Страх и сомнение

Глава 4

Машины с мусором стройными рядами двигались к свалке. Лена, женщина лет сорока пяти, смотрела вдаль суровым отрешённым взглядом. Её изрезанное морщинами лицо, сухое от ветра, пропитанное грязью и нечистотами свалки, давно перестало быть привлекательным. Её муж умер года три назад от пневмонии, тут же на свалке, оставив на растерзание жизни её и пятилетнюю белокурую дочь Юлю. Он отходил в мир иной со взглядом бойца, уставшего от боёв. Лена плакала долго, Юля ещё дольше. После рождения дочери Лена набрала вес, а после смерти мужа вспухла от горя, приняв вид воздушного шарика. Голубые глаза Юли потускнели от слёз и сигаретного дыма, а глазницы наполнились дешёвым алкоголем.

Свалка как больница или церковь. Сюда стекаются разные люди, разные судьбы и разные истории. Под весенним солнцем оттаивали грехи зимних вечеров в виде замёрзших трупов и потерянных надежд. Лена налила в грязный стакан водку и опрокинула его, не закусывая. Водку на свалку поставлял Игорь, зачастую палёнку, но зато не втридорога, почти по себестоимости. Три ящика уходили за неделю, будто горячие пирожки. Водка спасала от тягот и невзгод и была такой же неотъемлемой частью жизни, как плечо друга и крыша над головой, сколоченная, зачастую, из поддонов и полусгнивших досок. Каждый вечер, приготовив ужин из картошки или гречневой и рисовой круп, небольшой круг людей собирался на окраине свалки у лампы или костра и обсуждал перипетии дня. Они походили на древнее племя, которое грелось и пряталось от темноты в свете волшебного пламени. Вот только вряд ли тогда так воняло, да и жизнь, наверное, была наполнена большим смыслом, чем у этих бедолаг. Когда, вдоволь напившись, последний из могикан покидал священное место, над головой уже кружила стая ворон, возвещая начало нового дня.

У Юли были три подружки её возраста. Катя, самая маленькая на свалке, ростом чуть выше собаки, была тоже блондинкой, с карими глазами. Зубов у неё было мало, половину потеряла из-за побоев со стороны сверстников и дома. Вторая половина сама сгнила и отвалилась. Несмотря на четырнадцать годков отроду, она походила на второклассницу наркоманку. Две другие, брюнетки близняшки, чумазые и днем и ночью, казалось, не замечали тягот жизни, а когда в руках оказывались сигареты и стакан, так вообще становились самыми счастливыми.

Люди прибывали на свалку жизни часто и уходили быстро, зачастую сразу на небеса. Но были среди «постояльцев» и долгожители, к коим относились Лена и её дочь. Женщины почему-то лучше мужиков переносили тяготы жизни на свалке, то ли меньше раздумывали о мирском величии, то ли боялись оставить детей, рождённых тут же, на произвол судьбы. А у детей так и вовсе иммунитет с рождения был. И к грязной воде, и к плохой еде и к желанию наложить на себя руки.

– Ещё парочка, – сказал Дима, указывая на два трупа, завёрнутых в полиэтилен. – Урожайная нынче зима выдалась.

– Весёлого мало, – вздохнул Альберт, – на трупы здесь плодородная земля.

– С приходом восточного ветра она будет ещё плодороднее, – Дима достал сигарету, – и могильной канавы не хватит.

Они прошлись по дороге, устланной мусором, к ветхим жилищам местных жителей. Юля с ребятами смотрела на них недоверчиво, никого из взрослых дома не было.

– Мы журналисты, – улыбнулся Дима, – будем снимать вашу жизнь, тебя покажут по телевизору.

Одеты они были недорого, чёрные пуховые куртки и ботинки были, такое чувство, подобранны тут же на свалке. Брюки на Диме и синие джинсы на Альберте износились и стёрлись на коленях почти до дыр. Общий язык с местными нашли быстро, хватило пары бутылок водки и палки колбасы. Как оказалось, жили тут и гитаристы, и певцы, и бывшие военные, прошедшие горячие точки. По обыкновению, вечерами после первой закатывали песни, после второй переходили на задушевные разговоры, а после третьей поминали павших. И на войне и здесь, на свалке. Ещё и не разберёшь, где больше полегло.

– А недавно так и вообще неординарный случай был, – рассказывал дядя Витя, бывший тракторист, попавший сюда после развала колхоза, – пришли трое мужиков, хорошо одетых и с деньгами, предложили заработать за пару часов. Сыграть, мол, надо, на публику красиво. Есть среди вас артисты. Ну и Гришка, бывший актёр, и согласился. Дали ему тысячу рублей, отмыли, приодели, накормили, сто грамм налили. Потом увезли, а через полчаса вместе с десятью человеками на краю свалки выгрузили. Те-то все разодетые, да припомаженные. Сразу видно, не нашего круга лица. Поставили на колени да как пульнут в воздух. Будете, мол, платить… Все замотали головами, хоть убивайте, не будем. Ну и Гришке ствол к затылку приставили, будешь платить? Не буду. Будешь платить? Не буду… Он то думал, шутка всё это, играл убедительно. А тут пулю словил. Ну и все остальные ошарашенные тут же согласились на дань. А зачем дойную корову убивать, если можно пса бездомного на показухе застрелить. И искать никто не будет…

– Вы тут даже не мёртвые души, – вздохнул Дима, – вы вообще не числитесь в списках жизни.

Налили, вздрогнули, выпили… Такая жизнь.