Сперанский 3. Воинствующий мир

Глава 14

Глава 14

Нижний Новгород

29 сентября 1797 года

— Я ревную, — сказала Катя, изгибаясь в кровати, словно кошка.

— К кому? Кто может сравниться с тобой? — искренне, может чуточку игриво, возмутился я.

— Нет, в самом деле, я начинаю ревновать тебя к работе, — настаивала жена.

Катя лихо подпрыгнула на нашем семейном ложе и удивительным образом из положения лежа, оказалась сидя. При этом она выгнула спину, чтобы выглядеть еще более выгодно. Тут прикрылась, тут показала. И где только женщин такому учат? А еще эти снайперские выстрелы глазами.

— Я задержусь, — сказал я и под озорной смех жены, стал раздеваться.

Дело в том, что только что, не менее двадцати минут, я самостоятельно одевался, чем веселил супругу, а теперь раздеваться. Пусть смеется, этот смех я знаю — сам так смеюсь. Потому что — счастлив.

Чем занимаются молодожены в первую брачную ночь? Как я читал в будущем, то по статистике треть молодых считает подаренные деньги, вторая треть смакуют первую семейную ссору, еще немалая часть просто ложиться спать, так как на свадьбе гулять могут все, а для молодых — это утомительная работа.

И вот мы с Катей оказались тем исключением, когда сразу, как только оказались наедине, занялись любовью. Нелепой, полной стеснения и страхов, но любовью. И не только Катюша растерялась, с ней то все понятно. Но я? Как же мог я быть таким неловким и… Просто, наверное, впервые я занимался не сексом, а любовью. Так что в некотором смысле мы вдвоем теряли невинность. Пусть для меня это было только психологическим моментом.

Так что наутро мы были смущены и пребывали в недоумении, прятали глаза, и несколько сторонились друг друга. Я так поступал, потому что чувствовал свою вину в том, что явно не оправдал ожиданий девушки, которая, по любому ранее думала о том, как это самое будет в первый раз. Ну а почему Катя отворачивала глаза, тоже понятно, у девушки сейчас идет ломка сознания, она берегла себя, была пропитана ментальными триггерами про честь и все такое. А тут, рушится старый мир, а новый так себе, ожидалось лучшего.

Может все и не так, по-другому, но с моей мужской стороны выглядело именно, как я описал.

В чем главная проблема ранних браков? Прежде всего в том, что молодые люди, считай подростки, не могут разобраться в себе, не то, что в отношениях с другими людьми. Они примеряют на себя роль взрослых людей, но не могут даже поговорить друг с другом. Я думаю, что примерно такая ситуация и у наследника российского престола Александра Павловича. Он просто не может найти точки соприкосновения с супругой, между прочим красавицей и умницей. Слишком в раннем возрасте они поженились.

Но я же мужчина с опытом, считай уже двух жизней. Так от чего же не мог в первый день найти нужные слова? Но, что главное, как бы ни было нелепо, или не довлели обиды, нужно всегда ложиться вместе спать в одну кровать.

И вот на второй день, точнее ночь, у нас уже было все совсем иначе. Мы переступили через стыд, я смог быть нежным и уверенным, потому получилось достичь таких эмоций, которые напрочь отключают мозг и включают… Нечто, что нельзя объяснить ни гормонами, ни инстинктами, что выше человеческого понимания бытия.

А после мы поговорили, без всяких «вы», или «сударь», не на французском языке, а русском могучем, который, хвала Богу, Катя знала хорошо, может почти так же, как и французский. Я узнал о девичьих страхах и о том, что я могу быть не тем, кого она нарисовала себе в воображении. Она боялась и того, что я с ней ради приданного, что… Да много чего, а что-то придумывала и на ходу, чтобы поддерживать разговор и чтобы я не разнимал с ней объятий.

И вот мы прорвали эту плотину и уже которую ночь тонем в бурном потоке страстей. Я разбудил в Кате женщину. Но… только ночью. Нельзя мне без работы, без того, чтобы лично присутствовать на наших предприятиях в Нижнем Новгороде, встречаться с людьми, которые пока еще не разъехались после свадьбы. Стояла важнейшая задача– организационно разделить предприятия и сделать новый большой шаг на пути к прогрессу.

Дело в том, что я первоначально совершил ошибку, ну нет идеальных людей, пусть я и обладаю несколько большим опытом и послезнанием. Сперва я планировал создать один завод, но, чтобы на нем занимались всеми направлениями. Пусть бы это были цехи, но при одном управлении. Подобный подход не оправдал себя, так как распылялись силы и не было четкого руководства. Одного специалиста, если он толковый, могут тягать по всем производствам. В итоге толку нет нигде, и все надеются на то, что придет какой-то гений и все, словно по дуновению волшебной палочки, заработает, а готовые изделия посыплются как из рога изобилия. Вот только этих «волшебных палочек» у нас не много: я, да еще Кулибин. Остальные так, полуфабрикаты.

— Ты считаешь меня падшей женщиной? — потупив взгляд, спросила Катя после того, как у нас состоялся очередной марафон плотских утех.

Я сам в порыве страсти толкал свою жену к тому, чтобы она не лежала в кровати симпатичным бревнышком, а стремилась получить собственную порцию удовольствия, при этом желая подобного и мне. Для меня, как искушенного человека из будущего, а также успевшего похулиганить и в этом мире, подобное кажется правильным, гармоничным. Но кто занимается сексуальным воспитанием девушек из высшего общества? Это такие дамы, как Аннетта, лишь только осознав себя женщиной, интуитивно знают, что и как делать. А в моей Катюше при достаточно строгом воспитании княгини Оболенской, и опеки со стороны отца еще предстояло раскрывать женщину. И, судя по тому, что я чувствую себя словно после интенсивной тренировки, мне… у нас все получается.

— Зайчик мой, у нас еще вся жизнь впереди, чтобы ты гордилась своим мужем, а я считал себя достойным такой прекрасной женщины. «Я должен много работать и быть первым во всех своих начинаниях», — говорил я, стараясь не показывать раздражения от того, что вновь приходится самостоятельно облачаться во все эти одежды.

— Но и я должна соответствовать. «Расскажи мне обо всех своих проектах!» — сказала Катя и заточила свое прекрасное юное тело в красный шелковый халат.

Двоякое чувство: с одой стороны, я никак не устал наслаждаться красотой идеального молодого женского тела — над таким многим фитоняшкам из будущего трудиться и трудиться; с другой стороны, теперь, когда моя супруга оделась, я могу прибегнуть к услугам Никифора и одеться намного быстрее.

— Я знаю, чем тебя занять, — усмехнулся я, направляясь к своему сейфу.

Железный ящик с замком является в последнее время главным элементом моего багажа, пусть и весит сей агрегат пудов десять. Именно в нем я храню многие свои записи, проекты, которые еще предстоит реализовывать, стихи, которые только вспомнил, но еще не озвучивал, статьи, которые еще не напечатаны, научные открытия, которые еще не совершены.

— Вот, займи себя этим, — достал я увесистую папку с названием «Граф Монте-Кристо».

Подумав, достал еще одну пачку с названием «Ромео и Джульетта».

— Вот, прочитай. Книгу еще предстоит дописывать, думаю, не меньше года, а вот перевод «Ромео и Джульетты» наполовину готов, — сказал я, протягивая бумаги жене.

Катя вырвала у меня обе папки и первым делом впилась глазами в рукопись про невинно осужденного мстителя Эдмона Дантеса, ставшего графом Монте-Кристо.

— Миша, ну, еже ли у тебя дурной французский, так отчего же пишешь на нем? Вот здесь оборот неверный, — деланно возмущалась моя супруга.

— Так это же превосходно, — от пришедшей мысли я даже хлопнул в ладоши. — Стань моим редактором. А когда будем издавать книгу, я тебя возьму в соавторы.

Сказать, что идея Кате понравилась, — ничего не сказать. Она ею заболела. Про энергичную, разбирающуюся в литературе, хозяйку одного из самых знаменитых салонов Петербурга, Екатерину Андреевну Карамзину, я знал из исторической литературы, прочитанной в будущем. Теперь Карамзиной не будет, но будет Сперанская. Однако, при изменении фамилии, уверен, энергия из женщины не растворится, а посему Катю нужно загрузить интересной работой. Для нее желание быть причастной к написанию качественного литературного произведения, очень надеюсь, расположено на твердом втором месте. На первом же должен быть я.

Разумеется, действия в книге происходят не в посленаполеоновское время, как в оригинале. Эдмона Дантеса не обвиняют в том, что он привез письмо от опального бывшего императора Франции. Главного героя необоснованно обвиняют в шпионской деятельности для прусского короля Фридриха Великого. Действия же происходят во время Семилетней войны. Что касается соперника Дантеса за сердце красавицы Мерседес, ее кузена Фернана, то он зарабатывает свои несметные богатства в той же самой Индии, ограбив и сдав англичанам одного из богатейших индийских князей. А в остальном сюжет очень похож.

Это произведение Александра Дюма я прочитал четыре раза, поэтому помнил его чуть ли ни дословно. Учитывая то, что человек, в тело которого я попал и без моего вмешательства был талантливым литератором, да помножить это на то, что в своей прежней жизни я прочитал, если не всю, то почти все классическую литературу, то, уверен, что у меня получится шикарный роман. Между прочим, Дюма благодаря «Графу Монте-Кристо» разбогател настолько, что купил себе сразу два больших дома. Я не стеснен в средствах, но курочка по зернышку клюет. И, если я смогу заработать сто-двести тысяч на своем творчестве, пусть и украденном у писателей будущего, то ничего плохого в этом не вижу.

— Там написана лишь десятая часть от всего романа. Лучше всего писалось в заточении. Ты поймешь, какую часть я написал в Петропавловской крепости, — сказал я, поцеловал жену в щеку и поспешил на выход.

Настроение было уже такое, что хотелось махнуть рукой, послать всех к черту, приказать, чтобы принесли вина и фруктов и утонуть в семейном ложе на пару дней, не выходя из комнаты. Правда, придется выставлять за дверь ночные горшки, что несколько губит романтику.

Сегодня у меня должна была состояться важная встреча с Карлом Гаскойном, который так и не уехал из Нижнего Новгорода, а все добивался от меня, а когда понял, что это бесполезно, от Кулибина, чтобы ему предоставили чертежи парохода, вернее паровой машины, установленной на ней. Не знаю, что сказал Иван Петрович Кулибин, но Гаскойн, после общения с ним вновь вернулся к идее упрашивать меня. Однако, есть очень важная мысль, перерождающаяся в проект, который я намереваюсь предложить Карлу Карловичу Гаскойну.

Встречались мы в ресторане, под названием «Пароход». Естественно, это мое заведение, а Барон, он же Янош Крыжановский, сейчас инспектирует заведение. Открытие назначено только через две недели. Но разве для меня мой же ресторан может быть закрыт?

— Господин Сперанский, — расплылся в улыбке Карл Гаскойн, когда вошел в ресторан и увидел меня.

— Господин Гаскойн! — воскликнул я и жестом пригласил русского англичанина присесть. — Если позволите, то оставим на после досужие разговоры про погоду и на похожие темы, а перейдем к сути. Скажите, кто вы больше: англичанин, или русский? Уж извините меня за прямоту, но сей вопрос весьма важен.

— Я отвечу уклончиво, — не стушевался Карл Карлович и не растерял показного расположения. — Я русский и англичанин настолько, насколько были русскими Лефорт, или адмирал Крейг, Патрик Гордон, Ласси, Миних.

— Удивительные примеры вы приводите. Да, это славные люди, отдавшие много сил для процветания России. Но я могу быть даже грубым, но увы… Вы, если поймете, что то, что делаете несколько навредит Англии, остановитесь? Или же продолжите выполнять свои обязательства? — наседал я на Гаскойна.

Из послезнания я знал лишь о том, что Луганский литейный завод основал какой-то иностранец. И все. Тут же я вижу, что передо мной деятельный человек, который не просто уже почти достроил завод, но создал выгодные для производства русла рек, озера, привез новейшее оборудование. И, что несколько подкупает, когда начались сложные дни, Карл Карлович не рванул обратно в Англию, к примеру, обокрав завод. А ведь он чуть ли не в опале русских властей из-за связей с Платоном Зубовым. Но, нет, держится и изворачивается, чтобы обеспечить людям хоть какой заработок.

— Я умею хранить тайны, если вы на это намекаете, — с нотками обиды отвечал Гаскойн.

Общались мы с ним на английском языке, попрактиковаться в котором я был только рад.

— Не только это, господин Гаскойн, не только, — задумчиво сказал я.

Нужно было решаться и объяснить свою задумку. Вот только от того, что я предлагаю попахивало в самом мягком случае авантюризмом. А по факту, так и некоторым криминалом, пусть в этом времени подобное не прописано в законах. Ах, да, я сам же и прописал. Но Уголовное приложение император так и не принял, относительно всей империи. Теперь оно все еще апробируется в Нижегородской губернии. Так что успеем наворотить дел, если что.

— Подпишите вот это, — я подвинул в сторону Гаскойна бумагу-расписку о неразглашении коммерческих тайн. — А после вы мне дадите еще слово чести, что не нарушите того, о чем прописано в бумаге.

Понятно, что все можно нарушить, забыть и о расписке, и о сказанном слове. Но это хоть что-то. А в остальном я уже не просто задумался о собственной службе безопасности, я, по факту ее уже создал. Вот только, Богдан Стойкович не тянет такую работу, Карп Мелентьевич, так же более нужен на другом поприще. Так что ищу человека для подобной роли.

— Я надеюсь, что подобное унизительное недоверие будет компенсировано важностью показанного мне. Иначе, мы расстанемся неприятелями, — сурово говорил Гаскойн.

Да, за такие слова можно и на дуэль вызвать, но пусть понимает, что за просто так рассказать кому бы то ни было, нельзя, будут последствия. Я тогда и сам вызову его на дуэль, даже если для этого придется приехать в Лондон.

— Я предлагаю вам со мной стать владельцами Луганского железоделательного завода и не только его. Да, моя доля будет больше, я владелец, но и вы станете пайщиком. Ежели есть достаточно денег, то ваша доля возрастет, — сказал я и увидел интерес в глазах Гаскойна. — Вы видите, что государь-император словно не замечает ваш завод. Не могу обсуждать поступки своего монарха, лишь констатирую факты. Так отчего же не выкупить у государства права на завод?

— Я весь во внимании, — сказал Карл Карлович и придвинулся ближе к столу, на котором пока был только самовар с чаем, ну и булки к нему.

— Вы знаете, что государь предлагал возглавить берг-коллегию Александру Борисовичу Куракину, в ведении коей и находится Луганский завод? — спросил я Гаскойна [в РИ Куракин отказался от поста в виду занятости].

О таких подробностях директор завода не знал. А зря, уже подобный факт, как я только недавно понял, дает большие возможности. Дело в том, что пусть Александр Борисович и не согласился стать еще и Президентом берг-коллегии, но князь смог туда втиснуть своего протеже и человека, лично обязанного старшему из братьев Куракиных. Речь идет о сыне знаменитого токаря Петра Великого и изобретателя тех лет становления Российской империи, Андрее Нартове. Андрей Андреевич Нартов сейчас не продолжатель дела отца, а жаль, мне бы такой, как Нартов-отец, пригодился бы. Вместе с тем, кроме науки, литературы, Нартов-сын решил, что нужно занять еще одно хлебное место, ну а тут Александр Куракин сделал ему предложение.

Так что я, провентилировав почву на предмет приватизации заводов, понял, что можно провернуть ну очень выгодное дельце. Первое, назначить оценочную комиссию и направить ее на Луганский завод. Оценка будет заниженной, мол часть денег разворовывали и до завода они не дошли. Это в духе времени, когда всю грязь накидывают на фаворитов Екатерины. Так что Платон разворовал.

Второй шаг — это показать, что без существенных вложений, завод работать не может. Да, поступил на Луганский завод заказ на пушки, картечь и ядра, но недостаточный, чтобы просто существовать. Да и заказывал все это, в обход Петербурга губернатор де Рибас. Может отсюда и обвинение его в присвоении пятисот тысяч рублей. Тут следует добавить, что в рамках финансовой реформы Луганский завод не может быть полноценно профинансирован государством. Это уже я постарался, когда составлял реформу, ну и договориться с государственным казначеем Васильевым, чтобы в данном отношении ничего не изменилось, так же можно.

Третий шаг — предложение в берг-коллегию, от которого она, в лице своего Президента, не может отказаться. Завод оставляет за собой обязательства выполнять военные заказы лишь с небольшой наценкой на изделия, вместе с тем, все остальные мощности загружаются без согласования с государством. Прибыль не волнует берг-коллегию, кроме как уплаты налогов.

То есть, мы показываем государству, что предприятие не рентабельно и требует больших затрат, с другой стороны, мы даем небольшие, но деньги, при этом не отказываемся ни от государственных заказов на пушки, ядра и картечь, ни от того, что будем платить налоги.

— Это очень смело, — сказал, задумавшись Гаскойн. — А приобрести завод без занижения его стоимости?

Еще бы! Это смело, свежо, но главное — почти ничего противозаконного. Только лишь в обществе могут несколько осудить, но только что, несколько.

— Карл Карлович, а у вас есть миллион? — спросил я, получив в ответ лишь усмешку и взмахи руками в отрицании, я продолжил. — И у меня нет миллиона. Все, что смогу вложить в завод — пятьсот тысяч. Ну… еще взятки… Так что располагаю не более, чем шестисот тысячами. Но мы можем взять вексель на пятьсот тысяч. Это я беру на себя.

Вот так я прогуливаю часть приданного. Хотя деньги, что были подарены гостями на свадьбе, или получены после того, как некоторые подарки были проданы, это уже мои деньги. Пусть домострой и в прошлом, но деньгами в семье все равно распоряжается чаще мужчина. Да и не пропиваю же я серебро и ассигнации, а вкладываю в очень прибыльное дело. Тем более, что я уже столько купил и собираюсь купить земли, что и заскорузлое помещичье общество не осудит в покупке завода.

— Так что нужно еще распустить слухи о том, что с завода начинают бежать люди, потому как оплата им не производится, — продолжал я объяснять суть махинации. — В берг-коллегии испугаются того, что большой завод и вовсе останется без людей, или растащат то, что уже куплено для производства.

— И тогда я, как руководитель, уроню свою значимость, — сказал Гаскойн.

Он еще много приводил доводов, но как вести переговоры и некоторые азы психологии деловых отношений я знаю, потому понял, что по сути Карл Гаскойн уже согласился. Нужно только развеять некоторые страхи заводчика и тогда можно действовать.

На самом деле, все уже готово к тому, чтобы провернуть аферу. Мало того, даже рыбий скелет будущей аналитической записки по состоянию дел на Луганском железоделательном заводе набросал. Осталось проработать некоторые моменты с самим Гаскойном, так как я мало знал о заводе, по крайней мере, не настолько, чтобы описывать нюансы и предоставлять статистику.

— Каковы цели? Что предлагаете изготовлять? — спросил Гаскойн.

— Подписывайте обязательства, Карл Карлович! — напомнил я о расписке. — И поговорим об этом подробно.

Еще немного посомневавшись, любопытство и авантюризм внутри у Гаскойна все же возобладали, и он подписал обязательства. Я вообще считаю, что в России внутри иностранцев, которые приезжают для работы, более чем авантюрного духа. Человек, лишенный пусть и малой доли психических отклонений, не приедет в Россию. Нет, дело не самом русском государстве, а в целом в поступке. Взять и сорваться с привычного места, поехать в страну, которая изрядно отличается по климату, менталитету, вере, наконец, — это сумасшествие. Хотя тут речь должна идти не только относительно России, но и Америки, или Индии, Австралии.

Я лишь частью рассказал о том, что именно собирался предлагать изготовлять на Луганском заводе, но и это уже важная информация.

Первое, это, несомненно, паровые двигатели, которые станем устанавливать на пароходы. В Российской империи до того, как подсуетились мы с Кулибиным, был изготовлен только один паровой двигатель, причем, здесь же, в Луганске. Все остальное — привозное. А паровые машины Уатта используются на Урале вполне широко. И сколько стоит купить и доставить туда английские паровые механизмы? Очень дорого.

Так что еще и внутренний рынок заполним своими машинами. Если будем продавать на двадцать процентов дешевле, чем англичане, то уже сможем помочь русской промышленности, да и заработать большие деньги. Если же получится еще и соединить конкой, а после и железной дорогой Дон и Волгу, то и доставка на Урал сильно облегчиться. Может кто из Сибири решиться заказать машину.

Второе, это рельсы, пока для конки. Я обрисовал перспективу соединить Дон и Волгу. Канал строить я не решусь, ну если и когда настолько осмелею, что затею этот проект, то он не будет быстрым. А рельсы проложить — не так сложно. После пустить конку, что уже улучшит грузоперевозки. В перспективе — паровоз, конструкции которых уже разработали, но я жду Ричарда Тревитика, чтобы проработать и с ним все особенности. Между Царицыным и станицей Калач-на-Дону всего восемьдесят километров. Так что построить тут железную дорогу и оседлать ее — выгоднейший проект.

Но для этого нужны хорошие отношения с донскими казаками. Общался я с Матвеем Ивановичем Платовым, когда тот прибыл ко мне на прием в Надеждово… Я сказал общался? Нет, не вышло. Пить, да, получилось, даже лихо. А вот пообщаться по делам, нет. В одно утро, а пили мы два дня, будущего славного атамана просто не стало… Нет, жив, уехал просто, не попрощавшись. Однако, думаю, мы уже друзья, «братья по стакану». Платов не мог перепить меня, пусть я и жульничал, поедая большое количество сливочного масла, а порой и просто выливая водку, абсент, настойки, виски, и что мы там еще пили, под стол. Так что нужно будет самому съездить к казакам, да пообщаться со старшими…

Третье, что я предлагал производить на Луганском заводе — это сельскохозяйственный инструмент. Кроме того, мне нужны пушки, пусть и немного, для РАК, в перспективе новое нарезное оружие, когда его производство в достаточной степени апробируется.

Кроме того, я уже дал распоряжение Тарасову, даже не дожидаясь разговора с Гаскойном, чтобы Николай Игнатьевич выкупил два поместья из тех денег, которые должны были мне передать, как долю с Белокуракино, а так же суворовских и державинских поместий. Переговоры с помещиками Шевичами, князем Кудашевым шли тяжело, однако, не прерывались. Мне же нужна была земля, причем не обязательно с крестьянами. Но вот продавать, как землю без крестьян, так и крестьян без земли было запрещено павловскими законами. Так что имеется немало нюансов.

И я даже раздумывал, чтобы обменять две деревни в подмосковном имении, бывших частью приданного, на вдвое большее количество земли у Луганского завода, где было вдвое меньше крестьян. Пришлось включать свои связи и несколько нажать на князя, как и на помещика Хлопова. Они уже умудрились заложить свои имения, но а я официально не уволен из государственного казначейства. Вот и с этой стороны есть давление на собственников земли с богатым содержанием угля. Сейчас, насколько я знаю, покупка почти согласована.

Вопрос с топливом в Крыму и во всей Новороссии стоит более чем остро, настолько, что несколько лет назад, флотское командование даже присылало матросов к Луганску, или рядом с ним, чтобы на чужой земле просто крали уголь. При этом продажа его не налажена, нет ни одной шахты, а тут степь под боком и растущая промышленность новых русских территорий. Бесхозяйственность. Но мы это поправим и начнем добывать уголь.

Коксование Гаскойном было осуществлено еще пять лет назад. Вот только он все никак не решался строить домну на коксе. Нынче будет строить и даже быстро, об этом договорились, а я еще обещал прислать две своих артели кирпичных дел мастеров, в обмен на кирпич с двух кирпичных заводов, что построены так построены Карлом Гаскойном.

Кроме того, и о рельсах Карл Карлович знает не понаслышке. На Луганском заводе стоит железная дорога, по которой осуществляется перевозка руды в вагончиках. Протяженность этой дороги составляет, по словам заводчика, более пятнадцати верст. Так что перспективы закачаешься. Тут же была собрана и первая паровая машина в России по проекту Уатта.

В целом, не будь глупостей Павла Петровича по поводу того, что все, что делалось до него — не достойно внимания и ущербно, Луганский железоделательный завод уже стал бы передовым русским производством.

— К вам прибудет Иван Петрович Кулибин с частью своей команды. Это люди увлеченные, они уже усовершенствовали некоторые английские станки, они же и строили пароход, пусть над чертежами мы вместе сидели. Дайте им немного воли, прислушайтесь. Знайте, это русские могут быть Уаттами еще больше, чем сам английский создатель паровых машин, — сказал я.

— Не прокатись я на пароходе, оспорил бы ваше мнение, но, согласен… Со всем согласен, хотелось бы посмотреть, что из этого выйдет, — сказал Гаскойн и я достал свои записи.

Теперь все то же самое, что было сказано на словах, но сейчас на бумаге с цифрами. Прежде всего, что я, даже еще до приватизации завода, задумал сделать, так паровую машину для нарезки стволов с их унификацией. А пока агрегат будет собираться, надеюсь это будет быстро, тем более с командой Кулибина, нужно для начала создать сухопутный вариант карронады. И тут я… мы, в наилучшем положении, чем кто-либо в мире.

Дело в том, что Карл Гаскойн имеет собственную, совершенную конструкцию подобного орудия, еще более облегченную, пусть и чугунную. Мы же с Кулибиным придумали свой «танк» — фургон, который за две минуты превращается в стационарную огневую точку с пушкой-картечницей. Ну а собирается фургон после выполнения боевой задачи еще быстрее — за минуту: поднимается конструкция, ставятся специальные подпорки, вставляются колеса, палец, и все — убегать, чтобы чуть дальше вновь остановиться и ударить по противнику.

Вот честно, когда я увидел вот такое чудо, а первый экземпляр «боевой повозки» уже готов, да еще и с более тяжелым орудием, то не понял предков. Ведь подобное — отличное оружие. Да, для таких тачанок нужна своя тактика применения, как минимум, чтобы парадигма рассыпного строя уложилась в умах командиров. А пока кроме как ходить линиями или колонами, нельзя, оружие не позволит существовать иной тактике. Вот вооружить егерей пулями специальными для штуцеров, тогда многое измениться. Но это дело не сегодняшнего дня. И все равно, ведь можно использовать такие вот мобильные пушки, которые стреляют картечью. На марше, в засадах, при фланговых ударах, или при защите флангов наступающих колон пехоты.

Карл Карлович удалился, а я так и остался сидеть в ресторане. Сегодня у меня полноценный рабочий день и встречи предполагаются на протяжении восьми часов, не меньше. Хотя уже сейчас несколько устал, да и в голове то и дело, но всплывает образ Кати, да так действует на меня, что приходится ногу на ногу закидывать.

Однако, обязательно сегодня нужно было встретиться с Яковом Дмитриевичем Захаровым. Иначе он уже завтра собирается уезжать из Нижнего Новгорода. Эта встреча и состоялась второй.

— Я не успел вам сказать, Михаил Михайлович, — сразу же после приветствия говорил Захаров. — Но воздушный шар, что был в небе — сие подарок вам. Я оставлю еще своего человека, чтобы он рассказал, как пользовать сие изделие.

— Благодарю, Яков Дмитриевич, — отвечал я. — Но, заметьте, как изменились вы и как изменилась ваша жизнь. Уже у вас есть свои люди в услужении, или слуги, карета выделки моей Московской мануфактуры.

Лицо Захарова несколько сбавило радость. Да, я намеренно напоминал Якову, кому тот должен быть благодарен за то, что он академик, создает свои воздушные шары, купил новый дом на Лиговском канале в Петербурге. Мало того, что Захаров получил от Павла Петровича существенную премию, так и собственную лабораторию с возможностью найма до десяти сотрудников, работу коих будет оплачивать государство. Так что полная чаша у Захарова, как и уже мировое признание. Это здорово, он может гордиться и почивать на лаврах, но мне нужно большее…

— Я вам должен что-то, так назовите сумму! — резко выкрикнул химик, с задетым самолюбием.

— Я не ищу ссоры, Яков Дмитриевич, я ищу соратника, коим вы, как я думал ранее, являетесь. А что нынче? Почиваете на лаврах, создали лишь воздушный шар. Где ваши дальнейшие исследования? Где таблица периодических элементов? Я же начертил ее, — продолжал я наседать на химика.

Пободавшись со мной взглядами, Захаров несколько поник и стал говорить уже совсем иным тоном:

— Не сходится. Мне сложно определить валентность для ряда элементов, кроме того, остается очень много свободных клеток… И да, вы правы, мое время занимают выступления в Академии наук и переписка с европейскими учеными. А что бы вы хотели от меня? Я непременно выплачу свой долг.

— Не о долгах речь. Деньги для меня не сама цель, а средство, — сказал я так же уже мягким тоном. — Мне не на кого опереться, чтобы провести ряд опытов, очень нужных и тайных. Они сперва не принесут славы, так как нужно сохранить все до поры без огласки. Но это очень важно. Вот сколько у вас учеников?

— Два, — отвечал Захаров.

— В Академии наук рекомендуется иметь трех, а для того, чтобы реализовать все мои задумки, нужны десятки. К вам же просятся на стажировку? Отчего не берете? Боитесь показаться не сведущим в тех открытиях, что уже сделаны? — я говорил, и было очевидно, что «Шапка Мономаха» постепенно слазит с Якова Дмитриевича.

Химик заразился вирусом тщеславия, купается в лучах славы, между тем, сделав открытие, он более на работает в этом направлении. В этой реальности нет числа Авогадро, а есть число Захарова. Ну а что дальше? Открытие массы веществ сулит невообразимое пространство для исследований, но Яков создает воздушные шары — единственное направление, где он на практике применяет те открытия, что сделал благодаря мне.

— Но куда вы предлагаете двигаться? — тихо, понурив голову спросил Захаров.

Да, ему не нравится, что и как я говорю. Но и мне не подходит манера поведения Захарова. Столько направлений еще нужно освоить, причем быстро, а он летает в облаках, и в переносном смысле выражения, и в реальности.

Безусловно, воздушные шары нужны. И мы уже давно обсуждали их производство. Я вижу в этих изделиях большие возможности для современности. К примеру, для военных нужд воздушные шары могут иметь большое значение, как для разведки, или управления войсками, так и для корректировки артиллерийского огня. И было бы двадцать химиков в России, так и ладно, пусть занимается воздухоплавательной темой, но химия в нашем богоспасаемом отечестве начнет серьезно развиваться только в следующем веке.

— Вот, смотрите, — сказал я и подложил исписанные листы бумаги Захарову.

Первое направление, к которому я подталкивал Захарова, было исследование нефти. Мне нужен парафин, который так и не выделил химик, несмотря на подсказки. Так же необходимо промышленное изготовление керосина. Изготовить керосиновую лампу в современных условиях не так сложно, но, чтобы они продавались, нужен керосин в немалых количествах и быть в доступе.

Второе направление — бездымный порох и создание пироксилина. Вот тут я, как человек чуточку, но имевший отношение к военному делу, знал чуть больше, чем про перегонку нефти.

Начать я предлагал с нитроцеллюлозы. Природный хлопок в нынешних международных торговых отношениях, тем более, когда Иран — союзное России государство, доступен. Мало того, на одном из текстильных предприятий, купленном еще год назад и пока почти не рабочим, будет осваиваться производство хлопчатой нити. Так что с этим ресурсом проблем нет. Серные и Азотные кислоты уже открыты и есть способы более-менее массового промышленного производства таких соединений, пусть с этим и сложнее, чем с хлопком.

Ну а что еще? Да все, вроде бы как. Остальное — это технология. Нужно тщательно, очень тщательно, промыть хлопок, после в пятнадцати частях 50 на 50 обеих кислот его вымочить. Вынуть из раствора, промыть холодной водой, высушить.

— И все это нужно делать аккуратно, вдали от важных объектов, так как любая неточность — взрыв. И хранить в тайне. Мало того, уж простите, но мне придется приставить своего человека, или двух, которые будут следить за соблюдением секретности. Это не от недоверия, подобное нужно для всех и такие меры станут нормой, — говорил я, когда Захаров листал бумаги.

Нужно изобрести бездымный порох, тем более, если не мы, так это сделают европейцы. Но нельзя объявлять об открытии, даже в собственном отечестве. Позже, когда уже будет отработана технология, когда будут производственные мощности, можно не рассказать, как производится бездымный порох, но лишь объявить о его наличии. Но лучше, чтобы подобное стало известно врагу уже на поле боя, ошеломив противника.

Мы уже создаем оружие, которое будет давать преимущество. Отобраны пятьдесят штуцеров, однотипных с одним калибром и к ним вытачиваются пули для быстрого заряжания, которые при выстреле расширяются и тем самым хорошо ложатся в каналы нарезки, еще и обтюрация улучшается. В ином мире такие пули были названы именем изобретателя Минье, уж не помню, как у него имя [Клод Минье]. Мы их испытали, постреляли, но пока почти не притрагиваемся, накапливаем. И это не промышленное производство, а штучные изделия.

Есть и револьверы, или пародия к ним. Тот десяток барабанных револьверов — это крайне сложное в использовании оружие, когда и ствол при частой стрельбе нагревает, дыма много дает, да и заряжается крайне сложно. Чтобы загрузить в камору в барабане порох, вставить пулю, приходится тратить двадцать минут. А еще и часто чистить приходится. Кроме того, револьверы получились мало отличимыми от того, что уже создавали и русские и европейские оружейники еще сто лет назад. Но я посчитал, что как единичное оружие, пока не будет отработана технология изготовления унитарного патрона, для моей личной гвардии, подойдет. Да и технологии обкатаем, чтобы, когда появится патрон создать под него уже нормальный револьвер и не плестись в хвосте европейской или даже американской военной промышленности.

Поговорили и об унитарном патроне. Тут важно, чтобы Захаров, ну или те люди, что будут рядом с ним, подобрали нужный состав Бертолетовой соли, определили, насколько она лучше для изготовления капсюля, чем гремучая ртуть.

— Теперь вы поняли, почему нужна таинственность? — спросил я после того, как объяснил направления исследований.

— От чего же не понять. Но тут иное дело — много для меня одного заданий, — выразил сомнение Захаров.

— А кто еще? Подскажите! — несколько с раздражением сказал я.

Благодаря тем записям, что достаются Якову, его имя будет прославлено в веках. Он станет величайшим русским химиком, а все туда же, уговаривать приходится. Ведь в готовых уже решениях есть огромный плюс, преимущество. Захарову не нужно месяцами, или годами, высчитывать нужные пропорции, или придумывать своим изобретениям практическое применение, чтобы получить финансирование. Все у него будет, или уже есть. Осталось воспроизвести и придумать, как лучше создавать профильную промышленность, какие емкости, печи использовать. То, на что у иных уходят годы, Захаров получает в готовом виде.

— Отчего вы не желаете обратиться к господину Василию Михайловичу Севергину? — спросил Захаров.

А и вправду, почему? Может потому, что Севергин уже состоявшийся академик, который работает, при чем успешно, в минералогии, в которой мне и подсказать-то и нечего, кроме как некоторые месторождения драгоценных металлов, но это и самому нужно. Или потому, что Василий Михайлович увлечен своими трудами и не станет даже слушать о каком-либо новаторстве, или новых открытиях. Севергин сложный и целеустремленный человек, который, между прочим, выступил главным оппонентом Захарову.

Но есть у меня кое-что и для Севергина, если только получится его расположить к себе. Даломитовая мука, как удобрение, ну и как… Предтеча динамиту. Нужно и в этом направлении работать.

Я не хочу разрушать мир, ускорять технологии убийства себе подобных. Но как же иначе поступать? Россия отстала от Европы и проиграла Крымскую войну, когда могла бы при равном вооружении громить англичан с французами. Но что такое героизм, когда противник открывает огонь за четыреста пятьдесят метров до тебя, а ты бежишь под огнем, чтобы пробежать чуть ли не триста метров, дабы выстрелить, причем не прицельно? Это не героизм, это самоубийство.

И пусть та же Крымская война позволила Александру II провести ряд реформ, Россия сильно тогда откатилась в своем политическом развитии и, вероятно, это стало той точкой, после которой Российская империя все больше становилась зависимой от Европы, прежде всего европейского капитала. Ну а это обусловило участие в войнах, как и усугубило социальное положение внутри страны.

Не хочу! Если могу сделать так, чтобы подобного не было, то сделаю это. Тем более, что я себя не забываю, живу почти в роскоши, с роскошной женщиной, обзавожусь друзьями, пусть и большинство их не из дворянства…

— Да пусти ты меня, невежда! — услышал я звонкий голос, скорее всего принадлежавший молодому человеку.

Я не спешил посмотреть, кто это там такой кричит и рвется ко мне, но на всякий случай, я взвел свой револьвер.

— Как считаете, Яков Дмитриевич, мы договорились? — спросил я у Захарова, понимая, что наш разговор либо прервется, либо закончится, так как шум и выкрики набирали угрожающую тональность.

— Пух-тух, — удары прозвучали, словно в озвучке индийских фильмов из будущего, громко и звонко.

Я резко поднялся, так как навстречу решительной походкой, шел молодой человек. На вид ему было лет до восемнадцати, и он обладал внушительными габаритами. А в дверях корчился от боли один из сопровождающих моих охранников.

Выкидываю ногу вперед и бью незнакомца в живот, после делаю шаг навстречу, ударяю правым хуком тому в челюсть и пока парень пытается прийти в себя после ударов, беру в захват его руку, придавливая драчуна мордой в пол. Давно я уже не дрался, кроме как на тренировочных поединках. Хоть размялся немного.

— Больно! — вскричал звонкий мальчишеский голос.

— Кто такой? — с металлом в голосе спрашивал я, не отпуская руку, кости которой уже начинали хрустеть.

— Портупей-поручик Преображенского полка Федор Толстой, — простонал парень.

Я залился в смехе. Вот только недавно вспоминал эту личность, которой в будущем, когда читал историческую литературу, даже несколько восхищался. Герой любого романа, хулиган, которых еще поискать, при этом с атрофированным чувством справедливости. Такой образ выстроился у меня в голове относительно Толстого-Американца.

— Что же вы, портупей-поручик, напали на моего охранника? После того, как он был вами бит, мне придется его уволить. И отчего вы не по мундиру одеты? — говорил я, ослабляя захват.

— Сбежал из полка, — спокойно говорил Толстой о своем проступке, за который и вылететь из гвардии не долга.

— Ваше превосходительство… — понурив голову подошел Иван Проскуров, тот самый охранник, который был бит Федором Толстым. — Прикажите, так выброшу етого… Будь он и дворянин, а там, хоть на плаху голову за такое.

— Как, господин Толстой, приказать? — спросил я, продолжая улыбаться и веселиться.

— А пусть попробует! Еще не родился тот, кто… — парень осекся и посмотрел на меня, того, кто только что с легкостью помял этого бойца.

— Заменись, Иван, с тобой после поговорим. Как вообще мог тебя уделать юнец? Тренировки пропускаешь? Иди, с глаз моих, — сказал я Проскурову.

— Господа, если вы не против, то я пойду. Желаю и далее столь курьезных развлечений, — сказал Захаров и стал выходить.

— Постойте, сударь, не ходите туда! — сказал Толстой и после того, как мы оба с Яковом вопросительно на него посмотрели, тот продолжил. — Там, у входа в ресторацию, стоят трое, один, так и сущий зверь. Те господа что-то о дуэли говорили. А еще у того зверя на левой руке ожоги, как бывают у тех, кто часто стреляет с пистолей. Не бретер ли? Нынче подобное у дворян, что забыли о чести, бывает, нанимают стрелков.

Я озадачился. Вот не думаю, что возле ресторана прячутся и выжидают пока выйдет Захаров. Кому он особо нужен, если только… А не по мою ли душу прибыли товарищи? Не хочется быть тщеславным, но я куда как более интересная и противоречивая фигура, чтобы кто-то решился нанять бретера для вызова меня на дуэль.

— Иван, стой! — выкрикнул я Проскурову, который побитой собакой плелся на выход из ресторана. — Вызови еще людей и проводите господина Захарова через кухню. Уровень Б.

Охранник встрепенулся, его рука дернулась к пистолю, но Иван не стал доставать оружие, а поспешил наверх, где располагались еще трое моих охранников. После послали на базу подготовки вестового. Уровень Б означал возможное нападение. Подобные меры предосторожности я не считаю проявлением трусости с моей стороны, но всегда нужно перестраховываться и быть готовым к том, что, например, угроза существует и что там не трое человек, а куда больше.

— Я выслушаю вас, господин Толстой, уже потому, что такое рвение поговорить со мной должно иметь очень весомую причину. Иначе, подобное ваше поведение можно счесть за оскорбление и вероятен вызов на дуэль, — сказал я, приглашая присесть Федора.

— Я к вашим услугам, сударь. Не бывать такому, чтобы Толстые от пули бегали! — выкрикнул парень.

— Да сядьте вы, наконец. Или пришли сюда драться? Так уже подрались, — сказал я более жестким тоном.

— Да, уж, господин Сперанский, не думал, что вы столь ловок. У меня в роте даже старожилы, званием выше не смеют задирать. А тут, — Толстой погладил себя по щеке. — Я скажу прямо. Вы можете мне помочь! Я не могу пропустить кругосветную экспедицию. Знаю о ней многое, как и то, что благодаря вашим старанием она состоится. Поспособствуйте! Я пробовал записаться на корабль «Нева» господина Крузенштерна, там кузен мой должен уйти в поход. Но он, Федька-то, тезка, стало быть мой, моря боится пуще черта [в РИ Толстой-Американец так и пробрался на корабль «Неву», представившись именем своего кузена-тезки и отплыл с Крузенштерном].

Это выверты истории такие? Или есть некоторые закономерности и люди, что не могут не быть участниками определенных событий? В иной реальности, Толстой, получивший позже прозвище «Американец», обманом, вместо своего двоюродного брата попал в состав экспедиции Крузенштерна. Сейчас это мероприятие состоится сильно раньше, и вот он — вновь просится.

Чем закончилось то путешествие Федора Ивановича Толстого? Иван Федорович Крузенштерн высадил хулигана на Камчатке, отказав в дальнейшем плавании. До того Федор хитростью заставил сбрить бороду корабельного священника, выдрессировал обезьяну, чтобы та разливала чернила на важные бумаги Крузенштерна, перессорился с большей частью команды. И как такого брать в плавание?

С другой стороны, а как лишать Россию такого хулигана, когда личность Толстого-Американца была самой популярной в первой половине XIX века, да и позже о нем слагали байки. Этот человек вдохновлял писателей и поэтов на творчество.

— Голодны? — спросил я у Федора.

— Пожалуй, — немного подумав, ответил Толстой.

«И в чем же он может пригодиться?» — думал я, провожая взглядом парня, которого половые провожали к отдельной зале, чтобы накормить.

— Взяли, ваше превосходительство, — борясь с отдышкой, сообщил мне Иван. — Тех разбойников, что прятались у ресторации, выжидали когось, тати.

— Я же сказал тебе смениться! — выкрикнул я, но после взял себя в руки. — Кто они?

— Пока не признаются. Прикажете применить допрос? — старался выслужиться Проскуров.

— Так… — я задумался. — Отправь вестовых к господам Крузенштерну и Рязанову и сообщи им, чтобы приходили сегодня на ужин ко мне домой. Парня этого, что рожу твою украсил, то же ко мне в дом приведешь. А я пойду посмотрю, кто там такой выискался.

Небольшое подвальное помещение должно быть в каждом ресторане. Где еще пытать своих недругов? Где отрезать пальцы и жечь их огнем, или применять иные пытки? Шучу я. Подвал не для того, а чтобы хранить там продукты. Но, уж если придется, как сейчас, то лучшего места для разговора не найти.

— Николай Михайлович, но что же вы творите? — изумленно говорил я.

Передо мной было три человека, изрядно избитых, но не критично. Одним из этих людей был давний знакомый, несколько пропавший из моего поля зрения — Николай Михайлович Карамзин, не состоявшийся жених моей Кати. Тот самый, с кем я провел пока свою единственную дуэль и чье имя я оболгал. Да, именно так, потому что Николай оказался весьма порядочным человеком и сам никак не мог решиться, чтобы опорочить «честное» имя девушки Аннеты. Но такова была моя борьба за собственное счастье. Я устранил конкурента и сейчас счастлив в браке.

— По какому праву, сударь, вы ведете себя, как разбойник? Сие недостойно дворянина, впрочем, я еще раз убедился, что поповский сын никогда не поймет, что такое дворянская честь, — разразился пафосной речью Карамзин.

Он один оказался без кляпа во рту, но, было видно, что в этой компашке именно он вожак.

— А вы и действительно считаете, что нанять бретера, который должен совершить убийство дворянина — это и есть проявление дворянской чести? — спросил я.

И… попал в точку. Логически поразмыслив, я сопоставил факты и поверил тому, что подслушал Федор Толстой. Ну а увидев Карамзина, все стало понятно.

— С чего вы взяли? — стушевался Николай Михайлович.

— Ваши разговоры слышал, — сказал я со вздохом.

Что мне с этим делать? Ума не приложу. Подленько меня хотели провести и в том, что такого не произошло, я должен быть благодарен Толстому. А… Плевать, пусть едет в Америку. Или, едут, да — оба.

— Или я рассказываю всему обществу о том, что вы продолжаете свои бесчестные деяния, или… Вы, Николай Михайлович, завтра отправляетесь в Ревель и ждете там отправления кругосветной экспедиции. Будете описывать все путешествие, в красках, писать книгу. Вы уже написали книгу «Записки русского путешественника», пусть будет продолжение сего труда. Я даю вам шанс, господин Карамзин, в ином случае, кроме того, что узнает общество, нам придется вновь стреляться, или сражаться на шпагах, к этому я так же готов. И больше стрелять мимо я не буду! — сказал я и повернулся, чтобы дать распоряжение отпустить уловимого мстителя.

— А как же мое издание Аониды? — спросил Карамзин [Аонида — антология русской поэзии на 1798 год, в которой в АИ, по известным причинам, не было стихов главного героя].

— А зачем сие издание, коли меня там нет? — спросил я.

Наступила пауза, я не спешил уходить, в воздухе витала недосказанность. Такое бывает, когда намекаешь человеку на то, что он должен что-то сказать, а этот гад сидит и не думает делать предложение.

— Хорошо, я издам и ваши стихи. Мои редакторы и без того требуют этого. Но тогда что? Вы настаиваете, чтобы я ехал в кругосветное плавание? — задумчивым тоном говорил Карамзин.

В его словах слышалось сомнение в нужности отправляться в большой вояж по морям. Но не я тому виной. Видимо, сам Николай Михайлович задумался над тем, чтобы убыть их России и совершить своеобразный подвиг.

— Это будет правильным решением. Не забыли, что после нашей дуэли, от вас многие отвернулись. Своим же вояжем вы можете вернуть себе славу литератора и заработать денег. Заодно выветрите глупые мысли. Нам нынче нечего делить. Но, клянусь честью, если вы еще раз станете на моем пути, я не задумываясь убью вас, — сказал я и пошел к выходу.

— Я согласен! — выкрикнул Карамзин.

Вот и решился вопрос с этим недругом, может и временно, но на пару лет, а то и больше, я не услышу о Карамзине. Какие еще выгоды? Так то, что в России сейчас негде публиковаться. Издавать стихи в Ведомостях считается плохим тоном. И тут уже зарождается та интеллигенция, которая критикует государственные СМИ. Пусть это и делается очень тихо.

Так что издание Карамзина и еще каких-то там его партнеров — это признание для любого поэта. Там будут стихи Ломоносова, Сумарокова, Державина, но моих из-за обид Николая Михайловича не предполагалось. Хотя подобный подход, когда выйдет издание без стихов Сперанского, мог сильно подмочить и так влажную репутацию Карамзина, так как он выглядел бы мелочным и мстительным. Теперь я буду и там публиковаться.

А так, из кругосветного путешествия Крузенштерна и Лисянского, как и деятельности РАК можно после сделать такой пиар на основе записей Карамзина, чтобы мероприятие еще больше прославило русский флот.

— Господин, а что делать с другими? — догнал меня Иван Проскуров.

— Спроси, что да как, да предложи работу. Пусть бретер потренируется со мной в стрельбе, заодно может какие приемы в дуэли покажет. Но сперва отбейте ему что-нибудь. Но второго не трогать, только расспросить после того, как он увидит избитого бретера, — сказал я и пошел на выход.

Домой. У меня там жена красавица и до ужина я могу еще с ней… Ох, что могу!