Солнцеворот

ГЛАВА 3 КРАСНЫЕ КАМНИ

29 декабря, в среду, Геннадий Галыгин, отпросившись с работы до обеда, отправился на своей новенькой Volvo в Строгино, чтобы проведать квартиру своих покойных родителей — ветеранов советской дипломатической службы. Еще недавно он очень выгодно сдавал доставшуюся ему в наследство недвижимость в аренду. Его последними арендаторами была богатая грузинская семья, но у главы семейства возникли какие-то проблемы с российскими правоохранительными органами, и арендаторы куда-то съехали, возможно, решили вернуться в свой родной Зугдиди. Быстро найти за ту же цену новых арендаторов ему не удалось, поэтому его хорошая трехкомнатная квартира с мебелью и бытовой техникой оказалась нежилой. А за нежилой квартирой, как известно, надо регулярно следить: мало ли что, вдруг соседи этажом выше водой затопят или, не приведи господь, воры заберутся. Впрочем, были у Геннадия Галыгина насчет этой квартиры и другие планы.

Удостоверившись в том, что с квартирой все в порядке, он отправился на кухню, приготовил в электрокофеварке Bork чашечку кофе и закурил, а затем достал мобильный телефон, набрал нужный ему номер и позвонил. Ему ответил нежный женский голос.

— Лена, ты где? — спросил он.

— На третьем кольце. Такая ужасная пробка. Думаю, что приеду не раньше, чем через полчаса. Но это — нормально, — ответила ему собеседница.

— Это — нормально, — согласился он, обрадованный и взволнованный тем, что у него с Еленой Сергеевной Павловой, наконец-то, состоится полноценное свидание.

Их роман развивался очень стремительно. С того памятного воскресного дня, когда он ее поцеловал, они встречались дважды, поздно вечером, на том же месте, то есть на площадке 5 этажа возле окна. Своей жене Наине Галыгин говорил, что ему надо перед сном погулять и подышать свежим воздухом, — иначе он не заснет. Под каким предлогом приходила к нему на свидание Елена Сергеевна неизвестно, так как она ему про это не рассказывала. Они курили, пуская дым сигарет в открытую форточку окна, возле которого стояли, разговаривали, целовались и поспешно, можно сказать — стремительно, делали все остальное. Тот, кто в школьной или студенческой юности бывал в подобных ситуациях, могут подтвердить, что подоконник, даже широкий, не самое удобное место для получения чувственного удовольствия.

35-летняя Елена Сергеевна и 40-летний Геннадий Галыгин переживали кризис среднего возраста или, как говорят психологи — "бунт сорокалетних". Первооткрывателем новой болезни, поразившей весь цивилизованный мир, принято считать канадского психоаналитика Эллиот Жак, который в 1965 году в "Международном журнале Психоанализа" опубликовал статью под оптимистическим названием "Death and the mid-life crisis". Изучив множество личных биографий, автор пришел к выводу, что в середине жизни, люди испытывают некий кризис обусловленный двумя основными факторами. Во-первых, к этому моменту индивидуумы начинают глубоко осознавать собственную природу, как смертных существ. Во-вторых, к этому моменту у людей меняются рамки восприятия действительности, в результате чего система прямого отсчета "время с момента рождения" заменяется в сознании системой обратного отсчета — "время до смерти".

Геннадий Галыгин и Елена Сергеевна друг другу на свои "вторые половинки" не жаловались. Они ведь были соседи, и не один раз являлись невольными свидетелями периодически повторяющихся по одному и тому же сценарию семейных скандалов. Истеричная Наина Галыгина била посуду и вопила, да так громко и истошно, что было слышно на всю лестничную площадку. Дмитрий Васильевич Павлов не кричал, а, молча, выставлял Елену Сергеевну за дверь. Следом за ней, как правило, выбегала их дочь Аня, которая жалела свою мать и очень боялась, что она непременно выполнит свою угрозу — бросится под поезд метро. А потом они обе шли к кому-нибудь из соседей, иногда даже оставались у них ночевать.

Для того чтобы скрасить время ожидания Елены Сергеевны, Галыгин перешел в гостиную и включил телевизор. На канале SNN показывали повтор прямой трансляции торжественной церемонии открытия Святых врат собора Святого Петра Папой Римским Иоанном-Павлом II. Это торжественное событие состоялось 25 декабря 1999 года и положило начало грандиозному празднованию 2000-летия христианства.

79-летний понтифик медленно и тяжело шел, опираясь на руки двух епископов, хотя и выглядел несколько лучше, чем во время своих последних появлений на публике. После молитвы, которой внимали около 8 тыс. верующих, находившихся в соборе, наместник Святого Петра направился к Святым вратам.

— Я войду в Твой дом, Господи. Откройте мне врата справедливости! — пропел Папа на латыни и уперся ладонями в бронзовые двери. Тяжелые створки медленно подались вперед. В этот момент огромный собор, погруженный в полный мрак, осветился ярким светом многих тысяч мощных электрических ламп.

— И здесь без спецэффектов не могли обойтись, — поморщился Геннадий Галыгин от досады и переключился на другой канал, по которому шли последние деловые новости.

Главный банкир страны В.В. Геращенко жаловался на высокие кредитные риски, отсутствие инструментов ликвидности, обременительную налоговую систему и низкий уровень доверия к государству и кредитным организациям. Галыгину это тоже было неинтересно, но в это время раздался звонок в дверь, и он, выключив телевизор, поспешил навстречу Елене Сергеевне.

Он помог ей снять верхнюю одежду, проводил в гостиную и предложил кофе. От кофе она отказалась и попросила показать квартиру и правоустанавливающие документы. В принципе, ее все устраивало, даже ежемесячная арендная плата в размере 1 тыс. американских долларов. Она открыла сумочку и вытащила из нее конверт.

— Здесь 3 тысячи долларов. Я хотела бы заплатить за три месяца вперед, — сказала она и покраснела.

— Да подожди ты со своими деньгами! Лучше скажи: ты, что, решила со своим мужем развестись? — спросил он, чувствуя, что настал решающий момент для выяснения отношений.

— Заявление о разводе я подала две недели назад. Вот повестка в суд. Завтра, я надеюсь, все должно решиться, — призналась она.

— В таком случае… Я, конечно, не навязываюсь, но у меня есть встречное заявление: Давай жить вместе? — предложил он, поражаясь собственной смелости.

— Я не против этого. Но было бы лучше, если бы мы какое-то время, хотя бы полгода скрывали наши отношения. За это время я бы решила вопрос о разделе квартиры, в которой я прописана, а ты бы разобрался со своей женой, — предложила она.

Только она это сказала, как у Геннадия Галыгина зазвонил мобильный телефон. Взглянув на определившийся номер, он обомлел. Это была его супруга Наина Иннокентьевна. Он приложил телефон к уху и стал с ней разговаривать. Супруга интересовалась, как он добрался до Строгино, и жаловалась на какого-то "козла", который подрезал ее на Кутузовском проспекте. Она тоже была за рулем (личного автомобиля марки Skoda) и направлялась на "Горбушку", чтобы купить новогодние подарки своим родственникам в Санкт-Петербурге.

Чтобы не мешать их разговору, Елена Сергеевна, молча, встала с дивана и пошла на кухню. Он тоже встал и направился за ней, давая тем самым понять, что она для него гораздо важнее, чем разговор с женой. Увидев возле окна пепельницу, Елена Сергеевна открыла сумочку и достала пачку сигарет Vogue. Геннадий Галыгин жестом показал ей, чтобы она не стеснялась и закуривала. А тут и разговор закончился. Он положил мобильный телефон на подоконник и открыл форточку.

— Я тебя не очень задерживаю? — спросила Елена Сергеевна, спохватившись.

— Я отпросился с работы до обеда, то есть до 14.00, следовательно, у меня в запасе, как минимум, два с половиной часа, — улыбнувшись, ответил он на ее вопрос и в свою очередь поинтересовался, как обстоит со временем у нее.

— В колледже занятия закончились, а в издательстве, где я работаю переводчиком, мне приходится бывать один-два раза в неделю, — объяснила она свою ситуацию.

— Значит, успеем добежать до канадской границы? — пошутил он и нежно погладил ее по спине.

— Конечно, успеем! — весело ответила она и, выразительно заглянув ему в глаза, тихо спросила: Можно я перед забегом на пять минут зайду в ванную?

………………………………………………………………………………………………………

Прибыв на работу на крыльях любви, но с получасовым опозданием, за которое его, взглянув на его сияющее от счастья лицо, Антон Шлыков даже не пожурил, Геннадий Галыгин занял свое рабочее место и включил персональный компьютер.

— Какие новости? — спросил он, обращаясь к своим коллегам.

— Мистер Прог вернул Оленину в ее тело, и, я полагаю, что наш главный герой, немного пошалив, вскоре последует за ней. Руку даю на отсечение! Они встретятся снова, и у них закрутится роман с хэппи-эндом, — высказал свое мнение Александр Андреев.

— Что-то я в этом не уверен, — возразил Шлыков и пояснил свою мысль: Дмитрий Васильевич Павлов увяз, как пчела в сиропе. Он такую себе, понимаешь, красавицу отхватил, что назад возвращаться вряд ли захочет.

Галыгин неопределенно хмыкнул, и тут же приступил к изучению написанного текста, чтобы составить о нем свое мнение.

"Человек — земли соринка"

Эвенкийская поговорка

I

На другой день, ближе к полудню, когда Павлов и Медвяная Роса уже проснулись и даже позавтракали, на стоянке Белохвостого Оленя на реке Лопарь начался переполох. Урсула и Березка, спустившись к реке, чтобы набрать в бурдюки воду, заметили медленно кружившуюся в водовороте украшенную резьбой лодку-долбленку, в которой не было людей. Урсула разделась, вплавь добралась до нее, забралась на борт, осмотрелась, нашла шест и причалила к берегу.

Лодка, по ее мнению, была в хорошем состоянии, выдолблена из целого ствола осины и могла выдержать вес шести взрослых людей. Однако, то, что она нашла на корме, повергло ее и Березку в ужас. Это был кожаный мешок, а в нем — отрубленные и обезображенные головы черных аратов. С такой невероятной жестокостью расправиться с черными аратами могли только хунхузы — племя одичавших людей, которые не почитали богов.

Про хунхузов орландам было известно немногое: что живут они в пещерах в труднодоступной гористой местности, изобилующей фонтанирующими из-под земли горячими источниками и незамерзающими даже в лютые морозы озерцами. Каждый год с наступлением лета хунхузы совершали дерзкие набеги на территории соседних племен, с целью грабежа и насилия.

Никаких орудий труда и даже наконечники копий из камня и кости они делать не умели, пользуясь теми, которые доставались им в виде трофеев. Одеждой и обувью они тоже практически не пользовались, хотя их тела были лишены волосяного покрова, и даже головы блестели, как коленки. Но насекомые и хищные звери хунхузов не трогали, так как не переносили запаха их пота, который был так отвратителен, что даже у всеядных медведей вызывал непроизвольную рвоту. Бледная, сероватого оттенка, кожа хунхузов даже после непродолжительного пребывания на солнце покрывалась ожогами, поэтому они вынуждены были обмазывать себя глиной, смешивая ее с растительными и минеральными красителями.

Внешний облик хунхузов был непривычен и вызывал отвращение: вытянутый конусообразный череп, едва заметные ушные раковины, узенькие щелочки глаз, приплюснутый нос, длинная шея, вытянутый подбородок и маленький рот, который у взрослых особей был снабжен выступающими наружу клыками. Плечи у них были узкие, на руках — по четыре пальца с перепонками, а на ногах — по шесть. По причине четырех пальцев на руках хунхузы не могли пользоваться луками, но очень даже ловко управлялись копьями и дротиками.

Язык, на котором хунхузы общались между собой, сильно отличался от языка представителей соседних племен и напоминал щебетание птиц. Хунхузы были прекрасными пловцами, а их глаза видели ночью не хуже, чем днем. По ночам они обычно и нападали, но иногда могли застать своих жертв, врасплох, и днем, незаметно подплывши к берегу. С хунхузами орланды и другие племена на протяжении многих лет вели непримиримую борьбу, но хунхузов не становилось меньше. Некоторые полагали, что их женщины плодятся, как кошки, по три раза в год. Другие утверждали, что в пещерах, в которых живут хунхузы, круглый год растут съедобные грибы, являющиеся источником их питания и долголетия. Что толкало хунхузов на столь опасные предприятия, во время которых они гибли бессчетно, неизвестно. По мнению, орландов, аратов, кайяпо и других охотничьих племен, хунхузами управлял злой дух, которого они называли Великим Змеем.

Обо всем этом Павлов узнал, конечно, не сразу, но тревожное настроение Нары, Урсулы и Медвяной Росы, а также печальные всхлипывания Сары Гудвин, наглядно свидетельствовали о том, что близкое соседство с хунхузами не предвещает ничего хорошего.

— Лучше быть утопленником в реке, чем барбекю на вертеле у хунхузов, — заявила Нара, которой, как старшей по возрасту, было предоставлено право первой высказать свое мнение.

С ней все согласились, и начали подготовку к походу в направлении Красных камней. Четыре полноценных гребца: Нара, Урсула, Павлов и Медвяная Роса, — вполне могли справиться с управлением тяжелой дощатой лодки, которую Павлов три дня тому назад привел за собой на катере. Ширина лодки позволяла сидеть за одной парой весел не одному, как обычно, а двум гребцам. Лодку-долбленку они решили не бросать, а буксировать за собой на жесткой сцепке. Бронзовый наконечник копья, который Урсула подарила Павлову, после небольшой переделки превратился в наконечник багра — для того, чтобы расталкивать плывущие по воде стволы деревьев.

Урсула вырубила секирой два прочных шеста, очистила от коры и обстрогала своим кривым бронзовым ножом. С помощью этих шестов Березка и Сара Гудвин должны были управлять лодкой-долбленкой, чтобы ее не заносило. В ту же лодку они сложили "покрышку" типи и мешки с одеждой, которые Павлов перевез с зимника родителей Рико и Люка.

Нара, руководившая погрузкой, выбросила в реку на корм налимов и сомов большую часть охотничьих трофеев Павлова и Урсулы, оставив из них только то, что было засолено и закопчено. Детей (Рико, Люка и Вика) посадили на нос дощатой лодки, — так за ними удобнее можно было следить и в случае чего прийти на помощь. Разбирая типи, Медвяная Роса обнаружила, что шкуры на "покрышке" соединены какими-то необычными нитками, похожими на тонкий бронзовый шнур, но докучать своего мужа, то есть Павлова, расспросами не стала.

Они отошли от стоянки Белохвостого Оленя, когда шест, на котором сушилась тигриная шкура, отбросил самую короткую тень. Шкуру тигрицы они, разумеется, тоже забрали. Медвяная Роса уже придумала, какого фасона плащ она сошьет своему мужу, когда снимет с тигриной шкуры мех. Погода была по-летнему теплой, и вскоре гребцы (они расселись попарно, Нара с Медвяной Росой и Павлов с Урсулой), разделись до пояса и намазались пахучей мазью, отпугивающей кровососущих насекомых. На руки они надели замшевые рукавицы, чтобы не набивать мозоли. Предметы вооружения (к ним Урсула добавила несколько увесистых камней), спальные мешки и съестные припасы они сложили на корме. Туда же с деловым видом перебрался серый щенок, демонстрируя готовность держать по ветру свой чуткий нос. Его, посмеявшись, не отогнали, дескать, пусть служит на общее благо.

Наводнение залило поймы рек и болот. Вода, промывая тайгу, выносила в реку лесной мусор. Грести было непросто, так как весла то и дело попадали в ошметки коры, ветки и прочие фрагменты разнообразных деревьев и кустарников. Ближе к устью, то есть к месту слияния реки Лопарь с Припятью, скорость течения вначале замедлилась, а потом ускорилась. Нара осушила свое весло, взяла в руки багор, перешла на нос лодки и заняла место лоцмана.

На пути их возникло первое препятствие — "расческа" — в виде нагромождения вымытых с корнем стволов деревьев, — хвойных, лиственных — все вперемешку. Путешественники причалили к берегу, а Павлов с Урсулой приступили к расчистке прохода, сильно рискуя оступиться и поломать ноги. Еще никогда Павлову, наверное, не приходилось столь усердно трудиться, как в этот раз. После прохода через "расческу" орланды сделали первый привал. Они развели костер и поужинали.

— Милый друг, — шепнула Павлову на ухо Урсула, — какой же ты сильный! А с виду никак не скажешь.

Павлов же подумал, что, наверное, микстура по секрету Макропулуса продолжает действовать, и поэтому к славословиям Урсулы отнесся спокойно, без самолюбования.

По расчетам Нары до Припяти было уже рукой подать. Но какой стала река в результате наводнения, разумеется, не могла знать и она. Если черные араты не осмелились по ней пройти, значит, течение бурное и, возможно, на реке полно опасных препятствий и водоворотов. Урсула и Нара расспросили (словами и жестами) Сару Гудвин, и она подтвердила их худшие опасения. После короткого совещания орланды решили последних сил зря не тратить, а хорошенько отдохнуть, устроившись на месте привала на ночлег. И место было для этого подходящее — сухое и скрытое под шатром сплетшихся ветвями хвойных и лиственных деревьев.

Недолго передохнув в обнимку с Медвяной Росой, Павлов заступил на ночное дежурство, сменив на посту Нару. Ночная прохлада быстро развеяла сон. Весело потрескивая, горел костер, окрашивая красноватым цветом могучие стволы окружающих кедров и черных берез, ровно гудели комары, по небу скользили неясные тени ночных птах. Замерла, заснула старуха тайга, издавая вечные, подчас необъяснимые звуки: то ветка сухая хрустнет, как бы под чьей-то осторожно ступающей ногой, то шелест, ропот какой-то пронесется, а то вдруг не то стон, не то крик жалобный раздастся. Прежде в такие минуты, на Павлова всегда нисходило озарение. Он глубже вдумывался и яснее представлял себе все виденное, слышанное и перечувствованное. На этот раз все мысли о смысле бытия перебивало чувство тревоги и неуверенности.

В лесу начала куковать кукушка, и он вспомнил: по народным приметам это означает, что уже около 3 часов ночи. Когда закричит жаворонок, будет 5 часов. В 6 часов утра распускаются одуванчики. Из "шатра воина", сладко позевывая, вылезла Урсула, поздоровалась и вначале окунулась в реке, а потом уже оделась. Между Павловым и Урсулой завязался содержательный разговор, из которого Павлов получил некоторое представление о том, как орланды измеряют время.

Поводом для разговора стала кукушка, к которой орланды, оказывается, тоже имели обыкновение обращаться с вопросом по поводу оставшихся дней жизни.

— Урсула, а сколько тебе лет? — поинтересовался он.

— Двадцать два, мой милый друг. Я, как ты понимаешь, на пять лет старше тебя, но иногда чувствую себя, по сравнению с тобой, ребенком, как наша милая Сара, которой всего одиннадцать лет, — охотно ответила она.

— А когда ты родилась? Год, месяц, день, число? — попросил он назвать точную дату ее рождения.

— Я родилась в год Тигра на второй день первой луны за два зимних часа до восхода солнца (1), — ответила она, посмотрев на татуировку на своей правой руке ниже локтевого сустава. Такие татуировки с изображениями зверей, звездочек и фаз луны были у всех орландов, заменяя им биометрический паспорт. Аналогичная татуировка была и у него, но как расшифровать ее значение, он не знал.

— А Березка когда родилась? — поинтересовался он, чтобы понять смысл, который она вкладывает в понятие "год Тигра".

— Березка родилась в год Черного Кабана на четвертый день пятой луны. Роды были очень тяжелые, но все обошлось благополучно, — начала рассказывать она, и вдруг широко улыбнулась и воскликнула: Ой! У нее же завтра день рождения! Четырнадцать лет! Я чуть совсем не забыла. Спасибо, что подсказал. Это ведь ты специально разговор про дни рождения завел? Тебе, наверное, Нара сказала?

— Какая разница Главное, ты вспомнила, что у твоей сестры завтра день рождения, — сказал он, придя к выводу, что у орландов, наверное, такое же летоисчисление, как и у китайцев, которые изобрели 60-летнюю циклическую систему с подциклами по 12 лет и отождествляли каждый год с названием того или иного животного.

— Так, уже четвертый час летнего дня. У тебя, милый друг, всего два часа (2), чтобы еще немного поспать. Впереди нас ждет трудный и опасный путь, — Урсула прервала разговор напоминанием о том, что ему надо перед предстоящим походом восстановить свои силы.

………………………………………………………………………………………………………

Денек им и впрямь выдался непростой. Дважды они попадали в стремнины и водовороты. Павлову даже пришлось перебраться на вторую лодку, так как Сара и Березка совсем выбились из сил. Наши путешественники держались стойко, и, наконец, в полдень, прибыли к подножию горы, не только похожей своими очертаниями на верблюда с двумя горбами, но так и называемой — Верблюжьей. Павлов даже удивился: откуда орланды могут знать о верблюдах? Здесь, у Верблюжьей горы, русло реки Припять (Ипуть) распадалась на два рукава: Западный и Восточный, — образуя остров длиною до 15 км.

Когда путешественники на своих лодках приблизились к каменистому мысу, то увидели, как на галечный пляж, сомкнув продолговатые щиты, вышли семь воинов, вооруженных длинными копьями с гранеными наконечниками. На голове у каждого воина был конусообразный кожаный шлем; на руках у некоторых блестели металлические поручи. Забрала у шлемов отсутствовали, но лиц воинов нельзя было разглядеть, так как их скрывали густые москитные сетки (накомарники). Павлов догадался, что это и есть орландские амазонки, о которых ему рассказал Арнольд Борисович Шлаги.

Узнав свою подругу Урсулу, воины радостно закричали. Их боевой клич подхватили Вик, Рико и Люк. Воины положили щиты и копья на гальку, сняли шлемы и поспешили к ним на помощь. Увидев их открытые лица и прически, Павлов уже не сомневался: это действительно женщины, причем, некоторые — очень даже миловидные. Он также обратил внимание на их доспехи: колеты из толстой кожи, покрытые на груди металлическими бляхами, длинные кожаные поножи, защищающие нижнюю часть ноги, от колена до лодыжки, и металлические налокотники. На поясе у каждой висел кривой охотничий нож в ножнах, украшенных фигурными костяными и золотыми пластинами, а за спиной на ремне — обоюдоострая секира.

Амазонки вытащили их лодки на берег, а затем помогли донести их вещи до места, где располагался приют и временный штаб помощи для пострадавших от наводнения. Это была неглубокая пещера с широким входом, скорее даже — грот, который с незапамятных времен служил местным племенам нимфеумом — храмом, посвященным богиням рек и озер. Внутри пещеры горел костер, вокруг которого расположились около трех десятков людей — представителей разных племен и народов, которых наводнение застало неподалеку от Красных Камней. Орланды не отказывали в помощи никому, кроме хунхузов.

Среди беженцев Павлов заметил человека непривычной внешности. Загорелое лицо его, смуглое с красноватым оттенком, было лишено усов и бороды. Он носил длинные волосы, заплетенные в одну косу, и был одет в камзол средневекового кавалера, лишенный вышивок и каких бы то ни было украшений. Павлов тогда еще не знал, что это — Толемей-хан, знаменитый врач, путешественник и составитель первого географического атласа Империи джурджени и прилегающих к ней северных территорий. Впоследствии он с ним еще несколько раз встретится, но уже при других обстоятельствах. Какое-то мгновение они, замерев от неожиданности, всматривались друг друга, будто пытаясь что-то вспомнить, но потом отвернулись.

Их приход вызвал среди беженцев заметное оживление. Восхищенно завздыхали женщины и зацокали языками мужчины. Так было встречено появление на Красных Камнях Медвяной Росы. Павлов и его спутники сразу же получили горячую пищу: наваристую мясную похлебку и запеченную в золе рыбу. Две совсем еще молоденькие амазонки предложили им на выбор несколько глиняных кувшинов с горячим отваром из трав с медом. Павлов попробовал все напитки и почувствовал, что захмелел. Сильно болели руки и мышцы спины. От укусов мошкары зудела кожа и даже воспалились глаза.

Нара и Медвяная Роса расстелили на каменном полу пещеры шкуры, на которые наши путешественники устроились на отдых, а потом Павлов заснул, терзаясь страхами и сомнениями по поводу того, как встретят его и семью в приюте Белохвостого Оленя. И что с Олениной? Сможет ли она существовать в теле Инги и что произойдет, если она, вдруг, заговорит? Про Сару Гудвин он уже договорился с Медвяной Росой о том, что они ее удочерят. Воспитание Рико и Люка Павлов тоже бы не хотел никому доверять, но уже догадывался о существовании какого-то обычая, который регулирует подобные вопросы. У дакотов и кайяпо, как объяснила ему Медвяная Роса, дети, у которых умерли родители, переходят в семьи братьев отца.

Незадолго до часа заката солнца их разбудила Урсула, которая все время, пока они отдыхали, общалась со своими боевыми подругами и даже успела составить устное донесение своему командиру о военных приготовлениях кайяпо и приближении хунхузов. Центурион Агата, получив через вестового сообщение о прибытии Урсулы из долгосрочного отпуска и добытых ею сведениях, не мешкая, отправилась на своей ладье к Верблюжьей Горе в сопровождении отделения старших учениц.

Павлов и его спутники собрали вещи и в сопровождении Урсулы направились к своим лодкам. Предводительница орландских амазонок уже сошла на берег и наблюдала за тем, как ее подчиненные вытаскивают ладью, оснащенную мачтой, и с черным, изогнутым, как шея лебедя, носом на галечный пляж. Поздоровавшись с ними, поднеся правую руку ко лбу, к губам и к груди, Агата подозвала к себе Медвяную Росу, взяла ее под руку и прошлась по берегу, о чем-то беседуя.

Пообщавшись с красавицей дакоткой и пожелав ей счастья с новым мужем, Агата подошла к Саре Гудвин, потрепала ее по щеке и на знакомом ей языке черных аратов спросила, как ее зовут и кто ее родители. Чернокожая девочка с опаской ей отвечала. Узнав, что Сара — "амата", то есть "священная дева", предназначенная для жертвоприношения, она объяснила ей, что орланды не убивают детей для того, чтобы понравиться своим богам. Услышав об этом, Сара воскликнула: "Слава вашим богам!", — и затем запрыгала от радости, получив в подарок из рук самой "королевы орландов" (таким был титул Агаты в представлении черных аратов) безделушку в виде маленького серебряного колокольчика.

Павлов почувствовал, что скоро настанет и его очередь отвечать на вопросы сурового и властного Центуриона. 50-летняя Агата уже десять лет командовала постоянным войском племени орландов. Сам отряд был небольшой — 35 человек, но на нем лежало основное бремя защиты племени от внешних врагов и организация обороны Красных Камней. В условиях мирного времени мужчины племени привлекались к военной службе крайне редко, да и то, главным образом, для выполнения вспомогательных функций: проводников, носильщиков, дозорных и гребцов.

Агата была среднего роста, худощава, с короткими с проседью волосами и лицом, обезображенным шрамами и отметинами оспы. Павлов обратил внимание на ее скромное одеяние: штаны из оленьей замши, напоминающие рейтузы, и потертую кожаную безрукавку. Под безрукавкой виднелась рубаха из грубого домотканого холста. На поясе Агаты висел короткий бронзовый меч в простых деревянных ножнах. Никаких доспехов, кроме металлических наколенников и налокотников на ней не было. О ее мужестве, отваге и военной смекалке ходили легенды. Правда, Павлов узнает об этом позднее. Пока же он почувствовал исходящую от этой удивительной женщины столь мощную энергетику, что его сразу бросило в жар.

— А теперь, любезный, я хотела бы поговорить с тобой, — сказала Агата, обратившись к нему, и сделала ему знак, дескать, следуй за мной.

Они подошли к большой дощатой лодке с мачтой, чем-то напомнившей Павлову новгородскую ладью из художественного фильма "Садко" (киностудия "Мосфильм", 1952 год, режиссер А.Пушко). Подчиненные Центуриона, — десять амазонок из отряда старших учениц в возрасте 16–18 лет, — стояли кружком и о чем-то оживленно разговаривали. В отличие от воительниц, которых Павлов видел днем, эти были гораздо моложе, да и вооружены иначе: маленькими круглыми щитами, луками и короткими метательными копьями. Нательными доспехами служили им панцири из войлока, простёганных нитями из шерсти и сухожилий. Завидев свою начальницу, ученицы построились в шеренгу, ожидая от нее дальнейших указаний.

Агата сделала им знак, означающий команду: "Вольно, не расходиться!". Ее подчиненные снова встали в кружок, и до слуха Павлова долетел веселый смешок: "Сорока, Урсула, Сорока…". Агата недовольно поморщилась и приказала своим подчиненным отойти от ладьи на расстояние двадцати шагов.

Убедившись в том, что их разговор никто не услышит, Агата задала Павлову вопрос, на который он мысленно уже подготовил ответ. Конечно же, речь шла о тигрице, которая сама нашла свою смерть у ручья на краю болота. Павлов не стал ничего привирать, и рассказал Центуриону все, как было на самом деле. Только отросток стальной арматуры он назвал по-другому: как острый осиновый кол, кем-то глубоко вбитый в землю.

— Молодец, что не врешь! — похвалила его Агата и добавила еще немного сиропа: Урсула мне такое про тебя передала в своем сообщении, что я засомневалась. Но то, что ты мне рассказал, останется между нами. Пусть все орланды думают, что ты — Герой. Хотя, ты и на самом деле герой, если преодолел страх перед Хозяйкой Тайги. И это заслуживает особой награды.

После этих слов Агата подозвала к себе учениц, которые бросились к ней со всех ног. Она шепнула одной из них что-то на ухо, и та, кивнув головой, полезла в лодку, а трое других по знаку своей начальницы начали ритмично стучать копьями о свои щиты. По этому сигналу к ним прибежали другие амазонки: войны и ученицы. И, вот, когда они все собрались, Агата произнесла следующую речь:

— Властью, данной мне племенем орландов, я объявляю, что Сорока — сын Аси и Сома из рода Белохвостого Оленя, за исключительную храбрость, проявленную им в поединке с Хумбабой (тигрицей) и спасение утопающих соплеменников, принимается в отряд воинов орландов в должности моего адъютанта. И звать его теперь не Сорока, а Тибул, что на языке наших предков означает Победитель Тигра.

После этого Агата повесила Павлову на шею ожерелье из когтей бурого медведя, предупредив его и всех остальных, что это — его постоянный пропуск в расположение отряда воинов орландов, куда он может приходить в любое время дня и ночи.

— Урал!!! — закричали воины орланды и ученицы и снова ударили копьями о свои щиты.

С визгом, выражающим чувство радости и гордости, к Павлову на шею бросилась Урсула. Когда волнение немного улеглось, Павлов в своей ответной речи искренне поблагодарил Агату за столь высокую награду и пообещал оправдать оказанное ему доверие. Прибежали Рико и Люк, закричали и запрыгали от восторга, а потов вцепились ему в куртку, всем своим видом показывая, что он — не кто-нибудь, а их старший брат. Подошли Нара, Медвяная Роса, Березка и Сара Гудвин. И тоже его поздравили: с новым именем и почетной должностью. Нара и Медвяная Роса его расцеловали, Березка погладила его по щеке, а Сара укусила за мочку уха — не больно, а скорее щекотно.

И вот, Павлов и его спутники снова отправились в путь. На этот раз плыть было недалеко и недолго — между крутых берегов правого рукава реки Припять (Ипуть) до места, называемого Главным Причалом. Урсула осталась у Верблюжьей горы (служба есть служба) и ее место в дощатой лодке за веслами заняли две старшие ученицы, которым были положены увольнительные.

Юных амазонок обеих звали Ритами и были они прелесть как хороши и общительны. Снявши с себя доспехи и оставшись в одних топиках и коротеньких юбочках из грубого холста, они сели в дощатую лодку вместе с Павловым, Нарой и детьми. Лодка-долбленка с Медвяной Росой, Березкой и Сарой Гудвин следовала за ними на буксире.

Риты рассказали Павлову и Наре последние новости, не забыв упомянуть всех соплеменников, которым за последние пять дней удалось добраться до Красных Камней. Из рода Желтого Быка, по их сведениям, не прибыл еще никто, кроме тех, кто перебрался из своих зимников на Красные Камни до наводнения. Павлова, то есть Сороку, а теперь — Тибула, обе Риты, оказывается, хорошо знали, и поэтому строили глазки и хихикали, что ему совсем не нравилось.

Лучи закатного солнца, упав на гранитные отложения берегов под определенным, только им известным углом, отразились столь ярким радужным цветом, что Павлов даже прикрыл ладонью глаза. В последний раз подобное зрелище он видел в художественном фильме "Золото Маккены" (Mackenna's Gold — 1969 год), но та, известная кинозрителям, картинка золотого каньона была искусственной. Здесь же все было натурально.

— Какая красота! — вырвался из него вздох восхищения.

— Твоя Медвяная Роса тоже красотой не обделена, — кокетливо улыбаясь, заметила Рита, которая гребла с ним на пару.

— Инга узнает, желчью изойдет! — простодушно заметила вторая Рита, которая была напарницей Нары.

Его супругу Ингу обе ученицы знали не понаслышке. Одной Рите она приходилась двоюродной сестрой, а другой — племянницей. Получив подтверждение о том, что Инга (Оленина) жива, Павлов обрадовался, а затем задумался. Получалось, что теперь у него две жены. Как между собой они будут ладить?

От невеселых раздумий Павлова отвлекли стоящие в ряд на высоком берегу каньона на расстоянии, примерно, полукилометра друг от друга каменные башни — каждая высотой с 5-6-этажный дом. Он догадался, что это и есть "приюты", о которых ему рассказывал Арнольд Борисович Шлаги.

По пути к причалу они нагнали лодку-берестянку, в которой находились два парня в возрасте 17–18 лет. Сороку из рода Белохвостого Оленя вышеупомянутые соплеменники тоже хорошо знали и приветствовали, как своего закадычного приятеля. Из вежливости Павлов помахал им рукой, а обе Риты не преминули воспользоваться случаем, чтобы сообщить им о том, что их приятель уже не Сорока, а Тибул — Победитель Тигра. Парни, которых Риты называли Шалопаем и Кудлатым, юным амазонкам не поверили, и, ухохатываясь, сказали, что Сорока, действительно, не Сорока, а Рыдван, то есть победитель Зайца. Это было уже слишком. Даже Нара не выдержала, и, осушив весло о спину одного из парней, грозно сказала:

— Заткнитесь, недоношенные, а не то я вам руки с ногами местами поменяю!

— А Урсула сделает вам последнее обрезание, — предупредила одна из Рит.

— А я вырву язык, — подвела итоги страшного наказания Медвяная Роса и показала тигриную шкуру.

Разглядев Медвяную Росу, парни ахнули и стали грести так быстро, что скоро их обогнали и оказались далеко впереди. Они даже отцепили от своей лодки большое бревно, которое буксировали. Обе Риты еще долго смеялись, живо представив дерзких обидчиков в случае исполнения перечисленных угроз. А Павлов огорчился, начав постигать реальную сторону жизни своего двойника, который, по правде говоря, не отличался ни умом, ни храбростью, ни сообразительностью.

Заскулил, завизжал и заметался на коленях у Люка щенок, который до этого не подавал никаких признаков беспокойства. И тут путешественники услышали громкий лай и подняли головы. На самом козырьке каньона, мечась из стороны в сторону, бегала собака, похожая на овчарку.

— Зорька! Зорька! — радостно закричали братья-близнецы, опознав знакомую собаку.

Зорька пробежала по берегу несколько десятков метров, а потом пропала из виду. Ничего страшного, конечно, с ней не случилось. Просто она направилась к своим хозяевам для того, чтобы визгом и лаем предупредить их о скором прибытии сородичей, считавшихся безвестно отсутствующими.

— Как же мы будем выбираться на берег? Не иначе, как по веревочной лестнице? — с тоской думал Павлов, рассматривая высокую отвесную стену каньона. Когда же их лодки приблизились к Главному Причалу, то Павлов испытал еще один шок. Он увидел лестницу шириной не менее 15 метров, аккуратно высеченную в скале. Ее ступеньки спускались прямо к воде, а между тремя маршами были устроены площадки.

По обе стороны от лестницы вдоль берега качались на воде десятки плотов, привязанных за веревки к вбитым в скальную породу деревянным клиньям. На плотах стояли перевернутые днищем вверх лодки. На плотах сновали люди, на лестнице играли дети, где-то в отдалении лаяли собаки, пахнуло дымком от где-то неподалеку разложенного костра.

— Ну вот, мы и дома! — сказала Нара и заплакала.

II

В середине 1960-х годов на северном побережье Чёрного моря в устье реки Авунда в 11 км к востоку от Ялты начались археологические раскопки. Экспедиции длились не один день, поэтому некоторые археологи брали с собой детей. В 1967 году раскопками руководил отчим Терехова — старший научный сотрудник Института археологии АН СССР, благодаря которому Павлов (ему и его школьному другу Терехову в это время исполнилось 14 лет) первый раз в жизни оказался в археологической экспедиции.

Работы велись на скале Дженевез-Кая, где был обнаружен культурный слой с остатками примитивной лепной керамики периода раннего энеолита (III тысячелетие до н. э.). Там же был обнаружен таврский культурный слой VII–VI век до н. э. с остатками чернолощеной лепной посуды. К раскопу мелкоту, естественно, не подпускали, и подрастающее поколение вынуждено было развлекать себя самостоятельно. Они загорали, купались, совершали непродолжительные пешие походы по окрестностям Гурзуфа. И все же любопытство брало верх, и тогда Павлову, его другу Терехову дали в руки совковые лопаты, чтобы они разгребали землю из отвалов.

Атмосфера серьезной сосредоточенности, с которой работали старшие, буквально сантиметр за сантиметром, снимая землю, просевая ее, отбирая каждую бусинку, каждый черепок, заставляла задуматься. Например, о том, что каждый сантиметр культурного слоя, это — десятки, а может и сотни лет истории. Отнюдь не факт, что люди жили на этой этом месте всегда. Они могли его покидать под натиском врагов и стихийных бедствий, а потом на эту площадку, давно заросшую травой и бурьяном, приходили другие племена и народы и создавали новое поселение. Цель ученых-археологов — не поиск сокровищ древних цивилизаций, а реконструкция и классификация их многослойной материальной культуры.

Вспомнить об археологии Павлова заставили уже первые шаги, которые он сделал на древней земле орландов. Впрочем, по порядку. Начнем со встречи с сородичами, об актуальности которой обитателей приюта Белохвостого Оленя на Красных камнях, визгом и лаем, предупредила собака по кличке Зорька. Дяди, тетки, двоюродные братья и сестры, — все кто не был занят неотложными хозяйственными делами, — немедленно поспешили к Главному Причалу. Павлова обнимали, целовали, хлопали по спине, выражая искренние чувства радости по поводу того, что он и его братья живы и здоровы. Из сородичей выделялся высоченный мужчина под два метра ростом с черной, как смоль, окладистой бородой. Его звали Ерофей, и он приходился Павлову, то есть Сороке, родным дядей по отцовской линии. Именно он становился для Люка и Рико отцом вместо погибшего Сома.

Встречающие сородичи не обделили и вниманием и Нару с Березкой, искренне поздравив их с благополучным прибытием. Только Медвяная Роса и Сара Гудвин тихо стояли в сторонке. Наконец, дело дошло и до них.

— А это кто? — спросила Нару одна из теток Сороки — самая пожилая и авторитетная, по имени Лаванда.

— Не поверите, уважаемая Лаванда! Старшая — его жена, а младшая, как можно догадаться по цвету кожи, — подарок вождя черных аратов.

— Когда же он успел жениться и добиться расположения черных аратов? — удивилась Лаванда.

— Он еще и нас из реки вытащил, а потом убил Хумбабу и содрал с нее шкуру, — набравшись смелости, сказала Березка.

— Кто, Сорока?! — всплеснула руками Лаванда.

— Теперь он не Сорока, а Тибул, то есть Победитель Тигра. Так решила Агата и пожаловала его в свои адъютанты, — сообщила Нара самую сногсшибательную новость для сородичей Сороки, получившего вместо прозвища новое имя, причем, достойнейшее из достойных.

Тем временем обе Риты успели облачиться в свои доспехи и ударили копьями о щиты. На сигнал прибежали воины и ученицы, охранявшие Главный Причал. Риты знаками показали им на Павлова и его ожерелье из медвежьих когтей, а Медвяная Роса развернула тигриную шкуру и попросила Нару набросить ее Павлову на плечи.

— Слава Тибулу! — закричали Риты.

— Урал!!! — подхватили амазонки и ударили копьями о щиты.

На шум, устроенный ими, сбежались все, кто в это время находился на Главном причале или поблизости. Собралась небольшая толпа, человек тридцать, не считая собак. Подошли два молодца в богатых меховых накидках и с деревянными дубинками в руках. Это были сыновья Верховного вождя, которые, по сложившейся у орландов традиции, выполняли функции полицейских. Их так и называли — "стражи порядка". Простые орланды их не очень-то любили, а амазонки, так и вовсе презирали.

— Что это еще за представление? Все праздники по случаю Дней ужаса и скорби отменены! Немедленно разойтись! — настаивали "стражи порядка", помахивая дубинками.

— Мы сейчас ваши дубинки вам в одно место вставим! — возмутились амазонки.

— Вы, что, не видите? Мы же героя встречаем! — заволновались сородичи.

Ошарашенный столь неожиданно шумной и теплой встречей, Павлов не сразу и заметил, что шагает по вымощенной брусчаткой дороге, — все равно, как в Москве по Красной площади. Подле башни, окруженной бревенчатым частоколом, толпа остановилась. Это был приют Желтого Быка, о чем свидетельствовало его изображение на воротах, ведущих внутрь просторного двора. Прежде чем ворота открылись, Павлов тепло попрощался с Нарой и Березкой и с сожалением подумал о том, что ему нечего Березке подарить по случаю ее дня рождения. Но он все-таки ей об этом событии напомнил, поздравил, и будущий подарок обещал доставить ей позднее. Березка потупила глаза и покраснела, и Павлов понял, что, наверное, опять неправильно выразился. А потом его от них оттеснила высыпавшая навстречу Нары и Березки толпа их сородичей.

Приют Белохвостого Оленя оказался самой крайней башней, которую Павлов заметил, когда со своими спутниками направлялся к Главному Причалу. В центре приюта, на скальной плите, высилась каменная башня с площадью основания около 12х12 метров и высотой около 25 метров. Башню окружал частокол высотой более двух метров в форме правильного четырехугольника.

В пересчете на привычную для Павлова метрическую систему, общая площадь окруженного частоколом пространства составляла не менее 700 кв. метров. Внутри вымощенного булыжником двора находились поленницы дров и разнообразные деревянные строения, с целью и назначением которых Павлову и Медвяной Росе еще предстояло разобраться. Сара Гудвин — та вообще была ошарашена, — наверное, так, как если бы дикого туземца из африканских джунглей доставили в центр Москвы или Парижа.

Если бы не Дни ужаса и скорби, объявленные Верховным жрецом Колываном, то все, кто был на встрече и чествовании Павлова, как героя, немедленно сели бы за стол и отведали пива и медовухи из погребов приюта Белохвостого Оленя, и потом бы от души повеселились. А так народ разошелся по своим приютам и по своим делам, и Павлов остался наедине с сородичами своего двойника, то есть Сороки.

Его терзали чувства самой разнообразного свойства. Во-первых, ему следовало заявить о смерти Сома и Аси. Во-вторых, доказать достоверность появления в приюте Белохвостого Оленя старшего лейтенанта госбезопасности Олениной в облике аборигенки Инги. По дороге в приют ему уже сообщили, что она совсем разболелась и даже не может разговаривать. Ему также сказали, что за ней сейчас присматривает ее родная мать и даже "напомнили" ему имя и прозвище этой женщины — Соня-Кукушка.

— Пойдем, — сказал Ерофей, сжав его за локоть, как кузнечные клещи.

Павлов умоляюще на него посмотрел, и Ерофей, пристально посмотрев ему в глаза, усмехнулся и на правах старшего объявил:

— Тебя Михей ждет. О бабах своих не беспокойся. С ними Лаванда вначале поговорит, а потом решим: привечать их, как почетных гостей, или гнать взашей.

………………………………………………………………………………………………………

70-летний Михей — старейшина рода Белохвостого Оленя жил уединенно в "шатре воина" в дальнем углу двора. Он не вышел навстречу своему внуку не потому, что был немощен, а потому, что считал Сороку совершенно пустым и никчемным мужичком, по сравнению с его отцом, который был единственным сыном его самой любимой жены Варвары. О том, что Сома уже нет среди живых, Михей догадывался без погружения в бессвязно-глупые сновидения, которым он верил еще меньше, чем в пророчества Верховного жреца Колывана. Подобные предчувствия, — и тому есть многочисленные подтверждения, — у детей природы срабатывают даже с большей точностью, чем показания барометра.

Старейшина сидел возле костра на деревянной колоде, к которой по обычаям джурджени была приделана спинка, вроде как кресло. Он даже не привстал и не шелохнулся, когда его старший сын Ерофей предоставил Сороку. И даже никак не отреагировал на его низкий поклон.

— Где твои родители? — спросил он Павлова, не скрывая того, что их разговор, — все равно, что допрос у безжалостного судьи.

— Полагаю, что они утонули, — ответил Павлов, следуя версии Арнольда Борисовича Шлаги.

— Как это произошло? — потребовал Михей уточнения деталей.

Павлов повторил то, что уже рассказал Наре и Урсуле. Михей смахнул со щеки скупую слезу, потеребил себя за длинную седую бороду и сказал:

— Что братьев своих в беде не бросил, и на том спасибо. А сейчас убирайся с моих глаз прочь и три дня не показывайся!

Тут в их разговор вмешался Ерофей, пожалевший племянника и еще не пришедший в себя после овации, которую на Главном Причале устроили подчиненные Центуриона Агаты.

— Отец, судя по тому барахлу, которое доставлено в приют, их лодка была сильно перегружена. Удивительно, что она, попав под волну, не ушла на дно. Может, Сому и Асе тоже удалось спастись?

— Прошу тебя, Ерофей, не береди мне душу! — осадил его Михей и тут же объявил о своем решении: Рико и Люка забери к себе. На девятый день, как положено, справим по Сому и Асе поминки. Сороку же отведи к вдове Маланье. Пусть она о нем позаботиться, а он с нею поживет и потешится, пока Инга не выздоровеет.

Ерофей сделал Павлову знак, дескать, отойди, но недалеко. И Павлов понял, что Ерофей хочет рассказать старейшине о дополнительных обстоятельствах его путешествия к Красным Камням. Павлов отошел за поленницу дров, где нос к носу столкнулся с двумя сородичами Сороки, приходившими его двойнику двоюродными дядями. Ясное дело, что они пытались из любопытства подслушать разговор Михея со своим внуком. Увидев Павлова, они растерялись, а потом попятились и скрылись в вечерних сумерках.

Прошло несколько минут томительного ожидания. Павлов уже успел полюбоваться на высыпавшие на небо звезды. И тогда впервые пришла ему на ум мысль о том, что все эти башни правильной геометрической формы и вымощенную брусчаткой дорогу создали не орланды с их примитивной техникой, а кто-то другой, кто, возможно, жил на этом месте прежде, а потом бесследно сгинул во тьме исторических времен.

— Сорока! То есть, Тибул. Иди к нам! — крикнул Ерофей, и Павлов понял, что обращаются к нему.

На этот раз Михей встретил его стоя. Чувствовалось, что он смущен и немного растерян. Еще бы! Ведь теперь его нелюбимый внук, этот безбородый юноша стал знаменитым охотником, которого сама Центурион Агата удостоила за храбрость воинскими почестями. Такого он никак не ожидал. И он велел Ерофею:

— Внука Сороку, то есть Тибула, и прибывших с ним гостей разместить в моем шатре — на одну ночь; завтра же для Медвяной Росы и Сары Гудвин установить отдельное летнее жилище и обеспечить их всем необходимым, включая одежду и домашнюю утварь. И пищу — наравне со всеми. А я пойду к Маланье. Что-то спина у меня разболелась, да и в баньке уже давненько не парился, — сказал Михей и озорно подмигнул.

Чтобы оценить диапазон перемены настроения старейшины рода Белохвостого Оленя, следует заметить, что некрасивая 40-летняя Маланья, племянница Михея, выполняла в приюте обязанности банщицы. Она и жила в предбаннике большой родовой бани, вмещавшей сразу не меньше десяти человек. Баня была рубленая и топилась по-черному. Вода нагревалась в деревянных корытах при помощи камней. Но воду еще нужно было натаскать, дрова нарубить, а камни раскалить.

Отправляя Сороку к Маланье, Михей намеревался разом решить две задачи. Во-первых, он намекал сородичам на то, что, кроме "помощника банщицы", Сорока никуда не годится. Во-вторых, он хотел дать Маланье возможность немного передохнуть и снова почувствовать себя женщиной. Объявив же о том, что теперь он сам отправляется к Маланье, Михей заглаживал перед своим несправедливо униженным внуком свою вину.

Когда Ерофей ушел, чтобы сообщить сородичам о воле старейшины, Михей усадил Павлова рядом с собой и задал ему несколько вопросов: о землетрясении и наводнении, о встрече с Нарой и Урсулой, о появлении Медвяной Росы и Сары Гудвин, об их путешествии к Красным Камням и так далее.

Павлов старался отвечать на вопросы коротко, тщательно подбирая слова. Михей же, внимательно слушая, дивился резкой перемене, произошедшей с его внуком за те девять лун, которые прошли со времени отбытия Сома, Аси и молодоженов (Сороки и Инги) на родовой зимник. Это было в начале осени прошлого года. За зиму сородичи несколько раз их навещали на нартах, запряженных в собачьи упряжки. Обитателям зимника привозили муку, соль, сушеные корнеплоды и увозили от них мороженую рыбу, разную забитую дичь (глухари, рябчики, тетерева), косуль, зайцев и пушных зверей. Сом, по мнению Михея и всех сородичей, был удачливый рыбак и охотник, заботливый муж и добрый отец. Ниже по течению реки Припять (Ипуть) располагался зимник Ерофея, который со своей семьей успел прибыть на Красные Камни за три дня стихийного бедствия.

Михей и Павлов поговорили недолго. Вскоре пришли Ерофей, Лаванда, а ними толпа любопытных подростков — двоюродных и троюродных братьев и сестер Сороки. Ерофей нес в руках два горящих факела, а Лаванда — тигриную шкуру. Они привели с собой сияющую от счастья Медвяную Росу и все еще немного испуганную Сару Гудвин. Михей встал и вышел к ним навстречу. Какое-то время он стоял, как вкопанный, рассматривая освещенную факелами Медвяную Росу, а потом, сердито кашлянув, сказал:

— Ну, что столпились? Думаете, я тигров никогда не видел? Видел, однажды, Хозяина Тайги. Правда, сколько я потом дерьма из своих штанов выгреб, про то знает только моя покойная жена Варвара.

Все дружно засмеялись. Дождавшись, когда смех стихнет, Михей торжественным голосом произнес:

— Медвяная Роса! И ты Сара Гудвин! Когда-то ваши сородичи, дакоты и черные араты, в дни моей юности спасли мне жизнь. Настало время рассчитаться за их доброту и гостеприимство. Слава Одину, что это случилось до того, как я отправился в Царство теней! Вы — мои самые желанные гости! И если вас кто-то будет обижать, говорите мне. Предупреждаю, это относится ко всем сородичам, даже к тебе — мой наихрабрейший внук. Не посмотрю на то, что ты Тибул, адъютант Агаты-воительницы и друг Урсулы-грозы хунхузов. Как огрею посохом по спине, сразу вспомнишь, как тебя прежде звали.

Наступило неловкое молчание. Поняв, что сказал немного лишнего, Михей, чтобы не отравлять момент торжественной встречи внука-героя и желанных гостей, попробовал отшутиться:

— Я не от злопамятства сказал тебе это, любезнейший внук, а от зависти. Как ты еще не ослеп от красоты Медвяной Росы?

Все снова заулыбались, а кто-то даже истерично всхлипнул. И тогда подростки, не спрашивая разрешения взрослых, начали бросать в костер охапки хвороста и поленья, словно соревнуясь, кто проворнее. И костер, едва разгоревшись, вспыхнул так ярко, а языки пламени взвились так высоко, что, когда достигли верхушек самых высоких деревьев, все сразу вспомнили имя отца Сороки. Его ведь звали Сом, то есть вязанка хвороста. А Лаванда — старшая жена Ерофея — даже потом утверждала, что в этот самый момент услышала нежный, как журчание ручья, голос своей любимой младшей сестры Аси.

Насколько это соответствовало действительности доказать невозможно, но вот, что все точно услышали, так это — оглушительный лай Грома — вожака стаи собак приюта Белохвостого Оленя. Возвращаясь, домой после очередной разборки с вожаком стаи собак семьи Верховного вождя, Гром сразу почуял запах того, кого он со щенячьего возраста считал самым любимым хозяином, и не смог удержаться от того, чтобы лизнуть его прямо в лицо. Павлов от неожиданности чуть не упал, но его кто-то поддержал, а потом отогнал от него не в меру разволновавшегося пса.

III

Верховный жрец племени орландов преподобный Колыван недаром объявил о наступлении Дней ужаса и скорби. Незадолго до землетрясения и наводнения в окрестностях Красных Камней происходили странные и необъяснимые явления. Несколько раз по реке Припять (Ипуть) проплывали лодки-призраки, из которых доносился визгливые человекоподобные голоса, смех и странная музыка — одновременно завораживающая и вселяющая страх. У тех орландов, которые это слышали, кровь стыла в жилах и волосы на голове от страха вставали дыбом. Охотник Еремей из рода Куницы, его жена и дети утверждали, что видели огромную птицу, размах крыльев которой превышал десять сажен. Птица со зловещим клекотом пролетела над их зимником и опустилась где-то возле Ржавого болота.

Другие орланды видели, как по реке Припять с диким и оглушительным ревом проплыл северный (белый) медведь, к хвосту которого была привязана четырехвесельная дощатая лодка. И вроде бы на спине у медведя восседал прекрасный юноша, лицо которого светилось, как солнце. Данное обстоятельство Колывану не нравилось больше всего, ибо подрывало веру орландов в незримого бога Одина и укрепляло веру в зримого бога Магнетрона. Первый почитался в виде абстрактных геометрических фигур и чисел, а второй в виде солнечного диска.

Уже много лет, можно сказать, с незапамятных времен, адепты культа Одина враждовали с адептами культа Магнетрона, правда, без крайней религиозной нетерпимости и сопутствующей этому печальному обстоятельству кровавой резни. Оба течения религиозной мысли зародились в Прибайкалье в городах-государствах джурджени. От джурджени вместе с изделиями из меди и бронзы и керамикой они начали распространяться среди варварских племен Прибайкалья и Забайкалья.

До перехода к монотеизму орланды, как и прочие кочевые и полуоседлые племена, поклонялись духам природы и почитали своих предков. Отголоском этих верований являлись названия их родов, суеверный страх перед душами умерщвленных животных и ежегодный праздник в День летнего солнцестояния, посвященный богоподобному вождю Авесалому, который привел свою большую семью на Красные Камни. По одной версии этой красивой легенды Авесалома вдохновлял и сопровождал жрец Высочайшего Храма Одина по имени Гарагуля, происхождением из племени илинойцев.

Опять же с незапамятных времен в городах-государствах джурджени чуть ли не каждый год появлялись странные люди, мужчины и женщины, которые объявляли себя истинными пророками Одина или Магнетрона и проповедовали скорый конец света, пришествие Мессии, страшный суд и наступление эры вечной весны и пищевого изобилия.

Мессия в их представлении был сверхчеловеком, обладающим безграничной властью над природой. Почитатели Одина называли его Урсулой-Динарой — дочерью Одина, а почитатели Магнетрона — Хондой. Первый, якобы, должен прилететь с Полярной звезды в облике прекрасной девушки, а второй — с Солнца в облике прекрасного юноши. Иные фантазеры даже называли себя их воплощениями (аватарами) и намекали на то, что их следует бесплатно кормить, поить и почитать в качестве живых богов. Однако этих самозванцев быстро разоблачали по причине отсутствия у них способностей совершить какое-нибудь чудо, даже самое элементарное, например, вызвать грозу средь ясного неба, полетать на бреющем полете или превратить камни в пар.

После того, как независимые эксперты в лице звездочетов-любителей убедили основателя Империи джурджени Агесилай-хана I в том, что Полярная звезда, это — тоже Солнце, но только находящееся от Земли на порядочном расстоянии, он провел радикальную религиозную реформу, объединив коллегии жрецов Одина и Магнетрона в единую корпорацию. Его преемник Агесилай-хан II пошел еще дальше и объявил своего 16-летнего сына Базар-хана земным воплощением Хонды, а свою 14-летнюю дочь Аделаиду — земным воплощением Урсулы-Динары, и затем, как полагается, сочетал их браком. Не прошло и года, как юный принц и красавица-принцесса покинули этот подлунный мир, растворившись в солнечном свете. Злые языки утверждали, что Базар-хана и Аделаиду просто отравили, а затем сожгли.

Объединенная жреческая корпорация Одина-Магнетрона определила местом пребывания божественной четы Мир Прекрасного Блаженства и установила для претендующих на то, чтобы туда попасть жесткий пропускной режим в виде соблюдения десяти заповедей. Всем прочим после смерти было гарантировано жалкое прозябание в скованном вечной мерзлотой Царстве Теней. В городах и населенных пунктах империи в кратчайшие сроки были возведены пышные Базар-и-Динар храмы. В них жрецы объединенной корпорации Одина-Магнетрона за натуральное и денежное вознаграждение совершали ритуальные и магические действия для очищения кающихся грешников от отягчающих их душу помыслов и проступков, а также молились о здравии властей предержащих — от императора до надзирателей тюрем.

Принципиальные адепты Одина и Магнетрона (их называли посвященные) бюрократической профанацией древней веры были крайне возмущены, но их было немного, и они ушли в глубокое подполье. Они скрыли многие тайные знания и духовные практики, оставив от культов зримого и незримого Светлого Бога только внешнюю оболочку. Вначале противников государственной религии жестоко преследовали, но потом власть махнула на них рукой, убедившись в том, что церковный раскол гораздо полезнее церковного единства. Внук Агесилай-хана II Банзай-хан по прозвищу Справедливый издал эдикт о религиозной веротерпимости, что, по мнению некоторых ученых мужей джурджени, в конечном итоге привело:

1) К распространению ложного учения о пропавшей планете Геспере, которая олицетворяла силу всеобщей божественной любви;

2) К распространению древних языческих культов;

3) К массовому психозу по поводу обещанных пророками истинной веры Дней ужаса и скорби и открытия врат Царства Теней.

И опять все надежды народов Прибайкалья и Забайкалья обратились на скорое пришествие Мессии — истинного Хонды, сына Магнетрона, и истинной Урсулы, дочери Одина, которые избавят их от всех напастей и укажут путь в мир вечного блаженства.

В некоторых городах империи за полгода до страшного землетрясения и наводнения религиозные экстремисты призывали толпу разрушить Базар-и-Динар храмы до основания и построить Храм Истинной Веры. Об этом Колывану сообщил член жреческой коллегии высокочтимый Достархан, когда в упряжке северных оленей проезжал по скованной льдом Припяти (Ипуть) мимо Красных Камней по направлению к Северному океану. Там, в дельте великой реки Велги, на каменном острове, находился Высочайший Храм Одина, и проводились все наиважнейшие религиозные мероприятия. Сам Колыван, как и многие его предшественники, происходил из илинойцев — племени людей белой расы, которое добровольно подчинилось джурджени и восприняло их веру.

Орланды долго препятствовали созданию на Красных Камнях прихода Высочайшего Храма Одина, хотя и не отказывали монахам и пилигримам в гостеприимстве. На мысе, образующемся при слиянии омывающих Красные Камни рукавов реки Припять (Ипуть), находилась башня, которую по цвету и блеску материала, которым она когда-то была облицована, орланды называли Перламутровой. Именно в ней в годы правления Агесилай-хана II нашел себе приют преподобный Гарагуля — один из гонимых жрецов Высочайшего Храма Одина. Человеком он был, по-видимому, выдающимся, поскольку ему удалось договориться с советом старейшин племени орландов насчет договора о дружбе и взаимной выгоде. Он не поленился выучить орландский язык, и проповедовал своим зычным, глубоким басом, приводя понятные примеры из жизни орландов. Например, он сравнивал незримого единого бога с огромным мудрым медведем, который все видит и знает, а неотвратимость возмездия за грехи — с поведением стаи волков, способной день и ночь бежать по следу оленя пока его не затравит.

Переход орландов, которые были типичными язычниками, к вере в единого бога обошелся без особых эксцессов. Им даже разрешили не сжигать и не выбрасывать своих деревянных идолов, а только стесать с них прежние изображения и нанести на них знак Одина, который Павлов, когда рассматривал знамя рода Белохвостого Оленя, принял за символ "розы ветров". Не был отменен ни один из племенных праздников и только немного изменен порядок их проведения: в начале мероприятия его участники хором повторяли за Верховным жрецом слова гимна незримому Одину.

Во время главного племенного праздника в День летнего солнцестояния проводились спортивные соревнования и состязания в танцах. Победителей награждали венками, гирляндами цветов и ценными подарками. Обряды инициации, символизирующие переход из одной возрастной группы в другую, остались практически теми же, что и при легендарном вожде Авесаломе.

На Верховного жреца орландов были возложены необременительные обязанности: вести календарь, объявлять праздничные и иные особые дни, и участвовать в заседаниях Совета старейшин с правом совещательного голоса. Ежедневно, на восходе солнца Колыван совершал короткое богослужение, на котором присутствовали члены его семьи и иногда приглашенные члены семьи Верховного вождя. Следует заметить, что богослужение в Высочайшем Храме Одина и в его приходах велось на древнем языке джурджени, который и сами джурджени уже с трудом понимали. Вся богословская литература, соответственно, была составлена на том же языке. Обучение орландов грамоте преемники высокочтимого Гарагули считали не обязательным, и никто из орландов, кроме Верховного жреца и его сыновей не умел ни читать, ни писать.

Преподобный Колыван, как уже отмечалось, был обычным приходским священником. Объявив орландам о наступлении Дней ужаса и скорби, он нисколько не своевольничал. На то у него имелась особая инструкция (свиток пергамента), которую ему за полгода до описываемых событий передал высокочтимый Достархан. В инструкции были подробно описаны возможные признаки надвигающегося бедствия (землетрясение, наводнение, ураганные ветры и миражи), указывались примерные сроки, а также содержалось предписание выявлять, разоблачать и предавать суду в соответствии с местными обычаями всех, кого толпа вздумает объявить Хондой, сыном Магнетрона, или Урсулой, дочерью Одина.

Однако же, — то ли под влиянием медовухи, то ли специально, — высокочтимый Достархан, по секрету, сообщил Колывану две новости, которые повергли его в состояние крайнего изумления. Оказывается, уже много лет тому назад посвященные Высочайшего Храма Одина и посвященные Высочайшего Храма Магнетрона заключили Договор Единого Восприятия Бога. И даже более того, они готовятся к торжественной встрече его посланцев из Незримого Мира, которая состоится в наступившем году в День летнего солнцестояния на месте падения Мангальского небесного камня на берегу Северного океана. Божественные странники прибудут на огромном серебряном диске, и с ними будет установлен телепатический контакт; после этого они улетят, забрав с собой двух самых просветленных посвященных, и оставив двух своих собратьев, которые примут подлинный человеческий облик и какое-то время пробудут среди людей.

Землетрясение и наводнение начались за месяц раньше указанного в инструкции срока, но факт их был налицо. Колыван немедленно переговорил с Верховным вождем племени орландов Гонорием о возможных мерах по недопущению паники и распространению слухов о пришествии Хонды или Урсулы-Динары.

Несмотря на большую разницу в возрасте (вождю было 45 лет, а жрецу — 70) они неплохо между собою ладили и даже вели, как бы сейчас сказали, совместный бизнес, пользуясь выгодами географического положения Красных Камней, через которые проходил торговый путь из Прибайкалья к Северному океану.

Проезжающие через Красные Камни купцы платили племени орландов за проезд и постой небольшую пошлину, которую Верховный вождь и Верховный жрец делили между собою пополам. Неподалеку от Красных Камней на месте слияния Припяти и Елены находилось старинное торжище. Туда каждый год в начале лета и в начале осени съезжались представители племен Северного Забайкалья и купцы из северных провинций Империи джурджени. Верховный вождь и Верховный жрец брали у купцов на хранение и на условиях договора комиссии нереализованные товары и торговали ими с окрестными племенами, сочетая функции простого посредника и торгового представителя.

Преподобный Колыван, как и все его предшественники, в определенные дни и часы вел прием посетителей в Священной роще, восседая, облаченный в белые одежды, под сенью векового дуба. К нему часто обращались за советами по поводу разнообразных житейских проблем. Он также наставлял неразумных мужчин и женщин, которых приводили к нему старейшины родов в надежде кого-то отучить от чрезмерной любви к пиву, медовухе или азартным играм, а кого-то — от регулярного нарушения постельного режима. И, следует заметить, что иногда его слова действовали гораздо более эффективно, чем розги старшей женщины или посох старейшины.

В каждой родовой общине у Верховного жреца были свои осведомители, которые собирали информацию обо всех заслуживающих внимание событиях в общественной и семейной жизни орландов. Были такие и в роду Белохвостого Оленя. Это — младший брат Михея Дорофей по прозвищу Глухарь и его хромая жена Глафира, которая приходилась Колывану родной дочерью. Именно Дорофей по поручению Колывана вместе со своими друзьями-охотниками из рода Куницы отправились в небезопасное плавание на легкой лодке, чтобы более тщательно осмотреть место, на котором была найдена Инга, то есть Оленина.

Что-то в поведении жены молодого охотника Сороки из рода Белохвостого Оленя Колывана настораживало. То, что она потеряла дар речи, это — понятно. Такое иногда от испуга бывает и с взрослыми мужчинами. Однако, по данным Глафиры, Инга даже утратила способность воспринимать язык жестов, да и цвет глаз у нее изменился (были карие, стали синие). Еще Глафира сказала ему, что, когда Ингу доставили в приют Белохвостого Оленя, то все сородичи сразу обратили внимание на то, что она совершенно не ориентируется в окружающей ее обстановке, например, забыла, где находится женский туалет и как им пользуются. В первый день своего пребывания в приюте Инга отказалась от приема пищи и пила только воду.

Предметы, найденные на месте, куда Инга выплыла, подтвердили подозрения Колывана. Это, как можно догадаться, был АК-47 и плащ-дождевик. Но если последний предмет у Колывана особых опасений не вызвал, то АК-47 заставил задуматься, а затем внимательно просмотреть записи знаменательных событий, составленные его предшественниками — настоятелями прихода Высочайшего Храма Одина на Красных Камнях. В одном довольно ветхом пергаменте Колыван нашел переложение более древнего текста о том, что в первое десятилетие пребывания орландов на Красных Камнях при вскапывании земли под огороды было найдено множество вещей и предметов непонятного назначения. Некоторые из них были огромны и имели колеса.

Преподобный Светозар, который являлся автором данного текста, даже оставил некоторые зарисовки найденных предметов, опросив перед этим всех членов Совета старейшин. Далее, в пергаменте говорилось, что в тот же самый год, когда высокочтимый Гарагуля основал на Красных Камнях приход, все странные предметы и вещи были сброшены в бездонный провал Соляной пещеры. Многие из орландов, которые участвовали в захоронении "колесниц богов", вскоре заболели. У них стали выпадать волосы, шелушиться кожа и крошиться зубы. Кто-то из них вскоре умер, а иные до конца жизни испытывали мучительные головные боли. Автор манускрипта объяснял все это происками Великого Змея. Влияние этого злого (инфернального) существа, по мнению образованных людей Империи джурджени, стало особенно заметным с тех пор, как Луна снова стала сближаться с Землей.

Колыван велел своей дочери Глафире, по мере возможности, докладывать ему о состоянии здоровья Инги, о которой "белохвостые", по правде говоря, заботились изо всех сил. Им даже удалось уговорить ее попариться в бане и поесть горячего супа, но уже на другой день у нее начался сильный жар, и ей стало так плохо, что пришлось вызывать ее мать Соню-Кукушку из рода Красной Лисицы и бабку-знахарку Пелагею из рода Желтого Быка. Осмотрев Ингу, и найдя место укуса клеща, Пелагея поставила неутешительный диагноз: "Заражение крови".

IV

Проснувшись в шатре Михея одновременно с первыми признаками рассвета, Павлов решил внимательно осмотреть новое место жительства, чтобы потом не производить на сородичей Сороки впечатление слишком забывчивого человека.

Осторожно, стараясь не разбудить Медвяную Росу, он выбрался из-под мехового пледа и оделся по-домашнему: в штаны и рубаху из домотканого материала, и поддевку из тонкой кожи, отделанную мехом, похожую на халат без рукавов. Вместо уже ставших для него привычными мокасин он обулся в легкие кожаные гамаши. Все эти вещи ему еще вчера вечером доставили из его "семейной кладовки", пообещав, что к утру Медвяной Росе и Саре Гудвин обязательно будет подобрана и подогнана по фигуре одежда, соответствующая домашнему облачению орландов. Им также была обещана парная баня, бочонок пива и прогулка по окрестностям с пикником. Вечером предстоял визит в приют Желтого быка, о котором Нара по дороге с причала успела договориться с Лавандой, пригласив заодно и ее, на пару с Ерофеем. Нара полагала, что ей следует как можно скорее отблагодарить "белохвостых" за ту помощь и поддержку, которую ее семья получила от их "славного парня", то есть от Павлова.

Было тепло. На небе догорали звезды. По земле расстилался туман. В окрестных рощах проснулись и запели ранние птахи. Пахло хвоей, черемухой и сиренью. Короче, наступили классические предрассветные сумерки коротких майских ночей на широте Северного Забайкалья. Павлов прошелся по центральной, вымощенной булыжником, дорожке, определяя функциональное назначение расположенных вдоль ее строений. Он сразу догадался, где пищеблок, летняя столовая и колодец. Вот — столярная мастерская, а рубленые избы на сваях с односкатными крышами, это — по всей видимости, амбары и вещевые склады. А вот и баня с предбанником, в который его поначалу хотел поселить дед Михей.

Подле бани он заметил небольшой бассейн 4х4 метра, выложенный камнем. К бассейну была подведена деревянная труба, из которой тонкой струйкой текла вода. Идя вдоль трубы, чтобы понять, каким образом бассейн наполняется водой, Павлов миновал поленницу дров, дошел до частокола и через щель между бревнами рассмотрел родник. Затем он вернулся назад к бане и решил пройтись по боковым дорожкам. Он почему-то надеялся на то, что, кроме бани, в приюте должны находиться и иные места общего пользования. Но вдоль боковых дорожек располагались только жилые строения, похожие на урасы (3) — летние жилища якутов. В одном из них проснулся и заплакал грудной ребенок, и Павлов услышал, как какая-то женщина его успокаивает.

Наконец, он обратил внимание на два деревянных строения в форме усеченной пирамиды, расположенных вдоль частокола по обе стороны от ворот. Подойдя к ним поближе, он чуть не расхохотался, так как вместо "М" и "Ж" над дверьми висели доски: одна с изображением мужика с бородой, а другая — женщины с огромным бюстом. Перед входом в каждое из указанных строений стояли лавки, а на них деревянные ведра с водой для омовения. В стену под козырьком для защиты от дождя были вбиты деревянные крюки, на которых висели полотенца из грубого домотканого холста.

Зайдя внутрь мужского туалета, Павлов снова испытал шок. Нет, не от невыносимой вони и чудовищной антисанитарии, а как раз наоборот. Внутри помещение напоминало юрту. В нем даже находился очаг, в котором еще теплился огонь. Дым выходил в круглое отверстие на потолке. Но, вот, пол, например, был вымощен, а вместо помоста с отверстиями он увидел кабинки, разделенные деревянными перегородками с занавесками. Одна из них, судя по положению занавески из домотканого материала, была занята. В кабинках были установлены самые настоящие унитазы, правда, не из фаянса, а из обыкновенного самородного золота. На самом деле, конечно, унитазы были деревянными и тонкие золотые пластины, которыми они были облицованы, предохраняли дерево от гниения. Павлов же об этом еще не знал, поэтому первое, что он подумал, означало, приблизительно следующее:

"Сбылось пророчество великого вождя,

Живем почти при коммунизме, братцы!

Есть унитаз из золота в сортире Ильича,

А у пролетариев приличные за{р}платы!"

.

— Ватсон, то есть Павлов, ну разве можно, находясь в такой позиции, да еще со спущенными штанами, поминать вечно живого и его верных последователей, — услышал он жизнерадостный голос Василия Ливанова.

— Арнольд Борисович??? — удивился Павлов.

— Да, это — я. Третью ночь здесь ночую, шлаки, и отходы вредного производства из себя вывожу, к принятию человеческого облика готовлюсь, — бодрым голосом сообщил бес и звучно пустил ветер.

Павлов, поморщившись, зажал нос, так как он почувствовал, будто рядом с ним включили газовую плиту, а спичку зажечь забыли.

— Вы бы осторожнее, а то не ровен час детонирует, — заволновался он, помня о том, что поблизости очаг с тлеющими углями.

— Не извольте беспокоиться, Дмитрий Васильевич, это — сероводород со значительными примесями CO2,- объяснил бес, а потом пожаловался: Во всей округе, кроме Красных Камней не осталось ни одного приличного ватерклозета.

— А джурджени? — удивился Павлов.

— Императорский дворец на острове Альхон разрушен землетрясением. Дома вельмож и богатых купцов полыхают пламенем народного гнева. Резня такая, что Варфоломеевская ночь, в которой я, кстати, тоже участвовал, по сравнению с этими событиями — легкая потасовка, — разоткровенничался бес.

— Чего же они хотят? — поинтересовался Павлов, пытаясь представить, какие политические партии и платформы могут существовать в условиях бронзового века.

— Того же, что и прежде. Liberte, Egalite, Fraternite. И скоро мне предстоит сыграть первую по-настоящему значимую историческую роль. В качестве двойника полководца джурджени Удерьян-хана железом и кровью, то есть, конечно, не железом, а бронзой мне предстоит подавить народное восстание и привести мятежные провинции в покорность императору Агесилай-хану IV, — похвастался бес.

— А дальше, что вы будете делать? — спросил Павлов, сгорая от любопытства.

— В последнее время я стараюсь дольше двух-трех месяцев наперед не загадывать. Что уж тут говорить про годы и десятилетия, — в задумчивости произнес бес, а затем неожиданно заявил: И, кстати, послезавтра — похороны.

— Чьи похороны, мои? — испугался Павлов.

— Не ваши, а вашей супруги Инги, то есть старшего лейтенанта госбезопасности Олениной, — объяснил бес и даже указал источник информации: Я получил сообщение об этом по электронной почте. Ровно час тому назад.

— Надо же, как вас оперативно информируют, — удивился Павлов, а потом съязвил: Может у вас и свежая пресса имеется?

— Свежая, не свежая, а кое-какая есть, — усмехнулся бес и Павлов обнаружил, что держит в руках газету. В очаге вспыхнуло пламя, как будто кто-то бросил вязанку хвороста, и он отчетливо смог разглядеть, что это — газета "Правда" от 11 ноября 1982 года. Он открыл первую страницу и ахнул, прочитав о смерти Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева.

— Откуда газета, если не секрет? — поинтересовался Павлов.

— Петрович на машине времени по дороге завез. Жаль, что он торопился, а то бы я отправил вас с ним попутным рейсом. Теперь, думаю, заедет он сюда не скоро, может, лет через сто, — сообщил бес, причем, непонятно с какой целью: то ли вселить надежду, то ли раздосадовать.

Услышав про машину времени, Павлов задрожал от волнения, и хотел было задать вопрос о том, существует ли расписание их полетов, но бес его опередил.

— Не по назначению газету использовать не советую, — сказал он натуженным голосом, — лучше ее сожгите ее в очаге, чтобы не забивать канализацию. И добавил: Система подачи воды и смыва в здешних клозетах — просто гениальна. Обратите внимание на рычаг слева и на рычаг справа, но сильно не дергайте. Посредством правого рычага унитаз превращается в биде.

— Уф!!! — в соседней кабинке раздался вздох облегчения, а потом зашумела и заплескалась вода.

— Все, процесс пошел! — радостно воскликнул бес, а на прощание, как положено, пожелал Павлову многое лета и счастья в семейной жизни.

Предсказание беса относительно Олениной Павлова так взволновало, что он, как только представился удобный случай, попросил Лаванду отложить на неделю визит в приют Желтого Быка и вызвался подежурить ночью у постели больной жены. Лаванда не возражала. Незадолго до завтрака он успел с Олениной повидаться, и вроде бы она его узнала, так как улыбнулась, и в ее глазах блеснули слезы.

Как он сожалел об отсутствии квалифицированной медицинской помощи! Наверное, Олениной следовало сделать переливание крови, установить капельницу и тому подобное. То, чем ее лечили (настои и отвары целебных трав), наверное, ей не вредило, но уже совершенно не помогало. У нее была высокая температура и учащенный пульс. Она часто впадала в забытье, а, очнувшись, пыталась что-то сказать, но даже мудрая Лаванда не могла по ее губам ничего прочитать, кроме слова "мама".

По приказанию Михея Ингу сразу после ее прибытия поместили на втором ярусе башни приюта Белохвостого Оленя. Это помещение было приспособлено под мастерскую для пошива одежды и изготовление домотканого материала. Там стояли деревянные столы, лавки и три ткацких станка. Для обогрева и освещения в ночное время использовался большой камин. Здесь работали и ночевали, расположившись на полатях, незамужние девушки-подростки из рода Белохвостого Оленя в возрасте от 10 до 14 лет. На одном из столов для раскроя шкур для Инги устроили что-то вроде больничной постели. И она все время, днем и ночью, находилась под чьим-то присмотром.

К слову сказать, первый ярус башни являлся одновременно кухней и столовой, но использовался только в осенне-зимний период. Там был большой камин, в котором можно было зажарить целого кабана, и, сложенная из булыжника, печь, в которой выпекали хлеб, варили в глиняных горшках разнообразные супы и каши, сушили грибы, ягоды и корнеплоды. И, чтобы не возвращаться к теме функционального применения помещений башни, отметим, что на третьем ярусе башни размещался арсенал, в котором хранились предметы вооружения, рыболовное и охотничье снаряжение. В больших сундуках из кедра хранились меха и меховые изделия. Всем этим добром заведовал Ерофей, а в его отсутствие его старший сын Гарегин. Это помещение не отапливалось, потому что считалось нежилым.

Четвертый ярус башни представлял собой площадку, открытую всем ветрам. В прежние времена было обязательно иметь там сторожевой пост. Обычно для "стража башни" устанавливали шатер, покрытый шкурами, а внутри его, соответственно — очаг. Шкуры для покрытия этого шатра подбирались таким образом, чтобы они были как можно более выбеленными. Поэтому в ночное время огонь в очаге издали был похож на свечу, накрытую абажуром.

После легкого завтрака, состоявшего из каши с кедровым маслом и блинов с красной икрой, младшая жена Ерофея Марьяна провела для Медвяной Росы и Сары Гудвин ознакомительную экскурсию. Завтрак, к слову сказать, напоминал прием пищи в столовой. Каждый из сородичей, кто успел проснуться и привести себя в порядок, подходил к летней кухне со своей посудой и кушал либо тут же за большим столом под деревянным навесом, либо отправлялся в свое летнее жилище.

Павлов, следуя почину Марьяны, предложил Рико и Люку поиграть с ним в игру под названием "кто больше знает о своем доме". Близнецам его затея понравилась, и они, прогуливаясь с ним по двору, живо и доходчиво, рассказали ему обо всем, что они знали и помнили по поводу помещений башни, хозяйственных и прочих строений. Они даже назвали количество обитателей приюта Белохвостого Оленя на текущую дату. Их было столько, сколько пальцев на руках у Люка, Рико, Медвяной Росы, Сары Гудвин и его самого. Лаванда, наблюдавшая за ними со стороны, даже похвалила Павлова за то, что он так хорошо умеет ладить с детьми. Потом Лаванда отвела Люка, Рико и Сару в баню, чтобы их помыть.

Попариться наедине с Медвяной Росой в родовой бане "белохвостых" Павлову не пришлось. И не потому, что у них так не было принято, а потому, что в парилку, чтобы посмотреть на его жену, а заодно и помыться набилось столько молодых женщин и девушек-подростков, что Павлов выскочил оттуда, как пробка из бочонка с забродившим пивом.

— Не переживай, Сорока, то есть Тибул, как состарится Медвяная Роса, так, глядишь, лет через двадцать попотчуешь ее березовым веником, а она — тебя, — хохотал Ерофей.

В первой ознакомительной прогулке по окрестностям Красных Камней Медвяную Росу и Сару Гудвин, кроме Павлова, сопровождали старший сын Ерофея Гарегин по прозвищу Плотник и его жена Фиалка. Они были, примерно, на три года старше его двойника Сороки, но вели себя весьма учтиво, без зазнайства. Медвяная Роса и Сара Гудвин получили перед прогулкой летнюю домашнюю одежду: украшенные вышивкой сарафаны из беленого холста и халаты из тонкой кожи с широкими рукавами. Переобулись же они в легкие летние сапожки. Фиалка попросила на кухне немного продуктов, а Гарегин прихватил с собой кожаную флягу с медовухой.

За ними было увязалась вся стая собак приюта Белохвостого Оленя, но после грозного оскала Грома в составе собачьего эскорта остались только Гром и Зорька. Во время этой прогулки Павлов вполне мог бы попасть впросак, если бы Медвяная Роса обратилась к нему с вопросами. Поэтому он заранее попросил Фиалку, чтобы она поддерживала разговор с Медвяной Росой, а то он, дескать, не хочет выглядеть перед своей женой болтливой сорокой. Во время прогулки он все-таки допустил одну ошибку — взял Сару Гудвин за руку, — чем еще больше добился ее благодарности и расположения. И, кстати, тем труднее потом ему пришлось убеждать ее в том, что он ей не муж, а приемный отец, так как по обычаям черных аратов вести девушку за руку может либо ее мать, либо жених.

Первая прогулка Павлова, Медвяной Росы и Сары Гудвин по Красным Камням запомнилась им надолго. Потом их перемещения в пределах урочища были уже связаны с какими-то делами и заботами, а в тот раз они просто любовались окружающей их природой. Фиалка оказалась женщиной разговорчивой, но не глупой. Она даже попыталась объяснить Медвяной Росе, почему на Красных Камнях такой необычный климат и столь разнообразный растительный мир. По ее словам, это происходит из-за множества пещер, из которых летом беспрерывным потоком струится холодный воздух, приносящий свежесть, а зимой из тех же пещер дует теплый ветер, и у входа зеленеет трава и даже вызревают некоторые ягоды. Ее рассказ живо напомнил Павлову известные ему описания пещеры во Французских Альпах вблизи городка с оригинальным названием Лекало.

Подходя к Главному Причалу, они заметили большое скопление народа. С одной из прибывших лодок вынесли окровавленное тело мужчины.

— Хунхузы! — пронеслось в толпе.

Это и впрямь было дело хунхузов, которые незаметно подплыли к лодке охотника Аверьяна из рода Красной Лошади и попытались ее опрокинуть. В лодке, кроме Аверьяна, находилась его жена, сын и золовка. Аверьян мужественно вступил в бой сразу с тремя мерзкими тварями, сородичей защитил, а сам жестоко пострадал. Сородичи бережно положили Аверьяна на носилки и понесли к родному приюту.

Люди в толпе были явно расстроены. Многие из них каждый день приходили к Главному Причалу в надежде на то, что кто-то из их сородичей прибудет с зимних промысловых лагерей. Из-за наводнения на Красные Камни до сих пор не вернулась половина семей. Кто-то действительно погиб, но многие просто не решались отправляться в опасное плавание по забитым "расческами" рекам. Из рода Белохвостого Оленя на Красные Камни до сих пор не прибыл средний сын Михея Корней со своей семьей.

Вторая проблема, которая волновала людей, это — продовольствие. Ловить рыбу сетями было практически невозможно. Прибрежные леса были залиты водой, и звери из них ушли. Запасов съедобных желудей едва хватало до нового урожая. Все говорили о том, что надо вскапывать землю под новые огороды и высаживать как можно больше гороха, фасоли, капусты и моркови. Единственное, чем наводнение оказалось полезным, так это обилием проплывающих мимо Красных Камней деревьев. Их вылавливали, обрубали сучья и сбивали в плоты. Вырубка леса на территории урочища была строжайше запрещена, можно было только собирать хворост и валить сухостой.

Двойника Павлова на причале многие узнавали, здоровались, а, отходя, с удивлением и завистью обсуждали красоту Медвяной Росы. Не могли не обратить внимания на его жену и бывшие друзья и приятели Сороки. Один из них по прозвищу Кудлатый отпустил в адрес Павлова и его жены какое-то ехидное замечание, но его быстро одернули, показав на пожалованное Агатой ожерелье из медвежьих когтей. Предводительницу амазонок побаивались и предпочитали с ее людьми не ссориться.

С причала они отправились в реликтовую рощу, где произрастали удивительные дубы, с которых орланды каждый год собирали урожай съедобных желудей. Фиалка объясняла Медвяной Росе, как происходит сбор урожая, как потом его делят между родами, отрядом воинов и семьями Верховного вождя и Верховного жреца. При этом она не без сожаления заметила, что аппетиты племенной знати растут быстрее, чем созревают сами желуди. Так как разводить костры в реликтовой роще не разрешалось, они остановились на пикник на высоком берегу реки неподалеку от пустующей Разрушенной башни, перекусили, отведали (кроме Сары Гудвин) медовухи и направились в сторону резиденции Верховного вождя.

По утоптанной тропинке они вышли к подножию живописного холма, на вершине которого в окружении хвойных и лиственных деревьев находилось серое здание высотою в два этажа, в виде приплюснутой сферы, подобной капле ртути, лежащей на столе.

— Это — постоянное место жительства нашего Верховного вождя Гонория, — объяснила Фиалка.

— Это — самое, наверное, старое сооружение на Красных Камнях, — высказал Павлов свое предположение, чтобы дать Фиалке повод для более пространных уточнений. Фиалка пожала плечами и вопросительно посмотрела на своего мужа Гарегина, который, собравшись с мыслями, ответил так:

— Люди разное говорят. Никто ведь толком ничего не знает. Михей и некоторые старики считают, что это — жилища древних богов, от которых произошли наши предки и многие другие племена, за исключением хунхузов. Жрецы же утверждают, что это сделал их бог Один, когда, однажды, посетил эту землю в образе одноглазого старика. С ним, якобы, были два волшебных ворона. У одного в клюве были желуди, а у другого разноцветные камушки. Из желудей выросли дубы в Священной роще, а из камушков — башни. И еще этого Одина сопровождали два волшебных волка, которые сделали на причале лестницу и вымостили брусчаткой дорогу. Только не верю я этим сказкам. Как может, скажите, волк удержать в своих лапах топор или какой-то другой инструмент?

Далее их разговор перешел на другие темы. Пока Павлов раздумывал над рассказом Гарегина, восхищаясь и мысленно аплодируя его здравомыслию, Фиалка рассказывала Медвяной Росе о Верховном вожде Гонории и его семейном положении. По имеющимся данным, у Гонория в настоящий момент четыре жены. Старшая из них — Алсу по прозвищу Черная Лиса — из племени кайяпо, но с ней вождь не живет, так как давно к ней охладел. Другие жены — дочери вождей племен далматинцев, тунгусов и белых аратов. Со всеми этими племенами у орландов дружеские отношения и даже существует обычай не удерживать друг друга в плену, хотя, например, кайяпо и белые араты не всегда с этим считаются, особенно, если это касается женщин. У вождя шесть сыновей (двое взрослых, четверо малолетних) и шесть дочерей (три замужние и три незамужние). Малолетние сыновья и незамужние дочери проживают в резиденции вождя. Там же проживают их слуги из нездешних племен: рабы (сюнпуны) и рабыни (гермегоны).

Фиалка также сообщила, что у Верховного вождя орландов есть три брата: Кочубей Беллерофонт и Капуцин. Кочубей проживает неподалеку от причала в просторной рубленой избе, в которой семья вождя за вознаграждение принимает на постой проезжающих или проплывающих мимо Красных Камней купцов, монахов и паломников. Беллерофонт и Капуцин живут в "фактории", что находится на высоком берегу Припяти у места слияния ее с рекой Еленой.

В разговор встрял Гарегин, и объяснил Медвяной Росе, что "фактория" — это место подле "емпории", то есть, ярмарки, где люди разных племен в начале лета и осени обмениваются ремесленными изделиями и продуктами питания, которые у одних всегда в избытке, а у других в недостатке. Ярмарки проводятся всего два раза в год, а потребность в редких товарах существует всегда. По этой причине в период между ярмарками Беллерофонт и Капуцин по договоренности со старейшинами родов круглый год доставляют орландам в обмен на соль, пиво и выделанные кожи то, в чем они больше всего нуждаются: изделия из бронзы и гончарного ремесла, украшения из золота, войлок, холсты и тому подобное. Павлов, не будучи особенно просвещенным в вопросах политической экономии, был так поражен простотой и емкостью определений товарного обмена, которыми оперировал Гарегин, что даже подумал о полной уместности его присутствия в качестве торговца на любимом им Черемушкинском рынке.

Миновав резиденцию Верховного вождя, они направились к Перламутровой башне, где находилось постоянное место жительства Верховного жреца Колывана. Еще издали Павлов заметил, что башня окружена не частоколом, а пятиметровой стеной из обработанного камня. Столь внушительное оборонительное сооружение в данном случае отнюдь было не лишним, в виду пологого характера склона берегов мыса. Не многие орланды удостаивались чести пройти через Золотые ворота на территорию резиденции Верховного жреца. Тем же, кому посчастливилось, долго делились впечатлениями о необыкновенном удобстве и роскоши, в которых пребывал преподобный Колыван и его семья.

В тот час, когда Павлов, Медвяная Роса, Сара Гудвин, Гарегин и Фиалка в сопровождении Грома и Зорьки, появились возле Перламутровой башни, Верховный жрец племени орландов в обычной домашней одежде прогуливался по берегу реки вместе со своим 15-летним сыном и с опаской наблюдал за разбушевавшейся стихией. Громадное количество воды, выносимое обоими рукавами, не могло вместиться в старое русло реки. Ее вздымало кверху большим пузырем, который все время перемещался и подходил то к одному, то к другому берегу. Вода точно кипела и находилась в быстром вращательном движении, разбрасывая по сторонам белую пену.

Услышав лай Грома, Колыван обернулся и увидел невдалеке группу орландов, которые явно смутились, не ожидая подобной встречи. Среди них Колыван разглядел женщину столь редкой красоты, что сразу решил: "Не местная". А присутствие чернокожей девочки вызвало еще большее удивление.

— Извините, что вам помешали, мы сейчас уйдем! — крикнул молодой мужчина (это был Гарегин), который, судя по украшению на его правом плече, принадлежал к роду Белохвостого Оленя.

— Нет, уж, погодите, — подумал Колыван и жестами пригласил их приблизиться, чтобы они объяснили, кто они такие и что здесь делают.

Гарегин сделал сородичам знак, дескать, оставайтесь на месте, подошел к Колывану, поклонился, как и положено, по отношению к старшему по возрасту, и кратко объяснил Верховному жрецу, кто он такой и кто вместе с ним.

Колыван уже краем уха слышал о каком-то молодом охотнике, который, якобы, убил тигрицу, украл у вождя племени кайяпо красавицу-жену и вырвал из лап хунхузов девочку из племени черных аратов. Слышал, но не поверил. Мало ли что народ на причале болтает, пересказывая разные небылицы. На этот раз все, о чем говорили люди, соответствовало действительности, и Колыван почувствовал, что его охватило какое-то странное волнение. Источником же этого волнения, как он понял позднее, когда "белохвостые" отошли, была не белокурая красавица дакотка, а слишком уж умный и сосредоточенно-внимательный взгляд юноши, которого уже кое-кто туземцев стал называть Витязем в тигровой шкуре, намекая на возвращение из Царства Теней их легендарного вождя Авесалома.

V

Оленина умерла на рассвете предпоследнего дня пятой Луны. Убедившись в отсутствии пульса, Павлов закрыл ей глаза. Захотелось курить, и он сразу почувствовал присутствие в губах тлеющей папиросы, но затягиваться не стал, а с внезапно накатившим отвращением выбросил в широкий проем открытого окна, где ее подхватила пролетавшая мимо ворона. Когда-то, наверное, это окно, как и прочие окна в башне, имели рамы и стекла, а в настоящее время прикрывались от непогоды и ненастья глухими деревянными ставнями.

Перед тем, как отправиться в свой последний путь, она очнулась из забытья и, опознав его, улыбнулась, а потом заговорила:

— Здравствуй, Дима! Я так рада, что ты рядом. А кто эта женщина, которая была здесь до того, как ты пришел?

Павлов понял, что она, наверное, имеет в виду его жену, которая ненадолго пришла его сменить.

— Это — Медвяная Роса из племени дакотов, — объяснил он.

— Какая она красивая! Очень похожа на мою мать, какой я ее запомнила, когда мне было четыре года. У меня ведь приемные родители. Отец и мать погибли в авиакатастрофе. А я в это время была в Крыму в детском санатории, — Оленина впервые начала ему рассказывать о себе.

— Может, ты хочешь пить, или надо сменить простынь? — забеспокоился Павлов, все еще надеясь на то, что Оленина поправится, а потом как-нибудь с его помощью адаптируется к новой обстановке.

— Не надо. За мной уже пришли. И не крути головой, ты их все равно не увидишь. Они приходят за душой, как уставшие от жизни актеры, чтобы забрать на память о своей любимой роли какой-нибудь реквизит, — сказала она и всхлипнула.

Павлов вытер полотенцем из тонкого выбеленного холста обильно выступивший на ее лбу пот.

— Сравнению не удивляйся. Мама моя была балериной. Танцевала в Мариинке Жизель. И Белого Лебедя — при подмене. А отец…,- сказала она и замолкла.

Павлов решил, что до полного рассвета ему не следует никого беспокоить. Тихо всхлипывая, он попытался вспомнить какие-то молитвы, — из тех, которые он когда-то знал. Вспомнил "Отче наш", а потом "Живый в помощи Вышнего". Сосредоточившись на молитвах, он даже не сразу заметил, как с Олениной начали происходить странные перемены. Ее лицо порозовело, тело дернулось — будто от электрического разряда, а из груди вырвался вздох. Павлов схватил ее за руку и, обрадовавшись, почувствовал, вначале слабый, а потом все ускоряющийся пульс. Оленина открыла глаза, повернула к нему голову, опознала, улыбнулась и сказала:

— Как же долго я спала…

Но сказала она это не по-русски, а по-орландски, да и голос у нее прозвучал совсем по-другому. Не как у Олениной, а как у…

Да, это уже была не Оленина, а Инга. Покрутив головой, Инга сразу же поняла, где она находится, и спросила, сколько дней она была без сознания, и что с ней произошло. Павлов ответил, стараясь выражаться коротко и ясно. Потом она попросила воды, напилась и изъявила желание встать с постели. Павлов хотел ее отговорить, но она не стала его слушать и самостоятельно сделала несколько шагов. Ее, конечно, следовало бы одеть, но где ее одежда Павлов не знал. И сразу же нарвался на конфликт.

Проснулись и слезли с полатей девушки-подростки. Обрадовавшись, что Инга заговорила и подает признаки выздоровления, с визгом бросились ее обнимать и целовать. Павлов решил, что его дальнейшее присутствие возле больничной постели Инги, да еще в обществе совершенно не стесняющихся своей наготы девиц, не обязательно, и отправился к Медвяной Росе в предоставленное ей жилище. Как ему придется выкручиваться из столь необычайно пикантной ситуации, он себе даже не представлял. Правда, в глубине души он надеялся на то, что Инга, рано или поздно, объявит о разводе и уйдет к своей матери в приют Красной Лисицы.

……………………………………………………………………………………………………..

Двоеженство по сей день считается у некоторых народов в порядке вещей, даже независимо от условий их жизни и быта. Что же говорить о племенах доисторических, для которых возможность продолжения рода и выживания во многом зависит от способности женщин не только рожать и вскармливать детей, но и вести домашнее хозяйство, помогать мужу в добыче пропитания и участвовать в общественных делах.

Двум женам легче, договорившись о распределении обязанностей, заниматься воспитанием детей, приготовлением пищи, пошивом одежды, не говоря о возможности подмены в критические дни болезни или кратковременного недомогания. Занятно, что некоторые ученые даже находят основания утверждать, что полигамия более полезна, чем моногамный брак. Так, Вирпи Луммаа (Virpi Lummaa), эколог из университета Шеффилда (University of Sheffield), Великобритания, выяснила, что мужчины из моногамных стран живут меньше тех, кто обитает в государствах с разрешенной полигамией. К такому выводу Луммаа пришла, проанализировав социоэкономические различия мужчин в почти 200 странах мира.

Учитывая вышеизложенное, не следует удивляться тому, что выздоровление Инги Медвяную Росу скорее обрадовало, чем огорчило. Инга, со своей стороны, тоже не имела ничего против того, что у Сороки когда-нибудь появится вторая жена, которой она, как и положено старшей по возрасту, будет командовать. На деле получалось все наоборот, и Инга, как только пошла на поправку, захотела добиться большего к себе расположения со стороны мужа и его старших сородичей посредством того, что она лучше всего умела: интриговать и злословить.

По приказанию Михея Ингу, когда она совсем выздоровела, разместили в летнем жилище ее покойного свекра и свекрови, то есть Сома и Аси. Произошло это на четвертый день шестой Луны. Павлов лично отремонтировал протекающую крышу, привел в порядок очаг и нарубил целую поленницу дров. Кроме этого он занимался и другими хозяйственными делами: вместе с Гарегином сплачивал плоты, под руководством Лаванды вскапывал огород, чинил порвавшиеся сети, ремонтировал частокол и т. д.

Медвяная Роса тоже не сидела, сложа руки. Она оказалась превосходной мастерицей по выделке кож и пошиву одежды. А кроить одежду она умела так ловко, без лишних обрезов и лоскутов, что Лаванда назначила ее старшей по мастерской. Она и Сару Гудвин швейному мастерству стала обучать, и вскоре юная аратка перебралась жить на второй ярус башни. Сара быстро сдружилась со своими сверстницами, которые полюбили ее за веселый нрав, незлобивость, но, в особенности, за вокальные и танцевальные способности.

Чтобы не вызывать у сородичей подозрений, Павлов стал жить с Ингой, как с женой, согласовав с ней порядок ночных посещений, хотя, по правде говоря, Медвяной Росы ему хватало с избытком. Встречая его, Инга сразу же отдавалась ему с такой поспешностью, будто боялась, что в противном случае он будет ею недоволен. Еще бы! Из слабохарактерного и неловкого в обращении с женщинами юноши по прозвищу Сорока ее муж буквально за несколько дней и ночей преобразился в яркого и зрелого мужчину, достойного уважения. А то, что он убил тигрицу и выручил из беды соплеменников из рода Желтого Быка, придавало ему ореол храбреца и отважного героя.

Несколько раз Инга пыталась выяснить у него детали и обстоятельства ее появления на Красных камнях, но все было тщетно. Ее муж, которого она по привычке продолжала называть Сорокой, угрюмо молчал или отнекивался. И тогда, помучавшись сомнениями, страхами и ревностью, Инга предупредила Лаванду о возможном расторжении брака. Лаванду ее заявление возмутило:

— Как так? Разве мы мало о ней заботились, когда она тяжело заболела?

Переговорив же с Михеем и со старшими женщинами по ее поводу ее намеков, Лаванда в тот же день сказала ей то, что равнозначно известному выражению "скатертью дорога". Смертельно обидевшись, Инга немедленно собрала свои вещи и ушла в приют Красной Лисицы. Вечером того же дня к "белохвостым" пожаловала ее мать Соня-Кукушка и объявила о разводе.

Павлова в это время в приюте Белохвостого Оленя не было. Вместе с Гарегином он на 11-й день шестой луны отправился на легкой каркасной лодке на рыбалку, расставляя и проверял плетеные из ивовой лозы ловушки для ловли рыбы, издревле известные на Руси под названием "морда". Плести эти нехитрые инструменты рыбной ловли Павлова научил его вятский дед Дмитрий Афанасьевич, а Гарегина, видимо, Михей. За два дня и две ночи они наловили довольно порядочно рыбы. Хариусов, сигов, тайменей и стерлядь они засаливали, а плотвой, окунями и прочей рыбой питались сами.

По возвращению в приют Павлова ждала еще одна новость. Согласно приказу Центуриона Агаты он откомандировывался в летний лагерь воинов орландов в распоряжение Отдела разведки и донесений. Не лишним будет отметить, что прибыл он на военную службу без опозданий, пешим ходом, в сопровождении Клары и Соломки — тридцатилетних дочерей Михея. Увы! И этим славным женщинам — умницам и красавицам — тоже не повезло с геном AR, дефект которого вызывает болезнь Морриса.

В приюте Белохвостого Оленя амазонки пробыли недолго — всего один день и одну ночь. Они приятно порадовали своих сородичей тем, что принесли с собой полные рюкзаки свежего мяса: оленины, кабанины и даже медвежий окорок. Пренебрегая опасностью, воины орланды по-прежнему занимались охотой, добираясь на легких лодках до холмов и возвышенностей, не затопленных водой.

Принесли они с собой и известия, которые никого не могли обрадовать: вода не спадает, а хунхузы настолько обнаглели, что даже, не таясь, подплывают к Верблюжьей горе. И еще они сообщили о том, что у хунхузов появилось новое оружие, описание которого подтолкнуло Павлова на мысль, что это — серватаны, то есть полые трубки, через которую сильным выдохом запускается маленькая стрела, как правило, с ядом на острие. Пока, по словам Клары и Соломки, никто из орландов от этого оружия не пострадал, но несколько беженцев из разных племен, оказавшихся у Верблюжьей горы, скончались в страшных муках.

В день прибытия Павлова на Красные Камни Клара и Соломка находились на дальнем кордоне. Вернувшись в расположение отряда, они даже не сразу поверили в то, что молодой охотник, убивший тигрицу, это — их родной племянник, а, узнавши, очень обрадовались. У Центуриона Агаты уже был один адъютант, которого звали Захар Одноглазый. Это был уже немолодой, опытный и мастеровитый мужчина, который выполнял обязанности плотника и оружейника. Второй адъютант — 40-летний Добрыня, который считался лучшим проводником (и любовником Агаты), три года тому назад пропал без вести, не вернувшись с охоты. Только эти двое из мужского населения Красных Камней имели право беспрепятственного прохода в расположение отряда воинов орландов. Теперь этой чести, заслуженно, был удостоен представитель рода Белохвостого Оленя. И тетки захотели отпраздновать это событие.

Воительницы решительно потребовали у Ерофея бочонок пива, разнообразной закуски и пригласили своего храброго племянника вместе с уже фактически единственной женой, то есть Медвяной Росой, в баню, которую Маланья даже истопила по-особенному. Не будем слишком строго осуждать их за столь фривольное чудачество, более подобающее мужчинам, хотя и женщинами-то их называть было бы тоже неправильно.

После бани и веселого застолья Клара и Соломка приступили к экипировке Павлова для прохождения воинской службы. Дело это оказалось совсем не простое, учитывая то, что в последний раз всеобщая мобилизация у орландов объявлялась тогда, когда Михей еще только начал седеть, то есть лет двадцать тому назад. Ерофей и Гарегин вытащили из арсенала "белохвостых" все, что имело отношение к военному делу. К сожалению, большинство предметов вооружения и индивидуальных средств защиты уже было непригодно для использования. С трудом они подобрали для него подходящий по росту и силе боевой лук. В колчан набили все стрелы с бронзовыми наконечниками, которые имелись в наличии.

Михей подарил ему старинный конусообразный бронзовый шлем, а Ерофей — кожаный панцирь, который недавно выиграл в кости. Гарегин, следуя примеру отца, подарил Павлову бронзовые поножи, которые он уже собирался приспособить под какие-то хозяйственные цели. Копье с бронзовым наконечником у Павлова уже было, а щит Клара и Соломка пообещали подобрать для него из собственного арсенала. Довершила же его экипировку Медвяная Роса, набросив на него под одобрительные аплодисменты и возгласы плащ из тигровой шкуры. Так и подмывало Павлова сказать: "Служу Советскому Союзу!", — но он смолчал, зная, что эту шутку уже никто не оценит.

— Охламон, вылитый охламон! — сказал, взглянув на него, дед Михей и приказал: Немедленно укоротить прическу!

VI

Медвяная Роса разбудила Павлова при первых признаках рассвета. Ему бы еще поспать часок-другой, но, как говорится, в армии встают в 6 утра, независимо от времени суток. В очаге вспыхнуло пламя, и Павлов с удивлением обнаружил, что его жена, стоит перед ним, держа в руках тонкий ремень с золотыми бляшками.

— Что такое?! — испугался он.

— Как что? — удивилась его непонятливости Медвяная Роса. — Это — пояс верности, которым ты, отправляясь в долгие и опасные странствия, должен опоясать меня по талии и завязать столькими узлами, сколько сможешь. Если же затянешь их слишком сильно, то придется тебе их, милый, развязывать зубами.

— Ерунда все это, — буркнул Павлов. — Даже бронзовые доспехи не помогут, если жена захочет изменить.

— Ну, пожалуйста, завяжи, не я этот обычай придумала, не мне его и отменять, — жалобно попросила она его.

Павлову пришлось подчиниться. Не мудрствуя лукаво, он затянул пояс верности Медвяной Росы устричным узлом, который с успехом применяется музыкантами для крепления на колках струн гитары, мандолины и других музыкальных инструментов. После этого она повалила его на спину, и они так расшалились, что даже деревянные болты и сочленения их почти цивильного супружеского ложа протестующе заскрипели.

Пробежав, следуя за Кларой и Соломкой, несколько километров по пересеченной местности, и, удивившись тому, что совсем не запыхался, Павлов оказался в расположении отряда воинов орландов в окрестностях Верблюжьей горы, которая являлась не только прекрасным наблюдательным и сторожевым пунктом, но и естественным фортификационным сооружением.

Вся гора, словно пчелиные соты, была продырявлена пещерами, а самая большая пещера была уникальна тем, что уходила вверх, а не глубоко под землю. В этой пещере, называемой Пригожей, без угрозы демаскировки можно было спокойно развести костер, приготовить пищу и даже покричать, если вздумается. И, что самое примечательное, зимой, даже в самые лютые морозы, вода в пещере не замерзала, а летом было просто прохладно. Здесь находилась казарма, полевая кухня, вещевой и продовольственный склад, арсенал и лазарет не менее уникальной, чем сама пещера, воинской части, в которой служили только одни женщины.

Ближе к лету воительницы и отряд учениц из "базового" лагеря, как правило, переходили в летний, который располагался там, где того требовала оперативная обстановка. Павлов про это ничего не знал и поначалу удивился: как можно зимой и летом жить в шалашах, покрытых корой и берестой? Отсутствие же частокола, сторожевых башен и других оборонительных сооружений ему вообще было непонятно: как защищаться в случае нападения превосходящих сил противника?

На эти и другие вопросы ему мог ответить только один человек — Урсула. Она, кстати, так ждала встречи с ним, что даже потеряла сон и аппетит. С трудом скрывая свои чувства, она издали наблюдала, как ее милый друг разговаривает с Агатой, а потом со Старой Досей, которая у орландских амазонок руководила дальней разведкой и диверсионными операциями. Но, вот, Агата отправилась наблюдать за муштрой учениц, а Старая Дося подозвала ее и сообщила о том, что с сегодняшнего дня она и Тибул начинают подготовку к операции "Царица", цель которой — выследить, а затем с дальнего расстояния попытаться отравленной стрелой поразить предводительницу хунхузов по имени Пришедшая Красавица.

— Почему я? — удивилась Урсула.

— Агата считает, что ты и Тибул — две мокасины пара, — сказала Старая Дося и подмигнула, намекая на то, что путем соединения чувств, мыслей и действий мужчины и женщины, любящих друг друга, можно и горы свернуть.

— Опять насмешки? — обиделась на ее замечание Урсула и до ушей покраснела.

— Ты эти бабские штучки брось! Никто над тобой не надсмехается. Дело в том, что в последний раз Пришедшую Красавицу видели у Лопарского водопада — неподалеку от того места, где находился ваш зимник. Еще вопросы есть? — сурово одернула ее начальник разведки.

— Никак нет, — по- военному ответила Урсула.

— Прекрасно. А теперь займись размещением своего напарника. Подготовку к операции начинаем завтра, прямо с утра, — объявила Старая Дося и отвернулась, чтобы незаметно смахнуть внезапно набежавшие слезы умиления.

Подхватив рюкзак Павлова, Урсула повела его за собой к своему походному шалашу. Она сама его смастерила, узнав о скором прибытии милого друга, и даже позаботилась о некотором комфорте. Шалаш находился на опушке леса, где рос можжевельник стелющийся. Это небольшой высоты заросли, пружинящие как диван. Урсула положила на дно шалаша циновки и накрыла их медвежьей шкурой. Одеяло состояло из обшитой холстом, вроде пододеяльника, оленьей шкуры, а подушка из мешка, набитого душистыми травами. Убедившись в том, что за ними никто не подсматривает, Урсула бросилась к Павлову на шею и заплакала — от счастья. Потом они разделись и залезли под одеяло, а дальше пошло, как обычно, если не считать напрасно пролитого семени, — что Урсулу сильно огорчало, а Павлова, наверное, не очень.

До самого полудня Урсула дремала, положив голову ему на плечо, что-то иногда бессвязно бормотала, испуганно вздрагивала, просыпалась, шептала "люблю" и снова засыпала. Над ними щебетали птицы, откуда-то доносились отдаленные раскаты грома, пахло можжевельником и чабрецом.

Павлов думал о хунхузах и Пришедшей Красавице. Уже с первых слов Агаты он понял, что речь идет о необычном существе. Агата сравнивала ее с царицей муравейника, которая, не говоря ни слова, управляет огромным скоплением насекомых, направляя кого на строительные работы, кого — за пищей, кого — на войну. В случае же ее гибели среди некоторых видов муравьев начинается паника и массовое самоистребление. И он даже не стал прикидываться дурачком, а сразу высказал предположение, что царица хунхузов, возможно, управляет своими подданными посредством выделения каких-то запахов, на которые они реагируют, как на команды, требующие беспрекословного повиновения.

Агата похвалила его за сообразительность и призналась, что сама об этом узнала совсем недавно от одного очень знатного джурджени, который, несмотря на приглашение преподобного Колывана, живет у Верблюжьей горы среди беженцев, слушает их рассказы, а потом записывает их гусиным пером на листах тонкой белой кожи. Она посоветовала ему сегодня же вечером пообщаться с этим человеком по имени Толемей-хан при помощи Гиты — самого лучшего переводчика, который имелся в ее распоряжении. Эта 30-летняя женщина была сестрой Верховного вождя Гонория. В юном возрасте Гиту выдали замуж за купца из племени джурджени, но через пять лет она вернулась на Красные Камни и была принята в отряд орландских амазонок.

Агата не скрывала: шансов выжить у него и Урсулы немного, но гораздо больше, чем в тот памятный ему день, когда он вступил в схватку с тигрицей. И она надеялась на то, что и на этот раз ему будет сопутствовать удача. Урсула же, по ее мнению, самый подходящий для него напарник: прекрасно стреляет из лука и знает каждую тропинку в районе Лопарского водопада, где по данным разведки Пришедшая Красавица каждое утро на восходе солнца совершает омовение. Посылать туда большой отряд не имело никакого смысла, — ведь нужен всего лишь один точный выстрел.

Проснувшись, Урсула захотела освежиться и повлекла Павлова, не дав ему одеться, в водоем, который находился в сотне шагов от ее шалаша и образовался посредством обыкновенной бобровой плотины, перегородившей обыкновенный ручей. Сами бобры, не выдержав соседства с шумными подопечными Агаты, куда-то ретировались, хотя никто их специально с их места жительства не выживал и в достоверности их прописки на Красных Камнях не сомневался.

В водоеме плескались две девицы, которые приветствовали Павлова, как своего старого знакомого. Это были Риты, с которыми он плыл в одной лодке от Верблюжьей горы до Главного Причала. Поинтересовавшись, почему он не присутствовал на обеде, и, не дожидаясь ответа, Риты сразу же атаковали Урсулу. Они умоляли ее рекомендовать их Старой Досе, в связи с формированием какого-то важного вспомогательного подразделения. Урсула ответила им, что сама пока толком ничего не знает, и поэтому попросила обратиться к ней по этому вопросу позднее.

После скромного ужина, который в лагере орландских амазонок начинался и заканчивался до наступления сумерек, Агата пригласила Павлова на командный пункт, располагавшийся в небольшой пещере, и познакомила его с Гитой. Эта женщина поразила его не столько своей красотой, но и тем, что, по ее словам, на языке джурджени она когда-то умела не только разговаривать, но даже писать и читать.

Незадолго до заката солнца Павлов вместе с Гитой и Урсулой отправился в уже знакомый ему лагерь беженцев у Верблюжьей горы. Идти пришлось не так далеко, наверное, три или четыре километра. По сравнению с первым его посещением приюта для потерпевших от наводнения иноплеменников, народу там прибавилось. В гроте им было уже тесно, поэтому некоторые предпочитали жить в шалашах, построенных из деревьев, которых течением прибивало к берегу.

По дороге Гита и Урсула рассказали ему о том, что между беженцами часто возникают ссоры и потасовки, даже по самым незначительным поводам. Есть проблемы с питанием, так как Верховный вождь Гонорий до сих пор не поставил из общественных амбаров обещанного им количества желудевой муки, сушеного мяса и вяленой рыбы. По этой причине воительницам приходилось делиться с беженцами собственным пайком. А тут еще и хунхузы постоянно обнаруживали свое присутствие, как будто вели разведку, или специально провоцировали орландов на преследование, чтобы заманить их в засаду.

Толемей-хан встретил их приветливо возле "шатра воина", который Агата велела для него поставить в знак уважения к нему самому и его знатному происхождению. С ним был слуга — высокий смуглый и бородатый мужчина мрачного вида, и улыбчивая миниатюрная темноволосая молодая женщина из неизвестного племени, по-видимому, рабыня.

Остальные слуги и рабы Толемей-хана, вероятно, погибли, когда огромная волна накрыла и перевернула ладью, на которой он отправился в путешествие к берегам Северного океана. Гита представила ему Павлова и Урсулу и попросила рассказать обо всем, что джурджени известно о хунхузах и Пришедшей Красавице. Так как погода позволяла общаться на свежем воздухе, Толемей-хан приказал Комаки (так звали рабыню) вынести для него из шатра шкуру и развести костер. Павлов и Урсула устроились на плаще из тигровой шкуры, а Гита сказала, что ей лучше постоять, поскольку так ей будет удобнее их видеть и слышать.

Рассказ Толемей-хана был долгим и изобиловал такими подробностями, что Гита, порою, даже не понимала, о чем он говорит. Но в какой-то момент, когда Павлов особенно напрягся, чтобы осмыслить сказанное, неожиданно заработала программа-переводчик, которую в его сознание двадцать с лишним дней тому назад внедрил Арнольд Борисович Шлаги. Павлов стал понимать язык джурджени, хотя еще не мог на нем объясняться из-за сложностей артикуляции некоторых звуков. Сам язык показался ему совершенно непохожим на орландский, так как нем было много сопряженных конструкций — словосочетаний из двух или более существительных.

Рассказ Толемей-хана о хунхузах и их предводительнице по прозвищу Пришедшая Красавица

По мнению Толемей-хана, хунхузов было бы ошибочно считать людьми, хотя они точно — не животные и не ящерицы. При вскрытии и анатомическом исследовании их тел были обнаружены дополнительные половые органы, которых нет ни у людей, ни у животных. По этой причине трудно сказать, кто из хунхузов мужчина, а кто женщина. Нет у них ни семьи, ни брака. Живут они толпой в какой-нибудь пещере, и кто из них кого имеет и от кого рожает, совершенно непонятно. Но детенышей своих они любят и вскармливают молоком. Причем, у некоторых хунхузов, только одна развитая молочная железа (расположена слева), у других — две (расположены симметрично), а некоторые даже имеют по четыре груди. Есть среди них и такие, у которых молочные железы недоразвиты, поэтому после родов их детей вскармливают грудастые особи.

По его словам, безгрудых и бородатых хунхузов многие ошибочно принимают за мужчин, не обращая внимания на особое строение костей таза и изменившуюся функцию ануса. Язык у них длинный, и чем-то похож на жало змеи. Самое поразительное состоит в том, что твердые экскременты из организма хунхузов не выводятся. Твердая пища полностью перерабатывается в их желудке, а газы и прочие продукты брожения выделяются через потовые железы, которые у них, как у скунсов, расположены в районе задницы.

В процессе потоотделения хунхузы источают самые разнообразные запахи, которые можно разделить на четыре основные группы: 1) отвратительные; 2) дурманящие; 3) возбуждающие и 4) благоухающие. Это разделение условно, так как запахи выделяются вперемешку, в зависимости от потребности и даже от настроения. Посредством запахов хунхузы узнают друг друга и могут общаться даже на значительном расстоянии. Насекомые на хунхузов не садятся, а хищники обходят стороной.

Сведения о жизни хунхузов стали известны джурджени после того, как их ученые мужи опросили несколько человек, которым чудом удалось вырваться из хунхузского плена и не потерять рассудок. Так, выяснилось, что хунхузы убивают не всех пленных. Некоторых они превращают в своих рабов и заставляют работать в качестве лесорубов, плотников и оружейников. У хунхузов ведь не пять пальцев на руке, а четыре, а ногти похожи на когти, за которыми они, между прочим, ухаживают: оттачивают и полируют с помощью шершавых камней и даже чем-то красят.

Женщины-рабыни живут у хунхузов недолго. Не выдержав постоянного издевательства, они сходят с ума и кончают жизнь самоубийством. Иногда, два или три раза в столетие, от мужчины-раба и хунхуза рождаются очень красивые, похожие на людей девочки, которых хунхузы объявляют своими царицами и поклоняются им, как богиням. Их всячески лелеют, ублажают, носят на руках, то есть на носилках, и слушаются беспрекословно, а после их смерти раздирают себе когтями грудь и живот и истекают кровью. После таких массовых самоубийств численность популяции хунхузов резко сокращается, и люди начинают забывать об их существовании.

Круглый год основным продуктом питания хунхузов являются черные грибы, в обилии произрастающие в пещерах, подогреваемых горячими подземными источниками. Хунхузы потребляют их в сыром и вареном виде. Для варки грибов они используют горячие источники. Из этих грибов путем сбраживания и, добавляя хмель и мед, они даже готовят напитки, вроде браги. В летний период в их рацион входят ягоды, грибы, лепестки цветов, птичьи яйца и тухлая, запеченная в золе рыба.

Прежде считалось, что хунхузы любят пить кровь и поедать внутренности убитых людей и животных, поскольку им, якобы, не хватает соли, кристаллы которой для них даже приятнее, чем соты с медом. Потом все же выяснилось, что умерщвление людей и животных и употребление в пищу их крови и внутренностей, это — элементы их своеобразного религиозного ритуала, который они совершают в угоду Великого Змея. Пойманных животных и птиц они перед совершением жертвоприношения не мучают, но, вот, для людей, убитых или попавших в их лапы живыми, делают исключение. Вначале у них срезают волосы, ампутируют уши, нос, язык и большие пальцы на руках — то, чем люди отличаются от хунхузов, и все это сжигают на жертвенном огне. Затем жертву подвешивают за ноги, отрезают у нее голову и сливают кровь в специальные меха или сосуды, и спаивают ею свою царицу и ее фаворитов.

По непроверенным данным, фаворитами царицы являются четырехгрудные особи, которые кормят ее своим молоком и охраняют ее покои. Им же достаются внутренности, жир и кожа приносимых в жертву людей. В какие наряды одевается царица хунхузская доподлинно неизвестно, так как все свидетели видели ее исключительно голой и признавались, что после этого воспламенялись такой похотью, что им до сих пор стыдно об этом вспоминать.

Музыкальных инструментов у хунхузов не замечено, но музыкальные звуки, наподобие песен, они извлекать из себя умеют, как это делают птицы. Танцуют же они, раскачиваясь бедрами, встав друг за другом и положив руки на плечи или обнимая за груди. Люди же, как известно, танцуют лицом к лицу и не совершают неприличных телодвижений.

………………………………………………………………………………………………………

— В это невозможно поверить! — воскликнул Павлов, когда Толемей-хан закончил свой рассказ, более похожий на доклад на очередной сессии императорской Академии изящных искусств, врачевания и естествознания.

Толемей-хан удивленно на него посмотрел, и Павлов понял, что допустил ошибку. Он повторил то, что сказал, на орландском языке, но уже было поздно. Толемей-хан догадался, что юноша-охотник, на которого он обратил внимание три недели тому назад, знает язык джурджени, но зачем-то это скрывает. И когда туземцы встали, чтобы попрощаться, он показал Павлову жестом, чтобы тот ненадолго задержался. Гита и Урсула недоуменно переглянулись, но все-таки отошли в сторонку, чтобы не мешать их разговору.

— Тибул-хан, сознайтесь, что вы знаете язык моего народа. Я догадался об этом еще прежде, чем вы произнесли: "В это невозможно поверить", — сказал Толемей-хан и вопросительно посмотрел Павлову в глаза. И Павлов понял: отпираться бесполезно, а объясниться со знатным джурджени можно и "по методу Арнольда Борисовича Шлаги", то есть посредством правдоподобного вранья.

— Сударь, не буду от вас скрывать. Мне с детства снятся сны, будто я живу в императорском дворце на острове Альхон и общаюсь со своими родителями и сверстниками на языке, который вам более всего приятен. Как кого из них зовут, я не знаю, но, вот, многие слова и выражения с каждым годом припоминаются все более и более отчетливо, — соврал Павлов, не моргнув глазом.

— Это ведь вы с одним копьем сразились с тигрицей, шкура которой теперь служит вам плащом? — полюбопытствовал Толемей-хан.

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Кажется, так гласит ваша древняя пословица? — хитро, вопросом на вопрос, ответил Павлов.

— Полагаю, что мне не следует вас далее задерживать. Но я хотел бы, учитывая серьезность предприятия, которое вы затеяли, одолжить вам на время гастрофет. Это — такое оружие, которое стреляет дальше и точнее лука. Я попрошу своего слугу, чтобы он вам его сейчас вынес и показал, как им пользуются, — сказал Толемей-хан и приказал своей рабыне срочно разыскать Следопыта.

Павлов подошел к своим сослуживцам, то есть Урсуле и Гите, и объяснил причину, по которой им надлежит еще немного задержаться. Он сразу догадался, что оружие, которое Толемей-хан намеревался предложить ему во временное пользование, это — скорее всего арбалет. Эквивалентом этого понятия у орландов могло быть слово аркубаллиста, то есть самострел — тяжелое и громоздкое устройство, применяемое для охоты на медведей и кабанов. Вскоре орландов позвали. Слуга, которого Толемей-хан называл Следопытом, вынес из "шатра воина" кожаный чехол, раскрыл его и продемонстрировал Павлову то, что в чехле хранилось.

— Это и есть гастрофет. Он находился в деревянном сундуке, цепляясь за который я и Комаки, смогли удержаться на воде, когда наша ладья перевернулась. Потом к нам подплыл Следопыт, и мы втроем выбрались на остров, который образовался на отмели, — объяснил Толемей-хан причину, по которой ему после кораблекрушения удалось сохранить некоторые личные вещи.

Павлов посмотрел на Гиту-воительницу, и она, поняв, что от нее требуется, начала переводить. Следопыт с поклоном подал Павлову изящно сработанный предмет вооружения, склеенный из твердых пород дерева и полых костей. Приклад, ложе, спусковой крючок, пружина и даже прицельное устройство роднили арбалет Толемей-хана с привычным Павлову огнестрельным оружием. Но больше всего Павлова поразила его дуга, которая, вне всякого сомнения, была изготовлена из железа. Но расспросить Толемей-хана он не решался, чтобы не выглядеть слишком умным.

Подержав недолго арбалет в руках, Павлов вернул его Следопыту; слуга Толемей-хана снова поклонился и начал объяснять его техническое устройство и боевые характеристики. Из его объяснения следовало, что гастрофет бьет на расстоянии до 300 шагов и с большой точностью, поскольку линии направляющих безукоризненно прямы, отполированы и покрыты специальным лаком. Единственным, но существенным недостатком этого оружия являлась низкая скорость стрельбы, так как для его перезарядки требуется физическая сила и время.

Урсула в ответ заметила, что орланды тоже когда-то пользовались легкими самострелами, но Верховный жрец Колыван объявил их "богопротивным оружием", и они постепенно вышли из употребления. В принципе Урсуле все было понятно, и она хотела бы только заменить на дуге тетиву. Павлов напомнил про арбалетные стрелы (их правильнее называть "болтами" — Прим. Авт.). Стрел с бронзовыми наконечниками было всего четыре. Остальные пять стрел имели затупленные деревянные наконечники, так как предназначались для охоты на птиц. Но Павлов и Урсула попросили и эти стрелы, чтобы попрактиковаться в стрельбе по мишеням.

Поздно вечером, когда уже совсем стемнело, Павлов, Урсула и Гита вернулись в расположение своей воинской части и доложили Агате о результатах визита к Толемей-хану. Агата вызвала Старую Досю и та объявила Павлову и Урсуле трехдневный план занятий по физической и боевой подготовке и тактике. По команде "вольно", "разойтись" Павлов и Урсула отправились в свою опочивальню.

— Милый друг, — спросила Урсула Павлова, устраивая свою голову ему на плечо, — Я правильно поняла Толемей-хана? Хунхузы, они, что, спереди мужчины, а сзади женщины, или, наоборот?

— Пидорасы они, пидорасы! Как их не крути! — убежденно заявил Павлов.

— Что это такое? — удивилась Урсула, услышав незнакомое слово.

Но Павлов ей не ответил, так как уже спал.

VII

Когда туземцы ушли, Толемей-хан отправился в "шатер воина". Спать не хотелось, и он попросил Комаки заварить ему в серебряном кубке, который ему подарила Агата-воительница, травяной чай. Это был ее ответный подарок. Сам Толемей-хан подарил Центуриону, чтобы отблагодарить ее за то, что она посадила его, Комаки и Следопыта в свою ладью и доставила на Долгий Остров, кинжал из метеоритного железа. Когда-то за эту редкую вещь Толемей-хан заплатил стадо буйволов. Комаки добавила в очаг хвороста и спросила, не хочет ли ее господин взглянуть на переписанную ею с пергамента на бумагу главу из его "Повести о неудавшемся путешествии".

Комаки не была рабыней в привычном значении этого слова. Ее скорее следовало называть вольноотпущенной, а, если быть более точным — личным секретарем Толемей-хана. Образованные рабы в Империи джурджени очень ценились. Толемей-хан выменял Комаки на пять юных рабынь, полагая, что мужчине в 50-летнем возрасте содержать гарем ни к чему, и есть дела важнее плотских утех. Потом он об этом нисколько не сожалел, и когда Комаки родила ему сына, он объявил ее и своего внебрачного ребенка "младшими сородичами". Так, по законам джурджени назывались вольноотпущенные, которые уже сами решали, оставаться им при своем прежнем господине или заводить собственное домохозяйство, занимаясь торговлей, ремеслами и тому подобное.

Толемей-хан похвалил Комаки за расторопность и взял сложенный вчетверо лист бумаги. Производство этого писчего материала из древесной коры, конопли, тряпья и старых рыбачьих сетей в Империи джурджени началось совсем недавно. Кто его на самом деле изобрел, было неизвестно. Член-корреспондент императорской Академии изящных искусств, врачевания и естествознания (далее — Академия) Тсайлуньхан утверждал, что впервые бумагу еще триста лет тому назад изготовили в городе-государстве Альхон. В одной древней рукописи этот почтенный муж отыскал описание большого воздушного змея, которого альхонцы склеили из лучины и материала, прочнее бересты и легче пергамента. В той же рукописи был рецепт, следуя которому Тсайлуньхан в домашних условиях изготовил опытный образец этого материала и назвал его "гумм-ага".

После тщательной экспертизы на прочность, долговечность и иные функциональные возможности применения Академия вынесла решение о пользе бумаги и направила в администрацию Агесилай-хана IV прошение о начале ее массового производства. Но дело застопорилось, так как владельцы овечьих отар, узнав о бумаге, испугались сокращения своих доходов и настроили министра-канцлера против ученых.

Первую опытную партию бумаги, изготовленную в мастерских Академии, академики и члены-корреспонденты, опасаясь возможной конфискации, распределили между собой, согласно количеству беличьих хвостов на их парадных головных уборах. Каждый беличий хвост означал одобренный ежегодной сессией Академии научный доклад. У Толемей-хана таких хвостов было семь, и он ими очень гордился.

Семь отбеленных до снежной белизны листов бумаги вместе с уже исписанными и чистыми листами пергамента, а также письменные принадлежности, находились в дорожной сумке Толемей-хана, сшитой из шкур выдры, и почти не пострадали от того, что она побывала в воде. Толемей-хан радовался им даже больше, чем прочим личным вещам, которые удалось сохранить после кораблекрушения. За двадцать с лишним дней пребывания на Красных Камнях Толемей-хан использовал весь пергамент. Осталась только бумага и один лист пергамента, который он приспособил для черновика, благо пергамент позволяет делать подчистки и вносить исправления. Бумага же такого обращения с собой не терпит, поэтому Комаки пришлось заняться переписыванием, то есть переносом данных с одного носителя информации на другой. Получалось у нее это неплохо, без помарок и ошибок.

Толемей-хан попросил Комаки продолжать поддерживать в очаге огонь, чтобы почитать и оценить, как выглядит очередная, написанная им, глава "Повести о неудавшемся путешествии" в целом. Прочитав же, Толемей-хан понял, что ключ к разгадке тайны происхождения хунхузов, возможно, находится у него в руках………………………………………………………………………………………………………

"Толемей-хан — действительный член императорской Академии изящных искусств, врачевания и естествознания, имеет честь сообщить о том, что произошло с ним, его слугой Следопытом и вольноотпущенной Комаки, когда Агата-воительница доставила их на своей ладье к месту поселения орландов на реке Ипуть.

Полагаю, что уже нет никакой надобности поддерживать нелепое мнение о том, что Агата и прочие женщины-воительницы, также известные у нас под названием "амазонки", то есть безгрудые, представляют собой отдельное племя или народ. На самом деле они такие же орланды, как по крови, так и по языку. Да и груди у многих из них не скромнее, чем у наших женщин или рабынь, — и столь же прелестны на вид и на ощупь, как я вправе утверждать на основании личного опыта.

Как я уже отмечал, среди амазонок нашлась одна, которая знает язык джурджени. Ее зовут Гита, и мне удалось установить с ней настолько доверительные отношения, что она позволила мне произвести осмотр ее тела, а потом, чтобы я не сомневался, привела ко мне в палатку двух своих учениц, которые доставили мне не меньше удовольствия, чем моя милая Комаки. Отсюда я делаю вывод, что единственное отличие амазонок от обычных женщин состоит в том, что они не способны к деторождению. Таких женщин немало и среди других племен и народов, но только орланды додумались до того, чтобы найти им наиболее достойное применение. "Не можете продолжать наш род, — сказали им старейшины племени, — тогда защищайте его, не щадя живота своего". И, вот, уже много столетий эти бесплодные женщины выполняют данный наказ. Они настолько искусны в стрельбе из лука, метании дротиков и фехтовании, что многие из них в состоянии на равных сразиться с нашими лучшими воинами.

Орланды довольно высокого роста, широкоплечи, с прямым станом и крепкими членами тела; цвет кожи у них белый, они — блондины, с ясно выраженным, но не особенно ярким румянцем, прямыми, стройными ногами и небольшою, красивою ступнею, круглой головой средней величины и крепкой шеей. Волосы у них с золотистым отливом, мягкие и легко вьющиеся; лицо прямоугольное, с тонкими губами и прямым носом. Их влажные глаза отличаются мягким, проницательным взглядом и сильным блеском.

Их мужчины, уступая амазонкам в боевых искусствах, а также умению сражаться с противником в сомкнутом строю, не уступают им в отваге и храбрости. Недавно мне показали юношу по имени Тибул, который, вооруженный одним копьем, сразился с тигрицей, убив ее наповал точным ударом в сердце. Моя первая встреча с ним запомнилась еще и тем, что я увидел рядом с ним молодую женщину столь ослепительной красоты, что, невольно, подумал о богине пропавшей планеты, которую некоторые наши звездочеты и алхимики называют Гесперой. Потом Гита сказала мне, что зовут эту красавицу Медвяная Роса и что она является женой храброго Тибула. Данное известие меня не только порадовало, но и огорчило. Разве можно забыть историю о прекрасной Елене, из-за которой в незапамятные времена между городами-государствами джурджени вспыхнула нелепая и беспощадная война?

Во время своего вынужденного пребывания на Долгом Острове я разговаривал с представителями разных племен и народов, подобно мне потерпевших кораблекрушение и пригнанных волнами к берегу возле Верблюжьей горы. Среди них два купца из нашей славной империи и один — из далекой южной страны Пунт, откуда нам доставляют шелковые ткани, пряности и благовония. Я давно мечтаю о том, чтобы в этой стране побывать, но глава Академии изящных искусств, врачевания и естествознания досточтимый Осип-хан определил направлением моей деятельности северные территории известной нам поверхности земного шара. Так, вот, все потерпевшие в один голос утверждали, что накануне землетрясения и наводнения они чувствовали тошноту и головокружение, а некоторых из них посетили странные видения, вроде разверзшихся врат небес и подземелий. Из этого я делаю вывод о том, что в самом недалеком будущем произойдет какое-то важное событие вселенского масштаба.

Купцы джурджени и даже торговец из страны Пунт недолго были моими товарищами и собеседниками. Вскоре они воспользовались гостеприимством знатных орландов, и покинули пещеру у подножья Верблюжьей горы. Я же счел для себя неприемлемым пребывание в гостях у преподобного Колывана по причине его принадлежности к церкви, которая не разделяет высшие государственные ценности нашей великой империи.

Отказавшись от гостеприимства Верховного жреца орландов, я лишил себя возможности в непосредственной близости осмотреть знаменитые каменные башни на Долгом Острове. Про эти башни говорят, что будто бы они сложены из тщательно обработанных блоков известняка и розового туфа. Прилегают же эти блоки друг к другу так плотно, что между ними не пролазит иголка. Ранее я полагал ошибочным мнение о том, что эти башни, лестница у речного причала и мостовая были сделаны руками предков нынешних орландов. Теперь же я почти уверен в том, что в некие, незапамятные времена, здесь проживали люди, владевшие знаниями строительных технологий, а затем, по причине какой-то неизвестной болезни, они совсем одичали и превратились в хунхузов.

Полуразрушенные крепостные башни, подобные тем, что стоят на Долгом Острове, и прежде находили в глухой прибайкальской тайге. Более же всего наши предки запомнили случай, когда на юго-западном побережье Байкала произошло усыхание Марлезонского залива. Тогда ведь не отдельные каменные здания, а огромный город показался из-под воды. И какой же жестокой была кара древних богов за то, что кому-то понадобилось потревожить их вечный покой. Страшная болезнь поразила всех, кто направился в Мертвый город в поисках неземных сокровищ.

Чем дольше я живу на свете, тем больше убеждаюсь в том, что все в этом мире повторяется, и всякая новизна — давно прокисшее вино".