Стихия огня

11

Когда Каде постаралась найти хоть какое-то убежище возле стены дома, когтистая лапа зацепила ее за плащ и волосы и развернула. Перед ней оказался богль, приземистый уродец с грязно-серой кожей, под пронзительными желтыми глазами его играла ухмылка. Вытянув из холодного воздуха горстку блесток, Каде метнула чары в глаза твари, наградив ее, увы, временной слепотой… Нежить в перепуге бежала. «Проклятые твари, — размышляла она, увертываясь от одной из карет с несущимися конями. — Почему им дозволено существовать, я этого не понимаю». Если уж ей суждено вернуться в Фейр, остаток своей жизни она посвятит истреблению его обитателей с лика земного.

Каде припала к стене дома как раз вовремя: дверцы повозки распахнулись, и из нее посыпались мужчины. Частное войско… Нет, за ленты шляп были заткнуты белые и красные полоски — цвета городской стражи. Обученный отряд.

Она ощутила далекий жар железа, подмешанного в штукатурку стены. Близость к такому количеству этого металла заставила ее насторожиться, однако с самого утра Каде не ощущала каких бы то ни было эмоций. Она не могла удалиться отсюда, настолько непереносимой была перспектива возвращения в Нокму, где ее ждет одиночество наедине с собственными мыслями. Нечто крепкое, но нематериальное — подобно сжимавшему несколько часов ее горло комку — удерживало ее от решительных действий.

Когда мужчины пришли на помощь уже уменьшившийся плотной группе, оборонявшейся между двумя разбитыми каретами и домом, фейри начали рассеиваться. Людей спасли небольшие размеры места, в котором они были зажаты. Тут их не мог схватить летучий эльф, способный унести человека.

Теперь улицу после мушкетной и пистолетной пальбы заволокла густая белая дымка, однако Каде уже увидела, что ее чары, образующие иллюзию, начинают рассеиваться. Белизна снега и льда предоставляла ей свет для чар в любых количествах. Занятно, что трюк Грандье — вызванная им непогода может быть обращен против него самого.

Когда обороняющие дом расступились, Каде скользнула в дверь вместе с остальными; почти возле основания лестницы, ведущей в главный дом, она увидела мертвеца в одежде цистериан. Она узнала его: это был их командир, Вивэн, помогавший ей в битве, разыгравшейся посреди дворцового зала. Она остановилась, однако сделать уже было ничего нельзя, и напиравшие протолкнули ее дальше.

Каде нигде не видела никого из королевских гвардейцев, Томаса тоже. Ей вдруг захотелось разыскать их.

Каде поднялась вверх по лестнице, в лабиринт комнат на втором этаже. Снаружи, оказавшись перед неизменно серой стеной, она не представляла, насколько велик дом.

Прекрасно обставленные комнаты были забиты народом, в основном содержателями лавок или людьми еще более состоятельными, чьи дома не выдержали нападения. Шум стоял жуткий: кричали, визжали, жаловались и плакали дети, хотя, насколько могла судить Каде, фейри так и не проникли в дом. Безусловно, смятение было вызвано схваткой, разыгравшейся под окнами. Конечно же, они не кричали здесь всю ночь и все утро.

Каде проталкивалась по людным комнатам и наконец увидела молодого слугу, торопящегося с целой грудой скатанных льняных бинтов. Она схватила его за руку:

— Чей это дом?

Он даже не удивился. Скорее всего сегодня ему приходилось отвечать и на более безумные вопросы.

— Лорда Авилера, Верховного министра.

Каде отпустила его руку; она смутно помнила Авилера отчасти по ночи злосчастной комедии, но в основном по подслушанному разговору между Томасом и Лукасом. Его отношение ко всему происходящему было в лучшем случае неизвестным. «Почему это меня волнует?» — недоумевала Каде.

Отыскав другую лестницу, она направилась вверх. На третьем этаже должны располагаться приемные залы, более уединенные комнаты для развлечений и салоны. Его не охраняли, поскольку обычаи и почтение к знатным особам запрещали беженцам подниматься в эти помещения.

Здесь царила благодетельная тишина. Тут Каде услышала громкие голоса, занятые спором, внезапное молчание выделило один из них, знакомый Каде. Не может быть!.. Последовав на голос, она оказалась перед двойными резными дверями, которые привели ее в величественную столовую с длинным полированным столом, над которым висели канделябры с подвесками из цветного стекла. Группа потрепанных гвардейцев королевы во главе с Гидеоном замерла перед Дензилем и альбонцами, за всей сценой со стороны наблюдал высокий и тощий лорд Авилер. Поблизости сидела… Фалаиса.

Каде постояла мгновение, не веря собственным глазам. Королева сидела в кресле, опустив голову и сцепив на коленях руки. Она казалась здесь пленницей.

Каде уже направлялась к ним, когда ее наконец заметили. Первым увидел Дензиль; проследив за его тревожным взглядом, смолк и Гидеон. Она подумала: «Раз Дензиль улыбается мне, ничего хорошего не жди. Но на лице герцога осталось выражение гневного презрения».

— Что вы делаете здесь? — обратилась Каде к Фалаисе.

Королева посмотрела на нее в отчаянии. Она была одета для верховой езды, в простой охотничий костюм, наброшенный на плечи плащ отчасти скрывал неподобающий женщине наряд.

— На нас напали, мою охрану оттеснили. Лорд Дензиль заметил меня и привез сюда. — В голосе Фалаисы слышалась едва сдерживаемая истерика, глаза ее в отчаянии впивались в Каде.

— Он похитил ее и доставил сюда, — поправил Гидеон Фалаису, не сводя глаз с Авилера. — Сейчас она была бы уже у ворот, если бы…

— Если бы вы обладали достаточными способностями, чтобы вывезти ее из ворот…

— Кудесница? Вот так сюрприз! — воскликнул лорд Авилер, голос его, привыкший к шумным городским собраниям, сразу заглушил остальных.

Каде во все глаза смотрела на министра, тот глядел на нее внимательно и настороженно. Та часть ее, которую не тревожили смерть и настоящее, имела достаточно времени, чтобы заметить себе: «Наверное, я кажусь ему более чем полубезумной».

— Лорд Дензиль сообщил мне, что вы оставили город, — начал первым Авилер.

Каде ответила:

— Поинтересуйтесь, почему он не повез королеву следом за Роландом и всеми остальными. Спросите, почему он не воспользовался возможностью бежать, которую мы купили для них.

«И когда же возникло это самое „мы“?» — пронеслось у нее в мозгу.

Глаза Авилера метнулись от Каде к Дензилю.

— Он уже объяснил свои поступки.

— Вы тоже заодно с ним, так? — бросил Гидеон, но один из гвардейцев остановил его, положив руку на плечо.

— Мы отбились от отряда, и королеву следовало доставить в укрытие, ответил Дензиль. На его лице беспокойство сочеталось с раздражением, и Каде подумала: играет. Он превосходно исполняет свою роль. Интересно, понимает ли это Авилер? Трудно сказать. Авилера как будто бы больше беспокоит, что предпримет теперь она сама. «Идиот, опасность сейчас исходит не от меня».

— А вы предполагаете здесь находиться? — обратилась Каде к Фалаисе.

Едва королева открыла рот, Дензиль плавно вмешался в разговор:

— Конечно же, нет, она предпочла бы находиться со своим королем.

Авилер обратил к нему непроницаемый взгляд, однако же все свое внимание устремил на Каде:

— Королева сама выберет себе спутника. Я предпочел бы отправить ее вместе со своей стражей, но…

— Миледи, прошу вас, — умоляюще произнес Гидеон, опустившись на колени возле кресла Фалаисы. — Ради вашей чести и безопасности… Вы же знаете, что мы защитим вас.

— Может, пойдете со мной? — спросила Каде у королевы.

Испуганные глаза Фалаисы обратились к Дензилю. «Она боится принять мою помощь», — поняла Каде. Мысль эта принесла холодную ярость, но как бы окутанную ватой, подобно всему, что теперь окружало ее. Повернувшись к ней, Фалаиса беспомощно помотала головой, и Каде вышла из комнаты.

Она ступила в лабиринт салонов, встречая только слуг и потрепанных в бою солдат, однако никого из них не узнала. Можно бы и спросить, однако не было настроения к разговорам. Тут она увидела Берхэма, направлявшегося в одну из дверей с охапкой дров, и поспешила за ним.

Это была прихожая. Внутри находились известные ей гвардейцы королевы и двое людей в одежде цистериан. Кое-кто был ранен, все смотрели на нее с удивлением. Увидев ее, Берхэм ликующе сказал:

— О, рад вас видеть. Мы думали, что вы уже ушли.

— Где Томас? — Слова вылетели прежде, чем она осознала это… Ей пришло в голову, что она впервые обратилась к нему без привычного «эй, ты, ублюдок».

Берхэм склонился по пояс, а потом открыл следующую дверь и отступил в сторону.

Каде остановилась в дверях.

Перед ней оказалась спальня, в ней пахло плесенью и было холодно, несмотря на то что в очаге уже плясал огонь. На постели лежал Томас — в дублете и кожаном камзоле, забрызганном в битве кровью. Она не сразу узнала его. Каде никогда не рассчитывала увидеть капитана гвардейцев таким тихим и бледным. Тощий пожилой человек в бархатных докторских ризах сидел возле Томаса. Над ним возвышался Лукас. Он был без шляпы и, похоже, оказался чересчур близко к взорвавшемуся пистолету: лицо и борт дублета были обожжены. Мартин стоял в изножье постели, опершись на ее спинку, закатанные рукава его белой рубашки пятнала кровь. Молодой слуга Файстус жался в уголке, пытаясь не попадаться под ноги. Каде шагнула в комнату, Берхэм последовал за ней.

— Что случилось? — Голос ее дрогнул, и Каде возненавидела себя за это.

Доктор промолчал.

— Расскажите ей, — обратился Лукас к Мартину.

Лейтенант говорил спокойно и рассудительно, а доктор, взглянув на нее, побелел и заторопился:

— Я не вижу на теле раны, способной вызвать подобное состояние. Значит, ведьмина пулька, ничего сделать нельзя.

Ощущения молотом обрушились на Каде. Она пошатнулась и, чтобы не упасть, оперлась о стенку.

— Уберите его отсюда, — вскричала она.

Мартин обратил к Лукасу торопливый вопросительный взгляд, а когда тот кивнул в знак согласия, схватил доктора за жесткий ворот одеяния и толкнул его к двери.

Врач явно был наделен развитым чувством самосохранения. Поднявшись на ноги, он сразу бросился вон из комнаты, не выражая ни обиды, ни протеста.

Шагнув вперед, Каде села на постель. Она прикоснулась к лицу Томаса. Кожа его — горела, но пот обжигал холодом. Краем глаза она видела, что полосатая шерсть одеяла полиняла, однако венчающий балдахин плюмаж сохранил еще свою чистую белизну; изголовье было украшено резными лавровыми ветвями. Все это говорило в пользу Авилера. Она знала, что Дензиль из мелочности не стал бы предоставлять своему врагу мало-мальски приличные покои даже перед его кончиной.

Ведьмину пульку она обнаружила по прожженной дырке в брюках Томаса. Снаряд этот никогда не оставлял отметины на теле, и крошечный кусочек находился под кожей в нижней части бедра. Должно быть, прочная кожа ботфорт отклонила ее полет, и пулька вошла в тело под углом. Поэтому-то он и был еще жив, крупинка просто не успела добраться до его сердца.

— Мне нужен серебряный нож, подойдет и сплав серебра, однако в нем по возможности не должно быть низменного металла, — в приказном тоне сказала Каде.

— Такое нужно искать у алхимиков. А где… — пожал плечами Мартин.

— Или в фамильном сервизе, — перебил его Лукас. — Берхэм!

— Лечу. — Слуга уронил дрова и, прихрамывая, заторопился к двери. Каде отметила: «Он ходит, значит, рана не тяжела. Займусь им потом».

— Вам уже случалось делать такое? — спросил ее Лукас.

Он не спросил, уверена ли она в том, что справится, и Каде была настолько благодарна ему, что ответила совершенно честно:

— Нет, но я видела, как это делается… То есть как это пытались сделать.

Доктора и знахари пробовали вырезать ведьмину пульку, если она оказывалась близко под кожей, однако обычно ошибались, прибегнув к услугам железа, а не серебра.

Кроме того, дробина не теряла своей силы, однажды побывав в человеческом теле; извлекший ее из раненой плоти волшебник должен был считаться с тем, что она может повернуть и к его собственному сердцу. Фейри, пославшие пульку, иногда и извлекали ее — по собственной прихоти, однако подобные случаи бывали редки.

Раненых ведьминой пулькой обычно убивали… чтобы избавить от дальнейших страданий, если только они не умирали на месте. Таким образом, перед Дензилем или Верховным министром Авилером открывалась прямо-таки идеальная возможность. К тому же Томас Бонифас относился к числу фаворитов, не пользовавшихся общей любовью, и сейчас его покровительница вместе с войском находилась за пределами города, если, конечно, все они еще были живы. «Доктор может проговориться. Не лучше ли было убить его? Быть может, сейчас уже слишком поздно. Зачем мне все это? Затем, что с того мгновения, как ты ступила во дворец, он обращался с тобой не как с ребенком, или какой-нибудь дурой, или, что еще хуже, придворной дамой. Он увидел в тебе именно то, что ты собой представляешь, и понял, каким ударом была для тебя смерть Галена Дубелла».

Она лихорадочно металась по комнате; наконец Берхэм возвратился. Поспешно затворив за собой дверь, он извлек из кармана своего дублета изящный кривой ножик и спросил:

— Подойдет?

Взяв нож, Каде ощутила всем своим телом звон едва ли не чистого серебра.

— Идеально, — ответила она. — А теперь не подворачивайтесь под руку.

Если бы она могла потратить на них часть своего внимания, то удивилась бы полному повиновению.

Каде торопливо провела ножом над свечой. Придется ограничиться этим. Нож чуточку туповат, однако сейчас Томасу это безразлично.

Сев на постель, она принялась ощупывать ногу. Дробинки не оказалось на прежнем месте. Уже успела войти в тело глубже. Ощутив в душе приступ паники, Каде выругалась про себя и подумала: «Боги, ну почему все и всегда бывает так сложно?» Каде знала, где искать ведьмину пульку. Она не могла сместиться более чем на дюйм в глубь мышцы. Тогда чего медлить? Каде заметила, что руки ее трясутся. Хорошо, что Томас ничего не может видеть, иначе он сказал бы сейчас что-нибудь очень обидное. «Ну же», — подбодрила она себя, осторожно начиная разрез.

Выступило много крови; затаив дыхание, Каде ощутила, как завибрировал нож, когда пулька прилипла к нему. Боже праведный, получилось! Она осторожно извлекла нож. Едва крошечная крупица оказалась вне тела, Каде схватила ее рукой — кто знает, в кого она может направиться, — встала, подошла к очагу и тут ощутила, как пулька толкается в ее кожу.

Она застыла, глядя на сомкнутые ладони. Если открыть их, Бог знает, куда еще может направиться эта дробинка. Но ведь Каде сама фейри, она попыталась остановить подступающий ужас. Пулька не может причинить ей вреда.

Человеком нельзя быть наполовину, некогда говорил ей Гален Дубелл, и она, как всегда, пренебрегла этими словами. Довольно одной алой капли крови. Она прошептала заклинание, которым фейри отводили от себя беду, и ощутила, как ведьмина пулька вжимается в кожу, проминая ее. Пытаясь воспротивиться панике, она сообразила, что влияющая планета достаточно близко, и выкрикнула формулу, в Лодуне рекомендовавшуюся для уничтожения опасных объектов.

Волшебство людей сделало то, что было не под силу магии фейри. Она ощутила, как дробинка вспыхнула, и торопливо смахнула ее с ладони в очаг. Пулька исчезла в короткой иссиня-белой вспышке.

Каде осела на пол. Все эти годы с ней можно было расправиться ведьминой пулькой, а Двор Неблагий так и не сумел додуматься до столь простой вещи: проверить, обладает ли она той же стойкостью, что положено фейри. Идиоты, заключила она. Руку словно опалило огнем.

Повернув голову к постели, она заметила, что Томас шевельнул головой… В беспамятстве, но шевельнул.

В делах она успела забыть о том, что была в комнате не одна, и поэтому с удивлением обнаружила возле себя Лукаса. Он взял ее ладонь и повернул к себе.

— Боже! — пробормотал Лукас, заметив ожог. — Эй, Берхэм…

Мгновенно явившийся слуга собрал с карниза горсть снега и сунул ей в руку.

Каде отдернулась, но потом поняла, что холод наполовину уменьшил боль. Она смотрела на Томаса, пока Берхэм суетливо бинтовал ожог, и была вознаграждена: капитан шевельнулся еще два раза.

Потом — много позже — она сидела на табурете возле окна и разглядывала пятно, оставшееся на руке. Пузыря не было, значит, все обошлось. В отличие от чистой магии фейри ремесло смертных чародеев являло собой грязное дело, а она привыкла к ранам. Грязно, да надежно, подумала она.

Каде по мере своих возможностей помогла прочим раненым, однако без обычных при врачевании зелий и бальзамов или хотя бы их ингредиентов она мало что могла сделать. Можно было бы сотворить исцеляющий камень, однако он годился только против болезней и не заживлял разорванную плоть. Полностью укомплектованная аптечка спасла бы сегодня немало жизней. Укрепляющие чары и заклинания, удерживающие душу в теле, не могли как следует действовать без растительных снадобий, смягчающих раны. В результате всех усилий она продрогла и жутко устала; в этот момент Каде охотно отказалась бы от родства с фейри ради половины знаний Галена Дубелла во врачевании, при этом прекрасно понимая, что если бы вовремя отдала все свое внимание занятиям, то давно уже овладела бы ими.

Рана на ноге Томаса по-прежнему тревожила Каде, сидящую у очага в размышлениях. Заклинание, которым она соединила плоть, оказало положенное воздействие, однако рана была глубокой, и никто не мог знать, как все обойдется для Томаса. Очаг бросал свет на иссиня-черные волосы и бороду, обрамлявшие бледную кожу. Она подавила в себе желание немедленно встать и вновь подойти к постели. «Ты думала, что мир померк, когда умер Гален, но когда при тебе дурак доктор помянул ведьмину пульку…»

Каде вздрогнула и заставила себя посмотреть правде в глаза. Отрицать глупо. Неужели она только сейчас догадалась об этом? Однако, оглядываясь вспять, она не могла бы назвать мгновения, когда это началось. Она не знала, насколько сказалась здесь детская влюбленность или когда старательно поддерживаемая ею дистанция наконец уступила его обаянию. Еще менее точно она могла представить, когда именно мысль «я хочу иметь этого мужчину в числе друзей» преобразилась в «я хочу этого мужчину».

То, что прежде она не испытывала ничего подобного, еще не значило, что Каде не могла понять этого чувства, хотя оно оказалось не слишком-то схожим с тем описанием, которое предлагали ей стихи и романы. Поэты и писатели намекали, что глубокая страсть ранит; однако никто не говорил, что ощущение будет напоминать удар рукояти топора под дых.

Она всегда полагала, что родство с фейри лишило ее способности любить, во всяком случае, к своим родственникам она никаких чувств не испытывала. Когда-то она думала, что любит Роланда, и только потом поняла, что в подобном случае не смогла бы оставить его. Она считала себя холодной — как мать ее Мойра и прочие фейри, которые, изображая великие страсти, не обнаруживали глубины… Сердца их были пусты, как рассохшийся винный бочонок. И она не могла не испытать потрясения, обнаружив в себе способность к любви, что и происходило сейчас, в обстоятельствах менее чем благоприятных. Точнее, ужасных. Но что хуже всего, подобно всем пустоголовым придворным дамам она влюбилась в капитана гвардии королевы. Когда ребенком Каде находилась при дворе, примерно каждую неделю очередная поклонница объявляла о своей бессмертной любви к нему. Дамы Равенны даже развлекались, пытаясь догадаться, кому Томас выкажет благосклонность, а от кого отмахнется.

Каде ощутила себя дурой; за последние дни ей довелось видеть слишком много кошмаров и крови, чтобы искать утешения в детском стремлении к смерти. А теперь надо подумать о том, что придется когда-то открыть свое сердце. Но не сейчас, сказала она себе. Только не сейчас.

Томас повернул голову к свету. Ему почудилось оранжевое пламя, выплясывавшее в незнакомом очаге. В комнате было тепло; он видел огонек свечи сквозь занавеску в ногах постели, ощущал влажный жар отступающей лихорадки, все тело ломило… А вот в рану в бедре, казалось, запихнули горячий уголь.

Приподнявшись на локте, он раздвинул окровавленную и обожженную ткань (обожженную? С чего бы?), чтобы посмотреть на укол шпаги, который, о чудо, был затянут уже розовой кожицей — свидетельство заботы волшебника.

Потом он увидел Каде, сидящую на низкой табуретке возле огня; сливаясь со светом и его отражением в отшлифованном камне, она казалась созданной из янтаря, роз и старинного злата. Нет, смотреть на нее — одно удовольствие, решил он. Глаз всегда обнаруживал в Каде нечто новое, еще более интересное, потому что с ней это случалось всегда непреднамеренно и без всяких стараний с ее стороны. Они некоторое время смотрели друг на друга, потом Каде заморгала и встрепенулась.

— Где мы? — спросил Томас.

— В городском доме лорда Авилера. Ты был при смерти большую часть дня, потому что тебя поразила ведьмина пулька.

Смысл ее слов не сразу дошел до него.

— Ты вырезала ее?

— Да.

— Нелегкое дело.

— У меня был тяжелый день, — с достоинством призналась Каде, отводя со лба прядь влажных от пота волос.

Заметив повязку на ее руке, он спросил:

— Что здесь случилось?

— Ничего. — После легкого колебания она произнесла: — Здесь Дензиль вместе с Фалаисой.

Томас закрыл глаза:

— Нет.

— Да. Когда на них напали, он увел ее от Гидеона и всех остальных. Гвардейцы последовали за ними сюда, но она слишком напугана Дензилем, чтобы воспользоваться их помощью. Авилер же, словно круглый дурак, утверждает, что королева сама решит, кто будет сопровождать ее.

Томас откинулся на подушку и какое-то время изучал тыльную сторону полога.

— Трудно представить, что некоторое время назад проку от меня было словно от мертвеца, и все проблемы приходилось решать без меня.

— Поздравляю с возвращением. Мне кажется, что я знаю, почему Дензиль оказался здесь.

Он вновь сел, глубоко вздохнув, словно бы сдерживая невольное головокружение.

— Я был бы счастлив, если бы ты просветила меня.

— Дело в Авилере. Если он в заговоре с Грандье и Дензилем, это одно, но если же нет… то он не ограничится одними наблюдениями.

Верховный министр. Человек, который поддержит Роланда невзирая на все личные трения, потому что это увеличит политическое влияние министерства, и молодой король не станет препятствовать ему. Человек, нетерпимый к королевским фаворитам. Человек, питающий одни лишь подозрения к подобным особам.

— Ты права.

Опираясь на спинку кровати, Томас поднялся, дернувшись от острой боли в раненой ноге. Придется хромать, это вредно для раны, однако выхода уже не оставалось.

Каде вновь запустила руку в волосы.

— Фалаиса кое-что знает.

Томас поглядел на нее сверху вниз. Каде явно испытывала нерешительность.

— Почему ты так полагаешь?

— Она боится Дензиля.

— Нетрудно понять. — Он неловко шагнул к изножью постели и нащупал шпагу и кинжал. Извлек из ножен клинок, проверил его, увидел вмятины и царапины.

— Это я вижу, — резко ответила Каде. — А ей как будто бы неизвестно, если только она не знает больше, чем следовало бы.

Томас помедлил, обдумывая:

— И сколько же она знает, по-твоему?

— Мне она не скажет. Фалаиса сомневается в том, что я сумею защитить ее. Но тебе, думаю, скажет.

— Возможно, Фалаиса уже пыталась это сделать, но я решил, что она преследует совершенно иные цели. Мне следовало бы прислушаться к ней, однако прежде ничто не свидетельствовало о том, что она умеет думать. Если они каким-то образом сумеют вывернуться из нынешнего положения, то это спасет ее. Он может сказать, что Фалаиса обращалась к нему с неопределенными подозрениями против Дензиля, однако не сумела назвать ничего конкретного. Так можно помешать Роланду или какому-нибудь придворному честолюбцу обвинить Фалаису в предательстве вместе с герцогом. Если только они выпутаются из этого положения. Проклятый оптимист. Тут он понял все значение слов Каде и с удивлением посмотрел на нее с высоты своего роста. — Сомневается, что ты сумеешь защитить ее? Но это же смешно! Ты не поддерживаешь ни Равенну, ни Роланда, ни Дензиля; лишь ты способна беспрепятственно помочь ей.

— Возможно, она просто не способна теперь никому доверять.

Дверь открылась, вошел Лукас, буквально застывший на месте при виде своего капитана.

— Жив, — расплылся он в улыбке. — Значит, я зазря рассчитывал на повышение.

— Э-э, поосторожнее, ловлю на слове.

— О, придется отложить дерзкие мечты с учетом всех обстоятельств.

— Чего еще от тебя ожидать. Сколько нас?

— Восемнадцать. Не так уж плохо, как мне сперва показалось, но радоваться нечему: погибли командир Вивэн и Басера… — Лукас называл знакомые имена, и Томас качал головой. Придется попозже еще раз обратиться к этому списку. Но хуже всего то, что пока неясно, чему послужила их жертвенность и смогла ли Равенна вместе с Роландом вырваться за пределы города. Лукас окончил перечень. — Трудно в это поверить, но здесь находится и Дензиль вместе с…

— Я знаю. И как раз собираюсь сходить и порадовать их вестью о своем скором выздоровлении. А ты знаешь, где Фалаиса?

— Да, Мартин успел обнаружить, где они держат ее. Гидеон с людьми держатся рядом, чтобы ее не увезли тайно.

Королева находилась в противоположном крыле. Окровавленные и оборванные, Томас с Каде произвели по дороге изрядное впечатление. Томас хромал и постоянно боролся с желанием опереться о стену. Наконец они оказались перед дверью в покои, которые охраняли пятеро усталых, потрепанных после боя людей с городскими кокардами, за ними в свой черед приглядывали шестеро гвардейцев во главе с Гидеоном.

Лейтенант расхаживал по комнате, когда в ней появился Томас в сопровождении Лукаса; судя по лицу, Гидеона разрывали терзания. Он в смятении начал:

— Сэр, я…

— Молчи, — прервал его Томас и направился в следующую комнату.

Городовые стражники следили за ним с любопытством и даже не попытались остановить, однако внутри несколько преданных Дензилю альбонцев, предоставленных герцогу Роландом и присягнувших новому господину, преградили ему путь. Томас не выдержал и оттолкнул одного:

— Ну, знаете ли, господа!

Рыцари прекрасно осознавали, что, отказывая лейтенанту гвардии королевы в праве видеть ее, они нарушают все правила; к тому же, преграждая дорогу капитану, они практически признаются в соучастии в похищении. Старший из рыцарей явно смутился.

— Мы… нам приказали, — промямлил он.

Фалаиса распахнула дверь и стала на пороге, широко раскрыв глаза. Она по-прежнему была одета в костюм для верховой езды, волосы ее рассыпались по плечам. Королева с неподдельной радостью произнесла:

— Капитан, слава Богу, с вами все в порядке.

— Я считаю приказ, по которому вы здесь содержитесь, отмененным. Томас улыбнулся альбонцам.

Фалаиса похлопала по плечу рыцаря, стоявшего у двери, и сказала:

— Убирайтесь с дороги.

Томас подумал, что если бы Каде во внезапном припадке глупости сумела попасть в подобную ситуацию, то наверняка дала бы этому типу пинок…

Рыцари неуверенно расступились.

Тут в прихожей, расталкивая городскую стражу, появился Дензиль. За ним следовал лорд Авилер. Увидев эту сценку, Верховный министр ограничился легким удивлением. Заметив Томаса, Дензиль замер, и глаза его угрожающе сощурились.

«Да, — подумал Томас, — как ни прискорбно, но все складывается по твоему замыслу». Однако вполне мирно он сказал:

— Я разыскивал королеву. Похоже, что король изволил временно оставить ее, — и поглядел на Дензиля, ожидая, что тот бросит ему вызов.

Воздух в комнате сделался прямо-таки звенящим.

— Она находится под моей защитой, — произнес добродушно Дензиль.

— Да, я слыхал об этом, но теперь в вашей помощи нет необходимости.

— У меня здесь люди…

— Вы располагаете двадцатью вооруженными людьми, давшими присягу служить вам, — встрял в разговор Авилер. — У вас, капитан, примерно столько же гвардейцев, в различной степени готовых к бою. У меня здесь сотня солдат городовой стражи, предоставленная министерству, и я предлагаю, чтобы все они встали на защиту дома.

— Весьма дипломатичное предложение, — согласился Томас.

Фалаиса внезапно высказалась:

— Я… благодарю вас за помощь, лорд Дензиль, но теперь она мне больше не нужна.

Дензиль склонил голову в поклоне:

— Как вам будет угодно, ваше величество. — Повернувшись, он оставил прихожую; сделав сардонический поклон, Авилер отправился за ним.

Следом за Фалаисой Томас вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Здесь королева была на своем месте — среди легких занавесей из тафты и зеркал. Служанок не оказалось. Причин было две: или Фалаиса отослала их, или же служанок просто не предоставили. «Так что именно привело сюда Дензиля: слух о моем появлении или же расчет застать Фалаису в одиночестве? И поэтому за ним увязался Авилер?» Оперевшись на спинку покрытого гобеленом кресла, Томас произнес:

— Миледи, по-моему, нам есть о чем поговорить.

— Да. — Фалаиса села на кушетку и с тревогой посмотрела на него. — О Дензиле.

Каде исчезла где-то по пути, однако Томас подозревал, что она рядом и прекрасно все слышит. Это его не смущало. Она и без того многое знала из того, о чем намеревалась сейчас поведать Фалаиса.

— Насколько вы осведомлены о планах герцога Альсенского?

— Так, не очень. Он… — Фалаиса нервно отвернулась. — Дензиль предложил мне выйти за него замуж, в случае если моему супругу придется лишиться престола.

Снова Земельное право. Старейшие из традиций утверждали, что, став женой короля, Фалаиса приняла и часть мистики, присущей короне, если не ее божественную власть. Если Роланд умрет, не оставив детей, и любой из его наследников женится на Фалаисе, подобное действие весьма укрепит его претензии в глазах очень многих людей. Существовало достаточное количество семейств, которым королевская кровь позволяла претендовать на престол и корону с большим правом, чем Дензилю. Однако же никто из них не пытался привлечь на свою сторону Фалаису… Итак, он полностью уверен в том, что Фалаиса скоро овдовеет.

— Это измена.

— Я знаю, — честно призналась она.

Закрыв глаза, Томас потер переносицу.

— Что вы ответили ему?

— Я не дала никакого ответа. — Королева беспомощно всплеснула руками. — Я пыталась избавиться от него. Я боялась, что, если я откажу ему, он обо мне наговорит Роланду целую кучу лжи, но если я соглашусь, он сумеет выполнить свой гнусный план. Я просто не знала, к кому обратиться за помощью.

«Да, это так. Ты не могла добиться, чтобы я выслушал тебя». Томас отметил, что королева не стала напоминать ему об этой ошибке. Вся жизнь Фалаисы, весь ее опыт не позволяли вести себя вольно с мужчиной. Даже если она попыталась бы деликатно связаться с ним, это только помешало бы узнать от нее правду. И все же такая тактика оправдала себя с герцогом. Она могла и хорошенько потомить его, дабы дать ему выиграть несколько дней, и при этом у молодого герцога хватило бы терпения. Томас мог представить Фалаису в обмороке, в слезах, совершающую всякие глупости, которые делают якобы сдающиеся женщины, вовсе не намереваясь сдаваться. Она могла ради получения информации пойти на все. Томас впился в нее глазами.

— Дензиль не намекал вам, каким именно образом он намеревается совершить злодеяние?

— Нет. Но разве кому-то стало бы лучше, если бы он сделал это?

— Вряд ли.

Фалаиса теребила ленты на рукаве своего платья:

— Это ужасно, так ведь?

— Да. Если мы когда-нибудь получим против него достаточно улик, чтобы официально обвинить в измене, Дензиль сумеет прихватить на виселицу и вас. Вы можете обвинить его, но я сомневаюсь, чтобы Роланд поверил вам, а не Дензилю. Конечно, многие знают герцога и считают ваше слово более весомым, однако их мнения не идут в расчет. — Он покачал головой. — Нам нужно сделать так, чтобы до этого не дошло.

— Как?

Еще одна причина, чтобы Дензиль пал смертью героя при первой же возможности. Скорее всего Грандье уже не остановишь, однако таким образом можно избавиться от многочисленных боковых вариантов и дать облегчение нескольким людям, в том числе Каде, Равенне, Фалаисе да и себе самому. Впрочем, дело легче не становилось. Да, сейчас они были вдали от нервного Роланда, однако рыцарей и Верховного министра Авилера трудно назвать объективными свидетелями… Стало быть, следует заранее предвидеть немало трудностей.

— Чем меньше вы будете знать, тем лучше, — ответил Томас.

— Подождите. — Она помедлила. — Я хочу сказать, что поддерживаю вас, что бы ни случилось. Да, Роланд настроен против вас, но если не станет герцога Альсенского, с ним будет много проще, ну а если дела примут прежний облик… то есть когда Равенны не будет здесь, тогда я стану распоряжаться гвардией королевы, и я хочу, чтобы вы остались ее капитаном. — Фалаиса впервые посмотрела ему в глаза. — Я обещаю вам покровительство и самое искреннее… внимание.

Отлично, подумал Томас. На языке двора все было достаточно откровенно. Внимание означало фавор, а фавор обещал доступ в ее постель в обмен на поддержку. Ответив ей долгим взглядом, он с чувством произнес:

— Я запомню ваши слова, миледи.

Слушавшая из прихожей Каде стукнула лбом в стенку. «Такова-то будет повесть моей жизни», — подумала она и ускользнула незамеченной.

Когда Томас вышел в прихожую, Лукас как раз говорил Гидеону:

— …и когда он услышал об этом, то впал просто в безумие, так что радуйся, что ты не…

Капитан закрыл дверь, и оба лейтенанта поглядели на него. Томас сказал Гидеону:

— Когда все закончится, нам придется переговорить, но до тех пор не будем ни о чем вспоминать. А пока оставайся здесь и следи, чтобы ее не увели.

Молодой лейтенант вздрогнул и ответил ему:

— Слушаюсь, сэр.

Томас вышел, Мартин и Лукас последовали за ним. С некоторой опаской к ним приблизился слуга с положенной дворецкому цепью на груди.

— Лорд Авилер хотел бы вас видеть, капитан.

Лукас приподнял бровь и поправил пистолеты за кушаком, но Томас кивнул. Следом за слугой, сопровождаемый гвардейцами, он направился по крохотной галерее, увешанной портретами предков, на противоположный конец. Пока человек Авилера стучал в дверь, Лукас опустился в одно из кресел, а Мартин прислонился к стене. Слуга бросил на них нервный взгляд, однако возражать не стал.

За дверью оказался уютный кабинет, согретый пламенем в мраморном камине и освещенный серым дневным светом, проникавшим через два окна в противоположной стене. Пол покрывали яркие восточные ковры, должно быть, доставленные из торговых вояжей, принесших Авилеру состояние… По случаю или же преднамеренно — они не контрастировали с полосатым красным шелком на окнах. Когда Томас вошел, Верховный министр стоял спиной к очагу. Жестом указав слуге на дверь, он сказал:

— Лорд Дензиль собрался нас оставить. Я решил, что это заинтересует вас.

Томас прохромал к одному из окон. Снег прекратился, перед ним открылась улица, на которой сегодня утром состоялось сражение. Разбитые кареты оставались на прежнем месте, хотя городовое войско, должно быть, внесло в дом тела. Внизу как раз приоткрывались ворота. Ночь ляжет примерно через час; выезжать в такое время было равносильно самоубийству.

Авилер проговорил:

— Для осажденного дома мой слишком часто открывает двери: туда-сюда мотается слишком много народу. Я знаю, что вы задумали.

Томас увидел Дензиля, появившегося верхом, люди его ехали следом. Отряд уже удалялся вдоль по засыпанной снегом улице, когда Томас наконец повернулся к Верховному министру.

— Неужели? — съязвил он.

— Вы намереваетесь отправить на тот свет нашего доброго герцога Альсенского. Если бы я вовремя не оказался на месте, ваш лейтенант уложил бы его наповал в моей столовой. — Авилер подошел к длинному раздвижному столу, заваленному книгами и документами, и сел на уголок, приглядывая за капитаном.

— Мне безразличны ваши взаимоотношения, однако Дензиль непростительным образом подверг королеву опасности, не позволив ей бежать из города.

Министр наклонился вперед:

— Только не делайте этого здесь.

— Похоже, такая возможность уже ускользнула из моих рук. И он совершил большее, чем просто подверг королеву опасности.

— Сейчас трудно поверить во все, что вы говорите мне.

Томас направился к двери:

— Тогда я не буду ничего говорить вам. Но вы смехотворно ошибаетесь, если полагаете, что герцог намеревается присоединиться к Роланду. Пошлите кого-нибудь следом за ним и увидите, что он поворачивает ко дворцу. А потом спросите себя почему?

Томас вышел. Когда капитан закрыл за собой дверь, ждавший его Лукас подошел к нему и спросил:

— Ну как?

— Завтра во что бы то ни стало мы увозим отсюда королеву, — прошептал Томас оглядываясь.

Двор въехал в Бель-Гарде уже перед самым закатом, и теперь Равенна, восседавшая на лошади во дворе замка, окруженная суетившимися слугами, придворными, альбонцами, цистерианами и своими собственными гвардейцами, наблюдала, как Ренье расставляет караулы. Ученики покойного доктора Брауна уже расположились у ворот со своими книгами, курильницами и прочими странными атрибутами, чтобы временно оградить от фейри эти хрупкие створки из дерева и металла. В городских воротах на кавалькаду снова напали; несколько групп оказались рассеяны и перебиты, однако фейри не увязались следом за ними. Удовлетворенная ходом приготовлений, Равенна позволила страже проводить ее в крепость.

За внутренними воротами и портиком виднелись прославленные сады Бель-Гарде с их фонтанами и миниатюрными садиками, укрытыми теперь толстым снежным покровом. Каменная резьба на самом новом из поднимающихся над головой бастионов выделялась своими завитками, изгибами, вплетенными в узор, и классическими масками духов удачи. Жемчужиной среди крепостей назвал кто-то этот замок. Да, подумала Равенна, самоцветы на эфесе еще не означают, что можно не опасаться клинка.

— Отыщите лейтенанта Гидеона, пусть немедленно доставит ко мне Фалаису, — приказала королева-мать ближайшему к ней гвардейцу.

Когда тот отъехал, Равенна посмотрела вниз и увидела Элейну, семенящую возле лошади и отчаянно дергавшую королеву за юбку.

— Моя госпожа, если вы немедленно не укроетесь от ветра, ваша хворь вернется.

Склонившись, чтобы возразить камеристке, Равенна вдруг бессильно закашлялась.

Она не умела галантно признавать свою слабость. Как только королева смогла заговорить, она выругала Элейну, гвардейцев, поспешивших помочь ей спуститься на землю, и — совершенно без всякой вины — лошадь, простоявшую во время всего эпизода так смирно, что казалась врытым в землю камнем.

Равенну провели через широкую дверь в просторную, великолепно обставленную прихожую. Здесь оказалось чересчур холодно, чтобы снять плащ, но хоть ветра на было.

— Я хочу, чтобы это сооружение обыскали сверху донизу.

— Да, моя госпожа.

Нетерпеливым мановением руки Равенна отослала Элейну и принялась расхаживать, переплетая пальцы; строгий взгляд королевы успел заметить, что прислуживает ей собственная челядь, а не люди из замка. Явился гвардеец, посланный ею за Фалаисой, пропустив вместе с собой в дверь порыв холодного ветра. Увидев тревогу в его глазах, Равенна напряглась.

— Ваше величество, — произнес он виновато. — Лейтенанта Гидеона и всех, кто охранял королеву, здесь нет.

Равенна остановилась, упершись взглядом в резную панель перед собой.

— А где сама Фалаиса?

— Ее нет ни среди альбонцев, ни возле его величества.

Равенна кивнула и прошептала:

— Это Дензиль.

Томас сидел перед очагом в гостиной апартаментов, которые гвардейцы заняли под штаб-квартиру. Гидеон вместе с большой частью отряда охранял Фалаису. Лукас, возглавив экспедиционный отряд в составе себя самого, Мартина и еще двух цистериан, повел его на кухню за провиантом. Берхэм и Файстус на противоположном столе лили пули; старший держал обернутую в кожу форму, а молодой осторожно разливал из ковшика расплавленный свинец.

Гвардеец, получивший самые тяжелые раны, умер совсем недавно. После всех, кого Томас вывел на битву, а потом хоронил, глупо было горевать о смерти практически незнакомого человека, и мысли капитана все время обращались к Галену Дубеллу.

Томас знал, что еще никому не удавалось в такой степени провести его. Он прибыл ко двору совсем юным — моложе Роланда, и в одиночестве миновал все ловушки и подводные камни. Не позволяя себе кому-либо доверять, он избежал оговоров, оказавшихся роковыми для многих, и учился обману у тех, кто лучше знал интриги двора. Быть может, он поверил Грандье лишь потому, что старый волшебник ничего не просил.

Томас попытался представить себе, что ощутил Дубелл под конец, осознав, должно быть, что его доверенный друг и слуга, которым прикидывался Грандье, следил за ним, тщательно собирал на него нужную информацию, чтобы в какой-то момент подставить его как очередную жертву, если только старику позволили понять это, если только, умирая, он не пребывал в полном неведении относительно происходящего.

Явилась Каде с видом случайной пассажирки, ожидающей прибытия городского экипажа, и уселась в другое кресло. Томас был рад ее обществу и не стал спрашивать, почему она осталась в городе. Все полагали, что Каде вполне легко могла оказаться за пределами города, хотя и не имели к тому никаких доказательств.

Он подумал, что полагается на нее, как солдат на порох, всегда кажущийся надежным тому, кто часто пользуется пистолетом.

Теперь Каде не сводила с него глаз. Томас не выдержал и спросил:

— Ну, в чем дело?

Она ответила:

— Как по-вашему, что сделает Роланд, когда узнает о Дензиле и Фалаисе?

Томасу показалось, что она хотела сказать совсем другое, но не было желания проверить свои подозрения, и он ответил нехотя:

— Не знаю. — В этот момент усталость заглушила опасность возможного гнева Роланда, хотя, как считал Томас, со временем он справится и с королевской раздражительностью. Интересно даже, как это он сам сумел презреть стремление к власти, чтобы освободиться от докучливого общества тех, кто еще рвался к ней. — Роланд, Дензиль и Фалаиса образуют весьма интересный любовный треугольник. Жаль, что я не могу еще более усугубить путаницу, приударив за Фалаисой.

Молодая королева была прекрасна, но ведь и большая часть придворных дам тоже, размышлял Томас. Она относилась к той породе женщин, ради которых мужчины непременно губят себя. Эту стадию он давно миновал. Добивался ли Дензиль любви Фалаисы, или просто не нашел иного способа приблизиться к ней? Фалаиса-то явно его не жаловала. Томас сомневался в том, что она вообще выделяла кого-нибудь при дворе. В ее предложении Томас не уловил тепла. Она намекнула ему на интим, полагая, что это и будет основная часть сделки.

«Неужели и я был таким? — удивился Томас. — Неужели и я так думал, когда Равенна сделала мне подобное предложение… Вот дела».

Прервав его размышления, Каде спросила:

— А почему бы нет?

Он успел заметить, что обратился к ней с непринужденностью, предполагавшей дружбу, не считаясь ни с приличиями, ни с чем-то другим. Еще он подозревал, что только что предоставил Каде возможность хорошенько порасспросить его на интересующие ее темы. Впрочем, останавливаться было поздно, и он ответил:

— Если бы я намеревался воспитать ребенка, то не стал бы дожидаться сегодняшнего дня.

Каде приветствовала эти слова еще одним долгим мгновением загадочного молчания, а потом промолвила:

— О, а ты мудрец. — И поглядев в огонь, хихикнула чему-то своему.

— Что? — не понял Томас.

— Ничего. — Она посидела в молчании, а потом спросила: — А почему Дензиль забрал такую власть над Роландом? Так, что может даже угрожать королеве, не смеющей надеяться на помощь?

Томас глядел на огонь и вспоминал:

— Как раз перед кончиной вашего отца Роланд попытался убить себя и вскрыл вены, но неудачно. Дензиль обнаружил его, перевязал и сочинил объяснение. А потом удержал Роланда от повторных попыток.

Каде закусила губу, подумала и пожала плечами:

— Но так выходит, что король, быть может, очень дорог Дензилю, а я не могу себе этого представить… не сочти уж меня странной.

— Можно испытывать привязанность к человеку и одновременно ненавидеть его. А Дензиль в ту пору без поддержки Роланда был пустым местом. Ему нужен был живой принц в качестве опоры. — Томас повернулся к собеседнице. — Не смотри на меня так. Роланду вовсе не обязательно было попадать в лапы Дензиля. Возьми, к примеру, себя. Разве возле тебя в Фейре не терся свой Дензиль?

— Такой вины за мной нет. — Она театрально воздела руки. — И не потому, что не было такого типа, а просто я предусмотрительна.

Томас отметил слово «вина», однако не стал обнаруживать этого. Если уж она угодила в столь очевидную ловушку, значит, ее что-то сильно тревожило.

Полено откатилось к краю камина, и, неловко привстав в кресле, Томас, опершись одной рукой, поправил его кочергой.

Каде вздрогнула и быстро сказала:

— Прости.

Он тяжело опустился в кресло.

— За то, что ты спасла мне жизнь? Я даже благодарен…

Она отказалась переменить тему.

— А если рана не заживет? — Каде не хуже Томаса понимала, насколько рана замедлит его движения в бою.

— Что ж, для дуэлей я уже староват. Возможно, в конечном счете разницы не будет.

— Не надо говорить такого; у меня и без того сердце болит. — Каде еще глубже осела в кресло. — И как же мы избавимся от Дензиля?

И Томас не смог скрыть своего вероломного плана:

— Я намереваюсь убить его, если получится. Но мне бы не хотелось при этом погубить Фалаису, себя самого или кого-нибудь еще.

— Я могла бы это сделать. Роланд и без того ненавидит меня и, уж конечно, не сможет явиться за мной в то место, где я живу.

Томас фыркнул.

— Я едва ли способен попросить тебя о подобной помощи.

— В этом для меня нет ничего нового.

Нечто неуловимое в ее голосе заставило Томаса усомниться в искреннем происхождении подобной бесчувственности, но он ответил:

— Меня не удивит, если ты каждый день убиваешь по человеку, однако подобное предложение выставляет меня идиотом или еще худшим негодяем, чем сам Дензиль, и волей-неволей я стану придумывать какую-нибудь ужасную месть.

Она пожала плечами и в рассеянности потерла подлокотник.

— Не важно, даже если он мой родственник. Я ведь пожелала смерти собственному отцу.

Томас нахмурился:

— Что заставляет тебя так думать?

Не отводя глаз от огня, Каде медленно проговорила:

— Я хотела этого… очень… всем, что имела в себе, — а это, на мой нынешний взгляд, немало, — я желала ему смерти. И он умер.

— Но он же не пал бездыханным ни с того ни с сего.

— Нет, так. Так и было. — Она отвечала упрямым взглядом.

— Нет, он умер не так. Ты присутствовала при этом?

— Нет, конечно же, но я знаю, как все случилось, потому что сама вызвала эту смерть.

— Не знаю, почему я третий раз слушаю твою чушь.

— Потому что не можешь возразить ничем иным, кроме как «нет, он умер не так». А откуда ты знаешь? Это не чушь! Моя магия тогда не знала путей, я не знала, что делаю, и вполне могла натворить что угодно.

Основательно помолчав, Томас наконец выдавил:

— А существенно ли это теперь, поскольку он уже умер?

— Конечно же, нет, — согласилась Каде, еще глубже вжимаясь в кресло и вперившись в языки пламени.

Томас оглянулся на слуг. Берхэм погрузился в повествование об одной из последних битв бишранской войны, самозабвенно внимавший ему Файстус успел даже разлить свинец по столу. Потом он повернулся к очагу и прошептал ей на ухо:

— Фулстан был отравлен. — Лицо Каде оставалось невозмутимым, трудно было даже понять, удивлена она или нет. Он продолжил: — Это сделала Равенна. А я добыл яд. Насколько я помню, это была наперстянка.

Поднявшись, Каде кругом обошла всю комнату. Спустя несколько мгновений она вернулась к очагу и села, словно только что вошла сюда.

— Веришь ты мне или нет, но Равенна никогда не понимала, что делает Фулстан с тобой и Роландом. Для этого она была чересчур устремлена к своей собственной цели. Он знал, что должен опасаться ее, однако ни Земельное, ни Дворцовое право не давали ей власти над ним, и король посчитал себя в безопасности. А после той твоей маленькой выходки в Кафедральном соборе она начала задумываться над тем, почему из тебя выросла такая жуть. Я предоставил ей некоторые подробности, поэтому дело ограничилось монастырем. Через месяц после твоей высылки из города Роланд предпринял свою неудачную попытку самоубийства, и когда она узнала об этом, то приняла решение. — Он пожал плечами. — Конечно, на улицах не плясали, однако общая скорбь была, безусловно, неискренней.

Каде молчала, Томас прислушивался к треску огня, к ровному голосу Берхэма. Наконец она промолвила:

— Я никогда не думала, что, кроме меня, еще кто-нибудь мог пожелать его смерти. Даже Роланд винил себя, дескать, он что-то сделал не так: то ли криво сидел в седле, то ли плохо сыграл в какую-то там игру.

Томас нагнулся вперед и подложил в очаг еще одно полено.

— Значит, пришла пора вам узнать это.

Много позже, когда весь дом погрузился в сон, Каде поднялась на самый высокий чердак и приподняла за низ подъемное окно, избегая прикоснуться к забитым в него гвоздям. Здесь было холодно, жутко холодно… Налет инея серебрился, прикрывая буквально все вокруг… Облака прятали звезды. Было темно, луна шла на убыль; как говорит старая вера, темное время — смерть белой магии. Время владычества воинства. Вокруг угловатыми волнами какого-то застывшего моря вздымались серые и черные крыши. Дворец отсюда казался странным сочетанием силуэтов — в них можно было угадать башни, — а вот и купол Летнего дворца. На стенах тихо мерцали ведьмины огоньки.

Она спустилась на покрытый черепицей конек острой крыши прямо перед окном. И села к нему спиной, чтобы ничто не смогло прокрасться в дом сзади нее. Поежившись, она обхватила колени, хотя успела добавить к своей одежде раздобытую для нее Берхэмом мужскую рубашку и поношенную боевую куртку Томаса.

«Значит, это не я убила отца». Чувства ее путались, словно небрежно уложенные в шкатулку ожерелья. Ей бы хотелось распутать каждое и провести по нему пальцем. Разочарование она вполне понимала. Отнюдь не странная эмоция для персоны, долго принимавшей ложь за правду… Тем более что она сама обманывала себя. Смятение, гнев, давнишний страх тоже были вполне объяснимы, хотя и безнадежно перепутаны. И еще странное чувство сброшенной тяжести, непонятной свободы, от которой лицо ее загорелось, а руки, наоборот, оцепенели. Словно бы чуточку расслабилось нечто, свернувшееся в самой груди. Казалось, что сделается возможным и что-то еще. Например, она наконец сумеет забыть.

— Перестань мечтать, как дитя, — тряхнув головой, сказала себе Каде. Настало время для размышлений и планов. — А потом закрыла глаза и прошептала: — Боливер, явись. Мне нужно поговорить с тобой. — Порыв ветра подхватил и унес эти слова. Все осталось по-прежнему. — Ненавижу, когда он заставляет меня ждать! Я королева Воздуха и Тьмы, владычица Нокмы, призываю фейра Боливера.

Долгий миг она, затаив дыхание, ожидала ответа, а потом из закрытого облаками неба упала звезда. Она направилась к Каде, легко опустилась у ее ног и с ослепительной вспышкой превратилась в Боливера, произнесшего:

— Сюда, ты знаешь, дорога нелегкая. — Сухой и рыжебородый, он был ростом с Каде, в ярко-синих глазах заметна была тревога. Голову Боливера украшала высокая остроконечная шляпа, а тело — чуточку заношенный бархатный дублет.

— Нет, не знаю. Поэтому и позвала тебя. Как там в Нокме?

— Не слишком хорошо. Кое-кого из воинства уже притянуло к границам Фейра, хотя и не со смертной стороны. Начнем с того, что они вообще недолюбливают тебя, а теперь, когда ты приняла сторону людей в этой войне…

— Все здоровы? — Каде волновалась за домашних. Среди них были и люди, но только из таких, кто мог постоять за себя.

Боливер обиделся:

— Ты же знаешь — я не позволю, чтобы с ними что-нибудь случилось. Но почему ты делаешь это? Или ты лишилась ума? Не хочешь ли случайно поладить с собственным братом?

— Конечно же, нет, — возразила Каде, полагая, что вообще не способна на это. Роланд не стал бы приветствовать подобные поползновения, да и сама она сомневалась в том, что стремится к миру. Слишком уж много стало между ними, и оба будут только напоминать друг другу всякие вещи, о которых лучше забыть. Да, он пытался покончить с собой, это неприятный сюрприз, и она постаралась оставить эту тему. Каде поглядела на темный вымерший город. — У меня есть на то причины.

— Она говорит «причины». О радость! — Боливер возвел очи горе.

Каде потерла лоб.

— Я удержу Нокму за нами, не бойся, — обнадежила она Боливера.

— Я не боюсь, — он позволил своим коленям соприкоснуться, а зубам выбить самую убедительную дробь, — а окаменел от страха. И не хочу отправиться в брюхо Эвадна. Или видеть, как туда проследуют мои сердечные друзья.

— И я тоже, — сказала она нетерпеливо. — Поэтому мне нужна твоя помощь.

Он фыркнул:

— Словно бы я могу отказаться?

— Это так, потому умолкни и слушай. Мне нужно, чтобы ты пролетел над дворцом, а потом сообщил мне об увиденном там.

— Пролететь над дворцом? Что такое я натворил, чтобы обеспечить себе подобную участь. Там же повсюду эти богли-вогли.

— Да. Я бы сама сделала это, но просто не могу, и все тут. — В Фейре Боливер был старинным ее приятелем, и Каде не хотела рисковать им, но иначе она никак не могла бы узнать необходимое. Если Каде о чем-то и сожалела, так это о том, что не владела умением фейри преображать собственное обличье и летать по воздуху.

— Да-да, я понимаю. Значит, тебе взбрело в голову самостоятельно расправиться с Двором Неблагим, и тебя не переубедить. Ну что ж, пожелай мне удачи.

Она встала, провожая взглядом звездочку, скользнувшую в ночи к мрачным башням дворца.

— Удачи тебе, — шепнула Каде.