Столичный доктор

Глава 7

Моим первым «медицинским апостолом» стал Славка. Именно ему я выдал идею со стрептоцидом, естественно без каких-либо «послезнаний». Сослался на Талля, предложил поэкспериментировать с сульфаниловой кислотой. Могут быть интересные результаты.

Сидели в чайной на Рождественке, забивая желудок вредными баранками.

— Но Евгений Александрович, такие исследования в лаборатории… — Антонов чесал затылок и размышлял, — Перехватят! Это во-первых. Во-вторых, кто ж меня к спиртовкам да печкам пустит по некафедральным делам?

— Получишь бумагу у Россолимо — я договорился. Вот тебе денег на реактивы, — достал из кошелька сорок рублей, выложил купюры на стол. Славка их мигом сгреб:

— Зачем же так… в открытую!

В чайной стоял дым коромыслом — купцы смолили папиросы, кое-кто курил трубки. Никому не было до нас никакого дела.

— Помощник нужен.

— Бери Винокурова. А чтобы не перехватили… — я задумался. — Шифруйте записи в лабораторном журнале. Умеешь?

Рыжий помотал головой. Ну вот, придумывай еще код…

— Надо обязательно не только получить и выделить этот… вещество это, профессор называл его «сульфаниламид», но и проверить антисептические и бактериостатические свойства. Это очень большая работа, понимаешь?

Савка зачарованно кивал. Время сейчас такое — только произнеси слова про возможное уничтожение бактерий, тут же в священный транс впадают. Дикий народ, они ни про вирусы еще ничего не знают, ни про свойства отдельных бактерий обороняться от внешних воздействий. Им кажется, что одной волшебной таблеткой можно враз победить все инфекции навеки. Ничего, не буду разочаровывать ребят, им стимул для работы нужен покрупнее.

— Да я… мы… Евгений Александрович, да ради такого! — ну вот, глаза горят, руки уже невидимые пробирки хватают, и чашки Петри в термостаты суют.

— Поэтому обязательно, слышите, зарубите себе это на носу, в лабораторный журнал заносить всё в мельчайших подробностях. Отчитываться мне постоянно! И поменьше болтать!

Савка опять закивал. Как бы голова не оторвалась. Впрочем, парень понимает лучше меня, что утечка сведений принесет огромные деньги кому-то другому. Одно только успокаивает — даже если кто и наткнется на работу моих приспешников, подумают, что ребята делают какую-то халтурку для текстильщиков, исследуют красители.

Договорившись обо всем с Антоновым — я направился на свой первый урок по ушу. Каретный сарай к моему приходу хозяйка согрела, истопник и дворник остались в качестве зрителей. Ли Хуан махнул на них рукой, сказал: «Пусть смотлят».

Занимался в традиционном китайском костюме «ку», который притащил Ли. То еще зрелище — после такого сюда опять заявится Серафим. С кадилом в руках и в компании с церковной инквизицией. Она в РПЦ называется духовная консистория.

Начали с базовой стойки — мабу. Она — основная, при которой ноги расставлены на ширину плеч, колени слегка согнуты, а вес тела равномерно распределяется на обе ноги. Передвижения — шаги вперед, назад, в стороны и повороты. Шаги выполняются мягко и плавно, с переносом веса тела на опорную ногу. Из этой стойки делаются и большинство ударов с блоками, но мне пока не до них. Научиться бы правильно балансировать.

Пока я осваивал азы, Ли Хуан припахал дворника с истопником вкапывать, обвитую канатом доску в землю, а затем вешать на стропилах кожаный бурдюк, набитый песком. Теперь у меня есть своя макивара и «боксерский мешок». Последний был необычным. Система веревок позволяла ему раскачиваться в нескольких направлениях. А еще им можно было управлять со стороны. Что Ли мне и продемонстрировал, дергая еще одну веревку. Получается, что на этом мешке тренируются не только удары, но и уклоны. Плюс реакция.

Долго упражняться я не смог — заболела спина. Учитель объявил перерыв и решил показать нам класс. Начал двигаться в каком-то странном танце, все больше и больше ускоряясь. Медленные, плавные переходы из стойки в стойку сменяются все более быстрыми, ударами руками и ногами, прыжками. Ли успевает бить и по макиваре и по мешку, причем практически одновременно. Его ноги взлетают на уровень головы с такой легкостью, что меня охватывает прямо такие священный трепет. Вот это растяжка! Вот это баланс и сила мышц!

Упражнения китаец заканчивает, даже не запыхавшись. Я оглядываюсь. Глаза у истопника и дворника — квадратные. Мужички буквально впали в ступор.

— Это был стиль чуаньтун, — пояснил мне Ли, закладывая руки за спину. — Будем его учить, но не сколо. Сначала надо освоить стойки. Плодолжим?

Ну мы и «плодолжили». Уже после занятий я спросил Ли Хуана об оплате. Он сразу отказался.

— Мне в будущем понадобится одна, важная услуга.

Я задумался. Не хотелось покупать «кота в мешке», но и отказать спасителю своей спины — я не в силах.

— Хорошо. Сделаю все, что смогу.

Дома я буквально рухнул в постель. Сил не было совершенно, но, к удивлению, боль в спине не беспокоила. Кузьма вешал на свежекупленную на рынке елку цветные бумажные украшения, рядом с важным видом ходил мой первый знакомый в этом мире — черный кот Баюн. Я разузнал его кличку и даже научил, благодаря мелкой подкормке, подзывать к себе лохматое животное.

— Тама письмецо до вас, барин, — Кузьма отвлекся от елки, ткнул пальцем на прикроватный столик. — Из Знаменки.

Я схватил конверт, вскрыл его. Писал мне деревенский староста, некто Порфирий Балакаев. Точнее не сам он писал — его сын Васька. А Порфирий «руку приложил». Ну и крестик внизу нарисовал. О чем же докладывал мне неграмотный руководитель? В основном о видах на урожай. Снега выпало мало, да и тот сразу растаял. Порфирий боялся, что озимые теперь вымерзнут, а на следующий год будет мало влаги на полях. Сразу несколько мужиков с семьями снялись и ушли жить в город. Работают на фабрике, плевать хотели на недоимки. Порфирий жаловался исправнику, но тот в ус не дует и делать ничего не хочет. Из намеков я понял, что «водворить крестьян к местам жительства» стоит пять рублей. Да что у них тут за такса то такая? Пять рублей взятки за все. Жалобу похоронить — пятера. Крестьян вернуть — еще одного «Плеске» готовь (именно этот управляющий банком подписывает банкноты).

Еще Балакаев мне сообщал, что так как мужиков и баб стало меньше, то сукновальню и лесопилку он закрыл, работы встали. Весь доход за год — полторы с лишним тысячи рублей. Что на пятьсот рублей меньше, чем в прошлом году. Высланы мне переводом через дворянский банк.

— Что там Порфишка пишет? — Кузьма заглянул мне через плечо. — Жалобится на недоимки? Вор он! Себе в карман кладет, дом железом покрыл, барский экипаж в конюшне держит! Евгений Александрович, поедем в Знаменку, разбор устроим! Балакаева на правеж, батогами его! Все ворованное выдаст.

— Ага, а меня потом исправник по жалобе в тюрьму. Продам я Знаменку и всех делов.

Эта новость сразила Кузьму наповал. Он открыл рот, закрыл… Впал в натуральный ступор. Прямо как актеры из фильма Гараж, когда Бурков сообщает «высокому собранию», что он «Родину за машину продал». То есть, старый отчий дом.

— Как же можно? Там же батюшка ваш похоронен и матушка…

— Они же на кладбище покоятся, а не в поместье.

Да, Баталов оказался сиротой. Мать, Мария Ивановна Баталова, умерла от родильной горячки. Евгений выжил, но долгое время был очень слабым, думали, тоже умрет. Выходила кормилица и нянька. Отец — Александр Иванович Баталов, был известным в губернии помещиком и землевладельцем, служил в сто двадцать втором пехотном полку, вышел в отставку в звании капитана. После смерти Марии Ивановны, Баталов-старший так и не женился, занимался делами поместья. Видимо, во многом из-за семейной трагедии — увлекся медициной и смог увлечь Евгения. Оплатил тому учебу в Москве, очень приветствовал тот факт, что сын занялся наукой, устроился при кафедре. В письмах часто передавал приветы разным знакомым врачам, с которыми состоял в переписке. Умер три года назад. «От удара». Стало быть, инсульт случился.

— Ну на кладбище, — покивал Кузьма. — Но ведь Знаменка! Как же можно отдать чужим людям?

Прямо сцена из другого произведения — Вишневого сада. Лопахин с пилой подбирается к сакральным деревьям Раневских. «В лесу раздавался топор дровосека».

— А думаешь мне этот Балакаев — сильно близкий? Сам говоришь, что ворует. Если это так — стало быть, плохой человек. Уволь его, придет новый управляющий. Без догляда, тоже начнет засовывать руку в мой карман. А мне это зачем?

Этот вопрос поставил Кузьму в тупик. Он замолчал, со скорбным лицом отправился развешивать бумажные игрушки на елку.

Перед самым Рождеством у меня дома появился необычный посетитель. Худенькая, стройная дама в распахнутой песцовой шубе, впорхнула в кабинет, закружилась по нему, разбрасывая конфетти. — Поздравляю!!! Счастья тебе желаю!

Из под челки на меня смотрели большие зеленые глаза, меховая шапка была сдвинута на затылок и имела лисий хвост. Лицо у женщины было слегка бледное, профиль вполне себе аристократический, тонкие губы скрывали мелкие, некрасивые зубы.

Я молчал, перекатывая карандаш по столу. Ночью спал плохо, снилась какая-то чепуха с реанимацией… жирафа. Бегал от головы к телу и обратно. Это мне аукается попытка составить памятку о реанимации людей. Все пытаюсь подробно записать выдуманных пациентов Талля, которых он лечил в клиническом городке университета. Непрямой массаж, вентиляция легких и до кучи, чтобы два раза не вставать — прием Геймлиха. «Три в одном флаконе». Вроде звучит просто — а поди объясни современникам, как все работает и почему. Пришлось взяться за иллюстрации. Рисовал я паршиво, но после десятка попыток — что-то начало получаться.

— Женя, ты же меня простишь? — плясунья молитвенно сложила руки. — Я повела себя гадко, дурно. Но театр — для меня все!

О кто к нам пожаловал… Ольга не-знаю-как-ее-по-отчеству. Да и по фамилии тоже. Бывшая уже пассия Баталова.

— Мадам, что вы от меня хотите? — холодно поинтересовался я, стряхивая конфетти с рукава домашнего халата.

— Мадмуазель! Посмотри, что я тебе привезла — Ольга порылась в сумочке, что у нее висела на плече, достала оттуда коробку, украшенную узлом из красной ленты.

— Спасибо, мне неинтересно. Я сейчас немного занят…

Губы у «плясуньи» задрожали, но она справилась с собой. Поставила коробочку на стол, сама развязала узел. Внутри оказались золотые часы-луковица и цепочка.

— Это швейцарский «брегет» — Вашерон Константин.

Я подавил смешок — вспомнил слова из «Песни российского чиновника»:

— Вот! Ты уже улыбаешься, — обрадовалась Ольга. — Если бы ты знал! Я так скучала по этой милой улыбке.

Я резко захлопнул крышку коробочки:

— Ты думаешь, что меня можно было сначала бросить больного и немощного, а через пару месяцев объявиться, как ни в чем не бывало, с швейцарскими часами, и я брошусь в твои объятия? И мы вместе станцуем па-де-де из Щелкунчика?!

Губы Ольги опять задрожали, она всплеснула руками. Но сказать ничего не успела. Раздался хлопок входной двери, по коридору простучали женские каблучки:

— Евгений Александрович, ваш слуга лежит пьяный на лестнице!

В кабинет зашла… Вика. В похожей песцовой шубке, милом меховом берете. В руках корзинка, на губах улыбка. Которая, впрочем, тут же увяла. Женщины удивленно уставились друг на друга. Финальная сцена из Ревизора — «приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе». Все застыли и не знают, что делать.

— Я… я не знала, что у вас посетитель, — первой очнулась Талль, оглядела Ольгу с ног до головы. Та ответила таким же оценивающим взглядом.

— Она уже уходит.

Я поднялся из-за стола, взял коробочку с часами. Вложил ее в руку остолбеневший Ольге:

— И ноги ее тут больше не будет.

— Ты ходишь?

— И ты ходишь — давай, двигай нижними конечностями отсюда! — я подхватил плясунью под локоток, вывел из квартиры. Захлопнул дверь. Громко. Демонстративно громко.

— Я пришла не вовремя? — Вика стояла, переминаясь и кусая губки.

— Очень даже вовремя, — я подошел вплотную, забрал корзинку из рук девушки. Поставил ее на стол. Потом начал расстегивать пуговки шубки. Виктория стояла ни жива ни мертва. Лишь по ее щекам расползался лихорадочный румянец. Какими же духами сегодня пахнет от Талль? Розовыми?

— Позвольте, помогу с одеждой, — нарушил я это странное молчание.

Вика скинула шубу на руки мне, под ней оказалось уже совсем не траурное платье — голубое, с полуоткрытыми плечами и даже небольшим декольте.

Я повесил шубу на крючок в кабинете, забрал берет.

— Нам надо мгновенно что-нибудь пригубить! — я сходил на «кухню-склад», нашел бутылку испанского вина. С трудом, старомодным штопором вывернул пробку. Вот, где непаханое поле для прогресса! Изобрести штопор с двумя ручками, к примеру.

Я взял бокалы, по дороге обратно в кабинет, выглянул из квартиры. Ну да, Кузьма на лестнице. Правда не валяется, а сидит, прислонившись к стене. И храпит. Где же он так наклюкался? Думал, дать пинка и отправить в каморку отсыпаться, но потом вспомнил, что по пьяни слуга становится болтливым и сентиментальным, а у меня сейчас есть с кем пообщаться.

Пока меня не было, Вика поставила стул к столу и уже успела добраться до моих иллюстраций приема Геймлиха.

— Неужели это может помочь? — девушка помахала листом с картинками.

— Мы проверяли с вашим батюшкой в университетской клинике.

Я рассказал выдуманную историю про сестру милосердия, что подавилась кусочком яблока. И даже, взял удивленную Вику за руку, поднял ее на ноги, обнял сзади, демонстрируя прием. Смело? Очень! Девушка сначала замерла, потом задрожала. Грудь под платьем заходила ходуном.

— Надеюсь вы не в обиде за такое нарушение приличий? — спросил я, отпуская Талль. — Врачам в смысле морали позволено немного больше, чем обычным людям.

О как она покраснела! Глаза с поволокой, поправляет прядь. Поплыла…

— Приходится часто видеть обнаженных пациентов, и мужчин и женщин, — я разлил вино по бокалам. — А иногда и заниматься болезнями… хм… репродуктивных органов.

Мы чокнулись, пригубили бокалы.

— Что-то в этом приеме есть, — кивнула Вика. — Я почувствовала… как… одним словом…

Девушка опять отчаянно покраснела. Похоже она почувствовала совсем другое.

— Как воздух выходит из легких? — я решил помочь. — Это диафрагма давит снизу, а он должен вытолкнуть застрявший в трахее посторонний предмет.

— А если не сможет?

— Только трахеотомия, — пожал я плечами. — Без гарантии успешного результата.

Вика спохватилась, начала доставать из корзинки разные деликатесы — сыры, колбасы, свежий хлеб из французской булочной, шоколад…

— Я к вам с подарками. Поздравить с Рождеством, Новым годом. Мама приглашает вас отметить праздники к нам домой.

А вот тут надо быть очень осторожным! У Таллей наверняка будет много гостей, в том числе университетских. Профессура всякая напыщенная. Выглядеть на их фоне «бедным родственником» мне совсем не хочется.

— Я себя еще не очень хорошо чувствую, — отмазался я. — Может быть, в следующем году?

— По вам и не скажешь, — девушка мне улыбнулась, провела руками себя под грудью. Там, где я показывал прием Геймлиха.

Где-то час мы мило болтали обо всем и ни о чем. Я пожаловался, что праздников у меня фактически и не будет — из МВД попросили открыть врачебный кабинет хотя бы на несколько дней. Ожидается большой поток пациентов. Генерал-губернатор даже выделяет на это дело какие-то деньги.

— Вы же знаете наш народ, — я допил вино, отставил в сторону бокал. А хорошую «риоху» по моей просьбе купил Кузьма. Не поскупился. Обычно он при походах по лавкам включает механизм экономии. Зачем пить вино и тратиться, если можно купить водки и спать на лестнице?

— Как раз хотела поговорить с вами, Евгений Александрович, насчет врачебной практики, — Виктория покрутила прядь волос. Фактически она уже уничтожила этими «упражнениями» сложную прическу на голове. Все развалилось и рассыпалось по плечам. Но так даже стало лучше! Черные волосы на белоснежных плечах…

— Я обсудила с маман, если вы не против, чтобы она иногда заходила к вам… к нам во врачебный кабинет… Я бы согласилась поработать с вами!

Тут нужна пауза. Не торопить и не гнать. Лучше даже слегка сдать назад. Мама хочет нас пасти? Да ради бога!

— Виктория Августовна…

— Просто Виктория.

— Вика!

Зрачки девушки расширились.

— Вы же… ты! Ты же понимаешь, что работа врача грязная, местами противная? Медсестрам приходится иметь дело с гноем, рвотой, другими неприятными… выделениями. Да и пациенты могут быть… не приведи Господь.

Девушка все еще на меня смотрела в шоке от такого быстрого и непривычного перехода на «ты». Крутить волосы перестала, начала перебирать пальчиками батистовый платочек.

— Вот смотри. Я обратился к тебе на ты — уже фраппирует, да? А представь, что привезут на прием с кровотечением женщину, которая недавно неудачно травила плод?

Этим я почти «добил» Вику. Она побледнела, схватила бокал, допила вино. Тут опять нужна пауза. Пусть все осмыслит. Я сходил на кухню за ножом и вилками, проведал Кузьму. Тот перебрался в каморку под пролетом лестницы, храпит.

Порезал сыр, закусил «риоху». Виктория все еще пребывала в сильном раздумии. Да, медицина — она не для кисейных барышень. Приехать из пансиона с музицированиями и танцами, окунуться в боль, кровь и гной — приятного мало.

— Я бы… хотела попробовать и очень боюсь подвести вас.

— Тебя! — пока наедине или во врачебном кабинете, говори мне «ты», — я развел руками. — Ситуации на приеме бывают разные. Расшаркиваться нет времени, человек может умереть, пока мы соблюдаем нормы приличия.

— Я понимаю. Да, хорошо — Вика тоже прихватила сыра, мы разломили французскую булку пополам. Прямо преломили хлеб на «тайной вечере». Тем более за окном и правда, стемнело. Я еще раз сходил на кухню, принес керосиновую лампу. Зажег.

— А кто была та… женщина? Которую я застала.

— Моя бывшая возлюбленная, — прямо глядя в глаза, ответил я. — Когда со мной случилось несчастье, она меня бросила. А сегодня заявилась просить прощения.

— И вы…то есть ты, не простил?

— Сама все видела.

Мы помолчали, попивая вино.

— Мне, кажется, уже пора, — девушка тоже посмотрела за окно. — Уже поздно, мама будет волноваться.

Ах, как не хватает собственного телефона! Первое, что сделаю, когда разбогатею — осчастливлю фирму Белл парой банковских чеков.

— Что ж… Я сейчас разбужу Кузьму, — надеюсь этот алкоголик успел проспаться. — Он найдет пролетку для вас и сопроводит домой.

— Для тебя! — Вика засмеялась. — Сам же предложил быть на ты!

— Точно…

Политесы — они затягивают.

— Жду тебя послезавтра — дом Пороховщикова на Арбате. Начинаем в десять утра.