Стёртые буквы

1

Она искала следы крови на земле и на камнях, но все было чисто. Только поблескивал крупинками слюды песок, да сверкало в створе ворот лежащее внизу, под обрывом, равнодушно впитывающее в себя солнечные лучи, огромное озеро.

Ксанта опустила веки и скосила украдкой глаза на Андрета. Разумеется, он смотрел не на землю, не на ворота, а как раз на нее, надеялся, что она заметит нечто, ускользнувшее от его взгляда.

«Придурок, — подумала она нежно, чувствуя, как любовь переполняет ее сердце. — Быть таким умным и настолько не верить в себя!»

— Так значит, здесь его видели в последний раз?

— Вероятно, да.

— Ты не уверен?

— Девушка стояла вон на том крыльце, — Андрет обернулся и указал на домик в паре сотен шагов вверх по склону. — Была ночь, так что это мог быть и не он. Или она все-таки не разобрала, по какой дороге он пошел. Но маловероятно.

Ксанта почесала бровь. Действительно, маловероятно. Широкая торная Дорога Процессий пронзала все четверо ворот: Красные и Желтые — выше по склону, Синие и Фиолетовые — ниже. Еще двое ворот: Золотые и Серебряные — виднелись в самом низу, у воды. Даже ночью белый песок дороги должен быть ясно виден, особенно на фоне густой травы. А вот маленький изгиб, ведущий к стоящим на отшибе у обрыва Зеленым воротам, как раз и скрывала трава. Так что спутать, куда повернул пропавший парень, свидетельница никак не могла.

Ксанта подошла к воротам. Внимательно осмотрела— нет ли каких царапин, насечек, зарубок, даже обнюхала от избытка усердия. Ничего. Старое дерево пахло гнилью, и наверняка было насквозь изъедено грибком, а краска давно потрескалась от солнца и облупилась, но никаких доказательств того, что к воротам недавно прикасалась человеческая рука, ей найти не удалось. Ксанта снова глянула на Дорогу Процессий. Тамошние ворота выглядели поприличней — их явно регулярно подкрашивали и подновляли. За Зелеными воротами тропинка круто поворачивала и снова выводила на главную дорогу. Еще одна крохотная тропка, укрепленная парой кустов да травяными кочками, спускалась по обрыву к самой воде. Довольно крутая, но даже если свалишься с нее, сломать шею будет затруднительно — катиться придется по глине и мягкому песку. И, разумеется, никаких следов на тропинке. Были бы следы, Андрет не позвал бы ее сюда.

Больше искать было нечего. Ксанта вернулась к воротам, села на один из камней, окружающих столб, и демонстративно развела руками. Андрет сердито сплюнул, растер плевок сапогом, отвернулся и по старой привычке засунул руки в карманы, сразу ссутулившись, как спящая на болоте цапля. Ксанта даже ойкнула тихонько: настолько знакомым было это движение — словно ключ от двери в прошлую жизнь.

— Закрой глаза, — попросила она.

— Зачем? — изумился Андрет.

Опять все забыл! Ксанта только покачала головой и сама, закрыв глаза, повернулась к солнцу так, чтобы Лучи, проходя сквозь сомкнутые веки, окрасились в алый цвет крови. Она чувствовала себя такой же беспомощной, как и Андрет, только ее это совсем не тяготило. Беспомощность и пустота — знаки начала, ведь для того, чтобы в голове уместились новые люди и события, надо хотя бы немножко распихать по углам старые. Ксанта вообразила себя сидящей в маленьком красном яичке. Сейчас она откроет глаза, скорлупа треснет, и начнется новая жизнь.

— У тебя есть какие-нибудь соображения? — спросила она Андрета. Тот покачал головой.

— Может быть, ночью здесь что-то меняется, — начал он неуверенно. — Не зря же эти ворота бросили… и так давно… Может быть, когда парень шел здесь, что-то ожило… Нет. Я не представляю, что и как могло быть.

— Я тоже ничего не понимаю, — с улыбкой подтвердила Ксанта. — И даже скажу, какие две вещи представляются мне самыми непонятными. Как и тебе — эти ворота и тот парень. Отсюда и начнем плясать.

2

Парень пропал десять дней назад. Андрет его не знал, видел мельком, когда тот приходил к Кэми чинить водовод из колодца на кухню. Вот как раз Кэми, жена Андрета, знала пропавшего довольно хорошо, а еще лучше — его мать Элару. Это все ключевые знакомства — вещь для Андрета совершенно недоступная и малопонятная.

Самая вкусная вода в округе была из ключа, который открыли на маленькой площади неподалеку от дома старосты. Во дворах у всех были колодцы, но в городке у женщин считалось хорошим тоном пить именно эту воду (особо терпеливые ею еще и умывались и уверяли, что она чудно смягчает кожу и защищает от веснушек). Терпения на самом деле требовалось не так уж много, ходить к ключу скорее было удовольствием и развлечением. Вода сочилась по капле, у ключа само собой собиралось общество, и пока наполнялся кувшин, его хозяйка успевала перемыть косточки всем ближним и дальним. Девушек здесь не приветствовали — у них был свой девичий ключ у самой реки, зато женщины почтенные и замужние, отводили душу, обсуждая причуды своих мужей и нравы чужих дочерей и сыновей.

Андрет не сомневался, что Кэми в свое время с пристрастием допросили на его счет, а также, что он никогда не узнает, каков был вынесенный вердикт. Примерно лет за двадцать до того у ключа наверняка обсуждали Элару и ее охальника. Охальник был приказчиком у господина Келада, и потом рассказывали, что после того, как Элара стала шире повязывать пояс, а господин Келад с позором выгнал проштрафившегося подручного, тот пытался увести Элару, но она сама не согласилась. И правильно, между прочим, сделала. Парень был мало того что зубоскал и известный подлипала, так еще и нечист на руку. А с такими известно, как все оборачивается. Как в песне. И тут почтенные матроны обычно вразнобой, но с чувством затягивали:

Умчались с ним в страну чужую,

А через год он изменил,

Забыл он клятву роковую,

А сам другую полюбил.

Вот Элара и осталась дома. И к лучшему.

Словом, тут было о чем поговорить, и к моменту появления на свет юного Нея его мать уже пожалели и простили всем городом. Господин Келад, видимо, чувствуя за собой вину, опекал и мать, и младенца. Через несколько лет он с успехом выдал Элару замуж за весьма достойного горожанина, а подросшего Нея взял к себе подсчитывать доходы (у парня оказались неплохие способности к счетоводству и разборчивый красивый почерк).

Итак, самого «героя дня» Андрет видел толком всего один раз, и этого оказалось вполне достаточно — ничего особенно интересного в парне не было. Когда-то давным-давно, еще в родном доме у Андрета был такой кот — Серая Шкурка, который выделялся среди прочей хвостатой братии тем, что все делал очень правильно. Правильно сидел — статуэткой, правильно спал — клубком, правильно ходил — по ниточке, и даже рыбу жрал как-то на редкость куртуазно. Боец он, разумеется, был никакой, зато ходил в любимцах у матушки и сестер. Вот и Ней был весь на редкость правильный, причем видно было, что не по расчету, а по натуре: вежлив, работящ, добродушен, не болтлив. Помнится, Андрет еще подумал, что у парня наверняка полно недоброжелателей, о которых тот и не подозревает.

Ней пропал поздно вечером. Ушел с гулянки, но не вернулся домой. Элара прождала весь день и наутро побежала к старосте. Тот согласился, что на Нея это не похоже, и послал своих работников поискать в округе. Безрезультатно. Вдвоем они отправились к Келаду, тот отправил на поиски всех своих людей и пообещал награду нашедшему. На следующий день пропажу искали уже всем городом. Только больные и расслабленные не принимали участия в Поисках, зато дали множество мудрых советов. Но Ней исчез, как иголка в стогу сена.

Андрет про все это не знал, не ведал — он был в отлучке, объезжал женины пчельники. На одной из пасек ему пришлось задержаться — пасечник доложил, что какая-то из семей явно занялась воровством: пчелы влетают в чужие ульи пустыми, а вылетают с полными медом брюшками. У самих летков стали часто вспыхивать драки между воровками и сторожевыми пчелами, по вечерам под ульями находили множество пчелиных трупиков. В доказательство своих слов пасечник подобрал с земли под ульем одну из "мертвых пчел, раздавил ее, и она в самом деле оказалась полна меда.

— Парнишка у меня еще молодой, — объяснял пасечник. — Первое лето работает, ничего толком не знает. Ульи подолгу открытыми держал, когда соты с трутнями обрезал, прямо у ульев их и бросал, а я недосмотрел. А они ж не дуры, чуют, откуда вкусненьким пахнет. Зачем им надрываться в луга летать, если вот он мед под боком. Надо что-то делать, а то по осени меда недосчитаемся.

— Что делать будем? — спросил Андрет.

— Не знаю. Надо как-то семью найти, которая ворует. А может это лесные пчелы пожаловали? Поди угадай!

— Ладно, буду думать, — решил Андрет. — Дай времени до утра.

Он весь день бродил по холмам, по малиновым и ежевичным зарослям, спускался в балки, заросшие ольхой и рябиной, и наконец в русле одного из ручьев обнаружил выход серой глины. Набрал немного, на следующий день высушил на солнце, истолок в порошок. Затем высыпал эту мелкую серую пудру на летки обворованных ульев. А пасечники проследили к какому улью полетят измазавшиеся в глине пчелы. По счастью, гнездо оказалось не дикое, приворовывали свои. Преступный улей обрызгали смородиновой водой, чтобы придать пчелам новый запах, обворованные ульи закрыли мешковиной, забросали сеном, мазнули летки смолой и отнесли в сторону от прежнего места, а на их место выставили старые пустые ульи. На всякий случай Андрет задержался на пару дней проверить, сработает ли идея. Все сработало, воровство прекратилось.

Вернувшись домой, Андрет решил, раз уж лошади и повозка все равно заняты, сгонять на ту сторону озера в рыбачью деревню за илом для огорода. А это еще день пути: на рассвете уехать, заполночь приехать. Наутро выяснилось, что любимица Кэми — старая слива, росшая за домом, повалила-таки забор, на который опиралась уже не один десяток лет. Андрет подпер сливу и занялся забором. Столбы внизу сгнили напрочь, он вытаскивал их из ям, как морковку из земли, так что пришлось заново перебрать добрую половину ограды. Кэми предлагала нанять кого-нибудь из соседских пареньков, но Андрет отказался. Во-первых, ему нравилась сама работа, это не с людьми разговаривать. Во-вторых, хотелось своими руками сделать что-то для Кэми. В-третьих, он словно лишний раз утверждал себя на этой земле. Предыдущий забор городил первый муж Кэми, а этот поставит он, Андрет. Мелочь, а приятно.

Итак, он увлеченно ковырял в яме лопатой, когда к ним в гости заявился Эркиль — вот уже двенадцать лет бессменный городской староста. Андрет безмерно удивился. В силу некоторых обстоятельств, связанных с первым, а особенно вторым появлением Андрета в городе, Эркиль последние десять лет вежливо, но решительно его не замечал. С Кэми он был неизменно дружелюбен и почтителен и даже звал в гости, но сам вблизи ее дома предпочитал не появляться, чтобы лишний раз не демонстрировать Андрету свое подчеркнутое пренебрежение. (Здесь в ходу была такая старомодная церемонность, и Андрету это, в общем, нравилось.)

Но на этот раз Эркиль пришел сам и, не заходя в дом, прямиком направился к Андрету.

— Простите, любезный господин, что я вас потревожил, — сказал староста, — но мы решили просить у вас совета.

Андрет только поклонился, не зная, что сказать. К слову, когда кланяешься, стоя в яме, чувствуешь себя довольно глупо.

Меж тем Эркиль, который тоже нервничал, наскоро рассказал и о пропаже Нея, и о всеобщих безрезультатных поисках. Потом прокашлялся и приступил к главному:

— Я слышал… мы все слышали… что вам… что тебе уже приходилось сталкиваться с такими случаями у себя на родине, в Венетте, и у тебя есть э-э-э… определенный опыт в этих делах. Не мог бы ты посмотреть, что и как? Если что нужно, отказа ни в чем не будет, это уж я сам прослежу. И господин Келад обещал посодействовать.

Тут Андрет почувствовал себя еще глупее. Дело было даже не в «твоей родине Венетте». Это он как раз пропустил мимо ушей — ну откуда Эркилю в самом деле знать, откуда он, Андрет, родом? И насчет опыта в «подобных делах» Эркиль тоже промахнулся. Людей Андрету приходилось искать раза три, причем двое нашлись сами, а третий едва не проломил Андрету голову за слишком усердные поиски. Дело было в другом. Слишком уж сцена напоминала дешевые храмовые спектакли о подвигах Благословенных Воинов, которые так любили на истинной родине Андрета. Если следовать традиции, ему сейчас надлежало сказать: «Обожди немного, добрый человек!», — уйти в дом и вернуться, с головы до ног облаченным в доспехи, с обнаженным сверкающим мечом в руке. «Да помогут мне боги защитить справедливость!» Все встают на колени и вытирают слезы. Бурные аплодисменты.

Тут он себя одернул. Беда-то и в самом деле случилась. Чай, не свинью сосед у соседа украл. Так что придется поработать в меру своих способностей.

К счастью, никаких доспехов у Андрета отродясь не водилось, но в дом он все же зашел, умылся, переоделся, сказал Кэми, что она снова как в воду глядела и придется-таки нанимать кого-нибудь, чтобы доделал забор. Затем они с Эркилем направились к Зеленым воротам.

Чуда не случилось. Андрет честно ходил кругами вокруг того места, где последний раз видели Нея, хотя в глубине души не сомневался, что если там и были какие следы, так давно уже все вышли, поговорил с людьми и пришел к самому неутешительному выводу: у Нея не было ни малейшего повода пропадать и ни малейшей возможности сделать это, не оставив следов. И все же он пропал, и именно бесследно. Андрет прекрасно знал, что так бывает, и довольно часто. Он знал также, что такой потеряшка может сам ни с того ни с сего в один прекрасный день появиться на пороге, или можно ждать его годами и десятилетиями, а он так никогда и не объявится. Еще он знал, что если Элара не поняла этого сейчас, то уж через пару дней точно поймет. И Андрет примерно представлял, во что тогда превратится ее жизнь.

Ему не за что, совершенно не за что было зацепиться, и все чаще и все с большим недоверием он стал смотреть на Зеленые ворота — такие заброшенные… одинокие… зловещие. Все-таки не зря, наверно, их здесь поставили. И не зря потом оставили без внимания. И дорога священна и все ворота на ней. Что если… И тут он чувствовал себя совершенно беспомощным. Вот уже десять лет он жил отгородившись от богов, и вовсе не горел желанием восстанавливать знакомство. Но если нет обычного, банального объяснения тому, что произошло, быть может тогда…

Труднее всего было принять решение. Возможно, именно потому, что оно было очевидно. На уговаривание самого себя, что все обойдется, и Кэми ничего не заподозрит, ушел еще день. Дальше все было гораздо проще и быстрее. Келад, выслушав доводы Андрета, без всяких споров дал ему двух сопровождающих, шесть лошадей и место на барже для всех. За день они добрались по реке до Кларетты, переночевали в гостинице, с рассветом тронулись в путь, к полудню миновали перевал, поменяли лошадей и еще через пару часов уже въезжали в Венетту. Ксанту в Храме Андрет не застал, позже оказалось, что она была в порту, смотрела представление, но Ингольда — ближайшая подруга и помощница Ксанты к Андрету никогда не благоволила и разговаривать с ним не пожелала. Андрет заколебался: ждать, не ждать — потом решил не тратить время: пока он отсутствовал, дома могло что-то выясниться, — и поэтому он оставил Ксанте записку и погнал свою здорово приунывшую команду обратно на перевал.

Отдохнувшие лошади ждали их на постоялом дворе «У подножья». Так, благодаря предусмотрительности Келада, им удалось одолеть перевал и попасть в Кларетту до темноты. Снова ночь в гостинице, и к вечеру следующего дня Андрет уже вернулся домой.

Он едва успел вымыться и переменить одежду с дороги, как в дверь уже забарабанил мальчишка — сын старосты. Оказалось, Ксанта только что пришла в город, и ей не терпится узнать, зачем ее звали.

Андрет почти даже не удивился, только поинтересовался при встрече, давно ли Ксанта научилась летать. Та долго не могла понять, о чем идет речь, потом со смехом поведала о своем великом переходе. Оказалось, что прочитав письмо Андрета, она тут же взяла напрокат мула и устремилась к горам. «У подножья» она оказалась вскоре после всадников. «А там оказия подвернулась. Извозчики с корабля торопились доставить в Кларетту свежих креветок. Собирались ехать ночью через перевал, чтобы лед медленнее таял. Ну и я к ним пристала. Утром, как спустились с гор, я их бросила и пешком напрямик, в Кларетту не заходя. Дорогу на хуторах спрашивала. Хорошо тут у вас, дороги мягкие, песочек. Яблони бесхозные на перекрестках растут. Яблоки садовые, сладкие. Потом к переправе вышла. А там до вас было уже рукой подать. Вот и добралась потихоньку. Ну пойдем, покажешьмне свои ворота!»

3

Когда она сказала: «Начнем плясать!», Андрет на мгновение вообразил себе, что она сейчас и впрямь скинет чуньки и, как в старые добрые времена, пустится в пляс прямо посреди дорожной пыли, шурша темной юбкой, сверкая узкими пятками, белыми сгибами локтей и запястьями. И нельзя сказать, что эта картинка не отозвалась тут же в его «втором сердце» ниже пояса, которое, как обычно в присутствии Ксанты, то и дело выходило из-под контроля.

Но разумеется, это была всего лишь метафора, он уже успел забыть, что Ксанта почти всегда говорит нарочито четко, ярко — если десять лет подряд обучать пустоголовых девиц разным премудростям, то учительский тон постепенно входит в привычку.

Кстати (и это, пожалуй, было самым смешным), со времени их первой встречи, когда Ксанта показалась ему неправдоподобно, непоправимо некрасивой, она ни капельки не похорошела. Все тот же чрезмерно длинный нос с горбинкой, чрезмерно острые скулы, чрезмерно выдающийся вперед подбородок. Только теперь она еще и потолстела. Не слишком — руки, например, так и остались худыми, а вот бедра и талия раздались, да и грудь опустилась. Словом, прежняя фигура храмовой девы превратилась (что вполне закономерно) в фигуру женщины, родившей и выкормившей ребенка. Ничего удивительного в этом не было, и Ксанта, всегда относившаяся к своей внешности с великолепным пренебрежением, и сейчас не думала тушеваться под взглядом бывшего любовника. Действительно Кэми рядом с Ксантой (он не хотел их сравнивать, но не мог не сравнивать) казалась бы хрупкой ланью рядом с породистой коровой. Он сам не понимал, почему это не имело для него никакого значения. Насколько проще все было бы, если бы ему удалось ее разлюбить!

— Как Дреки? — спросил он наконец.

Вопроса избежать все равно не удастся. Да и кроме того, он действительно хотел услышать ответ.

— Что Дреки? — Ксанта усмехнулась. — Что ему сделается? Ходит, шкодит. Все ищет, где деньжат подзаработать. Пытался разводить хорьков на продажу — те, что не сдохли, разбежались. Сейчас пристроился в театр на побегушки: декорации таскать, на улицах выкрикивать. Ну хоть голос они ему там поставили. Правда, репертуар у них… ох!

— А почему ты хихикаешь, когда это говоришь? — поинтересовался Андрет.

— Пет! Поймал! Просто вспомнила — третьего дня я у них была, в общем, мне понравилось. Такая легкая, ни к чему не обязывающая комедия. Про двух молодых богатых шалопаев, которые решили подшутить над бедным золотарем. Напоили его допьяна, а как тот уснул, отнесли в заранее снятый дом. И когда бедолага проспался, прислуга стала его уверять, что он на самом деле знатный аристократ и городской судья, который долго болел и вся предыдущая жизнь ему привиделась в бреду.

— Занятно. А дальше что?

— Дальше ребята вошли во вкус и стали подсылать к своему подопечному актеров, чтобы тот их «рассудил». Ну а он стал судить так хорошо и мудро, что слава о нем пошла по всему городу и дом буквально осадили тяжущиеся. Тут на город нападает вероломный враг, и наш новоявленный судья произносит страстную речь, призывая людей на стены. Те в едином порыве побеждают врага и выбирают бывшего золотаря главой городского совета.

— Забавная история.

— Забавная. Правда, ни одна из шуток выше пояса не поднялась. По-моему, Дреки теперь целиком и полностью просвещен в этом отношении.

— И ты позволяешь?! — возмутился Андрет, вновь вспоминая о своих отцовских обязанностях.

— А куда я денусь? Он и так меня редко видит. Бабка за ним обычно смотрит, но от бабки девятилетнему мальчишке много ли проку? То есть много конечно, но он-то этого еще не понимает. Самолюбивый стал. Обижается на меня чуть что. Ходим на ножах. Так я уж стараюсь лишний раз не спорить. Время пройдет — сам забудет… Ты не подумай, это я не тебе в упрек, — поспешно добавила она.

Согласно последнему судебному уложению, незаконнорожденному ребенку следовало дать имя, подчеркивающее обстоятельства его рождения, — чтобы все окружающие знали, с кем имеют дело. Ксанта выкрутилась из этой неприятной ситуации с обычным изяществом и дала сыну древнее имя, которым в столице не гнушались и князья, — Дар. Но когда Андрет узнал обо всем (примерно через год), Дар уже был переименован в Дреки — «Дракончика». «Это еще почему?» — поинтересовался тогда свежеиспеченный папаша. «Когда голодный был, так пас-тишку разевал, да так орал, что мне казалось, сейчас у меня из ушей дым пойдет», — объяснила Ксанта.

Сейчас она поднялась на ноги, стряхнула с юбки налипший песок и спросила:

— Ты-то как? Я проголодалась, между прочим. Есть здесь место, чтобы нам толком поговорить?

Андрет замялся. Место, разумеется, было, и не одно. Но всюду их будут преследовать десятки любопытных глаз. И руку можно дать на отсечение — доброхоты тотчас же побегут к Кэми. Начнутся разговоры… Нет, так нельзя. Очень хочется, но нельзя.

— Поздно уже, — сказал он. — Давай я провожу тебя на постоялый двор. Там и поешь — готовят хозяева неплохо. Рыбу жарят. Ты, между прочим, больше нигде в городе рыбы не поешь. Так, чтобы за нормальную цену. Все здешние промыслы давно господином Келадом откуплены, и он следит, чтобы из местных никто не браконьерствовал. Рыбу, в основном, в столицу гонит бочками, а здесь продает втридорога. И «Болтливая рыба» теперь тоже ему принадлежит — вот он и расщедрился. Так что сходи, угостись. А завтра утром я за тобой зайду и решим, что будем делать дальше. Договорились?

— Угу, — ответила Ксанта.

4

По дороге на постоялый двор они решили еще кое-что. Андрет займется изучением истории забытых ворот, а Ксанта попробует выяснить подноготную пропавшего парня. Решение, разумеется, приняла Ксанта, и оно (тоже, разумеется) соответствовало ее любимой манере переворачивать любую проблему с ног на голову. В самом деле — коль скоро Андрет прожил здесь уже девять лет и худо-бедно знает здешних людей, значит, глаз у него замылен, и расспрашивать встречных-поперечных надлежит Ксанте, благо она приехала сюда только вчера и не успела обзавестись предубеждениями. С другой стороны, если Ксанта, сколько себя помнит, занималась собиранием и пересказом всяческих легенд, преданий и ритуалов, то ее близко нельзя подпускать к здешним историям — она будет судить предвзято. Назначение Дороги Процессий и Семи ворот предстоит выяснит Андрету — который, кроме трех обычных молитв, больше ни о чем таком не знал и знать не хотел.

Было и в самом деле уже поздновато и, чинно распрощавшись с Ксантой на пороге «Болтливой рыбы», Андрет направился прямиком домой. Он боялся, что Кэми успели донести, с кем и как он сегодня провел день. Надо рассказать свою версию первым, чтобы она не мучилась. То есть, конечно, мучиться она так и так будет, но надо наврать какой-нибудь белиберды, чтобы ей хоть было за что держаться. Андрет надеялся, ей хоть распишут, какая Ксанта уродка. Ну не станет же красивая женщина ревновать к уродке? Кроме того, Ксанта выглядит на все свои, а Кэми — на десяток лет моложе. И тут же он осекся. Кэми выглядела молодо, потому что у нее никогда не было детей. И не будет, судя по всему, никогда. Ему это было безразлично, но ей — нет, и он это прекрасно знал. Хорошо, что Кэми не знает про Дреки. И никогда не узнает — уж об этом он позаботится.

Как выяснилось, Андрет то ли переоценил местных сплетников, то ли недооценил свою жену. Кэми была весела и беспечна. Встретила его нежным поцелуем, разула, подала глиняный таз с теплой, настоянной на травах водой для ног. Потом принесла воды умыться, накрыла на стол, и все это с той самой нежной воркотней, которая представляется большинству женатых мужчин недостижимым счастьем.

Плетеный из ивовой лозы стол был покрыт пестротканой скатертью с широкими красными и узкими белыми полосами. С желтых глиняных тарелок улыбались синие цветы. Кэми принесла запеканку из тушеного мяса с овощами, поставила на стол кувшин с холодным квасом.

Мордастый и лобастый дымчатый кот, по праву носящий кличку Проглот, ходил восьмеркой около ног хозяина и многозначительно урчал. Его беременная подружка по прозвищу Плюшка лежала на сундуке и томно вылизывала лапу. Словом, все было настолько тихо, мирно и безоблачно, что каяться в каких-то грешках прежней беспутной жизни казалось подозрительным и смехотворным. Поэтому Андрет заговорил о другом:

— Послушай, детка, а откуда'здесь, собственно, взялась Дорога Процессий?

Кэми опустилась на стул, внимательно глядя на мужа:

— Ну как же? Мы ведь по ней ходим каждую осень на берег — резать перворожденных ягнят. А потом праздник, танцы, угощенье…

Это Андрет знал и сам. Участия в городских праздниках он не принимал, но пару раз из любопытства наблюдал за ними с того самого крутого склона за Зелеными воротами. Ягнят с песнями приводили на берег, купали в озере, намазывали им лоб медом и забивали. Тут же на берегу разводили костры, жарили мясо на углях и тут же съедали. Особо хорошей приметой считалось, если кому-то попадался недожаренный кусок мяса и кровь текла по подбородку. («Может быть, это важно? — подумал Андрет. — Может, это знак, что ворота хотят видеть кровь?») Потом господин Келад приводил двух своих белых коней и ставил их в Золотых и Серебряных воротах, а женщины, владелицы пасек, окунали руки в мед и давали коням облизать. («Зачем вы это делаете?» — спросил как-то Андрет у Кэми. «Ну как же? — удивилась она. — Пчелы ведь рождаются из дохлых белых лошадей». «Точно из белых?» — переспросил опешивший Андрет. «Ну конечно! Все так говорят».) Коней, кстати, звали Ривель и Мискейф — радость и несчастье, но Андрет не знал, имело ли это какое-нибудь значение.

— Ты будешь смеяться, но я помню, — сказал он наконец. — Но кто придумал этот обычай? И кто построил ворота?

— Откуда же мне знать? Кто-то построил их для праздника, когда здесь еще деревня была. Наверно, деревенский староста и придумал. Это тебе в Храме Осени спрашивать надо — там все хроники.

— Непременно, но… Неужели тебе в детстве бабка ничего про эту Дорогу не рассказывала? Сказку или предание…

— Ну вот разве что… Говорила, будто в прежние времена старостиха здешняя и ее дочь очень ссорились. Обе своенравные были, каждая хотела, чтоб все по ее воле жили. И вот однажды решили они — кто с утра первая на берег придет солнышку поклониться, та и будет всегда первой, той и почет. И вот ночью старостиха собрала всех женщин, сидят, кудель щиплют, ждут, когда петух запоет. А дочка, не будь дурна, забралась в курятник да всем петухам головы и посворачивала. А дверь в дом на засов заперла. Собрала всех девок, и только зорька зарумянилась, пошли они по дороге к озеру. Идут — песни поют. Старухи услышали — и к дверям, а там заперто. Они — к окнам, и те заперты, уж они колотились, колотились… Но выбрались как-то все же — то ли через подпол, то ли через дымоход — и вдогонку за девушками припустились. Старостихина дочка увидела погоню и кинулась в Зеленые ворота — там, думает, поближе, глядишь и успею. Да только едва она через ворота проскочила, как земля под ней провалилась, и упала она вместе со всеми девушками в бездонную пучину. С тех пор за Зелеными воротами обрыв. И будто если там на рассвете стоять, можно услышать, как внизу девушки поют.

— На рассвете, говоришь? А ты сама слышала?

— Зачем мне это? Ну что, понравилась тебе сказка?

— Чему ж тут нравится? Мрачная история.

— Ну так тебе не угодишь! Ладно, хватит мне попусту болтать. Я пойду во двор, посуду помою, пока не стемнело.

В доме, как всегда, пахло фиалками — любимыми цветами Кэми. Наверняка она все утро провозилась с горшками — что-то пересаживала, ощипывала, удобряла. Кэми Зеленые Руки — так называли ее соседи. При здешней неистребимой привычке давать язвительные прозвища таким имечком можно было по праву гордиться. Например, Элару, мать Нея, все звали Горихвосткой только потому, что звать ее в лицо Задери-хвосткой было чересчур даже для здешних. Андрета величали Кошатником и Влазнем (за то, что пришел с пустыми руками на женино добро), а того же Нея — Кукушонком.

Сквозь легкий цветочный аромат пробивались запахи сушеных трав и кореньев, масла и уксуса с кухни, легкий запах известки да еще едва различимый и все же неистребимый запах кошачьей мочи. Впрочем, для Андрета этот последний был настолько знакомым и родным, что без него, пожалуй, он не ощутил бы такого покоя и удовлетворенности. Тренированый нюх не раз сослужил Андрету добрую службу. Однажды он уловил слабый запах масла от монеты, и это помогло ему распутать весьма сложное дело.

А вот у Ксанты в Храме кошек никогда не бывало. И цветов тоже. Там пахло пчелиным воском, непряденой шерстью и сухими фруктами. Воском она собственноручно натирала дощечки учениц, шерсть терпеливо разбирала руками — волосок от волоска, пока та не превращалась в объемное пушистое облачко, и потом пускала на набивку вязаных игрушек. А запах фруктов шел от многочисленных подношений, которые Ксанта сушила на плоских крышах мастерской и клети. И цветов Ксанта тоже не любила. Говорила, что любоваться букетом или венком — это все равно, что любоваться отрубленной человеческой головой на шесте. И золото с серебром не любила — тоже по очень практическим соображениям. Ей часто приходилось ходить по городу вечером, а то и глухой ночью, и она предпочитала не носить ничего ценного. Ей надо было дарить украшения из дерева, кожи и полудрагоценных камней — их она принимала благосклонно и даже иногда надевала.

Кэми бесшумно возникла сзади и осторожно положила руку на его плечо.

— Люди думают, что это Пила и Вопатый виноваты, — сказала она негромко. — Они давно злобились.

— Скорее всего, люди правы… — протянул Андрет задумчиво. Юрг Пила и Коре Вопатый были младшими сыновьями Элары.

Младшими, но в отличие от Нея законнорожденными. Юрг получил свое прозвище за неровные верхние зубы и въедливый нрав, а Коре за то, что так и не научился правильно выговаривать слово «лопата». Одному было около шестнадцати лет, второй — помоложе, но все признавали, что оба брата — мужики серьезные и если сообща навалятся, забьют кого угодно. Все четверо: мать и трое сыновей — владели большим фруктовым садом ниже по реке, продавали урожай Келаду на вино и пока не бедствовали. Но если бы Ней надумал жениться, Элара без колебаний выделила бы ему его долю, а Юргу с Корсом пришлось бы поумерить свои аппетиты. Так что смерть Кукушонка (если он и правда мертв) пришлась бы им весьма кстати. Убить братца они могли, спору нет. И рука бы поднялась, и сил бы хватило. Но убить и при этом не наследить? Нет, это несерьезно. «Не те это люди, чтобы меня за нос водить, — думал Андрет. — Перепить — еще куда ни шло. Побить — охотно верю. Но глаза отвести — да ни в жизнь! Или их подучил кто, или все было не так».

— Как там Горихвостка? — спросил он у жены. — Сильно горюет? Та вздохнула.

— Молчит, не плачет. Сыновьям и полслова не сказала.

— Мне бы поговорить с ней. Как думаешь, станет?

— С тобой-то кто не станет! — улыбнулась Кэми. — Попробуй, &уже не будет. Я ей баночку меда давно обещаю — вот и отнесешь. Кыш вы, проклятущие!

Это было адресовано Плюшке и Проглоту, которые по своему обыкновению с наглыми мордами развалились на хозяйской кровати.

Ночью муж и жена соединились, но пока Андрет мог думать, он все время размышлял о том, что завтра снова увидит Ксанту. И позже, когда Кэми засыпала, он пытался думать о пропавшем парне и снова получалось только о Ксанте.

5

Если на вечер никакой срочной работы не было, Андрет отправлялся в Храм Тишины. Входил через черную дверь на кухне, наскоро съедал какие-нибудь холодные овощи прямо из котелка (мясо Ксанта ела редко и обычно жарила пару кусков на решетке, специально для него). Зато она каждое утро начинала с того, что собирала на огороде свежие травы, мелко резала их и растирала с солью и маслом. Деревянная чашка с этим зеленым соусом всегда стояла на кухне, и Андрет обычно щедро поливал им успевший уже подсохнуть с утра хлеб. Потом брал горсть сушеных фруктов, кружку сидра побольше и уходил в спальню. Ложился на покрытую множеством пестрых покрывал перину, подсовывал подушку под локти и сквозь дырочку в плетеной циновке, занавешивающей вход, смотрел, как во внутреннем дворике у бассейна Ксанта школит молодых девиц. Официально она готовила нобельских дочек к тому, чтобы они блистали на празднествах в более крупных и знаменитых храмах. Неофициально — обучала золотых невест держать хозяйство в кулаке, а мужа — на коротком поводке. Большинство гранд-дам города прошли в свое время через ее школу.

Обычно Андрет приходил уже в сумерках и поспевал как раз к танцам. Лежал, жевал сушеные яблоки, отхлебывал сидр и хихикал про себя: «Знал бы отец, что перед его сыном будут когда-нибудь танцевать лучшие невесты иноземного государства!» Иногда Ксанта приглашала подработать из соседнего храма флейтистку или цимбалистку. Но чаще она сама отбивала ритм колотушкой или негромко нараспев читала храмовые гимны, а иногда, и любовные стихи былых времен. «Вот вечно так: надо умереть, чтоб тебя заметили! Сейчас что, у вас в городе стихи не пишут?» — поддразнивал он. «Это им и без меня споют!» — отмахивалась она.

Впрочем, дырки в циновке были совсем маленькие, и он больше слышал, чем видел. Мелькали какие-то стройные тени в развевающихся одеждах, доносился шорох шелков да перестук каблучков. Иногда, впрочем, благородные девицы с подачи Ксанты выдавали такую дробь, что, казалось, во дворе резвится стадо кобылиц. И все же большинство танцев были медленными и томными.

— Представьте себе раннее утро. Рассвет. Вы в Храме, и лучи падают сквозь узкие окна с цветными стеклами. И когда вы в большом кругу, вы купаетесь в этих лучах, — командовала Ксанта.

— А в малом круге темно? — спросил нежный девичий голос.

— Конечно. Превращение должно совершаться в темноте. Вошла в тьму, преобразилась и снова вылетаешь на свет, как бабочка. И обратно во тьму. Попробуй это почувствовать.

Неделю-другую спустя репетировали тот же танец, и какая-то из девиц (уже другая) задала примерно тот же вопрос.

— Нет, внутри не темно, — ответила Ксанта. — Ведь вы приходите из большого круга, и приносите с собой свет.

На землю падала темнота. Девицы с мелодичным щебетом расходились по домам. Иногда одна из них оставалась посекретничать с хозяйкой. Тогда Андрет обычно задремывал — уставал он за день изрядно. Наконец приходила Ксанта, падала на покрывало рядом с ним. Он разлеплял глаза, распускал шнуровку на ее платье, слизывал пот с ее запястий, с ямок под локтями и под ключицами.

— Почему ты говоришь одним одно, а другим — Другое? — спрашивал он.

Она недоуменно поднимала брови.

— Ну насчет тьмы и света?

— А… Так возраст разный.

— А в моем возрасте?

— В твоем возрасте тьма и свет сосредоточены в одном месте, — и она положила, узкую ладонь на свое лоно. — Сначала темно-темно-темно, а потом светло-светло-светло!

Размышляя о постельных утехах минувших дней, Андрет вдруг с неудовольствием понял, что возбужден и сейчас. Пришлось сосредоточиться и вспомнить в подробностях, как он летел с борта корабля в воду, пробивая тончайшую ледяную корочку. Воспоминание сработало как обычно, и он наконец заснул.

6

Городок назывался Дивно Озерце, потому что и вправду устроился на берегу самого большого и, возможно, самого богатого озера в этих краях — последнего в длиной цепи лесных озер, и единственного из них, чьи берега были обитаемы. На востоке длинный и узкий Щучий залив зарывался в обширные болота, изобилующие торфом, дичью и рудными гнездами. На западе из озера вытекала река Плеска и, змеясь, убегала к столице. Вдоль реки тянулись сады. В верхнем течении Келад понастроил мельниц: и простую, и лесопильную, и сукновальную; ниже он соорудил пристань и наладил переправу, а еще ниже позволил реке быть судоходной — для небольших, плоскодонных лодок и барж, но все же… К югу от города, на высоких обрывистых песчаных холмах расположились пчельники.

Андрет успел рассказать немного о здешнем благодетеле. Господин Келад происходил из старинной семьи, жившей здесь еще в те времена, когда Дивно Озерце считалось деревней. На протяжении пяти поколений семейство скупало земли вокруг реки, зарабатывало на переправе (тогда еще на лодках), на мельнице (тогда еще обычной), на сплаве леса. Господин Келад, унаследовав немалое по здешним меркам богатство, внес и свой вклад: стал скупать у пасечников воск и возить в Кларетту — сначала простым свечникам, а потом и большими- партиями в храмы. Люди почуяли выгоду, стали разводить больше пчел, и городок стал процветать.

Ксанта видела, что город и впрямь богатый: дома деревянные, по большей части — двухэтажные с четырехскатными крышами. Частая сетка оконных переплетов была затянута узором разноцветных, а иногда даже прозрачных стекол. Из глины делали только летние пристройки — у них крыши крыли соломой, окна затягивали промасленной тончайшей тканью и наверняка подновляли каждый год.

Там, откуда Ксанта была родом, дома всегда строили из глиняных кирпичей, крыли деревом. Окон для экономии тепла вообще не делали, топили по-черному, а кровать была роскошью для богатых. Полжизни Ксанта спала на соломе на полу, а днем работала в поле под ветром и дождем. Поэтому всю вторую половину жизни она стыдилась, что-нахально наслаждается незаслуженным комфортом.

Рыбу здесь жарили на углях, обернув пластом озерных водорослей, отчего она приобретала неожиданно резкий солоновато-кислый вкус. К рыбе подавали два соуса: один — кислый, фруктовый, второй — сливочный с мятой и горячие лепешки с травами. Ксанта макала кусочки рыбы то в один, то в другой соус, и смотрела рассеянно на вытащенные на берег для просушки разноцветные лодки — тяжелые, круглобокие, с высокой осадкой озерные челны (разумеется, собственность все того же Кела-да), — и узенькие верткие болотные лодки-однодеревки. Одновременно она честно пыталась отработать свой хлеб, то есть вслушаться в рассказ Киури — юной особы, которая последней видела пропавшего парня. К сожалению, речь этой важнейшей и, пожалуй, единственной свидетельницы состояла в основном из ахов, всплесков руками и многозначительных умолчаний.

— В тот день они собирали урожай в саду господина Келада… Кто? Да почитай все… точнее почти, я хотела сказать. Так уж здесь заведено, обычай такой… Падалицу отдельно в ведра, на вино. То есть для вина… а отдельно хорошие яблоки прямо с веток в корзины. И Ней был с нами. Ему приказано было за нами присматривать, но на самом деле он просто работал вместе со всеми, не отставал. Он никогда не чинился, на самом деле. То есть не чванился, я хотела сказать. Ему, конечно, все завидовали, каждому хотелось на его место попасть, но зла ему никто не желал, не подумайте. Он сам безвредный был, то есть никому вреда не делал, разве что случайно. А такому человеку разве можно зла желать? А когда солнце стало садится, мы все пошли обратно вверх по реке. Господин Келад в своих старых амбарах для сборщиков всегда столы накрывал. Хорошие столы, богатые, ничего не жалел — и рыба, и колбасы, и вино. Только всегда по одной тарелке на двоих приказывал ставить, по одной ложке и кубку. Но это не по жадности, вы не подумайте, то есть не от жадности. Просто шутил так.

«Хорошо воспитан. В старых правилах», — подумала Ксанта.

Тут она заметила на той стороне площади Андрета и замахала ему рукой. Тот быстрым шагом направился к трактиру и, видно, решив не тратить время на то, чтобы дойти до лестницы, перепрыгнул через невысокую ограду террасы, оказавшись прямо у стола Киури и Ксанты. Извинился пред Киури и пододвинул для себя стул. Ксанта спросила, не будет ли он завтракать, но тот поспешно отказался, чем очень удивил Киури. Ей показалось, что у господина Андрета лицо очень голодного человека.

Ксанта попросила Киури продолжить рассказ. Та сбилась, засмущалась, потом все же собралась с духом:

— Мы с девушками свернули в рощу, набрали грибов к столу, еще сходили к источнику, жертвы от нового урожая принесли, как у нас заведено. Точнее, как повелось. Ну потом уже грибов нажарили, все сели за столы. Ней сказал здравницу в честь хозяина, потом в честь гостей. Поели, потом во двор пошли — танцевать и играть. У нас сосед мой на гудке играет, а пастух наш — на дудке, потом бубны с собой принесли многие. До самой темноты почти танцевали и играли. Только Ней еще в сумерках ушел. Никто толком и не заметил, он только со мной прощался. Сначала по дороге пошел, потом повернулся, помахал мне рукой еще раз и свернул к Зеленым воротам. Вот и все. Больше я его и не видела.

— А ты не заметила, он с кем-нибудь еще говорил перед тем, как уйти? — спросил Андрет.

Собственно, ответ он уже знал — они с Киури разговаривали еще несколько дней назад. Но ему хотелось, чтобы Ксанта все увидела своими глазами и услышала своими ушами. Он все время боялся так или иначе повлиять на ход ее мыслей. У него ничего не вышло — значит, нельзя допустить, чтобы Ксанта пошла его путем.

Киури вскинула голову, удивленно взглянула на собеседника:

— Нет. Ней говорил только со мной, — уверенно сказала она.

— А не намекнул никак, куда идет?

— Нет. Ничего не сказал.

— Он много выпил в то вечер?

— Да нет же, что вы! У нас так вообще не заведено, а уж Ней… Он же, почитай, хозяином застолья был, то есть я хотела сказать, так считается. С него бы господин Келад за беспорядок голову снял, только такого и не бывало никогда.

Андрет не знал, о чем спрашивать дальше, и замолчал. Молчала и Киури. Оба с интересом смотрели на приезжую жрицу — самое время ей блеснуть умом и проницательностью. Ксанта не торопясь, с глубокомысленным видом жевала лепешку.

— А во что вы играли? — спросила она наконец.

— О? — только и выдохнула Киури.

— Ну ты говоришь, что вы играли и танцевали во дворе. Во что у вас обычно играют?

— Во что? Да как всегда. Как обычно, я хотела сказать. Даже не знаю, как объяснить. Ну вот в «Золотые ворота», например. Рассказать?

Ксанта кивнула.

— Ну, значит, встают двое, взявшись за руки, и поют: «Золотые ворота поставлены. Кто пойдет — потеряет голову. Иди войско, иди». Руки над головой высоко поднимают и держат. А все остальные цепочкой идут в эти ворота. Те двое, что стоят, как допоют, опускают руки вниз и ловят, кто попадется. И спрашивают: «Ты за солнце или за луну?» Как тот ответит, его ставят позади с одной стороны ворот, или с другой. Они сначала между собой заранее договариваются кто — солнце, а кто — луна. Потом снова. И так до тех пор пока все на две команды не поделятся. А потом хватаются за руки и начинают тащить в разные стороны. Чья команда перетянет, те и выиграли. Вот и все. Еще в «Сноп» играют. Рассказывать?

— Конечно.

— Это потруднее. Все встают цепочкой друг за другом. Одной рукой держать соседа за пояс, вторая свободная. Потом предводитель — тот, который впереди, — начинает бежать: сначала по кругу, потом внутрь, спиралью, как будто сноп закручивают. Ну и поют при этом: «Завиваем

— мы сноп, завиваем. Ты завейся, труба золотая!» А свободной рукой надо успеть хлопнуть по руке человека, мимо которого бежишь. И вот так круги все уже, уже, уже, пока правда все, как колосья в снопе, плотно не собьются. И тогда хватаешь ближайшего соседа за руки, и все бегут в разные стороны. Кто упадет на землю или руки расцепит — тот проиграл.

— Так вы и в тот вечер в «Сноп» играли? — быстро спросил Андрет.

— Да.

— А Ней был предводителем?

— Да, наверно, один или два раза, — удивленно ответила Киури. — Еще мы гадали: клали в платок хлеб, соль, перец, монету и нож и тянули по очереди. Кто что вытянет, у того такой муж будет. То есть муж — у девушки, а у парня — жена. Я перец вытащила, до сих пор еще немного руку жжет, а Ней, кажется, — нож. А еще мы просто хоровод водили. Это совсем просто. Кому-то глаза завяжут и ходят по кругу, а он с закрытыми глазами себе пару выбирает. Кого выберет, с тем поцеловаться должен, ну или поясами поменяться, если целоваться не хочет.

Она вновь замолчала, заметив, что за столом происходит что-то странное. Господин Андрет так и ел ее глазами, боясь пропустить хоть одно слово, при этом он был мрачен и серьезен. Приезжая жрица, напротив, смотрела куда-то мимо Киури, и лицо у нее было, как показалось девушке, скучающее и презрительное. Ей стало досадно почти до слез. Выходило, что эти двое взрослых умных и серьезных людей хотели услышать от нее, Киури, что-то важное, а ей было нечего им сказать, кроме всяких глупостей. Ну ладно, погодите! Девушка закусила губу, вскинула голову и произнесла с вызовом:

— И вот еще что. Я вам не говорила прежде. Перед тем, как мы расстались, Ней попросил меня быть его женой.

Андрет удивленно вскинул брови и потер подбородок:

— А кто-нибудь еще мог это слышать? — спросил он. Ответить Киури не успела. Ксанта тоже очнулась от своего забытья, повернулась к девушке и негромко сказала:

— Киури, я думаю, что ваш друг жив. Поэтому, наверное, сейчас не стоит говорить ничего, что вы не смогли бы повторить потом при нем.

Киури мгновенно покраснела до ушей и уставилась на скатерть. Ксанта отодвинула стул и встала.

— Ну, спасибо вам большое за все. Если я что-то забыла, придется потом потревожить вас еще раз. Вы уж простите заранее — я обычно думаю не быстрее, чем бегает моя богиня. А пока можно ли поговорить с матерью Нея?

— Да, конечно, нас ждут, — ответил Андрет.

— Давайте, я провожу! — воскликнула Киури и тоже вскочила, впопыхах едва не сдернув скатерть со стола. — Это не близко, надо идти через холмы. Я покажу короткую дорогу!

Жрица Тишины заколебалась. Ей вовсе не нужны были лишние свидетели, но, во-первых, не стоило одергивать девушку еще раз — она и так расстроена, а во-вторых, Ксанта уже поняла, что Андрет не хотел бы, чтобы местные жители видели их вдвоем.

— Хорошо, — сказала она.

7

Город уходил от озера четырьмя большим ступенями. Дом Элары стоял на последней, четвертой, с восточного края. Солнце поднялось уже высоко, день выдался по-летнему жаркий, и никому не хотелось взбираться вверх по многочисленным земляным и деревянным лестницам. Поэтому Ксанта и Андрет согласились с предложением Киури и решили пройти стороной — через общинные пастбища.

Скотины в Дивном Озерце было всего ничего — несколько лошадей да коров по дворам. Ну и само собой разумеется, у господина Келада — шесть лошадей, четыре коровы да дюжина овец. Но сейчас, в жару, всю скотину угнали вниз, поближе к озеру, и на холмах не было ни души.

А солнце светило, словно решило напоследок прогреть землю, высушить ее перед осенними дождями. Траву местами уже скосили, сметали в стога, и над холмами плыл сладкий запах высыхающего сена, смешиваясь с запахами последних летних цветов.

Тропинка была песчаная, узкая, но хорошо утоптанная, и все же идти было тяжело — солнечный свет давил на грудь, как неподвижная стена воды, хотелось при каждом шаге раздвигать его руками. Киури поначалу все болтала. Рассказывала Ксанте всякие занимательные истории из здешней жизни, расспрашивала о Венетте, но потом, когда они прошли старую полуразвалившуюся деревянную ограду пастбища, и тропа начала медленно, но неуклонно забирать вверх, девушка тоже примолкла. Сюда косари не добрались, и трава по краям тропинки доходила людям до пояса, а местами и до груди.

Наконец все трое одолели последний склон и остановились. Отсюда было видно все: и озеро в голубом мареве, и реку с садами и лодками, болота и дальше — лес-лес-дес без конца, без края. Ксанта невольно вскинула руки — то ли хотела полететь, то ли обнять открывшуюся ей красоту, — но тут же опомнилась, хмыкнула и принялась поправлять прическу. Вслед за Киури они прошли вдоль по склону холма, мимо старого яблоневого сада, и увидели маленький крашеный светло-желтой краской и крытый традиционной здесь красной черепицей дом.

Элара сидела во дворе за грубо сколоченным деревянным столом, чистила яблоки. Их сладкий медовый запах ударил гостям в нос, едва они отворили калитку и прошли под плетеной из лозы аркой, затянутой диким виноградом. Элара не поднялась им навстречу, только глянула в лицо Андрету, поняла, что новостей ни дурных, ни хороших нет, хлопнула рукой по столу, крикнула куда-то в сторону дома: «Коре! Принеси сидра!» — и вернулась к своей работе. Голос у нее был сипловатый, совсем тусклый, и Андрет понял, что она действительно много плакала в эти дни, или, может быть, ночи. Он поставил на стол горшочек, который послала Эларе Кэми и застыл^ не зная, что сказать. Молчала и Киури. Ксанта тем временем как ни в чем не бывало достала из-за пояса ножик, села на скамью рядом с Эларой и принялась чистить яблоки. Хозяйка только коротко кивнула, благодаря то ли за помощь, то ли за молчание. К горшку, принесенному Андретом, как это всегда бывало в Дивном Озерце, стали собираться пчелы. Некоторые ползали по тряпице, закрывавшей горшок, некоторые перебрались на яблоки. Андрет видел, как рука Элары на мгновение застывала над яблоком, облюбованным пчелой, и тут же, не дрогнув, брала соседнее. Невольно он передернул плечами. За десять прожитых в Дивном Озерце лет, он так в душе и не примирился со здешним благоговением перед пчелами. Уж если обязательно надо чтить что-нибудь полосатое и жужжащее, Андрет выбрал бы шмелей — живут, как люди, по двое, в своем доме, растят деток вместе и кусаются только если припереть к стене. Но здесь ценился мед, а не характер.

Коре, босоногий и растрепанный светловолосый парень, принес кувшин с сидром и четыре стакана, подозрительно глянул на Андрета, нахмурив светлые брови. Сверкнул желтыми мелкими зубами — то ли попытался улыбнуться, то ли оскалился и, не сказав ни единого слова, ушел.

Тем временем Ксанта, так же, как и Горихвостка, не поднимая глаз, негромко сказала:

— Элара, я думаю, что ваш сын жив, во всяком случае мы не нашли ничего, что указывало бы на его смерть. И еще я думаю, что вы уже несколько дней перебираете в памяти все, что случилось в последние дни, и ищете хоть какое-то объяснение исчезновению Нея. Знаю, что вы расспрашивали своих сыновей и не один раз. Так что если вы о чем-то знаете, расскажите нам, пожалуйста.

Элара только покачала головой:

— Не знаю, — ответила она почти шепотом. — Все было спокойно. Я была спокойна. Даже представить себе не могу.

— Тогда, если вы позволите, господин Андрет задаст вам несколько вопросов. Иногда это помогает.

Элара кивнула головой, и Андрет наконец решился сесть на скамью и снова начал задавать вопросы. И снова не преуспел. На все вопросы Элара отвечала «нет».

Нет, она не знает, чтобы у старшего сына в последнее время были какие-то неприятности.

Нет, он был доволен своей работой.

Нет, он не казался особенно задумчивым, печальным или скрытным.

Нет, он не просил денег и не брал без спросу. Нет, он не ссорился с братьями. Нет, он ни с кем не заводил денежных дел. Нет, к нему никто не приходил в гости.

Нет, он не говорил, что ему понравилась какая-то девушка. (Киури покраснела.)

Нет, он не ссорился с братьями. То есть, разумеется, они ссорились. Если в семье нет отца, зато есть трое сыновей, ссоры неизбежны. Но ничего особенного. Никто никому не грозил, никто никого не оскорблял.

Нет, она ничего не знает про Зеленые ворота. Наверное, все ворота построили тогда же, когда и Храм Осени, раз через них идут на осеннем празднике. А Зеленые, наверное, забросили, потому что через них ходить неудобно. Она так думает, но точно не знает. Потому что они нездешние.

— Как это так? — не понял Андрет.

И тут же получил ответ: бабушка Элары была из Королевства. Они с сестрой сбежали из дома после очередной войны с дивами, побирались по дорогам и наконец добрались до Мешка. Здесь бабушку увидел дедушка и женился на ней. Поэтому Элара не знает женских преданий этого города — некому было ей рассказать.

— А где были Коре и Юрг тем вечером, когда исчез Ней? — спросил Андрет напоследок.

И тут же получил последний сокрушительный удар:

— Здесь на кухне ужинали со мной. Они весь день крышу чинили, устали, поэтому я их пораньше накормила и спать уложила.

Андрет задал еще несколько уточняющих вопросов и убедился, что братья-подозреваемые действительно были весь день на глазах у матери, и едва ли у них имелась возможность подстроить каверзу старшему брату.

Теперь ему оставалось только развести руками, извиниться и откланяться.

Но тут Элара впервые за весь день выпрямилась, встала из-за стола и сказала:

— Подождите! Я все же вспомнила. Это не о Нее, точнее, наверное, о Нее, я это только сейчас поняла. Это обо мне. Я была совсем маленькая, но мама мне потом рассказала. Моя бабушка… Когда я родилась, она стала пропадать из дома по вечерам. Дед не знал, потому что ночью рыбачил на озере. Но потом ему сказали, и он пошел за своей женой. Она пошла в лес. Мама говорила, там был большой дуб. И под корнями бабушка сделала корзинку, как люльку. И еще она сделала куклу из моих пеленок: И носила этой кукле еду, как ребенку. И еще лоскутки, платьица, бусы. Дед тогда очень разозлился. Это я помню. Помню, как он кричал. Мама говорила: он тащил бабушку из леса за косу, бил и приговаривал, что она должна забыть своих богов. Своих старых богов с севера. А бабушка кричала, что мы все дураки, если думаем, что можно не чтить Шелам — так она звала лес. Она говорила, что каждое дерево — это Шелам, и что он все видит, а мы сами на себя накличем беду. Потом она успокоилась, только никогда не подходила ко мне, никогда не разговаривала со мной. Она вообще мало разговаривала, чаще сидела у дома, а зимой спала на печке. Я думала, это потому, что она уже старая. А теперь я думаю… Может быть… Может быть, это наконец случилось… То, о чем она предупреждала… Потому и Зеленые ворота… Я не знаю… Я очень мало знаю…

Ее лицо оставалось внешне спокойным, но из глаз полились слезы. Андрет совсем смешался. Киури смотрела на женщину круглыми от ужаса глазами. И только Ксанта подошла поближе и положила руку Эла-ре на плечо.

— Спасибо, что вы рассказали нам, — сказала она мягко. — Я подумаю об этом. И все же Шелам никого не наказывает без вины. А я не знаю вины ни за вами, ни за вашим сыном.

Элара всхлипнула, еле заметно кивнула, отерла слезы и снова взялась за нож.

— Мы, наверное, пойдем, — осторожно, сказал Андрет. — Извините, если что не так. К сожалению, я ничего не понимаю в богах и проклятиях, но я буду искать Нея, пока не найду. Все оставляет след, в этом я совершенно уверен. И если я его сейчас не вижу, значит, я еще не понял, с какой стороны лучше смотреть. Но я обязательно пойму, обещаю вам.

8

Едва они вышли за околицу, Андрет обернулся к Киури:

— Я сейчас провожу госпожу Ксанту и пойду в Храм к вашему отцу. Не могли бы вы сейчас пойти туда и предупредить его? А на закате приходите, пожалуйста, к старым амбарам, где вы в тот вечер гуляли. Я хочу, чтобы вы мне показали все еще раз, но в сумерках. Договорились?

Киури кивнула, быстро пробормотала слова прощания и побежала вниз по лестнице. Видно было, что она побаивается и господина Андрета, и венеттской гости.

Андрет и Ксанта пошли назад той же дорогой и снова остановились на вершине холма. Ксанта быстро оглянулась, нет ли тут кого, и обнаружив, что вокруг нет лишних свидетелей, взвизгнула и бросилась вниз, по крутому склону. Андрет побежал следом и уже на бегу сообразил, насколько глупо, несолидно и неосторожно он себя ведет.

Остановившись внизу оба едва перевели дух, и Андрет подумал, что в прежние времена Ксанта наверняка свернула бы с тропы и они всласть погонялись бы друг за другом в травяных зарослях, а потом упали бы на землю и сыграли бы еще одну партию в бесконечной игре жизни. Но теперь было совсем другое время, и поэтому Ксанта только скинула туфли (у нее даже ступни теперь не такие узкие, заметил Андрет), и они чинно пошли по тропинке: женщина впереди, мужчина позади. Солнце теперь било Андрету в затылок и не мешало смотреть на спину и пятки Ксанты. У ограды Ксанта остановилась и спросила, не оборачиваясь:

— Ну что, отдохнем? Потолкуем?

— Почему нет? — отозвался Андрет.

Ксанта пошатала ограду, сочла ее достаточно устойчивой и, подтянувшись, уселась на верхнюю перекладину, как курица на насест. Андрет уже хотел устроиться рядом, но побоялся. Даже не того, что ограда обвалится, а того, что кто-нибудь выйдет на вершину холма и сверху увидит их вдвоем в непозволительной близости друг от друга. Поэтому он выбрал нижнюю перекладину, но в качестве компенсации позволил себе прижаться щекой к холодной голени женщины. Ксанта не шевельнулась — значит тоже не имела ничего против.

Они немного помолчали, вроде бы настраиваясь на разговор, а на самом деле наслаждаясь запретным прикосновением, потом Андрет вздохнул, полез в карман и достал тусклую позеленевшую монету. На одной ее стороне был изображен кораблик, на другой — полоса звезд, которую в Венетте звали Венком Судьбы, а в иных землях — Полотенцем Дейи или Мечом Шелама.

Ксанта узнала монету, мгновенно расплылась в улыбке и фыркнула:

— Ну ты даешь!

— Поговорим? — спросил Андрет, зажимая монету в кулак. — Мой корабль, твой Венок, как обычно?

— Почему нет?

Андрет подбросил монету, и она упала кораблем вверх. Теперь согласно правилам игры, которой научила его Ксанта много лет назад, у него было право на вопрос.

— Как ты поняла, что Киури лжет насчет того, что Ней к ней посватался? — спросил он.

— Я не знала, лжет она или нет, — ответила Ксанта. — Просто решила проверить на всякий случай. Девушки обычно смущаются, когда говорят о женихах. А она, наоборот, очень на это напирала. Как-то нарочито у нее получалось. Доволен?

Андрет кивнул.

— Тогда бросай монету. Выпал Венок.

— Почему ты потащил Киури к Эларе? — спросила Ксанта.

— Надеялся, что может быть в разговоре одно зацепится за другое. Ну одна вспомнит какую-то мелочь, и это поможет другой вспомнить что-то важное. К сожалению, не вышло.

И он снова поспешно бросил монету. Потому что немного лукавил. В старые добрые времена они с Ксантой условились во время игры говорить друг другу только чистую правду. Иначе нет никакого смысла. Если не хочешь говорить правду — бросай играть, но тогда и сам ничего не узнаешь. Но времена действительно изменились, и Андрет на сей раз не сказал всей правды. На самом деле он взял Киури с собой не только в надежде на то, что женщины помогут друг другу вспомнить нечто важное. Была у него и еще одна цель — если кумушки будут расспрашивать Элару о них с Ксантой, та скажет, что Киури все время была с ними. А Киури ни за что не расскажет, что они все же ненадолго остались наедине после того, как Ксанта поймала ее на вранье, та боится их обоих больше огня. Такие вот маневры. Андрет вздохнул и глянул на монету: опять Венок. Он посмотрел на Ксанту, та кивнула и спросила:

— Почему Киури так странно говорит? Все время поправляется, подыскивает слова.

— А, это как раз просто! — улыбнулся Андрет. -г- Киури — единственная дочка здешнего жреца и главного писца. Разумеется, конторщики господина Келада тоже умеют писать, но они работают только на господина Келада. А вот Осви, отец Киури, уже полтора десятка лет сочиняет письма для всего городка. И разумеется, в последние годы Киури ему все больше помогает.

— А… — протянула Ксанта, — теперь понятно. А, кстати, пока я не забыла, разрешишь еще одни вопрос без очереди?

— Конечно, спрашивай.

— Как полное имя парня? Ней — это что Нейфилл «впервые влюбленный»?

Андрет покачал головой:

— Нет, он Невем — не весть чей сын.

Сказал и тут же пожалел. Вышло так, будто он намекал на Дреки. Хотя какие уж тут намеки?

— Значит, он считается незаконнорожденным? — спокойно уточнила Ксанта. — А Коре откуда?

— Они с братом от законного мужа Элары, который помер года три назад. Честно говоря, я думал, что это они старшего братика порешили, но раз Элара клянется, что вечера вечером они были дома, тогда ничего не поучается. Вряд ли она станет врать.

— Вряд ли, — согласилась Ксанта. — А про отца Нея ты ничего не знаешь?

— Нет, он как исчез семнадцать лет назад, так и не появлялся. Можно, конечно, у Элары спросить, но я не думаю, что здесь что-то изменилось. Случись такое, весь город бы гудел. Но я спрошу при случае. Что еще?

— Да ладно, я тебя уже и так вопросами закидала. Ты сам ничего спросить не хочешь?

— Что ты думаешь насчет этого пророчества?

— Какого?

— Ну, насчет прабабушки Нея, как она предостерегала внучку от Ше-лама? И еще во всех играх, тогда вечером, Нею выпадала смерть: то его затаптывали, как зерно, когда играли в «Сноп», то он нож вытаскивал. Просто я вспомнил, у меня на родине тоже играли в «Сноп» в одном храме, но там в центре всегда стоял жрец с чашей крови и зерна, и когда все сходились к нему, он плескал из чаши прямо на землю и на ноги людям и говорил, что зерно должно быть похоронено, и тогда все начинали втаптывать зерна в землю, а потом размазывали кровь и землю по лицу, для здоровья.

— А кровь чья была? — поинтересовалась Ксанта.

— В мое время то куриная, то голубиная, иногда крысиная. В ней, говорили, жизни больше всего. А в старые времена, говорят, и пленников убивали, или кто-то из стариков добровольно собою жертвовал, чтобы напоить землю кровью. Словом, это плохой обряд, смертельный. Здесь он, конечно, только игра, и все же… Вдруг эти игры разбудили старое проклятие? Что-то такое в Зеленых воротах… Что ты об этом думаешь?

— Думаю, что если ты собираешься продолжать в том же духе, тебе надо сшить пару мешков и повесить их на уши, — ответила Ксанта.

— О чем ты? — не понял Андрет.

— О том, что сейчас тебе каждый рад будет рассказать все зловещие предания, какие только вспомнит. Но только проку от этого не будет ни на палец. Сам знаешь, этим играм не одна сотня лет. И почему вдруг что-то эдакое решило пробудиться и наброситься на Нея? С какой такой радости?

— Это тебе виднее. Я в этом не разбираюсь.

— В этом никто не разбирается! Если это действительно какая-то неведомая сила, нам остается сложить руки и покорно ждать, что будет дальше. Или ползти на коленях в лес, кланяться каждому пню. Или завалить Зеленые ворота жертвами и дарами. Только мы никогда не угадаем, как это сделать правильно. Так что, мой тебе совет — не старайся с ходу стать святее верховного жреца. Просто ищи парня.

— Так ты считаешь, что и в Храм Осени мне ходить не надо?

— Нет, почему же, сходи. Мы должны убедиться, что Зеленые ворота и в самом деле не имеют никакого отношения к исчезновению парня. Понимаешь, я не думаю, что можно все валить на волшебство. Мне кажется… Тебе интересно?

— Конечно.

— Так вот, я, конечно, верю в магию. Точнее, смешно говорить — верю, не верю. Я ее видела, проходила сквозь нее или она сквозь меня. Но это не то, что может нас касаться, не то, что мы можем использовать, и не то, что может захотеть использовать нас. Как раз наоборот. Это то, что существует само по себе, не для нас, не зная о нас, и именно поэтому кажется прекрасным. Ну вот как Шелам, точнее, то, что в нем, те невидимые связи, которые в нем существуют, то как жизнь течет в смерть, а смерть в жизнь. Не знаю, как это объяснить.

— Как дыхание моря? — спросил Андрет, припомнив нечто из очень-очень давних времен. — Как море говорит с небом, а небо с морем? Или когда земля оживает, да?

— Да, наверное, — рука Ксанты скользнула вниз, коснулась кончиками пальцев волос Андрета и замерла, не решаясь закончить жест. — В общем так, — сказала женщина, решительно возвращая руку обратно на перекладину ограды, — сколько раз я ни сталкивалась с теми, кто называл себя волшебниками, колдунами или магами, в конце концов они оказывались людьми. Иногда — мошенниками, иногда — просто легковерными дураками. В лучшем случае — артистами.

— То есть например, если кто-то поверил в предсказание и решил принести Нея в жертву….

— Ну, возможно, что-то в этом духе.

— Спасибо, — Андрет готов был обнять и расцеловать женщину и на этот раз исключительно из дружеских побуждений.

На самом деле ее последние слова очень много значили для него. Как будто с плеч упала невидимая тяжесть. Если они ищут людей, а не духов, тогда все действительно просто. С людьми он сможет разобраться.

— Только я думаю, что на самом деле никакого жертвоприношения не было, — продолжала Ксанта. — Во всяком случае у Зеленых ворот. Если бы там было хоть что-то, что стоило заметить, ты бы это заметил.

Или если бы чего-то не хватало. Не пытайся убедить меня, что поглупел — бесполезно.

— г Спасибо еще раз.

Андрета снова как теплой рукой погладили по сердцу. Они и сам думал о чем-то подобном, но получить подтверждение от Ксанты, чьим мнением он по-настоящему дорожил, было ужасно приятно. Однако тут ему пришла в голову новая мысль, уже далеко не такая приятная.

— Но тогда получается… Значит, когда ты говоришь, что Ней жив… ты действительно веришь в это?

— Ну да! Пока мы не увидели и не услышали ничего, что указывало бы на убийство. Так почему бы ему не быть живым?

Андрет и сам знал, что это так, но оказывается, все последние дни он предпочитал гнать от себя эту мысль. Если Ней жив, то вряд ли он сейчас роскошествует, и, скорее всего, нуждается в помощи. Андрет мгновенно вообразил — каково это тщетно ждать спасения вот уже десять дней и постепенно терять надежду? Что если он ранен? Болен? Связан? Голодает? Свалился в старый колодец и не может выбраться? Попал в капкан? Брр… А он, Андрет, сидит тут и тешит свое сластолюбие! Гадость какая! Эта проклятая жара просто не дает нормально подумать! Впрочем, пока ночи остаются теплыми, у Нея есть шанс выжить. Так что нечего капризничать.

В нетерпении он вскочил на ноги, и от резкого движения Ксанта покачнулась на своем насесте. Мысли и душа Андрета тут же совершили новый кульбит — он бросился вперед, чтобы подхватить женщину. Позже он не раз думал, что если бы ему это удалось, все решилось бы тут же, в полях, мгновенно и непоправимо. Но прежде, чем он успел что-то сделать, Ксанта восстановила равновесие, улыбнулась Андрету и легко соскользнула на землю.

— Ну что, пора расходиться? — спросила она.

— Да… — Андрет с трудом овладел собой и перевел дух. — Да, я, пожалуй, пойду в храм. А ты сможешь сама добраться до «Рыбы»?

— Думаю, да.

— Тогда до вечера. На закате мы встречаемся у амбаров с Киури, помнишь?

— Да, конечно!

— Тогда прощай!

Он поспешно отвернулся и зашагал к озеру, оставив женщину на перекрестке. Теперь он был донельзя зол на себя. Происшествие у ограды заняло всего несколько мгновений. Но за эти мгновения Андрет ясно почувствовал, что не может доверять себе, а скоро, вероятно, не сможет и уважать себя. Он понимал, чего хочет, и уже почти этого не стыдился.

9

Как-то раз, в начале весны, Андрет, по своему обыкновению, подслушивал и подглядывал в храме Тишины (кстати, очень подходящее занятие для этого места, и порой Андрету казалось, что маленькая черепашка в корзинке молча одобряет его). Он прислушивался к долетающим со двора звукам — жрица сегодня особенно долго школила девиц и, по мнению Андрета, на сей раз чересчур к ним придиралась. «Ну, где твой удар? — то и дело доносилось до его ушей. — Кончай ноги беречь!» В тот вечер они разучивали что-то очень бодрое и дробное, почти маршевое.

Наконец танцы закончились, девицы и Ксанта сели на край бассейна, опустив натруженные ноги в воду. Обычно в такое время черепашка тоже решала искупаться и выписывала круги по бассейну, касаясь девичьих стоп своим грубым, в гребенчатых наростах панцирем. Потом он услышал голос Ксанты:

— Ну ладно, поговорим о важных вещах. Через месяц, когда закончится починка кораблей, ваши семьи будут устраивать обеды для корабельщиков и матросов на родовых верфях, и вы вместе с братьями должны будете петь песню о двенадцати сестрах. Надеюсь, все об этом помнят?

— Почему мы должны петь для них? — пискнула одна из девиц.

— Традиционный вопрос, — отозвалась Ксанта. — И, разумеется, на него существует традиционный ответ. Потому что все, кроме рыбы, в Венетту привозят морем. Каков титул твоего отца?

— Тот, кто режет Хлеб, — ответила девушка.

— А титул твоей матери?

— Та, что месит Хлеб.

— Так вот, когда следующий раз будешь жевать хлеб, вспомни свой вопрос и сразу найдешь ответ. Скажи спасибо, что тебе не приходится, как в старые времена, танцевать с капитаном корабля «Петуха и Курицу». И кстати, поверь мне, лучше спеть пару песен за столом, чем все лето вить канаты или гнуть спину на полях.

Девушки захихикали.

— Ну, хорошо, — Ксанта подняла руку, призывая своих учениц к молчанию. — Давайте все же поговорим о песне. Я не сомневаюсь, что все вы знаете ее наизусть. Но также вам наверняка известно, что это старый язык, и сейчас даже здесь в Венетте знают из него всего несколько слов. А я, чужестранка, и вовсе ничего не понимаю. Так что будьте добры, расскажите мне, о чем она?

— О двенадцати сестрах, которые не хотели выходить замуж, — снова подала голос одна из девушек.

— А почему? Наступила тишина.

— Они боялись, — раздался наконец неуверенный девичий голос.

— Чего боялись?

— Ну… боялись мужчин. И… что будет больно. Снова смущенные смешки.

— Так это действительно поначалу больно, — спокойно сказала Ксанта. — Так что они правильно боялись. Это как вино или соленый огурчик — дай ребенку попробовать, скуксится и убежит. А как распробует — за уши не оттащишь. Но напомните мне, что было дальше.

— Они бежали. Бежали от своих женихов — принцев своей страны, через море, сюда в Венетту и спрятались в Храме Дариссы и просили ее о заступничестве, — голос девицы звенел от гордости, ей явно было приятно, что она может щегольнуть хорошим знанием преданий родного города.

— Оно было им даровано?

— Да, горожане приняли девиц под свое покровительство и поклялись отстоять их честь. Но когда женихи подступили под стены Венетты со своими войсками, оказалось, что вместо стража у ворот города стоит сам Айд, муж Дариссы. Он велел захватчикам убираться восвояси, ибо никто не должен принуждать женщину взойти на брачное ложе против ее воли.

— Это все хорошо запомнили? — спросила Ксанта, и Андрет явственно расслышал смешок в ее голосе.

— Запомнили… — ответили девицы хором.

— Ладно, рассказывай дальше, — обратилась Ксанта к умнице.

— Когда женихи не согласились отступиться, Айд обрушил на их корабли громы и молнии, и все они погибли, — продолжила рассказ девица. — И тогда Айд произнес свой второй приговор. Он повелел всем двенадцати непокорным девицам найти себе женихов в городе. Тогда они снова взмолились Дариссе и просили избавить их от замужества. Тогда Дарисса тоже спустилась к воротам города и вступила в спор с Аидом…

— Подожди минутку! — прервала девушку Ксанта. — Теперь я тоже могу кое-что вам рассказать. Дело в том, что эта часть истории хорошо известна и в других землях, и когда я жила в Ларчике, мне доводилось видеть представления в Храме Айда. При случае, если будете за перевалом, обязательно попросите, чтобы вас сводили туда. Это запоминается на всю жизнь. Сам Храм прекрасно убран, горят сотни факелов. На стенах и на полу — тысячи цветов. Боги в роскошных костюмах — их заново шьют каждый год, и каждый год швеи стараются превзойти друг друга в искусстве. А у актеров, изображающих богов, прекрасные голоса. Там можно послушать настоящее пение. Дарисса рассказывает о том, как тяжела доля замужней женщины: муж отбирает у нее деньги, не позволяет украшать себя, ходить в гости к подругам, красоваться на праздниках. Потом он уходит в море, а женщину осаждают кредиторы. Потом муж возвращается без гроша, бранит женщину, пьет, буянит, спрашивает, откуда у нее взялись дети, и так далее. Айд отвечает Дариссе, что одинокая жизнь еще хуже. От одиночества мужчины превращаются в грубых зверей, а женщины чахнут, так и не узнав радости материнства. Это, пожалуй, самый красивый отрывок. Айд негромко выговаривает бархатным голосом: «Ее постель всегда слишком широка, всю ночь несчастная женщина дрожит, потому что некому ее согреть. Ее руки скучают по теплой тяжести младенца, ее грудь болит не от молока, а от тоски, ее лоно плачет каждую луну кровавыми слезами. Она слабеет с каждым днем, потому что ей не для кого быть сильной. Ее дом пуст, ее сад зарастает бурьяном, а небо, что ни день, плачет над ней дождем».

— Красиво… — вздохнула одна из девиц.

— Да, — согласилась Ксанта. — К сожалению, в Венетте об этом не поют. Хотя оно и понятно — матросам и корабельщикам вовсе незачем слушать о женских печалях. Ну хорошо, кто мне расскажет, чем закончилась история двенадцати сестер?

И вновь заговорила умница:

— Дарисса не поддалась на уговоры Айда и пригрозила, что если он не даст девушкам свободу, она никогда больше не придет в его Храм, а его не пустит в, свой. И он согласился избавить девушек от замужества, если они принесут ему в жертву теленка от коровы, которая никогда не гуляла с быком, ягненка от овцы, которая не гуляла с бараном, и цыпленка от курицы, которую не топтал петух. Тогда девушки снова взмолились Дариссе, но она сказала, что не в силах совершить такого чуда. Правда об этом тоже обычно не поют. Это мне просто няня рассказала. А в песне только говорится о том, что девушки выбрали себе мужей из лучших людей города и их браки оказались благословлены обильным потомством. Это очень сложно выговорить без запинки: «благословлены обильным потомством». Мне пришлось несколько дней учить.

— Спасибо за труд, — сказала Ксанта с улыбкой. — Но может быть ты еще знаешь, как звали этих сестер?

— Конечно, знаю! Мы все знаем! — загалдели девушки.

— Тогда давайте хором! — скомандовала Ксанта. И они пропели хором:

— Свеча, Подкова, Голубка, Яблоня, Ручей, Свирель, Рука, Челнок, Игла, Сойка, Лань и Чаша.

— И что означают эти имена?

— Это созвездия, по которым моряки находят дорогу, — так же хором ответили девушки.

— Правильно. Кстати, в других городах иногда называют другие имена. В Ларчике например среди девушек есть Яблоня, Груша, Вишня, Слива, Черника, Ежевика, Смородина, Овца, Телица, Пчела. За горами, близ Шелама у многих девушек имена лечебных трав: Золотой Корень, Золотая Ягода, Олений След. Иногда среди них есть Пшеница, Ячмень, Гречиха. Но в любом случае это не просто девушки — это деревья и травы, которые кормят и защищают нас. Поэтому вы понимаете, почему Айд так настаивал на том, чтобы они обязательно нашли себе мужей.

— Он хотел, чтобы они остались с людьми? — спросила одна из девушек.

— Совершенно верно, — отозвалась Ксанта. — И еще одно — мне кажется очень важным, что девушки приплыли из-за моря. В Мешке рассказывают, что они бежали через лес, в Королевстве — что спустились с гор. Но всегда они издалека. Это действительно очень важно. Нельзя избегать брака, но можно не выходить замуж за братьев. Можно мешать кровь, и это хорошо. Когда вы идете замуж в чужую семью или в чужой город или когда пускаете в свою спальню чужестранца (а у дивов брак совершают именно так), то это не просто смешивается кровь. Это два ваших народа сходятся, чтобы породить третий. Так вы входите в историю, как нить в ткань. Вы растите сыновей и дочерей, своих или приемных, чтобы было кому плясать «Петуха и Курицу» на досках причала и петь о двенадцати сестрах. Это не значит, что вы должны забыть о собственной нити — вы по-прежнему прядете ее день и ночь и для вас нет ничего важнее. Но теперь вы становитесь взрослыми, и вам позволено сплетать свою нить с чужими и следить за узором.

— А мужчины? — спросила одна из девиц.

— Мужчинам редко доверяют следить за узором, — ответила Ксанта. — Возможно, это случалось бы чаще, если бы мужчины сами того хотели. Но они не в силах оторваться от любования своей собственной нитью. Хотя всякое бывает. Об этом тоже есть истории, и когда-нибудь я расскажу их вам. А вы можете еще что-то мне рассказать?

— Моя сестра говорила, что женихи и невесты потом шли от городских ворот к Храму Дариссы, а оттуда — к Храму Айда и танцевали «Петуха и Курицу», — сказала одна из девушек.

— Наверное, это было очень красивое зрелище — сказала Ксанта. — Женихи были из богатых семей и, конечно же, они не поскупились на свадебные платья и украшения для своих невест. Да и вообще едва ли после этого хоть одному из людей удавалось видеть танцующие звезды. Еще кто-нибудь хочет что-то добавить к этой истории?

Девушки молчали.

— Ну хорошо, надеюсь лет через десять-двадцать захотите. А теперь нужно отдохнуть. Давайте возьмем шары и немного все вместе подышим.

Этот ритуал был хорошо знаком Андрету — девушки взяли небольшие деревянные шары из корзины, встали в круг и начали передавать шары друг другу, то сходясь к центру, то расходясь по сторонам, так что их руки сплетались в единый строгий узор, напоминавший Андрету спокойное дыхание моря на рассвете. Наконец Ксанта сочла, что все достаточно успокоились и привели в порядок свои мысли, и повела свих учениц в клеть — переодеваться в уличные платья. Андрет не мог больше их видеть, но слышал из-за ковра их щебет, смешки, шорохи. Потом снова заговорила Ксанта:

— А хотите знать, как Дарисса отомстила Айду?

— Конечно! — хором воскликнули девушки, а умница удивленно спросила:

— А она отомстила?

— Ну разумеется, — ответила Ксанта. — Она хоть и согласилась с ним, но не простила ему того, что он ее обхитрил. И вот через год она повелела устроить в своем Храме большой праздник для всех молодых пар. Там были угощение и танцы, и принесение даров, а чтобы было веселее, Дарисса велела на площади перед Храмом устроить поросячьи бега. И пригласила Айда на праздник. И вот сидят они, невидимые на своих невидимых тронах, и смотрят на бега. Тут Дарисса дергает Айда за рукав и говорит: «Смотри сюда!» А там разговаривают две женщины. Одна говорит: «Давай поставим деньги на свинку». Вторая: «Давай, а на какую?»

«Ну вот ты сколько веретен за день можешь спрясть?» «Я — два». «А я — три! Давай поставим на поросенка под номером пять». Поставили и выиграли. «А теперь смотри сюда!» — говорит Дарисса. А там беседуют двое мужей. И тоже хотят поставить на поросенка. Один говорит: «Сколько раз ты за ночь можешь жену осчастливить?» «Я — три», «А я — пять». Поставили на поросенка под номером восемь, а первым прибежал поросенок номер один. Смотрит Айд и видит, что так все время — женщины выигрывают, а мужчины проигрывают. И спрашивает у Дариссы: «Почему же так?» А она отвечает: «А потому что врать не надо!»

В ответ раздался взрыв смеха. Посмеиваясь и переговариваясь, девушки выходили на улицу, где их давно уже поджидали отцовские слуги. Ксанта постояла в воротах, посмотрела вслед девицам, потом подхватила с края бассейна корзину с шарами и пошла прямиком в спальню.

— Давно ты здесь? — с порога спросила она Андрета.

— Давненько, — ответил он честно.

— Много слышал?

— Кое-что услышал…

— А знаешь, что по древним законам я должна была бы тебя убить на месте за излишнее любопытство?

— Да неужели? — изумился он. — И ты смогла бы?

Вместо ответа она запустила ему в живот шар. Он оказался довольно увесистым.

— Ты чего? — ахнул Андрет, разогнувшись. — Что ты делаешь? Но Ксанта без тени улыбки серьезно и сосредоточенно швыряла в

него шар за шаром. Андрету ничего не оставалось, как принять эту игру. Он прыгал, уворачивался, закрывался подушками, потом пошел на прорыв, нырнул под очередной шар, схватил Ксанту под колени, забросил на спину и начал танцевать «Петуха и Курицу». Гесихия — маленькая богиня Ксанты — выползла на порог и с веселым интересом уставилась на танцоров. Правда, дыхания Андрету хватило ненадолго.

10

Храм Осени стоял на небольшом мысу в том месте, где из озера вытекала Плеска. Отсюда берег изгибался неглубоким полумесяцем на противоположном конце которого как раз и стояли Золотые и Серебряные ворота. Здесь, как и везде в Дивном Озерце, чувствовалась твердая и заботливая рука господина Келада. Мыс и берег были по его приказу укреплены каменными валунами, и теперь вода больше не угрожала Храму. Само здание Храма состояло из двух половин: каменной и деревянной. В деревянной жил городской жрец с женой и дочерью, в каменной хранились квитки — списки гимнов, записи рождений, смертей и свадеб, земельные договоры, расписки, судебники и постановления немногочисленных процессов, которые обычно вели приглашенные из Кларетты судьи.

В старые времена Храм не был посвящен никакому богу, потому здесь не имелось ни алтаря, ни жертвенника, ни идола. Содержать настоящий дом бога со всем приличествующим ему штатом жрецов и необходимой роскошью для рыбачьей деревни и даже маленького городка было бы слишком накладно. Поэтому каждая из таких деревушек выбирала для себя один-единственный праздник и строила Храм, чтобы хранить там утварь и свитки, необходимые для его проведения. Не удивительно, что большинство выбирало осенние праздники, хотя весенние обряды перед нерестом рыбы также были в большой чести. Но ближайший Храм Весны находился в одном из предместий Кларетты всего в дне пути отсюда, вниз по реке, так что попасть туда было не сложно. Правда, в последние годы туда отправлялись только господин Келад с сыновьями и его работники, а те, кто жил со своих садов и пасек, предпочитали украшать и обустраивать Храм Осени.

Когда люди начали поклоняться четырем великим богам, Храм был посвящен Дею, так как считалось, что осень — время Дея, зима — время Айда, весна — время Дариссы, а лето — время Аэты. Теперь каждую осень Осви выносил из кладовой храма резное изображение Дея (некогда купленное господином Келадом в Пантеоне Кларетты) и вешал его на цепи на самый толстый сук растущего перед Храмом старого клена. Дей, как ему и было положено, плясал от под порывами осеннего ветра, а в его руках вертелись две разноцветные трещотки. В деревянных крашеных охрой рукавах были просверлены дырочки, и благочестивые горожанки украшали бога, повязывая ему на рукава алые и желтые ленты, и зрелище получалось столь эффектным, что детишки не рисковали осенью подходить близко к мысу.

Но сегодня день был спокойным, и Дей лишь неторопливо покачивался, милостиво кивая гостю.

Андрет не владел в Дивном Озерце ни землей, ни домом, ни лодкой, а потому в Храме ему довелось побывать только один раз — когда он брал в жены Кэми. С Осви, хозяином храма, они иногда встречались на улицах города и в «Болтливой рыбе».

Осви был калекой — после какой-то перенесенной в детстве болезни его правое плечо задралось к самому уху, кисть левой руки свисала до самого колена, он подволакивал левую ногу. Работник из него был никакой, и господин Келад оплатил для него обучение в Храме Дея в Кларете. С тех пор у Осви было дело и кусок хлеба, хотя за порядком в Храме следила его жена, а документы в последние годы писала дочь.

Когда Андрет появился на пороге Храма, оказалось, что Осви уже принимает гостя. В жилой половине сидел молодой человек приятной наружности, одетый по-городскому. Покопавшись немного в памяти, Андрет признал незнакомца — это был Сурви, младший сын господина Кела-да. Господин Келад назвал своих сыновей очень разумно. Старшего нарекли Гротери, что означало «старший сын, наследник», имя же младшего значило «удачливый, любимчик». Но в городе старшего сына называли Хмуриком, а младшего — Кутенком, за немного визгливый голос.

Неизвестно, о чем беседовали Осви и Сурви до прихода Андрета, но едва он вошел, Осви тут же принялся расспрашивать, нет ли новостей о Нее. Сурви же хранил почтительное молчание. Андрет честно рассказал, что больше не подозревает ни в чем дурном Юрга и Корса. Он надеялся, что Осви разнесет этот слух по городу, и настоящие виновники исчезновения Нея заерзают. А когда человек ерзает, найти его обычно нетрудно.

Как бы там ни было, Осви только охал и разводил руками:

— Нет, вы подумайте, вот так взял да и сквозь землю провалился. Отродясь у нас такого не было. Одно слово, Кукушонок — он Кукушонок и есть. Порченая кровь.

— А что, прежде у вас люди не пропадали? — удивился Андрет и про себя отметил, что Осви не так уж доброжелательно относился к Нею.

А если вспомнить, что дочка Осви явно была к парню неравнодушна…

— Да нет, случалось, конечно, пропадали, — ответил Осви. — Одних озеро забирало, других — болота. Но в городе и правда никто не пропадал.

— Кстати, отец молодого человека тоже исчез, — вставил Сурви.

— Ну это ведь совсем другое дело… — протянул Осви.

— Да, правда, вы ведь знали отца Нея, — Андрет быстро повернулся к Сурви. — Можете о нем рассказать?

— Ну, знал — не то слово, — протянул Сурви. — Хотя, знал конечно. В те временя я все больше прятался под столом, да колол секретарям ноги гусиным пером, пока они с отцом разговаривали. Потом приходила нянька и тащила меня из-под стола за ухо. Вот и все знакомство… — он смущенно улыбнулся и продолжил: — Ну из того, что я могу вспомнить, и из того, что случилось потом, я заключаю, что тот парень был банальный сердцеед и красавчик. Мама моя про таких говорила «волос — льном, голос — серебром, сам — вьюном». Вам лучше с отцом поговорить, он ту историю должен помнить.

— Может быть, может быть, — закивал Андрет.

Он и сам толком не знал, нужны ему подробности рождения Нея или нет. Скорее всего, нет. Хотя… кто знает? Если бы он сам знал, что именно ищет! Ему нужно было любой ценой взять след, который привел бы его к парню, — это ясно. Но вот как этот след должен выглядеть? Вопрос вопросов. Очень трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если никогда не видел кошек.

— Так вот, о чем я хотел спросить, — Андрет снова обратился к Осви. — Меня интересуют Зеленые ворота. Когда их построили и для чего? Можете мне что-нибудь рассказать?

— Вот уж не знаю, — вздохнул тот. — Они здесь всегда были. То есть раньше Храма, я хочу сказать. Бабка моя говорила, что через эти ворота весной и осенью лесные девы купаться ходят. Вот и все.

— А отчего Зеленые ворота на отшибе стоят?

— Вот уж не знаю. Кто их разберет, наших предков?! Говорят, они в лесу спрашивали, что и как строить, вот и вы спросите.

— А что, в Храме записей никаких не осталось?

— Да нет же, говорю вам, эти ворота древнее Храма. Куда как древнее. И вот, когда Андрет совсем уже пал духом и совсем уже решил натравить на скудоумного жреца Ксанту, в беседу снова вмешался Сурви.

— Простите, господа, но я, кажется, могу разрешить ваше затруднение. Господин Осви, вы ведь наверняка помните запись Королевского Картографа, — и пояснил Андрету: — Лет сто с лишним назад здесь проезжал человек из Королевства и составлял книгу о здешних землях и о землях дивов. Наверное, это единственная более или менее подробная книга о Мешке: о его дорогах, городах, деревнях, трактирах и святилищах. Побывал он и в наших местах и оставил о том запись в своей книге. Один из рукописных экземпляров хранится во Дворце Совета в Венетте. Отец хотел купить еще один для Храма, но это оказалось слишком дорого. Тогда он просто велел скопировать страницу, посвященную нашему озеру и городу, и копия до сих пор хранится в Храме. Хотите взглянуть на нее?

Андрет кивнул.

— Сидите, сидите, пожалуйста, — молодой человек подскочил к Осви и бережно усадил его обратно на скамью. — Я сам принесу, я хорошо знаю, где что лежит.

Он и в самом деле вернулся очень скоро и принес с собой сверкающий яркими красками лист пергамента. Видно было, что господин Келад снова не пожалел денег и неведомый переписчик расстарался. Здесь были и солнце, и радуга, и Венок Судьбы с прочими звездами, и звери лесные, выглядывающие из-за заглавных букв, и птицы небесные на концах строчек.

— Если позволите, я сам прочту, — предложил Сурви, — мне нетрудно, я и так почти наизусть знаю.

Андрет не возражал, и благородный юноша откашлявшись начал:

— «Поднимаясь вверх от Кларетты по реке Плескучей, я вышел к Радужному озеру, названному мною так в честь разноцветных ворот, установленных на его берегу. Сами же местные жители никак его не зовут, так как нелюдимы и замкнуты по натуре. Живут они рыболовством, но боятся выходить далеко в озеро из-за его чересчур бурливого нрава, а потому уловы их бедны, дома, одежда и утварь убоги. Также они боятся болот, говоря, что там живут их мертвецы, которые утонули в озере, или те, у кого не осталось среди живых родственников, совершающих поминальные обряды, и прочие злые существа. Чтобы умилостивить этих вечно обиженных на людей злых существ, прибрежные жители придумали следующий обряд. Осенью, когда землю скует первый заморозок, на рассвете все неженатые юноши гурьбой устремляются вниз по склону и бегут через все ворота до самых последних, стоящих у кромки воды. Состязание это очень жестокое — заступать сопернику дорогу, толкать его, сбивать с ног и даже при случае сталкивать с откоса не считается зазорным. Случается, что юноши сильно калечатся во время этого бега, но старики говорят, что так установили их предки.

Тому же, кто первым добежит до последних ворот, провозглашается великий почет, а также его матери, сэтарийсу или тэтарейси. Победитель тут же на песке закалывает жертвенного барана, кровь его отдают озеру, мясо готовят и съедают сообща, а шкуру сдирают и окровавленную вешают на плечи юноши. Ему дают рогатину, сажают на лошадь, барана или свинью и везут по деревне, причем рогатиной он пытается уколоть стоящих у дороги девушек и молодок в бедра, поясницу или ягодицы. Девушки, впрочем, очень этим довольны и не разбегаются, а напротив, сами выскакивают на дорогу, лишь бы попасть под рогатину, так как ее прикосновение сулит легкие роды.

Не знаю, должен ли этот обряд умилостивить духов озера или духов болот, а может, тех и других, но ясно, что лишь грубая нечувствительность натур этих людей да, может быть, то бедственное положение, в котором они находятся, могло привести к его возникновению. К сожалению, сам этот обряд и подобные ему лишь усиливают дикость и невежество, царящие в деревнях, и отнимают у несчастных людей последнюю надежду на достойную жизнь. В самом деле, все надежды человеческого рода заключены в детях, а какими могут вырасти дети, если они созерцали подобное непотребство каждый год на протяжении того нежного возраста, в котором…»

— Ну дальше уже не так интересно, — сказал Сурви, откладывая свиток. — Но батюшке, помнится, эта история нравилась, он считал ее весьма поучительной, и каждый раз, приводя нас сюда, заставлял перечитывать, а потом говорил о том, сколь многое изменилось здесь за последние годы и сколь многое еще нужно изменить. Ну, а вы, господин Андрет, тоже находите ее поучительной, или как человек городской и образованный придерживаетесь мнения Королевского Картографа?

— Право не знаю, — пробубнил Андрет. — Честно говоря, я совершенно не разбираюсь в подобных вещах. А вам, господин Осви, не приходилось что-нибудь слышать об описанном обряде?

— Нет, право же, нет, — затряс головой Осви.

— А что такое… э-э-э… — Андрет подвинул к себе свиток. — что такое «сэ-та-ри-й-су» и «тэ-та-рей-си»?

— Знать не знаю, — отозвался Осви.

— И я тоже, — печально добавил Сурви. — Надо же, совсем забыл об этих словах, хотя теперь вспоминаю, что в детстве они меня также очень занимали. Но сколько я ни спрашивал… Возможно, они что-то значат на языке Королевства? Надо будет посмотреть в Университетской библиотеке, когда вернусь в Кларетту.

Что ж, больше спрашивать не о чем, и Андрет распрощался с Осви. Сурви вышел вместе с ним — он торопился вернуться к отцу и обещал рассказать тому последние новости о поисках Андрета.

«Хорошо хоть я этого не услышу! — думал незадачливый сыщик. — О чем тут рассказывать-то? Позор один!»

Фигурка Дея все же поймала какой-то ветерок и теперь раскачивалась, словно на качелях, и скалила зубы, одаривая гостей Храма насмешливой ухмылкой. Любо-дорого, мол, смотреть на вас, голубчиков. Болтаете что ни попадя, а сами хоть понимаете, что городите?

«Ней — Дей? — подумал Андрет и сам себе поразился. — Вот уж придумал в самом деле… Долго думал, старался! Надо срочно искать парня, а то я совсем свихнусь!»

И он поспешно зашагал вверх по склону холма, к трактиру.

11

До вечера было еще далеко, и Андрет обосновался в «Болтливой рыбе» — пил молодое вино, жевал лепешки, макая их в соленый рыбный соус, и думал о своем. Точнее пытался думать о Нее, но по большей части почему-то воображал себе, как Ксанта переодевается наверху в своей комнате. При этом, естественно, видел ее не такой, как сейчас, а такой, какой она была десять лет назад. Потом Крисси, дочка трактирщика, принесла горшок с рыбьими головами, хвостами и потрохами для Анд-ретовых котов, и он вдруг вспомнил, как у него на родине коты стаями с приветственным воем выходили на пристань встречать рыбачьи лодки. И если улов был мал, обиженно усаживались в ряд, спиной к проштрафившемуся рыбаку. В Дивном Озерце пристань давно и надежно захватили бродячие псы, и коты просто не решались подойти к берегу. Правда, Кэми рассказывала, будто слышала у ключа, что господин Келад в следующем году собирается построить большую мыловарню. Женщины это намерение очень одобряли — они и сами побаивались вечно голодных псов. Потом наконец мысли Андрета приняли более достойное направление, он стал думать, не мог ли неизвестный злоумышленник, покушаясь на жизнь Нея, метить на самом деле в господина Келада, Представить себе это было нетрудно — богатства городского благодетеля многим не давали спать спокойно. Но что такое мог знать секретарь, пусть даже облеченный высоким доверием, чтобы его из-за этого стоило похищать? Нет, Ксанта права. Главное, что у Зеленых ворот нет следов. Значит, по крайней мере оттуда Ней ушел добровольно. Но куда? Не к воде — песчаный откос оставался нетронутым. Так куда же? «Все оставляет следы», — вспомнил он свои собственные слова. Да, это тоже правда, надо только их увидеть. А если ты не видишь, значит, не туда смотришь. Не туда или не так.

— Почему вы таскаете меня за собой? Разве вы можете теперь мне доверять?

Киури стояла у озаренной закатным солнцем стены амбара и глядела на Ксанту с обидой и возмущением.

Жрица Тишины с улыбкой покачала головой.

— Да ладно уж вам! — сердито выпалила Киури. — Поймали один раз за руку, так и не связывались бы больше!

— Если ты про то, что было утром, то поверь мне, ты сама удивишься, как быстро это забудешь, — равнодушно ответила Ксанта.

Киури в изнеможении села на порог и мрачно уставилась на жрицу. Та накинула на плечи черное шерстяное покрывало с едва заметным серым волнистым рисунком и казалась птицей, дремлющей на насесте. Киури ужасно хотелось еще немного порасспросить гостью о том, как живется людям в Кларетте и Венетте, но, во-первых, она побаивалась, а во-вторых, ей казалось неприличным проявлять любопытство, когда они еще не нашли Нея. Поэтому она молчала, кусая губы, пока Ксанта наконец не спросила:

— Здесь всегда по вечерам так безлюдно?

— Что? А, да, конечно. Вечером здесь делать нечего. То есть я хочу сказать, в это время все уже возвращаются домой, а рыбаки, если они на ночной лов идут, уже в той стороне, на пристани.

— И все-таки у Нея нашлось здесь дело. И даже не вечером, а уже ночью.

— Вы хотите сказать, он на свидание пошел?

— Не знаю. А где у вас назначают свидания?

— Если потанцевать, то в «Рыбу» ходят. А если… если что другое, то это у реки, в садах.

— Но сначала все же ходят в «Рыбу»?

— Ну… обычно да.

— Дамы, я вам не помешаю?

Киури обрадовалась Андрету, как родному, — теперь у нее был законный повод соскочить со скользкой темы. Господин Андрет с городской галантностью коснулся губами пальцев девушки, потом пальцев жрицы.

— Ладно, — сказал он, — давайте начинать. Киури, вы стоите на пороге, как в тот вечер. Я пойду по дороге, и, когда я буду в том месте, где вы в последний раз видели Нея, вы мне крикните. Понятно?

Киури кивнула.

— Ну, я пошел, смотрите внимательнее.

От солнца осталась лишь крошечная ослепительная маковка. Последние лучи, как длинные пальцы, бежали по опорам Зеленых ворот. Венок Судьбы уже вставал низко над лесом, но в эту ночь он повернулся к людям острой гранью и светил тускло. Андрет сделал несколько шагов, на мгновение пропал в тени растущего у дороги куста, и Киури испугалась, что сейчас снова проштрафится. Но вот Андрет свернул на тропинку, ведущую к Зеленым воротам, и теперь его силуэт был ясно виден на фоне заходящего солнца, а Киури радостно закричала:

— Здесь! Здесь!

Мужчина остановился, Постоял немного, озираясь, потом вдруг присел на корточки, а затем опустился на четвереньки и медленно пополз к Зеленым воротам, мотая головой влево-вправо.

— Ой, что это?! — вскрикнула Киури. — Он… он что?..

И осеклась. Ксанта тоже поднялась на ноги, покрывало упало в пыль, но жрица не обратила внимания. Она смотрела на Андрета так… с такой улыбкой… Киури один раз видела, как молодая рыбачка тайком прибежала к ним на мыс, чтобы первой увидеть лодку мужа. На пристань пойти она не могла — жене, да еще молодке, это неприлично, только сестре можно, а потому высматривала лодку из-за деревьев… и вот точно такое же лицо было сейчас у Ксанты.

Наконец Андрет остановился. Потом поднялся на ноги и замахал женщинам рукой.

— Идите сюда! — крикнул — Кажется, тут что-то есть!

12

Когда Киури и Ксанта подбежали к Андрету, он ткнул пальцем прямо в траву.

— Вот здесь, видите? Стебли как будто разведены на две стороны, а тут метелки обломаны — тут он шел, я думаю.

— К лесу или к берегу? — уточнила Ксанта.

— А я почем знаю? Пошли, увидим.

По полю они прошли недолго — всего сотню-другую шагов. Потом Ней (вернее, всем хотелось верить, что это был Ней) свернул к берегу. Отсюда как раз начинались заросли ольхи и орешника и тянулись уже до самого леса. Подойдя поближе, Андрет заметил темный лаз, а дальше едва протоптанную тропинку. Андрет остановился.

— Надо же, — сказал он. — Не померещилось.

И добавил, разводя руками:

— Вообще-то это не может быть Ней. Если здесь кто и прошел, то совсем недавно. Правда трава уже сухая, почти не распрямляется. Но в

любом случае… Я думаю, мы должны посмотреть, кто шел и куда. Или откуда. Так?

— Конечно, — храбро ответила Киури. Ксанта только кивнула.

Андрет хотел уже нырнуть в заросли, но жрица удержала его за рукав:

— Постой, в лесу будет темно, хоть глаз коли. Нам нужен огонь.

— Где же мы его возьмем?

— В амбаре есть факелы, — поспешно вставила Киури. — Остались от праздника.

— Ладно, я сбегаю, — решил Андрет. — Вы не побоитесь тут остаться?

— Справимся, — усмехнулась Ксанта. — Давай!

Когда они остались вдвоем, Киури набралась храбрости спросить:

— Как он нашел дорогу? Почему ее раньше не видели?

— Он смотрел на траву на уровне стеблей, а не сверху, как обычно, — объяснила Ксанта. — Ну и солнце освещало то, что внизу. А ты как думаешь, если это был Ней, куда он мог направляться?

Киури только помотала головой.

Вернулся Андрет с зажженным факелом, и они двинулись дальше по тропе, которая медленно спускалась по крутому склону к воде. Потом она свернула в сторону леса и принялась петлять по стенке глубокого оврага. Внизу, не видимый, но ясно слышимый, журчал поток — одна из неглубоких болотных речек, вливавшихся в озеро. Здесь действительно было совсем темно. Киури видела только спину Андрета да и то потому, что он нес факел. Хоть она и прожила в Дивном Озерце семнадцать лет, ей никогда не приходилось бывать здесь — детям строжайше запрещалось подходить к лесу, ведь заблудиться и погибнуть в болоте было проще простого. И сейчас Киури изрядно трусила — она вовсе не была уверена в том, что Андрет действительно видит тропу и, главное, сможет найти обратный путь. Она спотыкалась о корни, скользила на рыхлой земле, шептала молитвы Дею и Дариссе. Но деваться было уже некуда.

Наконец Андрет решительно свернул вниз, и они вышли на маленькую полянку на берегу реки. И тут даже Киури увидела, что здесь не так давно были люди, причем разошлись они не мирно — вся трава была измята, взрыта, как будто тут дрались кабаны.

Факел почти догорел. Андрет зажег новый и вручил его Киури.

— Пожалуйста, светите нам, — попросил он. — Мы будем искать. Полянка была едва ли пять шагов в длину и в ширину, дальше по берегу тянулись непроходимые крапивные заросли. Андрет быстро осмотрел их и не обнаружил ни одной тропинки, кроме той, по которой они пришли. Ксанта нашла на берегу клочок ткани, порванный и сильно испачканный.

— Похоже на ворот рубашки, — сказала она задумчиво. — Это может быть от рубашки Нея?

Киури с сомнением поглядела на грязную бесформенную тряпку:

— Не знаю… Наверное, нет…

Но тут Андрет поднял с земли еще кусок ворота с нарядным, свитым из красных и синих нитей шнуром, с медными бусинами на кистях, и Киури, охнув, закрыла лицо руками. Шнур она узнала.

— Это его… у него был на рубашке… — Андрет осторожно обнял ее за плечи:

— Ладно, ладно, что бы там ни было, мы на верном пути.

— Здесь нет следов крови, — заметила Ксанта.

Со вздохом Андрет развязал пояс и выразительно помахал им перед лицом жрицы:

— Я мог бы убить тебя, не проливая крови.

— А куда бы ты дел тело?

— В воду, разумеется.

И, подойдя к берегу, он указал на свежий песчаный обвал. Как будто здесь и впрямь что-то тащили.

Берег был довольно высокий и обрывистый. Андрет лег на живот, опустил руку в воду и принялся обшаривать илистое дно. Киури старательно светила ему. Но свет не мог пробиться сквозь темную болотную воду.

— Здесь что-то есть, — сказал наконец Андрет. Киури отшатнулась.

— Не то, что мы ищем, — поспешно добавил он. — Кольцо. В дно вбит маленький колышек, а к нему прикреплено кольцо. Это для лодки. Он держал здесь лодку. Кажется, наш образцовый приказчик по ночам промышлял рыбной ловлей. Обкрадывал своего благодетеля по мелочи. Я знаю, этим занимается половина города, но чтобы наш герой к ним присоединился… Он начинает мне нравиться.

Тут он замолчал, наклонился еще ниже над водой, за что-то ухватился, потянул.

— Что там? — вскрикнула Киури.

— Сеть, — тихо ответил Андрет. — Я нащупал край сети. И… она тяжелая. Не поддается.

Он спрыгнул в воду, и начал продвигаться к середине реки, осторожно потягивая сеть на себя. Ксанта тут же оказалась рядом и тоже ухватилась за скользкую, успевшую зарасти водорослями веревку. Холодная черная вода доходила им почти до пояса, течение было не сильным, но ощутимым.

Медленно-медленно они продвигались к берегу, и Киури ясно видела, с каким трудом они тащат сеть. Вне всяких сомнений, там, на дне покоилось что-то тяжелое.

Факел задрожал в руке Киури, она без сил опустилась на траву, почти теряя сознание. Но тут же Ксанта негромко сказала:

— Киури, помогите нам, пожалуйста. Нам нужен свет.

И девушка покорно подняла факел повыше и на коленях поползла к берегу, туда, где Андрет и Ксанта уже разворачивали свою добычу. «Милая Дарисса, я больше никогда… никогда ничего не скажу… я даже думать не буду больше… — шептала Киури. — Пусть все будет, как будет… Только… пожалуйста… пожалуйста… не надо…»

Короткий вздох вырвался у всех троих — ничего. Внутри сети были лишь камни, ил и грязь.

— Не здесь, — сказал Андрет, не скрывая облегчения. — Здесь они его поймали, возможно оглушили, погрузили на лодку. Если бы" они поплыли к озеру, у нас было бы полгорода свидетелей. Шучу, конечно, но на чужую тяжело груженую лодку наверняка обратили бы внимание рыбаки Келада. Им награда обещана за поимку нарушителей. Значит, надо обыскивать болота.

13

Андрет думал отправиться к Эркилю с утра, но Кэми рассудила иначе. Пожалуй, в первый раз за десять лет она не согласилась с решением мужа. Когда речь шла об интересах других, решимости ей было не занимать. Согрев для Андрета воду, выдав сухую одежду и взбив постель, она сама побежала к дому городского старосты, разбудила всех и рассказала последние новости. Так что на рассвете Эркиль уже ходил по дворам, поднимал народ, а к полудню все были на пристани — готовили лодки, чтобы немедленно отправится на поиски.

Андрет поспешил на пристань и тут же с радостью отказался от командования спасательной экспедицией — здесь было полно старожилов, отлично знавших и озеро, и болота. Поэтому сборами руководили Эркиль и Сурви, который также считал своим долгом сделать все возможное для розысков отцовского секретаря. Эти двое разбили горожан на отряды, во главе которых поставили самых опытных рыбаков, охотников или бортников. Один из отрядов по просьбе Андрета отправили обшаривать камыши на дальнем конце Щучьего залива. В глубине души Андрет не был до конца уверен, что Нея увезли в лес. Вполне возможно, что лодка незаметно проскользнула вдоль берега озера в камыши, и злоумышленники сбросили там труп в воду. Разумеется, это был довольно бессмысленный поступок, гораздо проще было бы бросить тело в лесу, но Андрет пока вообще не видел смысла во всей этой истории. Так или иначе, но три лодки отправились ворошить камыши /Андрет от всей души пожелал им вернуться ни с чем), остальная же флотилия занялась прочесыванием болот.

Сурви позвал Андрета к себе в лодку. Лодкой правил Рехт — старый охотник и бортник. В обычной жизни они с господином Келадом не испытывали друг к другу нежной любви. Дело в том, что когда с легкой руки Келада все стали заводить свои пасеки, Рехт остался без надежного дохода и ему пришлось серьезно затянуть пояс — охота в здешних лесах была скорее развлечением, чем серьезным подспорьем в жизни. И все же Рехт ни за что не хотел идти на поклон к Келаду, кормился как мог тем, что сумел добыть, и довольно презрительно отзывался о прочих горожанах. Но теперь, когда случилась беда, он словно забыл про свои обиды. И вообще весь город как-то удивительно дружно откликнулся на призыв Эркиля — видно, у Нея было все же меньше недоброжелателей, чем это казалось Андрету. Внезапно он обратил внимание на человека, который только что говорил с Сурви, а теперь помог Рехту оттолкнуться от причала. Странное дело — лицо его показалось Андрету знакомым, но он мог бы поклясться, что прежде не видел его в Дивном Озерце. Человек был одет в плотную кожаную куртку, а на поясе у него Андрет успел заметить короткий, но широкий кинжал в кожаных ножнах. Наверняка слуга Сурви, приехал с ним из Кларетты. Тогда понятно, где Андрет мог его видеть: Кларетта — город маленький.

Андрету не хотелось без дела сидеть в лодке, он попросил весло и на удивление прилично с ним справился. И то сказать, для него привычнее были более тяжелые лодки с большой осадкой, — эта же летела по самой поверхности воды, как жучок-водомерка. Сурви посадили на руль, и флотилия тронулась к болотам. Оказалось, что с лодками хорошо умеют управляться почти все, и Андрету пришлось здорово подналечь на весло, чтобы не отстать. В одной из лодок Андрет заметил Элару с сыновья-Ми, в другой — Ксанту. И только тут с удивлением понял, что с утра не вспоминал о ней.

День сегодня был совсем не похож на вчерашний: серенький, хмурый, скорее осенний, чем летний. Облака затягивали небо, а на востоке и вовсе сгущались в дождевые, и оттуда отчетливо тянуло холодком. Спасибо еще, что ветер не разгулялся, а то Андрет, пожалуй, не справился бы — лодка так и рыскала на воде.

Но ветра пока не было, и они без приключений добрались до ведущей в болото протоки. Здесь Андрет бросил весло на борт лодки, а Рехт со своим перебрался на корму. Вскоре миновали уже знакомую Андрету полянку, и флотилия стала распадаться: лодки сворачивали в известные только их владельцам протоки и каналы, чтобы обследовать как можно больше плавучих торфяных островов. Конечно* если Нея убили и бросили тело в трясину, то его было уже не найти, но Андрет не хотел упускать ни малейшего шанса найти парня живым. Причем, учитывая то, что погода откровенно портилась, сделать это было нужно как можно быстрее. И Андрет до одури вглядывался в колеблющуюся зелень и желтизну болотных трав и кустов. Лодка то с усилием раздвигала сплошной ковер водорослей, то вновь проваливалась в густо-коричневую воду. Из промоин вспархивали утки, по травяному ковру бегали, пронзительно крича, кулички. Время от времени Рехт откладывал весло и, поднеся к губам помятый медный рог, хрипло и надсадно гудел, и ему отвечали издали рога с других лодок. Потом, когда по расчетам Андрета они уже довольно далеко отошли от берега озера, воды стало больше, но зато и острова попадались теперь основательные — земляные, с высокими обрывистыми берегами, на них росли осины, березы, а кое-где и ели — это Шелам протянул свою огромную лапу, чтобы искупать ее в болотной воде. Здесь и среди бела дня было сумрачно, и Андрет всерьез стал опасаться, что пропустит нужный знак, не заметит следа, который наконец приведет их к пропавшему парню.

И он оказался прав: будь он один, то наверняка ничего не увидел бы, но у Сурви были глаза помоложе, а голова, видно, яснее, и он вдруг закричал:

— Смотрите-ка, а там как будто крыша!

Они как раз огибали большой, заросший елями остров. Одной из елок давно подмыло корни, и она совсем завалилась в воду. Рехту пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти это препятствие, и пока он искусно лавировал среди еловых лап и корней топляков, Сурви умудрился разглядеть в глубине острова что-то вроде навеса, явно сделанного человеческими руками.

Беспокоить зря людей они не стали — навес вполне мог оказаться давно заброшенным охотничьим шалашом. Рехт причалил к берегу, и все трое спрыгнули на песок. Пока Рехт и Сурви вытаскивали лодку, Андрет бросился к навесу. Нея под ним не оказалось, но здесь явно кто-то недавно побывал — в ямке, выкопанной рядом с одним из столбов лежал пустой кожаный мех, а рядом, на высоком пне — какая-то еда, завернутая в белую с вышивкой салфетку. Потом он увидел лежащую на траве разодранную на части рубашку, чуть поодаль сброшенный башмак и у самой воды — другой, повернулся к Рехту и сказал:

— Пора созывать людей.

Пока Рехт трубил в рог, пока лодки добирались до места встречи, Андрет успел обежать весь островок, пошарить в камышовых зарослях и кустах и убедиться, что тела Нея нигде нет. Можно было, конечно, предположить, что он попытался сам выбраться с острова, но, судя по положению башмаков, пошел почему-то не в сторону твердой земли, а к болотам. Хотя кто знает, был ли он в состоянии понять, где находится и куда идет? На всякий случай Андрет развернул тряпицу и обнаружил в ней примерно то, что предполагал увидеть, — половину хлеба и кусок медовых сот. И хлеб и соты кто-то пожевал, но так и не доел до конца. Хлеб успел зачерстветь, но плесенью не тронулся, значит, его сюда положили не так уж давно. Хотя солнечные дни, сухая погода, крыша навеса вся в прорехах — не угадаешь. Андрет потянул носом — запах все же был, нет, не плесени, другой, едва различимый и… Андрет изумленно поднял брови, но тут же отмахнулся от пришедшей голову мысли — сейчас для нее не было времени.

Меж тем из-за поваленной ели показалась лодка. Слава мириадам богов, пока что это была не лодка Элары — первым на призыв Рехта откликнулся Хирд Щербатый, один из рыбаков Келада. Вместе с ним в лодке был его сын Хювели Ласка — мальчишечка лет семи-восьми. Краем глаза Андрет заметил, что парнишка управляется с рулем лодки куда ловчее Сурви.

Соскочив на песок, Хирд быстро глянул на разорванную рубашку, на разбросанные башмаки и стащил с головы шапку.

— Утоп парень, — сказал он с видимым сожалением. — Видать, позвал его из воды кто-то…

Еще три лодки показались вдалеке, и Андрет невольно выпрямился и оправил одежду, внутренне готовясь к неизбежной встрече с Эларой. Рехт и Хирд принялись собирать сушняк. Андрет догадался, что они готовятся на скорую руку провести обряд примирения с духом погибшего. Сурви так и стоял у кромки воды и бормотал: «Что же это?.. Как же это вышло?..» И тут все вздрогнули от отчаянного крика мальчишки:

— Дяденьки! Кто-нибудь! Идите сюда! Там есть кто-то!

Мальчишка стоял под самой большой елью и тыкал пальцем куда-то в ее крону. Когда мужчины подбежали к нему и взглянули наверх, они увидели, как среди ветвей на высоте примерно в три человеческих роста и в самом деле что-то белеет. Потом их глаза привыкли к полумраку елового полога, и оказалось, что это что-то — босая человеческая ступня. Рядом с ней была еще одна, а потом Андрет смог различить и все тело. Человек неподвижно сидел на толстом суку и, кажется, был прочно привязан к стволу.

Рехт тут же сбегал к своей лодке за веревкой, повесил моток на плечо, ухватился за нижний сук, подтянулся и принялся взбираться вверх по стволу. Андрет видел, что это не составляет для него ни малейшего труда. Рехт уже почти добрался до ног сидящего человека, и тут всем снова пришлось вздрогнуть: привязанный внезапно ожил и с нечленораздельным воплем попытался пнуть Рехта пяткой в лоб. Тот уклонился, спрятался за ствол ели и попытался заговорить с найденным, но по-видимому ничего не добился. Тогда он, все еще скрываясь за стволом от рассвирепевшего любителя лазать по деревьям, поднялся повыше и без всяких церемоний стукнул парня носком сапога в висок. Тело вновь поникло, и Рехт без труда подобрался к нему, обвязал веревкой за пояс, кинул конец вниз — Андрету и Хирду, потом разрезал ту веревку, которой парень был привязан к дереву, и столкнул его с сука.

Андрет и рыбак осторожно опустили найденыша на землю. Это и в самом деле был Ней. Он очень исхудал, лицо было землисто-серого цвета, волосы свалялись, изо рта отвратительно пахло, и Андрет подумал, что тот провел привязанным к дереву и пищи и воды по меньшей мере пару дней. Рехт крикнул Сурви, чтобы тот зачерпнул воды почище, но тот так и не сдвинулся с места.

А на берегу начиналось столпотворение — не меньше полудюжины лодок спешно вытаскивали на песок. Приплыли Элара и, к огромному облегчению Андрета, Ксанта. Женщины мгновенно оттеснили мужчин в сторону и, не тратя. времени на удивление и догадки, занялись делом. Элара, смочив платок в воде, принялась протирать Нею лицо, а Ксанта, пристроив его голову у себя на коленях, провела пальцем по его губам, сняла с пояса фляжку и налив немного воды себе на ладонь стала по капле вливать ее Нею в рот. Вскоре он закашлялся и открыл глаза. Взгляд был мутным, блуждающим, Ней не узнавал никого, даже мать, и, едва придя в себя, стал с мычанием отбиваться, да так ожесточенно, что будь он хоть чуточку посильнее, его пришлось бы связать. А так Нея просто поплотнее завернули в одеяло, и он притих, совсем как грудной младенец. Мужчины сообща перенесли его в одну из лодок, Элара и Ксанта сели к нему.

Тем временем Андрет понял, что несмотря на триумфальный успех экспедиции кое-что так и осталось не проясненным. Он вернулся к яме, где были сложены припасы Нея, снова поднял хлеб, поднес его к самому носу и принюхался. Сначала ему казалось, что хлеб просто тронула плесень, но ничего подобного — он лишь немного засох, зачерствел, но не успел заплесневеть. И тут Андрет узнал запах. И, хотя его изумлению не было предела, он сразу понял, как надлежит поступить.

Разломив хлеб, он сказал, нарочито повысив голос так, чтобы слышали все:

— Вот здорово! А я как раз по глупости с собой ничего не взял, проголодался как зверь, думал до дому не дотяну. Кого-нибудь угостить?

И, не дожидаясь ответа, отломил здоровый ломоть и принялся жевать. Больше желающих перекусить не нашлось, да Андрет на это и не рассчитывал. Люди стали собираться в обратный путь. Ксанта, как раз соскочившая в воду, чтобы помочь столкнуть лодку услышала слова Андрета и на мгновение замерла, но не решилась даже обернуться и посмотреть на него, чтобы не испортить ему спектакль. Она-то прекрасно понимала, к чему он клонит, и ей это страшно не нравилось, но возразить не посмела. У нее давно уже не было права давать ему советы или удерживать от чего бы то ни было. Оставалось только терпеть и рлядеть в оба.

«Не надо быть таким храбрым! — молча взмолилась она. — Не надо, пожалуйста! Я не хочу снова за тебя бояться!»

14

Поскольку Ней был явно не в себе, Элара не решилась взять его обратно в свой дом, и парня отвезли прямиком в Храм Осени — самое место для человека, которого свел с ума Лес. Ксанта и Элара, разумеется, отправились с ним. Кэми дожидалась мужа на пристани. Она отвела его домой, накормила ужином и, выслушав всю историю, робко сказала:

— Мне, наверное, тоже надо в Храм сходить. Горихвостка перепугается, а эта, новая, чужачка, не знает, что здесь и как. Ее ведь Шипуля и обидеть может.

Шипулей в Дивном Озерце прозывалась с юных лет Киели — жена Осви. Шипуля — это из старой загадки: «Из куста Шипуля — за ногу Ца-пуля». И хотя Андрет не сомневался, что Ксанта без труда справится с дюжиной таких Шипуль, Кэми он, разумеется, отпустил и велел не возвращаться до утра.

— Не хочу, чтобы ты по темноте шаталась. Переночуй в Храме, а то и дальше оставайся, если будет нужна твоя помощь.

— Какой ты у меня добрый! — вздохнула Кэми.

Когда она ушла Андрет кинул по куску мяса котам, чтоб не приставали, а себе нацедил молодого вина, разбавил его наполовину водой и улегся на кровать — его уже клонило в сон, как-никак набегался за день изрядно. Наевшийся Проглот тут же возлег рядом, сунул башку Андрету подмышку и заурчал. Плюшка берегла брюшко, а поэтому предпочла спать на сундуке.

Казалось бы, кому как не Андрету сладко спать сегодня ночью? С чувством выполненного долга. Но сон не шел. Вместо этого откуда-то исподтишка, из позвоночника, начала подкрадываться головная боль, запустила в виски тонкие липкие пальцы, как следует сжала, потом уползла в желудок. Андрет чувствовал себя мерзко — во рту было сухо, как в пустыне, голова уже по-настоящему раскалывалась, к горлу подкатывала тошнота. Чего-то подобного он и ожидал, но теперь, пожалуй, был и сам не рад. Он подумал о Ксанте — если с ним что-то случится, сумеет ли она догадаться о том, о чем догадался он? Если нет, это по-настоящему мерзко — хуже не придумаешь. Получится, что он завалил все дело и здорово подвел парня только из-за того, что не смог разобраться со своими женщинами. Нечего сказать, достойный финал. И все-таки он не мог себе позволить слишком много времени проводить с Ксантой. Это было бы предательством Кэми, а уж она точно такого не заслужила. Она знала, что ее не любил первый муж, — зачем ей знать, что не любит и второй? В конце концов не она же все так запутала!

«Прости, Кэми, — думал он. — Наверное, ты все равно бы не смогла понять, даже если бы я тебе рассказал. Она дала мне яд, когда я хотел умереть. Это связывает навсегда. Не так, как брачная клятва, но тоже навсегда».

Он осушил кувшин и поплелся на кухню зачерпнуть себе еще воды. Проглот с возмущенным мяуканьем спрыгнул на пол и побрел к подружке на сундук.

Андрет стоял на кухне над ведром, тщетно силясь вспомнить, зачем он сюда пришел, и тут услышал негромкий стук в дверь. Он поднял голову. С дверью творилось что-то странное — она ходила ходуном, распахивалась, хлопая об стену, показывала на секунду черный непроглядный клочок ночи и тут же затворялась вновь. И одновременно он видел ту же дверь, спокойно стоящую на своем месте, — петли неподвижны, засов наброшен. Однако Андрет вновь не удивился. Он уже догадывался, что ждет его за дверью, и хотя идти не хотелось, понимал, что никуда от этого не деться. Он откинул засов, взялся за ручку двери, рванул ее на себя. По ту сторону порога царствовал ослепительный весенний день, по эмалево-синему небу плыли клубящиеся облака, перед Андретом лежала каменистая земля с кустиками весенних первоцветов между камнями, вдали вздымалась к небу гора, за нею сверкало море. Чуть в стороне, среди осыпанных мелкими розовыми цветами кустов, можно было различить черный вход в пещеру. Андрет переступил порог и почувствовал, как земля дрожит и ходит под ногами — вверх-вниз, короткими судорожными рывками, словно грудь человека, который видит кошмарный сон.

15

Он родился к северу от Мешка на Божьем носу (или, как говорили иные, Шеламском Когте) — длинном каменистом полуострове, будто крепко вцепившемся когтями в морское дно. Морю, кстати говоря, это не нравилось, и оно нередко поджимало свой живот, горбило шкуру, и тогда земля качалась, а берега лизали огромные волны. Но потом все заканчивалось, и уцелевшие люди вновь принимались за работу: разбирать старое, строить новое. Они были скорее терпеливы, чем упорны, скорее выносливы, чем сильны, и предпочитали оставаться на родной зыбкой земле и не высовывать нос в чужие владения. И на то были свои причины.

Полуостров защищал и Мешок, и огромную бухту, над которой царствовала Венетта, от северных ветров, а вот ему самому почти ничего не досталось — дорогих металлов здесь не было, на скалах ничего толком не росло, а ветра и течения устраивали вокруг полуострова такую свистопляску, что ловля рыбы становилась смертельно опасным занятием. Да и сама рыба, не будь дурна, норовила откочевать в мирные воды Подветренной бухты или забраться подальше на север, в илистые реки Уст Шелама. Повсюду вокруг полуострова были разбросаны мириады каменистых островков и подводных скал, так что городские гавани не могли принимать корабли солиднее рыбачьих баркасов. Видно так уж получилось, что испокон веков на Божьем носу поселялись только растяпы, которых не брали на свои корабли пираты Венетты, и которые сами не решались устроиться на островках у Уст Шелама или в самом его Чреве, среди бескрайних и непроходимых болот. Так что жили тем, что море посылало, — пытались ловить рыбу, пытались бить тюленя, когда он по весне шел в Уста Шелама, пытались прокормиться со скудных огородиков, были великими искусниками по сбору водорослей и разного рода ракушек, слизняков, гусениц и птичьих яиц, но все равно по большей части голодали. Поэтому чтобы хоть как-то выжить на Божьем носу, надо было не только честно трудиться от зари до зари, но и по мере возможности тянуть деньгу с жителей более благодатных мест. И люди с Божьего носа скоро это смекнули. Раз уж нельзя было прославиться могуществом и роскошью, они решили прославиться святостью. И преуспели. Почти в каждом из двух с лишним десятков городков, приютившихся между скалами полуострова был свой знаменитый Храм — где на высокой скале, где на острове, где в глубокой пещере. Здешние камнерезы достигли небывалого мастерства, являя лик божества то из скалы, то из одиноко стоящего камня, то из причудливого натека на стене грота. При этом они вовсе не гнались за роскошью. Со стен храмов Божьего носа боги взирали на людей во всей своей первозданной дикости, нередко звериными или птичьими глазами, и внушали такой трепет, какого никогда не удавалось породить в людских душах деревянным раскрашенным изваяниям из храмов Мешка или Королевства. И люди все чаще приходили и приплывали на Божий нос из самого дальнего далека, и верили, что сбивая ноги об острые камни этой земли, они очищаются и приближаются к богам настолько, насколько это вообще возможно. И города Божьего носа богатели. Ведь насколько ни приблизься человек к божественной ясности, а все равно природа берет свое, и ему надо где-то спать, что-то есть, надо чтобы кто-то водил его по храмам и рассказывал о здешних чудесах, а также ему надо что-то увезти с собой — для семьи, для друзей и для самого себя на память о своем паломничестве. А потому обитатели Божьего носа скоро стали забывать вкус улиток и гусениц.

Когда до Божьего носа дополз культ Четырех Богов, его здесь приняли быстро. Города к тому времени были уже достаточно богаты, чтобы без большого труда, и даже с охотой построить еще по одному-два роскошных храма, учредить жречество из отпрысков лучших семей города и еще по одному празднику. Разумеется, никто и не думал при этом отказываться от прежних богов. И не только потому, что они приносили солидный и стабильный доход, а с новичками еще надо посмотреть, как дело пойдет. И не только потому, что в старых богов здесь искренне верили (а ведь если бы это было не так, кому пришло бы в голову тащиться сюда за тридевять земель, кому нужны боги, в которых не верят даже их создатели?) Нет, все было еще проще. Здесь, на Божьем носу, люди и по сию пору существовали только милостью скал, воды и ветра, а потому не верить в их разум и волю просто, никому не приходило в голову.

Семья Андрета много поколений занималась разведением лошадей для храмов своего родного города — Юнатры, Ладони с Жемчужиной. Юнатра стояла на самом кончике Когтя (или носа, это уж кто как привык) и сумела обзавестись мало-мальски приличным портом. В этот-то порт когда-то и были привезены из Королевства шесть белых жеребцов, ведущих свой род от Ослепительного — легендарного коня Аэты. В дни празднеств Аэты — при объявлении войны, в разгар лета или просто по заказу какого-нибудь богатого города, желающего укрепить свою боевую мощь, — этих жеребцов выводили на площадь перед Храмом и заставляли драться друг с другом. Привлеченная звуками боя, Аэта всегда спускалась в свой Храм, и тут ее ублажали богатыми приношениями и добивались желаемого. Позже священные жеребцы смешали свою кровь с местными кобылами, и их потомство так же исправно служило Аэте, как и первое поколение. Предки Андрета начинали конюхами при храмовых конюшнях. Постепенно они освоили искусство ухода за лошадьми и их выучки, потом искусство случать жеребцов и кобыл так, чтобы сохранить божественную масть в потомстве, и стали незаменимыми людьми. Позже они разбогатели настолько, что вовсе откупили конюшни, и теперь уже храм платил им ежегодно за то, что они содержали коней и приводили их на празднества. Словом, все шло очень и очень неплохо. А рухнуло в одночасье при Дерасе — деде Андрета. В одну из грозовых ночей на изломе лета и осени конюшни сгорели. Тут говорили разное. Кто полагал, что это божественные супруги — Дей с Аэтой — вновь не поладили, а люди, как водится, оказались в накладе. Другие считали, что самим конюшим не следовало бы вести себя заносчиво с близкими соседями, тогда, глядишь, и целее были бы. Но так или иначе, а вместо двух дюжин элитных жеребчиков семейство Андрета получило гору обгоревшего мяса да пяток калек, которых деть некуда, кормить накладно, а убивать — грех. Кроме того, пришлось платить немалые деньги семьям конюхов и сторожей, погибших и покалеченных на пожаре да огромную неустойку храму за сорванные праздники. Поговаривали даже, что в возмещение штрафа Дера-су придется продать храму Аэты своего собственного сына — на сторожевых кораблях, защищавших подступы к порту Юнатры от венеттских пиратов, все время требовались гребцы. Но, к счастью, обошлось — продали пару бедных родственников.

Дерас ненамного пережил дело своей жизни, и спасать семью выпало на долю отца нашего героя. О том, чтобы снова закупать жеребцов в Королевстве, не могло быть речи — таких денег не было ни у разорившейся семьи, ни у храма. По этому поводу Дарнард, отец Андрета, вел долгий разговор с жрецами. Дело в том, что Аэте были милы сражения и воинственные крики сами по себе, а кто именно бился, ее не волновало. Во всяком случае так полагали умасленные дарами жрецы. Можно было бы, конечно, нанимать на праздники людей-бойцов, но когда жрецы прикинули, во сколько им встанут строительство казарм да довольствие, да плата за возможные увечья, и, наконец, самое главное, чего натворят эти молодчики, когда напьются на свои премиальные… Словом, когда Дарнард принялся излагать свой план, жрецы смотрели на него, как на избавителя от неминуемой напасти.

А план был прост. Несколько десятков лет назад из Королевства на полуостров стали привозить кошек. Эти маленькие изящные хищники сразу же вошли в моду среди женщин, да и с мышами они справлялись куда ловчее, чем небольшие горные хорьки, которых прежде держали в домах. А так как мыши и крысы на конюшнях — гости совсем нежелательные, то семья Андрета не поскупилась и завела себе небольшое, но дружное и удивительно боеспособное кошачье войско. (Это, кстати, было одно из первых воспоминаний Андрета — кошка, спящая на лошадиной спине, свесив лапы.)

Теперь лошадей не было, зато коты уцелели. И тогда Дарнард предложил отныне развлекать Аэту (а заодно и паломников) кошачьими боями. Жрецы быстро поняли, что в таком случае расходы резко снизятся (а собственно, все расходы брало на себя семейство Андрета), и прибыль возрастет. И в самом деле — человеческие драки можно наблюдать бесплатно у любого кабака, а вот кошачьи бои, если их правильно подать, будут для людей и богини приятным новшеством. И в Храме ударили по рукам.

Дела действительно пошли довольно бойко. Дарнард любил котов и умел с ними обращаться, он отбирал в каждом помете самых задиристых и злых котиков, натаскивал на драки и выставлял в праздничные дни по пять-шесть пар бойцов. Теперь уже не было нужды в большой площади перед Храмом, бои шли прямо у алтаря Аэты, а войти в священный зал, не сделав предварительно щедрого пожертвования, было непросто. Так что Храм богател, богатела и семья Андрета.

Бои входили в моду, появлялись партии, «обожавшие» того или иного кота, заключались пари. Богачи Юнатры скоро сообразили, что прокормить кота, даже самого что ни на есть чемпиона, все же легче, чем коня хороших кровей. И так как кошачьи чемпионы могли плодиться так, как не снилось никакому жеребцу-производителю, а котята уже через пару лет становились полноценными бойцами, то скоро речь шла уже не просто о достатке, а пожалуй, о богатстве. Поголовье котов в городе росло, как на дрожжах, но Дарнард хранил свои секреты — он безошибочно умел выбирать в каждом помете будущих звезд, и его коты раз за разом брали призы на всех праздниках Аэты в Юнатре, а позже и в других городах Божьего носа.

Как уже говорилось выше, жители полуострова были весьма набожны, но на свой лад. В богов здесь верили, но их почти не боялись. Что в общем-то неудивительно. Боги здесь были источником дохода, а человеку свойственно по возможности находить со своим средством дохода общий язык. Люди с Божьего носа понимали, что без храмов и богов им придется до конца жизни есть водоросли и улиток, но зато и боги без них лишатся большинства развлечений и быстро одичают. Открыто они об этом, разумеется, не говорили, но считали, что если знать, как подойти да где подмазать, то и успех во всех делах будет тебе обеспечен. А уж коль скоро они из всех обитателей Пришеламья лучше всего разбираются в божественных делах, то и милостей на их голову должно сыпаться больше, чем на всех остальных. И, что самое интересное, иногда это работало.

Так вот, в один прекрасный весенний день Андрет (ему было тогда чуть меньше, чем сейчас Нею) и двое его друзей собрались на маленький островок неподалеку от Юнатры, чтобы совершить там небольшой обряд из разряда «только для своих». На островке, само собой разумеется, был храм — обиталище богини, которую «для приезжих» звали Безликой, а среди своих — попросту Дыркой. У нее был еще один храм в городе и, зайдя в него, всякий мог убедиться, что имя Безликая и в самом деле не слишком — то подходит богине. Уж лучше было бы назвать ее Безголовой или Безрукой, или Безногой, так как у нее и в самом деле не было ни первого, ни второго, ни третьего. Один коренастый торс на обрубках с недвусмысленно округлившимся животом. А вот лицо-то как раз у нее и было, и это считалось самым чудесным. Потому что глаза у нее были на сосках, носом был вывалившийся пупок (признак скорого наступления родов), а ртом ей служила пресловутая дырка, готовая пропустить через себя еще одну нарождающуюся жизнь. Разговаривала богиня только с женщинами языком схваток и песней потуг, но и к мужчинам она проявляла благосклонность. В городском храме ей только поклонялись, сама же она являла чудеса в пещере на острове. Предание гласило, что если вступить в этой пещере в связь с женщиной, воздав при этом должные почести богине, то до самой смерти у тебя не будет никаких проблем в этом ответственном деле. Говорили даже, что после этого обряда все женщины, лишь завидев тебя, начнут сходить с ума от желания задрать юбку и зубами будут рвать с тебя штаны. Правда, ничего похожего на улицах города обычно не случалось, хотя все мужчины хоть раз да побывали у Дырки.

Обычно приезжих возили туда по ночам и, разумеется, за немалые деньги, зато «своих» жрецы Безликой пускали днем за чисто символическую плату — несколько монет за вино да несколько монет за услуги храмовых женщин.

У Андрета в то утро были кое-какие дела — он вместе с отцом натаскивал пару молодых котов, а потому, будучи юношей щепетильным и аккуратным, он заранее отдал свою плату одному из приятелей и договорился, что те будут ждать его на пристани. Придя к полудню на пристань, он и в самом деле обнаружил небольшую парусную лодку, жреца Безликой на корме, а на банках двух своих друзей и почему-то всего двух девиц.

— Здрасьте вам! — сказал он обиженно. — Мы ж вроде договаривались!

— Да ладно тебе, — быстро заговорил чернявый и хитрый Триан. — Ну вышло так, они вдруг ни с того ни с сего цены на вино подняли — говорят, корабль в срок не пришел. Так пришлось выбирать: или одна баба, или два меха, ну и сам понимаешь… Что тебе этих двоих не хватит?

— Хватит, хватит, — забасил рыжий и честный Берант. — Нечто ж мы не друзья? Поделимся уж! Как будто в первый раз!

Девицы захихикали.

— А то как будто во второй! — бросил сквозь зубы Андрет, усаживаясь в лодку.

Спорить в общем-то не хотелось. Чего уж там!

Они вышли на веслах из-под защиты мыса, обогнули чашу порта, а там уж жрец распустил парус, и лодочка весело понеслась вперед, подскакивая на небольших волнах. Путь предстоял еще неблизкий, развязывать меха с вином было нельзя до конца обряда, а разговаривать не хотелось. Поэтому Андрет просто сидел, обняв колени, и смотрел на расплавленное золото солнца, которое играло в пронзительно-синих волнах. Настроение у него и в самом деле было скверное. И вовсе не из-за девицы, девица была только поводом, хотя эти свиньи могли бы и не жадничать. Просто день сегодня несмотря на роскошную погоду был какой-то неудачный. Ночью ни с того, ни с сего лопнул водовод — глиняная труба, отводящая нечистоты от кухни в ближайшую канаву. В результате все утро сестры ныли, что им теперь бегать с ведрами, пока мужчины не соберутся чинить трубу. И добро бы водовод был старый — так нет же, его меняли совсем недавно, сразу после того, как сошел снег. Андрет специально сходил осмотреть поломку и обнаружил, что лопнула обвязка между двумя коленцами трубы. Он даже попытался тут же на месте устранить аварию, но день, как уже сказано, был неудачный, все валилось из рук, и Андрет от греха подальше бросил это дело, пока не расколошматил пару звеньев трубы. Надо будет вечером доделать, а то любезные сестренки совсем со свету сживут. Коты сегодня тоже встали не с той лапы, дрались вяло, и все норовили вырваться из рук и улизнуть, так что отец Андрета тоже прекратил тренировку раньше времени. Зато Серая Шкурка наоборот вдруг ни с того, ни с сего вцепился матушке в ногу и здорово ее разодрал. В довершение всего Андрет снова забыл, что уже дорос до притолоки двери в клеть, — выходя в очередной раз, не пригнулся и здорово стукнулся макушкой. В общем день был из тех, какие надо проводить под одеялом, а не совершая подвиги во славу Безликой.

Однако до острова они добрались без приключений. Жрец высадил всю компанию в бухточке и тут же отчалил, пообещав, как заведено, вернуться за ними вечером. Берант и Триан опустили бурдюки с вином в воду, девицы устроили в тени камней корзиночки со снедью, чтобы позже отпраздновать успешное завершение обряда.

Андрет окинул взглядом невысокий каменистый склон, желтые и синие звездочки первоцветов, полускрытый кустами вход в пещеру и наконец понял, какая мысль не давала ему покоя всю дорогу, — ему совершенно не хотелось лезть в эту черную дырку и показывать там свою удаль под подбадривающие стоны девиц да хрюканье приятелей. Не то чтобы он беспокоился за свои способности (хотя кто знает — в такой-то день), ему просто не хотелось, и сейчас он понял это совершенно ясно. А не хочется, значит, и не надо. Нечего изображать из себя сосунка, который на все готов, лишь бы заглянуть хоть одним глазком девке между ног. Андрет считал, что уже не новичок в таких делах. Как водится, его лишила невинности одна из домашних служанок, и он находил такой способ провести ночь весьма приятным. Но заниматься этим среди бела дня в пещере, дно которой наверняка усыпано противными мелкими камешками (а входить туда в одежде категорически запрещалось), с девицами, которых он видел в первый раз и которые, честно говоря, были совсем не в его вкусе (то есть не похожи на служанку, научившую его уму-разуму), да еще делить их с приятелями… Простите, но лень. Раз уж среди мужчин города считается хорошим тоном наведаться сюда по молодости, он, так и быть, это сделает. Но в следующий раз.

— Знаете что, ребята, — сказал он, повернувшись к четверым своим спутникам, которые уже с шутками и прибауткам сбрасывали с себя одежду. — Давайте-ка сегодня без меня. Я вас лучше здесь подожду.

— Так ты что, обиделся все же? — протянул Берант.

— Да нет, говорю вам, просто неохота. Меня уже за ночь так заездила одна кобылка да еще подружку притащила, улеглись засветло, так что мне теперь впору спать, а не играться. Выпили опять же вчера лишнего, голова гудит. Вы там развлекайтесь, потом вместе спрыснем. Она ведь вечером опять притопает, у нее в том месте будто часы заведены.

— Ну, как знаешь… — пожал плечами Триан. — Надумаешь, так спускайся. Не прогоним. Верно, девочки?

И все четверо, поминутно подпрыгивая на острых камешках и поминая богиню, направились в устье пещеры.

Андрет в самом деле прилег на траву, положил под голову куртку и, прищурившись, стал смотреть на солнце и бегущие по небу белые облака. Он изготовился к долгому ожиданию, но все получилось по-другому.

Вдруг словно пологая волна прокатилась по его телу. Его как будто подбросило, на пол-ладони вверх, желудок мгновенно подкатил к горлу, потом все успокоилось. Но Андрет, как и любой обитатель Божьего носа, прекрасно знал, что это за волна.

Он вскочил на ноги, подошел к устью пещеры и крикнул в темноту:

— Эй вы, герои, давайте там побыстрей, не чувствуете, как трясет?

Из темноты в ответ донеслось ленивое:

— Иди ты…

Он пожал плечами и хотел уже вернуться на свое место, но тут второй, более сильный, толчок бросил его лицом на землю.

— Вылезайте, не дурите! — крикнул Андрет, поднимаясь на ноги.

Он уже стоял на одном колене, как вдруг почувствовал, что его опрокидывает на спину, как жука, куда-то тащит, и увидел, как красивый цветущий куст над входом в пещеру вырывает свои корни из земли и летит, вращаясь, подметая серые камни своей роскошной кроной.

Очнулся Андрет в воде. Сознания он не терял, скорее, наоборот. В самом деле, как иначе объяснить, что он сумел не только подняться на ноги под градом сыплющихся камней, но и каким-то образом добежать до воды да еще и отплыть достаточно далеко, справившись с поднятыми землетрясением волнами? К счастью, землетрясение все же было несильным, волны невысокими, а у море вокруг острова достаточно глубоким — иначе двадцать лет спустя парень, о котором Андрет тогда понятия не имел, умер бы с голоду привязанным к стволу сосны.

Так ли иначе, но в памяти Андрета образовался провал. Только что он переругивался с Трианом у входа в пещеру, а теперь уже судорожно цепляется за верхушку выступающей из воды скалы. Вода была еще холодной, и поэтому Андрет не стал долго раздумывать и снова поплыл к острову. Бухты он не узнал. Гора стала ниже почти на две трети, весь склон был теперь покрыт каменной насыпью, никаких цветов и, главное, никаких следов пещеры.

Какое-то время он ковырялся в камнях, пытаясь найти хоть что-то. Он был даже согласен на то, чтобы его тоже за компанию засыпало. Но камни не поддавались, а земля молчала. Помощи ждать было неоткуда — жрец, как и обещал, явится только к вечеру, а до берега самому не доплыть. Мокрая одежда липла к телу, и Андрета начал колотить озноб. Он принялся собирать ветки, чтобы развести костер, и даже наломал небольшую кучку, но тут вспомнил, что огниво вместе с курткой остались там, под камнями. Тогда ему в голову пришла новая мысль. Он вновь спустился к воде и к своему изумлению обнаружил, что меха с вином, как и он сам, целы и невредимы.

Он без труда их выловил, выпил, сколько смог, улегся так, чтобы камни закрывали его от ветра, свернулся, как кот, и заснул. Что будет с ним дальше, его не слишком волновало, он начал догадываться, что его собственные планы и суждения не имеют такого уж большого значения, а жители Божьего носа вовсе не на особом счету у своих богов.

Как ни странно, но город почти не тряхнуло. Так, пара чашек с полок упала, не больше. Поэтому жрец, не чуя беды, явился в строго установленное время и обнаружил плоский, как пирог, посыпанный каменной крошкой остров и спавшего тяжёлым пьяным сном Андрета. До смерти перепуганный жрец как мог растолкал молодого человека и, не решившись расспрашивать, какова Безликая в гневе, просто потащил его в Храм. Пока они добирались до города, Андрет худо-бедно продрал глаза и смог довольно внятно поведать жрецам рангом повыше обо всем, что произошло на острове.

Надо отдать жрецам должное — первым делом, не вникая в богословские вопросы, они послали на остров дюжину крепких парней и те несколько дней честно пытались расчистить вход в бывшую пещеру. Расчистили. Нашли среди камней кровавые кляксы, полуразмолотые кости и рассыпанные нитки бус. По-видимому все четверо погибли мгновенно, не успев ничего понять, — это была единственная хорошая новость.

Наконец, когда стало ясно, что спасать некого, жрецы Безликой призвали коллег из других храмов, сели в круг и принялись думать о том, что произошло и кто в этом виноват. Ясно было, что богиня разгневалась, и разгневать ее мог только Андрет, исказивший ход обряда. Четыре жертвы она с благодарностью приняла в свое лоно, его же с омерзением выплюнула. И, кстати, он еще больше усугубил свою вину, выпив в одиночку священное вино, которым должно было благодарить богиню за сладость совокупления или иные милости.

Андрет не возражал. Он надеялся, что заболеет, можно сказать, твердо рассчитывал на это после холодного купания и сна на скалах во власти всех ветров. Но дни проходили за днями, а с ним ничего не случилось. Он был до глубины души потрясен, подавлен (можно было бы сказать «раздавлен», но это сравнение получилось бы, пожалуй, слишком злым). И при этом оставался неизменно здоровым, в ясном уме и твердой памяти, что, как легко догадаться, в подобной ситуации лишь добавляло ему мучений.

Позже Ксанта полушутя-полусерьезно уверяла его, что такое несокрушимое здоровье есть следствие его чрезмерной совестливости и такой же чрезмерной храбрости.

_l Первушина_

— Ты не мог позволить себе искупить свою воображаемую вину, — говорила она. — Решил терзать себя ею как можно дольше. И даже не думал о том, сможешь ли ты это вынести. Храброе сердце, глупая голова.

— Почему воображаемую? — спросил Андрет.

— Земля трясется просто потому, что трясется, а не потому, что кто-то с кем-то не переспал. По-моему, не верить в случайности — это значит, слишком много на себя брать. Будто ты такая знатная персона, что богине не лень за тобой следить — что ты делал, чего не делал, да что при этом подумал…

Когда она принималась рассуждать о людях и богах, Андрет обычно быстро хватался за голову. Звучало все складно, но прислушаться — бред бредом. Да и кроме того, когда Ксанта говорила о чем-нибудь, помимо обыденных дел, он никогда не был до конца уверен, серьезна она или насмехается. Врать она никогда не врала, но частенько приправляла свои речи такой большой порцией иронии, что на вкус Андрета они оказывались явно пересоленными. В этом были свои преимущества — после таких разговоров он бывало не спал по полночи — придумывал возражения и увещевания, упражнял свои ум и язык, а ведь от них напрямую зависела тогда его жизнь. Но Ксантины теории о том, почему люди поступают так или иначе, он никогда не применял на практике — в реальной жизни они ни на что не годились.

Но до встречи с Ксантой было еще далеко. Сейчас жрецы решали судьбу Андрета, и он был заранее согласен с любым приговором. Он чувствовал, что виноват, — будь это не так, он сейчас тоже лежал бы под камнем, в чреве доброй богини, вкушал бы мир и покой.

Решение жрецы приняли до предела простое. Храм на острове был разрушен, и они лишились существенных богатств, приносимых ежегодно озабоченными паломниками. Соответственно, упущенную выгоду и расходы по строительству нового храма должно было возместить семейство Андрета. Дарнард, не переменившись в лице, затянул потуже пояс и пробормотал под. нос что-то вроде: «Ну что ж, дело обычное», матушка и сестры всплакнули по сундукам с приданным да по богатым женихам, но тут сам Андрет взял слово и твердо и решительно повелел продать себя храму Аэты. Во-первых, ему не в радость было оставаться в городе, где все все знали и не забывали покоситься через плечо, пошептаться за спиной. Во-вторых, ему хотелось быть примерно наказанным, он думал, что это если не снимет, то хоть немного облегчит груз вины. В самом деле, когда час за часом и день за днем ворочаешь неподъемным веслом в непрерывой болтанке волн и ветра, то мысли о непредсказуемом гневе богов и собственной непонятной вине достаточно быстро выветриваются из головы. Ну и в-третьих, у Андрета хватило ума сообразить, что не век он будет горевать, и лет через десять, когда все долги будут выплачены, сможет вернуться к семейному очагу если не героем, то вполне достойным уважения человеком. Так что его предложение было единственно разумным в данной ситуации, и отец, поразмыслив немного, с ним согласился.

Первые года два-три все так и шло. Узкие и быстрые кораблики храма Аэты уже 'давно освоились с обеих сторон Божьего носа, знали все ходы-выходы и ухоронки среди шхер, так что пираты по-настоящему грозили лишь тем олухам-капитанам, которые не доверяли извилистому фарватеру вблизи от берега, не желали платить подати Юнатре и упрямо забирали мористее в чистые, но смертельно опасные воды. В Венетте к постройке кораблей, в том числе и пиратских, подходили с размахом, и когда парочка таких ощетинившихся красавчиков выныривала из Подветренной бухты, не в меру прижимистые капитаны торговых кораблей проклинали собственную недальновидность. Зато сквозь шхеры они ходили, как на увеселительной прогулке, — храмовые боевые корабли чуть не под руки вели их к Юнатре или другим городам полуострова.

Среди гребцов и стрелков на кораблях было много таких, кому, как и Андрету, путь в Юнатру был до поры заказан. Так что они при необходимости сходили на сушу в рыбачьих деревнях на островах, и здесь к таким высадкам относились, как к неизбежному злу. Андрету эта жизнь в общем нравилась. В ней было остаточно тяжелой работы, чтобы ни о чем не думать, немного риска, чтобы оживить кровь; было что-то вроде боевого братства, но не слишком тесного; была горячая похлебка осенними вечерами и хлеб на муке из рыбьих костей; были птичьи базары на скалах, куда надо было ползать за яйцами, чтобы доказать свою удаль и почувствовать свою ничтожность, ненадежность своего существования между двумя безднами — морской и небесной; было горькое и крепкое пиво, попадались даже волоокие и пышногрудые рыбачки, а самое главное, ни к чему не надо было привязываться. Все висело на волоске. Товарищи тонули в море или умирали от гангрены в размозженной снастями руке; рыбачки тонули в море или выходили замуж; экипажи тасовали людей, и даже птицы, случалось, перебирались на еще более обрывистые и неприступные скалы. Словом, жизнь непрерывно менялась, кружась при этом на одном и том же месте. Андрет начал подозревать, что десять лет пролетят куда быстрее, чем казалось ему поначалу.

И тут внезапно начались перемены. В водах вокруг Божьего носа стали появляться новые кораблики — толстые, крутобокие и удивительно наглые. Они были построены кое-как, команда умела драться гораздо лучше, чем ходить по морю, да и сражались пришельцы не слишком искусно — чаще брали числом, чем умением. Разумеется, они знать не знали местных фарватеров, то и дело налетали на скалы, и лишь одного им было не занимать — упорства. Раз за разом кораблики норовили впятером, всемером, а то и вдесятером прорваться к крупным островам, вырезать пару рыбачьих деревень и начать строить свои укрепления. На этом обычно их бесславный путь обрывался, ибо к пострадавшему острову слетались корабли Аэты и единым духом выкуривали незваных гостей. Но через две-три недели набег повторялся.

Андрет и его товарищи не первыми столкнулись с «людьми моря», как называли в Пришеламье этих морских бродяг. Уже много лет от их разбоя страдало Королевство за Дивьими горами. Людям Королевства приходилось еще хуже, так как их берега не были надежно защищены шхерами и боевыми кораблями, а потому людям моря удалось закрепиться в устьях нескольких рек и построить свои города, которые здорово мешали торговле, да и просто мирной жизни. Никто не знал, откуда и почему эта напасть свалилась на головы честных людей, и жрецы крупнейших храмов полуострова даже снаряжали посольства в Королевство — потолковать и, возможно, придумать какое-то средство от новой беды. Но все это не касалось ни Андрета, ни прочих моряков, они просто делали свою работу, а с кем сражаться — с венеттским пиратами или с таинственными людьми моря, им, по большому счету, было безразлично. Лишь бы денежки текли куда следует.

Судьба Андрета в очередной раз круто переменилась в ненастный осенний день, когда «Перст богини» — корабль, на котором он тогда ходил, возвращался с дежурства в подветренных водах к островам, лежавшим к северу от Божьего носа.

На корабле все буквально звенело от нетерпения — дежурство выдалось нелегким. Несмотря на осеннее ненастье венеттские корабли так и шныряли поблизости. К шхерам они, конечно же, не рисковали подходить, но стоило «Персту» зазеваться и высунуться из-под защиты родимых скал, как откуда ни возьмись налетали пираты, и кораблик поспешно улепетывал в благословенные проливы. До настоящей стычки дело так и не дошло, но заклятые враги всласть поиграли друг с другом, пока Материнская Ладонь (так на Божьем носу звали Меч Шелама) медленно поднималась из-за горизонта, выставляя вначале тонкий изящный мизинец и к рассвету превращаясь в широкую лучащуюся светом длань.

Впрочем, все на свете когда-нибудь кончается, и теперь «Перст» спешил к мысу Криков, чтобы встретиться с вышедшим ему на смену кораблем «Божественный колчан» и привалить на заслуженный отдых. Ветер исправно надувал парус, а Андрет отдыхал в полутемном кубрике и даже, кажется, что-то выигрывал в кости, поэтому всякий раз, когда он позже думал о том дне, то первым делом вспоминал ощущение внезапного везения, случайной и нежданной удачи.

Был уже вечер, холодный ненастный вечер, и когда впередсмотрящий различил на горизонте столб дыма, он сперва принял его за низкие темные облака. Однако это в самом деле был дым, и вскоре «Перст» наткнулся на плавающие вблизи небольшого островка черные обугленные бревна — догорающий и безжизненный остов «Колчана». Капитан тут же послал гребцов к веслам, стрелков — в гнезда, прочих — поливать палубу водой и посыпать песком, чтобы огонь был не страшен, а ноги не скользили, если придется драться. И не ошибся. Люди Моря догадались поставить на острове небольшую катапульту, и она едва не накрыла «Перст» залпом кувшинов с зажигательной смесью. Кораблик увернулся в последнюю секунду и хотел уже отойти подальше, под прикрытие мыса Криков, но оттуда внезапно вынырнули три вражеских корабля и погнали «Перст» навстречу огненной смерти. Позже, когда Андрет говорил со стрелками и людьми из палубной команды (а их в тот вечер уцелело человек пять, не больше), те рассказывали, что на кораблях, похоже, стояли то ли арбалеты, то ли вовсе стрелометы, и Люди Моря просто не давали никому из солдат Храма подобраться ни к рулю, ни к парусу. На палубу непрерывно сыпались стрелы — один из корабликов подходил поближе, давал залп и тут же отскакивал; в тот же момент со второго борта отстреливался другой корабль; затем первый разворачивался, подходил к «Персту» другим бортом и обрушивал на него новый град стрел. Третий корабль, маячивший чуть поодаль, на случай, если «Перст» вырвется из смертельных клещей, выскакивал вперед и, в свою очередь, расстреливал корабль Храма, давая приятелям возможность перезарядить стрелометы или что у них там стояло.

Позднее уцелевшие уверяли, что на носу этого третьего корабля был прикован медведь, который весь бой страшно ревел, махал лапами и как будто даже отдавал приказы кораблям. В это, говоря по чести, Андрет уже не поверил — он прекрасно знал, что с перепугу может померещиться все, что угодно. Он даже не знал толком, можно ли поставить на палубе корабля стерлометы и смогут ли они потом прицельно стрелять, однако было ясно — в тот вечер «Колчан» и «Перст» наткнулись на нечто настолько странное и страшное, что попросту не поддавалось описанию и осмыслению. В прежние времена споры на море решались так же, как и на земле, — дракой. Притереться поближе к вражескому кораблю, сломав у него весла и лишив маневренности, ударить в борт носовым тараном, затеять поножовщину на палубе — это нам знакомо. А вот расстрел в упор, при котором нападающий не теряет ни одного своего человека, — такое сразу и не осмыслишь. Будь Андрет уже тогда тем, кем он стал пятнадцать лет спустя, он задумался бы, откуда у Людей Моря вдруг появились такая хитрость и сноровка, если прежде они не отличались выдумкой и предпочитали тупо лезть на рожон. Но в тот памятный вечер он ни о чем таком не думал, лишь ворочал вперед-назад свое весло да радовался, что настил палубы защищает его от гуляющей по кораблю свистящей смерти. Палубная команда к тому времени уже окончательно потеряла надежду на спасение и тускло светящаяся Материнская Ладонь, видневшаяся в просветы облаков, казалась им теперь рукой, занесенной для удара.

К счастью оказалось, что Материнская Ладонь защищает даже когда невидима. Солнце наконец опустилось за горизонт, и в кромешной тьме благодаря усилиям гребцов и отваге рулевых «Персту» удалось ускользнуть от преследователей.

В осенние ночи даже люди с Божьего носа не решались идти среди шхер. Зажечь сигнальный огонь, чтобы позвать на помощь другие корабли, они тоже не рискнули, и обоженный, искалеченный, почти обезлюдевший корабль просто лежал в дрейфе, с трепетом ожидая утра.

Но утро не принесло добрых вестей. С рассветом «Перст» вновь обнаружили вражеские корабли и вновь началась погоня. Капитан и штурман погибли накануне вечером, и корабль повел самый старший и опытный из гребцов. Он изо всех сил пытался держаться от людей моря на значительном расстоянии, не позволяя им возобновить вчерашнюю бойню. И опять Андрет и его товарищи весь день не выпускали из рук весел, и к вечеру им показалось, что спасение близко — за весь день вражеским кораблям так и не удалось сделать ни одного выстрела.

К сожалению, моряки слишком поздно поняли замысел врага. Корабли людей моря постепенно и незаметно оттесняли «Перст» назад, в чподветренные воды, буквально в объятия кораблей Венетты. Те не заставили себя ждать. Не успело зайти солнце, как несчастный «Перст» был взят на абордаж и сожжен, а Андрет и его друзья стали пленниками.

В порту их сразу же рассортировали: на тех, кто мог заплатить выкуп, и на безденежных. Хотя всем верили на слово, и можно было приврать, выгадав себе до выяснения немного сносной жизни, Андрет без колебаний отнес себя ко второй, весьма малочисленной группе. Он прекрасно понимал, что надеяться ему не на что — в храмовых войсках он отслужил едва ли треть того срока, на который рассчитывал поначалу, а значит, и долг Храму Безликой был выплачен едва ли на треть. Если пообещать сейчас властям Венетты выкуп за себя, они не преминут сообщить обо всем отцу Андрета. Денег тот разумеется не соберет (в Венетте и Юнатре понятие «большие деньги» выглядело немного по-разному), а вот заложить — заложит все, что только сможет, и вгонит семью в полную нищету без всякой пользы. А так наоборот — нет его в живых, нет и должника, зато есть павший герой, и семья отныне будет окружена почетом и уважением. Андрет предпочел объявить себя безденежным. Его и еще полудюжину таких же нищих засунули в казематы под роскошным дворцом Торгового совета Венетты и оставили там до лучших времен.

Никто не обращался с ними особо жестоко — они были просто ненужным хламом, и о них старались поменьше думать. Тюремщики не испытывали к ним ненависти, как не испытывает ненависти кастелян к лежащим в сундуках старым платьям. Морить голодом их никто не собирался — Айд Справедливый не дарует своей милости городам, где пленников убивают или морят голодом, но и кормить толком их не стали. Так что некоторое, довольно продолжительное время врагами Андрета были холод (наш герой попал в плен поздней осенью, а зимы в Венетте бывали по-настоящему холодными и снежными), недоедание, темнота, грязь и то обычное скотство, до которого быстро доходят люди, лишенные цели и привычных условий жизни.

Еще одной проблемой был язык — пленников с кораблей раскидали по разным камерам, и среди соседей Андрета не оказалось ни одного соотечественника — сплошь люди из Мешка или из Королевства. По счастью, Божий нос и Королевство числились давними союзниками, знать хоть намного язык Королевства на мысе считалось хорошим тоном, и Андрет не пропал, не разучился говорить, но все же разговаривать с людьми для него было нелегко, словно вновь он сидел на веслах или крутил ворот в шахте. Он не понимал большей части разговоров, шуток и намеков, а потому постоянно чувствовал себя в опасности.

Сначала Андрет думал, что, возможно, зимой их привлекут к работам в порту, в доках и на корабельных верфях, а весной, возможно, и в городе. И тогда, естественно, могла открыться возможность для побега. Какое-то время эта мысль поддерживала его. Но когда он поделился ею с более опытными товарищами, ему объяснили, что Венетта полна пришлого люда, согласного на любую работу, и труд их достаточно дешев, чтобы не обращаться за помощью к заключенным. Кроме того, пленники продолжали считаться врагами Венетты, а следовательно, при побеге они могли бы выдать Тайны торгового города. Поэтому если их и брали на работу, то предварительно либо ломали им ноги, либо выкалывали глаза, либо вырезали язык.

В темноте каземата понятия «день» и «ночь» скоро потеряли всякий смысл. Поначалу почти каждый заключенный начинал рисовать черты на стенах. Тюремщики не препятствовали этому развлечению, но вскоре сам узник начинал путаться в своих записях, смешивал свой календарь с календарями бедолаг, умерших в этой камере задолго до него, спорил с соседями, дрался, доказывая свою правоту, и в конце концов сдавался. Андрет тоже бросил бы следить за временем, и, возможно, ему стало бы от этого гораздо легче, но, к несчастью, у него перед глазами все время был иной календарь — т— календарь человеческих тел. Он видел, как те, кто попал сюда несколькими годами раньше него, худеют, даже не бледнеют, а белеют, теряют волосы и зубы, потом начинают путаться в своих воспоминаниях, забывать имена и слова из прежней жизни, потом превращаются в скрюченные скелеты, обтянутые кожей, со смешно раздутыми локтями и коленями, с гноящимися язвами в углах рта и на языке, и день за днем сидят у решетки, покачиваясь и негромко гудя, пока милосердная смерть не заберет их. Но самое страшное, он начинал замечать первые изменения и в своем теле, и пока его ум был еще достаточно ясен, чтобы понимать, к чему идет, Андрет решил вырваться из, тюрьмы.

В одной камере с ним был парень из Королевства по имени Охс, тоже из новичков, — косая сажень в плечах, пудовые кулаки и, ко всему прочему, вздорный характер. В тюрьму он попал после того, как не поладив с кем-то в родном Коровьем Броде, сбежал в Венетту, думал найти работу на корабле, но в первый же вечер сам не помнит почему подрался в кабаке и за что убил трех человек. Стражники, особенно те, которые и сами были родом из Королевства, делали для него исключение перед остальными — открыто ненавидели и никогда не упускали случая помучить.

«Отродясь ничего путного в Коровьем Броде не водилось, — говорили они, — жулье да ворье одно».

Андрета Охс недолюбливал. Впрочем, он мало кого жаловал — настолько был вспыльчив и неумен, что его терпели только из страха перед пудовыми кулаками. Охс это чувствовал и бесился еще больше.

И вот в один прекрасный день (утро, вечер или ночь) Андрет затеял с Охсом игу в камешки (кости здесь было сделать не из чего: ни мяса, ни костей, в казематах не водилось, зато камней было хоть отбавляй). Момент он выбрал удачный. Изредка заключенных приходил навестить кто-нибудь из жрецов — этот визит был актом обязательного милосердия. Вот и в этот раз в подземелье заявилась какая-то жрица, но на бедных узников она даже не взглянула — осталась поболтать со стражниками. Те явно были довольны оказанным вниманием и тоже забыли про своих подопечных.

Андрет надолго запомнил странное ощущение полета, которое посетило его тогда. Будто он был стрелой и ничего уже не надо было решать — цель высмотрена, тетива натянута и отпущена, больше от него ничего не зависит, все идет своим чередом и… какое же это облегчение! Он даЛ себя обыграть, а потом отказался платить выигрыш. Причем, отказался особо грубо и резко, заявив при этом, что Охс может намотать свое справедливое возмущение себе на рога, подтереться хвостом, засунуть его себе в глотку и наконец заткнуться — примерно то же самое, что каждый день советовали сделать Охсу стражники, от чего тот неизменно приходил в неистовство, тряс решетку и грозил обидчикам страшной смертью.

Вот и сейчас волшебные слова сработали как надо — Охс взревел и пошел убивать Андрета. Тот немного посопротивлялся — на всякий случай, чтобы пыл обиженного не угас раньше времени. Но очень скоро обнаружил, что сопротивляться уже не может, и, более того, каждый пинок противника на шаг приближает его, Андрета, к полной и безграничной свободе. Он и сам не знал, чем собственно должно было закончиться его предприятие: то ли его, избитого, отправят умирать в барак на задний двор, где по крайней мере есть окна (ему рассказывали, что такое случалось), то ли все решится прямо здесь и сейчас. Судя по тому, что тюремщики лишь на мгновение повернули головы в их сторону и тут же возобновили прерванный разговор, второе было вероятнее. К слову, сегодня тюремщики были тоже из людей Королевства и, как заметил Андрет, ни уроженцы Божьего Носа, ни выходцы из Коровьего Брода не пользовались у них особой любовью… Но тут мучения Андрета прервались самым неожиданным образом. Звякнула решетка, и в подземелье раздался голос:

— Эй, голубчики, вы что, уснули? Тут мое имущество портят, а вы стоите! Я вам знаете какой счет выставлю за такие дела?!

Хотя к Охсу непосредственно не обращались, он испуганно отпрянул в сторону и встал в стойку, готовый встретить нового врага, — голос разрезал воздух, как хлыст, и было ясно, что его владелец настроен весьма решительно.

Андрет сумел повернуть голову и увидел в коридоре рядом с тюремщиками растрепанную женщину в темной одежде — ту самую жрицу, которая только что мирно любезничала со стражниками, а теперь вдруг ощерилась, как рассерженная кошка. Даже сквозь розовый туман, застилавший глаза, он смог разглядеть, что она чудовищно некрасива: острый выдающийся вперед подбородок, длинный нос — все это бросалось в глаза и оставляло отталкивающее впечатление.

'— Зовите начальника караула, — сказала женщина, обращаясь к тюремщикам. — У меня вот тут бумага для него. А ты, зверюга, — она подошла к решетке и заглянула Охсу в глаза снизу вверх, но без малейшего страха и неуверенности, — запомни, пожалуйста, вот это, что лежит сейчас на полу, — мое, и не вздумай больше его трогать.

Охс хоть и был свиреп и вспыльчив, но, как выяснилось, прекрасно подчинялся прямым командам. Он отошел к стене, тяжело дыша, с ненавистью глядя на Андрета.

Один из тюремщиков и в самом деле сбегал за начальником караула, тот явился, изучил представленную женщиной бумагу, покивал, пожал плечами, и по его распоряжению Андрета выволокли в коридор, оттеснив всех прочих заключенных к дальней стенке.

Женщина подошла ближе, и критически хмыкнула, осматривая свое «имущество». Она что-то ему сказала — длинная звонкая трель, из которой Андрет не понял ни слова, так говорили за перевалом, в Мешке. Андрет за время своего сидения в подвале научился разбирать несколько слов венеттского языка, но диалект городов Мешка был для него совершенно не доступен, и уж тем более здесь и сейчас. Поэтому он только закрыл глаза и покачал головой. Женщина поняла, в чем дело, и перешла на язык Королевства.

— Ты ходить можешь, — скорее приказала, чем спросила она. — Тогда пошли отсюда.

После таких слов Андрету ничего другого не оставалось, и он поднялся на ноги. Как ни странно, но ходить он действительно мог — видимо, все произошло слишком быстро, и Охс не успел как следует отделать его. Разумеется, тело болело, а рот был полон крови, но женщина уже отвернулась от него и уверенно пошла к выходу, и Андрет, не оглядываясь ни на тюремщиков, ни на товарищей по несчастью, заковылял следом.

Ему пришлось одолеть лестницу в пару сотен ступеней, где-то на середине он думал, что вот-вот оступится, скатится вниз и останется лежать там навсегда. Но женщина шла, не оборачиваясь, а там, наверху был свет, и Андрет, ухватившись за перила, буквально пополз вперед.

Свет обрушился на него, как удар Охсова кулака. В последний раз Андрет видел солнце пасмурным осенним вечером, а сейчас был ослепительный летний день, они стояли на белоснежной мраморной террасе дворца Торгового совета, впереди на площади бил, искрясь тысячей радуг, фонтан, и смеющаяся русалка подбрасывала вверх своего младенца. Еще дальше, за торговыми рядами, сверкало море. И… иперед Андретом лежала еще одна лестница. Тоже беломраморная, казавшаяся неимоверно крутой и скользкой. Однако он уже понял, что останавливаться нельзя, ухватился, зажмурил глаза и принялся осторожно сползать вниз.

Женщина ждала его на нижней ступени лестницы, но не выказала ни малейшей радости в связи с благополучным прибытием своего «имущества» на твердую землю. По-прежнему не произнося ни слова, она зашагала вперед, и Андрет, уже измученный так, будто только что без проводника переправился через Дивьи горы, покорно пошел следом.

Впоследствии он много раз проходил, а то и пробегал по этим улицам — от Храма Тишины мимо торговых рядов на Фонтанную площадь — и каждый раз удивлялся: какими короткими и узкими были улочки на самом деле, и какими непомерно длинными показались они ему в тот, первый раз. Даже лестница у дворца Торгового Совета была не мраморной, а обычной каменной, и вовсе не такой уж высокой. И фонтан на поверку оказался довольно слабеньким — так, слегка разбрызгивал воду по сторонам. И русалка оказалась старой, потрескавшейся и поеденной гнилью корабельной рострой. Краска с нее почти слезла, что окончательно ставило Андрета в тупик, — он же ясно помнил и могучий серебристый хвост, и белоснежные руки, и зеленые волосы. Словом, все было так, как будто в тот день он шел по какому-то другому городу, а вовсе не по Ве-нетте, где он позже жил в горе и в радости целых пять лет.

И еще Андрет понял, что Ксанта в первый день шла очень медленно. Однако он ясно помнил ее темную спину, маячившую где-то в конце улицы, и сознавал, что расстояние между ними все увеличивается и увеличивается. Наверное, он мог бы в тот день просто свернуть в переулок и навсегда исчезнуть из жизни Ксанты, но, собственно говоря, куда ему было податься? Пришлось бы заботиться о себе, а он сейчас был совершенно на это не способен. Да и опять же без языка, без прав, без возможности вернуться домой… Словом, ему все равно было в какую сторону идти, тем более что идти он уже не мог — за площадью, которую они пересекали, мощеная брусчаткой улица начинала взбираться в гору, и Андрет не сомневался, что этот подъем его доконает. Поэтому он остановился посреди площади у очередного фонтана (на этот раз скромной поилки для лошадей) напился, плеснул горсть воды за ворот и решительно уселся в тени каменной чаши.

Женщина помедлила, с презрительным равнодушием (так ему тогда казалось) глядя на выходки своего «имущества», потом вернулась и недовольным голосом поинтересовалась:

— В чем дело?

— Не сдвинусь с места, пока ты не скажешь, куда мы идем и зачем, — объявил Андрет и почувствовал мгновенный прилив гордости — сложить такую фразу на малознакомом языке в его теперешнем состоянии было большим достижением.

Женщина, поморщившись, объяснила:

— Совет позволил храму Тишины забирать себе тех пленников, которые попытаются свести счеты с жизнью. Моя богиня считает, что любой человек имеет право на достойную смерть.

Андрет почти ничего не понял из этой речи, но она позволила ему немного отдохнуть в тени и набраться сил для следующего рывка. Потом он подумал, что смерть под лошадиным водопоем едва ли можно счесть достойной. Здесь его вряд ли оставят в покое, а женщина, кажется, посулила ему отдых. И он вновь поднялся на ноги.

Наконец они оказались перед Храмом — вернее, перед выходящей на улицу каменной стеной, за которой скрывался обычный дом — несколько комнат, составленных прямоугольником, с дверями, выходящими во внутренний двор к бассейну и четырем деревцам. Женщина повела Андрета в одну из полутемных задних комнат, молча дала ему кувшин с водой и медный таз, он вновь напился и умылся, и она знаком велела ему сесть на лежащую на полу перину. Сама она устроилась на сундуке в углу.

— Ну что? — спросила она, когда Андрет перевел дух. — Ты все еще. хочешь умереть?

— Да, — ответил он, не успев подумать.

Потом все же задумался — здесь в темноте и прохладе это было проще, чем на пыльных раскаленных улицах. Честно попытался представить себе, как ему жить дальше, что делать и как устраиваться, понял, что податься ему некуда, рассчитывать не на кого и не на что, а самое главное, нет ни сил, ни желания снова выбираться из того дерьма, в которое с завидным постоянством загоняла его жизнь, и повторил еще раз, уже уверенно:

— Да.

Женщина пожала плечами, сняла с полки кувшинчик и чашу, налила на дно немного темной тягучей жидкости, разбавила водой и протянула чашу Андрету. Ее безобразное лицо оставалось совершенно равнодушным — кажется, для нее это была просто работа, исполнение воли богини, ничего личного. Но Андрета такая ситуация совершенно устраивала. Он выпил все до дна и, уже не обращая никакого внимания на женщину, лег на перину и закрыл глаза.

Он очнулся ночью от страшной рези в животе. Почему-то ему очень не хотелось испачкать перину и пол, и он пополз в кромешной тьме, разыскивая на ощупь хоть какой-нибудь сосуд, наткнулся на давешний таз и избавился от содержимого желудка. Потом вновь пополз к тюфяку, нащупал кувшин, напился и снова провалился в темноту. Через некоторое время все повторилось в точности с той лишь разницей, что было уже утро, и на поиски таза и кувшина ушло гораздо меньше времени и сил. Следующие несколько дней он так и жил от пробуждения к пробуждению, каждый раз в глубине души надеясь, что больше не проснется. И каждый раз эта надежда оказывалась тщетной.

Днем за ним присматривали две женщины. Одна, средних лет, с недовольно поджатыми губами, молча убирала за ним всю грязь, но не желала лишний раз бросить на него взгляд. Другая, юная, с тонкими светлыми волосами и печальными серыми глазами, одетая побогаче первой, несколько раз пыталась с ним заговорить, но на языке Венетты. Он не понял ни слова, и был этому даже рад. Меньше всего он сейчас нуждался в сочувствии, молчаливое презрение старшей женщины устраивало его гораздо больше.

(Уже много позже Ксанта говорила об этих двоих так: «Ингольда — моя соседка и помогает мне с тех самых пор, как я здесь поселилась. С Ви-эни все посложнее. У нее горе — отец отказался выдать замуж по ее желанию, и теперь она здесь избывает тоску. Она милая, только скучная, как косой дождь. Ну ничего, Ингольда — соломенная вдовушка, уж она научит нашу красавицу уму-разуму».)

Через день или два, он почувствовал что голоден, попросил еды, получил жидкую кашу и кислое молоко и, к собственному удивлению, сумел удержать их в себе. На следующее утро в его жизни вновь появилась Ксанта.

— Ну, — сказала она с порога, — мне сказали, что я наконец могу увидеть, какого цвета у тебя глаза.

Он не знал, что ответить, поэтому промолчал, но она и не ждала ответа. Она просто подошла к его тюфяку, присела на корточки, заглянула ему в лицо и вынесла свой вердикт:

— Серые. Плохо дело. Я надеялась на черные.

— Почему? — Андрет наконец нарушил молчание.

— Черных глаз люди боятся. Ну ладно, выхода нет, надо брать, что дают.

— Твоя богиня нарушила обещание, — мрачно сказал Андрет.

— Хочешь подать на нее в суд? — отозвалась женщина. — На самом деле нет. Это хороший честный яд. Он гасит разум, а дальше тело или душа сами решают, хотят они жить или нет.

Андрет сплюнул и глянул на жрицу. Как и в прошлый раз, когда она наливала в чашу яд, лицо ее оставалось совершенно безмятежным. Ни сочувствия, ни злорадства.

— Ну и как ты намерена распорядиться мною дальше? — поинтересовался он.

Женщина усмехнулась:

— Не отчаивайся! У меня для тебя есть еще одно предложение. Эта штука будет понадежнее яда…. Ты не морщись раньше времени, я сейчас все расскажу, тогда и будешь морщиться. Но сначала давай попробуем сыграть в одну игру, — и с этими словами она достала из кошелька на поясе монетку — кособокий медяк, на одной стороне которого был изображен корабль, а на другой — Венок Судьбы.

С помощью медяка Ксанта быстро выпытала у Андрета всю его историю, сама же рассказала следующее.

В отличие от богатых и праздных городов Мешка, в отличие от мирных, но предприимчивых городов Божьего Носа, в Венетте со времен основания в чести были люди напористые и честолюбивые. Завалить соперника любой ценой, любыми средствами здесь считалось делом достойным. Обеспечить свою семью, вырвав жирный кусок из рук чужой, — доблестью. И не мудрено — люди здесь жили риском, вкладывая деньги в корабли, никогда не ведали, умножат они капитал или потеряют последнее, и не любили проводить грань между торговлей и разбоем. Поэтому, задавшись целью выкинуть конкурента с места в гавани или из Торгового совета, они не брезговали ничем. Сбивали цены, распространяли сплетни, перекупали команду, нанимали лихих людей, чтобы те поджигали склады, а то и дома, не останавливались даже перед прямым нападением. Разумеется, для особо распоясавшихся в городе был суд, и самых отчаянных удальцов случалось даже приговаривали к большим штрафам, но те все равно выходили из судебной палаты с гордо поднятой головой.

Но и для тех, у кого не хватало духу вступить в открытое противостояние, был еще один путь свалить соперника. В городе имелось множество храмов, существовавших не только на щедрые пожертвования удачливых семейств, но и на доходы от судебных дел. Каждого бога надлежало почитать, как в самом храме, так и вне его, и за непочтительное высказывание, неуместную шутку или за недостаточное радение храм мог запросто привлечь провинившегося к суду. А поскольку дело было куда серьезнее грабежа и убийства, то чаще всего заканчивалось не штрафом, а виселицей. Большая часть имущества отходила к храму, меньшая, но также достаточно существенная — обвинителю.

Причем, рознь шла не только среди богатейших семейств, но и в средних и в бедных кварталах. И вот уж там, поскольку не было возможности нанимать убийц или перекупать работников, страсть к благочестию принимала нешуточный размах. А то, что все имущество будущей жертвы чаще всего заключалось в убогой лачуге, единственной свинье, корове или паре серебряных монет, разумеется, никакой роли не играло. Донос в храм был самым простым способом если не избавиться от соседа, то как следует насолить ему.

Тут Андрет впервые заинтересовался услышанным. Дело в том, что жизнь обитателей Божьего носа также включала в себя постоянные договоры и последующие тяжбы с храмами. Правда, эти тяжбы были менее разрушительными по своим последствиям — речь там шла о деньгах, а не о жизни.

И поскольку ход был его — при очередном броске монеты выпал корабль, — он тут же сказал:

— Если я правильно понимаю, при подобных судах должна кормиться целая компания защитников.

Ксанта покачала головой.

— Хорошо бы, если б так! Беда в том, что дела о кощунстве имеют очень неприятный душок. Если ты защищал такого кощунника и проиграл, значит, ты защищал человека, противного богам, и для тебя уже готово место на скамье подсудимых. А поскольку никто заранее не знает, чем кончится дело, обычно защитника на всякий случай сажают рядышком с обвиняемым и выносят им приговор вместе. Если повезет — оправдательный, не повезет — обвинительный. Так что, желающих, как сам понимаешь, мало. А теперь спроси меня, как защитник вообще может вести дело при таких условиях.

— Ну спросил, — улыбнулся Андрет.

Ему в самом деле было интересно, кроме того, при ближайшем рассмотрении эта уродка оказалась очень забавной. Болтать с ней было весело, и хотя Андрет уже понял, что от нее в любой момент можно ждать какой угодно каверзы, это его не смущало — все равно взять с него сейчас было нечего.

— Защитники, понятное дело, себе не враги, — пояснила Ксанта. — Поэтому сами они в процессах предпочитают не участвовать, а нанимают человека, который в нужное время отбарабанит нужную речь и тихо-мирно посидит в тюрьме, пока настоящий защитник будет работать, ничего не опасаясь. Об этом все знают, но судьи смотрят на такую практику сквозь пальцы, им ведь тоже не хочется прослыть убийцами, а значит, надо время от времени кого-то оправдывать. Беда в том, что найти такого подменыша тоже непросто — мало кто согласится жить в тени виселицы. Разумеется, в городе полно пропойц и отпетых негодяев, которые за любую мзду возьмутся за любую работу, но ты же понимаешь, у защитника должен быть хоть более-менее приличный вид, приличная речь и приличная память…

— И желательно черные глаза, но на худой конец сойдут и серые…

— Да, за сообразительность можно простить и серые глаза.

— Я подумаю, — сказал Андрет.

— Подумай, — согласилась Ксанта.

Она поднялась на ноги, но Андрет велел ей:

— Постой! — и снова бросил монету. Выпал корабль.

— Зачем это нужно тебе? — спросил Андрет.

Она поморщилась, пожала плечами, будто вопрос показался ей то ли глупым, то ли неприятным, потом сказала:

— Потому что моя богиня не любит идиотских смертей.

— Ага, — согласился Андрет. — Она любит, чтобы всякие идиоты продолжали жить и развлекать ее.

— Подумай, — повторила женщина. И, не прощаясь, вышла.

И тут произошло еще кое-что. Когда Ксанта переступала порог, солнце хлынуло в комнату, ее одежда на мгновение стала прозрачной, и Андрет с изумлением обнаружил, что под темным бесформенным платьем скрывается почти совершенная фигура танцовщицы с тонкой талией, тяжелой, но высокой грудью, длинными, хорошей формы ляжками и икрами. Не то чтобы его поразила прямо в сердце открывшаяся ему красота, но все же настроение Андрета в ту секунду переменилось. На мгновение он пожалел женщину, над которой посмеялись боги, прилепив уродливую голову к прекрасному телу. И это было большим шагом вперед — вновь почувствовать себя достаточно сильным для того, чтобы пожалеть кого-то. Но даже это было не главным. Андрет вдруг понял, что в мире существует много приятных и забавных вещей, о которых он и не догадывается. И это была добрая мысль, располагавшая скорее к жизни, чем к поискам смерти.

Разумеется, он согласился. Строго говоря, у него не только не было выбора, а даже этот предложенный Ксантой вариант был непомерным излишеством, невероятной случайностью.

Так что дней через десять, когда Андрета окончательно привели в товарный вид, его торжественно представили новому хозяину.

Господин Эдред занимался адвокатскими делами лет сорок, если не пятьдесят. В свое время он вырастил и вывел в люди двоих сыновей, отдал замуж четверых дочерей и двух племянниц, потом овдовел, купил себе небольшой дом неподалеку от гавани и решил отныне заниматься делами исключительно ради собственного удовольствия. Что через некоторое время с неизбежностью привело его к делам о кощунстве. Здесь он смог по-настоящему показать себя, — выигрывая самые безнадежные процессы, а заодно и давать по рукам по рукам молодым «коллегам», которые считали, что можно сколотить первоначальный капитал, представляя в судах интересы храмов.

С Андретом в первые дни Эдред держался довольно спесиво и выразительно морщился на каждую неправильность его речи. То ли не мог решить, какую следует установить дистанцию, то ли ему непривычно и неприятно было подставлять чужую шею вместо своей. Однако после зимы в подвале подобные тонкости уже совершенно не задевали Андрета. На второй же день он попросил своего нового хозяина, чтобы тот как можно чаще делал ему замечания, и подсказывал, как следует говорить правильно.

— Я думаю, так будет лучше для дела, — пояснил он.

Эдред хмыкнул, но внутренне возликовал. Как любой человек, искренне увлеченный своей работой, он всегда был рад заметить хоть крупицу интереса в другом, а кроме того, ему нравилось поучать, наставлять и руководить — вполне простительная слабость. Андрет тоже ничего не имел против — раз уж ему предстояло жить в этом городе, надо было вписываться в новую жизнь.

В чем-то это оказалось сложнее, чем обещала Ксанта. Дела о кощунстве были своим особым мирком, и чтобы начать разбираться что к чему, надо было повариться в этом котле примерно столько же, сколько и Эдред. Для подобных дел не было единых незыблемых законов — ведь трудно людям ясно судить о божественных делах, и практически каждый храм устанавливал свои правила. Кроме того, эта игра шла в Венетте уже не одну сотню лет, и за это время была придумана масса уловок, позволяющих обходить закон с той или иной стороны. А поскольку Андрету не хотелось барабанить наизусть чужие слова, не понимая их смысла, то все пять лет, проведенных у Эдреда, он учился, как проклятый, и у него есе время было ощущение, что он гонится за дикой лошадью, пытаясь одновременно поймать ее за хвост и не получить удар копытом.

Но с другой стороны, кое-что оказалось проще, чем он думал. У него просто не было времени тосковать о прошлом. Настоящее было до отказа забито событиями. При этом ему начинало всерьез нравится его новое занятие, его забавляла разница между тем, как он или другие люди воспринимают мир, и тем, каким он оборачивается на самом деле.

Даже когда дело дошло до неизбежных визитов в тюрьму, то это тоже оказалось не так страшно, как он поначалу предполагал. Во-первых, Эд-ред терпеть не мог затягивать процессы, он всегда не только тщательно готовился сам, но и требовал не менее тщательной подготовки от противной стороны (большинство «противников» были его бывшие ученики). Поэтому дольше недели Андрет в тюрьме никогда не задерживался. Во-вторых, тюрьма была не чета прежней — со сносной кормежкой, окнами и даже крошечным садиком во внутреннем дворике. Если не было большого наплыва клиентов и Андрету доставалась отдельная камера, он целые дни проводил за работой и почти не замечал своего заключения — разве что завтрак, обед и ужин приносили прямо в «кабинет». Случалось, попадал он и в общие камеры, но там хорошо знали, что он за птица, и относились с уважением. Правда, пару раз его все же пытались побить ревнители чистоты веры, но их урезонивали их же приятели. Андрет, в свою очередь, никогда не отказывался помочь советом или оформить какую-нибудь бумагу. На этой почве он даже завел себе «односторонних» друзей — некоторые из его соседей по камере считали его закадычным другом, и Андрет обычно не развеивал их иллюзии.

Спору нет, стоять в зале суда рядом с клиентом с веревкой на шее, слушая приговор, было не очень приятно. Но и к этому он притерпелся. Не всегда они вчистую выигрывали дела, иногда обвиняемого присуждали к штрафу, иногда к стоянию на коленях на ступенях оклеветанного храма, иногда «оставляли в подозрении». И все же опасность всерьез угрожала жизни Андрета не больше, чем два или три раза за всю его карьеру. Так что и здесь все оказалось довольно сносно.

А когда примерно через полгода Эдред смог через знакомых передать потихоньку весточку в Юнатру о том, что Андрет жив-здоров и не бедствует, то ему, Андрету, стало решительно нечего больше желать от жизни.

Однажды при случае Андрет поинтересовался у Эдреда, случалось ли Ксанте выступать в суде по делу о кощунстве. Тот рассказал с видимым удовольствием:

— Собственно говоря, мы так и познакомились. Один не в меру сообразительный второй помощник накатал донос на первого, будто тот говорил, что он-де на одном из островов едал черепаховый суп и тот был чрезвычайно вкусен. А поскольку единственная в Венетте черепаха ксан-тина, помощник решил счесть это высказывание кощунством в адрес храма Тишины. Ксанту в суд притащил сам обвинитель. Должно быть, рассудил, что храм маленький и бедный, и от такого жирного куска не откажется. Но Ксанта — гм! не сочти за кощунство! — выказала в суде поразительную тупость. Сначала она вообще долго не могла понять, чего от нее хотят. А когда ей наконец растолковали, в чем дело, сказала буквально следующее… Погоди, я тогда специально записал, чтоб не забыть. Где у нас это дело? Ага, вот. Слушай… «Что вы можете сказать по поводу подтвержденных ранее свидетельскими показаниями слов обвиняемого, будто черепахи хороши в супе? — Что я могу сказать? Я вижу только один выход — сварить суп из Гесихии и попробовать его. Если он окажется невкусным, значит, слова обвиняемого — гнусная ложь. А если вкусным —'- придется признать, что это правда. Но, честно говоря, мне совершенно не хочется заниматься ничем подобным». В тот момент я подумал, что она будет моим следующим клиентом. Но как-то все обошлось. Судьи посмеялись и оправдали любителя деликатесов. Ну а потом она сама меня разыскала — ей, видишь ли, было интересно, часто ли у нас происходят такие истории. Когда выяснилось, что часто, она долго фыркала от возмущения, а потом спросила, что можно сделать…

Андрет впервые попал в Дивно Озерце на втором году своей службы у Эдреда. Дело было из разряда дурацких, вовсе не денежных, да к тому еще и опасных, так как касалось ни больше ни меньше, как храма правосудия Айда. Некий доброхот донес на шорника Вежжиса из Стременного переулка, будто вышеупомянутый шорник хвастался в кабаке, что он-де знает тайные слова, способные разом приворожить к нему любую женщину. В таком хвастовстве ничего из ряда вон выходящего не было, но вот дальше начиналось кое-что особенное. Вежжис будто бы говорил, что Дейя, первая жена Айда, научила его какой-то особой ласке, от которой женщины буквально сходили с ума. Все женщины также с молодых ногтей знают об этом особом удовольствии и стоит шепнуть любой из них на ушко «КАЛ» — то есть «Королевская Айда Ласка», как чона тут же пойдет за тобой, как пришитая, и не успокоится, пока не залучит тебя к себе на ложе. И дальше в том же духе. Вежжис клялся и божился, что ничего подобного не было вообще, а что касается женщин, он чрезвычайно робок и неопытен.

Читая донос, Андрет не знал смеяться ему или ругаться, а потому делал то и другое попеременно. Но Эдред не разделял его веселости.

— Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела, — сказал он. — Эта первая жена Айда нам еще боком встанет. Жрецы будут злые, как собаки, вот увидишь.

И через несколько дней Андрет понял, что имел в виду его хозяин. Нравы в храме Айда действительно были чрезвычайно суровыми. Жрецы считали, что скверну надо уничтожать со всевозможным усердием, не давая ей соприкасаться с порядочными гражданами. Поэтому они полагали, что лучше покарать невинного (который не мог быть совершенно невинным, раз возбудил подозрение в кощунстве, ведь очевидно, что дыма без огня не бывает), но ни в кем случае не оставлять ни одного виноватого разгуливать по белу свету. Одного тайного обвинителя и дурной молвы об обвиняемом было бы достаточно для немедленного вынесения приговора. Но, на счастье Вежжиса, дурная молва о нем не ходила, и поэтому защитников все же допустили к процессу.

Хотя, как на первый взгляд показалось Андрету, сделано это было исключительно для того, чтобы повесить не одного кощунника и сквернавца, а двоих. Имени обвинителя им не открыли, а искать других свидетелей запретили — «это приведет к недопустимым задержкам». Разрешили, правда, испытание каленым железом, но сам Вежжис при этом известии заорал благим матом, залился слезами и готов был признаться во всем и сразу, если бы Эдред не заткнул ему рот.

Теперь уже Андрет думал, что дело — труба, а вот Эдред как раз не унывал. Он заплатил кому надо и сколько надо, и на следующий день у них было имя доносчика — бондарь Дангс из Бочарова переулка.

— Будем покупать или пугать? — поинтересовался Андрет.

— Покупать или пугать поздно, донос уже есть, и назад его не заберешь — жрецы не отдадут, — отмахнулся Эдред. — Будем искать смертную вражду.

Андрет покивал, но без особого энтузиазма. Донос, сделанный по «смертной вражде», действительно не мог быть использован в качестве материала для обвинения. Беда в том, что «смертной» вражда могла считаться только, когда обвинитель при свидетелях не раз угрожал обвиняемому смертью или тяжким увечьем. Прочие же размолвки и ссоры не считались доводом достаточным для того, чтобы отвести обвинение, ведь «сама натура кощунника и сквернавца такова, что вызывает в других людях вполне понятную неприязнь и справедливое возмущение».

Но попробовать было надо, и Эдред убедил жрецов предъявить Вежжису список имен его друзей, знакомых и собутыльников, включая Дангса, и спросить, нет ли среди вышеперечисленный его смертных врагов. Вежжис, выслушав имена, начал бить себя в грудь и клясться, что все эти люди — его лучшие друзья, и хоть сейчас готовы свидетельствовать в его пользу.

Однако у жрецов было полно дел, кроме бедняги Вежжиса; они отложили процесс на несколько дней, а Эдред не думал сдаваться раньше времени.

— Какая тут может быть смертная вражда? — уныло возражал ему Андрет. — Бочаров переулок вон где — на горе. А Стременной — у самой гавани. Разные концы города.

— Тогда с какой стати он потащился на другой конец города пиво пить? — возразил Эдред.

— Бочки туда возил, — предположил Андрет.

— Ну и что? Отвез бочки, зашел в кабак, увидел незнакомого человека и подумал: «А напишу-ка я на тебя, приятель, донос»? Точно говорю, они раньше встречались!

Называть имя обвинителя обвиняемому им было строжайше запрещено. Так что Андрету пришлось выспрашивать Вежжиса обо всех его друзьях и приятелях из списка, якобы для того, чтобы собрать с них показания — где, как и с кем он познакомился. Дангса Вежжис едва припомнил — оказалось что они были родом из одного селенья неподалеку от Дивного Озерца, и не виделись вот уже лет двадцать. Вежжис даже понятия не имел, что Дангс тоже перебрался в Венетту.

— Ну ведь я ж тебе говорил! — ликовал Эдред. — Спорить готов, что их дома по соседству стоят. Поезжай туда завтра же и нюхай как следует. Не найдешь — дурак будешь!

Андрет поехал. Без препятствий добрался до Дивна Озерца и решил задержаться здесь ненадолго, чтобы переночевать и узнать дорогу. Однако в местном трактире как раз затеяли большой ремонт и не ждали постояльцев.

— Я вас могу на одну ночь у своей сестры поселить, — сказал Нэт, хозяин трактира. — У нее как раз комната пустует. Вы мне половину денег отдайте, а половину ей. Я с вами сейчас дочку пошлю, она и дорогу покажете ночевать останется с сестрой, чтобы разговоров не было.

Так Андрет впервые оказался в уютном, утопающем в цветах доме Кэми, где даже на крашенной зеленой краской двери были нарисованы огромные голубые колокольчики.

Пока они поднимались по многочисленным лестницам Крисси, дочка Нэта, поведала гостю печальную историю своей тетки.

— От нее уже два года почитай, как муж ушел. Потому что она неплодная. Мыкался, мыкался с ней да и бросил. Хочу, говорит, наследника, я мужик здоровый, так что мне мучаться? Ушел и деньги все свои забрал. Папа теперь злится — он у Раора, у шурина то есть, денег в долг набрал, хотел к трактиру еще этаж пристроить, а Раор, когда уходил, долг назад потребовал. С тех пор мы и отстроиться не можем.

Андрет слушал вполслуха — тогда его гораздо больше волновала собственная судьба, чем горе брошенной женщины.

С Кэми в тот вечер они толком не говорили — Андрет похвалил ужин да спросил короткую дорогу в родное селение Дангса и Вежжиса. Грешным делом, он был настолько озабочен предстоящим процессом, что и хозяйку дома он почти не разглядел — в памяти осталось только серебряное ожерелье из монет на шее и серебряные браслеты на запястьях, тихо позвякивающее при каждом движении, — похожие носили женщины на Божьем носу, — да еще печальный мягкий и необыкновенно красивый голос. Андрет еще подумал мельком, что наверняка прежде Кэми была знатной певуньей.

Поездка оказалась весьма успешной. Дангс и Вежжис действительно были соседями — дома их отцов стояли плетень к плетню, и семьи постоянно ссорились то из-за границ пастбищ, то из-за дороги к ручью, то из-за перил на мосту через тот ручей. Так что к полудню Андрет уже собрал вполне достаточно показаний, неопровержимо свидетельствующих о том, что Дангс неоднократно угрожал не только убить Вежжиса, но и вступить с противоестественные отношения с ним самим, его домочадцами, их скотом и даже некоторыми предметами домашней утвари.

Теперь надлежало заверить эти показания письменно. Андрет вернулся в Дивно Озерцо, по совету Нэта представился господину Келаду и попросил его о помощи. Келад выделил Андрету двух писцов, которые мгновенно переписали начисто и заверили составленные им бумаги, поеле чего Андрет на радость себе и Нэту знатно угостил всех своих помощников в «Болтливой рыбе».

Так как время было уже позднее, он решил остаться в Дивном Озерце и на вторую ночь, а назавтра с рассветом вернуться в Венетту. В тот вечер он был в хорошем настроении, слегка навеселе и допоздна развлекал Кэми и Крисси рассказами о городской жизни. Крисси много смеялась, Кэми поменьше, но Андрет нашел, что смех у нее не менее приятный, чем голос.

Дело Вежжиса до суда так и не дошло. Андрет лично зачитал незадачливому бондарю показания его односельчан и объяснил, какой замечательный процесс можно затеять против совратителя домашней утвари. Дангс оказался на поверку еще пугливее Вежжиса и сам со слезами на глазах поклялся перед жрецами храма, что возвел поклеп на шорника из-за того, что питал к нему смертную вражду. А так как о Вежжисе действительно не ходило дурной молвы, то его даже не оставили в подозрении, оправдали вчистую — случай в практике Эдреда и Андрета нечастый. Андрет получил прибавку к жалованию и стал думать над тем, как ее потратить.

Вопрос был вовсе не таким праздным, как могло показаться с первого взгляда. Посылать деньги домой Андрет не мог, самому ему на жизнь было нужно совсем немного — он жил у Эдреда на всем готовом. То есть речь шла о некоторых излишествах и роскошествах, а точнее о том, что пора было заканчивать выживать и начинать жить. И хотя Андрет был внутренне готов к такой перемене, собраться с духом и сделать первый шаг оказалось трудно. Помогло, как ни странно, воспоминание о Кэми. Как будто ее тщательно скрываемое, но все равно бросающееся в глаза одиночество напомнило ему о его собственном одиночестве. Однако он все равно ни за что не решился бы что-нибудь предпринять по этому поводу, если бы буквально в ближайшие дни ему не пришлось возобновить одно старое знакомство.

На этот раз дело было куда проще. Штурман донес на своего капитана, что тот не принес вовремя надлежащих жертв Дариссе. По меньшей мере половина бывшей при том команды, утверждала, что в тот день судно боролось с жестоким штормом и, само собой разумеется, принести жертвы надлежащим порядком было просто невозможно. Да к тому же и жрецы храма Дариссы никогда особенно не лютовали — они понимали, что будучи оправданным капитан еще много лет будет приносить в храм богатые дары.

Так что ни Эдред, ни Андрет не сомневались, что выиграют дело, и речь шла о другом — им не хотелось зазря держать капитана в тюрьме, они искали двух-трех уважаемых людей, которые согласились бы поручиться за обвиняемого. Одного из этих поручителей Эдред уговорил сам. К другому — Магнусу с Фонтанной площади — послал Андрета.

— Я-то тут при чем? — недоумевал помощник. — С какой радости ему меня слушать? Кто я для него?

— В том-то и дело, дурья твоя башка! — вразумлял его Эдред. — Мне он сразу возражать начнет, просто чтобы не соглашаться. А ты придешь и скажешь: «Хозяин, мол, просит поручиться за того человека, хотя по мне так пусть бы он и сидел. Шторм — не шторм, а богов чтить надо. На том ведь стоим». Ну или что-то в этом духе. Вот увидишь — Магнус тут же тебя примется учить уму-разуму, скажет, что ты мал еще рассуждать о таких вещах, а когда доживешь до его лет, поймешь, что надо быть снисходительнее к людским слабостям. И что-де боги не так жестоки, чтобы не позволить оступившемуся человеку загладить свою вину, а людям же и вовсе не пристало судить ближних своих.

Все случилось именно так, как предсказывал Эдред с одним-единственным дополнением — Магнус не только выразил горячее желание поручиться за «оступившегося человека» (даже эти слова Эдред угадал правильно), но и попросил Андрета передать хозяину некое запечатанное сургучом послание.

Едва Андрет вышел из роскошного дома Магнуса в не менее роскошный сад, как его внезапно ухватили за рукав и со словами: «Пожалуйста, следуйте за мной! Скорее!» — потащили за ближайший куст. Он особо не сопротивлялся, ибо похитительница была юна и хороша собой, да и к тому же он тут же ее узнал — это была та самая светловолосая печальная девушка из храма Тишины — Виэни.

— Это милость Дариссы, что вы оказались здесь! — прошептала она, задыхаясь. — Пойдемте! Я знаю, где мы можем поговорить так, чтобы отец нас не заметил!

Разумеется, Андрет последовал за ней. Сад был все же невелик, так как земля вокруг Фонтанной площади и гавани всегда оставалась дорогой. И Андрету с Виэни приходилось перебегать от куста к кусту так, чтобы их не заметили из окон дома. Впрочем, как показалось Андрету, у девушки уже был большой опыт в подобных делах. Наконец они оказались в дальнем конце сада у высокой стены, в нишах которой стояли бронзовые статуи четырех великих богов. Виэни скользнула за статую Дариссы, нажала на камень, чуть выступающий из кладки, стена повернулась, и они с Андретом очутились в маленьком, но богато убранном гроте. Виэни зажгла несколько свечей на массивном бронзовом канделябре, и Андрет смог осмотреться. Несомненно, грот предназначался для отдыха и развлечений. Причем совершенно определенных развлечений. Большую его часть занимала огромная кровать под балдахином, накрытая пунцовым шелковым покрывалом с золотыми цветами. Два низеньких кресла с вырезанными на спинках игривыми козочками и козлами, столик с гнутыми ножками, шкафчик-поставец у стены с золоченой и серебряной посудой, огромные глиняные вазы с фривольными картинками и зеркало на потолке довершали картину.

Заметив любопытство Андрета, Виэни скорчила презрительную гримаску.

— Мой отец принимает тут гостей, точнее… гостий, — сказала она насмешливо. — Уж конечно, ему и в голову не придет искать меня здесь. Ну, что вы стоите?! Давайте же письмо!

— У меня нет для вас письма… — удивленно ответил Андрет.

— Да нет же, письмо отца, вот глупый!

Она вырвала из его рук свиток, подбежав к шкафу, нашла в ящике нож, срезала печать, пробежала письмо глазами, потом как ни в чем не бывало бросила срезанный сургуч в серебряную ложку, растопила на свечке, снова заклеила письмо и запечатала оттиском собственного перстня.

— Я давно уже выпросила у батюшки такую же, как у него, печатку, — пояснила девушка, явно наслаждаясь недоумением Андрета. — Она просто в два раза меньше, но вы ведь не станете рассказывать своему хозяину, какого размера была печать, когда вы в первый раз увидели письмо?

— Зачем вам все это нужно? — спросил молодой человек.

— Об этом я и хочу с вами потолковать. Присаживайтесь, — она указала ему на кресло, а сама, усевшись в другое, изящно облокотилась на столик и бросила на Андрета томный взгляд из-под ресниц. — Я случайно услышала, что вы сегодня должны встретиться с моим отцом, и не поверила своим ушам. Я так рада, что с вами все хорошо! У меня, к сожалению, дела идут куда хуже, и потому я должна просить вас о помощи. Вы ведь наверняка знаете, что мой отец запретил мне выходить замуж за моего возлюбленного Эльсьена. Он говорит, что Эльсьен — вертопрах и пустит по ветру все наши деньги. Но это не так, поверьте. Конечно, Эльсьен очень веселый, и кому-нибудь может показаться легкомысленным, но на самом деле он не таков, уж я-то знаю. Дайте только срок, и я сделаю уз него образцового мужа. Уж всяко получше моего батюшки! — добавила она, вновь окидывая презрительным взглядом грот. — Ну так вот. Мне почти удалось убедить батюшку в этом. И теперь в этом самом письме он просит вашего хозяина осторожно навести справки об Эль-сьене. Теперь вы понимаете, какой помощи я от вас жду?

— Начинаю понимать, — ответил Андрет с улыбкой. — Вы хотите, чтобы я предоставил вашему возлюбленному наилучшую рекомендацию.

— Да, конечно. Вы сможете убедить вашего хозяина, что это необходимо, или подменить письмо в случае надобности?

— Пожалуй, смогу, — согласился Андрет. — Но с двумя условиями.

— О чем это вы? — возмущенно спросила Виэни, и Андрет невольно поперхнулся, представив себе, что она могла вообразить под влиянием окружающей их обстановки.

— Послушайте, я все же чувствую себя обязанным вам, — сказал он поспешно. — И потому не хотел бы навлечь на вас беду. Я готов предоставить вашему отцу только благоприятные сведения о вашем избраннике. Но вам я расскажу всю правду. Думаю, Эдред согласится с таким решением.

— Я не желаю слушать сплетни! — воскликнула Виэни.

— Лучше услышать их до замужества, чем после, — твердо сказал Андрет. — Соглашайтесь, иначе никакого договора между нами не может быть.

— Проклятье! Все вы, мужчины, одинаковы! — Виэни в сердцах стукнула кулачком по столу. — Ну хорошо, я согласна. Давайте ваше второе условие.

— О, оно еще проще, это касается ваших подруг из храма Тишины, — пока девушка рассказывала свою историю, Андрет сообразил, что раз уж ему представился случай отблагодарить Виэни, было бы неплохо одарить также Ксанту и Ингольду. — Я хотел бы сделать подарок госпоже Ксанте, но я уже давно не дарил подарков женщинам и, признаться, не знаю, как за это приняться. Тем более что женщин, подобных госпоже Ксанте, я и вовсе прежде не встречал и боюсь обидеть ее какой-нибудь бестактностью. Прошу вас посоветовать мне что-нибудь. Да к тому же, если у госпожи Ксанты есть уже сердечный друг, мне не хотелось бы, чтобы мой подарок был дурно истолкован.

— Ну, никаких сердечных друзей у нее, кажется, нет, — отозвалась Виэни. — А что до подарков… Так сразу мне и не сообразить. Когда придете с отчетом для моего отца, зайдите прежде сюда, я сейчас покажу вам дверь, которая выходит в переулок. Тогда обо всем и поговорим. Так что поторопитесь — теперь это в ваших интересах.

Как и ожидал Андрет, его хозяин согласился снизойти к просьбе Виэни.

— Женщинам лучше угождать сразу, не тратя сил на борьбу, — сказал он со смешком. — Все равно нам рано или поздно придется признать их правоту. Боги устроили так, что мы сгораем раньше них, и когда мы, немощные старики, в одно прекрасное утро обнаруживаем, что не в силах подняться с постели без посторонней помощи, тут-то они, не смущаясь, берут все дела в свои руки отныне и на веки вечные. Так что пресловутая мужская власть — это вопрос времени. Вот я всю жизнь старался не спорить с женщинами, и, как видишь, юный друг мой, свеж и полон сил. Поступай по-моему, и также без лишних тревог доживешь до моих лет. Впрочем ты, кажется, сам все правильно сообразил.

Собрать сведения об Эльсьене было нетрудно, и, к величайшему облегчению Андрета, они казались вполне благоприятными. Молодой человек был из знатной, но небогатой семьи, так что ему волей-неволей приходилось тратить суммы, в несколько раз превышающие его доходы, чтобы поддерживать репутацию на должном уровне. Однако, как утверждали слуги в доме, его самого подобное положение очень тяготило, и он даже пытался, насколько мог, удержать от мотовства свою мать. По всей видимости, у Виэни действительно были все шансы сделать из своего возлюбленного пусть не образцового, но вполне приемлемого мужа.

Так что когда через несколько дней Андрет явился на условленное свидание в Грот Наслаждений, его совесть была абсолютно чиста.

— И я, и Эдред готовы поклясться перед вашим отцом, что ваш возлюбленный — человек порядочный. Правда, его можно счесть слабохарактерным, но Эдред утверждает, что этот недостаток при надлежащем обращении легко исправим. Так что мы будем ждать от вас приглашений на свадьбу, — сказал он Виэни.

Но девушка лишь печально покачала головой:

— Свадьбы не будет.

— Как? Почему? Неужели ваш отец…

— Он тут ни при чем, — сказала она спокойно. — Это я… Знаете, Эльсьен и правда очень милый, веселый и ласковый, но… Я и сама не знаю… Мне вдруг захотелось, чтобы у него… или у кого-то другого… когда он говорит обо мне, лицо было такое же, как у вас, когда вы говорите о своей Ксанте.

— Но… О чем это вы? Постойте, здесь какая-то ошибка! Я вовсе не хотел… Не имел в виду…

— Это уже неважно, — с грустной улыбкой отвечала девушка. — Я сейчас расскажу вам все, что вы хотели знать, й идите к ней. Слышите! Завтра же идите, не откладывайте! Еще когда я увидела вас там, в храме, мне хотелось, чтобы у вас все было хорошо. Если вы струсите… такого боги не простят.

Разумеется, Андрет был потрясен последними словами Виэни и раздосадован тем, что так и не научился владеть своим лицом. Все же Эдред оказался прав — женщин проще слушаться, чем спорить с ними, пусть даже мысленно. И назавтра ближе к вечеру Андрет действительно явился в храм Тишины, вооруженный корзинкой горячих пирожков с рыбой, пучком молодой морковки для Гесихии, двумя белоснежными и мягчайшими шерстяными шалями, сработанными в Дивьих горах, и двумя шкатулками из ракушек, какими славился Божий нос. По счастью, на маленьком рыночке в Гавани можно было без труда найти, любые товары со всего Пришеламья.

В Храме Андрета встретили весьма радушно. Причем, как ему показалось, обрадовались больше ему самому, чем подаркам. Воодушевленный этим соображением, он стал время от времени наведываться в гости. С каждым разом Ингольда становилась все более ворчливой и недовольной, и Андрет, к тому времени уже поднаторевший в человеческих делах, считал это хорошим знаком. Ксанта, похоже, искренне ему радовалась и с большим интересом и тактом расспрашивала о его делах, всегда вовремя останавливаясь и не любопытствуя о том, о чем он не имел права говорить.

Андрет начал свои визиты в Храм в начале лета, а уже ближе к осени ясно понимал, к чему идет дело. Проблема была в том, что он не знал, как бы поизящнее намекнуть о своих намерениях Ксанте. При том что она никогда не пыталась специально напускать на себя таинственность, но по сути всегда оставалась для Андрета тайной за семью печатями, и он понятия не имел, что он может себе позволить, а что — нет.

Случай подвернулся нежданно-негаданно. Один из городских богачей (но не Магнус) выдавал замуж свою дочь. И, разумеется, решил сыграть такую свадьбу, чтобы людям было на что посмотреть и о чем поговорить. Для этого он выбрал Анбург — маленький городок у подножия гор в полудне пути вверх по реке от Венетты. Анбург был первым поселением, которое основали люди на этом берегу. Сейчас там было не так уж много жителей, из каменных зданий в более-менее приличном состоянии оставались две крепостные башни на берегу реки (одну использовали как сторожевую, другую — под склад) да храм Лета на главной площади в центре бывшей крепости. Еще город славился цветами и пряными травами, растущими на естественных террасах у подножья гор.

Венеттский богач задумал отправить свадебный поезд из нескольких роскошно убранных барок вверх по реке до самого Храма, а после церемонии устроить большие гуляния и раздачу подарков для всех, кто не поленится приехать из Венетты в Анбург.

Узнав об этом, Андрет тут же сообразил, что все лодки и повозки в городе тут же наймут за фантастические цены, и побежал разыскивать одного из своих «старых друзей». Он вообще-то не любил пользоваться подобного рода знакомствами без большой необходимости, но тут, решил он, дело того стоит.

Уже наняв повозку, Андрет сообразил, что стоило бы сперва спросить у Ксанты, как она отнесется к подобным планам. Вообще-то, насколько Андрет сумел заметить, все женщины любят «других посмотреть и себя показать», но вдруг Ксанта и тут не похожа на всех? И главное — вдруг она уже получила приглашение от кого-то другого?! С замирающим сердцем он явился в храм Тишины, пригласил жрицу «немного прогуляться», и она легко согласилась.

Старый друг не подвел, кони были резвы, возок сработан на славу, возчик ловок, погода в тот день была ясной и солнечной, но прогулка поначалу не задалась. Едва выехав из города, они тут же попали в целую череду повозок, носилок, телег, в облако пыли, запахов дегтя, лошадиного пота и винного перегара — гости начали праздновать, не дожидаясь приезда. Только тут Андрет вспомнил, что сам он не позаботился ни о вине, ни о закуске, а судя по темпу, с которым двигались повозки, ехать им предстояло целый день. Правда, у Ксанты в корзинке нашлось и то, и другое, но это не избавило Андрета от острого осознания собственной непроходимой глупости. Возчику быстро надоела эта маята и он, испросив дозволения у пассажиров, начал петлять проселками. Ксанта сразу повеселела, ей нравились зеленые холмы и заливные луга, мимо которых они проезжали, понравились и болота в пойме реки, заросшие желтеющей травой, и кружащие в небе ястреба, и озера-старицы, заросшие камышом и окаймленные ивами, и взлетающие с мелководья огромные тяжеловесные цапли. Но Андрет не видел в ее радости никакой своей заслуги и ужасно переживал.

Наконец уже под вечер они вновь выбрались на главную дорогу. Оставался пустяк — пересечь старый деревянный мост через реку. И тут их ожидал новый сюрприз. Часть настила моста была разобрана, чтобы пропустить барки с высокими мачтами, и до завтрашнего полудня попасть на другой берег было невозможно. Повозки таких же неудачников, как они, табором расположились вдоль реки. Андрет был близок к черному отчаянию, он готов был бежать искать за любые деньги лодку, но Ксанта решительно велела возчику отъехать подальше от дороги и искать место для ночлега.

Они облюбовали опушку рощи, остановились, развели костер. Ксанта вытряхнув из корзины все содержимое, тут же отправилась за грибами и вскоре уже варила суп в котелке, который нашелся у запасливого возчика. Возчик рассказывал Ксанте историю своей жизни и явно млел от оказанного ему внимания. Андрет воевал с комарами, ощущая себя полным болваном. Ксанта спала в возке, мужчины — на земле. Возчик безмятежно храпел, Андрет проклинал себя и свою затею.

Наутро, а точнее далеко за полдень, когда они явились к переправе, оказалось, что настил починили, но почти тут же на мосту столкнулись несколько повозок, и образовался затор. Ксанта предложила Андрету отпустить повозку и попытаться проникнуть в Анбург пешком. Поскольку иных предложений у него не было, он так и поступил.

К его удивлению, они без всяких приключений перешли мост, и вскоре уже подходили к крепостным башнями и Храму.

Вся набережная, где в ожидании начала свадебного шествия толпился народ, была усажена чахлыми деревцами и пышущими здоровьем нищими. Стоящие на каждом углу стражи порядка из городской милиции не обращали на попрошаек ни малейшего внимания. Андрет даже на мгновение отвлекся от своей главной стратегической задачи, представляя себе, какую сумму нищие отвалили магистрату за подобное равнодушие и какой навар они намереваются снять сегодня. На всякий случай он поотстал на шаг от Ксанты, чтобы присмотреть за ее кошельком. Саму жрицу также нисколько не заинтересовали ни разодетые в шелка и парчу богачи, ни потрясающие живописными лохмотьями бедняки. Она всегда была одна — ив лесу, и среди толпы. Не переменившись в лице, она равнодушно скользнула взглядом по выставленным напоказ драгоценным камням и тщательно расковырянным ради праздника гнойным язвам, но вдруг остановилась перед последним из долгого ряда попрошаек — совсем еще молодым парнем с маленькой арфой в руках. Парень был слеп, его лицо и руки покрывали шрамы от старых ожогов. Жрица остановилась так резко, что Андрет, разумеется, налетел на нее и ему волей-неволей на мгновение пришлось обнять ее за талию, просто что^ бы не упасть. Поэтому он мгновенно почувствовал к слепцу безотчетную симпатию.

— Споешь мне? — спросила Ксанта, потянувшись за кошельком.

Андрет перехватил ее руку, сам достал серебряную монету и протянул ее нищему. Тот неожиданно провел пальцами по его ладони и усмехнулся:

— Юная красавица и кавалер при ней! Мило, мило. Я бы тебе спел, красавица, ночью, под окном твоим спел. Да так, чтобы ты ко мне в одной рубашке выбежала. Только, похоже, не судьба.

— Ты собираешься отрабатывать деньги? — мрачно спросил Андрет.

От симпатии не осталось и следа. Наоборот, он сейчас с удовольствием врезал бы наглецу кулаком в подбородок, хотя и понимал, что не годится так даже думать.

— А ты привык, чтоб твои деньги отрабатывали, любезный господин? — не унимался тот. — Я-то отработаю! Ладно, слушайте, медовень-кие мои.

Он ударил по струнам и негромко запел. Голос у него оказался неожиданно сильным, а пальцы ловкими — несмотря на все ожоги и рубцы, он почти не ошибался в мелодии.

Любви хорош один глоток,

Не стоит пить до дна.

У песни тысячи дорог,

Мелодия одна.

Не верь, не вынимай засов,

Служанку не буди.

У песни сотни голосов,

Певец всегда один.

Обняв порог, скулит твой рок,

Не отмыкай замка.

У песни тысячи дорог,

Конец один — река.

«Все — чушь! — понял вдруг Андрет. — Вся затея — чушь! Ничего у нас сегодня не получится, только ноги стопчем. Надо было что-то другое придумывать. Или вообще плюнуть на всю эту затею — не по себе дерево рубить надумал. Точно ведь, не по себе».

— Конец один — река, — задумчиво протянула Ксанта. — Ну что ж, будем считать это предзнаменованием. Пошли вниз по реке.

И они действительно двинулись по берегу навстречу основному току толпы, болтая по дороге о всякой всячине. Постепенно толпа редела — все стремились поближе к центру города, и к тому моменту, как в храме Лета загудели трубы, возвещая начало шествия, Андрет и Ксанта были уже давно за городской чертой, на узком песчаном берегу, и вокруг них не было ни души. Звук труб долетел издалека, отражаясь от темной глянцевой воды, и тут Ксанта сказала, что устала и хочет отдохнуть.

Она скинула туфли, забралась на деревянные мостки, к которым крепились лодки, и села, опустив ноги в воду. Андрет подошел сзади, осторожно положил ей руку на плечо, проверяя — не стряхнет ли, не отстранится ли. Однако Ксанта не только не отстранилась, но напротив, потерлась об его руку ухом, словно кошка, когда она метит человека своим запахом, и тогда Андрет осторожно поцеловал ее шею под самой копной темных волос. Жрица мурлыкнула, и откинулась назад, спиной на доски. Андрет лег рядом и они поцеловались по-настоящему.

В первый раз они занимались любовью прямо тут же по грудь в воде, в двух шагах от берега. Разумеется, все получилось слишком быстро и, полежав на песке, оба вскорости решили, что не разобрались в своих чувствах и должны подвергнуть их более тщательной проверке. После этого они занимались любовью во второй, третий и четвертый раз.

В пятый, шестой и седьмой раз они занимались любовью в клети маленького дома, стоявшего на берегу реки, — оба решили не пытать сегодня счастья на городских постоялых дворах и напросились на ночлег поблизости от места первого грехопадения. Клеть с ними делила хозяйская кошка, которой яростно домогался соседский кот. Он бегал вокруг Дома и орал, но киса по-видимому была не в настроении и предпочитала наблюдать за играми не на шутку расходившихся любовников. Кошачье мяуканье то затихало, то накатывало снова, как девятый вал, а Андрет качал головой и говорил: «Прости, брат, сегодня не твой день!»

Назавтра в городе продолжались гулянья, но ни Андрет, ни Ксанта не выразили ни малейшего желания расстаться с клетью. Хозяева согласились оставить их еще на день и на ночь и отбыли в город, приставив к хозяйству сына-подростка. Андрет выпросил у него краюшку хлеба, кувшин молока и ухват, подпер ухватом дверь клети изнутри, и они с Ксантой занимались любовью в восьмой, девятый, десятый и одиннадцатый раз.

Вечером обоим пришла пора возвращаться домой, и оба приуныли, предвкушая новую давку и столпотворение на дорогах. Но Андрет и тут проявил недюжинную смекалку. Он сходил на пристань и разыскал баржу, которая снималась с якоря в полночь, чтобы поспеть к утру в город с грузом роз и лаванды из здешних садов. Поэтому в двенадцатый и тринадцатый раз они занимались любовью в темном трюме, утопая в облаках цветочных ароматов.

Таким образом, уехав из столицы малознакомыми людьми, они вернулись назад опытными любовниками, которым было, что вспомнить.

16

И снова стук, на этот раз четкий и резкий, разбудил его. Стучали в ставень окна. Андрет проснулся в поту, с мерзким кислым привкусом во рту. Вчера вечером он предполагал, что тот, кто подложил хлеб Нею, возможно, был с ними на острове, слышал похвальбу Андрета, и захочет навестить его ночью. Только одного он не сообразил — что будет не в состоянии достойно встретить незваных гостей. Однако теперь выхода не было. Вокруг все еще была темень — ночь никак не кончалась. Голова, как ни странно, больше не болела, зато болело все тело. Вставать не хотелось ужасно, но стук повторился, Андрет заметил в полумраке, как коты подняли головы и навострили уши. Если не открывать, откроют сами, — в этом Андрет не сомневался. Они не затем пришли, чтобы уходить несолоно хлебавши.

— Эй, братец, ты там живой?

Андрет узнал голос, вздохнул с облегчением, в три приема встал с кровати (голова здорово кружилась), добрался до окна, растворил ставни. Разумеется, под окном стояла Ксанта.

— Как ты тут, дышишь еще? — поинтересовалась она.

— Да вроде. Ты из храма?

— Ага.

— Как там?

— Да все ничего. Ней уснул, а утром видно будет. Ты-то как? Я вот тебе молока принесла, — и она поставила на подоконник крынку.

— Уже надоила где-то, ведьма Моя! — умилился Андрет.

Она негромко рассмеялась, Андрет тоже, почувствовав, как смех отдается болью во всех суставах.

— Ладно, вижу что с тобой все в порядке. Пойду.

— Не уходи, — попросил он.

— Правда?

— Правда. Куда тебе идти? «Рыбу» давно заперли, в храме все спят, оставайся до утра.

— Ну, ты мертвого уговоришь.

И Ксанта с хорошо знакомой усмешкой проговорила нараспев: «Завяжи себе глаза и поклянись утром, что не видела меня. Открой мне окно и поклянись утром, что я не переступал твой порог. Постели на пол плащ и поклянись утром, что я не лежал в твоей постели».

— Иди сюда, — позвал Андрет и протянул женщине руки.

17

— Почему вдруг «Ксанта»? — спросил он как-то. — Я знаю, «Ксанта» значит «рыжая», а ты…

— О, Ксанта, Ксанта! — пропела женщина, скручивая на затылке свои темные жесткие волосы. — Очень старая история. Рыжей была первая жрица нашего храма. То есть она даже жрицей не была. Она как раз учредила наш Храм. Нашла первую жрицу и первую черепашку. Ну и придумала все остальное. С тех пор в ее честь мы все и называем себя Ксантами.

— Вы все? Значит, ты не одна такая?

— Сейчас одна. Потом, когда меня не будет, будет Ингольда, если захочет. То есть, если захочет, она будет уже не Ингольда, а Ксанта.

— А почему так? И что это была за женщина, та первая? Ксанта пожала плечами:

— Если честно — понятия не имею.

— И даже не пыталась узнать?

— А у кого? Я же одна такая.

— И почему это у тебя все не как у людей? — вздохнул Андрет, который изрядно устал от ее уверток.

К этому времени он уже научился различать, когда люди врут, а когда говорят правду, и ему неприятно было видеть, как лжет Ксанта, — словно прекрасную ткань или дорогую книгу марали сажей.

— Не знаю, — буркнула женщина. — У меня все не как у людей, у людей все не как у меня. Что ты пристал в конце концов? Неужели это так важно?

В то время они уже часто ссорились.

Позже он никак не мог вспомнить, из-за чего собственно они расстались. Помнил только, как закрывал дверь храма с четким и ясным ощущением, что это было в последний раз и больше он сюда не вернется.

Ссоры, по счастью, тоже почти что не запомнились. Ссоры были глупые, мелочные и какие-то непонятные. Добро бы кто-нибудь кого-нибудь приревновал или из-за денег. А то ведь нет — просто среди полного благополучия и почти что воркования вдруг налетал какой-то темный ураган, и они с Ксантой кричали друг другу в лицо мерзкие злые слова, а потом разбегались по разным углам дома, а то и по разным углам города просто потому, что останься они в одной комнате, дело дошло бы до смертоубийства.

Например, однажды после очередной «отсидки» у Андрета образовалось несколько свободных дней, и он захотел снова съездить вместе с Ксантой вниз по реке, вспомнить молодость. Он уже предвкушал эти душистые тяжелые неторопливые дни, плеск воды, пот на их слившихся телах, вездесущий песок, который забивается под одежду и в постель и не дает спать по ночам, но спать никому и не надо. Но Ксанта вдруг решительно отказалась, заявив, что у нее дел по горло, и раньше чем к следующему обороту Венка Судьбы она никак не освободится.

— Сам понимаешь, осень на носу, время свадеб. Надо лоск наводить.

— Кследующему обороту я наверняка снова сяду! — уныло протянул Андрет.

— Я приду тебя исповедовать, — пообещала Ксанта.

— Лучше уж приходи за комарами охотиться, — предложил Андрет.

Летом каменные стены тюрьмы сильно нагревались за день, по ночам в камерах царила страшная духота, и молодые голодные комары кусались, как звери.

— А может ты все-таки как-нибудь распихаешь своих девушек, — начал Андрет второй заход.

— Не собираюсь я никого распихивать, — огрызнулась Ксанта. — С какой стати? Все давно договорено. Лучше уж ты своих доносчиков распихай. Знаешь ведь, кто особо писать любит, — навести по очереди да шеи посворачивай. Нет доноса — нет работы.

— Нет работы — нет денег, — подхватил Андрет. — Мы так по твоей милости все лето в духоте прокукуем.

— Значит, и прокукуем, — отрезала Ксанта. — Я, по крайней мере, прокукую. А ты поезжай, развлекись. Что, другой компании не нашлось, так ко мне прибежал?

— Ты чего? — изумился Андрет. — На солнце перегрелась? Я же говорил, что мне, кроме тебя, никто не нужен.

— Сам не перегрейся! — рявкнула Ксанта и с размаху шваркнула об пол первое попавшееся под руку блюдечко. — Нужна я ему! Я ему видите ли нужна и никто другой! У него работа, у него деньги, а когда он наработается, я ему нужна! По-моему, я у тебя вроде шапки с пером — в праздник надел, покрасовался, на себя полюбовался, а потом снова на гвоздь повесил. Виси тихо, пылись, жди меня.

В таких случаях Андрет уходил в тягостном недоумении: он со всей душой, а его с размаху по лицу, а почему и за что — непонятно.

Только гораздо позднее он догадался, что Ксанта тогда уже была беременна, знала это и то ли испытывала его, то ли прогоняла, не желая делить с ним ребенка.

Так или иначе, а в один прекрасный день (кажется, это было поздней осенью или в самом начале зимы) он действительно закрыл за собой дверь Храма, намереваясь больше туда не возвращаться. У него опять было впереди несколько свободных дней, и делать теперь было совершенно нечего. И тут он вспомнил, что на днях получил письмо от Кэми из Дивного Озерца. Молодая женщина писала нетвердой рукой и с ошибками, но, взглянув на ее округлые, робко теснящиеся на листе буквы, Андрет вдруг ясно увидел ее милое лицо, длинные ресницы и всегда печальные темные глаза.

Письмо, впрочем, было строго деловым: Кэми спрашивала совета.

«Любезный господин Андрет! — писала она. — Обращаюсь к вам потому, что на прошлой неделе мне пришлось прогнать своего управляющего. Соседи говорили, что он безбожно меня обкрадывал, да я и сама заметила, что за те два года, которые он работал у меня, пчельники приносили гораздо меньше дохода, чем это было во времена моего' мужа. Теперь я не знаю даже, смогу ли я заплатить пасечникам и по какой цене нужно будет продавать воск и мед, чтобы хоть как-то возместить убытки. Не могли бы вы помочь мне разобраться с бумагами. Я, разумеется, вам заплачу, сколько вы запросите. Остаюсь искренне ваша Кэми Зеленые руки.

P.S. Я взяла на себя смелость попросить моего брата подготовить для вас комнату в «Болтливой рыбе». Зимой у нас обычно не так уж много проезжих, поэтому когда бы вы ни приехали, мы сможем устроить вас со всеми возможными удобствами.

Еще раз прошу прощения за беспокойство.

К.»

— Завтра же еду! — решил Андрет. — Отсюда гонят, туда зовут, что ж я совсем дурак, что ли?

И он действительно выехал из Венетты на рассвете следующего дня. Дни теперь стояли по-настоящему холодные. На перевале ветер задувал весьма серьезно, горы хмурили брови низких туч, на камнях лежала изморозь. В долину тучам снова не удалось забраться, здесь сияло солнце, но желтая, схваченная заморозками трава хрустела при каждом шаге. Вокруг Кларетты жгли солому на полях, сучья и сухую траву в садах. В городе с наступлением ночи тоже зажигали костры, и на маленьких жаровнях подрумянивали колбаски и хлеб. На главной площади конники терзали копьями соломенные чучела на потеху толпе. Андрет искренне радовался, что выбрался из дома. Ему еще никогда не приходилось ездить здесь без спешки, не по делам, а для собственного удовольствия. И кстати, не приходилось думать, как развлечь Ксанту, — тоже большое облегчение. Утром он взял напрокат лошадь и степенно поехал в Дивно Озерце, в глубине души сам на себя любуясь.

В «Болтливой рыбе» он оказался уже под вечер. Вдоль реки тоже жгли костры, молодежь веселилась у огней. В садах парни постукивали обухами топоров по стволам деревьев, приговаривая: «Смотри! Не будешь в будущем году родить — срублю!», девушки обнимали стволы измазанными в меду руками и причитали: «Роди, деревце, роди!» Андрету этот обычай был хорошо знаком, то же делали и у него на родине, только вместо меда сестры и матушка окунали руки в тесто. Одно было плохо — ветер дул с реки, дым из садов сносило на дорогу, и Андрет, пока ехал, успел изрядно прокоптиться. Поэтому он с удовольствием вселился в комнату, в самом деле куда более роскошную, чем в прошлый раз, и, решив ни в чем себе не отказывать, заказал побольше горячей воды. Нэт Куница, брат Кэми, тоже с нетерпением поджидал Андрета и предложил послать за сестрой. Однако Андрет твердо отказался, сказав, что сам навестит Кэми. Он не спеша помылся, переоделся в парадное платье, расчесал волосы, вычистил сапоги. Ему не хотелось гонять женщину среди ночи через весь город, да и поговорить надо было наедине. Или почти наедине. Крисси, конечно же, вновь позвали, Кэми снова дала ей тряпочную куклу и чурочек, и девчонка так и провозилась с ними все время в углу комнаты. Только изредка она воробышком подлетала к столу, хватала с блюда печенье на меду или кусок яблочного пирога, которыми Кэми угощала гостя, и снова упархивала к своим игрушкам.

Кэми за два года почти не изменилась, только между бровей появилась едва заметная морщинка, да с ожерелья на шее исчезло полдюжины монет. Она по-прежнему опускала глаза, по-прежнему густо краснела, и голос был прежний — глуховатый, густой, медовый, и Андрет опять пожалел, что ни разу не слышал, как она поет.

— На самом деле я позвала вас не только из-за управляющего, — сказала Кэми. — Я просто не решилась написать. Понимаете, на самом деле это Осви из храма Осени пишет, а ему не все можно рассказывать. Словом, постарайтесь понять. Это сложно объяснить. Этот дом принадлежит моему брату, но он его должен был отдать моим детям. Понимаете, «Рыбу» он получил от брата своей жены для Крисси и сына, а этот дом его. Но теперь, когда у меня больше нет мужа… Словом, брат хочет, чтобы я выкупила этот дом, или взяла его сына управляющим. Вам это кажется странным, но так уж у нас повелось. Я прихожусь ему тэтарейси и… здесь это считается очень важным.

— Я слышал, что бывает и такое наследование, — ответил Андрет. — Но понимаете, я же не стряпчий и в делах с наследством ничего не понимаю.

— Что ж, значит, я зря вас потревожила? Тогда простите. Просто я больше никого не знаю… кто мог бы…

— Постойте, давайте не будем торопиться, — предложил Андрет. — Раз уж я здесь и пока не собираюсь уезжать, расскажите-ка все по порядку.

— А что рассказывать? — Кэми всплеснула руками, и Андрет заметил, что серебряных браслетов теперь тоже нет. — Выкуп за дом мне сейчас не выплатить, я в самом деле не знаю, как буду расплачиваться с пасечниками. То есть чем расплатиться, конечно, найду, а дальше придется затянуть пояс. Рассрочку брат не хочет давать, говорит, что если я и дальше буду так вести дела, то скоро разорюсь и сяду ему на шею. А брать племянника в управляющие мне просто боязно. Он — мот и пустит меня по миру даже быстрее, чем я это сделаю сама, — она печально и виновато улыбнулась. — Я думала, возможно, вы поговорите с братом и попросите его подождать еще хотя бы год…

— Вы думаете, мое слово для него так много значит? — удивился Андрет.

— г О! Конечно, не так много, как для меня… — Кэми сбилась и покраснела.

— Хорошо, — вздохнул Андрет. — Я подумаю. Давайте подождем до утра. Иногда ночью приходят самые необычные мысли.

— Ну вот, теперь вы еще не будете из-за меня спать! — искренне расстроилась Кэми. — Пожалуйста, не утруждайте себя слишком.

— Это я вам твердо обещаю, — отозвался Андрет. — Прошу вас только об одном: пожалуйста, прекратите меня стесняться и запомните — я не всегда делаю, что хочу, жизнь поворачивается по-всякому, но здесь и сейчас я буду делать только то, что доставит мне удовольствие. Поэтому вам не нужно думать, что меня затруднит, а что нет. Это уж я как-нибудь сам решу.

На улице небо затянуло тучами, повалили крупные хлопья снега. Ветер с озера сносил их, бросал прямо в лицо, и Андрету пришлось спрятать под своим плащом Крисси, иначе та до костей продрогла бы по дороге домой.

Несмотря на все уверения Кэми и Нэта, что зимой у них мало гостей, в нижнем зале гостиницы было полно народу: все больше девицы на выданье, да их матушки — все в нарядных чепцах и новых шалях. Они толпились вокруг стола и степенно гудели — ни дать ни взять пчелы у летка.

— Что тут происходит? — спросил Андрет у Крисси.

— Ну как же! — удивилась та. — Караваи принесли, завтра торговаться начнут.

— С кем торговаться?

— Ну парни промеж собой.

— Зачем?

— Как зачем? Посвататься охота.

— Ничего не понимаю, — Андрет тряхнул головой. — Объясни

толком.

— Ну день такой. Каждая девка каравай печет. А завтра парни придут и за эти караваи торговаться начнут. Кто себе хлеб выторгует, своей зазнобе его подарит — и вроде как посватался. Ну то есть не по-настоящему посватался, а как заявку сделал. Она ему потом от ворот поворот дать может, но только так редко бывает. Обычно у всех уже сговорено.

— А каравай все равно какой?

— То есть как все равно?

— Ну чтобы посвататься, нужно каравай купить у той самой э-э… девицы, какую хочешь?

— Да нет. Можно любой. Просто сейчас на них папа цену ставить будет. Бабы на них всем миром посмотрят, решат какой лучше, тот будет самый дорогой, а прочие — подешевле. Какой парень самый дорогой каравай купит — тому почет, и невесте его тоже. Сразу видят, что парень девку дорого ценит, раз на каравай денег не пожалел. Стряпухе тоже почет — у кого караваи дороже, того замуж охотнее берут. У мамы раньше дорогие караваи всегда были, только она говорит, папа за нее когда сватался, подгорелый какой-то и кособокий выторговал. Говорил, я, мол, лучше на эти деньги тебе платочек куплю. Только мама говорит, что и платочек он ей потом тоже косой какой-то купил, и жизнь у них такая кособокая.

Наутро погода расщедрилась. Снова выглянуло солнышко, и первый молодой снежок хрустко поскрипывал под ногами у торгашей. Внизу, под террасой гостиницы, и в самом деле собрались все молодые холостяки городка, невесты-мастерицы чинно восседали на террасе. Нэт вел торг. Андрет тоже вышел полюбопытствовать. Торг шел бойко. Самые дешевые караваи быстро расхватали парни победнее и под ехидные комментарии кумушек поднесли своим избранницам. Те, ясное дело, надули губы и скуксились, но подношения приняли. Видно, хорошо знали, на что могут рассчитывать, и не обольщались.

Когда дело дошло до более дорогих хлебов, страсти накалились, богатые сынки начали трясти мошной, девушки раскраснелись и с каждой секундой все хорошели и хорошели. Наконец дело дошло до последнего каравая — нежного, румяного и душистого короля стола.

К этому времени на торгах остались всего два торгаша — родные братья, сыновья господина Келада. Оба еще недавно начали брить усы, деньги у обоих были из одной шкатулки, но это их ничуть не останавливало — оба хорохорились и набивали цену, желая во что бы то ни стало одержать верх. Андрет постоял, послушал эту перебранку, потом, когда ребята всласть позвенели кошельками, разом удвоил цену. Младший из братьев сразу сник, старший еще разок надбавил, тогда Андрет с милой улыбкой утроил цену и получил каравай в полное свое пользование.

Вместе с хлебом он вышел на улицу и, все, кто еще оставался на террасе, потянулись следом за ним — посмотреть, кому сегодня такое счастье. Андрет провел их через весь город, заставил подняться на две изрядно обледеневших лестницы. Наконец, когда терпение зрителей было уже ла исходе, он постучался в расписанную цветами дверь маленького дома.

Ответа не было. Андрет постучал еще раз, громче. Наконец дверь отворилась. На пороге стояла Кэми в облаке золотых волос — она как раз причесывалась, так что все вышло очень удачно. Андрет встал на одно колено, поцеловал каравай и протянул его женщине.

Затеяв торговлю за каравай, Андрет вовсе не собирался жениться. Он не сомневался, что ему откажут, — что он за жених? Ни кола, ни двора, ни нормального дохода. Он просто хотел хоть немного поднять цену Кэми на здешнем брачном рынке. Намекнуть здешним вдовцам, что если они не будут порасторопнее, дом и пасеки уйдут на сторону. Но раз Кэми не отказала, то и у него не было ни одной разумной причины идти на попятный.

Разумеется, Нэт и прочие горожане были не в восторге от его предложения. Вечером того же дня Андрета вызвали на смотрины к Нэту, Эркилю и Осви. Допросили с пристрастием: кто он, откуда родом, как попал в Венетту, кто может засвидетельствовать его добропорядочность. Он ничего не скрывал — не было ни времени, ни желания что-то придумывать. В качестве поручителей Андрет назвал Эдреда и дюжину бывших клиентов. Возможно, это произвело впечатление, и все же сомнения остались. Андрета отправили прогуляться, призвали Кэми. Дверь была тяжелая, дубовая, но даже сквозь нее пробивались отголоски бушующих в комнате страстей:

— По миру пойдешь!

— Лучше уж с ним по миру, чем с тобой за одним столом!

Кэми вышла с красными пятнами на щеках, губы гневно сжаты, глаза мечут молнии. Андрет только руками развел: — За что мне такая красота?!

Кэми тут же потухла, сникла, ссутулилась и стала просить прощения. За дверью меж тем продолжались споры, но видно, Кэми сумела задать им перца — дом и земли, как ни крути, были ее, и пока что она там была полная хозяйка. Так что Андрету не отказали наотрез, просто милостиво отпустили пока что назад, в Венетту, пообещав навести справки.

Андрет поехал, сам не зная, что ему теперь делать. Все вновь слишком быстро переменилось, и он понимал, что дальнейший ход событий, скорее всего, будет не слишком-то зависеть от его желаний. Оставалась одна надежда — на мудрый совет Эдреда.

Как ни странно, Эдред перемены одобрил целиком и полностью: «Сколько уж тебе можно тут болтаться? Это дело для молодых. Мы с тобой неплохо потрудились, а теперь пора уже тебе и о себе позаботиться. Будь я чуть помоложе, я б тебе позавидовал — проторчал вот весь свой век в этом проклятом городе, а по мне так нет спокойнее и привольнее деревенской жизни. Смотри только, не растолстей там».

И через несколько дней, когда к Эдреду обратился посланец от Эркиля, старосты Дивного Озерца, адвокат дал Андрету самые лестные рекомендации. Прошло еще две декады, и сам Эркиль почтительно сообщил Андрету, что тот может приезжать, дабы назначить день свадьбы.

«В конце концов почему нет? — решил Андрет. — С какой стати нет?» Все равно жизнь в Венетте уже начинала его тяготить. И все же в первые дни он чувствовал себя не в своей тарелке. О том, чтобы везти Кэми в Венетту, и речи быть не могло, это ему надо было перебираться в Дивно Озерцо. Андрет все еще не был уверен, разделит ли он любовь Эдреда к сельской жизни. Да и кроме того, где-то в глубине души он сознавал, что бросает старика, которому почитай что всем обязан, в том числе и этой удачной женитьбой. Хотя Кэми, конечно, его поддержка важнее, и все же… Одна надежда, что Ксанта разыщет для Эдреда еще одного бедолагу. Интересно, будет ли он… Но с Ксантой он больше не виделся — попросту боялся зайти, вдруг она уже знает, как все вышло. Хотя если не знает, это, наверное, еще хуже. Словом он уезжал, чувствуя себя трусом и предателем.

Но потом все неожиданно и почти что само собой уладилось.

Тихая размолвка Андрета с богами в этот раз сослужила ему добрую службу. Как уже говорилось выше, в храм Дея на мысу он не был вхож, а потому у него появился хороший предлог раз или два в году на праздники отправляться в Венетту, якобы помолиться, а на самом деле — проведать Эдреда и… Ксанту. В первый раз это получилось случайно и едва не окончилось трагедией. Он проходил мимо храма Тишины, увидел что во дворе никого нет, подумал, что Ксанта сейчас наверняка в гостях у какой-нибудь из своих учениц, решил заглянуть, просто осведомиться у Ингольды, как дела, и напоролся на Ксанту и еще на кое-кого, вовсе не подходящего к этому святому месту, — на некого розового лысого крикуна с образцово-пухлыми щеками и с чрезвычайно уверенным, даже, как показалось с перепугу Андрету, нагловатым взглядом. Единственный раз в жизни Андрет был близок к тому, чтобы если не убить, то по крайней мере несколько раз ударить женщину. Мало того, что она скрыла нечто, напрямую его касавшееся, так она еще и выставила его круглым мерзавцем, который бросает бедную и некрасивую подружку в интересном положении, чтобы жениться на богатой красавице. И главное, сдать назад теперь не было никакой возможности.

Тогда они так и не поговорили толком, он только высказал Ксанте все обиды и сбежал в Дивно Озерце зализывать раны. К счастью, самолюбия и гордости у Андрета было немного, и вскоре, как только представилась оказия отлучиться из дома, он вернулся, чтобы уже спокойно выслушать оправдания Ксанты и попросить у нее прощения. Выяснилось, что оправданий не будет, но и прощения просить тоже не надо. Ксанта была совершенно довольна создавшимся положением и не собиралась ни разлучать Андрета с сыном ни привязывать его к себе. Известие о его женитьбе ее, конечно, не обрадовало (чего Андрет в глубине души опасался), но она приняла его к сведению и не вникала в подробности.

Так и сложилось, что Андрет навещал храм Тишины раз или два в год, узнавал новости, если мог, помогал деньгами, и его принимали там с неизменным и, на его взгляд, незаслуженным радушием. Ксанта в очередной раз как-то так все устроила, что все были довольны. Андрет подозревал, что Дреки знает, кем они друг другу приходятся, но тот неизменно звал его «господин Андрет» и держался дружелюбно, хотя и не фамильярно. Казалось, Ксанта определила между ними дистанцию, которую оба по молчаливому согласию не нарушали. Да и с другой стороны, как еще держаться мальчишке с мужчиной, которого он видит не чаще двух раз в год? Постепенно и сам Андрет внутренне смирился с подобным положением — наверное, это был единственный способ бывать вместе, не мучая ни Кэми, ни Ксанту, ни Дреки. Сама Ксанта также была с ним неизменно дружелюбна и приветлива, но по душам больше не разговаривала и в спальню никогда не звала. Ингольда откровенно злилась, сердито бурчала под нос и делала охранительные знаки, когда Андрет появлялся на пороге. Ксанта ей не возражала, молчала, уважая ее мнение, но делала все равно по-своему. Кэми, кажется, ничего не подозревала и была совершенно счастлива.

Так все и шло ни шатко ни валко, до той самой ночи, когда Ней пропал, так и не добравшись до Зеленых ворот.

18

Когда Андрет проснулся в следующий раз, было уже позднее утро. На кухне брякала посудой Кэми и от этих звуков, таких милых и родных, его пробил холодный пот. Он быстро повернулся и на всякий случай ощупал подушку и перину рядом с собой. И перевел дух — Ксанта исчезла бесследно, как утренняя роса с травы, не оставив ни волоска, ни шпильки, ни даже приметной вмятины.

Кэми услышала, что он зашевелился, и заглянула в комнату:

— Ты лежи, лежи, — проворковала она, — устал, небось, вчера. Я сейчас поесть тебе сделаю, а сама обратно в Храм побегу, ладно? Надо бы Элару отпустить отдохнуть.

— Что Кукушонок, не просыпался? — спросил Андрет и тут же прикусил язык — вдруг Кэми догадается!

Но та лишь покачала головой:

— При мне нет. Беда-то какая. Недаром Горихвостка Шелама боялась.

Она снова скрылась на кухне, Андрет осторожно сел на кровати и начал одеваться. В ушах звенело, и все же он не мог не признать, что вторая половина ночи прошла куда удачнее, чем первая. Вот только Кэми…

— Ты почему это мне изменяешь? — спросила с кухни Кэми. — Обидно, в самом деле.

Андрету захотелось, что есть силы стукнуться головой об стену, только бы уйти от ответа. Вот ведь сглазил!

— Ты с чего это взяла? — спросил он, как спрашивали и до него, и после него миллионы проштрафившихся мужчин.

— Я же не слепая, — отозвалась Кэми, — сам посмотри, что ты мне тут оставил!

«Во имя мириада богов! — Андрет так перепугался, что вспомнил молитву из прежней жизни. — Что там может быть? Неужели Ксанта… Неужели она это нарочно?!»

Но делать нечего, придется посмотреть правде в глаза. Он встал, завернулся в покрывало и проследовал в кухню, придумывая на ходу десятки всевозможных объяснений. Однако на кухне также не обнаружилось ничего подозрительного — ни рубашки, ни подвязки, ни даже шпильки или гребня с черными волосами.

— О чем ты говоришь, милая? — осторожно спросил Андрет.

— Да вот об этом! — Кэми ткнула пальцем в холстинку с куском медовых сот, который Андрет забрал на острове вместе с караваем да так вчера и оставил на столе.

— Ну мед, — протянул он удивленно. — И что с того?

— Это господина Келада мед, — сказала Кэми сурово. — И не отпирайся, не отопрешься. Видишь, печатка сверху сотов — темная, мокрая, прямо в меду купается. Такие соты только королевские пчелы строят. Ну то есть те, что с юга, из Королевства. Их здесь только господин Келад держит. Ты зачем у него мед покупаешь? Тебе что, наш не по вкусу?

— Тьфу ты! — Андрет развел руками и сел прямо на пороге кухни. — Нельзя же так пугать невиновного человека! И не думал я ничего покупать, просто подобрал вчера на острове. А что, у господина Келада разве пасека есть? Я думал, нет.

— Есть, только крошечная. Всего пяток ульев. И все королевские семьи. У нас их не любят — они зимуют здесь плохо. Ну а господину Кела-ду их мед нравится — он темный, жидкий совсем и, говорят, слаще нашего. — Кэми села рядом с мужем, взъерошила ему волосы, обняла за плечи, чмокнула в ухо. — Хочешь, и мы таких заведем?

— Да нет, зачем? Здесь есть кое-что послаще! — отвечал Андрет и тоже поцеловал Кэми.

— Знаешь, что я надумала? — сказала она немного погодя. — Госпожа Ксанта столько доброго сделала для Нея. Надо ее хоть в гости пригласить и угостить на славу. Горихвостке-то сейчас не до того. Что ты скажешь?

— Конечно, надо бы, — ответил Андрет, не переменившись в лице.

19

Почти что весь этот день Андрет провалялся дома. Кэми, накормив его завтраком, снова ушла в Храм, а он остался лодырничать. Пытался было снова взяться за ограду — ямы за эти дни изрядно засыпало землей, приходилось все начинать почти что сначала — но толком он так ничего и не смог сделать. Стоило резко наклониться и выпрямиться, начинала кружиться голова, перед глазами плыли цветные круги, черенок лопаты становился вдруг тяжелее соснового ствола, да еще Андрет вдруг почему-то стал необычайно чувствительным ко всем звукам — от шороха комьев, падающих на землю, мурашки бежали по спине, а уж когда лезвие лопаты ударялось о камень, Андрету казалось, что над его головой кто-то что есть мочи ударил в колокол. Поэтому, поковырявшись немного в земле, Андрет сдался и сбежал домой — отлеживать бока.

День тоже получился невнятным — то светило солнце, то вдруг наползали серые слоистые облака, но до дождя дело не доходило, а воздух снова потеплел. Облака нагоняли на Андрета сон, но к вечеру они уплыли за озеро. Андрет немного очухался и решил от нечего делать приготовить для Кэми ужин. Тем более что суетиться особенно не пришлось — женушка еще с утра зарезала курочку и положила мясо в погреб до вечера. Андрет развел в очаге на дворе костер, натер курятину чесноком и пряными травами с огорода и закоптил над углями. Дело нехитрое — знай сиди да помешивай угли, нюхай дымок да любуйся искрами в золе — как раз то, что ему сейчас было нужно. В последний момент, когда мясо было почти готово, Андрет бросил на решетку еще полдюжины разрезанных пополам слив для кислинки и остался вполне доволен своей работой.

Под вечер вернулась из Храма Кэми — тоже усталая, осунувшаяся, но, увидев сюрприз, мгновенно расцвела, пробормотала растроганно: «Ну зачем ты!», смахнула слезы и засуетилась, накрывая на стол. За ужином рассказала новости — в основном, плохие.

Кукушонок оправился, но в разум так и не пришел, не узнает мать, всего боится, забивается в угол и воет. Осви сам испугался, говорит, что парня коснулся своим перстом Дей в знак того, что Ней отныне должен служить ему. И еще говорит, что парня надо поскорее вести в Кларетту, в большой храм Дея, а то как бы не помер вдали от своего божественного покровителя. С этой идеей Осви сходил к Келаду, и тот как всегда откликнулся на чужую беду, сказал, что отправит Кукушонка вместе с одной из своих барж на рассвете. Элара теперь не знает, ехать ли ей в Кла-ретту, но, наверное, не поедет, ведь в Храм ее все равно не пустят.

Андрет угрюмо молчал, глядя в оДну точку куда-то над головой жены, и Кэми тоже замолчала, не решаясь его потревожить. Она и не думала, что муж принимает такое участие в судьбе парня.

«Золотое все же сердце у него», — решила Кэми.

Андрет неожиданно почувствовал себя уязвленным. Он сделал то, что не удалось больше никому в городе — нашел Кукушонка, но счастливой развязки не получилось. Стоило так хорошо делать свою работу, стоило срывать с места Ксанту — лишь для того, чтобы привести в храм Дея еще одного сумасшедшего? Андрету доводилось видеть подобных слуг Танцующего Бога и в Венетте, и в Кларетте — в ясные солнечные дни самых тихих из них выпускали погулять в храмовом саду, чтобы прихожане могли убедиться в могуществе Дея Отнимающего Разум и, устрашившись его гнева, щедро одарить храм. От мысли, что недалекий, занудливый, но все же вполне разумный и добрый парень превратится в такое слюнявое бессмысленное вместилище божьей силы, на душе становилось по-настоящему скверно. И самое плохое было то, что Андрет ясно сознавал: это не Дей пожелал взять к себе Нея, ничего подобного, — Кукушонок помешал кому-то здесь, в Дивном Озерце, и, скорее всего, этот кто-то был таким же человеком из плоти и крови, как и его жертва. Дей и не думал похищать разум у парня, так же как Безликая и не думала прошлой ночью посылать Андрету кошмарные видения. Просто Нею досталась большая доза яда, да к тому же Андрет был у себя дома, в родных стенах и понимал, что происходит, а Ней внезапно оказался посреди болота, на острове, совсем один и знать не знал, что хлеб, который подбросили ему «заботливые» похитители, отравлен.

Это был очень простой и широко известный яд — «ведьмина мука». Достать ее можно было без труда — достаточно пойти на хлебное поле и поискать там колосья с особыми розовыми и ноздреватыми наростами. Обычно при молотьбе эти колосья выбрасывали, но если высушить их, смолоть, смешать с настоящей мукой, испечь хлеб и угостить им своего ' врага — ему обеспечено несколько очень интересных ночей. А темнота, одиночество и лес довершили дело. Андрету повезло, что Ней не успел доесть краюшку, и особый горьковатый запах навел бывшего адвокатского помощника на верную мысль, которую он не замедлил на всякий случай проверить. Однако теперь он знал твердо: в том, что случилось, не было ничего чудесного, ничего божественного, только злая воля и злой умысел человека. И этому человеку в ближайшем будущем не поздоровится. Андрет тоже был зол, и не на шутку. Да, преступник не убил Нея, но все равно он отнял у него жизнь, отнял будущее, ради которого парень трудился с малых лет. У Нея не было ни богатства, ни знатности, ни даже особых талантов, все, чем он обладал, на что мог надеяться, были ум, память и смекалка, и именно это у него теперь отобрали. Такие вещи спускать нельзя.

Оставалось мелочь — узнать имя злоумышленника. Но Андрет пока что понятия не имел, как к этому подступиться. Он до сих пор не знал, за что напали на Нея, а следовательно, не знал, кому он помешал. Ясно было одно — человек, который додумался до острова и ведьминой муки был не дурак и не порол горячку. Значит, дело, из-за которого он пошел на преступление, было по-настоящему серьезным. Что же такого по-настоящему серьезного мог знать Ней? У него, к великому сожалению, не спросишь. Надо думать.

— Милый, так ты не смог бы завтра зайти к госпоже Ксанте и пригласить ее к нам на ужин? — осторожно напомнила Кэми мужу.

20

С женой лучше не спорить, и с утра Андрет отправился в «Болтливую рыбу». Оказалось, что зашел он на редкость удачно — Крисси, убиравшая внизу, сказала, что Ксанта провожала домой Элару, только что вернулась и сразу поднялась к себе — спать. Андрету того и надо было — ему не хотелось говорить с Ксантой до того, как он повидает Келада и прояснит свои подозрения. Так что он снова нацарапал для Ксанты записку, в которой торжественно пригласил ее на ужин, пообещал зайти еще раз чуть попозже и, простившись с Крисси, зашагал дальше — к дому Келада.

Дом стоял в бухте за Храмовым мысом, почти что у самой воды. Из всего семейства Келад первый поселился здесь, прежде дом находился повыше на пригорке, за Зелеными воротами, там, где теперь оставались только заброшенный сад и старый амбар. В городке рассказывали, будто молодой жене Келада ужас как понравилось озеро, она хотела любоваться на него целыми днями и в угоду ей Келад велел перевести родительский дом на его теперешнее место. Да только зря он послушался женщину — глупышка скоро заболела от сырости, стала кашлять и померла. На Деле, как обычно, все было и так и не так. Келад действительно перевез Дом, но не повинуясь жениной прихоти, а по своей воле — чтобы быть поближе к лодкам и самому следить за разгрузкой и чисткой рыбы на причалах… А супруга его действительно умерла от грудной лихорадки, но совсем недавно, лет пять назад, не больше, до того прожив с Келадом много спокойных и счастливых лет.

Сам дом, огромный двухэтажный с куполком-теремком, в городе называли Домом с Сороками — на его причелинах неизвестный мастер в давние времена вырезал двух танцующих сорок то ли с беличьими, то ли с лисьими хвостами. С чела им навстречу протягивали руки лесные девы — два женских лика, окруженные ореолом волос-лучей и открывающие ладони навстречу входящему. Говорят, супруге Келада эти изображения не нравились, но господин Келад, хоть и не любил ссор в семье, все же не стал перебирать дом по бревнышку. Вместо этого он по лел вырезать на челе, поверх дев любимое присловье своего свекра — жреца из Кларетты: «Ешь то, что свежо, пей то, что чисто, говори то, что истинно». «Попробую», — мысленно пообещал Андрет лесным девам и сорокам, остановившись в воротах, чтобы прочитать присловье.

Но прежде, чем попасть на крыльцо, ему пришлось пересечь большой двор, пройти мимо конюшен, коровника, скотных закутов, амбаров, тележного сарая и бани. Над трубой бани подымался дымок, и как раз сейчас туда подавали воду — один дюжий молодец таскал ее журавлем из колодца посреди двора и лил в деревянный желоб, а еще двое или \ трое подставляли ведра к другому концу желоба и наполненными уносили их в баню. Андрет был уже у крыльца, как вдруг услышал за спиной резкий окрик: «Эй! Ты что, заснул?!» В первый момент он подумал, что это окликают его, обернулся, но обращались к детине у колодца — тот как раз перестал работать и стоял, уставившись на Андрета. Приглядевшись, Андрет узнал работягу — это был тот самый чужак в кожаных доспехах, которого он видел на пристани. Андрет уже подумал было, что надо подойти, спросить, не встречались ли они раньше, уж больно пристальный взгляд был у того человека, от пустого любопытства так не глядят, но чужак уже вернулся к прерванной работе, и Андрет решил отложить знакомство до лучших времен.

В доме было прохладно, темно и пусто. В сенях, где обычно трудились двое-трое писцов, сейчас не было ни одного человека, только вощеные дощечки остались без дела разбросанными на столе — похоже, без Нея работа встала. Андрет совсем было растерялся, но догадался пойти на кухню. Она была в правом крыле дома и, само собой разумеется, там как раз и сидели перетрудившиеся писцы, изо всех сил мешая работать дюжей стряпухе. Андрет жестоко нарушил их идиллию (хотя и не так жестоко, как ему хотелось бы) и послал одного из писцов испросить у хозяина разрешения на аудиенцию.

Келад пожелал увидеть Андрета, и его проводили на второй этаж — в светелку под самым куполком. Наверное, Келад перебрался сюда после смерти жены и отъезда сыновей в Кларетту. Здесь было два окна и хозяин в самом деле мог наблюдать за тем, что творится на причалах и во дворе. Сейчас он как раз сидел в резном деревянном кресле у окна, выходящего на озеро. Подниматься навстречу гостю он не стал, только повернул голову, и Андрет застыл на месте.

Толком они виделись один-единственный раз — двенадцать лет назад, когда Андрет впервые приехал в Дивно Озерцо собирать показания в деле о «Королевской Айда Ласке». С тех пор повода для встреч у них не было, и Андрет лишь мельком видел Келада на пристани или на тех же осенних праздниках. А в последние полгода они и вовсе не видались — все переговоры с Келадом вел Эркиль. Поэтому только сейчас Андрет понял, что происходит с главным городским благодетелем. Келад страшно исхудал, постарел и осунулся. Его тонкая пергаментная кожа была серо-желтого цвета, вся покрыта какими-то зловещими красными пятнышками. Белки глаз тоже стали темно-желтыми, жилы на лбу и руках набухли, губы отливали синевой, в углах рта угнездились крошечные язвочки. Ясно было, что дух в этом измученном теле удерживает лишь железная воля его хозяина.

Андрет буквально потерял дар речи от неожиданности, и ему пришлось, в свою очередь, собрать всю волю, чтобы оторваться от косяка, сесть напротив Келада и начать задавать вопросы, изо всех сил делая вид, что он ничего не заметил. То, что он увидел, действительно потрясло его — он никогда не испытывал особо теплых чувств к господину Кела-ду, но сейчас, как и три дня назад, когда он разговаривал с Эларой, он мог чувствовать лишь одно — жалость. А ее-то как раз ни в коем случае нельзя было показывать.

Да и в остальном этот разговор удивительно напоминал беседу с Эларой, потому что на все самые хитрые и каверзные вопросы Андрета господин Келад отвечал: «Нет».

Нет, он не знает, кто мог таить зло на Нея.

Нет, он не доверял Нею никаких опасных тайн.

Нет, он никогда не одалживал крупной суммы денег ненадежным людям.

Нет, у него в доме нет документов, обнародование которых могло бы нанести кому-либо вред.

Нет, ни он, ни его люди никогда не получали писем с угрозами. Нет, у него нет врагов.

Нет, все, кто работает у него, представили вполне надежные рекомендации, и он совершенно в них уверен.

Нет, у него никогда не пропадали важные бумаги или значительные суммы.

Нет… нет… нет…

21

И все же этот бесславный поход дал Андрету определенную пищу для размышлений. Еще год или даже полгода назад Келад не выглядел так скверно. Скорее всего, болезнь обострилась внезапно. И примерно в то же время, когда стало ясно, что Келад умирает, пропал Ней. Могло ли такое совпадение оказаться случайным? Казалось бы, все наоборот — I после смерти Келада вся гипотетическая власть молодого человека рассыплется в прах. Если только… Ну да, если дело не связано с завещанием. Разумеется, сам Ней не составлял завещания, на это у Келада есть свой юрист. Но Кукушонок мог быть свидетелем, а мог подслушать разговор или подсмотреть текст. На него это совершенно не похоже — не то, чтобы он был уЖ так кристально честен, просто, на взгляд Андрета, недостаточно расторопен. Но предположим, он все же каким-то образом узнал содержание завещания и решил заняться не только ночным браконьерством, но и дневным шантажом? Но что такое он мог узнать? Какие сюрпризы могут быть в завещании Келада? Еще один внебрачный ребенок? Стоп! А что если этот ребенок и есть сам Ней?

Андрет прикинул даты и сроки. Вроде, подходит. И та забота, с которой Келад всегда относился к Эларе и Кукушонку, находит свое объяснение. Тогда получается, что молодой приказчик просто прикрыл грешок своего хозяина, получил солидную мзду и смотался по-быстрому. Вполне вероятно. Только доказать это будет невозможно. Как выяснишь, кто с кем спал двадцать лет назад? Элару не спросишь, особенно сейчас. Да и интересоваться у Келада содержанием его завещания как-то не слишком красиво.

Ксанта уже поджидала Андрета на террасе «Болтливой рыбы», и едва они вышли за ворота, Андрет поспешно изложил ей и события нынешнего утра, и свои новые теории.

— Во всяком случае это обязательно надо проверить, — сказала Ксанта. — Ты не волнуйся, я что-нибудь придумаю.

Только тут Андрет заметил, что она сегодня причесана по-новому — скрутила волосы в жгут высоко на затылке, как будто хотела лишний раз подчеркнуть свое безобразие. Это показалось Андрету ужасно трогательным, и он в очередной раз почувствовал себя свиньей. «Только бы нынешний вечер пережить, — думал он, — а там мы уж как-нибудь…»

Но вечер, которого так боялся Андрет, прошел на редкость тихо и мило. Кэми смущалась и суетилась, но не слишком. Ксанта восхищалась котами, коты восхищались ксантиным уменьем чесать за ушами и гладить по шейке. Андрет (молча, тайно) восхищался ксантиным жестом, когда она, присев на корточки, протягивала коту ладонь, но не касалась его, позволяя ему самому обнюхать пальцы, самому принять решение и пометить ее своим запахом, потершись ушами и заушными железами об руку.

Но вот в разговоре с Кэми Ксанте изменял всегдашний такт, и она откровенно лебезила, преувеличенно восхищаясь и обстановкой, и сервировкой, и блюдами. Даже в голосе проскакивали восторженно визгливые нотки. Ни дать ни взять — бедная родственница, из милости приглашенная на семейный праздник. Но Кэми не знала всегдашней Ксанты и, видимо, думала, что так и должно быть.

Разговор шел о том, о сем, вспомнили, разумеется, и о Нее и, прислушавшись к болтовне женщин, Андрет заметил, что Ксанта тихо-тихо незаметно гнет свою (точнее, его) линию.

— Так и что же тот парень, отец Кукушонка? — спрашивала она. — Я слышала в городе его не любили. Что, совсем пустой человек был?

— Я его и не видела почти… — отвечала Кэми. — Я тогда еще совсем девчонкой была. А не любили его, говорят, за то, что слишком большую власть себе забрал. Господин Келад тогда почитай что в Кларетте дневал и ночевал — говорят, его тесть очень не хотел свою дочь отдавать, так господин Келад год или два дома не появлялся — за жену при Храме служил. Вот тот парень (как бишь его звали, уже не упомню!) почитай все хозяйство к рукам и прибрал. Так что его бы так и так выгнали.

Андрет мысленно поаплодировал Ксанте и мысленно поставил крест на своей последней идее. Оказывается, когда Элара затяжелела, Келада и вовсе не было в городе — он сватался к другой. Ну ладно. По зрелому размышлению, Андрет решил, что и сама идея была нехороша. Даже будь Ней упомянут в завещании как внебрачный сын Келада много ему не светило бы. Проще дать денег или пристроить на какую-нибудь работу (в Кларетте, например), чем устраивать такую сложную ловушку. Нет, дрянь идея, честно говоря.

Потом на ум ему пришло еще кое-что. Если все было так, как говорит Кэми, Сурви никак не мог, сидя под столом, колоть пером ноги отца Нея. Когда того с позором прогнали из Дивного Озерца, никакого Сурви еще в заводе не было. Конечно, Кэми могла ошибиться. Но это маловероятно, память у нее хорошая. Да и в любом случае узнать, когда родился Ней, а когда Сурви не так уж трудно — сходить завтра еще раз в храм на мысу, и все дела. Но если Кэми права, получается, что Сурви врет. И что самое худшее, врет без всякой причины. Без малейшего повода. Хочет показаться старше? Перед Андретом? Да с какой радости?!

Углубившись в свои мысли, Андрет и не заметил, что женщины уже прощаются. Разумеется, он поспешно вскочил и вышел вслед за Ксантой, чтобы проводить ее. Однако едва они дошли до первой лестницы, Ксанта обернулась и решительно сказала:

— Хватит тебе уже за мной хвостом шляться. Погляди на себя — совсем с лица спал. Иди-ка отдыхай. Светло еще — сама дойду.

Впервые, с тех пор, как она появилась в Дивном Озерце, Ксанта перешла на язык Королевства, и Андрет в который раз поразился давно подмеченной странности — на языке городов Мешка Ксанта говорила на редкость чисто, чище даже, чем урожденные жители Венетты, но стоило ей заговорить на языке Королевства, как образованная женщина из хорошей семьи мгновенно исчезала, а на смену ей появлялась хоть и бойкая, но полуграмотная крестьянка или служаночка, которую только что привезли из деревни в город. Впрочем, он одинаково любил ее в обоих обличьях.

— Что ж ты, милка моя, нынче такая до меня неласковая? — ответил он на том же языке. — Али не люб стал? Ну что ж, прощай, коли гонишь.

— Прощай до завтра, — отозвалась Ксанта, и, не тратя больше времени на разговоры, стала спускаться по лестнице.

Но Андрет еще помедлил, глядя ей вслед, а потом негромко произнес несколько слов на языке, который, как ему казалось, он давно уже забыл. И вот теперь ему вдруг ни с того ни с сего припомнилась песенка, одна из тех, что распевали двадцать лет назад на улицах Юнатры. Говорили, что она сложена одним из смертных возлюбленных Дейи и обращена к самой богине, но едва ли кто-то всерьез в это верил. И вот в сгущающихся сумерках Андрет неслышно, одними губами, прошептал:

Когда в лихорадке я буду лежать,

Кто же тебя поведет танцевать?

И если смерть застучит у ворот,

Кто поцелует медовый твой рот?

И добавил:

— Волосы-то распусти. Теперь уже можно.

22

Ксанта вернулась в гостиницу в закономерно скверном настроении. Нет ничего глупее, чем ревновать в ее положении, но она почти никогда не задумывалась о том, глупо она выглядит или нет, и ревновала в полную силу. Хотя прекрасно сознавала, что сделать ничего нельзя и не нужно, да и десять лет назад также было не нужно и нельзя. Если бы Андрет остался в Венетте, значит, он по-прежнему работал бы на Эдреда, и, скорее всего, это закончилось бы скверно. Нельзя так долго поклоняться Венку Судьбы, рано или поздно всякое везение кончается. А уйти от Эдреда Андрет не смог бы, тогда ему нечего было бы противопоставить Ксанте и ее храму. А при Кэми он вполне может заниматься пчельниками и огородом, чувствовать себя на месте и при деле.

Так что на самом деле все сложилось наилучшим образом, а ревность это так — виньетки. Просто так уж получилось, что в ее, ксанти-ной, жизни есть место только для одного мужчины. Да и то… Лучше бы девочка. С девочкой было бы все ясно, она бы росла при храме, и потом можно было бы спокойно оставить ей все хозяйство. Этой мысли тоже было десять лет. И ровно десять лет Ксанта сама себе возражала — девочку ты просто подмяла бы под себя да так, что она бы этого и не заметила, не нашла бы, за что зацепиться и взбунтоваться. А Дреки хочешь, не хочешь придется искать что-то свое, так что все правильно.

Так она сидела в сумерках, молча соглашаясь со всеми играми и розыгрышами, какие придумала и еще придумает ее богиня, потом вспоминала Андрета и ревновала, кусая губы, и снова все принимала, со всем примирялась и снова обижалась на судьбу и Гесихию…

Внизу ходили люди, скрипели стулья и скамьи, стучали о столешницу деревянные блюда и чаши, звучали голоса. Кто-то уже изрядно под хмельком пытался затянуть песню, но сбивался на третьей-четвертой строке и начинал снова. Мужчины, как водится, собирались на вечерние посиделки. Ксанта к шуму и голосам не прислушивалась — знала, что Андрета там нет. Ни сейчас, ни в иные дни. И вот это по-настоящему скверно. Ксанта уже достаточно разбиралась в жизни Дивного Озерца, чтобы понять — с Андретом примирились, но в свой круг не приняли. А значит, он вот уже десять лет живет без друзей и приятелей, разговаривая только с женой да с наемными работниками. И только он один знает, насколько это тяжело. И главное, едва ли есть хоть малейшая возможность изменить это положение. Во всяком случае Ксанта такой возможности не видела.

И потому, когда в дверь постучали, она была донельзя рада, что можно наконец отбросить эти мысли и досаду, оставить их и снова заняться сиюминутными делами, в которых она разбиралась куда лучше.

На пороге стояла Киури, как всегда нежно-румяная от смущения.

— Я… мне сказали… что вы здесь одни, госпожа Ксанта, и если вы не против, мне хотелось бы поговорить с вами…

— О Кукушонке?

— О… нет, — Киури переступила порог, затворила дверь и так и осталась стоять посреди комнаты, опустив глаза. — Я не знаю… все случилось так… так, как случилось, и, наверно, мы уже ничего не можем изменить. Когда боги так ясно высказывают свою волю, наверно, грешно даже задавать вопросы. Я никогда прежде не видела такого ясного божественного вмешательства в жизнь людей, хоть я и дочь жреца.

— Как знать, может, боги для того и своевольничают, чтобы мы наконец начали задавать вопросы, — пробормотала Ксанта. — Но если не о Нее, то о чем же ты хочешь поговорить?

— А вы думаете, что, кроме как о Нее, мне и рассказать не о чем? — спросила Киури с неожиданным задором, вскидывая голову; потом снова засмущалась и забормотала: — Понимаете… это довольно сложно объяснить. Дело в том, что… Несколько лет назад, после смерти своей жены, господин Келад отдал в хранилище при Храме моего отца несколько свитков. Нет, так плохо… несколько и несколько, это не годится. Надо было сказать: «некоторые свитки».

— Думаю, сейчас это не так уж важно, — мягко сказала Ксанта.

— Да? — Киури присела было на стул, но тут же вскочила. — Я… не знаю… может быть, мне и вовсе не стоит об этом говорить. В последние дни здесь случилось так много горя, так много плохого… я хотела сказать… нет, что со мной… так много божественного, что я наверно не вовремя… не должна… это некрасиво… мне лучше уйти…

— Некрасиво будет оставить меня терзаться от любопытства, — засмеялась Ксанта, мягко усаживая девушку на кровать. — Раз ты все время сбиваешься, значит, хочешь рассказать что-то по настоящему интересное. Ну, так что за свитки оставил вам господин Келад?

— О… это были копии, сделанные для его жены в Кларетте… Копии… романов. Вы знаете… это… такие выдуманные истории о людях, но написанные так, как будто эти люди жили на самом деле, но были с прозрачными головами, и автор мог видеть, о чем они думают. О, я вижу, вы улыбаетесь. Конечно, и в Кларетте, и в Венетте полно таких вещей, и вам наверняка доводилось их читать…

Ксанта с улыбкой покачала головой.

— Но вы хотя бы знаете, что это такое! — продолжала Киури. — А я… Когдатосподин Келад говорил с моим отцом об этих свитках, я подумала что Роман — это такой человек. Может быть переписчик или первый владелец свитков… Но… Потом мать сказала, что так называют книги, которые нельзя читать юным девушкам, вроде меня и… и, конечно же, я тут же стала их читать.

— Мать не узнала? — спросила Ксанта, едва сдерживая смех.

— Нет, не знает до сих пор, — Киури почувствовала, что жрица Тишины не осуждает, а, скорее, даже одобряет ее своеволие и расхрабрилась. — Но… вы еще не все знаете! Когда я прочитала свитки, я долго ходила, как безумная, все переживала за этих людей, придумывала, как им поступить, чтобы все кончилось хорошо. А потом, когда успокоилась, я решила… Дело в том, что едва ли в наше хранилище попадут когда-нибудь другие романы… И я… решилась… у отца было несколько испорченных свитков, которые никому не были нужны. Я аккуратно соскоблила верхний слой и стала… решилась… осмелилась…

— Сочинять сама?

Киури только кивнула, заливаясь краской до кончиков ушей.

— И как успехи?

— Я… я написала довольно много… почти закончила… Конечно, над этим надо еще много работать, просто… — и, набравшись духу девушка выпалила: — Просто я боюсь, что вы скоро уедете, и я так никому никогда и не смогу показать то, что я написала! Вы… не согласитесь прочитать? Мне хотелось бы знать, это полная ерунда или в этом есть хоть крупица смысла?! Не беспокойтесь, почерк у меня хороший!

Ксанта со вздохом покачала головой:

— Киури, я бы рада тебе помочь, но я умею читать едва-едва. Несколько строк разберу, но роман твой буду читать до скончания века и к концу забуду, что было в начале. Так что лучше уж ты мне прочти, не сочти за труд.

Киури долго отнекивалась, сражаясь со смущением, но в конце концов врожденное авторское тщеславие победило.

— Хорошо, — сказала она, почти перестав запинаться. — Только не здесь. Снизу могут услышать, а там дойдет и до моей мамы, и тогда… Может быть, мы пойдем с вами куда-нибудь? Вечер сегодня теплый, мы можем пойти, например, к старому амбару, помните? Ну тот, что напротив Зеленых ворот, где мы собирались вечером… В это время там обычно никого не бывает. Пойдемте?

— Конечно, — отозвалась Ксанта, подхватив со стула свой плед.

23

Кэми мыла посуду, Андрет чесал бока Проглоту и, как повелось у него в последние дни, гадал: догадалась или не догадалась? Молчание затягивалось, и он судорожно соображал: о чем бы поговорить, чтобы не о Кукушонке и не о Ксанте. И вдруг вспомнил. Сурви солгал насчет того, что знал отца Нея, — глупая и нелепая ложь, у которой наверняка должна быть своя причина, но сейчас речь не об этом. Здесь Кэми ему не поможет. Но было еще кое-что. Это слово из надписи Королевского Картографа, о котором они с Сурви говорили в храме. Кэми тоже несколько раз произносила его. Да, кажется, когда жаловалась на брата и племянника, она сказала, что она… Да, точно!

— Кэми, ты не знаешь, что такое «тэтарейси»?

— Сестра отца, — отозвалась Кэми.

Как всегда она ответила тут же, даже не любопытствуя, для чего ему

это.

— Тетка? — уточнил Анрет.

— Нет, тетка, по старому «тэйта» — этр сестра матери, это другое. Просто родная кровь. А сестра отца, она над братом старшая. И над детьми его. Они ей должны помогать, а если она вдовая, давать ей хлеб и мед и корову ее кормить. Ну или деньгами ей отдавать. И детей ее почитать, как старших.

— Постой-постой! Но ведь ты, наоборот, племяннику дом оставляешь!

— Так ведь это от того, что у меня своих детей нет, — вздохнула Кэми, и Андрет ощутил мгновенный укол в сердце — не надо было заговаривать об этом, особенно сегодня, но Кэми спокойно продолжала: — Да и вообще, это в старые временя так было, а сейчас каждый вертит родством, как хочет. Вот хоть мой братец, в старые временя он должен бы мне свое хозяйство оставить, ну или хотя бы выкупить его у меня. Раор, мой первый муж, на то и рассчитывал. Что будут у меня детки, и братец-сэтарийсу и их, и нас будет кормить.

— Сэтарийсу? — второе непонятное слово из записи Королевского Картографа!

— Ну да, сэтарийсу, материн брат. По старым законам он должен о племянниках заботится больше, чем о собственных детях. Из своего имущества прежде сестриных детей оделить, а уж потом своих.

— Ну да, я слышал о таком порядке наследования, — повторил Андрет те же слова, что и десять лет назад. — Только не думал, что он еще где-то соблюдается.

— Так его, почитай, никто и не соблюдает, — подтвердила Кэми. — Разве что господин Келад.

— Господин Келад?

— Ну да, вон как об Эларе и ее детях печется.

— Об Эларе?

— Ну конечно, Элара — ведь тэтарейси для детей господина Келада, а господин Келад — сэтарийсу для детей Элары. Ты разве не знаешь?

24

Говоря о хорошем вечере, Киури скорее выдавала желаемое за действительное. Вечер был действительно теплый, но ветреный. Из-за озера на город тянулась иссиня-серая облачная пелена, и хотя по краям ее еще клубилась пена белых облаков, и была в этом зрелище своеобразная прелесть, Ксанта подумала, что закатом им сегодня не любоваться, а под утре может и дождь пойти. И тут же, будто услышав ее мысли, закатное солнце на мгновение прорвало тучи и подпалило их края розовым и красным.

— До чего красиво, — промолвила Киури. — Наверно, в такой вечер женщины ходили купать свою королеву.

— Королеву? — изумленно переспросила Ксанта.

— Ну да, есть такая сказка, — в свитках храма она не записана, потому что очень старая и в нее никто уже не верит. Мне рассказывала мама, а ей — ее мама.

— А мне можно ее услышать?

— Ну конечно же, — Киури пожала плечами. — Только она совсем простая, без всяких приключений и почти без волшебства. Будто раньше в этом краю правили женщины, а не мужчины. И будто каждый год, ночью, на исходе лета женщины города сажали свою правительницу в повозку и везли по Дороге Процессий купаться. И сами вместе с ней купались, и оттого становились моложе, сильнее и мудрее. Я люблю представлять себе, как это было. Только вот не знаю, почему этот обряд назывался «Встреча с Лесными Сестрами». Мне мама рассказала, а объяснить не смогла.

— Ясно, — кивнула головой Ксанта.

Для нее самой это действительно было ясно, как день. Она без труда могла вообразить себе, как по дороге процессий, сквозь Красные, Желтые, Синие и Фиолетовые Ворота босые простоволосые женщины в самых нарядных платьях с песнями и прибаутками катят раскрашенную повозку, а рядом с ними сквозь Зеленые ворота невидимая и неслышимая идет еще одна процессия — прекрасные и страшные лесные девы, чью наготу скрывают лишь струящиеся пряди волос, бледных, как свет Меча Шелама.

Пока Ксанта любовалась этой воображаемой картиной, Киури уже принесла факел, зажгла его, пристроила в щель между досками крыльца и уселась, нетерпеливо поглаживая свой свиток. Ксанта поспешно села рядом, накинула на плечи юной сочинительнице край своего пледа и приготовилась слушать.,

Однако в дрожащем свете факела читать было трудно, да и Киури сильно стеснялась, боялась, что единственная слушательница заскучает, и все больше сбивалась на пересказ. Ксанта помалкивала, но и не думала скучать. На самом деле она была удивлена. И удивлена приятно. Она полагала, что Киури вздумает сочинить сказку при принцев и принцесс с непроизносимыми именами или про благородных разбойников, рычащих от любви, как дикие звери, или рыдающих, словно малые дети. Ей казалось, что именно такого рода страсти должны были поразить воображение девочки, ни разу в жизни не покидавшей своего маленького городка. Ничуть не бывало. Для своего тайного романа Киури выбрала сюжет хорошо ей известный — историю любви юной Элары (переименованной в Элану) и молодого приказчика.

Разумеется, они говорили и вели себя, как настоящие герои романов, то есть совсем не так, как это делают обычные люди. Но тут уж вины Киури не было. Наверняка в сочинениях, которые ей попались, дело обстояло не лучше. И все же несмотря на то, что герои ее собственного романа изъяснялись весьма коряво, двигались словно на ходулях, их чувства явно глубоко трогали сочинительницу, а вместе с ней и Ксанту.

В прежние весны Элана веселилась, как вольная пташка, и жизнь ее текла незамутненная, как чистый весенний ручеек, но что же теперь случилось с ней? С небесного лазоревого свода слетела, как маленькая птичка, и впорхнула прямо ей в сердце потребность любить, любить,

любить!

С того времени Элана переменилась, стала не так жива, не так резва, и хотя по-прежнему гуляла в саду и в поле, по-прежнему проводила вечера с подругами, но не находила ни в чем прежнего удовольствия. Она сама не умела дать себе отчет в своих новых смешанных чувствах. Воображение рисовало ей чудеса. Прежние друзья и подруги казались чужими, и лишь своего милого незнакомца она в одно мгновение приняла, как родного. Увидев его, она хотела броситься и прижать его к своей груди так крепко, чтобы уже ничто не могло разлучить их. Когда же он уходил, ей казалось, что красное солнце закатилось, и ночь наступила. Она просыпалась и любила, вставала с постели илюбила, молилась Дариссе и любила, что ни делала, что ни думала, все любила и беспрестанно радовалась и кручинилась в одно и то же время. «Итак, — говорила она себе, — он подлинно есть на свете, тот милый юноша, кого я, сама того не зная, ждала все эти долгие пустые годы. Мать часто говорила мне о той любви, которую она почувствовала к отцу моему, увидев его в первый раз, теперь со мной творится то же самое. Может быть, я ошибаюсь, только мне кажется, что он взглянул на меня ласково… Но я, верно, ошибаюсь. Как такое может быть? Такое счастье не вдруг приходит!»

Дальше все пошло своим чередом. Влюбленные встретились, разговорились, долго скрывали свои чувства и наконец, как писала Киури, «сила чувств все преодолела, и долго таимая страсть излилась в нежном признании». Некоторое время их счастью не было предела, но затем, как водится, настал черед испытаний.

— Тут ему приходит письмо, что его отец уже стар и немощен, и хочет передать все дела в его руки, — рассказывала Киури. — Это я сама придумала, на самом деле никто не знает, почему они расстались. Здесь пришлось действительно присочинить. Вот послушайте, я хотела бы узнать, насколько это правдоподобно звучит. У вас ведь большой опыт, может быть, вы мне что-то посоветуете.

Ксанта невольно хихикнула, прикрывая род ладонью. Большой опыт — какого рода? Да и не такой уж он большой, если честно. Тем не менее она сказала, как ни в чем ни бывало:

— Конечно, читай, я давно уже не слышала ничего настолько интересного.

Киури вздохнула, искоса глянула на Ксанту — не смеется ли. Но та была совершенно серьезна, и Киури продолжила:

— Я должен открыть тебе свое сердце, прекрасная Элана, — сказал он. — Оно еще не совершенно уверено в своем счастье.

— Что же ему надобно? — спроста Элана, с нетерпением ожидая ответа.

— Обещай, что ты исполнишь мое желание.

— Скажи, скажи мне, что такое! Исполню, сделаю все, если это только будет в моих силах.

— В нынешнюю ночь, едва над озером поднимется Венок Судьбы, я приеду к вашим воротам. Ты должна сесть на моего коня и ехать со мною. Вот чего я от тебя требую!

— Ехать? В нынешнюю ночь? Куда?

— Туда, где я отныне буду жить.

И он поведал ей о пришедшем ему известии.

— Но отчего же должны мы бежать тайно?

— Оттого, чтояпокуда не могу открыть нашей тайны отцу своему. Oн вспыльчив и гневлив, раз уже он изгнал меня из дома, боюсь, как бы не случилось того же во второй раз. Лучше уж я сначала ласковым обхождением верну себе его доверие, а уж потом открыто объявлю тебя перед всеми своею женой.

— Но что же будет с матерью моею и братом?

— Я написал для них письмо, где говорю, что люблю их милую дочь и сестру больше всего на свете, и прошу их не кручиниться, не плакать — может быть, со временем я буду достоин назваться их зятем.

Так он говорил, стоя под ветвями высокого дуба, держа в объятиях свою бедную, томную, горестную подругу, которая, прощаясь с ним, прощалась и с душой своей, — ибо она уже решилась!

— Жестокий! — воскликнула она. — Чего ты от меня хочешь?! Ты принуждаешь меня нарушить обет священный и торжественный! Я люблю тебя всем сердцем, но я боюсь того, что уже случилось с нами и может еще случиться! Я боюсь, как бы гром не убил меня как преступницу!

Слезы катились из глаз ее, а над ними грозно шумела буря, дождь лился из черных туч. Казалось, вся природа сетовала вместе с Эланой… Он ушел. Иона, встав на колени, протянув руки к небу, долго смотрела на любимого, который удалялся все далее… далее… далее… и наконец скрылся.

Ксанта поморщилась.

— Пожалуй, это уже слишком! — пробормотала она.

— Да? — Киури испуганно вскинула голову. — Да, конечно, наверное… Но, понимаете, мне надо было как-то объяснить, почему она осталась здесь. Вот, послушайте…

«Ах! — говорила она себе. — Для чего я осталась одна в этой пустыне? Что удерживает меняот того, чтобы лететь вслед за милым? Чужбина не страшит меня, страшно там, где нет милого друга! Постой! Постой! Я спешу к тебе!» Уже хотела она бежать вслед за ушедшим, но мысль о матери вновь остановила ее. «У меня есть мать, — прошептала Элана сквозь слезы. — Иона не должна узнать, что злосчастная дочь ее повторила ее злосчастную судьбу.

— Постой! Постой! — прервала чтицу Ксанта. — Я, кажется, что-то пропустила. Что за злосчастная судьба была у злосчастной матери твоей

Эланы?

— Ой! Это я пропустила! — и Киури вновь покраснела от смущения. — Я же говорю, мне надо было это кому-то прочитать, сама бы я ни за что не заметила. Надо будет написать в первой главе немного о родителях Эланы. Дело в том, что… отец господина Келада… дело в том, что мать Элары долгие годы была его… подругой… тайной подругой… ночной подругой…

— Побочной женой, — подсказала Ксанта.

На ее родине, в Королевстве, это не одобрялось, но и не было чем-то из ряда вон выходящим. Однако считалось, что дети от таких браков не милы Солнцу, и обычно их стремились отдать под покровительство более древней силы — Шеламу. Вот почему бабушка Элары вела себя так странно! Ну что ж, еще одной загадкой меньше.

— Почему вы молчите? — осторожно спросила Киури. — Вам не понравилось?

— Погоди… — попросила Ксанта. — Понравилось.

— Но?

— Не спеши. Дай слова соберу…

Она и в самом деле не знала толком, что сказать. Прежде ей доводилось сталкиваться только с юными поэтессами. То одна, то другая из ее учениц от несчастной любви или из желания обратить на себя внимание начинала писать стихи. Стихи по большей части были слабыми и невразумительными, но Ксанта их хвалила, подсказывала, где можно подправить размер или подобрать созвучие. Потом девицы благополучно выходили замуж и с облегчением бросали стихотворчество. С Киури все было немного по-другому. Ксанту впечатлил не столько результат усилий девушки, сколько сами усилия. Судя по толщине свитка, она потратила на свой труд не меньше года, а если к тому же учесть, что все это было проделано тайком и без всякой надежды когда-нибудь кому-нибудь показать свою работу… Уже одно ее рвение заслуживало похвалы. И, — как знать! — может из девушки и в самом деле выйдет толк? Жизнь многому учит, почему бы и не этому? В конце концов получаются же иногда у мужчин вполне сносные романы, хотя им гораздо труднее, чем женщинам говорить о людях и их чувствах.

— Я хотела бы, чтобы она с ним уехала, — сказала наконец Ксанта.

— Кто? Элара? — изумилась Киури. — Но ведь она осталась!

— Ну да, Элара осталась, но Элана могла бы уехать.

— Да… но… Ведь он тогда бросил бы ее!

— Или она его, — с улыбкой ответила Ксанта. — Дело даже не в этом. Просто они даже не попробовали жить вместе и так и не узнали, что из этого получилось бы. А может, стоило обоим рискнуть? Наверное, это сложнее, чем сохнуть от тоски, и все же… Если бы они уехали, с ними могло бы случится все, что угодно, и может быть, в конце концов случилось бы что-нибудь хорошее и интересное.

— Но ведь ее мать…

— Да. Оставшись, она закрыла какие-то возможности и для себя и для своей матери. Конечно, если бы она убежала, ее матери тоже пришлось бы что-то делать. Но иногда это именно то, что нужно — наконец что-то сделать, как-то изменить свою жизнь. Попробовать так и этак. Это исходя из моего «большого опыта». Но конечно тебе виднее, что делать с героями. Извини, я, кажется, говорю глупости.

— Ну… я не знаю… — протянула Киури. — Все же Элара не уехала… «Может ей и не предлагали», — подумала Ксанта. — И Элана тоже. Она осталась и согласилась выйти за муж за нелюбимого, чтобы не огорчать мать и не бросать тень на брата… Постойте, вот здесь у меня описание свадьбы…

Киури продолжала читать, но теперь Ксанта уже не слушала ее.

А вот об этом она, признаться, сразу не подумала! Элара — сестра Келада! Тайная сестра, как сказала бы Киури, но, похоже, эту тайну знает весь город. Ничего удивительного, но… То, что сказала девушка, могло оказаться важно… Чрезвычайно важно. У Ксанты не было опыта Андрета, но ей достало собственного опыта, чтобы понять, что родство и богатство являются причиной большинства преступлений. Господин Келад был богат, и у него оказалось больше родственников, чем прежде полагала Ксанта.

— Но ведь тогда… тогда получается, что… — она не успела договорить, но успела додумать.

Уже не один десяток лет Ксанта провела, перебирая предания самых разных народов Пришеламья, и для нее не составило труда мгновенно сложить в голове неожиданное родство Нея и легенду о женском царстве в Дивном Озерце. А вот подобрать складные слова, чтобы объяснить Киури свою догадку было куда сложнее. Да к тому же Ксанта не была еще уверена, стоит ли ей рассказывать Киури о своих подозрениях.

Так или иначе, но оказалось, что времени на размышления и разговоры у них уже не было. Потому что Киури вдруг привстала на ступеньках и проговорила, сама себя не веря:

— Глядите-ка! Там внизу никак дым!

Ксанта глянула, бросилась вперед, выбежала на откос и застыла, ухватившись за столб Зеленых Ворот, пристально вглядываясь в подступающую тьму. Киури замерла рядом. Был дым, был и огонь. Густые черные клубы поднимались прямо к грозовым тучам, в воде мерцали отблески высокого пламени, Ксанта слышала крики людей, суматошное отчаянное ржание лошадей, и ей даже показалось, что за всем этим она различает шум огня — неумолчный, размеренный и яростный, словно гудение пчел или морской прибой.

— Где это? — спросила она.

— Кажется, в усадьбе Келада, — отозвалась Киури.

Вдруг разом стемнело. Солнце то ли опустилось за лес, то ли отступило перед натиском туч, на песок к ногам женщин упали первые тяжелые капли, и через несколько мгновений дождь уже стоял стеной, отвесной, как лезвие секиры.

Киури, взвизгнув, бросилась назад к амбару, подхватила со ступенек драгоценный свиток и нырнула под крышу. Ксанта уже собиралась последовать за ней, правда, с куда меньшей прытью — годы не те, но вдруг заметила, что внизу, по открытому берегу, к зарослям кустарника вдоль реки, прочь от пожарища, бежит, оскальзываясь, человек. Нет, не просто человек — Андрет.

— Куда ведет тропинка, там внизу, вдоль берега? — спросила Ксанта у Киури, входя в амбар.

Девушка долго соображала, о чем идет речь, потом сказала:

— К переправе выводит.

— А другая дорога отсюда есть?

— Ну да, конечно, вон она за бывшим домом. Сначала по верху пойдет, по холмам, а потом сразу спустится вниз у переправы.

— Так я же по ней ходила уже! — хлопнула себя по лбу Ксанта. — Совсем поглупела!

Она разыскала в глубине амбара связку факелов, вытащила один, запалила (кремень у нее был с собой в кошельке на поясе) потом накинула на голову плед, пристроила так, чтобы защищать от воды и ветра факел и выскочила под дождь.

Киури смотрела ей вслед, не находя слов от изумления.

Дорога был широкая, песчаная и хорошо укатанная, так что Ксанта, хоть и увязала то и дело в грязи, но с пути не сбилась. Когда она сбежала, а скорее съехала по крутому и скользкому глинистому склону в потоках дождевой воды, словно расшалившаяся русалка, и наконец добралась до переправы, дождь уже утих, но тьма была кромешная, а факел отчаянно чадил и норовил погаснуть. Ксанте пришлось опустить его вниз, чтобы дать хоть немного разгореться, и она оказалась в крошечном островке света, посреди целого моря темноты. Однако постепенно глаза стали привыкать, вернее, отвыкать от ослепляющего огня факела, как ни мало света лилось сейчас с неба, а все же вода отражала его, и тьма над рекой редела, и Ксанта начала различать хотя бы смутные силуэты деревьев и построек. Чуть ниже по течению у главной пристани мирно покачивался на воде самолет, на котором перевозили телеги и прочие повозки, — жрица видела смутные отблески там, где волны тыкались в бревна и расходились в стороны. Ближе к ней был другой причал, поменьше — для лодок. И тут Ксанта поняла, что одна из огромных шестивесельных лодок (на такой она сама несколько дней назад приехала в Дивно Озерцо) не на месте. Кто-то отвязал ее от причала и вытащил на песок чуть выше по течению. Но кто?

И тут этот кто-то с силой толкнул ее в спину, так что она полетела на землю. Факел тоже упал на мокрый песок и тут же погас, растоптанный сапогом.

25

— Не знаю, говорила ли об этом родстве Элара своим детям, — закончила рассказ Кэми. — Похоже, что нет. Уж Пила да Вопатый наверняка раструбили бы по всему городу, прослышь они об этом. Да и мужу, наверное, ничего не говорила, а то он бы тоже непременно попользовался бы чужим добром. Элара очень гордая, только вот счастья ей это не принесло. Каково это — всю жизнь мужа да детей обманывать?!

— Ксанта говорит, все женщины обманывают, иначе им не выжить, — сказал Андрет.

— О… — Кэми помедлила, задумавшись. — Она очень мудрая. Наверное, потому и одинокая. Или наоборот, мудрая от того, что одинокая… Впрочем, бедняжка так дурна собой, что поневоле станешь и мудрой, и одинокой. Как это грустно…

— Неужели и ты обманывала меня? — быстро спросил Андрет с деланным смешком.

— Да. Однажды, — спокойно и серьезно ответила Кэми, глядя ему в прямо глаза. — Я до сих пор не решалась тебе рассказать, боялась, что ты, может быть, не простишь меня.

— О чем ты? — искренне изумился он.

— Это было давно… в самом начале. Помнишь, я написала тебе, что мой управляющий меня обворовывает? Это было неправдой. Он был честный человек. Я сама его выгнала.

— Зачем?

— Иначе у меня не было бы повода написать тебе… Андрет расхохотался.

— Я искренне возмущен! — сказал он, старательно хмуря брови и силясь придать лицу самое зверское выражение. — Это надувательство, а не обман. Такая крошечная ложь за целых десять лет! Я оскорблен в лучших чувствах! Я требую, чтобы ты обманула меня еще раз!

У Кэми на глазах выступили слезы.

— А я-то, дура, в тебе сомневалась! — прошептала она, порывисто обнимая мужа, пряча лицо на его груди.

Так же, как позапрошлой ночью Ксанта.

Но именно сейчас Андрет не думал о своих женщинах — у него теперь наконец-то было достаточно следов, чтобы пройти весь путь от начала до конца. Неожиданно все оказалось просто. Ней и остальные дети Элары — наследники господина Келада. Причем, наследники первой руки, через головы родных сыновей — Гротери и Сурви. Другой бы сделал все возможное, чтобы все об этом забыли, но не господин Келад. «Ешь то, что свежо, пей то, что чисто, говори то, что истинно». А господин Келад умирает, и его сыновья наверняка знают это ничуть не хуже Андрета. Значит, им любой ценой нужно не допустить Кукушонка к поминальному пирогу. Но почему тогда пострадал только Ней? Да потому, что от Пилы и Вопатого нетрудно откупиться. Схватят деньги, промотают да придут побираться на братов двор. Неприятно, но неопасно/Другое дело, Кукушонок. Во-первых, он старший. Старше Гротери. Во-вторых, он уже не первый год при господине Келаде и знает все его хозяйство, как свои пять пальцев. Ну и в-третьих, он парень трезвый, положительный и старательный. Так что наследство свое будет крепко держать в кулаке, и Гротери с Сурви самим придется выпрашивать у него деньги. А там еще Ней своих детей плодить начнет. С этим у них в семейке никогда задержки не было. Да, при сложившихся обстоятельствах с ним, можно сказать, поступили мягко. Не убили, просто убрали с дороги, да так ловко, что теперь не подкопаешься. Не зря Гротери с Сурви учились в Кларетте.

Только вот что интересно. У Гротери и Сурви хватило бы ума, чтобы придумать всю эту штуку. Но вот поверить в то, что Сурви в одиночку оглушил Нея, засунул его в лодку и отвез на остров, Андрет никак не мог. Ней был не только старше кузена (или как они называются при их особом родстве?), но и повыше и пошире в плечах. Да и в лодке Сурви чувствовал себя неуверенно. Ну ладно, так или иначе, а придется завтра снова идти тревожить господина Келада. Не хочется ужасно, да и толку от этого разговора, скорее всего, не будет, а попытаться надо. Если отступиться сейчас, Ксанта узнает и со света сживет. В этом Андрет не сомневался.

И тут в его планы вмешалась погода.

Завидев в окне дальние зарницы, Кэми бросилась в огород — закрывать грядки и клумбы с цветами. Осенняя гроза могла принести с собой град, такое случилось нередко. Андрет, разумеется, тоже вышел, чтобы помочь ей.

Они уже почти закончили работу, когда Андрет поднял голову и заметил черный дым, тянущийся со стороны усадьбы Келада. Конечно, он еще понятия не имел, что происходит, но сразу же заподозрил, что его нынешний бестолковый визит к Келаду и этот пожар как-то связаны. Поэтому, извинившись перед Кэми, он побежал вниз, к берегу озера.

Уже по дороге он вспомнил того чужака, что так странно поглядел на него во дворе. А когда добрался до усадьбы, то и вовсе все стало ясно.

Ни с того, ни с сего загорелась конюшня. По счастью, лошадей успели вывести до того, как вспыхнул сенной сарай. Но он все же вспыхнул, и теперь огонь грозил перекинуться на прочие дворовые постройки и на сам Дом с Сороками. Келад в кресле сидел посреди двора у колодца и спокойно, даже как-то равнодушно, отдавал приказания людям. По его лицу и одежде текли дождевые струи, над головой грохотал гром, но он, казалось, ничего не замечал.

Андрет догадывался, что завтра или послезавтра все хором скажут, что конюшня вспыхнула от удара молнии. Но он-то ясно помнил, что пожар начался, когда гроза была еще за озером.

Скорее всего это сообщник Сурви перепугался и решил бежать, Правда, зачем уходить с таким фейерверком? Поди угадай. Либо он решил напоследок отомстить хозяевам, либо хотел во что бы то ни стало замести следы, либо просто зло сорвал. Итак, что за человек у нас получается? Трусоват, злобен, воображает себя умным. А куда он пошел? Это как раз проще всего. Ну куда же тут денешься? Ясное дело, к переправе — иначе из города не уйти, если только не решил сгинуть в лесу или утопиться в болоте.

Андрет припомнил, что вдоль берега озера и дальше по реке должна быть тропа, выходящая как раз куда следует, и бросился в погоню.

26

Он не учел только трех мелочей — дождя, темноты, и того, что по тропе ходили от силы раза два-три за лето. Так что вскорости он сбился, заплутал в каких-то мокрых и совершенно непролазных кустах, а когда выбрался вновь на что-то более или менее напоминающее дорогу, то ясно сознавал, что безнадежно опаздывает.

И все же на всякий случай ближе к переправе он перешел с бега на шаг, успокоил дыхание, старался ступать неслышно, а потом и вовсе остановился в тени кустов, настороженно оглядываясь.

Как и Ксанта, он сразу заметил, что рдна из лодок отвязана и вытащена на песок. Но, кроме лодки, увидел еще и стоящего рядом с ней человека.

Тот не двигался и, казалось, чего-то ждал. Андрет понял, что толку от его скрытности нет никакой, медленно вышел из тени и подал голос.

— Парень, ты крепко влип! Сурви перепугался и заложил тебя отцу с потрохами. Если сбежишь, завтра же на тебя начнет охоту вся городская стража Кларетты, а потом и Венетты. Но мы с тобой еще можем надрать этим богатеньким выскочкам задницы. Послушай, у меня есть знакомый адвокат, я и сам когда-то…

— Я крепко влип? — перебил его беглец, — По-моему, этот ты крепко влип, господин Андрет!

— Вот как… — осторожно сказал Андрет. Человек у лодки расхохотался.

— Не веришь? Сейчас поверишь! Ты думал, ты один умный? Думал, только ты меня узнал? Нет, голубчик, я тебя тоже узнал. И тебя, и твою бабу. Я вас давно нашел. С тех самых пор, как вышел. Думал еще тогда обоих кончить, да все никак случая не было. Оказалось, что к лучшему. Не зря говорят, поспешишь — людей насмешишь.

Противник переоценил Андрета. При дневном свете тот в жизни бы его не узнал — оба за последние годы успели постареть. Но голос в темноте Андрет узнал сразу — это был старый знакомый из Коровьего Брода, от кулаков которого спасла его когда-то Ксанта. Теперь роли поменялись. Глаза Андрета немного привыкли к темноте, и он заметил, что с Охсом что-то не так — он стоял, широко расставив ноги, немного покачивался и словно удерживал перед собой какой-то большой мешок. Нет, не мешок — еще одного человека!

Охс не стал мучить Андрета догадками и поспешил внести ясность:

— В общем, так. Твоя голубка у меня. Скажи нам что-нибудь красавица!

— Подотрись своим хвостом и засунь себе в глотку, землячок! — посоветовала ему Ксанта и тут же зашипела от боли — похоже, Охс накручивал ее волосы себе на руку, то ослабляя, то усиливая хватку.

— В общем ты понял, умник, — продолжал он, обращаясь к Андрету. — Эта тварь у меня, поэтому ты сейчас сядешь в лодку и тихо-мирно перевезешь нас на другой берег, а иначе я перережу ей горло. Понял?

— Интересное дело получается… — протянул Андрет.

— Что? Шутки со мной вздумал шутить? — рявкнул Охс и (Андрет уловил движение) в самом деле сдавил локтем Ксанте горло. — Ты со мной не шути, я непонятливый.

— Да уж видно, — спокойно отозвался Андрет. — Что ж тут непонятного? Говоришь, горло ей перережешь? Да сделай такую милость! Видишь ли, эти птички сладко поют, только пока лежат на спинке, но стоит им выбраться из-под тебя, как они тут же норовят ободрать тебя, как липку. Эта уродка заставила меня с нею спать, грозилась, что иначе обратно в подземелье запихает, потом десять лет тянула из меня деньги за себя и за своего нагулыша, а потом ей и этого показалось мало, так она притащилась сюда и грозила ославить меня перед моей богатой женушкой. После этого я еще ради нее должен тут веслом махать?! Нашли дурака! Хочешь — зарежь ее, хочешь — придуши, мне же легче! Будет что страже в Кларетте рассказать! Чокнутый парень — это не улика. А вот свеженькая покойница — совсем другое дело!

Он замолчал. Молчал и Охс — сосредоточенно пыхтел, пытаясь понять, как теперь все повернуть в свою пользу. Наконец до чего-то доку-мекался и, рявкнув: «Разбирайтесь сами!» — бросил Ксанту на песок. Веслом оттолкнул лодку от берега. В то же мгновение Андрет пронесся мимо лежащей женщины, ухватился за корму и тоже вскочил в лодку.

Когда Ксанта поднялась на ноги, они уже отплыли и затерялись во тьме. Она слушала лишь плеск воды да скрип дерева. Потом жрице удалось рассмотреть лодку. Та плавала совсем неподалеку, но была странно неподвижна — лишь неторопливое течение медленно сносило ее в сторону.

По ряби на воде Ксанта угадала тянущийся за лодкой канат, вошла в воду, ухватилась за него, потянула на себя. Лодка шла туго, у Ксанты сводило зубы от холода и страха, но она продолжала тянуть. Три дня назад она думала, что найдет в сетях тело Нея, но там оказались лишь ил и песок. Какой улов ждет ее сейчас? Внезапно лодка пошла легче — обернувшись, Ксанта увидела, что кто-то, усевшись на корме, помогает ей веслом.

Еще несколько шагов, и лодка ткнулась в песок. Человек спрыгнул на берег, подошел к Ксанте, схватил ее за плечи и тут она узнала и прикосновение, и запах.

— А что с ним? — спросила она.

— Я его убил, — ответил мужчина.

27

До самого рассвета они просидели вместе на песке, закутавшись в плед. Уходя, гроза еще раз задела их краем — пару раз грохнул гром, полился дождь — короткий, яростный и теплый — и пришлось бежать, прятаться в кусты.

Но наконец первые бледные лучи коснулись травы, дождь утих, они вернулись на берег. Теперь Ксана смогла разглядеть лежащее в лодке тело и подумала, что давно уже не видела ни живых, ни мертвых людей в таком скверном состоянии — один глаз у Охса почти полностью вытек, угол рта был разорван, а слева спереди на шее синел небольшой, но впечатляющий кровоподтек.

— Он, наверное, ужасно удивился, — сказала Ксанта.

— Я просто представил, что никогда не буду знать точно, где сейчас он, а где ты и Дреки. И так каждый день, до конца жизни… Так было проще. — ответил Андрет. — Ты посиди здесь, я, пожалуй, схожу, умоюсь.

Пока Андрета не было, Ксанта обыскала карманы, пояс и сапоги покойного и, к великой своей радости, нашла то, что хотела.

— Здесь письмо от Сурви к Гротери, — сказала она Андрету, когда тот вернулся. — Похоже Сурви сам хотел услать Охса подальше от Дивна Озерца, но потихоньку, не привлекая лишнего внимания. А.Охс увидел тебя во дворе, струхнул и сбежал, не дожидаясь приказа.

— Поспешишь — людей насмешишь, — согласился Андрет. — Ладно, давай письмо, придется снова идти к господину Келаду. В конце концов, Охс — его человек, ему и решать, какому делу давать ход. А ты иди в «Рыбу», я как с господином Келадом поговорю, сразу приду к тебе и все расскажу.

— Сначала к Кэми, — поправила его Ксанта. — Я хоть знаю, что — жив-здоров, а она, небось, голову ломает, куда ты запропастился и поч му дома не ночевал.

— Пожалуй, ты права, — согласился Андрет.

Некоторое время спустя Андрет, успевший навестить Кэми, а следовательно, переодетый в чистое и причесанный, вновь поднимался по крутой лестнице Дома с Сороками в комнату Келада.

— Поверьте, господин Келад, — сказал он. — Я меньше всего на свете хотел бы вас тревожить, но этой ночью я убил вашего человека и должен теперь повиниться перед вами. А еще я случайно узнал кое-что, что касается ваших детей и вашего племянника.

Келад вскинул голову и буквально прожег Андрета взглядом.

— За деньгами пришел? — произнес он тусклым, надтреснутым голосом.

— Нет, зачем? — покачал головой Андрет. — Деньги у меня есть. Просто вы меня наняли, чтобы найти Кукушонка, а я нашел столько всего, что теперь сам не разберусь. Хочу, чтобы вы мне помогли.

— Говори прямо, что тебе надо, — потребовал Келад.

— Прямо я говорить не умею, выучка не та. Просто уделите мне немного времени, и мы с вами вдвоем во всем разберемся. Ладно?

Келад устало кивнул, и Андрету стало его по-настоящему жалко. Он понимал, что этот человек запутался еще хуже него — в старинных законах, в собственных желаниях, в любви к детям, в жалости к сестре, в предательской немощи, которая одним движением смела с доски все его фигуры и расставила их в совершенно новую позицию. Но, как ни странно, хотя себе Андрет ничем не мог помочь, для этого умирающего старика рн, пожалуй, еще мог кое-что сделать.

И Андрет достал из кармана старую полустертую монету. На одной стороне — корабль. На другой — Венок Судьбы.

— А сейчас, господин Келад, я научу вас играть в одну забавную игру, — сказал он.

28

После грозы дороги развезло, и Нэт Куница, человек в общем незлой и заботливый, когда дело касалось его постояльцев, попросил у господина Келада возок и возчика, чтобы госпожа жрица могла добраться до Венетты, не теряя собственного достоинства.

День снова был теплый, солнечный и безветренный, но стоило взглянуть в не по-летнему высокое небо, услышать сухой шелест желтых и бурых листьев берез, вдохнуть прозрачный воздух, наполненный горьковатым запахом преющей листвы, как становилось ясно, что ночная гроза была последней отчаянной атакой уходящего тепла, теперь же борьба окончена, нынче ночью у лета подломились коленки, и осень поставила ногу ему на грудь. Во всяком случае Ксанта представляла себе это именно так.

Еще она полагала, что уедет из Дивного Озерца в одиночестве, так что когда у трактира появилась Киури, залезла в повозку и принялась закутывать свои и ксантины колени пледом, жрица не знала толком, что и

подумать.

Киури, видимо, почувствовала ее удивление и смущенно сказала:

— Знаете, вы, наверно, были правы. Элана должна была тогда уехать. Но свитки править поздно, а в жизни еще можно что-то поправить. Мне кажется там, в Кларетте, есть один человек, которому мы, может статься, сумеем помочь.

«Мы» относилось к ней и господину Келаду, восседавшему на противоположной скамье и глубоко погруженному в свои думы. Он также направлялся в Кларетту. За все время, пока они готовились к отъезду, он нарушил молчание только один раз, сказав Ксанте:

— Я благодарен вам, госпожа, за то, что вы помогли найти моего племянника.

— Благодарить будете потом, когда дело будет сделано, — отмахнулась Ксанта.

Она, как и Андрет, полагала, что пока к Нею не вернулись память и доброе имя, нельзя считать работу оконченной. Сейчас она украдкой разглядывала лицо и руки господина Келада и прикидывала, какой сбор трав подойдет для того, чтобы осторожно отвести желчь и хоть на время уменьшить внутреннее отравление. Она прекрасно знала, что вылечить болезнь в такой стадии не под силу ни ей, ни кому другому, но также была уверена, что старик не позволит себе умереть, пока не приведет в порядок все дела, и надеялась помочь ему потянуть время.

«Надо будет с Ингольдой поговорить — может, она что-то посоветует».

Остановившись на этой мысли, Ксанта огляделась. Нэт и его семейство, закончив укладывать корзины с пирогами, медом и вином, уже вернулись в гостиницу. Возчик — один из батраков Келада, — проверял напоследок упряжь. Был он, как и Охс, не из местных, а значит, скорее всего, в здешних сплетнях не разбирался. Келаду и Киури сейчас тоже не до нее, так что она может позволить себе попрощаться без особого риска. Стараясь не привлекать к себе внимания, Ксанта осторожно соскользнула с повозки, подошла к Андрету, стоявшему у крыльца «Рыбы».

— Я, наверное, буду в Венетте на праздники, — сказал он негромко.

— Хорошо, — согласилась она. — Да, чуть не забыла! Я вот что хотела спросить — вы с Кэми уже, чай, не молоденькие. Почему не возьмете девчонку или мальчишку себе в помощь? Хоть из той же Венетты. Там в порту знаешь сколько побирушек ошивается? Рады-радехоньки будут к вам пойти за стол и кров.

— Я подумаю… — протянул Андрет.

— Угу, он тут будет думать, а они там с голода помирать! — фыркнула Ксанта. — Тоже мне, думатель нашелся! Ладно, как знаешь, была бы честь предложена.

— Я подумаю, — пообещал Андрет уже тверже.

— Ладно, думай, не буду мешать! Счастливо! — и под прикрытием ее юбки их руки воровато коснулись друг друга.

Возница взгромоздился на козлы. Ксанта вспрыгнула на свое место, помахала рукой Андрету, и повозка с грохотом покатилась по песчаной дороге мимо Зеленых Ворот, мимо желтеющих полей, мимо опустевших садов — к переправе.