Сшит колпак

Глава первая. ГАУДЕАМУС

— Что ж, веселиться так веселиться, — сказал Родчин.

— Да, но буйному веселью предшествует мучительная процедура выбора. — Евгений Дамианидис сбросил на пол пару подушек и устроился на них с картой. — Между изумительным, восхитительным и потрясающим.

— Угу, — отозвался Родчин. — А это ты по какому ведомству проведешь? — Он кивнул на экран. Там в просветах пара пузырилась черная жижа.

Дамианидис поднял глаза.

— Омерзительного. Дима, нам туда не надо.

— Не надо, — согласился Родчин. — Напомни, друг мой, что у нас еще в меню?

— Можно начать с лужайки Финк-Ноттла. Загляни в лоцию.

— «Тенистая поляна посреди рощи древовидных тыкв. Плоды пахнут клубникой, а вкусом напоминают грецкий орех, — прочел Дмитрий Родчин строки из отчета, представленного два года назад молодым шалопаем Гасси Финк-Ноттлом. — Тут же пасутся похожие на коров животные на трехлапых палах… то есть на трехпалых лапах… преимущественно рыже-белой масти».

— Как хорошо ты сказал, Дима: размером с тыкву, вкусом — орех, — с чувством произнес Евгений. — Помню, в саду дяди Самсония росли орехи с т-о-о-нкой кожурой и большие, как яблоки. Во всем Цихисдвари не было таких тонкокорых орехов. Но старик не унимался. Он стал ну просто издеваться над несчастным деревом. Поливал каким-то соусом, впрыскивал не то витамин C, не то никотиновую кислоту. Кора с него клочьями, значит…

— Женя, это потрясающая история. Тебе следует положить ее на музыку и петь у камина долгими зимними вечерами.

— Молчу, молчу. Моя вина. Итак, номер два: пляж Ю Ынбу.

— «Меднооранжевый песок, шелковистый на ощупь. Синее море, белая тесьма прибоя. Красноклювые птицы и большие зеленые бабочки».

— Прямо-таки радуга. Не хватает только желтого и фиолетового. — Борис Игельник стоял в дверях навигационного отсека и теребил полотенцем черную бороду. — Чем занимаемся?

— Выбираем, куда сесть.

— Поближе к берегу, конечно! Купаться будем.

— Для купания могу предложить также горный ручей, упомянутый Сигизмундом Квашой. Превосходные рекомендации. Прохладная тонизирующая вода, дивный вид на ущелье. Обилие сочных плодов с привкусом, — Евгений сделал паузу, — шоколада.

— Ладя Делян, подружка Гасси, неплохо отзывалась о лесном озере, — подхватил Дмитрий. — «Зеркало вод среди пестрого луга — услада глаз», — вот что сказала Лада verbatim[1].

— У зеркала садимся, у зеркала, — запрыгал Игельник. — В чем нет услады, в том и пользы нет.

— Сам придумал, — обернулся Дмитрий.

— Шекспир.

— Ну, тогда у зеркала. Что скажешь, Женя?

— Ах, Дима. Так трудно решиться. Похожий случай был у нас в Цихисджвари. Каникулы кончаются, надо возвращаться в университет. Я опаздываю на рейсовую летягу, а тетя Натэлла спрашивает, что мне положить — арбуз или дыню. И то, и другое, понимаешь, в сумку не помещалось. Как я мучился!

— Что же ты сделал, о друг Буридана и Санчо Пансы?

— А также Валаама и Х.Насреддина? — добавил Борис.

— Ваши намеки неуместны, — холодно произнес Евгений. — Да, я выбрал арбуз. Потому что дыню съел сразу, на месте. Мне все нравится. И орехи с клубникой, и ручей с шоколадом. И пляж — тем более, Ю Ынбу ловил там угрей.

— Что ж, — сказал Родчин, садясь за пульт, — все в образе?

— Как будто, — ответил Игельник.

— Женя не пережимает со жратвой?

— Разве чуть-чуть.

— Слышишь, Евгений, что говорят твои собратья по идиотизму? Полегче с угрями.

Корабль пошел на посадку.

Описание оказалось точным. Песок и впрямь отливал медью. Он стекал по ладони и исчезал, рассеянный ровным теплым ветром. Белые птицы ласково урчали над головой. Игельник на ходу скинул с себя все и с истошным «ы-и-и-х!» рухнул в воду.

— Псих, — сказал Евгений, — всех акул распугает.

И полез следом за Борисом.

Дмитрий воды не любил. Он разделся, лег на спину и прикрыл глаза.

— Раскаляешься, чтоб слаще было нырнуть? — Борис выполз на песок и устроился рядом.

— А? Что? — очнулся Родчин. — Не, я так. Ну ее, воду. Что делать будем?

— Может быть, у Женьки есть идея? У него одна появилась было пару лет назад. Слышишь, Женька, — Игельник, не открывая глаз, повернулся в сторону брызг и пыхтения, — мы решили, сегодня твоя очередь думать.

— Я люблю думать, — радостно сказал Дамианидис. — А о чем?

— Дима вот интересуется, что дальше делать.

— Я думаю…

— Извини, мы подождем.

— Я думаю…

— Не будем тебе мешать.

— Я думаю, нам следует путешествовать.

— Путешествовать?

— Именно.

— Ты имеешь в виду…

— Именно.

— А-а-а.

Они помолчали.

— А куда? — спросил Дмитрий.

— Что куда? — спросил Евгений.

— Куда мы будем путешествовать?

— Я думаю…

— Извини, мы подождем, — сказал Борис.

— Я думаю…

— Молчим, молчим, молчим!

— Я думаю, во-о-н до того леса. — Дамианидис простер мощную голую руку. — Там сделаем привал.

— Станем лагерем, — сказал Борис.

— Разобъем бивак, — сказал Дмитрий.

— Необходимо запастись пеммиканом и пресной водой. Из-за нехватки пеммикана доктор Ливингстон не смог добраться до места привала на озере Виктория, — заметил Евгений.

— А когда люди и животные отдохнут, мы двинемся дальше, чтобы успеть переправиться через реку до начала сезона дождей, — сказал Борис.

— Верно, — одобрил Родчин. — Люди и животные, встаем. Вперед, пока не начался сезон дождей.

— Момент. Только сбегаю за пеммиканом.

Дамианидис вынес из корабля корзинку, прикрытую салфеткой, и они пошли пестрым лугом прочь от берега. Птицы отстали. В траве сновала какая-то мелочь. У ручья Родчин заметил крупный трехпалый след. Борис скрипел о бессмысленности ухода с чудесного пляжа в лесные дебри, где того гляди обнаружится хищник с аппетитом Дамианидиса или, упаси Бог, объявятся комары. Евгений горевал, что носильщик Мбонго, которого он только вчера спас от разъяренной пумы, напился огненной воды и остался спать в хижине, в результате чего ему, Евгению, приходится самому тащить тяжелую корзину. На самой опушке из травы поднялась оскаленная морда.

— Ах! — сказал Дамианидис, как нимфа, застигнутая во время купания.

— Вот и кошка Ю Ынбу, — обрадовался Игельник, глядя вслед животному, которое, руля хвостом, металось между стволами с гладкой зеленой корой.

— Вон их сколько, — Родчин кивнул в сторону небольшого стада белых пушистых созданий, щиплющих траву.

— Они подают нам пример, — одобрительно сказал Евгений. — Все живое должно питаться. Кроме того, согласно плану, надлежит сделать привал.

С большим проворством Дамианидис расстелил салфетку, оказавшуюся скорее скатертью, и стал разгружать корзину.

— Увы, увы, — сокрушался он, накладывая на ржаную лепешку влажный пласт творога и поливая его клюквенным желе, — я не вижу в здешних местах тех вкусностей, о которых столь обстоятельно говорилось в известных нам документах.

— Страшная угроза голода нависла над ними, — вступил Дмитрий, — и взоры несчастных путешественников невольно обратились к самому упитанному среди них. И сколь ни казалась им кощунственной мысль о превращении в продовольствие своего собрата, мучения плоти заглушили голос сострадания. Тщетно обреченный молил невольных палачей своих не осквернять божественных и человеческих установлений…

— Из божественных установлений, — прервал Евгений Родчина, — я помню одно: сладок сон трудящегося. — Он откинулся на спину и устроил голову на мягкой кочке.

— Благая мысль, — согласился Дмитрий, прилаживаясь щекой к животу Дамианидиса.

— Туземцы были настроены дружелюбно, и мы решили расположиться на ночлег, — сказал Борис. — Кстати, если вам интересно, один дружелюбно настроенный туземец таращится на нас уже несколько минут.

— Каков он? — спросил Родчин. — Мне брюхо Евгения заслонило мир.

— Вспомни горилл, встреченных тобой на жизненном пути, подержи их месяц на воде с сухарями, накинь на чресла линялую тряпку, мазни по лбу люминофором — и получишь полное представление.

— Да-а-а, — Дмитрий широко зевнул. — Очень интересно. — И засопел.

— Может быть, это и невежливо, — пробормотал Борис в сторону туземца, — но и мне захотелось прилечь.

И он тут же занял свободную половину обширного чрева Дамианидиса.

Туземец раз-другой наклонил голый череп с пустыми светлыми глазами, повернулся и затрусил в глубь леса.

К ракете возвращались в сумерках. Родчин с Дамианидисом распевали тягучие грузинские песни. Игельник шел последним, приговаривая на частушечный лад:

У трапа Дмитрий толкнул Евгения в бок.

— Куда теперь, мыслитель?

— Я свое отработал, — сказал Дамианидис. — Пусть Борис думает.

— Я же предлагал — к зеркалу вод, что услада для глаз. Я жду, что блеснет мне, окована сном, хрустальная чаша во мраке лесном.

— Твое? — спросил Дмитрий.

— Заболоцкого.

— Поедем на «кузнечике»?

— Давай перелетим со всем хозяйством, — предложил Игельник. — Шуму больше.

— Шуметь так шуметь, — согласился Родчин.

Корабль прыгнул блохой на полтораста километров и повис над поляной. Опоры уткнулись в грунт. Дмитрий был уже у выхода из навигационного отсека, когда стена с дверным проемом косо встала над головой. Родчина швырнуло назад, левое плечо встретило угол пульта, а сверху на Дмитрия рухнул Дамианидис. Боль отчаянная. Когда потолок занял обычное место, Борис приступил к осмотру.

— Перелом ключицы, — веско заявил он. — Никаких резких движений. Что посещением божьим болит, то благодарно терпеть. Полежи, Дима, мы мигом, только взглянем, что там.

Они вернулись через четверть часа. Одна из опор пришлась на тонкую корку, прикрывающую трехметровый провал. Ракета завалилась градусов на сорок, прежде чем телескопический удлинитель нащупал дно и отработал крен.

— Сейчас стоим прочно, — сказал Борис. — Полечимся?

Родчин кивнул.

— Больно смотреть, — осмелел Евгений, — как этот крепкий некогда мужчина в большое всего тела приходит разорение и смрадное согнитие…

Борис между тем принял позу целителя: левая рука венчиком пальцев смотрит вверх, правая тянется к плечу Дмитрия. Дамианидис в той же позе встал за спиной пациента. Поле обоих было невелико, не то что у Дмитрия, но попробовать стоило. И правда, боль поутихла, но плечо посинело и опухло.

— В следующий раз на меня падай, — попросил Борис Евгения. — Дима быстро срастит мне пару ребер. Ну что, свяжемся с Калиной?

— Из-за такого пустяка? Ни в коем случае, — сказал Дмитрий. — Не время.

— Для связи, может быть, и не время, а для ужина — в самый раз. Я вспомнил одну мысль из Священного Писания, которая произвела на меня глубокое впечатление: «Зачем сыны чертога брачного станут поститься, когда жених с ними?»

Дамианидис пошел на кухню.

— Жених — это… — начал Родчин.

— Ты, Дима, — сказал Игельник.

— А-а-а. Тогда сынам чертога придется ужинать без жениха. Жених идет спать.

Сначала все казалось мирным. Полосатые птицы цедили из клювов шелковый песок. Голубые ручьи проступали на мшистых полянах. Белые тигры мелодично мяукали, показывая широкие пеньки травоядных зубов, били хвостами и тыкались в ноги. Из проема в кустах появилось узкое пустоглазое лицо с волнистым клином бороды и светлым пятном над переносицей. По обе стороны лица застыли руки, соединенные тонкой струной, и струна эта тихо плыла к горлу Дмитрия.

— Борис! — закричал Родчин, но не услышал собственного крика. Завороженный плавным движением рук, он застыл. Лишь в последний миг, когда струна коснулась шеи, Дмитрий отпрянул и сел на постели.

— Борис!

Игельник продолжал надвигаться с туго натянутой удавкой в тонких пальцах. Дмитрий выбросил вперед правую руку. Удар в лицо Бориса. Родчин скатился на пол. Хруст. Очень болит плечо. Он метнулся к двери:

— Женька! Сюда!

Перед ним вырос Дамианидис. Большие карие глаза пусты. Между пухлых ладоней светилась такая же струна.

— Женя… Борис… — Родчин говорил еле слышно. Рванулся влево от Дамианидиса и, когда тот двинул грузное тело наперерез, прыгнул вправо. Открылся проход. Дмитрий бросился к двери, но закрыть ее за собой не успел. Борис и Евгений мчались следом.

Родчин скользнул в шахту и слетел вниз, к двигательному отсеку. Теперь выходной шлюз рядом. Но люк задраен, и он не успеет, ни за что не успеет отвернуть маховичок. Родчин привалился спиной к жесткому ребру. «Ну и шутки», — пробормотал он, глядя на подходивших Игельника и Дамианидиса.

— Ты дашь связать себе руки, — ровным тоном произнес Игельник. — И пойдешь с нами. Тогда не будет больно. Ты понял?

Голос Борьки Игельника. Его манера выпячивать губы.

— Больно не будет, понимаешь?

Это говорил Женька. Его толстый друг Женька Дамианидис. Это Женькина мама, тетя Эльпида, угощала Дмитрия овечьим сыром три месяца тому назад.

Родчин сидел тогда за дощатым столом, а Борис, весь в ознобе после купания в ледяном ручье, с восторгом глядел на синюю фаянсовую миску, где под полупрозрачной крышкой что-то жарко ухало.

— Ты учись, мой одухотворенный друг, — вещал Евгений, закатывая рукава куртки из шелковистых перепонок молоденького орнидила, по неосторожности напавшего на Дамианидиса-отца в плавнях Цинны. — Учись извлекать радость из простых, незамысловатых действий. Вот я беру лаваш, теплый, — он поднял указательный палец, — и заворачиваю в него — что? — правильно! Хороший кусок имеретинского сыра и маленький пучок тархуна. — Белый брусок с каплями на срезах и зеленый букетик исчезают в свернутой трубкой лепешке. — Я держу все это в правой руке, а в левую беру стакан вина из кувшина дяди Самсония. И, конечно, ты думаешь, что я сейчас же выпью это вино? И, конечно, ты ошибаешься! Прежде чем поднести к губам стакан с этим нежным, как бархат, напитком, о мой чуждый плотских утех друг Дима, необходимо совершить три поступка: поднять стакан и взглянуть сквозь него на солнце, посмотреть вокруг и встретиться взглядом с глазами родных и друзей и, наконец, убедиться, что у тебя под рукой есть сочный спелый помидор, который вслед за вином и сыром отправится в желудок, чтобы сделать тебя совершенно счастливым.

— Хорошо, я пойду. — Дмитрий протянул правую руку. — Вот. Левая не поднимается. Думайте, к чему привязать эту. — Он бессильно опустил голову. Ниже, ниже. Спина скользила вдоль гладкого ребра люка, ноги согнулись. Когда холодные тонкие пальцы коснулись его запястья, Родчин резко выпрямился и ударил Игельника головой в живот.

Он снова бежит, теперь вверх, к пульту связи. Запереться там, вызвать «Углич»… Дверь навигационного отсека. Щелчок замка. Он переводит дыхание. Протягивает здоровую руку к пульту. Гаснет свет. Пульт мертв — отключили питание.

Мерные удары в дверь.

По привычке Дмитрий представил себя как бы извне. Одинокий треножник ракеты на лесной поляне. Кубик-отсек. И в этом черном кубике — он, Дмитрий Родчин, оглушаемый тупыми ударами в дверь. Потолок — сплошной акрезатовый лист. Пробить вручную невозможно. Удар. Пол. Под ним кабели и перекрытие из того же акрезата. Удар. Стена с тверью, естественно, отпадает. Противоположная стена? Там пульт. Наощупь не разобрать. Да и все пространство за пультом забито оптоволоконными жгутами. Удар. Легкий треск. Стена справа — экран. Диагональ семьдесят сантиметров. Демонтировать монитор… Удар. Треск. Можно, определенно можно пролезть. За платой хрупкая перегородка, дальше — коридор, камера с оружием и скафандрами. Удар. Шаг к пульту, справа внизу инструментальный ящик. Отвертка. Шаг к монитору. Угол пульта впился в бедро. Удар. Продолжительный треск. Восемь винтов крепят корпус монитора. Первый, второй. Он бросает их на пол. Щель света у края двери. Шестой, седьмой. Правая рука идет под бандаж экрана. Удар. Щель становится шире. Левая рука — боли он не чувствует — отсоединяет разъемы. Удар, хруст. Он протискивается в прямоугольный вырез. Ногой пробивает перегородку. Белая труха. Дверь в отсек сорвана, но последнего удара он не слышит.

Проскочить дверь навигационного отсека Родчин не успел: путь преградила тучная фигура Дамианидиса. Женька, очевидно, не смог протиснуться в отверстие от монитора, а Борис, конечно, шел по следам Дмитрия и через секунду будет за его спиной. Рыча от боли, Родчин выбросил левую руку к глазам Евгения. Тот мотнул головой, открыл шею, и Дмитрий ударом в горло свалил его на пол. И тут же повернулся навстречу Игельнику. Борис шел как-то вяло. Рот приоткрыт, глаза блуждают. Дмитрий перехватил слабую кисть, вывернул, завел за спину. Боль, Родчин знал, была невыносимой, но Игельник даже в лице не изменился — просто сник, осел. Дмитрий повел его по коридору, втолкнул в камеру со скафандрами, правой рукой нашарил сонник и впрыснул Борису в плечо минимальную дозу. Игельник опустился на ковер. Когда Дмитрий вернулся к Дамианидису, тот стоял на коленях, со свистом вдыхая воздух.

Между густыми бровями тускло светилось пятно. Цепляясь за стену, он стал подниматься. Родчин подошел вплотную и разрядил инжектор в бедро Евгения.

Теперь — связаться с «Угличем», сообщить Калине: теория дала трещину, их шутовской колпак оказался бессильным.

Дверь в навигационный отсек была сорвана. Пульт связи отлично виден с порога. Вернее не пульт — месиво металла, кристаллов, пластмассы.

Дмитрий лежал и размышлял. «Углич» принял аварийный сигнал, означающий, что связь прервана, а следовательно через трое суток Калина явится с группой спасения. Спасения спасателей. Пятой за два года, минувших с тех пор, как веселая компания Огастаса Финк-Ноттла наткнулась на эту планету. Красавец и остряк, исполнитель пародий собственного сочинения, автор бесчисленных розыгрышей, творимых беззастенчиво, но и беззлобно, Гасси Финк-Ноттл с дюжиной приятелей и их подружек провел здесь неделю и, вернувшись домой, восторженно описал прелести этого райского уголка. Планета Гасси (так стали ее называть, хотя был у нее, естественно, и каталожный код) имела и то неоценимое преимущество, что лишена была следов разумной жизни, могущих препятствовать колонизации. Возбужденное общественное мнение привело в действие нужные пружины, и для систематического описания на планету отправилась команда ученых во главе с видным космографом Ю Ынбу. Через несколько часов после посадки Ю Ынбу послал в эфир гроздь эпитетов и междометий, чуть позже — более разборчивую информацию о побережье, кое-какие изображения ландшафта, птиц и зверей и сообщил, что приступает к работе. И замолчал. Навсегда.

Группа спасателей Сигизмунда Кваши успела передать: никаких следов не обнаружено, поиск перенесен с побережья в горы. На повторном сеансе связи было показано человекообразное существо, судя по повязке на бедрах — разумное. Затем связь прервалась и более не возобновлялась.

Два последующих спасательных отряда готовились с крайней тщательностью. Разведка роботами. Страховка со спутников. Результат был столь же трагичен: спасатели вышли из зоны наблюдения и исчезли. Восстановить связь не удалось.

Благоразумие требовало остановиться, прекратить всякие попытки проникнуть на проклятую планету. Кое-кто высказывался за возрождение насильственных запретов, бытовавших во времена, когда на Земле существовали так называемые государства — общественные образования, навязывающие свою волю каждому человеку. «Конечно, — оговаривались сторонники возврата к древним традициям, — стеснение свободы личности весьма прискорбно, но в данном случае речь идет о сохранении самого святого — человеческих жизней…» Впрочем, отголоски архаичного сознания оказались слишком слабыми. Право человека распоряжаться своей жизнью осталось незыблемым. И новые сотни добровольцев объединялись в группы и готовились к десанту.

В разгар этих событий и родилась теория, или, точнее, гипотеза Калины-Цербаева. Поначалу она казалась абсурдной. Это и не удивительно: ведь для земного разума и происходящее на планете Гасси было нелепым. Мудрецы-планетологи и тренированные космодесантники, увешанные анализаторами, парализаторами и аннигиляторами, канули в неизвестность, в то время как участники пикника, легкомысленные юнцы, которые и угрозы-то никакой не заметили, вернулись домой невредимыми.

Валерий Калина, молодой ксенолог московской школы, и Чингиз Цербаев, крупный нейрохирург из Казани, предложили совершенно неожиданное толкование событий на планете Гасси. В основание их идеи легли многолетние наблюдения доктора Цербаева над пациентами, страдающими различными нарушениями лобных долей коры головного мозга. В практике префронтальной лоботомии Чингиз Цербаев сталкивался с весьма редкими видами поражения мозга, связанными с атрофией, повреждением или изоляцией части лобной доли. При этих заболеваниях у большинства пациентов наблюдались сходные симптомы в психической сфере: полное отсутствие чувства юмора в сочетании с повышенной агрессивностью и преувеличенным честолюбием. Как раз во время шумных дискуссий о планете Гасси в клинике Цербаева находились два пациента с удаленным участком лобной доли. Сохраняя довольно высокие профессиональные качества (один был математиком, другой — литературным критиком), они отличались злобным нравом и самоуверенностью и абсолютно не замечали молодой и веселой медицинской сестры, чьи остроумные шутки вызывали живой отклик других больных и персонала. Что если — предположили Калина и Цербаев — на планете Гасси существует некий аналог лоботомированного мозга, то есть форма разума, невосприимчивая к юмору и одновременно активно противодействующая любому осмысленному, целенаправленному, совершаемому разумным существом вторжению на его территорию. Методичные, но осторожные шаги группы Ю Ынбу могли насторожить систему защиты, вызвать ответные меры, и через сутки возникшее возмущение было подавлено. Последующие вторжения совершались активнее, энергичнее. Соответственно и реакция на них была стремительнее. В то же время хаотические действия Финк-Ноттла и его друзей вообще не воспринимались системой как разумные. Она их попросту не замечала. Опрос участников этой увеселительной прогулки показал: никакой планомерности маршрута, никакой логики поступков. Они купались, хохотали, объедались местными плодами, острили, напились наркотического сока какого-то растения и едва нашли свой корабль.

Калина и Цербаев предложили проверить свою модель, послав на планету Гасси… самого Гасси с той же компанией. Но ни один из них не выразил желания рискнуть жизнью. Тогда авторы гипотезы решили подготовить специальную группу людей, способных в максимальной степени копировать действия шутников из окружения Огастаса Финк-Ноттла и при этом противостоять возможному зондированию сознания чужим разумом. Реплику противников проекта — «пошлите свою хохотунью-медсестру, авось планета Гасси на нее не среагирует» — Калина и Цербаев оставили без внимания. Их выбор пал на трех друзей, известных победителей последней Одесско-Габровской юморины. Один из них, Дмитрий Родчин, отличался к тому же редким по силе биополем.

Начались тренировки…

Итак, Дмитрий размышлял. Что можно сделать до прилета Калины? Прежде всего попытаться создать мало-мальски пригодную гипотезу происшедшего. Он перебрал события дня. Все шло гладко. Чисто растительное любопытство с их стороны. Добротный идиотизм туристов. Полная беззаботность даже после крена ракеты. Что произошло, пока он спал? Если Борис и Евгений выходили из корабля…

Родчин встал и направился к вездеходу. Щит скользнул, открыв пустую нишу. «Кузнечика» на месте не было. Грузовой люк откинут, пандус опущен. Дмитрий медленно двинулся по хорошо заметным на влажной почве следам.

Низкое небо налилось сизым. Лес наступал замшелой белесой корой. На мгновение возник и шарахнулся в сторону красноглазый бык с широким костлявым крупом. Справа за стволами что-то мелькнуло. Родчин остановился. Из-за деревьев выдвинулась сутулая фигура. Костистое лицо с запавшим ртом. Светлое пятно на лбу. Взгляд пуст. Покивав головой на тонкой синеватой шее, существо повернулось и потрусило прочь, хлопая по бедрам ладонями, словно хотело взлететь. Серый балахон уже не различался за частоколом стволов, а Дмитрию все мерещилось, что он слышит треск и хлопки. Он пошел за туземцем и снова набрел на след «кузнечика», а через сотню шагов обнаружил и сам вездеход. Тот приткнулся к стене, сплошь затканной крупнолистной ползучей зеленью. В стене открылась ниша, и Дмитрия буквально втянуло в нее. Он раздвинул зеленые плети, шагнул вперед, и занавес сомкнулся за его спиной.

Стены огромного зала лишь угадывались в сгущениях теней и колыхании световых полос. Сладкий запах давил густой волной. Родчина все сильнее тянуло к центру. Ноги по щиколотку погрузились в реденький туман. Пол с небольшим наклоном пошел вверх. Круче. Усилия подъема он не ощущал, просто ступни угадывали покатость, и та же сила влекла его все настойчивей. Скольжение на лыжах в гору. Вдруг движение прекратилось. Дмитрий огляделся.

Купол, образованный сплетением световых полос, был по-прежнему недосягаемо высок. Туман стекал из-под ног во все стороны. Родчин попытался сделать шаг в сторону, вперед, назад — упругая сила возвращала его на высшую точку невидимого холма. Запах усилился. Ломило в висках. Сверху наплывал черный круг с яркой лиловой каймой — опрокинутая чаша, или шлем. Взгляд вниз обнаружил размытый туманной пленкой черный диск, прижатый к подошвам. Диаметр шлема в точности соответствовал диску. Когда края шлема и диска сомкнутся, он окажется замурованным в этой масленке.

Дмитрий физически ощутил наглую силу, которая вламывалась в его мозг, парализуя волю. Один за другим сминались экраны, выбрасываемые натренированной Цербаевым психикой Родчина. Руки повисли — из них ушла жизнь. Дмитрий оцепенело смотрел на опускающийся круг. Щупальце чужой воли болезненно сверлило ход к той точке мозга, где еще тлел последний уголек сопротивления. Сейчас оно проникнет сюда, отключит сознание и… Сейчас. Вот оно уперлось в последнюю хрупкую стенку, построенную мыслью Родчина. Ослабило давление. Снова ткнулось. И вот, свернувшись, обмякло. Дмитрий, у края тьмы, приказал рукам действовать. И они послушались. Пальцы извлекли сонник из чехла. Переключили на боевой режим. Луч ударил вертикально вверх. Секунду колпак еще висел, почти касаясь поднятых рук Дмитрия, потом качнулся, блеснув сиреневой оторочкой, и исчез. Диск под ногами дрожал.

Родчин шагнул в сторону. Он понял, что может сойти с холма. Что победил. Что свободен. И заскользил с вершины.

Теперь движение совершалось вдоль стены. Взгляд бежал по бесчисленным наплывам — внизу круглым и на вид гладким, но терявшим определенность формы на уровне глаз и исчезавшим, наконец, в подкупольном полумраке. Щель в стене открылась внезапно, и подобно тому, как раньше его втянуло в этот зал, сейчас Родчина вытолкнуло наружу.

Лес стал сырым и темным. «Кузнечик» наполовину ушел в бурую вязкую кашу. С соседней кочки тяжело поднялась белая птица с бесформенным, в наростах клювом и вдруг, издав высокий вой, ринулась на Дмитрия. Он выстрелил, птица остановилась в воздухе, ухнула и пропала. Обернувшись, Родчин не обнаружил ниши. Он раздвинул зеленую занавеску и стал ощупывать бугристый камень. Стена уходила вверх с небольшим наклоном. Не надеясь на больную руку, Дмитрий оставил мысль взобраться на купол по неровностям кладки и побрел вдоль стены. Шел осторожно, выбирая место для каждого шага. И все же не уберегся. Задел ползучий побег и оказался спеленатым колючим упругим стеблем. Перерезав его лучом, он едва успел встретить выстрелом кошку Ю Ынбу, бросившуюся ему на грудь. Зверь зашипел, терзая когтями землю, и затих. Оскаленные клыки совсем не походили на пенечки вегетарианцев, виденных накануне. Через полчаса круг замкнулся: Родчин стоял у серебристого уса, торчащего из грязи — все, что осталось от «кузнечика». Дмитрий решил посмотреть на купол сверху, с ближайшего дерева. Он поднимался по толстому стволу, удобно подставлявшему под ноги короткие крепкие сучья. Лез он спиной к стене, а когда добрался почти до верхушки и обернулся, увидел, что стена по-прежнему уходит вверх, однако все более отклоняясь от вертикали. Нужно было спускаться. Дмитрий глянул вниз, нащупывая сук. Ствол до самой земли был совершенно гладким.

Было что-то абсурдное в этой силе. В несоразмерности ее мощи и реальных угроз. Его опутал один стебель, он освободился. А если бы их было десять? Сто? Дмитрий усыпил одну кошку. А будь их больше? В исчезновении сучьев вообще проглядывало что-то детское. С ним играют? Шутят? «Не мы одни любим пошутить, — подумал Родчин. — Опять невязка с теорией». До земли было метров сорок. До стены не менее десяти. Сколько же ему здесь сидеть?

Ствол слегка прогибался, наклоняя верхушку к стене. Дмитрий попробовал залезть немного выше — прогиб увеличился. Ствол стал таким тонким, что Родчин мог сомкнуть на нем пальцы. Добравшись до самого верха, он понял, что рассчитал правильно. Купол приблизился. Повиснув на здоровой руке, Дмитрий раскачался и прыгнул. Едва ноги коснулись купола, он спружинил коленями и ухватился за лиану. Теперь он снова лез вверх. Наклон становился все положе. Наконец Родчин добрался до горизонтальной площадки с темно-зеленым пятном посредине. Последний шаг, и он в центре пятна. Площадка стала медленно опускаться. Дмитрий парил под сводами. Он видел знакомый зал и смутно различал внизу вспухший холмик, разводы стелющегося дыма. Площадка внезапно накренилась, и Родчин соскользнул вниз.

Это не было падением Алисы, совершаемым в уютном окружении банок с апельсиновым вареньем. Дмитрий то стремительно летел, то опускался медленно и плавно. Иногда движение вниз прекращалось вовсе, и его распластанное тело застывало, ожидая, когда властная сила закружит его, вознесет и снова швырнет вниз, почти до струящегося тумана. Возникший рядом плоский человек скривил рот в улыбке. Дмитрий узнал Игельника. И сразу же появился Евгений. Вернее лицо Евгения, приставленное к прозрачному ящику с торчащей сбоку изогнутой ручкой. Дамианидис крутил ручку, и блестящая крыльчатка в недрах ящика наматывала на скошенные лопасти розовых гладких червей. Борис вдруг лег на бок и быстро заскользил к Родчину, протягивая к нему руки. Лицо его менялось, пока не стало совершенно птичьим с неподвижными кружками глаз и расквашенным желтым клювом. Слабо пискнув, он пролетел мимо и, показав раздвоенный наподобие фрачных фалд хвост, сгинул.

Дмитрий закрыл глаза, но продолжал видеть сквозь веки. Лицо Дамианидиса раздулось и лопнуло, и вот уже десятки чудовищ кружились хороводом, плотоядно крутя ручку одной лапой и вытягивая ладонь второй. На ладонях, многократно повторенная, изгибалась обнаженная фигурка, в которой Родчин узнал себя. Мелькнуло плоское круглое лицо Ю Ынбу с ярким пятном на лбу. Вот он снова появился в полосатом халате, восседающий на плечах согбенного Сигизмунда Кваши. За ними колыхалась толпа теней в серых балахонах. Наконец сила, владеющая телом Дмитрия, исчезла, и он рухнул вниз, пытаясь смягчить удар вытянутой правой рукой.

Он лежал на спине, глядя на звезды. Почему наступила ночь и как он очутился вне купола, Родчин и не пытался понять. Он поднялся на ноги и сразу отыскал нишу — она была там же, где раньше. Без туманного камуфляжа зал стал меньше и строже. Он внимательнее рассмотрел стену. Наплывы, отмеченные боковым зрением в первый его приход, оказались вмурованными дисками, подобными тому, что лежал под ногами Дмитрия, когда над ним нависал колпак. Они шли по всему периметру, образуя ячеистую облицовку. Поверхность дисков была шершавой, а те, что располагались выше головы Родчина, казались совсем древними от трещин и белого налета. Дмитрий ожидал, что вот-вот увидит если не огненные буквы, писанные Яхве Валтасару, то какие-то иные знаки, указывающие — здесь. И уже завершая круг, он нашел. Два полированных темно-зеленых диска слабо блестели у самого пола. Дмитрий присел, протянул руку. Тепло. Под ладонью блеск стал ярче, в глубине родилась крохотная фигурка. «Женька», — тихо сказал Родчин. По светлому полю пробежала круговая трещина, и маленький диск-детеныш, темнея на глазах, упал к ногам Дмитрия. Тот поднял его, приложил ладонь ко второму диску. Из него тоже выпал кружок с мелькнувшей на миг фигуркой Бориса.

Путь к кораблю был незнаком и бесконечен. Очень хотелось пить. Еще больше — спать. С опушки открылось обширное пространство бурой земли, уставленное короткими столбами — вроде обломков античных колонн, но темно-красных. На торцах кремовыми колбасками спали лоснящиеся в тусклом свете змеи. «Меня пугают. — Дмитрий шел, стараясь не смотреть на блестящих гадов. — Они не настоящие. Все здесь не настоящее. Пить». Он произнес последнее слово вслух и очнулся. Перед самым лицом, стоя на хвосте, колыхалась нежным брюшком упитанная змейка. Родчин выстрелил. Когда сплюснутая голова шлепнулась к его ногам, он понял, что вместо капсулы сонник послал губительный луч. Рот заполнила горечь. Дмитрий стал считать шаги, не поднимая глаз. Через тысячу шагов посмотрел перед собой. Он стоял на опушке. Впереди — бурое поле с темно-красными столбами.

Четырежды повторялась пытка. Потом он увидел ракету совсем рядом. Закрыл за собой люк. Долго пил. Потом лег и уснул, успев ощупать два кругляша сквозь ткань комбинезона и приказать себе проснуться через три часа.

Занималось третье утро со времени их прибытия на планету Гасси. Не вполне представляя, что он будет делать, Дмитрий оттягивал начало. Принял душ. Съел ломоть хлеба с сыром. Выпил ледяного грейпфрутового сока. Наконец подошел к Дамианидису. Лицо Жени было теплым, хотя и бледным. Так же выглядел Игельник, когда Родчин заглянул в камеру. Вынув диски из кармана, Родчин вернулся к Евгению. Он пытался вытянуть в сферу сознания хоть намек на объяснение, инструкцию — что следует делать? Так пытаются связать с давно пережитым случайно мелькнувшее лицо, услышанный голос, обрывок мелодии, нечаянный запах. Грузное тело Дамианидиса казалось особенно тяжелым и оплывшим от неподвижности. Правая штанина завернулась, обнажив мощную икру. Голая голень. Всплыло круглое лицо Ю Ынбу — сноп света меж узких глаз. Дмитрий снова бредет по коридору. Борода Бориса. Желтая глина ковра. Вот он склоняется над Евгением, кладет зеленый кружок на его лоб. Дрожат руки. Проходит минута. Дмитрий меняет диск. На что он надеется? Мутное стекло становится прозрачным. Сквозь него видна складка кожи. Вот она разгладилась. Дрогнули веки.

— Борис, ты ему поверил? Он все выдумал, нехороший человек. Чтоб я собственные кишки на вентилятор наматывал! Гадость какая. Вы же знаете, как я отношусь к желудочно-кишечному тракту.

— А мне змеи понравились. Особенно расцветка: беленькие с желтым брюшком. Ты бы хотел такую?

— Угу. Я носил бы ее на плече, как аксельбант.

— Похоже, этот гусь разбудил темные уголки Димкиного подсознания.

— Протестую! — заявил Родчин. — В моем подсознании нет темных уголков.

— Протест отклоняется, — холодно сказал Игельник. — Этот, как я говорил, гусь…

— Гусь не годится, — сказал Евгений. — Надо дать ему имя. Не называть же его «ридикулярно устойчивая рационально ориентированная агрессивная система» — в терминах теории Калины-Цербаева.

— Действительно, неудобно в общении. Господин… Нет, госпожа ридикулярно устойчивая рационально ориентированная система ждет господина Дамианидиса на чашку чая. Длинновато.

— Да, Дима, имя должно быть коротким и отражать его гнусную сущность.

— Нусную сущность, — поднял палец Борис. — Отбросим первую букву. Поскольку это все же разум, назовем его просто Нус, а? Как это делали древние греки.

— Нус. Звучит хорошо. Ну-с, что скажете? — спросил Дамианидис.

— Пусть будет Нус. А теперь выкладывайте, как вы с ним познакомились.

Дамианидис сгреб со стола печенье, прожевал, запил газированным земляничным соком. Потом заговорил.

— Когда ты лег, мы еще раз обошли корабль. Убедились — стоит прочно. Борис, естественно, потащил меня купаться. Вода в озере прохладная, дна не видно, сплошь водоросли. На берегу стадо коров Гасси, вместо копыт — когтистые лапы. Мы вернулись, вывели «кузнечика» и решили покататься по окрестностям. Кругом благодать, хотя обещанных орехов с голову ребенка не видно. Борис нашел дерево — пахнет ванилью. Вроде магнолии. И цветы белые, крупные. Мы решили, это цветы пахнут, но нет, цветы без запаха. А рядом с цветами висят желтые глянцевые колпачки.

— Я еще подумал, — сказал Игельник, — ботанический фокус: цветы и зрелые плоды на одном дереве. Но Женька говорит, мол, ничего, бывает. Никакого надругательства над наукой. Я верхушку у колпачка отломил — по пальцам сок течет. Анализатор показал…

— Не поручусь, что это лучше «Оджалеши», но букет превосходный… Чувство такое, знаешь ли… Полное умиротворение. К Борьке я проникся ну невозможным расположением.

— И ты мне стал очень симпатичен, — сказал Игельник Дамианидису. — После трех колпачков взялись мы, помню, за руки и пошли к «кузнечику». Едем дальше, едем, пока не упираемся в стену. Вылезаем, обнаруживаем вход. Ну и…

— В первую минуту еще можно было уйти. Но тут, я думаю, дал знать о себе этот сок. Борис, помню, меня за рукав тянул, да, видно, не справился.

— Зал, — продолжал Игельник, — выглядел точно как ты говорил. Ячеистые стены…

— Кстати, Дима, — перебил Дамианидис, — как тебе пришло в голову, что эти отпочковавшиеся диски следует положить на лоб?

— Не знаю. Голема оживляли магическим шариком, который вкладывали в углубление между глаз, а ты, Женя, когда лежал там, был очень похож на Голема. Потом уже вспомнил, что у всех туземцев — правда, я только двух видел — светлое пятно над переносьем. — Родчин запнулся. — И у вас ночью были такие пятна. Но я не уверен, что диск нужно обязательно класть на лоб. Возможно важен контакт диска с телом, а то и простой близости достаточно. Так что было дальше?

— То же ощущение несвободы. Тебя ведут, тянут. Только не в центр, а по кругу.

— Мы и двигались параллельными курсами по концентрическим окружностям, — сказал Евгений. — Я по внешней, Борис по внутренней. Потом он стал меня обгонять.

— Что естественно при равных линейных скоростях, — заметил Игельник.

— Мне стало ясно, что я не в силах не то что вырваться, даже изменить траекторию или скорость. Борька исчез, потом появился с другой стороны и снова меня обогнал.

— Я стал, как и ты, — вставил Борис, обращаясь к Родчину, — возноситься на холм. И увидел Женьку. Сверху на него надвигался колпак, вроде огромной сушилки для волос. Женька показывал пальцем куда-то над моей головой.

— Я показывал на такую же сушилку.

— Ее я уже не увидел. Онемели руки, в глазах муть. И почти сразу отключилось сознание. Последнее ощущение — сладкий запах. Очнулся — рядом вы.

— Та же история. Пришел в себя — ты снимаешь у меня со лба эту штуку. Очень есть хочется, а мы идем будить Бориса. Пустая, в сущности, трата времени.

— Практически, — сказал Борис, — он сожрал нас без борьбы. Если бы не уникальное пси-поле Димы, с ним произошла бы та же история. Так что выбор Цербаева оказался правильным.

— И все-таки в гипотезе серьезная червоточина. Гасси с компанией Нус не тронул, а нас проглотил. Почему? Никакого намека на истинные цели миссии. Зондирование через экраны корабля, полагаю, невозможно. Как он нас раскусил? — Евгений посмотрел на Дмитрия.

— «Проглотил, раскусил» — бедняга, ты совсем подвинулся рассудком на желудочно-кишечной почве. Так вот, Гасси-то шутил без задних мыслей, он вел себя свободно и естественно, как глухарь на току. А в нас жила внутренняя тревога, которую мы не смогли скрыть никакими отработанными на Земле приемами. Вот Нус и разгадал, а, может быть, только заподозрил обман. И ударил. То, что он не пробил блок на этот раз, еще ничего не значит. Мы не знаем его силы. — Родчин нахмурился и замолчал.

— Но мы живы, мы свободны. И ключица у Димы срослась. Свяжемся с Калиной и продолжим. — Евгений вопросительно глядел на Дмитрия. — Мы не можем однозначно утверждать, что гипотеза порочна.

— Как и считать ее справедливой, — сказал Борис.

— Тем больше оснований продолжать. Пошли, свяжемся с «Угличем».

— Сразу видно, ты давно не бывал в навигационном отсеке. Иди, взгляни на пульт связи. И прихвати Бориса, ему тоже полезно посмотреть.

— Что-нибудь с пультом? — забеспокоился Евгений. — Поврежден?

— Слегка. Всмятку. И если бы только связь. Мы даже взлететь не можем. Это к вопросу о том, до какой степени мы свободны.

— Наша работа? — спросил Борис.

— Чтобы быть точным, скажу так: ваших рук дело.

— Значит, сигнал на «Угличе» принят, и они будут здесь…

— Через двое суток, — сказал Дмитрий.

— Вот и славно. Надеюсь, на кухне все цело? Не говори мне, что я своими руками причинил ущерб этому святому месту.

— Там все в порядке.

— Видишь, Нус не всесилен. Он не смог нахлобучить на тебя колпак. И он оставил нам кухню. Борис, приступай. И помни, в эти минуты ты повар, а не углежог. Между яичницей зажаренной и яичницей кремированной, которую ты подал в прошлое твое дежурство, имеется ощутимая разница, в каковой я и предлагаю тебе незамедлительно разобраться…