Стилист. Том II

Глава 6

Финал. 10 часов утра. Спортивный комплекс «Берлин». Три десятка столиков с зеркалами, три десятка моделей и парикмахеров, чьи сборные вышли прошли в решающий этап. Почти сорок команд отсеялись после предварительного этапа. Все модели немки, предоставленные организаторами конкурса. Вот здесь меня ждал удар. Мне досталась фрау лет 35, которая сразу заявила, что не согласна радикально менять цвет волос.

Вот же засада! Именно на ярком окрашивании прядей и держался мой замысел. Не помогли даже уверения, что по итогу я перекрашу её обратно в блондинку. Твою же мать! До начала финальных соревнований меньше часа, а у меня строптивая модель, которая рушит весь мой замысел.

Я кинулся к Кондрашовой, та — к членам жюри. Вернулась в расстроенных чувствах.

— Сказали, что моделей у них больше нет, предложили поискать самим.

— Да где же я найду-то модель? На улицу что ли бежать?!

И в этот момент я вспомнил о лежавшем в кармане листочке бумаги, на котором Ингрид Шварц написала свой телефон. И кстати, она сама вчера обмолвилась, что хотела бы побыть моей моделью. Вот и посмотрим, насколько сильно хотела. Так, сегодня выходной, для начала хотелось верить, что Ингрид дома, а уж уговорить… Только вера и надежда!

Жаль, что под рукой нет мобильного телефона, до сих пор не могу привыкнуть, что звонить приходится исключительно со стационарных аппаратов. В этот раз позвонить мне удалось от секретарши. После четвёртого гудка, когда я уже предчувствовал, что моя затея обречена на провал, трубку наконец сняли и прозвучал явно заспанный голос:

— Hallo! Ich höre zu!

— Ингрид, — выдохнул я, едва сдерживая волнение. — Ингрид, это Алекс, русский, мы вчера с вами познакомились.

— Ох, Алекс! Что есть произошло, что ви звонить так рано?

Рано! Нормальные люди уже давно на ногах… Хотя, учитывая, что сегодня выходной… Да и сам в прежней жизни, чего греха таить, после бурной ночи мог проспать до обеда. Правда, я был уверен, что после вечерней прогулки со своим Дитером (интересно, какой он породы) она легла спать не так уж и поздно. Как бы там ни было, с полминуты ушло на объяснение ситуации, пауза на том конце провода, и наконец я услышал:

— Карашо, Алекс, я согласный быть ваша модель. Я быть во Дворец спорта через… через сорок минут.

Она приехала через тридцать пять. Причём при полном параде, такое ощущение, что только что из салона красоты. Неудивительно, что, как и накануне вечером, на ней скрестились взгляды не только мужчин.

— Надеюсь, я не разрушил ваши планы на сегодняшний день, фрау Шварц?

— Нет-нет, герр Алекс, — мелодично смеётся она, — мой план был иметь сегодня отдых дома, перед ТиВи, с мой Дитер.

Надеюсь, она не зоофилка, и не занимается извращённым сексом со своим псом. Я ещё прекрасно помнил немецкие видеофильмы, которые мы с интернатовскими пацанами смотрели на квартире у одного парня, скинувшись по рублю за сеанс, и там секс с кобелем был ещё не самым крутым извращением.

Когда я усадил Ингрид на стул, другие участники уже приступили к работе. Напомнив, что потом я верну её волосам родной цвет (надеюсь, волосы от краски, хоть и импортной, не выпадут со временем), я включился в процесс.

Работа так меня захватила, что я на какое-то время выпал из реальности, потеряв связь с окружающим миром. Очнулся, лишь когда ко мне подошла Долорес Гургеновна, сообщившая, что до «часа X» осталось пятнадцать минут. Отлично, у меня уже практически всё готово. Закрепим лаком, не пожалев дефицитный «Schwarzkopf», и вуаля! Немного отклонился назад, любуясь результатом и с затылка, и отражением в зеркале. Ну а что, не хуже, чем на чемпионате СССР получилось. Окинул взглядом «конкурирующие фирмы». Есть неплохие работы, но моя, как мне казалось, затмевала все остальные. Всякие «артишоки» и «сэссоны» просто рядом не стояли.

— Молодец, — негромко сказала Кондрашова, — если в команде не победим, то есть шанс взять первое место в личных. Лишь бы жюри оценило твой креатив.

Как в воду глядела! Сборная СССР по парикмахерскому искусству стала второй, совсем чуть-чуть уступив французской команде. Будь мои соратницы чуть пооригинальнее — могли бы побороться за первое.

Больше я волновался, когда стали объявлять лучших в личном разряде. Третье место досталось представительнице Испании, второе место у итальянца Россини, а перед объявлением первого я почувствовал, как стоявшая рядом Ингрид незаметно сжала мою руку. Тем временем презентабельный ведущий в костюме с бабочкой на шее, объявлявший имена призёров и победителей, чуть откашлялся и объявил:

— So! The first place in the category «Free style» was taken by the representative of the Soviet Union Alex Bestuzhev!

Наверное, со стороны я выглядел невозмутимым, как переваривающий кролика удав, разве что улыбнулся и помахал незадачливым соперникам рукой. А вот Ингрид, в отличие от меня, радостно взвизгнула, подпрыгнула на месте, зааплодировала и даже чмокнула меня в щёку. Кубок был выполнен в виде огромных, чуть раскрытых посеребрённых ножниц на подставке их полудрагоценного камня. Тяжела ты, шапка Мономаха, думал я, вскидывая его над головой и думая, как бы сдуру не уронить. Но нет, обошлось. Я передал приз стоявшей рядом Кондрашовой, заранее предполагая, что вряд ли мне позволят его оставить себе, скорее всего, он займёт место в каком-нибудь «красном уголке» ну или где там хранятся подобные призы, выигранные парикмахерами… В этот момент ведущий попросил меня сказать несколько слов. Я сделал вид, что не совсем понял, о чём меня просят, но Долорес Гургеновна перевела.

— Спасибо большое! — сказал я в услужливо предоставленный микрофон. — Эта наша общая победа, всего советского народа, который доверил мне представлять нашу Родину на мировом чемпионате, куда приехали лучшие парикмахеры планеты. Спасибо моей жене, которая во всём меня поддерживает, спасибо коллективу лучшего салона Москвы, в котором я работаю, спасибо всем, кто переживал за меня и за нашу сборную. Отдельное спасибо моей модели, фрау Шварц, за то, что согласилась мне помочь в свой выходной день.

Ингрид засмущалась, не знаю уж, показшуно или искренне, а ведущий, похоже, понимал по-русски, так как тут же принялся переводить не только на английский, но и немецкий языки. Молодец я, что был краток, выпусти вместо меня какого-нибудь партийного функционера — он бы до вечера распинался о роли партии в победе советского парикмахера.

Оказалось, что Кубок — далеко не все награды на сегодня. Как и в командных соревнованиях, призёрам были вручены корзины с наборами ухаживающей косметики и парфюма, только у «личников» корзины были побольше. Ого, «Guerlain», «Chanel» и «Lancôme» — гордость французской и мировой парфюмерии! Ну, будет чем порадовать супругу, да и на тёщину долю, пожалуй, достанется.

— Это вам, Ингрид, скромный подарок за ваш вклад в нашу победу.

Я протянул ей коробочку духов «Lancôme», вызвав на её лице удивлённую улыбку. Должен же я был как-то отблагодарить Ингрид за то, что согласилась мне помочь.

Тут же мне единственному вручили ещё и небольшой набор для бритья от «Gillette», включавший в себя бритвенный станок, гель для бритья и лосьон.

Но и это ещё было не всё! Мне отдельно от одного из спонсоров чемпионата вручили… тот самый магнитофон «Grundig TK 248 HiFi», который я видел в витрине магазина, а заодно и акустическую систему. Давно привыкший к посредственной советской аппаратуре, я просто не мог поверить своим глазам. Надо же, усмехнулся я про себя, бойся своих желаний, они имеют свойство сбываться.

Хотя недаром ведь баннер этой фирмы затесался среди рекламы производителей парикмахерских принадлежностей, шампуней и косметики. Вручал мне гарантийный талон представитель «Grundig», сказав на ломаном русском, что гарантия на технику 1 год. Неужто они думают, что в случае чего я потащусь в ГДР с магнитофоном? Или у них в СССР имеются сервисные центры? Ладно, будем надеяться, что техника без поломок прослужит долго, как-никак немцы делали. Да и в СССР импортная техника продаётся в сети магазинов «Берёзка», так что какой-то сервис по-любому должен быть. По приезду выясню через знакомых.

А так вот прикинуть, это ж сколько всё это удовольствие стоит? Насчёт магнитофона я догадывался, а вместе с навороченной акустической системой, пожалуй, тысячи на полторы марок потянет. Вот только вопрос: как я всё это потащу. Оказалось, организаторы это предусмотрели, пообещали доставить сегодня всё в мой номер бесплатно.

Далее выяснилось, что через два с половиной часа всех участников чемпионат будут рады видеть на банкете в самом большом ресторане Восточного Берлина «Schwarzwaldstuben».

— Долорес Гургеновна, разрешите взять на банкет мою модель? Если бы не она… Ну вы сами всё понимаете.

Кондрашова смерила Ингрид взглядом, потом меня, вздохнула и махнула рукой:

— Ладно, Бестужев, бери, но помни, что ты советский человек, да ещё и женатый.

— Долорес Гургеновна, насчёт этого можете не волноваться.

Ингрид была не против покрасоваться на этом вечере, составив мне компанию. К этому времени деловитые рабочие Дворца спора уже убирали с арены столики и стулья. Мне же нужно было вернуть моей модели её белокурый цвет. Но та, узнав, чем я озабочен, протестующе замотала головой, отчего разноцветные «перья» на её голове нежно затрепетали:

— Я прекрасно выглядеть, как раз для такой вечер. Может быть, завтра…

— Но завтра утром мы уже отправляемся в аэропорт.

— Пускай, перекраситься я всегда успеть, когда ещё мне делать такой прекрасный волосы!

Мы договорились, что встречаемся у входа в ресторан без четверти семь вечера, к этому времени я как раз должен подъехать с советской делегацией. В гостинице обнаружил мающегося от безделья Екима.

— Ну как, можно поздравить?

— Можно, — не сумел сделать я улыбки.

— У меня ещё пузырь есть, отметим?

— Не могу, сегодня ещё банкет дал участников чемпионата, через пару часов отправляемся туда всей делегацией.

— А, ну тогда да, не стоит напиваться раньше времени. А это что? — кивнул он на корзину.

— Презент от организаторов.

— Ну, думаю, твоей жене понравится. Гляди ты, духи французские, дорогие поди.

Кстати, надо бы ей позвонить. Набрав домашний номер, угадал — Лена уже пришла с работы. И Наташкин крик был слышен, ей чуть позже тоже разрешили со мной немного поболтать. Супруга искренне за меня порадовалась, а радость её стал ещё больше, когда я сказал, что привезу очень хорошие подарки, не уточняя, впрочем, какие именно. Что делать, женщины во все времена при слове «подарок» впадают в состояние эйфории.

— Гляди, какую я вещь приобрёл!

Еким, дождавшийся, когда я положу трубку, с хитрым достал из сумки коробку, в которой обнаружилась автомобильная магнитола «Philips».

— Видал? Всю валюту оставшуюся спустил. А в Союзе я за такую отдал бы в комиссионке в три раза больше.

— У тебя и машина есть?

— Есть, «Запорожец» правда, «ушастый», но зато почти новый, а с музыкой оно всё веселее будет.

В этот момент раздался деликатный стук в дверь. А вот и мой «Grundig» с аудиосистемой пожаловал. Коробки занесли в номер, я расписался в получении, а Еким всё это время стоял с открытым от удивления ртом и округлившимися глазами. Едва за парой курьеров закрылась дверь, он выдохнул:

— Эт-т-то что?

— Катушечный магнитофон «Grundig» и аудиосистема.

— Это что же, всё твоё?

— Ну а ты как думаешь? — усмехнулся я.

— Погоди-погоди, у тебя же валюты хрен да маленько оставалось…

— А я ни пфеннига на них не потратил. Это приз одного из спонсоров чемпионата за победу в личном зачёте.

— Охренеть! Слушай, может, мне тоже в парикмахеры податься?

— Мне кажется, у тебя лучше получается писать книги, хотя ни одного твоего опуса мне пока не удалось прочесть…

— Кстати!

Он снова нырнул сумку и достал из неё объёмный фолиант. На обложке был изображён красный силуэт красноармейца в шинели, будёновке и с винтовкой с примкнутым к ней штыком, судя по его позе он явно кого-то куда-то звал, как-будто в атаку. Поверху шла надпись «Еким Борисов», а чуть ниже алыми буквами «Сибирская баллада».

— Презент от меня! Погоди, только дай-ка автограф с пожеланием оставлю… Та-а-ак, моему другу… ничего, что я так?.. моему другу Алексею Бестужеву от автора на добрую память. Дата и подпись! Держи!

— Ну тогда тебе и от меня презент.

Увидев в моих руках набор «Gillette», Еким едва не грохнулся в обморок, пролепетал, что это стоит чёрт знает сколько, но я оказался настойчив. При этом думая, что его книгу я может и не прочитаю, а он этим набором попользуется. Но вот уж такая я добрая душа.

Автобус с нашей делегацией, а также коллегами из Болгарии и Венгрии припарковался недалеко от входа в «Schwarzwaldstuben». Помпезный ресторанчик, определил я сходу, разглядывая лепнину. Конечно, новодел, учитывая «ковровые бомбардировки» авиации союзников на протяжении всей войны, но авторы постарались придать зданию некую готическую линию, что для Восточного Берлина смотрелось достаточно экзотично.

— Алекс!

А вот и фрау Шварц! Симпатичное голубое платьишко под уже знакомым мне бежевым плащом, на ногах сапоги на невысоком каблуке, в руке пакет, в котором, как выяснилось, туфли на шпильке. Поцеловав руку, приглашаю внутрь, куда уже входили ведомые Кондрашовой Яна и Инга.

Внутри всё было роскошно. Сдав верхнюю одежду одетому в ливрею, как и швейцар, гардеробщику (Ингрид успела ещё и переобуться), входим с огромный зал. На вид он способен спокойно вместить несколько сотен гостей, если, конечно, сделать один большой шведский стол, что я сейчас и наблюдал. То есть вечер придётся провести стоя. Хм, я-то ладно, а вот дамам, некоторые из которых, как и Ингрид, на каблуках, придётся несладко. Впрочем, у стен стояли банкетки и канапе, так что в случае чего есть куда присесть.

Тут же оказывается представитель посольства, который нас курировал, а по мне — обычный стукач. Жмёт руку сначала Кондрашовой, поздравляя со вторым местом сборной, а после уже мне, толкая речь, что партия и правительство… Тьфу, балабол, неужели сам не понимает, насколько он глупо выглядит? Хорошо хоть спич не затягивается, и мы идём к столам.

Честно говоря, за весь день я изрядно проголодался, поэтому при виде еды начинаю исходить слюнями и тут же накладываю себе в тарелку запечённый картофель, мясное жаркое, зелень, дольки свежих помидоров и огурцов… Наши не отстают, Ингрид тоже накладывает, но совсем немного, больше для видимости. Или не голодная, или просто очень воспитанная. А скорее и то и другое. Наливаю дамам вино, себе, подумав, тоже. Вот чего не хватает — так это русской водки. Выпивки хватает, но местному шнапсу до нашей «Столичной» — как пешком до Сибири. Соки в прозрачных кувшинах, минеральная вода — снова «Сельтерская». В общем-то, на халяву и уксус сладкий, тем более что организаторы явно не стали экономить на закусках, выбор которых был огромен!

Пока народ утоляет голод — на сцене в дальнем конце зала играет струнный квартет, что-то из классики, спокойное и не очень громко, как раз та музыка, под которую хорошо жуётся и пьётся.

Затем музыка прерывается, на сцену выходит тот же ведущий, что объявлял сегодня победителей, тот же костюм, только бабочка уже не чёрная, а лиловая. Ишь ты, модник.

Поприветствовал собравшихся, вновь на английском языке, пожелал весело провести время и снова уступил сцену музыкантам. Учитывая, что обратно в гостиницу автобус отправлялся в 10 вечера, времени у нас ещё оставалось в избытке.

— Алекс, вы уметь танцевать? — неожиданно спросила Ингрид.

— Смотря что, — ответил я, вспоминая свои дискотечные потуги из прошлой жизни.

— Ну, под этот музыка разве что вальс, — улыбнулась она.

И дальше мы закружились… Ну как закружились. Я больше следил за тем, чтобы не оттоптать своей партнёрше ноги, но вроде бы обошлось без членовредительства. Глядя на нас, образовалось ещё несколько пар. При этом, учитывая, что подавляющее большинство гостей представляли дамы, были и однополые пары.

Потом мы снова пили, закусывали, затем на сцене появилась поп-группа, принявшаяся петь на немецком языке задорные песенки, вернее, пела тёмненькая солистка в короткой юбочке. Почти диско, под эту музыку тоже можно было танцевать, причём куда более энергично, и тут уж я никому ничего оттоптать не боялся. Вот бы забабахать какой-нибудь проект типа «Modern Talking». С десяток мелодий вспомню, плюс кое-какие припевы типа «Cheri, cheri lady, going through a motion, loveis where you find it, listen to your heart», а какие-нибудь слащавые куплеты сочинить на английском не проблема. Такую хрень даже я сам смогу петь, тем более мордашка у меня симпатичная, девчонкам понравится. Стану кумиром миллионов, начну бабло рубить… Правда, высокие худсоветы, о которых упоминал Стас Намин, могу мою идею быстро завернуть. Попробовать на русском? Или сделать два варианта — для внутреннего пользования и экспортный?

— Алекс, почему ви есть такой задумчивый?

— Что? А, извините, думал о том, что завтра улетаю в Москву, и вас больше вряд ли увижу.

— Ох, я тоже об этом думать. По крайний мера ви иметь мой телефон, и иметь возможность мне звонить… Что-то я немного устать, давайте садиться на тот диван.

Как раз начали разносить ликёр в качестве десерта и мороженое в креманках, по три разноцветных шарика с разным вкусом каждый. Мы себе урвали по креманке и принялись неторопливо ковырять мороженое десертными ложечками в форме лопатки.

А часовая стрелка на моих часах уже приближалась к цифре 10, о чём я не без грусти сказал Ингрид.

— Как быстро лететь время, — вздохнула она. — А я ещё выгуливать Дитер.

— Надеюсь, у меня получится вас проводить, как вчера. Кстати, Ингрид, а не перейти ли нам на «ты»?

— О, я тоже хотеть тебе этот предложить, — прямо-таки обрадовалась моя спутница.

Я подошёл к Кондрашовой, которая тоже уже поглядывала на часы.

— Долорес Гургеновна, разрешите, я провожу Ингрид? Мы поймаем такси, я быстро.

На такси-то у меня вроде бы должно хватить.

— Если только быстро, чтобы к 11 часам был в номере. Сам знаешь, доброжелателей, которые донесут, что ты где-то шлялся ночью, хватает.

При этом выразительно покосилась на оживлённо беседующих Яну с Ингой. Интересно, как они узнают, в номере я ночевал или ещё где-то? Постучат в дверь среди ночи с проверкой? Но мнению Кондрашовой я доверял, поэтому пообещал быть к 11 как штык.

В качестве такси мы поймали пластиковый «Трабант» — чудо восточногерманского автомобилестроения. Впрочем, «коробчонка» шла довольно резво, и вскоре я подавал Ингрид руку, помогая выбраться из тесноватой машины.

— Ну что, давай прощаться?

Я испытывал одновременно и грусть, и облегчение. Ингрид для меня была как запретный плод — и хочется, и колется. Моё либидо страстно хотело её, а разум шептал: «Лёха, ты же семейный человек, тем более у тебя беременная жена».

— Я есть скучать по тебе, — вздохнула Ингрид. — Жаль, мы не суметь узнать друг друга ближе, но я понимать, что ты иметь семья, долг перед жена. А ещё…

— Что ещё? — спросил я, чувствуя, как дрогнуло сердце.

— Я не хотеть тебе говорить, это мой проблема…

— Нет уж, как говорят у нас, сказала «А» — говори и «Б».

— Я хотеть забрать у мой бабушка, — она забавно сделала ударение на втором слоге, — кое-какой вещь, но мне один это не донести, а попросить не есть кого.

— Некого, — поправил я её на автомате. — Так давай я помогу, немного задержусь с возвращением в гостиницу, думаю, ничего страшного.

— Есть один проблема. Мой бабушка, жить за «Берлинский стена».

Вот тебе раз… Тогда это действительно проблема.

— Как же ты собиралась туда пройти? У тебя есть какой-то пропуск?

— Nein, — словно от волнения перешла на немецкий Ингрид. — Но я знать один проход.

— Что, проход в стене?

— Нет, под стена. И если ты мне помогать…

Я прекрасно понимал, что если до 11 вечера не появлюсь в гостинице — это может для меня плохо кончиться. Я кандидат в члены КПСС, можно сказать, на испытательном сроке, и что случись… Но, будучи мужчиной, как я мог отказать такой девушке?!

— А как же Дитрих? — зачем-то спросил я, возможно, в подсознательной попытке избежать этой авантюры.

— Дитрих есть умный собака, если хозяйка где-то задержаться — он послушно сидеть у дверь и ждать. Тем более всё занять не больше час.

— Ну если только час… И то я рискую, надеюсь, никто не заметит, если я немного задержусь. Рассказывай, куда идти?

— Ты точно готов? — посмотрела она на меня с прищуром. — Ладно, держать мой пакет и идти за мной.

Мы вошли в подъезд, и спустились по ступенькам, ведущим в подвал. Нас окружила полутьма, только сверху, с лестничной клетки пробивался слабый электрический свет. Ингрид, судя по звуку, принялась шарить в сумочке, достала фонарик, и в его синеватом луче открыла ключом дверь с невысокой притолокой, в которую пришлось проходить, чуть пригнувшись. Дверь закрылась, полностью отрезав нас от внешнего мира и хоть какого-то света.

— Подождать один секунда, — услышал я шёпот Ингрид.

И тут же одновременно со звуком выключателя под потолком вспыхнула неяркая лампочка. Этот подвал был явно не для жильцов, учитывая наличие разного рода коммуникаций от бегущих по стенам электрических кабелей до толстых труб отопления. Лампочка горела и впереди, метрах в тридцати прямо по ходу чисто подметённого коридора. Туда мы и направились.

Оказалось, за углом находится бойлер, но между этим железным баком и стеной оставалось достаточно места, чтобы протиснуться обычного строения человеку, а уж толстым меня назвать было трудно, не говоря уже о моей спутнице.

За бойлером вновь царила тьма, снова пригодился Ингрид карманный фонарик. В его луче обнаружилась кирпичная кладка, на один из кирпичей девушка надавила рукой, тот слегка утоп в стене, затем толкнула кладку, и кусок стены легко подался, повернувшись будто дверь на скрытых петлях.

Ничего себе у них тут всё оборудовано! И вряд ли этим занималась сама Ингрид, тут, похоже, поработали мастера своего дела, у которых руки растут из плеч. Может, контрабандисты им пользуются? Не суть важно, главное, что всё это ненадолго, помогу Ингрид, а заодно гляну на Западный Берлин одним глазком — и обратно.

И здесь тоже был выключатель на стене. Кстати, почему выключатель? Он же сначала включатель, и только потом выключатель… Ладно, хватит забивать голову ерундой.

Лампы, что интересно, были встроены в стены под сводчатым потолком. Ого, а тоннель оказался неплохо так укреплён бетонными плитами. Сделано всё действительно на совесть. И ведь не боится мне его показывать, как будто на 100 % уверена, что я никому не расскажу.

— Ингрид, кто это всё сделал? И откуда ты знаешь про этот тоннель?

— Это проход оставаться ещё с война, здесь прятаться немецкий зольдатен. О тоннель знать мой дед, он рассказать мой отец, а потом узнать я. Знать ещё несколько люди, который поддерживать тоннель рабочий состояние.

— А мне казалось, что дом, в котором ты живёшь, построен после войны.

— Да, но на его месте раньше стоять другой дом, и под ним пролегать этот тоннель.

— И часто ты им пользуешься?

— Нет, не часто, не больше один раз в месяц, когда навещать мой старый бабушка.

— А что хоть нам нужно забрать?

— Один вещь, там ты всё узнавать.

Вишь ты, партизанка… Ну да ладно, всё равно рано или поздно узнаю.

Тоннель поначалу шёл ровно, затем стал идти чуть под откос, потом начал немного забирать вверх и вбок.

— Мы есть пройти только что Берлинская стена, — прокомментировала Сусанин в юбке, вернее, в красивом платье и плаще.

Наше путешествие завершилось у овальной металлической двери, такие я видел в фильмах про корабли и подводные лодки. И открывалась она так же, с помощью «штурвала». Когда, перешагнув порог, мы оказались в небольшом тамбуре, Ингрид таким же макаром задраила люк.

— Ну как, ты есть готов к выход в Западный Берлин?

На её лице сияла белозубая улыбка, в какой-то момент возникло желание взять спутницу прямо здесь, в этом освещаемом тусклой лампочкой тамбуре, прижав спиной к закрашенной голубой краской стене. Но сдержался, сумел обуздать свои чувства.

— Я как советский пионер, всегда готов!

— Тогда идти.

Эта дверь так же отпиралась одним из ключей с её небольшой связки, и спустя несколько секунд мы оказались в месте, напоминающем метрополитен. Моя догадка подтвердилась, когда мы вышли из небольшого коридорчика, оказавшись у железной дороги, напротив которого на стене тоннеля были нарисованы белой краской буква U и цифра 6. Мы двинулись вдоль путей, а когда впереди появилось пятно света, которое явно приближалось, и послышался шум поезда, Ингрид взяла меня за руку и втянула в какую-то нишу, где мы и переждали проносящиеся мимо нас с грохотом вагоны.

Когда мы продолжили движение, я задал своей спутнице животрепещущий вопрос:

— А во сколько закрывается метро?

— О, метро работать с четыре часа утра до час ночи, а в выходной день некоторый линия работать круглый сутки. Сегодня… э-э-э… Samstag, и как раз этот линий работать без перерыв на ночь.

Утешила… В любом случае я не собирался зависать в Западном Берлине до утра. Сделаем дело — и домой. Хотя я уже начинал немного мандражировать.

Ещё минут пять спустя появились огни станции. К ней мы подбирались осторожно, высматривая, чтобы поблизости не оказалось запоздалых пассажиров. Я мог запрыгнуть на неё, подтянувшись на руках, но оказалось, что подняться наверх можно было по приделанной сбоку платформы короткой металлической лесенке.

— Это есть станция «Райникендорфер Штрассе», — пояснила она, когда мы уже неторопясь шли по платформе. — В годы война, когда враг подходить к Берлин, здесь располагаться госпиталь.

Враг — это, судя по всему, русские и союзники, подумал я. Что бы там ни говорили, но для нового поколения немцев те, с кем воевали их отцы и деды, всё равно останутся врагами. На их месте я бы тоже, пожалуй, так думал, это заложено уже на генном уровне. Так же и народы Северного Кавказа, например, сколько бы они ни клялись в верности Большому брату, всё равно при первом же удобном случае ударят в спину.

У эскалатора находилась будка дежурного, где сидела подтянутая тётка в форменной жилетке. Мне показалось, что она слишком долго задержала взгляд на мне, словно просвечивая рентгеном, отчего я невольно поёжился. Когда мы поднялись наверх, там обнаружилась такая же тётка, близнец первой. На стекле будки — табличка, извещавшая, насколько я понял, что стоимость спуска в метро составляет 3,5 немецких марки.

— У меня нет немецких марок, — шепнул я Ингрид, — как будем расплачиваться, когда придётся возвращаться?

— Ты не волноваться, я иметь немецкий марка, — ответила она с улыбкой и вдруг подмигнула. — А кто знать, вдруг тебе есть нравиться в Западный Берлин и ты оставаться?

— Ну уж это вряд ли!

В своё время я полмира объездил, мне много где нравилось, но всё равно спустя какое-то время начинал скучать по Москве, а может, просто по России. И каким-то Западным Берлином меня точно не удивить.

Мы вышли со станции, оказавшись на небольшой, вымощенной булыжником площади. Вряд ли это новодел, похоже, несмотря на бомбардировки, булыжник каким-то чудом всё же уцелел.

Я оглянулся назад, где-то там горели огни Восточного Берлина. Они совсем не манили, за год в СССР я изрядно соскучился по поездкам в «страны развитого капитализма». Но возвращаться придётся. Это как в анекдоте про двух червяков из навозной кучи, для которых она и была Родиной.

— Не хотеть прогуляться по Ораниенбург-штрассе? — вырвал меня из раздумий голос Ингрид.

— А что там? — спросил я, припоминая, что с этой улицей связано что-то похабное.

— О, это есть улица Красный фонари, — улыбнулась она. — Но я знать, что ты любить своя жена и не изменять ей. Поэтому мы идти мой бабушка.

Мне не оставалось ничего другого, как следовать за ней. Общественный транспорт уже не ходил, разве что попался на глаза припаркованный недалеко от станции метро «Мерседес» цвета словной кости с шашечками на боку, в котором подрёмывал немолодой таксист. Судя по возрасту, в юности вполне мог состоять в каком-нибудь гитлер-югенде или вообще воевать на Восточном фронте.

Наш путь пролегал не по главной улице, Ингрид почему-то предпочитала идти переулками и проходными дворами. Загадочная бабушка, судя по всему, жила не так уж и близко к «Берлинской стене». Честно говоря, минут через пятнадцать мне уже надоела эта непонятная ходьба, но приходилось терпеть. Наконец мы остановились у 5-этажного дома, который, судя по его виду, готовился к сносу и уже был расселён. Светилось только одно окошко на третьем этаже.

— Мы ходить сюда, — сказала Ингрид, толкая подъездную дверь.

В каком, однако, глухом месте живёт наша бабуля. Всё страньше и страньше, как говаривала сказочная Алиса. Судя по всему, мы поднимались как раз к той квартире, где горело оконце. Точно, третий этаж. Мы остановились у одной из дверей, Ингрид трижды, а затем ещё дважды ударила в неё костяшками пальцев, после чего с той стороны послышались шаги.

— Ich bin's, Ingrid, — сказала негромко моя спутница, после чего щёлкнул замок и дверь распахнулась.

На пороге стоял наголо стриженый амбал под два метра ростом с пудовыми кулаками, а маленькие глазки из-под тяжёлых надбровных дуг смотрели на меня без всякого выражения. При этом одет был в костюм, который казался ему тесноватым, и даже при галстуке. Ни хрена себе бабушка! Или это её родственник?

Ингрид, увидев мой вопрошающий взгляд, улыбнулась:

— Заходить, здесь тебя ждать мой хороший друзья. Тебе они нравиться.

Амбал сделал шаг в сторону, пропуская нас, и проходя мимо него, я чувствовал себя по меньшей мере неуютно. Впрочем, квартира выглядела относительно цивильно, мы миновали коридор и оказались в довольно просторной комнате с настоящим, но потухшим камином, возле которого на специальной подставке стояла кочерга с острым крючком, отогнутым, как большой палец птицы. Здесь же обнаружился ещё один персонаж. Мужик средних лет в уже более цивильном костюме, вальяжно восседал в кресле у дальней стены, пуская в потолок сигаретный дым и читая «Frankfurter Allgemeine Zeitung». При нашем появлении он расплылся в улыбке, бросил газету на пол рядом с креслом, из которого поднялся, шагнул навстречу, приобнял Ингрид, а мне пожал руку.

— Очень рад вас видеть, — сказал он с небольшим акцентом. — Я Петер, а это Клаус.

Он кивнул в сторону переминавшегося с ноги на ногу за моей спиной амбала.

— Алексей, — машинально представился я и повернулся к Ингрид. — А где бабушка-то? — Бабушка жить другой место, а здесь, Алекс, с тобой хотеть поговорить мой друг.

Она уже вела себя по-хозяйски, залезла в шкафчик и наливала себе в стакан из бутылки «White Horse». Проследив за моим взглядом, Петер оживился:

— Выпьете?

— Нет, спасибо.

— А я, пожалуй, выпью.

Твою мать, куда я вообще попал?! Что-то происходящее совсем перестало мне нравиться. Догадки одна хлеще другой появлялись в моей голове, но пока оставалось ждать, пока хозяева квартиры сами прояснят ситуацию. Или Ингрид, отношение к которой за последние минуты у меня резко поменялось.

Петер предложил мне садиться, и я опустился в массивное, с потёртыми подлокотниками, кресло. Сам он вернулся в своё, а Клаус уселся на жалобно скрипнувшем стуле возле коридора, словно бы преграждая путь к отступлению.

— Может, кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?

— Peter, denkst du nicht, dass es Zeit ist, zur Sache zu gehen?[1] — обратилась к нему Ингрид, занявшая последнее, третье кресло.

— Nun, ich denke, du hast Recht[2]… Господин Бестужев, думаю, достаточно уже ходить вокруг да около, как говорят русские.

Ого, а он и фамилию мою знает, хотя в этой квартире она ещё не звучала. Происходящее отчего-то нравится мне всё меньше и меньше. Тем не менее, я изобразил на своём лице простодушную заинтересованность.

— Думаю, вы уже догадываетесь, что оказались в этой квартире не случайно. Более того, ваше появление в Западном Берлине тоже не случайно. Не буду говорить, какую организацию я представляю, но, уверяю вас, моё непосредственное руководство наделено самыми широкими полномочиями.

Я приподнял брови, мол, продолжайте, я вас внимательно слушаю, и Петер продолжил:

— Вы наверняка слышали, что многие граждане Советского Союза мечтают жить на Западе. На, как у вас говорят, «загнивающем Западе», где, чтобы стать обладателем автомобиля, не нужно ждать насколько лет и полжизни откладывать деньги. Да и автомобиль не «Жигули» и даже не «Волга», которые через год-другой разваливаются на запчасти. Где не нужно стоять в огромных очередях за хорошей колбасой, а этой самой колбасы десятки, а то и сотни наименований. На «загнивающем Западе» можно спокойно приобрести джинсы, жевательную резинку, можно, даже работая на далеко не престижной должности, без проблем ежегодно отдыхать на море. В СССР это доступно лишь партийной номенклатуре, и то не всей, а лишь избранным. Неудивительно, что многие советские люди, оказываясь за границей, испытывают настоящий шок, а кто-то даже решает не возвращаться на Родину, понимая, что до этого они не жили, а влачили жалкое существование. Надеюсь, вы понимаете, к чему я веду?

— Кажется, да, вот только не пойму, чем вас заинтересовал обычный парикмахер?

— Почему же обычный? Вы только что стали чемпионом мира. В СССР ваш успех преподнесут как очередную победу коммунистического режима над капиталистическим. Если же вы попросите политического убежища в Западном Берлине, то это станет серьёзным ударом по советской идеологической машине. Вы видите, я ничего не скрываю, честно открываю перед вами свои карты.

— И что же вы хотите мне предложить взамен? — поинтересовался я из чистого любопытства.

— О, ваше будущее обещает быть безоблачным! — оживился собеседник. — Вам всего лишь нужно будет выступить завтра по телевидению, а затем сможете выбрать любую интересующую вас для проживания страну. Германия, Англия, Соединённые Штаты… Можете просто ткнуть пальцем в карту. И там, куда вы захотите переехать, у вас будет не только свой дом, но и своя студия красоты, то, чего у вас в принципе не могло бы быть вСССР. У чемпиона мира, я уверен, не окажется недостатка в клиентах. Кто знает, может быть, вашими клиентами станут известные политики, артисты, бизнесмены… Ваши портреты будут украшать обложки глянцевых журналов. В любом случае впереди у вас светлая и беззаботная жизнь.

— И дали ему целую бочку варенья да целую корзину печенья, — пробормотал я себе под нос, одновременно вспоминая монолог Бендера перед жителями Нью-Васюков.

— Что вы говорите?

— Я говорю, что в Москве у меня осталась семья, что жена беременная, и я не могу рисковать их будущим.

— К сожалению, всем нам время от времени приходится чем-то жертвовать. Но, уверяю вас, мы приложим все усилия, чтобы ваши близкие люди смогли с вами воссоединиться в обозримом будущем.

Ага, вот только, зная Лену, далеко не факт, что она захочет разделить своё будущее с предателем. Ладно, пора этот цирк заканчивать.

— Увы, вынужден вас разочаровать, герр Петер, ваша затея потерпела крах. Переманить меня вам не удалось, и я немедленно возвращаюсь в Восточный Берлин. Фрау Шварц, — я посмотрел на неё с плохо скрываемым презрением, — не будете ли вы так любезны проводить меня обратно?

Я взял в руки уже надоевший пакет с туфлями, демонстрируя, что готов даже продолжить выступать в роли носильщика, но Ингрид не двинулась с места, продолжая, закинув ногу на ногу, сидеть в кресле с почти опустошённым стаканом виски в руке. Петер сидел в соседнем кресле, тоже со стаканом, но уже пустым, и его глаза подёрнулись ледяной плёнкой. А вот Клаус поднялся со стула и с недвусмысленным видом, скрестив на груди руки-полешки, загородил своей тушей выход из комнаты.

— Господин Бестужев, я бы на вашем месте хорошенько подумал, прежде чем отказываться от нашего предложения.

— Вы мне угрожаете?

— А как вы сами думаете? Не хотел вам этого сразу говорить, надеясь на ваше благоразумие, но неужели вы считаете, что мы позволим вам спокойно уйти? Конечно, если вы решите ТАМ рассказать о том, что вас якобы в западном Берлине пытались завербовать, вам скорее всего никто не поверит, в любом случае вы ничего не сможете доказать. Но мы должны исключить малейший риск. Тем более мы не можем рисковать нашим человеком на той стороне. А чтобы вы стали немного сговорчивее, предлагаю посмотреть вот эти фотографии.

Он выложил передо мной несколько чёрно-белых снимков, на которых я увидел себя, прогуливающимся под зонтом в компании Ингрид. А вот и главный компромат — поцелуй, который с такого ракурса можно принять не совсем за дружеский.

— Думаете, случайно вам попалась модель, которая отказалась красить волосы? — хмыкнул Петер. — Она сделала эта за хорошие деньги. И вы, естественно, вспомнили об Ингрид и её словах, что она хотела бы побыть вашей моделью. В жюри тоже был наш человек, вернее, завербованный нами когда-то. Согласитесь, тонко сыграно?

— Где тонко — там и рвётся, — сказал я, чтобы не выглядеть совсем уж беспомощно.

— Ценю ваш юмор. Тем не менее, предлагаю вам ещё подумать, господин Бестужев, прежде чем давать окончательный ответ. Всего лишь небольшое выступление по ТиВИ, после чего вас ждёт счастливая жизнь в любой стране мира. Если вы боитесь, что вас смогут найти советские спецслужбы, то мы можем устроить вам новые документы и даже изменить внешность.

— Моя внешность, мистер Петер или как вас там, меня вполне устраивает. И я уже подумал. Эти фотографии можете засунуть себе в одно место, а я ухожу…

— Попробуйте.

В голосе Петера послышалась лёгкая угроза.

— Что, прирежете меня здесь? — усмехнулся я.

— Зачем пачкать пол вашей кровью? Клаус — бывший чемпион Европы по вольной борьбе, он сейчас просто сожмёт вашу шею своими ладонями и сломает её. А потом ваше тело найдут плавающим в Шпрее… Или вообще не найдут.

Он всё ещё смотрел на меня, безмолвно вопрошая, соглашусь ли я на его условия, но в этот момент во мне клокотала такая ярость, что я готов был и сам порвать их тут голыми руками. Ну, голыми не голыми, но в этот миг в моей голове шла автоматическая настройка на боевой режим. Мне не нужно было себя накачивать, как в случае с тем же Чикатило, когда сомнения едва не стоили мне жизни, сейчас я готов был ринуться первым на этого Клауса, рвать его ногтями и зубами. Но заложенная ещё в будущем Палычем выучка позволила спокойно стоять на месте, ожидая дальнейшего развития событий и периферийным зрением изучая расположение предметов в комнате. «Хафацим дмуей сакин» — «предметы, подобные ножу», «хафацим дмуей макель» — «предметы, подобные палке», «хафацим дмуей шаршерет» — «предметы, подобные цепи»… При известном умении здесь было где разгуляться.

Клаус, сообразив, что я прорываться к выходу не собираюсь, с молчаливого согласия босса решил ускорить развитие событий. Он сделал два больших шага вперёд, и когда расстояние между нами сократилось до одного метра, я швырнул ему в лицо пакет с туфлями. Конечно, для такого здоровяка это стало лишь мелкой помехой на пути к цели, но мгновения, которое тот потратил, чтобы отмахнуться от пакета, мне хватило, чтобы схватить недопитую бутылку виски и опустить её на лысый череп бывшего «вольника». Тот потряс головой, затем провёл по ней ладонью, стряхивая мелкие осколки, я же стоял в «розочкой» в руке, всё-таки на секунду-другую задумавшись, пускать ли в ход горлышко разбитой бутылки. И только когда зарычавший медведем Клаус ринулся на меня, я машинально выставил перед собой руку, а в следующее мгновение «розочка» пропорола горло нападавшего, пробив его трахею и перерезав сонную артерию. Я отпрыгнул в сторону, иначе струя крови окатила бы меня с головы до ног, а Клаус со скоростью набравшего ход локомотива пронёсся мимо с грохотом врезался в старинный, тёмно-коричневый резной шкаф.

Что с ним произошло дальше, меня уже не интересовало, так как очень быстро нарисовалась следующая цель. Словно подброшенный пружиной, слегка побледневший Петер выскочил из кресла, и его рука уже лезла под пиджак, откуда он собирался извлечь явно не фляжку с горячительным напитком. А еще миг спустя в его сторону уже летел стул, на котором ещё недавно сидел ныне покойный Клаус. Не успев пока извлечь из-под одежды оружие, увернуться Петер уже не успевал, поэтому чисто рефлекторно пригнулся, выставляя вперёд левое плечо. Когда он всё же, выругавшись явно на немецком, вытянул перед собой руку с зажатым в ней короткоствольным пистолетом, на эту руку уже опускалась тяжёлая кованая кочерга.

Вопль боли, несмотря на закрытое окно, наверняка был слышен даже на улице. Ещё бы, даже я содрогнулся, увидев, как неестественно вывернулось его правое запястье. Бедняга… Теперь ему по-любому обеспечен больничный минимум на три месяца, и ещё не факт, что когда-нибудь он сможет держать в этой руке пистолет или хотя бы ручку. Вполне может быть, Петеру придётся переучиваться в левши.

Как бы там ни было, основная опасность устранена. Петер, скрючившись на полу, стонет и явно ругается на немецком, почему-то упоминая Ингрид, а Клаус ещё подёргивается в предсмертных конвульсиях, и вокруг него расплывается тёмное пятно. Явно не жилец. При этом второе убийство в моей жизни вновь не вызвало у меня каких-то особых эмоций.

Отбросив кочергу в сторону, я собрался подобрать отлетевший к окну пистолет, и в то же мгновение заметил краем глаза какое-то движение. А ещё миг спустя в мои многострадальные рёбра влетела жёсткая подошва сапога. Меня отбросило к дверному косяку, о который я ещё и приложился спиной, воздух из моих лёгких вышибло, и следующие несколько секунд я вообще не мог сделать вдох. Хотелось верить, что рёбра ещё целы.

— А ты есть крепкий орешек, но я и не таких ломать.

Ах ты ж сучка, явно изучала что-то восточное, и похоже, что таэквондо. Вон как пошла ногами махать. Но болтать ей не следовало, нужно было добивать меня, пока я не мог продышаться. Теперь же я оказался готов к атаке, хотя едва успел уклониться, когда она выполняла удар, напоминающий удар топора, перед этим изобразив настоящий вертикальный шпагат. Меня задело по касательной, но плечо всё же отозвалось болью.

Я отступил в коридор, в узком пространстве которого ногами уже особо не помашешь. Ингрид, впрочем, предпочла простые удары маэ-гери, направленные в основном опять же в область груди. Да что ж ей так мои рёбра-то дались?!!

Всё это напоминало какой-то сумасшедший танец. Я продолжал отступать, пытаясь блокировать её удары, но даже рукам было больно их на себя принимать. Наконец я упёрся задом в невысокую тумбочку, и память услужливо подсказала, что на этой самой тумбочке вроде бы стоял телефон. Продолжая одной рукой блокировать удары, второй я нащупал за спиной аппарат и швырнул его в соперницу.

Длины провода хватило, чтобы тот долетел до Ингрид, и даже угодил ей в подбородок, на какое-то мгновение остановив очередную атаку. После чего я совершил неожиданную для немки вещь — шлёпнулся на колени и нанёс удар кулаком в промежность.

Конечно, окажись на её месте тот же Петер, да даже и Клаус — эффект мог бы быть более ощутимым. Но если кто-то думает, что удар в пах женщине ничем не грозит, то глубоко заблуждается. Боль, конечно, меньше, чем от удара по мужским гениталиям, однако достаточная, чтобы на какое-то время нейтрализовать враждебно настроенную девицу. Что и произошло в настоящий момент, тем более приложился я знатно, что было сил.

Далее я действовал без промедления. Вновь приняв вертикальную стойку, опустил кулаки с сомкнутыми в замок пальцами на затылок согнувшейся от болевого шока фрау Шварц, и та без сознания растянулась у моих ног.

Я оторвал шнур от телефона и скрутил им руки ей за спиной. Хорошо так скрутил, когда очнётся — взвоет от боли.

Ф-у-ух! Кажется, разобрался со всеми… А нет, настырный Петер почти добрался до пистолета, и мне пришлось ускориться, чтобы придавить подошвой ботинка пальцы его левой, почти дотянувшейся до оружия руки. Раздался мерзкий хруст и очередной крик боли. Похоже, и левшой он теперь станет нескоро.

Теперь можно идти. Пленных брать не будем, но и добивать тоже. Разве что забрать трофеи. Я подобрал пистолет, выщелкнул обойму и, приоткрыв форточку, швырнул в ночную тьму. Затем протёр носовым платком на рукоятке отпечатки пальцев и положил пистолет на стол.

Интересно, из какой он спецслужбы? ЦРУ, «Штази»? Хотя «Штази» вроде гэдээровский аналог КГБ. Ну не суть важно, провалил ты, брат, задание.

Кстати, фотографии надо бы забрать… Нет, лучше сжечь. Зажигалка как раз на столе, пепельница у кресла, где сидел главарь этой гоп-компании. Жаль, негативов нет… Или спросить у Петера?

— Мистер, а не будете ли вы так добры сказать, где находятся негативы этих фотографий?

Молчит, собака… Я присел на корточки перед стонущим от боли неудачливым вербовщиком, взял его искалеченные пальцы в свои и немного сжал. Тот буквально взвился:

— Oh, my God, it hurts!

— А родной-то язык для нас, оказывается, английский, — усмехнулся я. — Может, вы не Петер, а Питер? Впрочем, неважно… Меня интересует, где негативы?

— Их здесь нет, — простонал он.

Жаль… Впрочем, от меня не убудет, если я немного пороюсь в закоулках этой квартиры. Я с энтузиазмом принялся за дело, даже в шкафу покопался, возле которого лежал труп Клауса, стараясь при этом не вляпаться в застывающую кровь. Нет, ничего… Ладно, вернёмся к нашим баранам, то есть к Петеру. После очередного контакта с его пальцами я узнал, что плёнки находятся в лаборатории, а ещё чуть позже, снова применив садистский метол допроса, выяснило, что лаборатория располагается в подвале этого же дома.

— Надеюсь, вы меня туда проводите?

Он не ответил, ограничившись сокрушённым кивком. Ключ от лаборатории находился у него в кармане, пришлось доставать самому, учитывая, что руками Петер действовать пока не мог. Из сумочке Ингрид я взял фонарик, и пару минут спустя оказались в лаборатории, весьма прилично оборудованной. Тут, похоже, не только плёнки проявляют, но занимаются и куда более серьёзными вещами.

— Где негатив?

Петер кивнул на стеллаж с коробками разного размера, одна из них, совсем небольшая, была подписана моей фамилией, а внутри обнаружились негативы. Просмотрев их на свет лампы, я удостоверился, что это именно те кадры, и сунул плёнку в карман. Не удержался, решил немного помародёрничать, экспроприировал компактную фотокамеру «Leica CL» с объективом «Summicron-C 40mm f/2.0». Несмотря на небольшие габариты, в карман влезать она не хотела, что ж, придётся тащить её так, в руках.

— А вам придётся остаться здесь.

Петер был согласен на всё, лишь бы отделаться от страшного русского, и я с чистой совестью запер его в лаборатории. Ингрид очнётся и, может быть, догадается, где искать босса. А может и нет, если он в этом подвале окочурится без еды и воды — туда ему и дорога.

Вернувшись в квартиру, я снова покопался в сумочке Ингрид, достал небольшую связку ключей и упаковку с флаконом «Lancôme». Но, замешкавшись, положил духи обратно. Пусть это останется напоминанием о «крепком орешке». А вот найденные в кошельке двадцать немецких марок пригодятся.

Перед тем, как окончательно покинуть квартиру, вернулся в комнату. Протирая возможные отпечатки пальцев, обнаружил на подоконнике пузырёк с чернилами. Для кого и чего он здесь — уже не важно, может, остался от прежних хозяев, но в моей голове созрела иезуитская идея. Подошёл к Ингрид и неторопясь, смакуя удовольствие, вылил ей на голову весь флакон. «Жар-птица» превратилась в облезлую курицу.

Как я добирался до станции «Райникендорфер Штрассе»? Это отдельная история, по ходу которой мне пришлось пару раз подходить к запоздалым прохожим и практически на пальцах объяснять, чего я от них хочу. По пути думал, может, эта Ингрид и есть та загадочная «женщина в чёрном»? Но чёрного она практически не носила, возможно, предсказание Мессинга носило какой-то аллегорический смысл.

На станции я оказался во втором часу ночи. Воспользовавшись позаимствованными у Ингрид марками, приобрёл жетон, по которому спустился на эскалаторе вниз. Подождал, когда со станции отъедет состав, спрыгнул вниз с дальнего края платформы и, держась стены, пошёл по тоннелю. А вот наконец и знакомая буква U с цифрой 6. Где-то здесь проход в стене… Вот он, родной! Теперь прямо и вот я упираюсь в металлическую дверь. Честно говоря, боялся, что ключи не подойдут, но один из них всё же вошёл в замочную скважину и провернулся.

Затем поворот «штурвала» — и я в тоннеле, ведущем по другую сторону «берлинской стены». Выключатель нашёлся сбоку от входа. На полпути показалось, что сзади раздаются чьи-то шаги. Остановился, перестав даже дышать. Нет, показалось, или это просто было отражение моих шагов.

Вскоре я выходил из подъезда дома, в котором, если верить Ингрид, она жила после безвременной кончины мужа. Вполне может быть, что никакого мужа и не было. Может, и Дитера нет, мне это уже по фигу.

До гостиницы я добрался пешком, на дорогу ушёл почти час. Показав карточку постояльца, поднялся в свой номери осторожно постучал. Тишина. Постучал чуть громче. Дверь приоткрылась, и в проёме я увидел заспанную физиономию Екима.

— Лёха, тебя где носило? — спросил он, протирая глаза. — С этой фрау что ли развлекался?

— Меня царицей соблазняли, но не поддался я, — ответил я цитатой из кинохита Гайдая, притискиваясь мимо Екима в номер. — Ничего у нас не было… Почти ничего.

— А, ну смотри, мне-то что, я могила, — сказал Еким и, почёсывая пятернёй подмышкой, отправился досыпать.

Я же, прежде чем лечь в постель, принял душ. И, что удивительно, моментально уснул. Последней была мысль, что, пожалуй, рассказывать о ночном приключении не стоит, мой визит в Западный Берлин может крайне негативно отразиться на моей биографии. А потом провалился в забытье и проспал без сновидений до самого утра.

[1] Петер, тебе не кажется, что пора переходить к делу? (перевод с нем.)

[2] Что ж, думаю, ты права.