Создания света и тьмы

СМЕРТЬ, ЖИЗНЬ, ВОЛШЕБНИК И РОЗЫ

Прислушайтесь к этому миру. Он зовется Блис, и его совсем нетрудно услышать: звуки его могут быть смехом, вздохами или довольным сопением. Они могут быть урчанием машин или биением сердец. Они могут быть дыханием толпы или шелестом слов. Они могут быть шорохом шагов, поцелуем, шлепком, плачем младенца. Музыкой? Да, возможно, и музыкой. Стуком клавиш пишущей машинки – сознания, в черноте ночи целующего бумагу? Возможно. Итак, забудьте пустые звуки и случайные слова и взгляните на этот мир.

Дайте имя цвету... Красный? Вот берега реки – красные, и зеленый поток в них, и пурпурные камни в изумрудной воде. Желтое, серое и черное – это город вдалеке. Здесь, рядом, по обеим сторонам реки, – палатки. Выбирайте любой цвет – все они тут. Тысячи палаток, разукрашенные флажками, подобные воздушным шарам, вигвамам и пагодам – как яркие цветы на ковре, и люди в них – словно бесконечный танец красок. Три сверкающе-лимонных моста перекинуты через реку. Река стремится в кремовое море, где часты приливы, а штормы так редки... Вверх по реке идут прибрежные суденышки и морские корабли, а небесные спускаются прямо на голубое поле. Их пассажиры расхаживают среди палаток. Они всех рас и народов. Они едят и болтают, они развлекаются и смеются, и они носят яркие одежды. Порядок?

Запахи растений здесь душисты, и ветерки приносят их как ласковые поцелуи. Но когда эти запахи достигают ярмарки, они едва уловимо меняются. К ним примешивается запах опилок, который не так уж неприятен; и запах пота, который тоже не будет вам слишком неприятен, если этот запах – и ваш собственный. Запахи дыма над кострами, запахи пищи и чистый аромат пролитого вина. Вдохните этот мир. Попробуйте на вкус, пейте его и объедайтесь им.

... Как этот человек с повязкой на глазу и альпенштоком. Он ходит среди торговцев и девушек, толстый, как евнух, но он отнюдь не евнух. Его правый глаз – огромен и кругл, как серое колесо. Недельная щетина обрамляет его лицо, а одежда давно потеряла всякий цвет. Он идет между палатками, и шаги его тверды.

Он останавливается выпить кружку пива и полюбоваться на петушиный бой.

Он ставит на маленькую птицу, – та разбивает большую в пух и прах, – и таким образом оплачивает свое пиво.

Он смотрит шоу лишения девственности, выкуривает сигарету с наркотиком и оставляет в дураках темнокожего человека в белой рубашке, который пытается угадать его вес. Потом из ближайшей палатки выныривает коротышка с близко посаженными глазами, подходит к нему и дергает за рукав.

– Да, – отвечает человек с повязкой, и голос его неожиданно глубок и силен.

– По вашей одежде, уважаемый, я узнаю в вас проповедника...

– Да, я проповедник – в некотором роде.

– Вот и чудесно. Не хотите ли малость подзаработать? Это совсем недолго.

– Смотря что я должен делать.

– Человек собирается совершить самоубийство и будет похоронен в этой палатке. Могила уже вырыта и все билеты проданы. Но сейчас публика начинает беспокоиться. Исполнитель отказывается убивать себя без должного религиозного сопровождения, а мы, видите ли, не можем протрезвить проповедника.

– Понятно. Это будет стоить вам десятку.

– А за пятерку?

– Тогда ищите себе другого проповедника.

– Хорошо, десятка так десятка! Пойдемте! Они уже хлопают и свистят!

Человек с повязкой, прищурившись, входит в палатку.

– Вот проповедник! – выкрикивает зазывала. – Теперь мы приступаем. Как тебя звать, папаша?

– Иногда меня называют Мадрак.

Зазывала вздрагивает и застывает с открытым ртом.

– Я... не знал... я...

– Давайте начнем.

– О'кей, сэр. Входите сюда, сэр! Проходите внутрь! Время не терпит!

Толпа расступается. Здесь человек триста. Лампы, все до единой, нацелены на огороженный канатом круг голой земли, в которой вырыта могила. Насекомые и пыль вьются по ступеням света. Открытый гроб лежит у открытой могилы, а рядом, на деревянном помосте – стул. Там сидит человек лет пятидесяти, его бледное лицо исчерчено морщинами и уныло, а глаза слегка навыкате. На нем только шорты; грудь, руки и ноги густо поросли волосами. Он искоса смотрит, как двое пробираются сквозь толпу.

– Все улажено, Долмин, – облегченно сообщает коротышка.

– А моя десятка? – напоминает Мадрак. Зазывала, вздыхая, сует ему сложенный чек. Мадрак внимательно изучает его и прячет в свой бумажник.

Коротышка взбирается на помост и сверху улыбается толпе. Затем он сдвигает на затылок соломенную шляпу.

– Итак, друзья, – его буквально распирает от радости – наше шоу начинается. Сейчас вы убедитесь, что ждали не зря. Этот человек, Долмин, готов совершить самоубийство для удовольствия почтенной публики. По личным мотивам он отказывается от большой гонки и соглашается заработать немного денег для семьи выполнением этого на ваших глазах. За представлением последуют подлинные похороны в той самой земле, на которой вы сейчас стоите. Держу пари, что вы давненько не видели настоящей смерти и сроду не бывали на похоронах. Сегодня вы увидите и то и другое, а сейчас все внимание – самому мистеру Долмину и святому отцу, пришедшему его напутствовать! Давайте похлопаем им обоим!

Почтенная публика нетерпеливо рукоплещет.

– ... И последнее предостережение. Не стойте слишком близко. Мы тут приготовили для вас небольшой фейерверк, и хотя наше заведение от пожара застраховано, но не застрахованы вы! О'кей! Прошу вас, джентльмены!

Он спрыгивает с помоста как раз в тот момент, когда Мадрак взбирается туда. Мадрак наклоняется к сидящему человеку, рядом с которым уже стоит жестяная банка с надписью ВОСПЛАМЕНЯЮЩЕЕСЯ.

– Вы уверены, что действительно хотите довести это до конца? – спрашивает он.

– Да.

Он вглядывается в глаза человека, но зрачки не расширены и не сужены.

– Почему же, сын мой?

– Личные мотивы. Я не хотел бы вдаваться в подробности. Отпусти мне грехи, отец.

Мадрак кладет руку на голову самоубийце.

– Насколько я могу быть услышан кем-либо или чем-либо, могущим прислушаться или не прислушаться к тому, что будет сказано мною, я прошу, если прощение значит хоть что-то, чтобы был ты прощен за все, что совершил ты или не совершил и что требует прощения. И если не прощение, но что-то иное еще может послужить к твоей выгоде после разрушения твоего тела, я прошу, чтобы это иное было тебе дано или не дано, в зависимости от обстоятельств, чтобы обеспечить тебе эту выгоду. Я прошу этого как посредник между тобой и тем, что будет или не будет тобою, но для которого может иметь значение твое благополучие, если моя просьба как-то может влиять на него. Аминь.

– Спасибо, отец.

– Прекрасно! – в первом ряду рыдает жирная женщина с голубыми крыльями. – Прекрасно! Какой слог!

Человек по имени Долмин уже поднял банку с надписью ВОСПЛАМЕНЯЮЩЕЕСЯ и выплеснул на себя содержимое.

– Есть у кого-нибудь сигарета? – спрашивает он, и зазывала с готовностью протягивает ему пачку. В руке у Долмина зажигалка, но он медлит и смотрит на толпу, словно ищет кого-то глазами.

– Неужели вам так не нравится жизнь? – спрашивают его. Тогда он улыбается и отвечает:

– Жизнь достаточно дурацкая игра, а дурацких игр я не люблю. Вдумайтесь, и вы последуете за мной... – щелкает зажигалка. Благочестивый Мадрак к этому времени уже далеко от огороженного канатами круга.

Волна жара ударяет от пламени, и вопль пронизывает толпу как раскаленная игла.

Спокойны только шестеро с огнетушителями: огонь ведет себя смирно, пожара не будет и можно любоваться зрелищем.

Где-то в углу Мадрак складывает руки под подбородком и опирается ими на посох.

Скоро пламя гаснет и служитель в асбестовых перчатках выходит вперед, чтобы завершить работу. Публика безмолвствует. Ожидаемых аплодисментов нет.

– Так вот на что это похоже! – шепчет наконец кто-то, и шепот его слышен всем.

– Может, похоже, – доносится из глубины палатки, – а может, и нет.

Говоривший выходит к канатам. Он высок и бледен, у него длинная зеленая борода и под цвет ей зеленые глаза и волосы. Одет он в черное и зеленое.

– Это волшебник, – сообщает кто-то, – из балагана на том берегу.

– Правильно, – с улыбкой соглашается зеленобородый, протискиваясь сквозь толпу и не забывая слегка подталкивать тростью с серебряным набалдашником невежливых и неторопливых. Возле проповедника он останавливается и, пока человек в перчатках закрывает крышку гроба, вполголоса роняет: – Приветствую тебя, Мадрак Могучий. Мадрак поворачивается: – Я искал тебя.

– Знаю. Потому и пришел. Что за глупости здесь творятся?

– Так, пустяки, небольшое представление, – говорит Мадрак. – Самоубийство человека по имени Долмин. Они забыли, как выглядит смерть.

– Ах, вот как? Скоро, так скоро... Может, напомним им их истинную цену? Полный круг?

– Постой, Фрамин, я знаю, что ты можешь это сделать, но в конце концов он сам...

Маленький человечек в соломенной шляпе уже тут как тут:

– Сэр, – говорит он Мадраку, – вы не хотели бы провести еще какие-нибудь церемонии перед погребением?

– Перед погребением? – удивляется Фрамин. – Разве здесь хоронят живых?

– Что вы имеете в виду, сэр? – глаза зазывалы буквально лезут на лоб.

– Этот человек не мертв – он всего лишь дымится.

– Вы ошибаетесь, мистер. У нас порядочное заведение!..

– Однако я утверждаю, что он жив и сейчас пройдется для вашего развлечения.

– Вы, должно быть, сумасшедший?!

– Всего лишь скромный чудотворец, – отвечает Фрамин, вступая в центр круга.

Мадрак следует за ним. Фрамин поднимает свою трость и чертит ею загадочный знак. Трость вспыхивает зеленым огнем и падает на крышку гроба.

– Долмин, встань! – взывает Фрамин. Публика давится у канатов. Зеленобородый и Мадрак проталкиваются из круга. Бледный зазывала собирается юркнуть за ними, но застывает, услышав удары изнутри гроба.

– Брат, нам, пожалуй, лучше уйти, – замечает Фрамин и разрезает ткань палатки кончиком трости.

Когда они выходят прочь, крышка гроба медленно поднимается...

Позади них истошно вопят: «Мошенники!», «Верните наши деньги!», «Полюбуйтесь на них!»

– Какие дураки эти смертные, – усмехается зеленый человек, один из немногих живущих, способных сказать так и знать почему.

Он мчится вперед, пересекая небо на спине огромного зверя из вороненой стали. У зверя восемь ног, и копыта его – алмазы. Он вдвое больше, чем любая из лошадей, а голова его сверкает золотом, как у китайского демона-пса. Лучи голубого света бьют из ноздрей, и хвост его – три антенны. Он летит сквозь бездонную тьму, что лежит между звездами, и медленно перебирает стальными ногами, переступая из ничего в ничто, но каждый шаг его вдвое длиннее предыдущего, хотя и длится столько же, сколько самый первый. Бесчисленные солнца проносятся мимо, исчезают позади, вспыхивают и гаснут. Он как тень скользит сквозь миры, пронзает туманности, все быстрее и быстрее – а искрящихся вихрях звездопада и непроглядности вечной ночи. Говорят, что если дать ему размяться, он сможет перешагнуть Вселенную за один шаг. Что случится, если после этого он продолжит свой бег, не знает никто.

Его всадник когда-то был человеком. Он тот, кого называют Стальным Генералом. Нет, он не закован в стальные латы, само его тело из стали. И пока он скачет так, отринув все человеческое, его взгляд устремлен в пустоту, а рука лежит на бронзовой чешуе, покрывающей шею его скакуна. Он держит четыре повода, тонких, как шелковые нити, на кончиках пальцев левой руки. На мизинце он носит кольцо из выдубленной человеческой плоти, ибо для него было бы бессмысленным и странным носить украшение из металла. Плоть эта некогда была его плотью.

Куда бы он ни ехал, он возит в себе складное пятиструнное банджо – там, где когда-то давно было его сердце. Когда он играет на нем, то превращается как бы в Орфея наоборот, и люди послушно следуют за ним в ад.

Еще он один из немногих во всей Вселенной мастеров темпоральной фуги. Рассказывают, что ни один человек не может прикоснуться к нему, пока он сам этого не позволит.

Скакун под ним когда-то был лошадью.

Взгляните на мир Блис с его красками, с его смехом и его ветерками. Взгляните на мир Блис так, как смотрит на него Мегра из Калгана.

Мегра – няня в семьдесят третьем калганском центре родовспоможения, и она знает, что любой мир – это дети. На Блисе около десяти миллиардов человек, и каждый день приходят все новые, а уходит совсем немного. Болезни безобидны. Детской смертности нет. Вопли младенцев и смех их родителей – вот они, звуки Блиса.

Мегра из Калгана смотрит на Блис безмятежно-голубыми глазами. Волны светлых волос падают на обнаженные плечи, лишь две непослушных прядки выбиваются и щекочут лоб. Носик чуть вздернут, рот – крошечный синий цветок, а подбородок так мал, что о нем не стоит и говорить. Ее одежда – серебряная полоска на груди, золотой пояс и короткая серебряная юбка. Она не выше пяти футов ростом, и от нее исходит аромат цветов, которых она никогда не видела. Она носит золотой кулон, теплеющий на ее груди, когда мужчины испытывают к ней влечение.

Мегра ждала девяносто три дня, прежде чем смогла получить право посещения Ярмарки. Очередь была бесконечной – сюда сходились, съезжались, слетались толпы, жаждущие удовольствий и разнообразия, разнообразия, разнообразия... На всем Блисе не осталось места для другой Ярмарки. На беззаботном и ярком мире вообще ни для чего не осталось места. Здесь только четырнадцать городов, но они занимают все четыре континента – от одного кремового моря до другого. Они зарываются глубоко в землю, тянутся под водой, высятся в небо. Они давно единое целое, но каждый из них имеет свое собственное правительство, свои традиции и законы. Поэтому их – четырнадцать.

Город Мегры – Калган. Здесь она ухаживает за жизнью кричащей и новой, а иногда за жизнью стонущей и старой, жизнью всех форм и всех оттенков. Генетический код давным-давно конструируется по желанию родителей и хирургически подставляется в ядро оплодотворенной клетки, и Мегра часто может видеть результат самых странных фантазий. Но все, чего пожелали несколько старомодные родители Мегры, это произвести на свет куклу с небесно-голубыми глазами и силой дюжины мужчин, так чтобы дочка могла сама о себе позаботиться.

Однако после вполне успешной заботы о себе в течение восемнадцати лет Мегра решила, что пришло время внести свой вклад в дыхание Жизни, дыхание, заставляющее двоих стремиться к бесконечности. И она выбрала для своего стремления краски и романтику Ярмарки. Жизнь – ее профессия и религия, и она очень хочет служить ей, чем только сможет. Впереди – месяц отпуска. Все, что ей теперь нужно, это найти второго...

Вещь-что-плачет-в-ночи поднимает голос в своей тюрьме без решеток. Она завывает, кашляет, бормочет и причитает. Она заперта в серебряном коконе флуктуирующих энергий, опутана невидимой паутиной в тайном месте, никогда не знавшем дневного света.

Принц-Который-был-Тысячей щекочет ее лазерными уколами, купает в гамма-лучах, пичкает ультразвуком и инфразвуком.

Она замолкает, и на мгновение Принц отрывается от приборов, зеленые глаза его расширяются, и уголки тонких губ тянутся вверх за улыбкой, которой никогда не достигают.

Она опять начинает вопить.

Принц скрипит зубами и откидывает с головы темный капюшон.

Его волосы – нимб червонного золота в сумерках Места-без-дверей. Он смотрит на почти различимую тень, что корчится перед ним. Он так часто проклинал ее, что его губы механически выталкивают эти слова еще и еще раз.

Десять столетий он старается убить ее, а она все живет.

Он скрещивает руки на груди, опускает голову и исчезает. Темная вещь рыдает внутри света и тьмы.

Мадрак наполняет стаканы.

Фрамин долго и пристально рассматривает вино на свет, пьет. Мадрак наливает еще.

– Ни жизни, ни чести, – вздыхает Фрамин.

– Ты же никогда по-настоящему не поддерживал программу.

– И что толку? Ни жизни, ни чести.

– Весьма поэтично...

Фрамин поглаживает бороду.

– Я ничему и никому не могу быть предан полностью.

– В этом твое несчастье, мой бедный Ангел Седьмой Станции.

– Этот титул погиб вместе с ней.

– В изгнании аристократия всегда стремилась сохранить хотя бы свои титулы.

– Взгляни на самого себя в темноте, и что увидишь?

– Ничего.

– Вот именно.

– И что из этого?

– Ничего. Тьма.

– Я не вижу смысла в твоих словах.

– Во тьме это неудивительно, воин-священник.

– Перестань говорить загадками, Фрамин. В чем дело?

– Зачем ты искал меня?

– У меня есть последние данные о численности населения. Похоже, оно приближается к Критической Точке – той, что никогда не наступает. Хочешь взглянуть на них?

– Нет. Я в этом не нуждаюсь. Что бы там ни было, ты прав.

– Ты чувствуешь это в приливах и отливах Энергий?

Фрамин кивает.

– Дай-ка мне сигарету, – говорит Мадрак. Фрамин щелкает пальцами и извлекает зажженную сигарету из воздуха.

– В этот раз будет нечто особенное, не просто отлив волны Жизни. Боюсь, идет взрывная волна.

– И что станет с этим миром?

– Я не знаю, Мадрак. Но уйду, как только буду знать.

– О?! Когда же?

– Завтра вечером, хотя бы для этого пришлось снова сыграть с Черной Волной. Мне лучше не откладывая удовлетворить свою тягу к смерти, предпочтительно, не покидая собственной пентаграммы.

– Кто-нибудь еще остается здесь?

– Нет. На Блисе всего двое бессмертных.

– Ты откроешь мне выход, когда будешь уходить?

– Конечно.

– Тогда я, пожалуй, задержусь на ярмарке до завтрашнего вечера.

– На твоем месте я бы не медлил. Ничего хорошего этот мир не ждет. Если хочешь, я могу открыть выход прямо сейчас. – Фрамин вновь щелкает пальцами и извлекает сигарету для себя. Потом замечает перед собой наполненный стакан и неторопливо осушает его. – Мудрее всего отправиться немедленно, – рассуждает он, – но мудрость есть следствие знания; а знание, откровенно говоря, есть следствие неразумных деяний. Поэтому чтобы умножить свои знания и стать мудрее, я тоже останусь еще на день.

– Значит, нечто особенное произойдет именно завтра?

– Да. Взрывная волна. Я чувствую приближение Энергий. Недавно было какое-то движение в том великом Доме, куда в конце концов уходит все живущее.

– Тогда мне тоже не помешает приобщиться к этому знанию, – усмехается Мадрак, – тем более что всякое движение в том Доме задевает моего бывшего хозяина, Который-был-Тысячей.

– Ты цепляешься за обветшавшую преданность, могучий.

– Возможно. А тебе это на что? Зачем тебе множить свою мудрость такой ценой, Ангел?

– Мудрость самоценна. К тому же подобные вещи могут стать источником великой поэзии.

– Если смерть есть источник великой поэзии, то я предпочитаю бездарную. Кстати, о таких изменениях на Средних Мирах неплохо бы известить Принца...

– Я пью за твою преданность, могучий, однако согласись, наш бывший господин тоже приложил руку к теперешнему беспорядку.

– Твои мысли на сей счет мне известны.

Поэт делает глоток и вдруг опускает стакан. Глаза его теперь заполняет один цвет, – зеленый. Черные точки зрачков и белки растворяются, исчезают, глаза становятся бледными изумрудами, и в каждом живет желтая искра.

– Я предрекаю как провидец и маг, – начинает он отрешенным и невыразительным голосом, – что сейчас на Блис явилось то, что предвещает хаос. Мне ведомо также, что к Блису приближается и нечто иное, ибо я слышу беззвучный топот копыт во тьме и вижу того, кто невидим в своем надзвездном беге. Мы и сами можем быть втянуты в то, что произойдет здесь, хотим мы того или нет.

– Где? И как?

– Здесь. И нет в этом ни жизни, ни чести.

– Аминь, – заключает Мадрак. Зеленобородый маг скрежещет зубами: – ...И суждено нам быть тому свидетелями... – глаза его вспыхивают адским блеском, а костяшки пальцев белеют на черной трости с серебряным набалдашником.

... Евнух, жрец высшей касты, ставит тонкие свечи перед парой старых сандалий.

... Пес терзает грязную перчатку, видевшую много лучших столетий.

... Слепые Норны бьют по крошечной серебряной наковальне деревянными молоточками пальцев. На металле лежит полоса голубого света.

Зеркало оживает туманными образами, рожденными пустотой.

Оно висит в комнате, где никогда не было мебели, висит на стене, покрытой темными гобеленами, и перед ним – Огненная Ведьма.

Смотреть в зеркало – все равно что разглядывать сквозь стекло комнату, полную розовой паутины, колеблемой порывами ветра.

Фамильяр сидит на ее правом плече, и безволосый хвост свешивается ей на грудь. Она гладит его, и он виляет хвостом.

Ведьма улыбается, и паутина медленно тает под ее взглядом. Холодные огни прыгают вокруг нее, не рассеивая темноты.

Затем паутина исчезает, и она видит Блис. Но среди всех красок и движения Блиса она видит лишь обнаженного до пояса человека, стоящего в центре небольшой площадки, окруженной людьми.

У него широкие плечи, а руки вздуваются буграми мускулов под бледной кожей. Он бос, и ноги его облегают черные брюки. В его волосах цвета сырого песка играет солнечный луч, дробясь тысячами ослепительных искр. Талию охватывает широкий пояс из темной кожи, утыканный отточенными шипами. Взгляд его желтых глаз неподвижен и устремлен на бородатого человека, корчащегося у его ног.

Тот, кто лежит перед ним, тяжел и грузен, но сейчас похож на раздавленное насекомое. Он пытается приподняться на одной руке, и его спутанная борода метет пыль. Он свирепо смотрит вверх, и губы его беззвучно шевелятся.

Человек с желтыми глазами делает небрежное движение ногой, выбивая из-под него руку. Бородач падает лицом вниз и больше не движется. Минутой позже его уносят.

– Кто? – пищит фамильяр.

Огненная Ведьма не отвечает и смотрит в зеркало. В круг входит четырехрукий человек, ступни его узловатых ног перекручены и оканчиваются как бы еще одной парой ладоней. Он лыс и весь блестит, словно облитый маслом, и когда он подходит к своему противнику, мгновенно опускается на четвереньки, так что нижняя пара его рук упирается в землю. Откидываясь назад, он словно выворачивается наизнанку, и теперь на площадке изготовилась к прыжку огромная лоснящаяся лягушка.

Он и прыгает как лягушка, но его раскоряченные руки ловят пустоту, и в этой пустоте его встречают два быстрых удара ребром ладони – по шее и под живот, подталкивающих и разворачивающих его. Он пролетает дальше, кувыркаясь в воздухе – голова, руки, пятки, но, упав, припадает к земле, бока его вздымаются и опадают, и он прыгает вновь.

В этот раз противник хватает его за лодыжки и держит вверх ногами на вытянутых руках.

Но четырехрукий извивается, охватывает держащие его запястья и бьет головой в живот. Теперь по его черепу течет кровь – он задел один из шипов на ремне, но высокий человек не отпускает его. Он упирается в землю и раскручивается как волчок, сжимая лодыжки четырехрукого – быстрее... еще быстрее... Он кружится целую минуту, затем опускает соперника в пыль, легко наклоняется над ним и выпрямляется. Четырехрукий лежит неподвижно. Минуту спустя уносят и его.

И еще трое побеждены им, включая Билли-Колючку, чемпиона четвертого города, и победителя качают, увенчивают гирляндами и награждают кубком и денежным чеком. Но на лице желтоглазого нет и тени улыбки, пока взгляд его не падает на стоящую в толпе Мегру из Калгана.

Она ждет этого взгляда. Огненная Ведьма следит за губами зевак.

– Оаким, – наконец говорит она. – Все называют его Оакимом.

– Зачем мы подсматриваем за ним?

– Я видела сон, который прочла как совет: следи за местом, где изменится направление волны. Даже здесь, за пределами Средних Миров, мой разум связан с волнами Энергий. Я больше не могу использовать их, но все еще их воспринимаю.

– Почему этот человек – этот Оаким – находится там, где меняется направление волны?

– Это зеркало знает многое, но, увы, молчит. Оно показывает, но ничего не объясняет. Но оно берет из сна мои неосознанные мысли, так что мне остается лишь понять увиденное.

– Он быстр и очень силен.

– Верно. Я не видела подобных ему с тех пор, как солнцеглазый Сет пал от Молота, разбивающего солнца, в битве с Безымянным. Оаким нечто большее, о, большее, чем кажется толпе или той маленькой девочке, на которую он сейчас смотрит. Смотри, как мои слова заставляют зеркало проясняться! Мне не нравится темная аура вокруг него... Нет, мой сон не зря был беспокойным. Мы должны увидеть, что за ним стоит. Мы должны узнать, что он такое.

– Он возьмет девочку на холм, – мурлычет фамильяр, тычась холодным носом в ухо ведьмы. – Давай посмотрим!

– Хорошо, – усмехается она, а фамильяр виляет хвостом и поглаживает лапами свою кудрявую макушку.

Человек стоит на поляне, окруженной живой изгородью и полной цветов. Окажись вы здесь, вы бы увидели украшенное гирляндами ложе, скамьи, столик и решетку, поддерживающую вьющиеся розы, – все под огромным зонтичным деревом, заслоняющим полнеба. Поляна залита ароматами цветов и музыкой, которая висит в воздухе и медленно сочится сквозь него. Бледные огни пляшут в ветвях, и крошечный фонтанчик искрится у столика возле самых корней.

Девушка закрывает в живой изгороди калитку, на которой тотчас вспыхивает надпись «Не беспокоить!», и идет к мужчине.

– Оаким... – шепчет она.

– Мегра...

– Ты знаешь, зачем я позвала тебя?

– Это – сад любви, – говорит он, – и если я что-нибудь смыслю в обычаях этой страны...

Она улыбается, снимает серебряную полоску с груди, вешает ее на куст и кладет руки ему на плечи. Он хочет прижать ее к себе, но безуспешно.

– А ты сильна, крошка.

– Я привела тебя сюда бороться, – заявляет она. Он бросает взгляд на голубую кушетку, затем снова на девушку, и слабая улыбка чуть трогает уголки его губ. Мегра качает головой: – Не так, как ты думаешь. Сначала ты должен победить меня. Мне не нужен обычный мужчина, чья спина может сломаться от моих объятий. Не нужен мне и слабак, который выдохнется через час или даже через три. Мне нужен мужчина, чья сила будет течь как река, – бесконечно. Ты такой, Оаким?

– Ты видела меня в борьбе.

– Ну и что? Я сильнее любого мужчины, какого когда-нибудь знала. А сейчас, Оаким, ты пытаешься прижать меня к себе и не можешь.

– Я не хочу делать тебе больно.

Она смеется в ответ и легко размыкает его руки на своей талии, и бросает Оакима на землю Сада любви.

– Это называется ката-гарума, один из приемов нате-вазы. Ты будешь бороться?

Он встает на ноги, стягивает с себя рубашку, только что бывшую белой, и улыбается. Девушка смотрит на него без улыбки:

– Ты будешь бороться со мной?

В ответ Оаким протягивает ей розу, сорванную с решетки.

Отведя локти за спину и сжав кулаки, она резко выбрасывает руки вперед и сдвоенным ударом бьет его в живот.

– Я вижу, тебе не по нраву розы... – задыхается Оаким.

И – он наступает на стебель. Глаза Мегры сверкают синим огнем:

– Теперь ты будешь бороться со мной?

– Да, – говорит он, – я научу тебя захвату, что именуется «поцелуй», – и заключает ее в железное кольцо своих рук, прижимая к себе. Она отворачивается, но Оаким ловит губами ее губы и выпрямляется, поднимая девушку над землей. Она не может ни вздохнуть в этом кольце, ни разорвать его; и их поцелуй продолжается, пока ее силы не иссякают... Он поднимает ее на руки и бросает на ложе.

Белые, алые, черные розы, музыка, пляшущие огни, сломанный цветок на траве... Огненная Ведьма роняет беззвучные слезы. Фамильяр удивлен. Ничего, он скоро поймет. Зеркало заполнено сплетением двух тел. Ведьма и фамильяр наблюдают за лучшим танцем Блиса.