Глава 2

Глава 2


14 февраля 1797 года


Иван Петрович Кулибин надолго выпал из реальности. А я всего лишь предоставил ему рисунок и чертёж парохода. Такого себе пароходика, который мог увидеть герой Марка Твена Том Сойер во время путешествия по реке Миссисипи. Спасибо моей зрительной памяти, а также советскому кинематографу. Меня можно было бы посчитать странным человеком, но я любил фильм «Волга-волга», ну, и как же забыть молодую Гузееву на борту парохода «Ласточка» в киноленте «Жестокий романс». В школе учился хорошо и, как выглядит паровая машина в разных её модификациях, знаю. И с принципом работы паровоза знаком. Какой это класс, седьмой или восьмой?

Прасковья, моя новая служанка, уже успела принести крепкий, как я люблю, чай. Ватрушки остыли, а Иван Петрович всё что-то бормотал и уже делал пометки на вытребованной им бумаге. Хоть картину пиши: гений в преддверии изобретения.

— Иван Петрович, используйте это, — сказал я, протягивая самопишущее перо Кулибину, когда на бумаге образовалась уже третья клякса.

— Да-да, благодарю, — не отрывая глаз с чертежей, сказал увлекающийся гений, выдернув при этом перо у меня из рук.

— Прасковья, передай Никифору, чтобы на кухне приготовили обед на двух персон, — сказал я, обращаясь к служанке. — Да мяса побольше, а то уже послезавтра пост начинается.

Прасковья быстро, насколько позволяли её немалые стати, упорхнула исполнять распоряжение. Вот никак не поворачивается у меня язык назвать её Парашей, как это делает Никифор. И Параской именовать не подходит, дама в летах уже и выглядит основательно.

Прасковья попала ко мне в дом из-за того, что с ней начал общаться Никифор. Женщина младше моего лакея лет на пятнадцать. Но разве ж это важно? Как же приятно иногда сделать маленькое, почти ничего не стоящее дело, но которое играет ключевую роль в судьбах людей! Сейчас Никифор словно помолодел и выполняет мои поручения с лихостью и даже озорством, как мне нравится, когда служба в радость. Да и Прасковья исполнительная и мотивированная на работу. Так что только эти двое заменяют мне пять-шесть слуг. Вот только нужно будет и мне организовывать приём, а для этого прислугу надо подобрать дополнительно.

— Я не знал, что такие махины могут быть, — неожиданно для меня, сказал Кулибин.

Я аж вздрогнул, чуть не разлил чай. А это, между прочим, не такой уж доступный напиток, как в том времени, из которого я прибыл. Здесь чай исключительно крупнолистовой и в брикетах. Стоимость измеряется не копейками, а рублями.

— Иван Петрович, паровой двигатель может иметь разные размеры и даже формы. И тот, что применяется на медеплавильных заводах, нам не подходит. Только принцип работы у всех одинаков, за счёт пара, — сказал я, отставляя чай.

— Принцип… Диковинное слово. Но, да не утруждайте себя разъяснением простого. С паровыми махинами я знаком. И даже когда измысливал свой Перпетум мобиле [вечный двигатель], сладил небольшой такой двигатель, — говорил Кулибин, одновременно что-то записывая на лист бумаги.

То, что Кулибин загорелся идеей «вечного двигателя», знали многие. Были те, кто смеялся с мужика, возомнившего себя творцом, иные с интересом ждали результата. Иван Петрович не был прожектёром в том понимании, когда работа осуществляется больше языком, чем руками. Даже самые фантастические проекты Кулибин умудрялся доводить до ума.

Собирая информацию из всех доступных источников, я узнал и о том, что над академиком из мужиков многие в Академии наук взъелись именно из-за того самого Перпетум мобиле. Кулибина задевали уже потому, что он осмелился думать о таком, как создать вечный двигатель. А вдруг получится? И куда это нужно будет сходить в эротическое путешествие всем академикам? Жаль, что в иной реальности Иван Петрович не создал этого двигателя уже потому, что это невозможно, ну, или не было возможным вплоть до моего попадания в конец XVIII века. А вот создать и довести до ума то, что в будущем станет обыденностью, он сможет. Мы сможем!

Для моей идеи парохода опыт Кулибина в создании парового двигателя очень пригодится. Вот она, та самая практическая наука, которая нужна России. Вот поражаюсь, как можно было не использовать гений Кулибина⁈ Почему в России в иной реальности не нашлось толкового дальновидного предпринимателя, чтобы заинтересовать Ивана Петровича работой в практической плоскости? Зачем нужно было годами держать Кулибина при фейерверках для увеселения? Впрочем, и этот опыт пригодится.

— Давайте, Михаил Михайлович, подумаем, кто нам нужен для того, кабы наладить работу, — несколько ошарашил меня Кулибин своим предложением.

Наверное, все гении с лёгкой придурью, порой и не с лёгкой. Вот только что Иван Петрович был одним занят, ещё вчера и знаться со мной не хотел, а нынче, не спросив у меня, преспокойно использует местоимение «мы». Но перечить подобному я не буду. Такой сумасшедший профессор во всех книгах и кинофильмах будущего, как правило, очень помогает главному герою. Буду считать, что я и есть тот самый герой, который нашёл своего сумасшедшего профессора.

— Иван Петрович, я думаю, что нам нужны оружейники. Те, кто отливают стволы для ружей или мортир, — включался я в работу.

— Да, вы, верно, правы, у таких мастеров есть опыт, который поможет в создании паровой махины и малых размеров. Мы же сперва сладим малый пароход, лодку? Я помогу с людьми. Есть, знаете ли, знакомства на тульских заводах. Впрочем, на Сестрорецком заводе я начинал исполнять заказ на перелёты моста через Неву. Сошёлся там с некоторыми мастерами, что и нынче работают. Не забывайте, Михаил Михайлович, что в Академии наук я всё ещё числюсь головным мастером по точным станкам. Есть и там молодые мастера, коих, если жалование положить, то переманить смогу. Нет у меня, знаете ли, больше желания в Академии наук служить, — закончил свой монолог Кулибин.

Нет, я предполагал, что у Ивана Петровича должны быть связи и люди, с которыми он работал и имел нормальные отношения. Однако, всё равно были приятной неожиданностью кадровые возможности, появляющиеся с моим сотрудничеством с Кулибиным. Я не преминул рассказать про то, что у меня также есть некоторые люди, чтобы создать большую команду вполне опытных мастеров.

— И сии усилия направлены будут толь лишь на один пароход? — спросил Кулибин после того, как мы примерно посчитали состав рабочей группы.

— Иван Петрович, если мы с вами договорились, то есть ещё немало того, что я хотел бы производить, кроме как не одного, а серии пароходов. Начнём, пожалуй, с карет, — сказал я, открывая большую увесистую папку, где сложены различные проекты, реализацией которых планировал заняться.

Но прежде всего я настоял на том, чтобы Кулибин подписал со мной контракт, где я его не нанимаю, как работника, а называю товарищем. Главная цель такого договора была в том, чтобы сохранить все секреты. Это обидело академика-мужика, мы чуть не расстались. Но в таких случаях я всё же придерживаюсь немецкой педантичности и системы обкладывания себя документами, а не как в русской традиции, поверив на слово. Мне нужно думать о патентах и за рубежом, в частности, в Англии [конец XVIII века — это время становления современной патентной системы].

Но слишком увлёкся Иван Петрович предложенными мной проектами, чтобы долго обижаться или же делать какие-то выпады, вплоть до разрыва отношений. И проектирование новой кареты было одним из тех дел, за которые он готов браться уже сегодня.

Кулибин ранее создал самобегающую карету на потеху императорского двора. Казалось бы, шутейная забава, но на самом деле это было весьма продвинутым изобретением. И дело здесь не в механизме, как таковом, а в колёсах и осях. Кулибин использовал подшипники. С моей рессорой, с его подшипниками, да с каучуком, который я заказал у английских купцов, можно создать такую карету, что не побрезгует и сам император для своего выезда заиметь. Мягкость хода, амортизация от булыжников и ям, уменьшение шума, увеличение комфорта — за это будут платить.

Ещё раз повторюсь, что Кулибин весьма странный человек. Его заинтересовало создание совершенно новой кареты, но он сразу поник и чуть ли не зазевал, когда речь пошла о коммерции. Становилось понятным, что для Ивана Петровича было важным что-то изобрести, создать доселе неведанное, а вот от остального ему становилось скучно. Может, поэтому он и умер в безвестности, не оставив своим родным ни рубля. Но в этой реальности я намерен такую несправедливость свести к нулю. Пусть он создаёт экземпляр, я налажу работу, чтобы изделия стали массовыми и хорошо продавались. В конце концов, тут поле непаханое для рекламы, а она, как станет известно сильно позже, двигатель торговли.

— Иван Петрович, я не собираюсь привлекать вас к коммерции. Если мы с вами работаем, то ваше дело реализовывать наши совместные проекты. Вы, если позволите, главный инженер, ну, или розмысл. А производить в числе и продавать будут иные люди, — сказал я.

После я показал самовар и его различные модификации. При доступном чае, самовар неизменно станет востребованным товаром, и мы сможем заполнить рынок быстро и без конкуренции. Русско-Американская компания уже в следующем году, согласно плану, должна заняться торговыми операциями в Китае. Кроме того, под протекцией Военторга есть планы по выращиванию чая в Грузии. Я ещё помню из своего детства, что грузинский чай был не лучшего качества, даже не понимаю, почему именно. Но то, что в Советском Союзе, да и на ранних этапах СНГ, в Грузии выращивали чай — факт. Пусть будет «чай для бедных».

— Работать нужно сразу со всем. Вашей задачей, Иван Петрович, будет следить за исполнением и указывать на неточности. Только паровую махину самим сладить нужно, такое новое дело сложно отдать кому из мастеровых. В том нам помощниками только что оружейные мастера. Они знают, как отлить ствол, а трубки в двигателе — это те самые стволы, — сказал я под согласное кивание головы возбуждённого Кулибина.

Он уже «бил копытом», хотел быстрее начать делать. Глаза горели, руки потряхивало, они требовали работы.

— Доски и всего железа на судно, мой водоход, уже закуплено, и готовы были стапеля для сборки корабля. Так что быстро изменю проект, дам новые размеры, а сам засяду сегодня же за возведение парового двигателя. Есть у меня в мастерской уже некоторые нужные материалы, — говорил гений-изобретатель, находясь в нетерпении, как спортсмены-бегуны, ждущие выстрела пистолета, чтобы сорваться с места.

— Это не всё, Иван Петрович, — усмехнулся я.

Забавно было видеть такие метаморфозы в человеке. Пришёл угрюмый скептик-старик, а уходить собирается ребёнок-романтик от инженерии.

— Прошу вас найти время и отправиться к господину Якову Дмитриевичу Захарову. Он уже завершает строительство воздушного шара, помогите ему. Думаю, что не хватает этому человеку, который ещё пригодится в наших делах, доброго розмысла, — сказал я.

— Изнова утехами заниматься? Мало у нас дел образовалось? — недовольно говорил Кулибин, несколько растеряв свой энтузиазм.

Пришлось рассказать, чем могут стать качественные воздушные шары для России. Как минимум, это отличное наблюдение за ходом сражения и корректировка артиллерийского огня. Что такое во время большого боя заметить, как противник только изготовляется к манёвру? Может так статься, что подобное способно решить исход всего сражения. И тут не стоит говорить о том, что воздушные шары могут стать бомбардировщиками, но скинуть на головы наступающих наполеоновских колонн флешетты также могут, пусть и не массово. Но что ещё важно, так то, как при помощи воздушных шаров можно ускорить процессы, составляющие систему управления войском. Разработать условные сигналы, да назначить при командующем отделение связистов, которое будут неусыпно следить в подзорную трубу. Это не так чтобы сложно. Дело времени и желания. Так что воздушные шары не столько развлекаловка, хотя и на этом можно зарабатывать деньги, окупая часть расходов на строительство русской воздушной разведки.

— Ещё, когда поедете к Захарову, или, что весьма вероятно, я его вызову сюда, вместе с ним создадите перегонный куб, вернее два аппарата для разных нужд, — сказал я и достал последние чертежи, которые собирался продемонстрировать Кулибину.

Перегонный куб первой моей модификации был не чем иным, как усовершенствованным самогонным аппаратом. Такие, похожие, уже есть в моём имении, иначе наращивать выпуск алкоголя было бы невозможно. Но я хотел иметь не те кустарные монстры, которые уже давали продукт, а, если в этой реальности можно так выражаться, профессиональный аппарат. В иной исторической реальности такой агрегат назывался ширантским аламбиком. Не патриотично, конечно, так как это изобретение французское и оно уже совершено. Вот только я видел и знал принцип аламбика уже усовершенствованного, который появился бы только в середине следующего века.

Разница с самогонным аппаратом в аламбике невелика, если сравнивать принципы действия. Но вот в остальном, что я собираюсь сделать с аппаратом, то сладить практически завод, относительно того, что у меня в имении ремесленная мастерская. Особенности кроются в выкладке стационарной печи из огнеупорного кирпича и с облицовкой, ёмкости для нагревания вина или другой составляющей для разных напитков. Планирую перегонный куб сделать не менее чем на триста литров или округлённо к тому, в местных единицах. А ёмкость с охлаждающей водой так и вовсе нужно тогда делать литров на пятьсот. Как потом всё это перевести в Надеждово? Ну, да по частям, авось и сладится.

— У меня такое чувство, Михаил Михайлович, что я попадаю к вам в крепостные, — невесело улыбнулся Кулибин, видимо, осознав масштабы работы и то, что на ближайшие годы Иван Петрович оказывается чуть ли не в крепости.

— Мы все крепостные и чем-то да ограничены в воле своей, если малым, то волей Господа Бога и власть держащих над нами, — философски заметил я.

Скажи я такое в обществе какого князя или потомственного дворянина в десятом-двадцатом поколении, так и на дуэль бы вызвали. Как же все крепостные? Дворяне свободные. Но Кулибин, гений из мужиков, спокойнее относился к разного рода сословному словоблудию и, напротив, недолюбливал церемонность и великосветские ужимки.


*…………*……….*


Исфахан

4 марта 1797 года (Интерлюдия)


Александр Васильевич Суворов усталым взглядом смотрел, как восходит на престол новый шах Ирана, Муртаза Кули-хан Коджара. Не принесла победа над персами фельдмаршалу того щенячьего чувства абсолютного счастья, чем всегда упивался русский полководец. Александр Васильевич понимал, он чувствовал, что эта победа, одна из величайших в его жизни, когда большое государство встало на колени и поклонилось России, ненужная, не оцененная.

Император Павел прислал письмо со скупым «спасибо». Так, на бледном листе бумаги не было даже чуточки эпитетов, восхвалений, к чему уже успел привыкнуть русский генерал-фельдмаршал. Спасибо, и больше ничего.

Мало того, две недели назад прибыл Фёдор Васильевич Ростопчин, и, якобы, именно он заключил мирный договор и сразу же союзный договор с Ираном, оттягивая на себя славу, что была добыта при взятии Дербента и в сражении при Урмии.

И понятно, что такие договоры готовятся не один день и даже не две недели. До приезда Президента коллегии Иностранных дел Ростопчина была уже проведена колоссальная работа, в которой принимал участие и сам Суворов, не любящий дипломатию без оружия. Стали понятны те линии, которые не стоит пересекать русским политикам, чтобы вся знать и весь персидский народ не схватился за оружие, и не началась партизанская война.

К дипломатии привлекались и грузины. Царь Картли-Кахетии Ираклий II был в комиссии, созданной для выработки новых договоров. Были тут и русские военачальники. Все сыграли не в свою игру, но, что главное, не проиграли в сухую персидским дипломатам, так как таковых профессионалов в Иране оставалось не так и много. Вернее, не было тех, кому мог бы полностью довериться новый шах Муртаза Кули-хан Коджара.

Вообще, у нового правителя Ирана не так чтобы много сподвижников. Пока немного, но история показывает, что такие люди появляются быстро, по мере того, как становится ясно, что новая власть имеет опоры. Для Муртазы Кули-хан Коджара опорой были русские войска и некоторые народности, посчитавшие, что новый шах, если его поддержать первыми, может немало подарить преференций.

Укреплению власти русского ставленника, как это не парадоксально, помогли турки. Узрев полный крах военной системы соседей-персов, Османская империя начала готовиться к вторжению в западные области Ирана. Блистательная Порта предъявила территориальные претензии, при этом непонятно кому они персонально адресованы, так как Муртаза Кули-хан Коджара ещё не был провозглашён шахом Ирана. Суворов тогда направил корпус Римского-Корсакова на западные границы нового друга России.

Пока османы не решились на серьёзную войну, не забыв о том, что Российская империя имела, а по донесением разведки, имеет планы вовсе разделить Османскую империю, как некогда Речь Посполитую. И дразнить Россию турки не пожелали.

Иран, по мнению большинства русских офицеров, как правило, не участвующих в переговорах, отделывался слишком легко. Можно было забирать все или почти все персидские земли вдоль Каспийского моря, заставлять Иран выплатить все расходы, которые затратила Российская империя на войну, да и с премиальными. Такие репарации были заложены в первом издании мирного договора, а в союзном договоре прописаны ежегодные выплаты в пользу России со стороны Ирана в виде коней и шёлка. Не сильно обременительными выплатами, как для большого государства, но вполне ощутимыми.

Ростопчин, ворвавшись в переговоры, словно разразившийся ураган, все выплаты убрал сразу же. Делал это, улыбаясь, указывая на рыцарские качества русского государя. Хорошо, хоть оставил принцип беспошлинной торговли русских купцов в Иране, правда, в жесте доброй воли вводилась аналогичная мера для персидских торговцев.

А когда на собрании с русскими офицерами Фёдору Ростопчину не подал руки подполковник Петр Иванович Багратион, началась сущая холодная война между дипломатами, прибывшими принижать русские военные победы, и, собственно, офицерским составом, который уже предвкушал лавры и триумф в Петербурге.

Суворов в своей манере попытался остаться в стороне нарастающего конфликта, раздуваемого в большей степени Ростопчиным, но задело и командующего.

— Я требую разжалования подполковника Багратиона! Подобная строптивость и служба в обновлённой русской армии несовместимы, — сокрушался главный русский дипломат, высказывая Суворову наедине, но неизменно без должного уважения. — Государь для того и затеял изменения в армии, потому как вот такие разгильдяйства творятся.

— От такого, как вы изволили выразиться, разгильдяйства, персидские знамёна топчут русские кони, — уже не выдержал Суворов и посчитал, что раз драки нельзя избежать, то нужно драться отчаянно, иначе офицерство не поймёт, да и солдаты не оценят.

— Я не принижаю заслуг русского оружия, но это же немыслимо, чтобы государева человека прилюдно оскорбляли, — возмущался Ростопчин.

Александру Васильевичу стоило немало усилий сдержаться и не посоветовать Президенту коллегии вызвать на дуэль Багратиона, если так уж сильно задета честь. Понятно, что павловский дипломат — не тот человек, чтобы биться за свою честь. Вот офицер Ростопчин неизменно бился, а чиновник Ростопчин никогда этого делать не станет. Нельзя Фёдора Васильевича упрекнуть в трусости. Он не раз был впереди своих полков на передовой.

Павел собирал вокруг себя людей сугубо исполнительных, чтобы любая воля государя была выполнена, вопреки любому личному мнению. Но были у Фёдора Васильевича и свои намерения, которые становятся мало исполнимы в связи с капитуляцией Ирана.

— Фёдор Васильевич, но вы же были со мной в битве при Фокшанах, вместе сражались и под Рымником. Обидел ли я вас чем тогда? Отчего же нынче так приуменьшаете победы русского оружия? — спросил Суворов, чуть не перейдя на «ты».

Генерал-майор от инфантерии Ростопчин был для фельдмаршала всё равно, как чином младше. Суворов, проведший большую часть жизни в походах и сражениях, подспудно мерял всех людей по их военным чинам и по тем поступкам в сражении, что характеризовали человека. Нынешний Президент коллегии Иностранных дел ранее, в войнах с турками, не опорочил своего имени, сражался достойно и командовал своими подразделениями умело. Так почему же такое открытое неприятие славной русской победы? С Ирана теперь можно требовать сильно больше, не нужно давать им шансы на возрождение.

— То иное, Александр Васильевич, — несколько устало отвечал Ростопчин. — Я исполняю волю государя, и будьте уверены, что выполню свой долг до конца, как и вы это сделали. Негоже верноподданным сомневаться в правильности правления императора. Мы Помпеи, но не Цезари [тут Ростопчин имел ввиду действия римского полководца Помпея, который после побед над Парфянский государством, прародителем Ирана, сложил полномочия, распустил армию и в одной ночной рубахе отправился в Рим. А Цезарь, когда от него потребовали такого же, начал гражданскую войну, перейдя реку Рубикон].

Фёдор Васильевич несколько лукавил. У него были свои интересы. Уже готов проект раздела Османской империи, и он только ждёт удачной политической обстановки, чтобы начать реализовываться. В условиях, когда Павел Петрович стремится сократить армию и сильно её перестроить, большие проекты захвата новых территорий уже обречены на сложность исполнения или же вовсе на забвение. А тут, когда уже есть победа над Ираном, государь не пойдёт на новые серьёзные внешнеполитические решения. Было бы, по мнению Ростопчина, неплохо спровоцировать османов на решительные действия. Показать, к примеру, что Иран слабый, и русские не так чтобы горят биться за него. Ну, а после всеми силами и кавказских народов, и казаков, регулярных русских полков, иранских обрушиться на османов.

С началом истории с Мальтийским орденом, той организацией, которая всю свою историю воевала с турками и с иными мусульманами, появлялся дополнительный шанс на новую войну с Османской империей. Нужно было только заключить мир, лучше союз, с Францией, пусть и с революционной, да предложить Пруссии кусочек от османского государства [подобный проект был и в РИ одной из главных целей Ростопчина во внешней политике].

Будучи военным человеком и поняв на месте, какой актив достался России в виде ослабленного, но всё ещё потенциально сильного Ирана, Фёдор Васильевич Ростопчин понял, что придётся держать русские полки в Исфахане, как и в других городах персидской державы. Муртаза Кули-хан Коджара слаб, нужно время, дабы он оброс своими людьми, преданным войском, наладил экономику. Русские же могут помочь Ирану с новыми полками. При сокращении русской армии найдутся офицеры, которые согласятся командовать новыми иранскими силами, неизменно пророссийскими.

А как это делать, если страна нового шаха будет унижена большими территориальными потерями, да ещё и данью, одноразовыми выплатами в пользу Российской империи? Нужно, чтобы Муртаза Кули-хан Коджара выглядел, как спаситель персов, но не как марионетка России. Тогда и не нужно будет тратить средства на поддержание власти русского ставленника в Иране. Кроме того, Павел Петрович хотел видеть в персах силу, которая и впредь будет некоторым противовесом в регионе для османов. Опять же, тогда не нужно будет держать большие гарнизоны русских войск.

Это понимал государь, подобной точки зрения придерживался и Ростопчин, особенно при том, что всё ещё хотел получить для России больше османских земель, чем персидских.

— Александр Васильевич, отстраните того грузинского подполковника, да передавайте командование Римскому-Корсакову, а сами поезжайте к государю, да милости просите, — вполне дружелюбно говорил Ростопчин, но вот предлагал он немыслимое.

Суворов всегда или почти всегда избегал интриг, которые выстраивались вокруг него. Взять тех же Зубовых и их противостояние с Потёмкиным, которое ещё неизвестно чем могло закончиться, если бы не смерть Светлейшего князя. Там Суворов играл большую роль, но как-то в сторонке, не напрямую.

А теперь получается, что его ставят перед выбором: или поставить под угрозу свой авторитет в армии, арестовывая своих же выдвиженцев, коим являлся князь Багратион, или же оказаться в опале. И то и другое — крах карьеры или же урон чести.

— Я поеду к государю, только оставлю не Римского-Корсакова, не на дивизии же его оставлять, когда он командовал корпусом? — сказал Суворов и отвернулся, показывая, что более не желает говорить с Ростопчиным.

Фёдор Васильевич затаил обиду. Придя к Суворову, он рассчитывал на другое: уважение, найти в лице генерал-фельдмаршала соратника, не даром же вместе сражались у Фокшан и Рымнике. Но Ростопчин увидел упёртого старика, пусть и моложавого. Так что не станет Президент коллегии Иностранных дел заступаться за Суворова.

12 марта 1797 года был заключён Урмийский мирный договор между Ираном и Российской империей. По этому договору персидские шахи на вечные времена отказывались от претензий на Кавказ, как и Закавказье, и признавали право Российской империи принимать в своё подданство все народы, населявшие те земли, особенно Кубинского, Тихвинского ханства, Ширвана, расположенные по старой границе с Ираном. Линия разграничений устанавливалась по озеру Урмия, далее на восток к городам Таврия, Ардебилю, Астаре. При этом города становятся русскими крепостями.

В сущности, мирный договор выглядел, как величайшая победа России, которая в один момент прирастала большими и перспективными территориями. Для русской общественности и императорского двора подобное представлялось несомненным успехом. Вот только для Суворова и иных офицеров Кавказской армии мирный договор считался недостаточным. Они-то знали, что Персидская держава нынче полностью подчинена России, и можно выторговать намного больше: Тегеран и даже персидские земли южнее его.

В тот же день был подписан и Урмийский союзный договор. По нему Иран обязался не привечать у себя иные иностранные посольства без согласования с послом Российской империи. Также устанавливалась обоюдная беспошлинная торговля. При этом, что было важно для русской финансовой системы, торговать разрешалось либо русскими бумажными ассигнациями без права игнорировать такой способ оплаты или же серебром. Также Иран при необходимости обязывался по запросам русского посла предоставлять различные воинские подразделения для борьбы с кавказскими горцами или для пресечения иных форм неповиновения воле российского императора. Со своей стороны, Российская империя обязывалась защищать территориальную целостность Ирана и незамедлительно вступать в войну с Османской империей, в случае агрессии турок.

Может быть, военным и казалось, что Россия допускает слишком значительные уступки персам, однако, на деле всё было не столь однозначным. Мало того, что Российская империя получала новые территории, на которых можно развивать перспективную хозяйственную деятельность, так ещё Иран входил в финансовую систему России, определённым образом обеспечивая стабильность российского рубля через свои товары и производства.

Немаловажным фактором становилось то, что, видимо, не до конца осознанно русскими дипломатами. Если северокавказских горцев не будут поддерживать большие державы, такие, как Иран или Османская империя, то и их сопротивление новой власти кратно снизится. При умеренно-жёсткой с возможностью компромиссов политике остаётся вероятность не допустить большой войны на Кавказе, которая стоила Российской империи огромных средств и людских ресурсов, но в иной реальности.

Александр Васильевич Суворов не отличался особой дипломатичностью, его гений заключался в ином, потому оценка договора с персами была однозначной — это ошибка, допущенная императором и его приближёнными.

Загрузка...