. Она желала ей добра, но... нет, нет, нет!

Джем опустился на колени, закрыл лицо ладонями. Раджал поспешил к нему.

— Джем? — негромко окликнул он друга. — Ты о чем?

Но Джем ему не ответил. Ему, да и Джему тоже, ответила Амеда. Пока Раджал ходил в брачные покои, Амеда подошла к мертвому Симониду и с тоской обняла своего дядю, которого никогда прежде не видела, но который был так похож на ее отца. Она нежно, заботливо закрыла глаза старого мудреца и провела кончиками пальцев по его длинной волнистой бороде.

Но вот она произнесла негромко, голосом, который был немного непохож на ее собственный:

— Принц Джемэни, твоя возлюбленная исчезла, и ее не вернуть. Но настанет день — и ты вновь встретишься с ней. Ты непременно должен с ней встретиться, иначе кристаллы не воссоединятся. Она унесла с собой кристалл зеленой богини и теперь будет хранить его до самого конца ваших испытаний. Ты нашел третий кристалл, но нужно разыскать еще два. Близятся тяжелые времена, и тебя уже ожидает новое приключение.

Сказав эти слова, Амеда закрыла глаза, покачнулась и, наверное, упала бы, если бы подоспевшая Бела Дона не поддержала ее и не заключила в объятия.

— Любовь моя... Любовь мой, что с тобой? Откуда у тебя... такой дар?

Раджал вздохнул.

— Джем, мне очень жаль.

— Знаю, Радж, знаю. Но Амеда — или, быть может, ее устами говорил Симонид? — права. Печалиться я буду потом. А сейчас следует продолжить путь. — Джем взглянул на кристалл, который держал в руках, перевел взгляд на другой, на груди у друга. — Ох, Раджал, до сих пор мы были такими глупцами, слепыми глупцами! Ну, сам посуди: Порло исчез неведомо куда, Эмпстер нас предал...

— Ты хотел сказать: «Агонис»...

— Теперь мы остались одни, Радж, сами по себе. А на карту сейчас поставлено еще больше, чем раньше. — Джем коротко рассказал Раджалу о своей встрече с Тотом, о том, какими ужасами грозило ему антибожество. — Я надеялся, что я его одолел — хотя бы на время. Но то, как вернулось это огненное щупальце... Может быть, уже сейчас он напитался новым могуществом. Он сказал, что нам стоит сдаться. Но мы не можем... Радж, если он победит, конец всему. — Джем запрокинул голову и хрипло, дерзко прокричал:

— Слышишь меня, Тот? Я никогда не сдамся! Никогда! Эмпстер... Агонис, а ты меня слышишь? Теперь — это мое дело, мое испытание, а не твое! Я нашел три кристалла, разыщу и остальные! Орокон будет моим... моим...

Никто не ответил Джему. Только эхо его голоса еще долго звенело в огромной полуразрушенной пещере.

Раджал до боли закусил губу, взял друга за руку и негромко проговорил:

— Джем, я буду с тобой. Я не подведу тебя вновь.

— Вновь, Радж? — Искорка догадки сверкнула в глазах Джема, и он вдруг вспомнил, как удивился прошедшей ночью, увидев лиловый кристалл на груди у Каты.

Но он решил, что сейчас не время расспрашивать Раджала о том, как и почему это случилось.

— Да, я не подведу тебя, — торопливо повторил Раджал, утер слезы и добавил: — Но где же следующий кристалл, Джем? В Венайе?

— Верно, Радж. Его надо искать на западных островах. Ты видел карты? Там сотни островов — сотни! И где-то среди них — синий кристалл Джавандры.

— Ты разыщешь его, Джем. Ты его непременно разыщешь. Ведь ты — Ключ, не забывай.

— Поиски становятся все труднее, Радж. С каждым разом — все труднее.

— Знаю. — Раджал поднялся и протянул другу руку. — Джем?

Джем отряхнул одежду от пыли.

— Радж?

— Ты что-нибудь знаешь о Венайе? По-моему, самое главное — как туда добраться.

Джем задумался.

— Если честно, Радж, я не так уж в этом уверен.

Глава 74 ЗДРАВСТВУЙ И ПРОЩАЙ

— О, юный принц, неужто так уж обязательно взбираться по этой длиннющей лестнице? — задыхаясь и пыхтя, жалобно проговорил калиф Оман Эльмани, задрав голову и уставившись на крышу дворца. — Я что хочу сказать... мне тоже нравится этот сад, но и внизу сады, по-моему, совсем, совсем недурственны...

— Там ковров-самолетов не имеется, внизу, — объяснил калифу джинн.

— Ковров-самолетов? Вот бы мне сейчас такой коврик! — мечтательно произнес калиф.

— Послушай, Оман, ты же должен понимать, что я не могу исполнить любое твое желание. Я не умею воскрешать мертвых. Я не могу сделать так, чтобы люди не рождались на свет. Я не могу изменить твою жизнь с самого начала, и я не могу творить ковры-самолеты всякий раз, когда тебе в голову втемяшится такая блажь. И потом, предупреждаю: не жди, что я начну завоевывать для тебя другие страны. Если уж в чем и не ошибался твой визирь, так это вот в чем, Оман: пределы. Все имеет пределы.

— Что, даже носилки нельзя пожелать? Чтобы рабы несли меня на носилках — тоже нельзя?

— Послушай, я сотворил тебе какие-никакие новенькие парадные одежды, верно? Можно сказать, ты теперь просто щеголь, а ведь был, считай, почти что голый. Давай пока ты этим удовольствуешься, ладно? Насчет рабов — с ними попозже разберемся.

— Хмпф... Ты жесток, Джафир, положительно жесток. — Калиф обиженно поджал губы, но тут же смягчился. — И все-таки я так рад, что ты вернулся, и не передать. В конце концов, ведь теперь я стану султаном, правда? Правда, не могу представить, как это я обойдусь без Хасема, но хотя бы... Ну, жизнь продолжается, верно?

— Будем надеяться, — пробормотал Джем, поднимавшийся следом. — Но ни в чем нельзя быть уверенным, точно?

Однако калиф последней фразы Джема не расслышал.

Наконец лестница закончилась и вокруг компании сомкнулись висячие сады, наполненные тысячами ароматов. Шуршала листва, свисали с ветвей душистые лианы, пестрели разноцветные цветы. Радостно вдыхая чудесные запахи, спутники пробрались сквозь густые заросли и попали в царство рощиц и гротов, лабиринтов, газонов и клумб. Именно здесь в то время, которое уже стало достоянием истории, хрупкий мальчик сидел у ног древнего старца и слушал его рассказ о тайнах юности своего отца. Именно здесь грядущей ночью, когда никто не увидит их, будут резвиться, смеяться и играть, озаренные бледным лунным светом, призрак этого хрупкого мальчика и призрак его друга.

Обойдя высокую живую изгородь, спутники не на шутку удивились, увидев, как дорогу им перебежал мальчишка-замарашка в грязной набедренной повязке.

— Да это же... Рыба! — вскрикнул Малявка.

— Кто-кто? — непонимающе спросил Джем.

Но Малявка уже бросился вслед за старым приятелем.

— Рыба, вернись!

Но первым Рыбу догнал Радуга. Пес пружинисто прыгнул и зубами стащил с мальчишки рваную набедренную повязку. По траве рассыпались монеты, мелкие безделушки и самоцветы.

Рыба покраснел от смущения, прикрылся руками.

Принцесса Бела Дона изумленно смотрела на него.

Из кустов вышли еще четверо мальчишек. Губач толкнул Рыбу в спину, чтобы тот опустился на колени. В следующий миг все мальчишки уже стояли на коленях, благоговейно склонив головы перед принцессой. На траве между ними лежали мешки с добычей. Один из них раскрылся, и было видно, что он полон золота, серебра и дорогой посуды.

— Фаха Эджо! — ахнула Амеда, узнав старого приятеля.

— Что тут такое происходит, хотелось бы знать? — догнав спутников, осведомился калиф.

Принцесса Бела Дона выгнула дугой бровь.

— Фаха Эджо, может быть, ты объяснишь?

— Ну... стражников не было. Вот мы и решили... осмотреть дворец, — смущенно пробормотал козлобородый парнишка.

Принцесса рассмеялась.

— Вижу, вы его хорошо осмотрели! Но что вы делаете здесь, в саду?

— Да мы тут подумали, что здесь можно было бы неплохо обосноваться, — ухмыльнулся Губач. — Верно я говорю, Фаха? Уж тут получше будет, чем в «Царстве Под»!

— Сравнил! — фыркнул Малявка.

— И потом, — хитро улыбаясь принцессе, предпринял попытку оправдания Фаха Эджо, — ведь твоему отцу султан не больно-то нравится, правда?

Губы принцессы тронула невеселая усмешка.

— Мальчики, боюсь, султан мертв — прежний султан. И его бедный сын тоже. Вы понимаете, что это означает? Это означает, что теперь этот дворец принадлежит моему отцу. И мне.

— О, — только и сказал Фаха Эджо. — О.

Калиф нахмурил брови.

— Ну это надо же! Уже ограбили. А мы еще даже и не переехали! Джафир, я, конечно же, не думаю, что тебе стоит заковать этих мальчишек в кандалы или еще каким-то столь же милосердным образом наказать их? Хасем, спору нет, стал бы настаивать на том, чтобы их всех немедленно четвертовали. Полагаю, в память о нем, с ними так и следует поступить!

«Поддеры» дрогнули, но, прежде чем джинн успел хоть глазом моргнуть, принцесса Бела Дона взяла отца за руку, склонилась и что-то прошептала ему на ухо. А когда она отстранилась, коротышка вдруг сбросил маску суровости, просиял и радостно протянул руки к пятерым мальчишкам.

— Герои! Милые мои мальчики, да вы, оказывается, настоящие герои! — Лучисто улыбаясь, он повернулся ко всем остальным. — Знаете ли вы, что эти храбрые мальчики спасли мою дочь? И потому я приказываю, чтобы сокровища, награ... позаимствованные ими, остались при них. Более того: я назначаю их личными телохранителями моей дочери!

Амеда все это время с улыбкой смотрела на Фаха Эджо, а тут не удержалась от смеха.

— Джафир, — добавил новоявленный султан. — Как насчет того, чтобы немного приодеть их? Это тебе по силам.

— Посмотрим, посмотрим, — недовольно проворчал джинн.

Просторные зеленые газоны посреди сада, которые выглядели так зловеще прошлой ночью, теперь были залиты ярким солнцем. Оглядевшись по сторонам, Джем был готов представить, что снова угодил в мир мечты. Так хотелось улечься на пышную траву и уснуть, забыв обо всем, в облаке благоухания цветов!

Однако испытания звали Джема за собой, и не было времени мечтать и видеть сны.

Раджал с большим сомнением осмотрел ковер.

— Джем, ты уверен, что это хорошая мысль?

— Он летает, Радж, ты уж мне поверь.

— Вот как раз это-то меня и тревожит.

Они повернулись к друзьям, окружившим их. Церемонию прощания открыла принцесса Бела Дона. Она ласково обняла Джема.

— Принц, ты — прекрасный человек, и мир нуждается в тебе. Каждый день я буду молиться о том, чтобы тебе сопутствовала удача. Буду молиться о том, чтобы в один прекрасный день ты снова встретился с той девушкой, которой я так бесконечно благодарна. Жаль, что больше ничем не смогу помочь тебе.

— Принцесса, твоих молитв будет вполне достаточно.

— Быть может, и так, но позволь, я кое-что преподнесу тебе на прощание. Я не знаю, как действует этот талисман, но чувствую, что он самый могущественный из полученных мною даров. Возьми его, прошу тебя, и храни при себе.

Она положила в руку Джема что-то маленькое. Джем опустил взгляд. На его ладони лежала монетка Арлекина.

— Принцесса, не могу представить, каким образом эта драгоценная вещица оказалась у тебя, но я так благодарен тебе, что даже не могу этого выразить словами. Этот дар, который ты преподнесла мне, — талисман моей возлюбленной.

Принцесса повернулась к Раджалу и сняла с запястья золотую ленту.

— Дитя Короса, это Амулет Туката. Я догадываюсь о том, что на протяжении своих странствий тебе не раз случалось пережить страх, ужас и страдания. Если сказания не лгут, этот амулет защитит тебя от любого зла.

Оставалось еще два подарка. Первый из них предназначался Малявке, второй — Радуге. Принцесса, улыбаясь, опустилась на колени перед мальчиком и собакой.

— Малыш, — сказала она ласково, — этот волшебный шар дарует тебе возможность видеть то, что происходит вдали от тебя. А нашему разноцветному другу я дарю эту ленту Лихано, пусть носит ее как ошейник. Эта лента уже даровала голос девушке, которая прежде была немой. Не знаю, какими способностями она наделит Радугу, но думаю, очень скоро это нам станет известно.

Джем сдвинул брови и озабоченно проговорил:

— Принцесса, твои дары великолепны, но ты должна понимать, что этот малыш не сможет отправиться с нами. Он — совсем дитя, а нам предстоят крайне опасные приключения.

Принцесса только сказала:

— Но разве я не вооружила его для всего, что ожидает вас впереди?

— Нет, принцесса. Его место здесь.

Эти слова Джем произнес шепотом, но Малявка услышал.

— Джем! Как ты можешь так говорить! После всего, через что мы прошли вместе! А Радуга... Радуга-то сколько натерпелся!

Джем опустился на колени. Он крепко обнял Малявку. Малыш горько рыдал. Джем решительно отстранил его.

Джем и Раджал ступили на ковер-самолет. Пришла пора прощаться.

— Бедняга Раджал! — воскликнула Амеда. — Тебе столько пришлось пережить из-за меня. Надеюсь, ты меня простил?

— Простил, простил, — с улыбкой заверил ее Раджал. — Мне довелось пережить кое-что похуже.

— Правда?

Раджал не стал уточнять. Если ему в голову и приходили мысли о визире Хасеме, он их старательно прогонял. Убийство визиря не доставило ему никакой радости, и он очень сожалел о том, что не смог сдержать злости, с которой колотил визиря по голове еще долго после того, как этот человек уже лишился чувств. Но если на то пошло, визирь собрался убить Кату. Только этим Раджал и оправдывал свой ужасный поступок и надеялся на то, что в дальнейшем не отяготит свою совесть чем-либо подобным. Но, с другой стороны, запросто могло случиться и так, что до наступления собственной смерти ему придется совершить что-нибудь и пострашнее. Раджал подумал о тех опасностях, которые ожидали его с Джемом, и понял, что дрожит, невзирая на то, что день выдался жаркий.

— Ну, ваган? — вдруг окликнул его кто-то. Это был Рыба, он протолкался вперед. Все «поддеры», в новеньких, с иголочки, парадных одеждах телохранителей принцессы, выглядели неузнаваемо, но Рыба — особенно. Он порывисто протянул Раджалу мешочек с золотом, ухмыльнулся и сказал: — Деньжат-то мало не бывает, правильно я говорю?

— Вот уж сказанул так сказанул, — пробормотал Фаха Эджо. — Рыба, что это еще за шуточки?

Рыба только пожал плечами и смущенно отступил. Султан хлопнул в ладоши.

— Джафир? Ты, надеюсь, знаешь, в какой стороне лежит Венайя?

— Оман, само собой, какой вопрос? Конечно же, знаю!

В последний раз Джем увидел знакомое облачко оранжевого дыма. А в следующее мгновение ковер-самолет оторвался от земли. Поначалу он, как прежде, поднимался медленно и плавно.

— Прощайте!

— До свидания!

— Удачи вам!

Однако все на этом не закончилось.

За мгновение до того, как ковер-самолет набрал скорость, Радуга с веселым лаем отбежал от Малявки и успел вспрыгнуть к Джему и Раджалу.

— Радуга! — вскричал Малявка и неожиданно бросился вперед и судорожно, отчаянно. ухватился за край ковра. Они поднимались все выше и выше, все быстрее и быстрее.

— Джинн! — прокричал Джем. — Да сделай же что-нибудь!

Джинн только беспомощно развел руками.

Ничего не оставалось — пришлось втащить малыша на ковер.

Малявка, который только что мог разбиться насмерть, весело расхохотался и уселся на ковре, скрестив под собой ноги. Священный город внизу становился все меньше и меньше и вскоре превратился в золотистое пятнышко посреди высоченных горных хребтов. Вокруг простиралось безграничное пространство пустыни. Далеко впереди синело море с точками островов.

— Я так и знал, что вы без нас не улетите, — усмехнулся Малявка.

А Радуга восторженно гавкнул.

— А ведь ты все-таки мог хоть что-нибудь предпринять, Джафир, — глубокомысленно заметил султан, провожая взглядом исчезающий вдали ковер-самолет.

— Я тебе говорил, что я порядком подустал, Оман, или не говорил?

Султан подозрительно вздернул брови.

— Оман, мальчик хотел отправиться в это путешествие! И если уж говорить начистоту, то признаюсь: я его... маленько подтолкнул.

— Бедолага Малявка, — покачал головой Фаха Эджо. — Сам не знает, во что ввязался.

— И кто бы только подумал, что он такой бестолковый? — пожал плечами Сыр.

— На-адеюсь, о-он не по-ожалеет, — заикаясь, вымолвил Аист.

— Уж лучше он, чем я, — глубокомысленно изрек Губач, довольно погладил ткань своего новенького одеяния и вожделенно задумался о том, какие угощения подают в этом чудесном дворце и будут ли среди этих угощений страстно обожаемые им угри — ведь Священный Город стоял так далеко от берега моря. Как бы то ни было, он предполагал, что порции тут подают немалые. — Похоже, повезло нам, ребята, а?

Рыба невесело потупился.

— Ой, даже не знаю...

Губач только рассмеялся и погладил живот, который, надо сказать, уже издавал тревожное урчание. Услышав этот звук, рассмеялся и султан и объявил, что пора бы и за пиршество засесть. Было что отпраздновать, в конце концов.

Покидая сад, Оман в последний раз бросил взгляд ввысь, где на фоне ослепительной синевы полуденных небес уже не было видно ковра-самолета.

— О Джафир, мне кажется, нас ожидает блестящее будущее! Вот только... — потише проговорил он, — непонятно, как быть с Мерцалочкой...

— Непонятно, как быть? — услышав эти слова, спросила, обернувшись, принцесса.

Ее отец натянуто улыбнулся.

— Тебе следует вступить в брак, моя милая!

Принцесса подмигнула Амеде.

— Ну, теперь с этим не будет никаких сложностей, отец. Для нас-то уж точно не будет.

Оман жалобно вскричал:

— Мерцалочка! Но мы же... царственное семейство, как-никак! Подумай о продолжении рода!

Девушки только рассмеялись в ответ и убежали вниз по лестнице, перегоняя друг дружку. Позднее, вечером, когда закончится пиршество, они уединятся в роскошных покоях, отвернут зеркала к стенам и будут безмерно счастливы.

Султан сокрушенно покачал головой.

— О боги! Какое невероятное счастье — иметь дочь, и какое это тяжкое бремя! О-о-ох! И ведь эта ее подружка — она, похоже, вправду наделена прорицательским даром, да? А если разобраться, с этих прорицаний и начались все неприятности... О боги, о боги! — Султан еще долго жаловался на судьбу в таком духе, но вдруг просиял и обратился к джинну. — Джафир, — проговорил он, — я, конечно, понимаю, что прошу слишком многого, но, быть может, ты снова мог бы мне немножко подсобить в таком деле, как... продолжение рода, а? Ну, что тебе стоит?

Джинн сохранял непроницаемое выражение лица.

— Джафир! — вскричал султан. — А в прошлый раз?!

— Оман, я тебе уже не раз повторял: есть вещи, мне неподвластные. Достаточно будет сказать, что этот типчик... твой визирь, в смысле... ну, словом, он был мужчиной с разнообразными наклонностями.

— Джафир? Джафир, что ты этим хочешь сказать?

Джинн только рассмеялся в ответ.

Султан смерил его гневным взором, но на самом деле не слишком разозлился. Еще хватало времени для того, чтобы думать о тех испытаниях, что сулила судьба в грядущем. Рука об руку со своим двойником великий монарх-коротышка медленно, неторопливо спускался вниз по лестнице. Он был счастлив, но все же то и дело вздыхал, качал головой и думал о том, как непредсказуема жизнь. А припомнив все, что случилось прошлой ночью, он вздохнул еще глубже.

Ну и свадебка получилась! Столько волнений, тревог, страхов, приготовлений, а что вышло в итоге — это надо же!

Так заканчивается Третья Книга ОРОКОНА.

В Четвертой Книге, под названием «Сестры Синей Бури», Джему предстоит встреча с тяжелейшими испытаниями.

А в это же время в Эджландии Ката будет вести свои собственные сражения, и мы встретимся и со старыми друзьями, и со старыми врагами.