Собрание сочинений. Комната с заколоченными ставнями

I

Мой двоюродный дед Урия Гарриcон был не из тех людей, кому вам захотелось бы стать поперек дороги, — вечно угрюмый, темнолицый, с косматыми бровями и копной жестких черных волос, он являлся неизменным и весьма деятельным участником всех моих детских ночных кошмаров. Мне довелось встречаться с ним лишь в очень юном возрасте. Позднее он и мой отец крупно повздорили по какому-то поводу, и вскорости отец умер — умер внезапно и странно, задохнувшись в собственной постели за сотню миль от Аркхема, где жил двоюродный дед. Моя тетка София открыто порицала последнего и после этого прожила недолго — бедняжка свалилась с лестницы, запнувшись о какое-то невидимое препятствие. Кто знает, сколько еще людей подобным же образом поплатилось за собственную неосторожность? Рассказы о темных силах, с которыми якобы знался Урия Гарриcон, передавались из уст в уста с оглядкой и только опасливым шепотом.

Я не берусь судить, в какой степени эти рассказы имели под собой реальные основания, а в какой были всего лишь пустыми злонамеренными сплетнями. Никто из членов нашей семьи не виделся с ним после смерти отца, а моя мать с тех пор и до конца своих дней питала к родному дяде глубокую неприязнь, даже ненависть; но при этом она никогда не забывала о его существовании. Не забывал и я — как его самого, так и его старинный особняк на Эйлсбери-стрит, в той части Аркхема, что лежит на южном берегу реки Мискатоник, неподалеку от известного пригорка Палача с его заросшим вековыми деревьями кладбищем. Ручей, берущий начало на этом пригорке, протекает через земли моего деда, также почти сплошь занятые лесом. Он жил один в своей обширной усадьбе, если не считать какой-то женщины, которая — как правило, по ночам — делала уборку в доме. Я хорошо помнил эти комнаты с высокими потолками, небольшие окна, из которых в большинстве случаев были видны только густые заросли деревьев и кустарника; помнил полукруглый оконный проем над входной дверью и вечно запертую глухую мансарду, куда почему-то никто не решался заходить в дневное время и где строго запрещалось появляться с лампой или свечой после наступления темноты. Дома, подобные этому, не могут не оставить след в детском сознании, и действительно, все время, пока я в нем жил, меня тревожили странные фантазии, а порой и кошмарные сновидения, спасаясь от которых я обычно бежал в мамину спальню. В одну из таких ужасных ночей я, свернув по ошибке не в тот коридор, наткнулся на дедушкину экономку; мы молча уставились друг на друга, ее неподвижное лицо не выражало никаких эмоций — мне оно показалось как бы висящим в бесконечной дали пустого пространства. Оправившись от первого потрясения, я развернулся и бросился наутек, подгоняемый новым кошмаром вдобавок к тем, что увидел во сне.

Я никогда не скучал по своему двоюродному деду. Мы не были с ним особо близки в ту пору, когда я жил в его доме; позднее же наши контакты сводились к ежегодной отправке мною двух коротких поздравительных открыток — в день рождения старика и на Рождество, — которые неизменно оставлялись им без ответа.

Тем большим сюрпризом явилось для меня сообщение о том, что именно я по завещанию унаследовал всю его собственность, причем без каких-либо условий и оговорок, кроме разве что одного пункта, который обязывал меня провести летние месяцы первого года после смерти Урии Гаррисона в его усадьбе. Выполнение этой стариковской причуды не должно было доставить мне особых хлопот — он недаром предусмотрительно упомянул о летних месяцах, прекрасно зная, что в остальное время я буду занят своей преподавательской работой вдали от Аркхема.

Я не делал секрета из своих планов относительно этого неожиданного наследства. Аркхем к тому времени заметно разросся, и городская черта, некогда удаленная от дедовского дома, ныне подошла к нему почти вплотную, так что в желающих приобрести эту землю недостатка не было. Я не питал особой любви к Аркхему, хотя он и представлял для меня определенный интерес благодаря своей старинной архитектуре, в которой, казалось, оживали новоанглийские легенды двухвековой давности. В любом случае перебираться сюда надолго я не собирался. Но прежде, чем продать усадьбу старого Гаррисона, я должен был, согласно условиям завещания, провести в ней три летних месяца.

И вот в июне 1928 года я — невзирая на протесты и просьбы своей матери, уверявшей, что над Урией Гаррисоном и всей его собственностью тяготеет какое-то ужасное проклятие, — переселился в старый дом на Эйлсбери-стрит. Мне не потребовалось много времени для обустройства — по приезде из Братлборо я застал в доме чистоту и порядок. Очевидно, старой экономке в свое время были даны соответствующие указания.

Разъяснения на этот счет я надеялся получить у мистера Сэлтонстолла, поверенного в делах моего двоюродного деда, к которому я направился, дабы изучить все подробности завещания. Однако престарелый адвокат, по сей день сохранивший приверженность к высоким воротничкам и строгим черным костюмам, отговорился полным неведением.

— Я никогда не бывал внутри дома, мистер Дункан, — сказал он. — Если ваш дед распорядился содержать дом в порядке, он должен был передать кому-то второй ключ. У меня имелся только один — тот самый, что я переслал вам. О существовании других ключей от дома мне ничего не известно.

Что касалось последней воли Урии Гаррисона, то здесь все было предельно ясно. Я должен был провести в доме три месяца — июнь, июль и август — либо девяносто дней с момента моего приезда, если дела задержат меня в Братлборо после первого июня. Никаких иных условий, ограничивающих свободу моих действий, в завещании указано не было-в том числе и запрета на посещение таинственной мансарды.

— Первое время у вас, возможно, будут нелады с соседями, — предупредил меня мистер Сэлтонстолл. — Ваш двоюродный дед был человеком странным и малоприятным в общении. Он не позволял никому появляться вблизи дома и в последние годы практически не выходил за пределы усадьбы, если не считать регулярных прогулок на старое кладбище. Злые языки поговаривали, что он предпочитает компанию мертвецов обществу живых людей.

— А как он выглядел в последнее время? — спросил я.

— Вы же знаете, это был очень крепкий, энергичный старик, — сказал адвокат, — но, как это часто бывает, однажды заболев, он очень быстро сдал и скончался неделю спустя. «Умер от старости», как заключил местный доктор.

— А его рассудок?

Сэлтонстолл натянуто улыбнулся.

— Ну, мистер Дункан, коль уж речь зашла о здравости его рассудка, вам должно быть известно, что у людей имелись на сей счет серьезные сомнения. Взять хотя бы его интерес к ведьмам, колдовству и прочей демонической дребедени. На одно только исследование Салемского ведьмовского процесса он истратил целую кучу денег. Впрочем, вы и сами убедитесь, когда заглянете в его библиотеку — она забита книгами подобного сорта. А в остальном, если не брать во внимание эти его причуды, он был достаточно разумным, я бы даже сказал, расчетливым человеком.

Судя по этому описанию, Урия Гаррисон нисколько не изменился за последние годы — с тех пор, как я видел еще в далеком детстве. Не изменился и дом. Он, как и прежде, казался застывшим в напряженном ожидании, подобно человеку на обочине дороги, который, кутаясь в плащ под дождем, вглядывается вдаль, откуда вот-вот должна появиться почтовая карета — именно карета, поскольку никакое другое, более современное средство передвижения не вязалось с этим двухсотлетним домом, где по сей день отсутствовали такие обычные ныне вещи, как электрическое освещение и водопровод. За исключением мебели и кое-каких элементов отделки, старое здание не представляло ни малейшей ценности — дело было в самом земельном участке, который рос в цене по мере того, как к нему все ближе придвигались городские кварталы.

Старинная мебель из вишневого, орехового и красного дерева сравнительно неплохо сохранилась, и я был почти уверен в том, что Рода — моя невеста — пожелает перевезти ее в наш новый дом, который я намеревался построить на средства, вырученные от продажи аркхемской усадьбы. Наших совместных доходов — я работал на факультете английского языка и литературы, а Рода преподавала филологию и археологию — вполне хватило бы на содержание приличного особняка.

Я решил, что в течение трех месяцев как-нибудь проживу без электричества и водопровода; труднее было обойтись без телефона, поэтому я в первый же день отправился в Аркхем и договорился о скорейшем проведении в усадьбу телефонной линии. По пути я завернул на телеграф и отправил послания моей матери и Роде, в которых сообщил о своем благополучном вселении в дом Гаррисона и, кроме того, пригласил Роду приехать сюда на досуге и осмотреть мою новообретенную собственность. Плотно пообедав в ресторане, я закупил еще кое-какие продукты для завтрака — хоть меня и не особо вдохновляла перспектива растопки старой чугунной плиты на кухне — и поехал обратно в свою временную резиденцию.

В то время я работал над докторской диссертацией и захватил с собой необходимые книги и документы; кроме того, к моим услугам была библиотека Мискатоникского университета, расположенного всего лишь в миле от усадьбы, — там я мог найти все недостающие сведения о Томасе Харди и топографии его Уэссекса.[46] Просидев за работой до вечера, я почувствовал усталость и отправился в спальню деда, которая, в отличие от комнаты для гостей, находилась на втором этаже. Так завершился первый день моего пребывания в доме Урии Гаррисона.

II

Рода приятно удивила меня, без предварительного уведомления прибыв уже на следующий день за рулем своего двухместного автомобиля. Рода Прентис — это чопорное имя никак не шло столь жизнерадостной и энергичной девушке. Я не слышал шума двигателя и скрипа отворяемой двери и вздрогнул от неожиданности, когда в холле раздался знакомый голос:

— Адам! Ты здесь?

Выйдя из кабинета, где я сидел за книгами (при свете лампы, поскольку день был пасмурным и надвигалась гроза), я увидел ее: дождевые капли блестят в распущенных по плечам светлых волосах, тонкие губы полуоткрыты, а голубые глаза с любопытством изучают обстановку дома.

Обнимая свою невесту, я почувствовал, как по телу ее пробежала легкая дрожь.

— Неужели ты должен будешь три месяца жить в этом доме?! — вскричала она.

— Он как будто специально предназначен для написания докторских диссертаций, — улыбнулся я. — Здесь никто меня не беспокоит.

— Но меня беспокоит сам дом, — сказала Рода с необычной для нее мрачной серьезностью. — Здесь как-то жутко.

— Все, что было здесь жуткого, теперь уже мертво. Я говорю о своем двоюродном деде. Когда он был жив, этот дом и впрямь казался мне средоточием зла.

— Он кажется таким и сейчас.

— Ты что, действительно веришь в призраков?

Она хотела сказать что-то еще, но я сменил тему разговора.

— Ты подоспела как раз к обеду. Едем в Аркхем, там неподалеку от Французского холма есть недурной старомодный ресторанчик.

Она промолчала, хотя по ее нахмуренным бровям я видел, что ей не терпится высказать какую-то мысль. За обедом ее настроение улучшилось, и мы добрых два часа просидели в ресторане, говоря о работе и планах на будущее. По возвращении в усадьбу я предоставил Роде на ночь комнату для гостей, которая находилась как раз под моей спальней, так что она могла просто постучать в потолок, если ей, как я выразился, «будут слишком уж досаждать всякие призраки».

Шутки шутками, но я и впрямь почувствовал, как после приезда моей невесты в атмосфере дома появилась какая-то напряженность. Казалось, дом пробудился от спячки и теперь внимательно следил за каждым моим шагом, словно был осведомлен о моих намерениях продать дедовскую собственность и догадывался об опасности, грозившей ему в этом случае, ибо новый владелец почти наверняка распорядился бы о его сносе. Ощущение это необъяснимым образом завладевало мной, усиливаясь на протяжении всего вечера. Впрочем, если подумать, здесь не было ничего особо странного — любой дом с годами накапливает своего рода энергию, получая ее от людей, которые поколение за поколением живут и умирают в его стенах. Соответственно, чем старше дом, тем сильнее проявляется его энергетическое поле. Именно обилие старинных зданий придает Аркхему его неповторимую атмосферу, и дело здесь не только в архитектуре города, но и в людях, чьи дела, помыслы и судьбы наложили незримый отпечаток на дома и вещи, окружавшие их при жизни.

В этот момент мои мысли приняли иной оборот — а что, если тревожившие меня ощущения были вызваны не просто импульсивной реакцией Роды на мрачную обстановку дома, а самим фактом ее появления здесь, ускорившим развитие событий, которые при иных обстоятельствах подготавливались бы исподволь, медленно и незаметно?

Было уже довольно поздно, когда мы разошлись по своим комнатам. Я уснул почти сразу, благо дом находился в стороне от проезжей дороги; кроме того, насколько я успел заметить, здесь никогда не было шорохов и скрипов, обычных для большинства старых домов. Засыпая, я слышал, как Рода внизу беспокойно ходит по комнате — она еще не ложилась.

Далеко за полночь я внезапно открыл глаза.

Несколько секунд я лежал неподвижно, силясь понять, что послужило причиной моего пробуждения. Звуки собственного дыхания? Чье-то постороннее присутствие? Или то и другое вместе?

Я вытянул руку и тотчас наткнулся — ошибки быть не могло — на обнаженную женскую грудь! Одновременно я почувствовал рядом с собой жаркое прерывистое дыхание — еще миг, и кровать опустела, и я скорее угадал, чем услышал, как кто-то открыл дверь и вышел прочь из моей спальни.

Окончательно проснувшись, я сбросил легкую простыню — ночь была душной и влажной, и я спал без одеяла, — выбрался из постели, слегка трясущимися руками зажег лампу и долго в одном белье стоял посреди комнаты, не зная, что предпринять дальше.

Признаться, я сперва подумал было о Роде, что лишь доказывает степень моей растерянности, поскольку подобный поступок был совсем не в ее духе — пожелай она провести ночь в моей постели, она бы прямо так и сказала; это случалось между нами уже не раз. И потом, женская грудь, которую я нащупал рукой, была не упругой и восхитительно округлой, как у моей невесты, а старой и вялой, с большими дряблыми сосками. Прикосновение к ней не вызвало у меня никаких чувств, кроме ужаса и отвращения.

Взяв лампу, я вышел из комнаты, намереваясь обыскать дом. В тот момент, когда я достиг центрального холла, где-то высоко вверху и — как мне показалось — вне дома раздался истошный женский вопль, в котором явственно слышались боль и страх. Звук этот, медленно угасая, проплыл над домом и вскоре окончательно растаял в вышине. Все это продолжалось не более тридцати секунд, в течение которых я стоял совершенно неподвижно, а затем, развернувшись, медленно отступил в свою спальню.

Прошло еще около часа, прежде чем я вновь задремал, а когда на рассвете проснулся, воспоминания о ночных событиях перемешались в моей голове с обрывками сновидений, так что я уже готов был усомниться в их реальности.

Однако, появившись на кухне, где Рода была занята приготовлением завтрака, я по выражению ее лица сразу догадался, что здесь не все ладно.

— Этой ночью в доме была посторонняя женщина! — сказала она, даже не ответив на мое приветствие.

— Значит, это мне не приснилось! — вскричал я.

— Кто она такая? — Рода смотрела на меня в упор.

— Понятия не имею.

— Что за причуда — затевать уборку в доме среди ночи, — продолжила она. — Эта женщина…

— Так ты ее видела?

— Видела, разумеется. А что, тебя это удивляет?

— И как она выглядела?

— Она показалась мне довольно молодой, но только сначала — потом у меня возникло впечатление, будто я вижу перед собой древнюю старуху. Ее лицо было лишено всякого выражения — словно окаменело, и только глаза казались живыми.

— А она тебя заметила?

— Вряд ли. По крайней мере, я в этом не уверена.

— Все точно! — воскликнул я. — Это была экономка моего двоюродного деда! Когда я сюда приехал, в доме была чистота, ни одной пылинки. Да и сейчас — посмотри вокруг. Старик не отменил своих прежних распоряжений, и она продолжает приходить сюда каждую ночь. Однажды в детстве я ее уже видел…

— Чушь какая-то! Урия Гаррисон умер в марте — больше трех месяцев назад. Самый последний дурак давно бы уже сообразил, что, раз хозяина нет в живых, приходить сюда незачем. В конце концов, кто ей платит?

И действительно — кто? Я ничего не мог на это ответить.

Разумеется, я не стал распространяться обо всех подробностях ночных событий. Я только заверил Роду, что ни разу не видел этой женщины со времени той первой и единственной встречи, когда еще малолетним ребенком застал ее за ночной уборкой.

— Я хорошо запомнил ту же самую особенность, о которой говорила ты, — странную невыразительность ее лица.

— Адам, это было более двадцати лет назад, — сказала Рода. — Вряд ли мы с тобой видели одну и ту же женщину.

— Почему бы нет? Во всяком случае, я не исключаю такой возможности. Как бы то ни было, у нее имеются ключи от дома. А мистер Сэлтонстолл уверял меня в обратном.

— Сейчас это не так уж важно. Мне хотелось бы знать другое… Впрочем, ты приехал сюда лишь накануне и просто не успел бы нанять прислугу.

— Я и не пытался.

— В это я верю. Ты не пошевелишь и пальцем, чтобы убрать пыль, даже если будешь сидеть в ней по самые уши. — Она пожала плечами. — Обязательно выясни, кто эта женщина, и запрети ей здесь появляться. Вовсе незачем давать людям лишний повод для сплетен.

Покончив с этой темой, мы наконец приступили к завтраку, после которого Рода должна была отправляться в обратный путь.

За едой мы почти не разговаривали. Рода казалась чем-то озабоченной и отвечала на мои вопросы лишь односложными репликами, а потом ни с того ни с сего воскликнула:

— О, Адам! Разве ты не чувствуешь это?

— Чувствую что?

— Что дом хочет тобой завладеть. Не ты им, а он тобой — я это чувствую. Он тебя как будто подстерегает.

После минутного замешательства я начал с самым серьезным видом втолковывать ей, что дом этот является неодушевленным объектом и что кроме меня — да еще, быть может, мышей — здесь нет ни одного живого существа, а само по себе здание не может что-либо хотеть или не хотеть.

Как ни странно, ее мои слова не убедили, и, когда час спустя она собралась уезжать, я вдруг услышал ее умоляющий голос:

— Адам, поехали вместе — прямо сейчас.

— Ты хочешь, чтобы я лишил нас обоих целого состояния ради одной твоей прихоти?

— Это вовсе не прихоть, Адам. Будь осторожен.

На том мы и расстались. Рода обещала заехать ко мне еще через некоторое время и попросила писать ей чаще и подробней обо всем, что здесь будет происходить.

III

События этой ночи пробудили во мне воспоминания далекого детства — я вновь живо представил себе зловещий и мрачный облик Урии Гаррисона и припомнил свои детские фантазии и страхи, связанные с наглухо закрытой мансардой, куда не смел входить никто из нашей семьи, за исключением деда. И вот я решил, что настала пора проникнуть в мансарду и разобраться наконец со всеми дедовскими секретами.

Вчерашняя дождливая погода сменилась ярким солнцем, которое, врываясь в раскрытые окна, придавало внутреннему убранству дома оттенок спокойной и благородной старины, не имевшей ничего общего с теми зловещими образами, что прежде рисовало мне воображение. Этот день был как будто специально создан для того, чтобы раз и навсегда покончить с темными загадками прошлого. Недолго думая, я взял связку ключей, переданную мне мистером Сэлтонстоллом, и отправился наверх, прихватив с собой керосиновую лампу, поскольку в лишенной окон мансарде не было никакого естественного освещения.

Что касается ключей, то они не понадобились. Мансарда была не заперта.

«И пуста», — подумал я, перешагнув порог и оглядываясь по сторонам. Впрочем, не совсем пуста. Посреди комнаты стоял один-единственный стул, на котором лежали предметы женской одежды и резиновая маска — из числа тех, что отливают по форме человеческого лица. Поставив лампу на пол, я приблизился, чтобы внимательно рассмотреть эти вещи.

Вот что я обнаружил: простое домашнее платье из хлопчатобумажной ткани, очень старомодного фасона и расцветки, с преобладанием серых и темных тонов; передник; пару резиновых перчаток; чулки с подвязками; комнатные туфли и, наконец, маску. Последняя оказалась вполне обычным изделием подобного рода, если не считать прикрепленного к ней парика, — необычным был лишь сам факт нахождения ее среди этих вещей. Одежда, скорее всего, принадлежала экономке Урии Гаррисона — вероятно, она пользовалась этой комнатой для переодевания. С другой стороны, если это делалось с ведома старика, мне было непонятно, почему он позволял уборщице так запросто входить в мансарду, являвшуюся запретной зоной даже для его близких родственников.

С маской тоже было не все ясно. Вряд ли она завалялась здесь по чистой случайности; на ощупь резина была не затвердевшей, а мягкой и гибкой — стало быть, ею пользовались еще сравнительно недавно. Потрогав рукою пол, я убедился, что мансарда, как и весь дом в целом, содержалась в безукоризненной чистоте.

Закончив осмотр одежды, я поднял лампу повыше и только сейчас заметил рядом со своей тенью другую, огромную тень, захватывавшую всю высоту стены и часть скошенного потолка мансарды, — темное расплывчатое пятно, как будто выжженное на дереве языками пламени. Приглядевшись, я обнаружил в ее очертаниях сходство с человеческой фигурой, точнее — с уродливо искаженной человеческой фигурой, поскольку на месте головы у нее было какое-то непропорционально маленькое бесформенное пятно.

Когда я попытался подойти к стене поближе, контуры тени расплылись и почти исчезли. Насколько я мог судить, дерево в этом месте и впрямь было опалено чем-то похожим на струю пламени. Отступив на несколько шагов, я прикинул угол падения тени и, сделав нехитрый расчет, пришел к выводу, что источник пламени должен был находиться где-то на уровне пола.

Повернувшись кругом, я тщательно исследовал противоположную сторону комнаты и обнаружил в искомой точке, прямо напротив тени, небольшое отверстие в том месте, где пол мансарды сходился с крышей — в этой части дома между полом и скатом крыши не было промежуточной перегородки. Отверстие по размерам не превосходило обычную мышиную норку, да оно и не могло быть ничем иным. Куда больше меня заинтересовали начертанные на полу красным мелом или масляной краской странные геометрические фигуры, расположенные таким образом, что мышиная нора оказывалась как бы притягивающим их центром. Я вспомнил о черной магии, к которой, по слухам, был неравнодушен мой покойный родственник, однако в этих рисунках не было ничего похожего на пентаграммы, тетраэдры и круги, связанные в моем представлении с различными колдовскими действиями, — скорее наоборот.

Я поднес лампу поближе и увидел лишь беспорядочное переплетение линий, которые — стоило мне отойти на несколько шагов назад, к самому центру мансарды — вновь сложились в рисунок, расположенный как будто в иной пространственной плоскости. Когда был сделан рисунок — тридцать, а может, и сто лет назад, определить я не смог, хотя его давнее происхождение было вполне очевидным.

По мере того как я обследовал сначала огромную тень, а после — загадочные линии на полу перед мышиной норой, я чувствовал постепенно нараставшее напряжение, которое, казалось, исходило отовсюду; у меня возникло впечатление, будто мансарда — как ни странно это звучит — затаила дыхание, наблюдая за моими действиями. Огонек фитиля задрожал и начал коптить, темнота вокруг заметно сгустилась. На какой-то миг я ощутил себя как бы висящим в бездонном пространстве космоса, тогда как Земля, вращаясь в обратную сторону, исчезала где-то далеко внизу, — но этот момент прошел, нормальное вращение Земли восстановилось, комната вновь была освещена, фитиль горел ярко и ровно.

Мое отступление из мансарды сильно смахивало на бегство; в памяти вновь ожили фантастические чудовища из моих детских кошмаров — казалось, будто они преследуют меня по пятам. Очутившись на лестнице, я отер со лба и висков капли холодного пота, погасил лампу и, понемногу приходя в себя, начал спускаться вниз. На сей раз тревожные предчувствия моей невесты уже не представлялись мне лишенными всякого повода. Тем не менее я не собирался отказываться от дедовского наследства и потому должен был провести в старом доме все три долгих летних месяца, каких бы тревог и волнений мне это ни стоило.

Я не без оснований горжусь своим методическим складом ума. Иногда в шутку Рода называет меня «маленьким педантом» — имея в виду, разумеется, мое пристрастие к абсолютно точному и достоверному изложению фактов, касающихся книг, писателей и вообще всех обстоятельств литературной жизни. Если уж я за что-то берусь, то не успокаиваюсь, пока не довожу дело до конца. И вот теперь передо мной стояла задача — найти разумное объяснение ночному происшествию и тому, что мне довелось увидеть и пережить в мансарде. Неужели я в обоих случаях оказался жертвой галлюцинаций?

Прежде всего следовало разобраться с экономкой.

Телефонный разговор с мистером Сэлтонстоллом не внес в это дело ясности. Он лишь вновь подтвердил то, что сказал мне накануне, — он ни разу не слышал, чтобы Урия Гаррисон нанимал кого-нибудь для ухода за домом, и ничего не знал о наличии второго ключа.

— Впрочем, вам, мистер Дункан, должно быть известно, — сказал он напоследок, — что ваш двоюродный дед был очень скрытным и необщительным человеком. Если он не хотел, чтобы люди знали о каких-то его делах, то, можете не сомневаться, именно так оно и случалось. Хотя почему бы вам не поспрашивать у соседей? Я-то бывал в доме лишь пару раз, а они год за годом торчат поблизости. Соседи, знаете ли, народ любопытный — от них мало что может укрыться.

Поблагодарив его за совет, я попрощался и повесил трубку.

С соседями все обстояло не так уж просто. К ним нужно было найти особый подход. Я уже отмечал, что усадьба Гаррисона стояла на отшибе; ближайший дом находился в сотне метров отсюда и первое время казался мне вообще необитаемым. Однако на сей раз, выглянув из окна, я заметил на его крыльце человека, который грелся на солнышке, сидя в кресле-качалке.

Так и не придумав никакого подходящего повода для знакомства, я решил вести разговор напрямик. Выйдя из дома, я быстрым шагом пересек лужайку, разделявшую две усадьбы. Человек в качалке оказался глубоким старцем.

— Доброе утро, сэр, — приветствовал я его. — Не могли бы вы помочь мне в одном вопросе?

— А кто вы, собственно, такой? — прозвучало в ответ.

Я представился, объяснив, что являюсь наследником мистера Гаррисона.

Мой собеседник тотчас оживился.

— Дункан, говорите? Старик ни разу вас не поминал. Да и, сказать по правде, беседовал-то я с ним всего раз десять за эти годы. Чем могу быть полезен?

— Я бы хотел найти женщину, которая при нем занималась уборкой в доме.

Он быстро взглянул на меня из-под прищуренных век.

— Молодой человек, я и сам был бы не прочь взглянуть на нее поближе — из чистого любопытства. Она не появляется нигде, кроме дома вашего деда.

— Вы видели, когда она приходит?

— Нет. Видел ее только в окнах, по ночам.

— А когда она покидает дом?

— Не знаю. Я не видел ее ни входящей, ни выходящей. Вообще не видел ее при свете дня. Может, она живет где-то внутри — откуда мне знать?

Его слова меня порядком озадачили. Сперва я подумал было, что старик намеренно вводит меня в заблуждение, но вскоре отбросил эту мысль, убедившись в его искренности.

— Это еще не все, Дункан. Вы видели голубой свет?

— Не видел.

— А слышали что-нибудь странное?

Я замешкался с ответом.

— Значит, слышали, — ухмыльнулся старик. — Ну-ну. Старый Гаррисон любил заниматься этакими вещами. Не удивлюсь, если он и сейчас занимается ими.

— Мой двоюродный дед скончался еще в марте, — напомнил я.

— А чем вы мне это докажете? — спросил он. — Нет, конечно, я видел, как из дома вытащили гроб и отнесли его на кладбище, — но это все, что мне известно. Я не знаю, кто или что находилось в гробу.

Старик продолжал разглагольствовать в том же духе, но, кроме своих догадок и подозрений, не смог сообщить ничего конкретного. Многое из сказанного я уже слышал раньше: о нелюдимости моего деда, о его занятиях «дьявольскими штучками» и о том, что мертвый Урия Гаррисон гораздо лучше живого — «если только он и вправду мертв». Старик назвал усадьбу деда «дурным местом» и в заключение признал, что, если ее хозяина оставляли в покое, тот не причинял никакого вреда соседям. А беспокоить его опасались с тех пор, как старая миссис Бартон однажды вздумала пойти к нему в дом и выбранить его за то, что он тайком от людей держит у себя какую-то женщину. На следующее утро миссис Бартон была найдена мертвой в своей спальне — «разрыв сердца от испуга», как объяснил ее смерть мой собеседник.

На примере этого разговора я убедился, что обращаться за информацией к соседям не имело смысла. Оставался еще один источник — личная библиотека моего покойного деда, где я обнаружил весьма солидную подборку книг, древних и современных, так или иначе связанных с черной магией и колдовством. Там были старинные издания Олауса Магнуса, Евнапия, де Рохаса, а также «Молот ведьм» и множество иных сочинений, названия которых мне ровным счетом ничего не говорили: «О природе демонов» Анания, «О ламии» де Виньята, «Бегство от Сатаны» Стампы и многие другие.

О том, что мой дед внимательно прочел все эти книги, свидетельствовали бесчисленные пометки и замечания, сделанные его рукой на полях. Я с трудом разбирал старинный шрифт, но главное было ясно: Урия Гаррисон интересовался не просто демонологией и колдовством в их распространенном понимании, но в первую очередь всем, что было связано с суккубами,[47] а также с переходом некоей «сущности» из одного состояния в другое — перевоплощениями, двойниками и тому подобными вещами. Немало пометок было сделано напротив магических формул и заклинаний, имевших своей целью причинение смерти кому-либо в отместку за нанесенную обиду.

Перелистывая страницу за страницей, я постепенно перестал обращать внимание на сам текст, сосредоточившись на замечаниях и сносках, в которых из книги в книгу повторялась одна и та же тема — о «сущности», «душе» или «жизненной силе», как это по-разному именовалось, о возможности обретения новой телесной оболочки путем изгнания оттуда прежней «души» и вселения на ее место иной, чужеродной «сущности». Нельзя сказать, чтобы я был очень удивлен, разбирая дедовские каракули, — в конце концов, мало ли какой еще вздор может прийти в голову престарелому одинокому человеку, находящемуся на самом пороге смерти.

Я все еще возился с книгами, когда раздался телефонный звонок. Это была Рода, и звонила она из Бостона.

— Бостон! — Я был в недоумении. — Не очень-то далеко ты успела отъехать к этому времени.

— Я задержалась здесь, чтобы посмотреть в библиотечных архивах некоторые редкие книги. Это касается твоего покойного родственника.

— А книги, наверное, о колдовстве, — догадался я.

— Да. Адам, я думаю, тебе лучше будет уехать из этого дома.

— И ни за что ни про что отказаться от целого состояния? Благодарю покорно.

— Не будь таким упрямым. Я тут провела небольшое исследование и кое-что выяснила. Только не перебивай, послушай меня серьезно. Твой дед неспроста выдвинул такое условие — ты был нужен ему для какой-то вполне определенной цели. Добра из этого не выйдет, вот увидишь. Как ты там вообще?

— Я в полном порядке.

— Ничего такого не случалось? Ты понимаешь, о чем я говорю.

Я в подробностях описал все события этого дня. Она слушала меня молча, а когда я закончил, снова взялась за свое.

— Ты должен немедленно уехать оттуда, Адам.

По мере того как она говорила, во мне нарастало раздражение. С какой стати она взяла на себя право распоряжаться моими поступками? Она всерьез уверена, будто лучше меня самого знает, что идет мне во благо, а что во вред. Нет, это уж слишком!

— Я остаюсь здесь, — сказал я твердо.

— Но, Адам, эта тень в мансарде — ты разве не понял? — оттуда, из отверстия, появляется что-то неведомое и ужасное. Именно его тень выжжена на стене.

Я не выдержал и рассмеялся.

— Я всегда говорил, что женщины — создания нерациональные.

— Адам, то, что бродит ночью по дому, — это не человек. Я боюсь.

— Приезжай ко мне, — сказал я, — и не бойся. Я буду тебя защищать.

Она повесила трубку.

IV

Следующая ночь оказалась богатой на то, что я с недавних пор решил считать галлюцинациями. Все началось со звука шагов на лестнице вскоре после того, как я лег в постель. Несколько секунд я прислушивался, а затем, встав, осторожно прокрался к двери и, слегка приоткрыв ее, выглянул наружу.

Женщина только что миновала мою дверь и направилась на первый этаж. Я бросился назад к своему чемодану, вытащил из него халат — которым до сей поры еще не имел случая воспользоваться — и поспешил вниз, надеясь застать ее за работой.

Я старался двигаться как можно тише, нащупывая ногами ступени. Лампу я не взял, но лунный свет, проникая в окна, отчасти рассеивал мрак и позволял мне ориентироваться. На полпути вниз я начал испытывать уже знакомое мне ощущение — за мной следили.

Я обернулся.

В темной пропасти позади и чуть выше меня неподвижно висел призрак Урии Гаррисона: заросшее бородой лицо, горящие глаза, копна густых волос, высокие, туго обтянутые кожей скулы — ошибиться было невозможно. С минуту мы молча смотрели друг на друга, а затем видение исчезло, сжалось, как проколотый булавкой воздушный шарик; осталась лишь тонкая лента из какого-то темного вещества, которая, змееподобно извиваясь, поплыла вниз по лестнице и растаяла без следа в нескольких метрах от того места, где я стоял.

Выйдя из оцепенения, я попытался рассуждать здраво и в конечном счете пришел к выводу, что в данной галлюцинации не было ничего неожиданного, поскольку в течение целого дня мои мысли так или иначе вращались вокруг деда и его колдовских занятий. Странно только, что призрак явился мне наяву — или это все же был сон? Я долго соображал, как и зачем я очутился на лестнице, и уже направился было обратно в спальню, когда наконец вспомнил о ночной женщине. Я должен был ее выследить. Собравшись с духом, я зашагал по ступеням вниз.

На кухне горел свет — лампа была зажжена, но светила тускло и как-то неровно. Я подкрался к двери и заглянул внутрь.

Женщина была здесь и, как всегда, занималась уборкой. Настал момент заговорить с ней и потребовать объяснений.

Я уже открыл было рот, но что-то меня задержало. Эта женщина вызывала во мне инстинктивное отвращение. Я вдруг вспомнил прежнюю экономку, с которой однажды столкнулся в детстве, и, приглядевшись, узнал в нынешней ту же самую женщину. Ее неподвижное, лишенное выражения лицо нисколько не изменилось за двадцать прошедших лет, движения были столь же размеренны и однообразны — и даже платье ее показалось мне тем же самым! Я уже не сомневался в том, что именно она прошлой ночью была у меня в постели.

С трудом преодолевая отвращение, я шагнул через порог, с моих губ уже готов был сорваться сердитый окрик.

Но я не издал ни звука. Она медленно повернула голову, и на несколько мгновений наши взгляды скрестились — я увидел страшную огненную бездну, глаза, не имевшие ничего общего с человеческими. Это было что-то непередаваемое — голод и похоть, ненасытная, всепоглощающая злоба пылали в ее взоре. В остальном эта встреча точь-в-точь повторяла ту, что запомнилась мне с детских лет, — женщина стояла совершенно неподвижно, лицо ее, за исключением глаз, не выражало ни малейших эмоций. Не в силах более выдержать этот взгляд, я попятился за порог, в спасительную темноту холла.

Одним духом взбежав вверх по лестнице, я закрыл за собой дверь комнаты и замер, прислонившись к ней спиной. По лицу моему струился пот, мысли были в ужасном смятении: да, конечно, это существо не могло быть обыкновенной женщиной; между ней и покойным дедом существовала какая-то особая связь, в силу которой она до сих пор каждую ночь приходит в дом и механически выполняет свою работу. Но вот откуда приходит — это оставалось загадкой.

Я все еще стоял за дверью, когда на лестнице вновь раздались шаги. Сперва я подумал, что она опять — как в прошлую ночь — направляется ко мне в спальню, и весь похолодел от ужаса. Но шаги миновали второй этаж и начали подниматься по лестнице, ведущей в мансарду.

По мере ее удаления ко мне возвращалась былая решимость, и в конце концов я отворил дверь и выглянул наружу.

Повсюду была темнота. Но нет — наверху, там, где заканчивался лестничный пролет, из-под двери мансарды пробивалось голубоватое свечение. Я медленно двинулся вверх, с каждым моим шагом свечение как будто ослабевало.

Дойдя до двери мансарды, я прижался к ней ухом. Ни звука. Я рывком распахнул дверь.

Женщины в комнате не было. И только у самого пола, в том месте, где он смыкался с крышей, разливалось пятно голубого света, который, словно вода из раковины, стремительно вытекал наружу через мышиную нору! В то же время окружавшие ее каббалистические рисунки светились сами по себе, и свет их также медленно угасал.

Я зажег спичку и огляделся. Женское платье, как и в прошлый раз, лежало на стуле. Здесь же была и маска.

Подойдя к стулу, я дотронулся рукой до маски.

Она была еще теплой.

Спичка догорела и обожгла мои пальцы.

Теперь меня обступала сплошная стена мрака. Но с той стороны, где была расположена мышиная нора, исходило необъяснимое притяжение, столь сильное, что я невольно опустился на колени и едва не устремился вслед за исчезнувшим голубым сиянием. Вновь земля подо мной перестала вращаться, время остановилось, и дикий, безумный страх окончательно парализовал мою волю.

Я замер, не в силах двинуться с места.

И тогда из глубины мышиной норы в комнату снова хлынул поток яркого голубого света. С его появлением я враз освободился от сковывавших меня незримых пут и, как был, на карачках, бросился прочь из мансарды. В дверях я обернулся, ожидая увидеть преследующее меня по пятам сверхъестественное чудовище.

Но позади меня была лишь темнота — неподвижная, непроницаемая темнота.

Добравшись до своей комнаты, я упал на кровать и уставился в пространство перед собой, ожидая дальнейших событий. Я понимал, что Рода была права — мне следовало уехать, но одновременно что-то во мне сопротивлялось отъезду; это была уже не просто боязнь лишиться наследства, а нечто иное, какая-то жуткая связь, возникшая между мной и этим домом.

Ожидание затянулось, никакие посторонние звуки не нарушали тишины, если не считать шума ветра за стенами дома да хриплого плача совы где-то в районе старого кладбища.

В конце концов я задремал и увидел во сне, как голубое сияние заполняет мансарду, течет вниз по ступеням лестницы, проникает в мою спальню, а из мышиной норы наверху одна за другой вырастают фигуры женщины-экономки: то одетой и с маской на лице, то в виде безобразной старухи, то полностью обнаженной, ослепительно красивой девушки, — и вслед за ней мой двоюродный дед Урия Гаррисон, заполняющий собою весь дом, мою комнату и, наконец, меня самого. Я проснулся в холодном поту уже на исходе ночи — небо за окнами начинало светлеть.

А разбудил меня громкий стук в парадную дверь дома. Я чувствовал себя совершенно обессиленным и не без труда спустился вниз.

На крыльце перед дверью стояла Рода.

— Что случилось, Адам?! — вскричала она. — Ты выглядишь ужасно.

— Убирайся, — сказал я ей. — Ты нам не нужна.

В первый момент я сам удивился своим словам, но я и вправду был возмущен ее несвоевременным появлением — можно было подумать, я не смогу обойтись без ее дурацких назиданий.

— Стало быть, я опоздала, — вздохнула она.

— Убирайся, — повторил я. — Оставь нас в покое.

Она оттолкнула меня и вошла в дом. Я последовал за ней.

Она сразу направилась в кабинет и вскоре вышла оттуда с моими дневниками и рукописью диссертации о Томасе Харди.

— Тебе это уже не понадобится? — спросила она.

— Забирай, — сказал я. — Забирай это все.

Она пошла к двери.

— До свиданья, Адам.

— До свиданья, Рода.

К моему удивлению, она и впрямь безропотно удалилась. Не скажу, что я вовсе не был этим встревожен, но где-то в глубине души я испытал удовлетворение — такой оборот дела меня устраивал.

V

Большую часть дня я провел в полном бездействии, с нетерпением ожидая прихода ночи. Сейчас я затрудняюсь описать тогдашнее мое состояние. Страха не было и в помине, оставалось лишь любопытство и страстное желание новой встречи.

День тянулся бесконечно. Часть его я проспал; есть совсем не хотелось — у меня разыгрался аппетит иного рода, но это обстоятельство меня нисколько не тревожило.

Наконец наступила ночь. Я заранее предвкушал грядущие события и, не в силах усидеть на месте, долго расхаживал по первому этажу, то и дело бросая взгляд на лестницу, ведущую наверх, пока не сообразил, что мне следует находиться в комнате моего деда и там ждать появления ночных гостей.

Время шло, часы в холле пробили девять, потом десять, одиннадцать. Я сидел и ждал — вот-вот на лестнице послышатся шаги, шаги женщины, которую, как я знал, зовут Лилит;[48] но прежде возникло голубое сияние, оно просочилось в щель под дверью и заполнило собой всю комнату, как это уже бывало во сне.

Только на сей раз я не спал, чувства мои были обострены до предела.

Голубой свет, становясь все ярче, слепил глаза, и я едва различал фигуру обнаженной женщины, появившуюся в центре комнаты. Рядом с ней обозначились хорошо знакомые черты моего двоюродного деда; темная змееподобная лента, плавно изгибаясь, потянулась от него к моей постели…

Но тут, к моему ужасу и отчаянию, ход событий был грубейшим образом прерван. Я почувствовал запах дыма, а затем характерный треск горящего дерева.

С улицы донесся голос Роды.

— Адам! Адам! — кричала она.

Видение начало на глазах распадаться. Последнее, что я успел заметить, было выражение дикой ярости на призрачном лице Урии Гаррисона; его спутница из очаровательной девушки в один миг превратилась в кипящую от бешенства старую каргу. Но мне теперь уже было не до них. Бросившись к окну, я распахнул его настежь и что было силы завопил:

— Рода!

Моя тревога оказалась напрасной — она позаботилась обо всем. К подоконнику была приставлена садовая лестница.

Старый дом сгорел дотла вместе со всем содержимым.

Пожар, однако, не внес изменений в порядок наследования. Мистер Сэлтонстолл подвел под это дело юридическую базу, пояснив, что я исправно выполнял последнюю волю моего деда вплоть до момента, когда не зависящие от меня стихийные обстоятельства сделали дальнейшее ее выполнение невозможным. Итак, я унаследовал земельный участок, тут же выгодно сбыл его с рук, и вскоре мы с Родой поженились.

Несмотря на все вполне очевидные недостатки ее характера.

— Я сама подожгла дом, — сказала она мне после. Оказывается, в тот день, прихватив мои записи, она отправилась в библиотеку Мискатоникского университета, знаменитого своей коллекцией редких старинных книг. Просмотрев те из них, которые имели отношение к колдовству и демонологии, она заключила, что призрак, населяющий дом, являлся духом Урии Гаррисона. По ее словам, тот самый пункт был внесен в завещание единственно для того, чтобы какое-то время держать меня в пределах досягаемости потусторонних сил, поскольку старый Гаррисон намеревался, ни много ни мало, завладеть моим телом, изгнав из него мою «сущность» и заменив ее своею собственной. Женщина эта якобы была суккубом, возможно, его повелительницей, а мышиная нора являлась выходом в другое измерение.

Вот уж воистину — доверьте дело женщине, и она вмиг состряпает вам романтическую историю даже из такого, казалось бы, совсем не подходящего материала. Суккуб — это же надо придумать!

Временами ее рассуждения начинают действовать мне на нервы. А иногда я и впрямь сомневаюсь — кто я, в конце концов, такой: Адам Дункан или Урия Гаррисон? С Родой на эту тему лучше не заговаривать. Один раз я попробовал, и вот что она мне ответила:

— Знаешь, Адам, тебе этот опыт в чем-то даже пошел на пользу.

Нет, что ни говорите, женщины — создания нерациональные. Рода упрямо не желает отказываться от этих нелепых суеверий. К сожалению, я не могу предложить ей более разумную, научно обоснованную версию происшедшего. Я все ищу и не нахожу ответа на те вопросы, что порой задаю сам себе, сидя в одиночестве и вспоминая странные события, участником — или жертвой? — которых мне однажды случилось стать.