ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ПОБЕГ ОТ ЧАРОДЕЯ

Глава 48 ПРОКЛЯТИЕ КАЛЕДА

(Окончание истории Симонида)

Всадник в одеждах лиловых,

Скорбно вершащий свой путь,

Если ты грезишь о славе,

Лучше о ней забудь!

Царство твое — Катакомбы...

Вождь в одеждах зеленых,

В джунглях живущий вождь,

Там, где листва густая,

Там, где годами дождь...

Деа, рассеянно глядевший в чашку с зеленым чаем, прервал негромкое пение. Теплый солнечный свет заливал все вокруг, согревал благоуханные цветы и листву. За густыми кустами слышалось щебетание Таргонов. Симонид молчал, но его тяжелое, хриплое дыхание встревожило юношу. Деа поднял голову и посмотрел на старика.

— Симонид, — окликнул он своего учителя. — Что означает эта песня? Эта «Песнь о Султане» — каков ее смысл?

— Деа, ты же знаешь, — отозвался старик, — что она прославляет величие твоего отца и величие его предков.

— Да, но что все это означает? Я знаю, что лиловым и зеленым были султаны древности, и все же песня кажется мне загадочной. Я глуп?

— Напротив, Деа, ты из тех, кто смотрит в глубину. На самом деле эта песнь повествует о пятерых богах-султанах, которые, согласно пророчеству, должны править нами до скончания Эпохи Искупления, в которую мы сейчас живем. Помимо этого, все это — символ некоего духовного состояния. Лиловые Катакомбы. Зеленые Джунгли. Красная Пыль. Синяя Волна. Все это — остановки на пути, на нашем пути к единению с богами. Разве не этой очередности мы следуем каждый день, производя пять Поклонений?

— Следовательно, наша судьба — это Луна и Звезды? — Деа сосредоточенно прикусил губу, но тут же снова обратился к старику: — Достопочтенный Симонид, судя по тому, что ты поведал мне о моем отце, я диву даюсь, как он сумел достичь таких высот.

Старик вздохнул. Конечно же, он понимал, что до этого непременно дойдет. Деа, несомненно, был благовоспитанным юношей и всеми силами старался избегать болезненных тем, прежде затронутых в беседах со старым учителем. Но Симонид ничего не мог с собой поделать. Медленно, постепенно он возвращался к тому единственному, что положено было узнать юноше.

Симонид наклонился, взял юношу за руку. Да, он был еще очень слаб после недавнего припадка, но какое это имело значение? Какого наказания ему стоило опасаться? Дела в империи шли из рук вон плохо, до отчаяния плохо. Если верить слухам, уабины напали на Куатани, и теперь войско султана отправилось в поход, чтобы освободить город. Симонида очень тревожили брожения при дворе, которые он замечал уже давно и которые теперь стали намного более очевидными. Ничто не огорчало его сильнее, но, что бы ни случилось, он скоро должен был расстаться и с жизнью. И если уж он затеял эти изменнические речи, теперь оставалось только договорить до конца.

— Не бойся, юный принц, я завершу свой рассказ.

Худощавый юноша молча, затаив дыхание, кивнул, подсел ближе к креслу-качалке и вперил пытливый взор в выцветшие глаза старика.

Да, это должно было случиться.

На этот раз история должна была быть досказана до самого конца.


— Дитя мое, я рассказывал тебе о той зависти, которая выжгла из сердца твоего отца всю ту любовь, что некогда он питал к Мале. Я поведал тебе и о том, как Мала был объявлен изменником и жестоко казнен, и о том, как твой отец добивался любви прекрасной Изабелы, некогда предназначенной в жены Мале. Я рассказал тебе о том, как эта прекрасная девушка, сестра твоей матери, вышла замуж за калифа Куатани, а затем о том, как внезапная смерть настигла твоего деда и как твой отец стал султаном. Но что значили для него, для этого молодого человека все радости власти, когда он утратил то единственное, чего желал всей душой? Я говорю, конечно же, о любви Изабелы.

И тогда, оставшись в одиночестве, твой отец снова предался занятиям наукой. Я вновь стал сопровождать его в то время, которое он проводил в библиотеке и лаборатории, но теперь уже не в качестве учителя — ибо кто имеет право чему-либо учить султана? Теперь я стал его помощником. Поначалу твой отец предавался научным изысканиям только ради того, чтобы отвлечься от тоски, и наши труды носили неупорядоченный характер. Мы вновь наблюдали за движением созвездий по небесной тверди, мы вскрывали змей и дождевых червей, испытывали действие различных ядов на самых жалких из дворцовых рабов. Лишь через несколько лун наша работа приняла определенное направление. Как-то раз, когда мы прогуливались в саду, твой отец поведал мне нечто пугающее — нет, нечто страшное!

С тех пор как он взошел на престол и стал султаном, долг монарха стал диктовать ему необходимость встреч с Пламенем во время церемоний, происходящих каждую луну в Святилище. Прежде твоему отцу много раз доводилось видеть, как его отец — твой дед — падает ниц перед Священным Пламенем. Теперь и для него настала очередь простираться перед этим символом власти и впитывать исходящую от него мудрость.

«Но, Симонид, — произнес он печально и торжественно, — никакой мудрости нет».

«Государь?» — непонимающе откликнулся я.

«Симонид, повторяю: я не слышал никакого голоса, мне не явилось никаких видений, — прошептал мне в ответ султан. — Следует ли страшиться того, что я страдаю некоей неполноценностью? Быть может, я вообще не из султанского рода? Ах, мой старый наставник, бывают времена, когда я просто-таки сгораю от стыда, храня свою тайну!»

От слов твоего отца у меня потемнело в глазах, закружилась голова. Я был верным сыном Унанга, я был звездой Школы Имамов, и хотя я посвятил свою жизнь изучению тайн природы, мне никогда не являлась мысль о том, что к Священному Пламени можно относиться иначе, как только с самой несокрушимой верой. И вот теперь вдруг та дверь, которую я для себя считал навсегда закрытой, вдруг открылась нараспашку.

«Симонид, — сказал султан, — ты понимаешь, что мы должны сделать?»

Я кивнул, хотя сердце мое от страха ушло в пятки. С того дня наши научные труды приняли совершенно особенный характер и стали поспешными. Конечно же, это было неизбежно: твой отец жаждал раскрыть тайну Пламени. Его изыскания не ведали границ. Из всех концов государства он призвал ученых мужей и женщин. Каждому из призванных было отведено почетное место во дворце, и со всеми ними султан подолгу беседовал. Некоторые его не понимали и полагали, что владыка говорит с ними туманно и загадочно. Другие же, напротив, понимали его слишком хорошо. Имамы забеспокоились — запахло еретичеством. Твой отец посмеивался над их страхами и отвергал их, но наедине с собой давал волю своему еретическому воображению.

Он медленно приближался к постижению истины, но в конце концов она поразила его подобно удару грома. Сколько раз он видел, как твой дед корчится на полу перед столпом Пламени? Да ведь старик попросту обманывал его! То ли твой дед был всего-навсего рабом собственных мечтаний, то ли умело играл свою роль — это не имело никакого значения. Ведь твоему отцу никаких откровений при общении с Пламенем дано не было!

Не было никакого священного экстаза! Не было никакого божества в Пламени! Древние сказания о кристалле были обманом, годным разве что только для незрелых детских умов!

Радость этого открытия так захватила твоего отца, что он был готов кричать о нем всем и каждому — но так было только поначалу. В науке нет ценности выше истины, но получилось так, что сфера изысканий твоего отца перестала принадлежать науке. Она принадлежала религии. И политике. В Каль-Тероне, при дворе, нужно учиться хитрости, и твой отец этот урок усвоил очень хорошо. Он не был глуп: какая ему была бы выгода от того, что он бы всем поведал правду? Как правда могла состязаться с могуществом обмана? Ради этого обмана, ради этой иллюзии Пророк преодолел долгий путь по пустыне. Ради этой иллюзии за ним последовали тысячи людей, а когда Пророк умер, эти люди решили, что потомки Пророка должны править ими до скончания веков. Нет, твой отец ни за что бы не стал ни с кем делиться познанной им истиной! На чем же еще могла покоиться его власть, как не на бесполезных молитвах его подданных, произносимых перед столпом горящего газа?

Пойми, юный принц, что сейчас я говорю только о том, во что верил твоей отец. Но истина не становится истиной лишь оттого, что кто-то верит в нее, даже если речь идет о самом могущественном человеке на свете.

Обуреваемый новообретенной уверенностью, твой отец ощутил себя неограниченно свободным. Ему противостояли одни только суеверия, и он убедил себя в том, что ни весь свет, ни тем более имамы не смогут поставить препятствий на его пути к осуществлению желаний. Он больше не желал покоряться велениям судьбы.

Миновало, пожалуй, около одного солнцеворота после смерти твоего деда, когда твой отец подверг свое могущество проверке и сделал это за счет указа, касающегося своего брата, с которым они были разлучены с раннего детства. В изданном указе было прописано о том, что калиф Куатани является важным союзником — притом, что империи постоянно грозят набеги уабинов.

«Я решил, — с хорошо разыгранной невинностью заявил твой отец, — совершить дружеское деяние. Я намерен лично навестить моего дорогого, горячо любимого брата».

Придворные при этих словах возроптали, ибо доселе султан никогда не покидал Каль-Терона — со времен Пророка. Замысел султана казался его приближенным возмутительным и глупым, но твой отец не желал слушать никаких возражений. Как хоть кто-то смел возражать ему, когда он разговаривал с Пламенем?

Я, конечно же, догадывался об истинных намерениях твоего отца. Он мечтал выкрасть невесту своего брата. Как горько я сожалею о том, что тогда не собрался наконец с мужеством и не попытался отговорить твоего отца от этого глупого замысла! Он мог бы стать хорошим правителем! Разве не сумел бы он покаяться в своих прошлых прегрешениях? Разве не смог бы он познать счастье, если бы только навсегда забыл о красавице Беле?

Но вышло так, что всего один престарелый имам дерзнул выказать самое невинное предостережение.

«Неужто, — вопросил этот старик, — Священный Владыка готов к тем неудобствам, которыми чреват долгий путь по пустыне? Неужто он готов рискнуть своей драгоценной жизнью, за которую молятся все унанги?»

«Но ведь я продолжил род, верно? — ответствовал твой отец. — Если я погибну, меня сменит сын. (Надо сказать, это утверждение некоторым показалось легкомысленным, ибо султан должен был иметь много сыновей ради обеспечения продолжения рода.) Кроме того, если все унанги молятся за меня, мне нечего опасаться за собственную жизнь», — с улыбкой добавил твой отец, и потрясенный его логикой имам не решился возразить и сказать, что за твоего деда также молились все унанги.

Я был среди тех, кого твой отец взял с собой в странствие по пустыне. С самого начала наше путешествие не задалось. Караван несколько раз надолго останавливался. То заболевали вельможи, то рабы. Но твой отец был полон решимости. Жгучий огонь полыхал в его глазах, и я страшился того, что могло случиться в то время, когда мы доберемся до Куатани. Часто мое сердце в страхе трепетало, стоило мне бросить взгляд на воинов, сопровождавших караван. Я гадал: только ли затем они едут с нами, чтобы охранять нас? В пустыне разум человека становится подверженным множеству иллюзий, и порой мне казалось, что за нами следует еще множество воинов: я оглядывался назад и видел — как мне казалось — блеск ятаганов и доспехов.

Как-то ночью твой отец позвал меня к себе в шатер. Он курил трубку, набитую джарвелом, и предложил мне тоже покурить. Я, старательно скрыв нежелание, согласился, и твой отец вовлек меня в философскую беседу. На какое-то мгновение мне показалось, что возвратились наши прежние отношения, и я с радостью вспомнил о днях, когда твой отец был невинным дитятей, но вскоре заметил, что сам он вовсе о тех днях не сожалеет и что все его мысли заняты теперешней манией.

Твой отец повел разговор о времени, о его таинственных покоях, о хитросплетениях его коридоров, и хотя я не мог отказать ему в мудрости и проницательности, некогда воспитанных мною в нем, я заметил, что теперь роль наставника взял на себя он, определив меня себе в ученики. Я с грустью рассматривал его отросшую бороду, а он задавал мне загадочные вопросы. Могло ли быть так, что течение времени естественно и что события происходят так, как им суждено произойти? А не могло ли случиться так, что нить событий отклонится от намеченного пути? Если это возможно и если человеку дано это предвидеть, то не долг ли его в том, чтобы исправить время и вернуть события к их естественному течению?

Я бы мог возразить, что никому из людей, даже султану, не дано вмешаться в течение времени. Но вряд ли бы твоего отца обрадовало такое возражение. От меня ему нужно было только, чтобы в ответ на каждый его вопрос я молча кивал. Я так и делал и, конечно же, прекрасно понимал, к чему он клонит. Твой отец убедил себя в том, что утрата твоей тетки Белы — это ошибка в линии времени. Ошибка, которую он считал своим долгом исправить.

Он посмотрел на меня в упор сквозь клубы дыма.

«Я не убедил тебя, старый друг?» — спросил он.

«Государь, — ответил я, — разве я вправе усомниться в речах того, кто разговаривает с Пламенем?»

«Ха! — воскликнул он. — Хорошо я поступил, взяв тебя с собой, Симонид, ибо я вижу, что ты — хороший дипломат. — Однако он тут же стал серьезен и наклонился ближе ко мне. — Старый друг, — продолжал он, — если бы тебе было ведомо то о судьбе прекрасной Белы, что ведомо мне, ты бы не посчитал меня ни тираном, ни глупцом. До Куатани далеко, но и в этом городе у меня есть глаза и уши, которыми я вижу и слышу. О, черен был тот день, когда эта прекрасная девушка была отдана моему брату!»

Затем последовала вспышка ярости, и хотя твой отец говорил не очень связно, я все же сумел понять, что именно разузнали лазутчики, подосланные им. Султан говорил о том, что его брат — глупец и слюнтяй, что он не стоит любви красавицы Белы. Калиф, по словам султана, отвергал радости естественных услад, которым можно предаваться с женщинами, и предпочитает извращения.

Конечно же, я выразил свое отвращение к этому отвратительному пороку, и в это самое мгновение глаза твоего отца сверкнули, а губы тронула улыбка. Но тогда я еще не мог понять, какие мысли тогда овладели его разумом. Только затем, впоследствии, я догадался, в чем было дело: твой отец не только жаждал изменить течение времени, он, в любовной слепоте своей, уповал на то, что красавица Бела до сих пор девственна и чиста. И если бы он стал ее первым и единственным мужчиной, разве не смог бы он тогда посмеяться над временем и его деяниями?

«Очень скоро, Симонид, — сказал твой отец, — все будет хорошо, поскольку я теперь не женат, а замужество моей милой Изабелы и вовсе нельзя считать замужеством. Пусть только ее отец посмеет отказать мне теперь, и он падет замертво у моих ног! Я мог бы обладать всем миром, но я готов отдать все на свете за любовь Изабелы, и ничто на свете меня не остановит!»

То были дерзкие речи, но в их искренности я не мог усомниться. Увы, вся власть твоего отца была бессильна против того соперника, противостоять которому не может ни один мужчина. О да, я говорю о смерти! Ибо, прибыв в Куатани, мы застали город в трауре, а когда стали спрашивать, о ком скорбят тамошние жители, с уст каждого из них слетало одно и то же имя.

Принцесса Изабела была мертва, и молитвы всех унангов до единого не могли вернуть ее к жизни.

Твой отец обезумел от горя и гнева и был готов дать приказ своему войску разрушить город и уничтожить всех его жителей — всех, кроме собственного брата, которого он желал увезти в Каль-Терон, чтобы там подвергнуть жестокой пытке на ступенях Святилища.

«На глазах у моих подданных, — поклялся твой отец, — я отрублю его руки, которые не пожелали обнимать и ласкать мою возлюбленную Изабелу! Я выколю его глаза, которые не пожелали любоваться ее красотой! Я отсеку его пакостные органы похоти и брошу на съедение бродячим собакам!»

Мало каким страшным пыткам не желал подвергнуть своего брата твой отец. Только тогда, когда он узнал, какой смертью умерла твоя тетка, его гнев стал убывать. Что бы ни болтали о ее супруге, принцесса Изабела умерла точно так же, как твоя мать.

«При родах?» — вскричал султан.

«Государь, это правда. Умирая, принцесса Изабела разрешилась от бремени дочерью».

Вот каким было возмездие за зло, совершенное твоим отцом: та из сестер, к которой он пылал столь страстной любовью, умерла той же смертью, что и твоя мать, которую он отвергал и унижал. Страсть снова обуяла твоего отца, но теперь то была иная страсть. Он рухнул наземь, он стал корчиться и кричать:

«О, я наказан! Справедливо и страшно наказан!»

Затем твой отец присутствовал на похоронах Белы. Он был так бледен, что, казалось, стоит на пороге смерти. Помню: я смотрел на него в тот день, когда он стоял рядом с братом, трудно было сказать, кто из них стал безутешным вдовцом. На самом деле, пожалуй, только в тот день и были эти, столь разные, братья так схожи в своем горе. Если твой дядя и был жесток с Белой, как твой отец с твоей матерью, он, казалось, устыдился своего поведения.

Вот так вышло, что наша поездка в Куатани закончилась для твоего отца горем и насмешкой. Твой отец говорил о том, что намеревается вступить с братом в переговоры, дабы в итоге упрочить узы, благодаря которым провинция Куатани была привязана к империи. Так и получилось, ибо визит султана завершился торжественным договором между безутешными правителями. Договор был заключен не только на словах, ибо правители поклялись друг другу в том, что в урочное время их союз будет упрочен новым бракосочетанием. Дочь калифа, названная Бела Доной, должна была выйти замуж за сына султана. Состоялась церемония помолвки, во время которой твой отец разрыдался, потому что даже во младенчестве малышка Бела Дона красотой напоминала свою мать.

Твой отец вернулся в Каль-Терон более печальным и, пожалуй, более мудрым человеком. Было видно, что он сильно постарел, и порой, когда он звал меня к себе, он заводил разговоры о днях, проведенных с Малой, с Доной и с Белой, и говорил так, словно миновало не несколько солнцеворотов с тех пор, а целый ген и даже больше. Твой отец поклялся в том, что более никогда не женится, но ни разу со времени той вспышки покаяния, что охватила его в Куатани, он не признавался в том, что повинен в происшедшем. О случившемся он говорил так, словно некий злой рок преследовал его и в конце концов настиг.

«Не потому ли так случилось, — размышлял он порой, — что я усомнился в Пламени?»

На этот вопрос у меня не было ответа.

В ту пору твой отец стал мрачен и замкнут. Он оставил занятия, которые некогда доставляли ему такую радость. Если он и призывал к себе ученых мужей и женщин, то только за тем, чтобы судить их за ереси и измену, а затем жестоко и мучительно казнить. Публичные казни принесли твоему отцу одобрение и славу. Его вера укреплялась и становилась все более страстной. Имамы были вне себя от счастья. Много солнцеворотов подряд они призывали твоего отца, а до него — его отца к священной войне. И вот теперь непокорное королевство Ваши и далекие острова Ананда подверглись поочередно жестоким атакам. Победа следовала за победой. Эмира Ормуза и пятьдесят его жен привели в Каль-Терон и четвертовали перед городскими воротами под радостные вопли толпы. Кровь ручьями текла по улицам в сточные канавы. А вскоре по всему Унангу стали говорить о том, что ни один из султанов со времен Пророка не был более страстно предан вере, чем твой отец. Со временем он приобрел титул, которым теперь гордится, и все были убеждены в том, что твой отец станет величайшим из правителей Унанга.

Увы, как сильна власть лжи!


Симонид откинулся на спинку кресла-качалки. Он часто и тяжело дышал, лицо его побледнело, взгляд был встревоженным. Что он наделал! О, что же он наделал? Он ведь не рассказал принцу всей правды, не поведал ему о своем брате Эвитаме, чье ужасное пророчество омрачило церемонию помолвки. Но какое это имело значение, если покою Деа, как бы то ни было, пришел конец?

Но должно было произойти еще кое-что...

Солнце клонилось к закату. В рощице сгустились тени, от земли потянуло прохладой, но Деа дрожал не от холода. Юноша смотрел на старика. Его глаза были полны тоски. Сдвинув брови, Деа слушал, как Симонид тихо и горестно напевает:

Султан негасимых звезд! Султан белоликой Луны!

Хоть края твоих одежд мы коснуться должны!

— Окститесь, тупицы! Ишь, дали волю мечтам!

Хотя б в колесницах вы мчались по небесам,

Султана Луны и Звезд вовек не коснуться вам!

Эти слова были так знакомы Деа, но теперь, слетавшие с губ Симонида, казались странными, бесконечно странными. Деа хотелось, чтобы старик пел и дальше, но тот умолк и проговорил с горечью:

— Это стало вершиной в величии твоего отца. Так оно было запечатлено. Десять солнцеворотов назад он стоял на ступенях Святилища, и все его подданные не спускали с него глаз, и он объявил во всеуслышание, что Пламя поведало ему великую и прекрасную истину: оно объявило его последним и величайшим из Богов-Султанов — Султаном Луны и Звезд.

Деа задумчиво потупился. Он мог бы задать Симониду много вопросов, но спросил только:

— Значит, мой отец ошибался, утверждая, что в Пламени нет бога?

— Да, Деа, я уверен: он ошибался.

— Значит, мой отец снова уверовал в бога, и бог вознаградил его?

Симонид ответил не сразу. Он уже достаточно наговорил. Более чем достаточно. И потому теперь он сказал только:

— Деа, мы должны верить, что это так.

Но прозвучал последний вопрос, еще более мучительный. Этот вопрос не давал покоя Деа всю жизнь, рвался к пределу осознания.

— Но если мой отец — Султан Луны и Звезд, кем же стану я? Кем я могу стать?

Старик молчал, но глаза его были полны не только печали. В глазах Симонида была страх. Деа обернулся и увидел Таргонов, следящих за ними из-за деревьев.

Глава 49 СВЕТЯЩИЙСЯ КРУГ

— Радуга! Мы потеряли Радугу!

— Не говори глупостей. Радуга не может потеряться.

— Значит, потерялись мы, — вздохнул Джем, уселся на камень, стащил с себя рубаху, бросил на землю. — Тьфу! Порой мне кажется, что мы в пустыне.

— Мы и есть в пустыне.

— Что?

Дона Бела не ответила на вопрос Джема прямо.

— Наша беда в зрении... В том, как мы смотрим... Если бы нам удалось подняться повыше! Куда-нибудь, откуда можно было бы посмотреть... вниз.

— Тут нет никаких возвышенностей. Эти сады — они совершенно плоские, плоские, плоские...

Джем в отчаянии окинул взглядом колючие кусты. Они напоминали зубчатую изгородь. Джему было неловко — и стало еще более неловко, когда Бела Дона села рядом с ним. Со вчерашней ночи он опасался этой девушки, хотя сама она о ночном происшествии не вспоминала. Вправду ли он поцеловал ее? Вправду ли она толкнула его, а он упал в пруд? Наверное, все так и было, но сколько раз в течение ночи он представлял, как снова обнимает ее? Если в этом мире мечты были реальностью, то в этих мечтах Джем не раз предавался любви с Бела Доной.

Он поспешно встал, поднял с земли рубаху. Пусть эта девушка страстно желала покинуть этот мир, но она была частью этого мира и соблазняла Джема. Джем пытался убедить себя в том, что девушка нереальна, что здесь все ненастоящее, но он понимал, что это не совсем так. Он раздраженно потеребил промокшую от пота рубаху и понял, что вывернул ее наизнанку. Над запыленными сухими деревьями высоко стояло палящее солнце. Дона Бела спросила:

— Принц, что носишь ты на груди?

— А ты не знаешь? Ты ведь так много всего знаешь.

Девушка улыбнулась. Вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа. Джем не мог удержаться и залюбовался Бела Доной. Ее длинные волосы были небрежно перехвачены лентой. На девушке было тончайшее хлопковое платье. Промокшая ткань прилипла к ее телу, обрисовала дивные изгибы. Как она была хороша! Она не отрывала глаз от Джема, и он вдруг очнулся и представил, как выглядит. С его волос стекал пот, его струйки бежали по лицу и шее, по бледной мальчишеской груди. Он отвернулся, ощутив ужасное смущение. Девушка шагнула к нему, погладила его руку.

— Ты должен кое о чем узнать, — прошептала она. — Ты мне нравишься...

— О? — глухо вымолвил Джем.

— ...Но я не люблю мальчиков.

— Что? — Джем резко повернул голову к девушке. На миг он смутился. — Ты только что сказала, что я тебе нравлюсь. Я ведь мальчик. То есть мужчина, — поспешно добавил он.

— Да, но я хотела только сказать, что не... люблю мальчиков. Я подумала, что тебе нужно знать об этом.

— О? То есть да... нет. Я хотел сказать... я тоже их не люблю.

Дона Бела рассмеялась.

— Я так и думала! Но, принц, у тебя есть возлюбленная, которую ты разыскиваешь?

Джем ошеломленно проговорил:

— Ты и об этом знаешь?

— Мне известно вот что: еще до того, как закончится это приключение, ты найдешь свою возлюбленную, а я — свою.

Сердце Джема часто забилось.

— Принцесса, ты уверена?

— Уверена, это произойдет. Это должно произойти, иначе...

— Иначе?

Ответ прозвучал ударом набата:

— Иначе мы погибнем.

Рубаха выскользнула из пальцев Джема и упала на землю. Он в страхе смотрел в глаза девушки. Она потянулась к нему, они крепко обнялись. Тени, отбрасываемые листвой деревьев, побледнели, солнце разгорелось ярче. В ветвях зашуршал ветер, завертел песок, лежавший между камешками. Горячие песчинки больно обжигали лодыжки Джема и Бела Доны.

Дона Бела протерла глаза.

— Мы не заблудились. Теперь мы ближе.

— О чем ты?

— Взгляни на сад. Эти красные сочные ягоды были цветами. Посмотри на эти белесые, грубые листья, на этот пустынный песок. Принц, это не просто часть сада. Мы... совсем недалеко от его границы.

— Сад... словно бы редеет.

— Да!

— Но погоди... — Джем вспомнил о том, что видел ночью: обмелевший пруд, облетевшие сады, дом в руинах. Он вспоминал о гостях, которые появлялись во дворце лишь время от времени, о странных переменах времени дня. Понимание постепенно приходило к нему. Надтреснутым, взволнованным голосом он произнес: — Точно! Тут все редеет, рассасывается! Принцесса, вот зачем мы нужны Альморану, понимаешь? Он ушел от мира в это воображаемое царство, где может править как король... но его мечта тает! Вот зачем ему нужны мы... чтобы его мечта, его сон оставались живыми! Чтобы он мог продолжать видеть свое сновидение!

— Но как?

Дона Бела широко раскрыла глаза. Ветер донес откуда-то неподалеку странный звук.

— Тс-с-с! Слышишь?

— Кто-то плачет! Или — скулит?

— Радуга?

— Он ранен!

Джем и Дона Бела рванулись вперед. Они продирались сквозь заросли, жмурились, оберегая глаза от колючих, острых шипов и кусающего лицо песка. Вскоре они выбрались на пыльную полянку. Сначала им на глаза попался Радуга, лежавший на боку. Потом — маленькая сгорбленная фигурка, стоявшая на коленях рядом с собакой.

— Малявка!!!

* * *

Как же так? Возможно ли? Малыш посмотрел на Джема и девушку заплаканными глазенками. Из носа его, по обыкновению, текли струйки соплей. Малявка, всхлипывая, заговорил.

— Я убежал от него... убежал, да... Он говорит... говорит, что будет... правителем мира... А я... я ему сказал, что он... дурак!

Дона Бела подняла мальчика, взяла на руки.

— О ком ты?

— Эли здесь? — встревоженно спросил Джем. — Ты про Эли говоришь?

Мальчишка свирепо шмыгнул носом.

— Прыщавый! Я про Прыщавого... И он теперь мертвый!

— Прыщавый? — изумился Джем. — Но как...

— Не Прыщавый! — в отчаянии выкрикнул Малявка и указал на собаку.

Глаза Дона Белы наполнились ужасом. Неподвижно лежавшего пса быстро заметало песком, но было ясно видно, что Радуга окоченел. Охнув, Джем опустился рядом с ним на корточки, смахнул с собаки песок, отогнал приставучих мух от глаз и губ. В ужасе все трое смотрели на то, как блекнут радужные краски на шерсти пса. За считанные мгновения собака приобрела такой вид, будто пролежала дохлой уже несколько дней. Джем встал и отступил. Беспощадный песок снова начал засыпать его мертвого друга. Песок щипал глаза. Но не только песок — и слезы.

Малявка вдруг прокричал:

— Он сделал это! Он!

— Кто? — воскликнул Джем. — Прыщавый?

— Он!

Малявка ткнул пальцем в сторону. Песок уже клубился воронкой смерча, теснил спутников к остаткам сада. Сначала Джем ничего не видел, кроме песка, а потом различил на фоне смерча призрачный лик — лик Альморана. Старик мотал головой и громко кашлял.

А потом послышался его голос. Он зазвучал как бы со всех сторон сразу:

— Глупцы! Вы решили, что можете убежать от меня? Долгие солнцевороты меня не покидала мысль о том, что может настать такой день, когда моему миру придет конец. И как может быть иначе, когда его существование поддерживаю только я один! Будь прокляты мои братья, которые не пожелали участвовать в моем замысле! Но теперь наконец моя задача решена. Только те, кто наделен магическим даром, могут стать моими соратниками, моими аватарами. О, сколь отчаянно я мечтал о том, чтобы хотя бы один такой человек попал мне в руки. Теперь таких людей у меня четверо! Юноша и двое мальчиков, которые помогут мне нести мое бремя, и прекрасная девушка, которая станет моей невестой!

— Никогда! — вскричала Дона Бела.

— Никогда! — вскричал Джем.

— Глупцы! Какое вам дело до внешнего мира, когда я предлагаю вам вечные радости? Мерцающая Принцесса, забудь о своей смертной любви! Ключ к Орокону, забудь о своих глупых поисках! Соединитесь со мной в моем мире мечты — и все, чего вы желали в жизни, станет принадлежать вам!

— Ты безумец! — воскликнул Джем. — Тебе никогда не удержать нас, никогда!

— Я удержу вас своими чарами! У вас не будет выбора!

— Ты умираешь, Альморан! Твой мир меркнет, рассеивается!

— Ни за что! Я снова зачарую вас! Минуют мгновения — и вы снова будете в моей власти!

Но в следующий миг лик старика исчез, затем исчезли деревья и кусты. Джем, Дона Бела и Малявка очутились посреди пустыни, в объятиях бесчинствующей песчаной бури. Они взялись за руки. Они кашляли, задыхались, еле держались на ногах. Обрели ли они свободу? Удалось ли им спастись от чародея? Но как могло случиться, что здесь оказался Малявка? И почему Малявка говорил о Прыщавом? Вопросы метались в голове у Джема, но сейчас было не время их задавать. Нужно было как-то пережить эту бурю, но как? Негде было спрятаться. Джем обнял Малявку, прижал к себе, был готов обнять и Дона Белу, но ее рука выскользнула из его руки.

— Принцесса! — в страхе прокричал Джем. — Принцесса, скажи что-нибудь!

Но тут Джем догадался: как только они покинули мир мечты, принцесса утратила дар речи.

— Принцесса! Принцесса!

Все было бесполезно. Джем упал на песок, прижимая к себе Малявку. Они лежали, скорчившись, на песке, полные отчаяния.

Рыдания сжимали пересохшее горло Джема, он проклинал себя за собственную глупость. Неужели Альморан забрал Дона Белу, унес ее в то мгновение, когда исчез сам? И тут Джем вдруг услышал воздушный, невесомый напев. Высокий девичий голос звучал громче завывания песчаных смерчей. То была песня принцессы!

Я знаю о пяти исчезновеньях,

Они ко мне являются в виденьях

И друг за другом следуют отныне.

Над первым властно алчущее пламя,

Второе происходит под волнами,

А третье — в знойный полдень средь пустыни.

Четвертое мне видится в тумане,

Как через закопченное стекло,

А пятое закрыто облаками,

Но для меня важнее всех оно!

Когда свершатся все исчезновенья,

Я обрету свое освобожденье!

Джем прикрыл глаза ладонями, попытался выглянуть через щелочки между пальцами. В изумлении он увидел, что воронка песчаного смерча преобразилась в круг и что в центре этого круга — сверкающая, неприкосновенная фигура принцессы. Ее темные волосы и белые одежды развевались, а чудесный голос лился и лился. Не в этом ли была разгадка? Не это ли был ключ к побегу? Джем вдруг почувствовал, как что-то жжет его грудь. Он понял, что Кристалл Вианы вновь разгорелся, как бывало, когда рядом с ним оказывался другой кристалл, его собрат.

Да! Вот в чем было дело! Так и должно было произойти!


Принцессу окружило сияние. Чарующий, таинственный, вспыхивающий цветами Орокона круг вскоре превратился в светящийся кокон. Внутри этого кокона медленно вращалась принцесса Дона Бела. Глаза ее были закрыты, губы плотно сжаты, но песня ее эхом звучала в воздухе, словно бы подхваченная тысячей голосов. Сначала эти голоса взволнованно шептали, потом шепот перешел в крик... Малявка схватил Джема за руку, потащил за собой к светящемуся кругу. Со сверкающим на груди кристаллом Джем опустился на колени рядом с принцессой, устремил полный преклонения взор на ее бесстрастное лицо.

— Принцесса! Ты можешь говорить? Можешь ли ты говорить — здесь?

К изумлению Джема, на его вопрос ответил Малявка, но с губ мальчика сорвался голос принцессы. Джем стоял на коленях, принцесса поворачивалась по кругу, а Малявка невесомо взмыл ввысь. Он парил внутри кокона света, раскинув руки в стороны.

— Говорить? — произнес Малявка нараспев. — Я могу говорить, но недолго. Альморан не ушел, он просто собирается с силами. Он повсюду вокруг нас, и я едва противлюсь его нападкам.

— Принцесса, ты ведь знаешь, правда? Ты знаешь о кристаллах?

— Я знаю только о том, что порой внутри себя я ощущаю странные откровения. Я знаю, что я, как и ты, — часть великой судьбы, но что это за судьба — это мне неведомо. Мне ведомо другое: вскоре я должна вступить в брак, и с моим замужеством мир приблизится к той судьбе, что для него предначертана.

— С твоим замужеством? Но, принцесса, я так понял, что...

— Что ты понял? Принц, не забывай об уроке Дома Истины. Что ложно, а что истинно? Я скажу одно: в Священном Городе состоится обряд бракосочетания между принцессой и сыном султана. Там и тогда ты найдешь ответы на те вопросы, что мучают тебя!

Сердце Джема бешено колотилось от волнения.

— Принцесса, тот кристалл, что я ношу на груди, сейчас светится. Но до тех пор, пока я не разыщу алый кристалл, я способен сделать не более, чем сделал бы обычный человек. Ты окружена таинственными силами. Ты сотворила этот светящийся круг. Можешь ли ты перенести нас в Священный Город? Можешь ли освободить из плена Альморана?

С губ Малявки сорвался негромкий печальный стон.

— Ты сам не знаешь, о чем просишь меня! Чародей так силен...

— Но он слабеет! Мы знаем, что он...

— Нет, нет! Я не в силах удержать даже этот кокон...

Малявка вращался все быстрее и быстрее, и вскоре его начало бросать из стороны в сторону, словно мотылька, угодившего внутрь стеклянной банки. Радужные цвета то вспыхивали, то гасли. А еще через мгновение свечение померкло, и трое спутников очутились посреди пустыни. Снова вспыхнул свет — и снова померк. Пустыня... а потом — сад.

Пустыня. Сад.

Пустыня. Сад.

Птицы и бабочки закружились в воздухе, а вместо песни Дона Белы зазвучал надрывный кашель безумного чародея. Принцесса отчаянно пыталась запеть снова, но слова застревали у нее в горле. Она согнулась, закашлялась. Джем подхватил ее, прижал к себе. Волшебное свечение погасло окончательно, угас и зеленый кристалл.

Тишина. Безмолвие.

Но нет — пение птиц.

Шуршание листвы. Журчание воды.

А потом со всех сторон подступили благоуханные ароматы жасмина, нарциссов, сирени, лимонных деревьев, кедров и пышных маков с тяжелыми головками. Джем огляделся по сторонам и увидел Дом Истины, белеющий под лучами яркого солнца, а перед Домом — глубокие, как сама жизнь, зеленоватые воды продолговатого пруда.

Глава 50 КОГДА СПЯЩИЙ ПРОБУЖДАЕТСЯ

Большую часть собственных снов мы забываем — или нам только кажется, что мы их забываем. Когда же сны являются нам в воспоминаниях, они пробуждают у нас престранные мысли. Порой они оставляют у нас в душе тяжелый осадок, и наступивший день кажется нам хрупким, уязвимым, готовым вот-вот разбиться на кусочки. Затем к нам приходит осознание, силой превосходящее рассудочные размышления, — осознание того, что мир снов не просто иллюзия, а некое таинственное царство, которое, затаившись, только и ждет мгновения, чтобы поглотить нас.

Что происходит с забытыми сновидениями? Думаю, они не исчезают бесследно. Наверное, они хранятся в потайной комнате, вход в которую мы отыскиваем лишь изредка. У меня сложилось такое ощущение, что моя жизнь во сне постепенно складывается в музыкальную пьесу, в сложную, полную причудливых хитросплетений картину, которая в один прекрасный день должна обрести смысл и совершенство. Теперь зачастую, вспоминая какой-либо сон, я вспоминаю и о том, как много раз он мне снился прежде — снился, а потом я его забывал. Я брожу и брожу по лабиринту лестниц в поисках комнаты, которую мне больше никогда не отыскать. Я спрыгиваю с балкона своей комнаты и парю высоко над миром, простирающимся внизу. Потом приходят воспоминания о многих ночах, годах ночей, в течение которых я совершал что-то такое, чего на самом деле никогда не совершал, бывал в таких местах, где на самом деле никогда не бывал. Сны как бы подсказывают мне, что я страдаю амнезией, что мир яви загораживает истину покровами иллюзий. Они кажутся настолько реальными, эти покровы, что мы принимаем их за настоящие. Но они-то и есть иллюзия! Думаю, мы все страдаем амнезией и всю жизнь жаждем того, чтобы к нам вернулась память. Мы все мертвы и ждем оживления. Сны зовут нас из мрака. Они как бы говорят нам о том, что в один прекрасный день мы найдем путь к той истине, которая нами забыта. Сны — наши призраки, и они охотятся за нами.


В ночь после того, как мир Альморана вновь поглотил его, Джему снились такие яркие, живые сны, каких он прежде никогда не видел. Очнувшись в полной темноте, он обнаружил, что весь в поту и что простыни под ним скомканы. Джем отбросил полог, которым была занавешена кровать. На столике рядом с кроватью стоял кувшин с нектаром хава, накрытый салфеткой. Джем жадно и благодарно выпил успокоительного питья, поднялся с кровати, походил по комнате, отбросил со лба налипшие пряди волос. Воздух, душный и жаркий, давил на его тело подобно вязкой жидкости. Джем, борясь с сонливостью, вышел на террасу и увидел пышный сад, озаренный прекрасной золотой луной. Пруд сверкал. Его воды, похоже, были, как прежде, глубоки.

И тут Джем увидел посередине пруда неподвижную фигурку на листе кувшинки. То была, судя по всему, женщина. Принцесса? Но нет, то была Ката, обнаженная, как и Джем, и... нет, она не была неподвижна, она плыла к нему, подобно возвращающимся воспоминаниям. Джем не отрывал глаз от нее, вспоминая о своих снах, об эротических видениях, уводивших его в долгие, изнурительные странствия по лабиринтам лестниц, коридоров, темных пещер. Когда же закончатся его поиски? У него вдруг возникло такое ощущение, что ему уже снились эти поиски — задолго до того, как они начались. Пожалуй, вся его последующая жизнь приснилась ему еще в раннем детстве.

Джем смотрел на Кату так, будто она была богиней, и думал о том, что на самом деле все его испытания, все поиски были предназначены для того, чтобы он нашел ее, только ее. По мере приближения кожа Каты меняла цвет. Вначале она светилась лиловым сиянием, потом — зеленым, потом... нет, цвет меняла луна. Джем поднял голову и увидел в небе сразу пять лун — пять лун разных цветов: лиловую, зеленую, алую, синюю и золотую. И ему показалось, что все так и есть, что настал момент истины, что его испытания и поиски завершились.

Лист кувшинки подплыл к берегу пруда. Ката, улыбаясь, бросилась в объятия Джема.


— Полти... Полти...

Боб снова бредил. Много раз он вспоминал о Полти, каким тот был в славные, добрые, беззаботные денечки. Теперь же Полти вспоминался Бобу таким, каким он его видел в последний раз: синекожим, с пылающими волосами, с глазами, сверкающими неземным светом. Боязливо пробираясь по пещерам собственного сознания, Боб видел, как Полти-чудовище бросается на него, обуреваемый всем потаенным злом мира. Но вместо страха Боб ощущал сострадание. Слезы заволакивали его глаза. Бедный, бедный Полти! Что же с ним будет? Но что же будет с ним самим, с Бобом? У него проснулась дикая мысль о том, как он вырвется из плена, разыщет Полти и бесстрашно изгонит демона, взявшего власть над его дорогим другом.

Боб открыл глаза. Был день... или ночь? Судя по тому, что сверху проникал свет и слышался шум, Боб решил, что сейчас скорее всего ночь. В тесной низкой каморке не было окон. Тусклый свет брезжил за зарешеченным окошечком, вырезанным в самом низу двери, к которой вело несколько осклизлых каменных ступеней. Днем слизь на ступенях выглядела серой. Ночью она поблескивала золотом, отражая свет ламп наверху. Сколько же времени прошло? Сколько дней? Порой решетка приоткрывалась, и чья-то рука — быть может, сводника, а быть может, матери-Маданы — просовывала в каморку кувшин с остатками браги или ломоть заплесневелого хлеба — жалкое пропитание для живых фетишей, которые должны были отвести беду от притона под названием «Полумесяц». Будь они прокляты, эти люди, вместе со своими дурацкими суевериями! Уже не раз Боб пробовал взбираться по скользким ступеням к двери, прижимался лицом к решетке, кричал, умолял. Он скоро понял, что все бесполезно. Забулдыги только смеялись над ним, ругались и твердили, что узники «холодной» должны делать свое дело. Иногда они колотили по двери ногами до тех пор, пока им это не надоедало или пока не являлись шлюхи.

Скорчившись в грязи, Боб смотрел на то, как пляшет на полу темницы свет ламп в такт с очередной скабрезной песней. В дальней стене была еще одна дверь, запертая на засов. Видимо, в притоне была еще одна кладовая. Бобу часто казалось, будто из-за этой двери доносятся голоса — похоже, там то переругивались, то хохотали мальчишки. Но дверь была толстая, и, видимо, слышавшиеся за ней голоса были всего-навсего отголосками шума наверху.

Боб вздохнул. С потолка свисали клочья паутины. Около самых его ног шебуршали крысы. Приоткрылась решетка, и по лестнице скатились мятые, подгнившие картофелины, капустные листья и обрезки моркови. Боб с жадностью набросился на это угощение и съел бы все без остатка, но вдруг ему стало стыдно. Он протянул руку и попытался разбудить своего товарища по несчастью. Бергроув только застонал. Правда, он так толком и не приходил в себя с тех пор, как они с Бобом угодили в «холодную». Не стоило дивиться тому, что поначалу Боб решил, что его спутник мертв. Он сжал запястье Бергроува, потом потрогал лицо.

Боб вытаращил глаза. Бергроув весь горел в лихорадке!

Боб поспешно отполз к стене, скорчился и горько разрыдался.


— Ката?

Очнувшись снова, Джем понял, что пролетело много времени. Сколько же он проспал? Он был один, он был одет, а простыни под ним были туго натянуты — так, словно за всю ночь он не пошевелился.

— Ката?

Нет. Конечно, нет.

Джем тяжело поднялся. Ему жутко хотелось есть и пить. Он снова выпил нектара хава и, пошатываясь, вышел на террасу. Отбросил волосы со лба. Над садом небо переливалось из лилового в алый. Сад поник под серпиком единственной тусклой луны — казалось, он устал после душного, жаркого дня.

И вдруг послышался заливистый лай.

Джем повернулся в ту сторону, откуда донесся этот звук.

— Радуга? — испуганно проговорил он. — Но ты же... умер!

Пес, совершенно живой и невредимый, бросился к нему. Присев на корточки, Джем принялся гладить и трепать взволнованного разноцветного пса. Но даже радость оттого, что Радуга вернулся, не прогнала примеси отчаяния. Какой вывод напрашивался сам собой, как не тот, что здесь, в этом странном мире, Джем снова должен был пройти все то, что уже прошел раньше? Неужели Альморан набросил на него предательскую петлю, избавиться от которой не было никакой возможности?

Послышались шаги.

— Прошу извинить меня, молодой господин, — проговорил женоподобный юноша. — Но настало время пиршества. Ваши друзья собрались, и мой благородный повелитель ожидает вас.

Да, похоже, все происходило в точности так же, как раньше. Но скоро Джем узнает о том, что даже здесь время неумолимо течет вперед — хотя и не без странностей.

Глава 51 БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ

— Стоит ли?

— Почему бы и нет?

— А все-таки стоит ли?

— Да какая разница?

— Подумай о моей фигуре!

— Оман, у тебя нет фигуры!

— Неправда! — горячо возразил калиф, но чревоугодие возобладало над обидой и он без дальнейших пререканий принялся за очередной овечий глаз в желе.

Визирь Хасем, лицо которого на сей раз пряталось под бронзовой маской, вздохнул. Уже в третий, а то и в четвертый раз на протяжении трапезы Оман затевал эту дурацкую игру — вел себя так, словно намеревался ограничить себя в еде. Но с другой стороны, Хасема радовало то, что Оман хотя бы на время трапезы отвлекся. Когда утром он обрушил на визиря радостную новость и объявил о волшебном превращении дочери, казалось, что тоска навсегда покинула сердце калифа. Но как скоро тоска угнездилась в его сердце вновь и Оман принялся корить себя даже за эту краткую радость. Ему было безмерно жаль пожертвовать бестелесной дочерью, но насколько более жалко было отдать Мерцалочку, которая обрела плоть и кровь, в руки грязного уабина! Это было в сто, нет — в тысячу раз хуже.

Почти весь день Оман стонал и хныкал. Хасем тоже был встревожен, очень встревожен изменениями, произошедшими с принцессой. Визирь вообще недолюбливал всяческие чудеса, а в этом чуде было нечто такое, что его особенно беспокоило. Оман все-таки был непроходимым тупицей. Как он мог верить в то, что его дочь стала целой, настоящей? Визирю это крайне не нравилось. Мало того, что это ему не нравилось, так еще и не был пока решен вопрос о помолвке. Лазутчики принесли весть о том, что к городу быстро движется войско из столицы. Грядущий день мог стать как днем битвы, так и днем помолвки.

Естественно, сегодня ночью следовало отвлекаться, отвлекаться и еще раз отвлекаться. К сожалению, отвлечение — на редкость хрупкое занятие!

Правда, поначалу все шло неплохо.

— Не правда ли, Хасем, как приятно обедать вдвоем?

Визирь с этим согласился, хотя по большому счету обедали они вовсе не вдвоем. Шестеро женоподобных юношей в масках сидели за пиршественным столом. Слуги в черных одеждах то и дело подносили новые угощения, свежие кальяны и кувшины с нектаром хава. Однако трапеза носила неофициальный характер и разительно отличалась от тех роскошных пиров, которые калифу и визирю приходилось в эти дни устраивать в честь Рашида Амр Рукра. За несколько дней с полок дворцовых кладовых исчезли запасы самых изысканных деликатесов, в ворота то и дело ввозили тележки с провизией с рынка, дворик возле кухни были залит кровью убиенных животных, которых закалывали согласно обычаям уабинов. Уже не раз визирь задавался вопросом о том, как же удастся собрать достаточное количество провизии для завтрашнего торжества. Как бы то ни было, у сборщиков податей работы должно было быть по горло — на несколько лун вперед хватит.

— А как ты думаешь, чем они заняты сейчас? — поинтересовался калиф.

— Сборщики податей?

— Уабины.

Визирь помотал головой, чтобы прогнать занимавшие его мысли.

— Думаю, в эту ночь они постятся, владыка. Постятся и производят еще кое-какие приготовления. Шейх, как ты понимаешь, должен быть чист для того, чтобы участвовать в церемонии, и его свита также должна пройти обряд очищения.

— Ты про эту его мазь говоришь? — кисло скривился калиф. — Что до меня, я бы еще одного такого пира, как последний, не выдержал. Мало того, что пришлось страдать от этой жуткой уабинской стряпни, так еще пришлось смотреть, как этот наглец лапает моих гаремных красоток!

Если представить, что отвлечение — это некий материал, то в это мгновение по этому материалу пошли большие трещины.

— Хотя бы он наших гаремных девоюношей не пожелал, — промолвил визирь и погладил бедро одного из девоюношей. Тот, опоенный наркотическим зельем, сидел, покачиваясь из стороны в сторону. Его лицо было закрыто лиловой маской. Визирь думал о том, что если бы неверный дерзнул хоть пальцем прикоснуться к этому девоюноше, он бы непременно жестоко избил шейха. Однако, памятуя о наметившихся трещинах в важном занятии — отвлечении калифа от опасных мыслей, — визирь поспешно добавил: — Но, Оман, ты ведь еще не видел нашего последнего приобретения!

— Вагана? — с интересом уточнил калиф. Он повернул голову и выгнув дугой бровь, воззрился на гаремного юношу в лиловой маске. Трещины, похоже, затянулись. — Подведите его... ее ко мне.

Визирь щелкнул пальцами, и юношу-вагана подхватил под мышки раб и поволок, словно мешок, к калифу. Поджав губы, коротышка Оман смерил новенького девоюношу взглядом с головы до ног.

— Подумать только, а ведь мы ее чуть было не четвертовали! Прекрасное приобретение, Хасем! И ты говоришь, у нее настоящее ваганское клеймо? — Калиф с нескрываемым любопытством приподнял роскошные одежды Раджала, дабы увидеть красную метку в паху юноши, но увидел нечто другое, что вызвало у него негодование. — Ой! Хасем, но она еще не очищена! За кого ты меня принимаешь?

Визирь пожал плечами.

— Оман, она же новенькая. Ей еще следует пережить несколько ночей приготовления.

— Зачем ей какие-то приготовления, когда она так опоена зельем? Пусть цирюльник завтра же приведет ее в порядок, и пожалуй, после дня, полного треволнений, я ночью развлекусь с этой ваганочкой!

Визирь был готов пуститься в возражения, но в это мгновение слуги водрузили на стол блюдо с великолепным щербетом, и калиф переключил все внимание на эту упоительную сладость.

Визирь вздохнул. Свежекастрированные евнухи мало годились для любовных услад — мешало слишком сильное кровотечение и высока была опасность смерти. Однако все было возможно — если, конечно, рану после кастрации как следует прижигали и смазывали соответствующими мазями. Визирь решил, что будет лучше, если Оман будет счастлив — особенно завтра.

Не слишком охотно он подозвал слугу и распорядился о том, чтобы завтра послали за цирюльником.

Пламеней-полыхай,

Да гляди — не зевай,

Глаз ни ночью ни днем

Ни за что не смыкай!

Из огня свое счастье

Скорее хватай,

А потом уж гори,

Пламеней, полыхай!

Рашид Амр Рукр блаженно улыбался, с вожделением предвкушая завтрашний ритуал. В комнате, соседствующей с его покоями, уабины распевали песню, которой была отведена особая, крайней важная роль в церемонии обручения. Рашид немного послушал пение своих подданных, радуясь тому, насколько хитры слова песни, а потом позволил себе помечтать. Он думал о тех победах и восторгах, которые ему сулило будущее.

Шейх был в покоях один. Он лежал, озаренный луной, на простой кровати. Для человека, привычного к жизни в пустыне, не могло быть и речи о какой-то роскоши. Что, как не роскошь, так разнежило, расслабило его врагов? Шейх презирал роскошь, для него она была верным признаком упадничества. О нет, конечно, он наслаждался пиршествами, которые закатывал в его честь калиф, но он думал о том, что, предаваясь чревоугодию, куатанийцы лишают себя множества других радостей жизни. Для уабинов не существовало удовольствий ради самих удовольствий. Такой образ жизни вел только к слабости — в то время, как важна была только сила, сила и власть.

— И все же ты не возражаешь против того, чтобы позаимствовать немного силы и власти у меня, верно, уабин? — осведомилось золотое светящееся создание, покинув темный угол комнаты. — Я так и думал, что застану тебя в глубоких раздумьях. Ты ведь поклялся, что будешь до конца следовать древнему ритуалу обручения.

Спорить не имело смысла, и все же Рашид Амр Рукр отозвался:

— То, что я делаю, и то, что я говорю людям, о Золотой, это разные вещи. Разве не ты убеждал меня в том, что судьба — на нашей стороне, а разве можно спорить с судьбой? Тебе ведомы самые потаенные мои мысли. Какое мне дело до истины, когда я жажду только власти? Но скажи мне, ты уверен в том, что все пройдет, как надо?

— Уабин, ни в чем нельзя быть уверенным, несмотря на все наши приготовления. Девушку ты возьмешь сам, и, надеюсь, мое вмешательство не потребуется. Я же настаиваю только на том, чтобы твоя стража была наготове, потому что к городу приближается войско султана. Уже завтра оно может оказаться здесь и будет готово отнять у тебя твой вожделенный трофей.

— Но ведь ты можешь прогнать их, ведь можешь?

— Уабин, поберегись, не задавай слишком много вопросов. Своим волшебством я сотворил для тебя защитную ауру и сделал так, чтобы тебе было легче завоевать город. Я совершил все, что мог. Теперь твоя очередь показать, на что ты способен. Ты мечтаешь о власти, но разве ты не слаб?

Глаза шейха сверкнули.

— О Золотой, это тебе следует поберечься! Не хочешь ли ты сказать, что я слабее тебя? Когда ты впервые явился ночью посреди пустыни, ты предложил мне союз, не так ли? О да, ты хитер и коварен, и я до сих пор не могу понять, в чем состоит твоя истинная цель. Мне — земля, а тебе — небо и звезды? Не пытаешься ли ты провести меня, Золотой? Но если я и зависел от твоего могущества, точно так же и ты зависел от моего.

Золотая фигура повернулась в полосе лунного света и негромко проговорила:

— Уабин, воистину, ты не понимаешь меня, и я не испытываю желания добиться того, чтобы ты меня понял. Верно, мое могущество не безгранично, оно значительно ослабло. Но скажу ли я, что ты слабее меня? Интересный вопрос, уабин. Очень интересный вопрос.

Золотая фигура повернулась, подняла сверкающую руку с вытянутым указательным пальцем. Шейх выпучил глаза, догадавшись, что сейчас может произойти, но уклониться от палящего золотого луча не успел.

Всю ночь, до самого утра шейх страдал от жгучей боли в груди. Его глаза застилали слезы ярости и муки.


Куда же он подевался, захороненный кристалл?

В напоенном благовониями полумраке этого иного «Царства Под» Раджал познал блаженство, которого прежде никогда не ведал. Вновь и вновь он жаждал плыть по волнам страсти. Днем с ним развлекались гаремные юноши, они обучали новенького разным премудростям любовных игр. По ночам к ложу Раджала возвращался визирь и погружал его в глубины темных восторгов похоти. Чего еще было желать? У Раджала было такое ощущение, словно на все вопросы, которыми он только задавался в жизни, были наконец найдены ответы. На самом деле ответ на все оказался крайне прост. Его друзья, его миссия превратились в туманное пятно, а о пропавшем кристалле Раджал уже не вспоминал. Для него теперь существовала другая драгоценность, которую потерять было невозможно, а можно было только искать, искать и искать. На протяжении всех этих чувственных ночей драгоценный камень сверкал в сознании Раджала, став средоточием всех богатств мира.

Но теперь его свечение померкло, и Раджала охватило чувство потери. Он застонал, сжал ладонями виски. Что же происходило? Как в тумане, ему помнилось, что сильный, мускулистый раб нес его по лестнице на руках, как ребенка, а потом уложил на застланную шелковыми простынями кровать. А до того? Покои калифа... и что-то такое насчет цирюльника. Невероятно, необъяснимо — но сознание Раджала мало-помалу прояснялось, восприятие становилось более острым, дымка развеивалась. Он снова застонал. Как ему хотелось снова погрузиться в сладкое забытье!

Было поздно, и девоюноши легли спать. В покоях тускло горел единственный светильник, и до Раджала доносились еле различимые звуки. Негромко позванивали бусинки занавеса, едва слышно булькало масло в догоравшей лампе да шипели за окнами во рву кобры.

Где же был визирь? Раджал ощутил тупую боль. Внутри него словно образовалась пустота, которую так хотелось заполнить. Веки Раджала сомкнулись. Он стал тонуть, погружаться...

Кто-то прошептал:

— Завтра.

Этот голос Раджалу был знаком. Он открыл глаза и в темноте различил рядом с собой пухлого девоюношу — красавицу, которую называл Губиной. Как звали красотку по-настоящему, Раджал не знал, как, впрочем, не знал истинных имен и остальных обитательниц покоев. Губина нежно погладила волосы Раджала и снова прошептала:

— Завтра.

— Губина, о чем ты?

Глаза Губины наполнились слезами, но ответил Раджалу другой голос:

— Разве ты не помнишь? Завтра придет цирюльник, и ты станешь таким же, как мы.

Повернув голову, Раджал увидел, что рядом с ним лежит Сырия... или нет, то была Рыбита.

— Разве я уже не такой, как вы? — пробормотал Раджал. — Разве я могу быть не таким, как вы?

Рыбита усмехнулась.

— Разве ты не помнишь, что сказал калиф?

В сознании Раджала зашевелились смутные воспоминания. Цирюльник... Что-то связанное с цирюльником.

— Визирь уже больше не приходит к ней. Бедная сестрица Радж, — сокрушенно проговорила Губина и покачала головой, — недолго длилось твое счастье!

Рыбита возразила:

— Дурочка, ее счастье только начинается!

Раджал нахмурился, посмотрел на Рыбиту, потом — на Губину. О чем они говорили? Рыбита захихикала, Губина приглушенно всхлипнула и печально сказала, что ее сестра лжет.

— Какие радости, казалось, ожидают нас, когда мы только попали во Дворец Кобры! О, но скоро наше счастье померкло — после того, как явился цирюльник! Более, сестрица Радж, ты не познаешь ощущения потаенного сокровища, которое некогда зачаровывало всех нас своим сиянием! Как быстро гаснет это сияние — точно так, как тот пурпур, что наполняет чашу цирюльника!

Раджал вдруг почувствовал, как часто бьется его сердце. Им овладела странная тревога. Он гадал, почему вдруг пробуждается от ступора, в котором пребывал так долго. Он крепко зажмурился, потом открыл глаза и снова закрыл. Что же происходило?

И тут Раджал вспомнил о том, что давно — как ему казалось — не пил привычного зелья.

Рыбита зевнула и сонно пробормотала:

— Сестрица, ты говоришь о сокровищах, но разве твоя пухленькая фигурка не украшена ими, как и моя? Драгоценные камни, золото, тончайшие шелка и муслин... Порой я представляю, что есть другая я, живущая той жизнью, какой я могла бы жить. Тогда я содрогаюсь! Подумай только о грязных улицах, а потом — о той жизни, которой мы живем здесь!

Губина печально отозвалась:

— Однако пора цветения для нас коротка.

— И что с того, сестрица? — зевнула Рыбита. — Ублажение владыки — это, спору нет, приятно и лестно, но это только начало нашего женского пути. Извращения монарха — о да, это поле для нашей славы, но я жду не дождусь, когда начнется другая жизнь! Как это будет прекрасно, когда нам позволят подняться наверх, где мы будем присматривать за лучшими красавицами на свете! Как приятно будет гладить их вьющиеся волосы, любоваться их роскошными нарядами, золотыми цепочками и кольцами, чадрами и легкими шлепанцами... О, как я мечтаю об этом!

Рыбита запротестовала:

— Сестрица, но тебя могут никогда не отправить наверх! Что, если тебя снова вышвырнут на улицу — ведь именно так поступали со многими из нас! Лишившись роскоши, которую ты имеешь сейчас, ты станешь никчемной, никому не нужной, и не будет для тебя иного места, как в домах с дурной славой! Нет, если ты любишь нашу новую сестру, не обманывай ее насчет того, что бывает с нами после того, как мы становимся чисты!

Стало ясно, что Рыбита крепко уснула. Наступила пауза — хрупкая, готовая в любое мгновение прерваться. Но Раджал по-прежнему не имел сил пошевелиться, хотя в его сознании нарождался дикий вопль. И тут Губина придвинулась ближе к нему и зашептала на ухо:

— Сестрица, ты должна знать правду. Некоторые говорят, что лучше не знать ничего, чтобы все свершилось как во сне. Другие, как моя подруга, солгут тебе и даже, пожалуй, возрадуются тому, что с другой свершится то же самое, что некогда свершилось с нею. Прости зависть той, которая некогда пользовалась большой любовью нашего покровителя. Ты должна понять — мне жаль, что этого когда-то не поняла я. В последние дни я была обязана подавать тебе напиток забытья. Считай меня кем пожелаешь — предательницей или спасительницей. Это станет ясно завтра.

Губина сжала руку Раджала, приподняла ее и провела ею между своих бедер.

— Сестрица, пойми. Вот что станет с тобой, когда придет цирюльник. Или не станет. Или не станет...

Наконец рвавшийся на волю вопль прозвучал.

Глава 52 ДЕНЬ ПЕРЕМЕН

Фелюги.

Не говоря уже о шебеках, каяках и дхоу. Выдалось ясное утро. Солнечные блики на неподвижной глади моря сияли подобно бриллиантам. Даже теперь на взгляд несведущего наблюдателя порт Куатани являл собой красочное зрелище — собрание парусов, флагов, окрашенных в разные цвета корпусов кораблей. Время от времени откуда-то доносился ленивый плеск весла, с другой стороны — скрип такелажа. Поблескивали на солнце потеки дегтя, слышались негромкие поскрипывания уключин.

Только для более сведущего наблюдателя в этом идиллическом зрелище было что-то тревожное. Порт словно бы лишился жизни, а где крылся источник этой безжизненности — понять было нетрудно. Вдоль всех причалов стояли на страже уабины, и пушки береговой обороны теперь выглядели более пугающе, чем прежде. Ни один корабль не причаливал к берегу. Ни один корабль не покидал порт. В Жемчужине Побережья остановилась торговля. И корабли, и их экипажи были словно сжаты в крепкой деснице шейха до тех пор, пока он не обретет свою невесту и не покинет наконец город.

Капитан Порло стоял на дощатой набережной. На его плече сидела Буби. Капитан смотрел в подзорную трубу. За его спиной тянулись грязные узкие проулки, в одном из которых ютилась харчевня «Полумесяц». Если бы не неуклюжий протез, капитан бы уже давным-давно обследовал этот район и обрел бы там утешение. Но он каждый день спускался к морю и с тоской смотрел на свою «Катаэйн».

— Мой бедный деревянный дама! Мой бедный, бедный красоточки!

Капитан любовно вспоминал свою каюту — волшебное логово с низким потолком, с головой тигра и рогом носорога, ржавым ятаганом и медным мушкетоном. Он думал о картах, которые столь старательно изучал, о награде, которая ожидала его в конце странствий. Лишиться «Катаэйн» — это было больше, чем мог вынести капитан. Будь проклят Эмпстер и его злополучная миссия! Оба парнишки были очень славные, и барышня тоже, но капитан Порло не желал больше иметь ничего общего с этим вельможей, который все время чего-то недоговаривал или говорил загадками. Он явно был не в своем уме — иначе и быть не могло. Миссия, нечего сказать! Чем она аукнулась капитану Порло, эта миссия? Иноземной стряпней да непрерывным бурчанием в желудке! А уж о том унижении, которое он пережил, наведавшись на женскую половину, он не желал вспоминать.

Уже несколько дней капитан вынашивал решение. Теперь он его принял. Эмпстер? Ну и пусть делает что хочет, пусть хоть из кожи вон лезет! Что может сделать один человек против «Катаэйн» под всеми парусами?

Капитаном вдруг овладело волнение, но он тут же вспомнил об уабинах и в тоске прислонился к потрескавшемуся столбу.

Кто-то, стоявший по другую сторону от столба, громко вздохнул.

— Будь он проклят, Каска Далла, будь он проклят, будь проклят!

Капитан заглянул за столб и увидел мужчину, выражение лица у которого было столь же тоскливым, как у него самого. Капитан с любопытством смотрел на незнакомца и в конце концов не удержался — спросил у того, не лишился ли тот, часом, какого-нибудь сокровища.

— Ах, дружище, сколько сокровищ мне принадлежало до тех пор, пока Каска Далла не отнял их у меня!

— О, наверное, эти человеки — настоящая злодей! Не держать ли он лютый кобра в свой сады?

— Кобра? Да он сам — кобра! Я честно трудился, делал свое дело, зарабатывал свои денежки потом и кровью, а из-за этого мерзавца Каски я лишился всего, что было нажито непосильным трудом! Из-за него меня побили палками и отняли у меня перстень с печатью калифа. Капитан-господин, что же мне делать? Что осталось несчастному Эли Оли Али? Осталось только начать новую жизнь в какой-нибудь далекой стране.

Капитан с гордостью указал на свое судно под эджландским флагом, покачивающееся у причала в дальнем конце гавани.

— Друг, я бы сумей отвозить ты к такой страна, но увы, мой «Катаэйн» захвачен уабины. Эти зловредный язычник не выпускай мой корабль из порт!

— Пф-ф-ф! — фыркнул Эли Оли Али. Его масленые глазки сверкнули. — Обвести вокруг пальца можно кого хочешь, даже уабина. Капитан-господин, если бы ты послушался меня, я тебе точно говорю: мы смогли бы улизнуть на твоем прекрасном корабле. Что-нибудь придумаем... О, я даже не сомневаюсь!

Капитан протянул новому знакомцу руку.

— Ну, тогда ты бывай мой друг, хоть и иноземцы.

Эли Оли Али осклабился. Еще несколько мгновений назад он думал, что его жизнь кончена. А теперь в его изворотливом, изобретательном уме уже вертелись тысячи идей.

— Капитан-господин, я знаю одну харчевню неподалеку отсюда. Ведь вы, эджландцы, любители выпить, верно? Почему бы нам не наведаться туда, не посидеть да не подумать, как нам быть?

С этими словами сводник развернулся и проворно зашагал в сторону проулков, начинавшихся сразу за пристанями. Буби спрыгнула с плеча капитана и запрыгала следом.

— Погодить, мой миленький, погодить! — крикнул ей вдогонку капитан, размахивая костылем. — Не забывать, у меня маловато ноги!


— Джинн?

Прыщавый нежился на диванчике на берегу пруда. Он лежал, закрыв глаза, положив голову на мягкий валик, и наслаждался ласковым теплом солнца. Сквозь его смеженные веки проникал красный свет. Жаркий воздух был неподвижен, и все же до Прыщавого то и дело долетали ароматы тысяч благоухающих цветов, плодов и лиан.

— Джинн? — вновь пробормотал Прыщавый.

Когда он разжал веки, коротышка-джинн парил в воздухе над прудом. Он, скрестив под собой ноги, восседал на волшебном ковре. Да. Он никуда не делся. Пусть присутствие джинна не слишком радовало Прыщавого, но мысль о том, что тот мог исчезнуть, сильно пугала. Прыщавый обвел опасливым взглядом высоченный тюрбан, пухлый живот, широкие рукава. Подумать только: его судьба зависела от этого карикатурного коротышки! На круглом лице джинна появилась улыбка.

— Господин?

— Просто мне стало интересно, где ты, вот и все.

— Хо? А я-то подумал, что у тебя наконец появилось ЖЕЛАНИЕ.

Прыщавый подозрительно глянул на джинна.

— Пока нет.

— Но ведь ты ПОЖЕЛАЛ узнать, где я, не так ли?

— Это было не желание.

— А что же? Хотение? Но разве хотение — не ЖЕЛАНИЕ? На самом деле, господин, я просто не сомневаюсь в том, что твой разум переполнен ЖЕЛАНИЯМИ. Но ведь это прекрасно — пребывать в таком расположении духа, не правда ли? Такое расположение духа порой приводит к вдохновению, а это так восхитительно для молодого человека. — Джафир разлегся на ковре, положил руки под голову, а одну ногу — на другую, согнутую в колене. Вынул откуда-то трубку, набитую джарвелом — наверное, из широченного рукава, — и глубоко затянулся. — Ах, как я ЖЕЛАЛ бы снова стать молодым, наполненным ЖЕЛАНИЯМИ, и чтобы вся жизнь была впереди! Что ж... так оно и было когда-то, покуда я не попал в руки злого чародея. Гм. Я хотел бы стать наполненным желаниями... Приятное состояние... но так сказать, наверное, непросто, а, молодой господин? Ты мог бы так сказать?

Прыщавый ухмыльнулся.

— Думаешь меня надуть, да?

— Господин, я не думаю. Я знаю.

Улыбка джинна сменилась неприятной усмешкой. Прыщавый вскочил с дивана, пошел по бортику, обрамлявшему пруд, расставив руки в стороны для равновесия. «Сосредоточься, сосредоточься!» — твердил он себе мысленно. Он знал — конечно же, он знал, каким будет его третье, последнее желание. Он должен был пожелать стать красивым. Но все было не так-то просто. Мало было ваять да и сказать: «Сделай меня красивым». Красивым? Но как? Каким именно? Прыщавый запросто мог не успеть опомниться и превратиться в красавицу из племени ба-ба, закованную в цепи и находящуюся на судне работорговца, направляющемся к берегам далекой Венайи. И потом — было многое другое, чего он желал. О, ему нужно было думать, думать, думать хорошенько! Все дело было в том, как правильно построить фразу...

— Джинн, скажи мне кое-что.

Коврик скользнул по воздуху и мгновенно оказался рядом с парнишкой.

— Ты ЖЕЛАЕШЬ о чем-то узнать?

— Мы просто разговариваем, джинн. Мы ведь можем просто разговаривать, правда?

— Если ПОЖЕЛАЕШЬ, господин.

— Я не желаю!

Джинн выгнул брови дугами.

— О! Значит, ты ЖЕЛАЕШЬ, чтобы я исчез?

— Я желаю... джинн, ты же понимаешь, я не это хочу сказать!

— Бедный господин. — Джафир направил ковер-самолет по кругу около отчаявшегося Прыщавого. — Надеюсь, ты не будешь на меня обижаться за то, что я тебя мучаю, — усмехнулся он. — Но ты должен понять, какое волнение владеет мною. Я ведь сказал тебе о том, что треклятая лампа осталась там, откуда я тебя унес, верно? Здесь ее нет? Ведь ее нет здесь? Так что ты должен понимать, что снова тебе меня внутрь лампы не загнать. Тебе остается одно: назвать свое последнее ЖЕЛАНИЕ — и я обрету свободу!

Прыщавый, покачиваясь на бортике, отозвался:

— А может, я никогда ничего не пожелаю. И куда же ты тогда денешься?

Джафир расхохотался.

— Никогда ничего не ПОЖЕЛАЕШЬ? Не бойся, непременно ПОЖЕЛАЕШЬ! — Коротышка обхватил себя руками. — О, какое счастье меня тогда ожидает! Сколько всего можно выбрать... но как поступить? Вернуться ли мне в Куатани к моему дорогому, горячо любимому братцу? Что ж, пожалуй, но ведь я буду свободен, в конце концов. А может быть, стоит податься в Каль-Терон и захватить престол Большого Мальчика? Нет... пожалуй, это будет слишком просто и легко... Пожалуй, мне бы стоило отправиться в длительное странствие, поискать другие страны, которые можно было бы завоевать... хочется, понимаешь ли, как следует размяться после того, как долго протомился в этой гадкой лампе. Гм-м-м... Но, с другой стороны, быть может, мне захочется остаться с тобой, мой милый, здесь, в этом мире мечты, и жить в роскоши... Но, юный мой господин, будь осторожен! Соберись с мыслями! Ой, ты чуть было не оступился!

— Я желаю... — проговорил Прыщавый, ожесточенно размахивая руками. Как он смог собраться с мыслями, когда этот тупица джинн постоянно что-то бубнил — совсем как какой-нибудь занудный гигантский жук? В конце концов Прыщавый уселся на бортик и опустил ноги в прохладную зеленоватую воду. За его спиной возвышался Дом Истины, сложенный из мрамора, слоновой кости и золота. Из сада доносились мелодичные птичьи трели, посреди листьев кувшинок звонко квакали лягушки.

Коврик с сидящим на нем джинном неподвижно повис над прудом.

— Джинн?

— Господин?

— Скажи, почему желаний всего три?

— Потому что, господин, так полагается. Так полагается — и все тут. Но разве трех желаний недостаточно — разве их не более чем достаточно для такого молодого человека, как ты?

— Два желания ты у меня выудил обманом! Я хочу сказать... у меня не было времени подумать!

— Теперь есть, и думаешь ты слишком долго, — проворчал джинн. — Но как же ты будешь потом яриться, как будешь ругать себя за то, что поспешил!

— Что такое, джинн? Что ты там бормочешь?

— Что я бормочу? Ты ЖЕЛАЕШЬ это знать?

— Я не желаю ниче...

— Ты ЖЕЛАЕШЬ ничего? — радостно вопросил джинн. Прыщавый сердито взбил ступнями воду. Брызги попали на ковер. Джафир хихикнул и улетел прочь. На миг Прыщавому показалось, что джинн исчез. Как же он его ненавидел! До боли сжав изуродованные прыщами щеки кулаками, бывший корабельный буфетчик устремил взгляд к противоположному берегу пруда. Вдалеке по садовой дорожке прогуливались Джем и девушка по имени Дона Бела. Они о чем-то увлеченно разговаривали. Прыщавый впился зубами в покрасневшие костяшки пальцев. Зависть и желание наполнили его сердце. О, как хороша была эта девушка! А если бы он был красив, могла ли она принадлежать ему? Он должен был в это верить. Но мог ли он верить в это?

Джафир прилетел и снова завис над прудом, сидя на коврике.

— Послушай, господин, а ведь тебе стоило бы быть более благодарным своему другу, а?

Прыщавый непонимающе взглянул на джинна.

— Другу?

— А кто же тебе друг, господин, как не я?

Прыщавый выругался, но джинн на это не обратил никакого внимания и продолжал ворковать:

— Итак, ты чуть было не ПОЖЕЛАЛ ничего. Ну и что такого? Какой смысл тебе желать чего-либо? — Он обвел рукой дом, сады. — Ведь я доставил тебя в страну вечной радости, не так ли? Разве тебе нужно что-то еще? Неужели, алчный юноша, у тебя есть еще какое-то ЖЕЛАНИЕ?

Прыщавый в ответ процедил сквозь зубы:

— Я желаю... чтобы у меня их была тысяча!

— Что я слышу? — просиял Джафир. — Ты ЖЕЛАЕШЬ?

Прыщавый резко поднялся и, крутанувшись на пятке, победно посмотрел на парящего над прудом джинна. В следующее мгновение его взгляд стал хитрым и он неторопливо, осторожно проговорил:

— Джинн, я желаю... тысячу желаний!

Прыщавый зажмурился, ожидая, что сейчас прогремит гром, сверкнет молния. Еще миг — и он преобразится. Пока он был всего-навсего гостем в доме у богача, нищим, уродливым юношей, зависящим от милостей сильных мира сего. Разве он мог удовольствоваться этим? Еще миг — и в его руках будет власть правителя мира! Сделай меня красивым... Отдай мне девушку... Построй для меня дворец...

Да! Да!

Но — нет. Открыв глаза, Прыщавый увидел перед собой пруд и парящего над прудом джинна. Джинн каркающе хохотал.

— Ах ты, тупица! Думал провести меня? Ты ПОЖЕЛАЛ единственного, что я не в силах сделать!

— Ты не повинуешься мне? — гневно вскричал Прыщавый и прыгнул в воду. — Но я — твой господин!

— Только покуда я связан узами заклятия, не долее! Тупица!

— Джинн!

Но Джафир исчез. Прыщавый лег на спину. Вода хорошо держала его и не щипала кожу, как морская. Ощущение у Прыщавого было такое, словно он лежит на мягкой прохладной траве. Он вяло зашевелил руками, оттолкнулся от бортика. Тоже друг называется! Джинн был его мучителем — только так и думал о нем Прыщавый. Злобный хитрец! Вот если бы Прыщавый получил то, что хотел, он бы тоже доказал, что он — большой хитрец. Но как это сделать? Сердце Прыщавого переполнилось бессильной злостью. Он смотрел в безоблачное небо. Повернул голову — и солнце ослепило его, а в следующее мгновение перед его взором предстал лик — призрачный лик с длинной, развевающейся бородой.

— Господин Альморан, — прошептал Прыщавый. Он не испугался: это видение являлось ему и прежде — каждый день с тех пор, как он оказался здесь. Но по сей день Альморан разговаривал с ним загадочно, да и то — только о прелестях жизни в этом мире, сотканном мечтой. До сих пор Прыщавому все это нравилось, но все же порой он задумывался, какие же прелести ему суждены, если он так и останется самим собой.

— Дитя, — прозвучал голос призрака, — не бойся того, кто живет в лампе. Он в конце концов в твоей власти.

— В моей?

— Подумай хорошенько. Разве не правдивы его слова? Он принес тебя сюда потому, что ты желал оказаться в прекрасной стране. Так зачем же теперь тебе какие-то желания?

— Господин... — прошептал Прыщавый. — Но... как же — мое лицо... моя кожа...

— Дитя, тебя коснулось волшебство. Знаешь ли ты, что это означает? О, это означает, что в твоей власти остаться здесь навсегда, вечно жить в моем прекрасном мире. Истрать свое последнее желание — и где ты тогда окажешься? Тогда волшебство покинет тебя.

— И что же?

До сих пор Прыщавый шевелил руками и ногами, чтобы плыть, а теперь замер, но все равно продолжал скользить по глади пруда. Призрачный лик Альморана придвинулся ближе. Слова старца были добрыми, но за ними явно скрывалась какая-то тревога. И власть. И приказание.

— Говорю тебе: не бойся того, кто живет в лампе. Он обманывает тебя, утверждая, что обретет свободу, как только ты выскажешь свое последнее желание. Тогда, как ты, наверное, думаешь, он обретет безграничную власть. На самом деле все совсем наоборот. Обуреваемый нетерпением, разве не позволил он тебе оставить лампу там, откуда он тебя унес? Это была глупая ошибка, но именно он расплатится за эту глупость. Без лампы, которая является его волшебным жилищем, его власти придет конец, как только ты произнесешь свое последнее желание, и он станет самым обычным человеком.

— Господин мой, но зачем же тогда он так ждет моего последнего желания? Какой в этом смысл для него?

— Дитя, для него в этом очень большой смысл. Тот, кто живет в лампе, убежден в том, что рано или поздно ты будешь вынужден истратить свое последнее желание. Он надеется на то, что ты истратишь его здесь, окруженный красотой и роскошью, и что после того, как колдовство исчезнет, он сам сможет остаться здесь и не очутится там, где его ждут страх и ужас.

Прыщавый смутился.

— Господин мой, так, значит, ты советуешь мне высказать мое желание, чтобы я лишил джинна его колдовской силы?

— Дитя мое, нет! Никогда! Как ты не понимаешь? Первые желания ты истратил беспечно, но покуда он ожидает третьего, ты властен над ним. И для того, чтобы остаться здесь со мной, ты должен держать его в своей власти, ибо как только ты выскажешь свое последнее желание, ты также лишишься волшебства, которое окутывает тебя теперь. Дитя, подумай о той власти, которая принадлежит тебе, и только тебе! Разве не прекрасна такая власть! Пусть тот, кто живет в лампе, беснуется — он не сможет причинить тебе никакого вреда. Не желай ничего. Здесь, в мире мечты, нет нужды желать чего-либо.

— Нет нужды? Но, господин мой...

И тут, к собственному изумлению, Прыщавый понял, что поднимается в воздух. Он вскрикнул и тут же ахнул, увидев под собой воду, пруда, на глади которой остался след — там, где он только что лежал. Сначала его отражение мерцало и колебалось, но вскоре вода успокоилась и перед Прыщавым предстало его лицо. То было совсем не его прежнее лицо: он привык отворачиваться, проходя мимо зеркал и окон, от отполированных боков пивных кружек. С поверхности пруда на него смотрело отражение лица красивого юноши.

— Не говорил ли я тебе, что тебе нет нужды чего-либо желать? Дитя, пусть твое взволнованно бьющееся сердце успокоится. Ты красив, и нынче же ночью в твои покои придет принцесса.

Глава 53 ВСЕ ЖЕНЩИНЫ В ОДНОЙ

— Пф-ф-ф! Позор!

В ответ послышался стон.

— Ойли! Закрой ставни!

— Кем он себя считает? Думает, что он — сам шейх Рашид?

— Ойли, слишком светло!

Ругаясь и шаря рукой по полу в поисках упавшей подушки, Полти задел что-то стеклянное. Предмет покатился по полу, издавая негромкий звук. Полти снова выругался и закрыл лицо подушкой. Нет, Ойли был просто невыносим! Сначала толстяк-сводник притворно сокрушался по поводу дурного расположения духа своего уважаемого клиента, заламывал руки, затем стал ужасаться из-за того, что майор-господин томится в темноте, словно узник. Разве на дворе полночь? Нет, ясный день! Великий день в истории Куатани! Улицы внизу заполнены толпами народа!

Доводы Эли Оли Али были, конечно, убедительными, но Полти предпочитал не открывать ставней, а Эли Оли Али закрыл ставни ненадолго. Затем он напрочь забыл о своем драгоценном клиенте, снова приоткрыл ставни и стал пялиться в окно.

— Ойли, что там такое? — наконец раздраженно осведомился Полти.

Голос Эли Оли Али был полон жгучей зависти.

— Каска Далла разводит девиц из племени ба-ба по кабинкам! Пф-ф-ф! Они уже все протухли! Разве это девственницы? Старье, позорное старье! А сам-то Каска! Расфуфырился, как индюк. Твердит небось: «Эли конец! Эли все потерял!» Полюбуйтесь-ка на него! Он-то сам чего стоит с такими ба-ба? Пусть себе думает, что пожелает, а я бы ему так и сказал: «Они протухли, Каска!». П-ф-ф! Пф-ф-ф! Пусть этот грязный сводник думает, что он меня обошел! Сегодня после церемонии обручения все богатые мужчины захотят развлечься, и кого же они потребуют? Шлюх Каске Даллы или свеженьких девочек Эли Оли Али? Пф-ф-ф! Пф-ф-ф! Пф-ф-ф!

Эли в отвращении захлопнул ставни, подумал и немножко приотворил, чтобы в комнату проникало хоть немного света с улицы. Отвернувшись от окна, сводник решил, что разумно хоть немного ублажить майора-господина. Не так-то просто было возвратиться во дворец. Ох уж эти стражники! Грабеж средь бела дня! Нужно было хотя бы оправдать эти затраты.

Эли стал старательно изображать искреннюю заботу:

— Но, майор-господин, где же ваши друзья? О боги, неужто даже ваш долговязый приятель вас покинул, когда вам так плохо? Что же вы за люди такие — эджландцы? Уж мы-то, унанги, ни за что не опустились бы до такого варварства!

Полти с трудом приподнялся, поморгал, протер глаза и обвел взглядом комнату. С площади доносились стук молотков, скрип досок — там шли поспешные приготовления к великому событию. Они продолжались уже третий день подряд. С ума можно было сойти... Полти поискал глазами стеклянный шар. Остановился ли он? Похоже, да. Полти громко высморкался и объявил со всей надменностью, на какую только был способен, что лейтенант Трош выполняет важное поручение, как и агент Бергроув.

— По моему личному приказанию, Ойли. По моему приказанию, понял? — Разве Полти — эджландец, майор и Вильдроп к тому же — мог допустить, чтобы его жалел какой-то грязный метис? Не без труда Полти раздвинул губы в улыбке. — Твоя забота мне очень приятна, Ойли, но уверяю тебя, я чувствую себя хорошо, очень хорошо... Со мной ничего такого, от чего нельзя было бы избавиться с помощью бочоночка бражки. Ну... сигары-то у тебя вряд ли найдутся?

Сводник незамедлительно похлопал по множеству карманов и с готовностью протянул эджландцу смятый коричневый цилиндрик — ту самую сигару, которую ему когда-то дал Полти. Затем Эли поискал и нашел огниво. Освещенное язычком пламени лицо майора-господина оказалось лилово-синим. По лбу Полти стекали струйки пота — ну, как будто бы он долго пролежал на солнце! Эли Оли Али нахмурился и вдруг встревожился сильнее, чем прежде. Он обвел подозрительным взглядом полутемную комнату, осторожно принюхался. В покоях майора пахло, по обыкновению, неприятно, затхло, но к обычному запаху, казалось, примешался еще какой-то, непривычный. У сводника немного закружилась голова. Он остановил взгляд на здоровенном пятне на мраморном полу, похожем на высохшую кровь, занимавшем целиком угол комнаты. Потом Эли Оли Али вдруг услышал приглушенные громыхание и вздрогнул: стеклянный шар, тускло мерцающий в полумраке, вдруг медленно завертелся на полу — как бы сам по себе. Испуганно вскрикнув, Эли Оли Али поспешил к двери и заверил майора-господина в том, что принесет ему не бражки, а бочонок настоящего тиралосского вина прямо из харчевни «Полумесяц».

Тут вдруг послышался стук в дверь. Сводник замер на месте.

Полти не без труда поднялся с дивана, но тут же снова уселся. При этом с сигары упал пепел и обсыпал его.

— Ойли, погляди, кто там явился. Что творится? В этом крыле слуги не появляются с того дня, как сюда явились уабины. Подумать только — чтобы Вильдроп сам дверь открывал!

И снова послышался стук. Сводник растерялся и дверь открыть не успел — ее открыл тот, кто стучал. Взгляд Эли Оли Али наполнился отвращением. На пороге стоял мужчина, которого он видел раньше. Это тоже был эджландец, но отнюдь не такой приятный человек, как майор-господин. Этот мерзавец повел себя с Эли Оли Али на редкость неучтиво, когда тот заглянул к нему и предложил свои услуги: строптиво поджал губы и указал своднику на дверь, заявив, что ни в каких таких услугах не нуждается. Пф-ф-ф! Наверняка предпочитал мальчиков. Ну ничего, вот подхватит лихорадку джубба, и поделом ему!

Нет, у человека все-таки должны быть какие-то принципы!

С возмущенным видом Эли Оли Али проскользнул мимо лорда Эмпстера и захлопнул за собой дверь. По лестнице толстяк спускался так поспешно, что едва не потерял свои шлепанцы с загнутыми носами. Однако на полпути он вдруг остановился в растерянности. У него мелькнула новая мысль. Страшная мысль. Найти мальчишку для любовных услад можно было без труда, не так ли? Это Эли запросто мог устроить, а лорд Эмпстер, хоть и эджландец, мужчина вроде бы был представительный. И чтобы такой человек оказался любителем мальчиков? Ну уж нет! Что же тогда? Объяснение могло быть одно. Каска Далла обошел его и тут! Негромко ругаясь, Эли Оли Али поспешил обратно, остановился около двери покоев майора и прижался к ней ухом. В голове у него метались страшные картины: он представлял, что эджландцы сейчас смеются над ним, грязным метисом... Майор-господин был слаб, его можно было как угодно обработать. А Эмпстер-господин, поди, сейчас примется расписывать, какой славный сводник Каска Далла... Эли еле слышно застонал. Он так огорчился, что забыл о лихорадке джубба. Но даже если майор-господин подхватил эту хворобу, он все же мог прожить еще месяцок-другой... А когда смерть начнет подбираться к нему, как ему потребуется утешение...

Эли уже сам трясся, как в лихорадочном ознобе, от зависти и злости. Он еще плотнее прижал ухо к двери. Проклятие! Почти ничего не было слышно! Но тут сводник вспомнил про замочную скважину и опустился на колени. Он еще не знал, что очень скоро ему станет еще страшнее.

Вот какая сцена предстала перед ним.


ПОЛТИ (пытаясь подняться): — Господин!

ЭМПСТЕР (сухо кивнув): — Майор Вильдроп. Вы, вероятно, забыли о том, что у нас назначена встреча? Вы меня пригласили со всей искренностью.

ПОЛТИ: — О да, да, господин. Как видите, я немного... нездоров, но очень, очень рад видеть вас. Не желаете ли выпить немного... (обводит взглядом комнату и ругается): — Проклятие!

ЭМПСТЕР (садится напротив него и набивает трубку). — Прошу вас, не утруждайтесь. Не лучше будет, если мы хотя бы некоторое время сохраним наш разум незатуманенным? Спиртное сегодня будет литься рекой, хотя тут все старательно притворяются и делают вид, что оно запрещено.

ПОЛТИ (неуверенно): — Да-да, конечно. Сегодня — великий день в истории Куатани.

Стеклянный шар подкатывается к ногам Полти и Эмпстера.

ЭМПСТЕР: — Великий день? Вы так думаете?

ПОЛТИ: — Я, господин Эмпстер, ничего не думаю. Я хотел сказать... нам так говорят, что это великий день.

ЭМПСТЕР: — Майор, вы меня изумляете! Кто нам так говорит?

ПОЛТИ (кашляет, затем произносит): — Господин Эмпстер, меня волнует только торговля. Ведь мы точно так же успешно сможем торговать с калифом, независимо от того, кому он отдает предпочтение — шейху Рашиду или султану Каледу?

ЭМПСТЕР: — Гм-м-м. Предпочтение и дочь.

ПОЛТИ: — Ах да, и дочь.


ПОЛТИ кашляет и наконец поднимается. Он бьет себя кулаком по груди. Идет к окну. С площади по-прежнему доносится стук молотков и зудение пил. Рабы подносят и подносят материалы. Развеваются флаги, небо — бледно-голубого цвета. Через несколько мгновений ПОЛТИ задумчиво продолжает:

— Сегодня на площади соберутся все, кроме больных и калек. Сегодня все, кроме самых отъявленных изменников, присягнут на верность, дав новую клятву. Калиф объявит о расторжении договора, согласно которому его дочь должна сочетаться браком с сыном султана Каледа. Красавица Бела Дона будет обручена с грязным кочевником, восседающим на плешивом верблюде, с дикарем, чья голова повязана полотенцем. Так, так... Какая радость воцарится в городе нынче ночью! Какое будет веселье! (Пауза) Однако, как всякое веселье, и это веселье будет пустым.

Шар подкатывается к ногам ПОЛТИ, подрагивает, затем откатывается в сторону.

ЭМПСТЕР (выгнув брови): — Вы все сказали? Не сказал бы, чтобы ваши выводы были вполне справедливы. Вы говорите о притворстве, о верности, которая навязана силой. Но разве нет других радостей, более значительных?

ПОЛТИ: — Я познал радости этого мира до самых глубин.

ЭМПСТЕР: — Вы погрязли в дебоширстве. Есть более высокие ценности, но что вам о них известно? Вы подобны глухому, который не верит в существование музыки. Или слепцу, который полагает, что мир черен — только потому, что он ничего не видит.


До этого мгновения было такое ощущение, словно оба собеседника чего-то недоговаривают, и что вокруг них собираются некие силы. Теперь — поначалу медленно — эти силы начинают прорываться в словах. Когда ПОЛТИ отворачивается от окна, его голос звучит гневно.

* * *

ПОЛТИ: — Есть многое, что я вижу, господин Эмпстер. Очень многое. К примеру, вам кажется, что я не знаю, кто вы такой?

ЭМПСТЕР (смеясь): — Очень много найдется таких, кто скажет мне, кто я такой! Их даже слишком много!

ПОЛТИ (швыряя сигару на пол): — Хитрые речи! Но ведь вы понимаете, вы должны понимать, что в моей власти было отдать вас тем, кто жестоко наказал бы вас за измену и отступничество! Подумать только, что некогда вы — вы! — были доверенным членом Тайной Разведки! Таинственный лорд Э, который отдавал распоряжения агентам по особым поручениям! Как я дрожал при мысли о том, что могу вызвать ваше недовольство! Как я страдал, когда мне казалось, что я таки вызвал его! Полюбуйтесь же на себя теперь! Отступник, изменник, за которым охотятся ваши собственные бывшие агенты!

ЭМПСТЕР (с улыбкой): — Охотятся? Вряд ли.

ПОЛТИ: — Мы только начали. В конце концов вы от меня не уйдете, Эмпстер. Что вы сделали с калекой — это я выясню, и выясню очень скоро. Что же до вагана, то я нисколько не сомневаюсь, что за свои злобные выходки он будет наказан по заслугам. Но сейчас меня интересуете вы. Как легко я уговорил наших хозяев посадить вас в темницу! А вы не поинтересовались — почему вас пощадили?

ЭМПСТЕР: — Майор, вы пытаетесь умничать? Знаете, порой я отчаивался насчет принца Джемэни, но честно говоря, вы намного глупее его. Вы делаете вид, будто вам известны мои самые глубокие тайны. А не приходило ли вам в голову, что мне известны ваши?


Лицо ПОЛТИ искажает гримаса злости. Он с угрожающим видом делает шаг в сторону лорда Эмпстера, но у его ног тут же оказывается катающийся по полу шар. ПОЛТИ шатается, прижимает руку ко лбу. Он словно бы слышит некий мистический голос, отозвавшийся эхом у него в голове. Он наклоняется и поднимает с пола стеклянный шар. Мгновение он держит шар на ладони, будто бы взвешивая его. Затем он обретает уверенность и начинает небрежно подбрасывать шар. От мерцающего стекла отлетают сверкающие блики.

* * *

ПОЛТИ (с улыбкой): — Однако, мой добрый господин, мы с вами ведем игру. Разве я пригласил бы вас сюда, если бы мои намерения были враждебными? Как видите, мы наедине, я не представляю для вас никакой угрозы. На самом деле ничего я не желаю меньше, чем грозить вам.

ЭМПСТЕР: — Вы назвали меня изменником.

ПОЛТИ (смеется): — Господин, это всего-навсего ироническое выражение, не более того! Какое нам дело до воззрений плебеев, когда мы числим себя людьми, принадлежащими к элите мира сего? Какое нам дело до глупостей, совершенных в прошлом, когда перед нами простирается грядущее и назревает битва? Любезный господин, я желаю сделать вам предложение.

ЭМПСТЕР: — Вы? Мне?

ПОЛТИ: — Не стану лукавить. Я говорю с вами от имени премьер-министра.

ЭМПСТЕР: — Транимеля?

ПОЛТИ: — Именно так.

ЭМПСТЕР: — Не думаю, что теперь его так зовут.

ПОЛТИ (нахмурив брови): — Господин?

ЭМСТЕР (мягко): — Полагаю, вы говорите от имени... ТОТА-ВЕКСРАГА.


Произнесенное ЭМПСТЕРОМ имя производит неожиданное, тревожное действие. В глазах ПОЛТИ вспыхивает пламя. Он надвигается на ЭМПСТЕРА, угрожающе нависает над ним. Он поднимает руку. Стеклянный шар вертится на вытянутом указательном пальце. Шар светится, и теперь ясно, что свет исходит изнутри него. Когда ПОЛТИ снова подает голос, он звучит странно, измененно. Через несколько мгновений это уже совершенно иной голос.


ПОЛТИ: — Любезный господин, я и вправду должен поверить в то, что вам известны мои тайны. Но не должны ли и вы в таком случае поверить, что мне известны ваши? Послушайте, давайте оставим притворство. Прошло так много времени, и я уже отчаялся, уже не верил в то, что мы когда-либо встретимся вновь.

Милый господин, не пожмете ли вы мою руку? Не обнимете ли меня? Но почему я называю вас господином? Не слишком ли холодно такое обращение, когда на самом деле вы — мой брат?

ЭМПСТЕР (неожиданно резко встает): — Нет!


Стеклянный шар скатывается с пальца ПОЛТИ, но не падает. Он парит в воздухе, а потом начинает вертеться вокруг головы ПОЛТИ, словно маленькая планета, когда его устами глаголет ТОТ-ВЕКСРАГ. Кожа Полти синеет, его виски занимаются пламенем. Одежды ЛОРДА ЭМПСТЕРА — длинный плащ и широкополая шляпа — начинают таять, и вскоре он предстает в своем истинном обличье: становится сверкающим, ярким, золотым.

ТОТ: — Брат Агонис, не хватит ли дурачиться? Я же сказал, что знаю твои тайны? Так вот, мне известны все твои тайны до одной! Неужели ты думаешь, что мне неведома истинная цель твоих поисков? Ты разыскивал Ключ. Я тоже его разыскивал. Ты разослал по всему свету своих приспешников — я тоже. Как ты жаждал восстановить Орокон, встать перед ним, раскинув руки, и взирать на давно утраченные кристаллы, которые бы снова засверкали в...

АГОНИС: (прерывает ТОТА): — Лицемер! Чудовище! Да как ты смеешь даже говорить о магическом круге, когда из-за тебя он и был разрушен?

ТОТ: — Из-за меня? Увы, как я вижу, за прошедшие столетия твоя память повредилась! Разве не Корос первым похитил свой кристалл с того места, где ему положено было находиться? Разве Орок затем рассеял кристаллы по миру? Брат, не вини меня ни в чем! Вини наших братьев! Вини наших сестер! Вини нашего жестокого отца!

АГОНИС: — Моего отца, но не твоего! Если бы я пролил свое семя в сточную канаву, а потом из-за чьих-то злобных чар из этого семени выросло чудовище, разве я назвал бы это чудовище своим сыном?

ТОТ: — Подлый обманщик! Я был в расцвете сил, когда наш отец прогнал меня с глаз своих!

АГОНИС: — В расцвете сил и притом чудовище!

ТОТ: — В расцвете лет и притом твой брат! О Агонис, Агонис, что стало с тобой! Разве ты забыл о том времени, когда брат Корос провинился, но ты при всех взял его за руку и заявил, что он не виновен? С какой завистью я наблюдал за этой сценой из своего укрытия, горько жалея о том, что не я искупан в твоей любви! Не я, дитя, которому запрещено было появляться даже в самых заброшенных коридорах обители нашего отца! Разве ты не можешь полюбить меня теперь, когда сама судьба велит тебе поступить так? Разве мы созданы не из одной стихии? Разве мы не едины в своем одиночестве и в своих поисках?

АГОНИС: — Я не желаю слушать тебя. Брат мой Корос был добрым и добродетельным созданием. Все были не правы, презирая его из-за его уродства!

ТОТ: — Презирали и отвергали! А что же я? Если уж Корос был достоин твоей любви, так разве Тот не достоин ее вдвойне? Агонис, ты — бог! Я — твой брат! Почему же я обречен на то, чтобы считаться порождением Зла? Полюби меня, как любил темного бога Короса!

АГОНИС: — Я сказал, что Корос был добродетелен! Коварное, злобное существо! Что ты являешь собой, чем ты был во все времена, как не воплощенным пороком — ползучим, грязным, коварным?


Волосы ПОЛТИ объяты пламенем. В те мгновения, когда его устами глаголет ТОТ, его лицо, руки и ноги причудливо колеблются, извиваются. Шар продолжает вертеться вокруг него, комнату заливает яростный свет. ЭЛИ ОЛИ АЛИ, подслушивающий за дверью, страшно напуган, но при этом зачарован. Он то оползает на пол, стонет и всхлипывает, то приподнимается и снова приникает выпученным глазом к замочной скважине.


ТОТ (более сдержанно): — Брат мой, я являю собой нечто большее, нежели ты думаешь обо мне, но похоже, ты не желаешь меня слушать. Что ж, хорошо. Я — бог или вскоре стану им, и потому мне не к лицу умолять о любви. Я более не стану этого делать. Но подумай: ты зовешь меня изменником, но разве ты не так же изменил нашему отцу, как я? Он бы желал, чтобы ты покоился рядом с ним во мраке его смерти, но вместо этого на протяжении многих столетий существования человечества ты скитаешься по свету и разыскиваешь единственное, чего тебе никогда не суждено найти. Ах, если бы мы повстречались раньше! (Он указывает в сторону окна.) Там презренные смертные говорят о новом союзе, о новом начале. Но разве не стоит в этих стенах заключить более великий и могущественный союз?

АГОНИС (с насмешкой): — Союз? Между мной и тобой?

ТОТ: — Брат, я сказал, что знаю, что ты ищешь. Ты ищешь Орокон, но ради чего?

АГОНИС (пылко): — Ради того, чтобы спасти мир от тебя!

ТОТ: — Сладкоречивый Агонис, я так думаю, тебе нет никакого дела до этого мира. Не желаешь ли ты заглянуть — смею предложить тебе — в мое магическое стекло?


Одержимый духом ТОТА ПОЛТИ приближается к АГОНИСУ, усмехаясь, и указывает на вертящийся стеклянный шар. На мгновение АГОНИС задерживает взгляд на шаре. Кажется, что он уступит воле ТОТА. Но в следующий миг АГОНИС размахивается и выбивает шар из руки ПОЛТИ. Шар со стуком падает на пол, но не разбивается. Он бешено катается по полу из стороны в сторону. Такое впечатление, будто комната превратилась в каюту попавшего в шторм корабля. Однако магические силы сгущаются. Посреди алого пятна в углу комнаты возникает фигура девушки в длинном тонком платье, под чадрой.


АГОНИС (изумленно): — Мерцающая Принцесса — здесь?

ТОТ: — Брат мой, ты уверен в этом?

АГОНИС: — Она одета как принцесса...

ТОТ: — Но кто принцесса? Ты ведь знаешь правду, не так ли?

АГОНИС: — Злодей, боюсь, я понимаю, к чему ты клонишь!

ТОТ (игриво): — Брат мой, чего бояться? Подойди же к девушке. Она — всего лишь мираж, иллюзия, образ, сотворенный стеклянным шаром, но разве порой в образах, во снах нам не является истина? (Одобрительно): — Вот так, так... Ближе... Не хочется ли тебе приподнять ее чадру?

АГОНИС (шепотом): — Но она соткана из тумана!

ТОТ: — Говорю же тебе: она сотворена магическим шаром! Поспеши, брат мой, нельзя терять время. Это видение скоро растает, а я напрягаю все свои силы для того, что говорить устами этого пламенноволосого глупца. Быстрее, быстрее же, сорви с нее покров!


ТОТ пошатывается. Горящий ПОЛТИ падает на пол, на миг пламя, объявшее его волосы, угасает. Шар катается быстрее. ТОТ быстро оживает, но АГОНИС вдруг останавливается, резко оборачивается и обрушивается на антибожество.


АГОНИС: — Чудовище, ты решил мучить меня тем, что так терзает мое сердце?

ТОТ (с наигранным изумлением): — Мучения? Никаких мучений! Брат, я же сказал, что у меня к тебе есть предложение... верно?


АГОНИС еще мгновение медлит в растерянности, но ТОТ уже одержал маленькую победу. Физиономию ПОЛТИ искажает зловещая ухмылка. Он, не скрывая радости, наблюдает за тем, как величайший из отпрысков верховного бога Орока крадется, словно вор, к залитому кровью кругу. Он протягивает к девушке дрожащую руку и срывает с нее покров... Он в ужасе пятится.


АГОНИС: — Нет! Это невозможно! Она не может по-прежнему принадлежать тебе!

ТОТ: — Она хороша, не правда ли? Брат, что же ты колеблешься?


Видение меркнет и исчезает. АГОНИС бросается к своему огневолосому мучителю, сжимает его горло. Вокруг них вертится и вертится магический стеклянный шар.


АГОНИС: — Злодей! Что это за шутки? И не вздумай разыгрывать невинность! Зачем ты показал мне ту, которую я так безутешно разыскиваю? Зачем ты показал мне свою дочь Имагенту?

ТОТ (в экстазе): — Ах! Он произносит ее имя!

АГОНИС: — Ее имя навечно запечатлено в моей памяти, словно заклинание! За сотни лет моих поисков я познал три истины: любовь к этой прекрасной деве всегда будет наполнять мое сердце, но ты, чудовищное создание, недостоин называться ее отцом, и только власть над Ороконом навсегда вернет ее ко мне!

ТОТ: — Ха! Наконец он сказал правду!


Он отступает, всем своим видом выражая удовлетворение, но вновь качается. АГОНИС, обуреваемый чувствами, опускается на диван, где прежде лежал ПОЛТИ.


АГОНИС (через мгновение): — Чего ты хочешь от меня?

ТОТ (с трудом): — О, очень немногого.

АГОНИС: — Не верю. Ты способен только обманывать и предавать. Неужели ты подумал, что я поверю, будто унангская принцесса — это моя дева Имагента? Это невозможно! Это — попрание всех пророчеств!

ТОТ (надменно): — Что такое пророчества? Разве богу не под силу презреть их? Но, брат мой, я не могу долго оставаться в этом жалком теле. Сети мои раскинуты по всему свету, и я не без труда удерживаю этого огневолосого тупицу в своей власти. Еще несколько мгновений — и он снова рухнет на пол.

АГОНИС: — Оставь его сейчас же! Уйди прочь от меня!

ТОТ (поспешно): — Погоди! Брат мой, выслушай меня, только выслушай! Эта девушка не та, которую ты разыскиваешь, но все же она — эманация моей дочери, очень могущественная эманация...

АГОНИС: — Опять ложь!

ТОТ: — Однако ты хмуришься? Будет тебе! Ты скитался по свету тысячу циклов! Разве тебе не встретилась тысяча женщин — о, даже десять тысяч, и все они казались тебе похожими на твою возлюбленную, не так ли? Одни похожи на нее больше, другие — чуть меньше, третьи оказываются совсем не похожи, стоит только заключить их в объятия, и все же надежда все время остается, верно? Подозрение? След? А как же может быть иначе, если в конце концов, кто такая леди Имагента, как не СОЧЕТАНИЕ ВСЕХ ЖЕНЩИН?

АГОНИС (взрывается): — Их воплощение! И она будет моей!

ТОТ: — Брат мой, я бы желал, чтобы это было так! Разве я не сотворил ее в дар тебе? О, много тысячелетий назад вы вступили бы в брак, если бы не глупость нашего отца! Обладай я воистину божественной силой, я бы отдал ее тебе теперь же. Увы, моя дочь утрачена и для меня!

АГОНИС (сверкая глазами): — Ты не знаешь, где она?

ТОТ: — Разве я обладаю той властью, которой жажду? Я способен действовать только через посредство таких созданий, как этот пламенноволосый идиот, а что он такое? Но, брат мой, если ты объединишься со мной, представь только, какая слава нам предстоит!

АГОНИС (потрясенно): — Объединиться? С тобой?

ТОТ: — Подумай об этом! Мне — Орокон! Тебе — твоя возлюбленная! Брат, послушай меня...

АГОНИС (отвернувшись): — Нет! Это злобный обман! Я не стану слушать тебя! Не стану!

ТОТ (хватая его за плечи): — Послушай! (Его голос становится негромким, слова льются торопливо): — Брат, мы сегодня же можем проверить, верны ли мы друг другу! Сегодня состоится церемония обручения. Три жениха должны состязаться между собой за право обладать Мерцающей Принцессой. Каждый из женихов должен поднести принцессе дар, и рука красавицы достанется тому, чей дар будет щедрее. Конечно, все это будет представлять собой спектакль, потому что человек по имени Рашид все подстроил так, чтобы принцесса избрала его, и только его. Но брат мой, этого не произойдет! (Он бросается за шаром, хватает его и протягивает АГОНИСУ.) Возьми этот шар, держи в руке, пусть он вращается! Превзойди женихов-притворщиков, превзойди и самого Рашида — и, брат мой, клянусь, принцесса будет твоей!

АГОНИС (холодно): — Моей? Ведь она всего-навсего эманация, ты сам так сказал.

ТОТ: — Не спеши! Брат мой, ты еще не догадался? Разве ты не понял? Юноша Джемэни — Ключ к Орокону, а эта девушка укажет тебе путь к Кристаллу Терона! Кто будет владеть ею — тот овладеет и кристаллом! Поторопись же, поторопись! Так мы заключили союз?

Он вновь протягивает АГОНИСУ шар, но рука ПОЛТИ сильно дрожит. АГОНИС, резко встав, выкрикивает: «Никогда!» — и отталкивает ПОЛТИ. ПОЛТИ падает, корчится на полу. Стеклянный шар дикими зигзагами катается по комнате.

ТОТ (задыхаясь): — Брат, не будь так глуп!

АГОНИС: — Глуп? Глупо отказаться от союза с тобой? Ты говоришь, что разыскивал Ключ, но нашел его я, и он принадлежит мне! Ты говоришь, что разослал по свету своих приспешников, но мои дети уже нашли два кристалла, и очень скоро мы разыщем третий. Что же до уабина, разве он не жалкая пешка в моих руках? Что тебе может быть известно о моих замыслах? Злобная тварь, ты можешь мечтать об Ороконе, но я овладею им, а ты сгоришь в Царстве Небытия, где тебе самое место! Не знаю, какими чарами ты околдовал мою возлюбленную, но очень скоро твое зло будет уничтожено навсегда и леди Имагента вернется ко мне!

ТОТ: — Глупец! Без меня тебе ни за что не разыскать ее! Хочешь снова швырнуть меня в Царство Небытия? Глупец, глупец! Даже теперь мое могущество возрастает, питает меня тайными силами...

АГОНИС: — Могущество? Ты слаб! Ты гибнешь!

ТОТ (в отчаянии, пытаясь использовать последние мгновения): — Нет! Жестокий брат, я сокрушал тебя раньше, и... снова сокрушу... скоро я стану сильнее... (Последняя попытка): — Агонис, клянусь: еще до того, как завершится это испытание, ты познаешь всю силу моего возмездия, и ты падешь и будешь проклинать тот день и час, когда отказался от союза со мной! Я был готов подарить тебе любовь, но ты отверг ее! Теперь ты... познаешь... всю мощь моего гнева...


Звучит страшный вопль. Антибожество исчезает. Гаснет пламя, синева покидает кожу ПОЛТИ. Он обессилен, но, прежде чем он лишается чувств, его грудь сотрясает судорога. Он приподнимается и изрыгает красную, похожую на кровь, массу. АГОНИС бросает на него взгляд. Видимо, ему кажется, что в это мгновение враг, пусть и намного более слабый, нежели его злобный брат, целиком и полностью в его власти.

АГОНИС (задумчиво): — Нет, пламенноволосый, теперь я покину тебя. Ты играешь глупую роль, однако для этого испытания она не менее важна, нежели та, которая отведена мальчишке Джемэни или девчонке Катаэйн. Я пощажу тебя. Ты — проводник Зла и потому заслуживаешь сострадания, хотя на самом деле ты служишь проводником из-за того Зла, которое живет внутри тебя — точно так же, как то Добро, что живет внутри Джемэни, позволяет ему быть Ключом к Орокону. Тот, что называет себя моим братом, говорит, что я — глупец. Что ж, со временем это выяснится. Я покидаю тебя, пламенноволосый. Пусть тебе снятся твои страшные сны.


Золотой бог раскидывает руки в стороны. Вспыхивает ярчайший свет, и бог исчезает. Еще мгновение вспышка света озаряет комнату, но как только свет меркнет, слышится скрип двери. В покои боязливо заглядывает ЭЛИ ОЛИ АЛИ, затем на цыпочках входит. Теребя пальцами жирные губы, он неуверенно обводит взглядом комнату, наклоняется, дотрагивается до ПОЛТИ, затем решает не шевелить его. Катающийся по комнате шар ударяется о стену. Сводник смотрит на шар, и его глаза алчно загораются. Он нервно подходит к странному стеклянному предмету, оглядывается на ПОЛТИ, переводит взгляд на шар, вновь оборачивается, смотрит на лежащего без чувств ПОЛТИ, отворачивается, смотрит на таинственный шар...

ЭЛИ ОЛИ АЛИ: — Ах, майор-господин, бедный ты, бедный! Хватит с тебя этого колдовства — ох, хватит! Бражка, джарвел да сигары — вот какие тебе снадобья потребны... ну, еще девка ба-ба... ну, три... но только чтоб не от Каска Даллы, верно? Гм-м-м... Гм-м-м... Ну а вот когда ты болтал этим странным голосом, не сказал ли ты про то, что тот, в чьих руках будет этот забавный шарик, завоюет принцессу Бела Дону? Гм-м-м... Гм-м-м... Ну а если я завладею такой красоткой, разве Каска Далла сможет со мной тягаться?


Сводник решается. Он хватает шар и выбегает из комнаты.

Глава 54 НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

— О, Благословенная, — проговорила мать-Мадана.

— О, Благословенная, — повторили за ней в унисон девушки — ну, ни дать ни взять: мамаша и дочери, и все распростерлись ниц на ковре, как для молитвы. Ката неприязненно смотрела на них. Многие из Сефит и Сатим завороженно подглядывали сквозь пальцы. С содроганием Ката вспоминала о дурацких ласках этих девиц, которыми они так мучили ее, когда она была узницей этих покоев. Явиться сюда с визитом — это было совсем другое дело.

После того как Ката преобразилась, она много раз смотрелась в зеркала, изучая очертания своего нового лица. Не тщеславие руководило ею, хотя новообретенное лицо было намного красивее ее собственного. Ката гадала: долго ли продлится это преображение. Поначалу оно было неустойчивым, и Ката, глядя на свое отражение, наблюдала за тем, как лицо принцессы вдруг сменяется ее лицом. Какое-то время в ее сознании вдруг начинал звучать голос принцессы — шепот, далекое эхо. Но теперь эхо угасло и Ката осталась одна — одна наедине с задачей, смысл которой был ей едва понятен. Сможет ли она вправду сойти за принцессу Бела Дону? Обратного пути не было. Ката понимала, что должна попытаться.

Визирь Хасем прокашлялся.

— Хорошо, матушка, мы можем приступать, — проговорил он, раздраженный непривычным проявлением набожности. На самом деле визирь все утро был вне себя. Уже не в первый раз он искоса подозрительно взглянул на девушку, стоявшую рядом с ним. Красота ее была ослепительной, но настоящая ли то была красота? И настоящая ли была девушка? Посреди зеркал и покровов ее покоев она выглядела в точности так же, как прежде — мерцающей, почти прозрачной. Визирь даже задумывался о том, не лишился ли его господин и повелитель в конце концов рассудка, что было вполне возможно для человека, который так долго прожил, мучимый страхом и тревогой. Законы не позволяли визирю — да, даже визирю — прикасаться к дочери калифа, но как Хасему хотелось нарушить эти треклятые законы!

Во владениях матери-Маданы, где было светло, где повсюду играли яркие краски, девушка все равно казалась какой-то нематериальной. И все же, пристально глядя на нее, визирь сумел рассмотреть под трепещущей тонкой чадрой ее лицо и уверился в том, что это лицо окрашено жизнью. Неужто и вправду калифу явился призрак прорицателя? Кровь стучала в висках у охваченного тревогой визиря. Он в страхе гадал: какие еще чудеса могут произойти до того, как все будет кончено.

Выкрикивая приказы, мать-Мадана выстроила своих подопечных девиц рядами, словно воинов. Вот только вряд ли бы воины краснели и хихикали, когда мимо них проходил командир. Визирь смотрел на девиц довольно уныло. Калиф приступил к обходу строя.

— Они все... девственницы, матушка? — негромко осведомился он.

Глаза матери-Маданы сверкнули. Она провела рукой по ордену на груди.

— Воистину, ваше великолепие, мы поставляем сюда только первосортный товар — я и Эли... то есть я и Каска. Невинность, чистота — вот пропуск для тех, кого покупают для лучших гаремов, не так ли? Верно, — добавила она с усмешкой человека, знающего толк в своем деле, — искусство прелестниц способно дать много радостей, но эти радости я оставляю девам-юношам, которые обитают ниже.

— Верно сказано, — коротко проговорил визирь и перешел к делу.

В соответствии с древними обычаями церемонии обручения принцессу, идущую к алтарю, должны были сопровождать две прекрасные девушки. Мать-Мадана проявляла к выбору этих девушек большой интерес: в конце концов девицы, избранные для такой почетной роли, должны были затем сильно подскочить в цене. Для того чтобы впредь сотрудничать с Каска Даллой, матери-Мадане желательно было сразу показать ему, что она по-прежнему держит рынок в руках, и держит крепко. Мать-Мадана решительно сжала губы. О, как ей будет не хватать старого приятеля Эли! Она даже позволила себе проронить слезу из-за потери сводника, но лишь одну слезу: дело есть дело, и даже той, которая носит на груди орден за безупречную службу при дворе калифа, следовало напрягаться изо всех сил, дабы удержаться на высоком посту.

Мать-Мадана с готовностью расписывала достоинства той или иной девицы. У одной она отбрасывала чадру, у другой приподнимала подбородок, у третьей поправляла сари, у четвертой — драгоценное ожерелье.

Быстро устав от лицезрения девиц, визирь перевел свое внимание на мать-Мадану. Странно — ведь этот жирный, шагающий вперевалочку евнух когда-то, во дни царствования прежнего калифа, был одним из самых роскошных девоюношей. О его красоте слагали сказания, но еще более были достойны сказаний его способности доставить наслаждение. Шелковые ягодицы, ловкий язычок... Поговаривали, будто «сладкая Мадана» может возвести мужчину на вершину экстаза, купать его в волнах страсти от наступления темноты до утренней зари. Но теперь любой мужчина мог испытать только отвращение при взгляде на эту постаревшую толстуху, разряженную в шелка и бриллианты, с лицом, обильно намазанным охрой. Как с ней — или с ним — могло такое произойти? Сердце визиря забилось чаще, когда он вспомнил о юноше, который мог бы стать достойной заменой для «сладкой Маданы». Наверное, сейчас цирюльник уже заканчивал свою работу.

Ката обводила взглядом выстроенных рядами девиц с плохо скрываемым отвращением. С ее точки зрения они все были похожими, но Ката понимала, что Мерцающая Принцесса должна относиться к своим обязанностям со всей серьезностью. Сдвинув брови и стараясь избавиться от навязчивого ощущения того, что что-то идет не так, Ката всеми силами делала вид, что решает очень важные вопросы... Эту выбрать? Или нет — другую?

И тут вдруг в коридоре послышался дикий крик, а потом кто-то громко забарабанил в дверь. Девицы завизжали.

— Сефита! Сатима! — заметалась по комнате мать-Мадана.

— Что такое? Что? — Визирь Хасем настолько увлекся собственными раздумьями, что не сразу понял, что произошло и из-за чего такой переполох. Он не успел окликнуть Кату — та уже бросилась в сторону и исчезла за углом.

Она узнала этот голос. Она была в этом уверена.

Ката опрометью бросилась по коридору.

Все время, пока мать-Мадана демонстрировала калифу и визирю девиц, Кату не покидало ощущение подступающего Зла. Каким-то шестым чувством она осознавала шорохи и шипение, доносящиеся изо рва, где кишели кобры. И вот теперь Зло обрело средоточие. Ката подбежала к двери, за которой слышались крики. Кто-то бился в дверь изнутри. Но дверь была заперта, а из замочной скважины торчал ключ.

Ката повернула ключ.

Дверь приоткрылась только на мгновение. Ката успела увидеть пролет лестницы, поднимающейся с нижнего этажа. По лестнице бегом бежали мускулистые рабы, девицы в роскошных платьях и разъяренный цирюльник, размахивающий бритвой. К дверному косяку прижался обнаженный юноша.

Он развернулся и попал в объятия Каты.

— Раджал!!!

Ката быстро вытащила его в коридор, захлопнула дверь. Ее следовало бы поскорее запереть на ключ, но Ката проворно распахнула ее настежь и встала в полный рост перед ордой слуг и девиц.

— О, Благословенная! — выдохнул цирюльник и выронил бритву.

— О, Благословенная! — вскричали хором девоюноши и рабы.

Все дружно упали на колени.

Ката снова захлопнула дверь.

— Принцесса, где ты? — послышался окрик из-за угла. Это был визирь, он искал Кату, но впереди него бежали Сефита и Сатима, напуганные начавшимся переполохом. Они были уже почти совсем рядом. Ката в ужасе огляделась по сторонам.

Кладовая!

— Радж, сюда, скорее!

— Принцесса! — вскричала Сефита, протиснувшись в проем закрывающейся двери.

— Принцесса! — вскричала протиснувшаяся следом за Сефитой Сатима.

Ката, предмет их поклонения, посмотрела на них и не удержалась от вздоха. Девицы выпучили глаза от изумления.

— Я ведь вас уже видела как-то раз? — проговорила Ката и проворно стукнула девиц головами друг о дружку.

Затем Ката повернулась спиной к двери. Она лихорадочно размышляла. Пусть она не до конца понимала, что произошло, одно ей было ясно: Раджалу грозила смертельная опасность. Ката скользнула взглядом по лежавшим на полу без чувств девицам. По росту и телосложению на Раджала больше походила Сефита.

— Радж! Переодевайся в ее платье — скорее!

Раджал застонал.

— О нет, только не это!

— Радж, переодевайся, тебе говорят!

— Но откуда... откуда ты знаешь меня? — задыхаясь, проговорил юноша, когда они с Катой принялись торопливо раздевать девицу. — Это... это кристалл? Принцесса, ты должна... Должна вернуть его мне!

Ката покачала головой.

— Радж, я — Ката. Просто я выгляжу как... Ой, нет времени объяснять!

— Принцесса! Принцесса! — снова послышался где-то рядом голос визиря.

— Принцесса?

Дверь со стуком распахнулась, и Мерцающая Принцесса встала на пороге. Ее чадра порвалась, она зарделась и тяжело дышала, но ее красота от этого стала еще более ослепительной. Одной рукой принцесса поддерживала еще не пришедшую в себя Сефиту. Ей помогала стеснительная Сатима — эта стояла, понурившись и потупив очи долу.

— Принцесса? — снова произнес визирь и нахмурил брови. Он намеревался выяснить причину сумятицы в коридоре, но вдруг передумал и забыл обо всем. Он протянул руку и... дерзко преступив правила... провел кончиками пальцев по руке принцессы. Его словно током ударило. Это правда! Это оказалось правдой! Все так и было! На миг визирь возликовал, но его радость тут же сменилась страхом. Что-то тут было не так — очень и очень не так.

Он пристально заглянул в глаза принцессы, а та вдруг сердито проговорила:

— Что ты так смотришь, а? Я выбирала себе спутниц, не так ли? А теперь оставь меня. Я отведу этих девушек в свои покои!

Глава 55 РАЗМЫШЛЕНИЯ

— Амулеты!

— Иконы!

— Браслеты!

— Кольца!

Толпа так тесно запрудила площадь, что для торговцев с лотков почти не осталось места. Но это не имело значения: все равно к ним со всех сторон тянулись смуглые руки и совали торговцам монетку за монеткой в обмен на дешевые побрякушки, второпях изготовленные к великому дню.

— Песенники!

— Шербет!

— Палочки-талисманы!

— Джарвел!

Солнце уже стояло высоко. Оно озаряло позолоту заново отстроенных галерей, парадные тюрбаны, чадры и платья, шеренги уабинов с ятаганами наголо. Место Круга Казни занимали разновысокие помосты, связанные между собой мостиками, застланные дорогими коврами и украшенные цветами. Возле алтаря, где вскоре должна была в последний раз появиться перед жителями Куатани Мерцающая Принцесса, горели благовонные факелы. Некоторые женщины в черных чадрах уже всхлипывали от горя. Другие пребывали в приподнятом настроении. Воздух просто-таки трепетал, наполненный волнением и страхом. Казалось, даже птицы разволновались — они метались по небу с громкими криками.

— Восхитительное зрелище, не правда ли? — заметил визирь Хасем, вышагивая по изгибу новой великолепной галереи. Он обернулся, натянуто улыбнулся почетным гостям.

— Визирь, по-моему, вы уже произносили эти слова. По другому поводу, насколько мне помнится.

— Вы упрекаете меня, Эмпстер-лорд? — поинтересовался визирь, продолжая улыбаться.

— Нисколько, друг мой. Однако я гадаю: сумеете ли вы сохранить хладнокровие в такой день? Мне кажется, что его владычество калиф несколько огорчен тем, что его провинция — в руках захватчиков.

Если в этих словах и заключалась попытка поддеть визиря и вывести из себя, Хасем не поддался на провокацию. Он только сказал:

— Эмпстер-лорд, разве эта провинция не всегда находилась в руках захватчиков?

Лорд Эмпстер пристально глянул на визиря и был уже готов высказаться на предмет дерзости уабинов, но тут послышался знакомый голос:

— Грязный пустынный свинья!

— Морской господин, тише! Тс-с-с!

Краснорожий, с обезьянкой на плече, капитан Порло пытался обойти компанию уабинов в белых балахонах. Галерея была заполнена народом почти так же тесно, как и площадь, но вокруг каждого уабина имелось свободное пространство, созданное как бы неким мистическим полем.

— Надеюсь, вы простите моего друга Порло, — извинился лорд Эмпстер. — Говорят, он был... немного нездоров. Будет тебе, старина. Скажи, разве это чудесное зрелище не взбудоражило твою просоленную кровь?

Капитан тупо уставился на площадь. Его ответ был мало похож на ответ:

— Хмф! Уабин, куатанийцы, султан, шейхи? Иноземный варвары, их бывай слишком много!

На самом деле капитан был слегка подвыпивши, а если точнее — он был вдребезги пьян. Он бы с превеликой радостью задержался со своим новым приятелем в харчевне, где испил самого лучшего спиртного, какое только пробовал в этих краях с тех времен... с той самой злосчастной ночи, когда его драгоценная левая нога встретилась с кобрами! Какая жалость, что у его приятеля вдруг обнаружились какие-то другие важные дела. Но что поделать: ведь Эли Оли Али, если на то пошло, был большим человеком. Капитан с вожделением думал о том, что ему могло сулить это, столь удачное, на его взгляд, знакомство. Правда, пока он никак не мог взять в толк, каким образом они могли бы улизнуть от уабинов. Но Порло решил, что все это — дело времени. А время можно было с превеликим удовольствием убить, попивая бражку.

Старик рыгнул и погладил обезьянку.

Лорд Эмпстер опустил руку на его плечо.

— Ты уверен, дружище, что ты в форме?

— В форма? — И на этот раз ответ капитана оказался не совсем ясным по смыслу. Он стряхнул со своего плеча руку лорда Эмпстера. — Вы думай, старый Фарис Порло не в форма? Вы думай, он вам лакей, мальчик на побегушки? Вы думай, он не моги стать храбрый?

Наверное, к счастью, в это самое мгновение неподалеку раздался новый голос:

— Приветствую вас, господа!

Это был Полти. Он проталкивался сквозь толпу приближенных калифа в высоченных тюрбанах. Те провожали его сердитыми взглядами. Некоторые даже, пожалуй, выругали бы наглеца, но что поделать — ведь он был близким приятелем визиря.

Глаза лорда Эмпстера сверкнули. Он извлек из кармана трубку.

— А вы крепко стоите на ногах, Пламенноволосый? — насмешливо осведомился он. — Надеюсь, вы восстановили равновесие?

— Что я слышу? Наш Пламенноволосый друг также был нездоров? Даже не верится, что такого крепкого молодого человека способна сломить хвороба! — изумился визирь.

— Иноземный стряпня, как пить давай, — ворчливо заметил капитан Порло.

— Визирь, вы позволите коротко переговорить с вами с глазу на глаз? — спросил Полти, искоса глянув на лорда Эмпстера.

Визирь неохотно отошел вместе с Полти в сторону. Выжидательно глядя на странного посланника, он вдруг понял, каким несправедливым было его собственное лестное замечание, высказанное несколько мгновений назад. Под сводами галереи царила тень, но даже здесь бросался в глаза необычный цвет лица Полти и пленка пота, покрывавшая его лоб и щеки. В одном ошибиться было невозможно: эджландец был очень огорчен. Сам он утверждал, что причиной его огорчения является исчезновение некоей молодой дамы. Но что это была за дама, чтобы из-за нее можно было так переживать? Визирь, проявив заботу, поинтересовался, уж не подхватил ли гость, часом, лихорадку джубба.

— Хасем, послушай, — зашептал Полти и вдруг до боли сжал руку визиря. Визирь отшатнулся бы, но на миг взгляд Полти приковал его к месту. Глаза эджландца полыхнули огнем. Слова, произносимые им, визирь прекрасно различал, хотя Полти говорил, стиснув зубы. — Ты ведь понимаешь, что она не должна достаться уабинам? Ни за что, ни за что нельзя позволить, чтобы ее забрали эти мерзавцы уабины! Ты ведь понимаешь это, ведь ты все понимаешь, Хасем... Хасем? Это просто шутка, и шутка должна закончиться... Хасем?!

Торжественно запели рога.

— Очень, очень многое может случиться до того, как закончится этот день, — строптиво проговорил Хасем. — Может произойти и нечто такое, на что я едва надеюсь. Но сейчас не время обсуждать наши дела. Я вообще не знаю, разумно ли обсуждать наши дела с эджландцем. Если бы город снова перешел под власть султана, мне бы, пожалуй, стоило... Нет, как раз не стоило бы. Да и потом: разве не существует другая молодая дама — твоя соотечественница, которая тревожит твое сердце? Мне казалось, ты рассказывал мне о своей пропавшей невесте, хотя как любая девушка... ну, да ладно. Я нужен своему господину и повелителю — надеюсь, ты извинишь меня?

Высокопоставленная публика на галерее, толпившаяся точно так же, как простолюдины внизу, на площади, расступалась и пропускала визиря. Полти облокотился о балюстраду, свирепо потер чесавшееся, покрытое синими пятнами лицо. Повсюду на площади сверкали поднятые кверху зловещие лезвия ятаганов. Почему он только теперь заметил их?

Лезвия, сверкавшие под солнцем...

Отражавшие...


— Мое!

— Нет, мое!

— Отдай!

— Отдай ты!

— Свиное рыло, я тебя убью!

— А я тебя!

Те зеваки, которых в драке задевали Губач и Сыр, толкали и пинали их примерно так же злобно, как они сами — друг дружку. Но для настоящей драки места посреди толпы не хватало. Церемония уже началась. Фаха Эджо проворно разнял мальчишек и выхватил похищенный амулет из пухлой, потной руки Губача.

— Он мой!

— Нечестно!

— Заткнись и работай!

Перебранку «поддеров» заглушило пение рогов, подобное пушечному залпу. Для Сыра и Губача это стало сигналом к началу поисков новых сокровищ. Фаха Эджо повертелся на месте. С холодной расчетливостью он высматривал женщин под черными чадрами и бородатых мужчин, державшихся рядом с ними. Некоторые были одеты в обноски (глядя на них, Фаха Эджо брезгливо морщил нос), другие — почти так же богато, как придворные на галерее. Все не спускали глаз с главного помоста, тянувшегося от алтаря. Там выстроились танцоры в белых набедренных повязках, готовые к началу торжества. У Фахи Эджо зачесались пальцы. Криво ухмыльнувшись, он подумал об Аисте, Рыбе, Губаче, Сыре... Да, сегодня они соберут богатый урожай!

Конечно, Фаха сожалел о том, что пропали Малявка и Прыщавый, но старался, чтобы его чувства не мешали делу. Братец Эли его хорошо этому обучил.

Танцоры приступили к пляске. Она оказалась шумной, но не слишком разнообразной. Фаха Эджо ловко избавил своего соседа-толстяка от кошелька, который висел на цепочке у того на бедре. Право, какая беспечность! За танцем последовали молитвы. Люди повалились наземь, и козлобородый предводитель «поддеров» успел быстро набить карманы: ему досталось несколько браслетов, красивая табакерка для листьев джарвела и даже цепочка с лодыжки какой-то женщины, ярко сверкнувшая у нее под юбками. Будь места побольше, Фаха Эджо с превеликим удовольствием перепрыгивал бы через молящихся. Славная это вещь — молитвы! Ухмыляясь, Фаха Эджо взглянул на главный помост. Танцоров сменил певец-уабин в длинном белом балахоне, в сопровождении музыкантов с бубнами и дудками. Надеясь на то, что они заиграют что-нибудь веселое, Фаха Эджо протолкался к торговцу с корзиной, которую тот легкомысленно поставил на землю.

Сначала музыканты действительно заиграли веселую, похожую на вальс, мелодию. Эта песня как-то не подходила к такому торжественному событию. Потом забили бубны, и уабины запели хором. Контраст был удивительным, и Фаха Эджо, остановившись у самой корзины, полной товаром до краев, уставился на певца, зачарованный и встревоженный одновременно.

Время может тянуться и быстро бежать,

Каждый должен жену не спеша выбирать,

Как увидишь свою — поскорей забирай

И в любовном огне ты ее искупай!

И гори, и гори, пламеней, полыхай,

И поленья в костер свой проворней бросай!

Ты ни сна, ни покоя отныне не знай -

В жарком пламени страсти гори, полыхай!

— У тебя челюсть отвисла.

— Чего? — рассеянно отозвался Фаха Эджо и только потом обернулся и уставился на того человека, который потрогал его за плечо. — Сорванец! — С удивлением, к которому тут же примешалась подозрительность, Фаха уставился на чумазую мордашку Амеды. — Ты же сказала, что тебе неможется.

— Соврала. Не хотелось воровать в такой день.

— Что? — Если бы с Фахой вот так говорил кто-то другой из «поддеров», он бы просто рассвирепел. Амеда — другое дело. В последние дни козлобородый парень испытывал к ней смешанные чувства. Он даже самому себе не желал признаваться в том, как рад, что нашел девчонку — или она нашла его, при том, что он думал, что уже никогда ее больше не увидит. К тому же Амеда сильно изменилась с того времени, как они виделись на Побережье Дорва. Да, она до сих пор боялась матери-Маданы и пряталась всякий раз, когда толстуха, хозяйка харчевни, спускалась в кладовую, но при всем том Амеда стала какой-то рассеянной, задумчивой, равнодушной. Казалось, ее жизнь рядом с «поддерами» ненастоящая, и она ждет не дождется, когда для нее начнется какая-то другая жизнь. Это задевало Фаху Эджо, не давало ему покоя.

А теперь Амеда в ответ на его вопрос только пробормотала, что ей не хотелось пропустить церемонию обручения, но от Фахи Эджо не укрылось ее странное настроение. Девчонка нервничала и явно что-то скрывала. Она вся дрожала и сжимала в руке старую лампу. В первое же мгновение, как только Амеда оказалась в «Царстве Под», ее взгляд остановился на обшарпанной старой лампе, валявшейся в углу. Амеда проворно схватила ее и с тех пор с ней не расставалась. На что ей сдалась эта дрянная лампа? Этого Фаха Эджо не знал, но в конце концов решил, что лампа дорога девчонке как память об умершем отце, как единственный предмет, что после него остался. Амеда вообще была странная: и сильная, и ранимая одновременно. Может быть, потому в ней так смешались мальчишка с девчонкой?

Фаха Эджо был влюблен в нее, но понимал, что это безнадежно.

Амеда пристально смотрела на пустой алтарь.

А певцы-уабины распевали:

За жену надо денег немало платить,

Шлюху можно за пару монеток купить,

Ну а ту, что встанет с тобой под венцом,

Обожги поскорее любовным огнем!

— Не нравится мне все это.

— Твоя подушка?

— Подушка? Что с моей подушкой?

— Ты все время ерзаешь. Позвать раба?

— Хасем, что за глупости? Я про песню говорил! Наверное, шейх вложил в нее какой-то смысл, как ты думаешь? Неужто он собирается швырнуть мою доченьку в огонь?

— Думаю, словами описывается сила его страсти, Оман... Ну, ты же понимаешь — огонь страсти.

Визирь на самом деле мог бы добавить, что очень скоро и сам калиф познает этот самый огонь страсти... ну, что-то вроде этого, если цирюльник уже завершил свою работу.

Хасем облизнул губы. Такие мысли были способны отвлечь любого мужчину, но он решил, что сейчас не время для подобных раздумий. Его господин и повелитель воспаленными глазами смотрел на помосты и переброшенные между ними мостики. Калиф выпятил нижнюю губу, он сильно дрожал, и его высоченный тюрбан покачивался из стороны в сторону.

— Нынче ночью мне приснился самый странный сон, — негромко проговорил калиф. — Я видел Мерцалочку, она снова была настоящая, но какая-то другая... как будто та, что была соткана из тумана, и была, на самом деле, подлинная... Но как же это может быть, когда прежняя Мерцалочка не была настоящей, а, Хасем?

Визирь стоял, вытянувшись по струнке. Он молчал и время от времени брезгливо морщил нос, когда до него долетали волны миазмов, исходивших от толпы простонародья. Много солнцеворотов назад помолвка принцессы праздновалась при дворе, и только при дворе. Толпе не позволялось подолгу глазеть на ее идола, и вот теперь простолюдины были допущены на столь важную, столь священную церемонию обручения. Это было возмутительно! Сохраняя бесстрастное выражение лица, визирь сжал зубы. Как ненавистны ему были обычаи уабинов! Порой он был готов броситься на Рашида Амр Рукра с кинжалом, и — будь что будет!

— ...Но знаешь ли, Хасем, ведь это было не самое страшное! Я проснулся и подумал: я же должен быть счастлив теперь, когда Мерцалочка вновь обрела плоть и кровь? Но, Хасем, что же в этом хорошего, если этот грязный уабин увезет ее прочь от меня? О, будь он проклят, этот прорицатель и его злое колдовство! Что он теперь натворил? Он ведь снова обрек мою дочь на страдания!

Все это визирь слышал прежде и теперь почти не слушал калифа, но, как ни странно, его собственные мысли текли в том же направлении. Сжав рукоятку кинжала, который он носил под одеждой, Хасем не спускал глаз с занавеса, за которым пока прятался ненавистный Рашид Амр Рукр. Будь он проклят, этот уабин, будь он трижды проклят! Как славно было бы прикончить его прямо здесь, на глазах у многотысячной толпы! Разве его гибель не стоила собственной смерти от рук мстительных приспешников шейха?

— ...Но, Хасем, как я могу желать, чтобы бедняжка Мерцалочка опять стала сотканной из тумана? Это было бы ужасное желание, правда? Она в опасности, это верно, но теперь, когда она снова стала настоящей, не появилась ли у нас надежда? Хасем, ты только подумай, а вдруг замысел уабина сорвется? Право, кто-нибудь может убить его до того, как он посмеет хоть пальцем коснуться нашей дорогой, любимой доченьки! Хасем! Ведь ты мог бы убить его — здесь и сейчас!

— Оман, что ты такое болтаешь? Чтобы меня самого убили?

Визирь убрал кинжал в ножны. Бывало, он сам желал смерти, но что толку было бы от его смерти теперь? Без него Оман остался бы беспомощным, никчемным. Помимо всего прочего, шейха Рашида очень скоро ожидал суровый урок. По крайней мере визирь на это искренне уповал. Сегодня утром он получил вести от лазутчиков. Не следовало преждевременно волновать Омана, но... но... Визирь позволил себе на миг усмехнуться.

— Только бы они поторопились, — сказал он вслух.

И вздрогнул: его руки коснулся слуга. Визирь резко обернулся. Весточка! Неужели войско уже окружило город? Конечно! О, скоро воины султана тут наведут порядок! Разве Калед мог бросить Куатани на произвол судьбы?

Однако весточка, как выяснилось, была совсем о другом.

Новый девоюноша? Исчез?

Первая мысль у визиря мелькнула такая: Раджал мертв. Слезы защипали глаза Хасема, он мысленно проклял цирюльника, но, осознав правду, стал проклинать вагана. Проклятие, проклятие! Ведь сейчас этот мерзавец должен был лежать на ложе калифа кастрированный и опоенный наркотическим зельем!

Государственные дела порой сильно удручают, но ничто не способно так огорчить государственного мужа, когда тщательные приготовления вдруг так нелепо срываются.

Слава — облако в небе. Мираж — твой покой.

Смерть извечно стоит на пороге с косой.

Все рассыплется в прах, что на свет рождено.

Но жениться ты должен, мой друг, все равно!

А женился — гори, пламеней, полыхай...

— Сколько еще ждать?

Ответа не последовало, но тот, кто задал вопрос, вряд ли нуждался в ответе. Церемония протекала согласно его приказам. Нетерпеливо глядя в щелочку между полотнищами занавеса, шейх Рашид смотрел не на толпу народа, не на сладкоголосого певца и даже не толстячка-калифа, сидевшего на пышных подушках в своем павильоне. Нет, взгляд Рашида был прикован только к алтарю, где должна была появиться Мерцающая Принцесса, чтобы выбрать себе жениха!

Шейх сжал в руках сверкающую шкатулку, с помощью которой должен был обрести руку своей возлюбленной. Он думал о том, что в глазах всего света исполнил все требования, диктуемые ритуалом обручения. И все же — какой предстоял великолепный спектакль! Мысленно переносясь в будущее, шейх предвосхищал грядущие восторги. Ему вспомнилась прошедшая ночь, испытанная им боль, но он тут же отбросил эту мысль, постарался забыть о случившемся — словно и не было ничего. Значение для него имело только будущее. Будущее и слава! Имея такого могущественного союзника, как Золотой, он не будет ведать преград! Рашид был уверен в том, что через несколько лун он завоюет Священный Город. Пламя будет принадлежать ему! Какую силу тогда подарит ему эта хрупкая девушка! Шейх любовно представлял, как ее тело сгорает дотла в таинственном огне, как возникает сверкающий кристалл... Он даже губами причмокнул от удовольствия. Как только он обретет кристалл, его власть не будет ведать границ!

— Сколько еще ждать? О, сколько же еще ждать?!

Кто-то тайны любви своей свято хранит,

А другой от них, в страхе спасаясь, бежит.

Вот сверкающий камень — как солнце горит,

Что за пламя ему то сиянье дарит?

— Нет, хватит... Только не это!

Эти слова принадлежали Полти. Он произнес их сквозь стиснутые зубы. Знакомый жар подкрадывался к его шее. Он прижал пальцы к шее, остервенело потер ее — видимо, надеясь, что тем самым помешает жару подняться к волосам и воспламенить их. Ведь это не могло произойти здесь, ведь не могло же! Здесь, на глазах у толпы народа! Но как Полти ни уговаривал себя, он подозревал, что то, чего он так боялся, могло произойти именно здесь и сейчас. Что же Тот задумал для него на этот раз?

На самом деле Полти все отлично понимал, потому что половина его сознания принадлежала Тоту. Страх заполнил его. Ему казалось, что его сейчас вытошнит. Он зажмурился — глаза слепило от блеска уабинских ятаганов. Казалось, их лезвия просто-таки нацелены прямо в глаза Полти...

Давно ли это случилось? С каких пор Тот овладел Полти? Самому Полти та ночь, когда он погиб в зензанском лесу, а потом возродился, казалось, была целую вечность назад. Какой восторг его наполнил тогда, когда Тот прижал его к груди, словно любящий отец, и осенил его своим темным благословением. Но какое отчаяние охватило Полти очень скоро, когда он осознал, что это благословение сродни проклятию! Неужели ему так и суждено было остаться марионеткой в руках злобного и безумного существа, помешанного на уничтожении всего мира?! Он должен был обрести свободу, должен был!

Звон бубнов отдавался эхом в голове у Полти. Звук мучил его, приносил боль. Он привалился к балюстраде, сжал виски ладонями. Вдруг ему вспомнилась Ката — да так ярко, что Полти не сдержался и застонал. А не мог ли он обрести свободу с помощью любви Каты? Вспоминая о последней встрече с возлюбленной, Полти проклинал собственную глупость. Но... в следующий раз все будет иначе! Он представил, как падет к ее ногам, как покается во всем, что было раньше. Ее доброе сердце непременно смягчится, оно непременно должно смягчиться! «Нареченная сестрица, будь моей! — произнесет он, заливаясь слезами. — Твоя любовь спасет меня. Мы вместе победим антибожество...»

Но где же она? Куда же она могла подеваться?!

Мир пустыни был проклят богами навек,

Здесь от зноя и жажды умрет человек,

Но в пустыне иначе народ заживет,

Лишь принцессу свою наш Рашид обретет!

Глава 56 ТРИ ШКАТУЛКИ

— Ката, давай убежим!

— Мне уже скоро выходить!

— Я бы на твоем месте помедлил.

— Почему?

— Может быть, это последнее мгновение твоей свободы!

— Я бы не стала так говорить. Радж, у меня такое чувство, что все идет так, как надо.

— О нет! Если бы все шло, как надо, я бы сейчас был евнухом!

— Это было бы не как надо, а наоборот. Нет, Радж, я думаю, мне было суждено приобрести это новое обличье. Думаю, с его помощью я должна куда-то попасть... В какое-то важное место. Какие-то силы пришли в движение, и я это ощущаю.

— Снова что-то с животными?

— Птицы взволнованы. И если шейх думает, что все идет так, как он замыслил, то он ошибается, поверь мне на слово.

Поддельная принцесса потребовала, чтобы ей принесли подзорную трубу. Выглянув из-за ширмы, она приставила ее к глазу. Толпу Ката уже не раз осматривала, а теперь навела подзорную трубу на галерею.

— Что там видно?

Ката поежилась.

— Вижу моего так называемого братца.

— Полти?

— Он навалился на балюстраду... Похоже, его сейчас стошнит.

— Отлично! Вот все и отвлекутся!

— Для того чтобы отвлечь такую толпу, нужно что-то посерьезнее, Радж. О, погляди-ка, и лорд Эмпстер там!

— Он с Полти?

— Рядом с ним.

— Понятно. Я ему больше не доверяю. Просто не могу ему больше доверять!

Их беседа могла бы продолжаться и дальше, но брачное песнопение уабинов близилось к концу. С деланным чувством долга Ката заняла свое место и приготовилась к тому, что в любое мгновение ширму отодвинут и она предстанет перед толпой. Стоявшие за ее спиной Раджал и Сефита, выпучившая от волнения глаза, взялись за край сверкающего шлейфа. Время от времени, покуда шла подготовка к этому мгновению, Раджал ловил на себе подозрительные взгляды Сефиты. Пожалуй, в этих взглядах была не только подозрительность, но и укор, но девица была напугана и не решалась возражать против того, что ей казалось странным или неправильным. Ей было достаточно стоять рядом с принцессой — более чем достаточно.

Снова зазвучала музыка, и на сцену вновь вышли старики-танцоры.

— Ката? — прошептал Раджал.

— Радж?

— Я думаю, ты очень храбрая.

— Радж?

— Ката?

— Ты очень смешной в этом платье.

Раджал, лицо которого пряталось под чадрой, покраснел, но для того, чтобы съязвить в ответ, времени не было. Ширма с помощью хитро спрятанных веревок отодвинулась в сторону, и толпа тут же огласилась приветственным ревом. Ни разу в жизни Раджал не слышал более громкого звука. Сила его была подобна взрыву, и Раджал даже пошатнулся и покрепче вцепился в шлейф платья Каты, словно тонкая ткань могла помочь ему устоять на ногах. Но и сама Ката вдруг покачнулась, будто была готова упасть в обморок. Не слишком ли она была уверена в себе? Быть может, именно сейчас Ката осознала, какие опасности подстерегают ее, принявшую обличье Мерцающей Принцессы.

Но в следующее мгновение она сделала глубокий вдох и величавой поступью стала спускаться с лестницы. Какое чудесное зрелище она являла собой, когда ее рабыни несли за ней длинный шлейф! Как она сверкала и переливалась в роскошном серебристом платье! Толпа уже не ревела. Слышались вздохи и даже рыдания. Многие тысячи глаз неотрывно следили за девушкой-идолом.

И вот на помосте, щедро украшенном цветами, предводитель старцев занял свое место рядом с будущей невестой. Старец был в черных одеждах, его лицо было спрятано под страшноватого вида маской. Голову старца венчала корона с длинными зубцами, а из прорези в виде рта торчала блестящая труба. В то время как остальные старцы-жрецы продолжали песнопение, верховный жрец поднял руки, призывая толпу к тишине, и проговорил в трубу слова, означавшие, что пробил час искателям руки принцессы заявить о себе:

Все клятвы, что прежде были даны,

Отныне навеки отменены!

Музыка, громче играй, веселей!

Первый жених, выходи поскорей!

Трель, которую сыграл затем флейтист, гораздо больше напоминала крик боли. Звук флейты сменился бешеным звоном бубнов. На несколько мгновений зрелище замерло, но затем из толпы медленно вышел мужчина в одеждах цвета бронзы. Он взошел на помост, держа на вытянутых руках небольшую блестящую шкатулку такого же цвета, что и его одежды. Словно по волшебству, из середины помоста поднялся пьедестал. Мужчина в бронзовых одеждах почтительно преклонил колени перед той, кого считал принцессой Бела Доной, и водрузил на пьедестал шкатулку.

Музыка утихла.

— Хм-хм, — ерзая на подушке, выдавил калиф. — Пока Мерцалочка держится неплохо, не правда ли?

— Воистину, Оман, она играет свою роль великолепно.

Дар преподнес первый из женихов!

Кто состязаться с ним в этом готов?

Музыка, громче играй, веселей!

Ну же, второй, выходи поскорей!

На помост по мостику, спускавшемуся от галереи, взошел второй мужчина. На нем были серебристые одежды. Какое-то мгновение казалось, будто он шагает по воздуху, словно сказочный гость из иных миров. Мужчина в серебряных одеждах водрузил свою шкатулку на второй пьедестал.

Калиф нервно посасывал изогнутую трубку, набитую джарвелом.

— Знаешь, Хасем, пожалуй, мне вправду понадобится то развлечение, которое ты для меня приготовил.

— Развлечение, Оман?

— Ну, этот ваган.

— Ах да, конечно, — сдержанно отозвался Хасем и после паузы добавил: — А девицы, сопровождающие твою дочь, совсем недурно смотрятся, правда?

— Право же, Хасем, прекрати свои попытки отвлечь меня!

Вот уж двое готовы жену себе взять,

Но принцесса должна из троих выбирать,

Чтобы Деа лишился невесты своей.

Где ты, третий жених, выходи поскорей!

Когда появился шейх, разряженный в золотые одежды, толпа снова взревела — словно этот пустынный кочевник, разбойник был не захватчиком Куатани, а его великим освободителем. На вытянутых руках Рашида лежала золотая шкатулка.

— Нет, это возмутительно! Чему они радуются, эти глупцы? — заливаясь слезами и кашляя, вымолвил калиф. — Хасем, разве меня они когда-нибудь вот так приветствовали?

Визирь опустил руку на плечо своего друга.

— Не переживай, Оман, его слава будет короткой. По правде говоря, я сильно сомневаюсь, что она продержится до вечера.

Калиф, лицо которого пряталось под золотой маской, медленно повернул голову.

— Хасем, ты знаешь что-то такое, чего не знаю я?

В трех шкатулках сокрыта невесты судьба.

Пусть же выбор свершит поскорее она!

Громче, музыка, выбор невесты воспой!

Бела Дона, принцесса, шкатулки открой!

Следующие мгновения, казалось, растянулись надолго. Как будто весь мир умолк и замер. Только птицы все кружились и кричали над площадью в жарком воздухе. Ката шагнула вперед и, бесстрастно глядя на тех троих, что искали ее руки, по очереди подняла крышки шкатулок с их дарами. В бронзовой шкатулке лежал сверкающий диск на цепочке. Выглядело подношение довольно-таки прозаично, но мужчина в бронзовых одеждах принялся в красках расписывать его достоинства.

— Посмотри, принцесса! — воскликнул он. — Это амулет Туката! Давным-давно он был извлечен из гробницы короля Туката, величайшего из правителей Ана-Венайи. Это талисман, способный защитить от злых чар, и более могущественного талисмана нет на свете! Принцесса, прими мой дар, и никакое зло никогда не сможет грозить тебе, хоть проживи ты тысячу лет!

Во второй шкатулке лежала лента, изукрашенная драгоценными каменьями, ее можно было бы носить как диадему. И это подношение казалось не слишком особенным, но мужчина в серебряных одеждах был готов развеять это впечатление.

— Принцесса! — взволнованно воскликнул он. — Я преподношу тебе последнюю из лент Лихано. Она добыта в самых дальних пределах Амалии. В течение многих эпициклов грабители древних захоронений охотились за этими таинственными лентами, которыми некогда украшали себя жрицы Лихано. Эти ленты во много раз усиливали их разум. Принцесса, прими мой дар, и вскоре тебе станет принадлежать мудрость веков!

Толпа мало-помалу пришла в экстаз. Повсюду слышались крики, в которых простолюдины превозносили прелесть замечательных даров, и вздохи, которыми люди выражали сожаление по поводу трудности выбора, предстоявшего принцессе. А калиф, сидевший в своем павильоне, пришел в ярость.

— Тупицы! — вырвалось у него. — Неужели они не понимают, что все это разыграно как по нотам?

— Если бы они и знали, что все так и есть, они бы забыли об этом, Оман. Толпа глупа и легко поддается эмоциям. Принцесса, обручение, яркое зрелище — какое им сейчас дело до обычаев, до верности, до разума? Увы, Оман, боюсь, сейчас мы — свидетели того, как опасно либеральное правление! Толпе только дай возможность выбирать — и как она себя поведет? О, я уверен: наш народ так сильно возлюбил шейха Рашида только потому, что он являет собой неприкрытую грубую силу. Твои подданные любили бы тебя больше, Оман, если бы твое правление было более жестоким!

— О, Хасем, это ты жесток! — Толстяк-калиф сорвал с лица маску и вытер слезы с глаз.

— Оман, ты только подожди, — мягко проговорил визирь. — Послушай меня и поверь: игра еще не окончена.

— Однако она близится к развязке, не так ли?

Казалось, что все так и есть. Наконец вперед вышел шейх Рашид Амр Рукр, подобный сказочному видению в своих золотистых одеждах. До сих пор Ката хранила подобающую бесстрастность, но тут вдруг ее пробрала дрожь. Первые два дара были превосходны, если те, кто поднес их, не лгали. Ката гадала, как и чем мог превзойти своих соперников шейх.

Но очень скоро она это поняла.

Медленно, мучительно медленно смуглая рука уабина приподняла крышку шкатулки. Возможно ли? Ката от изумления вытаращила глаза, ахнула и, не удержавшись, обернулась и посмотрела на Раджала.

Рашид победно поднял свой дар.

— Принцесса, я подношу тебе не какую-нибудь безделушку! Я подношу тебе саму власть, само могущество, и оно выше всего в этом мире и за его пределами! Принцесса, смотри! Смотрите, придворные, рабы, женщины и мужчины Куатани! Что являет собой этот сверкающий дар, этот прекрасный самоцвет, полыхающий алым огнем, как не камень власти, давным-давно потерянный вашими предками, который все это время хранили странствующие племена уабинов? Принцесса, я дарую тебе силу богов! Принцесса, я дарую тебе Кристалл Терона!

— Да! Да! — Потеряв самообладание, Ката качнулась вперед, словно была готова тут же схватить кристалл. Однако она тут же овладела собой и встала прямо. Этого никто не заметил — такое волнение охватило толпу.

Выбор был лишь до этой поры!

Принцесса отвергла другие дары!

Рашид Амр Рукр — ее нареченный,

Ему Бела Дона достанется в жены!

Однако триумфу Рашида не суждено было длиться долго.

То, что произошло затем, стало столь же внезапным, сколь и жутким. Сначала воздух рассек леденящий душу вопль, а потом над толпой пролетело, подобно чудовищной птице, страшное создание с синей кожей и объятыми пламенем волосами. Страшилище приземлилось рядом с перепуганным шейхом.

Тот попятился.

— Нет!

— Лжец! Обманщик! — пронесся над толпой визгливый голос Тота-Вексрага. Полти, одержимый яростью антибожества, схватил кристалл и швырнул его на помост к своим ногам. Кристалл разбился на тысячи осколков. — Подделка! Никчемная подделка!

Волны изумления, быстро сменившиеся волнами гнева, охватили толпу. В следующее мгновение Полти набросился бы на Рашида Амр Рукра и задушил бы его, но тут на помост взбежали стражники-уабины.

Полти развернулся. Он проворно отшвырнул от себя стражников. Те попадали в толпу, но еще до этого Полти проворно подобрал с помоста сверкающий ятаган и пронзил им грудь дико вопящего шейха. Предводитель уабинов зашатался, его золотые одежды обагрились кровью. Еще мгновение — и Полти прикончил бы его, схватил бы ту, которую все считали принцессой Бела Доной, и вновь взмыл бы в небо, тем самым завершив свою победу — вернее, победу Тота.

Но этому не суждено было свершиться. Колдовская сила в одно мгновение покинула Полти. Пламя, объявшее его волосы, угасло, и Полти рухнул на помост посреди разбросанных цветов, в пролитую кровь шейха, на осколки фальшивого кристалла.


Толпу охватила истерика. В павильоне калифа царили смятение и страх. Взгляд владыки метался между шейхом и Полти. Верховный жрец воспользовался моментом.

— Высокородные господа, рабы, женщины и мужчины Куатани, спокойствие! Задумайтесь о значении всего, что произошло у вас на глазах! Уабин осквернил священную церемонию, и бог Пламени наказал его по заслугам! — Жрец обвинительно простер указующий перст к Рашиду Амр Рукру, который корчился в муках, зажимая руками кровоточащую рану. — Ты, раненый, более не имеешь права посягать на руку дочери калифа Куатани! Теперь, когда женихов только двое, ни о какой церемонии обручения не может быть и речи. Я объявляю притязания законченными и законной — первую помолвку принцессы. Ее супругом станет принц Деа! Всемогущий Терон, осени своим благословением Мешу Каледа, Султана Лу...

— Погодите! — послышался вдруг чей-то выкрик. Верховный жрец развернулся.

— Что это значит?

— Эли Оли Али! — ахнул калиф.

Задыхаясь и с трудом переставляя ноги, сводник поднялся на помост. Он не только изнемог, проталкиваясь сквозь толпу. Он еще был порядком пьян. Эли пошатнулся и упал к ногам принцессы.

Калиф в ярости вскричал:

— Что он задумал? Стража! Убить его на месте, если он посмеет прикоснуться к моей Мерцалочке!

Но прежде, чем стражники успели пошевелиться, жирный коротышка поднялся на колени и протянул принцессе сверкающий шар, который вдруг ожил и произвел чудо. Небо над площадью озарилось разными цветами.

— П-принцесса, — заикаясь, выговорил сводник. — Св-вя-щенная го-оспожа, услышь мо-ою м-мольбу! Стань моею, и этот магический шар станет твоим! Он волшебный, он показывает все, что происходит во времени и пространстве.

Смешавшиеся краски небес преобразились в гору, затем на месте горы возникло озеро, потом — бушующее море, многолюдный город, темный лес, звездное ночное небо...

— Владея эти шаром, ты не будешь ведать с-страха, как владея... амулетом! Все знания будут... открыты тебе... как если бы владела... магической лентой! — Сводник развернулся и обратился к толпе: — Мой дар лучше всех, верно? Я доказал, что он — подлинный, ведь так? И теперь снова три жениха, правда?

Он наклонился — видимо, хотел взять Кату за руку.

Ката отшатнулась.

— Она моя! — вскричал сводник. — Девушка моя!

Высоко, на галерее, в это мгновение капитан Порло подвернул свою деревянную ногу и рухнул на колено. Конечно, ему было очень больно, но никто не собирался помогать ему. Однако гораздо болезненнее были мысли, метавшиеся в голове у старого морского волка.

Его новый друг! Что стряслось с его новым другом?

Однако состязание женихов и на этом не завершилось.

— Нет! Она моя!

Хриплый, высокий голос прозвучал с отчаянной уверенностью. Зеваки, все как один, повернули головы в ту сторону, откуда послышался выкрик. Эли Оли Али от неожиданности выронил шар, и тот покатился по помосту, сверкая и грохоча.

Калиф сходил с ума.

— Кто это еще? О, Хасем, скажи мне, что происходит?

— Мой убийца! — вскричал Раджал и с трудом удержался от того, чтобы не наброситься на оборванца, из-за которого он оказался на Колесе Казни, упал в ров с кобрами, а потом чуть не стал евнухом!

Оборванец почтительно опустился на колени перед Катой. Но стоило ему — а вернее говоря, ей — протянуть принцессе подношение, как толпа разразилась дружным хохотом.

— Возлюбленная, я не стану долго говорить. Другие подносили тебе дары, в которых заключена сила, способная вознести тебя над смертными женщинами. Я же предлагаю тебе только силу смертной женщины. Мой дар — лампа. Она старая, мятая, некрасивая, но принцесса, клянусь тебе: эта лампа — то, что ты искала всю жизнь.

Толпа вновь умолкла и замерла. Эли Оли Али отшвырнул бы Амеду прочь, но что-то в ней было такое, из-за чего сводник страшился к ней приблизиться. Верховный жрец устремил взор к павильону калифа. Калиф, выпучив глаза, уставился на визиря Хасема.

— Возлюбленная, будь моей! — Робко, а затем дерзко Амеда посмотрела на лицо, которое так обожала, ожидая ответного любовного взгляда. Но взгляд принцессы был полон тревоги. А Амеда испугалась не на шутку, когда принцесса коснулась ее руки и крепко сжала ее. Рука принцессы оказалась не бестелесной!

Но до развязки еще было далеко.

Лампа выпала из пальцев Амеды. Воздух рассек могущественный голос:

— Оборванец, ты ошибаешься. У тебя доброе сердце, но мне открыто больше, чем тебе, и у меня есть знак, которого воистину жаждет это дитя. Она должна пойти со мной, потому что только со мной она отыщет свою истинную судьбу.

Неожиданно на помосте появилась фигура в темном плаще, с лицом, окутанным дымкой.

— Эмпстер-лорд! — вскричал калиф. — Хасем, но как он...

— Мы знали, что он изменник, — взорвался визирь, — но...

— А что он держит в руке?

Но одна только Ката увидела, что в руке у лорда Эмпстера. На его ладони лежал до боли знакомый девушке маленький золотой кружочек с замысловатым орнаментом. В сознании Каты зазвучал голос Эмпстера:

— Катаэйн, я узнаю тебя. Катаэйн, пойдем со мной, и ты вновь встретишься с тем, кого любишь...

Слезы наполнили глаза Каты, нахлынули воспоминания. Дрожа, она протянула руку, желая взять монетку Арлекина, но что-то остановило ее. Сквозь ее слезы, сквозь дымку, окутывавшую лицо лорда Эмпстера, проступили его горящие глаза, и Ката поняла, что перед ней — не простой смертный...

— Катаэйн, я узнал тебя...

Но чего он хотел? И могла ли она доверять ему?

Но времени для того, чтобы узнать ответ на эти вопросы, не было.

Сначала закричал калиф. Его павильон располагался намного выше толпы, и он первым заметил пороховую бомбу — за мгновение до взрыва.

— Хасем! Хасем! — Калиф вскочил, схватил визиря за рукав и увлек в глубь павильона. Павильон просел и чуть было не рухнул на площадь. Упала еще одна бомба, а следом — еще одна, и еще... Праздник превратился в сущий хаос. Площадь огласилась криками. Люди бросились врассыпную. В давке многих затоптали ногами. Пролилась кровь. По воздуху летали обломки взорванной галереи.

Как только отгремели взрывы, на площадь на полном скаку влетели Красные Всадники на зловещих черных конях. Грянули выстрелы. Толпа поредела.

— Колдовские огненные палки! — взвизгнул калиф. — Хасем, но как...

— Эджландское оружие, Оман! Полученное в обмен на рабов — разве я тебе не говорил?

— Но... но что это значит?

Они оба пригнулись, чтобы не угодить под пролетавшие пули.

— Что это значит? Оман, это значит, что мы спасены!


Спасен был и Полти.

Что именно произошло с их гостем в этот день, не поняли ни калиф, ни визирь, но когда они решились выглянуть из-за балюстрады просевшего павильона, то увидели, что Полти пошевелился. Затем Эли Оли Али схватил его за плечо и стал трясти, и тогда Полти поднялся. В следующее мгновение толстяк-сводник и огненноволосый эджландец, пошатываясь, спустились с помоста и затерялись в мятущейся толпе.

Ката уже бежала вверх по лестнице. Раджал мчался следом за нею вместе с Сефитой и Амедой, но как только они добежали до ширмы, Сефита вскрикнула и без чувств рухнула на пол.

Раджал бросился к ней.

— Она ранена! Она... мертва!

— Скорее! — крикнула Ката. — Нам надо бежать!

От алтаря уводил проход внутрь дворца, но дорогу преграждал огонь.

— Мы в ловушке! — воскликнула Амеда.

Она в страхе посмотрела вперед через дырочку, простреленную пулей в ширме. Это был конец. Наверняка — конец. Внизу Амеда разглядела Фаху Эджо, Аиста, Рыбу, Губача и Сыра. Те проворно подобрали дары, брошенные женихами, и пустились наутек.

Лампа!

Но у Амеды даже не было времени закричать. С каждым мгновением положение становилось все более отчаянным. Она заметила, как лорд-эджландец наклонился и завернул в плащ истекающего кровью, умирающего шейха. На помост влетел Красный Всадник, готовый прикончить раненого вождя уабинов.

Но тут вдруг вспыхнул золотой свет.

И внезапно уабин и эджландец исчезли, а Красный Всадник, лишившись чувств, упал на помост.


Только этот всадник и погиб из числа воинов султана. Войско без труда овладело городом. Как только стрельба прекратилась, всадники (Красные — впереди, Желтые — с флангов) выстроились перед помостом неуязвимой фалангой. Один из Красных Всадников вдруг сбросил красный мундир. Под ним оказался черный!

Не успевшие убежать с площади люди в страхе замерли. Амеда бросилась к Кате, схватила ее за руку.

— Это конец! Точно — конец! Если мы не погибнем от выстрелов, нас прикончат эти чудовища! О, прекрасная, только скажи мне: та ли ты, которую я люблю?

Ката с жалостью посмотрела на рыдающую сироту.

— Девочка-мальчик, я лишь ношу обличье твоей возлюбленной. Я — Катаэйн, та, которая обязана тебе жизнью, а теперь я спасу тебя.

— Ката! — возмущенно возразил Раджал. — О чем ты говоришь? Этот гадкий мальчишка чуть было не...

— Мальчишка? — усмехнулась Ката. — Радж, ты явно не в себе. Ты хотел сказать «девчонка», верно?

— Что?!

Времени на объяснения не было. Бросившись к мертвой Сефите, Ката стащила с нее чадру и платье.

— Быстрее, надевай это!

— Зачем?! Нас все равно убьют!

Но Амеда ошибалась. Черный Всадник зычным голосом оповестил всех о славном освобождении Куатани и о бракосочетании, которое принесет городу еще более великую славу.

— Теперь более нет препятствий к событию, которое было предсказано много солнцеворотов назад. Высокородные господа, рабы, мужчины и женщины Куатани, теперь, когда вы освобождены от засилья уабинов, ваша прекрасная принцесса свободна сочетаться браком не с грязным кочевником, а с принцем Деа, сыном Меши Каледа, Султана Луны и Звезд!

Страх толпы унялся. Некоторые даже решились на радостные возгласы.

За ширмой Амеда поправила чадру.

— Очень потешно выглядишь, — презрительно прошипел Раджал.

— Не потешнее тебя, евнух!

— Я не евнух!

— Ну-ка, замолчите! — прикрикнула на них Ката. — Между прочим, было бы лучше, если бы вы поладили между собой.

— Что? Это еще зачем?

Но Всадник уже продолжал свою речь.

— Кроме того, — заявил он, — мне велено оповестить вас о том, что бракосочетание царственных детей произойдет в Священном Городе ровно через три полнолуния. Все, кто числит себя верными почитателями Терона, бога Пламени, могут совершить паломничество в Каль-Терон, дабы присутствовать на брачной церемонии в величайший из дней в истории нашего царства и нашей веры!

Огонь подбирался все ближе. Неожиданно Ката шагнула вперед и решительно отбросила в сторону остатки ширмы. Она высоко подняла руки, дабы привлечь к себе внимание толпы.

— Ката! — вскричал Раджал. — Что ты делаешь?!

Ката сделала шаг назад.

— У меня есть план. Если уж мы не можем бежать, нужно сдаться. Мне не все понятно в хитросплетениях судьбы, но у меня такое чувство, что нам надо согласиться на это бракосочетание.

— Нам? — удивилась Амеда.

— Ведь я — принцесса, не так ли? Мне должны позволить взять с собой свиту. — С этими словами Ката быстро пошла вниз по лестнице, пока алтарь не объяли языки пламени. — Скорее, девочки, мы отбываем в Каль-Терон.

Глава 57 ГРОТЕСК В ДВУХ ТОНАЛЬНОСТЯХ

К музыкальной пьесе под названием «Хаос во время ритуала обручения» следует добавить коду. Действие происходит далеко от Куатани, в Агондоне. Высокий, худощавый, аскетического вида мужчина отворачивается от зеркала и разражается проклятиями. Этот персонаж — если можно его назвать персонажем — прежде не раз фигурировал в рассказе об этом приключении, хотя сам до сих пор ни разу не появлялся в нем лично. Для внешнего мира он носит личину Транимеля, верного премьер-министра его агонистского величества, короля Эджландии Эджарда Синего. На самом же деле он является воплощением антибожества Тота-Вексрага.

Злодей один в комнате, где горят свечи, задернуты шторы и яркий огонь в камине. За окнами — ясный день, пожалуй, даже слишком ясный. Город скован жарой. Но это ненадолго. Здесь, в северных землях, сезон Терона пролетает быстро. Вскоре вернутся холода и сожмут Эджландию, словно в латной рукавице, лишь на краткое время ослабившей свою хватку, чтобы затем она стала еще более жестокой. Очень скоро грязные разливы реки Риэль покроются льдом, а покои агондонской знати загородятся от холода точно так же, как сейчас — апартаменты Тота. Повалит снег, светать будет поздно, а темнеть — рано. Очень может быть, что нынешний сезон Терона — последний в истории Эджландии, ибо Эпоха Искупления быстро близится к концу. До начала тысячного цикла остается всего несколько лун.

Но все это сейчас не имеет никакого значения для антибожества. Он ходит по комнате из угла в угол, сжимает и разжимает кулаки и думает только о том, как он разъярен. Итак, его Пламенноволосый раб снова подвел его! На самом деле это воплощение с самого начала не отличалось устойчивостью. Тысяча сверкающих на площади лезвий — какой, казалось бы, мощный канал для вселения в тело Пламенноволосого, но и этого оказалось мало. Помимо этого, Тот ужасно устал после беседы с Агонисом. Однако в его последнем провале было повинно что-то еще. Он снова выругался. О, если бы удалось захватить Мерцающую Принцессу! Если бы удалось швырнуть ее в Священное Пламя!

Но Тот не намеревался сдаваться. Он ни за что не сдастся.

Он снова повернулся к зеркалу, в котором таяло изображение распростертого на помосте Полтисса Вильдропа. Тот знал, что сейчас Вильдроп уже бежал с площади и теперь, как последний трус, искал убежища. Зеркало показывало объекты сосредоточения антибожества только в те мгновения, когда их наполняла его сила.

Тот презрительно смотрел на изображение своего никчемного раба. Поначалу этот молодой человек казался столь многообещающим. Не могло ли быть так, что Вильдроп противился ему? Да, точно! Да, Тот в этом не сомневался! Но как настолько порочный, настолько исковерканный злобой человек, мог иметь какие-либо интересы, кроме неприкрытой злобы? А что представлял собой Тот, как не Зло, если Зло было имя того, кто противопоставил себя верховному богу Ороку и пятерым его детям, всем их деяниям и помыслам?

Тот забарабанил кончиками пальцев по стеклу зеркала. В его покоях стояла жуткая вонь и жара, но для него это не имело никакого значения. Он думал только о своем унижении. Как глуп он был, пытаясь сговориться с Агонисом! Как глуп он был, полагаясь на Полтисса Вильдропа!

Тот провел ногтями по стеклу, издав противный скрежет, затем бросился к камину, сунул в пламя руку, потом — ногу, подпрыгнул до потолка и прилип к нему, словно чудовищное, бесформенное насекомое. Потом он несколько раз ударился головой о потолок, и на ковер просыпалось изрядное количество штукатурки.

Затем Тот резко спрыгнул вниз. Его глаза пылали, губы злобно кривились. Нет, это они были глупцами, они — Агонис и треклятый Вильдроп. Если его брат — он называл его братом, ибо он и был ему братом — отказался от его предложения, что с того? Он еще жестоко пожалеет об этом!

Вот Вильдроп — другое дело. Беда была в том, что этот смертный сейчас находился слишком далеко. Еще несколько лун назад у Тота не было нужды в магическом зеркале для того, чтобы превратить своего раба в жуткого всадника, восседающего верхом на синем летучем драконе. Но тогда Вильдроп находился в Зензане и к тому же относился к своему служению со всем рвением. Теперь многое изменилось, и Тот был склонен винить в этом большое расстояние. Теперь без помощи отражения он был беспомощен, он даже не мог руководить собственным рабом! Ярость снова охватила его. Если бы только его могущество не ведало границ! Но как оно могло не ведать границ без Орокона?

Тот снова заметался по жаркой комнате. Он ползал по полу, по стенам и потолку, круша все, что попадалось на его пути. А потом он вдруг замер, а через несколько мгновений подошел к окну и раздернул шторы. Его взгляд пробежался по внутренним дворикам, скользнул ниже, туда, где за жарким маревом текла издававшая дурные миазмы грязная река.

Только теперь он вспомнил о жаре и о холодах, которые вскоре должны прийти к ней на смену. Да-да, последние холода, которые скуют Эджландию и больше никогда не отпустят! Скоро, очень скоро здесь воцарится хаос, и тогда Тот-Вексраг вступит в свои права. Какая власть тогда станет принадлежать ему, какая бесконечная власть, когда Орокон будет принадлежать ему, а этот порочный мир, мир его отца, наконец будет уничтожен!

Время было на его стороне. Кроме того, как он и сказал своему брату Агонису, могущество Тота-Вексрага проистекало из тайного источника. Правда, этот источник пока мало что давал ему. Новые силы прибывали к Тоту только тогда, когда он переставал черпать из этого источника, когда источник иссякал...

Но и это было всего лишь делом времени...

Его враги не могли победить, не могли!

Антибог запрокинул голову и расхохотался. Он снова взбежал на потолок и, проворно спустившись, бросился к зеркалу. В зеркале теперь отражалась только приведенная в полный беспорядок комната. Глаза Тота сверкнули. Зеркало затуманилось. Тот искал Вильдропа. Куда он подевался, трусливая крыса?

Что ж, совсем неплохо было то, что его раб знал, что исхода нет, что он нигде не спрячется.

Для него и не могло быть исхода.

* * *

— Что теперь с ним такое? — шепотом спросила Дона Бела.

Джем негромко отозвался:

— Он еще хуже, чем раньше.

— Поглядите, как он задается!

— Как, интересно, можно задаваться, когда сидишь за столом? — пробормотал Джем.

— Он может! — вздохнула принцесса. — Меня от него трясет.

Малявка сказал:

— В «Царстве Под» Прыщавый таким не был.

— И на борту «Катаэйн» Прыщавый таким не был, — подхватил Джем. — Но с другой стороны, у него и выбора не было... Малявка! Перестань облизывать ложку!

Малыш смущенно улыбнулся и сунул ложку со сладким кремом в рот.

Джем был встревожен. Он взволнованным взглядом обвел призрачных гостей, весело пирующих в зале. Вести счет дням в мире мечты было невозможно, и Джем не знал, на скольких пиршествах побывал с тех пор, как здесь появились новенькие. Одно было ясно: чем дальше, тем сильнее Джема поражало поведение бывшего корабельного буфетчика. Разодетый в роскошные одежды, Прыщавый восседал за столом рядом с Альмораном и возбужденно разговаривал с хозяином писклявым голосом. Улыбка не сходила с его изуродованного прыщами лица, с губ то и дело слетали любезные словечки. Прыщавый превозносил вкус того или иного изысканного блюда, но когда это блюдо ему подавали, он набрасывался на него и поглощал, забыв о приличиях, словно неотесанный деревенщина. Стол около него и его одежда были усыпаны огрызками, губы и подбородок перепачканы соусами. Альморан снисходительно улыбался и вел себя с Прыщавым так, будто это был настоящий принц.

До сих пор бывший буфетчик расточал свои любезности только перед хозяином и лишь изредка бросал взгляды на своих соседей по столу. Казалось, он упражняется в новообретенной самоуверенности, проверяет ее в разговорах с Альмораном. Но вот сегодня, похоже, репетиция закончилась. На протяжении пиршества Прыщавый то и дело поворачивал голову к своим соседям и обращался к ним с какими-нибудь любезностями. Голос его звучал еще более напряженно, чем прежде, а манеры выглядели совсем уж несуразными. «Не правда ли, погода нынче превосходно зашибенная, господин Джемэни?» — говорил Прыщавый. Или: «Представляете, я сегодня взмок, как мышь, в саду!» Или: «Малявка, мальчик мой, ты уже пробовал омара? Исключительно вкусная дрянь, позволь заметить. Только смотри, не проглоти кусок панциря, а не то слуге придется помочь тебе стошнить».

Особое внимание Прыщавый уделял принцессе. Теперь Альморан все чаще усаживал девушку рядом с бывшим буфетчиком, и тот бесконечно надоедал ей своими ухаживаниями.

«Позвольте, милая, предложить вам заливного угря. Быть может, поедая этого угря, вы задумаетесь кое о чем, что схоже с ним по форме...»

«О, о, какая чудесная ручка! Жду не дождусь, когда она сыграет свою роль в близости, которая скоро наступит...»

«Несомненно, моя красавица, вы окружены кавалерами. Скажите, что вы думаете о... замужестве?»

Джем пылал возмущением. Уже не раз его переполняло желание вскочить и повалить Прыщавого на пол. Только умоляющие взгляды принцессы сдерживали Джема, но повиновался он очень и очень неохотно.

Казалось, этот идиотский спектакль никогда не закончится. Мелькали и мелькали лиловые пальцы, ухмылялись губы, обнажая зеленые гнилые зубы. Блестели, отливая то красным, то синим, прыщи. Неужто Прыщавый и вправду думал, что он — красавец? И как принцесса могла это выносить?

— Это все Альморан подстроил, правда? — прошептала Дона Бела, когда ее воздыхатель на время оставил ее в покое и переключил свое внимание на рыбу под соусом карри. Как Джему хотелось выхватить шпагу и проткнуть эти мерзкие прыщи, один за другим! Он содрогнулся от отвращения, но вместе с отвращением к нему пришла мысль о том, что он несправедлив.

Принцесса была права. Все происходящее с Прыщавым было какой-то уловкой Альморана.

— Или джинна? — проговорил Джем вслух. Много раз волшебный толстячок появлялся рядом с ними и до тех пор, пока Альморан не прогонял его, приставал к Прыщавому с расспросами — нет ли хоть чего-нибудь на всем свете, чего бы ПОЖЕЛАЛ его господин и повелитель.

— Нет, джинн тут ни при чем, — пробормотал Малявка. — Джинн может только исполнить третье желание Прыщавого. Но Прыщавый не станет ничего желать.

— Не станет? — выдохнул Джем. — Интересно, почему?

— А может, ему слишком сильно нравится это желание, — прошептала принцесса, незаметно стряхнув прилипшие к ее рукаву ошметки тунца.

— О да, оно ему нравится, — с горечью подтвердил Джем, — а старик его обманывает, за нос водит. Это ясно. Но Прыщавый на это купился.

— Бедняга, — вздохнул Малявка. — Нищий, как я.

Джем смягчился и потрепал волосы малыша.

— Ты прав, Малявка. Прыщавый задается, и это выглядит смешно, но почему бы ему и не позадаваться немножко? Ведь он всю жизнь был уродом, изгоем — а теперь... Надо бы посочувствовать ему. Когда-то и я был таким, как он.

— Как он? Как это может быть? — изумился Малявка.

Но сейчас не время было рассказывать. Взгляд Джема остановился на Доне Беле, затем он перевел его на Малявку, потом — на Прыщавого, потом Джем любовно представил себе Радугу, который с аппетитом поглощал под столом угощение из золотой миски. Как он мог спасти их всех? Как они могли бежать отсюда? Он долго думал о плане побега, так и сяк вертел его в мозгу. Но получится ли? Если Прыщавый не согласится бежать вместе с ними, могло и не получиться. Запросто могло не получиться.

— Нужно достучаться до него, — проговорил Джем.

— Принц? — нахмурив брови, вопросительно произнесла Дона Бела.

Малявка, набрав в рот побольше крема, плюнул на Прыщавого.

Глава 58 ОТПЛЫТИЕ

— Выпьем еще за здоровье майора-господина!

— Ойли, ты хороший друг!

— Друг? Пф-ф-ф! Верный слуга!

— Ты меня спас, Ойли!

— Майор-господин, а ты спас Куатани!

Если это было и не совсем так, сводника это ни в малейшей степени не волновало. Подобострастно улыбаясь, он снова наполнил кубок Полти, громко чокнулся с ним, постучал ногами по полу и потребовал у матери-Маданы еще выпивки для героя Куатани. На улице быстро темнело. Проулок погрузился в неприятные лиловые сумерки, похожие на огромный кровоподтек. В харчевне царил унылый полумрак. В обычный вечер в «Полумесяце» уже было бы полным-полно бражников, но нынче двери харчевни были крепко-накрепко заперты и закрыты на засов. Эли Оли Али и Полти пьянствовали вдвоем.

— Эли, ты только подумай, какой прибыли мы лишились! — прошипела мать-Мадана, ставя на стол полный кувшин.

— Прибыли? Ты еще думаешь о прибыли, старая карга, когда у нас в гостях такой великий человек? Принеси-ка нам джарвела да лампу разожги! — Он осклабился. — Ох, майор-господин, я эту старую развалину насквозь вижу. Поначалу-то она была строптивая, а теперь... — он довольно прищелкнул пальцами, — теперь она только об одном думает! Пф-ф-ф! Ты ничем не лучше меня, старуха, и не забывай об этом!

Наверное, старухе очень хотелось отвесить своднику подзатыльник, но она удовольствовалась тем, что брякнула на стол старую лампу. Стекло чуть не треснуло, язык пламени высоко взметнулся.

Эли хмыкнул:

— А джарвел-то, джарвел где? Поторопись, старуха!

Полти слушал их перебранку краем уха. В голове у него вертелись воспоминания обо всем, что случилось за день. Снова и снова он заново ощущал боль, охватившую его на галерее, когда им в очередной раз овладел Тот. В то мгновение, когда он напал на Рашида Амр Рукра, он, казалось, целиком превратился в Тота-Вексрага, в нем не осталось ничего от Полтисса Вильдропа. У самого Полти было такое впечатление, что его беспомощный дух остался на галерее в то время, когда Тот-Вексраг взлетел над площадью. А через несколько мгновений он, Полтисс Вильдроп, уже лежал на помосте, обессиленный, задыхающийся, посреди смятых цветов. Куда подевалась колдовская сила Тота — этого Полти не понимал. Когда злобное антибожество впервые овладело им в Рэкских лесах, его сила была абсолютной, всепоглощающей. С тех пор она значительно ослабела... Но почему? Не было ли в этом какой-то разгадки, из-за которой он мог бы обрести свободу? Обрести желанную свободу и оказаться в объятиях Каты?

Полти простонал:

— О, мне было так больно!

— Больно? — ухмыльнулся сводник. — Майор-господин, ты же такой сильный, такой могучий!

— Никакой я не могучий, Ойли... Нет у меня никаких сил...

— Как это — нет? Ты летать умеешь, у тебя волосы пламенем горят! Майор-господин, некоторые люди попадали ниц, завидев тебя! Они решили, что это сам огненный бог Терон явился! — Сводник пристально уставился в глаза Полти. — А скажи мне, майор-господин, как ты это делаешь? Что это за секрет такой?

Полти наклонился к столу, закрыл лицо ладонями.

— Эли, я просто весь горю, горю... Но что-то случилось нынче... Силы покинули меня... но... Но когда я почти без чувств лежал там, посреди цветов, мне показалось, что я видел, как вокруг меня катается шар!

У сводника екнуло сердце, но он сумел сдержаться и невинно переспросил:

— Шар?

— Шар был там, я в этом уверен... Но мне его больше не отыскать. Вот в чем дело! — Полти ударил себя ладонью по виску, в упор уставился на пляшущий язычок пламени горящей лампы. — Шар... он же был, как зеркало... он являлся мне... через стекло, через стеклянный шар! Ну да, в этом все дело! Или... в этом ли?

Эли даже не старался делать вид, будто что-то понимает. Он только улыбался да предлагал своему спутнику еще выпить — выпить и забыть про все печали. Майор-господин уже порядком набрался. Очень скоро он должен был уснуть пьяным сном. Тогда можно было бы уложить его кое-где, покуда Эли Оли Али займется приготовлениями к путешествию.

Времени оставалось немного. Почти наверняка Всадники уже рыскали по городу в поисках богохульника-метиса, который дерзнул посягнуть на руку дочери калифа. Почти наверняка разыскивали и майора-господина. Сначала Эли Оли Али думал бежать. Но это было бы глупо. Надо было как следует переодеться — вот это было бы намного умнее. Утром они затеряются среди паломников, направляющихся в Каль-Терон. Сводник довольно потер руки под столом. Та обида, которую он испытал, будучи с позором изгнан из дворца, ушла в прошлое. Эли был не из тех людей, которые цепляются за прошлое, и не из тех, кто упустит представившуюся возможность. Новое славное будущее манило его за собой.

Он наклонился к столу, сжал руку Полти.

— Майор-господин, ты назвал меня своим другом, гм?

— Хорошим другом, Ойли.

— А вот других-то своих дружков ты потерял?

— Боба? Бергроува? Ойли, даже не представляю, куда они подевались!

Вид у Полти вдруг стал самый разнесчастный. Сводник вздохнул.

— Тут, в Унанге, люди часто пропадают неведомо куда, и никто их потом не видит. Но ты не огорчайся, майор-господин, теперь у тебя есть новый друг, который поможет тебе во всех твоих... делах. Ты будешь... господином. А я — твоим верным слугой.

— О, Ойли!

Собутыльники пьяно обнялись и отстранились друг от друга только тогда, когда мать-Мадана наконец с грохотом поставила на стол булькающий кальян. Полти качнулся вперед. Сводник поднялся, посмотрел сверху вниз на свою жертву, освещенную золотистым сиянием лампы. Эли Оли Али пока не придумал, как воспользуется колдовскими способностями майора-господина, но как-то их применить было можно — в этом сводник не сомневался. Сердце метиса радостно забилось при мысли о Каль-Тероне, о тех прибыльных делах, которые ожидали его там. Он уже успел напрочь забыть о капитане Порло и опрометчивых обещаниях, данных им старому морскому волку.

Сводник наклонился, сунул витую трубочку кальяна в губы Полти и резко обернулся к матери-Мадане.

— Он готов. Послушай, старуха, поутру мы отбываем. Пошли. Ты должна помочь мне в кладовой... да смотри, не отпирай дверей!

Старуха медлила.

— Ты чего, старуха? Пошли!

— Эли... А как же быть с «холодной»?

— Тс-с-с! — прошипел сводник, выпучив глаза. — Мы их уморим! Разве мы не так все задумали с самого начала?

— Эли, не нравится мне это.

— Они уже полудохлые, верно? Так и надо! Не будь дурой, женщина... пойдем!

Своднику бы надо было задуть лампу, но он так торопился, что забыл это сделать. Рыжие волосы Полти отливали медью. Он сидел за тем самым расшатанным столом, где когда-то встретили свою судьбу Боб и Бергроув, и, как ребенок соску, сосал дурманящий дым джарвела, наполнявший его разум видениями и снами. Сначала ему привиделось зеркало из его покоев во дворце калифа. Оно вращалось и вращалось в вертящейся раме, а потом рассыпалось на сотни осколков, и эти осколки сложились в катающийся по полу шар...

Послышался голос:

— Полтисс Вильдроп, Полтисс Вильдроп, ты думаешь, что можешь убежать от меня?

Полти вздрогнул. Трубочка кальяна выпала из его губ. За стеной, в проулке послышались шаги.

— Я подведу сюда кибитку... А ты приготовь корзины с кувшинами браги. Поверь мне на слово: по дороге к Священному Городу мы заработаем много монет!

— Ладно, ладно... Ох, ты все-таки чудовище, Эли!

В ответ послышался хохот, затем — шаги, которые вскоре стихли вдали. Затем некоторое время было тихо, но вместо того, чтобы выполнить поручение метиса, мать-Мадана на цыпочках прошла мимо навалившегося на стол Полти. Виновато оглядевшись по сторонам, она прошла в угол и отодвинула засов на двери. На большее она не смогла решиться. Затем она поспешно вернулась, подошла к столу, быстро сунула трубочку кальяна в губы эджландца. Она ненавидела эджландцев — конечно же, она их просто терпеть не могла, но этот был такой красавчик... Старуха морщинистой рукой провела по кудрявым рыжим волосам Полти. Наклонилась, намереваясь задуть лампу, но в этот миг эджландец пошевелился, и старуха, испугавшись, убежала.

Полти протер глаза. Сначала он увидел звезды. Нет, не звезды — цветы. Помост, усыпанный цветами, и бешено катающийся по нему шар... «Полтисс Вильдроп, Полтисс Вильдроп, разве ты не знаешь, что принадлежишь мне?» Полти тупо уставился в стекло чаши кальяна, перевел взгляд на стеклянную лампу, в которой с шипением сгорало масло. Вот тут он и увидел ухмыляющийся лик, глядящий на него и из лампы, и из кальяна... «Полтисс Вильдроп, Полтисс Вильдроп, ты будешь повиноваться мне до тех пор, пока кристаллы не станут моими!»

— Нет! — Полти вскочил и сбросил злобно скалящийся лик на пол. Послышался хриплый кашель — он поднялся ввысь от осколков стекла. Полти побрел от стола в темноте, тяжело дыша. Споткнулся, упал. О, как у него кружилась голова, как кружилась... А потом он увидел что-то, крутящееся между цветами... но не шар, нет... Не монетка ли то была, выпавшая из пальцев мужчины в черном плаще? Монетка звякнула и легла между цветами, и Полти разглядел знакомый витой орнамент на маленьком золотом кружочке. Он знал эту монетку, он ее очень хорошо знал... Но где... и как... и что это могло значить? Полти погрузился в воспоминания. [6] О, тут крылась какая-то тайна! Перед мысленным взором Полти предстала Мерцающая Принцесса, и Полти понял, что должен следовать за ней, чтобы найти свою судьбу...

Полти вздрогнул.

Пожар!

Воздух наполнился клубами дыма. В обшарпанном зале харчевни бушевало пламя. Полти встал, пошатнулся. Куда? Куда идти?! Все смешалось у него в голове, а ноги и руки налились свинцом.

И тут он увидел распахнутую дверь.

Туда?

Полти бросился к дверному проему и тут же вскрикнул, покатившись по осклизлым ступеням.

Он огляделся по сторонам в полумраке. Куда он угодил? Не в проулок, это точно... В кладовую, что ли? В подпол?

Наконец он разглядел на полу труп человека, явно заморенного голодом.

Но это был не труп. Человек повернул голову, разжал губы и попытался издать крик радости.

Неожиданно Полти окончательно протрезвел.

— Боб!

Он бросился к другу, поднял на руки почти невесомое тело. Но как же выбраться наружу? Разве можно было пройти сквозь бушующее пламя? Наверху послышался грохот. Горящее стропило упало и завалило зарешеченную дверь.

Полти вскочил. Кладовая наполнялась дымом. Но тут вдруг распахнулась другая дверь, и в ее проеме возник мальчишка-оборванец.

— Спасайтесь, несчастные! — крикнул он.

Через верхнюю дверь валили клубы дыма, сверху подбирался огонь. Полотнища мешковины объяло пламя. Полти, держа на руках Боба, шатаясь и кашляя, пошел вперед.

— Сюда, сюда!

Со стуком открылась крышка люка. В следующий миг они уже были в проулке вместе с мальчишками из «Царства Под». Боб задыхался, он в ужасе вытаращил глаза и цепко обвил руками шею Полти.

— Сюда! Сюда!

Наконец они без сил упали на землю где-то посреди подгнивших причалов. Боб выскользнул из рук Полти. Он в отчаянии пытался выговорить:

— П-полти... Там... Там Бергроув... Он... остался там...

Но Полти сидел, согнувшись в поясе. Он весь дрожал, его тошнило. Стену харчевни «Полумесяц» поглотило пламя.

* * *

— Ром! Прыщавый, где, проклятие, мои ром!

На самом деле капитан Порло был уже изрядно подвыпивши, иначе не стал бы звать своего давно пропавшего без вести буфетчика. Был поздний вечер, и яркая луна золотила волны за открытым иллюминатором. По полу каталась пустая кружка. Капитана качнуло вперед, он стукнулся лбом о стол и едва не задел тарелку с остатками свиной солонины с горчицей и крошками сухарей. Из угла рта старого морского волка потекла струйка слюны. Он пьяно моргал подслеповатыми глазами. Буби испуганно завизжала, вспрыгнула на плечо хозяина. Не заболел ли он? Не умер ли?

Капитан только ухмыльнулся и любовно прижал к себе обезьянку. Нет-нет, Фарис Порло был в полном порядке. Он был счастлив, и счастье его было подобно экстазу. А ведь чуть раньше, днем, в Куатани, он был близок к полному отчаянию. Какой же он был набитый дурак, что поверил тому грязному метису! Можно было не сомневаться: этот Эли Оли Али был чокнутый, почти такой же чокнутый, как лорд Эмпстер. Капитан страшно радовался тому, что избавился от них обоих. Ну, попадись они ему снова — он их непременно заставит прогуляться по рее!

Морскому волку было, правда, очень жалко хорошего парня — господина Раджа, и славненькую барышню Кату тоже было жалко. Ведь они остались в этой мерзкой стране. Как-то они теперь вернутся домой? А что сталось с парнем по имени Джем? Вправду ли он утонул, а если нет, то что с ним приключилось? Ну да ладно, они были молодые и могли сами о себе позаботиться. Вон сколько у них было ног!

Нет, сейчас капитан думал только о том прекрасном мгновении, когда после полудня, в то время как уабины позорно бежали из порта, он, тяжело дыша, спустился к причалам, разыскал свою дорогую «Катаэйн», остановился и стал кричать и махать руками. Парнишка в заплатанных лохмотьях заметил его и бросился ему на помощь. А потом — казалось, за считанные мгновения — были подняты якоря. И — прощайте, треклятые иноземцы. Уабины, унанги и все прочие — прощайте!

Капитан был готов снова заорать и потребовать рома, но тут открылась дверь его каюты, и лампа осветила знакомые, желанные очертания полной до краев кружки.

— Прыщавый? — Капитан прищурил налитые кровью глаза.

Ой, он совсем забыл!

Новенький перешагнул порог и смущенно улыбнулся.

— Меня звать Грязнуля, кэп. Прощеньица просим, кэп, но только вы сказали, что я теперь буду буфетчик. Ну, Прыщавый-то пропал вроде.

— Ну да, я так и говорить, парень, так точно я и говорить, — проговорил капитан, задумчиво подперев щеку кулаком. — Ты уж глядеть, не подводить меня, как эти неблагодарный скотины Прыщавый, ладно? Ну, не сбегать, я хотеть говорить.

— Кэп, я не убегу, нет!

— Ты быть хороший малый, Грязнуля. Ты песня любить, а?

— Да, я люблю песни, кэп.

— Ну, тогда давать мне гармошка. Вот молодец быть. Садиться тут, а? Выпивай немножко ром, да? Ну, давать, давать, садиться. Ты бывай молодец, Грязнуля. Радовайся, что мы сделай ноги из этот Унанг, вот что я говорить. Нечего там делай хороший парни, где бывай столь паршивый злобный кобра. Надо ловко орудуй абордажный сабля, когда повстречайся с этот ядовитый змей! Как-нибудь я тебе рассказывай, как я их убивай целый сотня, чтобы удирай из этот жуткий место. Целый сотня, вот сколько! Так и срубай их башка с капюшоны — вжик, вжик! — ну, будто они бывай колосья на поле!

Глаза старика засверкали, однако он быстро успокоился, отхлебнул прилично рома и сказал:

— Давай я петь тебе хороший песня.

И вот старый морской волк под аккомпанемент визгливой гармоники завел лихую песню, которую когда-то — теперь казалось, давным-давно — пел господину Джему и господину Раджу. Буби, словно в знак протеста, спрыгнула с плеча своего хозяина, пробежалась по стенкам каюты и повисла на потолке. Всем своим поведением Буби показывала, что пение капитана противно ее тонкому музыкальному слуху.

Лежать на дно морской большие корабли,

Когда-то не суметь добраться до земли.

Там в трюмы серебро и золото полно,

Но кто за это все опустится на дно?

Ио-хо-хо, йо-хо-хи, нелегка, нелегка

Ио-хо-хо, йо-хо-хи, жизнь-судьба моряка!

— Подпевать, парень! Отличный песня, а?

Грязнуля сделал приличный глоток из капитанской кружки и согласно кивнул. По его подбородку потекла струйка рома.

— Надо береги ром, парень, ром стоить на весы золото! — ухмыльнулся капитан и перешел ко второму куплету, затем — к третьему.

Грязнуля только осклабился. От выпитого рома у него закружилась голова.

— Эгей, Грязнули, вот теперь мы плыть куда надо, это я тебе точный говорить! — вскричал капитан, и, словно бы для того чтобы подтвердить справедливость этих слов, он спел еще один куплет — тот, что не пел для молодых подопечных лорда Эмпстера. Растягивая меха гармоники во всю длину, морской волк снова подумал о славе, ожидавшей его в конце этого, быть может, последнего, но уж точно самого великого из его странствий.

А Эмпстер думал, что ему удастся обвести вокруг пальца старого Фариса Порло!

Ах, синий быть кристалл, его давно терять.

А где теперь кристалл волшебный тот искать?

Не тайны ли морей в себе кристалл таить?

А кто, скажите, знать, где камень тот добыть?

Йо-хо-хо, йо-хо-хи, нелегка, нелегка

Йо-хо-хо, йо-хо-хи, жизнь-судьба моряка!

Капитан пел и пел, а ром лился и лился рекой. «Катаэйн» плыла по волнам темного моря. Корабль держал курс к островам царства Венайя.


Деа вновь взошел по ступеням белесой лестницы. В последние ночи Симонид оставался на ночь в покоях принца. Как принц ни любил старика, он с превеликим трудом дожидался мгновения, когда тот заснет.

Какое облегчение юноша испытывал, когда наконец мог выскользнуть из своих покоев на веранду! Волнение переполняло грудь Деа, как только над ним смыкались кроны деревьев в висячем саду. Он блаженно вдыхал ароматы жасмина и джавандры, сирени и нарциссов. Но вот он увидел хрупкий, колеблющийся силуэт на другом краю широкого газона. Деа, словно происходил священный ритуал, произнес заветные слова:

— Ты настоящий, Таль?

И с огромной радостью выслушал ответ:

— Конечно же, я настоящий, Деа.

— Но ты прозрачен, я вижу сквозь тебя.

— Друг, от этого я не менее настоящий. — Таль взмыл вверх, пролетел сквозь ствол дерева. — Разве тебе не хочется стать таким, как я? Разве то вещество, из которого я состою, не лучше скучной, тяжелой плоти, из которой состоишь ты? Друг, подумай, как мы могли бы смеяться, как могли бы играть, если бы оба были такими, как я. Подумай об этом, друг!

— Но Таль, я должен жениться! Я должен стать мужчиной!

Таль рассмеялся.

— Друг, ты никогда не женишься!

— Никогда, Таль? Ты точно знаешь?

— Как же ты можешь жениться, если мы с тобой должны играть?

С этими словами Таль улыбнулся и полетел прочь, словно спрут в воде, а его высокий, худощавый друг рассмеялся и бросился следом за ним. Как весело они резвились посреди темных рощ и гротов, между изгородей и на просторных газонах. Они танцевали, догоняли друг дружку, вертелись и крутились, кувыркались и хохотали, озаренные луной! И как грустно стало Деа, когда Таль сказал, что ему пора уходить!

— Возвращайся, Деа, — сказал юноша-призрак. — Приходи завтра ночью, и мы снова будем играть.

— Ты будешь здесь, Таль?

— Я всегда буду здесь, Деа, а скоро, очень скоро и ты будешь здесь. Мы навсегда останемся юными, Деа, и тогда никто не найдет нас и никто не сможет причинить нам зла.

Деа, обхватив себя руками, спустился по лестнице, мечтая только о том, чтобы поскорее свершилась его прекрасная судьба.

Глава 59 ТАНЕЦ У ФОНТАНА

— Милая? Милая моя девочка, куда ты ушла?

С сердцем, учащенно бьющимся от радости, Прыщавый бежал по саду, топая по фиалкам и тысячелистнику, лавсониям и колокольчикам, роскошным маргариткам. Жаркий воздух казался жидким. Воздух наполняли ароматы цветов и птичьи трели. Разве был он когда-нибудь так счастлив? Теперь ему нужно было только снова разыскать девушку. Проснувшись и обнаружив, что ее нет рядом с ним, Прыщавый решил, что она от него убежала, но тут же счел, что это невозможно. Никогда! Его милая просто надумала поиграть с ним, вот и все. А может быть, она попросту была стеснительна. Но ведь и он тоже был сильно смущен. Прошедшая ночь была первой для них обоих. Но какая была ночь!

— Милая! Милая? Я найду тебя, не бойся!

Прыщавый повернул и выбежал к фонтану — странной скульптуре, изображавшей язык пламени. Он перегнулся через бортик чаши и собрался попить, но замер, глядя на свое отражение, мерцающее на поверхности прохладной чистой воды. Со времени своего чудесного преображения Прыщавый то и дело вертелся перед зеркалом в своих покоях, не в силах налюбоваться на свою новообретенную красоту. Его охватила неземная радость, и он заплясал вокруг фонтана, а потом в изнеможении рухнул на усыпанную лепестками землю.

Прыщавый был одет в легкий халат из тончайшего шелка, подпоясанный шнуром. Пока он бежал, полы халата распахнулись, и теперь юноша медленно провел руками по нежной коже на груди и блаженно вздохнул. Сладкая дрожь желания объяла его. Он вновь вспомнил о прекрасных мгновениях любви. О, его ожидало еще много, много таких мгновений! Никогда, никогда он не верил в такое счастье. Он был мужчиной. И его любила прекрасная женщина. Он шептал и шептал ее имя.

Вдруг где-то неподалеку послышался собачий лай.

Прыщавый поднял голову. Пес по кличке Радуга бежал по саду. Прыщавый смотрел на собаку с неудовольствием. В прежней жизни он любил собак — обычных лохматых дворняг, но этот разноцветный зверь вызывал у него тревогу и неприязнь. Радуга остановился у фонтана и опасливо глянул на Прыщавого. Но вот он залаял снова, и послышались чьи-то торопливые шаги.

— Радуга! — Это был голос Малявки. — Я знал, что ты его разыщешь!

Прыщавый поднялся с земли. Оказывается, к фонтану явился не только Малявка. Следом за ним шли Джем и Дона Бела. Что произошло? Прыщавый, инстинктивно ища защиты, шагнул к своей возлюбленной. Та отшатнулась от него и прикрыла рукой глаза.

— Милая? Милая! — Прыщавый резко развернулся к Джему. — Что ты с ней сделал?

— Прыщавый, — негромко проговорил Джем. — Ты бы на себя посмотрел.

Прыщавый проворно запахнул халат, но все успели увидеть его обнаженное тело. Прыщавый заметил, что они смущены, но настоящей причины их смущения, конечно, не понял. Вдруг он нагло распахнул полы халата, сорвал его с себя и швырнул в кусты. Дона Бела не выдержала и разрыдалась, Малявка отвернулся, Радуга попятился. Только Джем сохранил самообладание, глядя на урода, стоявшего перед ними. Красные гнойные нарывы покрывали тело Прыщавого, его кисти и ступни были все в кровавых расчесах, суставы распухли, но самой отвратительной была лиловая сморщенная трубка, торчащая посреди огненно-алого кольца прыщей между ног уродца.

Прыщавый ухмыльнулся, обнажив зеленые зубы.

— Я изменился, не так ли? Все дело в этом мире, понимаете? О, я никогда не покину этот прекрасный мир, никогда! — Он шагнул к своей любимой, но Джем загородил ему дорогу. Прыщавый выгнул шею и проговорил хриплым, надтреснутым голосом: — Милая? Это все господин Джем, да? Что он сделал с тобой? Он что-то сделал, верно? — Он протянул к девушке руки. — Милая, иди ко мне! Милая, разве ты не помнишь, что было ночью?

Джем мягко проговорил:

— Прыщавый, ночью ничего не было.

— Откуда тебе знать? — вспылил Прыщавый. — Что ты болтаешь? — Он бросился вперед и, рассвирепев, стукнул Джема в грудь. В следующее мгновение они уже катались по земле и дрались.

— О, хватит, перестаньте! — вскричала Дона Бела.

Малявка попробовал вмешаться и разнять дерущихся, но у него ничего не вышло. Радуга разлаялся и стал бегать вокруг фонтана.

Джем тяжело дышал, отбивая атаки Прыщавого. В ярости бывший корабельный буфетчик обрел силу.

Прыщавый положил Джема на лопатки. Джем вывернулся.

Прыщавый размахнулся, сжав кулак.

— Нет! — Джем вырвался.

Удар пришелся в бортик чаши фонтана. Схватив обнаженного Прыщавого за шею, Джем приподнял его над замшелым бортиком и грубо — потому что иначе было нельзя — пригнул его лицо к воде.

— Прыщавый, неужели ты не понимаешь? Это все тебе снилось. Это все происки Альморана, не более того!

— Ты лжешь! Я красивый, красивый!

— Прыщавый, очнись! Смирись с суровой правдой! Неужели ты не понимаешь, что Альморан жестоко обманул тебя?

Прыщавый закричал, вырвался из рук Джема, но на этот раз в драку не полез, а без сил рухнул на землю около фонтана. Им овладели злоба и стыд, и казалось, жизнь покинула его. Глаза юноши наполнились слезами, он разрыдался. Нарывы на его лице и шее прорвались, из них потек густой зеленоватый гной.

Неожиданно послышался ласковый голосок:

— Господин, похоже, ты сильно удручен. Наверняка уж теперь-то у тебя есть какое-то ЖЕЛАНИЕ?

— Убирайся! — простонал Прыщавый. — Убирайся, уходи прочь!

Джинн насмешливо-снисходительно улыбнулся, восседая на парящем неподалеку ковре-самолете. Джем обратился к Прыщавому негромко, заботливо. Но Прыщавый сейчас нуждался не в заботе.

— Прыщавый, пожалуйста. Ты должен послушать.

— Слушать? Тебя?

— Мы все в страшной опасности. Весь мир — в страшной опасности. Ты ведь знал, что у меня — очень важное дело, можно сказать — миссия? Неужели ты не понимаешь, что мы должны бежать из этого мира? Мы должны попасть в Священный Город, и как можно скорее. Медлить нельзя. Прыщавый, ты должен помочь нам. Ты должен использовать свое последнее желание.

— О-о-о, да, да, господин, ЖЕЛАНИЕ, ЖЕЛАНИЕ! — Джафир вожделенно потер руки. Он слез с коврика и уселся на бортик чаши фонтана, рядышком с плечом горько рыдающего юноши. Джинн наклонился и прошептал в испещренное нарывами ухо: — Эй, господин... ЖЕЛАНИЕ, ЖЕЛАНИЕ! Я жду!

Джем сердито прошипел:

— Оставь нас!

— Хо! — удивленно воскликнул джинн. — Право же, эджландец, ты непоследователен! Я решил, что я-то вам и нужен. Не помешало бы обращаться со мной более уважительно, а? — Толстячок не сдвинулся с места. Он едва сдерживал волнение, но все же изобразил улыбку и принялся сосредоточенно разглядывать собственные ногти.

Прыщавый обреченно рыдал, закрыв лицо ладонями. Джем осторожно развел его руки в сторону, серьезно взглянул в покрасневшие глаза.

— Прыщавый, послушай! Ты — единственный, кто может нам помочь. Как ты не понимаешь? Альморан поймал нас в ловушку, он взял нас в плен. С каждым днем, с каждым пиршеством, с каждым ночным сном он порабощает нас все сильнее, все крепче привязывает нас к своему миру. Если мы останемся здесь, мы будем заперты в вечной тюрьме, а Альморан будет жить и жить своей жизнью, полной наслаждений, и принцесса станет его женой!

Прыщавый на миг перестал рыдать.

— При... принцесса? Ты лжешь! Альморан сказал...

Дона Бела наклонилась и взяла воспаленную руку Прыщавого в ладони. Она глубоко вздохнула и произнесла:

— Прыщавый...

— Прыщавый? Ночью ты называла меня Джорвелом!

Дона Бела снова глубоко вздохнула и опустила глаза.

— Джорвел... Джем говорит правду. Ночью... ничего не было. Это все было сном... Колдовством Альморана. Прости, Джорвел.

— Нет! — Прыщавый вырвал руку, скорчился, завыл, как зверь, а потом начал жалобно хныкать.

— Только сон, и все? Ой-ой-ой! — поцокал языком джинн. — А может быть, мой господин, вам бы хотелось снова увидеть сон? Или лучше сказать так: может быть, ты этого ЖЕЛАЕШЬ?

— Прекрати! — процедил сквозь зубы Джем.

— Ну, ну, поуважительнее!

Малявка опустился на колени рядом с бывшим буфетчиком. Он, чуть не плача, затараторил:

— Прыщавый, ты ведь раньше был так добр ко мне. Я знаю, что у тебя доброе сердце. Джем прав. Скажи свое желание, Прыщавый. Перенеси нас в Каль-Терон. Разве ты не понимаешь? Ты ведь станешь самым настоящим героем!

Малявка протянул руку и был готов погладить плечо друга, но Прыщавый свирепо отшвырнул малыша прочь. Он вдруг снова разъярился и резко вскочил. Принцесса и Джем в страхе попятились. Радуга, угрожающе рыча, бросился на выручку к Малявке. Джафир от испуга шлепнулся в фонтан.

— Героем? Стать героем? — визгливо кричал обнаженный уродец. — На что мне это сдалось — быть героем? Что мне делать в вашем Каль-Тероне? Что мне за дело до твоей дурацкой миссии? Вы все просите, чтобы я вас понял! А вы-то как не поймете, что я здесь счастлив? Счастлив — впервые в жизни! Я был красив! Меня любили! А вы все разрушили, все испортили, все! Я ненавижу вас! Я вас всех ненавижу! — У него сорвался голос, он отвернулся и в сердцах ударил кулаком по каменному бортику. Из разбитых костяшек побежала кровь.

— Прыщавый, перестань! Прыщавый, не мучай себя! — Джем схватил юношу за руку в то мгновение, когда тот вновь собрался ударить ею по камню.

Прыщавый развернулся к нему.

— Не трогай меня! Любимчик Эмпстера, что ты знаешь о муках? — Прыщавый злобно отшвырнул от себя Джема. — Напыщенный, самодовольный ублюдок! Тебя я больше всех ненавижу. Я желаю, чтобы ты оказался в Каль-Тероне. Я желаю... желаю...

Прыщавый пожелал бы, чтобы Джем оказался где угодно, только не здесь — посреди пустыни, на дне моря, в Царстве Небытия, где бы ему были суждены жуткие пытки. Но на это не было времени, а еще вернее — в этом уже не было нужды. Словно чертик из табакерки, джинн вынырнул из воды и принялся приплясывать на бортике и хохотать.

— Свобода! Наконец — свобода!

Взрыв сотряс воздух, и Фонтан Пламени разлетелся на куски. Во все стороны полетели брызги и осколки камня. Откуда-то повалил дым. Джем на миг ослеп и упал — но не на землю.

— Принцесса! Малявка! Где вы?

И тут Джем понял, что поднимается в воздух. Он стоял на ковре, а принцесса, Малявка и Радуга пытались присоединиться к нему. Задыхаясь от дыма, они хватались за края ковра. Сначала с воем соскользнул Радуга, потом Прыщавый свирепо отбросил в сторону Малявку.

Дона Бела закричала.

Прыщавый крепко обхватил ее руками, потянул к себе.

— Прыщавый, нет!

— Прыщавый, пожалуйста! — вскрикнул Малявка.

— Ты не заберешь ее, не заберешь!

— Прыщавый, не делай глупостей!

— Она моя! Она моя милая! Она принадлежит мне!

Джем в отчаянии сжал руку Доны Бела, но на этот раз бывший буфетчик оказался слишком силен. Девушка с криком соскользнула с волшебного ковра как раз в то мгновение, когда он резко взмыл в воздух.

Джем плюхнулся на ковер. Его горло сжалось от рыданий.

— Тупица! — выкрикнул он. — Тупица! Тупица! Прыщавый, как ты не понимаешь, что ты потерял свое волшебство? Чары развеялись! Твоим снам конец!

Но Джем знал, что Прыщавый ничего не понимает — ничего, кроме боли от осознания того, что он такой, какой есть.

Джем обхватил колени руками. Ковер набирал высоту. Бросив последний взгляд на мир снов, он увидел, что принцесса пытается вырваться из объятий Прыщавого, сады увядают, а джинн, осознав, что удовлетворил то самое желание, из-за которого сам лишился таких радостей жизни, в отчаянии топает ногами. Над ними возник громадный лик Альморана — он дико кричал, его длинная борода развевалась на ветру. А потом наступило безмолвие. Только порывы ветра нарушали тишину над пустынными барханами.

Но даже тогда Джем не полностью избавился от мира снов. Находясь в плену в этом странном мире, он все время замечал парадоксы течения времени, и вот теперь слабеющие волны колдовства Альморана преподнесли еще один парадокс. Они пытались настичь улетающего Джема. До бракосочетания в Каль-Тероне должно было миновать несколько лун, но за то время, пока Джем летел к Каль-Терону (а летел он, как ему показалось, совсем недолго), время пробежало еще быстрее.

И когда он вновь опустился на землю, то угодил в самую гущу событий.

Глава 60 ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР В ГЛОТЦЕ

У Рэкской дороги, на границе Зензана и Эджландии, в Глотце, есть постоялый двор. Эта довольно непрезентабельная постройка расположена не в непосредственной близости от дороги, а не некотором расстоянии от нее. Среди путешествующих это заведение славится паршивой едой, не слишком хорошим обслуживанием и неудобными комнатами. Если кто-то задастся вопросом, почему при всем том хозяин этого постоялого двора имеет неплохую прибыль, то ответ будет самый простой: дело в том, что на много миль в обе стороны дороги у него нет конкурентов. А тот, кто не имеет конкурентов, тот, как показывает жизнь, способен и на более ужасные вещи. Однако постоялому двору в Глотце вскоре суждены тяжелые времена, а наступят они, как только по соседству откроет свое заведение Нирри. А пока здесь нет отбоя от постояльцев. Тут останавливаются те, кто едет из Агондона в Рэкс, и те, кто едет из Рэкса в Агондон.

Тех же изможденных дорогой путешественников, которые остановились здесь сегодня, ожидает тяжелая ночь: они будут маяться расстройством кишечника, их будут кусать клопы, они будут ворочаться на бугристых матрасах. Но пока зал полон, эль льется рекой. Может быть, обилие выпивки как раз и предназначено для того, чтобы замаскировать обилие неудобств.

Да будет вам известно, что этот постоялый двор — не самое важное место в нашем повествовании и особой роли в нем сыграть не должен. По большому счету автору вообще не следовало проявлять к этому заведению какой-либо интерес. На самом деле, как выяснится впоследствии, когда обширные заметки автора скопятся в библиотеке взрастившего его старого университета, он был более чем знаком с этим постоялым двором и на протяжении своих исследований не раз останавливался здесь — к своему превеликому сожалению. Именно поэтому автор не желает делать рекламу постоялому двору в Глотце и уж тем более — наделять это заведение каким-либо историческим значением.

Желание автора заключается в том, чтобы вы подслушали ряд разговоров между определенными лицами, которые в данный момент происходят здесь, в этом не слишком уютном зале, жаркой ночью.

ПЕРВЫЙ РАЗГОВОР

Назвать его старым седым ветераном было бы не совсем правильно. Такое описание не устроило бы этого человека. Скажем прямее: он бы горячо возразил против такой характеристики. Но если он — кучер, каким желает казаться, то своим делом занимается очень и очень давно. В его курчавых волосах довольно много седины. Он часто обводит опасливым взглядом обшарпанную гостиную постоялого двора. Быть может, его внимание особенно привлекают мальчишки-близнецы, его грумы, которые ведут себя слишком шумно и мешают постояльцам? Он сворачивает цигарку и склоняется ближе к своему спутнику, имеющему вид серьезный и ученый. Странно, что у кучера такие дружеские отношения с пассажиром. Вполне можно предположить, что эти двое давно знакомы.


КУЧЕР: — Прошло столько времени. Как мы узнаем?

УЧЕНЫЙ: — Одно мы знаем точно.

КУЧЕР: — Это что же?

УЧЕНЫЙ: — То, что раньше было плохо, а теперь стало еще хуже. Для этого не нужно слушать сообщения каждый день, верно? В прошлый раз было — хуже некуда. Аресты... казни... взрывы в ваганском квартале... наводнение в Новом Городе.

КУЧЕР: — Знаешь, Хэл, что я тебе скажу? Сдается мне, что ты ударился в мистику.

УЧЕНЫЙ: — С чего ты взял, старина?

КУЧЕР: — В наводнении ты тоже готов винить Транимеля?

УЧЕНЫЙ: — Я хорошо запомнил все, что нам рассказал... юноша, Бандо. Теперь я верю кое во что, во что раньше... ну...

КУЧЕР: — В кое-что насчет Транимеля?

УЧЕНЫЙ: — А может, вернее сказать: насчет Тота?

КУЧЕР: — Тс-с-с!.. Рэгл! Тэгл! А ну, отстаньте от Монаха! (Он закуривает цигарку, которую до сих рассеянно вертел в руках.) — Дружище, тебе у меня ума не занимать, но все же, похоже, есть кое-что, что мне известно очень давно, задолго до того, как об этом мне стал говорить ты. Я знаю, что Эпоха Искупления близится к концу. Я знаю, что этим землям грозит Зло — Зло из другого мира. Ну и что толку, спрашивается, от твоих книжных познаний?

УЧЕНЫЙ (вынимая из кармана потрепанную книгу): — Тирания остается тиранией, Бандо, откуда бы она ни происходила — из мира людей или из потустороннего мира. (Он перелистывает страницы и задумывается.) — Знаешь, порой я поражаюсь: как много нам теперь говорит Витоний. Думаю, у него даже можно найти объяснение поведению нашего бедняги предводителя и тому, почему он так переменился. Позволь, я прочту тебе небольшой отрывок, Бандо...

КУЧЕР (недовольно скривившись): — Ой, я тебя умоляю! Только не читай мне Витония!

УЧЕНЫЙ (фыркнув): — Честное слово, Бандо, по-моему, ты не отдаешь себе отчета в том, что, если бы не Витоний, я бы ни за что не ввязался в это дело. Старина, да и мы с тобой никогда не встретились бы!

КУЧЕР: — Не встретились бы? (Он берет у друга потрепанную книгу и целует ее.) — Ах, тогда я должен благословить этого твоего великого философа вместе с книжными червями и всем прочим. Будьте благословенны, господин Витоний! Будьте благословенны, малютки червячки! Но, Хэл, неужели о нашем деле тебе нужно было прочесть в книжке?

УЧЕНЫЙ: — Я ученый, Бандо. Я обо всем читаю в книгах.

КУЧЕР (глубоко затянувшись цигаркой): — Не обо всем, Хэл.

УЧЕНЫЙ: — О?

КУЧЕР: — Никогда не видел, чтобы ты читал любовные романы.

УЧЕНЫЙ (непонимающе): — Бандо?

КУЧЕР: (указав цигаркой в сторону): — Я видел, как ты строил глазки одной юной особе. А я-то, старина, руку на сердце положа, скажу так: я думал, что ты никогда не поддашься на женские чары.

УЧЕНЫЙ (покраснев): — Бандо! Я понятия не имею, о чем ты говоришь!

ВТОРОЙ РАЗГОВОР

Он происходит между двумя молодыми женщинами, совершенно непохожими одна на другую. Это выглядит необычно, но еще необычнее то, что между ними явно дружеские отношения. Одна из них — та, что с масляно-желтыми кудряшками и пухлым, живым личиком — одета с претензией на роскошь. Предположим, что перед нами — бывшая служанка, которая не то уже перебралась, не то намеревается перебраться в средний класс. Ее спутница, привлекательная девушка с длинными волосами цвета меди — та самая, на которую указал кучер, — одета скромно, по-крестьянски, однако в ее происхождении не может быть сомнений. Какой у нее тонкий, аристократический нос! Какие нежные, гладкие руки! Удивительно, какие только союзы не образуются в дороге!

За столом вместе с этими молодыми женщинами сидит третья, постарше. Ее особая примета — она одноглазая. Эта женщина явно гувернантка. Быть может, она прислуживает молодой аристократке, хотя более внимательный наблюдатель не стал бы делать поспешных выводов относительно рода ее занятий.

За столом сидит, не принимая участия в разговоре, молодой человек с большими торчащими ушами. Вид у него наивный, но все же довольно симпатичный. Он явно не слишком уютно чувствует себя в сорочке с тугим воротом и парике, который время от времени рассеянно поправляет. Большую часть времени он попивает эль и выглядит вполне довольным.


НИРРИ: — Мисс Ланда, я понимаю, что вы желаете мне добра, но все равно вы меня так и не уговорили. После всего, что бедолага Вигглер пережил на войне, а я — странствуя с мисс Катой... Нам бы хотелось где-то обосноваться и пожить тихой, спокойной жизнью. (Она говорит потише.): — Я пообещала Бейнс, что у меня будет солидное, порядочное заведение — это верно, а вы знаете как трудно найти помощников. Но что же у меня будет за заведение, я вас спрашиваю, если в нем будет полным-полно красномундирников?

ЛАНДА: — Ну уж, не полным-полно! Нирри, я знаю, что ты — на нашей стороне...

НИРРИ: — На стороне мисс Каты? До самой смерти!

ЛАНДА (с улыбкой): — Славно сказано! И вы тоже, досточтимый Ольх?

ВИГГЛЕР (смущенно): — Хватит с меня синемундирников, вот что я вам скажу. Уж и помотали нас по всему Эль-Ороку, а хоть раз кто спасибо сказал? Сколько дорог истоптали, а все ради чего? Ради того, чтобы драться с бедняками, вооруженными вилами да мотыгами? Не дело это. Хорошо еще, что моя бедная Нирри явилась, чтоб откупить меня из войска. А сколько она натерпелась по дороге!

ЛАНДА: — А вы, Бейнс? Вы с нами?

БЕЙНС (потирая руки): — Да, миледи. Если уж даже мою старую госпожу тошнило от этих вояк, то я вам не стану говорить, что я про них думаю. Я — красномундирница до мозга костей, и всегда такой была. Так что насчет солидности вы не переживайте, досточтимая Ольх. Я не какой-нибудь хрупкий цветочек. Да о таких приключениях я всю жизнь мечтала!

ЛАНДА (с улыбкой): — Да, Бейнс, приключение предстоит нешуточное. О, Нирри, милая Нирри! Разве ты не понимаешь, как нам нужна твоя таверна? Мы ведь не знаем, долго ли пробудем в Агондоне, пока сумеем вступить в схватку с врагами. Нашим агентам нужно место, где бы они могли встречаться и обмениваться результатами разведки...

НИРРИ: — А? Что?

ЛАНДА: — Ну... встречаться, прятаться и... О, ты все поймешь, Нирри! А когда все закончится, ты станешь героиней, а досточтимый Ольх — героем!

НИРРИ: — Лучше вы его не подговаривайте, мисс Ланда. Что-то неохота мне, чтобы мой Вигглер в герои выбивался. Ушами не вышел, верно? (Сверкнув глазами): — Господин Джем — вот уж герой так герой! (После паузы, просияв): — Ой, погляди-те, что Рэгл и Тэгл вытворяют! Уж как они меня смешат, просто слов нет! Похоже, вы им нравитесь, Бейнс, а?

ЛАНДА (склонившись к столу и пожимая руку Нирри): — Ты добрая женщина, Нирри. Ну, так ты с нами?

НИРРИ (неуверенно улыбаясь): — Одно мне только покоя не дает, мисс Ланда. Этот парень в багряной куртке — тот, что скачет впереди. Его мы нечасто видеть будем, да? Не скажу, чтобы я была так уж рада видеть его у себя в таверне. Он мне всех постояльцев распугает!

При этих словах БЕЙНС грустнеет. Она-то как раз надеется на то, что ее единственный глаз будет чаще видеть знаменитого разбойника. ЛАНДА решает, что лучше рассмеяться в ответ, но она и рассмеяться не успевает. НИРРИ вдруг замечает, что ее супруг смотрит на другую женщину — очень странного вида даму, которая сидит за противоположным столом.

— Эй, Вигглер, перестань пялиться на эту дамочку! (НИРРИ взбивает свое желтые кудряшки.) — Тоже мне, особа, та еще, сразу видно!

ТРЕТИЙ РАЗГОВОР

Он происходит между дамой и молодым человеком. Мы уже обратили внимание на то, какие разные женщины оказались в эту ночь на постоялом дворе. Эта женщина, которую, как выразилась Нирри, «сразу видно», разительно отличается от трех, описанных раньше. Она в шляпе с высокой тульей, ее шею обвивает боа из птичьих перьев, она курит тонкую сигару, вставленную в длинный мундштук, и громко переговаривается с модно одетым молодым человеком, который, похоже, время от времени чувствует себя неловко из-за того, что его спутнице совершенно безразлично мнение окружающих о ней. И он, и она явно привыкли к роскоши. Они блистают на рэкских подмостках, но, пожалуй, им следовало бы более серьезно относиться к тем опасностям, которыми так изобилуют зензанские дороги. Не лишним было бы вспомнить здесь такие строчки господина Коппергейта:


Когда на вас все с завистью глазеют,

Мудрее тот, кто гонор сдерживать умеет.


ДАМА: — О, эти колонии! Какой гадкий постоялый двор! Фредди, далеко ли до Рэкса? Спроси у кучера, будь умницей, ладно?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК: — Не ближе, чем в последний раз, когда ты об этом спрашивала, я так думаю.

ДАМА: — Фредди! Фредди, мальчик мой! Ты что же, так жесток?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК: — Да нет же, дорогая. Просто ты уже спрашивала об этом, как только мы здесь остановились, а мы ведь пока не уехали, правда? Ну, если только эта забегаловка сама не едет среди ночи, покуда мы с тобой болтаем.

ДАМА (выразительно взмахнув мундштуком): — О, как ты жесток! Ты жалеешь, что поехал со мной, я знаю! Переживаешь, что связался со старухой!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (покраснев, негромко): — Дорогая, не говори глупостей. (Берет свою спутницу за руку): — Разве я кем-либо восторгался более, чем мисс Тильси Фэш, заксонским соловьем?


Так вот кто она такая![7] МИСС ТИЛЬСИ ФЭШ ласково гладит бакенбарды молодого человека и благословляет тот день, когда она познакомилась — и притом очень близко — с ФРЕДДИ ЧЕЙНОМ, правителем захудалой провинции, но при этом — настоящим красавцем.


ТИЛЬСИ: — О, Фредди, Фредди; мой мальчик, ты такой лапочка! Ты такой милый. Это твой дар.

ФРЕДДИ (немного обиженно): — Должен же у меня быть хоть какой-то дар. Не угостишь ли сигаркой, дорогая?


ТИЛЬСИ роется в складках роскошного платья, вынимает золотой портсигар, открывает его. Глаза сидящего неподалеку МОНАХА сверкают.


ТИЛЬСИ: — Ты уж прости меня за то, что я тебе надоедаю, мой милый, но в последние луны в Агондоне мне было совсем тоскливо.

ФРЕДДИ: — Неудивительно. Мне тоже было тоскливо. Просто поразительно — что случилось с высшим обществом?

ТИЛЬСИ: — Вот именно! Подумать только, а все так надеялись, что свадьба короля возвестит начало нового, золотого века! (заксонский соловей вздыхает): — Бедняжка Констанция! Что сталось со знаменитым домом Чем-Черингов! Ставни закрыты, комнаты выстыли, а у всех на устах — эта жуткая толстуха из провинции. Как ее зовут, запамятовала? Она просто-таки вцепилась в молоденькую королеву... (Расстроенно): — Фредди, мальчик мой, я даже не могу вспомнить, как ее зовут!

ФРЕДДИ (важно): — Джелика. Мисс Джелика Вэнс, вот как.

ТИЛЬСИ (раздраженно): — Да не девчонку! Эту старую, жирную корову.

ФРЕДДИ (вздохнув): — Леди Вильдроп. Умбекка Вильдроп.

ТИЛЬСИ: — Вот-вот. Умбекка, с ума сойти!


Последние слова произнесены достаточно громко. ЛАНДА, сидящая за соседним столом, вынуждена щелкнуть пальцами перед глазами НИРРИ. ВИГГЛЕР интересуется, уж не увидела ли его супруга, часом, привидение. НИРРИ несколько мгновений сидит, как зачарованная, и дрожит при воспоминании о старых, забытых страхах. Ее бывшая госпожа стала такой важной особой? Ее бывшая хозяйка — в Агондоне? Впервые НИРРИ всерьез задумывается о том, что ее ожидает в новой жизни.

И о том, что произойдет, если она вновь попадется на глаза своей прежней госпоже.


МИСС ТИЛЬСИ ФЭШ (со вздохом): — Ах, любовь моя, но я должна избавиться от этого дурного настроения. Жду не дождусь, когда доберусь до Рэкса, где у меня ангажемент. Сцена — ведь это у меня в крови, верно? Я должна петь, петь! Фредди, мой мальчик, я непременно должна спеть сейчас!

ФРЕДДИ сдерживает желание закрыть лицо руками. Его пылкая возлюбленная встает, обводит взглядом дымную гостиную.

МИСС ТИЛЬСИ ФЭШ: — Хозяин! Нет ли у вас клавикордов, клавесина или хотя бы спинета? Нет? О, колонии, колонии... Что же, мне петь без аккомпанемента? Что ж, когда я только начинала свою певческую карьеру в Заксосе, бывало и хуже!


ФРЕДДИ в этом не сомневается. ТИЛЬСИ, размахивая своим боа, начинает петь. В гостиной все умолкают. Даже РЭГЛ и ТЭГЛ замирают. Все едины в своем восхищении: лучшая певица империи одаривает захудалый постоялый двор своим выступлением!

СТАРЫЙ ШУТ КОРОЛЯ

Было время — шут умел

Короля развеселить.

А теперь он постарел -

Нету силушки шутить!

Еле видит, еле слышит,

Еле он, болезный, дышит,

Нету силушки шутить!

Ох, и горе тем бывало,

Срам для тех бывал велик,

Кто шуту во время бала

Попадался на язык!

А теперь шут еле слышит,

Еле он, болезный, дышит,

Нету силушки шутить!

Шут вертелся, шут крутился

И катался кувырком.

Он смеялся, он резвился

И других смешил притом.

А теперь он еле слышит,

Еле он, болезный, дышит,

Нету силушки шутить,

Нету силушки смешить!

Что, вы спросите, случилось

С развеселым тем шутом?

Просто он не смог поладить

С нашим новым королем!

И теперь шут еле слышит,

Еле видит, еле дышит.

Короля не рассмешить -

Так зачем на свете жить?

Песня отзвучала. Одни плачут, другие смеются, все аплодируют, даже РЭГЛ и ТЭГЛ. БЕЙНС промокает кружевным платочком единственный глаз.

Из всех, кто находится в гостиной, только двое, похоже, не разделяют всеобщего восторга. Один из них — ХЭЛ, который полагает, что эта песня значит, на самом деле, намного больше, чем о том думают другие. Эта песня всем известна, она древняя, как легенды, но ХЭЛУ вдруг приходит в голову мысль, что легенды способны повторяться, приобретать более современные обличья. ХЭЛ думает: а понимает ли МИСС ФЭШ, о чем поет?

Тем временем НИРРИ, особа более практичная и приземленная, думает о том, что шут короля напомнил ей о том, кого она некогда знала. О, но ведь Варнава был всего-навсего карликом-ваганом! Но НИРРИ тут же начинает думать о том, что это, может быть, вовсе не так. Встретит ли она еще когда-нибудь таинственного карлика? И — если на то пошло — господина Джема? И мисс Кату? Слезы, набежавшие на глаза НИРРИ, теперь вызваны не только песней.

НИРРИ сжимает руку ВИГГЛЕРА. Она вдруг понимает: что бы ни сулило им грядущее, уж спокойной жизни оно им точно не сулит.


Теперь мы должны покинуть постоялый двор в Глотце. Можно было бы еще многое рассказать об этом заведении и о его постояльцах, можно было упомянуть о том, что вскоре мисс Фэш и господин Чейн встретятся в пути со знаменитым разбойником, но при этом, к счастью, уцелеют. Жаль, что мы не можем задерживаться.

Главные события развиваются сейчас в Унанг-Лиа. Нам нужно поторопиться туда. Вперед!

Загрузка...