Стихия огня

10

Томас проснулся, окоченев от холода. Дрова прогорели, очаг более не давал тепла, лишь среди пепла рдели красные огоньки. Все тепло, должно быть, терялось в застывшем воздухе. Поднявшись из кресла, бесчувственными руками он взялся за дрова, сложенные возле камина.

Растопка, которую он бросил на уголья, немедленно вспыхнула, и Томас принялся подкладывать поленья. Дрова загорелись не сразу, и, невесть сколько времени прождав, Томас наконец ощутил себя живым в этом пока еще не прогретом помещении.

Сидя на полу перед огнем и все еще ежась, он вслушивался в скрип деревянных балок дома, сопротивлявшихся натиску резкого ветра. Странные холода для этого времени года.

До начала зимы оставалось еще полтора-два месяца осенней дождливой погоды. Но таких морозов никогда не бывало раньше середины зимы.

С трудом поднявшись, он отыскал свой плащ на полу в другом конце комнаты и, закутавшись поплотнее, вышел в зал. Теперь его освещали только два фонаря; было холодно, как на ложе святого. Старинный дом, вмещавший сразу столько беспокойных тел, никак не мог притихнуть, однако все звуки: скрип досок под сапогами часовых наверху, беспорядочное шевеление спящих на полу зала, крик чем-то недовольного младенца — казались странно глухими. Тени, завернутые в одеяла, бродили возле темной каверны [Здесь: углубление, внутренняя часть камина] огромного очага, разводя огонь в вычищенном и не использовавшемся с прошлой зимы камине. Как только им удастся развести огонь, тепло от трубы позволит согреть и верхние этажи, хотя об уюте нечего и думать.

Томас направился вверх, застегивая на ходу рукава дублета.

Небольшое окошко на площадке второго этажа выходило во двор. Его уже начинал затягивать лед. Облака под порывами ветра мчались по небу, и шедшая на убыль луна то ярко освещала комнату, то оставляла ее, погружая в полнейший мрак. Томас слышал, как завывает ветер, как недовольно крякает передняя стена.

Шаги Каде были неслышными, однако Томаса почему-то не удивило, когда она появилась возле него.

— Грандье не один день трудился над этим, — сказала Каде.

Томас посмотрел на нее, однако отсутствие света не позволяло разглядеть выражение ее лица. Этакая цыганочка с рисунка… волосы во все стороны, рваная юбка волочится по полу. Плечи ее прикрывало одеяло, а ночь приглушила алое платье, заставив Каде казаться вещественной и очень похожей на человека. Томас спросил:

— А как он сделал это?

— Сегодня меняешь ветер, завтра собираешь облака над морем. Работа очень медленная и тонкая. Конечно, при этом может стать холоднее, чем нужно, и дождя может выпасть больше или меньше. Но кто это заметит?

Тощая луна осветила несущиеся по небу тучи: черные монолиты, гигантские и текучие.

— А вы можете что-нибудь сделать?

— Заклинания, устроившие все это, были произнесены не один месяц назад, когда силы благоприятствовали чарам. Ныне планеты находятся в неблагоприятных домах с точки зрения влияния на погоду, подходящие условия для атмосферной магии настанут не раньше чем через месяц. Он великолепно рассчитал время похолодания, и кто знает, сколько оно может продлиться. Гален, возможно, знает, с чего начать, но только не я. Титул королевы Воздуха и Тьмы достался мне по наследству. И меня не удостаивали ученого звания в Лодуне.

Какое-то время она постояла молча. Яростный ветер превращал стены дома в нечто хрупкое… словно бы только декоративный забор отделял их от разбушевавшегося злобного зверя. Томас обнаружил, что внимательно следит за Каде. Он более не знал, что думать о ней, и это смущало его куда больше, чем следовало бы, учитывая все прочие причины для беспокойства. «Я всегда пытаюсь понять своих врагов, — думал он, — но настало время признать, что единственное, в чем я уверен относительно нее, так это в том, что она не враг мне». Наконец он спросил:

— А что это такое — быть королевой Воздуха и Тьмы?

Каде нахмурилась и сказала:

— У меня нет королевства, я владею лишь замками, принадлежащими моей матери. Некоторые из них располагаются в крохотных карманах потустороннего мира, другие поставлены здесь, но защищены чарами. В известной степени судя по Титании и Оберону, другим правителям Фейра, — я ощущаю, что каким-то образом определяю их сущность. Возможно, устанавливаю равновесие между ними; сами же они существуют, чтобы компенсировать Двор Неблагий. Но в этом нет ни зла, ни добра. В общем, я не особенно зла, как и они чаще всего не слишком добры, во всяком случае по человеческим меркам. — Она поежилась, и лунный свет высеребрил ее волосы. — Неблагий Двор не одобряет никаких равновесий, и они все время строят козни, чтобы нарушить порядок вещей. Моя мать Мойра заключила с ними пари, обещав, что выкрадет из конюшен Оберона все зерно — до последнего зернышка. Она миновала караул фейри и приказала исчезнуть всем зернам, кроме одного льняного семени. Двор Неблагий заставил цветочного эльфа, обитавшего в стойле, спрятать зернышко в чашечке цветка, так что Мойра не сумела его отыскать. Так она проиграла пари и была за это низвергнута в Ад. Похоже, они считали, что я стану их благодарить. Ее трудно было назвать приятной особой, и совместная жизнь не доставляла нам обеим особого восторга, однако Мойра все же была моей матерью. — Буквально через мгновение она стряхнула с себя все воспоминания и плотнее закуталась в одеяло. — Завтра погода сделается еще хуже. Грандье не пожалеет для нас снега.

Томас отметил эту торопливую смену темы. Оставалось гадать, почему она решила столько сказать ему. Он спросил:

— Не пожалеет для нас? Когда же это вы оказались одной из нас?

Каде отвернулась от окна и направилась было прочь, однако остановилась после своих первых шагов.

— Ты помнишь меня? — спросила она.

Близость ли эта здесь, в полночной тени, перед ликом смерти, налетающей с севера была причиной тому, или же он просто приспособился к ее манере выражаться, но Томас понял, что именно хотела сказать Каде. Он ответил:

— Не то, как ты выглядела… не совсем. И не очень отчетливо.

— А я помню тебя.

Он не ответил. Молчание затянулось, и Каде растворилась в тенях.

Томас отвернулся от окна, постоял, спустился по лестнице и снова направился в хранилище карт. Погода была еще одним предметом для беспокойства, еще одним фактором в числе прочих, учитываемых в расчетах. Во всяком случае, мороз предотвращает мор, который может начаться от непогребенных покойников и в восточной части дворца, и во всем городе.

Приблизившись к открытой двери нужного помещения, Томас заметил в свете очага силуэт длинного балахона. Там кто-то находился, и Томас остановился в дверях, ощущая необъяснимый морозец, не связанный с непогодой.

Однако вспыхнувшее в очаге полено открыло, что перед ним всего лишь Гален Дубелл; доктор грел руки у огня, согбенные плечи ежились под тяжелым балахоном.

Войдя в комнату, Томас произнес:

— Что-то вы рано поднялись, доктор.

Чародей поглядел на него и улыбнулся:

— Для моих старых костей погода, пожалуй, чуточку холодновата. — Он крякнул, потирая руки. — Утром я постараюсь что-нибудь придумать против нее. Вы, конечно, понимаете, что она не имеет естественного происхождения.

— Каде мне уже сказала. — Томас зажег свечи в лампах лучиной из камина и принялся перебирать сложенные на столе карты, разыскивая схему городских стен и надежных тропинок через заливные луга. Но вместо них обнаружил внизу стопку переведенных бумаг из Бишры. Их прислали как раз перед нападением, и капитан так и не получил еще возможности ознакомиться с документами.

Дубелл занял то самое кресло у очага, в котором несколько часов назад располагался командир Вивэн.

— Должен признаться, Каде уже не та самая девушка, которую я учил, проронил он.

Опустившись на скамью, Томас без особого интереса листал документы.

— Надеюсь на это, — ответил он. Перечень вопросов и ответов во многом подтверждал слова монаха: Грандье отказался назвать сообщников, что наверняка дорого обошлось ему. С точки зрения Томаса, инквизиция обнаружила нездоровый интерес к его сексуальным отношениям с демонами.

После долгого молчания Дубелл промолвил:

— Я все не могу понять мотивы ее поступков.

Томас поднял глаза. Лицо чародея выдавало легкое недоумение.

— Едва ли здесь кроется что-нибудь сложное. Она так и не уладила взаимоотношений с Равенной и Роландом.

Томас был моложе Каде, когда ему пришлось выдержать сокрушительное и окончательное столкновение с отцом; речь шла о его отъезде ко двору, чтобы стать соискателем должности капитана, которая позволяла молодому человеку законным образом навсегда отказаться от собственной семьи. Потребность уладить старые раздоры и ссоры оказалась слишком сильной, а его соответствующие попытки привели к столь же скверному итогу, на который, похоже, была обречена Каде.

— Быть может, вы правы. — Дубелл казался отнюдь не убежденным.

Томас перевернул последнюю страницу записи самого процесса и обратился к следующему, исписанному плотным почерком документу. Сверху было помечено, что на бумаге этой записано признание, сделанное Грандье бишранскому священнику во время допроса.

Томас пропустил большую часть страницы, отведенную неубедительному обоснованию нарушения тайны исповеди, далее же было написано:

«…и он признался мне вполне откровенно. Он не общался с тьмой или, во всяком случае, с Самим Злом, как мы понимаем его. Он имел дело с различными аспектами фейри, предлагавшими ему власть за пределами возможностей волшебства смертных в обмен на души людей, которые они регулярно обязаны поставлять Аду, чтобы сохранить свое лишенное души бессмертие. Он отказался принять эти предложения, однако наше дурное обращение с ним (я только повторяю его слова) заставило его передумать. Ему предлагали умение быстро путешествовать и летать, он же просил способности изменять физическое обличье, какой не обладает ни один чародей из всех рожденных людьми. Дар этот причинил бы ему великую боль, и, приняв его, он никогда не мог бы вернуться в свое собственное тело или другое, прежде принятое и отвергнутое им; кроме того, он не мог уподобить себя живому человеку. Чтобы принять его внешность, нужно сперва уничтожить оригинал и только потом принять его облик…»

«…и только потом принять его облик». Томас понял, что вытирает внезапно вспотевшие ладони о брючины. К этому бишранскому документу, вне сомнения, прикоснулась сама истина. Изложение было чересчур реалистичным, чтобы его мог сфабриковать бишранский священник, привыкший усматривать прикосновение зла в каждой грудной лихорадке, умевший видеть в магии только своего смертного врага. Это верно: так он сказал им после того, как инквизиторы довели его до безумия своими пытками и обвинениями… Томас посмотрел на Галена Дубелла.

Чародей сидел абсолютно спокойно и задумчиво наблюдал за капитаном гвардейцев королевы. Он более не дрожал от холода.

— И какое же открытие вы, капитан, сделали, прочитав эту бумагу?

— Ничего особенного. Просто депеша от Портье. — Шпага его осталась у очага шагах в четырех. Томас начал вставать.

— А я так не считаю.

В негромком возражении не было гнева, однако Томас остановился. Каким-то образом он выдал себя, но Дубелл всегда обнаруживал умение догадываться о чужих мыслях. «Я не могу сейчас позволить ему убить меня. Если он сожжет эти бумаги и уйдет отсюда, о его истинной природе все узнают чересчур поздно. Если не слишком поздно уже сейчас».

Старый волшебник сказал:

— Должно быть, время для маскарада закончилось. По-моему, я разоблачен.

— Это сообщение священника об исповеди Грандье… вашей исповеди во время процесса. — Томас толкнул документ по столу, однако чародей не стал брать наживку и тянуть к ней руки. Томас ожидал, что маска будет снята, но этого не случилось. Перед ним оставалось лицо Дубелла, глаза Дубелла… сожаление, столь присущее лицу старого ученого.

— На самом деле, — негромко проговорил Урбейн Грандье, — я не рассчитывал, что к признанию отнесутся серьезно. Во всяком случае, в Бишре. Там все считают, что мы с Князем Тьмы закадычные друзья. Ну а за то, что этот компрометирующий меня документ сумел проследовать за мной сюда, я могу, наверное, благодарить какое-нибудь внутрицерковное братство склонных к шпионству монахов.

Огонь громко гудел в очаге. Томас ощущал, что продолжать этот разговор крайне опасно, однако не мог остановиться. Знать и предполагать совершенно разные вещи. Даже будь оружие под рукой, он мог бы не успеть вовремя, а тогда последствия будут фатальными. И он поднял глаза от тела скончавшегося Тревиля и сказал:

— Простите меня. Вы сделали это, когда похитили его из Лодуна?

Грандье кротко отрицал:

— О нет. Все случилось задолго до того. Похищал я уже себя самого.

Да, все было именно так. Теперь понятна смерть и доктора Сюрьете, и Милама. Это было предельно просто. Грандье глядел на него глазами мертвеца. Томас спросил:

— А почему вы еще не впустили воинство внутрь? Это же, наверное, часть вашей сделки с ними, так? Доля платы?

— Двор Неблагий во многом помог мне, — согласился старик. — Я в долгу перед ним. Сперва я принял обличье человека, отправлявшего должность светского судьи на том смехотворном фарсе, который инквизиция устроила надо мной. Этот холодный тип вселял отвращение даже в членов собственной семьи, так что его манеры мне удалось передать без труда. Однако он был могущественным, и я мстил, как хотел. В его облике я провел почти полгода, прежде чем мне это надоело. Потом я стал юным слугой в его доме — мне нужно было получить возможность передвигаться, не привлекая к себе внимания. Грандье отмахнулся от воспоминаний, очаг высветил сухое лицо. — Но мои планы не всегда совпадают с намерениями моих невольных помощников, и этот жизненный факт они не умеют понять.

В очаге шевельнулось полено, и Грандье инстинктивно глянул в сторону; воспользовавшись мгновением, Томас со скамьи покатился по полу, схватил прислоненную к стене шпагу и сбросил с нее ножны. Грандье выпрыгнул из кресла, пальцы его шевельнулись, что-то выхватывая из воздуха. Заметив быстрое бросающее движение, Томас перекатился в сторону, вскочив на ноги в тот самый миг, когда лужица голубого света шлепнулась на камни, шипя и дымя, словно крепкая кислота. С самоубийственным пренебрежением всяческой осторожностью, которую волшебник явно не предвидел, Томас бросился на Грандье. Однако чародей увернулся, являя удивительную гибкость, и острие шпаги лишь пропороло дырку в его висячем рукаве. И в этот самый момент они заметили появившуюся в дверях Каде.

Сперва Томас решил, что, оказавшись перед лицом подобной ситуации, она может прийти лишь к одному разумному заключению, а именно решит, что он набросился на Галена Дубелла. Однако смотрела она на Грандье.

Она смотрела на Грандье с растущим недоверием и яростью, с такой по-человечески понятной смесью раненой гордости, вызванной явным предательством и наглым обманом. Чародей тоже глядел на нее — со всем интеллектом, остроумием и мягкостью, с которыми покойный ученый обращался с близкими ему людьми. Наконец он сказал:

— Нет, ты ни в чем не виновата.

Ярость воспламенила душу Каде, и она шагнула к нему. Но Грандье извлек свою руку, погрузившуюся было в складки одеяния, и что-то бросил в нее. Однако на сей раз обошлось без магического света. Это была горсть железных опилок.

Железо не могло ранить Каде так, как других фейри, однако помешало ее чарам. Томас кинулся вперед, но Каде отступила, чтобы не коснуться железа, и Грандье бросился в дверь мимо нее. Как только он переступил порог, свечи и очаг разом погасли, зашипев, словно их залили водой. Комната погрузилась во мрак.

Томас натолкнулся на тяжелый стол, каким-то образом сдвинутый со своего места и оказавшийся у него на пути, оттолкнул его в сторону и выбежал в зал.

Грандье был уже на полпути к входной двери. Каде преследовала его. Немногие еще горевшие фонари гасли, оказавшись за спиной волшебника. Томас крикнул, чтобы гвардейцы в зале следовали за ним, но в общем смятении и тьме едва ли кто-нибудь слышал его.

Томас нагнал Каде в прихожей, вместе они распахнули дверь и выбежали в холодный двор на замерзшую грязь.

Облака вновь разошлись, луна блистала, ветер терзал одежду, но Грандье нигде не было видно.

Каде крутилась на месте, пытаясь смотреть сразу во все стороны, Томас быстро обежал двор, но ничего не обнаружил.

— Куда же он подевался, проклятый? — пробормотал он. Что-то может натворить Грандье во всеобщем смятении…

Когда Томас вновь возвратился к Каде, она поглядела вверх и выкрикнула:

— О нет!

Капитан последовал за ее взглядом. На узкий серпик луны легла тень, становясь все больше и больше. Из сердца ночи на них падала капля Предельной Тьмы.

Каде завопила:

— Он открыл ограждения!

Не сговариваясь, оба бросились к ближайшему укрытию в тень с подветренной стороны колодца. Они были чересчур далеко от входа в казармы гвардии, чересчур далеко от любых дверей. Крылатый фейри спикировал к земле, потом повис над двором, нематериальный, как тень.

Дверь в домик над колодцем располагалась с противоположной стороны. Томас знал это. Они сумеют обогнуть здание, держась у стены, если им повезет и если фейри окажется подслеповат.

Томас шагнул было к стене, но Каде схватила его за руку и шепнула:

— Не шевелись.

Капитан в нерешительности медлил. А знает ли она сама, что делает? Тут он заметил, что свет вокруг словно переменился, лучи луны, лежащие на мостовой, стали едва ли не ощутимыми на ощупь, и вспомнил о том, что Каде умеет подслушивать, оставаясь незримой, и что среди способностей, доставшихся ей от фейри, числилось и умение творить иллюзии. Нежить, коснувшаяся камней двора, казалась ожившей тенью. Лунный свет как бы огибал ее. Среди нагромождения темных силуэтов, по-змеиному перетекавших друг в друга, глаз Томаса сумел выделить лишь очертания тонкого и острого, словно бритва, когтя, торчавшего наружу под нелепым углом.

— Лунный свет и тень, лунный свет и тень… — шептала Каде.

Слава Богу, что мы от них с подветренной стороны, решил Томас. Тут он увидел Грандье, шагавшего к призванному им невероятному чудищу. Мгновение спустя нежить поднялась в небо и исчезла с невероятной скоростью.

Каде осела вдоль стены на землю — в самую грязь.

Иллюзия, окружавшая их, рассыпалась мелкими блестками света и растаяла. Огоньки фей, подумал Томас. Поглядев на Каде, он сказал тепло:

— Очень хорошо, — и подал руку, чтобы поднять ее. Встав, Каде чуточку пошатнулась и даже не подумала стряхнуть грязь, приставшую к юбке. Она разочарованно качнула головой и провела рукой по волосам:

— Миновав ограждения, он вернул их на место. Почему он так поступил?

Томас счел этот вопрос риторическим; во всяком случае, он не знал, как на него ответить. Дверь в казарму гвардейцев распахнулась, из нее показались люди с факелами. Крики послышались и со стороны Альбонской башни. Совпадение было чересчур хорошим. Он подумал, не сумел ли Грандье не только погасить свечи, но и соорудить на ходу заклинания, что, породив смятение, заставило всех оставаться под крышей.

Каде резко спросила:

— А что он сделал с Галеном Дубеллом?

Она глядела ему прямо в лицо, в ее чистых серых глазах к гневу начинал уже подмешиваться страх. Она не читала признания священника и не поняла, должно быть, окончания их разговора.

— Гален мертв.

— Мать, это похоже на трусость, — раздраженно произнес Роланд.

Кутаясь в тяжелый, подбитый мехом плащ, он стоял рядом с Ренье и двумя слугами, одетыми для долгой езды в холодную погоду. Остальные охранявшие их рыцари настороженно расхаживали вокруг — чуть поодаль. Едва рассвело, и небо давило серой грузной плитой, низкой и вселяющей страх. Полчаса назад ветер стих и пошел снег.

Равенна надвинула капюшон на туго зачесанные волосы и поправила перчатки.

— Нет, дорогой, это наш шанс сохранить жизнь. — Она обернулась к Элейне, невозмутимо остановившейся возле ее руки. — Дитя мое, лучше закутайтесь в шарф; этот мороз может погубить вашу кожу.

Томас сложил руки на груди, пытаясь скрыть разочарование; как похоже на Роланда, вечно он упирается, когда до двенадцати остается десять минут. Оставаться во дворце, отдавшись на милость Грандье, было просто немыслимо.

Они стояли во дворе возле Альбонской башни, посреди островка относительного спокойствия; повсюду шли хлопоты. На Ренье под плащом был золоченый латный нагрудник, железо, как и у многих альбонцев, прикрывало спину и живот, хотя Томас вместе со своими гвардейцами предпочел плотные кожаные кафтаны, обеспечивавшие почти столь же надежную защиту при большей свободе в движениях. Вокруг в утреннем полумраке бегали слуги, нагружавшие телеги и фургоны, седлали и запрягали коней — в спешке, полной тревоги. О случившемся прошлым вечером в Альбонской башне не было сказано ни слова, и не будет сказано, если только Роланд не круглый дурак. Что, впрочем, не столь уж далеко от реальности, подумал Томас.

— Я не покину свой двор, — упрямо пробормотал король.

— Роланд, — вздохнула Равенна. — Ты и есть двор, престол и корона. Замок этот имеет чисто символическое значение, ты прекрасно можешь править из Портье или Мыз. Но только пока жив.

Чуть смягчившись, король отвернулся.

— Мне не нравится, что они будут говорить, дескать, мы бежали отсюда. — Он замолчал.

Томас тем временем, обхватив себя руками, изучал серое небо, предоставив Равенне самой разбираться с дальнейшими возражениями сына. Но Роланд только спросил:

— А это правда — насчет доктора Дубелла?

Панические слухи уже обежали людные залы; большую часть ночи Томас провел, успокаивая людей. Глаза королевы-матери сделались жесткими, она ответила:

— Да, это так. — Равенна нелегко приняла новость: мысль, что и ее можно обмануть, как и всех прочих, казалась ей особенно обидной.

Роланд закусил губу, стараясь не глядеть ей в глаза, а затем кивнул:

— Понимаю.

Король резко повернулся и направился к башне; снег хрустел под его сапогами, рыцари и слуги тянулись следом. Покачав головой, за ним последовал и Ренье.

Равенна печально улыбнулась:

— Хорошо я придумала о символическом значении. Может показаться, что сама в это верю. — Она поглядела на Томаса с легкой досадой. — Я все еще сержусь на тебя. Ты вовлек меня в эту историю, но ты же проявил самостоятельность, реализовал свои мужские амбиции.

— Удивительно слышать такие речи именно от тебя, — ответил Томас без особого пыла. Все это уже было высказано ночью, когда он наконец убедил королеву принять его план к отступлению.

— Возможно. — Она посмотрела на него, в глазах блеснули искорки чего-то иного, чем холодный самоконтроль. — При всех твоих промахах остается только надеяться, что ты сумеешь уцелеть. — Не ожидая ответа, она направилась прочь.

Хотя у него было достаточно дел, Томас невольно замер, провожая королеву взглядом. Эта мысль иногда смущала его заново: как может столь хрупкая женщина являть подобную силу?

— Капитан!

Он оглянулся. В нескольких шагах от него стоял облаченный в подбитую мехом тяжелую парчу Дензиль, снежинки падали на его непокрытую голову. Присутствие Роланда и Равенны в этой части двора ненадолго отпугнуло отсюда всех слуг, но и те, что загружали фургоны возле казармы, поднимали достаточно шума, чтобы никто не мог подслушать их разговор. Впрочем, за ними, вне сомнения, следили из окружающих окон. Томас спросил:

— Быть может, новое представление лучше сберечь для более благодарной аудитории?

Герцог принял выпад с улыбкой и ответил:

— Временами в обществе Равенны вам едва удается скрыть свое нетерпение. Иногда даже кажется, к немалому искушению, что вы презираете своего короля.

— Я не презираю его, а жалею. Ведь он действительно любит вас.

— Конечно, любит. — Дензиль ответил широкой улыбкой, и Томасу показалось, что ему впервые было позволено увидеть истинное лицо этого человека, скрывающееся обычно под маской, надевавшейся для короля и двора. Капризы, мелочное и претенциозное тщеславие — все исчезло, оставив острый ум и удивленное пренебрежение к тем, кто был обманут этой личиной. Хорошая работа, правда?

— Она отдаляет вашу цель.

— Ничего подобного. — Дензиль отступил на несколько шагов. — Я могу сказать ему все, что угодно, сделать с ним все, что хочу, и заставить его поступить так, как мне нужно. — Он обратил вверх насмешливые глаза. — И я могу сказать вам об этом совершенно безнаказанно. Для этого-то я и заставил его полюбить меня.

Томас отвернулся к раненым, которые с чужой помощью поднимались в фургон, стоящий у двери башни. Он ощущал неожиданную иррациональную обиду за Роланда. Почему? «Этот тип полагает, что я ни в грош не ставлю чувства юного короля, который только плюет на меня. Туп, как Ренье, искренне верящий в принесенную им рыцарскую клятву». Но ответил он незлобиво:

— Экий подвиг — добиться симпатии мальчишки, которого отец приучил только к обидам и оскорблениям. Вне сомнения, он полагает, что не заслуживает ничего лучшего, чем вы.

— Быть может, и так. У слабости есть свои собственные достоинства.

Дензиль тоже был изуродован подобно Роланду, однако на свой собственный лад; ненависть его вылилась наружу, а не горела внутри. Но Дензиль достаточно умен, чтобы видеть это. И возможно, видит. И потешается.

— Вы — настоящий шедевр, — презрительно улыбнулся Томас.

— Да, но собственной работы. — В голосе Дензиля слышалось удовлетворение. — И уже получил почти все, чего добивался.

«А теперь ты хочешь еще увидеть мою реакцию, чего ты тоже всегда добивался. Пожалуйста». Томас скучливо ответил:

— Неужели?

— Почти все. Некогда я хотел заполучить вас, но потом понял, что это повредит нашим взаимоотношениям с Роландом.

Не отводя взгляда от фургонов, Томас внутренне усмехнулся и сухо вымолвил:

— Вы льстите мне.

— Этого требовала моя гордость, ведь, я видел, как вы ненавидите меня.

По двору пробежала поземка, засыпая снегом сапоги. Томас поискал слова, способные нанести самую глубокую рану, и, чуточку помедлив, сказал:

— Я знаю об этом, поскольку всегда находил ваши мотивы прозрачными. Он поглядел на Дензиля и был вознагражден вырвавшимся из глубины голубых глаз гневом.

— Слова, — негромко ответил герцог. — Равенна стареет, Томас. Подумайте о том, как бы не пасть вместе с нею.

— Думать нужно вам. Если мне суждено пасть, я заберу вас с собою, зло отрезал Томас, повернулся и ушел прочь.

Двор возле Принцевых врат, разделявший невысокие внутренние ворота и могучую наружную башню, замыкала южная сторона бастиона. Стены занимали гвардейцы королевы и альбонские рыцари, утренние страхи заставляли забыть о ночной напряженности во взаимоотношениях.

Радуясь свободе, кобыла Томаса, выплясывая, пошла боком по раскисшей под снегом земле, и ему пришлось взяться за поводья. Возле него на конях сидели полсотни гвардейцев. Вивэн и почти все уцелевшие цистериане ожидали сигнала от дозорных, оставшихся на стене.

Снежинки хрусталиками поблескивали на полях шляп, в волосах и мехе плащей. Ренье взмахнул сверху стены, большие ворота отворились, и они выехали.

Многие из богатых домов у дороги явно были застигнуты врасплох. Разбитые окна и двери зияли черными дырами, беспрепятственно пропуская снег. Нельзя было придумать лучшего дневного убежища для затаившихся фейри. Несколько домов напротив оставались тщательно запертыми, и никаких внешних знаков вторжения на них не было видно, да и когда гвардейцы выехали на улицу, никто там не шевельнулся.

В снегу застыло несколько тел. Боевые кони, приученные не бояться убитых, могли потоптать трупы, если бы Томас не свернул в сторону. Двор Неблагий не мог явиться, пока светило солнце — пусть даже за серыми низкими облаками. Если только тучи еще более не сгустятся, перекрывая свет, люди не встретятся сегодня с той силой, которая изгнала их из Старого Дворца. Но черные эльфы, следующие за Волшебством, не боялись дня. Скоро появятся летучие твари, ползучие — под снежным покрывалом — и прыгучие — с крыш и из разбитых окон выстроившихся вдоль домов. Так сказала им Гадена Каде. Томас не знал, где сейчас Каде: следит ли за ними или вернулась в Фейр? После бегства Грандье они направились в расположенные возле дворца кухни, чтобы переговорить. Слуги разожгли печи, и там было тепло. Люди еще не оставили помещение; мужчины и женщины паковали припасы в дорогу. Они остановились возле кладовых, у бочек с яблоками, мукой и ячменем, рядом с полками с кругами обмазанных воском желтых и белых сыров. И вдруг на одном из бочонков с яблоками Томас увидел Каде. Он подъехал к ней, и она, разглядывая рубины в застежке его плаща, спросила:

— А откуда ты знаешь, что он мертв?

Томас, взяв с собой копию исповеди Грандье, подал ей.

Она прочла бумагу два раза, глаза ее померкли. Томас негромко сказал:

— Он хотел, чтобы мы полностью положились на одного чародея, и выбрал для этого Галена Дубелла. Доктора Сюрьете и Милама он убил после того, как дворцовый чародей убедил Равенну возвратить Дубелла. Он говорил, что было проще простого вручить доктору и его помощнику заговоренный объект; ведь они думали, что имеют дело с другом. Поэтому они погибли — подобно самому Дубеллу, его слугам в Лодуне, шуту из твоей труппы и шпиону по имени Гамбин, подобно лорду Лестраку, знавшему опасно много об их плане и наделавшему ошибок. Наверное, это не все, но мы никогда не сумеем даже сосчитать их. Я думал, что агентом Грандье во дворце является Дензиль, что он-то и унес ключ-камень. Но Дензиль не знал, где его искать, однако об этом было известно доктору Брауну и Дубеллу. В ту ночь Брауна убили потому, что он что-то сообразил или нашел нечто важное, по его мнению. Он возвращался в Королевский бастион. Дубелл направился тем же путем к галерее. Они встретились, и Браун решил сказать мнимому Дубеллу то, что намеревался открыть мне. Они вошли в этот салон и… Браун обожествлял этого человека и не имел оснований для подозрений. Иначе он дважды подумал бы, прежде чем повернуться к нему спиной. Кстати, и я доверял ему, но я не позволяю себе легкомыслия в подобных вещах. Грандье сыграл свою роль самым наилучшим образом.

Каде перевернула бумагу и принялась разглядывать ее с тыльной стороны.

— Ты сообщила ему, что намереваешься проникнуть во дворец с труппой актеров, так? — спросил Томас.

Она кивнула:

— Он говорил, что так и не получил этого письма.

— Это неправда. Ты была тогда права: голем действительно разыскивал тебя. Грандье нужно было только узнать, какая труппа скорее всего получит приглашение во дворец, и устроить в ней голема. Ты лучше всех знала Галена Дубелла и в первую очередь могла разоблачить обман. Я думаю, что сюда его ввел Дензиль. Контакты поддерживались через Лестрака и Донтана, так что Дензиль мог не знать, что Грандье занял тело Дубелла. Так Грандье мог отговорить Роланда, когда речь зашла о стенах Бель-Гарда, и мы видели в нем лишь самостоятельного человека, не испытывающего симпатии к Дензилю. Сопротивление графа было неподдельным, и никто не мог заподозрить существующей между ними связи. Иного пути для него не оставалось. Грандье был изувечен пытками, и он не смог бы пробраться сюда незамеченным в своем истинном виде. Он воспользовался этим способом, чтобы спокойно передвигаться по Бишре и отомстить следователям инквизиции, вызвать мор и неурожай.

Каде впервые встретилась с Томасом взглядом.

— Тогда почему он позволил ограждениям снова сомкнуться? Он мог бы раздвинуть их пошире и напустить на нас воинство. Он мог это сделать в любое мгновение.

— Этого я не знаю. Не знаю причин его поступков, — признался Томас. Он вспоминал пожар в Речном квартале и то, что волшебное пламя решительным образом воспротивилось распространению на другие дома, теснившиеся на улочке. В то время он отметил это равенство злобы и сдержанности, но и теперь понимал его не более, чем тогда. — Почему он решил помогать именно Дензилю… Я не думаю, что Грандье таил злобу против Дубелла. Просто тот наилучшим образом подходил его целям. Человек надежный, известный, на десять лет угодивший в ссылку. Он жил в Лодуне один, без семьи…

Каде перебила его:

— В прошлом году он перестал брать учеников. Объявил, что работает над трактатом о… — Она умолкла и спрятала лицо в ладонях.

Шагнув к ней, Томас отвел руки Каде от лица. Она не плакала. Томас рассчитывал увидеть слезы и ярость, однако в этом раненом молчании было больше горя.

— Мне нужна твоя помощь.

Каде поняла, что он взял ее за руки, и высвободила их. Она встала, отошла на несколько шагов и, не поворачиваясь, сказала:

— Я ухожу отсюда. Так собиралась я сказать Галену, когда услышала, что ты называешь его Грандье.

— Почему?

Каде долгим взглядом поглядела на него. На этот раз по щекам ее текли слезы, однако на лице было уже знакомое напряженное выражение.

— Мне больше нечего здесь делать, в особенности теперь.

Но он все-таки рассказал ей содержание своего плана о том, как предполагал, что Дубелл прикроет их бегство в Бель-Гарде — ближайший обороноспособный пункт, которого можно было достигнуть до наступления ночи. Она слушала не перебивая. Прежде чем уйти, он сказал:

— Одно дело бежать от своего страха, другое — уйти от прошлого. Ради себя самой убедись, что понимаешь разницу.

Чертовски напыщенно выразился, подумал он теперь.

Первый из цепочки в шесть фургонов, загруженных ранеными, пережившими вчерашнюю ночь, уже пересек ворота и выкатил на замерзшую грязную улицу. Их окружала половина уцелевших цистериан и большой отряд слуг и челяди, состоявший из мужчин, женщин и детей. Томас, пожалуй, не стал бы разделять цистериан, однако знал, что они будут подчиняться его приказам в отличие от альбонских рыцарей. Вивэн с несколькими цистерианами также находился в отряде Томаса.

Так было здорово оказаться снаружи, в движении! Внутри стен уже начинало казаться, что все вокруг удерживается лишь тонкими нитями, которые вот-вот порвутся.

Томас посмотрел на своих людей, державшихся возле ворот. Басера проверял кремневые пистолеты, пристроенные к седлу. Томас тоже взял с собой два длинноствольных пистолета и шпагу с широким кавалерийским клинком. Дуэльное оружие было переброшено через плечо.

Крупный вооруженный отряд с одним лишь фургоном, нагруженным припасами, оставил ворота и отправился по улице в противоположную сторону. Это уходил граф Дансенни, решивший забрать свою семью, челядь и кое-кого из дворян, неспособных выдержать резвой езды. С ними направились и некоторые альбонцы; Томасу оставалось только гадать, велики ли их шансы.

Уезжал граф не оглядываясь, однако все же издалека на прощание помахал им рукой.

Все это имело известное сходство с погребальной процессией.

Люди оставили стену дворца. Томас надеялся, что фейри и Грандье не сумеют догадаться о том, что это значит, — по крайней мере сразу.

Последний фургон выкатил из тени башни Принцевых врат, и Томас дал знак ожидающим его гвардейцам.

Капитан пришпорил коня, и они взяли с места; стук колес двух экипажей, выкатившихся в ворота, открыл всеобщее шествие по тихой улице.

За экипажами двигались Лукас, два десятка гвардейцев, все оставшиеся цистериане и немногие добровольцы из числа альбонских рыцарей. Замыкали кавалькаду последний отряд гвардейцев и войско альбонцев.

Грандье мог предвидеть их бегство. Он представлял, что им придется трогаться именно сейчас, прежде чем снег завалит улицы. Оставалось только надеяться, что этим его предвидение и ограничится.

Мимо замелькали высокие дома и променады дворцового квартала. Уголком глаза Томас заметил, как споткнулась и упала лошадь. Он не видел только вылетевшего из седла седока.

Началась атака. Крупная крылатая нежить ударила по первому экипажу и отлетела, соприкоснувшись с гвоздями, усеивавшими его крышу. Однако карета дрогнула под ее весом и упала набок, сломав оба колеса. Кучер выскочил, кони забились, с ржанием пытаясь выпутаться из упряжи. Вторая карета остановилась: фейри посыпались с крыши, начали выпрыгивать из снега и грязи на мостовой.

Томас развернул коня, отряд гвардейцев и цистериан окружил оба экипажа. Они разместились возле каменной стены укрепленного городского дома.

Томас посмотрел на второй отряд. Если Ренье не выполнил его инструкции… Нет, и войско альбонцев, и его люди отделились от остающихся, вместе с фургонами направились вверх по Цветочной, в отчаянной скачке пытаясь достичь городских ворот. Он видел, как улицу сразу перекрыла иллюзия — беспорядочная толпа всадников, в смятении кружащая по улице.

Она здесь, она сделала это! Мгновение спустя он увидел, как Каде соскочила с задника экипажа, которым правил Берхэм, и исчезла в созданной ею иллюзии. Томас надеялся, что Дубелл прикроет отступление второго отряда, однако, к счастью, он не успел рассказать старику о своей идее. Каде могла осуществить это с помощью чар фейри, против которых не властны ни эльфы, ни Грандье, но до этого мгновения он не был уверен в ее согласии.

Кареты были пусты, если не считать кучеров. Равенна, Роланд и Фалаиса ехали верхом посреди отряда альбонцев, в фургонах находились припасы, раненые и гвардейцы. Равенне уже случалось путешествовать верхом во время войны в условиях не менее отчаянных, Роланд справлялся с конем лучше, чем со всяким другим делом, а Гидеону было приказано следить за Фалаисой и, если потребуется, привязать ее к седлу. А что, если за событиями следит и Грандье? Томас не сомневался, что его личное присутствие возле карет должно добавить суматохи происходящему.

Ну а потом налетели фейри, и времени на беспокойство за остальных уже не осталось. Оба пистолета Томас опорожнил, метя в крылатую тварь, опрокинувшую первый экипаж, когда она вновь нырнула на них, а потом принялся рубить палашом окружившую его коня нежить. Поблизости прогрохотал пороховой взрыв, раздались крики раненых людей и коней — у кого-то в руках разорвался небрежно заряженный пистолет.

Кони были приучены во время битвы лягаться, и их железные подковы поначалу отгоняли фейри. А потом Томас увидел, как упал Басера, мгновение спустя что-то ударило в бок его кобылу. Капитан успел спрыгнуть, и лошадь, вырвав уздечку, вскочила и бросилась бежать. Пока Томас вставал на ноги, на него сзади запрыгнул кто-то из фейри и вновь повалил на землю. Капитан изогнулся и ударил локтем назад, ожидая удара бронзовым кинжалом… Тут рукоять шпаги, по-прежнему остававшейся у него за плечами, соприкоснулась с головой фейри. Плоть нежити зашипела, и тварь с воплем отскочила.

Поднявшись, Томас клинком расчистил себе дорогу к стене дома и припал к ней спиной. Рукоять была липкой от крови — должно быть, его собственной, — хотя он и не почувствовал, что его ранили. Капитан заметил, как рухнула вторая карета, как закишели над ней бесформенные черные эльфы, с мрачным удовлетворением предвидя ожидавшее их разочарование. Томас пожалел, что Каде вообще отправилась с ними. Он надеялся, что она издали следит за иллюзией, успев отъехать подальше.

Над воплями и криками людей, коней и фейри послышался треск двери, поддавшейся где-то в стене дома. Он уже намеревался отправиться в ту сторону, на случай, если кто-то сумел проникнуть в дом, предоставляющий возможность для отступления, но тут к нему, отчаянно размахивая мечом, подступил один из утративших человеческий образ прислужников воинства. Шагнув вперед, Томас пронзил его горло уколом клинка, и тут что-то кольнуло его самого в ногу, как раз над правым коленом. Ничего особенного, пчелиное жало. И вдруг земля качнулась навстречу ему, а потом все исчезло…