Стёртые буквы

1

— Ну, кажется, уснула наконец, — сказала Виэни, входя в кухню. — Ты уж, Ксанта, сделай милость, визжи потише.

— Уж постараюсь, — ответила Ксанта со смешком.

Очень осторожно, опираясь на плечи женщин, она забралась на табурет. Хейли, дочка Виэни, повинуясь знаку матери зачерпнула воды из бочки в серебряную чашу, и шесть женщин, встав в круг, медленно пошли хороводом вокруг Ксанты, брызгая на нее водой из чаши и приговаривая:

С гуся-то вода,

С деток вся хвороба,

Прочь долой

С матушкой-водой.

Водичка-то текучая,

Наши детушки растучие…

Вода была ледяная. Ксанта морщилась, хихикала, закрывая лицо руками, но визжать и правда не визжала. Потом Дарисса достала кожаный расшитый бисером мешочек, и женщины по очереди положили в него золотые монеты: кто одну, кто две, кто три — по числу принятых Ксантой детей.

Наконец обряд был окончен, Ксанту сняли с табурета, и все уселись за стол. Дарисса, как самая старшая и уважаемая здесь, разливала вино; Ксанта резала для Хейли шеллу — особый молочный пудинг с миндалем, которому приписывалось чудесное свойство быстро восстанавливать силы недавно родившей женщины и наполнять ее грудь молоком. Пошли разговоры — молодые матери рассказывали о первых словечках и проделках своих крошек; женщины постарше вспоминали, чего натерпелись от своих деток. По молчаливому согласию о мужчинах в этот вечер не вспоминали, так что когда очередь дошла до Ксанты, она не стала хвастаться сноровкой и смекалкой Дреки, а вместо этого рассказала известную ей еще со времен Королевства байку о маленькой девочке, которая упала и разбила себе лоб.

— Стоит, заливается слезами, никто ее утешить не может, а тут муж кормилицы возьми и скажи: «Ну что, малюточка, упала ты на лобик? А подрастешь, на спинку будешь падать?» И тут малышка вдруг разом успокоилась и так серьезно-пресерьезно отвечает: «Да»!

Женщины расхохотались. Байка была стара, как мир, но каждый год они слушали ее с неизменным удовольствием.

— Вам хорошо, — вздохнула Дарисса, — а я вот не знаю, как младшенькую с рук сбывать. Тощая, как жердь, и ест — как птичка клюет. Кто на эти кости позарится?

— Брось, и ты не больно толста была, когда мы с тобой познакомились, — отмахнулась Ксанта.

— Так она еще и дикая, не знаю в кого. На парней и не глядит, ходит бука букой.

— Да ладно, не горюй, — вмешалась Виэни, — Хейзел вон у меня тоже скромница была, а сама видишь — и года после свадьбы не прошло, уже с почином! Ты кушай девочка, кушай, не слушай нас.

— Ас чего же ей не дичится, если ты ей ничего делать не даешь, — вставила словечко Ксанта. — Она у тебя рукодельница?

— Да, тут уж не жалуюсь, — гордо ответила Дарисса.

— Ну так и дай ей работу при храме. Поставь в мастерскую. Пусть около людей пооботрется. Поучится с другими ладить. А там прочие девчонки ее живо расшевелят.

— Так ведь маленькая она еще… — Дарисса сбилась и засмеялась. — А и то правда, попробовать разве?

За стеной захныкала безымянная еще малышка Хейзел, и молодая женщина вскочила, едва не перевернув стол. Все проводили ее одобрительными улыбками.

— Вот мне, бывало, свекровь говорила: «Куда бежишь! Пусть себе покричит. Баловницей вырастет!» — вспомнила Виэни. — А я все равно не могла совсем ее плач слышать — сразу хватала. А вот ведь выросла не хуже других. Сама вон теперь бегает.

^ — А у меня с первым еще хуже было, — поддакнула Дарисса. — Свекровь с матерью моей поссорились — каждая мне кормилицу сыскала. Пока разбирались, мне молоко в голову чуть не ударило. Мне его сцеживают, выливают, а ребенок орет — грудь у кормилицы не берет. Ну разобрались наконец, вроде стал сосать, только отощал уже, слабый стал, минуточку другую пососет и засыпает. Свекровка уже говорила «Не жилец!» А я один раз ночью проснулась — слышу плачет еле слышно, хныкает так, кормилица спит, не добудишься. Я лежу, у меня из глаз слезы текут, из груди молоко, ну я и взяла его к себе, а он сразу хвать сосок и зачмокал. Так по ночам тайком и кормила. А сама девушку в Венетту послала — к Ксанте. Ух, она меня тогда и отругала, когда явилась! Что ты, говорит, над ребенком мудришь! Головой думать не можешь, хоть грудь свою послушай! Потом дочек я уже с самого начала сама кормила…

В один из самых темных вечеров на изломе зимы по всему Прише-ламью чествовали повитух. Мужчин в тот вечер изгоняли из дома, а женщины собирались у той, что родила последней, ужинали в складчину, болтали о детях и одаривали повитуху. По счастью, обычай предписывал, что за столом должно быть не больше семи человек, а то никакая кухня не вместила бы всех женщин Венетты и Кларетты, которые с легкой руки Ксанты стали матерями. Так что эти вечера у жрицы Тишины были расписаны на много лет вперед.

Как обычно, засиделись допоздна, то есть до самой кромешной темноты, но в конце концов стали расходиться. Виэни и Хейзел хотели оставить Ксанту ночевать у себя, но та отказалась наотрез. «Дреки с Ингольдой будут волноваться. Я обещала, что вернусь сегодня же». Тогда в разговор вступила Дарисса. Она этой же ночью уезжала в Кларетту и рассчитывала к рассвету быть на перевале, но тем не менее во что бы то ни стало желала дать Ксанте двух своих слуг в провожатые. Ксанта в ответ только фыркнула:

— Ну вот еще, мода! Так посмотрят, что я с охраной хожу, в другой раз непременно ограбят.

Вышли они вместе, и Дарисса задержала подругу на крыльце.

— Я тебя попросить хотела, — сказала она. — Что скажешь, если я Для тебя и твоих куплю в Кларетте дом?

— Зачем? — изумилась Ксанта.

— Ну сколько уже тебе можно здесь жить? И люди тут грубые. А у нас сама знаешь — тепло, хорошо, спокойно. Я устрою так, что твоему Храму будет почет, какой тебе здесь и не снился.

— У вас пироги с рыбой не пекут, — отшутилась Ксанта. — А по правде говоря, Дара, ты же знаешь, я бы для тебя, что хочешь сделала. Но не могу. Не я решаю, где мне жить.

— Ну тогда… — Дарисса помедлила. — Не хотелось тебе в праздна настроение портить, только я вот что хотела сказать. Мне в этом году не удалось в вашем храме Дариссы свою Верховную жрицу посадить. И в храме Дея тоже к нам больше не благоволят. А черные близнецы Айд с Аэтой, сама знаешь, всегда тебя недолюбливали. Ты ведь так и не выбрала себе покровителя.

— Нет, а зачем он мне?

— Лучше спроси, зачем ты ему. Словом, будь осторожна, пожалуйста. Если что случится, я теперь тебя защитить не смогу. И позволь моим людям тебя проводить.

— Зачем? — повторила Ксанта. — Думаешь, двое человек защитят меня от всех четырех Храмов разом? Не смеши! Никому я не нужна. Кто еще будет ради меня лихим людям деньги платить? Да весь годовой доход с моего Храма на эту плату и уйдет. Смысла нет.

— Ну сделай мне приятное!

— Вот еще, будет ради меня кто-то сапоги топтать. Двадцать лет почитай здесь прожила, никогда такого не было!

— Ксанта!

— Ладно, ладно. Только ради тебя.

2

Ксанта чувствовала себя ужасно смущенной — впервые в жизни кто-то шел с ней рядом потому лишь, что такова была его работа. Ей было странно даже подумать о том, что люди, такие же как она, пусть на короткое время, но находятся у нее в услужении, и она даже не решалась заговорить с ними, не зная, что обидит их больше — безразличие или фамильярность. «Ладно, пусть думают, что я невоспитанная бука, пусть вечером перемоют мне все кости, в конце концов, мы больше в жизни друг друга не увидим», — утешала она себя.

Ксанта была так поглощена собственными переживаниями, что перестала следить за дорогой и едва не заблудилась. Наконец она остановилась на полутемной площади и стала соображать, где они сейчас и как побыстрее добраться до Храма. Опять же ей было страшно неудобно гонять по городу зазря подневольных людей, да еще и из Кларетты. «Сама хвасталась, что двадцать лет тут прожила, а теперь так опростоволосилась!» Они все еще не вышли из богатых кварталов — дома на площади были каменные, двухэтажные, мансарды выдавались далеко вперед, и уходящие от площади улочки тонули в тени. С неба сыпался мелкий колючий снежок, но было безветренно, а потому не слишком холодно. Ксанта, как потерянная, бродила по площади, но потом различила бледный отсвет в конце одной из улиц — это снег на реке отражал свет Венка Судьбы. Ладно, сейчас выйдем к реке, а там уж точно не заблудимся.

За этими мыслями она совсем забыла о своих провожатых, а потому ужасно испугалась, когда один из них положил ей руку на плечо и притянул к себе.

— Ты уж не взыщи, подруга, — сказал он спокойно. — Ничего личного.

Резкий толчок, и Ксанта, пискнув от удивления, полетела на землю. Точнее, на снег и брусчатку. Ей дали приподняться, и даже потянуться к кошельку, а затем второй «охранник» пинком отправил ее обратно на камни. Теперь удары сыпались один за другим — в живот, в поясницу, в плечо. Ксанта свернулась на камнях в улитку, защищая лицо и грудь. Впрочем, нападавшие не особенно старались — видно, убивать и даже серьезно калечить ее не входило в их планы.

— Ничего личного, — приговаривал тот, что был поболтливей. — Так получилось. Мы все равно тебя навестили бы сегодня ночью, а тут уж так повезло. Ты не думай, госпожа Дарисса тут не причем. Она знать не знает. Это здешняя Дарисса. Нам велели, чтобы мы непременно тебе сказали, чтобы ты точно знала, почему все так случилось.

Пока он трепался, Ксанта улучила момент, приподнялась на четвереньки, потом рывком распрямилась и бросилась с сторону, надеясь проскользнуть между двумя нападавшими. Однако молчаливый оказался удивительно быстр и ловок. Он мгновенно поймал женщину и, вывернув ей руку, заставил опуститься на колени, потом бросил через плечо своему товарищу:

— Подержи!

Ксанта рванулась, но болтун уже перехватил ее запястье и стукнул коленом в подбородок — несильно, сдерживая удар, просто, чтобы отбить у нее всякое желание сопротивляться. Молчаливый меж тем нагнулся, стянул с ноги Ксанты башмак, а потом, распрямившись, с размаxy ударил каблуком по стопе. Хрустнули кости, Ксанта коротко крикнула, потом выругалась.

— Это ты зря, тетка — покачал головой болтун. — Мы прежде на тебя зла не держали, а теперь ты нас оскорбила. Теперь уж не взыщи, сама виновата.

И пнул ее в живот с такой силой, что она покатилась по обледеневшим камням.

Больше на милость победителей рассчитывать не приходилось, и Ксанта снова попыталась убежать. На этот раз даже не поднимаясь, — она поняла, что правую ногу можно списать со счетов, и просто поползла тюленем, подтягиваясь на локтях к белевшей в конце переулка реке, — благо, уклон оказался как раз в ту сторону.

Переулок был коротким — шагов двадцать-тридцать. Парни, понимая, что никуда Ксанта от них теперь не денется, ей не препятствовали, просто шли рядом и время от времени подбадривали пинками. Постепенно они остыли и даже стали посмеиваться — Ксанта с упорством червя пробивавшаяся в светлую даль, и в самом деле со стороны смотрелась уморительно.

На набережной было посветлее. Приближался рассвет, и Венок Судьбы бледным облаком опускался на вершины голых ив, на засыпанные снегом крыши домов предместья за рекой. Поросший бурьяном склон, спускавшийся к воде, совершенно обледенел. Ксанта вдохнула поглубже, закусила губу и ужом заскользила вперед. Парни уже настолько развеселились и расслабились, что не сразу разгадали ее маневр. Когда они опомнились, было уже поздно: Ксанта добралась до края обрыва и покатилась вниз.

— Вот стерва! — фыркнул болтун. — Давай подождем, посмотрим, как она будет оттуда выбираться.

Его спутник лишь пожал плечами, отвернулся и зашагал прочь.

Ксанта осторожно подняла голову и взглянула на склон, по которому только что соскользнула. Парень был прав: эту крутую ледяную гору не одолеет и здоровый человек. Выбраться отсюда ей вряд ли удастся.

«У песни тысячи дорог,

Конец один — река», — вдруг вспомнилось ей.

3

У самого берега лед был достаточно плотным и крепким. К тому же его как следует припорошило снегом, так что Ксанта могла бы пойти вверх или вниз по реке, чтобы найти склон поположе, если бы… если бы вообще могла хоть куда-то пойти. По счастью холод немного снял боль, йогу просто дергало, но Ксанта чувствовала, что лодыжка опухает на глазах. Она сняла с пояса нож, разрезала резинку чулка, затем снова огляделась. Немного в стороне, на льду темнела большая палка. Если ее приспособить, как костыль… Однако, поразмыслив. Ксанта забраковала эту идею. Палка лежала почти на середине реки, и если лед там окажется недостаточно крепким… Нет, риск был слишком велик, она не могла решиться. Тогда Ксанта просто встала на четвереньки и поползла.

Прошло немало времени, когда она заметила на горизонте темную громаду моста. Потом расслышала треск горящих веток и различила на одной из опор слабые отсветы огня. Видимо еще кому-т. о не сиделось под крышей в эту ночь. Ксанта поползла дальше и вскоре уже нырнула в тень моста. Здесь и в самом деле горел костерок, вокруг которого сидело человек пять — все в лохмотьях, и воняющие так, что у Ксанты мгновенно засвербило в носу и заслезились глаза.

Два оборванных призрака (лиц Ксанта не могла различить, только темные силуэты) тут же вскочили на ноги и заступили ей дорогу.

— И кто это к нам пожаловал? Никак знатная госпожа? Вот уж не чаяли такой чести!

Ксанта опустилась на снег, сдерживая крик — одно неловкое движение, и нога тут же напомнила о себе.

— Да я и сама не чаяла, что придется здесь гулять, — ответила она, переводя дыхание.

— Ну чаяла, не чаяла, а раз уж забрела, плати за проход. У нас правило такое.

— Да, да, конечно.

Ксанта сняла с шеи подаренный Дариссой мешочек, бросила его под ноги нищим.

— Больше нет ничего, хоть обыщите.

Один из оборванцев поднял мешочек с земли взвесил его на ладони, присвистнул, потом поднес к огню костра и другие его компаньоны тоже потянулись ближе», разглядывая добычу. Внезапно один из сидевших у огня поднялся, вырвал мешочек из рук караульщика, направился к Ксанте и с поклоном вернул ей деньги.

— Ты прости, сестра, мы же не знали, — сказал он важно. — С повитухи в повитухин день денег не возьмем. Не такие уж мы пропащие люди. Иди с миром.

Прочие зароптали, но благородный разбойник цыкнул на них и выразительно помахал в воздухе своим посохом. Нищие притихли, и Ксанта беспрепятственно поползла дальше.

Когда мост скрылся за поворотом она снова легла на снег, закрыла глаза и несколько минут отдыхала. Как ни смешно, но она успела испугаться, а сейчас была рада-радехонька, что благополучно миновала мост, хотя по-прежнему понятия не имела, как выбраться из этой ледяной ловушки. До сих пор ей не удалось найти ни одной тропки, ни одного участка склона, по которому можно было бы попытаться взобраться наверх.

Нога почти успокоилась, лежать было хорошо, но именно поэтому надо было подниматься. Ксанта скатала пальцами маленький комочек снега, сунула в рот, потом осторожно распрямила руки. Запястья тут же отозвались болью — от непривычной нагрузки она потянула связки, и дальше ползти пришлось, опираясь на костяшки пальцев.

Мысленно Ксанта пыталась представить себе, в какой части города она сейчас находится. Кажется, еще немного и она доберется до дальних причалов гавани. Берег там вроде бы понижается, а значит, у нее может появиться шанс. Со вздохом Ксанта расстегнула пряжку и скинула тяжелый плащ. Ветер мгновенно пробрался сквозь складки нарядного платья и пронзил ее тело до самых костей. Но делать нечего — дальше тащить на себе лишнюю тяжесть она была не в силах.

4

Память не подвела, и вскоре Ксанта различила на горизонте мачты кораблей. Будь у нее возможность твердо стоять на ногах, она несомненно постояла бы и полюбовалась открывшейся панорамой. Она любила это место — прозрачный лес мачт в небе, пестрый калейдоскоп рынка на причалах, безмолвную воду, которая всегда была здесь, ради которой и благодаря которой собирались здесь и люди, и корабли и которая никогда не заявляла о себе слишком громко.

Но сегодня вода пряталась подо льдом и снегом, причалы были пусты и открыты первым лучам утреннего солнца, в гавани осталось всего два-три корабля, и даже неизменный и неизбежный запах подгнившей рыбы почти не ощущался. Один из кораблей сразу бросался в глаза — Ксанта не слишком разбиралась в морском деле, но и ей было ясно, что этот красавец — особенный. У него были палубные настилы, как у боевых галер с Божьего Носа, но зато на бортах не было люков для весел, и сидел он в воде высоко, как корабли Королевства. И еще у него была не одна мачта, как у северных кораблей, и не две, как у кораблей Венетты и Королевства, а целых три. За двадцать лет Ксанта не раз бывала в гавани, н никогда прежде не видела ничего подобного.

Но сейчас ее волновало совсем другое. Гавань без преувеличения была лицом Венетты, Торговый совет исправно и рачительно заботился о ней, укрепляя земляные берега и края причалов каменными стенами, а это значило, что и здесь Ксанта была в ловушке. Ей не взобраться по стене и не попасть на берег. В ее распоряжении был лишь небольшой треугольник заледеневшего песка, окруженный с двух сторон каменными обрывами, а с третьей — застывшей водой. Оставался один путь — на лед, а оттуда на причал. Земляная насыпь уходила в море лишь на пару десятков шагов, а оттуда шли деревянные мостки, пониже и поближе к воде. Ксанта прикинула на глаз — если доползти по льду до мостков, пожалуй, она сможет на них забраться. Либо поворачивай назад. Либо попытайся как-то не окоченеть до тех пор, пока в гавани не появятся люди. Ладно, когда выбора нет, и думать не о чем.

Для очистки совести Ксанта подобрала камень покрупнее и несколько раз стукнула им об лед. Вроде не трещит. Тем не менее'она прекрасно понимала разницу между весом камня и собственным весом, а также между льдом у берега и у причалов. А у причалов уже довольно глубоко — Торговый Совет позаботился о том, чтобы гавань была удобной не только для маленьких беспалубных корабликов со здешнего побережья, но и для больших грузовых кораблей из Королевства. Ксанта, наскребла в щелях между камнями немного снега, скатала еще один комок и отправила за щеку. Ей не хотелось, чтобы ее вывернуло от страха, а дело шло к тому. Но по каменной стене ей не взобраться, это совершенно ясно. А здесь на так уж далеко — можно попробовать. Все равно пока не попробуешь, не узнаешь, стоило оно того, или нет.

Ксанта осторожно соскользнула на лед, распласталась на нем, раскинув руки и ноги, и поползла. Слой снега здесь тоже был довольно тонким — всего лишь мелкая сухая пудра на темной ледяной поверхности. Ксанта скользила, отталкиваясь ладонями, цепляясь пальцами за мельчайшие бугорки на поверхности льда. Перед ее глазами проплывали тре-Щинки, застывшие в толще пузырьки воздуха. И хотя страх по-прежнему сжимал желудок и горло тугим холодным кольцом, Ксанта не могла не рассмеяться, представив себе до чего потешно выглядит она сейчас со стороны. «Господа, спешите видеть! Только сегодня — танцы хромоногих черепах на льду!»

Ей повезло — лед треснул, когда она была почти у самого причала. Ощутив на икрах ледяную хватку воды, Ксанта заорала, рванулась вперед, уцепилась за доски и, разумеется, окончательно соскользнула с новорожденной льдины. Юбка тут же намокла, отяжелела и потянула ее назад, а в окоченевшие пальцы уже почти не гнулись и не желали держаться. И тут сквозь оглушающий ужас Ксанта различила самый невероятный и волшебный звук — звук шагов. Кто-то шел, нет бежал по земле, теперь — по доскам настила. Еще мгновение, другое и этот кто-то уже ухватил ее за локти и дернул на себя. Ксанта заорала снова — проклятая нога немедленно высказалась в духе того, что требует деликатного с собой обращения, и вообще в воде ей было гораздо лучше.

— Ну ты даешь, мать! Совсем с ума съехала что ли? — поинтересовался изрядно перепуганный и озадаченный любитель ранних прогулок по пристани.

— Вот здорово! — отозвалась Ксанта. — Вот уж не чаяла, что со мной такое приключится.

Она лежала на спине, на восхитительно твердых досках, отрешенно рассматривала своего спасителя, и ей было хорошо и спокойно. Отсюда, с этой точки зрения, он был чудо как красив — рослый, плечистый, с густыми темными волосами. А это что? Как будто половину челки ему снегом запорошило. Где-то она прежде такое видела. А, неважно. Все равно красиво. Однако едва задумавшись о красивых мужчинах в ее жизни, она тут же вспомнила о Дреки. Дреки и Ингольда! Небось заждались ее! Не знают, что и думать! А ну как Дреки примется ее искать, да и вляпается в какую-нибудь историю?

— Мне надо в город, срочно, — сказала она и попыталась сесть. — Меня сын ждет. Помоги мне добраться, пожалуйста, я заплачу.

— Вот дура! — мужчина обреченно вздохнул, поднял Ксанту с причала и понес.

5

Прошло не больше полу суток с тех пор, как Ксанта стояла на табурете посреди кухни Виэни, и полагала, что знает все про свою Жизнь, прошлую и грядущую. За это время она успела побывать во многих местах. А теперь вот нежданно-негаданно оказалась на необыкновенном корабле, и получила в полное свое распоряжение огромное меховое одеяло, огромную чашу с горячим вином, сухие штаны (одну штанину пришлось распороть) и рубашку. Рубашка висела на ней мешком, штаны были тесноваты, но в общем и целом ей было грех жаловаться. Добрый человек с причала (она до сих пор не знала его имени) облагодетельствовал ее легко, не задумываясь, кажется, не рисуясь даже перед самим собой. Просто сделал все, что считал нужным, а когда Ксанта попросила дощечку и кусок ткани, чтобы перевязать ногу, он без долгих разговоров оторвал дощечку от висевшей на стене каюты маленькой полочки, а потом достал из сундука и разорвал на полосы еще одну свою рубаху.

Крохотную каюту под кормовой палубой судна освещали лишь тлеющие угли в жаровне, а потому Ксанта все еще не могла толком рассмотреть своего благодетеля. На глазок она дала ему лет сорок или чуть больше того и наделила изрядным достатком — пока он нес ее на руках по причалу, Ксанта успела разобрать, что на плечах у него короткий плащ из шкурок водяной крысы, сколотый пряжкой с мелкими рубинами, а под плащом рубашка — из бледно-зеленой парчи с серебряным шитьем по воротнику и рукавам. Человек в такой одежде вполне мог оказаться хозяином всего корабля.

Несмотря на то, что нога целеустремленно ныла, а озноб все еще не отпускал, Ксанта была довольна. Давненько с ней не случалось ничего необычного. Конечно, едва ли эта встреча будет иметь романтические последствия, но она хороша и сама по себе, без всяких последствий. Пожалуй, вполне вероятно, что это Гесихия решила вознаградить свою верную жрицу за службу таким вот экстравагантным способом.

— Так чего ради ты потащилась на лед?

Видя, что Ксанта уже переоделась и покончила с перевязкой, мужчина решил нарушить молчание.

— На меня напали на улице э-э… грабители… — и Ксанта коротко пересказала свои сегодняшние приключения.

— Все ясно, — кивнул ее спаситель. — Говорила мне жена — не езди на юг, там люди злые!

Он нагнулся, поднял что-то с пола — Ксанта вытянула шею и разглядела — это был ее костяной гребешок с узором из пляшущих черепашек — подарок Дреки.

— Ой, спасибо, я наверное выронила. Давай, как раз волосы подбе-РУ> — проговорила она и протянула руку.

Не говоря ни слова, мужчина засветил фитилек масляной лампы, повернулся, подошел на шаг ближе, опустился на корточки и поднес лампадку к самому лицу женщины.

— Госпожа Ксанта! — сказал он тихо. — Это как же получается? Это же вы! Я же за вами приехал!

Ксанта прищурилась, вглядываясь в его лицо, и все же не могла узнать. Слишком здесь было темно, а пляшущий огонек лампы только мешал, да и короткая ухоженная бородка и усы на лице мужчины здорово сбивали с толку. Нет, таким она его точно никогда не видела. А каким видела? Не вспомнить. Но раз он ее признал, получается, они прежде виделись. Но где, когда, почему? Ксанта не знала, что сказать.

Мужчина тоже молчал и тоже не верил своим глазам. Почему-то ему воображалось, что годы идут только для него, а здесь, на родине все так и застыло в неподвижности в ожидании его возвращения. Почему-то он рассчитывал увидеть ту самую, некрасивую, но молодую и полную сил женщину, с которой познакомился двадцать лет назад. А теперь он видел перед собой дряхлую старуху. Ошибка понятная, и даже отчасти простительная, но потрясение было слишком велико. Он словно сам в этот миг состарился на все прошедшие двадцать лет и впервые подумал о том, каким увидят его старые знакомые, если конечно увидят. Возможно, лучше и не объявляться, так всем будет спокойнее. В двух женщинах — прошлой и нынешней не было почти ничего общего, и все же кое-что осталось неизменным. Глаза. Точнее взгляд. Глаза-то как раз изменились — потускнели, спрятались под набрякшими веками, почти утонули в сетке морщин, а сейчас были затуманены болью и усталостью. А вот взгляд остался прежним — совершено неженским. Такого он больше не видел никогда и ни у кого — спокойный без равнодушия, любопытный без азарта, внимательный без кокетства, открытый без вызова. И еще это странное ощущение, что тебя видят. Не ищут тебе применение, не размышляют, что с тебя можно взять, не выискивают слабые места в твоей обороне — просто видят. Кстати, тогда, двадцать лет назад, он сам толком не разглядел Ксанту. Тогда в его голове и без того был полный кавардак, а в сердце царили три женщины: мачеха, бывшая возлюбленная, новая возлюбленная — так что для безобразной жрицы и ее медлительной богини просто не оставалось места. И тем не менее взгляд ему запомнился и двадцать лет спустя привел сюда, в гавань Венетты, практически на порог родного дома, куда он поклялся никогда не возвращаться.

— Я ведь только что вернулся из Кларетты, я вас уже целую вечность ищу, — пробормотал он.

И тут лицо Ксанты просияло — она наконец узнала своего собеседника. «Запорошенная снегом» прядь волос осталась такой и в теплой комнате. На самом деле она просто была седой. А такую пежину, увидев раз, трудно забыть. Только теперь прядь была не одинока: виски и усы тоже тронула седина — самые кончики волос, как у породистого пса.

— Керви, парень, вот здорово! — воскликнула старая жрица. — Ну до чего же ты возмужал! Расскажи, как ты, что поделываешь?

Однако поговорить им в тот р, дз толком не удалось. Керви был слишком смущен и ошарашен происшедшим, чтобы пускаться в долгие разговоры, а Ксанту от тепла, вина и усталости отчаянно клонило ко сну. Да и за стеной каюты зашумели — на корабль возвращалась всласть погулявшая в городе команда. Так что жрица просто растолковала Керви, как найти ее Храм, а потом с наслаждением отпустила наконец поводья своего рассудка, полагаясь целиком и полностью на чужую добрую волю. И позже, когда Керви нес ее по просыпающимся улочкам города (после вчерашнего праздника люди не спешили вылезать из домов), Ксанта тихонько улыбалась сквозь сон, предвкушая изумление Инголь-ды и Дреки. Но самое удивительное было то, что и Керви, несмотря на все одолевавшие его заботы, тоже улыбался. Почему-то его не покидало странное ощущение, что теперь наконец все в порядке, дело в надежных руках, и дальше все тоже пойдет как надо. Хотя, строго говоря, никаких серьезных причин для такой уверенности не было.

6

Косой луч вечернего солнца нырнул в маленькое окошко под крышей и осветил облачко дыма, поднимающееся от жаровни.

Ксанта, высвободила руки из-под одеяла, подняла их навстречу лучу, поиграла пальцами, и начала осторожно вращать запястьями, разрабатывая задеревеневшие суставы. Неплохо. Лучше, чем она смела надеяться. Ксанта коротко усмехнулась и тут же зашлась кашлем. Пришлось перекатываться на бок, тянуться за чашкой с отваром, вползать повыше на подушки, восстанавливать дыхание. Наконец она вновь перевернулась на спину и принялась мысленно себе выговаривать от лица своей богини. Смела она надеяться! Тоже мне! Нечего ерунду городить! Последней дуре было бы ясно, что с танцами покончено, а она все руками машет по старой памяти. Тоже мне бабочка! Под повязкой, смоченной в смеси из яичных белков, масла и вина, нога немилосердно чесалась, но это как раз было ничего. Хуже то, что она еще и болела, не сильно, но довольно занудно, отзываясь на любое резкое движение, даже на приступ кашля. Старые кости не торопились срастаться. Вполне вероятно, что она теперь так и будет болеть до конца жизни — Ксанта видывала такое. Неприятно о таком думать, но приходится потихоньку привыкать к этой мысли.

В дверь постучали, затем скрипнули петли. Ксанта поморщилась — зимой приходилось навешивать двери в проемы между комнатами, а на пол ставить деревянные кровати. И то, и другое всегда выводило КсантЯ из себя, а сейчас особенно. В комнату заглянула Ингольда.

— Ксанка, ты как? Опять громыхаешь? Может, компресс сделаем?

— Все в порядке, — отмахнулась Ксанта. — Ты не беспокойся, если надо будет что-то, я сама встану.

— Встанет она! — фыркнула Ингольда. — Только попробуй! В кои-то веки не путается под ногами! Лежи уж! Там Дреки пришел и с ним еще какой-то мужик. Хотят тебя видеть. А еще гонец из Кларетты, от госпожи Дариссы. Принес письмо и шкатулку.

— Давай всех сюда! — распорядилась Ксанта. — А то я уже умираю со скуки!

В письме Дарисса долго и многословно извинялась за то, что при-, шлось пережить Ксанте, снова звала ее перебраться в Кларетту и выражала надежду, что приложенный к письму маленький подарок поднимет Ксанте настроение.

Но открыть шкатулку Ксанта не успела. Явились Дреки и Керви.

— Ну как ты, мам? — Дреки осторожно опустился на край кровати и осторожно чмокнул ее в щеку. Он вообще в последние дни был необыкновенно изящен, аккуратен и любезен — похоже, болезнь Ксанты и его выбила из колеи.

Керви так и остался стоять у дверей.

— Я надеюсь, вам уже лучше, госпожа Ксанта, — заговорил он. — приходил и раньше, но ваша подруга, она…

— Не пустила тебя?

— Ну да, но я бы и сам не стал вас беспокоить, только… у меня не те много времени. Началась оттепель, и лоцман берется вывести нас из гавани. Так что надо решать. Я ведь за вами приехал.

— Ничего не понимаю! — Ксанта приподнялась на локтях, села, Дреки тут же заботливо подпихнул ей под спину подушку. «Совсем парень на себя не похож. Ну ничего, чует моё сердце, это счастье скоро кончится», — мимоходом подумала Ксанта и тут же повернулась к Керви. — Ты садись, вон там стул стоит. Садись и рассказывай все по порядку.

— Я попробую, — со вздохом согласился Керви.

— Да не стесняйтесь, — вставил Дреки. — Уже нормально получается.

— У меня хороший учитель, — улыбнулся Керви. — Знаете, он же тренировал меня все эти дни. У вашего сына, оказывается, недюжинный талант но части рассказывания историй. Так что все, что вы сейчас услышите, вытянул. из меня он. Имейте в виду/

— Я изнемогаю от гордости и нетерпения, — подытожила Ксанта. — Начинайте!

История в самом деле получилась длинная. Длиной в двадцать лет. Когда-то давным-давно Керви с легкой руки Ксанты и Дариссы покинул родной дом и отправился в Венетту, где подрядился на корабль и вместе с еще несколькими сотнями любителей приключений отплыл на север, за Божий Нос, на новые земли.

— Разумеется, все оказалось не совсем таким, как мы ожидали, — говорил он. — В первую голову, там было полно людей. Земля на севере скудная, неласковая — скалы да болота. Вся прибрежная полоса уже заселена людьми, пересекшими Шелам в незапамятные времена. Я слышал, впрочем, что и в болотах кто-то живет, но все больше на побережье да на прибрежных островках в устьях рек. А море между островов еще почти не разведано — ветра и течения там порой просто срываются с цепи. Местные жители говорят, что на островах слишком много скал и подводных гротов, а потому вода пляшет, как хочет. Есть и водовороты, и подводные гребни, где волны в шторм поют голосами древних богов. Есть каменные поля, где скалы стоят так же часто, как дома на деревенской улице, одни — вздымаясь над волнами, другие — прячась под водой, но и те и другие одинаково гибельны для кораблей. Есть проливы, которые в отлив запус-тевают, а в прилив превращаются в огромную ступу, где ветры месят свое варево. Есть длинные каменистые мысы — где встречные волны закручиваются, как мельничные колеса, сшибаются и выбрасывают гигантские валы почти до самого неба. В прилив, да еще в бурную погоду, ни один корабль не уцелеет тут. Местные жители плавают вдоль берега и ближайших к нему островов и не рискуют уходить в море дальше. Так что нам Достались в удел те острова, до которых от берега два-три дня пути и больше. На самом деле там целый архипелаг, и мы только-только прикоснулись к краешку этого огромного пирога. Говорят, дальше к западу острова становятся по-настоящему большими, там хватит места для дюжины колоний, для множества городов. Я в это верю. Даже те небольшие острова, которые нам пока удалось занять, богаты и пресной водой, и лесами, и всякой живностью. Там растут деревья, каких нет больше нигде в Королевстве, их плоды, а более того, цветы и почки обладают свойством дивно улучшать вкус пищи, придавая ей то остроту, то сладость. На болотах мы находили ароматные и пряные травы. На широких песчаных пляжах в бухтах в летние дни удается собирать выпаренную соль. Здесь нам повезло — наши корабли куда как лучше, чем у Людей Братства, и те нам с удовольствием уступили земли, до которых сами едва могли добраться.

— Людей Братства? — быстро переспросила Ксанта.

— Ну да, так мы их прозвали. Сами себя они зовут «клахс».

— Дай угадаю! На их языке это значит «люди»? Ну или в крайнем случае «настоящие люди»?

— Гм! Что-то вроде. А откуда вы знаете?

— Это любимый мамин фокус, — вставил Дреки. — Я вам потом объясню. Вы рассказывайте, рассказывайте.

— Сначала, как водится, было трудно. Венетта требовала для себя часть земли и привилегий при торговле с Братством. Мы немного повоевали. Ну лет пять-семь. Но, к счастью, удалось заключить военный союз с северными городами Божьего Носа, и с их помощью мы утихомирили венеттцев. Но остаются, разумеется, Люди Моря. С этими, похоже, вообще ничего не сделаешь. Получается так, что чем дальше мы забираемся вглубь, тем ближе к ним оказываемся.

— Постой немного! — прервала Ксанта Керви. — Почему вы зовете местных жителей, этих самых «клахс» Людьми Братства?

— Ну, это уж так повелось, — Керви замялся. — Они считают себя братьями или вроде того… На самом деле это сложно объяснить. Да и дело не в этом.

— Ладно, а что у вас с дивами?

— С дивами как раз на удивление все в порядке. У нас с самого начала был заключен договор, согласно которому мы должны были выводить на острова поровну колоний и оказывать друг другу помощь. Учитывая напряженные отношения с Венеттой и непредсказуемые визиты Людей Моря, обе стороны почли за лучшее этот договор не нарушать.

— И сколько колоний вы уже вывели? — поинтересовался Дреки.

— Две. Одна дивов и одна наша. Кроме того, в Хамарне, городе Людей Братства, живут и дивы, и люди Королевства. Но мы уже подошли к сути дела. Год назад мы основали новое поселение на Оленьем острове в полутора декадах пути от Хамарны. Это было весной. В конце лета в колонию отправились три корабля. Они должны были завезти жителям продукты, забрать пряности и соль, прежде чем начнутся шторма. Однако они не вернулись в назначенный срок. Тогда я сам снарядил корабль, — тот, на котором имел честь принимать вас, госпожа, — и мы без приключений добрались до Оленьего острова. Там мы обнаружили, что поселение покинуто. Ни единой живой души. Ни следа кораблей.

— Сколько там было человек? — поинтересовалась Ксанта.

— В колонии? Около сотни.

— Не считая женщин и детей?

— Нет, все вместе. Правда, далеко не все брали с собой семьи. Это была первая партия — в основном строители: плотники, кровельщики и так далее. Остальные должны были прибыть весной, уже в отстроенные дома.

— А солдаты среди них были? — поинтересовался Дреки.

— Среди колонистов — нет. Конечно, все мужчины умели владеть оружием и в случае чего могли дать отпор. Но профессиональных воинов там не было. На кораблях — другое дело. Практически все наши матросы — бывшие солдаты.

— А кстати, сколько человек было на кораблях?

— Точно не скажу, но от десяти до двадцати человек на каждом.

— Так мало? — изумился Дреки.

— У нас так принято.

Керви снова смутился. Было видно что разговор пошел о том, о чем чужеземный гость не хотел слишком много распространяться, и Ксанта сжала запястье Дреки. Тот понял, на что намекает мать, и сменил тему.

— Итак, там было полторы сотни человек, не слишком хорошо владеющих оружием. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что для двух-трех кораблей Людей Моря это пустяк. В порту рассказывают, что Люди Моря дерутся, как заговоренные.

— Люди Моря никогда не берут пленных, — возразил Керви. — А на острове мы не нашли ни одного трупа.

Он быстро глянул на Ксанту и отвел глаза.

«Странно. Ведет себя так, как будто врет, — подумала она. — Или стыдится чего-то. Чего? Почему? Зачем ему врать мне? Вообще, зачем я ему?»

— Значит, венеттцы, — продолжал Дреки. — Уж они-то берут пленных. Решили отомстить вам за старое.

— Я тоже думал об этом, — согласился Керви. — И оказавшись здесь, в Венетте, первым делом проверил тюрьмы. Это оказалось проще, чем я думал. Годовой запас соли, подаренный храму Айда, — и меня пустили всюду, куда бы я ни попросил. Но никого из наших в тюрьмах Beнетты нет. Впрочем, я не слишком надеялся на это. Венеттцы вряд ли сумели бы добраться до Оленьего острова и вернуться назад целыми и невредимыми.

— Так, может быть, они и потонули вместе со всеми пленниками? Хотя, если бы какие-нибудь корабли пропали на севере, слухи бы пошли сразу. Тар ле вещи в секрете не удержишь. В порту всех знают наперечет.

— Может быть, — с сомнением покачал головой Керви. — Только… Не знаю. Я пробыл на острове очень недолго, но мне показалось… у меня было ощущение…

— Что?

— Что колонистов никто не захватывал в плен. Дома не горели, не были разрушены. Наоборот — люди собрали вещи, привели все в порядок перед тем, как уйти. Они спешили, да. В одном доме мешок с мукой зацепился за гвоздь и порвался, его так и бросили на пороге. Но не было следов грабежа или отчаянного бегства. Клети закрыты, инструмент спрятан в подвал и накрыт мешковиной. 6 домах не осталось ни одежды, ни посуды, ни детских игрушек. Я… не знаю. Как будто их что-то напугало, но не до паники, понимаете? Но почему они ушли и куда направились, я не могу себе представить. И, честно говоря, это меня пугает.

— И вы поплыли в Венетту.

Керви вздрогнул и резко обернулся. Но это всего лишь Ингольда, давно стоявшая в дверях, решила наконец вступить в разговор.

— Точно, госпожа. Я приказал капитану моего корабля взять курс на Венетту. Я просто не видел другого выхода для себя и для всех нас. Во-первых, я в самом деле должен был убедиться, что дело обошлось без венеттских пиратов. Наверное, я даже надеялся на то, что все окажется так просто. Конечно, я не смог бы разом выкупить всех колонистов, и все же будь необходимость, мы собрали бы выкуп без большого труда.

— А во-вторых? — поинтересовалась Ингольда.

— Во-вторых, я вспомнил о госпоже Ксанте и приехал просить ее плыть с нами на Олений остров.

7

Оставшись одна, Ксанта вспомнила о подарке Дариссы и наконец открыла шкатулку. На алом бархате лежали два сморщенных, но, несомненно, человеческих пальца. Большие, с правых рук. Узнать эти пальцы «в лицо» Ксанта, разумеется, не могла, но догадывалась, откуда они взялись. К внутренней стороне крышки Дарисса приколола изящной булавкой с изумрудной головкой еще одну записку. В которой сообщала, что «другие два я оставила себе». Ксанта вздохнула и поморщилась. Чего-то подобного она и опасалась. Закрыла шкатулку, слезла с постели, опираясь на стул доковыляла до дверей и позвала: «Инги!» Ингольда тут же явилась, фыркая от праведного гнева.

— Ты чего скачешь, поскакушка? Сама не отдыхаешь и людям не даешь! Не напрыгалась еще?

— Погоди ты! Унеси эту Радость да выброси поскорее.

— Ты чего? Это же подарок!

— Делай, как я говорю, Дара не обидится. Выкинешь и возвращайся. Поговорить надо.

Ингольда пожала плечами, вышла и тут же из-за двери донеслось приглушенное: «Ого!» — разумеется, любопытная приятельница Ксанты не утерпела и открыла загадочную шкатулку.

К тому времени, как Ингольда вернулась в комнату — довольно бледная и с брезгливо поджатыми губами, Ксанта уже успела заново водвориться на постель и даже перевести дыхание.

— Значит, так, — сказала она, усадив Ингольду в ногах. — Первое дело будет такое. Когда мы уедем, тебе придется что-то решать с Великими Храмами. Либо в тот же день пойдешь к здешней Дариссе и будешь просить у нее покровительства, либо, уж не взыщи, придется тебе перебираться в Кларетту, под крылышко к нашей Даре.

— Вот еще! — фыркнула Ингольда. — Тоже придумала. Никуда я отсюда не уеду и на поклон ни к кому не пойду! Не дождутся. Рылом не вышли, чтоб мы перед ними кланялись.

— Погоди, не кипятись! — Ксанта потрепала подругу по плечу. — Еще нам с тобой не хватало — с кем-то рылами меряться. Я, конечно, сама виновата — тоже больно гордая была по молодости. Боялась, что храм Дариссы нас под себя подомнет. Погоди, не перебивай, дослушай. Может по-первости я и права была, да вовремя не остановилась, за что и получила. Теперь-то бояться нечего, чего бы там Дарисса про себя ни думала. Нас в городе хорошо знают, девушки, наши бывшие ученицы, дочек только сюда и пошлют, так что теперь можно и покровителем обзавестись. Все равно наш храм каким был, таким и останется. Так что как Раз все очень удачно складывается. Я уеду, а ты — новый человек, врагов еще не нажила, в самый раз покаяться — простите, мол, госпожа Дарисса прежняя жрица мне голову заморочила, в страхе держала, пикнуть не давала.

— Сама погоди! Какой храм, если ты и Гес…

— Гесихия останется здесь, — спокойно ответила Ксанта. — Керви за мной, а не за ней приехал.

— Так ты что же…

Старая женщина покачала головой:

— Я никогда не собиралась навек остаться жрицей. Погуляли, повеселились, пора и честь знать. Я и так уже на одном месте засиделась, двадцать лет тебе глаза застила.

— Ксанка, что ты такое говоришь?!

— Что есть, то и говорю. Погоди, уеду, ты волю почуешь, так сама поймешь, что я права.

— Ксанка!

— Ладно. Хватит об этом. У меня к тебе другое дело есть. Не знаю уж, как ты решишь, — здесь оставаться или в Кларетту податься… Молчи! Об этом уже все переговорено. Я о другом. Если к тебе придет однажды девушка и попросится при храме жить… Уж не знаю, как она назовется, да и ты не допытывайся. Просто позволь ей остаться.

— Ксанка! Ты чего, будущее видеть начала?

В глазах у Ингольды загорелось любопытство, и Ксанта вдруг вспомнила, как давным-давно, когда они только-только познакомились, Ингольда спросила ее:

— А чудо показать можешь, раз ты жрица?

Ксанта тогда вытянула вперед руки, довольно неуклюже, но старательно «оторвала» большой палец, «прирастила» его на место и сказала со вздохом:

— Других чудес не будет, ты уж не взыщи.

И сейчас она могла бы повторить старый фокус, но вместо этого просто молча сидела на постели, опустив глаза. Ксанта понимала, что Ингольде и в самом деле нужно чудо, хоть крошечное, чтобы поверить беззаветно в свою богиню и в себя, чтобы не в одиночку и не без надежды тащить через годы ту ношу, которую Ксанта только что беззастенчиво на нее свалила. И все же чуда не будет. Это Ксанта знала совершенно точно, но не могла подобрать слов, чтобы сказать это Ингольде.

На ее счастье, затянувшееся молчание прервал громкий шорох под кроватью. Ингольда опустилась на колени, потянула на себя лежащую на полу плетеную циновку и заворковала:

— Гес, лапочка, а ты выходит все время там была? Надоели две тетки тебе своими разговорами, правда? Ну вылезай, солнышко, я тебе молока налью. Все лучше будет, чем попусту трепаться…

Вдруг она замолчала, судорожно вздохнула и вскрикнула:

— Ксанка! Дреки! Керви! Вы только поглядите на это!

На циновке, сверкая черными бусинками глаз, сидели сразу две черепашки. Одна — побольше, вторая — поменьше.

8

На следующий дейь совершилось еще одно маленькое чудо — Дреки твердо заявил, что намерен отправиться на север вместе с матерью и Керви. Ксанта, разумеется, и не думала протестовать — напротив, вздохнула с облегчением. Она-то полагала, что упрямый мальчишка решит остаться в Венетте дразнить гусей, и готовилась к тому, что постоянное беспокойство за судьбу сына отравит ей последние годы жизни. Однако обошлось.

Лед в гавани благополучно растаял через два дня на третий, и больше никаких разумных причин откладывать отъезд не было. К тому времени Ксанта почти восстановила силы, но все еще не могла толком опираться на ногу. Керви нанял для нее роскошный портшез. Ксанта предвкушала, что полюбуется напоследок Венеттой, «как благородная», но в день отъезда был сильный ветер с мокрым снегом, носильщики бежали рысью, портшез отчаянно качало, Ксанта цеплялась за подлокотники и все ее мысли были лишь об одном — как бы не выпасть на тротуар и не сломать себе еще что-нибудь. На такой вот светлой ноте она и простилась с городом, которому отдала без малого полжизни.

Плавание тоже поначалу не заладилось. То есть Керви как раз остался донельзя доволен — ветер был достаточно силен, устойчив, но не переходил в ураганный, а потому они продвигались вперед на удивление быстро и без особых трудностей. Дреки тоже был доволен, хотя Керви настоятельно попросил его пореже появляться на палубе: «Помочь ты никому не сможешь, а помешать — запросто». Однако Дреки был не из обидчивых и быстро нашел для себя работу и компанию на камбузе, где его умение готовить и хорошо подвешенный язык были оценены по достоинству.

А вот у Ксанты не было особых поводов для радости. Первые дни она провела, лежа в капитанской каюте и помирая от скуки. Качка не слишком ее донимала, но спертый воздух, теснота, а главное — безделье сводили жрицу с ума. В конце концов она распустила один из своих пледов, попросила Дреки загнуть для нее крючком гвоздь и принялась за вязание. Стало хоть немного легче. Черепашка благоразумно впала в спячку в первый же день пребывания на борту, и Ксанта от души ей завидовала. Она почти всю жизнь провела вблизи кораблей, но в первый раз путешествовала морем, и теперь это путешествие превратилось в сущее недоразумение.

Наконец, то ли на десятый, то ли одиннадцатый день пути, корабль встал на якорь поблизости от Божьего Носа для того, чтобы принять на борт лоцмана из Юнтары. Тот должен был провести «Ревуна» (так назывался корабль), вдоль западной оконечности полуострова. Тут Ксанта слезно взмолилась к Керви и уговорила его ненадолго поднять ее на палубу.

Еще в Венетте для Ксанты вырезали надежный костыль, но толку от него было пока немного, и Ксанта больше висела на плечах Керви и Дреки, чем ковыляла сама. Тем не менее, они сумели без всяких приключений взобраться по короткой узкой лестнице на палубу, там Ксанта уперла один конец костыля подмышку, другой в доски настила, вцепилась обеими руками в борт и решительно сказала, сопровождавшим ее мужчинам:

— Не хочу больше отнимать у вас время, занимайтесь своими делами.

Керви пожал плечами, и отправился встречать лоцмана. Следом, повинуясь красноречивому взгляду Ксанты, удалился Дреки.

Оставшись одна, Ксанта вздохнула с облегчением, немного поерзала, приноровливаясь к небольшой качке, и вскоре почувствовала себя достаточно уверенно. Теперь они раскачивались в унисон с кораблем, и Ксанта даже смогла освободить одну руку, чтобы поймать на ладонь сыпавшиеся с неба мелкие сухие снежинки. День был серенький, промозглый, холодный ветер забирался под плащ, будя неприятные воспоминания, и все же по мнению Ксанты он был слабоват. Жрица сомневалась, сможет ли «Ревун» при таком ветре двинуться вперед. Гребцов на нем нет, так что возможно они застрянут здесь на пару дней в ожидании подходящего ветра. Может быть тогда представится возможность съездить в Юнтару и взглянуть на город Андрета своими глазами.

Сейчас Юнатра пряталась в серой дымке, Ксанте удалось рассмотреть лишь какие-то неясные белые пятна, она решила, что это, верно, стены храмов. Почему-то вдруг ей вспомнилось, как давным-давно, лет тридцать назад, она перешла мост через пограничную реку, отделявшую земли Королевства от земель дивов, поднялась по ухабистой дороге на крутой холм и остановилась, увидев перед собой широкую долину, темную стену Великого леса справа, вдали, у излучины реки крытые красной черепицей башни и дома приграничной крепости (позже она узнала ее имя: Ставер — «стена»), и совсем на горизонте — белоснежные сверкающие горы. Солнце как раз спускалось к ним, лучи били Ксанте прямо в глаза, и вся картина плыла в сверкающей дымке. Именно тогда Ксанта — девочка из крохотного глинобитного домика, девушка из холодного каменного города с узкими улицами и кривыми площадями впервые поняла, что такое простор. Здесь и сейчас простора было хоть отбавляй. Стоило только повернуться спиной к борту и к Юнатре, и в ее распоряжении было бы все море. Но поворачиваться Ксанте не хотелось. И не только потому, что это означало бы новый танец с костылем.

Тем временем к «Ревуну» причалила шлюпка, лоцман поднялся на борт и приветствовал Керви и капитана. Тут же подняли якоря, а дальше Ксанта увидела нечто невероятное. Ради одного этого стоило одолевать более полдюжины крутых ступенек. Матросы вдруг полезли наверх и развернули над главными парусами передней и средней мачт еще по одному небольшому парусу. Косой парус на кормовой мачте поймал ветер, следом наполнились ветром и остальные четыре паруса на двух передних мачтах, и «Ревун» буквально полетел над водой, как волшебная пятикрылая птица. Ксанта не могла придти в себя от изумления. Большую часть жизни она провела рядом с гаванью (сначала в Королевском порту, потом в Венетте), но никогда прежде не видела ничего подобного. Сидя в каюте, она и вообразить себе не могла, что над ее головой творятся такие чудеса. Теперь она могла в полной мере представить себе, какое впечатление произвел визит «Ревуна» на венеттских купцов. Поразительно, что их вообще выпустили из гавани.

«Ревун» оказался не только быстр, но и маневренен, он легко лавировал, подчиняясь указаниям лоцмана, и Ксанта, о которой все на время. забыли, без большого труда приспосабливалась к его плавным поворотам. Ей казалось, что все: корабль, море, берег, ветер, подводные скалы и люди на борту, — танцуют сейчас единый стремительный и в то же время строгий и торжественный танец. Во время одного из маневров Ксанта заметила, что туман редеет, и в просвете на мгновение показался город — точнее, городской посад — небольшие аккуратные домики, окруженные усыпанными снегом фруктовыми деревьями. Ксанта успела положить глаз на один из них — белоснежный, отштукатуренный, с соломенной кровлей и решила про себя, что будет считать его домом родителей Андрета. Почему бы нет?

Теперь она ясно понимала, чем пришлось ей пожертвовать ради возможности жить поблизости от Андрета — вот этими давно забытыми ощущениями простора, движения, неизвестности. Но даже сейчас она не могла бы сказать, была ли такая плата непомерно большой или, наоборот, ничтожной. Так или иначе, а обратный обмен совершился, и кажется, вновь наступало время приключений. Прежде Ксанта не слишком жаловала приключения, но сейчас она была, пожалуй, довольна. Чем еще заниматься на старости лет? Да и Дреки уже большой, ему полезно будет взглянуть на мир.

Дреки, легок на помине, тут же появился за ее спиной.

— Ты это видел, парень? — спросила его Ксанта. — Сколько у них парусов!

— Ну да, видел, конечно, — Дреки пожал плечами. Похоже за прошедшие дни он уже попривык к этому чуду.

— А кто такое придумал, ты не знаешь? — продолжала допытываться Ксанта. — Это их Люди Братства научили?

— Вот уж не знаю, не спрашивал, — покачал головой Дреки.

— Так ты спроси! Тебе ведь не велик труд, а мне до смерти любопытно.

— Ну, не знаю… спрошу при случае. Ты вниз не пойдешь? Керви говорит сейчас из-за мыса выйдем, так не на штуку закачает.

— Пошли, коли так.

И, опираясь на плечо сына, Ксанта захромала к люку.

9

Прошло еще дней десять, Ксанта связала трех овечек, лошадку, ослика, свинку и двух очень симпатичных маленьких тюленей. Тем же гвоздем она немного вспорола наволочку своей подушки и набила игрушки позаимствованными из нее перышками. Ей было немного стыдно — нов конце концов подушки Керви купил для нее, а значит, она могла распоряжаться ими по своему усмотрению. Если вдруг в Хамане выяснится, что у Керви есть дети (а почему бы им не быть, собственно говоря?) так она хоть не с пустыми руками войдет в дом. Надо бы придумать еще какой-нибудь подарок для жены Керви — пояс или, может быть, кошелек? Пожалуй, и пояс и кошелек, дорога еще дальняя. Ксанта потянулась за новым пледом. Все равно в Хамарне надо будет купить местную одежду, а то венеттское платье будет бросаться в глаза и вызывать лишние вопросы.

Она как раз сматывала клубок, обдумывая узор на поясе, когда в каюту спустился Керви.

— Не хотите еще раз подняться на палубу, госпожа Ксанта? — спросил он.

— Конечно! А что случилось?

— Ровным счетом ничего. Просто хочу вам кое-что показать.

— Тогда пойдемте.

Она снова, на этот раз уже почти самостоятельно, взобралась на семь ступенек вверх и толкнула крышку люка.

Снаружи царила ночь. Над головой Ксанты горели огромные яркие звезды. Жрица с досадой подумала, что уже совершенно перепутала день с ночью, пора выбираться из этой клетки.

Сегодня было совсем тихо, море лежало перед нею ровным зеркалом. Корабль спал, все паруса были спущены. Керви тоже полагалось бы отдыхать в такое время. Чего ради он затеял эту прогулку? Они поднялись на корму, и Керви встал позади Ксанты так, чтобы ей было удобно опираться на его руки. Ксанта не могла не признать, что такой способ любоваться окрестностями гораздо приятнее.

— Так что вы хотели мне показать? — спросила она.

— Подождите немного, сейчас увидите. Смотрите вон туда, на восток. Ксанта повернула голову и тут же поняла, о чем говорит Керви. На

востоке, почти над самым горизонтом, можно было различить какое-то странное мерцание. Словно искры загорались на начинающем розоветь небе, одни так и продолжали гореть, затмевая звезды, другие внезапно срывались и падали вниз, оставляя за собой короткий сверкающий хвост. С каждой секундой мерцание усиливалось. И вдруг из-за тонкой вуали облаков на горизонте вырвались лучи солнца, и половина неба вспыхнула гигантской радужной короной. Словно там в небе и впрямь висел огромный венец из бриллиантов, который сейчас засиял во всей красе. А навстречу ему из зенита все сыпался огненный дождь падающих звезд.

— Меч Шелама? — спросила потрясенная Ксанта.

За свою жизнь она много раз видела в небе эту светящуюся полосу, но никогда та не являла себя с таким блеском и роскошью.

— Полотенце Дейи, — поправил Керви с улыбкой.

— Ну да, Венок Судьбы, Материнская Ладонь. А в Хамарне его как

зовут?

— Ожерелье Черепахи.

— Что?!

— Ожерелье Черепахи, — спокойно повторил Керви. — И это — одна из причин того, что я решился просить у вас помощи.

Ксанта не выдержала — рассмеялась. Потом посерьезнела и сказала со вздохом.

— По-моему, вы слишком доверяете этой маленькой хитруле…

10

К приезду в Хамарну Ксанта успела довязать кошелек и пояс и предвкушала знакомство с новым городом, как в детстве подарки с ярмарки. Однако к ее удивлению и глубочайшему возмущению Керви отказал ей в этой радости.

— Понимаете, по здешним обычаям вы не можете просто так сойти на берег, — мягко уговаривал он ее. — Нужно провести э-э… один специальный обряд, это займет много времени, а я очень спешу. Нам надо успеть дойти до Оленьего острова и вернуться, пока не начались зимние шторма. Я надеюсь быстро загрузить на корабль провиант и сняться с якоря не позже, чем через три дня. Было бы куда лучше, если бы вы пока оставались в каюте. Когда мы вернемся, я сам покажу вам весь город, все, что вы попросите….

При этом он смотрел на нее тем сокровенным мужским взглядом дворовой собаки, которая до смерти хочет, чтобы ее погладили и накормили, но боится подойти. Ксанта так и не научилась не обращать внимания на такие взгляды и со вздохом добровольно обрекла себя еще на четыре декады заточения.

Для спуска Дреки на землю, вернее, на камни Хамарны никаких особых обрядов не требовалось, а потому Ксанта его почти не видела — он целыми днями пропадал на причалах, помогая Керви подготовить корабль к плаванию. Вечерами Ксанта пыталась допросить сына насчет города, его обитателей и, главное, языка, на котором они говорят, но Дреки так уставал за день, что привычное красноречие его покинуло, и рассказы выглядели примерно так:

— Там такое ущелье… у! Такие скалы… такая река… такие дворцы на островах… такие лачуги на склонах… люди такие маленькие…. одеваются так пестро…. тараторят быстро-быстро… а женщины… они такие… такие необычные… у! Я таких никогда не видел. Можно я спать пойду, а завтра еще расскажу?

В день отплытия он, уступив многочисленным просьбам Ксанты, принес ей темно-синее атласное платье свободного покроя, желтую безрукавку на беличьем меху и синий платок с бахромой — обычную, по его словам, одежду женщин Хамарны. Подол платья, ворот, рукава, полы безрукавки и весь платок нужно было украсить вышивкой на свой вкус. Ксанта получила также мотки ниток, набор игл и со вздохом принялась за работу. Вообще она не имела ничего против рукоделия, напротив, всегда в глубине души презирала тех, кого одевают и украшают чужие руки, но сейчас ей хотелось приключений, а не хорошей честной работы.

Нога все еще болела и болела нехорошо. Тем не менее Ксанта взяла за обыкновение каждый день выбираться на палубу и медленно гулять вдоль борта. Смотреть было особенно не на что — серое море, серое небо, время от времени — серые камни далеких островов. Как ни смешно, но всякий раз, когда из-за горизонта показывался очередной безлюдный, а часто и вовсе безжизненный островок, Ксанта вдруг испытывала прилив безотчетного счастья, словно ее глазам открывалась новая, чудесная, неведомая, но богатая и плодородная земля. Видимо, так уж человек устроен, что вид встающего из пены волн острова не может не всколыхнуть его души. Ксанта начала понимать, почему люди раз за разом уходят в море, оставляя на берегу дома и семьи.

Солнышко не баловало их своей милостью. Кажется, с той самой ночи, когда они с Керви любовались Мечом Шелама, ясной погоды не бывало. Качало их изрядно, после каждой прогулки Ксанта выматывалась, как после долгой скачки верхом, но, по словам Керви, море по-прежнему вело себя на удивление спокойно, ни один серьезный шторм за них пока что не брался. Керви полагал, что главная причина тому — присутствие на борту богини Тишины и ее жрицы.

Так «Ревун» без особых приключений преодолел каменный лабиринт, о котором Ксанте рассказывали столько страшного. За полторы декады пути они не встретили в море ни единого корабля, ни какого-либо Другого следа человеческого пребывания. Лишь вблизи островов охотились чайки, да однажды в открытом море они повстречали веселое и грациозное семейство серых тюленей. Керви объяснял, что обе островные колонии — и дивья и Людей Королевства — расположены в нескольких Днях пути к югу от этих вод, сообщение между островами и метрополией Уже прервано, а если кому и случалось потерпеть здесь крушение, море обычно в несколько дней растаскивало все останки. Так, в тишине и одиночестве, они приблизились к заколдованному острову.

11

В тот день, когда Ревун должен был достичь Оленьего острова, Ксанта проснулась от пронзительных лязгающих звуков за стеной. Она уже знала, что это значит — корабль опускает якоря. Ксанта поспешно отбросила одеяло, села на кровати, и к тому моменту, как в дверь каюты постучали, она была уже одета, умыта и причесана.

За Ксантой пришел Дреки.

— Мы уже причалили? — спросила она, поднимаясь на ноги.

— Нет. На море туман. Керви говорит, нам нужно оставить корабль в дрейфе и добираться до острова на шлюпках. Говорит, здесь недалеко.

— Тогда пошли скорее.

Палубу и правда окутывала нежная серо-белая влажная пелена. На взгляд Ксанты, она была не слишком густа — жрице удалось разглядеть на горизонте серый штрих острова и даже увидеть что-то вроде деревьев на берегу. Но раз Керви решил, что подходить к острову небезопасно для «Ревуна», значит, так тому и быть. На корабле остались капитан и трое матросов. Остальные — Керви, Дреки, Ксанта и еще трое человек из корабельной команды заняли места в шлюпке. Шлюпка была внушительной крутобокой посудиной с высокими бортами — Ксанте она напомнила те большие лодки, что на ее родине могли перевезти разом двадцать, а то и тридцать человек через реку или на остров в Озерный Храм.

Мужчины сели на весла, и Ксанта с удовольствием отметила, что ни Керви, ни Дреки не отстают от настоящих моряков. Возможно, обоим не хваталоловкости и умения, но силы и выносливости им было не зани^ мать. Все-таки Дреки не обрюзг вконец в своем порту, да и Керви все эти годы, похоже, не гнушался работой.

Жрица нарочно развлекала себя всякими посторонними мыслями, чтобы не думать о том, что ждет их на острове, и не засорить чистоты первого, непредвзятого, взгляда.

Вокруг постепенно сгущалась серая влажная взвесь, из нее то тут, то там выплывали черные зубастые камни, и порой только резкий окрик рулевого спасал шлюпку от крушения.

В общем, с первым взглядом ничего путного не получилось. Туман густел на глазах, и к тому моменту, как они вошли в глубокую бухту на южной оконечности острова, превратился в настоящее полноценное «молоко». Лишь благодаря тому, что солнце еще стояло высоко, им удалось различить потрепанный волнами причал, точнее, опоры причала, так как почти все доски уже разметал прибой.

— Может быть, мы заночуем здесь, а осмотримся завтра, когда погода улучшится? — предложила Ксанта. Керви покачал головой:

— Госпожа, вы, бесспорно, лучше меня разбираетесь в подобных вещах, но матросы ни за что не согласятся ночевать на острове, да и я сам не хотел бы оставаться здесь на ночь. Простите, но нет. Мы пробудем здесь до заката солнца, затем вернемся на «Ревун» и возьмем курс на Ха-марну. Я понимаю, это немного не то, что я вам обещал, но здешние боги сами устанавливают правила. Мы не должны спорить с ними.

— Хорошо. Тогда давайте быстрее начнем поиски, — сказала Ксанта. Керви и Дреки перенесли ее на берег, затем она велела поставить ее

на песок и разойтись в стороны. Сделав несколько шагов (это были ее первые шаги по земле с самой Повитухиной ночи), Ксанта убедилась что все далеко не так плохо, как она боялась. Ходить по песку оказалось не многим сложнее, чем по палубе. Конечно, в лесу придется все время следить за костылем — он будет цепляться за каждый камень и корень, но все же она могла передвигаться сама, и это было здорово.

Повернувшись к своим спутникам, Ксанта подозвала всех к себе.

— У нас мало времени, мы должны закончить поиски до захода солнца, — сказала она. — Поэтому придется разделиться. Разбейтесь на пары. Керви, мы сможем как-то подавать сигналы друг другу?

— Конечно, госпожа жрица, — тут же отозвался он. — У каждого из матросов есть с собой охотничий рог, так что мы без труда найдем друг друга.

— Отлично. Ваш командир говорит, что поселенцы уходили с острова без особой спешки, значит, скорее всего, они позаботились о том, чтобы оставить нам послание, в котором сказали, где их искать. Его-то мы и должны найти. Возможно, они боялись, что здесь побывают Люди Моря или венеттцы, поэтому послание должно быть хорошо заметно Друзьям, но непонятно для врагов. К сожалению, мы понятия не имеем, что это может быть и где оно находится. Поэтому ищите не только глазами, но и разумом. Подумайте, как бы вы поступили на месте колонистов, и проверяйте любую, пусть даже самую безумную, идею. Загляните во все дупла и другие ухоронки, которые заметите. Внимательно слушайте себя, вы всегда знаете больше, чем вам кажется. Керви, нашедший что-то, что прольет свет на судьбу колонии, получит награду?

— Разумеется, полугодовое жалование из моего собственного кошелька.

— Тогда в путь! Как только увидите что-то необычное — созывайте всех, даже если до конца не уверены в своей находке.

Матросы привыкли повиноваться, поэтому без долгих разговоров разбились на пары и углубились в лес. Дреки ушел с одним из них. Ксанта проводила его взглядом и повернулась к Керви.

— Веди меня в поселок! — приказала она.

Дорога шла сквозь густой, почти нетронутый лес. Подлесок сейчас был гол, а из высоких деревьев здесь росли в основном сосны. Так что хоть лес и был мрачноват, но разглядеть тропу не оставляло труда. Тропа изрядно обледенела, но Ксанта уже приноровилась к костылю и шла, почти не пользуясь поддержкой. Она даже успевала замечать полузасыпанные снегом черничники и брусничники по сторонам и брошенные вороньи гнезда в развилках деревьев. Пару раз тропу пересекали заячьи следы, а однажды Ксанта наткнулась на кучку совсем свежего оленьего помета — в отсутствие людей прежние владельцы острова вновь вступили в свои права.

Потом вдоль дороги начали попадаться заросшие вырубки, и Ксанта поняла, что скоро они подойдут к самому брошеному поселку.

Поселение расположилось в самом центре острова. В редеющем тумане Ксанта увидела десяток больших полуземлянок, крытых камышом и древесной корой. Ее поразило, что двери большинства домов распахнуты — словно хозяева, уходя, уже не надеялись вернуться сюда. Разорванный мешок, о котором говорил Керви, так и валялся на пороге одного из домов — можно было разглядеть обрывки мешковины. Внутри царило запустение, нежилой холод, дверные проемы и углы затянуло паутиной, на полу валялись катышки мышиного помета. В одном из домов они вспугнули из-за печки синицу, она долго и бестолково металась по дому, пока Керви не выгнал ее веником в открытую дверь. В остальном все было именно так, как описал Керви — нив одном доме посуда не стояла на столе, везде ее аккуратно составили на полки. В кладовых почти не осталось продуктов, в сундуках — белья. Ни одной мало-мальски ценной вещи жители острова также не бросили. Все это утверждало Ксанту в ее подозрениях — уходящие люди должны были оставить о себе весточку, для этого у них было достаточно времени.

Керви, хоть и был предусмотрителен, а захватить с собой светильник не догадался. Поразмыслив немного, Ксанта отправилась в ближайший свинарник (островитяне держали свиней и коз), и там на полке обнаружилась кривобокая глиняная лампа и маленький кувшинчик с маслом для нее. Теперь можно было приступать к работе. В каждом доме они ставили лампу на стол, зажигали и начинали планомерный обыск — осматривали прежде всего печь и дымоходы, затем горшки и высокие кувшины, в которых хранилось зерно, сундуки в клетях, кадки в подвалах — в поисках записки или какого-нибудь другого знака. Старались на совесть, но — безрезультатно.

Ксанта и Керви как раз вылезли из подпола четвертого дома, когда услышали хриплый звук рога откуда-то с востока. Один из отрядов на что-то наткнулся. Бросив свою работу, они поспешили на зов.

К удивлению Ксанты, на окраине поселка нашлась довольно натоптанная тропа, ведущая в нужном направлении. Идти пришлось не слишком далеко. Тропа сделала пару поворотов, огибая невысокие холмы, прошла по краю поросшего карликовыми соснами и березами болотца и закончилась у небольшого лесного озерца. Сейчас оно было полностью покрыто льдом, но Ксанта заметила ряд деревянных опор, уходящих от берега. Когда на Оленьем острове были люди, здесь наверняка стирали белье, а возможно, и рыбачили, и охотились на болотную птицу. Двое матросов ждали их чуть в стороне, за небольшим мыском. Они казались испуганными, и не мудрено — у самого берега, наполовину вмерзший в лед, лежал человеческий скелет.

— Я… я думал это камень такой, — рассказывал один из матросов. — Подошел поближе. А тут…

— Ломайте лед! — приказала Ксанта.

Пока искали в ближайшем лесу подходящие увесистые сучья, пока крошили лед, высвобождая человеческие останки, у берега собрались все восемь участников экспедиции. Первое, что бросилось Ксанте, да и всем прочим в глаза, это то, что скелет был гол. Разумеется, одежда должна была со временем истлеть, а плоть, скорее всего, съели рыбы, но ни пуговицы, ни пряжки от пояса или башмаков, ни заколки, скрепляющей плащ, ни ножа найти не удалось, даже когда по просьбе Ксанты Дреки лег животом на лед и обыскал всю прорубь, из которой они извлекли тело. Если этого человека и не убили, то уж ограбили скорее всего.

Убили или нет? Может быть, это утонувший рыбак, которого волны вынесли на берег? Кости были поцарапаны льдом и камнями, но никаких переломов. Впрочем, если его задушили или утопили, следов все Равно не осталось бы. А, может быть, и в самом деле, умер своей смертью? Судя по искривленным грудным позвонкам, по истончившил костям, он был не так уж молод. Немолодой, невысокого роста, скорее всего, сутулился и шаркал при ходьбе — вон какое плоскостопие! Мелкие суставы стоп все в костных наростах и шпорах — мучился болями в ногах. Мог оступиться, поскользнуться на камне… Впрочем, здесь совсем мелко… Сердечный приступ? А это что?

Ксанта, припомнив рассказы Андрета, опустилась на колени, глянула на скелет сбоку — и так и замерла.

— Никогда ничего подобного не видела… — пробормотала она. Керви тоже привстал на одно колено — ни дать ни взять рыцарь перед дамой глянул и недоуменно пожал плечами.

— Просто части ребра нет. Наверно рассыпалось за зиму.

— Никогда ничего подобного не видела… — повторила Ксанта.

— Ну, слава богам, хоть что-то есть на свете, чего мама не видела! — фыркнул Дреки.

Ксанта на мгновение прикрыла глаза — слишком ярки были воспоминания — вечно мокрые, продуваемые всеми ветрами пирсы столиц Королевства, промерзший до ледяной корки плащ, вечно красные от холодной воды руки, постоянное ощущение холода и молодой силы в теле ночной корабль, который, крадучись, входил в родную гавань, трупы моряков, раны… раны… раны… Алебарда, топор, короткий меч, длинный меч, кинжал, просто большой нож… она всего насмотрелась. Что угодно, как угодно, но никогда и ничего похожего на эту рану.

На левом боку и в самом деле не было куска ребра. Его словно вырвали или выбили. Ксанта провела пальцем по краю — ровный, кость почти не крошится. И скошен — отверстие на передней стенке ребра было явно меньше, чем на задней. И вот что еще странно — на пальце остался едва заметный угольный след. Как обожжено. Будто его ткнули в грудь раскаленным колом. Или нет, будто какой-то зверь вытянул лапу и раскаленными когтями вырвал сердце. Что за ерунда?

— Ты не знаешь, кто это может быть? — спросила она Керви. Тот покачал головой:

— Я не был хорошо знаком со всеми колонистами, госпожа жрица. В лицо, возможно, узнал бы… а теперь…

Ксанта вскинула голову — ей не понравилось напряжение, неожиданно зазвучавшее в голосе старого приятеля, — и успела заметить, что Керви отводит глаза.

— Что мы будем с ним делать? — спросил он поспешно. Слишком поспешно.

Ксанта пожала плечами.

— Не знаю. Это уж, как у вас заведено. Можно взять с собой, в Хамарну. Может быть, кто-нибудь из родственников опознает его?

— Нет! — снова как-то слишком быстро и слишком резко возразил Керви. («Интересно, одной мне это кажется, или другие тоже заметили? — подумала Ксанта. — Надо будет расспросить Дреки, только осторожно».)

— Нет, — повторил Керви. — Мы не знаем, какой смертью он умер, и родственники, скорее всего, не захотят поместить его на семейное кладбище. Покойник, умерший дурной смертью, может принести много беспокойства. Его место здесь.

— Но мы не сможем выкопать могилу, — возразил один из матросов. — Земля слишком твердая, да и время уходит.

— Тогда просто нарубите веток и забросайте его. Это будет лучше всего.

Время уходит! Эти слова словно плетью стегнули Ксанту, и она мигом выбросила из головы и таинственного покойника, и не менее таинственное смущение Керви. Они приехали сюда не за тем, чтобы хоронить мертвых, а за тем, чтобы искать живых. А времени и в самом деле практически не осталось. Короткий зимний день близился к концу, солнце клонилось к закату. Что делать? Возвращаться в поселок и продолжать поиски? Но Ксанта уже не верила в успех — не верила, что записка, которую они ищут, действительно существует. Спору нет, в поселке наверняка были грамотные люди или хоть полуграмотные, вроде нее, но в спешке найти чернила и пергамент или хоть вощеную дощечку… А потом еще сообразить, куда спрятать, да так, чтобы надпись сохранилась… Нет. Нет-нет. Послание должно быть проще. Гораздо проще. Один или два знака, не понятные для чужака, но ясно говорящие сведущему человеку, где искать беглецов. Но тогда сведущий человек Должен также без труда догадаться, где это послание искать. Какое-то место, которое первым делом придет в голову. Ксанта села на камень, знаком дала понять Керви и Дреки, чтобы не мешали, и закрыла глаза. Где? Разумеется, у колонистов уже появились «свои» места на острове. Кузница. Вырубки. Площадка, где по вечерам собирается молодежь. Вот это самое озеро. Особые грибные места, ягодные поляны. Камни причудливой формы. Старые деревья. Нет! Они рассчитывали, что их будет искать человек, вроде Керви. То есть он бывал на острове, но не знает досконально. Что за место, которое в первую очередь примется искать человек из Королевства, увидев новое поселение? Человек, вроде нее самой. Что за место, которое люди уже успели обжить, пометить, закрепить за собой? Ну конечно!

— Керви, здесь есть кладбище?

— Разумеется. У западного мыса, как обычно.

— Скорее туда!

Пока они шли (снова практически через весь остров) туман нач~ подниматься от земли, в спину ударили первые порывы холодного ветра — легкие, как плеск волн.

— Кажется, погода портится, — предположил Дреки. Керви кивнул.

— Да. Надо убираться отсюда.

— Сейчас. Я не задержу вас. Только одна последняя попытка, — обещала Ксанта.

В стремительно сгущающейся темноте они вышли к западно мысу, и жрица увидела именно то, что рассчитывала увидеть — низкую покатую тростниковую крышу кладбищенской землянки. Ее вырыли шагах в пятидесяти от берега, на небольшом холме, где земля была посуше.

— Вы оставайтесь здесь, — распорядилась Ксанта. — Я спущусь надолго, и сразу уходим.

— Что ты там увидишь в темноте? — возразил Керви, впервые обратившись к Ксанте на «ты».

— Не знаю, — она пожала плечами. — Либо увижу, либо не увижу. Нельзя сказать, что видишь, пока не посмотришь.

— Мудрено, — Керви усмехнулся. — Ну давай, смотри. Дощатая, успевшая перекоситься, дверь была, как и положено,

восточного края землянки. Придерживаясь рукой за земляную, густо перевитую корешками травы, стенку, Ксанта спустилась по семи ритуальным ступеньками и подошла к расположенному в середине алтарю-очагу. Прямо над ним в широкое отверстие дымохода лил тусклый сумеречный свет. Ксанта преклонила колени, касаясь ладонями холодных отсыревших углей и мгновенно яркой вспышкой пришло воспоминание — в последний раз она стояла вот так много лет назад в родной деревне, в день, когда к ней впервые пришли крови, и ей надлежало взять с алтаря красный цветок — полевую гвоздику — в знак того что отныне она считается невестой. Стояла, уже зная, что это в последний раз, что этой же ночью она сбежит из родного дома. С мужчиной, как водится. Стой. Это уж здесь совсем не причем!

Не поднимаясь с колен, Ксанта осмотрелась. Было уже слишком темно, и ей не удалось рассметреть, сколько гробов вмуровано в земляные стены. Может быть, и ни одного. Люди здесь были по большей части молодые и здоровые — с чего им помирать? Ладно, это тоже не важно. Ксанта подняла голову к еще одному источнику света — маленькому окошку под самой крышей на западной стороне. Еще снаружи Ксанта заметила, что между землянкой и побережьем растет с полдюжины старых узловатых деревьев. И теперь в окошке она разглядела одно из них — вскинувшее руки-ветви в безмолвном неутешном плаче. Кажется, осина. В родной деревне Ксанты окошко выходило на реку, и в него была видна плакучая ива. Все люди, что собирались здесь на закате солнца и преклоняли колени перед алтарем, соединяющим их в единую общину, день за днем видели это дерево и наверняка помнили его не хуже, чем дверь собственного дома или лица родителей. Если не здесь, то больше нигде!

Ксанта выбралась из землянки и заковыляла к намеченному дереву. Ветер, уже не шутя, подхватил ее плащ и едва не закинул его ей на голову. Внезапно откуда-то со стороны моря, из кромешной темноты, раздался низкий гулкий рев, будто поднялось из глубины морское чудовище, приветствуя ночь и ветер. Ксанта вздрогнула, костыль вдруг провалился в песок и она, не удержав равновесие, упала. К счастью, Дреки и Керви не дремали — мигом очутились рядом и помогли ей подняться на ноги.

— Не бойтесь, — поспешно сказал Керви. — Я забыл предупредить вас. Это «Ревун», потому его так и назвали. Капитан дает нам знать, что больше не может стоять на якоре — ветер слишком усилился. Он будет курсировать вдоль берега и ждать нас. Но мы должны поспешить.

— А мы найдем корабль в темноте? — Дреки не сумел скрыть испуга в голосе.

— Конечно, найдем, с таким-то гудком!

— Да, в самом деле.

Ксанта, больше не слушая их, все же добралась до дерева и принялась водить руками по стволу в надежде обнаружить дупло или хоть глубокую развилку между ветвями, куда можно было бы спрятать записку. Ничего. Возможно, тот, кто оставил послание, попросту был выше нее Ростом. Или это послание существовало лишь в ее воображении. В любом случае, сейчас было уже поздно что-то предпринимать. Похоже, она так никогда и не узнает, была ли она в двух шагах от разгадки или ошибалась с самого начала.

И тут ее пальцы наткнулись на бороздку. Короткую, неглубокую, полузаплывшую древесиной и все же слишком ровную для естественной борозды на коре. Ксанта повела рукой по борозде. Да. Точно. Есть.

— Здесь буквы! — крикнула она Керви. — Буква Т. Так, стой. Здесь еще одна, слева. С — Т — Р. Дальше кажется Н… Нет, Е! Точно Е. Дальше Л и А. Есть! СТРЕЛА.

— Что? — Керви мгновенно, в три прыжка, оказался рядом с ней и тоже зашарил по стволу. — Ничего не вижу, — сказал он честно. — Буквы, кажется, вправду есть, но прочесть не могу.

— Дайте мне! — вклинился между ними Дреки. — Р точно есть, Т есть и С. Насчет Е и А не уверен. Смотри, там еще одна строчка, внизу.

Ксанта оттолкнула его руку и начала читать пальцами вторую строку послания. Здесь, к несчастью, из ствола выступал сучок, и разобрать буквы было еще труднее.

— Нет, не могу, — призналась она наконец. — П в начале, Т в конце и в середине Р и еще что-то вроде Д. Больше ничего не разбираю.

Из темноты вновь раздался хриплый и гнусавый голос «Ревуна». Керви обнял Ксанту за плечи.

— Пойдем, — сказал он. — Нам надо спешить. Ты и так сделала, что могла. На самом деле ты сделала больше, чем я надеялся. Стрела — это название острова в дельте реки, в дне пути отсюда. А теперь пора вернуться на корабль. Там решим, что делать дальше.

12

В темноте они больше не рискнули соваться в чащу леса и решили идти по побережью. Ветер успел изрядно их потрепать, и было слышно, что прибой звереет с каждой минутой. Но в южной бухте все еще было относительно тихо. Похоронная команда уже ждала их у шлюпки.

Мужчины снова сели на весла, и едва они вышли из бухты, как им пришлось поработать по-настоящему. Волны теперь стали нешуточной силой, они трепали тяжелую шлюпку, как щенок игрушку. К счастью, «Ревун» теперь голосил, не переставая, и они не боялись заблудиться. Ксанта, съежившись, опустилась на дно, чтобы не мешать гребцам и не дать разгуляться собственному страху. Теперь она понимала, что имел в виду Андрет, когда говорил: «Море — везде море», — ей казалось, что на шлюпку наваливается своей тяжестью весь океан.

Чтобы спастись от ветра и брызг, она натянула на голову капюшон и поглядывала украдкой на лица своих спутников. Все были спокойны, и только Дреки, которому такие путешествия были в новинку, заметно нервничал, и то и дело сбивался с ритма.

Подводные камни, разумеется, никуда не делись. Один из них, черный, ощетинившейся, внезапно выпрыгнул из темноты по правому борту почти перед самым носом шлюпки. Рулевой рявкнул команду, матросы сидевшие по правому борту, навалились на весла, за ними сделали мощный гребок «левые». Шлюпка подскочив на большой волне благополучно обогнула камень, но в то короткое мгновенье, когда они стояли на гребне, а камень — во впадине волны, Дреки умудрился краем глаза что-то увидеть там, в темноте и рванулся назад, перевесившись за борт. Следующий удар и разворот шлюпки едва не сбросили его со скамьи в воду. Но Керви не мешкая, схватил парня за шиворот и прижал к днищу. Оба свалились на Ксанту, так что та только жалобно пискнула и тоже покрепче вцепилась в одежду Дреки.

— Ты куда полез, урод? — поинтересовался Керви, подтягиваясь на руках и вновь усаживаясь на скамью. — Думать хоть немного надо!

— Вы видели?! — Дреки тыкал пальцем в сторону растаявших во тьме камней. — Там, внизу что-то белое…. Вроде, кусок обшивки. Ну белое, как днище у «Ревуна». Что, никто не видел? Никто?

Он замолчал и смахнул ладонями капли воды с лица.

— Не знаю… мне показалось… тогда я видел точно, а сейчас… не знаю… извините… наверное, я ошибся.

Когда порядок был восстановлен, оказалось, что все весла по левому борту вылетели из уключин. С оставшимися веслами шлюпка тут же почти полностью потеряла управление. Рулевой мог удерживать ее так, чтобы она не становилась бортом к волне, но теперь они вряд ли смогли бы самостоятельно добраться до корабля. Когда Ксанта осознала это, ей стало как-то нехорошо на душе.

— И что теперь? — осторожно спросила она, проглатывая «будет с нами».

Керви пожал плечами:

— Ничего. К счастью, мы успели далеко отойти от острова. На берег нас вряд ли выбросит. Здесь довольно сильное течение, оно потащит нас на север, а ветер отнесет немного к западу. Будем надеяться, капитан тоже это сообразит и разыщет нас. Сейчас я попытаюсь зажечь фонарь.

Ну а если не разыщет, нас, скорее всего, унесет в море, — спокойно добавил он. — Или все-таки выбросит на камни.

Фонарь так и не загорелся — порывы ветра постоянно гасили его.

— Дайте мне рог, — попросил Дреки.

— И мне, — добавила Ксанта.

Низкий сипловатый голос рогов быстро потерялся в шуме ветра. Где-то далеко в темноте «Ревун» кричал так, что едва ли кто-то на его палубе смог бы различить за этим ревом хоть один посторонний звук.

Шлюпка плыла сквозь ветер, темноту и бесконечное время. Ксанта чувствовала его ход лишь потому, что все больше и больше промокала и все больше и больше замерзала. Да еще в ушах звенело от непрерывного дутья в рог. Призыв «Ревуна» все еще доносился до них, но звучал все тише и тише.

— Мам, извини, — шепнул Дреки ей на ухо. — Я не… Вдруг он выпрямился и крикнул: /

— Смотрите там! Слева! Рулевой среагировал мгновенно:

— Слева камни! Одерживаться! Одерживаться всем!

Матросы и Керви уперлись веслами во внезапно возникший из темноты каменный гребень. Ксанта, схватив Дреки за пояс, потащила его на правый борт. Несколько бесконечно долгих мгновений шлюпка скребла бортом по камням, и Ксанте казалось, что она слышит скрип и треск. Потом все кончилось — шлюпка вновь скользнула в свободную воду, целая и невредимая.

На мгновение вдали за кормой мелькнули темные силуэты деревьев — течение вновь вынесло их совсем близко к острову, но, самое главное, все, находившиеся в шлюпке, на это раз разглядели ясно — верхом на каменном гребне, который едва не погубил их, лежал огромный тяжелый и изогнутый киль корабля. Он действительно был выкрашен белой краской и потому был ясно виден даже в кромешной тьме.

А затем впереди появился массивный темный силуэт «Ревуна». Птица все же нашла своих потерянных птенцов.

13

Перебраться из шлюпки на борт корабля оказалось тоже не так-то просто. Ксанту привязали к лестнице и втянули на палубу. После всех своих приключений она обрадовалась тесной каюте и вышиванию, как давно забытым друзьям. А сухая одежда и одеяло вообще привели ее в восторг. Корабль изрядно качало, но теперь это совершенно не тревожило Ксанту — это уже не ее забота, пусть мужчины разбираются сами. Она хотела было сходить проверить, как там устроился Дреки, но потом решила, что детям надо предоставлять побольше самостоятельности, небось не маленький, сообразит, как обсушиться и обогреться. Поэтому она просто уснула.

Шторм бушевал еще три дня. Впрочем, как сообщил Керви, который на следующее утро навестил Ксанту, на самом деле это был не шторм, а просто «очень свежий ветер». Шторма здесь выглядят куда как солиднее. Керви окончательно утвердился в мысли, что Гесихия хранит их корабль от серьезных неприятностей. Ксанта сильно в этом сомневалась. Черепаха так и спала под кроватью всю дорогу. Когда Ксанта вытаскивала ее и стучала по панцирю, та лениво вытягивала наружу маленькую плоскую голову и морщинистую, как у самой Ксанты, шею с тонким темным кольцом чешуек, брезгливо морщась, съедала кусочек лепешки и снова заваливалась спать. Ксанте было совершенно ясно, что Гесихия, по своему обыкновению, манкирует прямыми обязанностями и ждет, пока люди во всем разберутся сами. Впрочем, за долгие годы совместной жизни жрица так привыкла к подобному поведению своей богини, что даже не чувствовала раздражения и досады.

Так или иначе, но из-за «очень свежего ветра», который Ксанта в глубине души предпочитала именовать штормом, путь к острову Стрела занял не один день, как обещал Керви, а все четыре. Жрицу это вполне устраивало — после беготни по Оленьему острову и морской прогулки на шлюпке у нее болело все тело от пяток до висков. Поэтому она предпочитала лежать на койке, обшивать ворот платья узором из сосновых веток и обдумывать увиденное. Однако на четвертый день ветер стал утихать, и на рассвете пятого дня Ксанта смогла вновь подняться на палубу и взглянуть на Стрелу. Остров был совсем невелик — шагов сто в длину и полсотни в ширину. Собственно, это была просто большая плоская скала, поднимающаяся из моря. На ее вершине дождь, брызги волн и ветер вырыли лощинку, где сумели закрепиться четыре маленьких скрюченных березы да тонкий слой мха. В лощинке обитало семейство чаек, и больше на острове не было ни души.

— Ты говорил, что остров стоит в дельте реки, — обратилась Ксанта к Керви, — а я что-то никакой реки не вижу. Где она?

— Она вокруг нас, — рассмеялся Керви. — Вот, смотри.

По его приказу один из матросов сбросил за борт чугунную гир днище которой было смазано салом. Когда гирю подняли, Ксанта и Дреки смогли убедиться что к ее дну прилипли крупный светло-желты речной песок и камни-голыши, обточенные волной. Тут и сама Ксант заметила, что вода вокруг острова не темно-серая, как обычно в море, скорее желто-зеленая.

— Это что, река посреди моря? — изумился Дреки. Керви с улыбкой покачал головой:

— Нет, не совсем так. Река, как ей и положено, начинается на земле, вон там, видите?

Сощурив глаза, Ксанта смогла разглядеть на горизонте темную полосу земли и даже кромку растущего на берегу леса. Дреки уверял, что различает широкий разрыв в стене леса, соответствующий руслу реки. Керви подтвердил, что все именно так и есть.

— Река очень полноводна и с быстрым течением, поэтому она не замерзает даже зимой, — пояснил он. — Полноводна настолько, что пресные воды уходят далеко в море, прежде чем окончательно перемешаются с морской водой.

— А как она называется? — спросил Дреки. Керви развел руками:

— Я не знаю. Мы никогда не намеревались здесь селиться — прибрежные леса заболочены, эти места не подходят для вывода колоний. Впрочем, на болотах все равно живут люди, и они, бесспорно, как-то называют эту реку. Но я никогда не встречался со здешними обитателями. Я только знаю, что приблизительно три года назад здесь, на Стреле, люди Королевства и дивы подписали с местными племенами мирный договор.

— Постойте! — Дреки хлопнул себя ладонью по бедру. — Но тогда, возможно, тот, кто вырезал слово «Стрела» на дереве вовсе не хотел сказать, что колонисты бежали на этот остров. «Стрела» может значить, что они воспользовались мирным договором и решили просить приюта у людей, живущих вдоль этой вашей безымянной реки. Что скажете?

— Я тоже думал о чем-то подобном, — признался Керви.

— А зачем это было им нужно? — спросила Ксанта. — Если они по какой-то причине не захотели больше жить на Оленьем острове, то почему просто не вернулись в Хамарну?

— Вероятно, у них не было такой возможности, — пояснил Керви. — По крайней мере, один из кораблей погиб вблизи острова, а может быть, и не один. Колонистов было слишком много. Перегруженный корабль не смог бы одолеть путь до Хамарны. Вы уже поняли, что в здешних морях никогда нельзя сказать заранее, как долго продлится путь, и где ты окажешься в конце концов. Конечно, они могли бы построить плоты или воспользоваться тем небольшим ботиком, который был на острове, но все равно такая флотилия далеко бы не ушла. Если они добрались до Уст, то я скажу, что им здорово повезло.

Только теперь Ксанта осознала, что стоит прямо перед Устами Ше-лама. Вот уж в жизни не думала, что приведется их увидеть. В Королевстве полагали, что это место окутано тайной и защищено сильнейшей магией. Но сейчас, стоя здесь, она не чувствовала ничего, кроме усталости и беспокойства.

— Я думаю, есть только один способ проверить, повезло им или нет, — сказал Дреки. — Нужно подняться вверх по реке и продолжить поиски в лесу.

— Да, конечно, — согласился Керви. — Наверное, это придется сделать. Но не сейчас. «Ревун» не сможет пройти дальше устья реки, а мы совершенно не готовы к пешему путешествию. Да и время года сейчас неподходящее. Там, за Устами нас ждут снег, лед и безлюдный незнакомый лес. Говорят, местные жители в холода уходят поближе к горам, где можно охотиться на оленей, а у нас на борту почти не осталось продовольствия. Мы вернемся сюда весной.

— Ну что ж, тогда нам остается только взять курс на Хамарну, — подвела итог Ксанта и, бросив прощальный взгляд на далекие Уста, заковыляла к люку.

Она наконец поняла, почему все последние дни ее так одолевает беспокойство. Все, что сказал Керви, звучало вполне разумно, но опять у него слова расходились с интонацией. Получалось так, что чем дальше уводили поиски, тем меньше Керви хотелось их продолжать. Зачем тогда было вообще начинать эту историю? Хотя, если задуматься, решительный перелом наступил после посещения Оленьего острова. Керви и До того время от времени словно сжимался в комок, но после визита в вымершую колонию окончательно поскучнел. А ведь он бывал там раньше, до своего плавания в Венетту, так что вряд ли вид брошенного и пришедшего в запустение поселка мог произвести на него такое тягостное впечатление. И все же что-то такое он там на острове увидел, что окончательно отбило у него охоту разматывать клубок до конца. Что-то такое, чего не увидела она, Ксанта. Увидел и промолчал. Вот это ей больше всего не нравилось. В глубине души Ксанта осталась все той же невежественной девчонкой из деревни, и потому судила о жизни просто. Друзья друг с другом не хитрят. А если человек зовет себя твоим другом а сам обманывает, от него лучше держаться подальше. Поэтому Ксанта до сих пор не сказала Керви, что сумела разобрать второе слово, вырезанное на стволе дерева. Точнее, часть слова, но даже эта часть была весьма значимой: «ПРЕДАТ».

14

Путь до Хамарны из-за постоянного встречного ветра занял две декады с лишним. За это время Ксанта так отдохнула, что вышивание ей снова прискучило, и она поручила Дреки разузнать, что это за потрясающий гудок, который служил для них верным указателем в буре и тумане, как он устроен и откуда взялся. Ей никогда прежде не доводилось слышать ничего подобного.

Дреки задал соответствующий вопрос Керви, и тот вместо ответа притащил в каюту Ксанты сам гудок — массивный медный шар, стоящий на треноге. В шаре было два отверстия. В одно из них — широкое наливалась вода, затем, по словам Керви, под сосудом разводился огонь, и пар, вырываясь из второго, более узкого и снабженного специальным мундштуком отверстия, производил то самое протяжное и басовитое гудение, которое неизменно приводило в оторопь каждого, кто слышал его в первый раз.

— Венеттцев мы здорово напугали, — рассказывал Керви. — Пять кораблей с такими вот ревунами как-то разогнали дюжину венеттских. Ну, конечно, не только в ревунах дело. С нашими парусами мы быстрее и маневреннее любого корабля к югу от Уст.

— Да, кстати, я все хочу спросить, как вы научились так ставить паруса, и откуда, собственно, взялись эти ревуны? — полюбопытствовала Ксанта.

— Ну, это нетрудно рассказать, — отозвался Керви: пока речь шла о кораблях и прошлых войнах, он был открыт, искренен и словоохотлив. — Однажды на побережье выбросило один из больших кораблей Людей Моря. Мы увидели его оснастку и попробовали ее скопировать. Получилось то, что вы видите. А ревуны мы нашли в одном из Храмов Божьего Носа. Есть такой небольшой городок Тавкайнин в глубине полуострова. Там есть храм Тавкая, Господина Гор. Когда вы подходите к храму, вы должны положить жертву на алтарь, и жрецы разжигают священный огонь. Едва огонь охватывает приношение, как двери храма сами собой отворяются, и из его глубины доносится страшный голос Тавкая.

— Вы это видели? — спросил Дреки.

— Да, я был там, когда мы договаривались с местными жителями о союзе против венеттцев. Предводителем нашего посольства был Дюмос, сын Бреса, див. Его очень заинтересовали эти чудеса, и он сумел договориться со жрецами и купил оба секрета — и открывающиеся двери, и голос. Кажется, он говорил, что жрецы в свое время тоже купили эти секреты у Людей Моря.

— Это очень интересно, — Ксанта присела на кровати. — Я хотела бы встретиться с ним в Хамарне.

— К сожалению, это невозможно, — покачал головой Керви. — Он возглавлял последнюю экспедицию на Олений остров и, по всей видимости, пропал вместе с колонистами.

— Жаль, жаль, — вздохнула Ксанта.

Она немного знала язык дивов, и сумела вспомнить, что «Дюмос» означает в переводе «дым». Вряд ли это имя, скорее, прозвище. Интересно, это его кто-то так окрестил, или он сам придумал?

15

После дождливого промозглого прощания с Венеттой и блужданий в тумане на Оленьем острове Ксанта ожидала, что прибытие в Хамарну тоже ознаменуется каким-нибудь неприятным сюрпризом. И снова ошиблась. День был чудесный — ясный, слегка морозный, и Ксанта вновь поднялась на палубу, чтобы наконец посмотреть новому городу в лицо. С неба сыпался редкий снежок и тут же таял в темной воде бухты, многочисленные островки были усеяны домами с пестро раскрашенными стенами и крышами. Дальше, за прозрачным лесом мачт, высились припорошенные снегом холмы, по склонам ютились новые домики — поменьше и победнее. Холмы прорезала широкая и бурная река, и даже издали был слышен приглушенный рокот, с которым она несла свои волны навстречу морю.

«Ревун» встал на якорь у входа в бухту, и Керви попросил Ксанту одеться понаряднее.

— Сейчас на корабль прибудет жрец и проведет все необходимые обряды, — сказал он. — А потом я наконец смогу показать вам и Дреки свой дом.

Ксанта надела новое платье и призвала Дреки на помощь — она понятия не имела, что делать с платком. Дреки почесал в затылке, однако театральное прошлое сыграло свою роль, и после долгих раздумий он сумел-таки скрутить платок в хитроумный узел на темени Ксанты так, чтобы свободные концы платка падали на лоб, а длинная бахрома скрывала глаза.

— Ты уверен, что это так и должно быть? — с сомнением спросила Ксанта, разглядывая себя в маленькое зеркало. — Выгляжу, как полная дура.

— Все правильно, уж не взыщи, — Дреки развел руками.

В каюту спустился Керви, и Ксанта обратилась к нему с тем же вопросом: она действительно выглядит полной идиоткой или это здесь мода такая?

Керви подтвердил, что Дреки все сделал правильно.

— Здесь считают, что женский взгляд может причинить вред чужому мужчине. И еще, даже порядочная женщина может ненароком взглянуть мужчине прямо в глаза, и тогда он не сможет устоять.

— Устоять против чего?

— Ну… он не сможет сдержать… своих чувств… похоти…

— В самом деле? — Ксанта с ужасом подумала о многих сотнях мужчин, на которых ей доводилось смотреть. Неужели они действительно так от этого мучились, бедняжки?

— Разумеется, нет, — утешил ее Керви. — Просто так считается. Это… это выражение уважения к женщине. У нас поначалу были с этим большие трудности. Например, если какому-нибудь здешнему папаше нравился парень из наших, его приглашали в дом, дочь прислуживала за столом, и в какой-то момент концы платка ненароком падали. Если парень не успевал отвернуться, он считался уже помолвленным. А помолвка означала, что парень должен будущему тестю кучу денег, — Керви многозначительно посмотрел на Дреки и продолжил. — Здесь считают, что женщине пристало смотреть лишь в глаза богов.

— Или мужа, что одно и то же, — фыркнула Ксанта, сморщив нос, будто учуяла какой-то неприятный запах. — Ладно, в конце концов, это меня не касается. Ты считаешь, я готова? Тогда пошли.

Жрец был одет в платье того же покроя, что и у Ксанты, только без платка на голове. Его длинные седые волосы были заплетены в две косы, борода коротко подстрижена. Но эти примечательные детали как раз не шокировали Ксанту, она хорошо понимала, что они означают. Жрец внимательно осмотрел Ксантино платье, удивленно вскинул брови, потом демонстративно скривился, и Ксанта впервые оценила преимущества платка — под защитой бахромы она могла краснеть сколько душе угодно. Конечно, стыдно, что она так и не успела закончить вышивку, и такой непорядок в одежде вызвал неудовольствие уважаемого человека.

Обряд был довольно коротким, и, хотя Ксанта и не разобрала ни слова, она все же догадалась, что Керви брал на себя ответственность за нее на все время ее пребывания в Хамарне. Он держал женщину за руку, другую руку положил ей на голову и утвердительно отвечал на все вопросы жреца. Когда жрец обращался к Ксанте на своем певучем языке, Керви незаметно толкал Ксанту локтем в бок, и она кивала с важным видом. Затем практически тот же обряд провели с Дреки, и наконец все уселись в ставшую уже родной для Ксанты шлюпку и направились к берегу.

Дреки не зря называл дома на островах дворцами — они были действительно роскошны. Первые этажи из белого камня украшали резьба и вставки из цветных камней — синие ромбы, зеленые волны, красные и желтые цветы. Вторые, деревянные, этажи сплошь были покрыты резьбой и росписями. Даже черепица на крышах превращалась в разноцветную мозаику. Ксанта понимала хозяев домов — наверное, в суровых северных краях им хотелось чего-то яркого, праздничного, согревающего глаз и душу.

— На островах селится, в основном, местная знать, — объяснял Керви. — Считается важным, чтобы у тебя был кусок земли, который ты можешь назвать своим, пусть даже он совсем мал и бесплоден. Собственно, большая часть нашего авторитета здесь основана на том, что у себя дома мы владеем поместьями и можем покупать землю.

— Да, кстати, я ведь так и не знаю, как вы уладили дело с Лахом, — вспомнила Ксанта. — Кто владеет землей?

— Уладили, — отмахнулся Керви. — Официально Лах выделил мне часть земель на прокорм, около трети всего поместья. Я тут же передал земли под его попечительство, а он присылает мне деньги с оказией. Все в порядке. Вон, смотрите, там на острове дворец здешнего короля. А вот эти четыре дворца на отдельных островах принадлежат его женам…

Они приближались к берегу, голос реки становился все явственнее и громче, и Ксанта наконец обратила на нее внимание.

Река протекала по глубокому ущелью и высоко-высоко над водой были переброшены десятки мостов — и широких деревянных, и висячих плетеных. Вдоль краев ущелья и с той и с другой стороны змеились широкие дороги.

— Здесь их зовут Аги-ре-нор и Аги-ре-синра — Правая и Левая Дороги Бездны, — пояснил Керви.

— А у самой реки есть имя?

— Да, конечно. Ее зовут Грипси — Выходящая из Леса. Наконец шлюпка остановилась у пристани в глубине бухты. Ксанта

сошла на берег и Керви проводил ее и Дреки к небольшой также ярко раскрашенной крытой повозке, в которую была впряжена маленькая коренастая лошадка, с длинной челкой, падающей на глаза, совсем как бахрома женского платка.

«Интересно, что случится, если кобылка невзначай посмотрит в глаза встречному жеребцу… или всаднику?» — подумала Ксанта и захихикала в кулак. Она давно уже заметила, что всевозможные меры по охране нравственности волей-неволей настраивают на игривый лад.

Деревянные решетки на окнах повозки позволяли смотреть по сторонам и в то же время скрывали путников от посторонних взглядов. Ксанта, разумеется, не преминула воспользоваться представившейся возможностью. Она уже поняла, что в здешних местах взгляд — это оружие, а право смотреть нужно еще заслужить или завоевать.

По словам Керви, на твердой земле жила местная беднота, здесь же возводили свои дома пришельцы. Глядя в окно, Ксанта без труда различала, кто где живет. Дома Людей Королевства стояли в одну линию — тылом к склону горы, фасадом к бухте. Их без труда можно было узнать по узким окнам-бойницам и надчердачным окнам. Дома были построены из камня, что, как поняла Ксанта, по здешним меркам означало претензию на богатство. Дома дивов, а таких было совсем немного, представляли собой двух-трехэтажные башни со спирально расположенными окнами. Нижние этажи, как правило, строили каменными, верхние делали мазанковыми. И наконец? дома местных жителей по форме напоминали квадрат, состояли из двух этажей: нижний — камень, верхний — глина, иногда укрепленная деревянными балками, и вовсе не имели наружных окон.

Дорога все больше забирала вверх по склону горы, и вскоре лошадка остановилась у станции. Здесь к ней подпрягли еще двух таких же лохматок, и все трое весело потащили повозку вверх по крутому склону. Пока лошадки одолевали подъем, Ксанта спросила у Керви, где берутся материалы для строительства домов.

— Камень вырубают прямо здесь же, в ущелье, — пояснил Керви. — Это трудная работа, но зато не приходится далеко возить материалы. За глиной приходится ходить подальше. Примерно в полудне пути к югу есть подходящие карьеры. Труднее всего с деревом — его покупают у Болотных Людей и сплавляют вниз по реке. Это довольно опасно, да и на болотах растет не так уж много подходящего леса. Возможно, поэтому местные жители так и не научились строить большие корабли. Мы надеемся, что сможем привозить строевой лес с островов и торговать им в Хамарне. Возможно даже через несколько десятков лет мы сами начнем выращивать лес, хотя после того, что произошло на Оленьем острове… — он молча покачал головой.

Повозка без приключений добралась до Дороги Бездны, и пристяжных лошадок отпрягли.

— Теперь они спустятся назад, на станцию, и будут ждать следующих проезжающих, — сказал Керви.

Ксанта принялась рассматривать мосты. Видно было, что они построены с большим искусством и любовью, и среди них не было двух одинаковых. Каждый строитель предлагал свой способ переплетения веревок или укладки деревянных балок. Многие деревянные мосты были украшены вырезанными изречениями. Ксанта попросила Керви перевести их. Тот ответил смущенно:

— Признаться, я не настолько силен в здешней письменности. Но в общем они рассказывают, кто когда и на какие деньги построил этот мост, и призывают проезжающих молиться за здоровье строителей.

«Надо поскорее начинать учить язык, — решила про себя Ксанта. — И обязательно разобраться, на каком языке говорят люди на болотах — нам ведь с ними договариваться!»

Наконец повозка свернула с Дороги Бездны и вскоре остановилась у небольшого домика, построенного на местный манер и уютно уместившегося в ложбине холма. Домик был окружен оградой, и, когда повозка обогнула ее, Ксанта с радостью заметила небольшой садик позади дома. Они выбрались из повозки (Ксанта старательно смотрела в землю, чтобы возчик не подумал чего-то не того) и вошли в ворота, прошли через садик, миновали еще одну арку ворот и попали во внутренний дворик.

— Я не захотел строить свой дом, когда приехал сюда, мне показалось проще купить вот этот, — объяснил Керви.

— Мне здесь нравится, — улыбнулась Ксанта.

— Мне тоже, — согласился Дреки. — Почти как дома, в Венетте только бассейна нет.

— Зато здесь есть колодец, — с гордостью сказал Керви. — Прямо в скалах вырублен. Страсть какой глубокий, и воду можно поднимать прямо на кухню. За этот колодец заплачено столько же, сколько и за сам дом.

Дом был как раз из богатых, с деревянными балками в стенах, деревянными стропилами и черепичной красной крышей. Теперь, когда они стояли во внутреннем дворе, Ксанта разглядела, что первый этаж предназначался под амбары и кладовые, а на втором, по всей видимости, находились жилые комнаты.

— Левая половина — мужская, правая — женская, — продолжал объяснения Керви. — Если вы захотите увидеть меня или Дреки, вам надо будет послать служанку и пригласить нас на свою половину. Разумеется, пока мы в доме одни, это не так важно, но если ко мне придут гости, нам придется соблюдать обычаи. Сейчас мне нужно будет вернуться в гавань, доложить отцу о результатах нашей экспедиции.

— Постой, а твой отец тоже в Хамарне? Вот это сюрприз! — удивилась Ксанта. — Как его здоровье? Я бы с удовольствием с ним повидалась.

— Это… это не совсем мой отец, не тот мой отец, о котором вы думаете. Словом, это трудно сразу объяснить, да и не стоит нам стоять во дворе, вы ведь, наверное, устали с дороги. Лучше поговорим вечером, а пока я провожу Дреки на мужскую половину, а вами займется Крита. Отдыхайте, а позже мы поужинаем вместе. Хорошо? А вот и Крита!

Только теперь Ксанта разглядела, что в стене внутренних ворот есть две небольших ниши — справа и слева, и сейчас из правой вышла молодая черноволосая женщина в светло-сером платье. Платка женщина не носила, поэтому Ксанта предположила, что это, по всей видимости, жена Керви. Женщина низко поклонилась пришедшим и сказала на языке Королевства:

— Я очень рада приветствовать вас, госпожа, и юного господина в вашем новом доме.

Ксанта старательно скопировала поклон, чем привела женщину в немалое смущение. «Наверное, она все-таки не жена, а служанка, — подумала жрица. — Может быть, жена Керви переехала к своим родителям на время его отсутствия?»

— Крита немного говорит на нашем языке, — пояснил Керви. Надеюсь, вы без труда договоритесь. До вечера, госпожа Ксанта. Пошли, Дреки!

В глубине ниши обнаружилась деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Крита привела Ксанту в небольшую, но богато убранную комнату. Пол и стены были закрыты коврами, в небольшом камине горел огонь, на кровати громоздились по меньшей мере три перины и полдюжины подушек. Ксанта давно не жила в такой роскоши.

— Вы хотите, верно, вымыться и поесть с дороги, — предложила Крита. — Я набрала воду, она скоро согреется. Я принесу вам сейчас поесть, а потом пойду услужу юному господину, хорошо?

Ксанта кивнула, Крита, посмотрев на нее, вдруг хихикнула и прикрыла лицо ладонью.

— Что случилось? — спросила Ксанта. — Что-то не так.

— Нет, что вы, госпожа, только… ваше платье?

— Что с ним не так? Не стесняйся, я ведь первый день в Хамарне и ничего пока не знаю, как глупый младенец. Ты должна учить меня, как будто я — твоя младшая сестра.

— Госпожа, ваше платье… его вышивка говорит, что вы — девушка, только первый год проливающая крови, что вы уже схоронили четырех мужей, и ваш отец готов уступить вас за выкуп в пятнадцать… гнилых зубов.

— Здорово! — Ксанта всплеснула руками и расхохоталась. — Похоже, и я вправду сваляла дурака. А у тебя найдется для меня какое-нибудь более подходящее платье?

— Разумеется, госпожа, буду рада услужить вам.

Когда Крита ушла, Ксанта первым делом достала из сумки Гесихию. Оказалось, что маленькая богиня наконец проснулась и ее черные глазки так и сверкают любопытством. Ксанта спустила ее на пол, и черепашка поползла в обход комнаты.

Вернулась Крита и принесла на подносе тарелку горячего мясного супа, лепешки с маслом и кувшин с подогретым вином.

— Какая милая! — воскликнула девушка, увидев черепашку. — Она хочет молока?

— Думаю, не откажется, — улыбнулась Ксанта. — И вот что еще, у тебя не найдется для нее морковки или репки?

По-видимому, Керви прежде никогда не интересовался тем, что ест, потому что Крита понятия не имела, что такое «морковка» и «репка». Понадобилось долгое и красноречивое размахивание руками, а потом обстоятельная экскурсия по кухне для того, чтобы девушка поняла наконец, о чем идет речь. Но все окончилось хорошо, и Гесихия получила и морковку, и репку.

— Извини, я похоже тебя совсем загоняла, — вздохнула Ксанта. Крита энергично помотала головой.

— Нет, нет, это почесть — служить сестре и бесценной супруге господина Керви, а также его новому сыну.

16

Как вскоре убедилась Ксанта, Крита была единственной служанке в доме. Впрочем, она была из тех разумных женщин, которые вроде бы никуда и не торопятся, но все успевают. Пока Ксанта перекусывала, Крита успела отнести обед Дреки, а затем повела жрицу в маленькую баньку где Ксанту уже ожидала лохань с горячей водой. Крита помогла гостье вымыться и улечься в постель, затем проводила в баню Дреки, но ему прислуживать не стала (хотя в Королевстве такое не считалось бы зазорным). Кроме того, она принесла в комнату Ксанты огромный медный таз и наполнила его прохладной водой, так что Гесихия тоже смогла выкупаться. Ксанта воспользовалась купанием черепашки для того, чтобы задать наконец несколько вопросов, которые давно жгли ей язык. Начала она издалека:

— Скажи, Крита, а ты замужем?

— Разумеется, — девушка удивленно посмотрела на жрицу. — Мой супруг — господин Керви. Керви заплатил выкуп моему брату й супругу три года назад, — и словно что-то сообразив, Крита поспешно добавила: —Он заплатил большой выкуп, госпожа. Господин Керви ни разу не делил со мной подушку и не оставлял во мне своего семени. Я — жемчужная жена.

Для того чтобы понять, о чем идет речь, Ксанте потребовалось нема ло времени и немало вопросов. К счастью, Крита, хоть и была девушкой разумной и скромной, все же любила поболтать. Поэтому к закату Ксан та уже начала разбираться в здешней системе родства. Как ни странно, но весь уклад семейной жизни в Хамарне был основан на огромном, по мнению Ксанты, даже чрезмерном уважении к женщине. Женщины считались существами гораздо более совершенными и угодными богам, чем мужчины. Только женщинам дозволялось приносить жертвы семейным божествам и услаждать их музыкой, танцами и воскурение ароматов. Однако такое утонченное и драгоценное существо, разумеется, не могло быть брошено в грубом, жестоком и несовершенном мире без покровителя. Поэтому все женщины в Хамарне и окрестностях были чьими-то женами. Едва появившись на свет, девочка торжественно провозглашалась женой своего отца, если же отец умирал, она становилась женой старшего брата, дяди или любого другого ближайшего родственника. Когда девушке приходила пора выходить замуж, новый муж выкупал ее у прежнего. Размер выкупа был довольно велик, ведь отныне девушка служила не богам своего отца, а богам своего нового мужа, и эту потерю нужно было возместить. Так же поступал мужчина, если хотел взять в дом служанку. Он выкупал ее у прежнего покровителя, и она становилась его женой. Овдовев, женщина тут же заключала брак со своим сыном, если таковой имелся, если же нет, ее мужем вновь становился ближайший родственник, могущий оказать ей покровительство. Керви, собираясь в Венетту, как раз и сказал, что привезет оттуда свою овдовевшую сестру. Как догадалась Ксанта, обряд, совершенный жрецом на корабле, был свадебным. Крита тут же подтвердила ее догадку.

Поначалу Ксанта ощущала сильное смущение, слушая рассказ Кри-ты, но девушка поспешила успокоить старую жрицу, сказав, что матери, сестры и дочери относятся к категории так называемых «бесценных» или «сияющих» жен, и делить с ними ложе, как и во всем цивилизованном мире, в Хамарне строго запрещено. Их надлежит просто почитать и заботится о них. С прочими женами делить ложе не только не возбранялось, но и предписывалось. «Потому что для женщины это радость, и великую усладу находит она в детях». Однако Керви в свое время не захотел делить ложе с Критой, а потому заплатил и ей, и ее брату довольно большой отступной за то, что девушка, работая в его доме, будет лишена положенной ей радости и услады. Поэтому Крита носила титул «жемчужной жены» и жемчужно-серое платье. Похоже, она была до сих пор слегка обижена на своего хозяина, а потому, скорчив презрительную гримаску пояснила Ксанте:

— Господин Керви предпочитаетлжен-бабочек.

Ксанта догадалась, о чем идет речь, и не стала углубляться в обсуждение этой темы. Гораздо больше ее интересовало другое: А кем теперь приходится Керви мой сын?

Разумеется сыном, — пояснила Крита. — Каждый юноша стано-вится сыном того человека, в доме которого он живет или под чьим началом он работает. Ведь только родственники могут честно, справедли-Во и по-доброму относиться друг к другу.

Теперь Ксанта понимала, почему люди Королевства и дивы прозвали обитателей Хамарны Людьми Братства. Некоторое время она размышляла о том, хороши или плохи подобные обычаи, и решила, что

сами по себе они не хороши и не плохи, все зависит от самих людей.

— А кто же здесь приходится отцом Керви?

— О, это очень почтенный господин с ваших гор. Его имя Салгат сын Сакаджа, и он — капитан порта.

Как выяснилось из дальнейших расспросов, Крита была весьма осведомлена о служебных делах Керви, и жрица подумала, что пожалуй, ее старый приятель совершил ошибку, не сблизившись со своей служанкой. Из нее могла бы выйти неплохая помощница — у девушки был здравый ум, а главное, она несмотря на все обиды все же искренне переживала за интересы своего господина.

Как узнала Ксанта, люди Королевства, перебравшиеся сюда, происходили по большей части из весьма зажиточных семей, а потому и в новых землях вели жизнь аристократов, покупающих дома, земли и слуг. Дивы же, напротив, по большей части были бедны (богатым неплохо жилось и йо ту сторону гор), а потому, если не решались сразу уйти в колонию, то строили дома вскладчину и искали себе работу — в основном, в порту и на кораблях. Таким образом, главным человеком в небольшой общине новоприбывших вскоре сам собой стал капитан порта — под его рукой находились и постройка новых кораблей, и торговля, и связь с колониями. Когда королю Хамарны нужно было уладить какие-либо дела с пришельцами, он сразу обращался непосредственно к капитану. Аристократы из Королевства открыто не признавали главенства безродного дива, но улаживать споры с местными жителями также поручали ему.

Керви, хоть и получал от младшего брата небольшую пенсию, все же не был достаточно богат, чтобы жить своим умом. Поэтому он пошел в сыновья к господину Салгату, а, проще говоря, пошел работать под его начало. Теперь он отвечал за безопасность людей Королевства и дивов как в порту, так и на кораблях, а потому история с Оленьим островом и пропавшими кораблями попала в его ведение.

Узнав все, что ей пока было нужно, Ксанта решила, что уже достаточно отдохнула и предложила составить компанию Крите на кухне. Жрице хотелось порадовать Керви, приготовив для него что-нибудь из тех блюд, что подавались на его родине, и Крита с энтузиазмом подхватила эту идею. Ксанта с должным почтением осмотрела знаменитый колодец, попробовала воду и даже несколько раз ахнула и ухнула, чтобы насладиться эхом. Печь здесь была поменьше той, к которой Ксанта привыкла дома, зато перед самым устьем была устроена большая полка, на которую выгребали угли, а над ними подвешивали на специальном крючке котелок. Это удобство Ксанта оценила по достоинству.

Тут же на кухне Ксанта не упустила возможность взять первый урок языка Хамарны. Несмотря на то, что она уже неплохо владела языками Королевства и Мешка, а также знала несколько фраз на языке дивов, новый язык показался Ксанте довольно сложным. Каждое слово, поначалу простое и короткое (например, нож — «рет»), мгновенно обрастало огромным количеством приставок и окончаний в зависимости от того, шла ли речь о вещи, принадлежащей мужчине (аррет) или женщине (илрит), о вещи, которая ставилась на стол (аррет ритосса), убиралась со стола (аррет ринаста), убиралась в ящик стола (аррет ритилла) или вынималась из этого ящика (аррет ринолле), о вещи, которая находилась здесь всегда (арредорри) или которая появлялась на короткое время (арридокси). Кроме всего прочего, звуки в основе слова могли меняться в зависимости от «соседних» звуков в приставках и окончаниях, при этом голос следовало повышать или понижать в начале или в конце слова. Так что Ксанте было над чем поломать голову.

Услышав, как мама завывает на разные лады, на кухне появился Дреки и предложил свою помощь. Ксанта тут же отправила его на рынок за недостающими продуктами, так как он уже неплохо знал город. Словом, всем нашлось дело, и вернувшегося под вечер домой Керви ожидали душистый суп из утки с овощами, огромный пирог с рыбой и кореньями и пуховая пшенная каша с молоком, яйцами и патокой.

За ужином Ксанте пришлось познакомиться еще с одним местным обычаем. В начале и в конце еды «старшие» кормили «младших». Скатывали пальцами шарик хлеба или другой еды и угощали с руки. При этом соблюдалась строгая иерархия: Керви кормил всех троих членов своего семейства, Ксанта Криту и Дреки. Конечно, для Керви, Дреки и Ксанты, это было очередным местным чудачеством, но Крита почтительно и непреклонно настаивала на строгом исполнении обряда. «Иначе в семье мира не будет». Ксанта пожала плечами — проще согласиться, чем возражать, да и привыкать надо.

За всеми этими заботами она, однако, не забыла расспросить Керви о новостях. А новости были хорошие. Салгат внимательно выслушал Рассказ Керви, согласился с его выводами и пообещал найти денег на экспедицию в Уста Шелама. Таким образом, по весне, едва уйдет паводок, им предстояло отправиться в неведомые земли на поиски колонистов с Оленьего острова. Керви предполагал, что до места их доставит старый знакомый «Ревун», затем они сядут в лодки и попробуют подняться как можно выше по реке, пока не встретят первых Болотных Людей. У них путешественники попытаются узнать, не появлялись ли в Устах исчезнувшие колонисты, а что делать дальше, решат на месте в зависимости от результатов расспросов. У Ксанты не нашлось никаких возражений относительно этого плана, а потому они просто выпили за успех будущей экспедиции.

17

Став названным сыном Керви, Дреки был теперь обязан помогать новому отцу во всех его делах. Разумеется, он не имел ничего против, и двое мужчин целыми днями пропадали в порту, а также в мастерских и лавках города. Нужно было подготовить «Ревун» к новому рейсу, проследить за постройкой лодок, на которых путешественники будут подниматься вверх по реке, а возможно, и рыскать по болотам, закупить все необходимое для долгого пути, а также ножи, шерстяные одеяла, зеркала и украшения в подарок Болотным Людям. Словом, дел было полно.

Ксанта всю жизнь боялась «подмять» под себя сына, помешать ему идти своим путем, а потому старалась предоставить ему как можно больше свободы и поменьше лезть в его дела. Дреки и не подозревал о материнских страхах, и в' глубине души был уверен, что Ксанте его занятия и увлечения совершенно неинтересны. Отец тоже не слишком вникал в его дела и не спешил посвящать сына в свои, так что Дреки полагал, что все взрослые так и поступают — живут сами по себе и стараются не обременять друг друга. Правда, кое-чего Ксанта все же добилась: Дреки сохранил здоровую детскую самоуверенность и готов был жить своим умом, не ожидая похвалы и поддержки со стороны. И все же дружба с Керви оказалась для него приятным сюрпризом. Керви был донельзя рад толковому и расторопному помощнику, а потому дела шли хорошо и оба не сомневались, что все будет готово в срок.

У Ксанты меж тем были свои заботы. Быть хорошей женой в Хамарне оказалось не так-то просто. Нужно было каждое утро обносить едой по меньшей мере две дюжины домашних божков. Один из них оберегал в кухне продукты от порчи, другой следил за тем, чтобы не чадил очаг, третий охранял двери, четвертый — многочисленные окна, пятый — ограду сада, шестой отвечал за хранение одежды в сундуках, седьмой — за мир и гармонию в супружеской спальне, вернее, в двух спальнях, поскольку Ксанта все же была «сияющей» женой, восьмой заботился о прибавлении потомства, и хотя никаких прибавлений не ожидалось, божка все же не следовало обижать, девятый защищал уже рожденных детей, десятый особо мальчиков, одиннадцатый — старшего сына, двенадцатый — самого младшего ребенка, тринадцатый следил за чистотой воды в колодце, четырнадцатый — за грядками в огороде, пятнадцатая — богиня — за порядком в отхожих местах, щестнадцатая — тоже богиня — помогала женщинам в рукоделии, семнадцатая — в пении и музыке, восемнадцатый бог следил за казной, девятнадцатый сохранял ясный разум и память всем обитателями дома, дальше Ксанта начинала путаться. Каждого из богов нужно было особым образом поприветствовать, поднести ему еду с особым поклоном, а после еще усладить его слух особой песней, сопровождаемой игрой на небольших гуслях. После этого надлежало провести обряд в честь того бога, чей праздник выпал на этот день. Прежде все обряды исполняла Крита, теперь же старшей женщиной в доме была Ксанта, и отныне эти обязанности лежали на ней. Поначалу они доводили ее до головокружения и полного упадка сил, но постепенно, вероятно, не без помощи семнадцатой богини и девятнадцатого бога, старая жрица обучилась новым трюкам. Опять же заучивание торжественных гимнов помогало ей разобраться в новом для нее языке. По ночам она твердила непонятные слова и фразы, сравнивала их друг с другом, искала сходство и различие и порой улавливала закономерность, угадывала, как в незапамятные времена сложилась здешняя речь.

Вся еда, поднесенная богам, позже собиралась и вновь возвращалась в общий котел. Считалось, что боги ее благословили и теперь, съев ее, члены семьи обретут здоровье, долголетие и удачу во всех делах. Крита говорила, что в доме Керви обряды проводятся не полностью — в домах уроженцев Хамарны женщинам надлежало почтить еще всех предков хозяина, прах которых в специальных глиняных сосудах был закопан под полом дома. Но предки Керви были далеко, а прежний хозяин дома уезжая отсюда, бережно извлек из земли всех своих пращуров и увез с собой.

Исполнив священные обязанности, женщины приступали к более земным занятиям — ходили на рынок (еще один урок языка), готовили пищу, пряли, ткали, шили. Крита говорила, что многие мужчины в Хамарне сами умеют прясть и в свободное от дел время любят прогуливаться по набережным, крутя веретено. Но Керви прясть так и не научился, а потому женщинам приходилось справляться самим. Ксанта работала, не покладая рук, она знала, что в путешествии лишняя теплая одежда никогда не помешает.

Жрица надеялась, что весной они еще успеют вскопать огород, и тогда к возвращению их будут ждать свои овощи и зелень. Она даже воображала себе, как привезет какие-нибудь новые вкусные или целебные растения из Уст и попробует вырастить их на здешних грядках. Однако Крита ее разочаровала. Оказалось, что работа на огороде и в саду подобает лишь юным девушкам, еще не покинувшим родительский дом, попавшая же в новую семью женщина не должна лишний раз выходить во двор, так как ее смогут увидеть проходящие по улице мужчины. А так как во время работы на огороде лицо женщины легко может оказаться открытым, то риск слишком велик.

— Да что ты, здесь же вон какой плетень, выше человеческого роста, и прутья понатыканы так плотно, что ничего не увидишь, — уговаривала подругу Ксанта.

— Мужчина может подглядывать в щелку или даже влезть на плетень, — возражала непреклонная Крита. — Мама рассказывала, что одна ее подруга…

— Вот влезет, тогда и разбираться будем, — предлагала Ксанта. Но Крита строго осуждала подобные легкомыслие и непредусмотрительность.

Так потихоньку Ксанта привыкала к новой жизни. Прошло уже почти три декады с тех пор, как она поселилась в доме Керви, когда в один прекрасный день к ним явился первый гость — гонец с письмом. Мужчин дома не было, и гонцу пришлось дожидаться их на скамейке у ограды. Крита носила ему туда пирожки и подогретое вино и просовывала в специальное окошко с деревянной шторкой, проделанное в калитке. К счастью, день бы не холодный и не ветреный. Наконец на закате явились Керви и Дреки, и бедолага смог вручить свой пакет и с поклонами удалиться. Керви потратил немало времени, пытаясь с помощью Криты разобрать послание — девушка не умела читать, а сам он едва знал здешние закорючки, да к тому же письмо было составлено в таких витиеватых выражениях, от которых незадачливые читатели то и дело впадали в отчаяние. В конце концов Керви оставил бесплодные усилия И на рассвете послал Дреки на рынок, где тому за мелкую монету все прочитали и перевели в лучшем виде. Оказалось, что Ксанту и ее зверушку пожелала видеть одна из королев, живущих на островах в заливе.

18

Пока Крита принаряжала жрицу перед столь важной аудиенцией, Ксанта поспешила расспросить ее о том, чем живет и дышит женщина, к которой она сегодня отправляется в гости. Результат расспросов ее несколько обескуражил. Оказалось, что все четыре королевы являются, как и Ксанта, «сияющими» женами короля — а именно, его матерью, бабкой, прабабкой и сестрой. Именно перед этой последней и должна была предстать Ксанта.

— А сколько у короля настоящих жен? — полюбопытствовала жрица.

— Да вроде бы около полусотни, — отвечала Крита. — Во дворце много женской работы, ну и женщин всегда много.

— Ах да, он же обязан жениться на каждой служанке! — хлопнула себя по лбу Ксанта. — А сколько же у него детей?

Она хорошо представляла себя эту картинку — полсотни жен-хлопотуний и не меньше двух сотен детишек всех возрастов, и все в одном дворце. Наверное, там с утра до ночи стоит шум, гам, тарарам, но если притерпеться и присмотреться окажется, что все очень мило.

— Ни одного, — спокойно ответила Крита.

— Как? — Ксанта заморгала глазами — забавная и очаровательная картинка, которую она нарисовала перед своим мысленным взором начала вдруг расплываться и таять.

— У короля нет детей, — подтвердила Крита. — По распоряжению королев, женщинам, которые отправляются служить во дворец, заливают в шейку матки какой-то особый горячий яд, после которого те уже не носят крови и не могут зачать.

— Во имя твоих богов, женщина, зачем?! — возопила Ксанта, потеряв от такого известия обычную невозмутимость. — Можно же вставить в шейку серебряную проволоку, или надеть на нее золотое кольцо!

— Проволоку можно вытащить, а кольцо снять, — с печальной улыбкой ответствовала Крита.

Ксанту аж передернуло от ее слов. Помолчав немного, она сказала: А кто же тогда сядет на трон после нынешнего короля? Этого я не знаю, — покачала головой Крита. — Не нашего ума это дело.

Тем не менее Ксанта повторила свой вопрос чуть позже, когда они с Керви катили в повозке по Дороге Бездны.

— Этого никто не знает, — отвечал Керви со вздохом. — У короля детей нет и не будет, его дамы за этим пристально следят. Сами дамы замуж не выходят, потому что иначе им придется покинуть дворцы и выпустить из рук власть в этом городе. Ну а когда нынешний король оставит этот мир, им волей-неволей придется выбирать себе мужей — они не могут остаться без покровителя. Так что, скорее всего, престол захватит тот, кто наглее. Может быть, любовник одной из дам, а может быть, кто-то из дворцовой челяди — они же все считаются королевскими сыновьями. Разумеется, нам это все страх, как не нравится, но что мы можем поделать? Только молить богов, чтобы трон захватил любовник Силлы — сестры короля.

— А что, он достойный человек? — поинтересовалась Ксанта.

— Я понятия не имею, кто он, — печально сказал Керви. — Просто из всех жен короля только Силла еще достаточно молода для того, чтобы произвести на свет наследника. Тогда, по крайней мере, мы сможем надеяться, что через пару десятков лет этот кавардак не повторится.

Ксанта похлопала Керви по руке:

— Стоит ли загадывать так далеко? Пока все живы и, будем надеяться, проживут еще достаточно долго. А до тех пор мир успеет еще не один раз перевернуться с ног на голову и обратно. Ты уж мне поверь. А саму королеву ты не видел? Что она за человек?

— Не видел, Айд миловал, — : усмехнулся Керви. — Однако слухи про нее ходят самые мерзкие. У нее под дворцом своя тюрьма, и она собирает туда всех осужденных из города, чтобы всячески над ними измываться.

— Ну это, почитай, про всех королев говорят, — махнула рукой Ксанта.

— Смотря кто говорит! Вроде бы, в последнее время она прослышала про опыт Венетты и начала торговать людьми, так хоть кто-то стал из ее темниц выходить. Они и рассказывают всякие страсти.

— Понятно, — Ксанта кивнула головой. — Ладно, доберемся — увидим сами.

19

Денек и на сей раз был ясный, но не слишком холодный. На пристани они сели в лодку, и пока плыли к острову Силлы, Ксанта смогла полюбоваться солнцем, которое опускалось за дальние холмы, окрашивая воду выходящей из Леса реки в золото и багрянец. Ксанта обожала закаты, когда-то, еще в Кларетте, она знавала одного художника, который говорил, что нарисовать закат — самое трудное дело: солнышко так спешит, что краски все время меняются, замешкался, залюбовался — и все, представление окончено, свет потух. Именно это, почти незаметное на первый взгляд и тем не менее стремительное, текучее, неостановимое движение, всегда завораживало Ксанту. Как рост ребенка, только в другую сторону. Да еще и то, что событие это всегда одно и то же — солнце скрывается за горизонтом, — но всякий раз оно происходит по-разному, да еще и в самых разных местах: то солнце опускается над морской гладью, как в Королевстве, то уходит за белоснежные вершины дивьих гор, то за шпили городских башен, как в Кларетте, то снова за горы, но на этот раз невысокие и сплошь поросшие лесом, как в Венетте, то как здесь — за холмы. Никогда не устанешь смотреть.

Пока они плыли, закат свершился, и в бухте сгустилась темнота, в домах и садах на островах зажгли фонари, и огни заиграли, отражаясь в темной воде. Это было необычное и красивое зрелище.

Королева Силла, по-видимому, хорошо это понимала, и ее дворец был освещен буквально со всех сторон. Висячие фонари в форме удлиненного ромба с разноцветными стеклами украшали многочисленные балконы и тихо покачивались на ветру. Аллея фонарей вела от каменной пристани к парадному крыльцу. Когда же Ксанта и Керви подошли ближе, они увидели что на крыльце сидят две вырезанные из камня лягушки и держат лапами огромные, круглые, жемчужно-белые фонари.

Сам дворец Ксанта не смогла разглядеть толком — было слишком темно. Она только поняла, что он двухэтажный, как и дома обычных жителей Хамарны, но если у тех дом был, как правило, выстроен в форме квадрата и на внешних стенах не бвшо окон, то здесь внутри огромного прямоугольника размещалось еще множество построек, связанных галереями, так что дворец превращался в настоящий лабиринт. Кроме того, его стены были прорезаны множеством узких окон и дверей, ведущих на закрытые решетками балконы, и Ксанте даже показалось, что она различает блеск стекла в оконных проемах. В целом постройка была немного беспорядочной, излишне перегруженной украшениями, но, как по-видимому и задумывалось, давала представление о богатстве ее владелицы.

Слуга, который вел их от самой пристани, открыл дверь, и гости вошли в широкий и гулкий вестибюль. На полу была выложена мозаика — снова лягушки, на этот раз пляшущие вокруг большой кувшинки. Другие слуги приняли у Керви и Ксанты плащи, после чего Керви повели куда-то на первый этаж, вероятно, поближе к кухне, Ксанта же подхватила корзинку с Гесихией и вслед за одним из слуг стала подниматься по широкой мраморной лестнице в покои королевы.

Королева Силла оказалась совсем маленькой худенькой женщиной со смуглой кожей, черными, как смоль, волосами и печальными темными глазами. Издалека она казалась девочкой-подростком, нр когда Ксанта подошла поближе, опустилась на колени и коснулась лбом пола она успела увидеть худые смуглые руки с тонкой, увядающей, покрытой пигментными пятнами кожей и поняла, что королева уже далеко не молода.

Обе — и королева, и жрица — были одеты в платья темно-фиолетового цвета, подобающие сияющим женам, и обе носили полагающиеся по статусу украшения из серебра. Правда, Ксанта ограничилась серебряными пуговицами на рукавах, да серебряными пряжками на туфельках, а на королеве был широкий венец из витых полос серебра, с на-лобья которого спускались серебряные подвески в виде лягушачьих лапок, заменявшие бахрому платка, на шее было тяжелое серебряное ожерелье с бирюзой, а руки до самого локтя покрывали широкие серебряные браслеты все с теми же лягушачьими лапками. Эти браслеты и тяжелое колье случайно или нарочно наводили на мысль о закованной узнице.

Королева милостиво подняла Ксанту с колен и усадила на невысокую скамеечку рядом со своим троном. Жрица огляделась. Комната, как и вестибюль, была отделана камнем, почти лишена украшений и казалась пустой, темной и холодной. На этот раз королева поскупилась с освещением — лишь два светильника, такие же круглые жемчужины, как и у входа, но размером поменьше, горели на спинке ее каменного трона и освещали только небольшой круг у ног женщин.

«И как она не боится волосы подпалить? — подумала Ксанта. — И вообще, ей же, наверное, жутко холодно и неудобно на такой каменной дуре сидеть. Тут уж никакие подушечки не спасут. Неудивительно, что у дамы такой сварливый характер».

Впрочем, пока королева ничем не проявила своей прославленной жестокости, а наоборот, с удовольствием болтала с Ксантой, расспрашивая ее о дальних землях, о путешествиях, о ее богине. Больше того, она говорила нарочито медленно и просто, так что Ксанта почти все понимала, а когда начинала отвечать, Силла с милой улыбкой исправляла ее ошибки. Гесихию выпустили из корзинки, и она уползла в темноту обследовать помещение, но скоро опять вернулась к трону.

— Какая милая, — вздохнула Силла, совсем как Крита. — Я прежде никогда не видела таких зверушек. Откуда она у вас?

— Их привозят в Королевство с южных островов, — ответила КсаИта.

— Мне хотелось бы иметь такую, может быть, вы продадите ее мне? Черепашка крякнула от удивления и, поднатужившись, оставила на

мозаичном полу жидкую белую и удивительно вонючую лужицу.

Ксанта покачала головой и взяла свою богиню на колени. Жрице никогда прежде не приходилось видеть, чтобы маленькая богиня вела себя подобным образом.

— Гесихия уже стара и часто болеет, — объяснила Ксанта королеве случившийся казус. — Я думаю, вам стоит отдать приказ одному из кораблей, направляющихся в Королевство, и вам привезут молодую черепаху.

— Кажется, вы правы, — согласилась королева, презрительно морща изящный носик. — Но, наверное, мне не стоит отказываться от своей прежней покровительницы. Может быть, вы слышали, мать нарекла меня Силла — «лягушечка», и с тех пор я собираю изображения этих милых бестий. Пойдемте, покажу вам свою коллекцию.

Они покинули изрядно провонявший зал и перешли в соседнюю галерею, где на маленьких полочках и в нишах сидели всевозможные лягушки — каменные, стеклянные, деревянные, глиняные. Самые большие были в половину человеческого роста, самые маленькие — в половину мизинца. Одни просто сидели, другие распластались в прыжке, третьи держались за лапки. Одна лягушка-модница в алом платье любимой жены и в головном платке смотрелась в зеркало, другая сидела в маленькой глиняной повозочке, расписанной цветами, которую тащили два глиняных жука, третья, из зеленого стекла, играла на маленьких стеклянных гуслях.

— У нас есть предание, что лягушка принесла землю со дна моря и создала острова, — поясняла Силла. — К сожалению, сейчас ее уже не почитают, но я верю, что она приносит мне удачу. Я помечаю этим знаком все, что мне принадлежит… А вы… вы тоже решились отправиться в Уста вместе с этим вашим кораблем? — неожиданно сменила она тему разговора. — Вы не боитесь?

— Я обещала, что помогу найти пропавших, — пожала плечами; Ксанта. — Конечно, от Гесихии никогда не знаешь, чего ждать, но вдруг она все же захочет нам помочь? Да и кроме того, не буду скрывать, меня саму мучает любопытство.

— А я могу чем-то вам помочь? — вновь удивила Ксанту королева.

— Честно говоря, я не знаю, Ваше Величество. Возможно, среди ваших… слуг найдется кто-то из Болотных Людей. Мне хотелось бы попробовать изучить их язык, чтобы мы могли хоть немного понимать друг-друга.

Силла в задумчивости поднесла палец ко лбу.

— Я что-то не припомню. Но это нетрудно проверить. Я сейчас позову дворецкого, и он с удовольствием вам все покажет и расскажет.

Она хлопнула в ладоши, и появился слуга (тот же самый, что встретил Ксанту и Керви на пороге). Королева отдала распоряжения и милостиво отпустила жрицу. Спускаясь вслед за слугой вниз по довольно крутой лестнице, Ксанта размышляла о том, что, по-видимому, в Хамар-не не принято нанимать много прислуги. Прежде она думала, что это скромняга Керви обходиться одной служанкой, а богатые и знатные, как и во всем мире, стараются пустить гостям пыль в глаза. Оказалось, что это не так. Коль скоро слуга ни при каких обстоятельствах не мог остаться просто слугой, а неизбежно превращался в родственника, люди становились разборчивы и предпочитали не обрастать лишней родней.

Она была очень довольна собой, и тем, как справилась с беседой, и собственными глубокомысленными рассуждениями. Но то, что она увидела в следующий момент, заставило ее тут же забыть о самодовольстве.

Керви говорил чистую правду — королева Силла действительно держала в подвале собственную маленькую тюрьму и действительно не отказывала себе в маленьких развлечениях. Разумеется, первое, что ощутила Ксанта, входя под тяжелые своды подвала, была оглушительная вонь — запах пота, застарелой грязи, мочи и человеческих экскрементов. Слуга остановился, поднял свечу повыше и с интересом глянул на Ксанту — он полагал, что она ужаснется, а то и упадет в обморок, едва вдохнув воздух подземелья. По-видимому, на это же рассчитывала и королева. Однако вонью и грязью Ксанту было не напугать и не удивить — она никогда не считала обыденную жизнь человеческого тела чем-то невероятным или омерзительным. Омерзительно было другое. Скорее всего, люди, сидевшие в тесных темных закутках за железными решетками, были никому не нужны — никто не пожалел заплатить за них выкуп. Это тоже было Ксан-те не в новинку — она бывала в подобном подвале в Венетте. Но там про пленников просто забывали, здесь же им нашли применение.

Ксанта шла следом за своим провожатым мимо камер, всматривалась в темноту и не смогла найти ни одного заключенного, лицо и тело которого не были бы изуродованы. У одного был выколот глаз, второй мычал, демонстрируя гостям обрубок языка, у третьего лицо просто было рассечено крест-накрест — страшная рана еще только начала заживать, и из-под темной корки сочилась сукровица, у четвертого на руках остались только указательный палец и мизинец. А слуга с подсвечником все шел и шел вперед. По прикидкам Ксанты, в подземелье было не меньше полутора сотен человек. Из всех этих несчастных калек лишь один или два подняли голову и с любопытством взглянули на гостью, остальные даже не обратили внимания на новое лицо — они были погружены в собственный мир, где, вероятно, существовало какое-то объяснение тому, что с ними случилось. У Ксанты тоже было свое объяснение, но ей оно абсолютно не нравилось. Она ковыляла вслед за движущимся пламенем свечи — калека среди калек, покрепче прижимая к себе корзинку с Гесихией и думая, что сейчас ее богиня вполне могла бы нарушить свое вековечное молчание, совершить какое-нибудь большое и доброе чудо — лучший момент вряд ли представится. Но, разумеется, ничего подобного не случилось.

Наконец королевский слуга остановился, открыл дверцу одной из камер и отдал приказание. Тут же в коридор выполз один из заключенных — старик в неописуемо грязных и вонючих лохмотьях. Поначалу Ксанта подумала, что он ползет на коленях просто из страха и подобострастия, и попыталась поднять свое новое приобретение на ноги. Однако это оказалось невозможным, и дворецкий королевы объяснил причину одним красноречивым жестом — у старика были перерезаны сухожилия под коленками. Ксанта растерялась: со своим костылем она сама едва одолела бы подъем по лестнице, а уж утащить наверх узника и вовсе не было никакой возможности.

Набрав в грудь воздух она выпрямилась во весь рост и потребовала:

— Позовите сюда моего мужа! Дворецкий пожал плечами:

— Мне было велено проводить сюда только вас. Что касается мужа, я должен спросить разрешения у королевы.

— Иди и спроси, — распорядилась Ксанта, стараясь не выдать своего смятения.

Дворецкий хмыкнул и, не говоря больше ни слова, ушел, забрав с собой свечу. Ксанта осталась в подвале в кромешной тьме.

Она предполагала, что едва за дворецким захлопнется дверь, отделявшая подвал от остальных помещений дворца, на нее обрушится целый шквал просьб, проклятий, угроз. Может быть, кто-то попытается воплотить угрозу в действие — она бы это поняла. Но ничего подобного не случилось. Тишину, царившую в подвале, нарушало только хриплое дыхание, да время от времени сдавленные стоны. Молчал даже несчастный старик, прикорнувший у ног Ксанты. Молчала и жрица. Ей было нечего сказать, и она ненавидела себя за это.

Потом вновь хлопнула дверь, и вдали показался свет. В подвал спустились дворецкий и Керви. Лицо Керви побелело, он судорожно стиснул зубы — тюрьма королевы Силлы производила впечатление и на него.

Когда они подошли поближе, Ксанта наконец нашла в себе силы, чтобы заговорить:

— Ее величество милостиво подарила нам этого человека. Он из Болотных Людей и будет нашим проводником. Давай отвезем его домой. Он не может ходить.

Керви кивнул, не задавая вопросов, осторожно поднял узника с пола и закинул на плечо. После этого дворецкий вывел их из дворца и проводил к ожидающей у причала лодке. Ксанта закутала старика в свой плащ, Керви сделал то же — обоим казалось, что влажный и холодный речной воздух выдует из складок их одежды, из их волос и душ затхлый запах подземелья.

20

Вернувшись домой, Ксанта сразу же переоделась в чистое, разорвала парадное платье, в котором представлялась королеве, и бросила в огонь. Туда же полетела корзинка Гесихии. После этого Ксанта и Крита занялись стариком — истопили баню, нагрели воды, раздели его, выкупали, обработали язвы и загноившиеся царапины, напоили теплым молоком и уложили спать на мужской половине.

— А он не ограбит нас ночью? — забеспокоилась Крита, но тут же сама покачала головой. — Хотя если и ограбит, все равно далеко не убежит.

При этом обнаружилось, что Силла и в самом деле метила все, что ей принадлежало, — на лбу у узника красовалась татуировка в виде распластанной лягушки. К этому времени он уже оправился настолько, что даже пытался что-то сказать (во рту почти не осталось зубов), но женщины не поняли ни слова. Им даже не удалось выяснить, как его зовут. К счастью, он, похоже, не слишком много времени провел в подвале королевы и был хоть и истощен, но, кажется, ничем серьезно не болен. Когда он уснул, Ксанта потребовала ванну для себя и таз для Гесихии. Только забравшись в большую лохань с горячей водой, жрица почувствовала, что мир вокруг нее начинает понемногу приобретать привычные черты. Она долго терлась жесткой мочалкой, словно хотела смыть с себя весь этот день, удалить всякое воспоминание о нем.*

Ирония заключалась в том, что Ксанте было искренне жаль королеву. Едва ли она видела в жизни много счастья. Связанная с братом узами супружества и, вероятно, ненависти, с юных лет поставленная перед выбором — отказаться либо от настоящего замужества и материнства, либо от возможности получить корону, живущая в ожидании смерти брата и неизбежного передела власти, который или вознесет ее на вершину, или покончит с ней, — королева Силла, должно быть, была бесконечно одинока в своем слишком освещенном снаружи и слишком темном и холодном внутри дворце. Те зверства, которые с ее ведома, а может быть, и при ее участии, творились в подвалах дворца, были, по всей видимости, ее способом отомстить миру и богам за загубленную жизнь. Тут Ксанта вспомнила одну слышанную в Кларетте историю о некой прекрасной даме былых времен, которая любила расписывать тела любовников строчками собственных стихов. Королева Силла тоже писала на телах своих узников свой дневник, полный тоски и отчаяния. А еще — коллекция лягушек: бесконечная череда крошечных божков, которые никому не помогут и ни от чего не спасут.

Ксанта поморщилась: вся ее жалость и умение сопереживать не могли заслонить собой очевидный факт — есть множество способов поведать миру о своих чувствах (один из них — молчание, хотя это и не всегда лучший выход). Однако ясно, что для этого совершенно не обязательно истязать беспомощных людей. Возможно, Силла не могла выбирать свою судьбу, но этот способ горевать она выбрала сама, что ее, безусловно, не красило. Но самым отвратительным для Ксанты, как всегда, оставалось ощущение собственной беспомощности — она ровным счетом ничего не могла сделать ни для узников, ни для самой королевы. Наверняка большинство из людей, находившихся в подвале, действительно были преступниками, и некоторые из них, вероятно, совершили по-настоящему серьезные преступления. И все же в том, что делала Силла, не было ничего общего с правосудием в понимании Ксанты. Жрица полагала, что преступников (вроде тех, что напали на нее этой осенью) можно и должно заключать в тюрьму, можно и должно посылать их на самые грязные и тяжелые работы, чтобы они искупили свою вину делом. Можно и должно даже казнить их, если они не желают принять искупление. Но то, что творила Силла, было просто бессмысленной жестокостью, за этим не стояло ничего, кроме желания причинить боль другому человеку и успокоить зрелищем чужой боли собственное страдающее сердце. Это казалось Ксанте страшной ошибкой и глубоким извращением.

«Если бы я могла придти сюда двадцать лет назад и основать здесь храм Гесихии…» Ксанта пожала плечами: чего не может быть, того не может быть. Двадцать лет назад здесь еще не было людей Королевства, а сама Ксанта была очень далеко отсюда и ее беспокоили совсем другие проблемы. Да и к тому же она не была уверена, что здешним женщинам нужен Храм. У них свои боги, свой уклад, своя жизнь…

Ксанта вылезла из остывшей воды, растерлась полотенцем, накинула ночную рубашку и достала из таза вдоволь накупавшуюся Гесихию.

— Может мне начать собирать коллекцию черепашек, а? — спросила она свою богиню.

В ответ Гесихия лишь втянула глубоко под панцирь голову и лапы, однако сомневаться в значении этого жеста не приходилось. Ксанта покачала головой в немом изумлении — похоже, богиня действительно старела, раз уж стала снисходить до разговоров со своей жрицей. Что-то будет дальше?

21

Отмытый, побритый и подстриженный узник, как водится, значительно помолодел, и оказалось, что он примерно одних лет с Керви и чуть помоложе Ксанты. Ксанта осмотрела его ноги и с сожалением поняла, что здесь ни она, ни кто другой уже ничего не смогут сделать — сухожилия были рассечены не только под коленями, но и у щиколоток, мышца сократилась, и не было никакой надежды, что когда-нибудь связки срастутся. Этот вывод причинял Ксанте почти физическую боль — на мгновение она ощутила острое презрение к себе и к своей богине.

Но так или иначе, а им всем надо было жить дальше. Через пару дней, когда узник уже пошел на поправку, Керви пригласил в дом жреца и официально усыновил нового обитателя дома. При этом ни он, ни Ксанта с Критой практически ничего еще не знали о своем новом «родственнике» — возможно, он и говорил на языке болот, но почти не знал языка Хамарны, а так как он к тому же был еще слаб и выговаривал слова не слишком внятно, общаться с ним приходилось в основном жестами. Тут женщинам неоценимую помощь оказал Дреки с его театральным прошлым. В театре он здорово научился читать по губам и разбирать даже самую тихую и невразумительную речь. Поэтому он смог понять отдельные слова, а потом и целые фразы узника, и Крита признала, что он говорит на языке хоть и незнакомом, но все же, несомненно, близком к ее родному. Керви внес свою лепту — добыл где-то в порту доску темного дерева и кусок мела — когда не хватало слов, они рисовали. Так они понемногу начали понимать друг друга.

Узника звали Нишан, и когда Ксанта спросила его откуда он родом, он в самом деле указал на север, в сторону Уст Шелама. Выяснить, как он попал в подвал к королеве Силле оказалось довольно сложно. Нишан говорил, что ему всегда нравилось мастерить ингрих (слово, которое осталось для Криты, а значит, и для всех остальных совершеннейшей загадкой). Он уделял работе с ингрих много времени, поэтому его жена и сестра постоянно на него сердились, а тухет, семья, и другие односельчане тоже говорили, что он не должен тратить время на такую чепуху, а должен больше работать на огороде и охотиться в лесу.

— Я послушался, но мне стало очень грустно от этого, — говорил Нишан. — Моя жена была с горячим языком, сварливая, да и еще у нее были слепые глаза. Нет, она видела, но только так, как хотела, и то, что хотела. Она думала, что ее братья мало приносят ей еды, что ее тухет плохо о ней заботится, и требовала от меня, чтобы я нес еду к нам в амбар, а у сестры было много детей, а у нас детей не было. Наконец я устал и решил уплыть сюда, в город. Думал, наверное, здесь понравятся мои ингрих. Сел в лодку и поплыл, спустился вниз по реке и попал сюда. Переночевал в лесу за городом, утром приплыл в гавань, разложил на досках лучшие ингрих и стал торговать. Люди покупали хорошо, дали мне много денег, я уж думал, что все устроится. Но вдруг пришли стражники отобрали деньги, ингрих и увели меня в тюрьму. Я так и не понял, почему.

Керви навел справки в городской страже и оказалось, что Нишана Действительно арестовали в гавани около девяти декад назад за то, что он торговал, не заплатив торговой пошлины. Керви даже полюбопытствовал, что это были за ингрих, которыми торговал болотный человек, но никто уже ничего толком не помнил. «Наверное, приворотные зелья какие-то, — говорили стражники. — А то, может быть, и яды».

В конце концов донельзя заинтригованная Ксанта попросила Нишана показать свое искусство. Он сказал, что ему потребуются кусок тонкой хорошо выделанной кожи и острый нож. Скоро все окна в доме, затянутые по случаю холодов промасленным полотном были украшены филигранными рисунками. На одном из них раскинула узловатые ветви старая яблоня, и дети собирали яблоки в высокие корзины, на другом под плакучей ивой сидели в лодке рыбаки, а совсем в стороне от них среди камышей резвились рыбки, на третьем неслось по снегам стадо оленей, на четвертом девушка плела сеть. Нишан вырезал из кожи фигурки и приклеивал их с наружной стороны полотна. Когда утром поднималось солнце и его лучи проникали в комнаты, фигурки как по волшебству появлялись в окнах. В течение дня солнце обходило дом и оживляло все новые и новые картинки. Ксанта от души жалела, что с ними нет детей. Впрочем, и Дреки, и Крита, и Керви, да и сама Ксанта не могли налюбоваться искусством их нового приятеля. Он действительно мог заработать немало денег в Хамарне.

— Это ингрих. — просила Ксанта Нишана.

— Нет, это арридж, — ответил тот.

— А ты можешь сделать ингрих.

— Нет, — он покачал головой, — Нет, я не хочу. Я так любил их, словно детей, а они меня довели до такой беды.

22

Когда миновало уже две или три декады и они научились более-менее сносно общаться, Ксанта решила узнать у Нишана, не встречал ли он на болотах людей с Оленьего острова. Особой надежды у нее не было — конечно, в таких сообществах все новости обычно распространяются мгновенно, но, по подсчетам Ксанты, колонисты должны были попасть в Уста в начале осени и примерно в это же время Нишан отправился в свое путешествие на юг, так что они могли и разминуться. Но попытаться стоило.

— Как называют на вашем языке людей, что живут на болотах? — спросила она у Нишана.

— Киллас, — ответил тот.

— А тех, что живут здесь, в Хамарне?

— Киллас.

— А тех, что жили раньше далеко отсюда на юге, вроде меня, Дреки и Керви?

— Киллас.

Дреки, присутствовавший при разговоре, хлопнул по коленям и расхохотался.

— Ну что мама, получила?! Думала, ты самая умная? Дело было вот в чем. Давным-давно, еще в Венетте Ксанта рассказывала сыну, что в любом языке обязательно есть слово, означающее соплеменников говорящего, и это слово чаще всего означает «настоящие люди». При этом обитателей соседних областей с иным языком и иными обычаями, как правило, за людей не считают и придумывают им какое-нибудь презрительное прозвище. Так, например, жители Королевства называют себя людьми, а своих соседей — «дивами», то есть чудовищами. Дивы, в свою очередь, зовут «истинными людьми» себя, а людей Королевства— «таори» (не живыми). В Мешке и в Венетте дивов зовут «чужанами», а соседей с Божьего Носа — «улиткоедами». На Божьем Носе жители зовут друг друга «эникрис» — «любимые дети», а своих южных и северных соседей «игларис» — «невежи». Здесь в Хамарне закон, выведенный Ксантой, также соблюдался. Изначальные жители звали себя «калхс» — истинными людьми, своих соседей с юга «лаборас», нечестивцами, северных соседей — «рили-ан-карин», болотнымц червями, а Людей Моря — попросту «тарри-а-кли», гибельными людьми. Однако сейчас Нишан в один момент опрокинул все многолетние построения жрицы. Для него и он сам, и она, и Керви, и Крита с Силлой все были просто «киллас» — людьми.

Однако Ксанта не обиралась отступаться так просто и после долгих расспросов выяснила, что у болотных людей все же существуют целых два слова, которыми они назвали чужаков. Первое из них «аллири-фас» — «оставивший родню», означало просто человека, который ушел из дома и отправился в путешествие. Гость из соседней деревни или пришелец из дальних и неведомых земель были одинаково «аллирифас». Второе слово звучало, как «самринас», и означало «знающий новые танцы и песни». Нишан говорил, что за последний год, пока он жил на болотах, он встречал множество аллирифас и ни одного самринас. Ни одного человека который говорил бы, что прежде жил на Оленьем острове, в Хамарне, дивьих горах, Мешке или Королевстве Нишан не видел. Он даже не знал, что такое Олений остров, дивьи горы, Мешок или Королевство. Для него существовали только «низкая земля» — Хамарна, «средняя земля», где обитал его народ, и «высокая земля», где обитали предки его народа. При этом он вовсе не относился пренебрежительно к обитателям «низкой земли». Напротив, он признавал, что жители Хамарны знают много красивых песен и истории, умеют мастерить красивые одежды и множество других замечательных вещей и из них получились бы в великолепные самринас, если бы они того захотели. О «высокой земле» Нишан говорил крайне скупо и неохотно, Ксанта полагала, что рассказывать о ней попросту запрещено. Она уже совсем раскаялась, что затеяла этот разговор, но тут Нишан неожиданно сказал:

— А ведь я соврал. Я видел одного самринас, но не на севере, а здесь в подвале. Он был через две или три э-э… комнаты от меня.

— Самринас с юга? — быстро спросила Ксанта.

— Нет, с севера, самой северной земли, той что за Потерянным Поясом. Он из тех киллас, что плавают на боевых кораблях. Кажется, его захватили в бою.

— Из Людей Моря?

— Не знаю, наверное, я не понимал, что он говорит, и никто не мог понять.

— Он говорил, как мы с Дреки?

— Нет, нет, совсем по-другому. Я же говорю, он не с юга, он с севера. Но он действительно был самринас — он пел. Все время пел. Я почти чего не мог понять, но, кажется, он тосковал по морю и по своему кораблю. Я жалею, что ничего не смог запомнить.

— А что еще за Потерянный пояс? — быстро спросил Дреки.

— О, это плохое место, там где прежде была высокая земля, странное место. Там нельзя быть живым людям.

Дреки немедленно рассказал об этом разговоре Керви, а Керви, свою очередь, передал слова Нишана капитану Салгату. Салгат отправил официальное послание королеве Силле и во все остальные королеве дворы, в котором просил позволения допросить находящихся в тюрьмах Людей Моря, которые, возможно, могли что-то знать о судьбе пропавших колонистов с Оленьего острова. Ни сам Салгат, ни Керви, ни Ксанта не верили особо в успех предприятия и оказались совершенно правы. Надзиратели всех королевских тюрем ответили, что никаких Людей Моря в их ведомстве нет и никогда не было.

— А правда это или нет, мы, боюсь, никогда не узнаем, — печально подвел итог Керви. — Ладно, не стоит падать духом. Мы ничего не приобрели, но ничего и не потеряли. Я все же сильно надеюсь на нашу поездку на безымянную реку к Болотным Людям.

Ксанта в глубине души надеялась вытащить из темницы Силлы ещё и этого «самринас» и потолковать по душам — ведь о Людях Моря в Прищеламье до сих пор знали очень мало. Но теперь ей оставалось лишь развести руками, — живя в Хамарне, она начала привыкать к этому жесту.

23

Ксанта опасалась, что после аудиенции у Силлы ей нужно будет также нанести визиты прочим трем королевам и королю. Говоря по чести, эта перспектива приводила ее в ужас. Однако дни шли, а новых приглашений не поступало,' и Ксанта перевела дух — кажется, о ней забыли.

Зато Керви неожиданно решил на день бросить все свои дела в порту (точнее, свалить их на Дреки) и свозить Ксанту в гости.

— Я давно уже пообещал одной особе, что познакомлю ее с вами, — объяснил он. — Но было бы неучтиво делать визиты, пока королевы не удовлетворили свое любопытство. Теперь же у нас развязаны руки, и я с удовольствием исполняю свое обещание. Готов спорить, что вам там понравится.

На этот раз им даже не пришлось спускаться к гавани — повозка проехала над рекой по одному из мостов и быстро остановилась у дома, расположенного на террасе почти что напротив дома Керви.

Керви откинул полог, подал Ксанте руку, жрица слезла на землю и тихо ахнула. Каменный дом в три этажа с грубой кладкой из едва отесанных глыб на нижнем этаже и узкими стрельчатыми окошечками на верхнем, с массивным крыльцом и каменным гербом над входом (забавный довольно лохматый лев в шлеме со щитом и копьем), был конечно не тем самым, близ которого она провела свое детство, но просто чудо до чего похожим. Правда, льва она не помнила. На гербе того, первого, дома была куница, кусающая собственный хвост, и девиз: «Не отступлюсь!» Когда Ксанта впервые узнала, что значат каменные буковки на ленте под куницей, ей было пятнадцать лет от роду. В тот день она искала в поле мать, а нашла, как водится, мужчину, который сумел прочитать Для нее полусбитые каменные буквы. Так она впервые узнала, каков девиз ее господ, и ей ужасно понравились оба — и девиз, и мужчина.

Но здесь не было куницы, здесь был лев, и девиз под ним тоже был совсем другой — Ксанта сощурила глаза и сумела разобрать его — все три слова были короткие: «Я тебя вижу!» «Ладно», — пробормотала Ксанта, соглашаясь с правом каменного льва смотреть на нее. Да и кроме того, тот первый дом был пуст и холоден, а здесь в окнах горел свет, а под тонким слоем снега у крыльца угадывались клумбы, и Ксанта в который Раз вздохнула о заброшенном саде у дома Керви.

Керви распахнул перед Ксантой тяжелую дверь, они вошли в вестибюль, и жрица едва не столкнулась нос к носу с той самой особой, которой так не терпелось с ней познакомиться. «Особа» — прелестная молодая женщина с густой копной каштановых волос, уложенных в причудливую прическу в форме бабочки, сбежала навстречу своим гостям по широкой мраморной лестнице и так разогналась, что не сумела сразу затормозить внизу на мраморных плитах и, возможно, врезалась бы в Ксанту, если бы Керви не успел подхватить резвушку под руку и удержать на месте. Та в ответ одарила его взглядом, исполненным горячей благодарности, столь несоизмеримой с самим поступком и столь смутившей самого Керви, что Ксанта в одно мгновение все поняла.

— Во имя Дариссы, Алианна, когда же вы образумитесь?! — проворчал супруг Ксанты, тщетно пытаясь придать лицу серьезное выражение. — Госпожа Ксанта, позвольте представить вам вашу соотечественницу, госпожу Алианну, супругу господина Лайвина из Стровары.

Это имя было знакомо Ксанте. Стровара была обширным поместьем на реке Строве в юго-восточной марке Королевства. Однако, коль скоро господин Лайвин не носил титул графа, скорее всего, он был, как и Керви, вторым, а то и третьим сыном владельца тех земель.

Меж тем даже столь мягкий выговор, произнесенный Керви, глубоко огорчил Алианну. В уголках ее лучистых карих глаз блеснули слезы, она опустила голову, присела в глубоком реверансе и тихо произнесла:

— Надеюсь, вы простите меня, госпожа Ксанта, этот ужасный пол… я вечно спотыкаюсь, просто… просто я была так рада, когда увидела вас из окна своей комнаты, а мои девушки сейчас на кухне, готовят ужин, вот я и решила не отрывать их от дела, а встретить вас сама. Прошу вас, простите меня и пойдемте скорее в комнаты, здесь ужасный холод.

Ксанта внимательно наблюдала за лицом своей новой знакомой и не заметила ни капли фальши — огорчение девушки было столь же искренним, как и радость. Ксанта, улыбнувшись, взяла Алианну под руку и сказала:

— Вам не за что извиняться, мне очень приятно, что вы так рады видеть меня.

Алианна справилась со смущением, подала руку Керви, и они вместе прошли в маленькую, но необыкновенно уютную гостиную, в которой их ждали натопленный камин и обильный ужин, вновь напомнивший Ксанте Королевство — здесь присутствовали даже знаменитый запеченный поросенок, нежнейший печеночный паштет с орехами и фруктовый пирог со взбитыми сливками. Прежде Ксанте никогда не приходилось пробовать подобных блюд, но не раз доводилось их готовить. Теперь же справедливость была восстановлена, и Ксанта с удовольствием принялась за еду, не мешая Алианне и Керви бросать украдкой взгляды друг на друга. Им прислуживали две горничных Алианны — такие же молодые и смешливые, как их хозяйка. Они тоже прекрасно все видели и перемигивались, пересмеивались за спиной господ. Было ясно, что они ни капли не боятся свою юную повелительницу, и относятся к ней скорее покровительственно, чем подобострастно.

Ничего особенного в этот вечер не произошло, и все же он прошел удивительно просто и радостно. Алианна засыпала Ксанту вопросами о всех землях, в которых пришлось побывать жрице, особенно подробно расспрашивала она о Мешке. О себе самой юная женщина говорила мало, но Ксанта и без того многое понимала. Алианна не носила головного платка и была одета в темно-красное платье с синими вставками на рукавах и на подоле, сшитое по моде Королевства, но на шее ее сверкало рубиновое ожерелье, которым в Хамарне муж отмечал жену-фаворитку. При этом ни единого знака, говорящего о присутствии в доме столь страстно любящего супруга, Ксанте обнаружить не удалось, сколько бы она ни стреляла глазами. Алианна зимовала одна (не считая, конечно, горничных и другой прислуги) и, по-видимому, ужасно скучала в одиночестве.

Вечер пролетел незаметно, и хотя Алианна долго не хотела отпускать гостей, и даже просила их, как девочка, посидеть «еще минуточку», настал момент, когда она сама поняла, что пора прощаться. Напоследок она подарила Ксанте дорогой плащ из зеленого бархата, подбитый белкой, и долго упрашивала жрицу прийти к ней снова завтра же и обязательно вместе с Гесихией. Даже когда Ксанта торжественно пообещала заглянуть на следующий день, Алианна на всякий случай еще разок повторила свою просьбу.

— Мне очень хочется посмотреть, какого размера ваша черепашка, и тогда я сошью для нее маленькое одеяльце. Или нет! Лучше даже маленькую сумочку на меху. Здесь повсюду такой ужасный холод, наверное, ей тяжело, бедняжке.

Когда Ксанта и Керви уселись в повозку, жрица напрямик спросила своего супруга, где сейчас господин Лайвин, и почему он так плохо заботиться о своей юной супруге. Керви помрачнел:

— Господин Лайвин руководил постройкой колонии на Оленьем острове, — ответил он. — Собственно, большая часть колонии строилась на его деньги. Когда он уплывал на остров, он поручил заботу о Алианне своему управляющему и названному сыну — Дюмосу, сыну Бреса, тому самому диву, о котором я вам рассказывал. Однако Дюмос повел караван с продовольствием к Оленьему острову и пропал вместе с остальными колонистами и моряками. Скорее всего, именно эти корабли мы видели на рифах близ острова. Пока судьба Лайвина и Дюмоса неизвестна, Алианна может жить в этом Доме, оставаясь женой своего законного супруга. Если окажется, что Лайвин погиб, его обручальное кольцо унаследует Дюмос. Однако если окажется, что погибли оба, то, по законам Хамарны, заботу о ней должен будет взять на себя сам король. А вы знаете, что это значит. Именно поэтому…

Он не стал договаривать, что «поэтому», но Ксанта и сама без труда догадалась: «Поэтому я должен во что бы то ни стало узнать, что произошло на острове и куда делись люди».

Она не стала спрашивать, нет ли закона, по которому сам Керви мог бы взять на себя покровительство над Алианной. Она не сомневалась: если бы такой закон был провозглашен, Керви воспользовался бы им в ту же секунду.

«Бедняга, вечно он влюбляется в недоступных девушек… Или это такой способ избегать законного брака? Или просто не может устоять перед обаянием влюбленности? Самой ранней потаенной влюбленности, со взглядами и безмолвным обещанием прикосновений», — и Ксанта мечтательно улыбнулась, вспоминая былые дни с Андретом.

— Лайвин мертв, — сказал Керви с видимым усилием. — Тот скелет на острове… Я видел его еще осенью. Тогда его было уже не опознать — все мясо съели рыбы. И все же там было достаточно вещей, указывающих на их хозяина — кинжал на поясе, застежка, пуговицы. К счастью, когда я на него наткнулся, я был один. Я просто собрал все, что осталось от одежды и забросил подальше в болото. Об этом никто не знает. Я даже Алианне не сказал, не решился. И поэтому…

Он снова не стал договаривать, что «поэтому», но Ксанта снова все поняла без слов. «Поэтому я привез вас из Венетты, поэтому познакомил вас с Алианной, поэтому я рассчитываю, что вы найдете для нас Дюмоса, а уж с ним я договорюсь».

Она не стала давать преждевременных обещаний старому другу, но в глубине души вздохнула с облегчением. Теперь она наконец понимала, почему Керви ведет себя, как человек, который знает за собой какую-то вину. К счастью, его преступление оказалось из тех, на которые Ксанта склонна была смотреть сквозь пальцы. Лайвин получил временную могилу, а основательными похоронами можно будет заняться после того, как они разберутся с обстоятельствами его кончины и судьбой его наследства.

Вернувшись домой, Ксанта попросила Нишана сделать для нее две арридж. Одну — девушек, играющих в жмурки — она отправила Алиан-не, другую — танцующих чаек — королеве Силле. Сделала она это втайне от мастера и, говоря по чести, сама толком не знала, почему так поступила. С подарком Алианне все было понятно, но почему она оправила вторую арридж, даже зная наверняка, что это вряд ли понравится Ниша-ну? Была ли это своеобразная месть, или, наоборот, она попыталась хоть немного помочь королеве? В конце концов Ксанта решила, что отправила подарок Силле для того, чтобы не доставить неприятностей Алианне. Окажись та единственной владелицей необычного украшения, она могла бы навлечь на себя королевский гнев.

24

Ксанта сдержала свое обещание и вместе с Гесихией стала регулярно навещать Алианну. Молодая женщина быстро привязалась и к жрице, и к маленькой богине. Гесихия, привыкшая к поклонению множества женщин, была, кажется, также довольна новым знакомством. Алианна действительно была родом из тех же мест, что и Ксанта, и заброшенный дом с гербом и девизом, да и сама семья Ксанты действительно принадлежали некогда семье юной супруги Лайвина, только в те времена самой Алианны еще не было на свете. В эти подробности Ксанта не захотела посвящать свою новую подругу, но все же женщины постановили считать себя землячками. Иногда Ксанту сопровождал Керви, и тогда влюбленные могли всласть поиграть в гляделки. Иногда жрица отправлялась в гости одна, и тогда Алианна могла весь вечер болтать с подругой о Керви. Ксанта вскоре убедилась, что юная женщина несмотря на все свою Детскость и непосредственность не так уж слепа и наивна — она успела неплохо узнать своего возлюбленного, хоть тот и был не особенно разговорчив. Алианна прекрасно знала, что он небогат, не «хват» и вряд ли разбогатеет в дальнейшем, но ценила в нем доброе сердце, прямоту и серьезное, честное отношение к тому, что он почитал своими обязанностями.

— Я сама такая растяпа, — говорила она. — Один ветер в голове Мне надо иметь перед глазами порядочного человека, чтобы меня не занесло по глупости не весть куда.

Это так понравилось Ксанте, что она в ответ подарила Алианне одно из своих любимых присловий: «Потому, что он делает то, что он делает. Что поделать, если в этом все дело?» Алианна посмеялась и признала что эти слова как нельзя лучше подходят Керви.

Покойного супруга она при этом не упоминала, из чего Ксанта заключила, что либо тот был недостаточно порядочным, либо Керви ценили не только за одну порядочность.

Словом, жрица была приятно удивлена и сама искренне хотела соединить руки двух влюбленных как можно скорее. Прямота Керви и на этот раз оказалась лучшей тактикой. Он хотел, чтобы Ксанта прониклась симпатией к Алианне и сама пожелала ей помочь, и все сбылось по его желанию.

Оставались сущие мелочи — найти пропавших колонистов и уговорить Дюмоса уступить завещанную ему жену Керви.

Однажды утром, спустя примерно три декады после первого визита к Алианне, Ксанта проснулась с намерением снова провести день в гостеприимном доме у ее новой знакомой. Однако стоило ей взглянуть на окно, как она сразу почувствовала, что все пошло не так — картина Нишана не проявилась, как обычно, на холсте с первыми лучами солнца. Да и сам свет был сегодня приглушенным, неярким, казалось, по ту сторону промасленной ткани колышется какая-то густая серая взвесь. От окна ощутимо тянуло холодом. Ксанта приложила ладонь к холсту, и почувствовала, что он весь дрожит и изгибается, как парус под порывами ветра. Теперь Ксанта вспомнила, что ветер и в самом деле уже с полуночи завел свою песню в трубах и сейчас то умолкал, то вновь подавал голос.

В дверь постучали, и когда Ксанта крикнула: «Войдите!», на пороге появилась Крита.

— Простите, что тревожу вас, сияющая госпожа, — сказала она с поклоном, но, кажется, разыгралась нешуточная непогода, нам надо закрыть ставни.

Ксанта поняла, что девушка права. Керви и Дреки дома не было накануне они решили заночевать прямо в порту, чтобы утром сразу вернуться к работе, а Нишану возня со ставнями была явно не под силу. Она поспешно оделась, накинула подаренный Алианной плащ, по совету Криты обмотала его вокруг талии широким платком, и две женщины осторожно выглянули из дома.

Ксанта не поверила своим глазам. В первый момент, завернув за угол дома, она еще смогла разглядеть, как вдоль русла реки на город движется сплошная стена снега, но уже через несколько мгновений все утонуло в слепящей белой круговерти. К счастью, Крите такие бури были не в новинку, ловко орудуя длинным шестом, она сумела запахнуть ставни на окнах с наветренной стороны и даже навесить на петли ставен тяжелые щеколды. Ксанта как могла ей помогала. Потом они с немалым трудом пробились обратно к крыльцу через образовавшиеся заносы, а когда вновь попали в дом, оказалось, что каждая принесла с собой на плечах по целому сугробу снега.

Хамарна, сонная и безмятежная этой зимой, напоследок все же решила показать характер. И речи не могло быть о том, чтобы отправляться сегодня в гости. Кроме того, Ксанта, чувствовала себя виноватой перед Критой, Разумеется, история девушки была не так романтична, как история Алианны, но это не значило, что Криту можно бросить в одиночестве, свалив на нее всю работу. И с глубоким раскаянием в сердце Ксанта принялась за дело. Они принесли жертвы всем богам по порядку, выполнили обряды, необходимые для этого дня, затем приготовили обед. Поскольку Ксанта полагала, что Керви и Дреки решат и этой ночью остаться в порту, она уговорила Криту самой выбрать блюда и приготовить их по своему вкусу. Вечер они провели втроем с Нишаном, болтая, занимаясь рукоделием, рассказывая страшные истории, гадая по расплавленному воску и по теням на стене. Из-за закрытых ставен в доме было совсем темно, но Ксанта ясно слышала, что там, за стенами дома, ветер не унимается ни на мгновенье.

Следующее утро было таким же серым, холодным и промозглым. К счастью, священные обязанности и беседы с Нишаном, вернее, попытки выучиться его языку, занимали большую часть времени Ксанты, и ей было некогда скучать. Поэтому, когда ближе к ночи раздался робкий стук в дверь, Ксанта была поражена — внутренне она приготовилась провести на этом острове среди снежного моря еще не один день.

Жрица открыла дверь и ахнула, поразившись новой перемене. Ветер утих, белоснежный безупречно ровный снег, нарушенный лишь одной-единственной цепочкой следов, лежал вокруг дома, отражая звездное небо, пряча ночь в синих тенях между сугробами. На пороге стояла крошечная девочка, лет восьми в высоких не по росту тупоносых сапожках из войлока, до самых глаз укутанная в теплый платок.

Ксанта всплеснула руками и потащила нежданную гостью в дом. Оказалось однако, что девочка явилась вовсе не к ней, а к Крите. Они обе долго и очень серьезно шептались на кухне, после чего девочка была напоена горячим молоком, накормлена пирожком и без тени улыбки важно попрощавшись с Ксантой, зашагала прочь по сверкающей снежной равнине. Крита же обратилась к жрице с такими словами:

— Это Раита, дочь нашей соседки, она пришла сказать, что нынче ночью женщины с нашей улицы решили устроить посиделки и приглашают нас присоединиться к ним. Вы пойдете?

— С удовольствием, если это удобно, — немедленно отозвалась Ксанта.

— Конечно, удобно, все будут очень рады видеть вас.

Не откладывая дела в долгий ящик, Крита и Ксанта оделись и двинулись в путь. Войлочных сапог у Криты не было, вместо этого она предложила Ксанте длинные кожаные голенища, которые надевались поверх обычных коротких сапожек, застегивались тонкими ремешками на щиколотке и под коленом и в самом деле неплохо защищали ногу от снега.

Они шли по узкой петляющей тропке, проложенной Риатой, и зимняя ночь стояла вокруг во всем своем ледяном великолепии, во всей своей совершенной чистоте и покое. У Ксанты от восторга словно крылья выросли, она на диво ловко управлялась костылем даже в глубоком снегу, успевала порадоваться тому, что существует еще в мире такая красота, какую не постичь ни разумом, ни сердцем.

Вскоре тропинка слилась с другой, которая хоть была и не шире, но зато тверже под ногами, было ясно, что по ней до Ксанты и Криты прошли по крайней мере несколько человек. Тропинка привела их к домику, на склоне горы — куда более скромному, чем дом Керви. Последние несколько шагов пришлось взбираться вверх по довольно крутым и узким! утоптанным в снегу ступенькам и тут Ксанта замялась — она опасалась, что не справится с этим препятствием.

Поняв ее затруднения, Крита похлопала жрицу по плечу и сказала:

— Не бойтесь, подождите минутку, я сейчас приведу подмогу! Она взлетела вверх по ступенькам, хлопнула дверь домика, немного

погодя, послышались оживленные женские голоса и вниз, к Ксанте спустилась веревка, точнее длинный, ярко расшитый платок.

— Хватайтесь, мы вас вытянем! — крикнула Крита сверху.

Ксанта послушно обмотала конец платка вокруг запястья, уперлась костылем в снежную стену.

— И… взяли! — весело скомандовала Крита, платок дернули, Ксанта рванулась, ее подхватили под руки и через мгновение жрица уже была наверху на утоптанной снежной площадке. Ее спасительницы — пять женщин в таких же расшитых платьях с хохотом повалились в снег, упала и Ксанта и несколько мгновений чувствовала себя блаженно молодой и бесшабашной. Она тоже хохотала, пытаясь отряхнуть лицо от снежной пыли, и ей казалось, сейчас она вскочит из ледяной купели юной и здоровой. Чуда, разумеется, не произошло, просто ее вновь подхватили, поставили на ноги и повели к дому, по дороге продолжая перешучиваться и пересмеиваться.

В доме Ксанту и Криту бережно отряхнули от снега, провели в огромную, жарко натопленную кухню, занимавшую почти весь нижний этаж, усадили поближе к огню на лавку, застеленную овечьими шкурами, и сунули в руки по кубку с горячим вином с пряностями. Кубки были деревянными, но от этого вино показалось Ксанте еще вкуснее.

Теперь жрица могла наконец осмотреться. В кухне собрались около дюжины женщин самых разных возрастов — от юных девушек до Ксан-тиных сверстниц — и, похоже, самого разного достатка. Все были разряжены в пестрые вышитые платья, причем нельзя было определить, кто из них кто: кто сияющая жена, кто жемчужная, кто рубиновая-любимая, кто аметистовая-постылая. Головных платков и украшений сегодня также в заводе не было, зато глаза сияли и щеки горели. Женщины все время подливали себе вина из большого медного котелка и были уже изрядно навеселе — так что Ксанта бросилась их догонять. Это было ей не в новинку: еще дома на деревенских праздниках она скоро научилась в самом начале застолья напиваться мутноватой яблочной брагой как раз до той степени, чтобы развеселиться и забыть о всяких заботах, а потом лишь прихлебывать понемногу, чтобы остаться в узком коридоре между трезвостью и полным забвением. В этом веселом и в то же время еще довольно ясном состоянии духа она как-то легла с соседским белокурым парнем в кромешной летней тьме, в саду, под яблоней и звездами, и потом, в то лето, ложилась еще не раз — в деревне к такому относились довольно спокойно. Парень ей нравился, она надеялась понести, тогда бы староста и господа, родители Алианны, скорее всего, позволили бы им пожениться, и они зажили бы своим домом, как добрые люди. Ксанта Уже ясно понимала, что некрасива, и ей нужно платить по самой высокой ставке, чтобы хоть что-то получить. Но она тогда не понесла и всерьез испугалась, что бесплодна, испугался и парень, а потому в следующее лето гулял уже с другой. Поначалу Ксанта усматривала в своем бесплодии перст судьбы или даже волю своей богини, которая якобы уже тогда наметила ее себе в услужение, и лишь много лет спустя, когда она без всякого труда получила от Андрета то, чего не смогла получить в те далекие летние ночи, Ксанта сообразила, что на деле все очень просто — тогда под яблоней, она еще не проливала ежемесячно крови. Она уже знала все и о зачатии ребенка, и о том, как растет он в чреве матери, и о том, как кормить его и пестовать, не знала лишь одного — что надо немного повременить. С матерью к тому времени было уже не посоветоваться, а болтать с подругами Ксанта побаивалась — те тоже могли положить глаз на ее избранника. Вот и получилось все так, как получилось.

Старая жрица тихонько посмеялась над собой, тринадцатилетней, потом сердито тряхнула головой: она пришла слушать и болтать, а не предаваться воспоминаниям. Впрочем, как оказалось, она не слишком выбилась из общего русла, все женщины уже были пьяны настолько, что разговаривая едва слышали друг друга. Доподлинно все рассказы Ксанта разобрать не могла — на это ее знания языка пока не хватало, но общий настрой был понятен: «Ой, как помню, я у матушки жила, у родимой алой ягодкой росла, а свекровка моя, подлая змея, а золовка моя, лютая совсем…» Поминали и мужей, говорили, как те блудят на стороне, рассказывали, как сами хитро прячут полюбовников и ласкают их по углам, едва вскочив с мужниной постели. Не все рассказы походили на правду — Ксанта подозревала, что частенько женщины просто пересказывают истории, слышанные от матерей и бабок (например, историю про игры с бондарем в бочке она уже точно слыхала не один раз и в Кларетте, и в Венетте), а то и сочиняют свое. Говорили и про то, как мужья наказывают уличенных жен. Один подвесил жену за руки и за ноги к потолочной перекладине и стал поджаривать на огне, второй бросил в колодец, третий просто забил до смерти, и всем троим ничего не было. В эти истории Ксанта верила — сама в свое время наслушалась и навидалась подобного. В Венетте ей случалось выхаживать своих бывших учениц, случалось и хоронить их.

Устав от грустных разговоров, женщины принялись за танцы, и Ксанта оживилась. Танцевали здесь «под ладони» и под пение, и поначалу Ксанта была очень довольна — она слышала новые для нее ритмы, видела много необычных движений. Однако чем более буйным становилось веселье, тем больше Ксанта ловила себя на мысли, что здесь что-то не так. Она уже знала от Криты, что здесь женщины танцуют лишь для битов и друг для друга, но никогда — для мужчин. Даже мужу не полагалось видеть танцующую жену — считалось, что он может не выдержать этого зрелища и впасть в неистовство. Поэтому в танцах почти не было страсти и соблазна, а потом, присмотревшись, Ксанта поняла, что в них и вовсе нет чувства. Эти женщины были настолько защищены от любых подлинных и мнимых опасностей внешнего мира, что им попросту не о чем было рассказать своим танцем. Они мечтали о тайной любви, они страшились гнева мужей и старших жен, но в глубине души были довольны своей жизнью. Им достаточно было поплакаться подругам, повздыхать и повозмущаться в своем кругу, и на этом они успокаивались. В них не было того страстного, яростного и упрямого существа, которое рвется во что бы то ни стало прокричать о себе, явить себя миру хоть в танце, хоть в песне, хоть в рукоделии, хоть в рассказанной истории. И эта мысль наполнила душу Ксанты печалью.

Самое грустное было в том, что Ксанта прекрасно понимала, откуда что берется. Когда женщина занимается только домом, а мужчина большую часть времени проводит вне дома, у них просто нет времени как следует узнать друг друга и научиться друг другу доверять. А потому оба непрерывно друг друга подозревают, и эти подозрения слишком часто превращаются в реальность. Пожалуй, что сделать тут было ничего нельзя, и Ксанта лишь грустно воздохнула. Ей в свое время было проще — у нее был Храм, и она могла ясно представить себе, что значит для Андрета его работа, а он, с другой стороны, видел, что жизнь храма занимает ее гораздо больше, чем всевозможные любовные авантюры. Андрет знал, что она не будет искать развлечений на стороне просто потому, что ей никогда не бывает скучно. Она никогда не просила у него ни драгоценностей, ни увеселений — они были ей ни к чему. Наоборот, если она и жаловалась ему, то лишь на то, что снова ничего не успевает, а он в ответ сетовал на свою вечную спешку и нехватку времени. После чего они обычно утешали друг друга как могли и засыпали вместе теплым клубком. Однако не всем так везет, и королева Силла, да и большая часть присутствующих здесь женщин — живой тому пример. Впрочем, как знать, возможно, в этом городе были женщины, слепленные из совсем иного теста, женщины, вроде Ликорис или Киури: в любом стаде найдется пестрая овечка. Но едва ли Ксанта когда-нибудь с ними встретится.

Пока жрица предавалась этим грустным размышлениям, ее новые подруги устали от танцев, вновь подкрепились вином и немудрящими закусками и подступили к старой жрице, уговаривая ее рассказать им что-нибудь интересное. Они уже знали, что Ксанта приехала издалека, и надеялись услышать от нее какую-нибудь новую и занимательную историю. Ксанта почесала подбородок, потом согласилась, заранее попросив прощения за неизбежные ошибки.

— Я пока что очень плохо говорю на вашем языке, но если Крита согласна мне помочь, я, пожалуй, попробую. Я буду говорить по-своему, а она будет переводить мой рассказ. Хорошо?

Разумеется, Крита была согласна. Ксанта прокашлялась, отхлебнула вина и начала.

— Рассказывают, что в давние-давние времена, в тех землях, откуда я родом, жил некий благородный рыцарь, который был помолвлен с девицей из старинного и могучего рода. Сам же рыцарь, хоть был благоро^ ден и богат, но рано остался сиротой и потому не получил подобающего воспитания. И вот однажды, когда он пришел увидеться со своей невестой, он застал ее целующей в обе щеки другого юношу. Наш рыцарь страшно разгневался и, выхватив кинжал, хотел тут же на месте заколоть изменницу. И он совершил бы то, что задумал, если бы тот, другой рыцарь, не перехватил его руку и не закричал:

«Прекрати, нечестивец! Разве можно обнажать кинжал, не зная, на кого поднимаешь руку? Знай же, что я — брат этой девушки, вернувшийся из дальних странствий, и я стал бы тебе верным другом и родичем, если бы ты умел обуздывать свой гнев!»

Тут юноша понял свою ошибку и стал молить о прощении, но было уже поздно. И девица, и ее брат, и вся их родня теперь сами пылали гневом и хотели примерно наказать обидчика. Возможно, они казнили бы его прямо на месте, ведь у него не было ни родни, ни заступников, но тут возвысила свой голос мать девицы:

«Его вина действительно велика, ведь он хотел пролить невинную кровь, — сказала она. — Но сегодня день доброй богини Дариссы, а потому не годится нам завершать его казнью. Позвольте мне самой назначить преступнику наказание, достойное его проступка».

Ее супруг дал ей такое позволение, зная, что мать его детей — женщина мудрая, рассудительная и многоопытная. И тогда она сказала:

«Слушай же, рыцарь. Сегодня ты отправишься в путь и будешь спрашивать у каждой встречной женщины, что для женщин важнее всего. И путешествие твое продлится ровно год. Через год и один день ты вернешься сюда и расскажешь нам о том, что узнал. И если мы: я, моя дрчь и ее подруги сочтем, что ты прав, ты будешь оправдан и освобожден от всех обвинений. Если же нет — тебя казнят».

Рыцарь с поклоном принял свой приговор, и ни часа ни медля, отправился в путешествие. Поначалу ему казалось, что он легко отделался и что выполнить наказанное не составит труда. На деле же оказалось, что все не так просто. Женщины охотно брались помочь нашему рыцарю, вот только уразуметь их ответов он зачастую не мог. Одна говорила, что дороже всего для нее здоровье и благополучие супруга и тут же сетовала, что тот не пожелал потратить деньги на чудное золотое ожерелье с драгоценными камнями, и теперь она так несчастна, что не может ни есть ни пить в то время как он, бесчувственное животное, только что не хрюкает от удовольствия, пожирая копченые окорока и запивая их вином. Вторая говорила, что дороже всего для нее ее детишки и тут же добавляла, что злая свекровь не хочет забирать в свой дом отпрысков ее драгоценного сыночка, а все няньки в округе — поголовно воровки, и потому приходится самой присматривать за этими маленькими крикунами и пачкунами вместо того, чтобы веселиться на балах и охотах, как подобает юной даме. Кроме того, от постоянных беременностей портится цвет лица, а ноги безобразно распухают, и потому трудно танцевать всю ночь. Большинство же попросту предлагали нашему рыцарю зайти к ним под вечер, когда мужа не будет дома, и обещали рассказать во всех подробностях, что для женщины милее всего. Однако юноша всегда отказывался, доподлинно зная, к чему приводят подобные встречи.

Так он странствовал почти что целый год и не услышал ни одного внятного ответа. Он уже готов был проститься со своей жизнью или даже удариться в бега, чтобы жить до конца дней своих в великом позоре. Но вот однажды заехал он в густой и темный лес и долго блуждал в непроходимой чаще, пока не увидел вдали огонек. Он пошел на свет и вышел на лесную поляну, на которой стояла убогая избушка. Рыцарь постучал в дверь, и ему открыла древняя старуха, которая, поверьте, на вид была еще безобразнее, чем я. Она была не только хрома, но и горбата, нос ее был настолько длинен, что, казалось, дорастал до самого подбородка. На подбородке росла густая щетина, как у мужчины, или, скорее, как у ежа, на левой щеке красовалась огромная безобразная бородавка, глаза были круглыми, как у совы, но ярко-красными, а седые волосы стояли Дыбом на голове. Тем не менее, эта страхолюдина была очень любезна, она пригласила уставшего и озябшего рыцаря в дом, подала ему воду для умывания, накормила его вкусным ужином, постелила мягкую постель, а потом спросила, отчего он так грустен. Терять рыцарю было нечего, и он поведал безобразной старухе свою историю. В ответ старая карга захихикала, потирая костлявые руки, и сказала:

«Ах, рыцарь, сдается мне, тебе изрядно повезло, а может быть, и нет, это уж тебе решать. Я знаю точный ответ на твою загадку и скажу его тебе, если ты поклянешься взять меня в жены!»

Впрочем, видя вполне понятное смущение юноши, она тут же добавила, что не собирается его неволить и даже не требует немедленного ответа, пусть-де он подумает до утра и примет решение. С этими словами она удалилась, оставив рыцаря в одиночестве.

Рыцарь и в самом деле не сомкнул ночью глаз, предаваясь тягостным размышлениям. Брак с этой безобразной женщиной казался ему ужасной участью, но потеря чести и жизни была еще ужаснее. И с первыми рассветными лучами он решил дать старухе требуемую ею клятву, а там будь, что будет. И едва произнес он свое обещание, как старуха не медля сказала ему:

«Слушай же, юный рыцарь, и запоминай! Для женщины милее всего, когда она может поступать по своей воле. Ты можешь смело сказать это любой женщине: старой или молодой, знатной даме или простолюдинке, распущенной или целомудренной, и, клянусь, ни одна из них не сможет тебе возразить».

Запечатлев в памяти и в сердце ее слова, рыцарь тронулся в обратный путь. Он прибыл на суд в назначенный день и перед лицом двенадцати знатнейших дам той местности произнес слова, что нашептала ему старуха, и в самом деле ни одна из дам не смогла ему возразить. Все единодушно признали его правоту, и он был полностью оправдан.

Но едва наш рыцарь избавился от этой беды, как тут же попал в новую. У ворот замка затрубили трубы, и оказалось, что это новая суженая рыцаря прибыла для того, чтобы вступить с ним в законный брак. А приехала она на старой трухлявой колоде, запряженной тремя сотнями мышей.

Разумеется, первая невеста рыцаря тут же разгневалась и сказала, что больше видеть его не хочет. Что делать? Нужно было держать слово, и наш рыцарь в тот же вечер в храме назвал своей женой страшную лесную уродину.

Мне сложно поведать вам о тех чувствах, которые он испытывал, когда после свадебного пира шел в свою опочивальню. Но еще сложнее для меня описать его удивление, когда на брачном ложе он увидел не безобразную старуху, а юную деву, исполненную красоты, грации и очарования. Красота ее была столь совершенна, что рыцарь в тот же миг забыл свою первую утраченную невесту.

«Госпожа моя, будет ли мне дозволено узнать, как вы здесь оказались и что намерены делать?» — смиренно спросил рыцарь.

Красавица рассмеялась и голосом, столь же пленительным, как и весь ее облик произнесла:

«Господин мой и супруг, я — та, кого вы только что в присутствии жрецов и свидетелей назвали своею. Я владею чарами и могу менять свое обличье. Поэтому прежде, чем мы утолим свою страсть, скажите мне: желаете ли вы, чтобы я по ночам была прекрасна, а днем безобразна, или же, напротив, чтобы днем я блистала красотой, а ночью становилась такою, какой вы увидели меня в первый раз?»

Вновь она ставила рыцаря перед выбором, и этот выбор был столь же труден, как и первый…

Ксанта огляделась. Длинная история, как она и ожидала, утомила и умиротворила женщин: многие спали, обнявшись, уронив головы на столы. Но некоторые, и среди них Крита, напротив, слушали Ксанту с горящими глазами.

— Что же ответил рыцарь? — нетерпеливо спросила одна из женщин.

Ксанта не стала медлить с ответом:

— Рыцарь улыбнулся, склонил голову и смиренно сказал: «Госпожа моя, вы научили меня, что для женщины милее всего поступать по своей воле. Поэтому делайте так, как вам заблагорассудится».

В ответ прекрасная дева засмеялась, поцеловала рыцаря в склоненную макушку и сказала:

«Господин и супруг мой, я вижу теперь, что вы по-настоящему мудры и добры к бедной женщине, а потому мне будет в радость доставить радость вам. Слушайте же меня: отныне и навсегда я останусь юной и прекрасной, какова я и есть на самом деле, и больше того, всегда буду Для вас верной и любящей женою, и мы с вами проживем долгий век в мире и согласии, если только вы не забудете тех слов, что произнесли только что».

И она говорила истинную правду — именно так все и было.

Ксанта перевела дух и огляделась, довольная. Она знала, что теперь эту историю будут повторять из уст в уста: любая новая байка в подобном городе путешествует из дома в дом и рано или поздно обязательно доберется до тех, кому она предназначена.

Она была так рада, что, выйдя из дома, наплевала на ступеньки и попросту скатилась со снежного склона на пятой точке. Крита предостерегающе вскрикнула, а потом, поразмыслив, последовала примеру жрицы. Потом обе побрели домой, распевая на двух языках игривые и не слишком приличные песенки.

Возвратившись к себе на рассвете, Ксанта и Крита застали в доме проголодавшихся и изрядно обескураженных мужчин — те никак не ожидали, что их будет ждать почти пустой дом. Ксанта, сославшись на усталость, ушла к себе и оставила Криту объясняться с их общим мужем. Она не сомневалась, что та сумеет придумать правдоподобную историю и не скажет ничего лишнего.

25

Снежный буран оказался прощальным приветом зимы. Еще с половину декады простояла ясная морозная погода, Ксанта навестила Алианну и они все вместе — жрица, аристократка и ее служанки, превесело поиграли в снежки, а потом солнышко стало уверенно и бесцеремонно стучаться по утрам в окна, снег начал таять, потом снова, в последний раз ударил мороз, и весь склон ниже Дороги Бездны превратился в огромную катальную гору, а потом все стало таять уже по-настоящему, и во всех садах, в том числе и в садике за домом Керви, обнажилась земля.

У Ксанты чесались руки, ей хотелось заняться огородом, но Крита оставалась непреклонна — она была уверена, что все мужчины из окрестных мест только того и ждут, чтобы занять свои места у щелей в заборе. К счастью, оказалось, что не только руки Ксанты скучают по работе. Нишану уже поднадоели его арриджи, и он тоже не прочь был поковыряться в земле. На том и порешили — Дреки смастерил для увечного художника небольшую тележку на четырех колесах, с которой тот довольно быстро научился управляться, и Нишан обещал присмотреть за грядками, как только земля достаточно прогреется. Ксанту же Керви в утешение пообещал свозить в гавань посмотреть на готовящийся к отплытию «Ревун».

Побывав в гавани, Ксанта не смогла не признать, что ее муж и сын немало потрудились этой зимой. Корабль был хоть сейчас готов поднять якорь. На складах ожидали погрузки горох, сухари, вяленые мясо и рыба, соль, вино, приправы, запасная одежда, оружие, палатки, подарки и все прочее, что могло пригодиться в дальнем пути. В корабельном сарае Дреки с гордостью показал Ксанте две лодки длиной по пятнадцать шагов каждая — плоскодонные с невысокими бортами, по пять досок с каждой стороны от киля, приспособленные для передвижения по болотным рекам. Любопытная Ксанта померила толщину доски, и она оказалась не шире ее указательного пальца. Керви однако утверждал, что каждая такая доска для большей прочности изготавливалась целиком из половины дерева, то есть на каждую лодку ушло по пять полновесных деревьев.

— Это же, наверное, очень дорого, — удивилась Ксанта.

— Да уж, недешево, — гордо кивнул головой Керви. — Но это и хорошо. И дивы, и Люди Братства должны видеть, что мы не боимся никаких расходов, если речь идет о спасении наших соплеменников.

Изнутри доски прижимали небольшие распорки, закрепленные на киле, следом шло что-то вроде очень низкой палубы, под которой, как объяснил Керви можно хранить продукты и не боящиеся сырости вещи. Ксанте эти кораблики напомнили большие лодки, на которых ей довелось некогда кататься в Дивном Озерце, и потому она решила, что Дреки, Керви и неведомый ей мастер, пожалуй, сделали правильный выбор. Одно ее смущало: к каждой лодке полагалось шесть весел и она без труда произвела в уме подсчет.

— Это сколько ж нас всего будет? Керви понял ее по-своему.

— Да, мне тоже не хотелось бы брать с собой слишком много людей. Ведь, надеюсь, назад мы пойдем с пассажирами. А лишняя команда — лишняя еда, и значит, лишний груз. Я даже отказался от рулевых весел, поставил простые подъемные рули, как на больших кораблях. Кроме того, я рассчитываю, что мы сможем охотится на болотах, чтобы пополнять запасы. Но меньше шести человек на лодку никак не выходит — мы и без того рискуем. Если кто-то не сможет грести по той или иной причине придется снимать весла, а это замедлит наш ход. Но все же я думаю, здесь нужно пойти на риск. Если нас будет мало, Болотные Люди, скорее всего, не будут нас бояться, и мы сумеем договориться. Если же они будут настроены враждебно, нам не поможет и целая армия — в лесу они полновластные хозяева, а мы на реке при любой численности будем очень уязвимы и сможем рассчитывать лишь на добрую волю Болотных Людей. Поэтому я беру с собой Дреки и еще десятерых человек — шесть матросов из команды «Ревуна» и четверых наемных гребцов. Вы согласны со мной?

— Во всем. Меня смущает другое: двенадцать человек на веслах, да еще я на носу, всего получается тринадцать. Команду это не напугает?

— А про Гесихию ты что забыла, мама? — вмешался Дреки. Ксанта развела руками:

— И правда. Похоже я совсем поглупела. Наверное, вам лучше оставить меня здесь, а то придется всю дорогу мне напоминать, кто я и куда и зачем собралась.

Керви снова отнесся к ее словам слишком серьезно и поспешно сказал:

— Госпожа, если вы чувствуете себя нездоровой, вам конечно лучше остаться в городе. Я уверен, что для Криты и Алианны ваше присутствие было бы большой радостью и подспорьем. Но… говоря по чести, я буду гораздо увереннее, видя вас подле себя. Вы одна умеете хоть немно1 го говорить на языке Болотных Людей, а подле того, как вы нашли ту надпись на острове, я уверился…

— Брось, пожалуйста, — Дреки похлопал названного отца по плечу. — Мама просто кокетничает и трунит над тобой, на самом деле ей самой до смерти хочется увидеть Уста Шелама. Что, не так, что ли?

26

Итак, все дела в Хамарне были улажены, оставалось дождаться только, когда сойдет паводок. Ксанта решила посвятить последние дни урокам языка и, освободив Нишана от всех прочих работ по дому, буквально не давала ему продохнуть. Она ясно понимала, что ее знания далеки от совершенства, а переговоры могли оказаться серьезным испытанием: ведь Ксанта и ее товарищи не были уверены ни в том, что колонисты с Оленьего острова добрались до Уст, ни в том, что их встретили там радушно. Если не обошлось без стычек, и колонисты погибли, местные жители постараются скрыть этот факт всеми возможными средствами, и тогда вполне вероятно, что плохое знание языка и излишняя беспечность будут стоить путешественникам жизни. Но даже если Болотные Люди будут настроены мирно, их милая манера назвать всех и всякого «киллах» — «человек» и не делать большой разницы между пришельцем из соседней деревни и иноземцем могла сама по себе здорово затруднить поиски. Поэтому Ксанта старалась узнать как можно больше, и предусмотреть любое развитие событий, хотя ясно понимала, что ставит перед собой абсолютно невыполнимую задачу.

Как на зло, Нишан в последние дни был почему-то очень рассеян и частенько, ссылаясь на усталость или боли в ногах, покидал свою упорную и въедливую ученицу задолго до того, как у нее иссякли вопросы.

Вечером, накануне отплытия, Ксанта услышала у дверей своей комнаты скрип тележки Нишана. Несколько мгновений спустя раздался стук в дверь. Ксанта отворила двери, и художник въехал в комнату, держа в одной руке небольшой, туго затянутый мешок.

— Госпожа Ксанта, я не хочу отвлекать вас утром от сборов и решил попрощаться сейчас, — сказал он, и Ксанта с радостью убедилась, что без труда его понимает.

— Я… я долго придумывал слова, чтобы поблагодарить вас за то, что вы спасли меня, но понял, что руки у меня куда ловчее, чем язык. Поэтому вот вам подарок от меня. Это ингрих, я не думал, что когда-нибудь сделаю еще одну, но для вас, как видите, сделал. Может быть, она вам поможет там, на болотах.

Ксанта потянулась к завязкам мешка, но Нишан, рванувшись вперед, поймал ее руку:

— Погодите! Обещайте, что откроете мешок не раньше, чем окажетесь на корабле. Я… я давно не делал ничего подобного, и я уже не тот, что раньше, руки не всегда меня слушаются, часто дрожат, да и инструменты здесь не те, к каким я привык, поэтому, боюсь, вам может не понравиться. Однако знайте, что я старался сделать все как можно лучше. Мне хотелось бы стать прежним хоть на полдня просто для того, чтобы сделать эту ингрих не хуже прежних, но так не бывает. Поэтому не открывайте пока мешок, и счастливого вам пути.

— Конечно, конечно, постой! — воскликнула Ксанта. — Я не могу тебя отпустить, не отдарив. Это плохая примета, да и вообще, ты сделал для меня ничуть не меньше, чем я смогла сделать для тебя, не сомневайся. Это я, дура, что не подумала заранее о подарке. Для Криты приготовила, а… Постой, я кажется знаю, вот, держи!

Ксанта начала рыться в своей сумочке, той самой меховой сумочке для Гесихии, которую смастерила Алианна. На задней стороне сумки был небольшой карман, в который без труда поместились все Ксантины сокровища. Наконец жрица потянула Нишану браслет, состоящий из множества тонких кожаных ремешков, украшенных сердоликовыми бусинами — давнишний подарок Андрета.

— Наверное, это немного смешно, — дарить мужчине женски браслет, — сказала она. — Но я доподлинно знаю, что в Хамарне такого никто не делает. Если тебе понравится, и ты захочешь сделать такой же, думаю Крита, а за ней и любая другая женщина в городе будут рады новым украшениям. А нет — так пусть это будет просто память обо мне. Я рада, что мы встретились.

Потом она встала на колени, и они обнялись на прощание.

Разумеется, Ксанта нарушила данное художнику слово, едва за ним закрылась дверь.

27

Незадолго до рассвета Керви, Ксанта и Дреки (и, конечно, Гесихия) попрощались с Критой, в последний раз проехали по Дороге Бездны, спустились с горы в гавань, и с рассветным ветром «Ревун» уже поднял свои чудесные паруса и покинул Хамарну.

Второе плавание продолжалось всего двенадцать дней и ничуть не походило на первое. В этот раз море было по-настоящему спокойным, ветер по большей части попутным, солнце светило во всю свою весеннюю силу. За зиму нога Ксанты почти зажила, жрица смогла отказаться от костыля, ходила теперь, опираясь на посох, и не упускала на единой возможности подняться на палубу. На этот раз она сама заметила, как в один прекрасный день море стало изумрудно-зеленым, а на горизонте заклубились кучевые облака и угадала, что земля близко. Гесихия не стала снова впадать в спячку, правда, не пожелала и любоваться морскими пейзажами, и все двенадцать дней тихо-мирно прожила под кроватью Ксанты, погруженная в свои то ли думы, то ли грезы.

Так, без всяких приключений, они добрались до устья безымянной реки и вступили в Уста Шелама. И вновь Ксанта была немало удивлена. Она ожидала увидеть заболоченную равнину, а вместо этого обнаружила холмы вроде тех, что стояли за спиной у Хамарны. На крутых, согретых солнцем склонах уже показались синие первоцветы и алая дикая гвоздика. Убрав почти все паруса, капитан «Ревуна» смог очень медленно и осторожно завести корабль в небольшую бухту в устье реки и бросить якоря. Керви, Дреки и еще двое гребцов, взяв одну из лодок, отправились на разведку, остальные стали готовиться к выгрузке. Керви надеялся, что им удастся. провести «Ревуна» хотя бы на один-два дневных перехода вверх по течению реки и тем сократить путь для экспедиции.

Над бухтой сгустились сумерки. В лучах заходящего солнца Ксанта заметила трех длинноногих цапель, которые пролетели над «Ревуном» и ч исчезли за ближней грядой холмов. Прибрежные кусты звенели — птичьи трели не умолкали ни на мгновение. Потом на Ксанту набросились комары, и она заспешила вниз, оставив ночь в своем праве.

На рассвете вернулись разведчики и принесли не слишком утешительные новости. Среди холмов русло реки быстро суживалось, наполнялось камышовыми зарослями и илистыми отмелями, и не было никакой надежды продвинуть корабль хоть немного вперед. Следовательно, путешественникам предстояло расстаться. Керви оставил большую часть продовольствия на «Ревуне», морякам приходилось рассчитывать лишь на запасы, да на рыбную ловлю. Экспедиция же должна была вскоре попасть в изобилующие дичью места, а потому Керви полагал, что запас стрел будет нужнее, чем лишнее продовольствие. Посчитав еще раз рационы, капитан «Ревуна» и Керви решили, что корабль сможет ждать лодки около трех декад, а затем ему, вне зависимости от результатов экспедиции, придется возвратиться в Хамарну.

— Впрочем, нам бояться нечего, — пояснил Керви Ксанте. — Если мы по какой-то причине не успеем к месту встречи, наймем проводников среди Болотных Людей и вернемся в Хамарну речными путями. Если Нишан смог до нее добраться в одиночку, сможем и мы.

Вторую лодку спустили на воду и испытали сначала пустую, затем с полной загрузкой. Оказалось, что мастера из Хамарны потрудились на славу, лодка была и устойчивой, и достаточно ходкой. Отплытие назначили на следующее утро. Ксанта проснулась до рассвета — ей хотелось взглянуть еще разок на Меч Шелама. В темноте жрица вновь выбралась на палубу и заняла место у поручней, вглядываясь в медленно розовеющее небо. Рассвет постепенно разгорался, однако Канта не могла различить никаких следов знакомого искристого мерцания. Она уже думала, что свершилось какое-то чудо, но потом сообразила в чем дело — она же смотрит не в ту сторону! Выругалась, хлопнула себя по лбу, поспешно развернулась и успела уловить над холмами яркий сполох, узкий, как язык пламени. Это нельзя было уже назвать ни Мечом, ни Полотенцем, ни Венком, ни Ожерельем. Но нового имени Ксанта не успела придумать: из-за горизонта выскочило солнце, и безымянное пока небесное диво утонуло в утренних лучах. Ксанта вздохнула и вернулась к земным заботам.

Первые дни плавания были тихими и спокойными. Керви спешил, но не торопился, давая гребцам время вработаться и привыкнуть. Они совершали короткие переходы с большим отдыхом в середине дня (в это время жарило уже по-летнему) и рано разбивали бивуак. Река змеилась между холмов, не давая увидеть себя дальше, чем до очередной излучины. Вокруг было полное безлюдье, не удавалось заметить даже старых кострищ или каких-то других свидетельств того, что люди здесь бывают хоть изредка. Ксанта возлежала, как королева, на носу лодки и смотрела во все глаза, чтобы хоть как-то оправдать свое присутствие в экспедиции. Но и она не видела ничего подозрительного, и лишь ощущала всем телом безмятежный и нерушимый покой весенней земли. На ночлег путешественники старались остановиться вблизи заводи или озера-старицы. На рассвете мужчины отправлялись на охоту и почти никогда не возвращались без добычи. Ксанте, которая еще в Хамарне специально попрактиковалась пару раз на диких утках и прихватила с собой кое-какие специи, без труда удавалось устранить рыбный запах, и ее стряпня, как обычно, заслуживала множество похвал.

Нередко им попадались мели. Тогда, если берег был достаточно твердым и проходимым, из лодок доставали странные, на взгляд Ксанты, сооружения — сборные тележки из двух колес и легкой деревянной рамы, что-то вроде разрезанной пополам тележки Нишана. На раме крепился желоб, соответствующий по ширине килю лодки. Желоб и оси колес обильно смазывали жиром. Лодки выкатывали на берег, с помощью деревянных катков и рычагов загружали на тележки и везли в обход. Если же мель обойти было невозможно, лодки разгружали и протаски вали по ней волоком, на что уходило гораздо больше времени и сил. Но так или иначе они все же двигались вперед, причем не так уж медленно.

На третий день их догнал первый весенний дождь. Сначала это была нежная, еле заметная морось, потом дождь усилился, заставив всех надеть плащи, потом солнце разогнало тучи, и путешественники даже успели полюбоваться на встающую над холмами радугу. Но за следующим поворотом реки дождь снова их поджидал, и Керви решил остановиться на ночлег пораньше.

К этому времени ливень разошелся так, что никто не захотел возиться с установкой палаток. Покрывающие их шкуры просто бросили на землю, сверху водрузили перевернутые лодки и заползли в образовавшиеся пещеры, накрутив на себя побольше одеял. Перекусили сухарями и вяленым мясом, передавали друг другу фляги с пивом, то и дело проливая драгоценную влагу на землю и на одеяла и беззлобно переругиваясь. Наконец все устроились, согрелись, успокоились и скоро заснули под мерный шепот дождя.

Утро было серенькое, промозглое, но на веслах все быстро согрелись, а потом снова выглянуло солнце и почти мгновенно высушило отсыревшие одежду и одеяла. Четвертый и пятый дни плавания вновь прошли без всяких приключений.

На шестой день холмы стали мельчать, расступаться, вода из желто-зеленой, стала темной, торфяной, и после полудня лодки наконец вошли в царство болот. Река тут же потеряла берега, рассыпалась на множество протоков и притоков, так, что только наблюдения за солнцем и звездами помогали Керви не потеряться. У него был при себе солнечный компас — деревянный с круг воткнутой посредине палочкой и четырьмя насечками, соответствующими четырем сторонам света. На круге была выжжена кривая линия, указывающая длину тени палочки в различное время суток при определенном положении компаса. Теперь достаточно было в солнечный день совместить кончик тени от палочки с калибровочной линией, и компас оказывался в том же положении, в котором на него когда-то наносили метки. Север совпадал с севером, юг с югом, запад — с западом, а восток — с востоком. Ночью же Керви ориентировался по Звезде Фонарщика — в Королевстве и в Венетте издавна знали, что она всегда указывает на Север.

Не так просто оказалось отыскать место для ночлега — берега теперь представляли из себя сплошной ковер переплетенных болотных трав, под которым стояла вода. Пришлось значительно углубиться в лабиринт проток, чтобы отыскать твердую землю — цепочку небольших холмов, островами возвышавшихся посреди болот. Отлогие склоны холмов заросли березой и ольшанником, так что с кострами в тот вечер также пришлось повозиться. К счастью, Керви предусмотрел и это, взяв с собой перу мешков растопки — высушенной бересты. Поэтому вскоре они снова грелись у костра и ели жаренную в углях рыбу.

Утром седьмого дня Дреки вылез из палатки, замер, потянул носом воздух и уверенно ткнул пальцем в сторону восходящего солнца:

— Глядите, там дым!

Присмотревшись, путешественники и в самом деле заметили на горизонте тонкую, едва различимую струйку дыма.

— Вот проклятие! — выругался Керви. — И как я не подумал?! Мы ведь тоже надымили тут вчера! Что если они нас заметили? Ну-ка, давайте быстро собираться! Чем скорее отчалим, тем лучше.

Ксанта промолчала, но потом, улучив момент, тихо сказала Керви

— Вообще-то мы сюда приплыли именно затем, чтобы нас заметил

— Да знаю, знаю, — отмахнулся тот. — Просто мы же не знаем, кто там, и что у них на уме. Конечно, мы пойдем на сближение, но должны соблюдать при этом осторожность.

— Все правильно, — согласилась Ксанта. — Просто не думай, что тебе придется справляться с этим в одиночку. Мы тут все не маленькие, да и Гес не спит.

Это был, пожалуй, единственный случай, когда она пообещал кому-то поддержку своей богини. Как всегда, Ксанта была совсем не уверена в планах Гесихии, но полагала, что сейчас можно и нужно соврать.

Не мешкая, путешественники погрузились в лодки и поплыли восток, где был замечен дым, стараясь двигаться бесшумно. Лишь через час-другой им удалось отыскать протоку, идущую в нужном направлении, затем протока вошла в основное русло реки, которая увела их немного к северу, но после, сделав крутой изгиб, вновь повернула к востоку, и только к полудню лодки смогли приблизиться к месту, откуда по-прежнему поднимался в небо дым. Река вывела их на обширную заболоченную равнину, окаймленную цепью невысоких холмов. Болото, по-видимому неглубокое, было сплошь покрыто зелеными зарослями тростника, а на дальнем холме самые зоркие сумели разглядеть не только костры, но и что-то, напоминающее жилища. Керви прикинул, что оттуда, с холмов, открывается прекрасный вид и на равнину и на реку. Поэтому он приказал сложить весла, бросить на берег небольшие якоря так, чтобы они удерживали лодки на одном месте, и терпеливо ждать. Команда повиновалась. Над равниной повисла густая сонная тишина. Ксанта от нечего делать сорвала несколько тростинок и принялась плести из них корзиночку, Дреки, воспользовавшись случаем, занялся изучением солнечного компаса, остальные просто перекусывали, да били комаров.

Тактика Керви оправдала себя. Прошло некоторое время, и вдруг все услышали шуршание в тростниках. Кто-то шел к реке. Затем стебли раздвинулись, и перед путешественниками предстали Болотные Люди: трое мужчин и двое женщин в заляпанной грязью одежде из некрашенного полотна без каких-либо украшений. За спинами у них высели большие корзины в форме воронки, крепившиеся ремнем на голове. Все пятеро были довольно высокого роста и тонки в кости, волосы их были от темно-русого до совсем светлого соломенного оттенка, черты лица тоние. У женщин были проколоты ноздри, а в дырочки вставлены массивные деревянные крашенные охрой кружки — своеобразные серьги для носа, но несмотря на это и на немолодой уже возраст женщины показались Ксанте очень красивыми. Ни у мужчин, ни у женщин не было с собой оружия, только на поясе висели короткие ножи.

Болотные Люди молча и без видимого интереса смотрели на пришельцев. Ксанта хотела заговорить, но Керви остановил ее и сделал жест в сторону старшего из мужчин, приглашая его начать беседу. Однако тот лишь молча покачал головой, повернулся и углубился в тростники. За ним последовали остальные пришельцы.

— Постойте! Не уходите! Не откажите мйе в помощи! Болотные Люди обернулись, и на их лицах появилось изумление.

Но не меньше удивился Керви и его спутники. Это говорила ингрих — маленькая кукла, сделанная из дерева и кожи и одетая в нарядное алое платьице с синими рукавами и кокетливой синей шапочкой в волосах из пакли. Ксанта держала ингрих на руках и довольно ловко управляла ею с помощью двух тростей, прикрепленных к рукавам куклиного платья. Вот маленькая ингрих сложила ладони подтверждая свою просьбу жестом, и Ксанта продолжала на языке болот:

— Я маленькая женщина из нижних земель, женщина аллирифас, покинувшая дом для того, чтобы найти свою родню. Мои близкие вынуждены были бежать с острова в море и, возможно, нашли приют у вас, по договору, заключенному на острове Стрела. Я прошу вас помочь найти их. Мои спутники не говорят на вашем языке, но они присоединяются к моей просьбе.

На сей раз предводитель Болотных Людей кивнул головой, поднял руки на уровень груди и сложил пальцы, изображая крышу дома:

— Спасибо за просьбу, женщина аллирифас. Мы будем рады помочь тебе соединить твой тухет. Идите выше по реке, она приведет вас к нашему поселку. Там и поговорим обо всем.

Керви не понял ни слова, но по лицу Ксанты и по благодарственному жесту маленькой ингрих понял, что им, удалось договориться, и вздохнул с облегчением. Перевела дух и Ксанта. Это оказалось ужасно тяжело — заговорить на незнакомом языке с незнакомыми людьми. Сейчас она чувствовала себя так, будто весь день носила воду и стирала, не разгибаясь. Кроме того, даже по нескольким фразам, сказанным пришельцами, Ксанта поняла, что Нишан здорово щадил ее, говорил нарочито медленно и с ровной интонацией. На самом деле Болотные Люди трещали как белки, сглатывали окончания, интонация скакала то вверх, то вниз, как сорвавшаяся с привязи коза, словом Ксанте предстояло еще многому и многому учиться. К счастью, она пока даже не догадывалась о том, что ожидало ее нынче вечером.

28

Вечером они уже сидели в небольшом полутемном доме, построенном из тонких прутьев, перевитых тростником и облепленных глиной. Крыша дома была также покрыта тростником и корой — поднимая голову, Ксанта видела в просветах звезды. Очаг здесь топили по-черному (собственно, очагом была яма в полу, обложенная камнями), время о времени хозяйка немного раздвигала камыш между прутьями на противоположных стенах дома и образовавшийся сквозняк быстро выдувал из дома чад. Над очагом к потолку было привешено большое сито, в котором сушились корни тростника — жрица уже выяснила, что позже их разотрут в муку. Ксанта и ее спутники сидели на низких деревянных скамеечках вокруг огня, ели рыбу, сваренную вместе с черным лишайником, и хлеб, испеченный из корней тростника, пили сладкий забродивший сок и травяной чай, сдобренный вином и патокой из запасов Керви. Ксанте такое жилье было не в новинку и, как она успела понять, большинству моряков — тоже. Конечно, дома в Королевстве строили по-иному: глубже закапывали в землю, почти не пользовались тростником, крышу крыли соломой, да и ели чаще толкушки из зерна с травами, чем варево из рыбы, но в общем бедняки из Королевства не погнушались бы зайти в подобный дом. А вот Керви, Дреки и четверо наемных гребцов из Хамарны хоть и старались быть любезными, все же поневоле морщились: они привыкли ходить по полу, дышать чистым воздухом и есть всякие разносолы.

Вокруг заморских гостей собрались все обитатели поселка — около пяти десятков человек. Придя с болот, люди переоделись в чистую одежду, и поселок словно расцвел. Женщины нарядились в алые и ярко-синие платья, повесили на шею деревянные бусы, вдели в уши деревянные серьги. Мужчины надели беленые и синие рубахи, вместо легкой плетеной из лыка обувки на ногах появились кожаные сапоги. Одно удивляло Ксанту — ни на женской, ни на мужской одежде не было вышивок, не удалось ей также увидеть ни медных, ни бронзовых украшений, не говоря уже о серебре и золоте. Между взрослыми сновали детишки, и Ксанта тоже обратила на них внимание. Все были как на подбор — крепкие, здоровые, с ясными любопытными глазами, хорошей кожей и лукавым выражением на лицах. Похоже, они здесь не голодали и не слишком боялись старших.

Ксанта и ее спутники мгновенно оказались в центре всеобщего внимания. Вопросы сыпались, как из решета, и Ксанта понимала едва ли один из пяти. Ей казалось, что она стоит со щитом и пытается отбиться от града камней. Хотя на самом деле Болотные Люди были весьма дружелюбны — они искренне обрадовались гостям, хотели знать, как те сюда попали и что нового происходит в нижних землях. За разговором не забывали угощаться. Здесь, как и в Хамарне, было принято кормить друг друга с рук, но, как успела заметить Ксанта, никакая иерархия не соблюдалась. Женщина могла угостить мужчину, который по возрасту годился ей в отцы, маленький мальчик — старика. Видимо, здесь этот обычай был знаком искренней приязни, а не покровительства и подчинения. Время от времени кто-то из болотных людей предлагал угощение Ксанте или ее спутникам. Жрица с благодарностью его принимала, и, к ее радости, моряки также не отказывались, хоть и не понимали ни слова — им хватило такта, чтобы угадать, насколько важен этот обычай для северян.

Когда вопросы пошли на убыль, Ксанта попыталась в свою очередь узнать, известно ли болотным людям хоть что-то о судьбе колонистов. Однако к тому времени она уже устала настолько, что даже с третьего раза не сумела понять ответ. Заметив, что Ксанта совсем без сил, хозяйка дома решительно погнала всю компанию на улицу. Керви и прочим гребцам предложили ночлег в других домах поселка. Ксанта перевела это предложение. Керви попросил ее поблагодарить Болотных Людей, сказать, что они не хотят никому быть в тягость, а потому раскинут на берегу свои палатки, и спросить, будет ли уместно, если завтра он одарит обитателей поселка в благодарность за их гостеприимство.

С горем пополам Ксанта объяснилась с хозяйкой, та ласково потрепала ее по плечу, улыбнулась и сказала:

— Завтра, завтра. Мы понимаем, вы не можете веселиться, пока не найдете свой тухет.

Дреки, стараясь не попадаться матери на глаза, выскользнул из дома вслед за прочими людьми, Ксанта все заметила, но и не думала его останавливать. Она не испытывала перед Болотными Людьми ни малейшего страха и не сомневалась, что Дреки сумеет с ними поладить. Не желая больше думать ни о чем, она рухнула на охапку тростника и тут же уснула.

Разбудило ее солнце. Полуденное солнце — его лучи успели нагреть и тростник и стену дома. В комнате никого не было. Пристыженная солнцем, Ксанта вскочила, нашла свою палку, как могла привела в порядок одежду, причесалась над деревянным ведерком с водой и вышла из дома. Во дворе сидели четверо пожилых женщин, в том числе и хозяйка дома, которая приютила Ксанту. Трое из женщин на широких досках, положенных на колени, разминали руками какие-то мясистые клубни красно-желтого цвета, превращая их в однородную вязкую массу и скатывая в шары. Четвертая с помощью тонкой нити ловко удаляла из получившихся шариков жесткие волокна и складывала полученную массу: большую, плетеную из ивняка корзину. Время от времени они прерывал* свою работу, чтобы хлебнуть чая из стоявших перед ними на маленькои. пеньке глиняных чашек. Посреди двора, привязанная за ногу к столбу, возлежала огромная свинья. Неподалеку в небольшой ямке горел огонь над огнем висел котел, в котором варились клубни. Тут же, чуть в сторонке, на углях пристроился еще один котелок с горячей водой.

Заметив Ксанту, хозяйка улыбнулась, взяла кувшин, стоявший у стены на самом солнцепеке, и налила гостье горького травяного все еще горячего чая. О чашке она позаботилась заранее — та стояла на пеньке, дожидаясь, пока Ксанта проснется. Затем хозяйка зачерпнула в горсть липкую кашицу из растертых клубней, скатала между ладонями, двумя ударами руки превратила в толстую лепешку, сдвинула с углей маленький котелок, бросила на его место лепешку, подождала немного, сняла (пояса нож, перевернула лепешку, дала ей обжариться с другой стороны, потом ловко подцепила ножом и протянула Ксанте. Та приняла угощение, благодарно кивнув, все еще не решаясь нарушить тишину.

Лепешка оказалась сладковатой на вкус и достаточно сытной — в самый раз для завтрака. Ксанта жевала, прихлебывала чай и осматривалась. Дом стоял почти у самой вершины холма, и оттуда можно былс разглядеть весь поселок. Всего здесь было восемь домов, разбросанны: по четырем выступающим из болота холмам — из них два стояли без крыши, а на третьем крыша была настлана лишь наполовину. Сначала Ксанта подумала, что эти дома нежилые, затем заметила, что во дворах бродят привязанные свиньи, к стенам прислонены лестницы, а на земле валяются вязанки тростника. Теперь она понимала, в чем дело: эти дома еще попросту не успели достроить. Возможно, люди вообще недавно пришли в эти места и еще не обжились как следует. Надо будет попробовать спросить об этом, когда женщины прервут свое молчание. От изгиба реки к холмам и поселку вела узкая гать. Впрочем, она предназначалась только для тяжелых грузов — со своего наблюдательного поста Ксанта видела, что большинство обитателей поселка сейчас работают на болоте: выдергивают тростник, собирая попутно всякие съедобные травы и коренья. Видимо, для этой цели и служили крепившиеся к голове корзины. Вдоль необжитого еще склона холма встали четыре палатки отряда Керви. Там тоже поднимались в небо дымки — люди готовили еду, осматривали вытащенные на берег лодки. Как успела заметить Ксанта, между палатками крутились местные детишки. Значит, все и впрямь в порядке.

— Что тебе приснилось сегодня, дорогая гостья? — спросила вдруг старшая из женщин, заметив, что Ксанта перестала есть.

— О! — Ксанта поняла вопрос, но не знала, как ответить. — Наверное, ничего. Я не помню.

Женщины сокрушенно покачали головами.

— Это ничего, — сказала старшая. — Просто здешние обитатели еще не нашли тебя — ты ведь здесь пробыла совсем недолго. Я сама после переезда бывает долго не вижу снов. Кроме того, ты расстроена, что не нашла еще свой тухет. Но вот увидишь, скоро все наладится.

— Спасибо, — Ксанта толком не поняла, почему ее утешают, но постаралась не показаться неблагодарной. — Спасибо за все. Я, наверное, сейчас пойду, разыщу сына.

— Наверное, он спит, — улыбнулась хозяйка. — Вчера он танцевал с нашими девушками почти что до самого рассвета.

— А ваши парни на него не в обиде? — осторожно спросила Ксанта.

— Нет-нет, он танцевал со всеми девушками, не выделил ни одну, — поспешила успокоить ее хозяйка.

— Ну, хорошо. Я все же схожу к своим родичам, а потом, если все в порядке, я бы хотела вернуться к вам; Если поиски затянуться, вы научите меня жить на болотах?

— Конечно, приходи когда хочешь! — радушно ответила хозяйка. Ксанта спустилась в лагерь Керви и действительно обнаружила там

клюющего носом Дреки, которого и погнала в палатку отсыпаться. Все остальные, похоже, легли спать хоть и позже нее, но раньше Дреки, и были вполне довольны жизнью. Все, кроме Керви. Первая декада из трех, отведенных для их путешествия была на исходе, а он пока понятия не имел, где искать колонистов с Ольеньего острова, и вообще ступала ли нога хоть одного из них на эту землю.

— Что если мы просто ошиблись там, на острове, читая эти слова и ищем то, чего никогда не было?! — посетовал он. — В конце концов, мы даже не знаем, каким было второе слово, а ведь если человек его вырезал, он считал, что это очень важно.

— Я знаю, что там было, — созналась Ксанта. — Точнее предполагаю, но не уверена до конца. То ли «ПРЕДАТЕЛЬСТВО», то ли просто «ПРЕДАТЕЛЬ».

— Вот как? И ты молчишь?

— Я сама догадалась только недавно, — соврала Ксанта. — Но понятия не имею, к чему это относится и чем может нам помочь. Будем терпеливо ждать, вот и все, что нам остается. По-моему, эти люди ведут себя так, будто что-то знают и искренне хотят нам помочь. Сейчас вернусь к ним и попробую порасспросить. В крайнем случае…

Договорить она не успела — со стороны реки раздались возбужденные голоса, и Ксанта с Керви поспешно обернулись. У причала на реке появилась новая лодка, а по гати к палаткам бежал человек. Он был одет так же, как болотные люди, но немного ниже их ростом, а волосы, как издалека заметила Ксанта, были черными. Она обернулась к Керви и мгновенно по его лицу поняла, что он узнал пришельца.

Человек остановился перед Керви, низко поклонился, прикладывая ладонь ко лбу, и сказал на языке Королевства:

— Дюмос, сын Бреса, рад приветствовать вас в здешних землях, прекрасный господин.

Керви приосанился, шагнул вперед, коснулся плеча Дюмоса и сказал таким тоном, будто они встретились на балу или на площади перед городским советом:

— Я также рад видеть вас в добром здравии. Надеюсь, ожидание было не слишком долгим?

29

— Собственно говоря, это я виноват в том, что мы, а потом и вы здесь оказались, — начал свой рассказ Дюмос. — Когда более года назад мы подошли к Оленьему острову, я не рискнул сразу вести корабли в бухту, так как мы были там в первый раз и никто не знал толком тех вод. А у нас было два почти доверху набитых припасами грузовых корабля, и я попросту боялся, что мы пропорем их днища. Я хорошо помню, что погода в тот вечер была спокойная, море гладкое, как зеркало. Поэтому я приказал поставить корабли на якоря, а сам с большей частью команды отправился на остров на шлюпке, чтобы утром вернуться с проводником из местных. Тогда мне казалось, что я все рассчитал правильно, и поступаю умно. Но не тут-то было! Ночью погода резко испортилась, налетел внезапный шквал, у одного из грузовых кораблей сорвало кормовой якорь, и он со всей силы ударил кормой соседа. Оба затонули прежде, чем мы успели хоть что-то сделать, и, таким образом, мы лишились всего груза, ради которого и затевался наш поход.

Моряки с «Ревуна», будучи хорошо воспитанным людьми, сумели сдержать себя и не высказывать свои чувства слишком громко, но по их лицам и по приглушенным ругательствам без труда можно было понять, о чем они думали: «Сухопутный червяк, див-недоносок возомнил о себе невесть что, в результате чего погубил и груз, и людей». Впрочем, Дюмос и не думал оправдываться, а Ксанта мысленно приписала ему еще одно очко: ей нравились люди, которые не питают иллюзий относительно себя.

На секунду она отвлеклась от рассказа и вновь окинула взглядом весеннюю равнину, полноводную реку, цепи холмов, уходящие на север к далеким покрытым лесом горам. Путешествие явно подходило к концу, она была рада, что дело оказалось в итоге нетрудным и даже приятным и все же ей было немного жаль. Раз уж они добрались сюда, как хорошо было бы пройти еще немного, просто взглянуть, что там, за новым поворотом реки да и с Людьми Болот хорошо было бы познакомиться поближе, раз уж она всю зиму потратила на изучение их языка и даже добилась кое-каких успехов. Однако Ксанта прекрасно понимала, что Керви скорее всего не терпится пуститься в обратный путь — раз Дюмос жив, надо поскорее женить его на Алианне, потом развести и забрать наконец красавицу под свое крыло. Да и прочим гребцам вряд ли захочется здесь задерживаться: в Хамарне их ждут немалая награда, почет и уважение.

— Когда я поговорил с колонистами, стало ясно, что на острове нам не перезимовать, придется возвращаться в Хамарну, — продолжал свою историю Дюмос. — Мы рассчитывали, что первым рейсом переправим несколько десятков человек, потом попросим помощи господина Салгата и заберем с острова оставшихся людей. Однако судьба распорядилась иначе. Мы уже готовились к отплытию, когда дозорные заметили вблизи от острова два корабля Людей Моря. Корабли вскоре ушли, так и не причалив к острову, но колонисты были уверены, что те вскоре вернутся, приведя с собой других разбойников. Люди были смертельно испуганы и ни за что не желали оставаться на острове. Они считали, что едва мы отчалим, Люди Моря тут же высадятся, нападут на поселок и перебьют всех. Тут прибежал один из колонистов, сейчас уже не вспомню кто, и сказал, что видел у озера окровавленный труп, значит, Люди Моря уже на острове и начали убивать. Началась настоящая паника. Признаюсь, я не знал, что делать, но тут вспомнил о Стреле и о мирном договоре с Людьми Болот. Путь туда был гораздо короче, чем дорога до Хамарны, и я решил рискнуть. Мы отравились в путь на перегруженном корабле и каким-то чудом все же добрались до берега. Затем отправились, как и вы, вверх по реке. Только не забывайте, что у нас не было лодок, а кроме того, тогда была не весна, а глубокая осень. Люди Болот уже ушли из низовий реки, и нам пришлось идти почти до самых гор, прежде чем мы их встретили. Это был страшный путь. Здесь уже почти не было дичи, но болота еще не замерзли. Мы потеряли многих, но многие, слава богам, выжили. Наконец наши мучения закончились. Мы добрались до поселений Болотных Людей, и те радушно нас приняли. Но, говоря по чести, я думал, что окончу свои дни здесь, пока сегодня утром мне не сказали, что за нами прибыли люди моего тухета. У меня нет слов, чтобы выразить вам свою благодарность. Я уже попросил известить всех бывших колонистов, что спустились в этом году на боЛота, и они скоро соберутся в том селении, где я сейчас живу. Это полдня пути отсюда, и я приглашаю вас всех перебраться туда. Селение немного больше этого, нам будет удобно там разместиться и обсудить наши планы. Вы согласны, господин Керви?

— Разумеется, — ответил Керви. — Мы должны поблагодарить наших гостеприимных хозяев, а потом сразу же тронемся в путь.

Ксанта с великой радостью передала свои обязанности переводчика Дюмосу — тот, прожив с Болотными Людьми всю зиму, научился говорить на их языке. Дюмос помог Керви раздать подарки и поблагодарить обитателей поселка за все, что те сделали для путешественников. Жрица меж тем вспомнила, что она жрица, и отправилась на поиски своей богини. Изрядно поплутав по поселку, она нашла Гесихию в садике позади одного из домов. Черепашка купалась в небольшом мелком прудике в компании местных ребятишек. Ребята пускали по воде кораблики из щепочек, а черепаха увлеченно их топила. Ксанта просто диву давалась — она и представить себе не могла, что Гесихия на такое способна. Но еще больше поразилась она, заметив, что на шеях у многих ребятишек висят деревянные или костяные амулеты в виде точно таких же черепашек. Разумеется, она тут же стала задавать вопросы и услышала, что черепашки в самом деле должны защищать детей от всех несчастий, и есть даже какая-то легенда, объясняющая, почему так повелось. Ксанта попросила рассказать ей легенду, и дети затараторили наперебой, явно гордясь хорошо выученным уроком, но, к сожалению, история, по всей видимости, была ужасно старая и рассказывалась таким торжественным стилем, что Ксанта поняла едва ли два-три слова. Между прочим Ксанта обратила внимание, что здесь нет младенцев и совсем маленьких детей. Все ребята, которых она видела в поселке, были лет четырех-пяти и старше. Да и беременных женщин или совсем дряхлых стариков и старух ей пока не довелось встретить. Однако для того, чтобы порасспросить детей как следует, уже не оставалось времени. Жрице было очень досадно, она чувствовала себя охотничьей собакой, которую вдруг схватили за шкирку и потащили прочь от тетеревиного выводка, но делать было нечего. Со вздохом сожаления Ксанта забрала Гесихию, пообещала ребятам во что бы то ни стало навестить их еще раз на обратном пути и поспешила в лагерь Керви. Здесь уже сворачивали платки. Пробудившийся Дреки был также ужасно недоволен отъездом, но Ксанта не без иронии заверила его, что в других селениях тоже есть девушки, и Дреки со вздохом согласился с матерью.

Примерно в полдень лодки отчалили от пристани и к вечеру без всяких приключений добрались до второго поселения Болотных Людей.

Поселок, в котором жил Дюмос, насчитывал около полутора десятков домов, многие из которых также еще не были достроены. Ксанта, улучив минутку, спросила у молодого дива, давно ли люди поселились здесь, и он подтвердил подозрения, которые она питала еще с прошлого вечера:

— На самом деле Болотные Люди живут на болотах только летом. Настоящие их дома там, на холмах среди леса. Зимой они охотятся в лесу на оленей и пушного зверя, а сюда приходят в теплое время года, чтобы ловить рыбу, собирать коренья и ягоды. Осенью эти дома сломают, а следующей весной построят снова.

— Лес — это как раз то, что они зовут «высокой землей»?

— Нет, кажется, лес — «средняя земля». Нижняя — болота и море, а высокая — это скалы. Но, признаться, я в этом толком не разбираюсь.

— Да кстати, я еще хотела спросить. Можно?

— Ну конечно, госпожа!

— Мы нашли вас благодаря слову «Стрела», вырезанному на дереве. Керви догадался, что это название острова, и вспомнил о договоре с Болотными Людьми. Это вы оставили нам послание?

Дюмос покачал головой:

— К сожалению, не я. Идея хороша, но она не моя. Я даже не знаю, кто это был. Мы уплывали с острова в такой спешке, что… Словом, я постараюсь узнать, кто же нам так помог. Я сам хотел бы отблагодарить его.

Первые колонисты из соседних поселений уже успели добраться до места общего сбора и с восторгом приветствовали путешественников. Впрочем, и Болотные Люди были не в меньшем восторге.

Жителей селения не испугало и не рассердило нашествие аллири-фас. Напротив, они были ужасно рады видеть новые лица и слышать из уст Дюмоса историю о походе Керви. Дюмос снова приятно удивил Ксанту — он нарочно строил рассказ так, чтобы Керви и его люди выглядели настоящими героями: бесстрашными воинами, которые, не раздумывая, бросились спасать своих соплеменников, и к началу вечернего праздника каждый из Болотных Людей считал великой честью выпить за здоровье почетных гостей. Снова был пир вскладчину, снова были танцы, только на этот раз путешественники уже хорошо отдохнули и смогли принять участие в веселье. Когда все они: и Люди Болот, и люди из Хамарны встали в ряд, взявшись за руки, и сплясали общий танец, на ходу учась друг у друга шагам, подскокам и поворотам, Ксанта поняла, что здешние обитатели не зря придумали слово «киллас», обозначающее всех людей и любого человека, откуда бы тот ни был родом и каких бы обычаев не придерживался. Она ясно понимала, что это единство — кажущееся, возникшее лишь на несколько мгновений под влиянием вина и с умом рассказанной истории, и все же, пусть на короткое время, это было возможно. Ксанта почувствовала, что Болотные Люди сумели ее удивить, удивить по-настоящему, и что она ужасно этому рада.

В самый разгар веселья у камня, на котором восседала Ксанта, неожиданно появился Дреки:

— Мам, пойдем. С тобой хотят поговорить.

— Надеюсь, не насчет сватовства? — сказала Ксанта, поднимая с земли свой посох.

— Да ну тебя! Керви с тобой хочет поговорить, а ему к тебе уже свататься поздно, — парировал Дреки.

— Ну хорошо, хорошо, извини. Пойдем.

Керви и Дюмос поджидали Ксанту в палатке. Керви остался верен себе и ни за что не хотел отягощать местных жителей, распределяя моряков по домам на постой.

«Все равно мы тут долго не задержимся, незачем все усложнять», сказал он Дюмосу еще по дороге в селение. Дюмос без долгих споров согласился и вообще открыто признал главенство Керви в экспедиции. Сейчас Керви поднялся навстречу Ксанте, подал ей руку, помог устроиться на шкурах, устилавших пол палатки:

— Прости, что побеспокоил тебя, но мы хотели обсудить наши планы, чтобы завтра объявить их людям. Ты не против?

— Разумеется, нет, — отозвалась Ксанта.

— Мне уйти? — поинтересовался Дреки.

— Зачем? — удивился Керви. — Конечно, оставайся, у нас нет тайн, а еще одна голова не помешает. Итак, давайте начнем. Дюмос, сколько здесь наших людей?

— Около восьми десятков. Из них примерно пять десятков спустились на болота, остальные — в основном, женщины с маленькими детьми, старики и больные остались в лесах.

— Как скоро до них сможет добраться гонец?

— Это не так просто, — вздохнул Дюмос. — Боюсь, что до осени мы не сможем связаться с ними.

— Что? — Керви чуть дар речи не потерял от изумления. — Неужели туда такой долгий путь?

— Нет, путь займет не более трех дней. Но людям, ушедшим на болота, нельзя подниматься в лес пока не пожелтеют листья. Те, что уходят, и те, что остаются, должны жить разобщенно, иначе, как считают здешние люди, лов рыбы и охота будут неудачными. Они относятся к этому очень серьезно и, боюсь, я не смогу уговорить их нарушить это правило.

— Пожалуй, в этом нет нужды, — сказал Керви, поразмыслив. — До условленной встречи с «Ревуном» осталось не многим более двух декад, обратный путь займет около декады, а лодки едва ли смогут взять более двадцати человек. Значит, просто нет смысла беспокоить тех, кто остался в лесу. Однако как же переправить их в Хамарну?

— Кто-то должен остаться здесь до осени, подняться вместе с Болотными Людьми в леса и там подготовить колонистов к переселению, — подал голос Дреки.

— Точно, — Керви согласно кивнул головой. — Мы пошлем капитану «Ревуна» приказ вернуться сюда еще раз до осенних штормов. Вы сможете рассчитать подходящее время, господин Дюмос?

— Да, и даже берусь обеспечить всех лодками, чтобы мы сами могли спуститься до устья реки.

— Отлично. Разумеется, остаться должен я.

— И я, — вновь напомнил о себе Дреки.

— И я, — быстро сказала Ксанта, — что обо мне подумают в Хамарне, если я брошу своего супруга?

— И не увидишь того, что увидим мы? — радостно подхватил Дреки. — Зависть сгложет, так ведь, мама?

— Я рад, что вы решили составить мне компанию, — подвел итог Керви. — Значит, так и порешим. Завтра спросим у наших любезных хозяев, согласны ли они потерпеть нас троих здесь до осени, и если они согласятся, выберем человек двадцать из тех, кто захочет вернуться немедленно, и будем готовить лодки к отплытию. Вроде, все.

Вечером Ксанта сделала то, чего не делала уже очень давно. Помолилась своей богине. Вернее, поблагодарила ее за позволение остаться здесь и… — ладно, что прикидываться, прав Дреки! — увидеть еще кусочек новых земель, пожить новой, непривычной жизнью.

Одну мысль Ксанта все же не решилась высказать вслух и унесла с собой из палатки. Люди Моря так и не побывали на Оленьем острове, а следовательно, убийца Лайвина находился среди колонистов. Возможно, он погиб еще прошлой осенью, но, возможно, и нет. Не потому ли они с Керви решили остаться? Или их больше беспокоило второе слово, вырезанное на коре? На что намекал неведомый автор записки: на смерть Лайвина или на что-то иное? Например, на то, что кто-то из колонистов открыл путь к острову Людям Моря? Или одно связано с другим? Но ведь Люди Моря так и не напали на остров, хотя автор записки не мог об этом знать. Выходит, он заблуждался? Словом, тут было над чем поломать голову.

30

Семь дней спустя лодки тронулись в обратный путь, увозя с собой восемнадцать бывших колонистов — в основном, женщин с детьми и их мужей. Многие решили остаться: те, чьи семьи жили в лесу, хотели задержаться до осени, те же, кто успел найти спутника жизни среди Болотных Людей, собирались остаться на болотах навсегда. Прощаясь с отъезжающими, Ксанта спрашивала себя: не мог ли кто-нибудь из них убить Лайвина, и приходила к выводу, что, скорее всего, нет. Здесь были, в основном, разорившиеся крестьяне и мелкие ремесленники из Королевства, которые решили попытать счастья на новых землях. Ксанта хорошо знала людей такого сорта — недаром она провела с ними первые пятнадцать лет жизни. Они могли быть по-настоящему жестоки со своими женами или детьми, но скорее дали бы Лайвину забить себя насмерть ногами, чем решились поднять руку на Благороднорожденного. Конечно, любого человека можно довести до отчаяния и заставить совершить убийство, но тогда это быстро стало бы известно всем, и кто-то непременно донес бы на убийцу либо Дюмосу, либо им с Керви. Да и сам убийца, придя в себя, скорее всего, ужаснулся бы содеянному и поспешил покаяться.

Поразмыслив еще немного, Ксанта пришла к выводу, что ей не так уж интересно, кто именно убил господина Лайвина. Поскольку Дюмос был жив и здоров, судьба Алианны теперь зависела от него, а об убиенном пока что никто, включая вдову, не пролил ни одной слезинки. Единственное, что по настоящему беспокоило Ксанту, — те несколько крупинок странной синеватой копоти, которые она обнаружила на ребре Лай-вина. Жрица никак не могла понять, что это за вещество и откуда оно взялось. Впрочем, тогда на Оленьем острове были уже сумерки, да и прошло с тех пор почти полгода, что-то она могла перепутать, что-то запамятовать, что-то сама придумать своим стареющим умишком. Словом, возмездие за невинно убиенного Лайвина можно было отложить в долгий ящик и заняться вещами, куда более приятными.

Однако она придирчиво, поодиночке, выспросила у всех собравшихся в деревне колонистов, кто оставил послание на коре дерева, и, как ни странно, получила ответ:

— Это Ортан с Дальнего конца, плотник, — сказал один из отъезжающих. — Он немного знал буквы и, помню, говорил мне на корабле, что оставил весточку для тех, кто придет нас искать.

— А где он сейчас?

— Ортан-то? Остался в лесу. Он прошлой осенью в прорубь провалился, отморозил пальцы на ногах, теперь увечный, хромает, его на болота не взяли. Да вы его без труда найдете. Он в деревне Олень-камень живет, его жена Лакрисса, из здешних первая на деревне ткачиха, так что вам его дом всякий покажет.

Ксанта долго благодарила рассказчика — она не ожидала, что так легко продвинется еще на шаг в своих поисках.

Итак, лодки отбыли, теперь Ксанте, Керви и Дреки предстояло приноровиться к новой жизни. Посовещавшись, обитатели поселка отвели им место в доме Рависсы — одинокой пожилой женщины, которая обрадовалась нежданно свалившимся на нее помощникам. Как Ксанта вскоре поняла из ее рассказов, у Болотных Людей о женщине заботился скорее ее брат, нежели ее муж, — мужу надлежало беспокоиться в первую очередь о своей сестре и ее детях.

— Это в прежние времена так повелось, когда деревни между собой не дружили, — рассказывала Рависса. — А со своими деревенскими девушками парням тогда спать запрещалось, они вроде как братья и сестры были — от одних предков пошли. Что тут делать? Понравится какому-нибудь парню девушка в соседней деревне, и он ей приглянется — вот они и бегают в лес, будто на охоту или ягоды собирать, или еще, если уйдут у девушки все из дома по какому-нибудь делу, так к парень к ней приходит. Ну, долго ли, коротко ли так погуляют и зачнет девица дитя. Родители к ней подступятся: от кого, мол? Ну она и скажет: мол, медведь в лесу завалил или ягоду съела и оттого понесла. Кому ребенка ростить, учить? Ну, девочку мать сама обучит, чему надо: рукоделью, да как шкуры мять и одежду шить и всему, что по женскому обзаведенью надо. А мальчика кто охотится научит? Кто ему секреты мужские передаст? Брат, больше некому. Вот отсюда все и пошло. Ну, потом, конечно, старики порешили, что не дело это молодежи по лесам бегать, позволили мужьям открыто с женами жить и детей своих растить, но все равно брат к сестре и ее детям всегда ближе, они же по крови родные и вместе с малолетства.

Однако брат Рависсы был намного старше ее, да к тому же слабого здоровья и умер, когда она была еще совсем маленькой, не оставив потомства. Рависсе помогали немного дети ее дяди, но у тех была своя большая семья, поэтому женщина старалась по возможности прокормить и обеспечить себя сама, чтобы не быть нахлебницей. Керви тут же предложил ей располагать и им самим, и Дреки, и Рависса осталась этим очень довольна. Поначалу Керви боялся, не придется ли ему брать еще одну сияющую жену и тайком поделился своими опасениями с Ксантой, а та при случае осторожно спросила у Рависсы, как надлежит поступить Керви. Но женщина только рассмеялась:

— Не было у меня никогда мужа, как от матери отошла, так не знала, какова человеческая кожа, что к другой коже льнет, а теперь уж точно узнать не хочу. Да и что это за родство, если вы осенью уедете от нас? Живите уж, как есть, а там, как приживетесь, к людям присмотритесь, может что-то и решится. Твой вон сын уже видно, на какую сторону смотрит, а тоже скажи ему, пусть не спешит. Молодые в спешке, бывает, такого наворотят, что потом сами до конца жизни слезы льют.

Действительно, Дреки недолго демонстрировал столь несвойственное ему благоразумие и решил всерьез приударить за одной из болотных красавиц. Девушку звали Аркасса, она жила вместе с младшей сестрой. Аркасса по здешним меркам также считалась одинокой: у нее не было брата и она сама заботилась о себе, о своей сестренке, матери и бабушке, которые уже не спускались на болота. В доме Аркассы жил Дюмос, Дреки часто ходил к нему в гости, и там положил глаз на девушку. Ксанта хорошо его понимала: девица, как она успела заметить, и в самом деле была под стать Дреки — живая, ловкая, острая на язык, неглупая, а главное, привыкшая жить своим умом. Местных парней, как водится, это слегка отпугивало, кроме того, они хорошо сознавали, что жену, не имеющую брата, придется кормить и обеспечивать, да еще впридачу и ее детей и, возможно, детей ее сестры. Для Дреки же все эти соображения не имели большого значения — Аркасса пару раз довольно ловко его отбрила, и он прикипел всерьез. Так что Ксанта решила послушаться совета Равис-сы и поговорить с сыном.

— Послушай, милый, а ты подумал, что будешь делать, если своего добьешься? — при случае спросила она Дреки.

— Ага, добьешься тут, — отмахнулся он. — Это же кремень, а не девка.

— Боюсь, что не девка, а мужняя жена, — порадовала сына Ксанта. — Видел, у нее серьги деревянные в ноздрях. По-моему, здесь такие только замужние женщины носят.

— Правда? — изумился Дреки. — А где ж тогда ее муж? Не Дюмос ведь? Я же знаю, он на окраине, у Лаукассы ночует.

— Ну, уж не знаю. Только одно могу сказать: не зная броду, не суйся в воду. А то твоя кремневая красавица решит, что ты так к ее младшей сестре клинья подбиваешь.

— К Лакмассе?! — так и подскочил Дреки. — Ну ты скажешь! А что, правда, может подумать? — спросил он с тревогой.

— Может, может. Лакмасса вот-вот заневестится.

— Вот ведь как бывает-то… — задумчиво пробормотал Дреки. Женитьба на десятилетней Лакмассе и в самом деле не входила в его

планы, поэтому он поумерил пыл, и Ксанта вздохнула спокойно — кажется, все недоразумения были улажены.

День в поселке начинался незадолго до рассвета — с традиционной чашки горького травяного чая и традиционного вопроса Рависсы:

— Что вы сегодня видели во сне?

Ксанта до сих пор не могла понять, что этот вопрос означает, поэтому она говорила, что видела во сне болота и сбор тростника или сына.

Керви быстро уловил эту ее методу и тоже говорил, что видел во сне болота или родной дом. Рависса оставалась вполне довольна ответами и говорила что-то вроде:

— Это значит, что здешние покровители приветствуют вас, но и прежние защитники те, что были у вас дома, о вас не забывают. Это хорошие сны, они предвещают счастье всему тухету. А ты что видишь во сне?'— Рависса повернулась к Дреки. — Я слышу, что ты иногда просыпаешься ночью.

— Будто падаю со скалы, — ответил тот. — Извините, если я вас разбудил.

Ксанта внутренне напряглась — что если Рависса сочтет это дурным предзнаменованием? Что она тогда будет делать? Ксанта уже поняла, что Болотные Люди придают снам очень большое значение. Как они поступают с теми, кто видит плохие сны?

Но Рависса сказала как ни в чем не бывало:

— Это хороший сон, это горные покровители увидели тебя и хотят научить летать. Потерпи немного, мы вернемся в лес, там они будут ближе и смогут говорить с тобою яснее.

— А что, они уже кого-то научили летать? — Дреки скептически поднял бровь, но в глазах вспыхнул знакомый Ксанте огонек жгучего любопытства и готовности к проказам.

— Всяко бывает, — не моргнув глазом, ответила Рависса. — Ты не беспокойся за меня, я уже старая, сплю мало. Так что, если ты проснешься лишний раз, мне ничуть не помешаешь. И все-таки ты попробуй в следующий раз досмотреть его до конца. Вдруг полетишь? И ты не беспокойся, — сказала хозяйка Ксанте. — Твой сын здоровый, сильный, нрава доброго, глаза и уши у него открыты, так что его тут все полюбят.

Дреки и Ксанта покраснели и засмущались.

Покончив со снами, Рависса отправлялась кормить «похоронную свинью» — огромное, серое, заплывшее жиром ленивое существо, которое жило, лежа, во дворе, у стены дома. Свинья была привязана за одну ногу к вкопанному в землю колышку, но это, скорее, было данью традиции — никуда она убегать не собиралась. Рависса почесывала свинье широченную спину, отвислые щеки, глядела в бессмысленные оловянные глазки и приговаривала: «Ты как в дальний путь на высокие земли пойдешь, ты все по правде, как есть, расскажи — сколько мы чего собрали, сколько мы тебе скормили»… Свинья внимала. Такие уже не ходячие мясные горы жили здесь в каждом дворе. Иногда держали еще коз и собак, но собак, в основном, охотники, а коз — матери с маленькими детьми. Рависса говорила, что охотники посвящают часть своих собак «помощникам с верхней земли», а часть — «греющимся у очага» и когда потом кормят свою свору, пища считается принесенной в дар тем или иным невидимым спутникам людей. Если же один мужчина чем-то обижает другого — например, отзывается о нем дурным словом, портит его утварь, обижает его родичей или соблазняет его жену, то обидчик должен дать обиженному одну, двух или трех «искупительных» собак в зависимости от тяжести обиды. Еще одну «искупительную» собаку он должен дать старшему в своем тухете, чтобы искупить позор, который он своим поведением навел на всю семью.

— Тогда у него совсем мало защитников остается, и он будет совсем один в лесу, — говорила Рависса.

— А если женщину обижают, или женщина кому-нибудь обиду наносит? — заинтересовался Керви.

И Рависса принялась рассказывать. Рассказы она очень любила, и почти на все вопросы своих гостей отвечала подробно и с удовольствием. Повседневную речь все трое уже худо-бедно понимали (Ксанта чуть получше, мужчины чуть похуже), но понять с первого раза длинную историю для них было еще сложновато, поэтому Рависса говорила нарочито просто. В самых же трудных случаях Ксанта обычно посылала Дреки просить помощи у Дюмоса.

— За женщин братья дерутся, — рассказывала Рависса. — Вот, например, дадут женщину какому-то мужчине в жены, а тот начнет ее ревновать и бить. Из дома не выпускает, со света сживает. Ну, женщина и говорит ему: «Давно уж я отца-матери не видела, уж и лица их совсем забывать стала, давай поедем к ним». Поедут. Ночью женщина придет к своему брату и говорит: «Вот как мне тяжело у мужа-то живется. Вот смотри, что он со мной делает». И раны свои ему покажет. Тот скажет: «Ну, тогда оставайся здесь, не надо тебе к мужу возвращаться», а родителям скажет, чтобы мужа только накормили и выгнали. Если тот с женой очень жестоко обращался, то и убить могут. Тогда родня того человека, кого выгнали или убили, собирается и идет мстить. Приходят в то селение, где женщина спряталась, и начинают с мужчинами биться. Потом их старики помирят, враги раны друг другу перевяжут, обменяются искупительными собаками и дальше живут. А женщину другому мужу отдают. А если в семье молодую жену младшая сестра брата обижает, то брат невестки тоже за нее заступается, идет к своему зятю и говорит:

«Скажи своей сестре, чтобы не трогала мою». Если тот не согласится, тогда тоже драться будут. Бывает, если в одной деревне сильно женщин обижают, братья их соберутся, придут в ту деревню, мужчин изобьют, запрут куда-то, а у женщин дочерей убьют, чтобы из той деревни люди не могли дочерей замуж отдавать и себе друзей приобретать. Даже дочерей своих сестер убивают, только поцелуют сначала, потому что любят свою родную кровь. Но все равно убивают, оттого что обида велика. А если у женщины брата нет или брат негодный, тогда ей совсем плохо. Тогда ее мужнина родня за руки и за голову схватит и в свою сторону тянет. А вся ее родня по отцу и по матери ее за ноги хватает и к себе тянет. Между собой не дерутся, только женщину тянут, чтобы определить, кому она достанется. Обычно убивают ее так. У нас в селении одна женщина была, ее так тянули. Она жива осталась, но ходить не могла больше, только ползала. Тогда ее муж и родня бросили — на что им такая?

— И часто такое здесь бывает? — спросил Керви. Рависса пожала плечами:

— Бывает.

Коз здесь чтили не меньше, чем свиней или собак и ухаживали за ними, как за принцессами, — ведь благодаря им дети выживали и вырастали здоровыми даже в самые трудные годы. Коз почти никогда не били, считали, что тогда и дети не будут болеть. Ниткой из козьей шерсти, перекрученной с волосами матери, а также самых древних старика и старухи в тухете, перевязывали новорожденным детям запястья, козам давали съесть молочные зубы ребенка. Свиней же, как объясняла Рависса, резали в основном на свадьбу или на похороны, или еще когда в семье не было счастья и кто-то хотел устроить большое угощение для своих предков, чтобы те как следует заботились о своем тухете. Но и то, и другое, и третье нельзя было делать на болотах — нужно было дождаться возвращения в леса.

Пока Рависса заботилась о своей похоронной свинье, Ксанта пекла лепешки из растертых в кашу клубней «желтого сердца» — так называли люди один из болотных кустиков, который давал им пищу. Рависса говорила, что клубеньки эти завязываются осенью, но тогда они еще горькие, и их зовут «черное сердце», а вот перезимовав под снегом, они как раз желтеют и набираются сладости. Перекусив лепешками и жирным острым сыром, все чистили зубы стебельками мха, которые окунали в смесь золы и сушеных водорослей, затем опрыскивали шею и подмышки настоянной на гвоздичной траве водой, чтобы защититься от укусов насекомых, и отправлялись по делам. Ксанта и Рависса обычно дергали тростник, собирали корни и разные клубеньки, растущие в болотной почве. Там, где места были посуше, находили свежие листики для чаев — обычных и лечебных, первые летние грибы и ягоды. Некоторые редкие растения Рависса осторожно выкапывала вместе с корнями, чтобы пересадить в свой маленький садик за домом (этот садик облюбовала Гесихия и частенько грелась там у маленького прудика на большом плоском камне, который специально для нее прикатил Дреки). Рависса говорила, что уже не первый год возвращается на одно и то же место и всякий год рада находить травы и кустики, посаженные ею прежде. Она неплохо разбиралась в целебных свойствах трав и охотно учила Ксанту. Другие растения — те, которым нужно было много воды, она просто обвязывала ниткой и оставляла до осени — чтобы выкопать их перед самым возвращением домой.

Если попадались лягушки, ящерицы или змеи, Рависса увлеченно на них охотилась, убивала, а позже снимала шкуру и вялила мясо. На эту охоту также стоило посмотреть. Змеи были ядовитыми, но Рависсу это нисколько не смущало. Она бесстрашно хватала тварь за хвост и трясла перед ее мордой свернутым в несколько раз кожаным мешком, позволяя змее атаковать мешок до тех пор, пока та не утомлялась. После чего Рависса придавливала шею змеи у самой головы тяжелой палкой и убивала ее ножом. Выглядело это очень эффектно, но про себя Ксанта твердо решила', что вот этому трюку она обучаться у Рависсы ни за что не будет. Змеиная кожа шла на шнурки, застежки и пояса, кожа лягушек и ящериц — на украшение обуви.

— Мне хорошо, — говорила Рависса. — В нашем тухете можно всех тварей болотных есть. Только улиток нельзя и пауков, ну да они и невкусные. А вот тот тухет, который у Реки-Змеи живет, там змей не едят.

— Почему? — тут же полюбопытствовала Ксанта.

— Ну, будто в той реке одна девушка утопилась, молодая жена. Она сирота была, у нее брата не было, защитить некому, вот свекровь над ней и злобилась. А девушка не стала терпеть, утопилась и в змею превратилась. Теперь, если молодую жену в деревню приводят, так всегда большая змея во двор приползает поглядеть, как там молодой живется. Да, кстати, а что ты на самом деле сегодня ночью видела во сне?

— Ты про что? — осторожно спросила Ксанта.

— Ты ведь тоже ночью просыпаешься. Не из-за снов о тростнике, правда?

санта все еще не знала, как ей надлежит себя вести, но кивнула согласно.

— Так кто тебе снится?

— Один человек, мужчина.

— Твой теперешний муж?

— Нет.

— Отец твоего сына? — Да.

— А где он сейчас?

— Его… нет. Уже полгода.

— И как он тебе снится?

— По-разному. Иногда мы грибы собираем, иногда рыбу ловим, теперь вот тростник… Потом приходим домой, не ко мне, к нему домой, но во сне будто я там тоже живу. И вдруг начинаем ссориться и никак помириться не можем. У нас такое бывало и взаправду. Наконец я выбегаю из дома и вдруг вспоминаю, что на самом деле его нет. И просыпаюсь. Вот и все.

— Это хороший сон.

— Что?!!!

— Это хороший сон. Попробуй в следующий раз вернуться. Может быть он скажет тебе, зачем приходит.

— Попробую, — пообещала Ксанта, сама не слишком веря в свои слова.

— Я вот не вернулась однажды, — продолжала Рависса. — Наяву не вернулась, а во сне меня уже и не зовут.

— Поэтому ты и мужа не выбрала? — осторожно спросила Ксанта. Рависса кивнула.

— Он мне родня был дальняя — сестра его отца за братом моей матери замужем была, но нам жениться можно было. Только он плохой добытчик был, плохой охотник, и рыбы мало приносил. Он одежду шить любил, красивую очень, мне дарил, так все девушки мне завидовали, у меня хоть брата не было, а я все равно наряднее всех одевалась. Другие девушки тоже хотели у него одежду на еду менять, но им братья и матери запретили — не дело это, одежду женщина сама должна готовить из того, что ее брат добыл. Мне родители сказали: у тебя брата нет, кормить некому, надо, чтобы муж умелый был, чтобы он всех мог прокормить и тебя, и своих сестер. А у него сестер трое было, а зверь и рыба к нему не шли. Говорили, что они потому не идут, что он их шкуры режет и иглой колет. Ну я и перестала с ним видеться. Совсем стороной обходила, слова не говорила. Ну, зимой мужчины пошли в верхние земли охотиться и там он пропал, в лесу заблудился. Потом сестры открыли сундуки, а там каких только нарядов нет, только все уже гнилью пошли. Их так в землю и закопали, четыре сундука. Я тогда думала, может, он в верхних землях дом себе нашел, может придет, за собой уведет. Хоть на яву, хоть во сне. Я ведь уже давно одна живу, и ничего кормлюсь, думаю, может, его бы прокормила. Но он так и не пришел. Так что ты уж попробуй вернуться. Может быть, твой мужчина тебе что-то сказать хочет. А за сына ты не бойся, — повторила Рависса, — с ним все в порядке будет.

И обе старые женщины вновь принялись за работу.

Мужчинам — Керви и Дреки — пришлось освоить рыбную ловлю. Поначалу все было довольно просто. В разгар весны вверх по реке шла на нерест черноспинка — довольно крупная рыба с высоким черным спинным плавником и черной же головой. Ее ловили обычно в заводях или неглубоких каналах неводом с берега или с двух идущих вниз по течению лодок. Однако пару декад спустя рыба пошла на убыль, и добыть ее стало посложнее. Теперь Болотные Люди ловили рыбу поодиночке. Они выстраивали вблизи омутов изгороди и узкие помосты, доходившие до самой стремнины, и, усевшись или улегшись на помосте, били рыбу острогой. Острога была необычная — ее наконечник не крепился намертво к древку, а присоединялся гибким ремешком из сыромятной кожи, после чего вкладывался в специальный паз и не туго закреплялся вторым ремешком. Когда наконечник вонзался в рыбу и рыбак дергал острогу, наконечник тут же выскакивал из паза, и рыба оказывалась на привязи. Теперь она не могла резким движением сломать острогу, и рыбак некоторое время вываживал свою добычу, пока она не уставала и не позволяла вытащить себя на берег, где ее убивали деревянной колотушкой.

Занятие это требовало, тем не менее, умения и сноровки, но Дреки заручился помощью Аркассы — та, будучи главной кормилицей в семье, не чуралась никакой мужской работы, — и вскоре дело у него пошло на лад. Керви не был так успешен, но, к счастью, вслед за рыбой на болота прилетели птицы, и тут уж прирожденный аристократ не дал маху. Рависса говорила, что весной на птицу помногу не охотятся, но понемногу можно, если не ломать птице кости, а голову отрезать и все это вместе с перьями оставлять на болоте. У убитой же рыбы полагалось вырезать желчный пузырь и тут же бросить в реку вместе с пучком ароматных трав, другой такой же пучок засовывали рыбе в рот. Рависса говорила, что рыба очень радуется такому почтительному обращению. «Черноспинка увидит, что мы ее с почетом встретили и расскажет в море другим рыбам — краноспинке и змееголову, и те тоже придут. А если черноспинку не уважить, то и другие рыбы не придут, голод будет».

С каждой рыбины снимали по семь тонких слоев мяса: шесть из них, по три с каждой стороны, оставляли для людей, седьмым — с хребтом и внутренностями — угощали собак или свиней. Пласты рыбы нанизывали на тонкие прутья и сушили в тени. Икру ели тут же, так как соли у болотных людей почти не было. Вместо соли они посыпали хлеб тонко смолотой золой, смешанной с соком трав, но для заготовки икры, мяса или рыбы эта смесь, разумеется, не годилась.

Обычно женщины возвращались домой раньше мужчин, когда солнце переваливало за полдень. Они развешивали на просушку собранные корни и травы, работали в саду, стирали и чинили одежду и обувь, готовили еду — по большей части ту же икру, рыбу или птицу, смешанную с испеченными в золе клубнями, или лишайниками, и приправленную зеленой душистой травкой со жгучим вкусом, которую здесь звали без затей «острой травой». Из тростниковой муки пекли рассыпчатые лепешки и смешивали их с жареными грибами или свежими ягодами. Иногда, но не часто, на десерт пекли в золе найденные на болоте птичьи яйца. Рависса говорила, что осенью нужно будет собрать побольше грибов и ягод, а также семян «толстянки», «кисленики» и «полошихи». «Еще есть в озерах здесь неподалеку съедобные водоросли, но их наберем, когда молоко поедем добывать». Что означала последняя загадочная фраза, Ксанта так и не поняла — Рависса только хитро улыбалась и обещала, что Ксанта вскоре сама все увидит.

Из рыбьих голов обычно варили суп с клубеньками «желтого сердца», «острой травой» и другими приправами или просто с мучной заправкой. После еды тщательно вычищенные нижние челюсти рыбы закапывали за домом. «Чтобы они и на другой год к нам приходили», — говорила Рависса. В своем доме ужинали редко, чаще, прихватив в собой снедь, уходили в гости к соседям. Вечер заканчивался обычно танцами или представлением.

Вот уж чего не ожидала обнаружить на болотах Ксанта, так это театра. И тем не менее почти что каждый вечер люди доставали из сундуков ингрих и начинали спектакль. В теплые летние ночи занавес натягивали прямо в реке, между двумя рыболовными помостами, молодежь входила в воду по пояс и, прячась за занавесом, выставляла на воду свои ингрих. Тогда чаще всего играли пьесу о водяной змее, которая помогала бедной сироте, а на дом злых родичей насылала огромную волну. В ненастные дни собирались под крышей одного из домов и занавес натягивали перед очагом. Тогда на сцену выступали арридж, точнее их тени. Актеры ложились прямо на пол, поднимали арридж над головой, и тени охотников и прекрасных дев, оленей и волшебных птиц плясали на белом полотне, рассказывая свои истории. Сюжеты были стары как мир: о бедном охотнике, который погнался за золоторогим оленем и попал на небо в гости к солнцу, о волшебной козе с желтыми рожками, которая увезла девушку от нелюбимого мужа к любимому, о парне, который нашел волшебную дудку и всех заставил под нее плясать.

Когда Ксанта спрашивала, кто научил болотных людей этому искусству, ей отвечали: «самринас из нижних земель». Теперь одним из этих «самринас» стал Дреки. Он помнил множество коротких пьесок про хитрецов, которые обманывают глупых, жадных и злых людей, и эти хорошо приправленные солью шутки пришлись Болотным Людям по вкусу. Молодые люди, игравшие в деревенских спектаклях, были в восторге от такой новинки и с энтузиазмом принялись разучивать роли. Вскоре Дреки и его «труппу» стали приглашать в соседние поселки. Начинающий режиссер был недоволен только одним: ему никак не удавалось заставить своих актеров импровизировать, из-за чего, по его мнению, спектакли теряли львиную долю очарования.

— В Венетте все было наоборот, — жаловался Дреки матери и Дю-мосу, который как раз зашел проведать земляков. — Там, бывало, все так разойдутся, что про пьесу забудут, гонят сплошную отсебятину, а потом сами не знают, как выпутаться. А тут глухо. Как я в первый раз показал, так все и будут говорить, ни полслова не изменят. Каждый вечер одно и то же, одними и теми же словами. По мне, так это ужасно скучно, а они довольны.

— Это они во всем так, — ответил Дюмос. — Всегда рады у нас учиться, и уж как выучат что, так на ноготь от образца не отступят. Для них все, чему мы их учим, — священное. Так что ты уж, брат, не ропщи. Нам это их почитание только на руку. Не забывай, мы тут от них зависим.

— Да, сынок, тут уж лучше не спорить, — поддержала Дюмоса Ксанта. — Люди всегда пугаются, когда нарушают обычаи или установления, признанные священными. И что они с перепугу учудят, предсказать невозможно. Решат, например, что только бог может нарушать старые установления и захотят проверить, не бог ли ты. А проверка может оказаться весьма жестокой. Помню, у нас в Королевстве одного умника, который призывал господ возлюбить своих слуг и наоборот, обмазали медом и посадили в клетку к медведю, чтобы тот для начала медведя научил любви.

— И что?

— Медведь его кое-чему научил.

31

Однажды, за несколько дней до летнего солнцестояния, Рависса объявила своим гостям:

— Завтра поедем за молоком. Берите свою лучшую одежду и украшения — будет большой праздник.

Больше она ничего объяснять не стала, и Ксанта строго-настрого запретила Дреки выспрашивать. Она уже поняла, что их хозяйка любит удивлять, и решила не лишать Рависсу этого невинного удовольствия. Дюмос тоже понятия не имел, о чем идет речь, и тоже изнемогал от любопытства, хоть скрывал это гораздо успешнее, чем Дреки.

Итак, на следующий день они всей деревней погрузились в лодки и поплыли сначала по главной реке, а затем вновь углубились в водяной лабиринт. Лодки Болотные Люди делали из шкур, натянутых на деревянные рамы, а потому они были еще легче, чем шлюпки, построенные Керви, и могли проходить по совсем уж мелким и полузаросшим протокам. Если же лодка где-то застревала, пассажиры просто выпрыгивали на влажный и пружинящий гамак болота и без всякого труда тащили лодку, пока она снова не ложилась на воду.

Путешествие продолжалось целый день, и на закате они вошли в большое озеро, на берегу которого раскинулся еще один поселок. У пристани и у берегов было уже полно лодок, а рядом с домами стояли разукрашенные шатры. Похоже, на праздник собирались все, кто спускался летом на болота. Односельчане Ксанты едва успели причалить, выбрать место и раскинуть свои шатры, как к ним тут же повалили гости. Вновь прибывшим помогли обустроиться, затем началась пирушка, которая продолжалась всю ночь. Многие приходили посмотреть на гостей из нижних земель, а Дреки и его актеры, показав короткий спектакль, вновь заслужили всеобщее восхищение.

Спать улеглись перед самым рассветом, и вскоре все снова вскочили, умылись, принарядились и с песнями пошли к озеру. По прикидкам Ксанты, здесь было не меньше двух-трех сотен человек. Однако, не доходя до пристани, толпа разделилась на несколько рукавов. Несколько десятков человек, в том числе Рависса, Ксанта, Керви, Дреки и Дюмос, повинуясь знаку распорядителя в алой рубахе и синем плаще, свернули в сторону, по хорошо утоптанной тропе вошли в прибрежные заросли ольхи и шагали довольно долго, пока снова не вышли к воде. На этот раз глазам Ксанты открылся глубоко вдающийся в сушу мелководный залив, берега которого сплошь заросли травой и тростником. Люди остановились и стали бросать в воду подношения — желтый корень, острую траву, куски свежей рыбы. И вскоре залив ожил — из прибрежных кустов поднялись чайки, а в заливе замелькали темные спины, и мгновение спустя Ксанта поняла, что видит перед собой стадо тюленей. Люди стали скидывать обувь, женщины подоткнули юбки, мужчины засучили штанины и спустились в воду, навстречу тюленям. Те и не думали бояться, наоборот подплыли ближе, терлись о ноги людей мохнатыми спинами, принимали угощение прямо с рук, выставляя из воды добрые усатые морды с мягкими губами. Люди почесывали им спины и крохотные ушки, как собакам, а те фыркали, пускали губами фонтаны, били хвостами и жмурились от удовольствия. Ксанта, поначалу державшаяся сзади, скоро осмелела, подошла к ближайшему тюленю и осторожно потрепала его по жирной, складчатой, покрытой коротким мягким мехом холке. Тюлень хрюкнул, перевернулся на спину и оказалось, что это тюлениха — ряд темных сосков на ее пузе набух от молока. Тут же под коленку Ксанте ткнулся тюлененыш, и жрица почтительно отступила, пропуская его к матери. Малыш мгновенно присосался, и Ксанта, как любая мать, тут же умилилась и растаяла.

С другой стороны к тюленихе подошла Рависса, почесала ее за ухом, проворковала что-то нежное, затем сняла с пояса кожаный мешок с костяной воронкой и ловко надела тюленихе на сосок. Та даже не вздрогнула. Рависса пощекотала основание соска, и Ксанта увидела, как мешок наполняется молоком. Тюлениха при этом не выказывала ни малейшего неудовольствия и только смотрела на обеих женщин своими темными детскими глазами. Рависса сняла мешок с соска пригубила и протянула Ксанте. Молоко было жирным, с сильным привкусом рыбы и трав, но жрица отпила несколько глотков и благодарно поклонилась и Рависсе, и тюленихе. Она чувствовала себя причастившейся от крови и плоти болот, чувствовала, что отныне ее связывает с этой землей нечто большее, чем простое любопытство.

Праздник продолжался почти целую декаду, каждое утро начиналось со сбора молока, а вечером люди пировали и веселились. Молодежь знакомилась друг с другом, старики обменивались подарками и обсуждали новости. Молоко пили сырым, варили, вытапливали, делали из него творог и сыр. В один из дней Ксанта носмелилась взять с собой к озеру свою богиню, и маленькая черепашка с удовольствием поплескалась вместе с людьми и тюленями.

Как объяснила Рависса, озеро было связано рекой с морем, и испокон веков каждое лето по этой реке поднимались тюлени и тюленихи, чтобы сыграть здесь свои свадьбы и вывести малышей в безопасных, богатых рыбой и съедобными корешками местах. Люди, живущие на берегу озера, занимаются заготовкой молока все лето, а потом обмениваются с другими поселками. Жирное и сытное молоко, превращенное в сыр, может храниться довольно долго и становится хорошим подспорьем в голодные зимние дни.

Осенью самки с детенышами первыми уходили в море, а мужчины из поселка открывали охоту на оставшихся в озере самцов. Мясо варили и коптили, а шкуры шли на изготовление лодок, шатров, зимней обуви и одежды. Головы тюленей, говорила Рависса, уносят с собою в леса, а потом в высокие земли и хоронят, как людей. «Чтобы они потом снова с нами поиграть приплывали».

32

Но вот праздник закончился, и Болотные Люди, запасшись сыром и озерными водорослями, разъехались по своим деревням. Снова потекла уже привычная размеренная жизнь. Женщины собирали грибы, ягоды и болотный мох, мужчины чинили снасти, готовясь к приходу на нерест красноспинки и змееголова. Лето стояло жаркое, даже необычно жаркое, как говорила Рависса, она уверяла, что обычно в это время бывает больше дождей и меньше солнечных дней.

«Мох вянуть стал, жесткий, — жаловалась она. — Грибы и ягоды засыхают. Как бы и урожай на корню не сгорел».

Однажды утром Рависса встала в необычно плохом настроении.

— Сон плохой приснился, — объяснила она. — Будто вышла я на порог, а мне птица прямо на голову нагадила. Проснулась, и впрямь голова болит.

— Раз так, оставайся сегодня дома, — решительно сказала Ксанта. — Денек и без тебя поработаю, авось не заблужусь.

Рависса согласилась и ушла готовить себе лекарство. Видимо, головная боль мучила ее по-настоящему.

Ксанта, наоборот, чувствовала себя превосходно — она всегда любила жару и солнечным дням радовалась не меньше своей богини. Ее смущало другое: прошлой ночью она опять ругалась с Андретом и опять проснулась в досаде от того, что не сумела помириться. Кажется он кричал ей вслед: «Открой глаза! Почему ты не хочешь увидеть?! Смотри! Слушай!» Приснится же всякая ерунда. Ксанта, в отличие от Рависсы, не верила, что Андрет в самом деле приходит к ней во сне, она полагала, что сон рождается и умирает лишь в ее голове. И если ей снится всякий бред, то лишь потому, что она ленится подумать хорошенько и распутать клубок сновидений. Но что делать, она действительно ленится!

Ксанта отставила в сторону уже почти полную корзину и прилегла на пожелтевшую от солнца болотную траву. Как здесь все-таки хорошо, тихо, спокойно… Даже комары сегодня почти не досаждают. Только долетает со стороны поселка лай собак. Чего это они сегодня так разошлись? И ночью тоже колобродили, чего за ними обычно не водилось. Да и Гесихия сегодня тоже полночи под кроватью шуршала. Неужели и ей что-то не то снится?

Отдохнув, Ксанта съела парочку жуков (здесь было в обычае брать с собой на болота мешочек сушеных жуков — кислые и солоноватые, они прекрасно утоляли жажду в полуденную жару) и с новыми силами принялась за работу. Когда руки при деле, и голова не мается. Закончила она даже раньше обычного, потому что беспокоилась за Рависсу и хотела поскорее вернуться домой, убедиться, что все в порядке. Но солнце палило нещадно, и Ксанта решила идти в поселок не напрямик, а через ольховую рощицу на одном из склонов холма. Там тенек, а глядишь, и гриб какой выскочит.

Грибов в роще не было, но уже подходя к поселку, Ксанта вдруг услышала негромкое пение. Ей стало ужасно любопытно и, положив корзинку на землю, она начала осторожно подбираться к тому месту, откуда доносился голос. Дело в том, что никогда прежде ей не случалось услышать, чтобы Болотные Люди пели в одиночку — ни на празднике, ни во время представления, ни за работой. Голос был женский или даже, скорее, детский и, что самое поразительное, пел он на языке Венетты. Прислушавшись, Ксанта смогла узнать одну из любимых песенок Дреки про пьяного мельника, который вернувшись, застает жену с полюбовником. Ловкая баба, увидев что муж не в ясном уме, начинает уверять его, что по двору гуляет не оседланный конь, а свинья, в углу стоят не чужие сапоги, а ведра, а в постели лежит не мужчина, а сестра жены, которая пришла в гости и внезапно заболела. Мельник недоумевает: он никогда прежде не видал свиньи под чепраком, ведер с каблуками и не слышал о такой болезни, от которой на женском лице вырастают усы.

Вскоре, спрятавшись за стволом старой осины, жрица смогла разглядеть певунью. В небольшой ложбинке, укрытой от лучей солнца, на камне сидела с хворостиной в руках Лакмасса и ясным чистым голоском выводила заморскую песню. Едва ли она понимала хоть одно слово из того, что пела, но без единой ошибки повторяла мелодию и слова, при этом так точно копируя интонацию Дреки, что Ксанте пришлось затыкать себе рот кулаком, чтобы не выдать себя неосторожным смешком. Перед Лакмассой прямо в грязной болотной одежде и босиком танцевала Аркасса, отбивая ритм ударами ладоней. Кроме Ксанты, зрелищем любовались лишь полдюжины деревенских коз. Теперь Ксанта понимала, что происходит. Лакмассу давно уже определили в деревенские пастушки, а Аркасса, возвращаясь, как и Ксанта, с болот, забежала проведать сестренку. Ксанту поразила память малышки — она без особого труда сумела запомнить довольно длинную песню на чужом языке, и было видно, что пение доставляет ей огромное удовольствие. Но то, что делала Аркасса, было еще поразительнее. Она так точно, смешно и убедительно изображала и пьяненького простоватого мельника, и его пройдоху-жену, что выступай она в Венетте, ее давно уже засыпали бы деньгами и драгоценностями.

Увлеченная представлением, Ксанта неосторожно пошевелилась, наступила на ветку, и та хрустнула. Козы повскакивали с земли, поставив уши торчком. Сестры тоже замерли в испуге как две горные козочки, потом поспешно собрали свое стадо и погнали его к поселку. Ксанта осталась в роще.

Она понимала, что напугало девушек. У Болотных Людей не принято было ни петь в одиночку, ни играть в пьесах одним людям без кукол. А все, что не было принято, было строжайше запрещено. Новшества дозволялись только самринас, собственно самринас и были нужны для того, чтобы вносить в жизнь разнообразие. Но если простой человек, не самринас, пытался уклониться от обычного предписанного веками образа жизни, судьба его была незавидной. Это доказывали истории Нишана и возлюбленного Рависсы. Соплеменники не причинили им никакого зла и даже не думали наказывать их за «непохожесть». Но само по себе молчаливое осуждение и брезгливое непонимание убивали ничуть не хуже отравленной стрелы. Человека либо выдавливали из родной семьи, как Нишана, либо он сам пытался перекроить себя на старый лад, отдать плесени и забвению то, что составляло для него смысл жизни. Это было тяжело для мужчины, но втрое тяжелее для женщины, потому что она из-за своей способности терять кровь, не умирая, забирать у мужчины силу и выращивать в себе новую жизнь, и так всегда под подозрением.

Пока что Аркассе кажется, что она сумеет спрятать зародившийся в ней огонь под спудом, убедить себя, что это невинная шалость, и ее танцы годятся лишь на то, чтобы развлекать сестренку и коз. Но Ксанта уже знала, что ничего не выйдет. Она умела различать талант и знала его повадку: либо ты выпускаешь его наружу, либо он съедает тебя изнутри. Не это ли просил ее увидеть Андрет (а точнее, та часть ее души, что отдана была Андрету) во сне?

И снова, как и в Хамарне, Ксанта спросила себя и свою богиню, должна ли она попытаться построить здесь храм наподобие тех, что оставила в Ставре, Кларетте и Венетте. Или она только пообещает здешним женщинам то, чего не сможет им дать? Ответа, как всегда, не было. Ксанта досадливо покачала головой и вернулась к оставленной корзине, пообещав себе, что при первом же случае поговорит обо всем по душам с Рависсой.

Но случай представился нескоро. Когда Ксанта вернулась домой, Рависса была уже здорова и очень деятельна: она собирала вещи. Больше того, она срочно вызвала Дреки и Керви и велела им сматывать сети и готовить их общую лодку к отплытию. Мужчины так ничего и не поняли, но почли за лучшее повиноваться.

— Мам, ты спроси у нее, что происходит? Будто белены объелась! — напутствовал Ксанту Дреки.

Ксанта тоже была встревожена, проходя о поселку, она успела заметить, что не на одну Рависсу нынче что-то нашло. Во всех дворах царила та же суматоха: срочно увязывали тюки, спускали на воду только что выставленные на просушку лодки.

— Куда мы едем? — спросила Ксанта Рависсу, помогая ей укладывать посуду.

— Возвращаемся в лес, — коротко ответила та.

— Как, сейчас? Я думала, мы до осени с места не сдвинемся.

— Надо спешить. Слышала, как ночью собаки выли? Я сегодня стала свинью кормить, а она не ест. У соседок спросила — у них то же. Да и черепаха твоя нынче целый день из-под кровати не вылезала. Похоже, что-то сюда идет.

— Что?

— Откуда мне знать? Мы пока на холмы поднимемся, посмотрим, что будет. Если стороной обойдет, обратно на болота вернемся. А если нет, придется в зимние дома возвращаться. Что тут поделаешь?

Сборы затянулись — нужно было упаковать все запасы. Ночью собаки снова устроили концерт, но никому не помешали, так как никто и не ложился. Еще до рассвета тяжело груженая лодка, в которой сидели Рависса, Ксанта, Керви, Дреки, Гесихия и свинья, отчалила от пристани и присоединилась к каравану других лодок, державших путь на север, прямо на встающий из-за леса кончик Меча Шелама. Воспользовавшись случаем, Ксанта спросила Рависсу, как называют его на болотах, и получила ответ:

— На болотах никак не называют, нельзя. А как его в лесу называют, я тебе потом расскажу, когда мы там будем.

Наступило ясное, улыбчивое летнее утро, казалось, болотам не было дела до людской тревоги. И все же вскоре Ксанта поняла, что это не так — птицы не сидели на гнездах, с пронзительными отчаянными криками они кружились в воздухе, словно боясь опуститься обратно на щедро нагретую солнцем землю. Гребцы, что было сил, налегали на весла, свинья покорно лежала на дне лодки и вздрагивала всей шкурой. Впрочем, возможно, ей просто не нравились водные прогулки. На всякий случай Ксанта заглянула в корзинку, но у Гесихии был привычно-невозмутимый вид.

К вечеру появились первые признаки надвигающегося ненастья. Солнце садилось в плотную полосу туч на горизонте, оттуда доносились первые резкие порывы ветра. К гряде поросших лесом холмов причалили уже в темноте. Мужчины взяли на спины огромные тюки с грузом, продели весла в кожаные петли на бортах лодок, которые Ксанта принимала за дополнительные уключины, и подняли лодки на плечи. Женщины тоже несли тюки, дети — факелы, прикрывая их от ветра полами одежды. Холмы оказались довольно крутыми, и Ксанте даже без поклажи ни за что было бы не одолеть их в темноте, если бы Керви и Дреки не поддерживали и не страховали ее. Сначала жрице казалось, что они бредут просто так во тьме наугад, потом она заметила, что дети отыскивают на стволах деревьев заплывшие зарубки — знаки, оставленные теми, кто прошел здесь раньше, возможно, много лет назад. При этом ребятишки успевали подбадривать пинками напуганных свиней и тащить за рога упирающихся коз. Ветер все усиливался, полил косой дождь, и вскоре Ксанта скинула башмаки — они скользили на мокрой траве. Потом ее примеру последовали Керви и Дреки. Наконец, перевалив через хребет очередного холма, люди спустились в долину и обнаружили там длинную и пологую насыпь, в глубину которой вел узкий темный лаз. Лодки оставили снаружи, тюки понесли внутрь.

Сначала Ксанта подумала, что это естественная пещера, но спустившись по трем широким земляным ступеням, поняла, что стоит в полуземлянке, стены которой укреплены деревянным каркасом и переплетенным прутьями. Дерево было местами поедено жучком, а вот прутья казались совсем молодыми — видимо, это жилище построили давно, но подновляли не позже этой весны. Землянка была большая, но и народу в нее набилось немало, так что сесть удалось всем, а вот лечь — уже нет. Один из мужчин проверил дымоход, в очаге развели огонь и прежде всего пустили к нему детей. Подбитый дождем дым стелился по земле, но никто не роптал. Дети согрелись, матери накормили их тюленьим сыром и вчерашними лепешками. Расстелили одеяла, и малыши, сытые и довольные, быстро уснули, а старшие еще долго перешептывались. Нынешнее путешествие наперегонки с непогодой ничуть не напугало их, наоборот они были ужасно рады неожиданному приключению. Взрослые по очереди подходили к огню, просушивая одежду. Свиньи, козы и собаки также были допущены под крышу, что, конечно, увеличивало тесноту и не способствовало чистоте воздуха, зато звери согревали и малышей, и старших своими телами. А за стенами землянки, судя по всему, бушевала нешуточная буря. Ксанта слышала, как воет ветер, скрипят деревья и боялась думать, что будет, если одно из них рухнет на крышу их убежища. Но еще страшнее был непонятный басовитый гул идущий откуда-то снизу, будто из-под земли. Впрочем, бояться не понятно чего было глупо, тем более что все вокруг больше не выказывали никаких признаков тревоги. И заметив, что Рависса уже спит, Ксанта пожелала Дреки спокойной ночи и принялась устраиваться на ночлег.

33

Наутро у нее снова болели все косточки, и немудрено — ведь она спала полусидя, скорчившись в неудобной позе. Другие провели ночь не лучше, а потому утром поспешили выбраться из землянки. Небо все еще было затянуто облаками, моросил мелкий дождь, и по сравнению со вчерашним днем здорово похолодало. Но, по крайней мере, хоть ветер улегся. Вокруг валялись выкорчеванные с корнем деревья, огромные сломанные ветки, кое-где лежали еще не до конца растаявшие крупные градины. Люди спешно принялись вытаскивать из тюков теплую одежду и непромокаемые сапоги из тюленьей шкуры. Одевшись потеплее и пожевав на скорую руку сыра, Ксанта вместе с Керви и Дреки решили подняться на ближайший холм и взглянуть вокруг. Несколько молодых людей и девушек захотели составить им компанию.

Они нарочно выбрали холм покруче, чтобы иметь лучший обзор, и поэтому Ксанта изрядно запыхалась, одолевая подъем. Трава все еще была мокрой и скользкой, а почва — песчаной, и то и дело начинала сползать вниз, едва Ксанта опиралась на нее ногой или посохом. Добравшись до вершины, жрица не поверила своим глазам — вдали, за холмами, там, где еще вчера были болота, теперь сверкала ровная водяная гладь. Река исчезала, слившись с новым, образовавшимся за одну лишь ночь озером. Над водой виднелись лишь верхушки росших на болоте карликовых берез и сосен, а над ними кружились с отчаянным криком птицы.

— Ничего себе… — изумленно протянул Керви. — Значит, если бы мы там еще на одну только ночь остались…

— Да уж, спасибо собакам, — отозвался Дреки. — Э-э… и людям тоже.

Молодые люди, которые вместе с Ксантой, Керви и Дреки взобрались на холм, теперь переговаривались возбужденными голосами, но как сумела понять Ксанта, они не были ни напуганы, ни слишком удивлены. Заметив среди молодых людей Аркассу, жрица обратилась к ней.

— Здесь такое уже случалось?

— Я сама не помню, но мама рассказывала, — ответила девушка, — такое было, когда я совсем маленькая была. В тот год мой отец погиб.

— Во время наводнения?

— Нет, потом, в начале зимы на охоте. Его артун затоптал.

Возвратившись в лагерь, Ксанта, как всегда, получила исчерпывающие объяснения от Рависсы. В одном дне пути к югу от устья реки, где в свое время высадились путешественники, низменную болотистую равнину отделяла от моря лишь узкая земляная гряда, своего рода естественная плотина, которую неистовые шторма периодически прорывали. Это случалось не слишком часто — не чаще одного-двух раз на протяжении жизни одного поколения, но люди старательно передавали из уст в уста рассказы о прошлых наводнениях и всегда были готовы сняться места при первых признаках тревоги. Таким образом, при наводнениях, как правило, никто не погибал.

— Вода, — это не страшно, — говорила Рависса. — От воды можно уйти. От голода уйти труднее. На болота мы вернуться не сможем, красноперки и змееглава в этом году не будет, тюленей по осени бить не будут, грибов и трав собрали мало. Зимой будет трудно.

— А вода уйдет? — спросила Ксанта.

— Кто ее знает? Если осенью будут сильные дожди, то может и прибудет — только сильнее дамбу размоет. Тогда и весной все снова водой покроет. Перед заморозками мужчины отправятся посмотреть, что можно сделать. Богатые жертвы принесут и попробуют изгородь или насыпь сделать. Ну, словом, видно будет.

Но до зимы пока что было еще далеко, а пока Болотные Люди стали собираться в путь: перевязали тюки, покормили приунывших было свиней, перевили лодкам носы цветными лентами в благодарность за хорошую работу и оставили их в землянке. Около полудня все снова тронулись в путь.

Дорога до лесных поселков заняла три дня. Болотные Люди все время следовали тропой, обозначенной старыми зарубками на стволах, и ночевали в землянках, подобных той, в которой провели первую ночь. С той лишь разницей, что теперь животные оставались снаружи, и большинство мужчин тоже предпочитали спать под открытым небом. Погода оставалась холодной и пасмурной, но дождей больше не было.

Лес напоминал Ксанте леса вокруг Дивного Озерца. Собственно говоря, это и был тот же самый лес, его северный край. На сухой песчаной, сплошь усыпанной хвоей почве росли огромные старые ели и сосны, вокруг полян собирались дубы и орешник, и свиньи ворошили палую листву рылами в поисках прошлогодних желудей. Тропа все время змеилась между холмами. Некоторые из них были почти лишены деревьев и зарастали травой, другие, напротив, поросли елями. Ветер выдувал песок из-под них, и местами могучие ели буквально сидели верхом На куполе из собственных корней. Ксанта не могла отделаться от мысли, что видит лесные храмы и спрашивала себя, кто и для чего приходит сюда поклониться здешним богам.

Землянки для ночевок были, как правило, построены вблизи маленьких лесных озер, сплошь заросших белыми и золотыми кувшинками. По пути Ксанта видела много птиц, однажды разглядела на склоне холма небольшое стадо диких свиней с полосатыми поросятами, замечала также олений помет, а иногда натыкалась на растерзанную тушку зайца или рябчика — остатки лисьего обеда.

В один из вечеров небо внезапно ненадолго прояснилось, и Ксанта, сидевшая у костра вместе с Рависсой, вновь увидела над лесом кончик Меча. Тогда Рависса наконец рассказала ей легенду Болотных Людей об этом огне.

— В старые времена люди в лесах хорошо жили, молоко прямо из родников пили, это земля их кормила, олени и артуны к ним сами в деревню приходили, когда люди мяса хотели. И наконец стало людей слишком много, так что земле стало тяжело носить их, стала она болеть. И от болезни родились в высоких землях Злые Люди, спустились в леса и начали всех истреблять. Тогда добрые люди из лесов бежали к морю. Потом люди у моря жили, на узкой, узкой земле. В лес ходить боялись, не могли оттуда вернуться, заблудиться боялись. В море ловили рыбу, охотились на тюленей. И в темные ночи приходили к ним Злые Люди, убивали, дома жгли.

— С моря приходили? — рискнула спросить Ксанта.

— Нет, с высокой земли. Прямо посуху шли, через лес. Они злые были и лодки строить не умели. Ведь лодку в одиночку не построишь. А они такие злые были, что если встречались, все время между собой дрались. Они только об одном договориться могли — как на других войной идти. И вот однажды эти Злые Люди перебили всю деревню, уцелели только девочка и мальчик. Злые Люди за ними гнались, а они от них убегали по своей узкой земле, по песку. Потом прибежали на мыс, на большой камень, а враги за ними по пятам. Взялись дети за руки, хотели в воду броситься, но камень, где они стояли, вдруг превратился в огромную черепаху. Черепаха наступила лапой на мыс и землю перевернула, все Злые Люди утонули. А черепаха детям говорит: «Снимите с моей шеи ожерелье, положите его на берегу, увидите, что будет». Мальчик так и сделал. И ожерелье вдруг превратилось в дамбу и отделило воду от земли. Черепаха научила мальчика, как эту дамбу чинить, если нужно будет. Но последний камень из ожерелья вдруг превратился в медведя и убежал в высокие земли в горах. А черепаха повезла детей в лес. Научила их, как еду добывать, как охотиться, как сети плести и рыбу ловить. Всему научила. А медведь из-за горы ухо выставляет — слушает, что черепаха делает. Дети говорят: «Мы боимся медведя». А черепаха говорит: «Не бойтесь, вы его не убивайте, и он вас трогать не будет. Он со Злыми Людьм с высокой земли будет воевать. Они будут его убивать, а он их. Да только медведь их победит, потому что его убить нельзя. Они будут корабли строить, чтобы от медведя уплыть, на других будут нападать, а на вас не будут, потому что к вам путь будет через медвежье царство лежать. А вы на медвежье ухо смотрите по утрам, а ночью на меня, я на небе буду жить, так будете знать, как по лесу ходить». Научила их метки на деревьях делать. И ушла к себе на небо. Мальчик и девочка стали жить. Медведь их не обижал. Он только ухо из-за гор высовывал, слушал, что среди людей творится. А дети выросли, родили своих детей, сделали для них из дерева черепашек и на шеи повесили. И хорошо жили. Дети росли сильными, здоровыми. Много еды добывали. Вскоре много людей стало. Так теперь и живут.

— А черепаха на небе до сих пор есть? — спросила Ксанта.

— Ну конечно, вот она, — и Рависса показала на показавшуюся в просвете между облаками звезду, которую Ксанта давно знала под именем звезды Фонарщика. — А вон и Медвежье Ухо — палец Рависсы указывал на то, что осталось от Меча Шелама.

Утром четвертого дня они безо всяких приключений добрались до деревни. Однако сразу в деревню люди не пошли — они остановились на опушке поляны и терпеливо дожидались, пока оставшиеся дома родичи выйдут им навстречу. Обитатели деревни, увидев пришельцев, развели два больших костра, плеснули между ними воды, и все пришедшие с болот один за другим вошли в деревню через эти огненные ворота. Как догадалась Ксанта, это делалось для того, чтобы очистить вновь прибывших от того злого, что они могли принести с собой с затопленных болот. Когда обряд был закончен, начались обычные приветствия, поцелуи, объятия и рассказы. К сожалению, оказалось, что дела обстоят еще хуже, чем казалось вначале. Ветер и град нанесли значительный урон посевам на полях. Теперь вся надежда оставалась на желуди, орехи, лесные грибы и ягоды и зимнюю охоту. Но, учитывая, что большинство мужчин должно будет отправиться в экспедицию к размытой дамбе, результаты охоты также трудно было предсказать. И все же вечер, как обычно, завершился пиром и веселым праздником.

Люди переоделись, и Ксанта впервые увидела вышивки — богатые, яркие и очень красивые. Любимым узором здесь были простые и двойные спирали, «елочки» и «солнышки». Женщины поменяли деревянные серьги и бусы на медные и бронзовые. Дреки и его труппу заставили повторить представление дважды. Старики хохотали, как дети, дети в кричали от восторга, подпрыгивая на коленях родителей, отцы и матери подсовывали им кусочки повкуснее. Младенцы сонно посасывали материнскую грудь, лежа в перевязях и не обращая никакого внимания на царящий вокруг шум, а их матери с нежностью причесывали своих мужей, которых не видели с весны. Трудных времен было не избежать, но Болотные Люди предпочитали сначала повеселиться всласть, чтобы потом с легким сердцем засучить рукава и приняться за дело.

34

Зимние дома Болотных Людей были, как две капли воды, похожи на те землянки, с которыми Ксанта успела познакомиться по дороге с болот в леса. Основу дома составляла большая яма, глубиной почти в человеческий рост и размером, достаточным для того, чтобы четверо, а то и пятеро человек могли расположиться там с полным комфортом. По угла землянку укрепляли четыре покрытых резьбой и ярко раскрашенны столба. На столбах в доме Рависсы были окрашенные красной краской ракушки, мхи и под самой крышей — черепашки-хранители.

В верхушки столбов упирались балки односкатной кровли, а сама кровля состояла из жердей, переложенных сухой травой, глиной и песком. Посреди кровли оставляли отверстие для дымохода, но в общем очаг, как и в больших землянках, топился по-черному. Перед дверью сооружали небольшой тамбур, чтобы зимой дверь не заносило снегом. Внутри вдоль стен стояли закрытые шкурами лежанки. Очаг был сделан из камней и глины. На высоком помосте над очагом сушились хворост, мокрая одежда или обувь. При случае здесь же коптили мясо.

Огонь зажигали с помощью кремня, железного кресала, кусочка бересты и сухого мха. Все эти вещи Болотные Люди носили на поясе в кожаном мешочке или в маленькой коробочке из бересты или дерева. Изредка среди таких поясных коробок попадались и бронзовые. Эти последние, как две капли воды, были похожи на те, что Ксанта видела в Венетте. Похоже, кто-то из венеттских самринас встретился в Хамарне с Болотными Людьми и продал им эти штуковины. Уже при виде бронзовых серег в женских носах, Ксанта подумала, что Болотные Люди наверняка время от времени общаются с торговцами из Хамарны и не всегда эти встречи бывают так неудачны, как попытка Нишана торговать своими ингрих. Увидев коробочки, она окончательно в этом убедилась.

Рависса рассказывала, что если тухет — большая семья — решит разделиться, например, разъехаться жить по разным деревням, кремня ломают пополам и меняются обломками, чтобы «сохранить единым семейный огонь, где бы его ни зажигали». Когда поленья в очаге начинали слишком сильно трещать или коптить, Рависса прикармливала огонь, бросала ему кусочки пищи, приговаривая: «Не допускай, чтобы твои дети болели или голодали, сделай так, чтобы мы хорошо жили».

В стены дома были вставлены черепа предков хозяйки по женской линии. В рависсином доме это были черепа ее матери и прабабки. Черепа прочих праматерей и их кости, помещенные в кувшины, закапывались под нарами. Болотные Люди назвали их «греющимися у очага» и рассчитывали на их помощь во всех семейных делах. Однако жизнь под постоянным надзором предков имела свои минусы. Например, Рависса не могла ходить в гости к своей закадычной подруге, а та в свою очередь — к Рависсе только потому, что их прабабки всю жизнь друг друга ненавидели, и если бы череп прабабки учуял на одежде внучки запах своего всегдашнего врага последствия могли быть катастрофическими. А потому подруги встречались только у родника, в поле или в лесу.

— А где черепа и кости мужчин? — поинтересовалась Ксанта, познакомившись «лично» с рависсиными праматерями.

— Их уносят в высокую землю, туда, где мы жили прежде, — ответила хозяйка. — Осенью, перед тем, как уйти чинить дамбу, мужчины сделают это.

Всего в деревне, которую ее обитатели называли Темная речка — в честь протекавшей неподалеку лесной реки, — было около четырех десятков таких домов.

Поля или, скорее, огороды, располагались нешироким кольцом вокруг деревни. Поля были совсем небольшими — так, чтобы человек, оставшийся в лесах, когда все ушли на болота, мог присмотреть за своим полем и за полем соседа. Здесь росли всякие съедобные лесные клубни и среди них — свекла и репа. Небольшие полоски были отведены под пшеницу-однозернянку и ячмень. Рависса очень заинтересовалась горохом, привезенным Ксантой и Керви из Хамарны, и попросила оставить ей немного, чтобы следующей весной посадить на своем поле. Был у нее и маленький садик, где она, как и на болотах, выращивала лечебные и душистые травы.

Землю здесь обрабатывали мотыгой, но Рависса знала, что такое плуг, и отзывалась о нем с презрением.

— Наши предки были глупыми, они царапали грудь своей матери плугом и оставляли на ней тяжкие раны, поэтому наша мать обескровела и заболела, — говорила она. — Мы прикасаемся к нашей матери бережно, и она позволяет нам служить себе. Наше царство — это земля и лес, и они пребудут вовеки, когда все прочие царства падут.

Как узнала Ксанта, чтобы не утомлять излишне землю, Болотные Люди не возделывали ее на одном месте больше двух-трех лет. Когда плодородие земли истощалось, они выжигали в стороне от прежней деревни небольшой участок леса, переносили туда поля, а вслед за ними и всю деревню. На прежнее место они почти никогда не возвращались.

— Лес — наше царство, — говорила Рависса. — Его владения велики, и место нам всегда найдется.

Работа в поле и на огороде была привычна Ксанте. Теперь же ей предстояло научиться искать пищу в лесу. Впрочем, здесь не было особых хитростей. Они собирали грибы и ягоды (Керви и Дреки грибная охота тоже пришлась по душе), выкапывали из земли съедобные клубни или багром вытягивали из озер кувшинки (оказалось, что их корни тоже можно молоть в муку), собирали и сушили травы. Собирали также молодые орехи и давили из них масло. Вскоре Ксанта уже исходила все леса близ деревни, знала все грибные склоны и ягодные полянки, научилась находить дорогу по зарубкам на стволах. Иногда среди леса попадались странные проплешины, заросшие сухой жесткой травой, а там, где было повыше и посуше, — вереском. Часто в центре такого пятна тянулись к небу заросли крапивы и иван-чая. Рависса объясняла, что здесь как раз и были поселения глупых людей, что царапали грудь своей матери-земли плугом. «Оттого тут теперь ничего и не растет». Иногда же Рависса говорила, что они стоят на том месте, где прежде была деревня Болотных Людей, но Ксанта, оглядываясь вокруг себя, не видела ничего, кроме молодого ельника или ольшанника. Постепенно она начала понимать, чем заполнена жизнь Болотных Людей: они не просто жили в лесу, они служили лесу. Кочуя под его сводами, они оставляли после себя участки земли, где привольно было молодой лесной поросли, где ее не душили кроны старых деревьев. При этом земля в тех местах была еще достаточно сильна, чтобы после двух-трех урожаев зерна вскормить молодые деревца, которые через много лет накормят ее своими телами.

Впрочем, даже на пустошах, оставшихся после древних земледельцев, Рависса умела находить еду. На старых полях все еще росла одичавшая пшеница, которой кормились лесные крысы и кроты. Рависса раскапывала их норы и забирала себе и мохнатого хозяина норки, и его зерновой запас. Обычно она тут же разводила небольшой костерок, поджаривала тушки грызунов и зерна на углях и они с Ксантой перекусывали. Шкурки Рависса снимала и сушила на распялках, обещая к зиме сшить новое одеяло. Крапиву она также рвала, высушивала и сучила из нее нитки для шитья, а из вереска готовила душистую воду, защищающую от комаров. Кроме того, на таких прогалинах нередко попадались яблони-дички. Рависса собирала яблоки и готовила из них брагу.

Керви и Дреки вместе с Дюмосом и другими мужчинами деревни перестилали кровли домов, готовясь к снежной зиме, ловили рыбу и лягушек в лесных озерах, охотились на лис.

У них было еще свое особое дело — прослышав о приезде людей из Хамарны, бывшие колонисты с Оленьего острова потянулись на Темную Речку, чтобы повидать земляков. Многие прижились здесь и решили остаться в лесу навсегда, другие хотели уехать. Дюмос, Дреки, Керви и колонисты стали готовиться к осеннему путешествию — строить и чинить лодки, делать запасы. Так тихо и незаметно они входили в осень.

К великому сожалению Ксанты, среди приходивших не было Орта-на из Олень-камня — того, кто оставил записку на стволе дерева. Возможно, он тоже решил остаться со своей женой и даже не захотел встретиться с Керви. Однако Ксанте очень хотелось с ним поговорить, и она собиралась отправиться в Олень-камень, как только у нее появится хоть немного свободного времени.

Дреки тоже был в расстройстве: Аркасса, оставив младшую сестру и Дюмоса у своей матери, ушла в другую деревню помогать бабушке. Кстати, Ксанта, сколько ни ломала голову, не могла понять, кем приходится Дюмос и самой Аркассе и ее родичам. Не мужем и не любовником — этот вопрос она ради Дреки уточнила специально. Поселок, как водится, был маленьким мирком, в котором все всё и про всех знали. Дюмос, как и другие холостые мужчины, ходил по вечерам развлечься к Лаукассе — молодой незамужней женщине, живущей на отшибе. Брата Лаукассы на первой же охоте задрал медведь, и когда стали разбираться, почему это произошло, младшая сестра вспомнила, что утром накануне охоты Лаукасса стала будить брата и случайно задела его руку своей юбкой. Оттого-то его рука ослабела, и он не смог нанести зверю смертельный удар — таково было общее мнение. Лаукасса тут же потеряла всякую возможность найти себе мужа — никто не решился бы связаться с такой явной неудачницей. Нареченный ей жених взял вместо нее ее же наблюдательную сестрицу, а девушку выселили в самый дальний дом, поближе к лесу: если медведю вздумается забрать и ее, там ему будет удобнее. Но пока медведь не пришел, жить было как-то нужно, и Лаукасса стала принимать у себя заскучавших холостяков за еду и небольшую помощь по дому. Среди прочих и Дюмоса. Тем не менее, большую часть дня он работал в доме матери Аркассы и Лакмассы. Рависса говорила, что бабушка Аркассы очень богатая — единственная сестра четырех братьев, а потому она купила Дюмоса для того, чтобы он помогал Лак-массе и Лаурик — матери девушек, пока Аркасса будет при бабушке. Что могло значить слово «купила» в устах Болотных Людей, для Ксанты также было не совсем понятно — у них не было денег, а в поселке Ксанта не заметила ни слуг, ни рабов. Да и сам Дюмос не выглядел слугой или рабом — он ходил по поселку и по лесу совершенно свободно, распоряжался своим временем как хотел и не видел никаких трудностей в осуществлении своего плана осенью уехать вместе с Керви и остальными колонистами в Хамарну.

По счастливой случайности бабушка Аркассы жила в том же Олень-камне, что и Ортан, так что Ксанта с чистой душой могла пообещать Дреки, что тот повидает Аркассу при первой возможности. (Впрочем в «случайности» на самом деле было не слишком много случайного — Олень-камень был единственным поселком Болотных Людей, расположенным неподалеку от Темной речки, а колонисты старались держаться поближе друг к другу.)

35

Возможность побывать в Олень-камне подвернулась довольно скоро и совсем неожиданно. Однажды, когда мужчины были на охоте, в дом к Рависсе пришла Лаурик — мать Аркассы и Лакмассы.

— Хочу вас простить о помощи, — сказал она после обычных приветствий и ритуальной чашки травяного чая. — Мою младшую дочь солнце к себе позвало. Помогите мне ее снарядить.

— Что? — Ксанта всерьез испугалась. Просьба Лаурик звучала как-то зловеще.

К счастью, Рависса тут же разъяснила недоразумение:

— У Лакмассы впервые кровь пошла. Значит, солнце ее сейчас своей невестой избрало. Надо ее с почетом под землю проводить…

— Под землю? — снова не удержалась Ксанта.

— Ну да, в старую землянку, вроде той, в каких мы ночевали. Она там будет сидеть, пока кровь течь не прекратит, потом солнце ее в жены возьмет до тех пор, пока у нее снова кровь не пойдет. Тогда уж ее и простому мужчине можно будет в жены брать. Только чтобы девушку под землю проводить, три женщины нужны. Ты поможешь нам?

— Конечно! — не раздумывая воскликнула Ксанта, польщенная таким доверием. — Только вы мне расскажите, что нужно делать.

И женщины принялись объяснять Ксанте подробности обряда.

Той же ночью Лаурик, Рависса и Ксанта посадили Лакмассу на любовно откормленную Лаурик свинью и в полном молчании повезли девушку в лес.

У ближайшей к деревне землянки они помогли Лакмассе спуститься на землю, отвели ее в подземелье и оставили там в одиночестве. Ксанта заранее спросила, можно ли будет оставить Лакмассе корзинку с Гесихи-ей, ей казалось, что черепаха развлечет девочку в ее затворничестве и придаст ей духу. Рависса нашла эту идею превосходной, Лаурик тоже легко согласилась — хотя ей не полагалось показывать беспокойство и тревогу за судьбу дочери, она была явно довольна тем, что Лакмассу будет защищать такой могучий живой оберег.

Устроив девочку и черепаху в землянке, женщины раскинули для себя шатер и улеглись спать. На рассвете закипела работа. Лаурик связала свинье ноги, зарезала ее и собрала кровь в отдельный кувшин. Другой кувшин с козьим молоком она прихватила с собой из дома. Это было не простое молоко — его надоили из вымени дочки той козы, что когда-то съела молочные зубы Лакмассы. Сама коза-кормилица к тому времени уже пребывала в обществе своих козьих праматерей, а дочку ее отдали в другую семью, где был маленький ребенок, но новая хозяйка считала своим долгом надоить молока для обряда.

Сердце, печень, почки и легкие свиньи также предназначались Лакмассе. Рависса спустилась к ней в землянку, накормила девочку кусками слегка обжаренной свиной печени и оставила ей кувшин молока, смешанного с кровью. Все это должно было укрепить силы будущей женщины и подготовить ее тело к вынашиванию ребенка.

Днем к шалашу часто приходили гости из соседних деревень, прослышавшие об обряде. Все оставляли подарки для Лакмассы, всех угощали мясом и брагой. Рависса еще дважды спускалась в землянку, чтобы накормить девочку. На следующий день это стало обязанностью Ксан-ты. Лакмасса держалась молодцом, правда, не спускала с колен черепашку (Гесихия не возражала), была необычно серьезна и несколько раз повторила, что ничего не боится, даже ночью. На третий день за Лакмассой вновь приглядывала Рависса, крови было уже совсем мало, и вечером женщина объявила, что если завтра утром солнце покажется, оно сможет взять Лакмассу в жены, и тогда она тоже на короткое время станет богиней. Перед рассветом у шалаша собралось множество мужчин и женщин, чтобы поприветствовать юную богиню. Лаурик выкладывала перед дверью землянки сложный узор из осенних цветов, листьев и ягод.

Солнце, нетерпеливый жених, не заставило себя ждать, оно раздвинуло лучами тучи и коснулось ими цветочного ковра землянки. Все радостно закричали здравницу молодоженам. Услышав голоса, Лакмасса отворила дверь. На ней была новое алое, расшитое «солнышками» платье, и высокий головной убор, сплошь увешанный медными монетками. Ее щеки, руки и босые ноги были окрашены золой, в руках она по-прежнему сжимала черепашку.

В первый момент то ли от света, то ли от свежего воздуха Лакмасса покачнулась, и Лаурик негромко ахнула — упади сейчас девочка, это было бы дурной приметой. Однако Лакмасса удержалась на ногах и сделала несколько шагов по цветам навстречу толпе, приветствуемая многоголосым ревом. Ей поднесли носилки в виде деревянной лодки, украшенной резьбой из «солнышек», четверо мужчин взвалили носилки на плечи, и Лакмасса, покачиваясь над головами людей, поплыла в родную деревню.

Как объяснила Рависса позже, когда Лакмасса будет выходить замуж во второй раз, уже за человека, жениха к ее дому принесут на таких же носилаках-лодке.

В деревне их уже ждали накрытые столы. Лакмасса благословила каждый дом, бросая на крышу горсти зерен и орехов. Потом был, как водится, пир на весь мир, танцы и представление. Правда, на этот раз Дреки остался не у дел: в такой день положено было показывать старинную легенду о Витязе-Солнце, который искал свою возлюбленную, похищенную громадным медведем.

36

На следующий день Лакмасса переоделась в свое обычное платье и как ни в чем не бывало взялась за повседневные дела. Только на рассвете она выходила в одиночестве в садик своей матери и беседовала с солнцем, иногда танцевала и пела для него. Рависса говорила, что никаких особых правил и ритуалов на этот счет не существует, богиня сама знает, как говорить со своим божественным супругом. Даже более того: она может научить других девушек какой-нибудь песне или танцу, и тогда эта песня или танец будут любовно повторяться из века в век на всех людских свадьбах. Это был единственный случай, когда Болотные Люди были готовы учиться чему-то у своих соплеменников.

По вечерам Лакмассу часто приглашали в тот или иной дом. Считалось, что ее присутствие благотворно: дети будут расти сильными, ловкими и здоровыми, а дряхлые старики умрут в свой срок, спокойно и не теряя достоинства. Юную богиню часто просили подержать на руках младенца, погладить домашнюю скотину, коснуться угловых столбов дома.

Когда Лакмасса прожила в родительском доме примерно полторы декады, она решила отправиться в гости в соседнее селение — навестить сестру и бабушку. Разумеется, Ксанта тут же попросила позволения для себя и для Дреки сопровождать девочку и, разумеется, никто и не думал им в этом препятствовать. Больше того, провожать Лакмассу собралась большая часть мужчин деревни. Рависса объяснила Ксанте, что поскольку летом не удалось наловить достаточно рыбы, осенняя охота на оленей также может оказаться неудачной. Решено было устроить прямо сейчас, пока Лакмасса еще остается богиней, охоту на артунов. Для этого охотники из обеих деревень хотели объединиться. Ксанта, конечно, тут же спросила Рависсу, как выглядят эти страшные артуны и получила ответ: «Это такие большие козлы». Жрица не могла понять, как козел, пусть даже самый большой, может затоптать человека, но решила, что скоро все увидит своими глазами.

Кстати, Рависса не собиралась в Олень-камень, и Ксанте предстояло впервые с того времени, как она поселилась на болотах, обходиться без помощи и советов своей новой подруги. Впрочем, жрица вскоре нашла решение: Лакмасса несмотря на весь свой божественный статус осталась простой любопытной девчонкой и любила поболтать. Дюмос также решил сопровождать Лакмассу и охотников, а Керви остался готовить экспедицию — если колонисты и их спасители хотели успеть на встречу с «Ревуном», им надо было отплыть не позже, чем через три декады. Тем более что Керви не знал, что творится на болотах после наводнения, и хотел выступить в дорогу пораньше. Решено было, что они отплывут, как только Ксанта, Дреки и Дюмос вернутся из Олень-камня. Жрица понимала, что это был ее единственный шанс узнать, что означало второе слово, вырезанное на коре дерева на Оленьем острове, и дала себе слово этого шанса не упустить. Дело могло быть пустяшным, ошибкой, ложным подозрением, но могло оказаться и очень важным не только для колонистов, но и для всех обитателей Хамарны, а возможно, — и всего Пришеламья. До сих пор никому еще не удавалось договориться хоть о чем-то с Людьми Моря. Но если это все-таки возможно, если кто-то смог сделать такое в одиночку, хотя бы для осуществления собственных планов, значит, быть может, однажды настанет время, когда и целые города смогут заключить с морскими разбойниками мир. Впрочем, тут было очень много «если» и «может быть», и Ксанта решила побольше смотреть, слушать, спрашивать и думать, но не строить пока никаких планов и не принимать решений.

Лакмасса вновь переоделась в свое парадное платье с солнышками и отправилась в путь все на тех же солнечных носилках. Дорога заняла всего два дня, но далась всем нелегко. Тропы все время вились по склонам холмов, а сами холмы становились все круче и все суше. Лакмасса проводила большую часть дня вцепившись в носилки, — мужчинам никак не удавалось удерживать их горизонтально, а идти пешком Лакмассе не позволял обычай. Ксанта от непрерывных карабканий по крутым склонам снова расхромалась, так что ей было не до вопросов и не до мыслей.

До Олень-камня они добрались к вечеру второго дня, уже в темноте. Снова, прежде чем войти в поселок, всем пришлось пройти через огненные ворота. Лакмассу торжественно проводили в дом ее сестры, мужчины раскинули для себя шатры прямо на центральной площади. Дреки поставил шатер для Ксанты, а сам ушел ночевать к Дюмосу и другим охотникам.

Наутро Ксанта смогла наконец рассмотреть деревню, в которую так стремилась. Поселок расположился на берегу озера с поразительно чистой, серовато-голубой водой, под защитой высокого холма с песчаным обрывом. На самой его вершине над озером лежал огромный серый камень, тот самый Олень-камень, в честь которого поселок получил свое название.

Ксанта хотела уж попросить Дюмоса помочь ей найти Ортана, но подойдя к шатрам, с удивлением обнаружила, что мужчин там нет. Тогда она пошла вдоль по главной улице, надеясь увидеть хоть одно знакомое лицо, но не только не нашла охотников из Темной Речки, но и вообще не увидела мужчин — лишь женщины во дворах кормили свиней, да готовили еду. К счастью, на берегу озера Ксанта встретила Аркассу и Лакмассу: те собирали ракушки на завтрак. Девушки охотно объяснили жрице что происходит:

— Стадо артунов видели неподалеку. Потому все мужчины ушли.

— На охоту?

— Нет, нет, — Лакмасса затрясла головой. — Артуны — они особые, они не нам, они прежним людям принадлежат. Прежде чем на них охотится, надо из леса Злых Людей прогнать. Это нынче вечером будет.

— Постой, постой, ничего не понимаю! — взмолилась Ксанта. — Аркасса, может ты объяснишь, а то мне божественную речь твоей сестры не уразуметь!

Лакмасса смущенно опустила глаза, а Аркасса засмеялась:

— Она вечно болтает, не думает, слышат ее или нет! По обычаю полагается прежде, чем на артунов охотиться, Злых Людей отогнать. Конечно, сейчас никаких Злых Людей в лесу нет, это они прежде были. Но так уж повелось. Охотники в лес ушли, оденутся там пострашнее, а потом набегут. А мы их отгонять будем, кричать, факелами махать, камни кидать. Разгоним, тогда они смогут смело на охоту идти, вот и все.

— А, теперь понятно. В самом деле все просто, а я недогадливая. Дреки тоже с ними пошел?

— Ага, даже поздороваться ко мне не зашел. Важный очень стал. — Фыркнула Аркасса. — А вы, выходит, одна остались? Пойдемте к нам завтракать, Агрисса такой суп из ракушек готовит — объедение!

И все трое отправились к Агриссе — бабушке Аркассы, той самой богачке, которая каким-то таинственным образом купила Дюмоса. На первый взгляд дом не выглядел особенно богатым, да и хозяйка была одета точно так же, как и все женщины в поселках Болотных Людей. Правда, поначалу она пыталась сохранять суровое выражение лица и держаться с большим достоинством. Но стоило Ксанте похвалить суп из ракушек с водорослями и съедобными лишайниками (а он и впрямь заслуживал похвалы), как Агрисса тут же оттаяла и оказалось, что поболтать она любит не меньше, чем Лакмасса. Очень скоро Ксанта стала счастливой обладательницей полудюжины рецептов приготовления самых разных блюд из ракушек, водорослей, лишайников и водяных жучков. Решив не упускать такого случая, жрица тут же спросила почему камень на вершине холма над селением называют оленем.

— Давно так повелось, — уклончиво ответила Агрисса, но в глазах у нее загорелся лукавый огонек, которого Ксанта не упустила.

— А история об этом какая-нибудь есть? — спросила она.

— История… — задумчиво протянула Агрисса. — Не знаю даже, как сказать. Это не история, это словно сон на яву видишь. Словно в тумане идешь и зарубки на стволах ищешь.

(«Вот уж точно!» — восхитилась про себя Ксанта.)

— Ты — самринас, тебе и понимать надо, — продолжала Агрисса. — Я-то не понимаю. Тебе бы с дедом моим поговорить, с Таланом, только нет уже его. Он хороший был человек — высок, волосом черен, и глаза, словно не нашего житья. Говорят будто дед его бабки жену от Злых Людей украл, из-за Потерянного Пояса, и у нее такие глаза были. Мой дед на охоту ходил, словно летал, будто ястреб с высоты зверя видел, и лес ему был, как открытая душа. И вот, бывало, к нему эта песня про Олень-камень приходила. Словно волна в грудь била. Может, в лесу где ее слышал, не знаю. Только говорили, что если где у соседей в нашем селении был раздор, дед мой просил позвать их к себе в тот час, когда застигнет его эта песня. И песней своей, словами своими всех мирил тогда.

— Споешь мне? — попросила Ксанта. — Я в долгу не останусь, песня дара требует.

Она сняла с шеи ожерелье из кожаных ремешков, оплетающих солнечный камень, — еще один подарок Андрета — и положила перед старухой.

Агрисса вздохнула:

— Не песня это. Слова живые, придут или нет, не знаю. Придешься ты им по стати, тогда придут. У меня столько песен, столько сказок, в озере не утопишь — воды не хватит, жечь на огне будешь, огня не хватит. А сказать не всегда могу. Придут слова — скажу.

— Расскажи, бабушка, — попросила Лакмасса.

— Расскажи, попробуй, — вторила ей Аркасса. Агрисса махнула рукой.

— А ладно, попробую. Если придут слова, слушайте, запоминайте, ваше счастье. А если плакать буду, когда мать олененка к себе кличет — не мешайте. Так должно быть.

Женщины придвинулись поближе к огню, и Агрисса вполголоса начала:

— В давние времена жили старик и старуха. Три дочери у них было, и ни у одной брата не было. Не родился у старика со старухой сын. Потому бедно жили. Старик совсем слабый стал, охотится не мог. Вот старшая дочь говорит: «Пойду я в лес охотиться, может какой еды добуду, хоть птицу какую подстрелю. Взяла лук своего отца, собаку своего отца… Пошла. Только до леса дошла, налетел огромный ворон, ее с собой унес. Дальше стали жить. Совсем голодно стало. Средняя дочь говорит: «Пойду я на море охотиться, может, тюленя убью». Взяла лодку своего отца, острогу своего отца, собаку своего отца… Пошла. Только в лодку села, поднялся из моря тюлень, лодку перевернул, ее с собой утащил. Стали дальше жить. Так от голода ослабели, совсем мочи нет. Младшая дочь говорит: «Пойду теперь я в лес, может, оленя убью». Взяла нож своего отца, собаку своего отца… Пошла. Долго бродила по лесу, заблудилась, обессилела, упала на снег, умирать стала. Тогда сам олень ее пожалел, к ней пришел. Сказал: «Ты меня убей, кровь мою выпей, мясо съешь, а копыто с задней левой ноги через плечо за спину брось, тогда я снова встану». Она так и сделала: кровь выпила, мясо съела, копыто через плечо бросила, и снова олень из снега встал и в лес убежал. Женщина не знала, как ей домой идти, построила шалаш, стала там жить. Олень к ней снова приходил, себя убить давал, потом снова оживал. Семь раз так было. Так и жили до лета. Летом женщина уже травой, кореньями питаться стала, тогда олень к ней снова пришел и сказал: «Я через твои руки столько раз к жизни возвращался, что могу теперь человеком оборачиваться. Хочешь ты этого?» Женщина ответила: «Хочу». Тогда он человеком обернулся, ей мужем стал. Вскоре женщина сына родила, тот умел тоже олененком оборачиваться. Муж жене строго-настрого наказал — постель, ребенком намоченную, на солнце не сушить, сразу в воду бросать, иначе беда будет. Они и послушалась. Так и жили. Мужчина-олень на охоту ходил, птиц ловил. Хорошо жили.

А старик со старухой перезимовали зиму как-то, а как настала весна — пошли дочек искать. Шли-шли, вдруг видят: на высокой-высокой сосне дом стоит, а вокруг дома воронята летают. Увидели старика со старухой, закричали человеческими голосами: «Мама, мама! К нам бабушка с дедушкой идут!» Тут спустилась к старикам из того дома их дочка. Старики смотрят, а один глаз у нее выклеван. Ну что делать! Пошли в дом, стали пировать. Вечером ворон-зять вернулся, человеком обернулся. Пожили так немного, потом старики дальше пошли, среднюю дочь искать. Пришли к озеру, видят: посреди озера на камнях дом стоит, а вокруг тюленята-серки плавают, играют. Увидели стариков, закричали: «Мама, мама! К нам бабушка с дедушкой в гости пришли!» Вышла к старикам их средняя дочь, смотрят, у не одна рука отгрызена. Ну, что делать, стали жить. Вечером приплыл в дом тюлень-зять, человеком обернулся. Поели попили, спать улеглись. Прожив так немного, дальше пошли младшую дочь искать.

Идут так, идут и видят: в лесу дом стоит, а возле дома олененок-малыш играет. Увидел старика со старухой, кричит: «Мама, мама, дедушка с бабушкой к нам пришли!» Вышла к ним дочка. Видят старики:

сытая она и здоровая, румяная, как наливное яблочко, одета в шкуры оленьи, всем довольна. Пошли в дом, сели за стол, пировать стали. Вечером пришел олень-зять, человеком обернулся, обрадовался старикам, стал просить, чтобы подольше оставались. Ну, так и стали жить.

Прошло немного времени, старуха стала на дочь браниться, что не по обычаю здесь поступают, мокрую постель после сна ребенка в воду бросают. Дочка матери послушалась и положила мокрую постель на солнце сушиться. И забыла. Наступил вечер, солнце закатилось, вернулся зять-олень домой. Видит постель детская лежит, а от нее кислый запах детский идет. Ударил этот запах в ноздри оленю, стянуло ему уши назад, чихнул он и не мог больше человеком обернуться. Закричал он тогда: «Зачем постель сушиться положили!» — ив лес побежал. И сынок его обернулся олененком и тоже следом за ним побежал. Стала женщина сына обратно на свои колени звать, а он ей отвечает: «Не вернусь я, мама, не вернусь! Мне раздолье дикое милей! Не могу с людьми я больше жить!» Тогда женщина ему говорит: «Если не вернешься ты ко мне, то охотников бесчестных бойся ты, а к счастливцу подбеги ты сам. Хлебом солью будешь ты ему. Ты закрой, прикрой свои глаза, не беги ты от своей стрелы, пусть она пробьет твои бока. Пусть отдаст копыто лесу он. Вновь оленем обернешься ты. А когда семь раз тебя убьют, человеком станешь ты опять. Ты опять придешь со мною жить. И найду невесту я тебе. Крепкий ты тогда построишь дом. На охоту будешь ты ходить, малых своих детушек растить!» Так потеряла женщина и мужа, и сына через мать свою, старуху. Ну, что поделаешь? Пошли все вместе домой.

Приходят они в селение, а там людям есть совсем нечего, голод. Вернулась женщина в лес, мужа позвала, говорит: «Что делать? Есть моим родичам нечего. Надо их спасать». Тот отвечает: «Они и мои роДичи ведь. Надо помочь. Пусть идут на охоту, выйдут к вам олени». Та говорит: «Не хочу я, чтобы они на тебя и на моего сына охотились. Да и не пойдут они в лес — совсем ослабели». Тогда муж-олень говорит. «Ладно, будь по твоему. Тогда я в поселок артунов приведу. Вы их съешьте, только головы с рогами не трогайте, в лес унесите, тогда они снова оживут». Так и сделали: на другой день пришли артуны в поселок, люди их убили, мясо сварили, кровь подмешали в брагу, напились. Стали совсем дикие, женщину не послушались, выломали из черепов артунов рога, насадили на концы железные наконечники, привязали к палкам, стали землю царапать. «Чего, говорят, нас не кормишь совсем?! Корми лучше!» Олень в то время на холм поднялся, хотел жену позвать, как увидел, что люди творят, — окаменел.

Женщина к нему бросилась. А холм обрушился, и ее засыпало. С тех пор только сын ее, олень по лесам бродит. Так назвали наш поселок Олень-камень. Люди здесь оленей не убивают, только мясо оленье в других поселках берут, меняют. Когда на артунов охотятся, головы всегда обратно в лес относят. И грудь земли никогда острым рогом не скребут. Если кто такое делает, того зимой человек-олень непременно в лес заведет и убьет. Если потом, когда время пройдет и кости развалятся, человек в лесу рог найдет, он его в охотничью землянку относит, а что там с рогом мужчины делают мы не знаем.

Когда Ксанта, поблагодарив за рассказ, собралась уходить, Агрисса удержала ее за плечо.

— Постой, самринас, мы ведь тоже не невежи. Не только песня, молчание тоже дара требует. Вот возьми-ка, — и он протянула Ксанте старинную медную подвеску с изображением большеротого лежащего оленя.

В отверстие между рогами оленя был продет тонкий кожаный ремешок, так что Ксанта смогла повесить подарок себе на шею взамен отданного ожерелья.

— Это мне мой дед подарил, говорил, что от бабки получили. Раз к тебе про наших предков слова пришли, значит, ты тоже наша родня, ты нашей сути теперь.

37

Вечером женщины всей деревни собрались, разложили в центре деревни огромный костер и вместе с детьми уселись вокруг огня. Как ни в чем ни бывало дошивали одежду, пекли в золе сладкие корешки, переговаривались, иногда начинали негромко напевать. Ребятишки, которые весь этот день собирали на берегу камешки, а также хворост и шишки в ближайшем лесу, сейчас хвастались добычей, подбрасывали ветки в огонь, играли в «камень, нож и шкуру». Однако самообладания старших малышам явно не хватало, они то и дело опасливо бросали через плечо взгляд в темноту и взвизгивали от малейшего шороха. Впрочем взвизгивали скорее от восторга, чем от испуга.

Ксанту захватило это нетерпеливое ожидание, и она тоже стала прислушиваться к малейшим шорохам, вытягивая шею, как гусыня. И различила тихие, еле слышные шаги где-то там, в темноте. Кто-то осторожно приближался к сидящим у костра людям. Потом все разом переменилось: раздался дикий гнусавый вопль, из темноты выскочили мохнатые, раскрашенные охрой фигуры, женщины и дети повскакивали на ноги, сгрудились у костра и осыпали врагов градом камней и шишек. Чудовища тут же отступили, защитники поселения похватали из огня горящие ветки и бросились в погоню. Ксанта побоялась бежать за ними: оступиться в темноте и окончательно обезножеть было бы сейчас вовсе неуместно. Поэтому она осталась у кострища, слушая гнусавый вой рогов и восторженные вопли преследователей.

И вдруг оттуда, из темноты, донеслись совсем иные звуки: громкий удар или хлопок, будто лопнул огромный барабан, а потом отчаянный крик.

В первое мгновенье Ксанта подумала, что это часть обряда, но рога тут же смолкли, послышались взволнованные испуганные голоса женщин. Тогда жрица тоже подхватила факел и заковыляла навстречу голосам.

Люди сгрудились на полпути к Олень-камню, прямо на склоне. Протолкавшись через возбужденную толпу, Ксанта увидела, что на земле в луже крови лежит мужчина. Впрочем, он явно был жив, потому что орал и страшно ругался… на языке Королевства. Ксанта хотела подойти поближе, но ее опередили. Две женщины из местных склонились над мужчиной, чтобы осмотреть рану. Ксанта увидела, как удивленно вскинулись их брови, но', по-видимому, особого беспокойства рана у них не вызвала. По знаку одной из женщин двое мужчин подхватили раненого под руки и помогли ему встать. Ковыляя, опираясь на плечи своих помощников и не переставая ругаться, он побрел к поселку.

Разумеется, в эту ночь в деревне никто так и не уснул — люди ходили из дома в дом, передавали друг другу новости, обсуждали случившееся. К утру Ксанта уже знала все подробности: во время бегства один из охотников упал и поранился. Рана, впрочем, оказалась совсем пустяковой, крови поначалу вышло много, но потом она быстро унялась и оказалось, что сама рана размером с подушечку пальца, не больше. Через пару дней пострадавший уже будет на ногах — так сказала Саграсса, местная лекарка.

Сам герой этого происшествия, когда немного отошел, сказал, что поранил сам себя при падении собственным ножом. Это всех ужасно развеселило. А то, что рана оказалась на самом что ни на есть мягком месте, и вовсе вызывало взрывы хохота и непристойных шуток. Пообсу-ждали, нужно ли отменять охоту, и решили, что не стоит. В конце концов этот растяпа ранил сам себя, когда изображал «Злого Человека», а значит и духи Злых Людей разбегутся от охотников, нанося сами себе раны. Предзнаменование решено было читать добрым.

Так что все было в порядке. Совсем в порядке, если только не считать одной-единственной мелочи: раненым оказался тот самый Ортан из Королевства, с которым Ксанта так давно хотела увидеться.

38

На следующий день Ксанта отправилась навестить Ортана. Он чувствовал себя неплохо, хотя все еще был очень бледен и предпочитал лежать ничком. Однако уже храбрился, обещал, что не сегодня — завтра возьмется за работу, а там, глядишь, еще и нагонит охотников. Жена Ортана только махала рукой да ворчала:

— Хватит уже болтать-то, не мальчик, чай, по лесам бегать, сиди уж дома, найдется кто и помоложе тебя.

Ксанта поблагодарила Ортана за записку, оставленную на стволе дерева:

— Если бы не она, мы бы вас ни за что не нашли. Но тот в ответ только затряс головой:

— Не знаю я никакой записки. Я и буквы-то не знаю. Это друг мой, может, оставил, он, вроде, что-то говорил, только он помер уже давно, так что тут и говорить нечего.

Ксанте показалось, что раненый говорит как-то неуверенно и будто оправдывается, но она понимала, что даже если это и так, сейчас она ничего другого не дождется. Да и честно говоря, этим утром она сама была занята совсем другими мыслями. Оказалось, что охотники покинули деревню еще вчера, и Дреки ушел с ними, даже не потрудившись сообщить матери о своих планах. Конечно, Ксанта давно уже ожидала от него чего-то подобного, даже удивлялась, что ему удается так долго изображать из себя пай-мальчика, однако когда сынок выкинул наконец долгожданный фортель, Ксанта оказалась к этому совершенно не готова. А если совсем просто и честно: она ужасно боялась. Она так ничего й не узнала толком про этих таинственных артунов, кроме того, что они вполне способны убить человека и при случае делают это с удовольствием. Ее утешало одно: Дюмос тоже ушел вместе с охотниками, а Дюмос был не из тех, кто позволяет себя убить всякой таинственной живности.

Весь день она провела с Аркассой и Лакмассой, собирая желуди и травы в лесу. Как ни странно, здесь она чувствовала себя спокойнее, словно была ближе к Дреки. За ужином у Агриссы Ксанта даже уговорила Аркассу и Лакмассу спеть и в очередной раз изумилась: обе тут же без труда запомнили мелодию песенки, которой Ксанта их научила, а Лакмасса к тому же с третьего раза смогла без ошибки повторить слова. Агрисса познакомилась с Гесихией и обе, как показалось Ксанте, остались довольны знакомством.

Но вот ужин был съеден, песня выучена, желуди смолоты, травы разложены по широким плоским тростниковым корзинам, Ксанта вернулась вместе с Гесихией в свой шатер, и все страхи, что терпеливо дожидались ее весь день, снова подступили к ней. Полночи она проворочалась, то и дело вылезая из шатра, вздрагивая от холода вглядывалась в ясные огни Медвежьего Уха, вслушивалась в ночные звуки, хотя сама толком не знала, что пытается услышать. Гесихия, как обычно, не обращала на терзания жрицы никакого внимания. Под утро Ксанта все же заснула и, разумеется, провалилась в давешний сон про Андрета. Снова они бродили по лесу и собирали на этот раз желуди, потом снова оказались в его доме в Дивном Озерце и снова заспорили, на этот раз о Дреки. Во сне Андрет упрекал Ксанту, что та слишком мало внимания уделяла сыну, что раз уж она по своей воле лишила его отца, то могла бы получше за ним присматривать, вовремя отдать в учение и не позволять расти, как сорной траве под забором. Ксанта в глубине души с ним соглашалась и, наверное, оттого возражала особенно яростно, кричала, что это не его, не мужское дело о детях рассуждать, его дело маленькое, посеял семя и дальше пошел. Потом, как водится, осознала, что такое она несет, ужасно испугалась и выбежала из дома, потому что понимала уже, что сама остановиться не сможет, и кончится все тем, что они с Андретом превратятся из любовников в смертельных врагов. Выбежала и оказалась на здешних поросших лесом холмах, а над головой в ясном холодном осеннем воздухе сверкало Медвежье Ухо. Во сне ноги у нее были молодые, сильные, и Ксанта бежала по холмам среди сосен легко, не спотыкаясь, но, увидев Ухо, она вдруг поняла, где она и почему, и остановилась. «Ведь его нет больше!» Эта мысль заставила ее повернуться и пойти назад. Дом стоял тут же, в нескольких шагах за ее спиной, ставни были закрыты, как в ту, их последнюю, ночь, но в щели между досками пробивался свет. Медленно, с большим трудом, как будто воздух превратился, в воду, Ксанта подняла руку и постучала в ставень. Андрет открыл окно, и Ксанта уже потянула к нему руки, бормоча какие-то извинения, но тот лишь медленно покачал головой и провел ладонями у себя перед лицом, будто ставил между ними стену.

На этом Ксанта и проснулась. В шатре было все еще темно — видимо, она спала совсем недолго. Ксанта свернулась клубком, завернулась в ^одеяла и заплакала, шепча: «Не гони меня… не хочу я тебя вовсе терять… не могу… Если все оставляет следы, то оставь мне хоть это, — и, высморкавшись, добавила решительно. — Потому, что я делаю то, что я делаю. Что поделать, если в этом все дело?»

Потом впервые за много-много лет у нее снова сложились стихи. Потом она опять уснула, на этот раз без снов.

39

Утром Ксанту разбудила Саграсса:

— Прости, что тревожу тебя, но родич твой что-то занемог, ты, верно, ваши хвори лучше знаешь.

— Кто? Дреки? — воскликнула Ксанта, вскакивая с постели. Однако про Дреки никаких вестей ни дурных, ни хороших не было.

Занемог Ортан. Среди ночи ему стало хуже, а к утру рана покраснела и вздулась. К сожалению, Ксанта почти ничем не могла помочь бедняге. Что с ним происходит, она не понимала, здешних трав почти не знала, так что ей оставалось только довериться Саграссе. Ортан был уже далеко не молод, а потому Ксанта всерьез опасалась за его жизнь.

— Ты не знаешь, кто тебя ранил? Может быть, клинок был отравленный? — спрашивала она, но Ортан только тряс головой:

— Не знаю, не видел, темно было.

Понимая, что толку от нее тут совсем немного, Ксанта ушла в лес, чтобы немного подумать. Не зная толком куда идти, она побродила вокруг поселка, потом стала подниматься на гору к Олень-камню. Ей захотелось увидеть деревню и озеро с высоты. Подъем был не трудным, даже для ее хромой ноги. Склон был пологий, заросший черникой и вереском. К вершине холма вела хорошо утоптанная тропинка. Поднимаясь по ней, Ксанта миновала то место, где ранили Ортана. На земле еще можно было различить пятно крови. Ксанта постояла в нерешительности, потом развела руками. Будь здесь Андрет, он наверняка смог бы прочесть на этой траве и песке всю историю и даже подноготную происшедшего, но жрице это было не по силам. И она продолжала подъем. Ближе к вершине тропинка пошла через густой кустарник — его листья уже пожелтели и теперь медленно вверх по жилочкам наливались багрянцем. Вскоре кусты расступились, Ксанта вышла на голую вершину холма, приблизилась к Олень-камню и осторожно коснулась его ладонью. Далеко внизу купалось в солнечных лучах озеро, желтели крыши землянок. Дальние холмы тоже отливали охрой и багрянцем — осень незаметно и полновластно вступила в свои права. Скоро, уже совсем скоро Керви поведет лодки со спасенными колонистами навстречу «Ревуну», навстречу дому. Будет ли среди них Ортан? Керви добился своего — нашел пропавших людей, нашел Дюмоса, он — герой. Л вот у нее на сей раз ничего не вышло. Жизнь Ортана буквально утекала у нее из рук, и Ксанта не знала, что делать, чтобы удержать ее.

Если бы она могла что-то придумать! Но даже думать у нее сейчас толком не получилось: она была слишком расстроена. Оказавшись здесь, в чужом поселке без Керви, Дреки и Рависсы Ксанта неожиданно почувствовала себя страшно одинокой и бессильной, будто ей снова было семнадцать лет, и она снова с Гесихией в корзинке уходила из родного Королевства в неизвестность. Но тогда она еще была молода, сильна и почти доверяла Гесихии. А на что может надеяться хромая старуха, которая потеряла доверие к своей богине?

Ксанта сидела на земле, прислонившись спиной к камню и все глубже погружаясь в отчаяние, когда из кустов неожиданно вынырнула Лакмасса. Личико у девочки было испуганное, и она ужасно обрадовалась, увидев жрицу:

— Ой, вы здесь, как хорошо! Смотрите, что я нашла! Ягоды собирала, вдруг вижу — лежит!

Она протянула Ксанте странный предмет, по форме напоминающий небольшой игрушечный топорик, вроде тех, которые заботливые отцы вырезают из дерева для своих маленьких сыновей. Лезвие топорика и в самом деле было сделано из дерева, а вот рукоятка, как ни странно, из железа и чудной формы — вогнутая, с рваными краями, будто разорванная изнутри какой-то волшебной силой.

— Где ты его нашла? — спросила жрица.

— Там, ниже по склону, в кустах.

Неподалеку от того места, где ранили Ортана! Ну и что это может значить? Ксанта не знала. Покрутив топорик в руках, она положила его на траву и вдруг заметила, что на ладони остался темный след: будто гарь или какой-то черный порошок. Похоже на золу, но не зола. Мелкий, как мука, черный порошок, жирноватый на ощупь. Ксанта поднесла руку к носу, и в ноздри ударил резкий незнакомый запах. Похожий порошок она нашла почти год назад на ребре Лайвина. Только тогда его было совсем мало — крупицы, следы. Но что общего могло быть между Лайвином, убитым неведомо кем на далеком Оленьем острове, и этим странным топориком, который валялся в кустах неподалеку от поселка Болотных Людей. Ксанта не сомневалась, что будь она капельку умней или хотя бы чуть помоложе и посообразительней, она смогла бы нащупать решение загадки. Однако все было тщетно. Ее ум отказывался служить ей, так же, как и ноги.

— Ты не возражаешь, если я заберу это? — спросила она Лакмссу, укладывая топорик в поясную сумку. — Посижу вечером, подумаю, может, и соображу чего.

Но в глубине души она сама не верила в то, что говорила.

— Конечно, конечно, — поспешно ответила Лакмасса. — Госпожа самринас, я хотела вас попросить. Сестрица и бабушка сейчас в бане. Вы не могли бы пойти со мной, я хочу вам что-то показать.

— Конечно, пойдем, — Ксанта поднялась с земли. — Надо думать, это секрет?

— Ну, не совсем секрет, но… Вы сами увидите, — пообещала Лакмасса.

Они спустились с горы и добрались до дома Агриссы. Прежде Ксанта не бывала внутри дома, она только сиживала во дворе под небольшим навесом у летнего очага, где в ясные дни все семейство ужинало и принимало гостей. Теперь же Лакмасса повела жрицу вглубь землянки. Дом Агриссы был побольше скромного жилища Рависсы, угловые столбы были украшены не только резьбой и росписью, но и бронзовыми подвесками-оленями, вроде той, что Агрисса подарила Ксанте. Подвески свисали с перекладины кровли у самого входа, и когда Лакмаса отворила дверь они зазвенели от дуновения ветра. Лежанки были покрыты одеялами, сшитыми не только из оленьих, но из лисьих и кротовых шкурок. — Посуда на столе и на полках была не деревянная, как в прочих домах, а глиняная, покрытая яркой росписью. Позади жилой комнаты была прорыта еще одна — кладовая. Лакмасса зажгла глиняную масляную лампу — еще одна невероятная для этих мест роскошь, — зашла в кладовую и поманила за собой Ксанту. Среди кадушек, бочонков и связок грибов, на подстилке из тростника, у стены лежал маленький зверек. Ксанта поначалу подумала — щенок, но, присмотревшись, с удивлением узнала медвежонка.

Услышав шаги и голос Лакмассы, звереныш приподнял мордочку и потянулся к девочке. Та заворковала:

— Соскучился, малыш? Погоди немного, сейчас тебя покормлю.

Налила в миску молока, бросила туда несколько горстей черники из корзины и поставила перед медвежонком. Тот зачавкал.

— Какая прелесть! Откуда он у тебя? — спросила Ксанта. — Кто-то подарил?

Она не раз видела, как дети Болотных Людей, как и все прочие дети на всем белом свете, возятся со щенками, некоторые держали лисят, но ручного медвежонка ей прежде не приходилось встречать.

— Он по речке к нам приплыл, — объяснила Лакмасса.

— По речке?

— Да, на плоту. Еще по весне. Мама сказала, что это жители Потерянного Пояса его сюда послали, потому что он им не нужен был. Мама сама его брать не хотела, говорила, самим есть нечего, но Аркасса бабушку упросила, и теперь он тут живет.

— Постой! Но если вы его весной нашли, значит, ему должно не меньше полугода быть. Почему же он тогда такой маленький?

— Он не растет, ну почти… — тихо сказала Лакмасса. — А еще он не может… Да вы сами посмотрите.

Когда медвежонок насытился, Канта взяла его на колени и смогла убедиться, что лапки звереныша и в самом деле словно сведены судорогой.

Ей случалось видеть такое пару раз у человеческих новорожденных, обычно если мать была узкобедрой или оказалась слаба в родах, так что ребенка выдавливали у нее из живота. Ходить ни один из тех младенцев так и не научился.

— Жалко мне его, мочи нет, — все так же тихо сказала Лакмасса. — Наверное, из-за того, что он такой, и родители от него отступились. А вы, самринас, много знаете, много где бывали. Может, подскажете, как его вылечить?

— Ты прости, сейчас я не знаю, чем тебе помочь, — сказала жрица. — Просто слишком много всего случилось, сразу не сообразить. Но я подумаю и что-нибудь толковое придумаю. Обязательно. Потерпишь немного, ладно?

И опять Ксанта сама не верила своим словам.

Вечером она зашла к Ортану, в глубине души надеясь, что травки Саграссы подействовали, все само собой уладилось. Однако старику стало еще хуже — рана еще больше набухла и, видимо, очень болела, Ортан едва понимал, что происходит вокруг, и непрестанно стонал. Саграсса была не в меньшей растерянности, чем Ксанта, — ей и прежде приходилось иметь дело с гнойными ранами, но никогда не бывало, чтобы такая крошечная рана причиняла человеку такие страдания.

— Может, его околдовал кто-то? Может, там внутри кто-то злой сидит? — спрашивала лекарка Ксанту.

— Кто бы там ни сидел, он рвется наружу. — Решилась наконец жрица. — Надо рану открыть.

— Думаешь? — Саграсса посмотрела на Ксанту с недоверием. — Ну, давай попробуем, хуже все одно не будет.

Саграсса напоила Ортана сонным зельем, но он и во сне продолжал стонать. Под его стоны и причитания ортановой жены Ксанта наточила нож, нагрела его на огне и вскрыла рану. Теперь только она разглядела, что края отверстия будто нашпигованы мельчайшими черными крупинками.

— Ты чем-то присыпала рану? — спросила Ксанта Саграссу.

— Нет, — ответила та, изумленно разглядывая кожу. — Никогда такого не видела.

— А ты? — Ксана повернулась к жене Ортана.

— Что ты, что ты, ничего я не делала, — замахала рукой та. — Может, он сам землей присыпал, чтобы заживало лучше.

— Это не земля, — покачала головой Ксанта и подумала про себя, что видела такой порошок по меньшей мере дважды: совсем немного на ребре убитого Лайвина и гораздо больше на том странном топорике, который нашла сегодня Лакмасса на склоне, вблизи того места, где ранили Ортана. Но что это может означать? Она по-прежнему не знала.

Из разреза вышло немного гноя. Сама рана оказалась неожиданно глубокой — будто кисет с узким горлышком. Саграсса наложила повязку, оттягивающую гной на себя, старику, кажется, стало полегче, во всяком случае, он уснул.

Под утро рана снова открылась. Вновь пошел гной, и Ксанта, осторожно осматривая рану, с изумлением нащупала в глубине ее какой-то маленький твердый предмет. «Будто и в самом деле злой дух сидит!» — изумилась она. Собравшись с духом, жрица вновь попросила Саграссу усыпить больного, удлинила вчерашний разрез и вытащила крохотный, перемазанный кровью и гарью камешек. Пока Саграсса заново перевязывала Ортана, Ксанта сидела в немом изумлении покачивая свою находку на ладони. Ничего подобного в жизни ей не доводилось видеть, и она понятия не имела, как этот камень мог оказаться в ране. Саграсса принялась шептать заклинания, отгоняя от них троих всякое зло, но Ксанта так и не произнесла ни слова: ей казалось, что ее голова сейчас лопнет, не в силах осмыслить то, что видят глаза.

Однако нож ли Ксанты, травы ли и заклинания Саграссы сделали свое дело — к полудню Ортану стало гораздо лучше, жар спал, старик вскоре очнулся и попросил пить. Когда он снова заснул, Ксанта, все еще сжимая в руке проклятый камень и чувствуя себя бесконечно старой, слабой и беспомощной, побрела в свой шатер — спать.

40

Вечером следующего дня вернулись охотники с богатой добычей, а с ними и Дреки — живой, невредимый и ужасно гордый собой. Ксанта была так рада, что даже забыла, как собиралась примерно его отругать и показательно вздуть. С Ортаном тоже все было у порядке, жар не возвращался, рана начала затягиваться, и бедолага теперь отсыпался целыми днями, а в промежутках ел за троих.

Добычу с торжествующими криками втащили в поселок на воло-кушках, и Ксанта наконец увидела таинственных артунов — огромных быков с широкими отлогими рогами. Но самым поразительным были не их размеры, а масть: они были не мышастыми и не темными, как лесные звери, а пятнистыми, как обыкновенные домашние коровы. Ксанта весь день боролась с мыслью, что это и есть обыкновенные домашние коровы, вернее быки, только одичавшие. Но что диким быкам делать в лесу? Здесь для них не так уж много еды. Легенды Болотных Людей да и вересковые пустоши на месте покинутых поселений ясно говорили о том, что прежде здесь жило племя, которое пахало землю плугом. Возможно, именно они и разводили артунов. Но как и почему этот народ пахарей исчез из леса?

Впрочем, Дреки уверял, что артуны вели себя, как самые настоящие дикие звери, и лишь благодаря беспримерной храбрости всех охотников (и его в том числе, разумеется), оба поселка были обеспечены мясом на зиму. Ксанта не могла с ним не согласиться: кем бы ни были артуны, сейчас им предстояло стать мясом и шкурами, которые спасут людей от голода зимой. В тот же день поселок превратился в коптильню и дубильню. Головы артунов были, как заповедано, отделены от тел и выставлены пока что на столбах посреди центральной площади. После большого праздника по поводу удачной охоты мужчины должны были отнести их обратно в лес.

Ксанта помогала женщинам готовиться к пиру, а про себя раздумывала, нельзя ли найти какой-то способ связаться с Керви и вызвать его сюда. Может быть, с ним Ортан будет более разговорчивым? Несмотря на царившее повсюду веселье, Ксанта была сильно встревожена — слишком много было вокруг такого, чего она не понимала. Странные предметы, найденные Лакмассой, странный обгорелый камень, вышедший из раны Ортана. Сама эта рана… Говорить о сходстве раны и обгорелой выемки на ребре скелета с острова было бы слишком смело, и все же Ксанта подозревала, что один и тот же человек с помощью одного и того же оружия убил Лайвина и ранил Ортана. Но кто и зачем? Почему Ортан, в сущности, легко отделался? Его враг промахнулся или на самом деле хотел лишь припугнуть свою вторую жертву? Зачем? Заставить молчать? Что ж, ему это удалось. При этом, так надежно, что Ксанта понятия не имела, о чем так упорно молчит Ортан. О записке на коре дерева? О предательстве? Но кто и кого предал? Да и само оружие, которым пользовался убийца… Ксанта даже представить себе не могла, что это такое, знала только, что ничего подобного никогда в жизни ей видеть не приходилось.

С другой стороны, артуны, вырубки в лесах, легенды о пахарях и о Злых Людях… Возможно, все это было как-то связано, но Ксанта не знала как. Если бы Андрет и на этот раз был с ней! Ксанта не сомневалась, что он мгновенно разобрался бы, что к чему. Но Андрета нет и не будет, и к этому, похоже, придется привыкать, как бы ни противилось этому ее сердце. Впрочем, сейчас не было времени для скорби: Ксанта ощущала близкую угрозу, но не знала, что готовится и как это предотвратить. Единственное, за что она сейчас могла уцепиться, была любимая поговорка Андрета: «Все оставляет следы». И Ксанта в самом деле видела вокруг себя множество следов: неясных, полустертых, едва различимых глазом и все же несомненно существующих: надпись на Оленьем острове, труп со странной обгоревшей дырочкой на ребре, камешек, извлеченный из раны Ортана, странная находка Лакмассы, ее не менее странный приемыш, легенды этой земли… Все это были следы, но кто их оставил, и куда они ведут? Жрица вновь почувствовала себя отвратительно старой и глупой. Хорошо хоть сын жив, здоров и счастлив, хотя и в этом ее большой заслуги нет — Дреки теперь окончательно взял свою жизнь в свои руки. И правильно! Нечего больше с мамой советоваться, все равно она ничегошеньки не понимает. Теперь Ксанта надеялась лишь на то, что, поговорив с Керви, сможет разобраться в собственных мыслях.

Она уже собиралась просить Агриссу послать кого-нибудь в Темную Речку, чтобы пригласить Керви на праздник, — пиршество на сей раз должно было продолжаться не один день, но ни Агриссы, ни Аркассы с Лакмассой не оказалось дома. Вконец отчаявшись, Ксанта побрела к своему шатру, чтобы упасть на постель и забыться сном, раз уж весь мир против нее.

У шатра обнаружилось кое-что новое — три больших кувшина, заткнутых глиняными пробками, и одна довольно вместительная корзина, затянутая тканью. Чье-то подношение? Но чье и зачем? Ксанта уже взялась за пробку, как вдруг за ее спиной раздался голос:

— Не советую этого делать!

Жрица буквально подскочила на месте: голос был Керви, да и он сам собственной персоной стоял позади нее. В восторге Ксанта бросилась на шею своему супругу:

— Во имя твоих богов! Я только что о тебе думала! Как ты тут оказался?

— Меня пригласили еще два дня назад, — Керви тоже был рад, но немного смущен тем приемом, который оказала ему Ксанта.

— На праздник?

— Ну, можно сказать и так. На самом деле, чтобы вручить мне вот эти вот сокровища. Я тоже не смог совладать с любопытством и заглянул в один из кувшинов. Потом сильно об этом жалел.

— А что там?

— Тухлятина.

— Тухлятина?

— Мощи. Кости колонистов которые умерли здесь. В корзине — черепа, i

— Бяяя… Зачем нам это?

— Чтобы похоронить их на родной земле. Так мне объяснили. Сама понимаешь, я не смог отказаться. Придется теперь тащить эти драгоценности с собой. Хорошо хоть у них все продумано: видишь, у каждого кувшина по две ручки. Палки проденем и понесем.

— Ладно, оставим их пока, пусть спят спокойно. Пошли лучше в шатер, я тебе такое расскажу. И покажу тоже. Ну не бледней сразу, не мощи и не кости. Не обещаю, что понравится, но посмотреть стоит.

Они забрались под полог шатра, и Ксанта выложила перед Керви и загадочный топорик, и не менее загадочный камень, извлеченный из раны Ортана. А также поведала всю историю про таинственное ранение и чудесное исцеление.

— Значит, ты думаешь, его ранили вот этой штукой? — подвел итог Керви.

— Да нет, такого не может быть. Тут видишь какой край рваный. И рана должна была быть рваная. А там наоборот. Ты не видел, конечно, придется верить на слово. Словно стилетом кольнули, только раскаленным. Только тут таких тонких стилетов не бывает. Во всяком случае, я прежде не видела.

— Ладно, давай зайдем с другого конца. Кому мог этот старик помешать?

— Давай, — Ксанта радостно потерла руки.

У Керви, конечно, нет ни хватки Андрета, ни его ясного ума, но все же он неглуп и много чего в жизни повидал. Именно такой собеседник сейчас был ей нужен, чтобы привести в порядок собственные беспокойные мысли. Тут Ксанта не смогла удержаться от хихиканья. Сообразив, что последний раз они с Керви беседовали наедине, почитай, год назад, еще в Венетте, на его корабле. Вот тебе и муж с женой.

— Этот старик, Ортан, оставил ту надпись на коре дерева. Я в этом почти уверена. Если не он, то нападать на него исподтишка смысла нет, а ему смысла нет помалкивать. Если бы кто его, например, захотел убить из любви к его старухе или еще по какой причине, ему бы надо тут же у меня, а через меня у тебя защиты просить. А он, наоборот, мне боится лишнее слово сказать. Значит, это кто-то из наших на него охотится.

— Из наших?

— Ну, из колонистов. Ортан что-то знает, подсмотрел, разнюхал еще на острове, ну и написал для нас «ПРЕДАТЕЛЬ». А потом им не до того стало. Надо было до лесов добраться, да со здешними людьми ужиться, вот то дело и забылось. А как я в деревню пришла, тот, кого Ортан предателем назвал, испугался, что дело откроется, да на Ортана и напал. Убивать не хотел, попугать только. Место еще такое выбрал подходящее — и больно, и стыдно. Ну, Ортан и напугался, и замолчал. Ты бы поговорил с ним завтра, может, он с тобой разговорится.

— Обязательно попробую. Но все равно с оружием непонятно. Хотя если человек наш, так у него мог быть стилет припрятан.

— Да не стилет это! Погоди, покажу тебе завтра рану.

— Ну, здесь я тебе доверяю. Не стилет, значит, не стилет. А что тогда?

— Если бы знать! Там какой-то порошок вокруг самой раны, и края будто обожжены, да еще камень этот как-то туда попал. Я уж думаю, может, на стилете какой-то желобок был, камень в нем застрял, а потом скатился… Все равно ерунда получается.

Керви задумчиво взвесил камешек на ладони.

— Эльфы, — сказал он неожиданно.

— Что?

— Да нет, — Керви с улыбкой покачал головой. — Тоже ерунда. Знаешь, сказка такая, про малюсеньких человечков, размером с наш мизинчик? Мне про них и мама, и нянька рассказывали. Только мама говорила, они в цветах живут, а нянька говорила — под землей. Это, наверное, единственная сказка, которую я помню. Ну ладно, не о том речь.

— Так с чего тебе эльфы-то вспомнились? — не отставала Ксанта.

— Да так, просто я подумал. Если бы у маленьких человечков размером с мизинчик, была катапульта, она бы как раз такими камешками стреляла.

— Угу, а катапульта была бы размером с эту штуку? — Ксанта указала на «топорик».

— Ну да, только эта штука на катапульту вовсе не похожа.

— Твоя правда, не похожа.

Ксанта разочарованно вздохнула. Вспыхнувший было боевой задор рассеялся без следа. Поначалу ей казалось, что они вот-вот схватят за хвост разгадку. Но в итоге они оказались там же, откуда начали.

— Ладно, хватит, — решительно сказала она. — Утро вечера мудренее. Ты еще не ел, не пил, а я над тобой измываюсь. Не дело это. Утром с Ортаном поговоришь, а пока иди, веселись, праздник все-таки, да и когда ты еще свежего мяса прямо с углей поешь? Разве что в Хамарне Али-анна угостит, — (Она с удовольствием отметила, что Керви при упоминании об Алианне смутился, совсем как в старые добрые времена). — Иди, иди, — повторила Ксанта. — Пусть тебе Дреки про охоту расскажет. Я отдохну немного и тоже, наверное, к вам подойду.

Пока они разговаривали, костер у шатра уже почти прогорел, и когда Керви ушел, Ксанта первым делом принялась ворошить угли. Разбила их сучком потолще и начала нагребать в жаровню. Унесла жаровню в шатер и подбросила на потухающие угли охапку сосновых веток. Дрова по случаю осени успели малость отсыреть, а потому тут же затрещали, теряя воду, и Ксанта замерла над костром заклинательницей огня. Хотя нет, заклинательницей памяти: тридцать лет назад на другом конце земли, где Медвежье Ухо называли Меч Шелама, в городе, съежившемся от холода и войны, неподалеку от пристани, куда приходили корабли с мертвыми телами она, Ксанта, жрица Гесихии, богини Тишины топила печку. Топила гнилыми досками — остатками старых лодок, других дров в ту зиму в городе было уже не достать. Да и эти пришлись по случаю — оттого лишь, что один из парней, работавший с ней на причалах, то ли жалел ее, то ли еще что. Словом, Ксанта топила печку, доски трещали, с них сыпалась старая краска, наполняя храм темным удушливым дымом — в пору пророчествовать, — и однажды один особо резвый и меткий уголек вылетел из печи и приземлился прямо истопнице на колено. Ксанта тогда вымоталась до предела и была не в силах одолеть усталость молодого здорового тела, которое не желало перетруждаться сверх меры, пока нет угрозы для жизни, берегло себя для будущего. Это сейчас, когда будущего почти не осталось, она стала семижильной. Тогда нет, тогда она спала на ходу, а потому почувствовала и смахнула уголек не в первое мгновенье, за что поплатилась прожженной юбкой и маленькой, но глубокой и противной раной, которая не заживала до самой весны. Так что этот уголек она запомнила хорошо: и сейчас могла бы ткнуть пальцем в то место, куда он впился. И хлопок, с которым он вылетал из огня, помнила хорошо и потому теперь, пожалуй, понимала, что случилось на склоне холма в ночь перед охотой на артунов.

Это странное орудие, эльфийская катапульта, как назвал его Керви, выстрелило в чьей-то руке. Взорвалось, как уголь в костре. В нем был какой-то особый уголь, который, сгорев, оставил этот черный жирный порошок. И от этого взрыва из оружия вылетел крохотный камешек, и ранил Ортана. А почти за год до этого то же оружие стреляло первый раз, на Оленьем острове, когда был убит Лайвин. Тогда все сошло гладко, но на этот раз выстрел был слишком силен и разорвал само оружие. Поэтому его и отбросили в кусты. Откуда оно вообще взялось? Оттуда же, откуда невиданные паруса «Ревуна» и его невиданный гудок, — от Людей Моря, от тех, кого здесь, в лесах и на болотах, называли Злыми Людьми. Кто стрелял в Ортана и в Лайвина? Тот, кто сумел договориться с Людьми Моря и выменять у них эту диковину. Тот, кого Ортан назвал «ПРЕДАТЕЛЬ».

Уф!!! Ксанта без сил опустилась на шкуру. Она вся взмокла от пота и несмотря на всю свою «семижильность» почувствовала, что совершенно без сил. «Не мое это дело… — подумала она с уже привычной тоской. — Вот Андрет бы…»

Поначалу она хотела тут же бежать искать Керви, выкладывать ему все свои идеи. Потом передумала: человек, стрелявший в Ортана, скорее всего, был еще здесь. Конечно, волшебного оружия Людей Моря у него больше нет: вот оно, перед нею. Но убивать можно не только из волшебного оружия, а наш убийца, должно быть, здорово боится разоблачения и готов на все. Ксанта не хотела рисковать, не зная пока, с какой стороны ждать беды, и решила смолчать, сыграть дурочку и подождать, пока убийца сам себя выдаст. «Все оставляет следы», — говорил Андрет, и сейчас Ксанте казалось разумным затаиться и посмотреть вокруг: кто и какие оставляет следы.

Поэтому вместо того, чтобы продолжать расследование, она спрятала волшебное оружие и камешек поглубже в сумку, а потом попросту уснула.

Наутро Керви навестил Ортана. Тот был уже на ногах, выглядел здоровым и очень обрадовался гостю из Хамарны. Долго расспрашивал, как Керви сюда добрался, с кем поговорил, кто намерен возвращаться, кто остаться и в конце концов твердо сказал, что останется в лесах со своей славной новой женушкой (женушка за спиной двух мужчин хмыкнула и весьма выразительно постучала ложкой по краю котелка). Этот разговор окончательно убедил Керви, что Ортан знает, кто в него стрелял, но не собирается никому ничего говорить. Старик убедился, что его враг скоро отбудет на лодках вместе с Керви и почел за лучшее остаться с Болотными Людьми. Таким образом, круг подозреваемых значительно сужался… примерно до четырех десятков человек.

Керви отправился поделиться своими соображениями с Ксантой, но та не смогла его толком выслушать, так как была не в духе. Да и не мудрено: Дреки снова исчез.

41

После того как его взяли на охоту, Дреки окончательно вошел во вкус лесной жизни. Правда, на охоте ему досталась всего лишь роль загонщика, и он даже толком не видел артунов до того, как они пали под ударами копий Болотных Людей. Только и осталось в памяти, что треск потревоженных зарослей, рев рогов и бой барабанов, громкие крики загонщиков, их красные головные уборы из выкрашенных ягодным соком перьев куропатки, колышущиеся над кустами и приводившие огромных быков в ужас. И еще отчаянный бег сквозь колючие кусты, раздирающий горло и легкие крик на последнем дыхании, резкая пьянящая боль, ощущение полного и абсолютного существования в это мгновение, в этом лесу, на согретой солнцем земле, в пронизанном запахами увядающих трав осеннем воздухе, в полушаге от чужой смерти. Существования, бесконечно далекого от будней и праздников дешевого портового театра в Венетте, который Дреки привык считать пределом своих стремлений.

Одним словом, это было здорово, и Дреки жаждал продолжения. Случай не замедлил представиться. На празднике, между танцами с Ар-кассой, поеданием мяса и поглощением яблочной браги, он успел заметить, что мужчины постарше собираются в кружки и о чем-то вполголоса переговариваются с очень важными и таинственными лицами. Дреки нутром почуял, что тут что-то затевается, стал как бы невзначай прохаживаться мимо заговорщиков и из обрывков разговоров понял, что те собираются на рассвете покинуть деревню и отправиться в какое-то особенное место. Кровь у Дреки загорелась и запела. Брага почти не подействовала на него, зато предвкушение новых приключений пьянило по-настоящему. Притворившись гораздо более пьяным, чем он был на самом деле, Дреки повалился прямо в теплую золу, оставшуюся от большого костра, и задремал.

Спал он чутко, и когда на рассвете захлопали двери домов, тут же пробудился, но продолжал лежать неподвижно, притворяясь спящим. По правде говоря, мужчины наверняка разбудили полдеревни, пока вытаскивали из клетей какие-то большие кувшины с двумя ручками, прилаживали к ним перевязи и взгромождали друг другу на спину. Собаки, мирно спящие у домов, также не могли позволить себе проводить хозяев молча. Однако ни женщины, ни дети на улицах не показывались — видимо, они играли в ту же игру, что и Дреки. Наконец мужчины покинули деревню, и Дреки, выждав немного, пошел за ними.

Тропа, по которой уходили мужчины, вилась по холмам, так что Дреки было довольно удобно красться — он дожидался, когда основной отряд перевалит за очередную гряду, выжидал еще немного, затем сам взбирался на вершину холма, примечал, куда держат путь заговорщики и вновь ненадолго отпускал их от себя. Иногда в такие минуты он видел на соседней вершине артуна, который нес вахту, охраняя пасущееся неподалеку стадо. Холмы, поначалу заросшие лесом, постепенно оголились, и теперь под ногами Дреки был почти сплошной вересковый ковер. Солнце уже поднялось высоко, и над землей витал смолистый аромат, змеился между пластами прозрачного и тяжелого воздуха.

Когда Дреки оглядывался, он видел за собой горящие на солнце золотым и алым леса с глубокими темными мазками ельников и сосняков. Там все было ярко и торжественно. Здесь же царствовали бледно-розовый вереск, желтая трава, бурая хвоя — у Дреки в детстве была толстостенная глиняная чашка с таким вот выгоревшим на солнце рисунком: желтые волнистые линии — гряды холмов, а за ними синие волны — то ли море, то ли горы.

И в самом деле, ближе к вечеру отряд подошел к горам. Только они оказались вовсе не голубыми — обыкновенные серые скалы, полузаплывшие землей и мхом. Обитатели деревни расположились на ночлег на одной из невысоких скальных площадок, откуда вела вверх еле заметная тропа. Дреки устроился неподалеку. Он догадался прихватить с собой с пиршества несколько лепешек и даже пару кусков мяса и теперь мог поужинать. Правда, лепешки раскрошились, а мясо стало холодным, жестким и невкусным, но все же это было лучше, чем ничего. А вот пить ему пока что было нечего, да и спать снова толком не пришлось: он боялся упустить охотников.

На рассвете они начали восхождение и несмотря на огромные кувшины за спиной без особого труда одолели первый хребет. Дреки пришлось потруднее, кроме того, он ужасно боялся, что сыплющиеся у него из-под ног камни привлекут внимание охотников. Но все обошлось.

За хребтом начался крутой, почти отвесный спуск к протекающей в ущелье реке. Охотники спускались, помогая себе короткими копьями, потом, опираясь на те же копья, переправились вброд через реку. Дреки пришлось сползать буквально полулежа, широко расставив руки и ноги. Он ободрал себе весь живот, но все же ни на мгновение не усомнился в правильности принятого решения. Этот поход тоже был «настоящим», в чем-то даже более настоящим, чем охота. Ведь на охоте он выполнял чужие поручения, здесь же действовал по зову собственного сердца.

Мутные воды реки с ревом проносились мимо него, стуча камнями, катящимися по дну. Дреки напился, снял сапоги и, не колеблясь, вошел в воду. Она была холодной и доходила до груди, а местами — и до плеч, камни били по ногам. К счастью, они были небольшими, не способными сбить человека с ног. Однако разглядеть дно было невозможно, и Дреки несколько раз спотыкался, а один раз даже нырнул с головой, на мгновенье потеряв опору. И все же это была не настоящая смертельно опасная горная река, и молодой человек вскоре понял, что ее можно одолеть, двигаясь наискось к течению. Выбравшись на берег, он вновь полез наверх поузкой горной тропе, вслед за уходящими все дальше охотниками. На вершине хребта он успел заметить комель сухого дерева, покрытый странными рисунками, но разглядывать их уже не было времени. За новым хребтом открылся новый рукав реки, на этот раз не такой широкий. Охотники пересекли его и пошли вверх по течению. К счастью, русло было довольно извилистым, и Дреки снова мог преследовать отряд, оставаясь незамеченным. Постепенно солнце высушило на нем одежду, и это его здорово порадовало. Когда охотники наконец покинули русло реки и, пройдя узкой расщелиной между двух скал, вышли к ее третьему рукаву, он уже не стал торопиться и разделся, прежде чем залезть в воду. К счастью, глубина здесь была всего по пояс, и Дреки сумел переправиться, не замочив одежды. На другом берегу он снова обнаружил покрытый резьбой ствол дерева: на нем были человеческие лица и медвежьи морды. В тот день Дреки пришлось пересекать воду еще не меньше полудюжины раз, но все это были сущие ручьи: в некоторых местах он лишь скидывал сапоги и подворачивал повыше штаны, в некоторых — просто перебирался, прыгая по камням. Так они забирались все дальше в горы и постепенно поднимались все выше. Последний подъем оказался самым трудным — тропа была узкой и чрезвычайно крутой, и, не будь на ней корней и ветвей кустарников, одолеть ее было бы невозможно.

Тропа привела отряд, а следом за ним и Дреки, на небольшое, поросшее травой плато. Чуть в стороне, в маленькой лощине расположилась деревня в шесть домов. За ней уходил вверх крутой, заросший лесом склон. Охотники не стали приближаться к деревне: они расположились на краю плато у старой сухой ели, покрытой все теми же рисунками. Дреки обошел их стоянку большим кругом и отправился на разведку. Деревня его заинтересовала — издалека было видно, что дома в ней не похожи ни на лесные землянки, ни на легкие болотные домики из прутьев и тростника. Здесь были настоящие дома: срубы, стоящие на вывороченных пнях высоко над землей. Острые, крытые старой полусгнившей соломой крыши с длинными скатами чуть было не касались земли.

Издали было ясно видно, что деревня давно заброшена: крыши прохудились и провалились, широкие прямоугольные площадки перед дверями покосились. У двух домов они вовсе рассыпались, и только невысокие, покрытые резьбою столбы так и торчали рядом с домом. Осмотрев деревню с расстояния в сотню шагов, Дреки захотел подобраться поближе, но тут ему почудилось какое-то движение среди развалин. Дверь одного из домов заходила ходуном, потом распахнулась, и Дреки чуть не вскрикнул: на пороге стоял на задних лапах огромный серый медведь с седой грудью и серебристой полосой вдоль хребта. Медведь неторопливо опустился на четыре лапы, приглушенно рявкнул и спустился с крыльца: «С косолапой, неуклюжей и смертельно опасной грацией полубога…» — подумал образованный и художественно одаренный Дреки.

Хотя от него до деревни было не меньше сотни шагов, и ветер дул к нему, а не от него, юноше все же стало боязно, и он осторожно отполз назад, выбрал себе старый развесистый дуб на опушке, взобрался на самый толстый сук, сел, привалившись спиной к стволу, и уже оттуда продолжал наблюдение.

В ответ на призывное рыканье медведя из-за угла соседнего дома показались еще трое — по всей видимости, медведица с медвежонком и медвежий пестун — молодой годовалый медведь, который продолжает ходить вместе с матерью и присматривать за малышом. Все семейство, не торопясь, разгуливало по деревенским улицам, то выкапывая из песка муравьиные гнезда, то с хрустом поедая овощи и колоски, что самосейкой выросли на деревенских огородах. Потом из леса вышли еще с полдюжины медведей и присоединились к неторопливой трапезе. Дреки так и оставался на дереве. На этот раз у него не было при себе ни воды, ни еды, но он боялся спуститься: нельзя было без конца испытывать судьбу, при свете дня медведи или люди могли его заметить, и тогда, он понимал, ему несдобровать. Поэтому он предпочел терпеть голод и жажду.

Медведи бродили по поселку весь день, почти не обращая друг на друга внимания. На закате — все такие же молчаливые, угрюмые, равнодушные, они отправились в лес. Дреки забрался повыше и вцепился в ствол дерева. Прямо под его ногами проплывали серые спины с гибкими хребтами, крутыми боками и смешными маленькими хвостиками, но ни один из зверей не поднял головы и не заинтересовался сидящим на дереве человеком. Стемнело. Из леса пополз туман, и Дреки уже собирался под его прикрытием соскользнуть на землю, но тут на тропе, ведущей в деревню, появились охотники. Цепочкой, один за другим, они прошли меж разрушенных домов, сняли с плеч кувшины, положили их под дома, между пнями, удерживающими настил, и так же молча удалились.

Дреки привстал на своем суку, осмотрелся и вновь заметил движение. Меж полосами тумана, меж стволами елей, мелькали силуэты — по склону вниз, к деревне, спускались еще какие-то люди. При свете Медвежьего Уха Дреки смог рассмотреть их и был настолько поражен, что забыл о мучающих его голоде и жажде.

Бледные и словно прозрачные, в грязной, свисающей лохмотьями одежде, с печальными застывшими лицами, и у каждого вместо правой или левой руки — медвежья лапа. Среди этих призрачных оборотней Дреки смог угадать то медвежье семейство, которое паслось здесь утром: отца — солдата в мундире королевской пехоты Кельдингов с окровавленной головой, мать в крестьянском платье с кровавым пятном на груди и двух детей: пятилетнюю девочку и бледную золотоволосую девушку-подростка с широкими шрамами на шеях. Призраки неслышно проскользили там, где только что прошли охотники, не обращая никакого внимания на принесенные кувшины, сели на крылечки или прямо в пыль у домов и негромко, протяжно запели. Одни пели на языке дивов, другие — на языке Королевства, и от этой песни у Дреки захолонуло сердце:

Горе нам, горе…

Не упал еще желудь,

Что станет дубочком,

Что пойдет на люльку,

Что будет качать младенца,

Что вырастет взрослым

И нас освободит.

Горе нам, горе!

42

Лишь перед самым рассветом оборотни покинули деревню.

Охотники не подавали признаков жизни — то ли уснули, то ли просто затаились, и Дреки наконец решился сползти с дерева. Его пошатывало от усталости и голода. С большим трудом он спустился вниз по склону, держа сапоги в зубах, и нещадно исцарапав живот руки и ноги, на четвереньках дополз до ручья и наконец припал к воде. Напившись всласть, он хотел идти дальше, чтобы попытаться вернуться в деревню раньше охотников, но вместо этого свернулся на холодных камнях и мгновенно уснул.

Проснулся он от страшной боли в сведенных руках и ногах. Попытался сесть, но не смог. Руки были заведены за спину и крепко связаны. Вокруг стояли охотники и с дружелюбным интересом наблюдали за его пробуждением.

— Смотрите-ка, что за гость к нам пожаловал! — воскликнул самый старший из них. — И кто ж тебя сюда звал, парень?

— Духи! — нашелся Дреки. — Они мне во сне нашептали, чтобы я за вами пошел.

— Вот как? А больше они тебе ничего не сказали?

— Еще они обещали, что научат меня летать.

Охотники расхохотались. Старший ткнул Дреки в спину наконечником копья:

— Ну раз тебе летать учиться надо, тогда чего ты тут прохлаждаешься? Вставай и иди.

Дреки понял, что прямо сейчас его убивать не будут и, опираясь плечом о скалу, попытался встать. Это удалось не сразу — ноги затекли не меньше рук и не желали разгибаться. Наконец он поднялся, и охотники с шутками-прибаутками погнали его вниз по руслу ручья.

Сначала каждый шаг казался ему последним, но потом он постепенно втянулся, притерпелся к боли и переставлял ноги, даже не думая, куда идет и зачем. От голода и вновь подступившей жажды голова стала совсем пустой и гулкой. По сторонам он тоже не смотрел, только вниз, на воду и камни, а потому так и не понял толком, когда и каким путем они вышли из скал на холмы. Заметил только, что было уже около полудня и вяло удивился тому, что все еще идет. Потом солнце стало склоняться к закату, но он по-прежнему шел. Наконец охотники остановились, заставили его сесть на землю и принялись разбивать лагерь. Дреки наконец поднял голову и осмотрелся. Они были на высоком обрывистом холме на берегу озера. Неподалеку, на самом обрыве, наклонившись над водой, росла старая сосна, а с самого толстого ее сука свисала веревка. Желудок Дреки едва не перевернулся от недобрых предчувствий. Он понимал, что винить в случившемся надо только себя, — мама предупреждала, что, если нарушить правила, здешние люди могут захотеть проверить, действительно ли ты так же смертен, как и обычные, законопослушные люди.

Охотники меж тем поставили на огонь котелок и принялись варить похлебку из сушеного мяса, принесенных из дома клубней и собранных в лесу трав. Дреки был настолько голоден и испуган, что запах показался ему тошнотворным. Он даже пить уже не хотел, хотя во рту было сухо и горько.

Когда старший из охотников, подойдя к Дреки, одним движением перерезал веревки у него на руках, юноша вскочил и попытался убежать, но его мгновенно поймали и потащили к сосне. Сначала он отбивался, но потом перестал, поняв, что сопротивление бесполезно.

С него стащили сапоги, затянули веревку вокруг щиколоток и резко вздернули на сук головою вниз. Наверное, от прилива крови в мозгу у Дреки немного прояснилось, пропала противная застилающая глаза пелена безразличия, вместо нее пришли острая боль и острейший страх, и одновременно с этим он увидел внизу, под собой опрокинутый пейзаж невероятной красоты — чистейшую голубую чашу озера, золотые, бурые и алые деревья на холмах, и не еще одну бездонную ярко-синюю чашу неба под ногами.

— Летишь? — спросил старший охотник, сидя на сосне и покачивая ногой веревку.

— Лечу!!! — закричал Дреки, раскинув руки.

Вися вниз головой, он внезапно обнаружил в себе странную гордость, которая заставляла его принять правила игры, раз уж он сами виноват, и ничего нельзя поделать.

— Лети! — крикнул охотник, перерезая веревку.

Дреки успел сложить руки над головой и вошел в воду почти без брызг. К счастью, даже у берега вода была достаточно глубока и, изогнувшись всем телом, он сумел избежать удара о дно. Вынырнул. Перехватил воздуха, снова нырнул, скинул обрезки веревки с ног, снова вынырнул и поплыл к берегу. Он не был уверен, что ему позволят выйти на песок — может, будут отталкивать на глубину, пока он не потеряет последние силы, может, просто пристрелят. Но, по правде говоря, вода была такой холодной, что он просто ни о чем не думал, не роптал, не строил планов, а только плыл.

Внутренне он был готов к чему угодно, но только не к тому, что случилось на самом деле. Его подхватили под руки, помогли выбраться из воды и повели к огню — греться. Сунули в руки сухую одежду, потом одеяло, потом фляжку с брагой, потом миску супа. Потом хлопнули по спине и сказали:

— А здорово ты летал!

43

Дреки вернулся в деревню Олень-камень вечером следующего дня, вместе с остальными охотниками.

Керви как раз заглянул проведать Ксанту, а потому невольно оказался свидетелем безобразной сцены. Ксанта вышла из себя, надавала сыну пощечин и высказала все, что думает о нем, о его отце и о мужчинах вообще. На середине этого монолога Керви в ужасе сбежал, но остался неподалеку от шатра, на случай если Дреки позовет на помощь.

Дреки вышел вскоре, встряхнулся, как собака после дождя, пробормотал: «По крайней мере, это дает представление о семейной жизни», и сказал:

— Пойдемте, господин Керви, мама уже успокоилась, а я должен вам обоим кое-что рассказать.

— Погодите, — Ксанта тоже вышла из шатра. — Помогите лучше мне половину крыши снять — хочу костер внутри развести. Надоело в потемках сидеть, да и земля хоть немного прогреется, одеяла просохнут. Ночи уже сырые.

— Значит, хватит тут рассиживаться, — сказал Керви, берясь за шест. — Раз Дреки теперь вернулся, завтра собираемся и уходим. С Рависсой и остальными попрощаемся, а там и отплывать пора. Скоро «Ревун» должен придти.

— Лучше послезавтра, — попросил Дреки. — Завтра снова праздник какой-то, неудобно уходить.

— Можно и послезавтра, — согласился Керви, — один день ничего не решит. Время пока есть.

— Если только наш герой на празднике снова чего-нибудь не учудит, — едко сказала Ксанта.

— Не учудю. Не учужу, — пообещал Дреки. — За мной Аркасса присмотрит.

Керви снял шестом часть крыши с шатра, Дреки, раздвинув одеяла и шкуры, выкопал прямо в земле ямку и развел костер. Ксанта задернула полог и велела сыну:

— Ну, теперь рассказывай, где ты шлялся.

Дреки рассказал матери и Керви о деревне оборотней. О своем полете он решил умолчать — это касалось только его и охотников.

— Так, так, — Ксанта подергала себя за нос, — значит, вот куда они своих мертвецов носят. Ну, кости то есть. Значит, это Потерянный Пояс и есть.

— Какой Потерянный Пояс? — не понял Керви.

— Ну тот, про который еще Нишан в Хамарне говорил. На высокой земле, на скалах то есть. Раньше Люди Болот терпели их набеги от Людей Моря, они их Злыми Людьми называли, а потом там на плато эти оборотни поселились и разделили Людей Моря и Людей Болот. По легендам так получается.

— А сами призраки откуда взялись? — полюбопытствовал Дреки.

— Не знаю. Точнее, вру, знаю. Ну, думаю, что знаю. Но я не хотела…,Не хочу… — Ксанта замялась, покраснела, и тут, на ее счастье, в полог шатра что-то стукнуло.

— Вроде, стучится кто, — сказал Дреки, поднимаясь на ноги. — Я сейчас открою. Ох коленки мои… как у старика, совсем не гнутся. Будем с тобой, мама, на пару хромать…

Ксанта вздохнула с облегчением: разговор ушел от опасной темы. Интересно, кому в голову пришло постучаться так кстати? Стой, а почему она сначала подумала «что-то стукнуло», а не «кто-то постучал»? Ну да, именно стукнуло один раз, будто кто-то бросил маленький камень, сам в это время стоя в стороне, в темноте для того, чтобы…

— Дреки, стой! — крикнула она, вскакивая с места. — Не открывай! Но Дреки уже откинул полог.

— Падай! — рявкнул Керви, который тоже понял, что подсвеченный огнем костра силуэт юноши — мишень, лучше которой не придумаешь.

Дреки, как подкошенный, рухнул наземь, в воздухе что-то свистнуло, в шатер влетел и воткнулся в землю прямо у ног Ксанты длинный тонкий стилет. Керви перескочил через лежащего Дреки и бросился в темноту, на ходу выхватывая из-за пояса свой собственный кинжал. Ксанта кинулась к сыну.

Дреки сидел на земле, раскачиваясь из стороны в сторону, закрыв лицо руками, по пальцам текла кровь. Ксанта обняла его:

— Сыночек, маленький, что с тобой? Где больно? Тебя ранили?

— Я бровь разби-и-и-л! — простонал Дреки, не отнимая рук от лица. — Камень, проклятый, лежал на том самом месте! Будто нарочно кто подложил! Мамочки, как бо-ольно!

Ксанта осторожно разжала его ладони, смыла кровь с лица, промыла небольшую ссадину на правой брови, приложила чистую тряпку, смоченную холодной водой, и велела:

— Ложись, прижимай покрепче. Ничего страшного, к завтрему заживет.

Вернулся Керви.

— Как Дреки? — спросил он с тревогой.

— Ерунда, царапина, — ответила Ксанта. А Дреки добавил:

— Видели, кто это был?

— Не знаю, не видел, темно было, — покачал головой Керви. — Может, кто из деревенских с тобой разделаться решил за то, что ты на их кладбище пролез?

— Нет, они, если бы хотели, еще там в лесу бы меня убили. Мы с ними обо всем договорились, — заверил Ксанту и Керви Дреки.

— Да у Людей Болот и оружия такого нет, — согласился Керви, вытягивая стилет из земли. — Все, хватит, уезжать отсюда надо.

— Послезавтра, как договорились, — пообещала Ксанта. — А пока мы осторожны будем.

— Может, мне вас посторожить? — предложил Керви.

— Не надо, иди спать, мы друг друга посторожим. Кто бы этот хулиган с ножичком ни был, ножичек мы у него отобрали. Вряд ли он пойдет искать новый, да решит снова к нам наведаться.

Керви покачал головой:

— Не нравится мне это. Ну ладно, давайте, правда, спать. Утро вечера мудренее. Этот метатель в самом деле вряд ли во второй раз заявится.

Керви ушел. Ксанта затоптала угли, вынесла их на улицу и снова задернула полог. Дреки отнял тряпицу от лица и осторожно потрогал ссадину: она уже не кровоточила.

— Мама, — позвал он. — Мам, послушай, я давно тебе хотел сказать…. Я тут историю одну придумал, может для пьесы подойдет… Как у одного охотника было три сестры, и он их всю жизнь кормил. А как стар стал, решил все свое имущество между сестрами поровну разделить и жить у них, чтобы их дети теперь его кормили. Как ты думаешь, интересно будет? Или вот еще, я подумал: представляешь, будто женщина одна вышла замуж и родила сына. А муж ее бил жестоко, ревновал, держал в доме, на улицу выйти не давал. Но она все-таки нашла способ пожаловаться брату, я еще не придумал как, но это неважно. Главное, брат этой женщины будто злого мужа убил и сестру в свой дом забрал. А потом, когда мальчик подрос, оказалось, что этот человек, ну муж убитый, — злой волшебник, и он стал тенью перед своим сыном являться и требовать, чтобы тот за него отомстил матери и дяде. Как тебе? По-моему, лихо. С призраками пьесы всегда хорошо идут, я точно знаю. Ну ладно, спи, не буду мешать.

44

На утро их обоих разбудил звонкий голос Аркассы:

— Эй, красавица моя, хватит спать! Вставай, одевайся, очаг топи да за грибами отправляйся, а то, что мы вечером есть будем?!

Бесцеремонно откинув полог, Аркасса заглянула в шатер, изумленно вскинула бровь и поинтересовалась:

— Ты, красавица моя, где вчера шлялась, что тебе так личико украсили? Смотри, выслежу, поймаю, шкуру спущу!

Поскольку у Ксанты с лицом все было в порядке, оставалось предположить, что девушка обращается к Дреки. Дреки и предположил.

Он сел на постели, протирая глаза, и жалобно протянул:

— Мам, ты как думаешь, она взбесилась?

— Не знаю, — честно ответила Ксанта.

Аркасса была одета в мужские штаны, в которых ее ноги смотрелись умопомрачительно, рубаху и высокие сапоги. В одной руке она держала лук, в другой — двух мертвых уток, которых бросила на постель Дреки.

— Мне-то по утрам нежиться некогда, я уже поохотиться успел, так что давай, красавица, ощипли, вариться поставь и дуй за грибами, я уток с грибами страсть, как люблю. Только смотри не перевари, а то вздую. А мы тут с дружком моим бражки выпьем и о серьезных мужских делах потолкуем.

— Какой тебе бражки, каких грибов?!! — простонал Дреки. — Ты и так, похоже, всю ночь мухоморы жевала, бражкой запивала! Мама, ты сможешь ей помочь?!

Но Ксанта уже все поняла: она лежала под одеялом и тихо плакала от смеха.

— Мама, прекрати! — рявкнул Дреки. — Человеку плохо, а ты ржешь.

Ксанта решила, что пора вмешаться:

— Любезный господин Аркасс, — поспешно заговорила она. — Не соблаговолите ли подождать меня чуток на прохладе, а я пока доченьку свою непутевую поучу, как гостей принимать.

Аркасса вышла, лукаво подмигнув Ксанте. Жрица утерла слезы и повернулась Дреки, который после «доченьки» окончательно потерял дар речи.

— Маленький мой, не бойся. У них праздник такой, видать: женщины мужчинами переодеваются, а мужчины — женщинами.

— Ничего себе… — Дреки со вздохом взъерошил волосы. — И что мне теперь делать прикажешь?

— Ну, во-первых, ты можешь Аркассе сказать, что для тебя здешние законы не писаны, а она со своими утками может убираться подобру-поздорову…

— А если нет… — осторожно предположил Дреки.

— А если нет, придется юбку надевать и идти за грибами.

— Да… положение… — Дреки почесал в затылке.

— А что ты смущаешься, тебе же играть не в первый раз? — подначила мама.

— Ну не такой уж я и актер… — Дреки снова вздохнул. — А можно, я под юбкой штаны все-таки оставлю и сапоги тоже, а то на меня же твои башмаки не налезут!

— Думаю, для первого раза можно, — смилостивилась Ксанта.

Приодев Дреки и проинструктировав его, как следует поступать с утками, жрица с горем пополам влезла в штаны сына и вышла на улицу, где Аркасса и впрямь уже разливала бражку по чаркам. В разрезе рубашки на шее девушки Ксанта внезапно заметила свое собственное ожерелье с солнечными камнями и улыбнулась — этот след ей понравился. Однако выпить и потолковать по душам не удалось: к шатру примчался насмерть перепуганный Керви — его, одетого не по правилам, на улице буквально затравили облаченные в штаны женщины. Ксанта никогда не подозревала, что прирожденный аристократ и будущий гранд Хамарны умеет бегать с такой прытью и впадет в такое отчаяние, когда ему растолковали правила игры. В виду особых обстоятельств Ксанта извинилась перед почтенным господином Аркассом, налила Керви побольше браги и повела его в шатер — чтобы подобать для него одежду и порадовать Дреки известием, что на сегодня у него будет помощница.

45

День прошел без особых треволнений. Ксанта и Аркасса вполне справились с колкой дров, Дреки и Керви — с юбками, грибами и утками. Правда, утки все же пованивали рыбой, а остья недоощипанных перьев скрипели на зубах, но начинающих поварих все простили.

Ребятишки — вот кто в этот день был в совершеннейшем восторге. Они сновали из двора во двор, любуясь потрясающими картинами: мужчинами — стирающими и работающими за ткацким станком, женщинами, пьющими брагу, смолящими трубки и играющими в ножички. Е одной из таких стаек Ксанта заметила Лакмассу (мальчишечий костюм шел ей не меньше, чем ее сестре — мужской) и, попросив прощения у всей честной компании, отвела девочку в сторону.

— Ты прости, голубка, ой, то есть голубчик! — сказала она. — Но мне позарез нужна твоя помощь.

— О чем речь, дяденька! Положитесь на меня! — отвечала Лакмасса басом.

Ближе к вечеру, вдоволь натешившись развлечениями с домашними, люди повалили на центральную площадь, где женщины упражнялись в метании копий в соломенное чучело артуна, а мужчины зашивали женам то и дело лопающиеся в самых интересных местах штаны. Из домов выносили столы, расставляли брагу и приготовленные загодя яства, из кольев и шкур сооружали большую ширму для кукольного театра — словом, по всему было видно, что нынешней ночью никому скучать не придется.

Но прежде чем солнце окунулось в озеро, прежде чем началось застолье, люди из Олень-камня подняли на плечи Саграссу-лекарку и пронесли ее по всей деревне, брызгая на нее водой и осыпая хлебными зернами. Увидев это, Ксанта хлопнула себя по лбу.

— Постой-ка, а что за праздник сегодня? Неужто повитухин день? — спросила она у Аркассы.

— Ну, конечно, а что ж еще? — удивилась та. — С огородов все сняли, охоту начали, самое время.

— Конечно, конечно, что тут сказать? Как время-то летит, — пробормотала Ксанта.

В этот момент к ней подошла Лакмасса.

— Дяденька Ксант, я принес то, что вы просили! — важно пробасила она.

— Конечно, голубчик! — Ксанта вскочила на ноги. — Пойдем, я тебя отблагодарю.

Они вернулись в шатер, и девочка начала рассказывать:

— Я все сделала, как вы просили. Пошла к Ортану, сказала его жене, что хочу ради праздника его благословить, чтобы он быстрее поправлялся. Отнесла кусок утиной печенки, что вы передали. Они, конечно, очень обрадовались. Пока жена Ортана на улице для меня чай грела, я ему сказала, как вы учили, — Лакмасса прикрыла глаза, сосредоточилась и заговорила на языке Королевства. — «Эту девочку посылаю тебе я, Ксанта, жрица Тишины. Ты можешь все рассказать ей, она все передаст моей богине. Она не понимает ни слова, и ее никто не заподозрит, потому что сейчас она сама — богиня». Ортан очень разволновался, — продолжала Лакмасса. — Долго не мог решиться отправить вам послание, а потом сказал: «Ладно, семь бед один ответ. Я пробовал смолчать, а вон что вышло. Слушай». А потом передал для вас вот что, — и Лакмасса снова перешла на язык Королевства. — «Когдамы плыли на Олений остров, господин Дю-мос приказал ночью высадить его на маленький островок. Я был у него гребцом в шлюпке. Он велел мне ждать, но я пошел за ним. Он встречался с Людьми Моря, а после этого мы видели их корабли неподалеку от Оленьего острова, испугались и решили уйти. Дальше вы знаете». Вот и все.

— Спасибо большое, ты мне ужасно помогла, — Ксанта достала из кошелька последний подарок: медное колечко с черепашкой, панцирь которой был сделан из солнечного камня. — Конечно, это не для сегодняшнего дня, но завтра уже можешь надеть. Ну-ка, дай палец! Великовато пока немного, но скоро будет как раз. А то, что рассказала сейчас мне, постарайся забыть. Зачем тебе забивать голову непонятными вещами?

— «Дюмос» — звучит одинаково и по-вашему и по-нашему, — с улыбкой сказала Лакмасса.

— Ну раз ты такая умная, тогда тем более догадаешься, что надо помалкивать, — строго сказала Ксанта и ткнула пальцем в черепашку на перстне. — Как-никак это богиня Тишины, и если хочешь, чтобы она тебя охраняла, не шуми без нужды. Договорились?

Лакмасса кивнула.

— Ну тогда счастливо, беги веселиться.

Когда девочка ушла, Ксанта достала корзинку с настоящей черепашкой и пристально поглядела в темные непроницаемые глаза своей богини.

— Ты все слышала? — спросила она. — Поможешь мне? Богиня, как обычно, осталась невозмутимой, но Ксанта почему-то

решила на этот раз ей довериться. Просто потому, что больше надеяться ей было не на что. Жрица знала, что ее противник перепуган, насторожен, хочет играть по-крупному, готов выиграть любой ценой, а значит, при случае без колебаний снова убьет. Поэтому надо было торопиться, быть осторожной и поменьше говорить.

46

Когда Ксанта, выждав некоторое время после ухода Лакмассы, вернулась на площадь, спектакль уже закончился (Дреки снова сорвал аплодисменты, как сообщил Ксанте Керви), но веселье было в самом разгаре. Сам Керви жался в темном углу, старательно пряча юбку под столом. Дреки же, напротив, вошел во вкус — он плясал с Аркассой, и, как краем уха услышала Ксанта, девушка выговаривала ему за то, что он недостаточно жеманится и опускает глазки.

Ксанта, явившаяся на праздник с богиней, спустила Гесихию на землю, сказала ей: «Развлекайся, деточка», затем решительно опрокинула в себя чарку браги, по-хозяйски приобняла Керви за плечо и зашептала ему что-то на ухо. Тот удивленно вскинул брови, но сказал: «Ладно, хорошо».

Меж тем Гесихия отправилась прямиком к сидевшему неподалеку от Керви Дюмосу (он тоже был в юбке и женской вышитой рубашке, но носил их с таким гордым безразличием, что никому и в голову не пришло бы смеяться над ним). Добравшись до сапога Дюмоса, черепашка поднялась на задние лапки и принялась скрестись как кошка, просить, чтобы ее взяли на руки. Дюмос заметил это, поднял черепаху на колени, с улыбкой предложил ей пирожка. Та милостиво откусила, потом негромко крякнула, на мгновение замерла, и Дюмос вскрикнул:

— Эй, подружка, полегче, ты что?! Ксанта, боюсь, что ваша зверушка э-э… очень меня полюбила.

На его юбке расплывалось большое белое пятно, а запах был таким сильным, что на другом конце стола стали зажимать носы.

— Гес, что ты делаешь?! — Ксанта вскочила на ноги. — Господин Дюмос, простите ее, она уже совсем старая. Пойдемте, вам надо переодеться.

Одной рукой Ксанта подхватила свою богиню, другой — Дюмоса за рукав и потащила обоих к своему шатру.

Войдя в шатер, она сунула провинившуюся черепаху в корзинку и бросилась к мешку — искать запасные штаны и рубаху Дреки.

— Вот, переоденьтесь, вам, вроде, впору будет. Все уже настолько напились, что никто не будет смотреть, кто во что одет.

— Да уж, слава богам, вроде все кончилось, — вздохнул Дюмос, натягивая штаны. — Завтра отоспимся и назад, в Темную Речку, а потом уж и домой. Вот никогда не думал, что можно заскучать по Хамарне.

— А ты откуда родом? — спросила Ксанта, протягивая ему рубашку. Дюмос с видимым облегчением скинул женскую одежду, и Ксанта

вдруг поняла, что фигурой он похож на Андрета. Тот, правда, был на полголовы повыше. Но'вот линия плеч — широких и чуть покатых, узкие бедра, едва заметные очертания мышц под кожей, наработанных не в боях и тренировках, а кромешным трудом — уж кто-кто, а Ксанта хорошо знала, какая сила может прятаться в этих, на первый взгляд, не слишком сильных руках. Только теперь она обратила внимание, что правая ладонь Дюмоса замотана какой-то темной, сомнительного вида тряпицей. Замотана довольно неумело — сразу видно, что повязку он накладывал сам.

— Ну-ка покажи руку! — велела она.

— Да ерунда, царапина, не стоит в самом деле.

— Покажи, покажи, не дури. Я в ранах понимаю, а ты, похоже, нет. Дюмос с усмешкой развел руками и сдался.

Но когда Ксанта стала разматывать тряпицу, улыбка мгновенно стала кривой. Ксанта видела, как он стискивает зубы, чтобы не закричать от боли и, не говоря ни слова, налила своему гостю еще вина. Тот покорно выпил.

— Чем это ты так? — с сочувствием спросила Ксанта.

— Топором.

«Зубастый у тебя топор», — подумала жрица. Ей давно уже не приходилось видеть таких трудных ран — ладони вовсе не было, словно в руку вцепился волк и вырвал здоровый кус мяса. Ксанта даже показалось, что в глубине она видит отломки костей. Да кроме того Дюмос со своими неумелыми перевязками умудрился занести в рану грязь, и сейчас дело выглядело совсем скверно.

— Что ж ты раньше не пришел? — вздохнула она укоризненно. — Она ж, наверное, болит день и ночь.

— Это ничего, — Дюмос снова криво улыбнулся. — Просто надо пить… понемногу, но все время… тогда почти не больно.

— Почти! — хмыкнула Ксанта. — Ладно, я сейчас промою и положу припарку, она вытянет всю дрянь. Но надо будет перевязывать почаще. Лучше два раза в день. Будешь ко мне приходить?

— Спасибо, — ответил Дюмос.

— Спасибо потом скажешь, — проворчала Ксанта.

«Если будет за что», — добавила она мысленно. У нее не было никакой уверенности, что рана заживет. «В лучшем случае пальцами не сможет шевелить. А то и руку потеряет. Или еще что похуже».

Она работала как могла осторожно и точно, стараясь не причинить Дюмосу лишней боли, и притом очистить рану как можно лучше — в этом она видела сейчас единственный шанс на спасение для своего гостя.

Оба молчали, но постепенно между ними установились доверие и приязнь, неизбежные, заложенные внутри самой ситуации, — женщина перевязывает рану мужчине.

— Так откуда ты? — снова повторила Ксанта, закончив свою работу.

— Из Льбавы, — отозвался Дюмос.

— Правда? Из Королевства, как я? Я думала, ты с гор.

— Нет, я родился уже в Королевстве. Мой отец взял землю у лорда Нариса, Режущего Хлеб, в Льбаве. По старому договору между Армедом и Кельдингами.

— Ага, понятно. Ты не торопишься? Я уже устала пить и веселиться, а уснуть еще нескоро смогу. Может, посидишь немного, поболтаешь со старухой. Я сейчас чаю согрею.

— Было бы здорово, — искренне сказал Дюмос. — Мне это веселье тоже уже вот где, — он провел ладонью по горлу. — Эти киллах очень милые, но за год надоедают хуже горькой редьки. Нельзя же вправду столько пить. Я вот отца ни разу пьяным не видел.

— Удалось ему землю выкупить? — полюбопытствовала Ксанта, ставя чашки с чаем на жаровню.

— Удалось бы, что бы я тут делал? — грустно усмехнулся Дюмос. — Почти удалось. Уже стал колья готовить да ограду городить. Тут соседям показалось, что он слишком много земли себе отрезает, они столковались да на отца с работниками и напали. Отец одного убил, еще двух покалечил, а потом и его убили. Надо было выкуп платить да отца по чести хоронить, вот матери и пришлось назад землю… закладывать. А когда долг стало нечем отдавать, она и себя с нами вместе продала. Да только снова продешевила. Сестер моих забрали в господскую рукодельню, едва те иглу научились в руках держать, а меня, как выше стола вырос, послали в город, молодому господину прислуживать. Я дома, почитай, лет десять не бывал — когда молодой господин к родителям наезжал, я в городе его вещи сторожил. Мать больше живой и не видел — помыкалась она без нас и скоро померла. Хорошо, молодой господин добрый оказался, отпустил меня на все четыре стороны, — Дюмос принял из рук Ксанты чашку с чаем. — Вот такая вот история. Что скажете? Повеселил я вас?

— Мне очень жаль, — тихо сказала Ксанта, и Дюмос, пожалуй, впервые поднял глаза и взглянул ей прямо в лицо, а не вскользь мимоходом как обычно.

Жрица произнесла эти слова на языке дивов, и на самом деле, в точном переводе на язык Королевства, они звучали так: «Это причиняет мне боль». И, взглянув на нее, Дюмос вдруг понял, что это не пустая вежливость и не обычные женские жалостливые ахи — его рассказ действительно причинил ей боль, и она гневалась на себя за то, что ничем не может исправить ту старую беду. Он сам чувствовал что-то похожее, когда вспоминал свою семью, которую, говоря по чести, сейчас уже едва помнил, но он прежде и представить себе не мог, что можно так печалиться о ком-то другом, не связанном с тобой ни родством, ни дружбой, о едва знакомом человеке. И никогда не думал, что чужая печаль может так тронуть и смутить. «Наверное, я слишком много выпил, — подумал он. — Все мы слишком много выпили».

— Да ладно, что там, дело прошлое, — пробормотал он наконец, махнув рукой. — Ну а вы как тут оказались? Вы ведь тоже из наших мест.

— Нет, я из-под Латуры, это в другой стороне. Хотя, конечно, хрен редьки не слаще. Мы тоже холопы были. Только я почти ничего не помню, мне лет было мало совсем. Отец куда-то делся — сама не знаю, куда. Мама как раз на сносях была. Весной родила, а летом ее в дом господский забрали, там тоже прибавление было, она и ребенка кормила, и за госпожой ухаживала. Молока-то у нее на двоих хватало, только ее бывало целыми днями домой не отпускали и дитя с собой брать не позволяли — я с сестренкой маленькой сидела, — хлеб ей даю, жеваный, а она не берет, ревмя ревет. Маму тогда женщина какая-то научила, та стала сестренке маковый отвар давать. Сестренка хорошо стала спать, да только как-то раз и не проснулась. Мама оттого в уме повредилась — летом ли зимою ходит по полям, маков для своего дитяти ищет. Зимой все плачет бывало, а по весне, как увидит первый цветок, бросится к нему, обнимет ладонями и поет, баюкает.

— А вы?

— А я сбежала, как только мне в первый раз венок на голову надели. С мужчиной.

— Ив конце концов оказались тут, женой Керви, и скоро вернетесь в Хамарну полной госпожой. Здорово, землячка, мы им показали, да?!

Дюмос шмыгнул носом и осторожно поднялся на ноги.

— Что-то меня качает. Пошел спать. Я так рад, что сегодня с вами поговорил, землячка. Правда легче на душе стало. Будете в Хамарне в гости приглашать?

— Если придешь.

— Приду, — пообещал Дюмос. — Спасибо вам за все, вы по-тря^са-ю-ща-я женщина, так своему киселю и скажите. Или хотите, я ему скажу? Да ладно, не пугайтесь, не настолько уж пьяный, шучу больше.

— Я знаю, — улыбнулась Ксанта.

— Ну все, ушел, не поминайте лихом.

47

Когда за Дюмосом затворилась дверь, Ксанта откинулась на шкуры и устало закрыла глаза. Этот разговор взбудоражил ее сильнее, чем она на то рассчитывала, — почти против своей воли Кента начала вспоминать родную деревню. Заросшие маками поля, Поминальный храм, старый заброшенный господский дом, и тот день, когда она искала в поле мать, а встретила мужчину — старика с молодыми глазами, у которого не было кисти левой руки, но он одной рукой умел ловко играть на тонкой черной дудочке. Того мужчину, который прочел для нее надпись под гербом, увел ее из родного дома, познакомил с Гесихией и научил читать не только те буквы, которые выводят на пергаменте, на воске или на глине, но и те, что выбивают из камня, вырезают на коре дерева, или те стертые буквы, которыми люди пишут на телах, своих или чужих, историю своей жизни.

Она совсем было уже уснула, но тут полог шатра откинулся, и появился Керви.

— Я сделал все, как ты просила, — сказал он. — Дождался, пока Дюмос от тебя выйдет, и вот я здесь. Что все это значит, скажи на милость. Зачем мне было обыскивать его сумки?

— У Дюмоса на правой руке рваная рана, а на внутренней стороне предплечья след, как от копоти, — сказала Ксанта. — Но рукав остался чистым', вот смотри, — и она показала Керви сброшенную Дюмосом рубашку. — Под кожей мелкие черные крапины, как вокруг раны Ортана и на ребре Лайвина. Я думаю, он стрелял в Ортана, и оружие взорвалось прямо у него в руке. То самое, из которого он год назад убил Лайвина на Оленьем острове.

— Погоди, погоди, не все сразу! — взмолился Керви. — Ты уверена? Конечно, Дюмос — приемный сын Лайвина и теперь унаследует и его место, и его дом, и жену, но… Ты думаешь, он мог бы?

— Думаю, да. Я все же сумела поговорить с Ортаном, хоть и не напрямую, и он объяснил мне, что значило слово «ПРЕДАТЕЛЬ» на стволе дерева. Ортан по случаю оказался свидетелем того, как Дюмос встречался с Людьми Моря. Ортан думал, что они договаривались о набеге на Олений остров, но мы-то знаем, что никакого набега не было. Скорее всего, Дюмос покупал у них оружие.

— Почему же они сами никогда не пользуются ничем подобным?

— Не знаю. Скорее всего, сами боятся.

— Делают оружие и сами его боятся?

— Не они делают это оружие. Я думаю, его и вовсе никто не делает, — Ксанта вздохнула. — Тут я могу только предполагать, но… Тот странный народ — то ли призраки, то ли оборотни, — которых Дреки видел на плато… в тех местах, которые Болотные Люди зовут Потерянным Поясом. В это тебе, пожалуй, будет труднее всего поверить. Дело в том, что когда-то богиня Аэта собирала души погибших на войне людей, чтобы они сражались за богов в грядущей великой битве. Но вышло так, что эта великая битва не состоялась, и призрачное войско осталось не у дел. Я думаю, что Аэта поселила их там, в Потерянном Поясе, да и забыла о них. Однако они сами не забыли ни своей прежней жизни, ни того, чему обучала их Аэта. Отсюда и странное оружие и, может быть, ваши паруса и ревуны. Люди Моря каким-то образом узнали эти секреты от призраков, потом продали их людям Божьего Носа, а те вам. Я даже думаю… поначалу Люди Моря враждовали с призраками: те вытеснили их с исконных земель, и Люди Моря вынуждены были заняться морским разбоем, стать теми, кто они есть. Но, может быть, сейчас они пытаются заключать союзы. Мне рассказывал… один человек… в общем, люди говорят, что иногда на кораблях Людей Моря видят медведей, которые будто бы командуют сражением. Не знаю… Здесь я могу только гадать.

— Постой… постой., постой… — Керви опустился на шкуры, обхватил голову руками. — Слишком много всего. Мне надо выспаться, чтобы собраться с мыслями.

— Конечно, всем нам надо выспаться. Мне самой порой кажется, что я напридумывала слишком много.

— Постой-ка! Значит, Дреки нашел призраков, а Дюмос, когда это понял…

— … попытался его убить прежде, чем Дреки расскажет нам о своей находке. Сейчас, когда попытка сорвалась, Дюмос жутко нервничает. Я попыталась его успокоить, как могла, но что нам надо решать немедленно, что с ним делать, пока он еще чего-нибудь не выкинул.

— Он подозревает, что ты его подозреваешь?

— Подозреваю, что нет, — улыбнулась Ксанта. — Иначе как бы у него хватило наглости сидеть тут со мной, распивать чаи и предаваться сентиментальным воспоминаниям после того, как он вчера едва не зарезал моего сына? Похоже, он держит меня за полную дуру. Да, и еще кое-что учти. Сегодня, пока он переодевался, я успела заметить не только рану. У него на груди, сбоку, почти под самой подмышкой, татуировка — маленькая синяя лягушка,

— Это что-то значит?

— Это значит, что он, скорее всего, в придачу к прочим многочисленным достоинствам — любовник королевы Силлы. Она любит помечать принадлежащие ей вещи этим клеймом. Так что если хочешь с ним разобраться, это надо делать сейчас, а не тогда, когда вы доберетесь до Хамарны.

— Мы доберемся?

Ксанта вновь усмехнулась и покачала головой:

— Проговорилась! Я останусь здесь, Керви. В Венетту мне возвращаться незачем. Мне плохо в Хамарне и хорошо здесь. Я думаю, все просто. Кроме того, Дреки вот-вот вставит этой девчонке Аркассе между ног, и я хочу посмотреть, что из этого получится.

— Дай мне что-нибудь выпить, — попросил Керви. — Только не брагу, лучше тоже чаю.

Ксанта ополоснула чашки, наполнила их водой, бросила по щепотке трав, нагребла новых углей в жаровню и поставила чашки сверху, прямо в угли — чтобы вода быстрее закипала.

— Помнишь, как ты пришла ко мне? — спросил вдруг Керви. — Там, в отцовском замке. Пришла и разломала мою старую жизнь, чтобы я смог построить новую. Получается, что я…

— Получается, что так, — подтвердила Ксанта. — Всегда приятно возвращать долги и замыкать круг.

— Я тогда тебя ненавидел, — сказал Керви. — Мне казалось, ты хочешь втереться ко мне в доверие, а я боялся верить, я думал, доверие для того и существует, чтобы потом ударили побольнее.

— Тебе не надо было мне верить, — согласилась жрица. — Я ничего не хотела от тебя. Только для тебя… немного. Но это уже потом. Сначала вообще не было ничего личного.

— Тогда почему ты пришла?

— Не знаю, как объяснить. Просто это был самый простой… самый короткий путь. Это было проще, чем гадать почему, отчего, и что было бы, если…

— Я понимаю, — Керви вздохнул. — Теперь ты попробуй понять меня. Ты не должна доверять мне… рассчитывать на меня… Я люблю тебя, может быть, больше, чем кого-либо в своей жизни, уж во всяком случае чище, но… Мы вернемся сюда. Может быть, очень скоро. Здесь есть дичь, здесь есть пряные травы. Здесь есть древесина. И эти люди совсем не умеют воевать. Через несколько лет мы вернемся сюда на кораблях и с оружием. Тем более, если правда то, что ты говоришь насчет Потерянного Пояса, это значит, что отсюда мы сможем ударить Людей Моря в спину. Это и есть самый прямой путь. И боюсь, я ничего не смогу сделать, чтобы это предотвратить.

— Я понимаю, — кивнула Ксанта. — Это одна из причин, по которой я хочу остаться. Мне нравятся эти люди, я попробую им помочь. Кроме того, я в долгу перед призраками, ведь они здесь, можно сказать, по моей вине. Ладно, неважно! Несколько лет говоришь? Тогда у меня есть время что-то придумать.

— Что ты собираешься… — начал было Керви, но Ксанта сделала резкий знак рукой.

— Не знаю пока. Неважно. Выбрось из головы. Сосредоточься на Дюмосе. Что ты нашел в его сумках?

— Несколько клинков хорошей работы и довольно много медных и серебряных украшений. Все довольно старое и ценное.

— Понятно. Это, скорее всего, Агрисса расплатилась с ним семейными драгоценностями за помощь Лаурик и Лакмассе.

— Я мог бы обвинить его в утаивании добычи, когда, мы будем на корабле. Мы ведь не можем доказать, что это он убил Лайвина, ранил Ортана и напал на Дреки. Но если люди увидят, что он пытается присвоить себе такое богатство… По закону, написанному Лайвином, клады и всякая добыча такого рода должны делиться в равных частях между колонистами и командой корабля.

— И тогда он окажется один против всех? Неплохо придумано. Ты возьмешь его под стражу, а дальше? Что в Хамарне?

— В Хамарне будет потруднее, но все же и там у Дюмоса есть враги, я думаю, мы могли бы добиться если не его осуждения, то хотя бы изгнания. А если мы найдем доказательства его связей с Людьми Моря, а мы будем очень хорошо искать… Но… Ксанта… ты уверена, что это нужно делать? Я хочу сказать, вы с Дреки будете в безопасности, если останетесь здесь. Ортан, кстати, тоже. А Лайвин… Что Лайвин? Ему уже не поможешь.

— Керви! Что ты такое несешь!!! — Ксанта едва не треснула своего любимого супруга по лбу от возмущения. — Что Лайвин? А что Алиан-на? Ты что, решил от нее отказаться?

— Нельзя отказаться от того, что тебе не принадлежит, — буркнул Керви.

— Кто тебе не принадлежит?! — рявкнула Ксанта. — Никто никому не принадлежит! Она тебя, дурака, ждет уже не первый год, а ты ее хочешь Дюмосу с рук сбыть?

— По-моему, она какого-то другого дурака ждет, — так же мрачно отозвался Керви.

— Это с какой еще такой радости?! Я что, слепая, глухая, безумная? Ты мне можешь хоть раз поверить?

— Я тоже не слепой.

— И что же ты такое видел своими зоркими очами? Керви, хватит носом в чашку тыкаться! Ты со мной говори. Что ты такое видел? Ну не стесняйся, говори, мы с тобой скорее всего последний раз видимся. А то ведь браги налью, чтобы язык развязался.

— Видел, как они обнимались, — сказал Керви сердито и отрывисто. — На празднике, по случаю отплытия кораблей на Олений остров. В саду, у стены. Чего еще мне надо видеть? А утром заметил у Дюмоса синяки, будто… ну ты понимаешь…

— … будто его кто-то страстно целовал, — спокойно закончила Ксанта. — Где были синяки?

— А какая разница?

— Есть разница, раз спрашиваю.

— Вот тут вроде, — Керви ткнул пальцем в подбородок у левого угла рта. — И что?

— А то, что ты полный дурак, и бабочки твои — полные дуры! — Ксанта совсем развеселилась. — Как бы тебе объяснить… Вот что! Представь себе, что мы любовники и ты меня хочешь поцеловать. В саду у стены. Представил? Ну, действуй!

— Ксанта, ты что?

— Действуй, говорят тебе! Не пожалеешь!

— Не буду!

— Даже ради Алианны?! Давай, не бойся, правда, ведь не пожалеешь! — и, ухватив строптивого супруга за ворот рубахи, Ксанта без церемоний потянула его к себе.

— Ладно, что с пьяной женщиной спорить! — с отчаянием в голосе воскликнул Керви, осторожно приобнял Ксанту и потянулся губами к ее губам.

Но жрица наклонила голову.

— Мы любовники, — сказала она тем же тоном, каким поучала девиц в Храме, — и я тебе рада, но хочу поиграть, тогда я делаю так, — и все так же, не подставляя рта для поцелуя, прижалась к Керви покрепче и нежно захватила губами кожу на его шее, так, чтобы оставить метку на память. — А теперь представь, что ты хочешь меня поцеловать, а я этого не хочу. А ты — не ты, а грубый хам, который привык женщин брать, не спрашивая разрешения. За руки держи и к стене прижми, чтобы не вырвалась! Колено коленом придави, а то ведь стукну, мало не покажется. Ну давай, действуй, не стесняйся! — и когда очумевший вконец Керви, довольно неубедительно удерживая ее за запястья, повторил попытку поймать ее рот своим, Ксанта резко повернула голову и что было сил вцепилась зубами в его подбородок.

— Простите, мы вам не помешали?! — на пороге шатра стояли Дреки и Аркасса и изумленно глядели на расшалившихся супругов. — Мама, господин Керви, вы только скажите, мы мигом выйдем, — добавил он на языке Королевства.

— Не помешали. Мы как раз обсуждали, что случится после того, как ты вставишь своей девице между ног, — ответил Керви на том же языке, который, к счастью,' не понимала Аркасса.

По лицу мужественного аристократа текли слезы от боли, но в глазах горел боевой огонь — кажется, он понял то, что пыталась объяснить ему Ксанта.

— Так и я о том же!!! — воскликнул Дреки. — Я ей делаю предложение руки и сердца, честь честью, а она вдруг начинает нести такой бред, что по сравнению с этим ее утренние речи — образчик здравомыслия. Ну-ка, милая, — он обратился к Аркассе, — повтори еще раз, что ты сказала, когда я попросил тебя быть моей женой.

Аркасса беспомощно развела руками.

— Понимаете, Агрисса и так платила большой выкуп моей матери, когда на мне женилась, а потом она еще заплатила господину Дюмосу, чтобы qh помогал маме и Лакмассе. А теперь мне придется простить ее, чтобы она заплатила вам за сына, хотя он ей и не нужен, но чтобы я могла взять его себе. Я не знаю, захочет ли она сделать мне такой подарок, ведь она и так на меня сильно потратилась.

48

Даже Ксанте, изрядно поднаторевшей в обычаях и обрядах Болотных Людей, понадобилось немало времени, чтобы понять, о чем говорит Аркасса. В конце концов оказалось, что Агрисса приходилась возлюбленной Дреки никакой не бабушкой, а самой настоящей супругой. Буду-\ чи женщиной зажиточной и одинокой и не желая связываться с мужчинами, Агрисса по древнему обычаю взяла себе в жены молодую женщину, чтобы та о ней заботилась. При этом она заплатила за невесту положенный выкуп провизией, домашней утварью и откормленной свиньей, которые оказались очень кстати для Лаурик и Лакмассы. Больше того, на лето Агрисса купила для них еще и работника — Дюмоса, чем показала себя щедрой и великодушной супругой.

— А я-то все гадала, почему ты носишь серьгу в носу! — воскликнула Ксанта. — Других мужей у тебя нет?

— Что вы, что вы! — затрясла головой Аркасса. — Двух мужей одновременно у женщины быть не может!

Теперь дело обстояло следующим образом. Дреки и Керви считались кормильцами Ксанты, так как брата у нее не было, а у Дреки и Керви соответственно не было сестер. С отъездом Керви и уходом Дреки к Ар-кассе благосостояние Ксанты должно было сильно пострадать, и Агрисса должна была заплатить Ксанте выкуп, чтобы взять Дреки в любовники своей законной жене. Аркасса считала, что с ее стороны будет нечестно требовать от супруги новых подарков, хотя такое положение вещей сильно ее расстраивало.

Поговорив по душам с девушкой, Ксанта пересела к Дреки и постаралась объяснить ему то положение, в котором он оказался.

— Может, попросту уедешь с Керви, да и забудешь всю эту историю? — предложила она.

— Мама, ты что, очумела? — возмутился Керви. — Я обещал на ней жениться!

— Тогда вот что можно сделать, — сказала Ксанта. — Я назначу за тебя выкуп, совсем небольшой. Только с Рависсой посоветуюсь, сколько назначить, чтобы не получилось, что я тебя слишком дешево ценю. А ты этот выкуп потом отработаешь Агриссе. Дальше поработаешь еще год-другой и выкупишь Аркассу.

— А жить мы с ней сможем, пока я еще выкуп не отработал? — поинтересовался Дреки.

— Это ты у нее уточняй, но думаю, что да. Ну что, могу я ей передать, что ты согласен?

— Конечно.

Ксанта так и сделала, и счастливые нареченные удалились вместе считать размеры выкупов друг за друга.

— Хорошо, что я уезжаю, — вздохнул Керви. — Не увижу, что от этой чумовой парочки родится.

— А что такого? — обиделась Ксанта. — По-моему, так прелестные будут дети.

— По-моему, так слишком прелестные. Если ты в одни прекрасный день оседлаешь бревно и приплывешь на нем в Хамарну, подальше от этой идиллии, я не удивлюсь.

— Я так думаю, к тому времени у тебя будет своя чумовая идиллия в самом соку.

Они наспех попрощались, договорившись, что утром Ксанта переговорит с Агриссой, а потом вместе с Керви и прочими колонистами вернется в Темную Речку, и там они попрощаются уже как следует. Керви будет все время следить за Дюмосом и арестует его, едва они прибудут на «Ревун».

Наконец Керви тоже ушел, Ксанта осталась одна, вытянулась на шкурах и закрыла глаза. Она чувствовала себя смертельно уставшей и опустошенной, но уснуть не могла.

Во-первых, ей не нравилось, что Дюмос до сих пор на свободе и придется еще какое-то время ломать перед ним комедию. Хотелось покончить с этим делом раз и навсегда, хотя бы для того, чтобы быть спокойной за Дреки. И все же Ксанта прекрасно понимала, что сейчас Дреки ни-что не грозит, а разбираться с Дюмосом — это дело для Керви. Именно он должен восстановить справедливость, наказать злого жениха-обманщика и освободить Алианну от нежеланного замужества. Тогда все будет, как в старой сказке. «Если только Дюмоса прежде рана не доконает», — напомнила она себе.

Во-вторых, как это ни странно, она испытывала угрызения совести оттого, что солгала преступнику. Точнее, выдала историю, произошедшую с ее соседями за свою. На самом деле родители, братья и сестры Ксанты прожили жизнь в добром здравии, в любви и согласии. Пожалуй, единственной большой бедой в их жизни был ее побег — пятнадцать лет кормить работницу, а потом в одночасье потерять. Но побег был делом прошлым, а ложь — хоть и неприятной, но необходимостью. Как-никак, Дюмос и сам изрядный врун, так что можно было считать, что правдивой истории он не заслужил.

И все же отделаться от мысли о Дюмосе и Керви, об их неизбежном единоборстве, она не могла.

«Он твой брат, Керви, — подумала она внезапно. — Не по крови, а по судьбе, но это родство еще ближе. Брат Керви, брат моего Андрета, и, может быть, моего сына. Мужчина должен уйти из родного дома. Женщина, тоже, но это редко замечают. Мы уходим, топча кости своих предков. Мы надрываем себе сердце и платим своей кровью. Это правильно. Любое начало требует жертвы и добровольного дара. Но, спаси тебя твой бог, если ты попытаешься заплатить чужой кровью, уйти по чужим костям. Это не считается. Потом все равно придется проливать свою кровь/только уже не по доброй воле и не со спокойной душой».

Забавно, но к обоим преступным любовникам — к королеве по имени Лягушка и диву по имени Дым она испытывала почти одинаковые чувства. Ей было искренне их жалко, они были по-настоящему несчастны, с ними действительно обошлись несправедливо. Но помочь им она не могла оба вообразили, что из-за причиненной им боли они получили право лупить весь мир без разбору, и теперь им приходилось платить за свою ошибку. Потому что отвечаешь всегда за себя, а не за других, за свои поступки, а не за чужие. В свое время Ксанта потратила немало сил для того, чтобы вбить эту простую мысль в голову маленького Дреки, но ни Дюмос, ни Силла не были ее детьми, и ей оставалось лишь уповать на милость богов — может, одному из них придет в голову как-нибудь после обеда заняться перевоспитанием молодых дураков. Однако боги тоже больше любят наказывать, чем перевоспитывать.

«Почему ты делаешь то, что ты делаешь? Потому, что делаю то, что я делаю», — сказала Ксанта Дюмосу и себе самой.

Наконец, вдоволь поворочавшись с боку на бок, она поняла, почему ей не спится: было еще одно предположение, которое она должна была проверить, причем, немедленно. Ксанта встала, накинула плащ и вышла из шатра.

На улице все еще продолжалось, медленно затухая, веселье. Заглянув на центральную площадь, Ксанта увидела за одним из столов Агриссу, рядом с ней — Аркассу и Дреки. Такое удачное стечение обстоятельств нельзя было упускать — и Ксанта поспешила к дому Агриссы.

Двери здесь не запирали. Первое, что услышала Ксанта, спустившись в полутемную землянку Агриссы, был детский плач. Лакмасса сама чуть не плакала, покачивая корзинку с надсадно орущим младенцем.

Увидев Ксанту, она вскочила, попыталась прикрыть корзинку полотенцем, потом поняла, что это бессмысленно, и просто, опустив руки, встала у стены.

— Мы не хотели, чтобы люди видели, — сказала она, опустив глаза. — Медвежонок — еще куда ни шло, а так… Мы боялись, его снова пустят по реке или бросят в лесу, а он ведь не виноват, что таким родился. Агрисса говорит, что рано или поздно с ним придется что-то делать, но я не могу.

— Конечно, не виноват, — ответила Ксанта. — Очень даже прав, что родился, нам только такого чуда и не хватало.

Она взяла младенца на руки и отметила про себя, что его руки и ноги все также чрезмерно напряжены. Но это был обычный тяжеленький и головастый полугодовалый младенец — никаких медвежьих лап, никаких ран, ничего призрачного.

— Не могу понять, что с ним, — сказала Лакмасса с усталым вздохом. — Плачет и плачет.

— Молоком похоже облился, вот и все дела, — отозвалась Ксанта. — От жирного молока у них часто животик болит. Не бойся, маленький, сейчас все в порядке будет.

Она присела, положила младенца себе на колени, прижала спиной к своему животу и стала мягко массировать вздутый животик. Через минуту младенец пукнул, отрыгнул воздух и улыбнулся сквозь слезы в ответ на улыбку Ксанты.

— Это хорошо, что ты человечьим ребенком быть можешь, — сказала ему жрица, — осторожно разминая скрюченные ручки. — С медвежатами мне дел иметь не приходилось, а с детьми — бывало, может, и получится у меня тебе помочь.

Вдруг кто-то довольно чувствительно царапнул жрицу по ноге.

— Ой, смотрите! — воскликнула Лакмасса. — Что это?

Ксанта опустила глаза и увидела Гесихию, которая, стоя на задних лапах, передними сосредоточенно скребла ее ногу, спуская чулок.

— Как она здесь оказалась? — изумилась Лакмасса.

— Чудом, надо думать, — пожала плечами Ксанта.

Она подхватила черепашку и уложила на колени рядом с младенцем. Гесихия ткнулась мордочкой Ксанте в ладонь, и в руку жрице упал тяжелый серебряный браслет — две змеи, сжимающие друг друга в объятиях. Ребенок потянулся рукой к новой игрушке, но схватить не смог, только впустую стукнул по браслету кулачком и опять расплакался. Тогда Ксанта осторожно надела тяжелый черепашкин подарок на запястье малыша, и в тот же миг браслет исчез — лишь едва заметная темная полоска осталась на коже, а малыш вновь заулыбался и загукал.

— Снова чудо? — испуганно спросила Лакмасса, прижимая ладони к щекам. — Я… я прямо не знаю, что и думать…

— Привыкай, — улыбнулась Ксанта. — По-моему, ты из тех, кому показывают чудеса.