Странники

*не забывайте о Матрице*

Не забывайте, пожалуйста, о Матрице, любезный зритель. Я забыл, а Вам не следует. Вообще нельзя быть таким, как я, — это чревато преждевременным адом. Я — антигерой.

А Матрица дрянная штука.

Первый неприятный момент кроется уже в самом её определении. Что есть Матрица? — Матрицей (в честь виртуальной реальности из известного некогда фильма) в моё время окрестили нашу систему знаний о внешнем мире.

При любом раскладе мы не сможем узнать о мире всё. Некоторые считают, что мы не можем узнать о реальном мире вообще ничего, но такой подход я отвергаю как неутилитарный. Люди, которые не знают о мире вообще ничего, быстро умирают, ибо не умеют ни есть, ни спать, ни дышать. Однако никто не будет отрицать, что человеческие знания о мире ничтожны. И мало того: они, плюс к ничтожности, ещё и не всегда соответствуют реальному положению вещей. Часто неправильные знания замыкаются в систему, которая начинает эволюционировать по-своему, в то время как реальный мир изменяется по-своему, и толку от подобных знаний кот наплакал. Вот эту-то систему выводов, сделанных без оглядки на действительность, назвали Матрицей, индивидуальной или коллективной виртуальной реальностью.

Кузьма Николаевич сформулировал пять составляющих той критической ошибки, из-за которых мозг становится подчинённым Матрице: это неумение учиться, отвращение к знаниям, безыдейность, уверенность в своей правоте и отсутствие философии. Я бы добавил сюда ещё и равнодушие, однако оно напрямую вытекает из безыдейности, и выделять его в отдельный пункт было бы излишне.

Вторая скверная особенность Матрицы заключается в её экономической выгоде. Мало того, что люди сами по себе часто ошибаются, выстраивая какие-либо умозаключения по различным проблемам бытия, — так их ещё и специально подталкивают к заведомо ложным выводам. Телевидение, литературу, музыку, науку, да и самих нас, — всех и всё можно купить, соблазнить красивыми картинками, умопомрачительными обещаниями, — и в итоге сделать элементами Матрицы. Чтоб были умные машины и глупые люди.

В двадцать первом веке о существовании Матрицы догадывались многие, но в королевстве безыдейности сколько людей столько и мнений. Масштабы и значение Матрицы виделись людьми в различном свете. Наиболее пессимистичной была точка зрения идеалистов, считавших, что жизнь есть сон, и от рождения мы видим совсем не тот мир, в котором живём. Менее радикальной выглядит позиция сторонников жидо-масонского заговора, гласящая, что в действительности Земля управляется единым тайным правительством, владеющим сверхтехнологиями и почти неограниченными экономическими ресурсами. С этой точки зрения в мире практически полностью исчезают случайности, и исторический процесс приобретает черты либо хорошо управляемого механизма, либо не менее хорошо спланированного эксперимента.

Так или иначе, подавляющее большинство людей знало, что положение дел на всём Земном шаре в целом и в нашей стране в частности значительно хуже, чем нам о нём рассказывают.

Кузьма Николаевич говорил так. Нет смысла гадать, как организована Матрица снаружи нас; незачем верить в сказки о масонских ложах и прочей «просочившейся в прессу и Интернет сверхсекретной информации», которую, быть может, подбросили нам сами администраторы Матрицы. В конце концов, сверхсекретная информация на то и сверхсекретная, чтобы не просачиваться никуда. Гораздо важнее отсечь в нашем собственном сознании сказки и мифы от того, что мы видели своими глазами. Надо раз и навсегда разобраться, где кончаются наши извилины и начинаются контакты Матрицы, ничего не принимать на веру и впредь обращать внимание лишь на то, что можно доказать логически. При таком подходе процесс познания, конечно, растянется не на одно поколение, но зато в конце пути человечество ждёт свобода, и истинная природа Матрицы вскроется сама собою. Главное, запустить цепную реакцию мудрости — а уж мудрому человеку безразлично, кто приказал президенту США отстранить от дел министра образования и почему у обеих этих персон пол в туалете выложен шестиугольными плитками.

С чего я вспомнил о Матрице? — А с того, любезный зритель, что попал в Город. В клане Матрицы не было. Не исключаю, что Учитель и его Ученики тоже не торопились рассказывать о себе всё. Вполне возможно и даже очевидно, что я использовался Кузьмой Николаевичем для реализации его далеко идущих планов. Например, для выбивания рун на обелисках. Или, допустим, чтобы сделать меня ещё одним апостолом цепной реакции мудрости. Но Матрицы не было. Я почти уверен в этом, потому что Учитель дал в моё распоряжение два мощнейших орудия против обмана: логику и знания, доказанные логические и проверенные веками. При помощи этих орудий я мог разобрать на мельчайшие детальки любую ложь, проверить на вшивость утверждения какого угодно писаки и обратить в ничто речи всех на свете ораторов. И если и есть Матрица в клане Кузьмы Николаевича, то ничто не мешает мне её обнаружить.

А что же Город? — А Город совсем не таков.

На следующее утро Катя вышла из ванной с причёской-пальмой рыжего цвета — такая была у Лионы накануне. Изменился и цвет её радужек: из оранжевых они превратились в изумрудные.

— Только не надо, пожалуйста, говорить, что человек должен быть таким, какой он есть, и не имеет права ни под кого подделываться! — сказала Катя, по-видимому, задетая выражением моего лица.

— А я и не собирался такое говорить, — ответил я. — Если человеку не делали пересадку сознания, он остаётся самим собой, независимо от того, подделывается он под кого-то или нет. Просто иногда он может побыть подражателем.

— Хорошо, что ты не разводишь проповеди, как вчера.

Мы сели завтракать, и я увидел на кресле серебряную форму моего размера. На груди было написано «Переплётов Александр Александрович», а должность указана не была.

— Это что ещё такое?

— Форма, — сказала Катя. — Прислали для тебя. Тебе ещё предстоит пройти кое-какие вступительные испытания, но форму ты уже можешь носить.

— Я в этом гейском наряде ходить не намерен, — сказал я ей.

— В гейском? Значит, я хожу в гейском наряде?

— Не в гейском, а в женском, — пояснял я, — а если женский костюм надевает парень, костюм становится гейским. А парень — геем.

— Что-то я ничего не понимаю. В тебе заговорил каменный век. Надевай давай. В чужой храм со своим уставом не приходят.

— Ни в чей храм я не приходил. Меня сюда приволокли такие здоровенные зелёные мужики с винтовками. Я их не просил.

— То есть ты не рад? — передразнила меня Катя.

— Нет, всё замечательно. Но на парнях женские костюмы. Парни похожи на геев, на гомосексуалистов.

— Хватит спорить! Ты вчера сказал, что не будешь спорить со мной!

— А ты уже не в розовом халате, так что спорить можно.

— Тогда хоть старую одежду надень по уставу. Что фуражку кинул?

Я подобрал блинообразную кепку, нахлобучил её козырьком вбок Кате на голову и, довольный, начал жевать приторно-сладкий кекс под названием «Dreamers breakfast» — свой завтрак.

— Ешь над столом! Если накрошишь, Максу придётся за тобой убирать, и тогда он тебя возненавидит! — хохоча над чем-то, предупредила Катя.

— Алекс, — встрял робот, услышав своё имя. — Надень. Форму.

— Видишь, — сказала Катя, отсмеявшись. — Народ на моей стороне. Раз тебе дали форму, надо её носить. Все жители Города должны носить форму, пока наша жизнь не изменится к лучшему.

— К какому «лучшему»? Вы и так живёте лучше некуда.

— С точки зрения твоего отсталого века — пожалуй.

— Да с любой точки зрения. У тебя есть кофе и горячая вода, выпивка, мягкий диван, Интернет... Что ещё нужно?

— Комфорт.

— Комфорт! — воскликнул я и выронил недоеденный «Dreamers breakfast». — Какое ужасное слово! Люди узнали его из рекламы!

— Тебе что-то не нравится?

— Нравится. Только, на мой взгляд, диван это вершина комфорта. Ничего комфортнее придумать нельзя.

— Понимаешь, Алекс, в наш век прогресс не стоит на месте. Придуманы вещи поинтереснее дивана.

— Придуманы, — согласился я. — Дождь, Дорога и Руины. Самые лучшие вещи на свете. Особенно, Дорога.

— Нет. На дороге спать неудобно.

— А на ней и не надо спать. По ней надо идти. Вечно. Вот, например, я могу идти вечно. Я и мечтаю только о том, чтобы идти вечно. Если я попаду в рай, то там я буду идти вечно.

— Оуфул! Алекс, с тобой всё в порядке? Ты, случаем, не сошёл с ума?

— Ха! С ума! А почему обязательно я? Можно подумать, я единственный, кто может сойти с ума в этом мире!

— Ладно, — Катя поднялась с кресла. — Мне пора на практику. А ты временами говоришь очень странно.

— Потому что я странник.

— Держи, вот, учебник по истории, странник. Я полкартриджа извела на него. Читай. Я вернусь часам к четырнадцати, и пойдём куда-нибудь, растворимся.

«Растворимся» — значит «отдохнём».

Катя сунула мою блинообразную кепку в сумочку и убежала.

Страницы учебника были сделаны из хорошей бумаги, переплёт был твёрдым, а обложка глянцевой и очень красочной. И всё это создали при помощи обычного для двадцать второго века домашнего принтера. Прогресс, чёрт возьми.

На обложке был изображён ядерный взрыв. Раньше, в сравнении с голливудскими спецэффектами, подобные картинки никого не впечатляли; теперь же я прямо-таки не мог оторвать глаз. Я смотрел на взрыв, как смотрели на подползающего к ним старого питона Ка обезьяны, обездвиженные его гипнотическим взглядом. Если б злая колдунья показала мне в магическом зеркале мою смерть, я бы не был подавлен сильнее. Думаю, отныне и вовеки веков, пока существует на Земле род человеческий, из подсознания людей невозможно будет изгнать безотчётный ужас перед этим огненным грибом, вокруг которого тают облака.

Ну что ж... Настало время ознакомиться с макроэкономическими показателями. Я долго шёл к тому, чтобы узнать мнение учёных-в-дерьме-мочёных о кромешном аде длиною в век: о том, от чего я, вопреки всем законам мироздания, смог убежать. Перевернём обложку.

«Новейшая мировая история

Учебник для 10-11 классов средней общеобразовательной школы

Рекомендовано Министерством образования и просвещения

Российской Федеративной Народной Демократической Республики

Москва 2057 год»

Первым делом в глаза бросилась орфография учебника. Прочитав по диагонали аннотацию, я обнаружил, что из русского алфавита выбросили буквы Щ и Ъ; сочетания ЖИ-ШИ стали писать через Ы, ЧА через Я, а ЧУ через Ю. Это мне не понравилось, но я заметил и то, что в учебнике везде, где надо, употреблялась буква Ё, а не Е, и отпустил реформаторам языка часть их грехов. К букве Ё я питал маленькую слабость.

«Глава I

Россия в начале XXI века

Под водительством нового поколения талантливых политиков Российская Федерация уверенно вступила в третье тысячелетие. Экономический подъём шёл медленно, но верно; креп средний класс общества; из всех структур госаппарата уходили пережитки тоталитаризма; укреплялись демократические свободы. Многое предстояло решить: за годы коммунистической диктатуры и «шоковой терапии» накопилось неисчислимое множество проблем, а в мировой политике уже начали обозначаться тенденции, свидетельствующие о приближении глобального кризиса.

Вместе с уже сказанным, исследователи не могут отрицать, что политику преемников Первого Президента России Бориса Николаевича Ельцина иначе как недальновидной назвать нельзя. Экономический подъём, наблюдавшийся до середины десятых годов нашего века, был вызван главным образом ростом цен на энергоносители. По экспорту нефти и газа Российская Федерация занимала лидирующее место; также внимания заслуживали остальные статьи экспорта, связанные с добывающей промышленностью (см. таблицу № 1 на стр. 3). Таким образом, мы можем наблюдать острую, усугублённую небольшим разнообразием вывозимой за рубеж продукции, зависимость экономики от цен на мировом рынке. Проявившаяся в будущем нездоровая спайка роста национального благосостояния со стоимостью энергоносителей заметна с первого взгляда».

«Интересно, — подумал я, — а могут ли господа исследователи отрицать, что второй абзац их замечательного учебника идёт вразрез с первым? Ну да бог с ними, с господами...»

«Недальновидность российских теоретиков имела рациональные корни. Экономисты исходили из здравого расчёта, что в будущем, по мере увеличения населения Земли и истощения невозобновляемых природных ресурсов, стоимость нефти и газа будет только возрастать, и, как следствие, прибыль от продаж энергоносителей будет расти по экспоненте. На случай же кратковременного падения спроса в прогнозируемые кризисные периоды (см. приложение № 1 «Циклы Кондратьева») министерством финансов был предусмотрен специальный Стабилизационный фонд.

Руководствуясь устаревшими экономическими учениями, российская элита не имела возможности предвидеть качественный скачок на рынке природосберегающих технологий, который в дальнейшем позволил странам Запада в кратчайшие сроки перейти на альтернативные источники энергии и оставить нефтегазовых производителей не у дел.

Лидеры ведущих мировых держав были всерьёз встревожены ухудшением экологической обстановки по всему миру. К началу двадцать первого века загрязнение атмосферы продуктами горения нефти и газа стало угрожать национальной безопасности многих европейских государств. США, Японией и Евросоюзом в срочном порядке был предпринят комплекс мер, призванных стабилизировать опасную ситуацию. Что до Российской Федерации, то в ней, благодаря огромной территории и запасам природных ресурсов, экология традиционно считалась третьестепенным экономическим фактором».

Вот как всё было. Солнце, этот жадный огонь, мечтающий пожрать Землю, но не имеющий возможности до неё дотянуться, пошёл на хитрость. Он создал на Земле самоорганизующуюся систему — жизнь, — которая, будучи жадной, как и её родитель, накапливала в своих закромах долетавшие до планеты крохи звёздного жара и хранила их, не подозревая, какой тут кроется подвох. В двигателях автомобилей, в турбинах электростанций, в ветряных генераторах и торфяных топках, — везде работал он, огонь Солнца. Год за годом он нагревал колыбель человечества, и однажды началась весна. Такая, которая никому не принесла облегчения. Невозможная мировая весна, противоестественная и страшная. Мне кажется, я где-то слышал её капель, невозможную капель в конце декабря; и я видел их: тревожные признаки надвигающегося распада, частички будущего, вкраплённые в твердь настоящего, подобно окаменелостям в горных породах.

Таяли полярные ледники; в середине зимы начиналась апрельская распутица; почки на деревьях начинали распускаться на полтора месяца раньше. Весенние ураганы становились всё мощнее и разрушительнее, разливы рек и морей угрожали затопить целые страны — а ведь за весной должно было начаться и лето. Такое, которое заставит вспыхнуть этот нагревающийся мир.

С 1970-ых годов людей кормили сказками о солнечных электростанциях и автомобилях с водородным двигателем. Переход на альтернативные источники энергии называли «делом ближайшего будущего», однако будущее это не наставало почти полвека. Производство водородных двигателей непрестанно сталкивалось с «технологическими сложностями», продукция не отвечала «требованиям безопасности», а на самом деле, отказываться от бензиновых автомобилей было просто невыгодно. Экономика всей планеты была завязана на ценах на нефть. Если вместо нефти использовать гораздо более дешёвый водород, экономика рухнет, что повлечёт за собой кризисы и революции. Поэтому сильные мира сего, как могли, тормозили технический прогресс в этой области. Они пытались остановить историю, как пытался остановить реку губернатор Угрюм-Бурчеев, но плотина была прорвана, и расплачиваться за это пришлось всем.

К середине 2010-ых годов дело зашло слишком далеко, и десятилетиями копившиеся экологические проблемы вылились в ряд масштабных бедствий, которые положили начало череде Зелёных Революций. Об этом следует рассказать подробнее.

В обществе, где культивируется Великая Американская Мечта, классическая революция невозможна, поскольку у людей есть надежда добиться от жизни благ «мирным» способом — путём «свободной конкуренции». Бывают, однако, периоды, когда назревает пусть не революция, стремящаяся поднять общество на новый уровень развития, а банальный голодный бунт. С голодными бунтами в конце двадцатого века в развитых странах также научились бороться. Для этого продовольственные склады забили лапшой быстрого приготовления, пластиковой икрой и котлетами из генетически модифицированной сои, — короче, всеми теми копеечным и невероятно вредными продуктами, которые может позволить себе и последний нищий. Таким образом, развитые страны были полностью застрахованы от социальных потрясений. Богатые люди поняли, что лучше немного поделиться с бедными, чем переживать результаты их восстаний — и если вдруг Великая Американская Мечта ставилась кем-то под сомнение, они не медлили с подачками для народа. Однако подачки тоже не возьмёшь из ниоткуда. Из чего-то нужно было производить модные сотовые телефоны и дешёвые автомобили; где-то надо было брать сою для химических котлет. Сильные мира сего воровали богатства у природы, и та оскудела. Катастрофа иного плана, чем ведала история доселе, вышла на мировую арену. Она завоёвывала позиции медленно, как тяжкий недуг. Вещие Кассандры кричали о ней, но вещим Кассандрам, по обыкновению, не верили, пока ситуация не приобрела необратимый характер.

За катастрофой не надо было далеко ходить. Достаточно было посетить любой магазин, чтобы убедиться: с каждым годом продуктов, содержащих всевозможные пищевые добавки, становилось всё больше и больше. Это был замаскированный глобальный продовольственный кризис: население Земли увеличивалось, площадь пахотных земель сокращалась, натуральных ингредиентов переставало хватать, и, во избежание голодных бунтов, пищу волей-неволей пытались синтезировать искусственно.

По всей Земле рос процент страдающих раком и различными генетическими заболеваниями; учащались засухи, грозы, наводнения, ураганы; происходило опустынивание местности. В моё время статистику никто не скрывал: безыдейным людям плавать на цифры и графики, равно как и на состав пищи. Но и безыдейный человек способен почувствовать, что ему становится нечем дышать. В этом и заключалось главное отличие революции Зелёной от революции классической. Только в двадцать первом веке мог существовать такой феномен.

Люди наконец увидели катастрофу и вышли на улицы. Они начали митинговать, потом поджигать машины и громить витрины, потом брать штурмом парламенты. На Западе, в Европе и Америке, они добились того, чего хотели. Власти неохотно, не всегда честно, но довольно быстро развернули программы по стабилизации экологической ситуации. Были разморожены проекты ветряных и солнечных электростанций, водородных автомобилей, восстановлению почвы и лесного покрова, переработке бытовых и промышленных отходов. Правители Запада готовы были пойти на некоторые жертвы, лишь бы не отказываться от капитализма и общества потребления, — и они пошли на них.

Совсем по иному сценарию развивалась Зелёная Революция в России, где она совпала с революцией вполне традиционной.

С прилётом первых ласточек кризиса отечество начало трещать по швам. Оно никогда не было экономически однородным образованием, а экономическая неоднородность в периоды нестабильности — плодороднейшая почва для сепаратизма. В советское время страну связывал один из мощнейших в мире промышленных комплексов. После развала СССР промышленный комплекс прекратил своё существование. И получилось, что в стране есть регионы, где ровным счётом ничего не делают. Заводы закрылись, пшеница не растёт, а нефти и алмазов на экспорт нету. В учебнике такие регионы вежливо называли дотационными. А были в России благодатные места, где есть и пшеница, и нефть, и алмазы. Люди там могли бы жить хорошо, да вот незадача: нужно всю прибыль отдавать дотационным регионам. Сельское хозяйство России в 1990-ые годы пришло в упадок вместе с промышленностью, что поставило её в рабскую зависимость от импорта. Богатые регионы больше не желали покупать на свои деньги пищу для бедных — им и самим-то её хватать перестало. Едва мировые цены на продовольствие из-за проблем с экологией подскочили, а на нефть (из-за перехода на альтернативную энергетику) — упали, как сшитая на живую нитку страна вышла из-под контроля.

Чтобы сохранить страну, требовалась жёсткая диктатура, и за ней дело не стало. К 2019 году в России назрел фашистский переворот. Его возглавил генерал-полковник Игнатов Семён Семёнович: он сначала победил на внеочередных президентских выборах, а потом издал свою редакцию Конституции. Часть армии не захотела поддерживать Игнатова; в Москву и Санкт-Петербург были введены войска, но диктатор заручился поддержкой стран Запада, для которых неразбериха в российской столице представляла большую опасность. НАТО несколько недель наносило ракетно-бомбовые удары по позициям противников Игнатова, в том числе и в Москве, но эта операция носила вспомогательный характер, и основную часть работы по нейтрализации мятежников провели сами сторонники генерал-полковника. Начались погромы, массовые казни, претенциозные военные парады, «коричневые» марши, но распад это не остановило. Несмотря на действия, «носящие следы грубого нарушения устава ООН и догм, определяющих принадлежность государственного строя к истинно демократическому», от Федерации откололось несколько регионов. Началась изнурительная война за объединение страны, продлившаяся до середины двадцатых годов и закончившаяся образованием двух государств-антагонистов: собственно Федерации во главе с Игнатовым на Европейской части России и Дальневосточной Народной Демократической Республики (ДНДР) за Уралом.

История ДНДР начала отсчёт осенью того же 2019 года, когда на Дальнем Востоке и городах Сибири вспыхнули крупные восстания, проистекающие из общей социальной напряжённости, и спровоцированные хроническими перебоями в энергоснабжении, а позже — и в поставках товаров первой необходимости. В течение буквально нескольких недель, пока в Москве происходил переворот, и власти мешкали с радикальными мерами, руководство и координацию восстаниями взяла на себя Социал-демократическая партия «зелёных» во главе с товарищем Владимиром Александровичем Белевцевым.

Насколько я понял, партия Белевцева по сути была коммунистической, но так как слово «коммунизм» после перестройки было чем-то ругательным, его заменили тавтологическим словосочетанием «народная демократия» — «народная власть народа», если перевести древнегреческую основу. «Зелёные коммунисты» противостояли «коричневому» правительству в Москве.

В учебнике было написано, что партия Белевцева и другие сепаратистские организации так же, как и Игнатов, негласно получали помощь от США и их союзников, которым раскол России был выгоден. Помогая всем участником конфликта, Запад затягивал гражданскую войну, разделял и властвовал.

Я думаю, в этом есть доля истины. Во-первых, что-то подобное уже было в Гражданскую войну 1918-1922 годов. А во-вторых, правители Запада уже давно начинали потихоньку расчищать площадку для грядущей борьбы за истощающиеся земные ресурсы. Не возьмусь утверждать, что они планировали крупномасштабную войну с Россией (очень может быть, что в моё время они действительно были таким свободным и демократичным добром с кулаками, каким они себя описывали), но они, по крайней мере, возможность войны не исключали и хорошо к ней подготовились. Они заботились не о себе, но о своих детях. «Вдруг детям придётся воевать с Россией?» — думали они, и заботливо окружали нашу страну системами противоракетной обороны, военно-морскими базами и радарами.

Но вернёмся к «тоталитарному коммунистическому режиму», который установил Белевцев в своей Республике. Дальневосточный правитель национализировал все предприятия, не имеющие акций у западных инвесторов. Постепенно развивая промышленность, удалось мирно вытеснить из страны и интернациональный капитал, чему окаянные американцы, ещё недавно финансировавшие партию «зелёных», были совсем не рады. Белевцев активно внедрял экологически безопасные технологии, пытался обустроить необжитые края за Уралом. Его революция начиналась во Владивостоке, но Владивосток занимал стратегически невыгодное положение, и в Восточной Сибири возвели новую столицу ДНДР, город-сказку Светлоград. За счёт автоматизации производства и государственного регулирования цен товары народного потребления в Республике были очень дешёвыми, однако дефицита, в отличие от СССР, почти не возникало. В XXI веке технологии, повышающие производительность труда, достигли такого уровня, что социалистическое общество, где люди свободны от товарно-денежных отношений, перестало казаться сказкой. Играла свою роль и низкая плотность населения в Республике. Меж тем имелись и отрицательные стороны. Например, пришлось ограничить международные экономические контакты, дабы национальное благосостояние ДНДР не утекало в менее благополучные страны и не перепродавалось там втридорога. Элементы социализма не сразу позволили искоренить в людях психологию торгашей и потребителей. Белевцев несколько тысяч человек расстрелял, несколько десятков тысяч отправил в трудовые лагеря, но в общем и целом он мне понравился, и даже авторы либерального учебника, которые его отчаянно ругали, отмечали вскользь, что в Восточной России люди жили получше, чем в Западной.

Одна удавшаяся революция спровоцировала эффект домино. В тридцатые годы, вдохновлённые достижениями ДНДР, за оружие взялись жители Африки и Латинской Америки. Республика поддерживала революционную волну, и обстановка в мире стала накаляться. В Африке достижения «зелёных коммунистов» оказались довольно скромными, зато в Южной Америке несколько стран объединились в Латиноамериканский Демократический Альянс (ЛАДА), который уверенно расширялся и грозил поглотить весь континент.

Чтобы не допустить возникновения нового двухполярного мира, Западу требовалось остановить «зелёную» экспансию любыми методами. Вдобавок в ДНДР, на фоне всё углублявшегося экологического кризиса, несколько десятков миллионов человек владело огромными природными ресурсами, без которых задыхалось остальное десятимиллиардное человечество. Построить остров благополучия в океане всеобщего распада было невозможно, и прав был Кузьма Николаевич, говоривший, что в эпоху глобализма патриот может быть только патриотом всего мира.

В 2046-ом году Российская Федерация, заручившись поддержкой НАТО, развязала агрессию против Восточной России. Белевцев понимал, что его стране не дадут стать новой сверхдержавой, и она никогда не сможет противостоять многочисленным союзникам Федерации. С началом войны, он, пытаясь помешать кровопролитию, наложил мораторий на применение ядерного оружия. Это вызвало недовольство в милитаризованной верхушке Республики, и Белевцев был убит заговорщиками. Войска Игнатова, вторгшиеся в ДНДР из-за Урала, были остановлены, однако США открыли второй фронт на востоке и за пару недель взяли в окружение столицу Республики. Новое правительство ДНДР, оказавшись в безвыходной ситуации, решило нанести по Федерации ядерный удар, но технологическое отставание страны, возникшее после развала СССР, за несколько десятилетий революции преодолеть не удалось, и ракеты ДНДР были сбиты американской системой ПРО чуть ли не над самыми стартовыми площадками. Светлоград с двадцатимиллионным населением подвергся ответному ракетно-ядерному удару и был стёрт с лица Земли. Восточная Россия безоговорочно капитулировала, и её поделили на оккупационные зоны, однако партизанская деятельность на захваченных землях велась вплоть до 2054-ого года, когда интервенты убрались восвояси.

Положение Западной России к этому времени тоже едва ли можно было назвать блестящим. Интернациональный каптал в роли врага ничуть не лучше себя же в роли друга. Скин-хеды оделись в униформу, олигархи открыто заговорили по-английски, «РАО ЕЭС» переименовали в «Russian Electric Company», могильники иностранных радиоактивных отходов заметно увеличились в размерах, и по доносу в любой момент можно было загреметь или в застенки натовского опорного пункта, или в старый-добрый подвал на Лубянке.

Высокие технологии вновь разделили мир на белых людей и индейцев. Были те, кто властвует и были ничтожные рабы. Прогресс двигался с такой скоростью, что отстать от кого-то на год означало отстать навсегда. Если черепаха и Ахилл побегут из одной точки с одинаковым ускорением, но при этом старт Ахилла задержится хотя бы на секунду, он никогда не догонит черепаху. В новом мировом порядке трагичная роль Ахилла была уготована моей родной стране. Её могущество рассыпалось в конце двадцатого века, и его было не вернуть. Наши генералы всё игрались дряхлыми танками и ракетами, доставшимися в наследство от СССР, в то время как против них использовали сверхсовременные виды вооружений. В войне двадцать первого века отсутствовали такие понятия как «фронт», «наступление», «строй». Первых двадцати минут конфликта было достаточно, чтобы понять, кто выиграет, а кто, изрядно наложив в штаны, вылезет из бомбоубежища с белым флагом.

Оккупация России длилась до 2054 года, названного авторами учебника самым чёрным в истории человечества. 14 июня в семи крупнейших городах США произошло пятнадцать атомных взрывов. Предполагается, миниатюрные ядерные заряды были доставлены на места в разобранном виде, но улик по понятным причинам осталось немного. Мир содрогнулся, обезглавленной Америке, разом лишившейся военного и экономического лидерства, не оставалось ничего другого, кроме как вывести войска со всех захваченных территорий и собирать остатки сил, чтобы уцелеть на новом витке Третьей мировой войны.

Следы сверхтеракта вели в ЛАДА и бывшую ДНДР, однако ответного ядерного удара не последовало: ни у Штатов, ни у Европы не было стопроцентных гарантий, что это не приведёт к новым жертвам и разрушениям на их территории. К тому же в дело вмешались колдуны, о чём, впрочем, в учебнике по истории лишь упоминается.

В это время большую часть российских территорий, освободившихся от оккупантов, удалось объединить в новое государство — Российскую Федеративную Народную Демократическую Республику, которую возглавило коалиционное правительство. Вскоре началась новая гражданская война, длившаяся, насколько я знал из рассказов Кузьмы Николаевича, долгих двенадцать лет. Начальники партизанских отрядов и взбунтовавшиеся генералы регулярной армии не желали подчиняться новым властям и стали один за другим объявлять о создании собственных суверенных государств, а уставшим от войны людям было уже глубоко наплевать на продажную политику. Общество деградировало до уровня одиннадцатого века — времён феодальной раздробленности.

В 2055 году крылатая ракета повредила оболочку реактора на атомной электростанции в Коломне-9, облако радиоактивной пыли накрыло Москву, и население города эвакуировали. Столицу перенесли в Санкт-Петербург.

В остальном мире события разворачивались по похожим сценариям. С двадцатых по пятидесятые годы прошлого столетия оружие массового поражения применялось везде, где накопилось достаточно неразрешимых проблем: в Африке, в арабском мире, в развалившемся Китае, в Индии и Пакистане. Во многом этому способствовал прогресс атомных технологий. Например, переносные атомные бомбы, умещающиеся в большом ранце, были изобретены ещё в моё время; впоследствии же величину заряда удалось уменьшить настолько, что сорокакилотонную адскую машину можно было спрятать в банке из-под кофе, — что и позволило совершать удары по противнику без использования таких легко обнаруживаемых технических средств, как ракеты, самолёты или автомобили. Плюс к тому, физики сумели сконструировать взрывные устройства, при срабатывании практически не дающие выхода радиации. Ядерное оружие больше не было сдерживающим фактором. Оно стало компактным, экологичным, и искушение воспользоваться им становилось всё сильнее.

Не являлись редкостью и катастрофы, подобные московской: во время боевых действий под удар попадали объекты ядерной энергетики и химической промышленности; происходили аварии на атомных крейсерах и подводных лодках. Европа, частично затопленная вследствие глобального потепления, частично заражённая радиацией после атомных стычек, погрузилась во тьму. Разбалансированная экосистема планеты, несмотря на ряд отчаянных попыток восстановить её, деградировала. Мир превратился в гигантский Афганистан; хаос возобладал над процессами общественной самоорганизации, и несколько поколений людей не видело иной жизни, кроме беспрестанной войны. Конец света наступал не сразу: это был затяжной и мучительный процесс.

Я помнил медленную гибель своей семьи, видел брошенную столицу и горящий небоскрёб, испытал на себе действие психогенного оружия. На основе личного опыта и информации из учебника я попробовал составить целостную картину событий.

Я понял, что человек, выросший в мирное время, даже отдалённо не может вообразить, что такое война. Да, все говорили, что война это страшно, но кто отдавал отчёт в этих словах? Никто. Может, и хорошо, что люди не видели войны, да только странные поступки творили они порой. На семинаре по истории в шарашке мы обсуждали как-то, плох или хорош приказ Сталина № 227 «Ни шагу назад», или насколько преступно создание заградительных отрядов. Какое право имели мы ворошить своими холёными руками это грозное, пропитанное кровью святых людей прошлое? А кто-то ещё говорил, что ему наплевать на войну. А кто-то вообще поклонялся Гитлеру как кумиру. Кто-то носил кольца со свастиками, стыдливо оправдываясь, что это-де символ солнца. Ни черта это не символ солнца.

Это уже давно самый главный символ войны.

Жуткие вещи излагались в параграфах учебника сухим научным языком; слишком много смертей приходилось на каждую его страницу. Иногда в текст проникали художественные клише, которые лишь усугубляли эффект от прочитанного. Авторы писали о тотальном контроле за гражданами: о видеокамерах, микрофонах, микросхемах в головах. Едва человек произнесёт или хотя бы подумает на запрещённую тему — его тут же сажают. Рассказывали о технологиях поголовного уничтожения населения. Например, целый регион могли заразить специально выведенными сортами бактерий — и не одним, а несколькими. Шанс выжить — один к ста тысячам. Описывали достижения военной кибернетики. Эскадрильи беспилотных истребителей, колонны автоматических танков, полки роботизированной пехоты, управляемые кучкой пентагоновских солдафонов и финансистов с Уолл-Стрит, позволяли терроризировать и держать в страхе всё остальное население Земли. И мировой голодомор — ему тоже нашлось место в учебнике. Когда люди спохватились и перестали пользоваться бензиновыми двигателями, остановить глобальное потепление без помощи чуда было уже невозможно. На начальном этапе изменения климата, когда оно ещё зависело от техногенных факторов, из морей и океанов в атмосферу начал активно поступать водяной пар, который обладает гораздо более сильным парниковым эффектом, чем пресловутый CO₂. В один прекрасный момент количество водяного пара перевалило за критическую отметку, и процесс стал лавинообразным. Климат сделался жарче, и воды начало испаряться больше. Чем больше её испарялось, тем жарче становился климат.

Суша нашей планеты из космоса похожа на камень, покрытый мхом и лишайником. Видно, что жизнь, несмотря на кажущееся могущество, уверенно ощущает себя отнюдь не в большинстве районов Земли. С глобальным потеплением территории, пригодные для сельского хозяйства, уменьшились на пятьдесят-шестьдесят процентов. А людей жило много, двенадцать миллиардов. Два миллиарда умерло не от ядерных взрывов, а от голода. В середине века из Азии и Африки валом повалили беженцы, спасавшиеся от глобального потепления, вконец разрушившего сельское хозяйство беднейших стран этого региона. Десятки миллионов голодных негров, арабов, казахов и индусов не были нужны ни в Европе, ни в США. И их пускали в расход с помощью вирусов, химикатов и роботов.

В моё время думали, что из-за глобального потепления погода в Москве станет как на Канарских островах. Будут расти кокосы, бананы... Но всё произошло не так. Кокосы и бананы растут возле моря и таких огромных рек, как Амазонка. В Москве же континентальный климат, поэтому погода здесь была как в пустыне Гоби. И пейзажи похожие. В учебнике были приведены фотографии верховий Москвы-реки в 2016-ом и в 2056-ом годах. В 2016-ом — лесостепь, а в 2056-ом — сплошь потрескавшаяся глина.

Я походил взад-вперёд по комнате, приготовил кофе и опасливо подкрался к учебнику. Бог с ней, с войной, — мне нужно узнать ещё кое-что. То, что мне волей-неволей придётся поворошить своими холёными ручками, дабы отыскать собственное место в мировой истории. Война ещё не кончилась, и мне надо или бежать от неё, или решать, кто прав, а кто виноват.

Мне нужно найти хоть что-нибудь про колдовство.

Слово «колдовство» мне встретилось всего пару раз. Я совсем было отчаялся в поисках, решив, что цензура механистов не пощадила даже объективные факты, но всё-таки нашёл кое-что в десятом параграфе второй главы: «Наука и культура предреволюционной России». Там в максимально сжатой форме описывались способы ухода от реальной жизни: сверхнаркотики, компьютерная реальность, отшельничество, сознательное безумие. На заре цивилизации люди вышли из леса и объединились в социум с одной целью: чтобы вместе жилось легче, чем порознь. В двадцать первом веке, несмотря на технологический прогресс, комфорт и Сферу Услуг, вдали от цивилизации стало житься легче, чем в её гуще. Иначе говоря, социум утратил способность выполнять свою главную и единственную задачу. Долгое время считалось, что если люди бегут от общества, то дело в людях, а не в обществе: они-де неправильные, дикие и ненормальные, а весь этот гремящий ад бизнеса, маркетинга, бирж и свободной конкуренции, он белый и пушистый. Но даже в учебнике по истории признавалось, что так бывает не всегда. В кризисные периоды «деструктивные социально-психологические процессы превалируют над конструктивными», а весь двадцать первый век это один сплошной кризис.

Накануне прихода к власти в России Игнатова в Сибири были организованы так называемые Лесные Лагеря. Поначалу это было что-то вроде летних оздоровительных учреждений, куда стекалась, главным образом, романтичная и эскапистская молодёжь. Но в период гражданской войны Лесные Лагеря превратились в самостоятельную политическую и военную силу. Во главе неё стал Иван Александрович Север, впоследствии один из советников Белевцева, генсека ДНДР.

Достижения парапсихологии позволили людям выйти на качественно новый уровень владения своим организмом. Разработки в этой области были взяты под строжайший государственный контроль, но в России во время разрухи 1990-ых годов удалось получить доступ к информации по этой теме и создать несколько частных научных центров. Администрация Лесных Лагерей обнародовала результаты исследований, и люди, спасаясь от загнивающего общества Потребления, валом повалили к Ивану Северу и открытому им чуду. А уж оттуда всё распространилось по миру.

На этом моменте у меня возникли сложности с восприятием текста. Если б Пушкин попал в двадцать первый век и почитал учебник по истории, он узнал бы, к примеру, что в 1957 году в СССР был запущен первый искусственный спутник Земли. Но что такое искусственный спутник, Пушкин понял бы с трудом, поскольку учебник рассчитан на людей, которые выросли уже в космическую эру и не нуждаются в подробных объяснениях. Ещё меньше великому русскому поэту сказали бы слова «атомная энергия», «генная инженерия» и «компьютер», которые историки также не потрудились бы расшифровать. Вот и я, хоть и был знаком благодаря фантастической литературе со многими терминами из параграфа № 10, ориентировался в них неуверенно. Положим, гиперпространство, которое людям удалось подчинить, я отдалённо представлял. В гиперпространстве был открыт Гил-Менельнор, населённый похожими на людей разумными существами. Гил-Менельнором, как я понял из контекста, был большой остров или даже континент, который когда-то давно существовал в Реальности, а потом, в результате некоего катаклизма, выпал из неё, а поскольку на нём находился источник силы, человечество практически лишилось возможности колдовать. Когда же люди извлекли Гил-Менельнор обратно в Реальность, чудо вернулось на Землю. Но понятия Передний край, андунегват, Иадор, ментальная конвергенция, феаэйтель, эрсулгват, Даэвала, уровень затемнения и тому подобные понятия на знакомых и не очень языках так и остались для меня будоражащими воображение загадками.

В 2030-ые годы колдовство из роскоши превратилось в общедоступное благо, средство производства и грозное оружие. Чтобы не допустить анархии, по всему миру были созданы специальные военизированные организации: Стражи, Фиолетовый Корпус и Святая Инквизиция. Они были призваны контролировать парапсихологическую деятельность людей и строго карать тех, кто злоупотребляет своим даром.

В учебнике по истории был задан вопрос: почему с открытием колдовства всё население Земли не побросало постылые отравленные города и не ушло жить на лоно природы? Тому, на взгляд авторов, нашлось две причины. Во-первых, техника предоставляет намного больше возможностей, чем любое колдовство. А во-вторых, человек, занимающийся колдовством, начинает подвергаться не только реальным опасностям, но и потусторонним: чужим чарам, проклятьям, влиянию всевозможных духов и демонов.

Авторы были правы, но я могу с уверенностью сказать, что главная причина крылась не там. Дело в том, что люди всегда предпочитали материальное духовному. Технику можно пощупать, она блестит и радует глаз новизной. А колдовство так просто не увидишь, и нелегко свыкнуться с мыслью, что всё своё ты носишь с собой. Техника внушает доверие: она всегда работает, а если не работает, то её можно сдать в ремонт, и умные мастера обязательно её починят. Колдовство же вещь сомнительная. Бог знает, получится что-нибудь наколдовать или нет. Может, всё это сон или сознательное сумасшествие. Вдобавок техникой может овладеть любой дурак, а для колдовства надо самосовершенствоваться долгие годы. Забыть комфорт, развивать силу воли, воздерживаться от излишеств. Думать, в конце концов. А людям пудрят мозги, вот они и боятся всяких потусторонних опасностей. По мне — так психогенное оружие сто крат страшнее всех на свете демонов, призраков и проклятий.

Больше мне о колдовстве из учебника ничего выжать не удалось: словно бы оно никак не влияло ни на ход Третьей мировой войны, ни на переустройство повседневной жизни. Читая историю, можно было подумать, что колдовство это какая-то альтернативная сюжетная линия, независимая от главной и никак с ней не пересекающаяся. Цензура имеет место быть.

Когда речь заходила о колдовстве, авторы то и дело напоминали, что эксперименты с гиперпространством привели к последствиям более тяжёлым, чем ядерная война, и наводнили мир «существами опасными и неизученными, неизвестно как впишущимися в сложившиеся экологические цепи, и создающими угрозу безопасности людей, проживающих вдали от хорошо защищённых убежищ». Авторы утверждали: «фанатичную ненависть колдунов к технологии можно назвать лишь экстремизмом, а методы их борьбы — сугубо террористическими, мешающими восстановлению мира и стабильности на Земле. (...) Привитые в Лесных Лагерях ценности несовместимы с общечеловеческими. Пришедшая с Гил-Менельнора религия — чистой воды сектантство самой радикальной направленности». Авторам было очевидно и то, что «единение с природой означает неминуемую деградацию, которая и так сильно ощутима на опустошённых мировой войной землях», а «всевозрастающие потребности современного человека может удовлетворить только экстенсивно развивающаяся технология, но никак не основанное на консерватизме и традициях чуждых человечеству цивилизаций колдовство».

В конце учебника, как обычно, было самое интересное:

«Несмотря на многочисленные внутренние противоречия, кризис развития и так и не спадшую политическую напряжённость, человечество остаётся хозяином своего мира и имеет все шансы оставаться им впредь. Терпимость, проявленная к ЛАДА странами Евросоюза, не пожелавшими отвечать на беспрецедентную ядерную атаку Альянса на США, ясно свидетельствует, что воля и разум способны решать проблемы куда более действенно, чем всё накопленное людьми оружие массового поражения. В случае если тоталитарный коммунистический режим ЛАДА пойдёт на некоторые уступки, избежать продолжения ядерной войны вполне возможно. Три миллиарда человек по всей планете с надеждой следят за успехами европейской дипломатической миссии в Латинской Америке, которая третий год обсуждает с правительством Альянса вопросы урегулирования конфликта. Первые значительные успехи уже достигнуты: Верховный Совет ЛАДА выделил более трёхсот миллиардов долларов на помощь пострадавшим от ядерного удара регионам США. Народный комиссар внешней политики ЛАДА Энрике Анварес сделал, правда, недальновидное заявление, где выразил беспокойство по поводу целей, на которые уйдут выделенные деньги. Нарком всерьёз опасается, что новое правительство США пустит полученные средства на подготовку ответной ядерной атаки на Латинскую Америку...».

Потом идёт бред про успехи гениального РФНДР-овского правительства в деле борьбы за мир, а заключение минорное:

«Перемирие в Европе и Америке длится уже более трёх лет. В остальных регионах мира война перешла на уровень локальных конфликтов. Воцарилось затишье, и никто не знает, что оно обещает, новую бурю, или долгий штиль.

После 14 июня 2054 года климат Земли стал заметно холоднее, изменился цвет неба. Это стало наглядным подтверждением теоретической модели ядерной зимы, в соответствии с которой, масштабные выбросы продуктов горения и пыли в атмосферу способны привести к скачкообразному глобальному оледенению. Ещё два-три ядерных столкновения вызовут необратимый процесс деградации биосферы и гибель всего живого.

Земля балансирует на краю бездны, но в конечном итоге благоразумие неминуемо должно возобладать. Узнавшее что оно не одиноко не только во вселенной, но и на собственной планете, человечество не имеет права ударить лицом в грязь перед иными расами, проявив первобытную дикость в таком вопросе как то: быть жизни на Земле, или не быть».

Ну и мы, взрослые, вверяем будущее мира, расы и технологической цивилизации в ваши, выпускников школы, руки, надеясь на ваше мужество, ум и благородство.Аминь.

Если бы в квартире Кати было настоящее окно, я б смог лишний раз убедиться, как именно человечество не ударило лицом в грязь перед иными расами, и какое конкретно будущее вверили в руки бывших школьников господа взрослые. Шёл 2114-ый год, со времён выпуска учебника прошло почти шестьдесят лет. Или более новую версию не успели выпустить, или Анжела Заниаровна решила, что описываемые там вещи могут нанести ущерб моей психологической безопасности. Успехи дипломатии налицо.

Удивительное дело. Не только правители, но и простые люди в XXI веке сумели прийти к выводу, которым когда-то поделился со мной Кузьма Николаевич. Не обязательно изобретать машину Судного дня в будущем. Всё, что приведёт к концу света, давно придумано и введено в повседневный обиход. Покупай холодильники такой-то фирмы — а смерть сама тебя найдёт.

Излучение сотовых телефонов увеличивает вероятность онкологических заболеваний. Немного — но увеличивает. Выхлопные газы автомобилей увеличивают эту вероятность ещё немного. Отходы промышленности в водопроводной воде — ещё немного. Сложные химические добавки к пище — ещё немного. Истончение озонового слоя — ещё чуть-чуть. Выбросы мусоросжигательных заводов — ещё чуть-чуть. Нервное перенапряжение — ещё самую капельку. Микроволновые печи тоже увеличивают — самую малость. А потом оказывается, что в одной семье кто-то болен. В другой, в третьей, в четвертой, в стотысячной. Просто все молчат. Никто друг друга не замечает, и всем наплевать.

Но в один прекрасный день люди друг друга заметили. Идея родилась, и привычный миропорядок, несмотря на все попытки вновь его заморозить, стремительно растаял, как снеговик в апреле. Однако почему Идеи то существуют, то пропадают? — Холод пробежал по моей спине при этом вопросе. Я подумал о магическом единстве мира: о тысячах связей и закономерностей, не дающих Вселенной раствориться в Хаосе. Все эти связи и закономерности находят отражение в развитии цивилизации. Так возникает исторический процесс, которому в моё время было придумано броское имя — Система. Система есть в каждом, кто отягчён хоть малейшими зачатками культуры. Кто кем управляет: человек будильником или будильник человеком? — никто не управляет. Если человек пользуется будильником, он становится равноправным элементом системы из двух компонентов. Когда встречаются два или больше людей, взаимовлияние элементов друг на друга многократно усиливается. Ни один из нескольких не поступает так, как хочет сам. Кто-то ведёт себя по программе «лидер». Кто-то «раб». Кто-то «оппозиция». Человек, ставший вождём миллионов, не распоряжается миллионами. Миллионами распоряжается действующая в настоящий момент программа «революция», «диктатура», «перестройка», «анархия». Бюрократ, требующий или притащить для получения справки десять других справок, или дать ему денег, не зол и не вреден. Это Система плодит бюрократов и уничтожает их, когда приходит срок. Генерал, отдающий приказ сжечь напалмом чужой город со всеми жителями, может быть отличным другом и порядочным семьянином, потому что в одном случае им руководит программа «дружба/семья», а в другом — «война».

Читая учебник по истории, я понимал, что эти механизмы Системы были тщательно изучены, и те, кто правили человечеством, хорошо представляли себе магическое единство мира. Их, умных и хитрых, подвела простая человеческая слабость. Как больной оттягивает до последнего поход к врачу, так и правители мира пытались отсрочить радикальное переустройство своих владений. Они думали: ну и что с того, что заводы подымят ещё пару-тройку лет? — за пару-тройку лет Земля не погибнет, а мы, пока возможно, будем получать сверхприбыли, на корню разрушая биосферу. И они, думая так, потеряли драгоценное время. Клячу истории можно укротить, но природу — никогда. Природа, над которой совершается насилие, начинает умирать — и этот процесс не повернёшь вспять. Где-то в глубинах амазонской сельвы спилили Древо Мира, и технологическая цивилизация — надстройка над умирающей природой, — полетела под откос. Правители мира познали: они не над Системой — они внутри неё.

«Я близок к правильному ответу, — подумал я. — Жалко, поблизости нет «эликсира правды»...»

В одиннадцать часов тридцать минут неожиданно зажёгся монитор Катиного компьютера, и появившееся в нём лицо Анжелы Заниаровны вежливо пригласило меня на допрос. В знакомом уже мрачном чертоге с канделябрами и бутафорским окном с видом на лес, перед лицом Чёрного Кардинала и ещё троих ответственных уполномоченных, суровых мужчин в чёрной форме, я подробно пересказал историю моего путешествия во времени, начиная от известия о четырёх граммах гашиша и кончая первой встречей с Антоном в ржавом ангаре. Анжелу Заниаровну заинтересовало сходство одеяния Жени с форменной одеждой механистов. Чёрный Кардинал вручила мне компьютерный кристалл, на который были записаны фотографии всех, кто побывал в Городе с 2067-ого года по настоящий момент включительно (всего около 40000 снимков), и попросила в свободное время с ними ознакомиться.

— Естественно, это не срочно, — вежливо добавила она. — Можешь заниматься этим хоть полгода.

Я сказал, что постараюсь управиться побыстрее, поскольку и сам охотно бы повидался ещё разок с таинственными Женей и Ксюшей, но выразил робкое предположение, что это не совсем ше-карно, поскольку и Ксюша, и Женя навряд ли имеют к Городу хоть какое-то отношение. Возможно, они вовсе и не из 2114-ого года и совсем не из нашего мира.

— Ты прав, — сказала Анжела Заниаровна. — Я почти уверена, что результат поисков будет отрицательным. Поэтому гораздо больше надежд я возлагаю на работу непосредственно на месте.

Начальство, оказывается, решило предпринять исследовательскую экспедицию на Зону. И предпринять незамедлительно.

Отправной точкой был ангар, куда меня день назад доставили военные. Сегодня военные должны были везти меня обратно.

Было снаряжено четыре грузовика с оборудованием, солдатами и обслуживающим персоналом. Прикрытие обеспечивали две полукруглые, как черепахи, бронированные машины, ощетинившиеся орудиями. Все они: и грузовики и «черепахи», как я и предполагал изначально, перемещались по воздуху, в нескольких метрах над землёй или водой. Между днищами машин и земной поверхностью во время движения висело в два ряда от шести до двенадцати блестящих металлических шаров метрового диаметра. Это были промежуточные генераторы Б-поля, которое служило подъёмной и движущей силой.

Выехав через ворота и миновав следовавший за ними лабиринт переходов, машины поднялись из-под земли на поверхность и, выстроившись в колонну, взяли курс на Зону.

Анжела Заниаровна сидела между мной и водителем самого первого грузовика, следовавшего сразу за расчищавшей нам путь бронированной черепахой. Чёрный Кардинал смотрела, как капли дождя, не долетая до лобового стекла, ударялись о невидимую преграду защитного поля, окружавшего грузовик, и разбивались на мелкие брызги, которые бисером осыпались вниз, в зону трёх световых конусов от противотуманных фар болотного цвета. Из уха Чёрного Кардинала торчал маленький наушник без провода; казалось, что она совершенно забыла про него, увлёкшись разговором со мной. Но как-то раз, когда грузовик на большой скорости задел днищем невидимый в высокой траве ржавый остов легковушки, Анжела Заниаровна сморщилась, дёрнула головой, поправила наушник, и сразу стало понятно, что она никогда и ни про что не забывает. Она всегда выглядела безукоризненно, всегда была строгой и всегда собирала длинные обесцвеченные волосы в волнистый лисий хвост высоко на затылке, а до хвоста волосы были натянуты очень туго и делали её лоб высоким, открывая несколько неглубоких морщинок, слишком рано появившихся на нём. С такими особами шутки плохи.

Молчаливый бородатый водитель, с которым я пил чай в первый день в Городе, боязливо косился то на чёрную форму Анжелы Заниаровны, то на кобуру у пояса, то на лицо, как у пластиковой куклы Барби.

— На дорогу смотрите, — резко напомнила ему Анжела Заниаровна после удара о легковушку.

— Простите великодушно. Вы сегодня очень хорошо выглядите.

— Вы давайте крутите «баранку» и извольте обращаться к начальству по уставу.

«Баранка» выглядела как штурвал космического корабля, а вся кабина грузовика с её тумблерами, стрелками и дисплеями — как командный центр ракетных войск. В разные времена одними и теми же словами называют совсем несхожие вещи.

— Ну как тебе первый день в Городе? — обратилась ко мне Анжела Заниаровна. — Голова от новых впечатлений не болит?

— Болит. Правда, больше не от впечатлений, а от «Plastic heart».

— Да я уж поняла. Я вчера заходила в ваш клуб. Сказать честно, дыра дырой. Но многим почему-то нравится. Ты, Алекс, тоже многим нравишься. Сколько ты выпил вчера?

— Много, — признался я, сосредоточенно наблюдая за зелёной бронированной черепахой, ехавшей во главе колонны и расчищавшей грузовикам путь от деревьев и рухляди. Меня тошнило, но гораздо больше от соседства Анжелы Заниаровны, чем от употреблённого накануне алкоголя. Глупая и хитрая баба, прости господи. Властолюбивая, наглая и подлая. А власть её ничтожна: шпик в ущербном городе-бомбоубежище.

— К обстановке привыкаешь? — Чёрный Кардинал удосужилась повернуться ко мне. Её холодный взгляд пытался сказать: «Смотри, я великий психолог, инженер человеческих душ; я вижу тебя насквозь, и ничего от меня не утаишь». А получалось: «Я самоуверенная дура, которая может учинить над тобой любое безобразие, и обязательно учинит, ибо дать самой себе и другим людям жить спокойно у меня мозгов никогда не хватит».

Мне нужно было хоть сколько-нибудь сосредоточиться, чтобы контролировать мимику и врать не совсем откровенно. Анжела Заниаровна, конечно, легко поймёт, что я вру, но сказать ей хоть какую-нибудь правду было чем-то из разряда самобичевания. Правду человека она обязательно начнёт анализировать по Фрейду или по Юнгу, или ещё по кому, выделит в человеческом характере тысячу черт, устремлений, скрытых желаний, научится, слепо тыкая в них, управлять чужим поведением, но так и не поймёт, кто он, этот человек, возникший на её пути. Анжела Заниаровна это слесарь, который вытачивает из стали шестерёнки, и которому плевать, что вот этот ржавый кусок на полу в его мастерской раньше был обшивкой летающей тарелки.

— Привыкаю постепенно, — сказал я, решив попробовать подыграть Чёрному Кардиналу, буде это представится возможным.

— Ты, наверное, всегда медленно адаптируешься?

— Да. Мне с детства сложно находить друзей. Когда я жил у колдунов, то мало с кем общался. Они живут совсем не так, как мы с вами, не так мыслят. Да и сам факт, что они, колдуны, есть, уже сложно осмыслить.

— А интересно?

— Что?

— Осмысливать колдовство. Вот мне, допустим, интересно. Я в детстве очень хотела стать ведьмой. Тогда это можно было сделать с той же лёгкостью, с какой устраиваешься на обычную человеческую работу. Неплохие времена были...

— Мне тоже сначала хотелось стать колдуном, — признался я. — Но... у них же не только дела нечеловеческие. У них и проблемы нечеловеческие. Колдовать интересно, романтично... но как вспомнишь всех этих демонов, проклятья, привороты... лучше бы ничего этого не было.

— Это вовсе не страшные вещи, когда ты живёшь в обществе и имеешь элементарные гарантии безопасности. Если бы колдуны могли создать такое развитое общество и гарантировать гражданам защиту, у меня б к ним не было никаких претензий. Я б сама, наверное, пошла к ним, чтобы осуществить мечту детства и стать ведьмой. Но с самого начала Зелёных Революций хиппи и битники, ставшие потом колдунами, жили в коммунах, где нет ни власти, ни контроля, и каждый творит, что в голову взбредёт. Хорошо, если есть возможность всей компанией накуриться и пускать слюни в пол. А если нет? Ненавижу коммуны...

— Вы правы. В клане, где я жил, многие хотели создать на территории Москвы большой город, но эту идею почему-то никак не удавалось осуществить.

— Из-за индивидуализма. У каждого колдуна свои принципы, от которых тот ни за что не отступится, каждый мнит себя кем-то особенным. А когда живёшь в высокоорганизованном обществе, частью принципов всегда приходится жертвовать ради блага соседей.

«Она сказала умную мысль, — подумал я. — Может быть, она не такая плохая, как мне кажется?» Анжела Заниаровна была на сто процентов права. Кланы не могли объединиться для строительства новой жизни, за которую сами же и агитировали. А механисты могли. Истина не так проста, как я думал. И не вся она на стороне Кузьмы Николаевича.

— Ты много молчишь, — сказала Анжела Заниаровна. — Не стесняйся. Скромность погубит.

— До сих пор, — сказал я, — скромность меня только спасала.

Анжела Заниаровна удивлённо посмотрела на меня.

— Да ты, я смотрю, за словом в карман не лезешь, — заключила она. — Ну что же, хочешь — молчи. Владимир Сергеевич, — обратилась Чёрный Кардинал к бородатому водителю, на сей раз вежливо. — Включите нам музыку, пожалуйста.

Это была песня о катастрофичности бытия и неизбежности всеобщего крушения. У нас в клане часто пели такие под гитару и флейту. Песни, сочинённые во времена последней войны, когда надежда скрылась за облаками пепла. Их объединял даже не стиль — стиль почти у каждой песни был свой, — и не тема — определённой темы в них и вовсе не было, — объединяло их время.

В лобовом стекле грузовика справа проплыл полуобвалившийся бетонный забор; за ним дождь размывал развалины сгоревшего химзавода. Трава перед забором умерла — вода далеко разносила ядовитый пепел из развалин. Вон шоссе, вон мост, вон колодец. Наклонившееся высотное здание, а сразу за ним — невидимые отсюда гаражи, среди которых прятался цветочный склад, — наш дом. Я закусил губу, чтобы Чёрный Кардинал подумала, будто на меня навела тоску песня, а не близость родных мест.

Колонна остановилась напротив недостроенных фабричных корпусов, прямо на железнодорожной насыпи, по которой можно дойти до домика Светы. Бронированные черепахи разместились по углам территории стройки; от наших грузовиков это было довольно далеко, зато с такой позиции простреливалась вся Зона.

Всего одного дня хватило, чтобы я успел разлюбить дождь, ветер, грязь и промозглость. Выйдя из кабины, я с неохотой покинул ветровую тень, отбрасываемую грузовиком, и с досадой ощутил кожей первые дождевые капли. Анжела Заниаровна так и не заставила меня нацепить стажёрскую форму, и на мне была одежда «soviet style». Штаны с чужого плеча (или как сказать? «с чужих ног»?) врезались в самое неподходящее место. Я чувствовал себя не в своей тарелке. А Зона была совсем не тем столом, на который мне хотелось быть поданным.

— Что-то не то? — осведомилась Анжела Заниаровна, наблюдавшая, как из грузовиков выгружаются зелёные солдаты и жёлтые учёные, а в траве копошатся роботы, наподобие Макса. — Сильно изменилось?

— Да, — сказал я, не глядя на неё. — Здесь всё не то. Другой забор. Другие здания. От той Зоны ничего не осталось.

— Нет. Кое-что осталось. Мы ещё не поднимали архивы, но я и так могу сказать, что это тоже фабрика. И тоже недостроенная. Это интересненько.

— Вы знаете, Анжела Заниаровна, — я сел на корточки, привалился спиной к транспортнику и закрыл глаза, — я туда не пойду.

— Так. Это что ещё такое? Ну-ка встань!

— Нет, — сказал я. — Никогда.

— Ты мужик или кто?

Я молчал, но во мне вовсю гремели мысли, поднятые из глубин подсознания психогенным оружием, и едва не доконавшие меня в злую ночь. Там провал, знал я. Там руки, которые затащат меня в этот провал. Извивающиеся на лестничных пролётах, вытягивающиеся, как жвачка, в коридорах, чёрные, с длинными искривлёнными пальцами. 25-ого декабря моё падение началось. Теперь оно приостановилось. Возможно, моя задержка в 2114-ом году объясняется лишь тем, что я всего лишь зацепился штанами за корень дерева, растущего на краю провала. А Анжела Заниаровна предлагает мне отцепить штанину от корня и лететь дальше, на самое дно.

— Ше-карно. У нас истерика. Эй, поднимите его!

Чья-то рука взяла меня за шиворот, приподняла над землёй и встряхнула, как тряпку. Солдат. Глухой голос из-за зеркального шлема произнёс:

— Вставай. А то прикладом ёбну.

— Сержант! — вмешалась Чёрный Кардинал. — О каком это прикладе вы говорите? Перед вами Гражданин Города. Потрудитесь вести себя как подобает! А ты вставай. Иначе он и вправду ёбнет, он по-другому не умеет.

Я боялся боли. Если б я был пленным партизаном, то рассказал бы всю секретную информацию при одном только виде пыточных инструментов.

Пришлось изменить своё решение и встать.

Анжела Заниаровна презрительно смотрела мне в лицо и готовилась сказать всё, что обо мне думает, а сержант всё никак не убирал за спину винтовку со страшным прикладом, и дело принимало дурной оборот, но инцидент внезапно разрешился сам собою.

К нам подкатился низенький толстячок в жёлтой форме, в очках и с лысиной. «Леванский Сергей Сергеевич, научный сотрудник ИГФ».

— Я уже здесь, Анжела Заниаровна, — объявил он, вклиниваясь между мной и сержантом. — Что-то стряслось?

— Сергей Сергеевич, — Анжела Заниаровна махнула сержанту рукой, чтоб убирался, и воззрилась на Леванского, — вы уже занимались исследованиями этой местности. Что вы можете сказать?

— Что я могу сказать? — Леванский широко развёл руками. — Я занялся исследованиями, когда мы впервые засекли здесь повышенный уровень ментального излучения, то есть месяц назад. Тогда выпало незначительное количество снега, и он не таял, несмотря на тридцатиградусную жару в начале сентября. А что говорит Алекс?

— Алекс говорит, что Зону перестроили. Анализ показал, что возраст этих зданий тридцать лет. Но этого не может быть, тридцать лет назад никто ничего не строил, все только вышли из бомбоубежищ. Сергей Сергеевич... А нельзя ли допустить, что это то, что мы давно искали? Фрагмент параллельного мира?

— Допустить, Анжела Заниаровна, я могу всё что угодно. О том, о чём мы ничего не знаем, можно гадать до бесконечности. Мы даже не вошли на Зону, не увидели, такая ли она не изменившаяся, как показалось с первого взгляда нашему уважаемому Алексу. Дождёмся, пока вернутся роботы, сходим сами, тогда и решим, что допускать, а что...

Его прервал солдат, вставший навытяжку перед Анжелой Заниаровной и выпаливший:

— Госпожа ответственный уполномоченный, разрешите доложить!

— Докладывайте.

— Автоматическая разведка сообщает, что вблизи зданий фон в норме. Рекомендовано провести более тщательную проверку гиперпространства на предмет выявления локальных источников ментального излучения.

— Спасибо за подсказку, капитан, — Анжела Заниаровна улыбнулась лицу за зеркальным забралом. — Выделите десяток людей для помощи научным сотрудникам, а второй десяток прямо сейчас отправьте на более детальную проверку. Сергей Сергеевич, ваши помощники одни справятся? Или вы пройдётесь с нами?

— Город просит,— Леванский постучал себя пальцем в грудь. — Город заставит. Я помню, что до вечера мы должны кончить.

Держа пистолеты наизготовку, солдаты спустились с железнодорожной насыпи к деревянному забору Зоны; двое из них встали по обе стороны от дырки в заборе, ногам расширили её; остальные восемь человек, как макаронина в рот, втянулись в дырку. Анжела Заниаровна расстегнула кобуру, проигнорировав галантно поданную Леванским руку, спустилась к оставшейся паре солдат.

— Как поживает забор? — поинтересовалась она.

— Забор? — солдат, к которому обратилась Чёрный Кардинал, попытался почесать затылок, но вспомнил, что для этого надо снять шлем и куда-то деть из руки пистолет. — Гнилой забор. Того и гляди развалится.

— Вот видите, Анжела Заниаровна... — начал Леванский.

— Оставайтесь тут, — приказала Анжела Заниаровна солдатам и, взглядом заставив учёного замолчать, решительно шагнула за забор, ломая твёрдыми подошвами сапог высокую траву.

На путях перед изменившимися корпусами Зоны ржавел состав из маленького синенького тепловоза и трёх грузовых платформ, покрытых досками, сквозь которые росли молодые деревья и трава. Было тихо. На штабеле бетонных плит по эту сторону путей сидели три мокрых вороны и зырили на нас недобро.

— Канал «пять», подтвердите правильность сообщения, — сказала Анжела Заниаровна, прислушиваясь к голосу наушника.

— Вперёд!

Она легко проползла под последней платформой состава, подождала меня и неуклюжего Леванского, направилась к наиболее достроенному корпусу, выросшему на месте того, в котором мы в 2005-ом году веселились с Игорем и девчонками.

— Алекс, — спросила Чёрный Кардинал, — ты согласишься, если мы сразу пойдём на крышу?

— Я-то соглашусь...

— Канал «восемь», — подход «альфа»; канал «шестнадцать», — пеленг на «икс один». Канал «два», — двойная наводка, «икс один», «икс шестнадцать». Давай, Алекс, идём скорее!

Новые фабричные корпуса походили на старые, как всегда походят друг на друга недостроенные здания в стиле функционализма. Анжела Заниаровна сказала, что от старой Зоны из моего рассказа «кое-что осталось». Её слова были справедливы в большей степени, чем казалось мне вначале.

На первом этаже выбранного нами корпуса с потолка капала вода, эхо от падения капель стучалось в уши со всех сторон; ветер продувал строение без окон насквозь, но как будто бы лишь усиливал запах мокрого бетона и железа. Мы нашли лестницу; по ступеням застучали три пары подошв; сзади гудели два робота, вылезших из какого-то коридора первого этажа.

— На лестнице в некоторых местах не хватает ступеней, — сказал я, когда мы миновали лестницу. — Тогда их тоже не хватало.

— Интересно, — пробормотал Леванский, думая о чём-то своём, — кто решил называть это место Зоной?..

— Не знаю, — ответил я. — Наверное, какие-нибудь ребятишки.

Я знал, что это придумал не Игорь, а кто-то до него. Тот, кто всегда придумывал названия для точек на карте. Наверное, народ. История. Система.

Мы поднялись на крышу фабрики. После обильных дождей она превратилась в одну большую лужу, из которой торчали изогнутые, как рога, короткие и толстые ржавые трубы — воздухозаборники вентиляции. Летящие на высоте нескольких сантиметров над поверхностью воды, роботы облюбовали кучу битого кирпича, выпустили руки-шланги и разложили на этом одиноком островке оборудование, привезённое ими в специальных отсеках в «спинах». Анжела Заниаровна поставила ногу на гнутый металлический бортик крыши, посмотрела вниз на арматуру, торчавшую вперемежку с высохшими деревьями из земли на заднем дворе здания.

— Надо бы провести химический анализ вон той водички, — Чёрный Кардинал указала на затопленный котлован с зелёной водой. — А то что-то не нравится мне её цвет. Не находите его подозрительным, а, Сергей Сергеич?

Леванский посмотрел, куда указывала Анжела Заниаровна, тронул наушник в ухе и спросил:

— Вы там долго?

— Да мы, вообще-то, здесь уже, — с лестницы вышли двое жёлтых молодых людей и двое солдат, один из которых тащил нечто вроде массивного бинокля, закреплённого на трёхногом штативе, а второй нёс небольшой тёмно-зелёный ящик. Штатив немедленно установили на краю крыши, а объективы бинокля направили в лужу.

— Ментальная активность в норме, — доложил один из жёлтых ассистентов.

— Пока оставайтесь здесь, проведите более тщательную проверку прилегающей территории. Отправьте роботов в подвал и соседний корпус, а солдаты пусть проверят вон те бараки и южную оконечность, — распоряжалась Анжела Заниаровна. — Что-нибудь есть? — спросила она у ассистентов.

— Поверхностная проверка ничего не выявила. А так — мы собрали образцы, нужно будет доставить их в Город, и тогда, дня через два, мы узнаем окончательные результаты.

— Если что-нибудь будет выявлено, сразу докладывайте мне. Аномалии могут представлять собой замкнутые системы. Тут надо будет всё облазить. Молчите, Сергей Сергеевич, я знаю, что дня нам не хватит. Но постарайтесь управиться как можно быстрее, — мы не можем напрасно рисковать ресурсами Города. До окончания экспедиции вы будете моим заместителем. В моё отсутствие все решения за вами. Не подведите меня. Если что-то будет найдено, вы станете оч-чень известным человеком... А ты, Алекс, вспомнил что-нибудь?

Мы с Анжелой Заниаровной покинули общество военных и учёных, спустились по лестнице на два этажа и оказались в особенно обветшавшей части здания, где с потолка свисали сталактиты, а пол был сплошь в трещинах и провалах. Мы были совершенно одни.

— Мне не нравится Леванский, — сказала мне доверительно Чёрный Кардинал. — У старого хрена что-то на уме...

— Анжела Заниаровна... Я давно хотел спросить... Что мы ищем? Провал во времени?

— Провал во времени — это лишь следствие. Ты и представить не можешь, что творилось тут в моё время, когда любезные колдуны извлекли из гиперпространства Гил-Менельнор и сделали магию общедоступным сервисом... Взрыв в Коломне-девять — сущая безделица в сравнении с Хаосом, который готов был в любой момент прийти на Землю... Ты не помнишь, на каком этаже здания вы пили «эликсир правды»? Пространственные координаты нам очень важны.

— На последнем этаже... Или на предпоследнем. А всего этажей там было шесть... Или одиннадцать?..

— Стой! Кажется, есть!..

Разговаривая, мы с Анжелой Заниаровной дошли до поворота, за которым начинался другой коридор, который должен был вести в противоположный конец фабричного корпуса. Но он ни в какой конец не вёл.

А вёл он чёрт-те куда.

По левую руку от нас на равном расстоянии друг от друга располагались оконные проёмы без рам и стёкол. Пройдя по коридору десяток-другой метров, мы заметили, что в окнах появились рамы, гнилые, покрытые облезлой белой краской. Ещё метров через двадцать рамы начали приобретать более ухоженный вид: краска на них лежала уже ровным слоем, а на подоконниках заблестели осколки выбитых стёкол. На стенах коридора тоже появилась краска, зелёная; потолок побелел, на полу стали попадаться обрывки линолеума. А если посмотреть вперёд, то видно, что там, вдали, коридор становится совсем цивилизованным, с целыми окнами и батареями отопления под ними, с деревянными дверями, ведущими в какие-то боковые ответвления, и с тусклой жёлтой лампочкой в самой-самой, почти невообразимой глубине.

Анжела Заниаровна смотрела только на эту электрическую искру в полумраке и — клянусь — доселе я никогда в жизни не видел у человека более чистого и трепетного взгляда. Чёрного Кардинала было не узнать. Она смотрела на лампочку, как дряхлая старуха на дерево с молодильными яблоками. Ни останавливаться на пути в глубины коридора, ни вызывать группу прикрытия она не собиралась и всё ускоряла и ускоряла шаг. Но из одной боковой двери навстречу нам вышла девушка в серебряной стажёрской форме. Волосы её были черны, как ночь, а кожа имела синеватый оттенок утопленника. На груди девушки крупными буквами было написано всего одно слово: «УНА».

— Я попрошу вас покинуть здание, — сказала она нам.

Ей ответил спокойный мужской голос из-за наших спин:

— С какой стати?

Мы обернулись. За нами стоял солдат Города в шлеме с зеркальным забралом; на его плече на ремне висела винтовка, и правая рука его лежала на рукояти оружия. Солдат ни в кого не целился, но был готов в любую секунду навести дуло на врага и сделать роковое движение указательным пальцем.

— Это частная территория, — сказала Уна нам и солдату, — и вы без разрешения администрации переступили её границы. Если вы не уйдёте, мне придётся позвать охрану.

— С какой стати это частная территория? — отвечал за нас солдат.

— Зона Бедствия номер двадцать четыре по городу Москве бессрочно арендована нашей фирмой у правительства Российской Федерации. Оплата была произведена единовременно, и с две тысячи тридцать четвёртого года ни одна из сторон условия договора найма не нарушала.

— Российской Федерации больше нет, — сказал Уне солдат. — Контракт аннулируется в связи с прекращением существования одной из сторон.

— Во-первых, — сказала Уна и оскалилась, — письменного свидетельства о прекращении существования Российской Федерации у вас нет. А во-вторых, в нашем контракте нет и пункта, предусматривающего его расторжение в связи с исчезновением одной из сторон.

— В компетенцию Анжелы Заниаровны, моего шефа, входит право представлять Город как юридическое лицо. Город же в свою очередь является преемником Российской Федерации по всем вопросам, касающихся частной собственности на территории страны.

— Предъявите документацию, подтверждающую ваши права, — сказала Уна. — А пока вы её не принесли, я, как официальный представитель ООО «Цитадель», требую от вас покинуть Зону Бедствия номер двадцать четыре, и впредь границ частной собственности не нарушать.

— Это интересно... — задумчиво произнёс солдат. — Мадам, а вас не учили, что клиент всегда прав?

— ООО «Цитадель» занимается исключительно исследовательской деятельностью, и не предоставляет никаких услуг ни физическим, ни юридическим лицам, — сказала Уна. С её лица вдруг исчез оскал клерка, и она закричала на солдата:

— Зона Бедствия не достанется вам никогда! Вы правопреемники государства? Федерации?! Стало быть, вы отвечаете за тысячу лет эксплуатации этого несчастного куска земли! Из-за вас здесь не осталось ни одного живого дерева! Вы вгоняли Зону во мрак ради своей чёртовой циви...

Чёрный Кардинал выстрелила ей в голову. Девушку отбросило назад, и она перевалилась через подоконник ничем не огороженного оконного проёма, возле которого, на беду, стояла. Тело её ещё только нависало над многоэтажным обрывом, как вторая пуля прошила серебряную форму у неё на груди, а третья — на животе.

Анжела Заниаровна резко развернулась и четырьмя выстрелами прикончила солдата.

Всё произошло так быстро, что эхо последнего выстрела заглушило шлепок от падения тела Уны на землю — пятнадцатью метрами ниже.

Не сомневаясь, что Анжела Заниаровна укокошит и меня за компанию с нечистью, я вжался в стену. Впору было выбрасываться из окна, вслед за мёртвой Уной.

— Страшно? — температура улыбки Анжелы Заниаровны была близка к абсолютному нулю. — Наша служба и опасна и трудна.

Она поменяла в пистолете обойму, нагнулась над мёртвым солдатом, острым носком ботинка нажала что-то на его шлеме. Шлем откатился в сторону, и Анжела Заниаровна щёлкнула языком, увидев уродливую голову трупа, целиком состоявшую из тёмно-серых бугров.

— Кто это? — я подошёл к лежащему. — Это же не человек?

— Это оно... — Чёрный Кардинал скривилась, дёрнула головой. — Разложение постоянства...

Её щёки побелели, взгляд остекленел; ещё чуть-чуть, и она упала бы прямо на свою жертву, но сознание вовремя вернулась.

— На первый раз хватит. Давай-ка возвращаться домой. И главное, не оглядывайся. В таких местах никогда нельзя оглядываться.

Мы поспешили назад по коридору, без приключений миновали лестницу, двор и старый состав — и вырвались. Ничего не случилось, но так и хотелось добавить, что получилось это с трудом.

— Анжела Заниаровна, всё в порядке? — осведомился дежуривший у пролома в ограде Зоны зелёный солдат в шлеме.

— Вы ничего подозрительного не слышали? — Чёрный Кардинал прищурилась.

— Никак нет... А что-то было?

— Не знаю, как вам, а мне показалось, что где-то стреляли. Где ваш напарник?

— Пошёл на ту сторону дороги, к болоту... По делам.

— Н-да... Связь с ним есть?

— Есть, — удивлённо ответил солдат.

— Передай ему, что дела у него только начинаются, — Анжела Заниаровна по-мужски сплюнула в траву, подошла к нашему грузовику, забралась в кабину, наполненную переговорами по рации, и вытурила под дождь бородатого водителя.

— Алекс, заходи сюда, надо двери закрыть, а то дождь натечёт, — она вытащила из уха микропередатчик, достала из отсека под панелью управления большие наушники-лопухи с микрофоном, вставила их разъём в гнездо, и переговоры разом смолкли. Я залез в кабину, и двери обезопасили нас от внешнего мира.

— Канал «пять», говорит «альфа». Сергеич, уходим, — без всякой шифровки объявила Анжела Заниаровна. — Экстренная эвакуация. Южной лестницей в первом корпусе пользоваться запрещено, ищите другие пути. Канал «восемь»: пеленг «икс пять»; канал «шестнадцать»: готовность по ситуации «ноль два». Остальным каналам: код ситуации «ноль шесть», повторяю, «ноль шесть». Сергей Сергеич, а как вы думаете, что будет, если по этим зданиям выстрелить из ракетной установки? Разумеется, когда вы все оттуда уйдёте...

Чёрный Кардинал собственноручно повела грузовик в Город, когда все собрались. Я, пользуясь нашим одиночеством в кабине, решил предпринять попытку поговорить с наиболее вероятным противником начистоту, по-человечески. Мне казалось, что теперь, когда мы побывали в опасности, наши чувства должны были на короткое время настроиться на одну волну. Анжела Заниаровна на миг стала похожа на испуганную женщину, которая не может управлять ничем и никем — даже собой. Стоило попробовать занять рядом с ней позицию повыше.

— Анжела Заниаровна, — спросил я, — зачем я вам нужен?

— Долг цивилизованного человека не дать пропасть себе подобному, — ответила Чёрный Кардинал. — Ты один из нас, и должен быть с нами. Я говорила вчера. Не люблю повторяться.

Я попался на стереотип. Я знал, что это не так, однако всё-таки исходил из предпосылки, что женщины слабее мужчин, что их организм сотрясают эндокринные штормы, и всплески эмоций способны поколебать их разум. Но Анжела Заниаровна владела и собой, и ситуацией. Она даже не слушала меня — она ловила переговоры в наушниках и смотрела на красные габаритные огни бронированной черепахи, расчищавшей нам путь. Она никогда не будет разговаривать со мной на равных. У меня была слишком испуганная физиономия, когда она убивала Уну и лжесолдата. А до этого я позволил себе устроить тихую истерику перед ней и сержантом. Даже для испуганной и хорошо настроенной по отношению ко мне женщины это похоронило бы мой авторитет. Анжела Заниаровна же была тем человеком, в честь которого назвали напиток «Plastic heart», — пластмассовым сердцем, демонической Барби.

— Вы не любите повторяться... — проговорил я её слова, надеясь вывести её из себя. — Да вы просто меня ненавидите.

— Это не имеет значения. Мой долг — способствовать твоей интеграции в общество.

— Вы врёте.

Чёрный Кардинал промолчала.

— Зачем вам этот дурацкий долг? Почему вы не можете поговорить со мной по-человечески?

— Сзади тебя дверь. Иди в кузов и сиди там с солдатами.

Кати дома не было. Видимо, она заглянула сюда после практики, не застала меня и пошла в «Ад».

К чёрту! Что перво-наперво делал сталкер Рэдрик Шухарт, вернувшись с Зоны? — правильно, шёл мыться. А ещё есть древний славянский обычай: вернувшись из дальних странствий, сразу топать в баню, дабы нечистую силу, прилепившуюся по дороге, с себя смыть.

Хорошая ванная комната у Кати. Двери в ней автоматические, но чтобы у моющегося не возникало опасений, что кто-то откроет их, когда он стоит голый, на дверях был предусмотрен символический шпингалет. Я задвинул его, изменил температуру воды в пользовательском профиле, включил тёплый дождь и сел на пол, среди клубов пара, извивающихся в потоках ароматического воздуха из вентиляции.

В ванной я всегда чувствовал сначала упадок сил, а потом их медленное восстановление. И когда во мне, наконец, назревала решимость встать в полный рост, я выключал душ и выходил. Но сегодня силы не возвращались очень долго. Я ослаб, как человек, которого убийца долго пугал пистолетом, а потом вдруг отпустил. Целым и невредимым — на улицу, кишащую другими убийцами.

Зона не таила на меня зла. Я зря её боялся. Нет никаких рук, нет никакого провала. Зона не хочет и не может разрушать — она сама разрушена сильнее, чем что бы то ни было на Земле.

Зона Бедствия.

Если с нашей планеты снять тонкую затвердевшую корку, откроется её огненная природа. Если сдуть пыль с моих воспоминаний о 25-ом декабря, я ослепну от яростного сияния Истины.

В ванной мне открылся маленький кусочек памяти, от которого моё мудрое сознание изо всей мочи пыталось отгородиться. Я познал суть Зоны. Слова Уны были обращены не к солдату с серой головой и не к Анжеле Заниаровне. Они были сказаны для меня — ибо только я могу понять.

Зона Бедствия.

Максимум энтропии — это когда всё перемешано до состояния однородной массы. Энтропия всех замкнутых систем Вселенной стремится к максимуму. Если сама Вселенная замкнута, то спустя миллиарды лет её постигнет тепловая смерть, и она станет сплошным спокойным серым туманом, в котором роятся цветные шарики Хаоса: бледно-красные, бледно-зелёные, бледно-синие. Бытие подёрнется вечными сумерками, всегдашним вечером.

Задача разума — противостоять энтропии. В упрощающейся Вселенной лишь он способен усложняться. Но ничто не даётся даром. Когда что-то одно развивается, что-то другое должно отдавать на это энергию и увеличивать свою энтропию.

Так появились Зоны Бедствия. Свайный город над болотом рос вверх, а сваи под его весом всё глубже погружались в трясину. Какие-то участки мира эксплуатировались обезумевшим разумом столь нещадно, что изменились самые их физические свойства. Там умерла не только жизнь — там потеряли силу и ветер, и свет, и время. Через те запредельно утомлённые и изношенные места не смогла перевезти людей кляча истории.

В Зоне Бедствия не было ненависти — лишь угасающий дух чего-то величайшего, побеждённого чем-то преступнейшим. Сигнал SOS давно погибшего корабля.

К 2005-ому году в мире исчезли места, где не ступала нога человека. Но появились первые места, в которых людей уже нет, и не будет никогда. Зоны Бедствия. Теперь они покрыли Землю почти целиком. Сгоревший химзавод, отравленная река, свалка, повреждённый реактор в Коломне-9, — крепкие объятья страдания.

Страдания — и запоздало пришедшей мудрости. За откровениями больше не нужно ходить на заброшенную фабрику. Из сетей мудрости теперь уж при всём желании не вырваться. Сознание перестало распадаться среди мелочей, когда мелочи уничтожены Бедствием. Целостный интеллект остаётся один на один с великими вопросами.

— Вспомнил! — сказал я запертым на символический шпингалет дверям ванной комнаты. — Я вспомнил!

Я вышел из ванной, чувствуя внутри себя не только сигнал SOS давно погибшего корабля, но и какую-то разрушительную силу. Энтропии, Хаоса, сумерек.

Оно было во мне.

Я торжествовал.

А тут и Катя — стоит перед иллюзорным окном.

— Ты давно пришла?

— Только что. У меня обеденный перерыв на работе. Надеюсь, ты запрограммировал синтезатор на какой-нибудь ништяк? Я сейчас сдохну от голода.

Катя зевнула, попыталась потянуться, но замычала и повалилась на диван спиной вверх.

— Макс запрограммировал, — ответил я. — Что с тобой?

— Я, кажется, шею застудила, теперь голову повернуть не могу, больно.

— Ты не застудила. Ты вчера много сладкого съела. У меня от сахара тоже часто суставы отваливаются.

— Слушай, Алекс, а ты не знаешь какие-нибудь старинные методы лечения?

— Берётся пол литра водки, горсть втирается в больное место, остальное принимается вовнутрь — вот тебе и все старинные методы.

— Кошмар!.. Никогда не понимала, как можно пить водку?

— Тебе показать?

— Алекс, подойди сюда и потри, а то я руки вверх поднять не могу.

Я нагнулся над лежащей Катей, осторожно коснулся её пластиковой спины и шеи, скрытой под высоким форменным воротником, уловил её тепло сквозь ткань.

— Здесь болит?

— Угу. Смотри, не сломай.

— Разве я похож на того, кто может сломать шею? По-моему, у меня слишком тонкие пальцы для этого.

Катя была маленькая и хрупкая. Я закрыл глаза и представил её зелёную спину, внутри которой тлела красная боль. На моих пальцах, разогрев их, набухла яркая капля и перетекла под ткань формы. Пятно боли померкло на фоне зелени здорового тела, но не растворилось. Я стал воображать вторую каплю...

— Хватит скромничать, — говорила Катя, — в фильмах все профессиональные ломастеры шей имеют тонкие пальцы… Ой! у тебя руки такие горячие!..

— Это потому что я тебя очень стесняюсь... Нормально?

— Нормально. Три давай. Кстати, о пальцах молчал бы. Ты чем вчера Лёше ногу вывихнул?

— Я? Ногу? Лёше?

— Ай! Не дёргайся! Да, ты вывихнул. Да, Лёше. Да, ногу. Я никогда не сомневалась, что в тебе дремлет первобытная жестокость и изворотливость, но чтобы до такой степени...

— А кто сказал Лионе, что я всех сделаю? Не Екатерина ли Иосифовна, случаем? Вот то-то же. А это плохо, что вывихнул?

— Да нет, хорошо. Ты знаешь, я его ненавижу. Он сбежал к Хэзар. К этой дуре из директории «G»! Ты можешь объяснить, почему все парни всегда выбирают дур? Лёха выбрал Хэзар. Даниэль — Ленку. Никому не нужно духовное богатство!

— Правильно. К чёрту духовное богатство. Девушка должна быть богата физиологически.

Катя зашевелилась.

— Всё прошло! — воскликнула она. — Как ты это сделал?

Я скромно улыбнулся.

Из-под дивана выполз Макс и проскрипел:

— Ека. Алекс. Обед. Готов. Я. Не. Отвлёк.

— Ты колдовал?

— Нет.

— Так почему всё прошло?

— Древняя народная медицина.

— Нет. Ты колдовал. Тебя этому научили на поверхности.

— Ну, научили. Но это не колдовство. Я всего-навсего привлёк внимание твоего организма к больному участку, и тот принял решение ускоренно регенерировать. В идеале ты должна уметь делать это без посторонней помощи.

— Чёрт... Ну ладно. Просто если ты колдовал...

— То что?

— Тебя отправят работать в промзону.

— Почему это? А если я захочу уйти? Анжела Заниаровна сказала, что я могу уйти из Города в любой момент.

Катя посмотрела на меня испепеляюще.

— Ты точно не колдовал? Я хотела сегодня взять тебя с собой на работу в ангар. Если ты колдовал, это засекли, и в ангар тебя не выпустят. Таков закон.

Мы сели обедать. Катя молчала. Она была мрачна.

Я хотел видеть в ней зарождающийся внутренний конфликт.

— Тебе правда было больно? Ты не прикидывалась?

— Ради бога, заткнись.

Ангар, через который я попал к механистам накануне, и в котором работала Катя, являлся единственным местом в Городе, где можно было чувствовать себя почти как дома. Мне нравилось, что здесь валялось много барахла, которое механисты понатащили с поверхности. Конец света вытравил из людей дух потребления, и в Городе, в отличие от моего времени, ни за что не выкинут автомобиль, пока не скрутят с него все хоть сколько-нибудь годные для дальнейшего использования детали, — да и то при условии, что автомобиль этот пришёл в совсем уж полную негодность, проржавев или будучи разбитым в лепёшку в аварии. Механисты устраивали рейды по Москве, отыскивая в дальних уголках функционирующее электрооборудование, вычислительную технику, станки, — всё, что могло пригодиться в хозяйстве. Они запасались впрок, готовясь к новым потрясениям и к тем временам, когда лес целиком поглотит руины. Барахло копилось, постепенно распределяясь по складам и цехам, и благодаря нему в ангаре поддерживался умиротворяющий кавардак, не оставляющий места унынию и безвкусице Города. Вокруг исправных машин здесь вечно возились оранжевые техники; попадались и праздно шатающиеся военные; за верстаками стучали молотки, сияла сварка; грузчики в синей форме обслуживающего персонала таскали ящики, мешки и коробки, однако суеты и деловой напряжённости не наблюдалось. А за стоящим у стены контейнером, забытым, верно, во всех анкетах и блокнотах завхозов, неизменно свершались беззаботный перекус, беседы и распитие алкогольных напитков в рабочее время. В этом углу, словно домовой за печкой, жила Россия.

В ангаре было восемнадцать ячеек для машин. Они были похожи на сильно увеличенные туалетные кабинки, в конце каждой из которых вместо унитаза были ворота на свободу. Если войти в ячейку и прислониться к холодным створкам, то от Дождя, Дорог и Руин будет отделять жалкий десяток сантиметров свинца и стали. Когда приезжает или уезжает грузовик или танк, можно даже увидеть низкое серое небо. Оно кажется суровым и хмурым, но оно плачет.

Из-за близости внешнего мира войти в ангар было легко, а выйти — не очень. Для безопасности между ним и главным коридором нулевого уровня была сделана маленькая комнатка-шлюз. Пока человек находился в ней, хорошо спрятанная аппаратура просвечивала его на наличие повышенного уровня ментального и радиационного излучений, вредоносных микроорганизмов и химических веществ. Благодаря оной комнатке в руках Анжелы Заниаровны оказались мои отпечатки пальцев и, как обмолвилась вчера Катя, вся «прочая хрень».

— Надо найти Ли.

Войдя в ангар, Катя остановилась сразу за дверями шлюза и осмотрелась. В это время со скрежетом раздвинулись створки ворот ближайшей ячейки; находившийся в ней грузовик приподнялся в воздух; между его днищем и бетонным полом закрутились четыре пары серых шаров, и машина, плавно покинув насиженное место, отправилась в путь-дорогу. Катя наблюдала, как я слежу за манёврами, и усмехалась:

— Удивительное устройство, да? Вот до чего прогресс дошёл!

— Да уж... — рассеяно ответил я под звук закрывающихся ворот. — Телега без лошади едет. И как такое возможно?..

— Кончай прикалываться.

Катя заглянула в тень за контейнером.

— Госпожа Дэани, извольте пройти с нами.

Водители, любезничавшие с Лионой, возроптали, но непререкаемый для работников ангара Катин авторитет сделал дело, и госпожа Дэани подпала под нашу юрисдикцию.

За ночь она изменилась не менее радикальным образом, чем Катя. Волосы Лионы распрямились и свободно ниспадали с плеч, отливая зеленью крыльев майского жука; худые щёки покрывали блёстки, глаза были обведены до самых висков светло-голубой краской, на ушах висели клипсы в виде переливчатых, как красный компакт-диск, сердец, проткнутых волнистыми садистскими ножами; ногти почернели, заострились, вытянулись и изогнулись, превратившись в когти чудовища. «Gothique», — оценил я.

— Ека, — сказала Лиона, — я тупая, я чёртов биолог, а не программист. Шоферюги тебя превозносят. Как ты выдоила из синтезатора водку?

— Набрала пароль администратора, вошла в систему и поставила галочку возле пункта «Водка», — объяснила Катя снисходительно. — Во всех синтезаторах Города стандартное меню, блюда и напитки одни и те же, просто здесь некоторые недоступны, потому что это рабочая станция. А я сделала их доступными.

Мы подошли к четвёртой ячейке ангара, в которой стоял огромный транспортный вездеход. Барышни забрались в его просторную, как комната, кабину; Катя вручила мне отвёртку с узорчатым шлицом и попросила открутить стальную панель под пультом управления, а сама уселась вместе с Лионой на сиденье и погрузилась в шушуканье. Забираясь под пульт, я чувствовал, что мне смотрят в спину и смеются. То, как будут относиться ко мне они обе, решилось не вчера — оно решится сегодня. Поединок характеров, двое против одного. Я проиграл Анжеле Заниаровне. Кате проигрывать нельзя.

— Вы меня обсуждаете? — осведомился я, откручивая винты.

Сидя на корточках спиной к барышням, я до поры до времени занимал выигрышную позицию, поскольку те не могли подавить меня взглядом. Но близился момент, и придётся к ним повернуться, дабы посмотреть в глаза каждой.

— Угу, — сказала Лиона, — только о тебе с утра до ночи и говорим.

— Ну, я, всё-таки, значительное событие в жизни Города. Почему бы и не пообсуждать меня?

Лиона пропустила сию реплику мимо ушей и приготовилась шушукаться дальше, но я на удивление быстро справился со всеми винтами, и Кате, единственной слушательнице Лионы, пришлось заняться делом. Она достала из сумки карманный компьютер и подсоединила его к одному из проводов под снятой мной панелью. Система управления грузовика была поражена вирусом, занесённым через кристалл, найденный кем-то из обслуживающего персонала в развалинах на поверхности. Катя должна была вирус лечить.

Я, не будучи отягощённым никаким новым заданием, подсел к Лионе.

— Как дела?

— Дела, — сказала Лиона, — замечательно. Хоть я и не знаю, зачем живу.

— Ты приняла это так близко к сердцу? Не бойся — смысл жизни знают только роботы.

— Сколько у тебя в жизни было девушек? — спросила Лиона, проигнорировав умную мысль.

— Ты думала над этим вопросом всю ночь?

— Она всегда становится развратной, когда выпьет, — донёсся из-под пульта Катин голос.

— Не развратной, — сказала Лиона, наклонившись в кресле в сторону Кати. — Не развратной, а предельно любопытной. Так сколько? — она повернулась ко мне.

— Я боюсь, ты скажешь, что мало, — ответил я и потёр подбородок. Меня было несложно смутить, и это работало не в мою пользу.

— У меня настолько потасканный вид? — удивилась Лиона.

— Ещё какой потасканный, — сказала Катя.

Я ущипнул Катю и, вознеся очи горе, напыщенно, как самый настоящий фальшивый виршеплёт, произнёс:

— Сколько бы женщин у меня, о Лиона, ни было, настоящей любви я так и не нашёл. Вся моя надежда, что ты мне посоветуешь, где продолжить поиски? Где, скажи? У бегемотиков?

— Нет, — сказала Лиона, — у инфузорий.

— Инфузории — это такие одноклеточные создания, — пояснила она. — У них нет мужчин и нет женщин, и размножаются они делением, но любовь у них самая что ни на есть всамделишная. Дело в том, что инфузории не могут делиться до бесконечности: из-за постепенно накапливающихся ошибок в ДНК они стареют и вырождаются. И вот, чтобы жить вечно, они придумали конъюгацию — самое романтичное, что я когда-либо видела. Две инфузории подплывают так друг к другу, присасываются ротиками (точь-в-точь как мы целуемся) и начинают через эти ротики обмениваться фрагментами ДНК, исправляя друг в друге накопившиеся ошибки, и обновляя друг друга. А как обновят — уплывают в разные стороны, но уже не такими, какими встретились, а став каждая половинкой своего партнёра. Вот это любовь!.. — Лиона вздохнула.

— В немецком порно, — признался я, — всё куда интереснее.

— Только в порно? — удивилась Лиона. — Ах да, всё забываю, что ты из прошлого... Наверное, в твоё время не принято было до свадьбы... познавать женщин?

Я медлил с ответом. Я смотрел на серебряную форму Лионы и на её космический макияж, слушал её прищебётывающее произношение, характерное для двадцать второго века, и решил, что ничуть её не стесняюсь. Всю мою душу заполнил безбрежный восторг. Я в будущем, я не умер в двадцать первом веке, не дожив до самого интересного, я один из немногих, а то и единственный путешественник во времени. Мне нечего стесняться Лионы. Пусть её слова отдают тьмой веков, пусть их повторяли со времён палеолита, — всё равно они сущая мелочь в сравнении с моим счастьем плыть по волнам фантастики сквозь эпохи и социумы.

— Лиона, — сказал я, — я боюсь тебя обидеть. Отношения полов слишком больная тема для тебя.

— Не увиливай от вопроса.

— Хорошо. Скажу так. Женщин было принято познавать до свадьбы всегда, только иногда это считалось для них позором. Что до моего времени, то там женщины были на редкость давучие, познавались с особенным цинизмом и считали трагедией и позором не быть познанной до свадьбы. В моё время хотели хорошо отдыхать, растворяться то есть, — и растворялись. Сейчас так уже не умеют.

— Потому что вы просрали наш мир, — сказала Лиона, вместо того чтобы спорить и доказывать, что мне и не снилось, как умеют растворяться в её время.

— Ты просрал мой мир, — шипела она мне в лицо. — Из-за тебя я не могу бегать по лугам и нюхать цветочки! И ты ещё смеешь обвинять меня, что я зря живу!

— Лиона, — вновь вмешалась Катя, — Алекс ничего не просирал.

— Да нет, конечно же, — отмахнулся я. — Я просирал. Но теперь мир немного подлатали, и Лиона может продолжить моё дело.

— Я хочу нюхать цветочки! — продолжала, слегка переигрывая, Лиона. — Красные! И жёлтые! Где цветочки? А речки где?

— Нету цветочков, — подтвердил я. — Есть только мальчики в золотой форме.

— Юрочки, — хихикнула Катя.

— О боже! — Лиона громко хлопнула себя ладонью по лбу и отвернулась к Кате. — Куда я попала!.. Ека! У тебя-то сколько мужиков было?

— Пять, — ответила та, быстро нажимая на сенсорный экран карманного компьютера.

— Считая этого?

— Ли! — воскликнула Катя.

— Только не говори, что не спала с ним. Вы сегодня действуете заодно, а мне, такой опытной потаскухе, это говорит о многом.

— У тебя-то у самой сколько мужиков было? — осведомилась Катя.

— Пятьсот, — сказал я.

— Двенадцать, — сказала Лиона.

— Считая Юру? — спросила Катя.

— Да.

— Он не убежал, когда увидел у тебя на заднице свастику?

— Ещё бы этот козёл убежал!

— У тебя на заднице свастика? — спросил я Лиону.

— Само собой! Я же вселенское зло. Давай, прочитай мне лекцию о Гитлере.

— Да нет, свастика на заднице это здорово. Можно заниматься с тобой анальным сексом и представлять, что трахаешь в задницу фашизм. В два раза больше удовольствия получится.

— Ха-ха-ха! — Лиона расхохоталась напоказ. — Вот это было очень смешно. Только тебе такое двойное удовольствие не грозит.

— Слава богу.

— Знаешь что, Ека, — сказала Лиона, проигнорировав мою реплику, — я, пожалуй, сделаю, как Алекс. Брошу всех своих мужиков и буду счастье искать. Оставлю только Юрика — не спать же мне одной, в конце концов? А как найду счастье, пошлю и Юрика... Кого там чёрт несёт?

В дверь кабины постучали. К нам на огонёк заглянул водитель грузовика, который мы чинили. Катя выругалась и вышла из кабины, обещая негодяю жестокую кару за использование на рабочей станции не проверенных на наличие вирусов носителей информации. Почти на минуту мы с Лионой остались одни.

— Не верь ей, — сказала Лиона. — Продажная тварь.

— Хорошо же вы дружите...

— Мы дружим отлично. Но тебе так дружить я не советую. Лучше беги к чёрту из этого проклятого клоповника. Твои проповеди о смысле жизни здесь уже никому не помогут. А на поверхности, как я поняла, у тебя остались великие цели.

— Давай вместе убежим?

— Ни за что.

— Почему?

— Понимаешь ли... Город даёт мне всё. А что на поверхности? — голод, грязь, война, радиация. Я загнусь через неделю.

— Не загнёшься.

— Это ты так думаешь. Раньше был железный век, люди делались на совесть. А мы хрупкие. Утром не попрыскаем кожу антибиотиками — вечером она и начнёт гнить...

Катя открыла дверь, не дав Лионе договорить. Она показала нам красный кристалл, из тех, на что механисты записывали компьютерную информацию, только раза в три больше.

— Ему, наверное, лет сто, — сказала Катя, гордая находкой. — Алекс, смотри, твой сверстник.

— Лиона, ты такая хорошая, — произнёс я, не поворачиваясь к Кате.

— Фаллично, — оценила Лиона кристалл, — можно даже сказать, эректально. Но я, кажется, начинаю трезветь. Пойду в «Ад», хлопну ещё граммов сто. Всем пока.

— Как тебе Ли? — спросила Катя.

— Очень хорошая девушка, — ответил я без иронии.

— Мне показалось, она чуть до слёз тебя не довела.

— Да нет. Лиона добрый человек.

— Сегодня она злая.

Мне показалось, что Катя меня стесняется, что сегодня ночью она сделала не то, что хотела, и теперь чувствует мою чуждость. Она попыталась добавить себе уверенности словами «чуть не довела до слёз», но не вышло.

— Нет, — сказал я. — Лиона всегда добрая. Только она несвободна. Не может сделать то, о чём мечтает, и страдает от этого.

— О-о-о, даже так?

— Да. И ты тоже страдаешь. Потому что заблуждаешься.

— Интересно...

Я ждал, что Катя спросит, в чём она заблуждается, но прогадал. Пытаться предсказать реакцию почти незнакомого человека — бредовейшая затея. Мне не дано заглядывать в чужие черепные коробки.

— Интересно... — повторила Катя задумчиво, посмотрела на карманный компьютер, лежавший на полу и призывно мигавший разноцветными лампочками, но не двинулась с места. — А ты заблуждаешься?

— Если учесть, что до сих пор не нашёл счастья, то наверное, заблуждаюсь.

— Что же для тебя счастье?

— Не знаю. Боюсь, никто этого не знает. Люди, которые называли себя счастливыми, рассказывали мне о том, что они называли счастьем, но мне это не понравилось.

— По чужим рассказам о счастье ничего нельзя узнать.

— Не знаю... — сказал я. — Я всегда считал, что если человек что-то понял, то он может объяснить это другим. А если не понял, то и сказать ничего не может. Видимо, счастливые люди так до конца и не осознали счастья. Или не были настолько счастливы, чтобы счастье их переполняло, и хотелось бы поделиться им с другими.

— Может, им просто не хватало слов?

— Слов всегда хватает. Слова это кирпичики. Их не надо покупать, их можно брать из головы сколько угодно. Но может не хватить воображения построить из этих кирпичиков красивый дом.

Катя улыбнулась. Она теряла мысль, да и я терял. Я не знал, что хочу сказать ей, что хочу сказать себе. Мне что-то не нравилось, но я не мог определить, что именно. Я тоже был несвободен, тоже страдал; мои мысли утыкались в барьер безыдейности. Надо было действовать, бороться. Но с чем? Для чего?

— А надо ли? — спросила Катя.

— Что? — я вздрогнул, окончательно забыв, о чём говорил. Я, наверное, прогадал сильнее, чем кажется. «Почему я решил, что сегодня обо мне сформируется какое-то мнение? — подумалось мне. — Почему я решил, что у Кати вообще есть право иметь своё мнение? Почему бы ей не оказаться роботом или суперагентом Чёрного Кардинала?..». Но если она человек, мнение сформируется в ближайшие часы.

— К чему все эти слова? — спросила Катя. — О счастье можно говорить вечно — и так ничего и не добиться.

— Вначале было слово, — решил я вдруг. — Слово, вот что. Слово — это самое важное, что только есть. Один человек никогда не достигнет счастья. А чтобы действовать не одному, нужно уметь пользоваться словами. Если Лиона что-то знает о счастье, значит, ей очень хочется уметь пользоваться словами и рассказать об этом кому-то.

— Поверь, пользоваться словами она умеет отлично. Но она знает, что никто её не поймёт, поэтому и строит из себя чёрт-те кого.

— Нет. Раз никто её не понимает, значит, она не умеет говорить. И я не умею. Надо так рассказывать, чтоб все поним...

Свет погас.

Свет погас в ангаре и в кабине грузовика; выключились индикаторы на приборной панели, и только экран Катиного карманного компьютера успокаивающе светился под ногами.

— Катя, что происходит?

— Энергия пропала! Сейчас, погоди, я свяжусь с администратором...

Катя отсоединила от карманного компьютера провода и прошипела:

— И сеть не ловится... Почему? Тут же ретранслятор под боком! Неужели... Алекс, пойдём-ка отсюда.

— Что такое, ты можешь объяснить?

— Могу. Или энергии нет во всей директории, или же сигнал кто-то глушит, а это значит, нас атакуют.

Катя, светя перед собой экраном компьютера, приоткрыла дверь, и стало слышно, как кромешной тьме ангара яростно матерились десятки человек. В голосах был страх и ненависть. Стучало железо и подошвы.

— Здесь волки! — объявили в громкоговоритель. Слова сопровождались резким визгом микрофонного эффекта. — Летучие волки проникли в ангар! Энергии нет. Всем сохранять... — относительно спокойный голос оборвался, в микрофон застучали, а потом истошно завопили:

— Двери заблокированы! Нас здесь заперли!

— Пошёл отсюда! — послышалось издалека, и паникёра оттолкнули от микрофона.

— Кто-нибудь, включите фары. У кого лазер, идите ко мне — будем ворота резать.

Шум паники усилился. Некоторое время из динамиков слышались звуки борьбы, затем раздался щелчок, и громкоговоритель замолк. Загудели двигатели грузовиков: кто-то пытался загнать одну или несколько машин вглубь ангара. За дверью на другой стороне кабины сверкнули и тотчас погасли фары, вспышка отразилась на лобовом стекле. С душераздирающим грохотом посыпался на бетонный пол металлолом, в кучу которого — судя по звукам — врезался стартовавший грузовик.

Одна моя нога так и застыла на подножке кабины; я ни на грамм не представлял, что же делалось и что делать.

— Они здесь! — ревели с одного конца.

— Все ложитесь, я буду стрелять! — визжали с другого.

— Алекс, чёрт побери, ложись! — Катя втащила меня обратно в кабину, захлопнула дверь. — Они нас всех перебьют!

— Кто — «они»?! — крикнул я, едва не поддавшись общей панике.

Катя не слышала. Сколько-то времени мы лежали, не шевелясь, на грязном полу кабины, потом на нас посыпалось осколки, и обрушился треск автомата. Шальная очередь разгрохала в кабине все стёкла.

— Дурак, ты в человека попал! — с ужасом и злобой кричали на автоматчика. Вместо ответа раздалась другая очередь, присоединившаяся к первой.

— Над нами пролетела пуля, — спокойно прокомментировала Катя. — Какой ишак поставило транспортник передом в ангар?!

— Кать, успокойся. Успокойся, Катя. Скажи, зачем стреляют?

— Тут летучие волки. Нечисть. Зажги, зажги, пожалуйста!

— Что зажечь?

— Свет.

Несколько пуль ударилось в обшивку кабины, как раз на уровне пола.

Я хотел жить. Боже, как я хотел жить! Я ненавидел смерть. Я ненавидел человека с автоматом. Эта сволочь перебьёт всех, лишь бы самой остаться в живых.

— Зажги свет! — шипела Катя.

— Откуда я его возьму?

. — О боже, он здесь, он рядом! — слышалось в панике. На звук голоса тотчас же начали стрелять.

— Не стреляйте! Не стреляйте в меня! — переставший соображать человек перешёл на один мат.

— Алекс! Наколдуй что-нибудь! Ты же можешь!

— Что-нибудь? — я перевернулся на бок, прислонился лбом к холодной стальной опоре водительского сиденья.

— Ангар семнадцать, — ожили динамики. — Объявляется тревога в связи с проникновением на территорию враждебных существ. Требую немедленно прекратить панику и слушать мои инструкции. Проникновение вызвало сбой в работе энергосети. В результате сбоя заблокирован шлюз выхода в директорию «це». Не пытайтесь взламывать двери. Повторяю: не пытайтесь. Персоналу ангара приказано перевести всех присутствующих в транспортные вездеходы типа «Е шестнадцать» и проследить за герметичностью отсеков. На операцию выделяется три минуты, после чего помещение будет заполнено нервнопаралитическим газом. Обратный отсчёт начался. Повторяю. Объявляется тревога в связи с проникновением на территорию враждебных...

Это был самый гениальный приказ, который мне когда-либо отдавали. В ответ на него в ангаре поднялись такие вопли, что впору было оглохнуть. Эхо железных стен усиливало голоса многократно.

— Они совсем спятили? Какой ещё газ? — бормотала Катя, тормоша меня. — Алекс! Идём быстрее в кузов! Вставай же! Что с тобой? В тебя не попали?

— Тихо!

— Ты колдуешь?

— Заткнись!

— Алекс... Алекс... — только и смогла проплакать Катя.

До заполнения ангара нервнопаралитическим газом оставалось две минуты. Я лежал на полу, ощущая лбом железяку, и было мне хорошо. «Угу, — думал я, — отправился посидеть с Катей за компанию, а теперь сдохну. Так оно и бывает».

Но я не собирался мириться. Я знал кое-что, чего не знали другие. Я нужен Вселенной. У меня есть Идея, которую я должен понять и объяснить другим людям, чтобы те не погибли, и встали на путь прогресса, и добились всемогущества, и противостояли бы с энтропии.

Для этого мне рассказали, где находится граница человеческих знаний, и показали, что находится за ней.

Внутри меня было много тумана. Мои мысли пребывали в беспорядке, но если я выведу этот беспорядок за пределы своего организма, мысли станут яснее.

А в окружающем мире станет больше Хаоса.

Простите.

Мир посветлел, приобрёл непривычные очертания и цвета. За лобовым стеклом, пробитым пулями в двух местах, метались языки пламени, освещая помещение почти до потолка. Предметы светились слабо, но ауры их смешивались, мешая рассмотреть очертания.

А под потолком на месте ламп чернели широкие зловещие полосы, и сразу было понятно, что им там не место. И носились ещё с огромной скоростью меж людьми три мрачно-красные кометы, и ауры людей при их приближении меркли, грозя потухнуть совсем.

— Пойдём, Катя.

— Алекс, нам в кузов.

— Нам наружу.

— Я не собираюсь из-за тебя умирать.

— Ты не умрёшь никогда, — сказал я и поволок Катю через ангар, меж куч хлама, вдоль стены, подальше от мечущихся огней-людей, к ясно различимому выходу.

— Ложись!

Опасность исходила от ярко-красного пламени, что горело в восьмой от входа ячейке. Протрещала очередь, пули отрикошетили от стен и стальных контейнеров. Мы побежали. В воздухе переплетались непонятные тёмно-зелёные нити, очень близко пронеслась опасная комета, стало страшно, и сжалась Катина рука, так, что стало больно моей ладони.

Дверь шлюза была близко. Она закрыта. Я знал, в будущем полным-полно закрытых дверей.

Но дверь открылась.

Людей в ангаре обманули.

Коридор был ярко освещён и заполнен солдатами. Десятка два их выстроились вдоль стены, держа наизготовку автоматы. Они молчали.

Но меня испугало не это.

За дверями шлюза, в отрезанном от ангара Городе словно бы неслышно воцарился конец света. Из тихого коридора, из-за спин готовых ворваться в тёмный ангар солдат мне в лицо на крыльях сквозняка летели пожухлые, почерневшие, прелые листья.