Стрелки [СИ]

Серебряная башня

Автобус резко затормозил перед воротами туристского лагеря. Здесь шоссе обрывалось, и дальше вдоль ограды к замку вела неширокая пыльная дорога. Вывеска над воротами гордо гласила: «Дерзание» приветствует гостей! Вывеску осеняла ветвями старая шелковица. Под ноги нам сыпались спелые до черноты ягоды. Ивар Кундри, который не преминул запечатлеть вывеску на кинопленку, поскользнулся на них и проклял вполголоса все шелковицы на свете. Все эти мелочи забавляли меня, но не отвлекали от главного — над мешаниной разноцветных палаток, над купами деревьев возвышался на холме замок. Эрнар. У меня было такое чувство, будто я вернулась домой.

Эрнар. Серебряная башня… Центральная вежа вовсе не сияла серебром. Массивная, широкая, она точно нависала над стенами, над четырехскатными крышами пристроек. Была она вся синевато-серая, и только шатровая крыша нестерпимо сияла на солнце — настоящее серебро никогда не блестело бы так ярко. Рядом с вежей прочие башни казались хрупкими и невысокими, зубчатые стены соединяли их, опоясывая холм, и разрывались лишь в одном месте — где были ворота. Холм был приземистый, каменистый, но у подножия его буйно разрослась зелень. Должно быть, там была вода.

Нас позвали размещаться, потом — на обед в столовую с прозрачными стенами, вверху на галерее играла музыка. У столовой тоже было громкое название: «Рыцарский стан». «Туристский стон», — буркнул худой дяденька в белой шляпе, тыкая вилкой салат. Принесли огнедышащий суп. Убедившись, что он совершенно несъедобен, я пододвинула жаркое и тут услышала странный звук. Я посмотрела на даму, сидевшую напротив. Дама визжала — очень культурно и очень сдержанно. Должно быть, она была воспитанная дама. Причиной визга была крыса, солидно шествовавшая по проходу меж столиками — коричневая, с голым хвостом, но очень приятная. И тоже очень воспитанная, потому что не обратила никакого внимания на визг, подхваченный другими туристками. За крысой, пригнув головы к полу, шли гуськом и строго держа интервал, два пятнистых кота, и вид у них был задумчивый. Сосед в белой шляпе, опрокинув салат в супницу, выскочил из столовой. Одни выскакивали за ним, другие на всякий случай поджимали ноги. Почему-то от этой сцены у меня улучшился аппетит.

Я ела жаркое и с интересом наблюдала, как Ивар Кундри, рискуя свалиться со скамейки, нацеливает объектив на это уникальное зрелище. И думала о том, какие странные формы обрело ныне эрнарское гостеприимство.

К замку мы шли пешком. У дороги паслись белые и шоколадные козы. Они презрительно провожали нас южными карими глазами. Над дорогой поднималась пыль. Моложавая супружеская пара ворчала, что следовало бы везти нас на автобусе. Дядечка в белой шляпе допытывался у экскурсовода, почему башня не серебряная. Экскурсовод устало объясняла. А замок приближался и рос, все тяжелее становились стены, все грознее башни, и все меньше было в нем игрушечного, ненастоящего… Уже хорошо видны были громадные валуны, из которых слагались стены, и кое-где среди валунов светлела свежая кладка. Только сейчас я заметила, что дальняя башня еще не восстановлена до конца. И ворота были современные, легкие, и мост не подъемный, а оборонный ров почти исчез в зарослях болотной ласвицы.

Деревянный мост угрожающе скрипел и колыхался под ногами. Казалось, он вот-вот рассыплется, и мы свалимся в жидкую грязь на радость лягушкам. За мостом дорога круто подымалась вверх, кончаясь у самых ворот замка. Справа от ворот прилепилось к стене деревянное, с плоской крышей строение. Судя по вывеске, здесь помещалось управление музея. У приоткрытой двери лежала пятнистая однорогая коза и задумчиво жевала.

Распахнулись ворота, и стали выходить люди — наверно, предыдущая экскурсия. Они переговаривались и смеялись, чересчур громко, на мой взгляд, но их голоса будто никли, приглушенные стенами. Туристы прошли мимо, косясь на нас, а экскурсовод повела нас к воротам, на ходу начиная рассказ:

— Замок, товарищи, еще до конца не восстановлен, поэтому прошу не удаляться от группы и не проявлять самодеятельности. Восстановительные работы ведутся в западной части замкового ансамбля и в стенных башнях…

Двор замка был выложен широкими тяжелыми плитами, меж которыми кое-где росла трава. Плиты были новые еще, гладкие, присыпанные каменным крошевом. Впереди, во внутренней стене темнел провал арки, над ней вырастали башни-близнецы. Из арки дул сильный, неожиданно холодный ветер.

Плиты внутреннего двора были намного старше, а сам двор тесный и мрачноватый — вежа заслоняла солнце. Экскурсовод долго сбивала нас в кучу и наконец заговорила снова:

— Итак, мы находимся во внутреннем дворе замка Эрнар. Прямо перед нами так называемая вежа — головная башня, вокруг которой группируются остальные постройки. При возведении замка вежа всегда строилась первой и вначале служила и оборонным сооружением, и жилищем хозяев…

Гэльду уже не пришлось жить в веже, его прадедом выстроен был дворец. Рядом с могучей вежей он кажется совсем небольшим. Узкие окна смотрят мрачно. А когда-то в них горели цветные стекла… У вежи нет дверей. Чтобы попасть в нее, надо пройти по деревянным галереям со стен либо из комнат дворца. А вот в этой островерхой, с голым флюгерным шпилем башенке и был покой Гэльда…

— Древнее, полулегендарное название Эрнара — Серебряная башня. Связано оно с тем, что крыша вежи, решетки бойниц и отдельные плиты кладки были покрыты слоем серебра, постоянно обновлявшимся. Из серебра был отлит и колокол, который находился под самой крышей, там же около 950 года был установлен и часовой механизм, уникальное сооружение, которое, к сожалению, восстановить не удалось. Мы с вами не можем увидеть всего этого великолепия, порожденного баронской гордыней. Наследники, промотав родовые богатства, прибегли к последнему способу возродить былое величие и сняли серебро…

— Но это же неправда!

Сама не знаю, как вырвались эти слова. Экскурсовод, осекшись, с немым возмущением смотрела на меня. И почти вся группа тоже.

— У вас, вероятно, другая версия, — обрела голос экскурсовод. — Может быть, продолжите вместо меня?

Можно было извиниться и умолкнуть, но я не выдержала:

— Серебро сняли перед Восстанием, в 1079 году, а все деньги пошли на снаряжение повстанческого войска! Гэльд Эрнарский…

Серебряная Башня.

Гэльд вернулся в Эрнар сам не свой, и Антония это, конечно, заметила. Она всегда все замечала, что бы ни творилось в Эрнаре, недаром хозяйствовала в нем уже не первый год. Еще при жизни отца пришлось ей взять домашние дела в свои руки, и руки эти оказались на удивление ловкими и цепкими. Эрнар когда-то славился богатством, но уже к тем временам, когда появился на свет отец Гэльда, от богатств этих ничего не осталось, кроме славы да серебра на веже. Отец и пошел в Замятню, тайно надеясь поправить дела… но вышло по-иному, и Антония, шестнадцати лет еще, осталась в Эрнаре с семью братьями. Гэльд был, правда, взрослый уже, но надежд на него было мало, он больше думал о развлечениях, чем о жизни, Эверс, двумя годами младше Антонии, явно подражал ему во всем, а уж о пяти младших и говорить не стоило — Антония была им и за сестру, и за мать. Улрик, Асен, Любо и Илич — погодки и разбойные приятели — ее только и боялись, а самый младший, Матэ (названный так потому, что мать умерла, дав ему жизнь) — тот и впрямь считал в глубине души, что Антония его настоящая мать, только говорить об этом не хочет. Так что Антония была в Эрнаре хранительницей порядка и процветания, и неудивительно, что когда Гэльд приехал из Ландейла, по ее словам, «встреханный», сестра забеспокоилась. Она приступила, было, с расспросами, но ничего не добилась. Гэльд ни о чем не собирался рассказывать ни ей, ни братьям. Он только сейчас сообразил, что если заговор будет раскрыт, удар придется и по ним. Но дороги назад для него уже не было. Так пусть же подольше не знают, что к чему.

Сразу же после приезда он послал людей на рубежи. Усилить заставы. Подозрительных не допускать. Раньше в Эрнаре за рубежами не особо следили, полагались на дурную славу здешних земель. Потом Гэльд велел набрать в селениях мастеров для оружейни. Она в замке была небольшая, для замыслов Гэльда мало подходила. Ее расширили, как могли, даже поставили горны во дворе под навесом. Ковали новое оружие и подправляли старое. Антония, узнав об этих приготовлениях, только руками всплеснула:

— Никак ты Консула воевать собрался, братец?

Гэльд кое-как отговорился. Он жил сейчас в каком-то лихорадочном возбуждении — как будто река прорвала плотину и хлынула по новому руслу, впервые барон ощутил впереди какую-то иную цель — кроме повседневных забот и развлечений.

Первый гонец явился на седьмой день. К удивлению Гэльда, это был Данель. Он пришел под видом подорожного и чрезвычайно обиделся, что Антония отправила его на кухню. Антония, в свою очередь, оскорбилась тем, что Данель принял ее за ключницу. Гэльд вмешался, увел гонца к себе, туда же велел принести ужин. Данель посматривал на их скромную роскошь диковатыми глазами, с Гэльдом почти не разговаривал и на рассвете ушел в Кариан. С тех пор гости пошли один за другим, и Антония только за голову хваталась: «Что ты затеял? Лучше бы уж с бабами гулял, наживешь беды!» Но приказания брата выполняла. Несколько раз Гэльд сам ездил с вестями то в Хатан, то в Листвянку и всегда тайно надеялся увидеть Хель, но это ему не удавалось, а сам ее искать он уже не решался. Так прошел месяц.

Однажды ночью, когда Гэльд был в своих покоях в башне, явилась Антония. Вид у нее был скорбный, губы поджаты, пальцы раздраженно перебирали ключи па поясе. Гэльда это не очень удивило, Антония последнее время постоянно была зла, поэтому он, почесывая за ухом пса, равнодушно спросил:

— Ну что, сестренка?

— А ничего, братец, — язвительно ответила Антония. — Гости к тебе.

— Так проводи их сюда.

— Нет уж, братец милый, сам спустись и прими.

Пес, висанский гончак, вислоухий и поджарый, встал с коротким рычанием. Гэльд вздохнул. Собачья погода на дворе… Очередной гонец, кто же еще.

Вслед за Антонией он спустился по лестнице, взял масляный светильник и вышел. Пес шел за ним. Ледяной мелкий дождь хлестнул в лицо. Порыв ветра едва не загасил светильник. У крыльца стояли две смутные фигуры, рядом пофыркивали почти невидимые кони. Пес на всякий случай рявкнул.

— Тихо, Знайд! — прикрикнул Гэльд, поднимая повыше светильник. Один из гостей выступил в круг света, Гэльд узнал Саента.

— Какая честь! — пробасил Саент. — У барона, что ли, слуг не осталось, одни псы? Где тут стайня — коней отвести?

Гэльд махнул светильником вправо и отдал его Саенту. Потом резко сказал второму:

— Идем.

В темноте они едва добрались до крыльца. На ступеньках гонец споткнулся и ухватился за руку Гэльда. В коридоре было светло, но гонец закутался в плащ и капюшон надвинул низко — не разберешь, кто. На ступенях лестницы поджидала Антония.

— Замерзла, бедненькая… — посочувствовала она, — вымокла… Поспешил бы, братец…

Сестра еще что-то хотела сказать, но Гэльд грозно глянул на нее, и она промолчала.

— Принесешь наверх горячего вина, — бросил Гэльд, проходя мимо, — и приготовишь угловой покой.

Антония окаменела. Но обращая на нее более внимания, Гэльд провел незнакомку к себе и усадил в кресло. Знайд проскользнул за ними и лег у порога.

— Не обижайтесь на сестру, — сказал Гэльд, отходя к очагу, чтобы разжечь посильнее огонь. — Она ничего не знает.

— Я и не обижаюсь, Гэльд, — услышал он ее голос и оцепенел. Потом подошел, отвел с лица капюшон, помог снять плащ и тихо проговорил:

— Здравствуйте, Хель.

— Здравствуйте, — она устало улыбнулась. Гэльд взял ее за руки, они были ледяные и мокрые.

— Да вы же совсем замерзли, — сказал он с жалостью. — Садитесь вот сюда, к огню, — он пересадил девушку на лежанку, неловко завернул в пушистую шкуру рыка, — так будет теплее, а я потороплю сестренку…

Барон опустился в кухню. Антонии там не было, зато сидел Саент, окруженный служанками, и ужинал. На столе стоял поднос с дымящимся кубком, и Саент уже посматривал на него.

При виде хозяина служанки с визгом разбежались. Саент и ухом не повел.

— И надо было тащить ее ночью, под дождем? — с упреком бросил Гэльд.

— Кто кого тащил, — проворчал Саент, дожевывая кусок. — Разве ее удержишь?

«Торопилась», — от этой мысли Гэльду стало тепло. Он взял кубок с вином и поспешил назад.

Хель спала, укрытая шкурами. Гэльду жаль было ее будить. Он решил поставить кубок на решетку очага, чтобы вино не остыло до ее пробуждения, но тут Хель вздохнула, открыла глаза и виновато спросила:

— Это вы, Гэльд? Я заснула…

— Все в порядке, — сказал он, подавая ей кубок. Хель подержала его в ладонях, чтобы согреть их, и медленно начала пить.

— Нет, не могу больше, — жалобно вздохнула она наконец. — Спасибо, Гэльд.

Гэльд поставил кубок на пол и опустился в кресло. Хель сидела, прикрыв глаза. На лице ее была усталость, смешанная с наслаждением.

— Отдыхайте, — сказал Гэльд.

Хель открыла глаза, села поудобнее, обхватив колени руками.

— Хорошо бы, — улыбнулась она, — но вначале дело.

— Конечно, — пробормотал барон разочарованно.

— У меня серьезная весть для вас. Командиры десяток соберутся здесь, в Эрнаре.

— Здесь? — Гэльд не мог одержать удивления. — Мне уже настолько доверяют?

Хель искренне обиделась:

— А почему вам должны не доверять?

— Конечно! — воскликнул Гэльд, вскакивая. — Когда их ждать?

— Через два дня, — Хель следила за ним веселыми глазами. — Можете не торопиться.

— Хорошо, не буду!

Недолго думая, Гэльд подхватил ее в охапку вместе со шкурой и со смехом закружил по покою. Знайд вскочил и запрыгал вокруг, норовя ухватить зубами шкуру. В покой заглянула Антония и тут же шарахнулась назад, хлопнув дверью. Наконец они без сил повалились на лежанку, а пес прыгнул следом, намертво вцепившись в шкуру. Гэльд схватил его за загривок и швырнул на пол. Потом повернулся к Хели:

— Послушайте, Хель…

— Да? — Хель лежала, раскинув руки, гладя пальцами мягкий пепельный мех.

— Надо послать Стрелкам открытый вызов.

Улыбка сбежала с ее лица, и Гэльд с огорчением подумал, что он, как всегда, заговорил не вовремя и глупо. Хель медленно села:

— Продолжайте.

— Мне это только сейчас пришло в голову, — в смущении начал объяснять Гэльд. — Пусть думают, что мы — сумасшедшие одиночки, что мы идем в бой от отчаянья…

— А вы так не думаете? — перебила его Хель. Гэльд взглянул на нее блестящими глазами и твердо сказал:

— Нет.

Она помолчала, хмурясь, потом нехотя сказала:

— Если б так просто можно было решить все…

— Что случилось? — встревожился Гэльд. Хель досадливо качнула головой:

— То, чего следовало ожидать. У нас не хватает денег. Вы же знаете, Гэльд, мы собираем войско. Первым боем все не кончится… Командирам придется и над этим поломать головы…

Гэльд слушал ее, не отводя завороженного взгляда от огня. Потом потянулся к кубку, допил его, морщась, повертел в пальцах, любуясь игрой пламени на темном серебре.

— Деньги, — пробормотал он, сдвигая брови. — Пожалейте командирские головы, Хель. Деньги будут.

Всего этого я не рассказывала, конечно. Только повторила упрямо, что серебро было отдано для Восстания. Экскурсовод вздохнула досадливо, но терпеливо:

— Возможно, и так, но в исторических документах этого нет… Позвольте мне продолжать…

Мы шли за ней по шершавым плитам к парадному входу. Лестница с широкими каменными ступенями поднималась к самым дверям, за ними была полутьма, и тянуло прохладой. Переступая порог, я мимолетно коснулась ладонью темного гладкого дерева, и у меня вдруг сильно заколотилось сердце. Как будто лишь сейчас я поняла, что это Эрнар. И больше не слышала ни шарканья ног, ни тихих разговоров, ни назойливых объяснений…

Ведь по этим ступеням подымался некогда Гэльд. Здесь, в углу лестницы стояла Антония — в темном платье, со связкой ключей на поясе — символом ее власти. Когда Гэльд велел снять серебро, она кричала: «Святотатец! Ты еще ключи мои переплавь! Карианским корсарам меня продай!» Вот этот узкий коридорчик, вход в который преграждает сейчас шнур со строгой табличкой, вел к винтовой лестнице, а по ней можно было подняться прямо в башенку… А если из залы, в которой сейчас мы стоим, разглядывая экспонаты, — бывшей трапезной — взойти по внутренней лестнице на два пролета, то попадешь в дом Предка, где всегда горят факелы, бросая мрачный отсвет на суровый бронзовый лик на щите. На чьей бы стороне ни стояли владельцы Эрнара, Предка они чтили всегда… А впрочем, факелы давно погасли, и бронзовый лик потускнел, и давно уже никто не живет в Эрнаре…

Супружеская пара, еще раньше замеченная мной, критически разглядывала манекен в уныло обвисшем платье — «Одежда знатной женщины, 1-ая половина XI века». Платье было неуклюжее и истертое.

— Ужас! — сказала супруга, подталкивая локтем мужа. — Как они такие тряпки носили, а еще «знатные женщины»!

— Угу, — флегматично отозвался муж.

«Какие глупости, — подумала я, — ведь это платье просто выцвело и постарело… Я помню его ярким и праздничным». Я хотела сказать это, но Ивар Кундри вдруг опередил меня:

— А как бы выглядели вы, пролежав в этом замке пятьсот лет?

Женщина раскрыла рот, потом закрыла, одарила Кундри уничтожающим взглядом и быстро зашагала вперед, волоча за собой мужа.

— Зря вы так, — не удержалась я. Ивар Кундри взглянул на меня с непонятной мрачностью:

— А зачем она приехала сюда? Оценивать старинные наряды?

— А зачем приехали вы?

— Трудный вопрос, — пожал он плечами. — И, пожалуй, слишком долго на него пришлось бы отвечать… Видите вы вот эти сапоги?

За стеклом были выставлены болотные сапоги ужасающих размеров.

— Ну и что?

— Они принадлежали одному барону, большому любителю поохотиться. Он даже помер от разрыва сердца, промахнувшись по рыку. Сапоги, как видите, остались. И вот с тех пор каждую ночь они исчезают куда-то. А наутро, — он таинственно понизил голос, — появляются снова, все в грязи… Представляете?

Я невольно рассмеялась и тут же изобразила холодное возмущение. И ощутила досаду — провели, как девчонку… Да ну его к лешему, этого Ивара Кундри! Я же в Эрнаре…

Экскурсовод тащила нас из залы в залу, не позволяя нигде задерживаться. И я разглядывала отгороженные шнуром экспозиции: «Уголок старой трапезной», «Кухонная утварь, XII век», «Ткацкая», «Спальня»… — и думала, что, чем отгораживать все это, лучше бы восстановили, как есть. То есть, как было. Чтобы можно было, как в Ильденском доме, ощутить за спиной дыхание предков…

Когда мы уже спускались к выходу, я пропустила всех вперед и, отступив в неглубокую нишу, нашарила справа выпуклый трехгранный камень. Нажала на него с силой раз и другой, ладонь соскользнула, заныла содранная кожа… Я похолодела — неужели не выйдет? Шаги нашей группы затихли. В отчаянии я нажала еще раз и услышала резкий тягучий скрип. Часть стены медленно отползала, оставляя черную щель. Потом застыла, я протиснулась и налегла на массивную железную дверь, снаружи искусно замаскированную под камень. Дверь подалась неожиданно легко, с тихим щелчком вошла в пазы, и я отказалась в темноте.

Я нашарила в кармане спички. Дрожащее зеленое пламя осветило стену, края пригнанных друг к другу камней, осмоленный факел, торчащий в гнезде у двери. Я дотронулась до него, и дерево пылью рассыпалось в пальцах. Зато я увидела поворотный рычаг, и это меня утешило: всегда смогу отсюда выбраться. Я отбросила догоревшую спичку и, преодолев желание зажечь еще одну, не отрываясь от стены хода, пошла вперед.

Я хотела проникнуть сюда, но не знала, удастся ли, совпадут ли ощущения из моих снов с тем, что есть на самом деле. Я даже не взяла ни фонарика, ни запаса еды — чтобы не спугнуть удачу. Только пачку спичек. Стена под ладонью была шершавая. Дышалось легко, воздух был чистый, хотя и с затхлым привкусом. Иногда я останавливалась и зажигала спичку, чтобы осмотреться. Здесь не было ни скелетов, ни проржавевшего оружия, ни зловещего мерного стука невидимых капель — всех этих атрибутов романтического подземелья. Просто прямой, неширокий и очень чистый коридор. Как в обычном доме, только что окон не было. Спичка гасла, и я шла дальше. Я знала, что ход недлинен, всего шагов пятьсот, но казался длиннее из-за темноты. И мне все время чудился какой-то странный запах, перебивавший запахи камня и затхлости — сладкий и горячий. Должно быть, так пахло по всему замку, когда Антония варила яблочную патоку… Я поняла, что мне просто хочется есть, но героически подавила в себе это неразумное желание. Все равно уже ничем не поможешь.

Я остановилась, выбрала из-за ворота цепочку с часами и, чиркнув спичкой, осветила циферблат. Было около семи. И вдруг прямо надо мной прозвучал отчетливо и гулко голос!

Вздрогнув, я уронила спичку, и она погасла. Голос не умолкал, его перебил другой, они грохотали под низким потолком, как голоса богов в театре. Только боги не обсуждают чью-то новую сумочку. Это меня немного успокоило, я зажгла новую спичку и внимательно оглядела стену. Ну конечно! Это был голосник, одна его отдушина оказалась прямо надо мной, а другая, похоже, выходила в какой-то зал дворца. Судя по времени, музей уже закрывался. Еще минут десять я слушала беспечную болтовню, многократно усиленную эхом. Наконец голоса стихли, и я двинулась дальше.

Конечно, можно было вернуться назад, побродить одной по дворцу, но мне надо было попасть именно в вежу, а прямой переход могли закрыть. Нет, я предпочитала довериться старинному механизму…

Этот механизм меня едва не подвел. Пришлось всей тяжестью повиснуть на рычаге, пальцы срывались, обдираясь о ржавчину. Наконец что-то дрогнуло, дверь отползла ладони на две… и застыла навсегда. Я кое-как протиснулась в эту щель и закрывать дверь не стала.

Этот ход выводил в нижние ярусы вежи. Здесь были погреба и подвалы, широкий коридор покато вел вниз, а в стенах перемежались глубокие ниши и массивные низкие двери. Я помнила этот коридор до мелочей, каждый камень в нише, каждую выбоину в полу… В этом коридоре играли в разбойников младшие братья Гэльда, как до того играли в детстве их предки. Этой дорогой спускалась Антония в сопровождении служанок, чтобы пересчитать и обновить запасы. И здесь Гэльд назвал Истар из Йониса сестрой…

Нашарив нишу, я забралась в нее и устроилась поудобнее, опершись спиной о стену. От камня шел ровный холод, и только сейчас я почувствовала, что зябну. Деваться, однако, было некуда — мне предстояло пробыть здесь до ночи. Точнее, часов до десяти — чтобы знать наверняка, что в замке не осталось ни души. Ох, и тянулось же время!

Наконец, часы показали десять. Можно было идти наверх. И я шла, то в темноте, то в нервном свете пламени, дрожавшего на конце спички. Я и сама дрожала от холода и от волнения. Коридор сузился, перешел в тесную лестницу без перил, с крутыми ступенями, лестница вела вверх, обвивая вежу, потом был громадный зал, скупо освещенный луной сквозь бойницы, и снова лестница… и так я дошла до самого верха, до маленькой круглой залы, где в незапамятные времена, еще до того, как возвели дворец, был Дом Предка. Здесь, конечно, не осталось ничего, и лунный свет, врываясь в узкие щели-скважни, освещал пустоту. Из скважней тянуло ночным холодом. Я отсчитала третью справа от входа и, пока шла к ней, шаги мои гулко отдавались под сводом. Из скважни был виден замковый двор, ярко освещенный луной, крыши пристроек и зубцы стен, а дальше — сбегавшая с холма дорога и огни нашего лагеря. Вправо от вершины скважни я отсчитала пять камней, и рука моя наткнулась на железный завиток, торчащий из щели между камнями. Я нажала на него, и соседний камень бесшумно вышел из гнезда. В углублении лежали широкий черный браслет и свернутый в трубку пергамент. Затаив дыхание, я осторожно коснулась их и отдернула руку — мне почудилось, что сейчас они исчезнут, рассыплются в прах, как тот факел у двери. Но они не исчезли. Браслет был тяжелый и неровный на ощупь, а пергамент сухо зашуршал в пальцах. Сердце у меня колотилось где-то в горле, когда я спускалась по лестнице, унося свою добычу.

Я даже не могла надеяться на это. Только чувствовала смутно, что если Гэльду надо было спрятать нечто важное, он спрятал бы это здесь — в месте, которое хранила тень Предка даже после того, как отсюда вынесли святыни…

Уже ничего не опасаясь, я прошла по переходу во дворец — на мое счастье, он все-таки не был закрыт. В одном из залов я отыскала подсвечник с наполовину оплывшей свечой и, перенеся его на широкий, как стол, подоконник, бережно развернула пергамент. Он совсем пожелтел и был ломкий, как высохший кленовый лист, строчки пересекались трещинами, и все же старинного начертания буквы четко проступали на нем. Мне трудно было в них разбираться, я смогла прочесть лишь обрывки слов: «… навеки…», «…светла…», «… не забыть…», «… верный Тракт…», «… Мост…» Я долго билась, но, в конце концов, вынуждена была отступить. Подтащила ближе стул, стоявший у стены, оперлась на подоконник, придвинула браслет, чтобы рассмотреть получше, и… заснула.

Мне привиделось пустынное поле, заросшее черным вереском, над ним вставало бледнеющее рассветное небо. Конь подо мной нервно переступал, встряхивая головой, зябкий ветер ерошил гриву. Справа и слева от меня были такие же всадники — неподвижные, закутанные в плащи, они, как и я, ждали чего-то. И негромко пофыркивали кони. А потом откуда-то спереди, где догорала на краю неба последняя звезда, донесся стук копыт…

…Хель рубилась с наемником, Саент и Гэльд с мечами в руках были рядом, в какой-то миг обнаженные клинки соприкоснулись, вспышка, краткая и ослепительная — и Стрелок, целившийся в Хель из-за спины наемника, исчез… Саент крикнул: «Вперед!», и все трое помчались на Стрелков, сомкнув клинки. Еще один сполох — и ошалелая лошадь понеслась по полю, волоча за собой пустой плащ…

…Огромный человек в черных доспехах — Добош! — шатнулся под ударом топора, на него навалились, скрутили…

…Смуглый широколицый воин со шрамом схватился за горло, откуда торчало охвостье болта, и упал, откинувшись на круп коня. «Ивэйн!» — вскрикнул издалека отчаянный рвущийся голос…

…Всадник втащил на седло раненого и, придерживая его одной рукой, поскакал дальше…

…По лесной дороге, расплываясь в утреннем тумане, мчались всадники, и ветер рвал с плеч плащи…

…На каменных плитах двора сидел слепой мальчик и, как подсолнух, поворачивал голову за восходящим солнцем…

…И все оборвалось. В глаза бил солнечный луч. С трудом я подняла голову, растерянно потерла примятую щеку. Вконец оплывшая свеча облепила подсвечник. Рядом лежал пергамент, придавленный браслетом.

Солнце еще стояло невысоко, когда я вылезла из окна и спрыгнула на пол галереи, браслет я положила в карман, не решившись надеть на руку, и когда я бежала по внутреннему двору к арке, он тяжело подпрыгивал в кармане. Во внешнем дворе, к счастью, не было еще никого. По неровно выступавшим камням я поднялась на стену и озабоченно посмотрела вниз. Высоко…

— Подождите, Ная, не прыгайте!

Под стеной, запрокинув голову, стоял Ивар Кундри. Откуда он только взялся?

— Здесь рядом есть хороший спуск, — продолжал он как ни в чем не бывало. — Пройдите по стене, я вам покажу, где это.

Зажав в одной руке пергаментный свиток, а другой придерживаясь за зубцы, я послушно пошла по каменной дорожке туда, куда он указывал. Там и впрямь оказалось невысоко — чуть выше человеческого роста — и я спрыгнула без колебаний.

— Поиски увенчались успехом? — Кундри покосился на пергамент. — Учтите только, что вы были у знакомых, в Новом Эрнаре. Вы очень торопились и потому попросили меня предупредить экскурсовода. Надеюсь, я врал убедительно.

— У вас это выходит, — огрызнулась я, злясь неизвестно почему.

— Спасибо, — рассмеялся Ивар. — Каково спалось в замке? Что вы видели во сне — призрак барона?

— Нет, — сказала я. — Молнии на клинках.

Все было кончено. И они отступали, сами потрясенные тем, что произошло. Врагам казалось, что они бегут в ужасе, а они уходили так, как было намечено, и даже уносили с собой раненых и убитых — тех, кто не стал призраком.

Они шли по выверенным заранее потаенным тропам, сжимая в руках теплые еще клинки, расходились по призрачным селениям, где их с надеждой и тревогой встречали друзья. Никто еще не знал — победа это или поражение, кто жив, кого убили, в чье лицо они будут целиться теперь молнией… ничего еще не знали они.

Три десятка из уцелевших назначили встречу в Эрнаре. Сразу после Пустоши они разделились и пошли по трем разным дорогам. По одной из этих дорог вел людей Гэльд.

Он ехал впереди и часто оглядывался. Только два знакомых лица было в его отряде: Данель, упрямый южанин, и Верн, русоволосый смешливый юноша, который часто бывал гонцом в Эрнаре. Верхом кроме него ехали только двое, на остальных конях везли раненых и убитых. Они тоже были чужими, но когда Гэльд видел их, сердце его сжимали боль и тревога. Он знал, что Хель жива, что брат его Эверс ведет в Эрнар другой отряд, да и сам он уцелел, стало быть, повезло. И все-таки было тревожно. Еще — оставалась тень дикой радости, которую ощутил барон, когда с его клинка сорвалась первая молния…

Гэльд оглянулся и увидел, что один из его людей отстает. Вид у него был совсем изможденный, и он прихрамывал. Гэльд подъехал к бедняге, соскочил с коня:

— Кто ты?

— Итер из Хатана.

— Устал?

— Вот еще… — проворчал тот, тяжело дыша. Гэльд заставил его сесть и стащить сапог. Щиколотка правой ноги была обмотана грязной тряпкой. По тряпке расплылось бурое пятно.

— Ранен? — строго спросил Гэльд. Итер махнул вскудлаченной головой.

— А молчал зачем?

— Что я, один такой?

— Леший тебя возьми! — вздохнул Гэльд, выпрямляясь, и окликнул светловолосого паренька, который был ближе других:

— Эй, помоги-ка мне!

Тот подошел, молча взглянул на Гэльда усталыми, невероятно синими глазами и подхватил Итера под руки. Вдвоем они усадили раненого в седло, и Гэльд быстро пошел вперед, обгоняя остальных. Вскоре он с удивлением обнаружил, что светловолосый паренек идет рядом.

— Что тебе? — спросил Гэльд.

Паренек улыбнулся чуть смущенно:

— Ты Гэльд? Я слышал о тебе…

— Да ну? — Гэльд не выдержал, улыбнулся в ответ. Паренек напомнил ему Эверса, только на вид потише, на девочку похож. — А ты кто?

— Мэй… Из Ландейла.

— Тоже слышал, — серьезно кивнул Гэльд.

— Далеко еще идти?

— А что, устал?

— Нет, — паренек явно обиделся, — я за раненых беспокоюсь, чтоб успеть. И вообще… — он замялся.

— Ты из чьего отряда? — перевел разговор Гэльд, видя его смущение.

— Хозяйки… — почему-то шепотом ответил Мэй.

— Подвладный? У нее же подвладных нет.

Мэй улыбнулся:

— И нет, и есть…

— Загадками говоришь, парень, — с досадой заметил Гэльд.

Мэй покраснел и замедлил шаг, явно стараясь отстать. Гэльд не стал продолжать разговора — не хватало ему навязываться в собеседники простолюдинам. Хотя, стоило бы расспросить его о Хели… Где она сейчас, Хель? Почему пошла с другим отрядом? Впрочем, с ней Саент, он убережет ее. Мог бы и он, Гэльд, беречь, да видно, она этого не хочет…

Было уже утро следующего дня, когда они подошли к воротам Эрнара. На стук вышел, зевая, незнакомый стражник, оглядел их и вдруг с радостным криком ринулся к Итеру. Гэльд сердито окликнул счастливого родича и велел вначале открыть ворота. Отряд вошел во двор. Встретили их такой суматохой, что они растерялись. Раненых снимали с коней и уносили в дом, здоровых обнимали, не разбирая, где свой, где чужой. Гэльду также досталось несколько дружеских объятий. Прибежала встрепанная Антония, за ней пятерка младших братьев.

— Что, все здесь? — спрашивал Гэльд, увертываясь от поцелуев.

— Да, все, все, — всхлипывала Антония. — Эверс спит уже, и ты иди, там все готово…

— А Хель? — перебил ее брат.

— Ох, — сказала Антония, — я не знаю. Кажется, нет еще.

Сердце больно кольнуло, но Гэльд успокоил себя: «Просто задержалась. Придет. И с ней же Саент…» Антония и братья уже тащили его в дом, а он слишком устал, чтобы сопротивляться. И заснул, даже не раздевшись, а когда проснулся, было уже далеко за полдень.

Гэльд вышел во внутренний двор, который больше походил на военный лагерь — расседланные кони, часовые, стяги. Под ноги ему бросился Знайд, по-щенячьи повизгивая от радости. Гэльд потрепал пса по загривку и увидел Саента.

Они встретились, как старые друзья.

— А где Хель? — спросил Гэльд нетерпеливо.

— Что? — Саент запнулся. — Разве она не здесь?

Гэльд побледнел:

— Да ведь она с тобой была!

— Заплутал я в темноте, один дошел…

Гэльд оттолкнул его:

— Где остальные из отряда?

— Спят…

— Подымай! — и бросился седлать коня.

Через четверть часа десять человек подъехали к воротам. Родич Итера уставился на них:

— Вы куда?

— Хозяйку искать! — бросил один из ландейлцев.

— Так ведь Мэй поехал еще с утра…

Мэй? Гэльд удивился и вдруг вспомнил:

«… — У нее же подвладных нет.

— И нет, и есть…»

— Вперед! — бешено крикнул он.

Десять всадников один за другим поскакали по лесной тропе — туда, где недавно проходил отряд. За ними увязался Знайд. Натолкнувшись на развилку, они разделилась и замедлили бег, а когда начались заболоченные колючие заросли, и вовсе спешились. Не замечая времени, продирались через кусты, обшаривали чуть ли не каждое дерево и каждый пригорок в поисках следов, кричали, звали — напрасно. Саент, который после каждой неудачи становился все больше похож на побитую собаку, вдруг вспомнил, что последний раз видел Хель у дуплистой дички с засохшей верхушкой. Гэльд знал эту дичку, она росла у самой тропы в десяти минутах конного бега отсюда. Поскакали туда и уже от дички начали поиски заново.

Солнце уже склонялось к закату, когда они вновь собрались на тропе. Хели не было. Кто-то, пряча глаза, сказал, что надо возвращаться в замок и выводить всех. Гэльд сгоряча посулил его лешему, но тут же понял — верно. Вдесятером они здесь ничего не сделают. Он хотел уже поворотить коня, как Знайд залаял, и тут же из-за поворота донесся стук копыт.

Кто-то потянулся к клинку, но его одернули — судя по звуку, всадник был один. Знайд, которого одернуть было некому, с лаем бросился вперед. Донесся обрывок веселого голоса, и навстречу им выехал на гнедом коне Мэй. На луке его седла сидела Хель.

У Гэльда точно оборвалось что-то в груди. Он смотрел, как другие, опомнившись, бегут к этим двоим, как ошалело прыгает среди них Знайд, как кто-то предлагает Хели своего коня, а она качает головой и еще крепче обвивает рукой шею Мэя, и Мэй крепко держит ее за пояс, и синие глаза его сияют… Гэльду захотелось хлестнуть коня и ускакать, куда глаза глядят. Так вот он какой подвладный. Мальчишка! Как она смотрит на него. Или просто радуется, что ее нашли? Нет, это не только радость…

К Гэльду подъехал Саент, его широкое заросшее лицо неудержимо сияло:

— Заблудилась! Тропы в темноте перепутала! Мэй, леший, умен — мы отдыхали, а он искать бросился… Да ты, никак, не рад, Гэльд?

— Рад, — проговорил сквозь зубы Гэльд и так рванул поводья, что конь взвился на дыбы, едва не сбросив всадника. Конь Саента шарахнулся.

— Ну и радость у тебя, — проворчал Саент.

Гэльд ничего не ответил.