КЛАРК ЭШТОН СМИТ
ПОПИРАЮЩИЙ ПРАХ
(Treader in the dust, 1935)
… Маги древности ведали о нем, и нарекли именем Куачил Уттаус. Редко является он в наш мир, ибо обитает за пределами последнего круга, в черной пустоте не охваченного сферами пространства и времени. Страшен миг, когда его вызывают, даже если заклинание произносят не вслух, но только мысленно: ибо Куачил Уттаус есть ни что иное, как абсолютное разрушение, а мгновение его прихода равно прошествию многих и многих лет; и ни плоть, ни камень не в силах устоять перед ним, все распадается на атомы под его стопой. И по этой причине многие называют его Попирающий Прах.
… Маги древности ведали о нем, и нарекли именем Куачил Уттаус. Редко является он в наш мир, ибо обитает за пределами последнего круга, в черной пустоте не охваченного сферами пространства и времени. Страшен миг, когда его вызывают, даже если заклинание произносят не вслух, но только мысленно: ибо Куачил Уттаус есть ни что иное, как абсолютное разрушение, а мгновение его прихода равно прошествию многих и многих лет; и ни плоть, ни камень не в силах устоять перед ним, все распадается на атомы под его стопой. И по этой причине многие называют его Попирающий Прах.
После долгих колебаний, сомнений и тщетных попыток изгнать легион терзавших его демонов страха, Джон Себастьян все же убедил себя вернуться. Прошло только три дня, но даже этот небольшой срок покажется вечностью для того, кто впервые покинул дом после многих лет затворничества и упорной работы, которая ни разу не прерывалась с тех пор, как ему досталось по наследству старинное имение вкупе с солидным доходом. Причина поспешного бегства оставалась для него самого неясной: что-то тогда внушило мысль о необходимости немедленно искать спасения. Его охватило предчувствие страшной опасности, но сейчас, твердо решив возвратиться, он объяснил свою недавнюю панику нервным расстройством — неизбежным следствием беспрерывного изучения древних манускриптов. Да, у него имелись смутные подозрения, но он отмел их, сочтя за нелепые домыслы.
Даже если все, что породило в нем такой страх, не просто плод воспаленного воображения, наверняка существуют естественные причины подобного феномена, которые ускользнули от парализованного страхом рассудка. Пожелтевшие, начавшие крошиться по краям листы совсем новой записной книжки — явные признаки какого-то скрытого дефекта бумаги, а в том, что его записи за ночь выцвели и стали почти неразборчивыми, словно прошло не меньше сотни лет, повинны негодные дешевые чернила. Часть мебели и комнаты, внезапно превратившиеся в подобие древних, источенных червями и временем руин — обычное следствие постепенного разрушения дома, которое он раньше просто не замечал, не в силах оторваться от своих зловещих, но таких увлекательных занятий. Многолетний неустанный труд вызвал и его преждевременное старение; утром накануне бегства, взглянув в зеркало, потрясенный Себастьян увидел, что стал похож на высохшую мумию. Ну а Тиммерс… сколько он его помнит, слуга всегда выглядел человеком весьма почтенного возраста. Каким больным воображением надо обладать, чтобы уверить себя, что он вдруг одряхлел настолько, что вот-вот рассыплется в прах не дожидаясь, когда за ним придет смерть!
Действительно, все это можно объяснить не прибегая к бессмысленным древним легендам и давно забытым демонологическим сводам и трактатам. А напугавшие его места в «Заветах Карнамагоса», которые он, охваченный нелепым смятением, перечитывал снова и снова, всего лишь свидетельствуют о дикостях, творимых безумными чернокнижниками в незапамятные времена…
Так Себастьян, решив наконец, что стал жертвой собственных домыслов, на исходе дня вернулся в свой дом. Отбросив сомнения, он спокойно прошел затененный высокими соснами двор и быстро поднялся по ступеням парадного входа. Ему показалось, что здесь появились новые следы разрушения, да и само здание как будто покосилось, словно поврежден фундамент; обычный обман зрения, причудливая игра теней во время заката, мысленно сказал он себе.
В доме царила тьма, но Себастьян не удивился: он хорошо знал что Тиммерс, если оставить его без присмотра, не позаботится о том, чтобы вовремя включить свет, и будет вслепую, словно старый сыч, бродить по коридорам и комнатам. Его хозяин, напротив, всегда терпеть не мог темноту и даже полумрак, а в последнее время эта нелюбовь обострилась до предела. Как только наступал вечер, он зажигал все лампы. И теперь, раздраженно помянув Тиммерса за его забывчивость, распахнул дверь и сразу потянулся к выключателю.
Очевидно из-за сильного волнения, которое он так и не сумел подавить, Себастьян не сразу нащупал кнопку. Прихожую заполняла странная вязкая мгла, которую не могли преодолеть сочащиеся сквозь завесу высоких деревьев мертвенно-бледные лучи закатного солнца. Здесь словно опустилась беспросветная ночь прошедших веков; а пока Джон стоял, беспомощно шаря рукой по стене, его преследовал удушливый запах тысячелетней пыли, усыпальниц и их древних обитателей, превращенных временем в невесомый прах.
Наконец он щелкнул выключателем, однако лампа почему-то горела тускло, едва рассеивая сгустившуюся тьму; ему даже показалось, что свет чуть мигает, словно повреждена цепь. И все же Себастьян мог вздохнуть с облегчением — с тех пор, как он покинул дом, здесь на первый взгляд ничего не изменилось. Наверное, в глубине души он опасался увидеть раскрошившуюся, испещренную причудливым узором трещин дубовую обшивку на стенах, обглоданные молью клочья вместо устилавших пол ковров; боялся почувствовать, как с хрустом ломается под ногами сгнивший в одночасье паркет.
Но где же Тиммерс? Престарелый слуга, несмотря на растущую с каждым годом рассеянность, ни разу еще не заставлял себя ждать; даже если он не обратил внимание на шум, вспыхнувший свет должен сразу подсказать ему, что хозяин вернулся. Но как Себастьян ни напрягал слух, он не уловил знакомое поскрипывание шагов старика, бредущего неровной шаркающей походкой. Дом окутала тяжелыми траурными покровами мертвая тишина.
Без сомнения, все это объясняется самым элементарным образом. Слуга отправился в ближайшую деревню пополнить запасы съестного или заглянул на почту, надеясь, что там его ждет письмо от хозяина; когда Себастьян шел сюда от вокзала, они разминулись. А что, если старик заболел и сейчас, беспомощный, не может покинуть свою комнату? Последняя мысль побудила Джона отправиться в спальню Тиммерса, расположенную на первом этаже, в конце особняка. Она пустовала, постель была аккуратно заправлена, так что с прошлой ночи на ней никто не лежал. Страшная тяжесть подозрения, сдавившая грудь, исчезла; Себастьян решил, что первая догадка оказалась верной, и слуга вскоре должен прийти.
Ожидая, когда вернется Тиммерс, он собрался с духом и совершил еще одну вылазку — проверил свой кабинет. Джон даже себе не хотел признаться, что именно он так боится увидеть, но бегло оглядев комнату, убедился: с момента его панического бегства здесь ничего не изменилось. Никто, кроме него, не касался древних манускриптов, редких томов и записных книжек, в беспорядке разбросанных на столе; ничья рука не притронулась к теснящимся на полках странным и чудовищным для непосвященного сочинениям признанных авторитетов в области дьяволизма, некромантии, колдовства и других отвергнутых и запретных знаний. На старинной подставке или пюпитре, который он использовал для чтения самых массивных своих фолиантов, покоились «Заветы Карнамагоса» в переплете из шагреневой кожи и с застежками, выточенными из человеческой кости. Книга осталась открытой на том самом месте, жуткий смысл которого заставил его испытать приступ суеверного ужаса три дня назад.
Только подойдя поближе к столу, Себастьян заметил, какое невероятное количество пыли скопилось вокруг. Она была повсюду: аккуратное серое покрывало из мельчайших, словно останки мертвых атомов, частиц. Толстый слой ее лежал на манускриптах и старинных книгах, на стульях и абажурах, заставил поблекнуть яркие маково-красные и желтые краски восточных ковров. Казалось, Джон много лет спустя возвратился в заброшенный обезлюдевший дом, где время год за годом роняло из складок своего савана прах всего, что рассыпалось под его стопой. Себастьян похолодел от страха: он знал, что три дня назад в комнате навели порядок, а в отсутствие хозяина Тиммерс наверняка каждое утро педантично убирал здесь.
Потревоженная чем-то, пыль взлетела, окутала его призрачным облаком, забилась в ноздри, и он почувствовал тот же удушливый, словно дух прошедших тысячелетий, запах, который преследовал его в холле. Порыв ледяного ветерка заставил его поежится. Себастьян решил, что сквозит из распахнутого окна, но все они были закрыты, шторы плотно задвинуты, а дверь в кабинет захлопнулась. Легкое как вздохи призрака дуновение заставляло лежащий повсюду почти невесомый ковер тихонько подниматься в воздух, а потом так же медленно оседать на прежнее место. Странная тревога овладела Себастьяном, будто в лицо ему повеял ветер, залетевший сюда из иных миров или из подземных пещер, скрывающих развалины немыслимо древнего царства. Он начал судорожно кашлять и долго не мог остановиться.
Джон так и не обнаружил, откуда идет сквозняк. Но когда осматривал комнату, обратил внимание на невысокую длинную горку серой пыли у письменного стола. Она лежала возле кресла, на котором он обычно сидел, когда работал. Рядом валялась метелка из перьев — Тиммерс неизменно пользовался ей во время ежедневных уборок.
Смертельный холод проник в каждую клеточку тела Себастьяна, заставил застыть на месте. Не в силах пошевелиться, он несколько минут стоял, не сводя глаз со странной кучки на полу. В самом центре ее отпечаталось небольшое углубление, словно след от какой-то маленькой ножки, наполовину разрушенный сквозняком, разнесшим серую пыль по всей комнате.
Наконец, ему удалось стряхнуть оцепенение. Почти машинально, не думая о том, что делает, он наклонился к метелке. Но от легкого прикосновения рукоятка и перья мгновенно превратились в мельчайший порошок, образовавший на полу контуры исчезнувшего предмета!
На Себастьяна нахлынула страшная усталость и ощущение старческой немощи, словно на его плечи внезапно опустился непосильный груз прожитой жизни. Перед глазами заплясали при свете лампы головокружительно быстрые тени; он испугался, что сейчас упадет в обморок. С трудом дотянулся до стула, коснулся его — и с ужасом увидел, как оседает на пол облако легкой пыли.
Позже, минуту или час спустя, — Себастьян потерял счет времени, — он понял, что уже сидит возле пюпитра, на котором по-прежнему покоится открытый том «Заветов Карнамагоса». Странно, что кресло под ним не рассыпалось, мелькнула смутная мысль. Он снова, как и три дня назад, сознавал, что должен бежать пока не поздно, немедленно покинуть это проклятое место, но чувствовал себя безнадежно дряхлым, немощным и бессильным. Им овладело странное безразличие — ничто не трогало его, даже приближающаяся ужасная развязка, которую он предчувствовал.
Пока Джон сидел так, охваченный парализующим ужасом, взгляд его притянула дьявольская книга: откровения мудреца и колдуна Карнамагоса, которые тысячу лет назад извлек из бактрийской гробницы и перевел на греческий язык монах-отступник, записав их кровью детеныша чудовища. В этом томе собраны заветы великих магов древности, описания земных демонов и тех, что обитают в отдаленнейших глубинах космоса, а также заклинания, с помощью которых можно их вызывать, подчинять своей воле и изгонять. Посвятивший всю жизнь исследованиям подобных явлений, Себастьян долгое время полагал, что «Заветы Карнамагоса» — просто средневековый миф, пока однажды, к своему удивлению и радости, не обнаружил легендарную книгу на полке торговца старинными манускриптами и разными диковинами. Считается, что были сделаны только две копии, одну из которых уничтожили испанские инквизиторы в начале тринадцатого века.
Свет замигал, словно лампу на миг заслонили чьи-то распростертые крылья; усталые глаза Себастьяна заволокло слезами, но он не мог оторваться от строк, пробудивших в нем такой ужас:
«И хотя названный демон является к нам очень редко, хорошо известно, что приходит он не только в ответ на произнесенное заклинание и начертанный знак магического пятиугольника.… Немногие из обладающих знанием осмелятся потревожить столь коварного и гибельного духа.… Но знай: даже прочитав не вслух, а про себя, в тишине покоев, заклинание, помещенное ниже, мудрец подвергнет себя великой опасности, если жаждет он в душе своей вечного покоя и полного исчезновения, либо скрывает хоть малую толику сего желания в темных глубинах сердца. Ибо может случиться так, что спустится к нему Куачил Уттаус, чье касание обращает плоть в вековую пыль, а душу в подобие пара, рассеивающегося бесследно. И на приход его указывают верные приметы: ибо у того, кто вызвал демона, а нередко даже у людей, находящихся поблизости, внезапно появляются признаки безвременного старения; и дом его, вместе с утварью, которой он касался, в одночасье подвергнется разрушению, уподобившись древним руинам…»
Себастьян не сознавал, что бормочет все это вслух, потом произносит вполголоса страшное заклинание… Его рассудок работал медленно, мысли текли, словно вязкая ледяная вода. Старик никуда не уходил, сказал он себе с жуткой, тупо-безразличной уверенностью. Надо было предупредить его; убрать и запереть зловещую книгу… Тиммерс получил неплохое образование и всегда проявлял интерес к оккультным изысканиям Джона. Слуга знал греческий и вполне мог прочитать то место в «Заветах Карнамагоса», которое привело в ужас хозяина … даже роковую формулу, призывающую явиться из немыслимо далекого уголка космоса Куачила Уттауса, демона абсолютного распада. Теперь ясно, откуда взялась серая пыль, в чем причина странного запустения, царящего в особняке…
Инстинкт вновь подсказывал ему, что надо бежать, но тело словно превратилось в иссохший безжизненный панцирь и отказывалось повиноваться. В любом случае, уже слишком поздно: все признаки говорят о том, что дом и его обитатель обречены. … Но ведь у него никогда не возникало желания умереть и бесследно исчезнуть из этого мира! Себастьян лишь мечтал проникнуть в самые сокровенные тайны, окружавшие человеческое существование. Он всегда соблюдал сугубую осторожность, не связывался с магическими кругами, не пытался пробудить опасные силы. Он знал, что существуют духи зла, демоны ненависти, адской злобы и разрушения, но никогда по собственной воле не призвал бы их явиться из черной бездны…
Его с новой силой охватили слабость и мертвящее безразличие. С каждым вздохом он старел на пять, десять лет. Мысли прерывались, он едва мог вспомнить, о чем думал несколько мгновений назад. Казалось, рассудок вот-вот достигнет крайнего предела, за которым уже нет ничего, ни воспоминаний, ни даже страха. Напрягая слабеющий слух, он различал, как где-то в доме с треском ломаются балки; щуря подслеповатые, словно у дряхлого старика глаза, видел, как неяркий свет мерцает и гаснет, поглощенный абсолютной чернотой.
Вокруг сгустился мрак, будто он перенесся в темные глубины полуразрушенного подземелья. Его овевал ледяной ветер, загадка которого так и осталась нераскрытой; он снова задыхался от пыли. Но темноту рассеивало какое-то слабое сияние: перед ним маячили неясные очертания пюпитра. Плотные шторы на окнах не пропускали ни единого лунного луча, однако свет как-то проникал в комнату. С огромным усилием подняв голову, он увидел неровное отверстие в северном углу стены, у самого потолка. Сквозь него в дом заглядывала единственная звезда. Она сверкала холодным блеском, словно глаз демона, следящего за ним из немыслимо далекого уголка вселенной.
От этой звезды, а может из темных глубин за ее пределами, протянулся бледно-серый луч; мертвящий и тусклый свет его, подобно брошенному копью, мгновенно достиг Себастьяна. Широкий, плоский как доска, неподвижный и прямой, он будто вонзился в тело, образовав некое подобие моста между одиноким домом и неизведанными мирами.
Себастьян застыл, окаменев как от взгляда Горгоны. А сквозь полуразрушенную кирпичную преграду, быстро и ровно скользя по лучу, к нему уже что-то спускалось. Неведомый гость проник в комнату, и кажется, стена стала рассыпаться, отверстие расширилось, пропуская его.
Существо было совсем маленьким, не больше ребенка, но съежившимся и высохшим, будто тысячелетняя мумия. Густая сеть морщин покрывала лицо со стершимися чертами, безволосый череп, длинную тощую шею. Тщедушное тельце, казалось, принадлежало отвратительному недоноску, так и не появившемуся на свет. Длинные тощие руки с массивными когтями простерты вперед и застыли в вечном поиске жертвы. Не шевелились и крохотные ножки этого карликового подобия Смерти, плотно прижатые друг к другу, словно стесненные узкой гробницей. Неподвижное как изваяние, неземное чудовище быстро скользило к Себастьяну по тусклому мертвенно-серому лучу.
Вот оно повисло рядом, так что уродливая головка почти касалась лба, а ножки — груди. Мгновение спустя Джон осознал, что создание притронулось к нему протянутыми руками и висящими в воздухе ступнями. Он почувствовал, как оно проникает в него, сливается с ним в единое целое. Сосуды заполнила пыль, а мозг стал рассыпаться, клетка за клеткой. Человек по имени Джон Себастьян перестал существовать, превратился во вселенную мертвых солнц и миров, затянутых космическим вихрем в темную бездну …
Создание, которое маги древности назвали Куачил Уттаус, исчезло; ночь и звездное небо вновь простерлись над разрушенным домом. Но от Джона Себастьяна не осталось и тени, лишь невысокая горка праха возле пюпитра, в центре которой виднелось небольшое углубление, словно отпечаток маленькой ступни… или двух ножек, плотно прижатых друг к другу.
Атлантида: ВТОРАЯ ТЕНЬ (Double shadow, 1939)
Имя мое — Харпетрон, так называли меня в Посейдонии; но даже я сам, последний и лучший из учеников мудрого Авикта, не ведаю имени того, во что суждено мне превратиться завтра. И вот, сидя в мраморном доме учителя, при неверном свете серебряных светильников, я торопливой рукой вывожу эти строки чернилами магического свойства на бесценном сером свитке, что сделан из кожи драконов. Записав же свое свидетельство, я заключу свиток в цилиндр и, запечатав, брошу из окна в морские волны, дабы существо, в которое суждено мне перевоплотиться, не уничтожило запись о том, что случилось. И кто знает, может, моряки из Лефары, проплывая мимо по пути в Умбру и Пнеору в высоких триремах, найдут цилиндр, или рыбаки поймают его в свои сети вместо добычи. Тогда, прочитав мою историю, люди узнают правду, внемлют словам предостережения, и нога человеческая более не ступит на дорожку, ведущую к дому Авикта, где нашли себе прибежище демоны.
Долгих шесть лет я жил вместе со старым учителем, забыв все услады юности ради постижения заветных тайн мироздания. Никто не проникал глубже нас в запретные предания и науки: мы вызывали к жизни тех, кто покоился в запечатанных гробницах, кто обитал в черной страшной пустоте за пределами известного мудрецам пространства и времени. Немногие из числа смертных дерзали посещать наше прибежище здесь, среди источенных ветром, обнаженных утесов, но множество гостей, описать которых не в силах язык человеческий, являлись по зову мага из неведомых краев.
Строгой и белой как надгробие была наша обитель. А внизу, свирепо рыча, налетало на черные, обнаженные скалы северное море, или, успокоившись, забывалось в неумолчном ворчании, словно полчище поверженных демонов; и дом наш полнился эхом бесконечно разных голосов, что отдавались в покоях, как в опустевшем склепе. И ветры в бессильной злобе завывали, кружась вокруг его высоких башен, но они стояли непоколебимо. Со стороны моря дом словно вырастает из отвесной скалы, но вокруг есть узкие проходы, где искривленные, карликовые кедры склоняются перед яростью налетавшего шквала. Гигантские мраморные чудовища стоят на страже у обращенных к суше порталов, громадные каменные изваяния женщин охраняют прямые портики там, где бьются о скалы волны прибоя. Величественные статуи и мумии расставлены во всех покоях и вдоль проходов. Но кроме них, а также созданий, которых мы вызывали, некому было разделить с нами наше одиночество: вокруг лишь тени да заросли лишайника.
С трудом сдерживая панический страх (ибо каждый из нас, смертных, слаб) смотрел я, неофит, впервые пришедший сюда, на исполненные мрачного величия лики тех, кто служил Авикту. Я дрожал при виде жутких тварей, возникавших из дыма огромных жаровен; вскрикивал в ужасе, когда серые, зловонные и бесформенные существа злобно толпились у начертанного на полу семицветного круга, пытаясь проникнуть в него и наброситься на нас, стоящих в его центре. Преодолевая отвращение, пил я вино, которое наливали трупы и ел хлеб, что подавали мне призраки. Но со временем я перестал ощущать необычность происходящего и преодолел страх; я нисколько не сомневался в том, что Авикт овладел всеми заклинаниями и экзорцизмами, и способен без труда избавиться от вызванных им фантомов.
Лучше было бы для Авикта, — и для меня, — ограничься учитель знаниями, унаследованными от ученых и магов Атлантиды и Туле, или теми, что пришли к нам из земель Му. Поистине, этого довольно, чтобы удовлетворить честолюбивые помыслы любого мудреца: ибо на пожелтевших страницах манускриптов Туле начертаны кровью руны, благодаря которым можно вызвать демонов пятой и седьмой планет, прочитав письмена вслух в час восхода названных светил; волшебники из Му оставили описание того, как приоткрыть врата отдаленного будущего; наши же предки, атланты, знали пути меж атомами и дороги к далеким звездам. Но Авикт жаждал проникнуть в самые страшные тайны, получить безраздельную власть над миром. И вот, на третий года моего ученичества, в руки к нему попала блестящая словно зеркало пластина, оставленная давно исчезнувшим Змеиным народом…
Когда отлив обнажал крутые утесы, мы спускались по скрытым в гроте ступеням к окруженному стеной скал, изогнувшемуся полумесяцем берегу, где за мысом стоял дом Авикта. Там, на влажном сероватом песке, за пенными языками прибоя, мы часто находили обломки странных вещей, принесенных течением из чужих краев или выброшенных ураганом из неведомых морских глубин. Здесь лежали пурпурные и кроваво-красные завитки огромных раковин, куски амбры, белые букеты вечно цветущих кораллов; а однажды нам попался варварский идол из позеленевшей меди, стоявший в незапамятные времена на носу галеры с гиперборейских островов…
Ночью бушевал шторм, всколыхнувший море до самого дна; к утру буря стихла, и в этот роковой день небо было безоблачным, посланные демонами ветры притаились среди голых скал в своих черных безднах; море тихо шептало, а волны лепетали, шурша на влажном песке, словно парчовые наряды бегущих девиц. И за набегавшей волной, в клубке ржаво-бурых морских водорослей, мы заметили нечто, сверкавшее ярким блеском.
Я кинулся вперед и, прежде чем волна отхлынула, унося с собой находку, выудил ее из сгнивших водорослей и отнес Авикту.
Мы увидели пластину треугольной формы, отлитую из какого-то неизвестного металла, похожего на сталь, но намного тяжелее, и у основания немного шире человеческого сердца. С одной стороны ее поверхность казалась совершенно гладкой, как у зеркала. С другой в железе вытравили, словно какой-то едкой кислотой, ряды небольших, причудливо изогнутых знаков; и знаки эти не были ни иероглифами, ни буквами алфавита, известного моему учителю или мне.
Ничего не могли мы сказать о возрасте или происхождении пластины, и даже не строили никаких предположений — находка повергла нас в полную растерянность. Много дней изучали мы письмена и вели бесплодные споры. И ночь за ночью в высоких покоях Авикта, укрытых от вечно бушующих ветров, мы вновь и вновь склонялись над загадочным треугольником при горящих ярким огнем серебряных светильниках. Ибо Авикт не сомневался, что в этих загадочных, причудливо изогнутых знаках, смысл которых оставался темным, содержится некая тайна, дошедшая до нас из глубины веков. Тщетными оказались все наши знания. И тогда Авикт решил призвать на помощь свое искусство волшебника и некроманта. Но ни один из демонов и призраков, что явились в ответ на его зов, ничего не мог сказать о пластине. Всякий другой на месте Авикта оставил бы напрасные попытки.… О, почему он тогда не отчаялся, не прекратил свои поиски!
Проходили месяцы и годы. Волны бились о темные скалы, отмеряя время, а ветры шумели вокруг белых башен. И мы по прежнему искали ключ к разгадке неведомых письмен, творя заклинание за заклинанием; все дальше проникали мы в темное царство неизведанного, надеясь приоткрыть врата бесконечности. Время от времени Авикт избирал новый путь, не уставая расспрашивать наших гостей о толковании надписи на пластине.
Наконец, случайно вспомнив во время одной из неудачных попыток некую формулу, он вызвал бледный иссохший призрак колдуна доисторических времен; и тот на диком полузабытом наречии еле слышно прошептал, что надпись сделана на языке Змеиного племени, чьи древние земли погрузились в пучину моря за много тысячелетий до того, как поднялась из жидкого ила Гиперборея. Но колдун ничего не ведал о значении этих знаков, ибо даже в те времена Змеиный народ стал смутной легендой, а его предания, магия и образ мышления, глубоко чуждые роду человеческому, были уже недоступны людям.
И во всех книгах заклинаний, которыми владел Авикт, не нашел он ни одного, способного вызвать из легендарного прошлого существо, принадлежащее к Змеиному племени. Однако существовала древняя формула лемуров, неясная и неопределенная, посредством которой тень умершего отсылали в прошлое, и через некоторое время тот, кто произнес заклинание, вновь призывал ее. Тени, не обладающей субстанцией, такие перемещения не причиняли никакого вреда, она помнила то, что узнала во время своего странствия и могла поведать обо всем магу.
Итак, Авикт вновь вызвал призрак древнего колдуна, носившего имя Бит, и с помощью кусков окаменелого дерева и застывшей смолы, что лежит на побережье с незапамятных времен, совершил некий известный лишь ему одному ритуал. Потом мы оба произнесли формулу, отсылая полуистаявший дух в отдаленную от нас тысячелетиями эпоху Змеиного племени.
Некоторое время спустя мы совершили иной обряд и применили заклинания, дабы вернуть его в наше время, и предстал перед нами призрак, подобный рассеянному облаку пара. И видение чуть слышно, словно замирающее эхо уходящих воспоминаний, открыло нам ключ к разгадке пластины, о котором узнало в далеком прошлом, когда на Земле еще не было человека. После этого мы уже ни о чем не спрашивали Бита и позволили ему вернуться в царство вечного сна и покоя.
И мы прочли надпись на пластине, и записали буквами нашего алфавита, встретив немало трудностей, ибо даже звуки языка Змеиного племени, не говоря о понятиях и символах, что их выражают, глубоко чужды человеку. Расшифровав же надпись, мы поняли, что в ней содержится формула некого заклинания, применявшегося магами исчезнувшего народа. Но мы не знали для какой цели оно предназначено, и кто должен явиться, откликнувшись на наш зов. Не оказалось там и экзорцизмов либо иного средства отослать обратно создание, которое могло явиться из неведомой бездны в ответ на исполненные обряды.
Велико было ликование Авикта, когда он понял, что узнал нечто, прежде неведомое людям. И несмотря на все уговоры, решил он испытать заклинание, не уставая убеждать меня, что наше открытие не случайно — оно предопределено самой судьбой. Казалось, учитель презрел опасности, которым мы подвергнем себя, если встретим существо, происхождение и свойства которого нам незнакомы. «Ибо, — твердил он, — за долгие годы, что посвятил я магии и волшебству, из всех вызванных мной богов, дьяволов, демонов, усопших либо духов не нашлось ни одного, кого не смог я покорить своей воле и отослать обратно, когда пожелал. И мне ненавистна сама мысль о том, что маги Змеиного племени, как бы ни были они искусны в некромантии и демонизме, умели призывать духа или силу, пред которой оказались бесполезны мои заклинания».
Итак, видя, что Авикт упорствует в своем намерении и признавая власть учителя, я не без страха согласился помочь в его опыте. И тогда в назначенный час и при определенном расположении звезд собрали мы в покоях, где совершали подобные ритуалы, все редчайшие предметы и вещества, необходимые для успеха.
Умолчу о том, что за действия мы совершили и какие ингредиенты пришлось использовать, не стану описывать резкие свистящие звуки заклинаний, предназначенных для уст тех, кто рожден Змеиным племенем; все это составляло основную часть церемонии. В конце ее мы начертили свежей голубиной кровью на мраморном полу треугольник. И Авикт стал в одном углу, я в другом, а в третий поместили мы иссохшую темно-коричневую мумию воина-атланта, носившего некогда имя Ойгос. Находясь там, мы с учителем держали, словно в подсвечниках, между пальцами обеих рук медленно тлеющие тонкие сальные свечи, вытопленные из жира мертвецов, пока они не догорели до конца. А в вытянутых ладонях мумии Ойгоса, как в неглубоких кадилах, горели тальк и асбест, разожженные известным лишь нам способом. Сбоку мы обозначили на полу неразрывный эллипс, составленный из бесконечно повторяющихся, сплетенных друг с другом двенадцати тайных знаков Оумора, в надежде найти в нем убежище, если явившийся гость проявит враждебность или откажется повиноваться. Как предписано ритуалами, мы ожидали, пока на небе не показались северные созвездия. И когда зловонные свечи догорели меж наших обожженных пальцев, а тальк и асбест на изъеденных ладонях мумии превратились в золу, Авикт произнес Слово, смысл которого оставался неясным; и Ойгос, оживленный нашей магией и подвластный нашей воле, выждав, как предписывал ритуал, повторил Его глухим, точно рожденное молнией эхо, голосом. Потом и я в свой черед возгласил это Слово.
Готовясь к церемонии, мы подняли раму небольшого окна, что выходило на море, и распахнули высокую дверь, ведущую в открытый портик, дабы тот, кто должен явиться, имел к нам свободный доступ. Как только зажглись свечи и зазвучали заклинания, море стихло, ветер упал и казалось все вокруг замерло в ожидании неведомого гостя. Мы выполнили предписанные ритуалы, трижды повторили Слово, а потом долго стояли неподвижно, напрасно дожидаясь какого-либо видимого знака. Ровно горели светильники; мы не увидели никакой новой тени, лишь те, что отбрасывали мы с учителем, Ойгос и мраморные изваяния женщин у стен зала. И в магических зеркалах, искусно расставленных так, чтобы они показали недоступное взору человека, не заметили мы и следа отражения.
Утомленный долгим ожиданием, Авикт был раздражен и разочарован. И решил он, что заклинания не достигли цели. Я, подумав о том же, вздохнул про себя с облегчением. Мы стали расспрашивать мумию Ойгоса, чтобы узнать, не ощутил ли он присутствие чужака, ибо мертвые обретают некие чувства, недоступные живым. И мумия, получившая способность говорить благодаря искусству некромантии, ответила отрицательно.
— Поистине, — промолвил тогда Авикт, — дольше гадать бесполезно. Без сомнения, мы неверно истолковали надпись, не сумели правильно подобрать ингредиенты, необходимые для успеха, либо произнесли слова не так, как подобает. Могло случиться и так, что по прошествии столь долгого времени существо, которое некогда являлось в ответ на заклинание, перестало существовать или свойства его настолько изменились, что все ритуалы сейчас бесполезны.
Я с готовностью согласился с его словами, надеясь, что этим все кончится. После неудачной попытки мы продолжали наши обычные занятия, но в разговорах избегали даже упоминать о странной пластине и бессмысленной формуле.
Дни наши текли как прежде; море, наступая в часы прилива, насылало на берег яростные белопенные волны, что с ревом бились о крутые скалы; ветры, пролетая мимо, завывали в своем неутихающем гневе, и темные кедры гнулись под их порывами, как ведьмы склоняются под дыханием Таарана, повелителя Зла. Занятый новыми опытами и магическими ритуалами, я почти позабыл о нашей неудачной попытке и Авикт тоже не вспоминал о ней.
Казалось, все было по-прежнему: ничто не тревожило нас, никто не посягал на наш покой, не пытался оспорить власть, дарованную мудростью, и мы чувствовали себя в большей безопасности, чем самые могучие цари. Составляя гороскопы, не находили мы ничего неблагоприятного; геомантия и другие способы гадания не предвещали и тени беды. И подвластные нам духи, какими бы ужасными ни казались они взору смертных, выказывали полное повиновение своим повелителям.
Однажды ясным летним днем мы как обычно прохаживались по мраморной террасе за домом. Облаченные в одеяния цвета штормового моря, мы гуляли среди кедров, чьи колышущиеся ветви отбрасывали причудливые тени. За нами по мраморному полу послушно следовали две голубые тени, а меж ними я увидел темное пятно, которое не могли породить деревья. Я очень удивился и испугался, но ничего не сказал Авикту, продолжив внимательно наблюдать за неведомым пятном.
Оно упорно преследовало тень моего учителя, постоянно находясь на одинаковом расстоянии от нее. Не дрожало под порывами ветра, двигалось медленно, словно текло густым тяжким гноем, и было оно не синим, пурпурным, черным, или какого-либо иного привычного человеческому глазу оттенка, а цвета разложившегося трупа, темнее, чем сама смерть; и форма его казалась чудовищной, словно тень отбрасывает нечто, передвигающееся прямо, как человек, но имеющее плоскую квадратную голову и длинное извилистое туловище существа, привыкшего не ходить, но ползать.
Авикт ничего не замечал, а я боялся заговорить, подумав однако, что не пристало подобной диковине сопровождать учителя. Я приблизился к нему, пытаясь нащупать невидимую тварь, которая могла стать причиной появления пятна. Но нигде ничего не обнаружил, хотя внимательно обследовал воздух и под углом к солнечному свету, зная, что некоторые существа отбрасывают тень именно таким образом.
Мы, как и всегда, вернулись домой, пройдя по идущей спиралью лестнице к порталу, по обе сторон которого стояли огромные химеры. И я увидел, что странное темное пятно не отстает от тени Авикта. Его ужасные, оставшийся неизменными очертания пали на ступени и ясно обозначились у портала, не смешиваясь с длинными причудливыми контурами чудовищных каменных стражей. И в темных проходах, куда не падал солнечный свет и не могло быть никаких теней, я с ужасом наблюдал, как отвратительный сгусток, цветом походивший на останки полусгнившего трупа, преследовал моего учителя, словно заменяя его тень, исчезнувшую в полутьме. Он не отставал от Авикта весь день, прилипнув как проказа к прокаженному, и за столом, где нам прислуживали привидения, и в охраняемых мумиями покоях, где находились наши записи и древние манускрипты. Но учитель все еще не замечал своего навязчивого спутника, а я не предостерег его, надеясь, что непрошеный гость уйдет в свое время так же незаметно, как пришел.
Но в полночь, когда мы вместе с учителем сидели у серебряных светильников, изучая начертанные кровью гиперборейские руны, я увидел, что пятно подвинулось ближе к тени Авикта и возвышалось у стены над его сидением. Оно словно источало зловонные кладбищенские миазмы, заразу отвратнее чем язвы прокаженного. Не в силах более выносить это, я вскрикнул и, полный ужаса, поведал обо всем учителю.
Заметив, наконец, пятно, Авикт внимательно осмотрел его и лицо мага, изрытое глубокими морщинами, не выразило ни страха, ни отвращения. — Здесь кроется тайна, недоступная моему разуму и превосходящая мои знания, — наконец промолвил он, — ибо никогда еще ко мне не приходила чья-либо тень без моего соизволения и приглашения. И раз наши прочие заклинания неизменно были успешными, я полагаю, что странная тень и есть существо, что явилось, хоть и с опозданием, в ответ на заклятие, составленное магами Змеиного племени, которое сочли мы пустым и бессильным; а быть может, это просто отражение либо образ его. Я считаю, что нам следует произнести тайные слова и расспросить незнакомца доступными способами.
Мы отправились в покои, где обычно творили заклинания, и собрали здесь все необходимое. И когда мы уже приготовились задавать вопросы неведомому пятну, оно подвинулось еще ближе к тени Авикта, так что расстояние меж ними стало не шире чудодейственного жезла некроманта.
И тогда мы подвергли странную тень допросу, пытаясь всевозможными средствами добиться от нее ответа: слова исходили от нас и из уст мумий и мраморных статуй. Но мы ничего не достигли; тогда вызвали нескольких демонов и фантомов, которые верно служили нам, и велели им задать вопросы зловещему пришельцу, однако и тут нас ждала неудача. И все это время зеркала ничего не отражали, и духи, через которых мы говорили, не ощущали чуждого присутствия в покоях. Казалось, никакое заклятье не имело силы над зловещим черным пятном, явившимся сюда помимо нашей воли. Авикт был обеспокоен; изобразив на полу кровью, смешанной с пеплом, эллипс Оумора, границ которого не может преодолеть ни дух, ни демон, он вошел в очерченное им пространство. Но и туда, словно жидкая краска или гнилостное истечение, проникло черное пятно, неотступно преследуя тень Авикта, и расстояние меж ними стало не шире острого стилоса мага.
На лице Авикта ужас проложил новые морщины, а лоб покрылся каплями холодного, словно дыхание смерти, пота. Ибо и он, вслед за мной, понял наконец, что загадочное существо не подвластно никаким законам и появление его предвещает несказанное зло и несчастье. И обратившись ко мне, учитель воскликнул дрожащим от страха голосом:
— Я не знаю, что это за тварь, чего она от меня хочет, и бессилен остановить ее продвижение. Уходи, оставь меня, ибо я не хочу, чтобы кто-нибудь из смертных стал свидетелем моего поражения и последующей гибели. Лучше тебе удалиться, пока еще не поздно, или ты тоже станешь жертвой страшной тени…
Хотя неописуемый ужас проник в самые глубины души, мне претила мысль о том, что я должен покинуть учителя. Но я поклялся всегда и во всем повиноваться ему; к тому же понимал, что вдвойне бессилен бороться с неведомым врагом, пред которым трепещет сам Авикт.
Простившись со старцем, я вышел из овеянных ужасом покоев, с трудом переставляя дрожащие ноги. Стоя на пороге, обернулся и увидел, что черное пятно, проникшее к нам из чуждых сфер, проползло по полу и, словно отвратительный нарост, коснулось тени мага. В тот же миг из уст учителя вырвался пронзительный вопль, подобный крику одержимого ночным кошмаром, и лик его больше не был лицом Авикта, исказившись в страшных конвульсиях, словно у безумца, который силится столкнуть с груди видимого лишь ему демона. Больше я не оглядывался — я бросился бежать по темному проходу к порталу, ведущему на террасу.
Ущербная луна, багровая и угрожающая, нависла над утесами; при свете ее тени кедров казались длиннее, они колыхались под порывами бури, словно раздутые ветром одеяния занятых ворожбой колдунов. Наклонясь вперед, чтобы преодолеть силу ветра, я добежал до наружной лестницы, ведущей к крутой тропинке позади дома, где громоздились скалы и зияли глубокие провалы. Подгоняемый страхом, я почти приблизился к краю террасы, но не смог достигнуть верхних ступеней, ибо мраморный пол уходил у меня из-под ног, и цель маячила совсем рядом, недоступная, как горизонт. Я задыхался, я бежал не останавливаясь, но ни на пядь не сдвинулся с места.
Наконец, видя, что какое-то заклятье изменило само пространство вокруг жилища Авикта, я оставил тщетные усилия и, смирившись со своей участью, повернул обратно. Взбираясь по белым ступеням, светившимися в темноте под лучами уходящей за утесы луны, я увидел фигуру, что ожидала меня у портала. Только по развевавшемуся одеянию цвета штормового моря узнал я Авикта. Ибо такое лицо не может принадлежать ни одному из смертных: оно превратилось в отвратительную, постоянно менявшуюся маску, в которой человеческие черты слились с чем-то доселе невиданным. И это преображение казалось ужаснее, чем смерть и тлен: кожа приобрела неопределенный, грязно-гнойный оттенок, ранее присущий зловещей тени, и форма головы в точности уподобилась верхней части пятна. Руки разительно отличались от конечностей земного существа, скрытое одеждой туловище непомерно удлинилось, приобретя тошнотворную извивчивую гибкость. С лица и пальцев сочились капли полужидкой разложившейся плоти. И тень, ползущая за созданием подобно сгустившимся текучим миазмам, повторяла очертания того, кто в прошлом звался Авиктом, словно страшный двойник, описывать которого я более не в силах.
Я попытался крикнуть, громко произнести имя учителя, но ужас иссушил горло и сковал язык. А существо, что в прошлом звалось Авиктом, молча поманило меня; ни слова не вырвалось из полусгнивших при жизни уст. И оно не отводило от меня черных провалов глаз, — того, что некогда было глазами, но превратилось в сочащуюся мерзость. Затем схватило меня за плечо разложившимися изъязвленными опухолями пальцев и повело, задыхающегося от омерзения, вдоль прохода, где в окружении себе подобных стояла мумия Ойгоса, помогавшая нам во время ритуала, когда мы втроем произносили заклинание Змеиного племени.
Горевшие ровным бледным пламенем светильники озаряли длинный ряд застывших в вечном спокойствии мумий; каждая стояла на своем месте, от каждой отходила длинная черная полоса. Но рядом с огромной узкой тенью Ойгоса по стене расползлось безобразное темное пятно, точно такое же, как мерзкая тварь, эманация или дух, которая преследовала учителя и ныне слилась с ним в единое целое. Я вспомнил, что, участвуя в ритуале, мумия после Авикта произнесла таинственное Слово, и понял, что дошел черед до Ойгоса, и ужас готов обрушиться на мертвеца так же, как поглотил живого. Ибо только таким способом неведомое существо, самонадеянно вызванное нами, могло приходить в мир людей. Мы извлекли его из бездонных глубин пространства и времени, использовав по невежеству своему запретную формулу, и оно явилось к нам в час, избранный им самим, дабы оттиснуть свой мерзостный облик на тех, кто поневоле стал его восприемником.
Прошла ночь, за ней нескончаемо тянулся день. То было время неописуемого ужаса. Я видел, как страшное черное пятно целиком вобрало в себя плоть Авикта… наблюдал, как другое существо подбирается к высокой и тонкой тени Ойгоса и, вторгаясь в его иссохшее, пропитанное ароматными смолами тело, превращает в такую же отвратительную слизистую массу, какой стал Авикт. И когда зловещее пятно слилось с мумией, она закричала от боли и страха, словно опять испытала смертные муки. Потом она затихла, как ныне молчал другой пришелец, и я не знал, каковы его мысли и намерения… Поистине, мне было неведомо, одно такое существо явилось к нам, либо несколько, коснутся страшные изменения лишь тех троих, что участвовали в ритуале, либо они распространятся на весь род человеческий.
Но все это и многое другое откроется мне очень скоро: ибо настал наконец мой черед, и темное пятно преследует мою тень, с каждым часом подвигаясь все ближе. Воздух словно сгустился вокруг, кровь леденеет от несказанного страха; подвластные нам духи и демоны бежали, покинув жилище Авикта, и огромные мраморные изваяния женщин, рядами стоящие у стен, охвачены дрожью. Но ужасное чудовище, что ранее звалось Авиктом, и второе, носившее некогда имя Ойгос, не дрожат более, не ведают страха, и следуют за мной повсюду. Не отводя от меня черных провалов глаз, — того, что некогда было глазами, — они, кажется, ожидают, когда и я уподоблюсь им. И это молчание хуже, чем если бы они раздирали меня на части. В вое ветра мне слышатся страшные голоса, морские валы накатывают на берег, рыча, словно создания из чуждого мира, а стены колеблются, будто легкие покрывала под черным дыханием неведомой бездны.
И понимая, что время мое на исходе, я затворился в покоях, где хранятся наши свитки и древние манускрипты, и составил правдивую запись о том, что случилось. И я взял блестящую треугольную пластину с вытравленной надписью, разгадка которой принесла нам гибель, и выбросил ее из окна прямо в море в надежде, что она больше никому не попадет в руки. А теперь я должен закончить свое послание людям, заключить его в цилиндр, отлитый из прочного медного сплава и, запечатав, пустить по океанским волнам. Ибо зловещее черное пятно только что почти вплотную приблизилось к моей тени… и расстояние меж ними не шире острого стилоса мага.
Зотик: ИМПЕРИЯ НЕКРОМАНТОВ (The empire of the necromancers, 1932)
Легенда о Мматмуре и Содозме возникнет в последние столетия жизни Земли, когда забудутся беспечные сказания времен расцвета. Прежде чем ее сложат, минует множество эпох, океаны обнажат свое дно, родятся новые континенты. Возможно, она послужит для того, чтобы ненадолго развеять черную тоску и усталость умирающей расы, что тешит себя лишь надеждой на вечное забвение. Я поведаю эту историю так, как станут передавать ее жители Зотика — последнего континента, при тусклом свете гаснущего солнца на сумрачном небе, на котором под вечер загораются ослепительным светом тысячи звезд.
1.
Покинув остров Наат, некроманты Мматмур и Содозма прибыли в Тинарас, что лежит за высохшими морями, чтобы заниматься своим пагубным делом. Однако в Тинарасе они не преуспели, ибо люди в этих пепельно-серых краях почитают смерть священной и не дозволяют осквернять вечный покой гробниц, а искусство поднимать мертвецов из могилы называют мерзостью и кощунством.
Вскоре общее возмущение вынудило некромантов спешно покинуть Тинарас и бежать на юг, к пустыне Синкор, где можно найти только кости да иссохшие мумии некогда жившего здесь народа, который много лет назад сгинул от неведомой болезни.
Вокруг расстилались мрачные, уродливые, будто лицо прокаженного, серые земли, над головой раскаленным углем пламенело огромное красное солнце. Нагромождения полурассыпавшихся скал и тоскливые как одиночество океаны песка вселили бы ужас в сердца обычных людей; а поскольку некромантов вынудили бежать в эти безлюдные края без воды и съестных припасов, казалось, им следует оставить всякую надежду. Они же, втайне усмехаясь, словно завоеватели на подступах к богатому царству, которое давно желали покорить, бестрепетно углубились в пустыню.
Впереди, вдоль иссушенных полей, где не росли ни трава, ни деревья, над глубокими ложбинами, бывшими некогда устьями рек, тянулась не тронутая годами величественная мощеная дорога, которая раньше связывала многолюдный Синкор с Тинарасом. Здесь они не встретили ни единого живого существа, но вскоре увидели распростертые на камнях скелеты коня и всадника, на которых до сих пор красовались богатая упряжь и роскошный наряд, что носили они при жизни. И остановились Мматмур с Содозмой у этих жалких костей, выбеленных ветром и временем, блестящих и чистых, и переглянулись с недобрыми улыбками на устах.
«Конь будет твоим, — молвил Мматмур, — ведь ты превосходишь меня годами и должен пользоваться привилегиями старшинства; наездник же послужит обоим и станет первым нашим верным рабом в Синкоре».
Они очертили на сером песке у дороги три окружности, одну в другой, и встав в центре, исполнили запретные обряды, повелевающие мертвецам пробудиться, отринуть безмятежную пустоту забвения и отныне во всем повиноваться злой воле некроманта. Потом засыпали в отверстия, зиявшие на месте носа, по щепотке волшебного порошка. И жалобно скрипя, поднялись белые кости со своего ложа, готовые служить хозяевам.
Как и решили, Содозма сел на лошадь, взял усыпанные драгоценными каменьями поводья и двинулся вперед, словно шутовское подобие Смерти на бледном коне; Мматмур шествовал рядом, опираясь на эбеновый посох, а скелет человека в богатом наряде, свисавшем с голых костей, шел следом за ними, как и пристало слуге.
Некоторое время спустя, среди серых бесплодных земель они вновь увидели останки лошади и всадника, которых не тронули шакалы, а раскаленное солнце иссушило, уподобив древним мумиям. Их вечный сон тоже был нарушен некромантами; Мматмур забрался на скакуна с ввалившимися боками, и два мага горделиво, словно странствующие императоры, ехали по пескам в сопровождении скелета и ожившего мертвеца. Подобную участь разделили другие почившие, люди и животные, чьи кости или трупы, сохраненные пустыней, попадались некромантам на их пути; так постепенно небольшой отряд стал величественной процессией, и ряды верных рабов, сопровождавших своих хозяев в путешествии по Синкору, все росли и росли.
Приблизившись к Йетлуриому, столице сгинувшего царства, они встретили множество гробниц и захоронений, до которых за столько лет не смог добраться ни один грабитель; там покоились мумии, почти не тронутые временем. Всех пробудили они к новой жизни, подчинив своей воле. Одним приказали распахать и засеять опустевшие поля, добыть воду из заброшенных колодцев; другим же велели заниматься тем делом, в котором усопшие преуспели при жизни. Царившую здесь два века тишину сменили мириады звуков, слившихся в неумолчный гул беспрерывной работы; и высохшие мумии ткачей не отрывались от челноков, а восставшие из могилы трупы землепашцев покорно налегали на плуг, влекомый неживым скотом.
Наконец, утомленные путешествием и беспрестанным повторением заклинаний, Мматмур и Содозма с вершины песчаного холма увидели впереди величественные шпили и прекрасные, нетронутые временем купола Йетлуриома, погруженного в загустевшую темную кровь зловещего заката.
«Это богатый край, — сказал Мматмур, — и мы разделим его блага между собой, станем править здешними мертвецами и провозгласим себя владыками возрожденной империи».
«Верно, — отозвался Содозма, — ибо нет живых, чтобы оспорить наши права; а те, кто восстал из могилы, повинуясь воле некроманта, не сделают ни шага, ни вздоха без нашего соизволения, и никогда не поднимут бунт против своих повелителей».
И когда кроваво-красное небо оделось пурпуром сумерек, вошли они в Йетлуриом, проехали мимо горделивых строений, ныне погруженных во тьму, и разместились вместе со своей ужасающей свитой в великолепном обезлюдевшем дворце, где некогда императоры народа Нимбос, поколение за поколением, две тысячи лет правили Синкором.
С помощью своей изощренную магии, зажгли некроманты в пыльных золотых палатах пустые лампы из оникса, и отведали царских яств, добытых теми же чарами. Лишенные плоти руки их слуг наполнили драгоценные чаши из лунного камня древними благородными винами; некроманты пили и ели, пировали и веселились, и так наслаждались призрачным великолепием, отложив на следующий день воскрешение мертвецов Йетлуриома.
Они поднялись со своего царского ложа с первыми лучами темно-красного рассветного солнца; ибо многое еще предстояло сделать. И забыв об отдыхе, исходили все улицы, заглянули во все закоулки заброшенной столицы, насылая чары на людей, погибших в последний год нашествия неведомой болезни и оставшихся лежать непогребенными. Закончив с этим, направились в иной город, чьи обитатели спали под высокими надгробными плитами, внутри величественных усыпальниц, ибо там покоились императоры Нимбоса вместе с самыми достойными и знатными семьями Синкора.
Здесь приказали они рабам-скелетам взять молоты и вскрыть замурованные проходы; затем с помощью своих мерзостных заклинаний неодолимой силы велели предстать пред ними мумиям царских кровей, не пощадив даже старейших членов династии; и бывшие принцы и императоры, принцессы и царицы, обмотанные роскошными тканями, на которых пламенели драгоценные каменья, с безжизненным взором, медленно и величаво вышли из своих мавзолеев. Потом Мматмур и Содозма подняли из могил целые поколения придворных и сановников.
Торжественно прошествовав к некромантам, мертвые императоры и императрицы Синкора с безразлично-пустыми, надменными и мрачными ликами один за другим склонили головы перед хозяевами, и вместе с остальными рабами сопровождали их повсюду. Некоторое время спустя, пройдя в огромный главный зал дворца, некроманты забрались на высокий трон, где некогда восседали со своими советниками и придворными законные государи. И окруженные всеми императорами Синкора в роскошных погребальных одеяниях, получили они символы высшей власти из рук Гистайона, первого в династии повелителей народа Нимбос, что правил в древние полулегендарные времена. А его отпрыски и потомки, едва уместившиеся в просторной палате, возгласили безжизненными, глухими словно эхо голосами, верховенство Мматмура и Содозмы.
Так жалкие беглецы обрели целую империю и тысячи покорных рабов среди безжизненных пустынных земель, куда изгнали их жители Тинараса в надежде погубить некромантов. Получив с помощью своей мерзостной магии власть над мертвым народом Синкора, стали они жестокими деспотами. Лишенные плоти слуги приносили им подать из отдаленных краев; изъеденные моровой язвой трупы и высокие, умащенные погребальными бальзамами мумии исполняли их волю в Йетлуриоме, либо складывали пред алчным взором магов все новые горы потускневшего от паутины золота и покрытых вековой пылью каменьев, добытых в неисчерпаемых хранилищах под землей.
Взращенные руками мертвых умельцев, в дворцовых садах вновь распустились цветы, что росли здесь в незапамятные времена; ожившие трупы и скелеты без устали трудились в каменоломнях, воздвигали грандиозные башни, что тянулись к угасающему солнцу. Вельможи и принцы древнего царства наливали им вино, а императрицы, чьи пышные волосы, несмотря на вековую тьму гробницы, по-прежнему отливали золотом, услаждали их слух, перебирая струны арфы нежными пальцами. Самые прекрасные их тех, кого пощадила моровая язва и не тронул могильный червь, стали наложницами и служили для удовлетворения извращенной страсти хозяев.
2.
Все, что ни делали жители Синкора в своей новой выморочной жизни, происходило по воле Мматмура и Содозмы. Словно обычные люди, они пили и ели, ходили и разговаривали, и были наделены подобием зрения, слуха и чувств, которыми обладали до смерти; но разум их дурманили ужасные чары некромантов. Воспоминания о былом окутал туман забытья; существование, к которому их принудили, оставалось призрачным, пустым и тревожным. В их жилах вяло струилась холодная кровь, смешанная с влагой из Леты; испарения этой дарующей забвение реки застилали взор.
Они тупо, не протестуя и не противясь, исполняли приказы своих повелителей-тиранов, но их ни на миг не покидала смутная, неутихающая усталость, знакомая лишь мертвецам, испившим зелье вечного покоя, которых вновь заставили испытать горечь жизни. Они не знали ни страсти, ни вожделения либо удовольствия, только черную тоску пробуждения и неотвязное как боль желание вновь погрузиться в сон, который так грубо прервали.
Самый юный из императоров Нимбоса, Иллейро, погибший в первый месяц нашествия неведомой болезни, покоился в высоком мавзолее две сотни лет, пока не пробудили его некроманты.
Восстав из мертвых вместе со всеми жителями Синкора и отцами его отцов, чтобы прислуживать тиранам, Иллейро без изумления или гнева продолжил бесцельное существование. Он так же безропотно принял новую жизнь и воскрешение собственных предков, как мы смиряемся со злоключениями и чудесами, происходящими во сне. Юноша знал лишь, что вернулся из небытия в пустой и призрачный мир тускнеющего солнца, где он, согласно царящим здесь порядкам, должен стать одной из послушных теней. Но в начале, как и всех остальных, его терзала лишь тупая усталость и смутная тоска по утерянному покою.
Понуждаемый чарами всесильных узурпаторов, ослабевший после векового смертного сна, он с безразличием сомнамбулы наблюдал за унижением своих близких. Однако по прошествии многих дней, в сумрачной пустоте его разума каким-то непостижимым образом зажглась слабая искра.
Как нечто утраченное, ушедшее навсегда, отделенное необъятной пропастью от угрюмого настоящего, в памяти Иллейро воскресли картины его правления в Йетлуриоме во всем их великолепии, златая гордость и ликование, что переполняли его в юные годы. Вслед за этим пришло смутное чувство протеста и ненависть к магам, поднявшим его из могилы, чтобы влачил он жалкое существование, злую насмешку над подлинной жизнью. И начал он втайне горевать о своем павшем царстве и страшной участи, постигшей его предков и весь народ Нимбоса.
День за днем, служа виночерпием в покоях, где некогда почитал себя полновластным хозяином, Иллейро наблюдал за тем, что творили Мматмур и Содозма. Он был свидетелем их жестоких и сладострастных забав, видел, как росла в них жадность и тяга к вину. Купаясь в роскоши, стали они беспечными в своей лености и потворствововали собственным капризам. Они пренебрегали изучением искусства некромантии, забыли множество важных заклинаний. Однако, грозные как прежде, продолжали править покоренным царством; и развалясь на роскошных пурпурных и розовых ложах, уже не раз говорили меж собой о том, как поведут они армию мертвецов на Тинарас.
Мечтая о завоеваниях и тысячах новых неживых рабов, сделались они жирными и неповоротливыми, как могильные черви, поселившиеся в богатом на поживу склепе. И чем больше росла их заносчивая беспечность и жестокость, тем сильнее разгоралось пламя возмущения в преисполненном боли сердце Иллейро, словно огонь, что рассеивает туман забытья. А по мере того, как крепла его ярость, возвращалось к нему подобие той силы и стойкости, которыми юный император обладал при жизни. Он видел низость угнетателей, зло, которое причинили они беззащитным мертвецам, и в голове его звучали тысячи голосов, неотвязно требовавших отмщения.
Вместе со своими отцами и предками, Иллейро безмолвно шагал по дворцовым залам, повинуясь приказу, или стоял, ожидая, когда его призовут. Он наливал в чаши из оникса янтарно-желтые вина, добытые волшебством на холмах, еще осененных ярким светом молодого солнца, покорно сносил оскорбления и насмешки. Ночь за ночью смотрел он как некроманты, опьянев, все ниже склоняют разбухшие, побагровевшие лица, и наконец, забываются сладким сном, лежа среди награбленного великолепия.
Ожившие мертвецы не вели меж собой разговоров: сыновья и отцы, матери и дочери, бывшие влюбленные, встречаясь, проходили мимо словно чужие, и не жаловались близким на постигшую их злую долю. Но однажды в полночь, когда тиранов сморил сон и пламя в колдовских лампах начало колебаться, Иллейро смог наконец испросить совета у Гистайона, своего древнейшего предка, прославленного в легендах, где он именовался великим магом, которому ведомы тайные знания глубочайшей древности.
Старец стоял отдельно от остальных, укрывшись в углу темных покоев. Облаченный в полусгнившее одеяние мумии, он стал коричнево-серым и весь иссох за время своего тысячелетнего сна; глядя в его потухшие прозрачно-обсидиановые глаза, казалось, что он до сих пор не пробудился от могильного забытья. Он словно не слышал вопросов Иллейро; но через некоторое время юный император уловил сухой, словно шелест, шепот:
«Беспросветная ночь усыпальницы длилась долго, я стар и многое успел позабыть. И все же, если мой разум, минуя смертную пустоту, найдет дорогу в прошлое, я возможно отыщу там потерянные знания; и тогда мы вместе решим, как достичь избавления». И Гистайон стал мысленно перебирать обрывки воспоминаний, словно искал на полках заброшенного хранилища, где успел поработать червь, а древние хроники уже повредило время, пока наконец не обнаружил нечто важное. И молвил он:
«Теперь я знаю, что был некогда могучим магом, кроме прочих искусств, владел заклинаниями некромантии, но ни разу не применил их, ибо считал для себя запретным тревожить покой усопших. Я обладал и другими познаниями; и среди этого наследия древности есть одно предание, которое может направить нас на верный путь. Ибо из тьмы веков дошло до нас неясное и темное пророчество, сделанное еще в изначальные времена при основании Йетлуриома и всей империи. В нем говорилось, что в далеком будущем зло худшее, чем сама смерть, настигнет императоров и народ Синкора; и тогда первый и последний из рода повелителей Нимбоса вместе сумеют одолеть и лишить властной силы проклятие. Природа его не раскрывалась; но согласно преданию, два императора узнают, как избавиться от напасти, если разобьют они древнее глиняное изваяние, что охраняет глубочайший склеп под дворцом в Йетлуриоме».
Услышав эту легенду из высохших уст своего прародителя, Иллейро задумался, и наконец сказал:
«Помню, однажды в детстве я, забавы ради, гулял по пустеющим подземельям, пока не добрался до последнего из них. Там увидел я покрытого пылью, грубо вылепленного идола, чей облик и назначение были мне непонятны. И я, не зная ничего о древнем пророчестве, разочарованно отвернулся и пустился бежать в поисках новых развлечений, желая вновь увидеть свет солнца».
Захватив с собой изукрашенные каменьями лампы, Гистайон и Иллейро, втайне от безразлично стоящих родичей, спустились в подземелья дворца и, словно неотвязные тени, пробравшись сквозь лабиринт объятых ночью проходов, достигли самого нижнего уровня.
Здесь, среди спутанной паутины и черной пыли, скопившейся за множество столетий, нашли они, как и было предсказано, изваяние из глины, изображавшее давно забытого бога земли. И Иллейро разбил его камнем, а затем они с Гистайоном взяли то, что хранилось в полом центре идола — могучий меч из вечно сверкающей стали, тяжелый ключ из нетускнеющей бронзы и блестящие металлические таблицы, содержавшие запись о том, как надлежит поступить, чтобы помочь Синкору избавиться от ига некромантов, а народу Нимбоса вновь обрести благословенный вечный покой.
Как указывали древние письмена, Иллейро открыл ключом из нетускнеющей бронзы низкую и узкую дверь в конце последнего склепа позади изваяния, а за ней императоры увидели вырубленные в темном камне ступени, уходящие спиралью вниз, к неведомой бездне, где пылал негасимый подземный огонь. И оставив Иллейро охранять открытую дверь, Гистайон, сжимая в иссохшей руке меч из вечно сверкающей стали, вернулся в покои, где на роскошных пурпурно-розовых ложах распростерлись спящие некроманты, а вокруг терпеливо дожидались приказа ряды живых мертвецов с изможденными бледными лицами.
Помня слова пророчества и оставленные на таблицах веления, Гистайон высоко поднял меч и единым ударом снес голову Мматмуре, а следом за ним — Содозме. Потом, следуя древним наказам, он разрубил тела на четыре части. Так расстались некроманты со своими нечистыми жизнями, и лежали они неподвижно, а кровь их, впитавшись в ткани роскошных лож, прибавила багрянца розовому цвету, и яркости темному пурпуру.
Затем иссохшая мумия великого мага, обратившись к родичам, что стояли молча и безучастно, не ведая об освобождении, заговорила с ними сухим слабым шепотом, но властно, как отец, отдающий приказ своим детям. Почившие императоры и императрицы содрогнулись словно осенние листья при порыве ветра, и еле слышный шелест голосов прошел по всем покоям и залам; затем слова эти разнеслись за пределами дворца и дошли они неведомыми путями до каждого ожившего мертвеца в Синкоре.
Целую ночь и весь сменивший ее сумрачный день, озаренная неверным пламенем факелов и при свете затухающего красного солнца, по улицам мертвого города шла бесконечным потоком чудовищная процессия изъеденных трупов и полурассыпавшихся скелетов; один за другим проходили они по дворцовым покоям, где у ложа с убитыми некромантами застыл на страже Гистайон. Не останавливаясь, уперев потухший взгляд в пустоту, словно тени уходящей ночи, они стремились только вперед, чтобы добраться до дворцовых подземелий, пройти сквозь открытую дверь, у которой стоял Иллейро, и наконец, преодолев тысячи ступеней, достичь бездны, где клокотал негасимый подземный огонь. И подойдя к самому краю, бросались они в яростное бездонное море, найдя вторую смерть в его очищающем пламени.
Но и после того, как поток жаждущих вечного покоя иссяк, Гистайон не двинулся с места. Освещенный последними лучами закатного солнца, стоял он возле бездыханных узурпаторов. Наконец, исполняя предписания таблиц, произнес он древнейшие заклинания некромантии, которыми овладел много веков назад, и проклял изрубленные тела, вдохнув в них вечную жизнь-в-смерти, на которую Мматмур с Содозмой едва не обрекли народ Синкора. Как только побелевшие уста мумии произнесли страшные слова, глаза колдунов зажглись безумным огнем, отрубленные головы покатились прочь, а их руки и ноги начали бешено извиваться на покрытом запекшейся кровью императорском ложе. И лишь тогда, уверившись, что все сделано в точности согласно велениям и предсказаниям древних мудрецов, Гистайон вышел из покоев, оставив некромантов терпеть вечные муки, и, ни разу не обернувшись, направился в подземелья дворца, чтобы, миновав объятый темнотой лабиринт проходов, встретить там Иллейро.
Не нарушая молчания, ибо слова отслужили свое, вошли императоры в узкую дверь, и запер ее Иллейро ключом из нетускнеющей бронзы. Затем, спустившись по ступеням из темного камня, они достигли самого края бушующей огненной бездны, и там присоединились к своим родичам и соплеменникам, навсегда исчезнув из этого мира.
Что касается Мматмура и Содозмы, говорят, их разрубленные останки до сих пор обитают в Йетлуриоме. Не находя ни передышки, ни избавления от проклятия вечной жизни-в-смерти, они и доныне скитаются по черному лабиринту дворцовых подземелий, тщетно пытаясь найти ту дверь, что запер Иллейро.
Гиперборея: ЗЛОЙ РОК АВУСЛА ВУТОКВАНА (The weird of Avoosl Vuthoqquan, 1932)
«Подай, подай мне что-нибудь от своих щедрот, о благородный и славный милосердием отец бедных!» — взвыл нищий.
Авусл Вутокван, самый богатый и жадный ростовщик в Коммориуме, а стало быть во всей Гиперборее, вздрогнул — пронзительный и навязчивый как стрекотание цикады голос отвлек его от приятных мыслей. Он окинул попрошайку уничтожающим взглядом. Нынешним вечером по пути домой ему пригрезились неотразимо соблазнительные картины — блеск благородных металлов, монет и слитков, золотых и серебряных украшений, сияние горящих дивным многоцветным огнем драгоценных камней; это сказочное великолепие ручейками, реками и целыми водопадами изливалось прямо в его массивные сундуки. Теперь видение рассеялось без следа, а прервавший сладкую полудрему наглец еще просит денег!
«Мне нечего тебе дать», — его голос скрипел, словно закрывающийся засов.
«Всего два пазура, о щедрейший из щедрых, и я предскажу твое будущее».
Авусл Вутокван вновь покосился на бродягу. Ростовщик исходил Коммориум вдоль и поперек, но ни разу не видел такого ужасного оборванца, позорящего свое нищенствующее сословие. Он выглядел нелепо, неестественно дряхлым; видневшуюся сквозь прорехи в рваной одежде темно-бурую, как у мумии, кожу покрывала причудливая паутина морщин, словно здесь потрудился огромный паук из тех, что водятся в джунглях. Свисающие с тела лохмотья внушали невольное изумление, а запутавшаяся в них борода была грязно-белой, как лишайник на столетнем можжевельнике.
«Мне не нужны твои предсказания».
«Тогда дай хоть один пазур».
«Нет».
Глаза бродяги, прятавшиеся в глубоких темных впадинах, сверкнули недобрым огнем, будто головки гадюк, выглянувших из своих нор.
«Раз так, о Авусл Вутокван, — прошипел он злобно, — я поведаю об ожидающем тебя злом роке без всякого вознаграждения. Внимай голосу судьбы: безбожная любовь и сладострастное влечение к земным благам станут причиной удивительного странствия в поисках призрачного богатства и приведут к гибели, которую не увидят ни солнце, ни ночные звезды. Сокровища, таящиеся в глубоких недрах, обернутся смертельной ловушкой; и наконец, сама земля поглотит тебя без остатка».
«Сгинь, — сказал Авусл Вутокван. — Твой голос судьбы сначала вещал нечто смутное и неопределенное; последняя же часть известна каждому. Я и без откровений старого попрошайки знаю, что ожидает в конце жизни любого из смертных». Множество лун спустя, в год, который историки доледниковой эпохи нарекли именем Черного Тигра, Авусл Вутокван восседал в нижней палате своего богатого дома, где он занимался делами. Последние прозрачно-золотые лучи уже отливавшего красным закатного солнца, падая сквозь хрустальное окно, расчертили комнату яркими полосами, зажгли причудливым радужным фейерверком самоцветы на лампах, свисавших с медных цепей, оживили змеящийся серебряный узор на темных гобеленах. Укрывшись в прохладной коричневой тени подальше от света, Авусл Вутокван с насмешливым и строгим видом разглядывал посетителя, чье смуглое лицо и темный плащ позолотило уходящее солнце. Клиент не был жителем Коммориума; купец из заморских краев, или скорее представитель гораздо более опасного ремесла, решил про себя ростовщик. Узкие, раскосые, зеленые как берилл глаза, неухоженная, отливавшая синим борода и дурно скроенная небогатая одежда — все указывало на то, что к нему явился чужак. «Три сотни джал — немалая сумма, — задумчиво сказал ростовщик. — К тому же, я тебя не знаю. Что ты можешь дать мне в залог?» Посетитель достал мешочек из тигровой кожи, стянутый крепкими сухожилиями, и раскрыв его одним неуловимо-ловким движением, перевернул и потряс. На столик выкатились два не ограненных изумруда невероятной величины и чистоты. Последние лучи закатного солнца зажгли в них холодное как лед зеленое пламя, и глаза ростовщика тоже загорелись алчным огнем. Но голос его звучал по-прежнему невыразительно и бесстрастно.
«Я могу одолжить тебе сто пятьдесят джал. Изумруды трудно продать; если ты не придешь в срок, чтобы забрать камни и вернуть деньги, я еще пожалею о своей щедрости. Но я согласен пойти на такой риск». «Я и так прошу меньше четверти их настоящей цены, — протестующе воскликнул посетитель. — Дай мне двести пятьдесят джал… Мне сказали, что в Коммориуме есть еще много ростовщиков». «Двести джал — мое последнее слово. Действительно, камни неплохие. Но ты мог их украсть. Откуда мне знать? Не в моих правилах задавать нескромные вопросы».
«Хорошо, бери их», — торопливо произнес незнакомец. Он больше не пытался спорить и молча принял серебряные монеты, которые тут же отсчитал ему Авусл Вутокван. Ростовщик с насмешливой улыбкой проводил его взглядом и мысленно подвел итоги сделки. Камни без сомнения краденые, но такие вещи его ничуть не тревожили. Неважно, кому они раньше принадлежали, какой за ними тянется след — теперь изумруды станут долгожданным пополнением обширной коллекции драгоценностей, хранящейся в его сундуках. Реальная стоимость хотя бы одного из них, того, что поменьше, неизмеримо выше, чем две сотни, но Авусл Вутокван не сомневался, что незнакомец никогда не придет, чтобы их выкупить… Он наверняка вор, и с радостью избавился от изобличавшей его добычи. Ростовщик даже из простого любопытства не задавался вопросом, кто раньше владел его сегодняшним приобретением. За сравнительно небольшую сумму, которую обе стороны молчаливо признали платой, камни перешли в его полную собственность. Последние лучи закатного солнца быстро растворялись в наступавших сумерках; сверкавшие, словно зрачки, самоцветы и серебряные узоры, украшавшие занавески, поблекли в коричневом полумраке. Авусл Вутокван зажег ржавую лампу, потом открыл маленькую бронзовую шкатулку с хитрым замком, наклонил ее, и на столик пролился сверкающий ручеек драгоценных камней. Здесь были бледные, прозрачные как лед топазы из Му Тулана, великолепные образцы турмалина из Чо Вульпаноми; полные холодной сдержанной красоты сапфиры с севера, халцедоны из полярных краев, подобные замерзшим капелькам крови, и чистейшей воды алмазы, внутри которых ярко сияли звезды. Среди этого ослепительного изобилия выделялись немигающие красные очи рубинов, словно глаза тигра светились самоцветы, в окружении переливающихся всеми красками опалов пылали жарким алым огнем гранаты. Там лежали и изумруды, но ни один из них не мог сравниться размером и чистотой с сегодняшними приобретениями. Авусл Вутокван раскладывал свои сокровища рядами и кругами, как делал уже много раз; выбрав все изумруды, выстроил их в линию, словно отряд, во главе которого красовались новые камни. Он радовался сегодняшней покупке, упивался содержимым доверху наполненной шкатулки. Ростовщик любовался драгоценностями, и взгляд его сверкал алчной всепоглощающей любовью, ревнивой страстью скупца; глаза походили на круглые кусочки яшмы, украшающие потертую кожу обложки древнего манускрипта, где излагается магия сомнительного свойства. Деньги и драгоценные камни — только они знаменуют собой незыблемость и постоянство в этом мире беспрестанных перемен и преходящих ценностей, сказал себе Авусл Вутокван. От размышлений его отвлекло странное происшествие. Новые изумруды вдруг покинули ряды своих прозрачно-зеленых собратьев и сами по себе, — он к ним даже не прикоснулся, — покатились по гладкой поверхности столика из черного дерева огга; прежде чем изумленный ростовщик успел подставить ладони, они добрались до края и с приглушенным стуком свалились на ковер.
Каждый счел бы подобное поведение неодушевленных камней удивительным, ни с чем не сообразным и даже невероятным. Но мгновенно вскочившего со стула ростовщика волновало одно — быстрее вернуть упавшие драгоценности. Он обогнул столик и успел заметить, что камни, продолжая свой таинственный путь, добрались до двери, которую незнакомец оставил слегка приоткрытой. За ней лежал дворик, а дальше тянулись улицы огромного города. Авусл Вутокван был немало взволнован, но его больше тревожила угроза потерять изумруды, чем загадка их неожиданного бегства. Он пустился в погоню с такой прытью, какую трудно ожидать от дородного ростовщика и, распахнув дверь, увидел как беглецы с невероятной быстротой и ловкостью скользят по неровно уложенным булыжникам двора. Небо постепенно наливалось ночной синевой, но изумруды, словно дразня своего преследователя, манили его странным пульсирующим сиянием. Четко вырисовываясь на темном фоне, они миновали незапертые ворота, выходящие на главную улицу Коммориума, и исчезли из виду. Авуслу Вутоквану наконец пришло в голову, что на камни очевидно наложено какое-то заклятье. Но даже столкнувшись с опасной магией, ростовщик не собирался бросать то, за что отдал целых двести джал. Высоко подпрыгивая, он пулей промчался по дворику и на мгновение остановился, чтобы посмотреть, в какую сторону покатились изумруды.
Полутемная улица почти опустела; в такое время все почтенные жители Коммориума наслаждались ужином. Камни повернули налево, набрали скорость и, едва касаясь мостовой, понеслись к окраинным кварталам, за которыми простирались дикие джунгли. Чтобы схватить беглецов, придется бежать что есть духу. Отдуваясь и пыхтя от непривычных усилий, ростовщик не сдавался и, не жалея себя, возобновил погоню; но несмотря на его поистине героическую стойкость, изумруды с возмутительной легкостью и сверхъестественным умением не давали приблизиться и спокойно катились дальше, издавая мелодичный звон каждый раз, когда касались мостовой. Ошеломленный, полный ярости Авусл Вутокван вскоре стал задыхаться; пришлось бежать медленней, и он опасался, что потеряет из виду беглецов, но удивительное дело — словно сообразуясь с ним, камни тоже убавили скорость, постоянно держась на одинаковом расстоянии от преследователя.
Ростовщик уже начал терять надежду. Погоня привела его в отдаленные кварталы Коммориума, служившие прибежищем разному сброду — ворам, убийцам, бродягам и нищим. Тут ему повстречалось несколько местных жителей весьма подозрительного вида. Разинув рот от изумления, они смотрели на катящиеся по дороге изумруды, но никто не попытался остановить его. Чем дальше от центра города, тем меньше и грязнее выглядели доходные дома по обе стороны улицы, а пустыри между ними становились все обширнее; вскоре ему попадались лишь укрывшиеся под сенью высоких пальм редкие лачуги, в которых брезжил осторожный огонек, едва пробивавшийся сквозь наступившую темноту. По прежнему маня его своим колдовским игривым блеском, камни плавно катились все дальше и дальше, четко вырисовываясь на черном фоне дороги. Однако ростовщику казалось, что он начинает догонять их. Дряблые мускулы ног и тучное тело ныли от непосильной нагрузки, он совсем запыхался но, судорожно втягивая в себя воздух, рвался вперед, подстегиваемый возродившейся надеждой и алчностью. Из-за темной массы джунглей выплыл большой янтарный шар луны и осветил ему путь. Город остался далеко позади; он бежал по проселочной дороге, где уже не встретишь ни человеческого жилья, ни случайного прохожего. То ли от холодного ночного воздуха, то ли от страха, Авусла Вутоквана охватила дрожь, но у него и в мыслях не было повернуть назад. Он все-таки понемногу догонял беглецов, и уже не сомневался, что скоро их вернет. Немыслимая охота так захватила ростовщика, не отрывавшего глаз от маячившей впереди цели, что он не заметил, как свернул с широкого пути. Непонятно когда и где это случилось, но теперь он бежал по узенькой тропинке, петляющей среди гигантских стволов, густая крона которых превратила лунный свет в мелкую серебряную сетку с застрявшими в ней кусками черного дерева фантастической формы. Причудливо изогнувшись и угрожающе нависнув над землей, ветви казались огромными пауками, со всех сторон окружившими одинокого путника. Но ни призрачные страхи ночных джунглей, ни зловещая тишина, царящая вокруг пустынной тропинки, ни смрадный сырой дух, идущий откуда-то из-за деревьев, словно испарения невидимых болот, не заботили ростовщика; он видел лишь манящий блеск драгоценностей.
Расстояние меж ним и изумрудами постепенно сокращалось; игриво звеня, они держались совсем рядом, не давая себя схватить. Ему казалось, что беглецы оглядываются и следят за ним светящимся зеленым взглядом, полным дразнящего соблазна и насмешки. Наконец, наступил решающий момент, но как только ростовщик изготовился к последнему отчаянному броску, они неожиданно пропали, словно поглощенные лесными тенями, что распростерлись на залитом серебристым светом пути подобно черным питонам. Сбитый с толку, ошеломленный ростовщик замер и недоумевающе оглядел место, где исчезли драгоценности. Дорога обрывалась; перед ним зияла широкая черная пасть, ведущая в неведомые глубины. Ощетинившаяся острыми клыками камней, меж которых, словно борода и усы, вилась некая странная поросль, пещера внушала невольный страх; обычно Авусл Вутокван подумал бы дважды и трижды, прежде чем решиться проникнуть внутрь. Но сейчас им владел лишь азарт погони, разжигаемый бешеной алчностью.
Внутри пещеры, так вероломно лишившей его законной собственности, виднелся крутой спуск, ведущий в темноту. Узкий и низкий, он был покрыт какой-то зловонной слизью; но бестрепетно углубившегося в него ростовщика окрыляло зрелище сияющих изумрудов, парящих в темноте и, словно два светляка, освещавших путь. Вскоре перед ним открылся извилистый проход, и здесь Авусл Вутокван снова начал догонять свои неуловимые приобретения; в его бурно вздымающейся груди опять поселилась надежда. Он почти дотянулся до изумрудов, но неожиданно камни с невероятной ловкостью и быстротой скрылись за поворотом; последовав за ними, ростовщик в изумлении и восхищении замер, словно остановленный чьей-то могучей рукой. На несколько мгновений ему изменило зрение из-за таинственного голубоватого сияния, исходившего от стен и вершины пещеры, в которую он попал; но по-настоящему его ослепило многоцветное великолепие, что пылало, сверкало, переливалось и искрилось под ногами ростовщика. Огромное пространство, словно зерно в амбаре, заполнила гигантская груда драгоценных камней, почти достигавшая узкого каменного выступа, на котором он стоял! Казалось, кто-то собрал в этом потаенном месте все на свете рубины, опалы, бериллы, алмазы, аметисты, изумруды, хризолиты и сапфиры. Авусл Вутокван решил, что заметил здесь и свою утраченную собственность, — беглецы безмятежно расположились на вершине ближайшей горки, — но вокруг лежало столько их собратьев, таких же безупречно прекрасных, как его камни, что точно сказать было невозможно. Он не сразу сумел убедить себя, что ослепительная картина, представшая перед глазами — не сон, а реальность. Осознав наконец что не грезит, ростовщик с коротким восторженным воплем спрыгнул вниз, погрузившись по колени в колышущееся, звенящее, сверкающее море. Он набирал целые пригоршни источающих молнии и пламя драгоценностей, потом раздвигал пальцы и любовался на то, как один за другим камни с царственной неторопливостью летят вниз, издавая мелодичный звон при падении. Со слезами радости смотрел он, как подобно ряби на воде, на волнистой поверхности расходятся, искрясь всеми цветами радуги, широкие и сужающиеся круги из драгоценностей, что пылали словно негаснущие угли и неведомые звезды, или вдруг вспыхивали будто внезапный взгляд, распространяя повсюду горящее в них пламя. Ни разу, даже в самых смелых мечтах, ростовщик не грезил о таких несметных богатствах. Он заходился от восторга, лепетал что-то и перебирал свои бесчисленные игрушки, не замечая, что с каждым движением все глубже погружается в сверкающую бездну. Море камней поднялось выше колен и уже смыкалось вокруг тучных ляжек, а блаженство Авусла Вутоквана не нарушила ни одна тревожная мысль. С испугом обнаружив, что новоприобретенные богатства постепенно поглощают его, словно зыбучие пески, ростовщик попытался освободиться и вновь залезть на выступ. Но он лишь беспомощно барахтался, не находя опоры, гладкие камни выскальзывали из-под ног, и он еще больше увяз, а сияющее море уже дошло ему до груди.
Авусл Вутокван осознал невыносимо горькую иронию своего положения, и его охватила паника. Он пронзительно закричал; словно в ответ на его зов откуда-то сверху сразу же донеслось громкое, утробное, зловредное хихиканье. С огромным трудом повернув тучную шею, ростовщик заметил удивительнейшее создание, которое удобно расположилось на выступе, нависшем над грудой драгоценностей. Существо имело несомненно чудовищный облик: оно ничем не походило ни на человека, ни на кого-либо из зверей, богов или демонов, известных жителям Гипербореи. Вид его лишь усилил страх, охвативший ростовщика — оно было огромным, приземистым и бледнокожим, с лягушачьей мордой и мягким, бесформенным словно тесто туловищем, из которого, как у каракатицы, торчало множество длинных гибких конечностей или отростков. Создание лежало на плоском камне, так что его лишенная подбородка морда с широкой, словно липкая щель, пастью нависла над бездной, а холодные немигающие глаза подозрительно ощупывали взглядом пришельца. Авусл Вутокван вовсе не обрадовался, когда странный хозяин пещеры заговорил отвратительно хрипящим и низким голосом, хлюпающим словно растопленный жир мертвецов, стекающий из котла колдуна.
«Хо! Что тут у нас? Клянусь черным алтарем Тцатокквы, это толстенький ростовщик! Барахтается среди моих камешков, как попавшая в болото свинья!»
«Помоги мне! — завопил Авусл Вутокван. — Разве не видишь — я тону!»
Создание снова издало противный жирный смешок.
«Да, конечно, от меня не укрылось, в каком затруднительном положении ты оказался.… Что ты здесь делаешь?» «Я искал мои изумруды — два безупречно чистых камня, за которые только что заплатил целых двести джал». «ТВОИ изумруды? Боюсь, тут ты заблуждаешься. Они принадлежат мне. Совсем недавно их выкрали из этой пещеры, в которой я по своему обыкновению храню богатства, накопленные за многие сотни лет. Вор испугался и убежал… увидев меня… и я позволил ему уйти. Он стащил только два изумруда, и я знал, что они непременно сюда вернутся, — мои камни всегда возвращаются, — как только я решу, что пора призвать их к себе. Он был тощим и костлявым, и я очень рад, что решил отпустить мошенника: ведь теперь вместо него мне попался пухленький, откормленный ростовщик».
Авусл Вутокван испытывал такой ужас, что пропустил мимо ушей слова чудовища. С каждым мгновением он погружался все глубже и глубже в податливо-скользкую груду; зеленые, желтые, красные, фиолетовые камни сияли дивным блеском вокруг его груди и, перекатываясь с мелодичным звоном, щекотали подмышки. «На помощь! На помощь! — взвыл он. — Меня сейчас засосет!» Обнажив в иронической усмешке раздвоенный кончик толстого белого языка, удивительное создание с легкостью амебы сползло с выступа, растеклось бесформенным телом по морю драгоценностей и, без всяких усилий скользя по его поверхности, приблизилось к обезумевшему от страха ростовщику. Одним неуловимо быстрым движением своего осьминожьего щупальца оно вытащило его на свободу. Затем, не тратя лишних слов на объяснения, чудовище стало неторопливо поедать злосчастного Авусла Вутоквана.
Аверонь: АВЕРОНЬСКИЙ ЗВЕРЬ (The Beast of Averoigne, 1933)
Старость, подобно моли на выцветшем гобелене, скоро примется пожирать мою память, ибо такова участь любого из смертных. Посему я, Люк де Шадронье, которого многие почитают за астролога и чернокнижника, решил изложить все что знаю о подлинной природе Авероньского Зверя и о том, как в действительности был истреблен сей монстр. Составив запись, я заключу ее в медный ларец и, запечатав, спрячу в тайнике своего дома в Ксиме, дабы она стала доступна людям лишь по прошествии многих десятилетий. Воистину, нельзя разглашать правду о делах столь опасных, пока остается на нашей грешной земле хоть один из тех, кто в них замешан. Сегодня истину знаю лишь я и еще несколько достойных доверия людей, которые поклялись хранить тайну. Как известно, Зверь появился сразу после прихода красной кометы, вспыхнувшей за созвездием Дракона в начале лета 1369 года от Рождества Христова. Словно кровавая грива летящего в наш мир Сатаны, что стелется по небу, влекомая жарким дыханием Геенны, адская комета еженощно горела над Аверонью, породив немало страхов перед грядущей моровой язвой и прочими великими бедами. Вскоре стали распространяться толки о неведомом зле, мерзостном порождении тьмы, подобного которому не найти даже в древних преданиях. Брат Жером из Аббатства бенедиктинцев по воле Господа первым увидел Зверя, еще до того, как чудовище стало творить свои злодеяния. Отправившись с поручением в Сан-Зенобию, монах задержался там допоздна и на обратном пути его застигла темнота. В эту ночь луна не освещала дорогу; но шагая по объятому мглой лесу, он сквозь извилистые сучковатые ветви древних дубов видел исторгающую мстительный огонь комету, что неизменно горела над головой, словно преследуя одинокого путника. И глядя на черные как тьма преисподней тени вокруг него, добрый Жером устрашился и ускорил шаг. Пробираясь меж могучих стволов вековых деревьев, возвышающихся за Перигоном, он различил какой-то неясный блеск. Решив, что это далекие окна Аббатства, брат Жером ободрился. Но вскоре понял, что слабый свет источает нечто, находящееся совсем рядом, под чернеющей впереди веткой. Беспрерывно двигаясь, точно блуждающий огонек, этот свет становился то бледным, как призрачное пламя на мачтах кораблей, то рубиново-красным, наподобие свежей крови, то зеленым, будто ядовитые эманации, что окружают Луну.
Затем перед охваченным несказанным ужасом монахом предстало существо, от которого исходило странное сияние. Неотступно сопровождая неведомую тварь, словно адское подобие нимба, оно позволяло различить уродливую голову и что-то, напоминающее руки и ноги, которые не могли принадлежать ни одному из сотворенных Господом созданий. Чудовище казалось выше обычного человека; оно беспрерывно раскачивалось, как огромная рептилия, а гибкие, будто слепленные из теплого воска конечности извивались. Плоская черная голова на змеиной шее вытянулась вперед. На безносом лице, словно угли в жаровне мага, пламенели лишенные век, близко посаженые глаза, а прямо под ними в широкой, как у гигантской летучей мыши, пасти поблескивал острый частокол зубов.
Все это успел увидеть Жером, прежде чем создание прошло мимо, испуская то ядовито-зеленое, то яростно-алое свечение. Монах не мог сказать толком, какой формы тело у странного существа и сколько у него рук и ног. Передвигаясь бегом и быстро скользя по земле, оно исчезло среди столетних дубов, и адское сияние пропало вместе с ним. Полумертвый от страха, Жером добрался до заднего входа в Аббатство. И услышав о чудовище, что встретилось монаху в безлунной чаще, привратник не стал пенять ему за поздний приход.
Наутро в лесу за Перигоном нашли оленя, убитого жестоким и необычным способом. Он пал не от зубов волка, не от стрелы браконьера либо охотника-дворянина. На теле его не было ни единой царапины, лишь вдоль хребта от хвоста до шеи зияла глубокая рана. Обнажившийся позвоночник раздробили, а спинной мозг высосали без остатка, но сама туша осталась нетронутой. Люди терялись в догадках, какой зверь мог умерщвлять свои жертвы и насыщаться подобным образом. Только монахи из Аббатства, которые слышали рассказ их товарища, полагали, что по Аверони рыскает неведомое порождение Ада. И добрый Жером подивился милосердию Господа, который позволил ему избежать участи оленя. Между тем, комета с каждой ночью становилась все больше и ярче, застилая небо своим сиянием, словно зловещий кроваво-огненный туман, пред которым бледнели звезды. И каждый день бенедиктинцы слышали от крестьян, дровосеков и странствующих священников, посещавших Аббатство, новые рассказы о таинственных и устрашающих бесчинствах в наших краях. Ибо в лесу нашли мертвых волков с раздробленным хребтом, из которого кто-то высосал спинной мозг; позже то же случилось с лошадью и быком. Затем неизвестный зверь, казалось осмелел, либо пресытился такой ничтожной добычей, как бессловесные твари лесные и домашний скот. Сначала он не трогал живых людей, но выискивал мертвецов, будто мерзкий пожиратель падали. На кладбище Сан-Зенобии нашли два недавно погребенных трупа — он выкопал их из могил и располосовал у каждого спину. Но, судя по всему, содержимое их позвоночников чудовище не прельстило; зато, словно охваченный яростью или горькой досадой, Зверь безжалостно разорвал тела, так что куски плоти смешались с клочьями савана. Отсюда следовало, что он мог питаться лишь спинным мозгом живых существ.
После этого случая он больше не тревожил покой усопших. Но на следующую ночь после той, когда подверглись осквернению могилы, два угольщика, работавшие и жившие в лесу близь Перигона, были растерзаны в своих хижинах. Их товарищи, обитавшие неподалеку, услышали пронзительные крики, которые внезапно оборвались; дрожа от страха, люди прильнули к щелям в закрытых на засов дверях, и при свете звезд успели разглядеть окруженную странным сиянием черную фигуру, выбегавшую из дома убитого. Только с наступлением рассвета осмелились они проверить, что случилось с соседями, и увидели, что несчастных постигла участь остальных жертв чудовища.
Адская сила, что объявилась в наших краях и совершала все свои злодеяния вблизи монастыря, лишила покоя аббата Перигона, Теофила. Изнуренный беспрестанными молитвами и строгим постом, он повелел монахам собраться, и с горящей во взоре непреклонной решимостью искоренить прислужника Асмодея, обратился к ним: «Воистину, среди нас таится ужасный демон, что явился вместе с кометой. Мы, слуги Христовы города Перигона, должны найти и с помощью креста и освященной воды истребить исчадие Ада в его тайном логове, что лежит где-то у самых ворот нашей обители».
В тот же день Теофил в сопровождении Жерома и шести других братьев, избранных среди прочих за силу и стойкость, вышли из аббатства и осмотрели лес на многие мили вокруг монастыря. Освещая себе путь факелами и оборонясь крестом, монахи проникли в глубокие пещеры, однако не нашли там никого опасней одинокого волка или барсука. Обыскали они и полуразрушенные подземелья заброшенного замка Фоссефламм, в которых, как говорят, обитают вампиры. Но нигде не обнаружили каких-либо следов Зверя; не нашли и места, служившего ему логовом.
До середины июля при свете пламенеющей на небе кометы еженощно совершались злодейские убийства. За полтора летних месяца Зверь растерзал более сорока мужчин, женщин и детей. Он по-прежнему охотился за своими жертвами в окрестностях аббатства, но время от времени рыскал даже на берегах реки Изойлы, у городских ворот Ла Френайи и Ксима. Нашлись свидетели, которые среди ночного мрака сумели разглядеть черную, бесшумно скользящую по земле уродливую фигуру, окруженную разноцветным сиянием; но днем Зверя никогда не видели. Он всегда безмолвствовал, не издавал ни единого звука и двигался быстрее разъяренной змеи. Однажды его заметили в огороде Аббатства: освещенный луной, он крался к лесу, пробираясь меж грядок гороха и репы. Наконец, под покровом тьмы, Зверь осмелился напасть на обитателей монастыря. Чудовище растерзало доброго Жерома, дремавшего на своем соломенном тюфяке в конце общей почивальни. Наверное, оно наслало дурманящие чары на остальных, поскольку ни один из братьев не пробудился. Ужасное злодейство обнаружилось только на рассвете: монах, чье ложе находилось рядом с Жеромом, проснулся и увидел, что его товарищ, бездыханный, лежит лицом вниз, а его ряса и плоть на спине превратились в кровавые клочья. Неделю спустя та же участь постигла брата Августина. И хотя монахи свершили обряд экзорцизма, а все окна и двери окропили святой водой, чудовище несколько раз замечали в темных коридорах; оно оставило свой мерзостный след даже в часовне. Многие полагали, что опасность нависла над самим аббатом, ибо монастырский келарь брат Константин, возвращаясь ночью из Вийона, при свете звезд заметил Зверя, который полз по окружающей монастырь стене, стремясь проникнуть в окно кельи Теофила, обращенное к дремучему лесу. Завидев монаха, чудовище, подобно гигантской обезьяне, спрыгнуло на землю и исчезло среди деревьев.
Все это породило страшное смятение, а обитателей монастыря охватил цепенящий страх. Передавали, что ужасные события легли тяжким бременем на душу аббата, денно и нощно возносившего молитвы в своей келье и изнурявшего себя постом. Безжалостно умерщвляя плоть, так что едва держался на ногах от слабости, стал он изможденным и бледным точно умирающий святой; и тело его иссушила лихорадка. Зверь бесчинствовал не только в Аббатстве; выходя на охоту, он забирался все дальше, проникая даже в окруженные стенами города. В середине августа, когда комета стала понемногу бледнеть, произошло плачевнейшее событие — погибла юная сестра Тереза, любимая племянница аббата: адский Зверь застиг несчастную в ее келье в женском монастыре Ксима. На сей раз поздние прохожие заметили бегущего по улицам монстра; другие видели, как он, словно чудовищный паук или жук, скользит по отвесной каменной стене, стремясь покинуть город и вернуться в свое тайное убежище. Рассказывают, что в окоченевших руках набожной Терезы нашли письмо от Теофила, в котором он подробно описывал ужасные события в своем аббатстве и признавался, что пребывает в глубоком отчаянии, ибо не может побороть слугу сатаны.
Все это я выведал за лето, пребывая в своем доме в Ксиме. И поскольку я сведущ в оккультных науках и связан с силами тьмы, неизвестный Зверь с самого начала приковал мое внимание. Я понимал, что он не рожден на Земле либо в одной из ее адских бездн; но его истинное происхождение и свойства долго оставались для меня такой же загадкой, как и для остальных. Тщетными оказались попытки найти ответ по расположению звезд, с помощью геомантии и некромантии, а служившие мне духи объявили, что им ничего не ведомо, ибо Зверь чужой в нашем мире и такие как он превыше разумения любого подлунного создания.
Тогда я вспомнил о загадочном вещем кольце, что унаследовал от своих отцов вместе с даром колдовства. Оно было создано в древней Гиперборее и некогда принадлежало могучему магу Эйбону. Сделанное из несуществующего ныне золота особого красноватого оттенка, оно увенчано большим темно-пурпурным, словно тлеющий уголь, камнем, подобного которому уже не найти на Земле. Внутри заточен древнейший демон, и этот дух, родом из далекого мира, где еще не возникли люди, мог многое рассказать магу.
Итак, достав заветную шкатулку, которую не извлекал без особой надобности, я взял кольцо и приготовил все необходимое для допроса. Я держал камень над маленькой жаровней, в которой жарко полыхала смола, пока не услышал пронзительный, словно завывание пламени, голос. Он поведал мне о происхождении Зверя, что спустился на Землю с красной кометы и принадлежал к племени межзвездных демонов, не посещавших Землю с тех пор, как пала Атлантида. Пленник камня рассказал о признаках чудовища, которое в своем подлинном обличье было невидимым и неосязаемым для людей, и являло себя в этом мире лишь посредством некой чудовищной метаморфозы. Затем он открыл единственный способ, с помощью которого можно одолеть Зверя, если поймать его заключенным в телесную оболочку. Даже меня, всю жизнь изучавшего темные силы, повергли в изумление и ужас откровения духа. Что касается метода изгнания демона, то по многим причинам я счел его слишком опасным и ненадежным. Однако пленник камня поклялся, что иной возможности не существует.
Не переставая размышлять об услышанном, я ожидал в окружении своих манускриптов и алхимических колб; ибо звезды предупредили, что в ближайшее время потребуется мое вмешательство. Вскоре после гибели сестры Терезы в мой дом тайно явились главный судья Ксима и аббат Перигона. Согбенная спина и изнуренный страданием облик Теофила лучше всяких слов говорили о великой скорби, ужасе и унизительном бессилии перед лицом неуловимого врага. С трудом преодолев колебания, они обратились ко мне за советом и попросили помочь истребить Зверя. «Известно, что вы, мессир де Шадронье, — сказал судья, — владеете тайным искусством магии и с помощью заклинаний повелеваете демонами. Стало быть, в борьбе с неизвестным исчадием ада вы способны достичь успеха, хотя все остальные потерпели неудачу. Мы с большой неохотой обращаемся к вам, ибо не пристало закону и церкви действовать в союзе с колдунами. Однако ради безопасности жителей Аверони приходится идти на такое. В обмен за содействие мы обещаем вам немалую сумму в золотых монетах и пожизненное освобождение от всякого преследования, коему вы можете подвергнуться в будущем из-за ваших занятий. Мы делаем это предложение с ведома епископа Ксима и архиепископа Вийона, но более о нем не должен знать никто». «Если в моей власти избавить Аверонь от подобного бедствия, — сказал я ему, — награда мне не требуется. Однако такое дело сопряжено со многими тайными опасностями». «Вам предоставят все, что вы попросите, — отвечал судья. — Если понадобится, для охраны вам выделят лучших воинов в полном боевом облачении».
Затем Теофил, говоря едва слышным, прерывающимся голосом, обещал, что предо мной откроются любые двери, вплоть до Аббатства в Перигоне, и будет оказано необходимое содействие. Немного подумав, я сказал им: «Сейчас мы с вами расстанемся, а за час до захода солнца пусть прискачут к моему дому два воина, ведущие с собой оседланного коня. И выберите тех, кто известен выдержкой и отвагой, ибо нынешней ночью я отправлюсь в Перигон, туда, где по всем признакам затаилось зло».
Помня слова плененного в камне демона, я не стал собираться в дорогу, лишь надел на указательный палец кольцо Эйбона, а вместо меча заткнул за пояс небольшой молоток. Затем стал ждать, и в назначенный час у дома моего появилась обещанная помощь.
Мне прислали надежных, испытанных в сражениях воинов, облаченных в кольчуги и вооруженных мечами и алебардами. Я сел на черную норовистую кобылу, что привели они с собой, и мы покинули Ксим, направившись к Перигону по короткому пути, коим нечасто пользуются, ибо он проходит по чаще леса, где обитают оборотни. Мои спутники оказались неразговорчивыми: они лишь коротко отвечали на вопросы. Такая сдержанность в речах обрадовала меня, ибо она служила залогом их будущего молчания касательно всего, что может случится сегодня до рассвета. Мы мчались вперед, а тем временем солнце скрылось за высокими деревьями, разливая повсюду алый свет, словно жаркую кровь; вскоре небо меж кронами деревьев стала затягивать тьма, сплетая черные нити от ветки к ветке, словно стремясь поймать нас в свою зловещую паутину. Мы проникали все глубже в угрюмую чащу, и даже я, способный повелевать сверхъестественными силами, не мог унять дрожи при мысли о том, что угрожает нам здесь, скрываясь в сумраке ночи. Однако мы благополучно добрались до Аббатства. На небе уже сияла луна и все монахи кроме привратника разошлись по своим кельям. Вернувшись из Ксима на закате, аббат предупредил о прибытии гостей и хотел нас встретить; но я рассудил иначе. У меня имеются веские причины полагать, что Зверь вновь проникнет в Аббатство сегодня ночью, сказал я привратнику; мы хотим устроить засаду у стен монастыря. Я попросил его провести нас вокруг Аббатства и объяснить, где находятся разные помещения. Он согласился и во время обхода указал на окно второго этажа, отметив, что там располагается келья Теофила. Оно было обращено к лесу, и я посетовал, что аббат поступает беспечно, оставив его открытым. Так он делал всегда, отвечал мне привратник, и даже постоянные вылазки Зверя не заставили Теофила изменить своему обычаю. В жилище аббата слабо мерцала свечка, словно указывая на то, что он еще бодрствует. Мы оставили коней на попечение привратника. Удостоверившись, что больше от него ничего не требуется, он удалился, а мы встали под окном кельи Теофила и приготовились к долгому ожиданию. Бледная и бесстрастная, словно лицо мертвеца, луна проплыла по небу, поднявшись выше над темными кронами дубов, и омыла призрачным серебряным светом серый камень монастырской стены. На западе на фоне поблекших созвездий пылала комета; нависнув совсем близко над Землей, она затмевала своим сиянием изогнутое жало небесного Скорпиона. Спрятавшись от глаз обитателей монастыря в тени могучего дуба, что с каждым часом становилась короче, мы терпеливо ждали. Когда луна удалилась на запад, тень стала удлиняться и тянуться к стене. Царила мертвая тишина; вокруг все замерло, лишь медленно смещались расчертившие землю темные полосы. Между полуночью и рассветом свечка в жилище Теофила потухла, будто выгорела без остатка; после этого келья погрузилась во мрак.
Мои спутники терпеливо стояли рядом, ни о чем не спрашивая, держа оружие наготове. О, эти люди хорошо понимали, с каким дьявольским ужасом им возможно придется столкнуться, прежде чем взойдет солнце! Однако они ничем не выдавали своего волнения. И зная то, что было им неведомо, я снял кольцо Эйбона и приготовился исполнить указания заключенного в камне демона.
Воины стояли ближе меня к лесу, и повинуясь строгому приказу, избегали поворачиваться к чаще спиной. Однако среди окутанных мглой деревьев не замечалось никакого движения; тем временем бесконечная ночь шла на убыль и небо стало светлеть, знаменуя скорый восход. Наконец, за час до рассвета, когда тень от огромного дуба достигла монастырской стены и протянулась к окну Теофила, явился тот, кого я ждал. Окруженный адским красным сиянием ужас ничем не выдал свое приближение; неожиданно вырвавшись из лесного мрака, он молнией метнулся к нам, усталым и изнуренным после ночного бдения.
Один из воинов был повержен на землю, и над ним я увидел окутанную изменчивым алым, словно призрачная кровь, светом черную извивающуюся фигуру Зверя. Склонив над жертвой плоскую, лишенную ушей и носа змеиную голову, он пытался разодрать человеческую плоть, но острые акульи зубы с громким лязгом и скрежетом скользили по прочной кольчуге. Я поспешно положил кольцо Эйбона на камень, который приготовил заранее, и одним ударом молотка раздробил темно-пурпурный камень.
Из мгновенно разбившейся на мелкие осколки прозрачной темницы выплыл освобожденный демон, который принял форму окруженного дымом огня. Поначалу крохотный, не больше жаркого язычка горящей свечи, он сразу же вырос, полыхая словно огромный костер. Негромко шипя и свистя, как поющее пламя, и раскалившись до яростного, ослепительно-желтого цвета, демон ринулся в битву, выполняя свое обещание сразиться со Зверем, которое дал мне в обмен на избавление от многовековой неволи.
Поднявшись до неба будто костер, на который инквизиция обрекает отступников, он окружил чудовище своим беспощадным огнем, а Зверь оставил беспомощно лежащего воина и извиваясь всем телом, отпрянул, как обожженный змей. Его туловище и конечности корчились в чудовищных судорогах. Казалось, под напором пламени они начали таять, словно слепленные из воска, и неясно меняться, подвергнувшись невероятным метаморфозам. Как оборотень сбрасывает свое звериное обличье, так и чудовище миг за мигом превращалось в подобие человека. Нечистая черная плоть его, то растекаясь будто ртуть, то взвиваясь вверх как дым, обвилась вокруг неясной фигуры, сложилась в складки ниспадающего темного одеяния и наконец обернулась сутаной, которую носят монахи ордена бенедиктинцев. А внутри капюшона появилось призрачное лицо, и хотя черты его были ужасно искажены, я узнал аббата Теофила.
Все это длилось не более нескольких мгновений, но я стал свидетелем преображения, и мои спутники также увидели его. Тем временем огненный демон продолжал жечь чудовищно переменившегося Зверя, лицо вновь растеклось, образовав податливую черную массу, и тут вокруг распространился запах горящей плоти, смешанный с ужасающей вонью, поднялся огромный столб темного дыма. И сквозь эту завесу до нас донесся приглушенный шипением демона короткий крик, который исторгли уста Теофила. Но дым сгустился, скрыв от глаз и победителя, и побежденного, и более мы не слышали ничего, кроме пения насытившегося огня. Наконец черные клубы рассеялись, растаяв среди кустов, а бушующее золотое пламя умалилось, превратившись в светлячка, который взмыл над деревьями и полетел к звездам. И я понял, что демон кольца, исполнив свое обещание, возвращается в те сокрытые от людей отдаленнейшие глубины космоса, откуда в незапамятные времена выманил его Эйбон, великий маг Гипербореи, дабы сделать своим пленником, заключив в пурпурный камень. Резкий запах гари и отвратительная вонь постепенно исчезли, а от того, что некогда было Зверем, не осталось и следа. Я уверился, что огненный демон изгнал ужас, принесенный красной кометой. Распростертый на земле воин, который остался невредимым благодаря кольчуге, поднялся и подошел к товарищу; они застыли подле меня, не говоря ни слова. Но я знал, что оба заметили метаморфозы Зверя и поняли многое из того, что на самом деле произошло. И видя что луна уже теряет свой цвет, знаменуя скорый восход, я взял с них страшную клятву не разглашать правду, повелев засвидетельствовать перед монахами Перигона истинность моих слов. Уверившись, что доброе имя Теофила не пострадает, мы разбудили привратника. Я сказал, что ночью Зверь застал нас врасплох и успел проникнуть в келью, а когда вышел, сжимал в своих по — змеиному извивчатых лапах аббата, словно желал забрать его с собой на опустившуюся комету. Я сумел изгнать нечистого демона, и он исчез в раскаленном облаке зеленовато-желтого пламени и серных испарений, но увы, Теофила тоже поглотил огонь. Гибель его стала настоящим подвигом во имя веры, и она была не напрасной: Зверь больше никогда не нарушит покой жителей Перигона и других городов и деревень провинции, ибо мои экзорцизмы обладают неодолимой силой. Монахи не усомнились в правдивости нашего рассказа, и очень горевали из-за мученической смерти добродетельного аббата, который пользовался всеобщей любовью. Воистину, он заслужил подобное почитание, ибо ничего не ведал о том, что с приходом темноты перевоплощался в чудовище в своей келье, и был неповинен в страшных деяниях демона, владевшего его причудливо менявшейся плотью. Каждую ночь ужасная тварь спускалась с пролетавшей кометы, дабы утолить свой адский голод; а коль скоро сама по себе она бессильна и эфемерна, словно призрак, вселялась в тело Теофила, преображая его в подобие одного из хищных монстров, что водятся на неизвестной нам, немыслимо далекой планете. Той ночью, пока мы ждали возле Аббатства, чудовище успело умертвить молодую крестьянку из Сан-Зенобии. Но больше Зверь в Аверони не появлялся; страшные убийства прекратились. Через некоторое время комета улетела к иным мирам и постепенно исчезла с неба, а черный ужас, что принесла она с собой, подобно всем деяниям минувших дней превратился в приукрашенную молвой легенду. Аббата Теофила за его странное мученичество причислили к лику святых, и те, кому в далекой будущем доведется прочесть сие свидетельство, усомнятся в его правдивости, сказав: не мог демон или нечистый дух одолеть настоящего избранника Господа. Воистину, это будет благое неверие, ибо слишком тонок покров, отделяющий человека от бездны, где нет ни Бога, ни Сатаны. Небо полнится тайными силами, знание о которых лишает рассудка, а меж Землей и Луной и по просторам вселенной вечно скитаются удивительные создания тьмы. Безымянные порождения иных миров являлись к нам в чуждом человеку страшном обличье, и придут снова. А зло, рожденное среди звезд, не похоже на наше земное зло.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ