Иоганн Вольфганг фон Гёте (1749–1832), уроженец Франкфурта-на-Майне, в юности изучал право в Лейпциге и Страсбурге, однако остался в истории как поэт, драматург, романист, философ, государственный деятель и ученый. Книгой всей его жизни стал «Фауст», завершенный за год до смерти автора, космический по масштабу заложенных в нем смыслов, эволюционирующих от романтического субъективизма первой части к альтруистическому идеализму второй. Будучи кратким сводом западной интеллектуальной истории XVIII и начала XIX века, «Фауст», вкупе с широким кругом гётевских сочинений, относящихся к другим жанрам, вознес репутацию автора много выше пределов литературы, сделав его в глазах современников и потомков одним из величайших мыслителей Европы. Его ставили в один ряд с Вергилием, Шекспиром и Данте как одно из редких воплощений универсального литературного гения.
Баллада Гёте «Коринфская невеста», возможно, и не открыла историю бытования легенды о вампирах в Германии, но поместила эту легенду в фокус культурного внимания. Сюжет баллады подсказан автору историей Филиннион, описанной Флегоном из Тралл: юный афинянин, навещающий старого отцовского друга, с чьей дочерью он некогда был обручен, в полночный час встречает в его доме свою умершую невесту, ставшую вампиром. Гёте поэтически обработал этот сюжет в ходе дружеского состязания с Шиллером в сочинении баллад.
«Коринфская невеста» впервые была опубликована в 1797 году в издававшемся Шиллером журнале «Оры». В 1835 году баллада переведена на английский язык Джоном Анстером.
Из Афин в Коринф многоколонный
Юный гость приходит, незнаком, —
Там когда-то житель благосклонный
Хлеб и соль водил с его отцом;
И детей они
В их младые дни
Нарекли невестой с женихом.
Но какой для доброго приема
От него потребуют цены?
Он — дитя языческого дома,
А они — недавно крещены!
Где за веру спор,
Там, как ветром сор,
И любовь и дружба сметены!
Вся семья давно уж отдыхает,
Только мать одна еще не спит,
Благодушно гостя принимает
И покой отвесть ему спешит;
Лучшее вино Ею внесено,
Хлебом стол и яствами покрыт.
И, простясь, ночник ему зажженный
Ставит мать, но ото всех тревог
Уж усталый он и полусонный,
Без еды, не раздеваясь, лег,
Как сквозь двери тьму,
Движется к нему
Странный гость бесшумно на порог.
Входит дева медленно и скромно,
Вся покрыта белой пеленой:
Вкруг косы ее, густой и темной,
Блещет венчик черно-золотой.
Юношу узрев,
Стала, оробев,
С приподнятой бледною рукой.
«Видно, в доме я уже чужая, —
Так она со вздохом говорит, —
Что вошла, о госте сем не зная,
И теперь меня объемлет стыд;
Спи ж спокойным сном
На одре своем,
Я уйду опять в мой темный скит!»
«Дева, стой, — воскликнул он, — со мною
Подожди до утренней поры!
Вот, смотри, Церерой золотою,
Вакхом вот посланные дары;
А с тобой придет Молодой Эрот,
Им же светлы игры и пиры!»
«Отступи, о юноша, я боле
Непричастна радости земной;
Шаг свершен родительскою волей:
На одре болезни роковой
Поклялася мать
Небесам отдать
Жизнь мою, и юность, и покой!
И богов веселых рой родимый
Новой веры сила изгнала,
И теперь царит один незримый,
Одному распятому хвала!
Агнцы боле тут
Жертвой не падут,
Но людские жертвы без числа!»
И ее он взвешивает речи:
«Неужель теперь, в тиши ночной,
С женихом не чаявшая встречи,
То стоит невеста предо мной?
О, отдайся ж мне,
Будь моей вполне,
Нас венчали клятвою двойной!»
«Мне не быть твоею, отрок милый,
Ты мечты напрасной не лелей,
Скоро буду взята я могилой,
Ты ж сестре назначен уж моей;
Но в блаженном сне
Думай обо мне,
Обо мне, когда ты будешь с ней!»
«Нет, да светит пламя сей лампады
Нам Гимена факелом святым,
И тебя для жизни, для отрады
Уведу к пенатам я моим!
Верь мне, друг, о верь,
Мы вдвоем теперь
Брачный пир нежданно совершим!»
И они меняются дарами:
Цепь она спешит златую снять, —
Чашу он с узорными краями
В знак союза хочет ей отдать;
Но она к нему:
«Чаши не приму,
Лишь волос твоих возьму я прядь!»
Полночь бьет — и взор доселе хладный
Заблистал, лицо оживлено,
И уста бесцветные пьют жадно
С темной кровью схожее вино;
Хлеба ж со стола
Вовсе не взяла,
Словно ей вкушать запрещено.
И фиал она ему подносит,
Вместе с ней он ток багровый пьет,
Но ее объятий как ни просит,
Все она противится — и вот,
Тяжко огорчен,
Пал на ложе он
И в бессильной страсти слезы льет.
И она к нему, ласкаясь, села:
«Жалко мучить мне тебя, но, ах,
Моего когда коснешься тела,
Неземной тебя охватит страх:
Я как снег бледна,
Я как лед хладна,
Не согреюсь я в твоих руках!»
Но, кипящий жизненною силой,
Он ее в объятья заключил:
«Ты хотя бы вышла из могилы,
Я бы согрел тебя и оживил!
О, каким вдвоем
Мы горим огнем,
Как тебя мой проникает пыл!»
Все тесней сближает их желанье,
Уж она, припав к нему на грудь,
Пьет его горячее дыханье
И уж уст не может разомкнуть.
Юноши любовь
Ей согрела кровь,
Но не бьется сердце в ней ничуть.
Между тем дозором поздним мимо
За дверьми еще проходит мать,
Слышит шум внутри необъяснимый
И его старается понять:
То любви недуг,
Поцелуев звук,
И еще, и снова, и опять!
И недвижно, притаив дыханье,
Ждет она — сомнений боле нет —
Вздохи, слезы, страсти лепетанье
И восторга бешеного бред:
«Скоро день — но вновь
Нас сведет любовь!»
«Завтра вновь!» — с лобзаньем был ответ.
Доле мать сдержать не может гнева,
Ключ она свой тайный достает:
«Разве есть такая в доме дева,
Что себя пришельцам отдает?»
Так возмущена,
Входит в дверь она —
И дитя родное узнает.
И, воспрянув, юноша с испугу
Хочет скрыть завесою окна,
Покрывалом хочет скрыть подругу;
Но, отбросив складки полотна,
С ложа, вся пряма,
Словно не сама,
Медленно подъемлется она.
«Мать, о мать, нарочно ты ужели
Отравить мою приходишь ночь?
С этой теплой ты меня постели
В мрак и холод снова гонишь прочь?
И с тебя ужель
Мало и досель,
Что свою ты схоронила дочь?
Но меня из тесноты могильной
Некий рок к живущим шлет назад,
Ваших клиров пение бессильно,
И попы напрасно мне кадят;
Молодую страсть
Никакая власть,
Ни земля, ни гроб не охладят!
Этот отрок именем Венеры
Был обещан мне от юных лет,
Ты вотще во имя новой веры
Изрекла неслыханный обет!
Чтоб его принять,
В небесах, о мать,
В небесах такого бога нет!
Знай, что смерти роковая сила
Не могла сковать мою любовь,
Я нашла того, кого любила,
И его я высосала кровь!
И, покончив с ним,
Я пойду к другим, —
Я должна идти за жизнью вновь!
Милый гость, вдали родного края
Осужден ты чахнуть и завять,
Цепь мою тебе передала я,
Но волос твоих беру я прядь.
Ты их видишь цвет?
Завтра будешь сед,
Русым там лишь явишься опять!
Мать, услышь последнее моленье,
Прикажи костер воздвигнуть нам,
Свободи меня из заточенья,
Мир в огне дай любящим сердцам!
Так из дыма тьмы
В пламе, в искрах мы
К нашим древним полетим богам!»
Джордж Гордон, лорд Байрон (1788–1824) родился в Лондоне, учился в Харроу, а затем в Тринити-колледже Кембриджского университета. С детства страдавший хромотой, он вместе с тем обладал необычайно привлекательной внешностью, вызывавшей восхищение как у женщин, так и у мужчин. Уже в университетские годы он оказался вовлечен в бисексуальные отношения и карточные игры, следствием которых стали значительные долги. В 1809–1811 годах он совершил путешествие по Средиземноморью, во время которого впервые познакомился с легендами о вампирах и написал первые две песни поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда», прославившие его имя. Впоследствии он создал две заключительные песни «Паломничества», а также шесть «восточных» поэм, включая «Гяура».
Одна из величайших фигур в литературе романтического периода, Байрон был близким другом Шелли, с которым познакомился после того, как из-за своего эпатирующего поведения, шедшего вразрез с общественными устоями того времени, был фактически изгнан из Англии. Личный врач и секретарь Байрона Джон Полидори избрал его прототипом аристократического вампира лорда Рутвена, главного героя своей повести «Вампир» (1819); в первом издании она была приписана самому поэту, что вызвало его гнев. Из множества блистательных поэтических сочинений Байрона выделяется общепризнанный шедевр — объемный стихотворный роман «Дон Жуан», оставшийся неоконченным вследствие кончины автора, случившейся в греческом городе Миссолонги, где поэт боролся за свободу Греции от гнета Оттоманской империи.
«Гяур: Фрагмент турецкой повести» был впервые опубликован в Лондоне Джоном Мерреем в 1813 году.
Чалма из камня. За кустом
Колонна, скрытая плющом,
Где в честь умершего османа
Стихи начертаны Корана, —
Не видно больше ничего
На месте гибели его.
В сырой земле лежит глубоко
Вернейший из сынов Пророка,
Каких досель из года в год
К себе святая Мекка ждет.
Он, твердо помня запрещенье,
К вину всегда питал презренье,
Лишь «Алла-Гу», призыв святой,
Он слышал — чистою душой
Тотчас стремился он к Пророку,
Оборотись лицом к востоку.
От рук гяура здесь он пал.
В родной долине умирая,
Врагу он мщеньем не воздал…
Но там, на небе, девы рая
Его нетерпеливо ждут,
И стройных гурий взоры льют
Лучи небесного сиянья.
Свое горячее лобзанье
Они несут ему скорей.
Такой кончины нет честней.
В борьбе с неверным смерть — отрада
Ее ждет лучшая награда.
Изменник с черною душой!
Тебя Монкир своей косой
Изрежет. Коль освободиться
Успеешь ты от этих мук,
То вечно должен ты вокруг
Престола Эблиса кружиться,
И будет грудь гореть огнем…
Нет, о страдании твоем
Пересказать не хватит силы.
Но перед этим из могилы
Ты снова должен выйти в мир
И, как чудовищный вампир,
Под кровлю приходить родную —
И будешь пить ты кровь живую
Своих же собственных детей.
Во мгле томительных ночей,
Судьбу и небо проклиная,
Под кровом мрачной тишины
Вопьешься в грудь детей, жены,
Мгновенья жизни сокращая.
Но перед тем, как умирать,
В тебе отца они признать
Успеют. Горькие проклятья
Твои смертельные объятья
В сердцах их скорбных породят,
Пока совсем не облетят
Цветы твоей семьи несчастной.
Когда же юной и прекрасной
Любимой дочери придет
Погибнуть за тебя черед —
Она одна тебя обнимет,
И назовет отцом, и снимет
Она кору с души твоей,
И загорится пламень в ней.
Но все же нет конца мученью:
Увидишь ты, как тень за тенью
Румянец нежный на щеках
У юной жертвы исчезает
И гаснет блеск у ней в глазах,
И взгляд печальный застывает…
И ты отделишь от волос
Одну из золотистых кос,
И унесешь в воспоминанье
Невыразимого страданья:
Ведь в знак любви всегда с собой
Носил ты локон золотой.
Когда с кровавыми устами,
Скрежеща острыми зубами,
В могилу с воем ты придешь,
Ты духов ада оттолкнешь
Своею страшною печатью
Неотвратимого проклятья.
Джон Китс (1795–1821) родился в Лондоне в семье владельца извозной конюшни. В юности он был учеником врача в Эдмонтоне и в 1816 году успешно сдал экзамены, позволяющие заниматься медицинской практикой, однако уже тогда его куда больше увлекало поэтическое творчество. В возрасте шестнадцати лет он перевел прозой «Энеиду», а спустя четыре года Ли Хант опубликовал его первое значительное стихотворение — «Сонет, написанный после прочтения Гомера в переводе Чапмена». Вскоре вышла в свет первая книга Китса, «Стихотворения» (1817), которая, однако, не получила одобрительных отзывов критики, равно как и вторая — большая повествовательная поэма «Эндимион» (1818), знаменитая своей часто цитируемой начальной строкой «Прекрасное пленяет навсегда…».
Летом 1818 года Китс вместе со своим другом Чарльзом Брауном предпринял пешее путешествие по Шотландии и, как принято полагать, подхватил там туберкулез — хотя не исключено, что он заразился этой болезнью еще в детстве от матери (или — позднее — от брата). В декабре 1818 года он переехал в Хэмпстед, где испытал глубокое чувство к семнадцатилетней Фанни Браун; эта любовь, кажется, принесла ему не много счастья, но зато способствовала наступлению самого плодотворного периода его творчества. В течение года Китсом были созданы поэма «Канун святой Агнесы», баллада «La Belle Dame Sans Merci» и знаменитые оды — «Ода соловью», «Ода греческой вазе», «Ода Психее» и «Ода меланхолии». Его заболевание прогрессировало, и в сентябре 1820 года он отправился в Рим, стремясь избежать английских зимних холодов, но умер спустя несколько месяцев, не дожив до 26 лет.
Баллада «La Belle Dame Sans Merci» была впервые опубликована в журнале «Индикейтор» 10 мая 1820 года.
О рыцарь, что тебя томит?
О чем твои печали?
Завял на озере камыш,
И птицы замолчали.
О рыцарь, что тебя томит?
Ты изнемог от боли.
У белки житница полна,
И сжато поле.
Лицо увлажнено росой,
Измучено и бледно,
И на щеках румянец роз
Отцвел бесследно.
Я встретил девушку в лугах —
Прекрасней феи мая.
Взвевалась легким ветерком
Прядь золотая.
Я ей венок душистый сплел:
Потупившись, вздохнула
И с нежным стоном на меня
Она взглянула.
Я посадил ее в седло:
Ко мне склонясь несмело,
Она весь день в пути со мной
Мне песни пела.
И корни трав, и дикий мед
Она мне отыскала —
На чуждом, странном языке
«Люблю» сказала.
Она вошла со мною в грот,
Рыдая и тоскуя,
И я безумные глаза
Закрыл, целуя.
И убаюкан — горе мне! —
Я был на тихом лоне,
И сон последний снился мне
На диком склоне.
Предстала бледная как смерть
Мне воинская сила,
Крича: «La Belle Dame Sans Merci»,
Тебя пленила.
Грозились высохшие рты,
Бессильные ладони…
И я очнулся поутру
На диком склоне.
И вот скитаюсь я один
Без сил, в немой печали.
Завял на озере камыш,
И птицы замолчали.