Собрание сочинений. Американские рассказы и повести в жанре "ужаса" 20-50 годов

Глава I. РАЗВЯЗКА И ПРОЛОГ

1.

Недавно из частной лечебницы для душевнобольных доктора Вейта близ Провиденса, в Род-Айленде, бесследно исчез весьма необычный пациент. Молодой человек по имени Чарльз Декстер Вард был с большой неохотой отправлен в больницу убитым горем отцом, на глазах у которого умственное расстройство сына развилось от незначительных странностей до глубочайшей мании, таившей в себе вероятность буйного помешательства и вызвавшей удивительные изменения во внешнем облике, а также явное перерождение личности. Врачи признались, что данный случай поставил их в тупик, поскольку в нем наблюдались уникальные признаки как общего физиологического свойства, так и в области психики.

Прежде всего, глядя на пациента, не верилось что ему исполнилось всего двадцать шесть лет. Бесспорно, душевные болезни быстро старят, но лицо этого молодого человека приобрело трудно уловимое выражение, которое обычно появляется в весьма почтенном возрасте. Во-вторых, жизненные процессы его организма протекали не так, как у других людей, и ни один из опытных медиков не сумел припомнить подобного случая. В дыхательной и сердечной деятельности присутствовала загадочная аритмия, больной почти лишился голоса, так что мог лишь шептать, пищеварение было до крайности замедленным, а нервные реакции на простейшие внешние раздражители совершенно не соответствовали обычным, нормальным либо патологическим, наблюдавшимся до сих пор. Кожа стала неестественно холодной и сухой, лабораторные исследования срезов тканей показали, что они приобрели невероятную грубость и рыхлость. Большая овальная родинка на правом бедре рассосалась, а на груди появилось очень странное черное пятно. В целом, врачи пришли к общему мнению, что процесс обмена веществ у Варда протекал так медленно, что почти замер, и не нашли ни прецедента, ни какого-либо объяснения такому феномену.

С точки зрения психики Чарльза Варда тоже можно считать единственным в своем роде. Его безумие не походило ни на одну из известных докторам душевных болезней, даже описанных в новейших, самых подробных и признанных в научном мире исследованиях, и сопровождалось настоящим расцветом умственных способностей, которые превратили бы его в гениального ученого или великого политика, не прими они столь неестественную и даже уродливую форму. Доктор Виллет, домашний врач Вардов, утверждает, что объем знаний его феноменального пациента обо всем, что выходит за пределы мании, с начала болезни неизмеримо возрос. Нужно сказать, что Чарльз всегда питал склонность к наукам и особенно к изучению старины, но даже в самых блестящих из его ранних работ нельзя найти ту удивительную прозорливость, умение проникнуть в самую сущность предмета, которую он обнаружил в разговорах с психиатрами. Молодой человек выказывал такую живость ума, такие обширные знания, что добиться согласия на помещение его в лечебницу удалось с большим трудом; и только благодаря свидетельствам посторонних и из-за странного незнакомства с самыми элементарными вещами, что при его способностях казалось просто невероятным, Чарльза наконец передали под наблюдение психиатров. До самого исчезновения он читал запоем и был блестящим собеседником, насколько позволял ему голос, и те, кто гордились своей проницательностью, но оказались неспособны предвидеть бегство пациента, во всеуслышанье утверждали, что юношу очень скоро выпишут.

2.

Только доктора Виллета, который помог Чарльзу Варду появиться на свет и с тех пор наблюдал за физическим и духовным развитием юноши, казалось пугала даже мысль о близком освобождении его питомца. Доктору пришлось пережить немало страшного и сделать некое чудовищное открытие, о котором он не решался рассказать скептически настроенным коллегам. По правде говоря, роль, которую Виллет сыграл в судьбе Чарлза, довольно загадочна. Он был последним, кто видел пациента накануне предполагаемого бегства, а когда вышел из палаты, на лице его застыли одновременно облегчение и ужас. Многие вспомнили об этом спустя три часа, когда обнаружилось, что Вард пропал. Само исчезновение так и осталось тайной, которую никто в лечебнице не сумел разрешить. Ключом к ее разгадке могло бы послужить распахнутое окно, но оно выходило на отвесную стену высотой в шестьдесят футов. Так или иначе, после разговора с доктором молодой человек бесследно исчез. Сам Виллет не представил каких-либо объяснений, но странным образом казался спокойнее, чем до бегства Варда. Чувствовалось, что он охотно рассказал бы о пациенте намного больше, но опасался, что ему никто не поверит. Доктор еще застал юношу в его комнате, но вскоре после ухода посетителя санитары долго стучались в дверь, так и не дождавшись ответа. Войдя в палату, они увидели лишь кучку голубовато-серого порошка, от которого едва не задохнулись, когда холодный апрельский ветер, дувший из открытого настежь окна, разнес его по всему помещению. Правда, рассказывали, что незадолго до исчезновения страшно выли собаки, однако это случилось чуть раньше, когда доктор Виллет еще не вышел из комнаты; потом они успокоились. О чрезвычайном происшествии тотчас же сообщили отцу Чарльза, но он, казалось, совсем не удивился, скорее опечалился. Когда доктор Вейт лично позвонил Варду-старшему, с ним уже успел поговорить Виллет; оба решительно отрицали, что имеют какое-либо отношение к бегству. Их близкие друзья поделились некоторыми сведениями о пропавшем юноше, но рассказы изобиловали такими фантастическими деталями, что поверить им оказалось невозможно. Единственным достоверным фактом остается то, что до сего времени так и не обнаружено никаких следов пропавшего безумца.

Чарльз Вард с детства отличался любовью к старине; ничто не могло поколебать в нем интереса к освященному веками родному городу, к реликвиям прошлого, множество которых хранилось в старинном доме его родителей на Проспект-стрит, расположенном на самой вершине холма. С годами росло его преклонение перед всем, связанным с прошлым; наконец, изучение истории, генеалогии, архитектуры, мебели и ремесел колониального периода вытеснило другие увлечения. Эти склонности необходимо учитывать при анализе его душевной болезни, ибо хотя они и не стали источником, но сыграли важную роль в ее проявлениях. Все отмеченные психиатрами провалы в памяти относились к современности и компенсировались обширными знаниями о вещах, связанных с прошлым, хотя эти знания тщательно скрывались и обнаружились лишь благодаря тщательно продуманным вопросам врачей. Пациент буквально переносился в отдаленные века, словно обладал неким подобием ясновидения. Удивительно, но Вард больше не выказывал никакого интереса к своему давнему увлечению, антиквариату. Казалось, он потерял всякое почтение к старине, как к чему-то обыденному и даже надоевшему, а все его усилия направлены на то, чтобы овладеть общеизвестными реалиями нынешней жизни, которые, как убедились врачи, полностью изгладились из его памяти. Он старательно скрывал свое странное невежество, но все наблюдавшие за ним ясно видели, что выбор книг и тем для разговора отмечен лихорадочным стремлением приобщиться к современности, собрать как можно больше сведений о забытой им собственной биографии, об особенностях быта и культуры нашего столетия, хотя он не мог не знать все это, ибо родился в 1902 году и получил прекрасное образование. После его исчезновения психиатры удивлялись, как удалось беглецу, почти не разбиравшемуся в сложностях нашего общества, приспособиться к нему. Некоторые считали, что он «ушел в подполье» и затаился, смирившись с самым примитивным существованием, пока не сравняется знаниями со своими современниками.

Врачи разошлись во мнениях о том, когда проявилось безумие Варда. Доктор Лайман, бостонская знаменитость, утверждает, что это произошло в 1919 или 1920 году, когда юноша закончил школу Мозеса Брауна, внезапно перешел от изучения истории к оккультным наукам и отказался сдавать выпускные экзамены, утверждая, что занят изысканиями, которые для него гораздо важнее. В пользу его версии говорит резкое изменение привычек Варда, особенно тот факт, что он в то время без устали рылся в городском архиве и искал на старых кладбищах могилу одного из своих предков по имени Джозеф Карвен, погребенного в 1771 году, часть личных бумаг которого Вард, по его собственному признанию, случайно обнаружил в старом квартале Стемперс-Хилл за облицовкой стены ветхого дома в Олни-Корт, где когда-то жил Карвен.

Говоря коротко, зимой 1919–1920 года в характере Чарльза произошли бесспорные перемены: он внезапно прекратил изыскания по истории колониального периода и со всей страстью любителя погрузился в тайны мистических наук, пытаясь постигнуть их как на родине, так и за границей, постоянно возвращаясь к поискам могилы своего отдаленного предка.

Однако доктор Виллет оспаривает утверждения Лаймана, основывая собственное заключение на близком и длительном знакомстве с пациентом, а также на неких рискованных экспериментах и чудовищных открытиях, которые недавно были им сделаны. Пережитое оставило на нем глубокий след: во время рассказа голос его прерывается, а когда он пытается запечатлеть свои воспоминания на бумаге, начинает дрожать рука. Виллет допускает, что изменения, проявившиеся в 1919–1920 годах, ознаменовали начало необратимого регресса, приведшего через восемь лет к чудовищному результату, но руководствуясь личными впечатлениями, считает, что здесь имеется более тонкое различие. Признавая, что Чарльз всегда отличался неуравновешенным характером и склонностью к слишком бурной реакции, доктор отказывается рассматривать происшедшие перемены как своеобразную границу, отметившую переход от нормального состояния к болезни; он склонен поверить утверждениям самого Варда о том, что тот открыл или воссоздал нечто, оказывающее глубокое и удивительное воздействие на человеческую природу.

Виллет уверен, что подлинное безумие пришло в семью Вардов после находки портрета Карвена и старинных документов; после путешествия за границу в далекие затерянные уголки света, где во время совершения тайных обрядов произносились страшные заклинания, на которые откликнулись неведомые силы; после того, как измученный, охваченный страхом юноша написал при неизвестных обстоятельствах отчаянное письмо. Истинное безумие, полагает доктор, началось, когда город поразила эпидемия странного «вампиризма» и целая серия необъяснимых происшествий, наделавших много шума в Потуксете; когда из памяти пациента стало исчезать все, связанное с современной жизнью; когда он лишился голоса, и в организме его возникли незначительные на первый взгляд изменения, позже замеченные всеми.

Со свойственной ему наблюдательностью, Виллет отмечает, что именно в то время у Варда появились особенности, которые могут привидеться только в кошмарном сне; с невольной дрожью в голосе приводит он веские доказательства, подтверждающие слова юноши о находке, сыгравшей роковую роль в его жизни. Прежде всего, двое квалифицированных рабочих, надежные и здравомыслящие люди, видели, как нашли старинные бумаги, принадлежавшие предку Варда. Во-вторых, Чарльз, тогда еще совсем юный, однажды показал доктору документы, в том числе страницу из дневника Карвена, и подлинность их не вызывает никакого сомнения. Сохранилось отверстие в стене, откуда пациент, по его словам, извлек записи, и доктор навсегда запомнил миг, когда бросил на них последний взгляд, окруженный вещами, реальность которых трудно осознать и невозможно доказать. К этому следует добавить странные, полные скрытого смысла совпадения в письмах Орна и Хатчинсона, почерк Карвена, сведения о некоем докторе Аллене, добытые детективами, а также устрашающее послание, составленное угловатым почерком средневекового ученого, обнаруженное доктором Виллетом в кармане, когда он очнулся от забытья после одного рискованного приключения.

Но самым убедительным оказался результат, достигнутый доктором, применившим формулу, которую он получил во время своих изысканий; результат, неопровержимо доказавший подлинность найденных бумаг и их чудовищное значение, хотя сами записи стали нам навеки недоступны.

3.

Чарльз вырос, окруженный атмосферой старины, в которую был так беззаветно влюблен. Осенью 1918 года мальчик поступил на первый курс школы Мозеса Брауна, расположенной неподалеку от его дома, проявив примерное прилежание в военной подготовке, особенно популярной в то время. Старинный главный корпус, возведенный в 1819 году, всегда привлекал юного историка; ему нравился живописный обширный парк, окружавший школу. Он мало бывал на людях, большую часть времени проводил дома, совершал долгие прогулки, прилежно учился и не пропускал военных тренировок. Чарльз не оставлял своих исторических и генеалогических изысканий в городском архиве, мэрии и ратуше, в публичной библиотеке, Атенее, Историческом обществе, библиотеке Джона Картера Брауна и Джона Хея в университете Брауна и в недавно открытой библиотеке Шепли на Бенефит Стрит. Высокий, худощавый, светловолосый мальчик с серьезным взглядом, немного сутулый, одетый с легкой небрежностью — так выглядел Вард в пору своей юности; он производил впечатление не очень привлекательного, но вполне положительного молодого человека.

Его прогулки неизменно превращались в своеобразное путешествие в прошлое, во время которого он с помощью реликвий, оставшихся от былого блеска, воссоздавал картину ушедших веков. Варды жили в большом особняке в георгианском стиле, стоявшем на довольно крутом склоне холма к востоку от реки. Из задних окон флигеля Чарльз мог с головокружительной высоты любоваться стоящими совсем рядом друг с другом шпилями, куполами, остроконечными кровлями и верхними этажами высоких зданий Нижнего города на фоне пурпурных холмов и полей. В этом доме он родился, и няня впервые выкатила его в колясочке из красивого классического портика кирпичного фасада с двойным рядом колонн. Она везла его мимо маленькой белой фермы, построенной два века тому назад и давно уже поглощенной городом, к солидным зданиям колледжей, выстроившимся вдоль респектабельной богатой улицы, где квадратные кирпичные особняки и деревянные дома поменьше с узкими портиками, обрамленными колоннами в дорическом стиле, дремали, отгородившись от мира изобилием цветников и садов.

Его катали и вдоль сонной Конгдон Стрит, расположенной пониже на крутом склоне холма, на восточной стороне которой располагались строения на высоких столбах. Здесь стояли древние маленькие деревянные дома, — разрастаясь, город «карабкался» вверх, — и во время таких прогулок маленький Вард словно открывал для себя колорит старого поселения времен колонизации. Няня любила посидеть на скамейке на Проспект Террас и поболтать с полицейским; одним из первых детских воспоминаний Варда была увиденная с этой огромной, обнесенной заграждением насыпи картина простиравшегося к востоку необъятного моря крыш, куполов, шпилей и дальних холмов, подернутых легкой туманной дымкой, окрашенных в таинственный фиолетовый цвет на фоне горящего красным, пурпурным и золотым огнем апокалипсического заката, подсвеченного странными зелеными лучами. Высокий мраморный купол ратуши выделялся сплошной темной массой, а увенчивавшую его статую, на которую из разорвавшихся черных облаков на пылающем небе падал случайный солнечный луч, окружал фантастический ореол.

Когда Вард подрос, начались бесконечные прогулки; сначала мальчик нетерпеливо тащил за руку няню, потом стал ходить сам, предаваясь мечтательному созерцанию. Он устремлялся наудачу все ниже и ниже по крутому склону, с каждым разом достигая все более древнего и причудливого слоя старого города. В предвкушении новых открытий, недолго колебался, прежде чем спуститься по почти отвесной Дженкс Стрит, где дома ограждены каменной оградой и подъезды прикрывали от солнца навесы в колониальном стиле, до тенистой Бенефит Стрит, где прямо перед ним предстанет деревянный дом — настоящий памятник архитектуры, каждый вход которого окружали пилястры в ионическом стиле, рядом — почти «доисторическое» строение с двускатной крышей, полуразрушенным скотным двором и другими пристройками, необходимыми для фермы, а еще немного поодаль — грандиозный особняк судьи Дюфри с остатками былого георгианского величия. Сейчас все это превратилось в трущобы; но гигантские тополя дарили живительную тень, и мальчик шел к югу, вдоль длинных рядов зданий, возведенных еще до Революции, с высокими трубами в середине и классическими порталами. Они стояли на восточной стороне улицы на высоких фундаментах, к входу вели два марша каменных ступеней, и маленький Вард мог живо представить себе, как выглядели дома, когда улица еще оставалась молодой — он словно видел красные каблуки и пудренные парики прохожих, шагающих по каменной мостовой, теперь совсем стертой.

На западной стороне почти такой же крутой склон, как и наверху, вел к старинной Таун Стрит, которую основатели города провели вдоль берега реки в 1636 году. Здесь его прорезали бесчисленные тропинки, вдоль которых скучились полуразвалившиеся домишки, построенные в незапамятные времена; как ни очарован был ими Чарльз, он долго не осмеливался спуститься в этот древний отвесный лабиринт из страха, что они обернутся видениями или вратами, ведущими к неведомым ужасам. Такому рискованному предприятию он предпочитал прогулку вдоль Бенефит Стрит, где за железной оградой прятался двор церкви Святого Иоанна, вмещавшей в 1761 году Управление колониями, и полуразвалившийся постоялый двор «Золотой мяч», в котором когда-то останавливался Джордж Вашингтон. На Митинг Стрит, — Бывшей Гаол Лейн, затем Кинг Стрит, — он поворачивался к востоку и, задрав голову, рассматривал построенную для облегчения подъема, изгибавшуюся пологой аркой лестницу, в которую переходила дорога; на западе внизу виднелась старая кирпичная школа, а расположенный напротив дом, где печатались «Провиденс Газетт» и «Кантри Джорнел», еще до Революции украшала старинная вывеска с изображением головы Шекспира. Дальше красовалось изысканное здание Первой Баптистской церкви постройки 1775 года, — особую прелесть ему придавали несравненная колокольня, созданная Гиббсом, георгианские кровли и купола. К югу улицы становились намного более ухоженными, появлялись группы небольших особнячков; но давным-давно протоптанные тропинки вели вниз по крутому спуску на запад, где тесно скученные дома с архаичными остроконечными крышами и остовами, демонстрировавшими разные стадии живописного пестрого распада, казались призрачными видениями, а извилистая набережная, вдоль которой они стояли, и старый порт, наверное, еще помнили порок, богатство и нищету славной эпохи колонизации. Здесь были полусгнившие верфи, мутноглазые корабельные фонари и улочки, носящие многозначительные названия Добыча, Слиток, Золотой переулок, Серебряный тупик, Монетный проезд, Дублон, Соверен, Гульден, Доллар, Грош и Цент.

Когда Вард стал немного старше и уже отваживался на более рискованные походы, он иногда спускался в этот рукотворный водоворот покосившихся, готовых рухнуть домишек, сломанных шпангоутов, угрожающе поскрипывающих ступеней, шатающихся перил, сверкающих чернотой лиц и невероятных запахов; он проходил от Саут Мейн до Саут Уотер, забредал в доки, где до сих пор стоят, прижавшись друг к другу бортами, древние пароходы, и возвращался северной дорогой по берегу, мимо построенных в 1816 году складов с крутыми крышами, мимо площади у Большого Моста, на пролетах которого возвышается еще крепкое здание городского рынка. На этой площади он останавливался, впитывая в себя пьянящую красоту старого города, раскинувшегося на востоке в смутной дымке тумана, который прорезали шпили колониальных времен, и подобно Лондону с его храмом Святого Павла, увенчанного массивным куполом новой церкви Кристиан Сайенс. Больше всего ему нравилось приходить сюда перед закатом, когда косые лучи солнца падают на здание рынка, на стройные колокольни и ветхие кровли на холме, окрашивают все в золотые тона, придавая волшебную загадочность сонным верфям, где некогда бросали якорь торговые корабли, приходившие в Провиденс со всего света. Наконец, чувствуя, как после долгого созерцания кружится голова от щемящей любви к этой прекрасной картине, поднимался по склону и уже в сумерках шел домой мимо старой белой церкви, по узким крутым улочкам, где сквозь маленькие окошки и двери, расположенные высоко, над двумя маршами каменных ступеней с перилами кованого чугуна, уже просачивался желтый свет.

Позже он часто оказывал предпочтение резким контрастам. Часть своих прогулок посвящал расположенным к северо-западу от своего дома, на нижнем уступе холма Темперс Хилл, пришедшим в упадок районам колониального периода с их гетто и негритянским кварталом, которые лежали вокруг станции, откуда до Революции шли почтовые кареты до Бостона. Потом отправлялся в южную часть города, царство красоты и изящества, на Беневолент, Джордж, Павер и Уильямс Стрит, где зеленые склоны хранят в первозданном виде роскошные особняки и обнесенные стеной сады, а подниматься надо по крутой, затененной густой зеленью дороге, с которой связано столько приятных воспоминаний. Такие походы, вкупе с прилежным изучением документов, бесспорно способствовали тому, что Вард приобрел необычайно широкие знания во всем, имеющим отношение к старине, и в конце-концов зти знания полностью вытеснили из рассудка юноши современный мир; они же подготовили почву, на которую зимой 1919–1920 года пали семена, давшие столь необычные и страшные всходы.

Доктор Виллет уверен, что до злополучной зимы, когда были отмечены первые изменения в характере Варда, его увлечение прошлым не содержало в себе ничего патологического и таинственного. Кладбище привлекало его лишь оригинальностью памятников и исторической ценностью, в юноше полностью отсутствовала жажда насилия, не проявлялись какие-либо примитивные инстинкты. Но потом, постепенно и почти незаметно, начали обнаруживать себя любопытные последствия одного из самых блестящих генеалогических открытий Чарльза, которое он сделал год назад, выяснив, что среди его предков по материнской линии был некий Джозеф Карвен, проживший необычайно долгую жизнь. Карвен приехал в Провиденс из Салема в марте 1692 года, и о нем ходило множество странных, внушающих ужас слухов.

Пра-прадед Варда-младшего, Велкам Поттер, в 1785 году взял в жены некую Энн Тиллингест, дочь миссис Элайзы, наследницы капитана Джеймса Тиллингеста, о котором в семье не осталось никаких сведений. В 1918, за два года до первого своего перерождения, молодой любитель истории, особо интересовавшийся генеалогией, обнаружил во время изучения подлинных городских актов свидетельство о подтвержденной местными властями перемене фамилии, согласно которому в 1772 году миссис Элайза Карвен, вдова Джозефа Карвена, пожелала вернуть себе и своей семилетней дочери девичью фамилию — Тиллингест, «…понеже имя ее почившего Супруга звучит как Упрек в устах местных жителей по Причине того, что открылось после его Кончины; последняя подтвердила дурную Славу, за ним укрепившуюся, во что не могла поверить верная Долгу своему законная его Супруга, пока в Слухах сих была хоть тень Сомнения». Чарльз увидел запись совершенно случайно, разлепив две страницы в книге официальных актов, которые специально и довольно тщательно склеили, а затем пронумеровали как один лист.

Вард сразу понял, что обнаружил неизвестного прапрадеда. Открытие взволновало его вдвойне, потому что ему уже приходилось слышать кое-что о Карвене и находить среди старых текстов неясные намеки, относящиеся к этой загадочной личности, о которой почти не сохранилось доступных сведений; отдельные документы обнаружены лишь недавно. Создавалось впечатление, что существовал какой-то заговор, имевший целью полностью изгнать из памяти жителей города имя Карвена. Но дошедшие до нас устные свидетельства и сохранившиеся бумаги казались настолько странными и даже пугающими, что невольно будили желание разобраться, что на самом деле так упорно пытались вычеркнуть из своих анналов и предать вечному забвению составители городских хроник колониальных времен — надо полагать, у них имелись достаточно веские причины.

До своего открытия Чарльз относился к Карвену с чисто романтическим интересом; но выяснив, что состоит в родстве с таинственным субъектом, само существование которого хотели утаить, он начал систематические поиски, буквально выкапывая все, что связано с этим человеком. В своем лихорадочном стремлении узнать как можно больше об отдаленном предке, Чарльз преуспел больше, чем даже надеялся, ибо в старых письмах, дневниках, мемуарах, так и оставшихся в рукописи, найденных им на затянутых густой паутиной чердаках древних домов Провиденса и в других местах, содержалось множество сведений, которые в то время не сочли настолько важными, чтобы скрыть их. Дополнительный свет пролили важные документы из такого далекого от Провиденса города, как Нью-Йорк, где в музее Френсис Таверн на Лонг-Айленде хранилась переписка колониального периода. Но решающей находкой, которая по мнению доктора Виллета послужила главной причиной перерождения Чарльза Варда, стали бумаги, обнаруженные в августе 1919 года за облицовкой полуразрушенного дома в Олни Корт. Именно они открыли перед ним путь к черной бездне глубочайшего падения.

Глава II. ПРЕДЫСТОРИЯ И КОШМАРЫ

1.

Если верить передаваемым изустно и изложенным на бумаге легендам, Джозеф Карвен был поразительным, загадочным и внушающим неясный ужас субъектом. Он бежал в Провиденс, — всемирное пристанище всего необычного, свободолюбивого и протестующего, — из Салема в начале великого избиения ведьм, опасаясь, что его осудят как колдуна из-за пристрастия к одиночеству и странных химических или алхимических опытов. Этого человека лет тридцати с довольно невыразительной внешностью очень скоро сочли достойным стать полноправным гражданином города, и он купил участок для строительства в начале Олни Стрит, к северу от особняка Грегори Декстера. Дом был возведен на холме Стемперс к западу от Таун Стрит, в месте, которое позже назвали Олни-Корт, а в 1761 году его хозяин переселился в большой соседний особняк, который стоит до сих пор.

Первая странность Джозефа Карвена заключалась в том, что он как будто не старел и всегда выглядел так же, как во время своего приезда в Провиденс. Он снаряжал корабли, приобрел верфи близь Майл-Энд-Коу, принимал участие в организации перестройки Большого Моста в 1713 году и церкви Конгрегации на холме, и неизменно казался человеком неопределенного возраста, но никак не старше тридцати — тридцати пяти. Спустя несколько десятков лет после того, как он прибыл в Провиденс, это странное явление заметили все; Карвен объяснял его тем, что предки его отличались крепким здоровьем, а сам он предпочитает обходиться без излишеств, благодаря чему хорошо сохранился. Горожане не могли взять в толк, как согласуются слова о простой жизни с постоянными ночными путешествиями купца, никого не посвящавшего в свои тайны, а также с тем, что в окнах его целую ночь виднелся странный свет, и называли совсем другие причины вечной молодости и долгой жизни соседа. Многие считали, что истинная разгадка кроется в химических опытах, постоянном смешивании и выпаривании разнообразных веществ. Поговаривали о каких-то непонятных субстанциях, которые он привозил на своих кораблях из Лондона и островов Вест-Индии, выписывал из Ньюпорта, Бостона и Нью-Йорка; когда же приехавший из Рехобота старый доктор Джейбз Бовен открыл напротив Большого Моста аптеку под вывеской «Единорог и Ступка», начались бесконечные разговоры о разных зельях, кислотах и металлах, которые там покупал и заказывал молчаливый отшельник.

Полагая, что Карвен обладает особыми, доступными лишь ему одному медицинскими познаниями, множество страдавших разными болезнями горожан обращались к нему за помощью. Но хотя он поощрял, правда не особенно горячо, подобные просьбы, и всегда вручал страждущим декокты необычного цвета, говорили, что его советы и снадобья никому не принесли ощутимой пользы. Когда же прошло более полувека с тех пор, как Карвен поселился в Провиденсе, а между тем его лицо и весь внешний вид свидетельствовали, что он постарел самое большее лет на пять, по городу поползли зловещие слухи; теперь уже соседи радовались, что этот странный человек ни с кем не общается, предпочитая одиночество.

В частных письмах и дневниках того времени называется множество иных причин, из-за которых Карвену дивились, боялись его и наконец стали избегать как чумы. Известно было пристрастие купца к посещению кладбищ, где его не раз замечали в разное время суток, при различных обстоятельствах, однако ни один из свидетелей не смог обвинить его в каком-нибудь святотатственном деянии. Он владел фермой на Потуксет-Роуд, где обыкновенно проводил лето и куда, по рассказам очевидцев, часто направлялся верхом в жаркий полдень или самое глухое время ночи. Там его единственными слугами и работниками оставалась супружеская чета индейцев из племени наррангансетт — муж немой, покрытый какими-то странными шрамами, а жена неимоверно уродливая, возможно из-за примеси негритянской крови. В пристройке помещалась лаборатория, где производились химические опыты. Любопытные возчики и рассыльные, которые доставляли на ферму бутыли и флаконы, мешки и ящики, внося их через низенькие задние двери, потом рассказывали о фантастических плоских стеклянных сосудах, тиглях для плавки металлов, перегонных кубах и жарко пылающих печах, которые видели в низкой комнате, где вдоль стен протянулись полки; снизив голос до шепота, они пророчествовали, что молчаливый «химик» (они хотели сказать «алхимик») скоро обязательно найдет философский камень.

Ближайшие соседи Карвена, Феннеры, жившие за четверть мили от фермы, рассказывали еще более удивительные вещи о странных звуках, которые по их утверждениям доносились по ночам из сельского дома этого странного человека. Отчетливо слышались пронзительные вопли и какой-то сдавленный вой, говорили они; им казалось подозрительным, что на ферму по разным дорогам доставлялось огромное количество всякой еды и одежды: трудно вообразить, чтобы одинокий пожилой джентльмен и пара слуг могли съесть такое количество мяса и хлеба и износить столько прочного шерстяного платья. Каждую неделю появлялись новые припасы, а с фермы Кингстауна гнали целые стада скота. Тяжелое чувство внушало также большое каменное здание во дворе фермы, у которого вместо окон прорезаны узкие бойницы.

Бездельники, день и ночь шатающиеся по Большому Мосту, могли рассказать много любопытного о городском жилище Карвена, расположенном в Олни-Корт: не столько о красивом новом особняке, построенном в 1761 году, когда владельцу должно было исполниться сто лет, сколько о его первом обиталище, низеньком, со старинной мансардой, чердаком без окон, стенами, обшитыми тесом; Карвен со странной настойчивостью проследил, чтобы все до единого бревна и доски, оставшиеся после сноса, сожгли. Да, в сравнении с фермой дом казался не таким уж загадочным и мрачным местом, но негаснущий свет в окнах в самое необычное время, несокрушимое молчание единственной прислуги — двух чернокожих, вывезенных неведомо откуда, ужасное неразборчивое бормотание невероятно старого француза-домоправителя, ни с чем не сообразное количество пищи, доставлявшееся в дом, где по свидетельству очевидцев проживало только четыре человека, странные внушавшие страх голоса, которые вели приглушенные споры в самое неподходящее время, — все вышеперечисленное, вместе со слухами, ходившими о ферме в Потуксете, принесло ему недобрую славу.

В избранных кругах также не обходили вниманием дом Карвена; ибо, приехав в Провиденс, он постепенно проник в церковные и торговые сферы, приобрел самые солидные знакомства и, казалось, получал неподдельное удовольствие от общения с городской элитой. Он сам принадлежал к уважаемому семейству — в Новой Англии Карвенов или как их еще называли, Кэрвенов из Салема, хорошо знали. Выяснилось, что Джозеф еще в ранней юности много путешествовал, некоторое время прожил в Англии и совершил по крайней мере две поездки на Восток; когда удостаивал кого-нибудь разговором, речь его свидетельствовала об образованности и изысканном воспитании. Но по неизвестным причинам Карвен не любил общества. Никогда не проявляя невежливости к посетителям, он неизменно выказывал чрезвычайную сдержанность, словно отгораживался невидимой стеной, так что гости не решались завязать беседу, опасаясь, что слова их сочтут нелепостью и пошлостью.

В его поведении сквозило какое-то загадочное, презрительное высокомерие, словно он общался с неведомыми могучими существами и стал считать людей скучными и ничтожными созданиями. Когда в 1738 году в Провиденс из Бостона приехал знаменитый острослов доктор Чекли, назначенный ректором в Королевскую церковь, он не упустил случая посетить человека, о котором так много слышал, но визит оказался весьма кратковременным, потому что гость отчетливо уловил нечто зловещее в речах любезного хозяина. Однажды зимним вечером, беседуя с отцом о своем предке, Чарльз сказал, что многое дал бы, чтобы узнать, какие слова загадочного старого Карвена так поразили ректора, что все составители мемуаров в один голос свидетельствуют о нежелании доктора Чекли повторить хоть что-нибудь из услышанного. Добряк был поистине шокирован и при одном упоминании имени Карвена лишался своей прославленной жизнерадостной общительности.

Гораздо более ясно и определенно можно судить о причине, по которой другой столь же остроумный и образованный человек не менее благородного происхождения — доктор Чекли, избегал высокомерного отшельника. В 1746 году мистер Джон Мерритт, пожилой английский джентльмен, имеющий склонность к литературе и науке, переехал из Ньюпорта в Провиденс, быстро затмивший былую славу этого города, и построил красивый загородный дом на Перешейке, в месте, которое сейчас стало центром лучшего жилого района. Он жил как английский аристократ, окружив себя комфортом и роскошью: первым в городе стал держать коляску с ливрейным лакеем на запятках и очень гордился своим телескопом, микроскопом и тщательно подобранной коллекцией сочинений на английском и латинском языках. Услышав, что Карвен является владельцем лучшего в городе собрания книг, мистер Мерритт сразу же нанес ему визит и был принят с гораздо большей сердечностью, чем кто-либо из прежних посетителей. Его неподдельное восхищение огромной библиотекой, где на широких полках рядом с греческими, латинскими и английскими классиками красовалась солидная подборка философских, математических и прочих научных трактатов, в том числе труды Парацельса, Агриколы, Ван Хельмонта, Сильвиуса, Глаубера, Бойля, Берхааве, Бехера и Шталя, побудило хояина дома предложить осмотреть его ферму и лабораторию, куда он прежде никого не приглашал — и они тотчас же отправились в путь в коляске гостя.

Мистер Мерритт говорил впоследствии, что не увидел там ничего по-настоящему ужасного, но сами названия исследований, посвященных магии, алхимии и теологии, которые Карвен держал в комнате возле лаборатории, внушали непреходящее отвращение. Может быть, на него так подействовало выражение лица владельца фермы, когда тот демонстрировал коллекцию. Это странное собрание, наряду со множеством редкостей, которые мистер Мерритт, по его собственному признанию, охотно включил бы в свою библиотеку, включало труды почти всех каббалистов, демонологов и адептов черной магии. Его также без преувеличения можно назвать настоящей сокровищницей знаний в сомнительной с точки зрения здравомыслящих людей области алхимии и астрологии. Мистер Мерритт увидел здесь «Turba Philosopharum» Гермеса Трисмегиста в издании Менара, «Книгу исследований» аль-Джабера, «Ключ мудрости» Артефоса, каббалистический «Зохар», серию Питера Джемма, в том числе «Альберт Великий», «Великое и непревзойденное искусство» Раймонда Люллия, выпущенное Затцнером, «Сокровищницу алхимии» Роджера Бэкона, «Ключ к алхимии» Фладда, сочинение Тритемиуса «О философском камне»; все эти таинственные книги теснились на одной полке. В изобилии были представлены еврейские и арабские средневековые ученые и каббалисты; сняв с полки красивый томик с невинным названием «Закон ислама», доктор Мерритт побелел, увидев, что в действительности это запрещенный и проклятый «Некромоникон» — книга об оживлении мертвецов, принадлежащая перу безумного араба Абдаллаха аль-Хазрата, о которой несколько лет назад, когда стало известно о чудовищных обрядах, совершавшихся в странной рыбацкой деревушке в Кингспорте, провинции Массачусетс, рассказывали боязливым шепотом всяческие ужасы.

Но, как ни странно, более всего достойного джентльмена напугал небольшой отрывок из старинного сочинения. На массивном полированном столе лежал сильно потрепанный экземпляр книги Бореллия, на полях и между строк которого виднелись загадочные надписи, сделанные рукой Карвена. Том открыли почти на середине, один параграф был подчеркнут такими жирными неровными линиями, что гость не удержался и прочел это место в сочинении знаменитого мистика. Содержание ли выделенных предложений, или линии, проведенные пером с такой силой, что почти прорвали бумагу — трудно сказать, что именно так подействовало на посетителя, однако его охватил необъяснимый ужас. Он помнил отрывок до конца жизни, записал по памяти в дневнике и однажды пытался процитировать своему близкому другу доктору Чекли, но не дошел до конца, увидев, как потрясен жизнерадостный ректор. Там говорилось: «Главные Соки и Соли (сиречь Зола) Животных таким Способом приготовляемы и сохраняемы быть могут, что Мужу Знающему по силам собрать в Доме своем весь Ноев Ковчег, вызвав к жизни из праха форму любого Животного по Желанию своему; подобным же Методом из основных Солей, содержащихся в человеческом прахе, Ученый Философ способен, не прибегая к запретной Некромантии, воссоздать тело любого Усопшего из Предков наших, где бы сие тело погребено ни было».

Однако самые зловещие слухи о Джозефе Карвене распространялись возле доков, расположенных вдоль южной части Таун-стрит. Моряки — суеверный народ, и просоленные морские волки, из которых состояли команды шлюпов, перевозивших ром, рабов и патоку, речных каперов и больших бригов, принадлежавших Браунам, Кроуфордам и Тиллингестам, осеняли себя крестным знамением и складывали пальцы крестом, когда видели, как худощавый, обманчиво молодой, желтоволосый Джозеф Карвен, слегка сгорбившись, заходил в принадлежавший ему склад на Дублон-стрит или разговаривал с капитаном и суперкарго у длинного причала, где беспокойно покачивались его корабли. Даже служащие и капитаны, работавшие на Карвена, боялись и ненавидели хозяина, а всех матросов набирали из сброда смешанных кровей с Мартиники, острова св. Евстахия, из Гаваны или Порт-Ройяла. По правде говоря, именно то обстоятельство, что команда Карвена так часто менялась, стало основной причиной суеверного страха, который моряки испытывали к таинственному старцу. Получив разрешение сойти на берег, его люди рассеивалась по городу; некоторых, по всей вероятности, посылали с разными поручениями. Но когда они вновь собирались на палубе, можно было побиться об заклад, что нескольких обязательно недосчитаются. Такие поручения в основном касались фермы на Потуксет-Роуд; ни одного из матросов, отправленных туда, больше не видели. Все это понимали, и со временем Карвен начал испытывать серъезные проблемы с набором своей разношерстной команды. Послушав разговоры в гавани Провиденса, почти всегда несколько человек сразу же дезертировали, и заменить их новыми людьми, завербованными в Вест-Индии, стало для купца очень трудно.

К 1760 году Джозеф Карвен фактически превратился в изгоя: с ним никто не хотел знаться, ибо его подозревали в связи с дьяволом и во всевозможных злодействах, казавшихся обывателям еще более чудовищными из-за того, что никто не мог сказать внятно, в чем они заключаются, или даже привести хоть одно доказательство того, что эти ужасы действительно происходят. Возможно, последней каплей стало дело о пропавших в 1758 году солдатах: в марте и апреле два королевских полка, направлявшиеся в Новую Францию, были расквартированы в городе и в итоге непонятным образом поредели в гораздо большей степени, чем обычно бывает из-за дезертирства. Ходили слухи, что Карвена часто видели беседующим с облаченными в красные мундиры парнями; и поскольку многие из них потом бесследно исчезли, снова вспомнились странные пропажи моряков. Трудно сказать, что случилось бы, останься полки в городе на более длительный срок.

Тем временем благосостояние Карвена все росло и росло. Он фактически монопольно торговал селитрой, черным перцем, корицей и с легкостью превзошел другие торговые дома, за исключением Браунов, в импорте медной утвари, индиго, хлопка, шерсти, соли, такелажа, железа, бумаги и различных английских товаров. Такие купцы, как Джеймс Грин из Чипсайда, на лавке которого красовался слон, Расселы, торговавшие напротив Большого Моста под вывеской «Золотой орел», или Кларк и Найтингейл, владельцы харчевни «Рыба на сковородке», почти полностью зависели от него, ибо Карвен владел большей частью их недвижимости; а договоры с местными виноделами, коневодами и маслоделами из племени наррагансетт, а также с мастерами, отливавшими свечи в Ньюпорте, превратили его в одного из наиболее крупных экспортеров колонии.

Подвергнутый своеобразному остракизму, Карвен все же не утратил чувство гражданского долга. Когда сгорел дом Управления колониями, он щедро подписался на значительную сумму для проведения благотворительной лотереи, благодаря которой в 1761 году построили новое кирпичное здание, по сей день красующееся на старой Главной улице. В томже году он помог перестроить Большой Мост, разрушенный октябрьским штормом. Восстановил Публичную библиотеку, сгоревшую при пожаре в Управлении колониями, и сделал множество покупок на благотворительном базаре, на выручку от которого грязную улицу Маркет-Парад и изрезанную глубокими колеями Таун-стрит вымостили большими круглыми булыжниками, да еще посредине устроили дорожку для пешеходов, названную на французский манер «козэ». К этому времени он уже выстроил себе не отличающийся особо оригинальной архитектурой, но роскошный новый дом, двери которого представляли собой шедевры резьбы по дереву. Когда в 1743 году приверженцы Уайтфилда отделились от Церкви на холме доктора Коттона и основали свой храм во главе с деканом Сноу напротив Большого Моста, Карвен присоединился к ним, правда оставался ревностным прихожанином совсем недолго. Позже он снова начал демонстрировать набожность, очевидно желая избавиться от падшей на него тени, ибо сознавал, что, если не принять самые решительные меры, зловещие слухи могут сильно повредить торговым делам.

Видя как этот странный бледноликий человек, на вид вовсе не старый, хотя на самом деле ему исполнилось не менее ста лет, изо всех сил пытался рассеять окружавшую его атмосферу ненависти и страха, причем настолько неопределенного, что невозможно распознать и назвать его причину, люди чувствовали одновременно жалость, смутное беспокойство и презрение. Но сила богатства и легковерие горожан были так велики, что предубеждение против Карвена ослабело, особенно после того как перестали исчезать моряки с его кораблей. К тому же, рыская по кладбищам, он начал проявлять крайнюю осторожность, потому что больше его там никто не замечал. Одновременно утихли слухи о страшных воплях, доносившихся с его фермы в Потуксете, и о странных делах, которые там творились. Туда по-прежнему доставляли несоразмерное множество провизии, пригоняли целые стада овец, а в в городской дом привозили цельные туши; однако вплоть до последнего времени, когда Чарльз Вард приступил к изучению бумаг и счетов своего предка, хранившихся в библиотеке Шепли, никому за исключением этого любознательного юноши, потрясенного своими открытиями, не пришло в голову сопоставить поразительное большое число чернокожих рабов, которых Карвен доставлял из Гвинеи вплоть до 1766 года, и ничтожно малое количество чеков, удостоверяющих продажу их работорговцам, чей рынок находился на Большом Мосту, или окрестным плантаторам. Да, страшный прапрадед Чарльза отличался необыкновенной хитростью и изобретательностью — качествами, которые он при необходимости умело использовал.

Но как и следовало ожидать, запоздалые старания Карвена не увенчались успехом. Все продолжали избегать его, никто ему не доверял — уже то, что глубокий старик выглядел как мужчина на пороге сорокалетия, внушало подозрения, — и делец понял, что в конце концов это может обернуться потерей его солидного состояния. Для каких бы тайных целей ни понадобились такие сложные исследования и опыты, они требовали нешуточных расходов, переезд на новое место лишал преимуществ в торговых делах, которых ему удалось здесь добиться, следовательно начинать все с начала где-нибудь в другом городе не имело смысла. Здравый смысл подсказывал, что нужно поддерживать добрые отношения с горожанами, чтобы рассеять окружавшую его атмосферу угрюмого недоброжелательства, подозрительности и страха, не вызывать подозрительных взглядов, шепотков за спиной и желания под любым предлогом избежать его общества. Его очень беспокоили клерки, зарабатывавшие все меньше из-за начавшегося застоя в делах и не уходившие только потому, что никто теперь не хотел брать их на службу; он удерживал своих капитанов и матросов хитростью, привязывал к себе людей каким-либо способом — залогом, заемным письмом или, прознав что-нибудь компрометирующее, шантажом. В этом деле Карвен обнаруживал необыкновенную ловкость. За последние пять лет жизни он выведал множество тайн, которые могли знать лишь давно уже почившие свидетели, и постоянно держал такие секреты наготове.

И тогда хитрый торговец решил предпринять последнюю отчаянную попытку восстановить свое положение в городе. Отшельник по природе, он решил заключить выгодный брак, избрав в жены девушку из уважаемого семейства, чтобы люди не могли больше обходить его дом стороной. Вероятно, желание заключить подобный союз диктовали и более глубокие, недоступные для нас причины; лишь бумаги, найденные через полтора столетия после его смерти, могли дать ключ к разгадке, но ничего определенного никто так и не узнал. Конечно, Карвен сознавал, что обычное ухаживание вызовет только ужас и отвращение, поэтому стал искать подходящую избранницу, на родителей которой мог оказать давление. Это оказалось не так-то легко, поскольку он предъявлял довольно высокие требования относительно красоты, образования и общественного положения. Наконец, купец остановился на единственной дочери лучшего и старейшего из находящихся у него на службе капитанов морских судов, вдовца с безупречной родословной и репутацией, которого звали Джеймс Тиллингест. Кажется, Элайза отличалась всеми вообразимыми достоинствами, кроме одного: она не была богатой наследницей. Капитан Тиллингест полностью находился под влиянием Карвена, и после ужасного приватного разговора, состоявшегося в доме купца с высоким куполом, стоявшем на вершине Павер-Лейн, согласился благословить подобный нечестивый союз.

Элайзе Тиллингест в то время исполнилось восемнадцать лет; она получила наилучшее воспитание, какое мог позволить ее отец при своих стесненных обстоятельствах. Девушка посещала школу Стефана Джексона, что напротив ратуши, прилежно усваивала уроки рукоделия и домоводства от матушки, которая позже, в 1757 году, умерла от оспы. Вышивки, сделанные девочкой в девятилетнем возрасте, можно увидеть в одном из залов Исторического музея на Род-Айленде. После смерти матери Элайза сама вела хозяйство с помощью единственной чернокожей старухи-служанки. Надо думать, вынужденное решение отца вызвало весьма бурные споры с дочерью, но дневники и мемуары о них не упоминают. Известно лишь, что ее помолвка с Эзрой Виденом, молодым штурманом на пакетботе «Энтерпрайз» Кроуфорда, была расторгнута, а брачный союз с Карвеном заключен седьмого марта 1763 года в баптистской церкви в присутствии самого избранного общества, цвета городской аристократии; церемония совершена Сэмюэлем Винсоном-младшим. «Газетт» очень кратко упомянула об этом событии, и в большинстве сохранившихся экземпляров заметка вырезана или вырвана. После долгих поисков Вард нашел единственный нетронутый номер в частном архиве коллекционера и прочел его, забавляясь безлично-галантным стилем того времени:

«Вечером прошедшего понедельника мистер Джозеф Карвен, уважаемый житель нашего Города, Негоциант, сочетался брачными узами с Мисс Элайзой Тиллингест, Дочерью Капитана Джеймса Тиллингеста. Юная дама, обладающая истинными Достоинствами, соединенными с прелестным Обликом, станет украшением брака и составит Счастье своего любящего Супруга».

Содержание писем из собрания Дюфри — Арнольда, найденного Чарльзом Вардом незадолго до предполагаемого первого приступа душевной болезни, в частной коллекции Мелвилла Ф. Петерса с Джордж-стрит, охватывающей интересующий нас и более ранний период, показывает, какое возмущение вызвал у публики этот неравный брак, соединивший столь неподходящую пару. Однако Тиллингесты пользовались неоспоримым влиянием, и дом Джозефа Карвена вновь стали посещать люди, которые при иных обстоятельствах едва ли переступили его порог. Общество не признало Карвена по-настоящему, от чего особенно страдала его жена, но все-таки от него уже не отворачивались как прежде. Странный новобрачный удивил как свою супругу, так и всех окружающих, обращаясь с ней в высшей степени галантно и уважительно. В новом доме на Олни-Корт больше не происходило ничего, внушавшего тревогу, и хотя Карвен часто отлучался на ферму в Потуксете, где его жена так ни разу и не побывала, теперь он больше походил на обычного горожанина. Только один человек относился к нему с открытой враждебностью — молодой корабельный штурман, помолвку которого с Элайзой Тиллингест так внезапно расторгли. Эзра Виден при свидетелях поклялся отомстить, и несмотря на спокойный и в общем мягкий характер, взялся за дело с упорством, продиктованным ненавистью, что не обещало ничего хорошего человеку, отнявшему у него невесту.

Седьмого мая 1765 года родилась единственная дочь купца, Энн. Крестил ее преподобный Джон Грейвз из Королевской церкви, прихожанами которой Карвены стали через некоторое время после свадьбы — своеобразный компромисс между традициями двух родов, относящихся к конгрегационалистам и баптистам. Запись о рождении девочки, как и отметка о регистрации брака, заключенного за два года до появления Энн на свет, в большинстве церковных записей и книг мэрии вымараны, и Чарльз Вард сумел их найти с огромным трудом — после того как узнал о решении вдовы Карвена сменить фамилию и, установив родство с купцом, загорелся страстным желанием выяснить как можно больше о жизни своего неизвестного предка, что в конечном итоге привело к безумию. Свидетельство о рождении Энн попало к нему совершенно случайно, в ходе переписки с наследниками доктора Грейвза, который, покидая свою паству после Революции, ибо был верным сторонником короля, увез дубликаты всех церковных записей. Вард знал, что его прапрабабушка, Энн Тиллингест Поттер, принадлежала к епископальной церкви, поэтому решил обратиться к ним.

Вскоре после рождения дочери, события, по поводу которого Карвен выказал невероятную радость, странную при его обычной сдержанности, таинственный купец решил заказать свой портрет. Он поручил работу жившему тогда в Ньюпорте талантливому художнику — шотландцу по имени Космо Александер, впоследствии получившему известность как первый учитель Джилберта Стюарта. Утверждали, что портрет, отличавшийся необыкновенным сходством, написан на стенной панели в библиотеке дома на Олни-Корт, но в двух дневниках, где есть упоминание о картине, ничего не говорится о ее дальнейшей судьбе.

Сам Джозеф Карвен стал как-то необычно задумчив и почти не покидал ферму на Потуксет-Роуд. Утверждали, что купца ни на миг не оставляло тщательно скрываемое им лихорадочное возбуждение; казалось, он ожидает чего-то невероятно важного, словно вот-вот сделает великое открытие. По всей вероятности, изыскания велись в области химии или алхимии, потому что он перевез на ферму множество книг по этим предметам.

Однако его интерес к благотворительной деятельности не уменьшился, и Карвен не упускал возможности оказать содействие Стефену Хопкинсу, Джозефу Брауну и Бенджамину Весту, пытавшимся оживить культурную жизнь города, уровень которой оставался намного ниже, чем в Ньюпорте, прославившемся своими меценатами. Он помог Дэниэлу Дженксу в 1763 году основать книжную лавку и оставался его неизменным и лучшим клиентом, а также предоставлял денежную помощь испытывающей постоянные трудности «Газетт», которая выходила каждую пятницу в типографии под вывеской с изображением Шекспира. Он горячо поддерживал губернатора Гопкинса против партии Варда, главным оплотом которой считался Ньюпорт, а яркое выступление купца в Хечер-Холле в 1765 году против отделения Северного Провиденса способствовало тому, что предубеждение против него мало-помалу рассеялось. Но Эзра Виден, постоянно следивший за Карвеном, пренебрежительно фыркал, когда при нем упоминали о подобных достойных поступках, и публично заявлял, что это просто маска, служащая для прикрытия дел, более черных, чем глубины Тартара. Мстительный юноша начал тщательно собирать сведения обо всем, что касалось Карвена, и особенно интересовался, что тот делает в гавани и на своей ферме. Виден проводил целые ночи на верфи, держа наготове легкую рыбацкую плоскодонку и увидев свет в окне склада Карвена, плыл за небольшим ботом, который часто курсировал взад-вперед по бухте. Он также вел самое пристальное наблюдение за фермой на Потуксет-Роуд, и однажды его сильно искусали собаки, которых натравила странная индейская чета, которая там прислуживала.

2.

Осенью 1770 года Виден решил, что наступило время действовать, и на сей раз получил широкую поддержку у небезразличных к событиям вокруг таинственного купца горожан; ибо внезапно напряженное ожидание, в котором пребывал Карвен, сменилось радостным возбуждением, и он стал появляться на людях с видом победителя, с трудом скрывающего ликование по поводу блестящих успехов. Казалось, он еле удерживается от того, чтобы всенародно объявить о своих открытиях и великих свершениях, но очевидно необходимость соблюдать тайну не позволяла разделить с ближними счастье триумфа, и он никогда никого не посвящал в причину подобной перемены настроения. Сразу после переезда в новый дом, что произошло, по всей вероятности, в начале июля, Карвен стал повергать людей в удивление, рассказывая вещи, которые могли знать лишь их давным-давно усопшие предки.

Но лихорадочная тайная деятельность Карвена отнюдь не уменьшилась. Напротив, она скорее усилилась — все большее количество его морских перевозок поручалось капитанам, которых он привязывал к себе узами страха, такими же крепкими, как до сих пор боязнь разорения. Он полностью оставил работорговлю, утверждая, что доходы от нее постоянно падают, почти не покидал ферму в Цотуксете; иногда распространялись слухи, что он бывает в местах, откуда можно легко добраться до кладбища, так что многие не раз задумывались над тем, так ли сильно изменились привычки и поведение столетнего купца. Эзра Виден, вынужденный время от времени прерывать слежку, отправляясь в плавание, не мог заниматься этим систематически, но зато обладал мстительным упорством, которого были лишены погруженные в повседневные заботы горожане и фермеры; он еще тщательней чем прежде изучал все, связанное с именем Карвена.

Странные маневры судов зловещего купца не вызывали особого удивления: наступили беспокойные времена, когда едва ли не каждый колонист преисполнился решимости игнорировать условия Сахарного акта, который препятствовал оживленным морским перевозкам. Доставить контрабанду и улизнуть считалась скорее доблестью в Наррагансеттской бухт, и ночная разгрузка недозволенных товаров воспринималась как совершенно обычное дело. Но наблюдая, как с приходом темноты от складов Карвена в доках Таун-стрит один за другим отчаливают лихтеры или небольшие шлюпы, Виден очень скоро проникся убеждением, что его враг старается избежать не только военные кораблей Его Величества. До 1766 года, когда поведение купца впервые резко изменилось, его суда были нагружены большей частью закованными в цепи неграми. Живой груз переправляли через бухту и выгружали на заброшенном клочке берега к северу от Потуксета; затем их отправляли по суше наверх, по почти отвесному склону, к северу на ферму Карвена, где запирали в огромной каменной пристройке с узкими бойницами вместо окон. Но после следующей перемены в его поведении, все пошло по-другому. Прекратился ввоз рабов, и Карвен на некоторое время отказался от ночных вылазок. С наступлением весны 1767 года он избрал новый способ действий. Лихтеры снова регулярно покидали темные, молчаливые доки, но теперь они спускались, проплывая вдоль бухты, очевидно не далее Ненквит-Пойнт, где встречали большие корабли разных типов и перегружали с них неизвестные товары. Потом команда Карвена отвозила их к условленному месту на берегу бухты и переправляла его по суше на ферму, складывая в том же загадочном каменном здании, которое прежде служило для содержания негров. Груз в основном состоял из больших коробок и ящиков, многие из них имели продолговатую форму и вызывали неприятные ассоциации с гробами.

Виден с неослабевающим упорством продолжал наблюдать за фермой, долгое время следил за ней постоянно, как только темнело; не проходило недели, чтобы он не побывал там, избегая лишь ночей, когда свежевыпавший снег мог выдать присутствие соглядатая. Но даже тогда он подбирался как можно ближе по проезжей дороге или по льду протекавшей поблизости речки, чтобы посмотреть, какие следы оставили другие посетители. Отправляясь в плавание, Виден нанимал своего давнего знакомого по имени Элеазар Смит, который заменял его на посту; приятели могли бы рассказать о множестве странных вещей, свидетелями которых они были, и хранили молчание только потому, что понимали: лишние слухи лишь предупредят их врага и сделают дальнейшее наблюдение невозможным. Прежде чем что-либо предпринять, они хотели добыть точные сведения. Вероятно, они узнали немало удивительного, и Чарльз Вард в разговоре с родителями часто сожалел, что Виден позже решил сжечь свои записи. Все факты почерпнуты из довольно невразумительного дневника Элеазара Смита, высказываний других мемуаристов и авторов писем, просто повторявших услышанное от других. По их словам, ферма служила лишь маскировкой, скрывающей беспредельно опасную бездну, мрачные глубины которой недоступны человеческому разуму.

Впоследствии выяснилось, что Видени Смит уже давно знали, что под фермой пролегает целая сеть туннелей и катакомб, где, кроме старого индейца и его жены, томится еще множество живых существ.

Само здание со старинной остроконечной крышей, построенное в середине семнадцатого века, стоит до сих пор. В доме была огромная дымовая труба и восьмиугольные окна с ажурной решеткой. Лаборатория находилась в северной пристройке, где кровля спускалась почти до земли. Ферма стояла в стороне от других построек, и, поскольку там в самое необычное время часто раздавался странный шум, очевидно, существовал доступ в дом через подземные потайные ходы. До 1766 года оттуда то и дело доносилось невнятное бормотание и шепот негров, дикие вопли, сопровождавшиеся странными песнопениями или заклинаниями. Но начиная с этой даты звуки слились в омерзительную и страшную какофонию, в которой выделялся то монотонный монолог несчастных, покорно склонявшихся перед чужой волей, то взрывы бешеной ярости, то диалог, прерываемый угрожающими воплями, задыхающимися просьбами и протестующими криками. Казалось, там собралось множество людей, говоривших на разных языках, которыми владел Карвен, чей резкий урезонивающий, упрекающий или угрожающий голос часто выделялся среди прочих.

Судя по всему, в доме находились зловещий купец, его пленники и стерегущая их охрана. Нередко до Видена иСмита долетали звуки чужой речи, такой необычной, что приятели терялись в догадках, пытаясь определить национальность говорившего, хотя оба побывали во множестве шумных и разноязыких гаванях мира. Но часто им, правда с трудом, удавалось разобрать отдельные слова. Подслушанныедиалоги всегда представляли собой нечто вроде допроса, словно Карвен старался любыми средствами вырвать нужные ему сведения у своих испуганных либо непокорных пленных.

Виден заносил разрозненные отрывки таких разговоров в записную книжку, потому что часто они шли на английском, французском и испанском языках, которые он знал; но ни одна из заметок не сохранилась. Однако он утверждал, что, кроме нескольких бесед, которые затрагивали мрачные преступления, совершенные в прошлом в знатных семействах города, в основном речь шла о различных проблемах истории и других наук, причем часто упоминались какие-то события, случившиеся давным-давно в дальних странах. Однажды, например, некий голос, то поднимаясь до взбешенного крика, то мрачно и покорно отвечал по-французски на вопросы касательно убийства Черного Принца в Лиможе в 1370 году, причем у него старались выпытать, существовала ли некая тайная причина, известная, очевидно, только ему одному. Карвен хотел узнать у пленника (если это действительно пленник), был ли отдан приказ об убийстве из-за Знака Козла, найденного на алтаре в древней римской гробнице, находившейся недалеко от собора, или Черный Человек из Высшего Сбора Вьенны произнес магические Три Слова. Так и не добившись ответа, Карвен применил крайние меры: раздался ужасный вопль, за которым последовало молчание, потом тихий стон и звук падения чего-то тяжелого.

Ни один из подобных допросов приятелям не удалось подсмотреть, потому что окна всегда оставались плотно завешенными. Но однажды, после тирады на незнакомом языке, за стеклом показалась тень, глубоко поразившая Видена: она напомнила ему одну из кукол, увиденных моряком в 1764 году в Хечер-Холле, когда некий человек из Джерментайна (губернаторство Пенсильвания) демонстрировал искусно сделанные механические фигуры, задействованные в представлении, включавшем, как гласила афиша «…вид знаменитого города Иерусалима, храм Соломона, царский престол, прославленные башни и холмы, а также Страсти Нашего Спасителя, что претерпел Он от Сада Гефсиманского до Креста на Горе Голгофе; искуснейший образчик Механических Фигур, достойный Внимания Любопытствующих». Именно тогда престарелая индейская чета, разбуженная шумом, который произвел испуганный соглядатай, с шумом отпрянувший от окна, откуда доносились звуки странной речи, спустила на него собак. После этого случая в доме больше не было слышно разговоров, из чего Виден и Смит сделали вывод, что Карвен переместил свои опыты в подземелье.

О том, что оно действительно существует, свидетельствовало множество фактов. Слабые крики и стоны порой словно вырывались из сплошной скалы в пустых и безлюдных местах; кроме того, в кустах на речном берегу, там, где он круто спускался в долину Потуксета, обнаружили низкую, вверху закруглявшуюся аркой дверь из прочного орехового дерева, окруженную солидной каменной кладкой — очевидно вход в подземелье, проложенное в холме. Виден не мог сказать, когда и как построили катакомбы, но он часто указывал, что рабочих очень легко незаметно доставить сюда по реке. Поистине, Джозеф Карвен находил самое разнообразное применение своей собранной со всего света разношерстной команде!

Во время затяжных дождей весной 1769 года приятели не сводили глаз с крутого склона, надеясь, что сама природа откроет им тайны подземелий, и были вознаграждены за упорство, ибо потоки дождевой воды вынесли в глубокие промоины на склонах огромное количество костей, принадлежащих не только животным, но и людям. Конечно, имелись вполне невинные объяснения такой находке — ведь они скопились вблизи фермы, в местах, где на каждом шагу встречались заброшенные индейские кладбища, но Виден и Смит имели на сей счет собственное мнение.

В январе 1770 года, когда приятели безуспешно пытались решить, чтоделать дальше, если вообще можно что-то предпринять, опираясь на такие разрозненные и неясные свидетельства, произошел инцидент с кораблем «Форталеса». Обозленный прошлогодним поджогом таможенного шлюпа «Либерти» в Ньюпорте, адмирал Веллес, командующий всеми королевским пограничным флотом, проявлял усиленную бдительность по отношению к иностранным кораблям; поэтому военная шхуна Его Величества «Лебедь», под командованием капитана Гарри Леша, однажды ранним утром после недолгого преследования захватила небольшое судно «Форталеса», приписанное к испанскому городу Барселона, которое вел капитан Мануэль Арруда. Согласно судовому журналу, «Форталеса» следовала из Каира в Провиденс. Во время обыска корабля обнаружилось нечто удивительное: его груз состоял исключительно из египетских мумий, получателем значился «Капитан АБВ». который должен был передать эти мумии на лихтер у Ненквит-Пойнт. Капитан Арруда умолчал о подлинном имени получателя, считая вопросом чести соблюдение данного им обещания. Вице-адмиралтейство Ньюпорта, не зная, что предпринять, поскольку, хотя найденное имущество не представляло собой контрабанду, «Форталеса» вошла в бухту тайно, не соблюдая законной процедуры, в конце-концов последовало совету контролера Робинсона и пошло на компромисс, освободив судно, но запретив ему приближаться к Род-Айленду. Впоследствии ходили слухи, что испанский корабль видели в бостонской гавани, хоть он не получал разрешения войти в порт.

Этот необычный инцидент, естественно, вызвал оживленные разговоры в Провиденсе, и мало кто сомневался в существовании связи между странным фрахтом и зловещей фигурой Джозефа Карвена. О его необычных опытах и экзотических субстанциях, которые он выписывал отовсюду, знали все; все подозревали его в странном пристрастии к посещению кладбищ; не надо обладать особенно живым воображением, чтобы связать его имя с отвратительным грузом, который мог предназначаться только ему, и никому другому.

Словно зная, что о нем говорят, Карвен несколько раз как бы случайно упоминал об особой химической ценности бальзама, находимого в мумиях, очевидно полагая, что может представить это дело как совершенно обычное и естественное, но все же впрямую не признавая своей причастности. Виден и Смит, конечно, не питали никаких сомнений относительно предназначения находки, предлагая самые невероятные теории, касающиеся самого Карвена и его чудовищных занятий.

Следующей весной, как и в прошлом году, выпали сильные дожди, и оба приятеля продолжали внимательно наблюдать за берегом за фермой Карвена, где потоки смыли большие участки склона, открыв новые залежи костей. Но каких-либо следов подземных помещений или проходов по-прежнему не было. Однако в селении Потуксет, расположенном милей ниже по реке, там, где она падает по каменным порогам, разливаясь затем в широкую гладь, распространились странные слухи. Там, где затейливые старинные постройки начиная от деревянного мостика словно наперегонки взбирались на вершину холма, где в сонных доках стояли на якоре рыбачьи шлюпы, люди рассказывали о страшных предметах, плывших вниз по течению, которые можно хорошо рассмотреть, когда они скатываются по порогам. Конечно, Потуксет — большая река, протекающая по нескольким густонаселенным районам, где немало кладбищ, а весенние дожди в том году лили не переставая; но удившие у моста рыбаки позже рассказывали, какого страху натерпелись, поймав однажды свирепый взгляд некого странного существа, которое промчалось мимо к спокойному водному зеркалу, расстилавшемуся ниже моста; как замерли от страха, услышав приглушенный крик, изданный другой, почти полностью разложившейся неведомой тварью. Эти слухи немедленно привели Смита (его приятель тогда находился в плавании) к берегу за фермой, где вероятнее всего обнаружить признаки земляных работ. Однако на крутом склоне не оказалось никаких следов туннеля: потоки весенних вод оставили после себя стену земли и вырванный с корнями кустарник, который раньше рос на обрыве. Смит даже принялся рыть наудачу, но вскоре отказался от этой затеи, не надеясь на успех, а может даже опасаясь в глубине души, что добьется цели. Неизвестно, как бы на его месте поступил упрямый и мстительный Виден, не будь он тогда в плавании.

3.

Осенью 1770 года Виден решил, что пришло наконец время рассказать о результатах своих наблюдений. Надо было связать воедино множество фактов, и он нуждался в свидетеле, который мог опровергнуть возможное обвинение в том, что все это — измышления, порожденные ревностью и жаждой мести. Своим главным поверенным он избрал капитана Джеймса Мэтьюсона, командира «Энтерпрайза», который, во-первых, знал его достаточно хорошо, чтобы не усомниться в его правдивости, и во-вторых пользовался уважением и полным доверием горожан. Разговор с капитаном состоялся в комнате на верхнем этаже таверны «Сабина», что близ доков, при нем присутствовал Смит, подтвердивший каждое слово Видена. Рассказ явно произвел огромное впечатление на Мэтьюсона. Как всякий житель Провиденса, капитан питал глубокие подозрения относительно Джозефа Карвена; понадобилось лишь подтвердить их новыми фактами, чтобы они превратились в уверенность. Под конец беседы он стал мрачен и заставил приятелей поклясться в том, что они будут хранить молчание. Он сказал, что конфиденциально передаст полученные сведения десяти самым образованным и влиятельным гражданам Провиденса, выслушает их мнение и последует любым указаниям. Во всяком случае, очень важно держать все в тайне, ибо это не такое дело, с которым могли бы справиться городские констебли. Главное, ни о чем не должна знать легковозбудимая толпа, заявил капитан, иначе в наше и без того беспокойное время может повториться салемское безумие, охватившее людей без малого ста лет назад, и вынудившее Карвена бежать в Провидено.

По мнению Мэтьюсона, в тайну следовало посвятить доктора Бенджамина Веста, чей труд об орбите Венеры снискал ему славу глубокого мыслителя и ученого; преподобного Джеймса Меннинга, президента колледжа, который недавно приехал из Варрена и временно поселился в новом здании колледжа на Кинг-стрит, ожидая завершения работ в доме на холме у Пресвитериал-Лейн; бывшего губернатора Стефена Хопкинса, члена философского общества в Ньюпорте, известного замечательной широтой взглядов; Джона Картера, издателя местной «Газетт»; всех четырех братьев Браун — Джона, Джозефа, Николаса и Мозеса, городских магнатов (Джозеф проявлял большой интерес к науке); старого доктора Джейбза Бовена, большого эрудита, непосредственно знакомого со странными заказами Карвена, и Абрахама Виппла, капитана капера, человека фантастической энергии и храбрости, которого прочили в руководители в случае, если придется прибегнуть к каким-либо активным действиям.

Миссия Мэтьюсона оказалась более чем успешной, ибо, несмотря на то что некоторые из числа избранных им верных людей отнеслись довольно скептически к сверхъестественному аспекту рассказанной Виденом истории, никто не сомневался в необходимости принять тайные и хорошо продуманные меры. Было ясно, что Карвен представляет потенциальную опасность для жизни не только города, но и целой колонии, и его следовало уничтожить любой ценой.

В конце декабря 1770 года группа наиболее уважаемых горожан собралась в доме Стефена Хопкинса и обсудила план предварительных действий. Они внимательно ознакомились с записями, которые Виден передал капитану Мэтьюсону; чтобы засвидетельствовать некоторые детали, пригласили и самого молодого штурмана вместе с его приятелем Смитом. К концу встречи всех охватил непонятный ужас, но его пересилила мрачная решимость, которую лучше остальных выразил громогласный и грубоватый капитан Виппл. Не следует ставить в известность губернатора, ибо законные средства здесь явно недостаточны. Карвен, повелевавший тайными силами, о могуществе которых присутствующие могли только догадываться, не относится к людям, которых можно, не подвергаясь опасности, уведомить, что их присутствие в Провиденсе нежелательно. Он способен принять ответные меры, но даже если этот страшный человек согласится уехать, бремя последствий его тягостного пребывания в городе ляжет на плечи других. Времена тогда были беззаконные, и люди, которые долгие годы служили на королевских таможенных судах, не остановились бы перед любыми жестокостями, если того требовал долг. Карвена нужно застать врасплох в Потуксете, отправив на его ферму большой отряд испытанных в сражениях моряков, и заставить наконец дать исчерпывающие объяснения. Если окажется, что он — безумец, забавляющийся криками и воображаемыми разговорами на разные голоса, то следует его отправить в сумасшедший дом. Если же здесь кроется что-то похуже, если действительно существуют ужасные подземелья, то он и остальные обитатели дома должны умереть. Это нужно сделать без лишнего шума, и даже жена и тесть Карвена не должны ничего знать о причинах и обстоятельствах его гибели.

Пока шло обсуждение таких серьезных мер, в городе произошел случай настолько дикий и необъяснимый, что в течение нескольких дней во всей округе только о нем и говорили. В глухую лунную январскую полночь, когда землю покрывал глубокий снег, в окнах внезапно загорелся свет и показались головы сонных обывателей, которых разбудили ужасающие крики, разнесшиеся эхом вдоль реки и до вершины холма; те, кто жил возле Вейбоссет-Пойнт, видели, как какое-то огромное белое существо лихорадочно барахтается в ледяной воде перед грязной площадью у таверны «Голова турка». Вдали громко лаяли собаки, но сразу умолкли, когда до них долетел шум на улицах встревоженного города. Люди с фонарями и заряженными мушкетами выбегали из домов посмотреть, что происходит, ноих поиски не увенчались успехом. Однако на следующее утро в ледяных заторах у южных опор Большого Моста, между Длинным Доком и винным заводом Эббота, нашли безжизненное обнаженное тело огромного мускулистого мужчины, что стало темой бесконечных догадок и разговоров. Перешептывались между собой в основном люди старшего поколения, а не молодежь, потому что замерзшее лицо с выпученными от ужаса глазами показалось городским старожилам знакомым. Старики, дрожа от страха, обменивались беглыми замечаниями: каким бы невероятным это ни казалось, но в застывших искаженных чертах угадывалось сходство с человеком, который умер пятьдесят лет назад!

Эзра Виден оказался среди тех, кто обнаружил тело; припомнив, как бешено лаяли прошлой ночью псы, он прошел вдоль Вей-Боссет-Стрит и по мосту Мадди Док, откуда исходили крики. Молодой штурман шагал, направляемый каким-то странным предчувствием, и потому не удивился, заметив на снегу там, где кончался жилой район, и улица переходила в дорогу на Потуксет, любопытные свидетельства, проливавшие дополнительный свет на случившееся. Обнаженного гиганта преследовали собаки и несколько человек, обутых в сапоги; кроме того, здесь явно обозначились следы возвращающихся животных и их хозяев. Видимо, они отказались от погони, не желая слишком приближаться к городу. Виден зловеще улыбнулся и, желая довести дело до конца, добрался до места, откуда шли следы. Они, как и ожидалось, привели моряка к потуксетской ферме Джозефа Карвена. Эзра много дал бы за то, чтобы двор перед домом не был так сильно истоптан. Но он не хотел рыскать у фермы среди бела дня, чтобы не выдать себя. Доктор Бовен, которому Виден поторопился доложить об увиденном, вскрыл странный труп и обнаружил аномалии, поставившие его в тупик. Органы пищеварения гиганта находились в зачаточном состоянии — желудок и кишечник выглядели так, будто он ни разу не ел; кожа походила на грубую и в то же время рыхлую дерюгу — явление, которое доктор никак не мог объяснить. Находясь под впечатлением распускаемых стариками слухов о том, что мертвец как две капли похож на давно почившего кузнеца Дэниэла Грина, чей правнук, Аарон Хоппин, служил суперкарго на одном из кораблей, принадлежащих Карвену, Виден принялся, словно между прочим, расспрашивать людей, пока не узнал, где похоронен Грин. Той же ночью группа из пяти человек отправилась на заброшенное Северное кладбище, что напротив Херренден-Лейн, и раскопала могилу. Как они и ожидали, она оказалась пустой.

Тем временем разносчиков почты предупредили, что следует задерживать корреспонденцию, адресованную Джозефу Карвену. Незадолго до того, как нашли обнаженный труп неизвестного, капитану Мэтьюсону доставили письмо из Салема, отправленное страшному купцу от некоего Джедадии Орна, которое заставило призадуматься всех, кто участвовал в заговоре. Некоторые отрывки из послания переписали и с тех пор документ хранился в семейном архиве, где его и нашел Чарльз Вард:

На мрачные мысли наводило и другое, неподписанное письмо, отправленное из Филадельфии, особенно следующий отрывок:

Третье подозрительное письмо написано на неизвестном языке. В дневнике Смита, найденном Чарльзом Вардом, неумело скопирована часто повторяющаяся комбинация букв; авторитетные ученые из Университета Брауна объявили, что это амхарский (или абиссинский) алфавит, но сам текст расшифровать не смогли.

Ни одно из посланий Карвену доставлено не было; кроме того, исчезновение из Салема примерно в то же время Джедадии Орна показывает, что заговорщики из Провиденса предприняли тайные меры. Руководимое доктором Шиппеном Историческое общество в Пенсильвании получило письмо, которое сообщало о присутствии в Филадельфии некоего опасного субъекта. Но чувствовалась необходимость в более решительных действиях, и группы смелых моряков, дав друг другу обет верности, тайно собирались по ночам на верфях и складах Брауна. Медленно но верно разрабатывался план, призванный не оставить и следа от зловещих тайн Джозефа Карвена.

Несмотря на все предосторожности, купец проявлял несвойственное ему беспокойство, словно чуял, что против него зреет заговор. Его экипаж постоянно сновал между городом и дорогой на Потуксет, и мало-помалу с него сошла маска притворной веселости, с помощью которой он в последнее время пытался бороться со сложившимся против него предубеждением. Его ближайшие соседи Феннеры однажды ночью заметили яркий луч света, вырывающийся из отверстия в крыше загадочного каменного здания с высокими и необычайно узкими окнами; они немедленно уведомили Джона Брауна из Провиденса о необычном происшествии. Мистер Браун, руководитель тщательно отобранной группы, собиравшейся покончить с Карвеном, ответил, что вскоре будут приняты решительные меры. Он счел это необходимым, ибо понимал, что невозможно скрыть от семейства Феннеров давно готовящийся налет на ферму, и объяснил его тем, что, как стало известно, зловещий купец — шпион ньюпортских таможенников, к которым питали явную или тайную вражду все шкиперы, торговцы и фермеры в округе Провиденс. Неизвестно, поверили или нет подобной хитрости соседи Карвена, видевшие на его участке так много странных вещей, но во всяком случае, они без колебаний приписывали самые ужасные грехи человеку, поведение которого внушало тревогу своей необычностью. Мистер Браун поручилим наблюдать за фермой и сообщать ему обо всем, что там происходит.

4.

Опасение, что Карвен о чем-то подозревает и намеревается предпринять нечто особенное, — доказательством тому служил странный луч света, уходящий в небо, — наконец ускорило акцию, с великой тщательностью подготовленную почтенными жителями Провиденса. Как записано в дневнике Смита, в десять часов вечера в пятницу двенадцатого апреля 1771 года, в большом зале таверны Тарстона «Золотой лев» на Вейбоссет-Пойнт, напротив моста, собралось около сотни вооруженных моряков. Кроме командира отряда Джона Брауна, здесь присутствовало несколько влиятельных персон: доктор Бовен с набором хирургических инструментов; президент Меннинг, оставивший дома свой знаменитый парик (самый большой в колонии), на что все сразу обратили внимание; губернатор Хопкинс, закутанный в темный плащ, в сопровождении брата Эйзы, опытного морехода, которого он в последний момент посвятил в тайну с разрешения остальных; Джон Картер, Мэтьюсон и капитан Виппл, который и должен был руководить набегом на ферму. Некоторое время эти уважаемые в городе люди совещались отдельно в задней комнате, затем капитан Виппл вышел в зал, чтобы снова взять обет молчания с собравшихся моряков и датьим последние указания. Элеазар Смит находился с прочими руководителями заговора в задней комнате, ожидая прибытия Эзры Видена, которому поручили следить за Карвеном и сообщить, как только зловещий купец отправится на ферму.

Примерно в десять тридцать тишину нарушил шум, производимый экипажем Карвена на Большом Мосту, потом звуки донеслись уже с улицы за мостом. Тут и без сигнала Видена стало ясно: человек, обреченный всеми на смерть, отправился в последний в своей жизни путь для свершения мерзостного полуночного колдовства. Несколько мгновений спустя, когда едва слышный стук колес уже долетал с моста у Мадди-Док, появился Виден; заговорщики молча выстроились на улице перед таверной в боевом порядке, взвалив на плечи кремневые мушкеты, охотничьи ружья и гарпуны. Эзра и Смит присоединились к отряду во главе с Випплом, рядом с ними шли капитан Эйза Хопкинс, Джон Картер, президент Меннинг, капитан Мэтьюсон и доктор Бовен; к одиннадцати часам подошел Мозес Браун, который не присутствовал на предыдущем собрании, проходившем в той же таверне. Именитые горожане и сотня моряков, сосредоточенные, полные мрачной решимости, без промедления пустились в долгий путь, По мере приближения к цели их охватывало все большее волнение. Вот уже позади остался Мадди-Док; теперь они шагали по плавному подъему Броуд-стрит к дороге на Потуксет. Пройдя церковь Элдер Сноу, некоторые из моряков оглянулись, чтобы бросить прощальный взгляд на Провиденс, чьи улицы и дома раскинулись под морем по-весеннему рано выглянувших звезд. Лес черных силуэтов мансард и остроконечных крыш тянулся вверх; со стороны бухты, что к северу от моста, тихо веял соленый морской бриз. Отражаясь в водах реки, по небу плыла Вега; она поднималась над вершиной холма, где сплошную темную линию деревьев разрывала крыша недостроенного здания колледжа. У его подножия, вдоль узких, идущих вверх по склону дорог, дремал древний город, старый Провидено, во имя безопасности и процветания которого надо было стереть с лица земли гнездо чудовищных и богопротивных преступлений.

Через час с четвертью отряд, точно по плану, прибыл к Феннерам, которые сообщили последние новости о Карвене. Он приехал на свою ферму примерно тридцать минут назад, и вскоре в небо на несколько мгновений поднялся странный сноп света, хотя видимые им окна, как обычно и бывало в последнее время, оставались темными. Когда свидетели делились своими наблюдениями, над домом вновь поднялось ослепительное сияние, протянувшись к югу, и все убедились в том, что здесь действительно происходят страшные, противные законам природы чудеса. Капитан Виппл приказал отряду сформировать три группы: двадцать человек под началом Элеазара Смита направятся охранять место возможной высадки верных Карвену людей на случай, если к купцу прибудет подкрепление, и их призовут их на помощь лишь при крайних обстоятельствах; еще двадцать под командованием капитана Эйзы Хопкинса прокрадутся по речной долине за дом и разрушат топорами или взрывом пороха тяжелую низкую дверь орехового дерева на высоком крутом берегу; остальным надлежало окружить здание и все службы. Последнюю группу Виппл разделил: треть людей капитан Мэтьюсон поведет к таинственному каменному строению с узкими окнами; столько же последуют за Випплом внутрь дома, а оставшиеся замкнут кольцо вокруг фермы и дождутся сигнала.

Те, кто должны находиться на берегу реки, взорвут дверь по свистку и будут сторожить вход, чтобы захватить любое живое существо, которое попытается вырваться наружу. Услышав два свистка, они должны проникнуть вглубь подземелья, и либо сразиться там с врагами, либо присоединиться к остальным нападающим. Стоящие у каменного здания по тем же сигналам должны вначале взломать входную дверь, а затем спуститься по проходу внутрь строения и помочь своим товарищам в подземелье. Последний сигнал — три свистка — вызовет резервные силы, охраняющие подступ к ферме. Они тоже разделятся — одни войдут в подземные помещения через дом, другие проникнут в пещеры через каменное здание. Капитан Виппл не сомневался в существовании катакомб и составил план, исходя из этого. У него имелся боцманский свисток, издававший необычайно сильный и пронзительный звук, — сигналы наверняка услышит каждый. Они могут не дойти лишь до резервной группы у реки, и в случае необходимости придется кого-нибудь туда послать. Мозес Браун и Джон Картер отправились на берег вместе с Хопкинсом, а президент Меннинг должен был оставаться с капитаном Мэтьюсоном у каменного строения. Доктор Бовен и Эзра Виден входили в подразделение Виппла, которому надлежало начать штурм дома сразу, как только прибудет посланный от капитана Хопкинса и сообщит о готовности людей у реки. Тогда командир отряда подаст сигнал — один громкий свисток, и все группы одновременно начнут штурм с трех сторон. В начале второго они покинули Феннеров: одни направились к побережью, где ожидалась высадка противника, другие — в долину реки, к двери, ведущей в подземелье, а третьи, разделившись, двинулись к ферме Карвена.

Элеазар Смит, сопровождавший резервную береговую группу, пишет в своем дневнике, что прибыли они к месту назначения без всяких происшествий и долго ждали у крутого склона, спускавшегося к бухте; тишину нарушил неясный звук, напоминавший свисток, затем он услышал свирепое рычание, крики и взрыв, который кажется раздался там же. Позже одному из моряков показалось, что он различил отдаленные мушкетные и ружейные выстрелы, а некоторое время спустя, пишет Смит, он почувствовал, как все вокруг заходило ходуном и даже воздух содрогнулся от неких страшных громовых слов, произнесенных неведомым гигантским существом. Только перед самым рассветом до них добрался измученный посыльный с дико блуждающим взглядом; одежда его источала ужасающее зловоние. Он велел бесшумно расходиться по домам, никогда не упоминать о событиях нынешней ночи и вообще забыть о них и создании, называвшем себя Джозефом Карвеном. Вид этого человека убеждал лучше всяких слов. И хотя он был обычным матросом, имевшим множество друзей, в нем произошла какая-то непонятная перемена: что-то надломилось в душе, и с тех пор он всегда избегал людей. Встретив позже остальных заговорщиков, побывавших в самом гнезде неведомых ужасов, члены береговой группы увидели, что с ними случилось то же самое. Каждый из них, казалось, утратил частицу своего естества, увидев и услышав нечто невыносимое для людских ушей и глаз, и чудовищные воспоминания преследовали их до самой смерти. Они никогда ни о чем не рассказывали, ибо инстинкт самосохранения — самый примитивный из человеческих инстинктов — заставляет нас замереть перед лицом страшного и загадочного. Невыразимый ужас, поразивший единственного добравшегося до берега гонца, передался и им, навеки запечатавих уста. Они почти ничего не рассказывали об обстоятельствах набега, и дневник Элеазара Смита — единственное свидетельство ночного похода отряда, который в ту весеннюю звездную ночь вышел из таверны «Золотой лев».

Однако Чарльз Вард отыскал косвенные сведения об экспедиции в письмах Феннеров, которые нашел в Нью-Лондоне, где по его сведениям проживала другая ветвь семейства. Соседи Карвена, наблюдавшие из окон своего дома за обреченной фермой, заметили, как туда шли группы вооруженных людей, ясно слышали бешеный лай собак купца, за которым последовал пронзительный свисток — сигнал к штурму. После него из каменного здания во дворе фермы в небо вновь вырвался яркий луч света, и сразу же после быстрой трели второго свистка, призывавшего все группы на приступ, послышалась слабая россыпь мушкетных выстрелов, почти заглушенная чудовищным воплем и рычанием. Никакими описаниями не передать весь ужас этого крика: услышав его, мать Люка Феннера лишилась чувств. Потом, немного потише, прозвучал еще один вопль, он сопровождался глухими выстрелами из ружей и мушкетов, затем оглушительным взрывом, причем звук шел со стороны реки. Примерно через час собаки, словно испуганные чем-то, стали пронзительно лаять, послышался глухой подземный гул — и пол в доме Феннеров так задрожал, что покачнулись свечи, стоявшие на каминной доске. По комнате распространился сильный запах серы, а отец Люка заявил, что услышал третий сигнал, призывающий на помощь, хотя другие члены семьи ничего не уловили. Новые залпы мушкетов сопровождались глухим гортанным криком, не таким пронзительным, как прежде, но еще более ужасным. Точнее, он напоминал злобное бульканье или кашель, и назвать его криком можно лишь потому, что он продолжался очень долго. Любой, самый громкий рев легче вынести, чем эти ужасные монотонные звуки.

Внезапно там, где стояла ферма Карвена возникла какая-то странная горящая фигура и послышались отчаянные крики пораженных страхом людей. Затрещали мушкеты, и она рухнула на землю. Но за ней появилась вторая, тоже охваченная пламенем. Человеческие голоса едва различались в поднявшемся оглушительном шуме, но Феннер пишет, что ему удалось разобрать несколько слов, исторгнутых чудовищем в лихорадочно-безнадежной попытке спастись: «Всемогущий, защити паству свою». После нескольких выстрелов упало и оно. Наступила тишина, которая длилась примерно три четверти часа. Потом маленький Артур Феннер, младший брат Люка, крикнул, что видит, как от проклятой фермы поднимается к звездам «красный туман». На это обратил внимание только ребенок, но Люк отмечает одно весьма любопытное совпадение — трех кошек, сидевших вместе с ними в комнате, в тот момент охватил необъяснимый страх: на выгнутых в панике спинках шерсть поднялась дыбом.

Через пять минут подул ледяной ветер, и воздух наполнился таким нестерпимым зловонием, что только свежий морской бриз помешал почувствовать его группе заговорщиков на берегу, и тем немногим из жителей селения Потуксет, кто еще бодрствовал. Никогда прежде Феннерам не приходилось ощущать подобный запах; миазмы вызывали какой-то непонятный, навязчивый страх, гораздо сильнее того, что испытывает человек, находясь на кладбище у раскрытой могилы. Затем прозвучал зловещий голос, который никогда не забудет каждый, кто имел несчастье его услышать. Словно вестник гибели, прогремел он с неба, а когда эхо замерло, в окнах задрожали стекла. Голос был низким и музыкальным, сильным, подобно звукам органа, но зловещим, как тайные книги арабов. Никто не мог сказать, что он произнес, ибо говорил он на незнакомом языке, но Люк Феннер попытался записать услышанное: «Деесмеес — джесхет-бонедосефедувема-энттемосс». До 1919 года странная запись казалась бессмысленной, однако когда ее увидел Чарльз Вард, юноша побелел как полотно, ибо узнал слова, которые Мирандола определил как самое страшное заклинание, употребляемое в черной магии.

Этому дьявольскому зову со стороны фермы Карвена ответил целый хор отчаянных криков, без сомнения человеческих, после чего к зловонию примешался новый, такой же нестерпимо едкий запах. К воплям присоединился ясно различимый вой, то громкий, то затихающий, словно горло неизвестного существа время от времени сводил спазм. Иногда он становился почти членораздельным, хотя никто не сумел различить слов, а иногда переходил в страшный истерический смех. Потом раздался рев ужаса, который вырвался из человеческих глоток, крик леденящего кровь безумия, прозвучавший ясно и громко, хотя, вероятно, исходил из самых глубин подземелья. Затем воцарились тишина и полный мрак. Затмевая звезды, к небу поднялись клубы густого дыма, несмотря на то, что не было видно никаких следов пожара и как стало ясно утром, ни одну постройку на ферме Карвена не повредили.

Незадолго до рассвета двое в источающей чудовищное стойкое зловоние одежде постучались к Феннерам и попросили у них кружку рома, за который очень щедро заплатили. Один из гостей сказал, что с Джозефом Карвеном покончено и что им ни в коем случае не следует упоминать о событиях нынешней ночи. Как ни самонадеянно прозвучал приказ, в нем ощущалось нечто, не позволявшее ослушаться, словно он исходил от какой-то высшей власти, обладающей страшной силой; поэтому об увиденном и услышанном Феннерами в ту ночь рассказывают лишь случайно сохранившиеся письма Люка, которые он просил уничтожить по прочтении. Вероятно, только необязательность коннектикутского родственника, которому адресовались послания, — ведь в конце-концов они уцелели, — не позволила вычеркнуть роковое событие из истории города, как желал бы каждый его участник. К полученным сведениям Чарльз Вард мог добавить еще одну деталь, о которой узнал после долгих расспросов жителей Потуксета об их предках. Старый Чарльз Слокум, всю жизнь проживший здесь, поделился странным слухом. Его дед когда-то рассказывал, что в поле, недалеко от селения, через неделю после того, как объявили о смерти Джозефа Карвена, нашли обуглившееся изуродованное тело. Разговоры об этом долго не умолкали, потому что труп, правда сильно обгоревший, не принадлежал ни человеку, ни какому-либо животному, знакомому жителям Потуксета или описанному в книгах.

5.

Ни один из героев ночного похода не проронил ни слова о случившемся, и все подробности, дошедшие до нас, сообщены теми, кто не участвовал в сражении. Поразительна тщательность, с которой непосредственные участники штурма избегали малейшего упоминания о скользком предмете.

Восемь моряков погибли, но хотя их тела не передали семьям, родные удовольствовались историей о столкновении с таможенниками. Той же причине приписывались и многочисленные раны, тщательно забинтованные доктором Джейбзом Бовеном, который сопровождал отряд. Труднее всего оказалось придумать объяснение странному запаху, которым пропиталась одежда участников штурма, — об этом говорили в городе несколько недель. Из тех, кто командовал группами, самые тяжелые ранения получили капитан Виппл и Мозес Браун; письма жен, отправленные родственникам, говорят о том, в какое отчаяние пришли женщины, когда пострадавшие решительно запретили им прикасаться к повязкам и менять их. Участники нападения на ферму Карвена как-то сразу постарели, стали раздражительными и мрачными. К счастью, все они были сильными, привыкшими действовать в самых тяжелых условиях и, кроме того, искренне религиозными людьми, ортодоксами, не признававшими никаких отклонений от привычных им понятий и норм. Умей они глубже задумываться над пережитым и обладай более развитым интеллектом, они бы возможно серьезно заболели. Тяжелее всего пришлось президенту Меннингу, но и он сумел преодолеть мрачные воспоминания, заглушая их молитвами. Каждый из этих незаурядных людей сыграл в будущем важную роль. Двенадцатью месяцами позже капитан Виппл возглавил восставшую толпу, которая сожгла таможенное судно «Теспи», и в таком поступке можно усмотреть желание навсегда избавиться от ужасных образов, отягощавших его память, заслонив их другими воспоминаниями.

Вдове страшного купца отослали запечатанный свинцовый гроб странной формы, очевидно найденный на ферме, где его приготовили на случай необходимости; в нем, как ей сказали, находилось тело мужа. Женщине объявили, что он убит в стычке с таможенниками, подробностей которой ей лучше не знать. Больше никто ни словом не обмолвился о кончине Джозефа Карвена, и Чарльз Вард имел в своем распоряжении всего один неясный намек, на котором построил свою теорию. Даже не намек — лишь тонкую ниточку: подчеркнутый дрожащей рукой отрывок из конфискованного послания Джедадии Орна к Карвену, которое частично переписано почерком Эзры Видена. Копия найдена у потомков Смита, и можно лишь гадать, отдал ее Виден своему приятелю, когда все закончилось, как объяснение случившихся с ними страшных вещей, либо, что более вероятно, письмо находилось у Смита еще до ночных событий, и он выделил фразы собственной рукой. Вот какое место отмечено в письме:

Размышляя о том, каких невыразимо ужасных союзников мог вызвать силами магии Карвен в минуту отчаяния, Чарльз Вард задавался вопросом, действительно ли его предок пал от руки одного из граждан Провиденса.

Влиятельные люди, руководившие штурмом фермы Карвена, приложили все силы для того, чтобы стереть всякие воспоминания о нем из памяти людей и анналов города. Вначале они действовали не так решительно и позволили вдове погибшего, его тестю и дочери оставаться в полном неведении относительно истинного положения дел, но капитан Тиллингест, человек неглупый и проницательный, вскоре узнал достаточно, чтобы ужаснуться и потребовать от дочери возвращения девичьей фамилии. Он приказал сжечь книги покойного вместе с оставшимися после него бумагами, и стереть надпись с надгробия на могиле зятя. Он хорошо знал капитана Виппла и, вероятно больше, чем кто-либо иной узнал от бравого моряка о последних минутах колдуна, заклейменного вечным проклятием.

С этого времени строго запрещалось даже упоминать имя Карвена, было приказано уничтожить касающиеся его записи в городских анналах и заметки в местной газете. Подобные меры сравнимы разве что с табу, наложенным на творчество Оскара Уальда, остававшееся в силе целых десять лет после его осуждения, или с судьбой грешного короля Ранагура из фантазии лорда Дансени, в которой боги не только прекратили его существование, но сделали так, что он вообще никогда не появлялся на свет.

Миссис Тиллингест, как стала называться вдова Карвена после 1772 года, продала дом на Олни-Корт и жила вместе с отцом на Повер-Лейн до самой смерти, последовавшей в 1817 году. Ферма в Потуксете, которую люди продолжали избегать, с годами ветшала и, казалось, пришла в запустение с невиданной быстротой. В 1780 году здесь оставались только каменные и кирпичные здания, а к 1800 году даже они превратились в груду развалин. Никто не осмеливался пробраться через разросшийся на берегу реки кустарник к тому месту, где могла скрываться потайная дверь, никто не попытался нарисовать в воображении во всех чудовищных подробностях картину гибели Джозефа Карвена, которого лишь смерть спасла от ужасов, вызванных им самим.

И только дородный капитан Виппл, как утверждали любители прислушиваться к тому, что не предназначено для чужих ушей, время от времени бормотал себе под нос не совсем понятные слова: «Чума его возьми… если уж вопишь, так не смейся… Можно подумать, проклятый мерзавец приготовил напоследок главную хитрость. Клянусь честью, надо было сжечь его дом».

Глава 3. ПОИСК И ВОПЛОЩЕНИЕ

1.

Как уже говорилось, Чарльз Вард только в 1918 году узнал о своем тайном предке. Неудивительного, что он тотчас же проявил живейший интерес ко всему, относящемуся к этому таинственному человеку, каждая забытая подробность жизни которого стала для Чарльза чрезвычайно важной, ибо в нем самом текла кровь Джозефа Карвена. Да и всякий специалист по генеалогии, наделенный живым воображением и преданный своей науке, не преминул бы в подобном случае начать систематический сбор данных.

Свои первые находки он не пытался держать в тайне, так что доктор Лайман даже колебался, считать ли началом безумия молодого человека момент, когда он узнал о своем родстве с Карвеном, или отнести его к 1919 году. Он обо всем рассказывал родителям, — хотя матери не доставило особого удовольствия известие, что среди ее предков есть такой субъект, как Карвен, — и работникам музеев и библиотек, куда постоянно ходил. Обращаясь к владельцам частных архивов с просьбой ознакомить его с документами, он не скрывал своей цели, разделяя их несколько насмешливое и скептическое отношение к авторам старых писем и дневников. Он не раз говорил, как ему хочется разобраться в том, что в действительности произошло полтораста лет назад на потуксетской ферме, местоположение которой он тщетно пытался отыскать, и какой реальный человек скрывается за легендой, в которую молва превратила Джозефа Карвена.

Получив в свое распоряжение дневник Смита и его архив, обнаружив там письмо Джедадии Орна, юноша решил посетить Салем, чтобы выяснить, как провел Карвен молодость и с кем был там связан, что он и сделал во время пасхальных каникул в 1919 году. Чарльза очень любезно приняли в Института Эссекса, который юноша уже не раз посещал ранее, когда заезжал в этот очаровательный романтический старый город с полуобвалившимися пуританскими фронтонами и прижавшимися друг к другу остроконечными кровлями; здесь он нашел множество данных о предмете своего исследования. Вард узнал, что его отдаленный предок родился в Салем-Виллидже, ныне Денвере, в семи милях от города, восемнадцатого февраля (по старому стилю) 1662 или 1663 года; что он удрал из дому в возрасте пятнадцати лет, стал моряком, вернулся только через девять лет, причем приобрел речь, одежду и манеры английского джентльмена, и осел в Салеме. В эту пору он почти прекратил общение с семьей, посвятив большую часть времени изучению невиданных здесь прежде книг, которые приобрел в Европе, и проведению химических опытов с веществами, привезенными на кораблях из Англии, Франции и Голландии. Иногда он совершал обходы окрестных поселений, что стало предметом пристального внимания со стороны местных жителей, которые связывали его экскурсии со слухами о таинственных кострах, пылавших ночами на вершинах холмов, и постоянно втихомолку об этом судачили.

Единственными близкими друзьями Карвена считались некие Эдвард Хатчинсон из Салем-Виллиджа и Саймон Орн из Салема. Часто видели, как он беседовал с ними о городских делах, приятели нередко посещали друг друга. Дом Хатчинсона стоял почти в самом лесу и заслужил дурную репутацию среди достойных людей, ибо по ночам оттуда доносились странные звуки. Говорили, что к нему являются не совсем обычные посетители, а окна комнат часто светятся разным цветом. Большие подозрения вызывало и то, что он знал слишком много о давно умерших людях и полузабытых событиях. Эдвард сбежал, когда началась знаменитая салемская охота на ведьм, и более о нем никто не слышал. Тогда же город покинул сам Джозеф Карвен, но вскоре выяснилось, что он обосновался в Провиденсе. Саймон Орн прожил в Салеме до 1720 года, но его неестественно юный облик при почтенном возрасте стал привлекать всеобщее внимание. Тогда он бесследно исчез, однако тридцать лет спустя в город приехал его сын, похожий на отца как две капли воды, и предъявил свои права на наследство. Его претензии удовлетворили, ибо он представил документы, написанные хорошо известным почерком Саймона. Джедадия Орн продолжал жить в Салеме вплоть до 1771 года, когда письма от уважаемых граждан Провиденса, адресованные преподобному Томасу Бернарду и некоторым другим влиятельным в городе лицам, привели к тому, что Джедадию без лишнего шума отправили в неведомые края.

Некоторые документы, где речь шла о весьма странных вещах, Вард смог получить в Институте Эссекса, судебном архиве и в записях, хранившихся в Ратуше. По большей части, они содержали самые обычные данные, — названия земельных участков, торговые счета и тому подобное, — но среди них попадались бумаги с более интересными сведениями; Вард нашел три или четыре бесспорных указания на то, что его непосредственно интересовало. В протоколах процессов о колдовстве упоминалось, что некий Хепзиба Лоусон десятого июля 1692 года в суде Ойера и Терминена присягнул перед судьей Хеторном в том, что «сорок ведьм и Черный Человек имели обыкновение устраивать шабаш в лесу за домом мистера Хатчинсона», а некая Эмити Хоу заявила на судебном заседании от восьмого августа в присутствии судьи Джедни: «…в ту Ночь Дьявол отметил своим Знаком Бриджит С., Джонатана Э., Саймона О., Деливеренс В., Джозефа К., Сьюзен П., Мехитейбл К. и Дебору В.».

Имелся также каталог книг с устрашающими названиями из библиотеки Хатчинсона, найденный после его исчезновения, и незаконченный зашифрованный манускрипт, написанный его почерком, который никто не смог прочесть. Вард заказал фотокопию последней рукописи и сразу же после ее получения стал заниматься расшифровкой. К концу августа он трудился над ней особенно интенсивно, почти не отрываясь от работы, и впоследствии из его слов и поступков можно сделать вывод, что в октябре либо ноябре он наконец нашел ключ к шифру. Но сам юноша никогда не говорил о том, удалось ему добиться успеха или нет.

Еще более интересным оказался материал, касающийся Орна. Варду понадобилось совсем немного времени, чтобы доказать, что Саймон и тот, кто объявил себя его сыном, в действительности — одно лицо. Как писал Орн приятелю, вряд ли было разумно при его обстоятельствах слишком долго жить в Салеме, поэтому он провел тридцать лет за пределами родного города и вернулся за своей собственностью уже как представитель нового поколения. Соблюдая все предосторожности, Орн тщательно уничтожил большую часть своей корреспонденции, но люди, которые занялись его делом в 1771 году, сохранили несколько документов и писем, вызвавших их недоумение. Там содержались загадочные формулы и диаграммы с надписями, сделанными рукой Орна и другим почерком, которые Вард тщательно переписал или сфотографировал, а также в высшей степени таинственное письмо, без всякого сомнения написанное, как стало ясно после его сличения с некоторыми уцелевшими отрывками в городской книге актов, рукой Джозефа Карвена.

Очевидно, письмо составлено раньше конфискованного послания Орна. По содержанию Вард установил дату его написания — несколько позднее 1750 года. Небезынтересно привести его текст целиком как образец стиля человека, внушавшего страх современникам, чья жизнь полна нераскрытых тайн. К получателю письма автор обращается как к Саймону, но это имя постоянно перечеркивается. (Вард не смог определить кем, Карвеном или Орном.)

Как ни странно, именно это письмо указало Варду точное местоположение жилища таинственного купца в Провиденсе; ни один документ, найденный им до сих пор, не отличался подобной определенностью. Открытие оказалось важным вдвойне, потому что речь шла о втором, новом доме Карвена, построенном в 1761 году рядом со старым — обветшалым строением, все еще стоящем в Олни-Корт и хорошо известном юноше, который много раз проходил мимо него во время своих романтических блужданий по Стемперс-Хилл. Здание находилось не так уж далеко от его собственного особняка, стоящего выше по склону холма. Там сейчас проживала негритянская чета, которую время от времени приглашали к Вардам для стирки, уборки и топки печей. На юношу оказала огромное впечатление неожиданная находка в далеком Салеме, доказывавшая ценность этого фамильного гнезда для истории его рода, и он решил сразу же по возвращении тщательно осмотреть его. Наиболее странные фразы письма, которые Чарльз счел своеобразным иносказанием, в высшей степени заинтриговали его; юношу охватил легкий холодок страха, смешанного с любопытством, когда он припомнил, что отмеченный как «Книга Иова, 14,14» известный стих из Библии, гласит: «Когда умрет человек, то будет ли он опять жить? Во все дни определенного мне времени я ожидал бы, пока придет мне смена».

2.

Молодой Вард приехал домой в состоянии радостного возбуждения и следующую субботу провел в долгом и утомительном осмотре дома на Олни-Корт. Обветшавшее от старости здание представляло из себя довольно скромный двухэтажный особняк традиционного колониального стиля, с простой остроконечной крышей, расположенной в самом центре высокой дымовой трубой и покрытой вычурной резьбой входной дверью, с окошком в виде веера, треугольным фронтоном и тонкими колоннами в дорическом стиле. На первый взгляд, здание сохранило первоначальный облик, и Вард сразу почувствовал, что наконец-то вплотную соприкоснулся со зловещим объектом своего исследования.

Он хорошо знал уже упомянутую негритянскую чету, нынешних обитателей дома. Старый Эйза и его тучная супруга Ханна приняли его с отменной любезностью и показаливсе внутреннее убранство. Оно пострадало сильнее, чем можно было подумать, судя по наружному виду строения, и Вард с сожалением отметил, что большая часть мраморных урн, завитков, украшавших камины, буфетов деревянной резьбы и стенных шкафов пропала, а множество прекрасных панелей и лепных украшений отбиты, измазаны, покрыты глубокими царапинами или даже полностью заклеены дешевыми обоями. В общем зрелище оказалось не столь захватывающим, как ожидал Вард, но по крайней мере он испытывал некоторое волнение, стоя в стенах жилища одного из своих предков, дома, служившего приютом такому страшному человеку, как Джозеф Карвен. Юноша невольно содрогнулся, заметив, что со старинного медного дверного молотка тщательно вытравлена монограмма прежнего владельца.

С этого момента и вплоть до окончания учебного года Вард проводил все время за изучением фотокопии загадочного манускрипта Хатчинсона и собранных данных о Карвене. Шифр никак не поддавался, но зато из других материалов Вард извлек так много нового, нашел столько ключей к другим источникам, что решил совершить путешествие в Нью-Лондон и Нью-Йорк, чтобы познакомиться с некоторыми старыми письмами, которые по его сведениям должны там находиться. Поездка оказалась весьма успешной: он разыскал послания Феннера с описанием похода на ферму в Потуксете, а также корреспонденцию Найтингал-Телбота, из которой узнал о портрете, написанном на одной из панелей в библиотеке Карвена. Последнее упоминание особенно заинтересовало его: Чарльз многое бы дал, чтобы своими глазами увидеть, как выглядел его таинственный предок, и принял решение еще раз осмотреть дом на Олни-Корт в надежде найти под слоем облупившейся стародавней краски или полуистлевших обоев хоть какие-то следы давно почившего человека.

Вард принялся за поиски в начале августа, тщательно осматривая и ощупывая стены каждой комнаты, достаточно просторной для того, чтобы служить библиотекой бывшего владельца дома. С особым вниманием исследовал массивные панели над оставшимися нетронутыми каминами и пришел в неописуемое волнение, когда примерно через час обнаружил в одной из просторных комнат первого этажа обширное пространство над каминной доской, где поверхность, с которой он соскреб несколько слоев краски, выглядела гораздо темнее, чем обычная деревянная облицовка. Еще несколько осторожных движений острым перочинным ножом — и Вард убедился, что перед ним большой портрет, написанный маслом. Проявив, как подлинный ученый, терпение и выдержку, юноша решил, что рискует повредить картину, если продолжит сцарапывать краску ножом, спеша полюбоваться своим открытием; с сожалением оставив замечательную находку, он немедленно отправился за человеком, который мог оказать ему квалифицированную помощь. Через три дня вернулся с очень опытным художником, мистером Уолтером Дуайтом, чья мастерская находится у подножия Колледж-Хилл, и этот искусный реставратор тотчас же принялся за работу, применяя испытанные методы и необходимые химические препараты. Жильцов дома, старого Эйба и его жену, немного встревоженных приходом необычных гостей, должным образом вознаградили за вторжение в их мирный домашний очаг.

Работа художника продвигалась, и Чарльз Вард с возрастающим интересом следил за тем, как после долгого забвения на свет появляются все новые детали. Дуайт начал реставрировать снизу, и поскольку портрет был в три четверти натуральной величины, голова некоторое время оставалась закрытой. Но довольно скоро стало заметно, что на нем изображен худощавый мужчина правильного сложения в темно-синем камзоле, вышитом жилете, коротких штанах из черного атласа и белых шелковых чулках, сидящий в резном кресле на фоне окна, в котором виднелись верфи и корабли. Когда открылась верхняя часть портрета, Вард увидел аккуратный парик и худощавое, бесстрастное, ничем не примечательное лицо, которое показалось знакомым не только Чарльзу, но и художнику. И лишь потом, когда проглянули все черты этого гладкого бледного лика, у реставратора и его заказчика перехватило дыхание: удивление сменилось едва ли не ужасом, как только они осознали, какую зловещую шутку сыграла здесь наследственность. Ибо последняя масляная ванна и финальное движение лезвия извлекли на свет божий то, что скрывали столетия, и пораженный Чарльз Декстер Вард, чьи думы постоянно обращались к прошлому, увидел собственные черты в обличье своего страшного прапрапрадеда!

Вард привел родителей, чтобы те полюбовались на диковинку, и отец тотчас же решил приобрести картину, хотя она и выполнена на вделанной в стену панели. Бросавшееся в глаза сходство с юношей, несмотря на то, что человек, изображенный на портрете, явно выглядел старше, казалось чудом; странный каприз природы через полтора столетия породил точного двойника Джозефа Карвена. Миссис Вард совершенно не походила на своего отдаленного предка, хотя она могла припомнить нескольких родственников, которые имели черты, общие с ее сыном и давно сгинувшим купцом. Почтенная дама не особенно обрадовалась находке и заявила мужу, что портрет следовало бы сжечь, а не привозить домой. Она твердила, что в нем есть что-то отталкивающее, он противен ей и сам по себе, но особенно из-за необычайного сходства с Чарльзом. Однако мистер Вард, практичный и властный деловой человек, владелец многочисленных ткацких фабрик в Ривер-Пойнте и долине Потуксета, не привык прислушиваться к женской болтовне и потакать суевериям. Портрет поразил его сходством с сыном, и он полагал, что юноша заслужил такой подарок. Не стоит и говорить, что Чарльз горячо поддержал отца в его решении. Через несколько дней мистер Вард нашел владельца дома, пригласил юриста, — маленького человечка с крысиным лицом и гортанным акцентом, — и купил целый камин вместе с верхней панелью, где была картина, за назначенную им самим немалую цену, назвав которую он положил конец потоку назойливых просьб и жалоб.

Оставалось лишь снять панель и перевезти ее в дом Вардов, где уже приготовили все необходимое, чтобы завершить реставрацию и установить ее в библиотеке Чарльза на третьем этаже, над электрическим камином. Юноше поручили наблюдать за перевозкой, и двадцать восьмого августа он привел двух опытных рабочих из отделочной фирмы Крукера в дом на Олни-Корт, где они с великой осторожностью разобрали камин и панель для погрузки в принадлежащую Крукеру машину. Когда закончили, в стене, где начиналась труба, обнажился кусок открытой кирпичной кладки; здесь молодой Вард заметил углубление величиной около квадратного фута, которое раньше находилось прямо за головой портрета. Зачем оно и что скрывает? Заинтересовавшись, юноша подошел и присмотрелся. Под толстым слоем пыли и сажи он нашел какие-то разрозненные пожелтевшие листы, толстую тетрадь в грубой обложке и несколько истлевших кусков ткани, в которые, очевидно, завернули документы. Вард сдул грязь и пепел с бумаг, взял тетрадь, взглянул на строки, выведенные на обложке почерком, который он научился хорошо разбирать, когда работал в Институте Эссекса. Заголовок гласил: «Дневник и заметки Джозефа Карвена, джентльмена из Провиденса, родом из Салема». Пришедший в неописуемое волнение при виде своей находки, Вард показал ее рабочим. Они стояли рядом, и сейчас готовы присягнуть в том, что видели документы, а доктор Виллет, полностью полагаясь на их слова, не устает доказывать, что юноша в ту пору вовсе не страдал безумием, хотя в его поведении уже отмечались очень большие странности. Остальные бумаги тоже были написаны рукой Карвена, и одна из них, возможно самая важная, носила многозначительное название: «Тому, Кто Придет Позже: Как Преодолеть Ему Время и Пространство Сфер». Другая оказалась зашифрованной, возможно тем же способом, — как надеялся Вард, — что и манускрипт Хатчинсона, который он до сих пор не смог разгадать. Третья, к великой радости молодого исследователя, судя по всему, содержала ключ к шифру; а четвертая и пятая адресованы соответственно «Эдварду Хатчинсону и Джедадии Орну, эсквайрам, либо их Наследнику или Наследникам, а также Лицам, их Представляющим». Шестая и последняя называлась: «Джозеф Карвен, Его Жизнеописание и Путешествия; Где Побывал, Кого Видел и Что Узнал».

3.

Сейчас мы подходим к периоду, с которого, как утверждает наиболее ортодоксальные психиатры, началось безумие Варда-младшего. Найдя бумаги своего прапрапрадеда, Чарльз сразу же просмотрел некоторые места и, по всей вероятности, увидел нечто необычайно интересное. Демонстрируя рабочим заголовки, он, кажется, с особой тщательностью старался скрыть от них сам текст и проявлял чрезмерное волнение, которое едва ли можно объяснить исторической и генеалогической ценностью находки. Возвратившись домой, он поделился новостью с таким растерянным и смущенным видом, словно хотел убедить близких в необычайной важности обнаруженных записей, не показывая их самих. Он даже не познакомил родителей с названиями, а просто сказал им, что обнаружил несколько документов, написанных Карвеном, большей частью шифрованных, которые придется очень тщательно изучить, чтобы понять, о чем в них говорится. Очевидно, непрояви рабочие откровенное любопытство, юноша вообще ничего не показал бы им. Во всяком случае, он, несомненно, опасался выказывать особую скрытность, которая усилит сомнения и разногласия родителей по поводу нового приобретения.

Всю ночь Чарльз Вард просидел у себя, читая найденные бумаги, и даже на рассвете не прервал своих занятий. Когда мать позвала его, чтобы узнать, что случилось, он попросил принести завтрак наверх. Днем показался лишь на короткое время, когда пришли рабочие устанавливать камин и портрет Карвена в его библиотеке. Следующую ночь юноша спал урывками, не раздеваясь, продолжая ломать голову над разгадкой шифра, которым был записан манускрипт. Утром мать увидела, что он изучает фотокопию рукописи Хатчинсона, которую раньше часто ей показывал, но на вопрос «сможет ли тут помочь ключ, данный в бумагах Карвена», юноша ответил отрицательно. Днем, отвлекшись на время, он, словно зачарованный, наблюдал за рабочими, завершавшими установку портрета в раме над хитроумным устройством в камине, где большое полено весьма реалистично пылало электрическим огнем, и подгонявшими боковые панели, чтобы они не особенно выбивались из общего оформления комнаты. Переднюю, на которой написан портрет, подпилили и установили так, что за ней осталось свободное пространство, где мастера соорудили стенной шкаф.

После ухода рабочих Чарльз окончательно переселился в библиотеку. Расположившись за столом, он переводил взгляд с разложенных перед ним бумаг на портрет, который взирал на него, словно состарившее облик юноши зеркало, зримое напоминание о прошлых столетиях. Родители Чарльза, размышляя впоследствии о поведении сына в тот период, сообщают интересные детали о том, как он старался скрыть предмет своих исследований. В присутствии слуг юноша редко прятал рукописи, ибо совершенно справедливо полагал, что они наверняка не разберутся в архаичной и причудливой вязи Карвена. Однако в присутствии родителей он проявлял большую осторожность, и если изучаемый документ не был зашифрован, не казался нагромождением загадочных символов и неведомых идеограмм (так выглядела рукопись «Тому, Кто Придет Позже…»), он быстро накрывал его первым попавшимся листом. На ночь юноша крепко запирал бумаги в старинный шкафчик, стоявший у него в библиотеке. Так же он поступал всякий раз, выходя из комнаты. Вскоре Вард-младший возобновил привычный образ жизни, но долгие прогулки по городу и другие, столь любимые прежде развлечения вне стен дома, больше не привлекали его. Весьма некстати, возобновились занятия в школе, где Чарльзу предстояло закончить выпускной класс; он часто высказывал желание забыть о поступлении в колледж. Юноша твердил, что ему предстоят необычайные, особо важные исследования, которые дадут гораздо больше знаний, чем все университеты мира.

Понятно, что лишь тот, кто с самых юных лет отличался странностями в поведении, склонностью к одиночеству, прилежанием и любовью к наукам, мог так долго преследовать столь странную цель, не вызывая удивления окружающих. Вард же был прирожденным ученым-отшельником, поэтому отец и мать не столько удивлялись, сколько сожалели о его строгом затворничестве и скрытности. Однако родители сочли необычным, что он не продемонстрировал ни единого фрагмента найденного им сокровища, и фактически утаивал все, что ему удалось узнать. Свою скрытность и таинственность Чарльз объяснял тем, что хочет подождать, пока не откроет нечто действительно важное, но проходящие недели не приносили ничего нового; между юношей и родными росла стена недоверия, нарастала напряженность, чему способствовало бурное неодобрение того, чем когда-то занимался зловещий предок Варда, которое постоянно высказывала миссис Вард.

В октябре юноша снова начал посещать библиотеки, но его больше не интересовала старина. Теперь он с головой ушел в изучение колдовства и магии, оккультных наук и демонологии. Когда источники в Провиденсе оказывались недостаточными, он отправлялся на поезде в Бостон или Нью-Йорк и черпал из сокровищниц большой библиотеки на Копли-сквер, библиотеки Вайденера в Гарварде или научной библиотеки Сиона в Бруклине, где хранятся редкие толкования библейских текстов. Он покупал множество книг и заказал несколько рядов книжных полок для вновь приобретенных трудов по разным оккультным дисциплинам. Во время рождественских каникул Чарльз предпринял ряд поездок, в том числе в Салем, где изучал записи в Институте Эссекса.

К середине января 1920 года с ним произошла разительная перемена: с лица Варда-младшего не сходила улыбка победителя, он перестал корпеть над шифрованными текстами Хатчинсона. И снова никаких объяснений. Вместо изучения рукописей он занялся химическими опытами, приспособив для исследований заброшенный чердак; кроме того, постоянно рылся в целых грудах записей городских актов. Опрошенные позже аптекари представили длинные списки веществ и инструментов, которые заказывал юноша, а чиновники городской ратуши, мэрии и служащие нескольких библиотек в один голос говорят об объекте его интереса. Вард неутомимо разыскивал могилу Джозефа Карвена, с надгробия которого в свое время столь мудро и предусмотрительно стерли имя покойного.

Мало-помалу родители уверились, что с сыном творится что-то неладное. У Чарльза всегда отмечались небольшие странности, он и ранее легко менял увлечения, но растущая скрытность, тяга к уединению и полная поглощенность какими-то непонятными поисками необычны даже для него. Он только делал вид, что учится, и хотя ни разу не провалился на экзаменах, было заметно, что его прежнее прилежание полностью исчезло. У юноши появились совсем другие интересы: он колдовал в своей химической лаборатории в окружении древних опусов по алхимии, рылся в старых записях погребений во всех церквах города или, словно зачарованный, склонялся над книгами по оккультным наукам в библиотеке, где удивительно схожее, — вернее даже, все более схожее, — с ним изображение Джозефа Карвена бесстрастно взирало на своего потомка с панели на северной стене.

В конце марта к архивным изысканиям Варда прибавились таинственные вылазки на заброшенные кладбища. Позже, благодаря чиновникам мэрии, выяснилось, что он, вероятно, нашел в старых книгах нечто, позволявшее обнаружить, где покоится прах купца. Кроме могилы предка его почему-то интересовало место погребения некоего Нафтали Филда. Причина выяснилась, когда в бумагах юноши нашли копию краткой записи о похоронах Карвена, чудом избежавшую уничтожения, где сообщалось, что загадочный свинцовый гроб закопали «…на 10 футов южнее и 5 футов западнее могилы Нафтали Филда в…» Здесь предложение обрывалось, и то, что не сохранилось название кладбища, сильно осложнило поиски, а захоронение Филда поначалу казалось такой же призрачно-неуловимой химерой, как и самого Карвена. Однако в случае с первым не существовало общего заговора молчания — без сомнения, рано или поздно найдется его надгробный камень, даже если все записи утеряны. Отсюда и скитания Чарльза по городским кладбищам; он обошел стороной лишь то, что при церкви святого Иоанна (бывшая церковь Кинга), и не осматривал старинные могилы Конгрегациональной церкви в Свен-Пойнт, поскольку узнал, что Нафтали Филд был баптистом.

4.

В мае, ознакомившись со сведениями о Карвене, которые Чарльз сообщил родителям до того, как окружил свои изыскания такой тайной, доктор Виллет по просьбе Варда-старшего поговорил с молодым человеком. Беседа не принесла явной пользы и не привела к ощутимым последствиям, ибо доктор убедился, что Чарльз полностью владеет собой и просто поглощен делами, которые считает очень важными, но она по крайней мере заставила юношу дать некоторые рациональные объяснения своих последних поступков. Вард-младший, принадлежащий к типу сухих и бесстрастных людей, которых нелегко смутить, с готовностью согласился поведать о том, как идут поиски, однако умолчал обих цели. Он признал, что бумаги прапрапрадеда содержат некоторые тайны науки прошлых столетий, большей частью зашифрованные, важность которых сравнима только с открытиями Бэкона, или даже превосходит их. Но чтобы полностью постигнуть значение и суть этих тайн, необходимо соотнести их с теориями того времени, многие из которых ныне полностью устарели или забыты; если же рассматривать их в свете современных научных концепций, то и смысл их, и немалая ценность окажутся непонятными. Чтобы занять достойное место в истории человеческой мысли, их следует представить на фоне достижений периода, когда они возникли; именно такую задачу поставил перед собой Вард. Он стремился как можно быстрее постигнуть забытые знания и искусства древних, без которых невозможно объяснить смысл разработок Карвена, и надеялся когда-нибудь сделать исчерпывающий доклад о предметах, представляющих необычайный интерес для человечества, особенно для науки. Даже Эйнштейн не мог бы глубже изменить понимание сущности мирового порядка, утверждал юноша.

Что же касается поисков на кладбище, то Вард-младший охотно признал, не посвятив, впрочем, доктора в детали, что у него есть причина полагать, что на изуродованном надгробии Джозефа Карвена имеются некие мистические символы, выгравированные согласно его завещанию и оставшиеся нетронутыми, когда с камня сбивали его имя. Они, заявил юноша, совершенно необходимы для окончательной разгадки удивительной теории Карвена. Разговор с Вардом показал доктору, что юный исследователь желал во что бы то ни стало сохранить тайну и хитроумно скрыл подлинные результаты своих открытий. Когда Виллет попросил его показать документы, найденные за портретом, тот выразил недовольство и попытался отделаться от собеседника, подсунув ему фотокопию манускрипта Хатчинсона вместе с формулами и диаграммами Орна, но в конце концов продемонстрировал часть своей находки: на «Записи» (название Карвен также зашифровал), содержащие множество формул, разрешил посмотреть лишь издали, зато дал возможность взглянуть на послание «Тому, Кто Придет Позже», поскольку оно написано непонятными для непосвященного знаками.

Потом он тщательно выбрал самое невинное место из дневника Карвена, и позволил Виллету ознакомиться с манерой письма. Доктор очень внимательно рассмотрел неразборчивые вычурные буквы и отметил, что почерк, как и стиль, отмечены печатью семнадцатого столетия, хотя автор дожил до восемнадцатого, так что документы бесспорно аутентичны. Сам по себе текст не содержал ничего необычного, и Виллет запомнил только фрагмент:

«Пяти. 16 окт. 1754. Мой шлюп „Водопад“ отчалил сего дня из Лондона, имея на Борту двадцать новых Людей, набранных в Вест-Индии, Испанцев с Мартиники и Голландских Подданных из Суринама. Голландцы, сдается мне, склонны Дезертировать, ибо услышали нечто устрашающее о сем Предприятии, но я пригляжу за тем, чтобы заставить их Остаться. Для мистера Найта Декстера в Массачусетсе 120 штук камлота, 100 штук тонкого камлота разных цветов, 20 штук синей фланели, 50 штук коломянки, по 300 штук чесучи и легкого шелку. Для мистера Грина из „Слона“ 50 галлонов сидра, 20 больших кастрюль, 15 котлов, 10 связок копченых языков. Для мистера Перриго 1 набор столярных инструментов. Для мистера Найтингейла 50 стоп лучшей писчей бумаги. Прошлой Ночью трижды произнес САВАОФ, но Никто не явился. Мне нужно больше узнать от мистера X., что в Трансильвании, хотя до него весьма трудно добраться, и еще более странно, что он не может научить меня употреблению того, чем так изрядно пользовался эти Сто лет. Саймон не писал все минувшие пять Недель, но я ожидаю вестей от него вскорости».

Дойдя до этого места, Виллет перевернул страницу, однако Вард тотчас же помешал ему продолжить чтение и почти выхватил дневник из рук. Доктор успел разобрать лишь пару коротких фраз, но они почему-то врезались ему в память: «Стих из Liber Damnatus (Книги Проклятого) следует читать пять раз на Крещение и четырежды в канун Праздника Всех Святых, засим надеюсь, что сия Вещь зародилась во Внешних Сферах. Это привлечет Того, Кто Придет, если сумею сделать так, что таковой непременно явится, и станет помышлять он лишь о Прошлом, и проникнет взором сквозь Все прошедшие годы, так что я должен иметь готовыми Соли либо то, из чего приготовлять их».

Больше Виллет ничего не успел увидеть, но даже беглый взгляд на страницу по неведомой причине заставил по-новому, с каким-то смутным ощущением ужаса, посмотреть на изображение Карвена, словно с насмешкой взиравшего на него с панели над камином. Потом доктора долго преследовала странная иллюзия: ему казалось, что глаза портрета обрели собственную жизнь и имеют обыкновение поворачиваться в ту сторону, где находится юный Вард. Перед уходом Виллет подошел к изображению, чтобы рассмотреть его поближе; заново поразившись сходству с Чарльзом он постарался запечатлеть в памяти каждую деталь загадочного облика, запечатленного с необыкновенной тщательностью. Он отметил даже небольшой шрам или углубление на гладком лбу над правым глазом. Создатель картины, Космо Александер, сказал себе доктор, своим мастерством умножил славу его родной Шотландии, взрастившей Реборна, а учитель достоин знаменитого ученика, Джилберта Стюарта.

Получив уверения от доктора, что душевному здоровью Чарльза ничто не угрожает и он занят исследованиями, которые могут оказаться весьма важными, родители Варда сравнительно спокойно отнеслись к тому, что в июне юноша решительно отказался от учебы в колледже. Он заявил, что должен заняться гораздо более серьезными вещами, и выразил желание отправиться на следующий год за границу, чтобы ознакомиться с различными отсутствующими в Америке источниками, где могут содержаться сведения о Карвене. Вард-старший счел подобную просьбу абсурдной для молодого человека, которому едва исполнилось восемнадцать, и неохотно смирился с тем, что Чарльз не получит высшее образование. Итак, после отнюдь не блестящего окончания школы Мозеса Брауна, Чарльз в течение трех лет занимался оккультными науками и поисками на городских кладбищах. Его стали считать чудаком, а он, думая лишь о своих изысканиях, больше, чем прежде старался избегать встреч со знакомыми и друзьями родителей, и лишь изредка совершал поездки в другие города, чтобы сверить не вполне понятные ему места из текстов. Однажды он отправился на юг, чтобы поговорить со странным старым мулатом, обитавшим в хижине среди болот, о котором газеты напечатали заинтересовавшую Варда статью. Он добрался до небольшого горного селения, откуда пришли вести о совершающихся там необычных ритуалах. Но, как ни старался, не добился разрешения посетить Старый Свет.

Став совершеннолетним в апреле 1923 года и получив чуть раньше наследство от дедушки с материнской стороны, Вард наконец сумел отправиться в Европу, в чем ему до тех пор отказывали. Относительно маршрута своего путешествия он лишь заявил, что для успеха исследований придется побывать в разных местах, но обещал регулярно и подробно писать родителям. Увидев, что его невозможно переубедить, они перестали ему препятствовать, напротив, помогли по мере сил. Итак, в июне молодой человек отплыл в Ливерпуль, сопутствуемый прощальными благословениями отца и матушки, которые проводили его до Бостона и, стоя на набережной Уайт-Стар в Чарлстоне, махали платками до тех пор, пока пароход не скрылся из виду. В письмах сын сообщал о благополучном прибытии, о том, что нашел хорошую квартиру на Рассел-стрит в Лондоне, где предполагал остановиться, пока не изучит все интересующие его источники Британского музея, избегая встреч с друзьями семьи. О своей повседневной жизни он сообщал очень мало, очевидно, потому, что рассказывать было не о чем. Чтение и химические опыты занимали все его время; в письмах упоминается лаборатория, которую юноша устроил в одной из комнат. Родители Варда сочли добрым предзнаменованием то, что он ни словом не обмолвился о своих исторических изысканиях в этом замечательном древнем городе с его манящей перспективой старинных куполов и остроконечных кровель, с лабиринтом дорог и улиц, которые то свиваются в клубок, то разворачиваются в амфитеатры удивительной красоты. Они решили, что такое молчание свидетельствует о всепоглощающем интересе к некому новому объекту исследований.

В июне 1924 года Вард сообщил о своем отбытии из Лондона в Париж, куда он несколько раз ненадолго заезжал, чтобы ознакомиться с материалами, хранящимися в Национальной библиотеке. Следующие тримесяца он посылал лишь открытки с адресом «улица Сен-Жак», в которых говорилось, что он занимается исследованием редких рукописей в одной из частных коллекций. Он избегал знакомых, и ни один из побывавших там земляков не передавал отцу известий о встрече с его сыном. Затем наступило молчание, и в октябре Варды получили цветную открытку из Праги, извещавшую, что Чарльз находится в этом старинном городе, чтобы побеседовать с неким человеком весьма преклонного возраста, последним, как предполагал юноша, обладателем записей, содержащих любопытные сведения об открытиях средневековых ученых. Чарльз отправился в Нойштадт и до января оставался там, затем послал несколько открыток из Вены, написав, что находится здесь проездом по пути на восток, в небольшой городок, куда его пригласил один из корреспондентов и коллег, также изучавший оккультные науки.

Следующая открытка получена из Клаузенбурга в Трансильвании; в ней Чарльз сообщал, что почти добрался до цели. Он собирался посетить барона Ференци, чье имение находится в горах восточнее Рагузы, и просил писать ему туда на имя этого почтенного дворянина. Еще одна открытка отправлена из Рагузы, в ней юноша сообщал, что хозяин замка послал за ним свой экипаж и он покидает город. Затем наступило длительное молчание. Он не отвечал на многочисленные письма родителей, и лишь в мае сообщил, что вынужден расстроить план матери, желающей встретиться с ним в Лондоне, Париже или Риме в течение лета (Варды решили совершить поездку в Европу). Его работа, писал Чарльз, занимает так много времени, что он не может оставить имение барона Ференци, а замок находится в таком состоянии, что вряд ли родители захотят его там посетить. Он расположен на крутом склоне, среди гор, заросших густым лесом, и простой люд избегает там появляться, так что любому посетителю поневоле станет не по себе. Более того, сам хозяин родового гнезда вряд ли понравится благопристойным, консервативным пожилым уроженцам Новой Англии. Его вид и манеры могут внушить отвращение, и он невероятно стар. Лучше подождать его возвращения в Провиденс, убеждал родителей юноша, что, очевидно, произойдет очень скоро.

Однако Чарльз появился лишь в мае 1925 года. Заранее предупредив несколькими открытками о своем приезде, молодой путешественник с комфортом пересек океан на корабле «Гомер» и проделал неблизкий путь из Нью-Йорка до Провиденса в поезде, упиваясь зрелищем невысоких зеленых холмов, жадно вдыхая благоухание цветущих садов и любуясь белыми зданиями городков весеннего Коннектикута. Первый раз за много лет он вкусил прелесть сельской Новой Англии. Озаренный золотым светом весеннего дня, поезд мчался по Род-Айленду, и сердце юноши лихорадочно билось от радостного волнения, а когда поезд въехал в Провиденс мимо Резервуара и Элмвуд-авеню, у Чарльза, словно в ожидании чуда, перехватило дыхание. На площади, расположенной почти на вершине холма, там, где соединяются Броуд-, Вейбоссет- и Эмкайестер-стрит, он увидел внизу залитые огнем закатного солнцем уютные дома, купола и острые кровли старого города. Как сладко закружилась у него голова, когда нанятоеим на вокзале такси съехало по склону и показались высокий купол и светлая, испещренная яркими пятнами крыш, зелень на пологом берегу по ту сторону реки, высокий шпиль Первой баптистской церкви, образчик колониального стиля, светящийся розовым отблеском в волшебном вечернем свете на фоне бледно-зеленой, едва распустившейся листвы.

Старый Провиденс! Этот город и таинственные силы, порожденные долгой, непреходящей историей, заставили юношу появиться на свет и проникнуть взглядом в прошлое с его чудесами и тайнами, безграничные глубины которых неподвластны ни одному пророку. В его площадях и улицах таится нечто чудесное и пугающее, и все долгие годы прилежных изысканий, все странствия были лишь подготовкой к долгожданной встрече с Неведомым. Такси мчало его мимо почтовой площади, с одной стороны которой промелькнула река, мимо старого рынка и места, где начиналась бухта, вверх по крутому извилистому подъему, а к северу от него за огромным сверкающим куполом виднелись залитые закатным заревом ионические колонны церкви Крисчен Сайенс. Вот показались знакомые с детских лет уютные старые имения и причудливо выложенные кирпичом тротуары, по которым он ходил еще совсем маленьким. И наконец, небольшая белая заброшенная ферма справа, а слева — классический портик и солидный фасад большого кирпичного особняка, где он родился. Так Чарльз Декстер Вард вернулся в свой отчий дом, окруженный сгущавшимся вечерним сумерком.

5.

Психиатры не столь ортодоксального направления, как доктор Лайман, связывают начало подлинного безумия Варда с его путешествием по Европе. Допуская, что юноша был совершенно здоров, когда покинул Америку, они полагают, что возвратился он сильно изменившимся. В свою очередь, Виллет отказывается признать правоту даже таких утверждений. Что-то произошло позже, упрямо твердит доктор; странности юноши на этой стадии болезни следует приписать тому, что за границей он часто совершал некие ритуалы, безусловно необычные, но ни в коем случае не говорящие о психических отклонениях.

Значительно возмужавший и окрепший Чарльз Вард на первый взгляд казался совершенно нормальным, а в разговорах с Виллетом проявил самообладание и уравновешенность, которые ни один сумасшедший, желавший притвориться здоровым, — даже при скрытой форме душевной болезни, — не сумел бы продемонстрировать в течение долгого времени. На мысль о безумии наводили лишь звуки, которые в разное время суток раздавались в лаборатории Чарльза, помещавшейся на чердаке: монотонные заклинания, напевы и жуткие, оглушающе-громкие, ритмичные декламации. И хотя голос всегда принадлежал Варду-младшему, что-то в нем самом и в произносимых со странным говором повторяющихся словно формулы фразах заставляло невольного слушателя холодеть от страха. Заметили, что почтенный черный кот Ник, всеобщий любимец, принадлежавший к самым уважаемым обитателям дома Вардов, шипел и испуганно выгибал спину каждый раз, когда до него доносились произнесенные с определенной интонацией слова.

Запахи, которые временами проникали из лаборатории, тоже казались в высшей степени необычными: иногда они бывали ядовито-едкими, но чаще оттуда долетали манящие и неуловимые ароматы, словно обладавшие какой-то волшебной силой — они заставляли грезить наяву, вызывая фантастические образы. Тот, кто вдыхал их, говорил, что перед ним, как миражи, возникали великолепные виды — горы странной формы либо бесконечные ряды сфинксов и гиппогрифов, исчезающие вдали в необозримом пространстве. Вард не предпринимал, как прежде, прогулок по городу, целиком отдавшись изучению странных книг, которые он привез домой, и неменее странным занятиям в своей библиотеке. Европейские источники открыли для него новые горизонты и возможности, заявил он; вскоре мир будет потрясен какими-то великими открытиями. Изменившееся и даже словно постаревшее лицо юноши стало почти неотличимо от портрета Карвена. После разговоров с Чарльзом доктор Виллет часто останавливался перед камином, удивляясь феноменальному сходству юноши с его отдаленным предком и размышляя о том, что, пожалуй, между давно усопшим колдуном и Чарльзом осталось единственное различие — небольшое углубление над правым глазом, хорошо заметное на картине. Беседы с молодым пациентом, которые доктор проводил по просьбе отца Чарльза, демонстрировали одну любопытную особенность. Вард никогда не выказывал нежелания встречаться и говорить с доктором, но последний видел, что никак не может добиться полной искренности от молодого человека: его душа была как бы закрыта. Часто Виллет замечал в комнате странные предметы: небольшие изображения из воска, которые стояли на полках или на столах, полустертые остатки кругов, треугольников и пентаграмм, начерченных мелом или углем на полу в центре просторной библиотеки. И по-прежнему каждую ночь звучали заклинания и поражавшие странными ритмами напевы; в результате Вардам стало очень трудно удерживать у себя прислугу, равно как и пресекать толки о безумии сына.

В январе 1927 года произошел необычный инцидент. Однажды около полуночи, когда Чарльз произносил заклинание, гортанные звуки которого угрожающе отдавались в комнатах, со стороны бухты донесся сильный порыв ледяного ветра, и все соседи Вардов ощутили слабую и необъяснимую дрожь, сотрясавшую землю вокруг их дома. Кот метался в ужасе, и на милю вокруг жалобно выли собаки. Это было словно прелюдией к сильной грозе, необычной для зимы, а в завершение раздался такой грохот, что мистер и миссис Вард подумали, что в здание ударила молния. Они бросились наверх, чтобы посмотреть, какие повреждения нанесены кровле, но Чарльз встретил их у дверей чердака, бледный, решительный и серьезный. Его лицо казалось жуткой маской, выражающей насмешливое торжество. Он заверил родителей, что стихия обошла дом стороной и ветер скоро уляжется. Они немного постояли рядом с ним и, взглянув в окно, убедились, что сын прав: сполохи сверкали все дальше от них, а деревья больше не клонились от дуновений необычно холодного ветра, насытившего воздух капельками воды. Гром постепенно стих, превратился в глухой рокот, похожий на жуткий сатанинский смех, и в конце концов замер вдали.

На небе снова показались звезды; ликование, написанное на лице Варда-младшего, сменилось весьма странным выражением.

В течение двух месяцев после запомнившегося эпизода с грозой Чарльз проводил в своей лаборатории значительно меньше времени. Он проявлял не присущий ему прежде интерес к погоде, и непонятно для чего расспрашивал, когда в здешних краях оттаивает земля. Однажды ночью в конце марта он ушел из дома после полуночи, а вернулся только утром, и его мать, не сомкнувшая глаз, услышала тарахтение мотора машины, подъехавшей к задней двери, где обычно сгружали провизию. Чьи-то голоса спорили, приглушенно ругались; встав с постели и подойдя к окну, миссис Вард увидела четыре темные фигуры, снимающие с грузовика под присмотром Чарльза длинный и тяжелый ящик, который внесли в заднюю дверь. До нее донеслось тяжелое дыхание грузчиков, гулкие шаги и, наконец, глухой стук наверху, словно на пол чердака опустили какой-то тяжелый груз; потом снова протопали тяжелые сапоги. Четверо мужчин вышли из дома и уехали на своей машине.

На следующее утро Чарльз снова заперся на чердаке, задернул темные шторы на окнах лаборатории и, судя по всему, работал с каким-то металлом. Он никому не открывал дверь и отказывался от еды. Около полудня послышался шум, словно Вард боролся с кем-то, потом ужасный крик и удар. На пол упало что-то тяжелое, но, когда миссис Вард постучала в дверь, слабый голос сына ответил, что ничего страшного не случилось. Просочившаяся за дверь неописуемо мерзкая вонь совершенно безвредна, к сожалению ее нельзя избежать. Он непременно должен пока оставаться один, но к обеду выйдет. И действительно, к вечеру утихли странные, шипящие звуки, весь день доносившиеся с чердака, а затем наконец появился изможденный и будто постаревший Чарльз, который запретил под каким бы то ни было предлогом входить в его лабораторию.

С этого времени начался новый период затворничества Варда-младшего — никому не разрешалось посещать ни чердак, ни соседнюю с ним кладовую, которую он убрал, обставил самой необходимой и простой мебелью и добавил к своим владениям в качестве спальни. Здесь он постоянно находился, изучая книги, которые велел принести из расположенной этажом ниже библиотеки, пока не приобрел деревянный коттедж в Потуксете и не перевез туда свое собрание и инструменты.

Однажды вечером Чарльз поспешил вынуть из ящика газету и часть ее оторвал, по его словам случайно.

Позже доктор Виллет установив дату по свидетельству обитателей дома Вардов, просмотрел статьи того выпуска в редакции «Джорнел» и убедился, что Вард уничтожил кусок, где была напечатана следующая небольшая заметка:

В течение нескольких последующих дней родители Варда почти не видели сына. Чарльз заперся в своей спальне, велел приносить ему еду наверх, ставить у входа на чердак, и никогда не открывал дверь, чтобы взять поднос, не убедившись, что слуги ушли. Периодически раздавались монотонные звуки заклинаний и странные песнопения; иногда, прислушавшись, можно было различить звон стекла, шипение, сопровождающее какие-то химические реакции, звуки текущей воды или рев газовой горелки. Через дверь часто просачивались непонятные запахи, совершенно непохожие на прежние, а крайнее напряжение и обеспокоенность, которые сквозили в поведении молодого отшельника, когда он на короткое время покидал свое убежище, наводили на самые грустные мысли. Однажды он торопливой походкой направился в Атеней, чтобы взять нужную ему книгу, в другой раз нанял человека, чтобы тот привез из Бостона в высшей степени таинственный манускрипт. В доме установилась атмосфера какого-то тревожного ожидания, а доктор Виллет и родители Чарльза пребывали в полной растерянности, не зная, что предпринять.

6.

Пятнадцатого апреля произошли довольно странные изменения. Внешне все шло по-прежнему, но напряжение стало просто нестерпимым; доктор Виллет придает подобной перемене большое значение. Наступила Страстная пятница — решающее обстоятельство по словам прислуги, но незначительное по мнению остальных домочадцев. К вечеру молодой Вард начал очень громким голосом повторять какую-то формулу, одновременно сжигая вещество, обладавшее настолько пронзительным запахом, что он распространился по всему дому. Слова так ясно доносились из-за запертой двери, что охваченная нараставшим беспокойством миссис Вард запомнила их, пока стояла в холле, и записала по просьбе Виллета. Позже специалисты сказали доктору, что приведенное ниже заклинание почти полностью совпадает с формулой, которую можно найти в сочинениях загадочного мистика, известного как «Элиафас Леви», сумевшего преодолеть запретную дверь и заглянуть в бескрайнюю бездну, что за ней простирается:

Заклинание звучало два часа без перерыва и изменения, и все это время в округе не умолкал ужасающий собачий вой. Об адском шуме, поднятом псами, можно судить по сообщениям газет, вышедших на следующий день, но в доме Вардов почти не слышали его, задыхаясь от ужасной, ни на что не похожей вони. И тут вдруг в пропитанном страшными миазмами воздухе словно блеснула молния, ослепительная даже при ярком дневном свете, а затем послышался голос, который никогда не забудут те, чьих ушей он коснулся, ибо отзвуки его прокатились по округе, как от дальнего раската грома, и был он неимоверно низким и жутким, ничем не напоминавшим речь Чарльза. Дом содрогнулся, и голос этот, на несколько мгновений заглушивший громкие завывания, хорошо услышали по крайней мере двое из соседей семейства Вардов. Мать юноши, в отчаянии застывшая перед запертой дверью лаборатории, содрогнулась, осознав чудовищный смысл того, что произошло, ибо когда-то сын объяснил ей, какое дьявольское значение приписывается прогремевшим сейчас словам в зловещих книгах черной магии, и рассказал о грохочущем голосе из писем Феннера, сотрясшем обреченную на гибель ферму в Потуксете той ночью, когда сгинул Джозеф Карвен. Она не сомневалась, что услышала именно их, потому что в прежние времена, когда Чарльз еще делился с ней результатами своих поисков, он подробно и ясно описал загадочную фразу. Составленная на древнем, ныне забытом языке, она гласила: «ДИЕС МИЕС ДЖЕШЕТ БЕНЕ ДОСЕФ ДУВЕМА ЭНИТЕМАУС».

Сразу после того, как прозвучал громовой голос, вокруг на несколько мгновений воцарилась тьма, словно случилось затмение, хотя оставался еще час до заката, потом вокруг распространился новый запах, отличный от первого, но такой же странный и нестерпимо зловонный. Чарльз снова начал выпевать заклинания; миссис Вард сумела расслышать некоторые слоги, которые звучали как «Йи-наш-йог-сотот-хе-лгб-фи-тродаг», а в конце раздалось оглушительное «Йа!», завершившееся воющим криком, который перешел в истерический сатанинский смех. Миссис Вард, в душе которой страх боролся с беззаветной отвагой матери, защищающей свое дитя, подошла к двери и постучала, но не получила никакого ответа. Попробовала снова, но тут раздался еще один вопль и мать в ужасе замерла, ибо на сей раз она узнала голос сына, который звучал одновременно с взрывами дьявольского хохота. Женщина лишилась сознания, хотя до сих пор не может объяснить что именно послужило причиной обморока. Память иногда стирает воспоминания, даруя нам спасительное неведение.

Мистер Вард вернулся домой в четверть седьмого и, не найдя жену в столовой, стал расспрашивать испуганных слуг, которые сказали ему, что она, вероятно, находится возле чердака, откуда сегодня доносились еще более странные звуки, чем прежде. Вард немедленно поднялся наверх, где и нашел супругу, лежавшую на полу перед дверью лаборатории. Поняв, что она лишилась чувств, он схватил стакан, стоявший рядом в нише. Брызнув холодной водой ей в лицо и убедившись, что она приходят в сознание, Вард немного успокоился. Но когда жена открыла глаза, с ужасом вспоминая о случившемся, он сам почувствовал озноб и тоже едва не упал в обморок. Ибо в лаборатории, где, казалось, только что царила мертвая тишина, теперь раздавался негромкий разговор, словно двое велибеседу так тихо, что трудно разобрать слова. Однако тон ее внушал глубокое беспокойство.

Чарльз и раньше подолгу произносил вполголоса различные фразы и формулы, но сейчас за дверью явственно слышался диалог или имитация диалога, в котором вопросы и ответы произносились разными голосами. Один из них бесспорно принадлежал Чарльзу, второй же, необычайно глубокий бас, похожий на эхо, отдающееся в огромном пространстве, звучал с такой страстностью, какой никогда не достигал Чарльз в своих заклинаниях и песнопениях. В нем угадывалось что-то ужасное, отвратительное и неестественное; еще немного — и Теодор Хоуленд Вард больше не смог бы с гордостью утверждать, что ни разу в жизни не падал в обморок. Но тут его жена приоткрыла глаза и громко вскрикнула. Решив, что прежде всего следует позаботиться о супруге, глава семьи не мешкая взял миссис Вард на руки и отнес вниз, чтобы избавить от напугавших его звуков. Но всеже он успел уловить слова, от которых невольно пошатнулся и едва не упал. Ибо крик миссис Вард, по всей вероятности, услышал не только он, и из-за закрытой двери донеслось: «Шшшш! Записывайте!», В приглушенном шепоте явно сквозило опасение, что кто-то может услышать беседу.

После обеда отец и мать долго совещались; в итоге мистер Вард решил той же ночью серьезно поговорить с сыном. Как бы ни были важны занятия Чарльза, такое поведение больше терпеть нельзя; последние события несут угрозу всему дому, создают невыносимо напряженную атмосферу. Юноша, очевидно, совсем потерял рассудок: только безумие могло послужить причиной диких криков и разговоров с самим собой на разные голоса. Это должно прекратиться, в противном случае миссис Вард серьезно заболеет и они уже не смогут предотвратить повальное бегство прислуги.

Пообедав, мистер Вард тотчас же встал из-за стола и поднялся в лабораторию Чарльза. Однако на третьем этаже он остановился, услышав звуки, доносящиеся из давно уже пустовавшей библиотеки сына. Казалось, кто-то раскидывал книги и с шумом разбрасывал бумаги. Переступив порог, мистер Вард застал Чарльза, поспешно собиравшего нужный ему материал — рукописи и самые различные издания. Сын выглядел сильно похудевшим и изможденным: заметив хозяина дома, он бросил на пол всю охапку, словно его застали врасплох за чем-то недозволенным. Когда отец велел ему сесть, он повиновался и некоторое время молча внимал заслуженным упрекам. С его стороны не последовало никаких возражений. Выслушав отца, он признал его правоту, согласившись с тем, что странные разговоры на разные голоса, громогласные декламации, пение заклинаний и вызывающие ужасное зловоние химические опыты мешают всем домочадцам и потому недопустимы. Чарльз обещал, что такого больше не повторится и он никогда не нарушит общепринятые нормы поведения, но настаивал, чтобы в его работу и дальше никто не вмешивался. Во всяком случае, будущие исследования в основном связаны с изучением книг, а если на более поздней стадии понадобится провести некоторые ритуалы, можно найти другое место. Он выразил глубокое сожаление, узнав о том, что матушка потеряла сознание от страха, и объяснил, что услышанный ими разговор — часть сложного символического ритуала, необходимого для создания должной эмоциональной атмосферы. Мистера Варда поразило, что он употребляет странные, по-видимому очень древние термины для обозначения химических веществ, очевидно бывшие в ходу у знатоков алхимии. Из разговора с сыном мистер Вард вынес впечатление, что тот совершенно здоров психически и полностью владеет собой, хотя кажется напряженным и подавленным. В общем, встреча оказалась совершенно безрезультатной, и когда Чарльз, подхватив кипу книг и бумаг, вышел из комнаты, мистер Вард не знал что подумать. В высшей степени загадочной была также смерть несчастного старого кота Ника, чье застывшее тело с выпученными глазами и оскаленной в пароксизме страха пастью нашли в подвале час назад.

Понуждаемый почти инстинктивным желанием докопаться до истины, недоумевающий отец осмотрел полупустые полки, чтобы выяснить, что взял с собой Чарльз. Сын расставил книги в строгом порядке, так что беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы сразу сказать, какиеиз них отсутствуют, или по крайней мере, какая область знаний интересует пользователя. Мистер Вард с удивлением отметил, что труды по древним культурам и оккультным наукам, кроме взятых раньше, остались на своих местах. Все, что забрал с собой сын, связано с современностью: исследования в области новой истории, точных наук, географии и философии, литературы, некоторые газеты и журналы за последние годы. Круг чтения Чарльза, установившийся за последнее время, резко и очень странно переменился, и Вард-старший замер, чувствуя, как вместе с ошеломлением в нем растет необъяснимая уверенность, что комната тоже стала не такой, как прежде. Это ощущение беспокоило сильнее и сильнее, будто чьи-то невидимые руки сдавили грудь, и он прошелся по библиотеке, пытаясь понять, что здесь неладно. Да, зловещие изменения можно не только угадать, но и увидеть. С того момента, как переступил порог, Вард словно знал, что здесь чего-то не хватает, и теперь он содрогнулся, найдя ответ.

Резной камин из дома на Олни-Корт стоял на прежнем месте; несчастье произошло с потрескавшейся и тщательно отреставрированной картиной. Очевидно, время и слишком жаркое отопление наконец сделали свое дело, и после очередной уборки краска, отстав от дерева, облупилась, сжалась в тугие катышки, а затем внезапно и бесшумно отвалилась. Портрет Джозефа Карвена больше никогда не будет наблюдать со своего возвышения за юношей, на которого так походил. Ибо тонкий слой мелкой голубовато-серой пыли, устилавший пол — все, что от него осталось.

Глава 4. ПРЕОБРАЖЕНИЕ И БЕЗУМИЕ

1.

Через неделю после той памятной Страстной пятницы Чарльза Варда видели чаще, чем обычно: он переносил книги из библиотеки на чердак. Юноша вел себя спокойно и совершенно нормально, но имел странный, словно загнанный вид, который очень беспокоил мать; кроме того, судя по заказам, которые получал повар, у него появился зверский аппетит.

Доктору Виллету рассказали о непонятном шуме и прочих событиях пятницы, и на следующей неделе, во вторник, он долго разговаривал с Чарльзом в библиотеке, где больше не стоял портрет Карвена. Беседа, как всегда, ни к чему не привела, но Виллет готов поклясться, что Вард тогда вел себя совершенно так же, как всегда. Он обещал, что вскоре откроет свою тайну, говорил, что ему необходимо иметь еще одну лабораторию вне дома. Об утрате портрета юноша почти не жалел, что удивительно, если вспомнить, как восторженно относился он к своей находке прежде, напротив, даже находил что-то забавное в том, что краска на картине так внезапно растрескалась и осыпалась.

Со следующей недели Чарльз стал надолго отлучаться из дома, а однажды, когда добрая старая чернокожая Ханна пришла к Вардам, чтобы помочь при ежегодной весенней уборке, она рассказала, что юноша часто посещает старинный дом на Олни-Корт, куда приходит с большим баулом, и долго возится в подвале. Он был очень щедр к ней и старому Эйзе, но казался беспокойнее, чем всегда, и это ее очень расстраивало, потому что она знала его с колыбели.

Новые известия пришли из Потуксета, где друзья Вардов видели Чарльза едва ли не каждый день. Казалось, он не покидал небольшой курортный городок Род-на-Потуксете и с утра до вечера катался на ботике, который нанимал на лодочной станции. Расспросив впоследствии жителей, доктор Виллет выяснил, что Чарльз всегда добирался до дальней излучины реки; высадившись на берег, шел вдоль нее, направляясь к северу, и обычно возвращался лишь долгое время спустя.

В конце мая на чердаке дома Вардов вновь раздались ритуальные песнопения и заклинания, что вызвало резкие упреки мистера Варда. Чарльз довольно рассеянным тоном обещал прекратить их. Однажды утром повторился разговор юноши с воображаемым собеседником, напомнивший о злосчастной пятнице. Чарльз уговаривал, а потом горячо спорил сам с собой. Слышались возмущенные возгласы, словно принадлежащие двум разным людям: один будто добивался чего-то, а второй отказывался. Миссис Вард взбежала по лестнице на чердак и прислушалась. Стоя у запертой двери, она смогла различить лишь фразу: «Три месяца нужна кровь». Стоило ей постучать в дверь, как все стихло. Позже отец стал расспрашивать Чарльза, и тот сказал, что произошел «конфликт в разных сферах сознания», которого можно избежать лишь обладая большим искусством. Он попытается ограничить его этими сферами.

Ночью в середине июня произошел странный случай. Ранним вечером из лаборатории донесся громкий топот. Мистер Вард решил посмотреть, в чем дело, но шум внезапно прекратился. Когда все уснули, а лакей запирал на ночь входную дверь, у подножия лестницы вдруг появился Чарльз с большим чемоданом, нетвердо державшийся на ногах. Он знаком показал, что хочет покинуть дом. Молодой человек не сказал ни слова, но посмотрев ему в глаза, респектабельный йоркширец содрогнулся без всякой видимой причины. Он отпер дверь, и Вард-младший вышел. Утром лакей сообщил о происшедшем матери Чарльза. По его словам, во взгляде, которым тот его окинул, чувствовалось что-то дьявольское. Молодые джентльмены не смотрят так на честных слуг, и он не желает больше оставаться в таком доме ни на один день. Миссис Вард отпустила лакея, не обратив особого внимания на его слова. Только представьте себе — ее сын мог кого-то обидеть; нет, это просто смешно! К тому же перед тем, как уснуть, она уловила слабые звуки, доносившиеся из лаборатории, которая находилась прямо над ней: Чарльз плакал, беспокойно ходил по комнате, глубоко вздыхал, словно человек, погруженный в самую бездну отчаяния. Миссис Вард привыкла прислушиваться по ночам, глубоко обеспокоенная зловещими тайнами, окружавшими ее сына. На следующий вечер, как и три месяца назад, Чарльз Вард поспешил вынуть из почтового ящика газету и опять якобы случайно потерял где-то несколько листов. О мелком происшествии вспомнили позже, когда доктор Виллет попытался связать разрозненные факты в одно целое. Он просмотрел недостающие места в редакции «Джорнел», и нашел две заметки.

Чарльз худел и становился все беспокойнее; впоследствии все сошлись в том, что он тогда явно хотел что-то объявить или даже в чем-то признаться, но боялся. Благодаря полубольной от постоянного нервного напряжения миссис Вард, которая прислушивалась по ночам к малейшему шороху, выяснилось, что он часто совершает вылазки под покровом темноты, и в настоящее время большая часть психиатров наиболее ортодоксального направления единодушно обвиняют Чарльза Варда в отвратительных актах вампиризма, которые в то время были поданы прессой как главная сенсация, но остаются нераскрытыми до сих пор, поскольку маньяка не нашли. Жертвами этих преступлений, слишком известных для того, чтобы рассказывать о них подробно, стали люди разного пола и возраста. Они совершались: в жилом районе на холме, в северной стороне города близ дома Варда, и в предместье напротив станции Кренстоун, недалеко от Потуксета. Нападали как на запоздалых прохожих, так и на неосторожных жителей, спящих с открытыми окнами, а оставшиеся в живых в один голос рассказывают о худощавом, гибком создании с горящими глазами, которое набрасывалось на них, вонзало зубы в шею или руку и жадно пило кровь.

Виллет, который не согласен с тем, что безумие Варда проявилось в этот период, проявляет большую осторожность при объяснении подобных ужасов. На сей счет у него имеется собственная точка зрения и, не говоря ничего определенного, доктор ограничивается утверждениями о непричастности Чарльза к диким злодействам.

— Не хочу строить догадки, — заявляет он, — о том, что за человек, или даже существо совершало нападения и убийства, но знаю: Вард в них неповинен. У меня есть причины настаивать на том, что Чарльз вовсе не страдал так называемым вампиризмом, и лучшим доказательством служит увеличивавшееся малокровие и ужасающая бледность. Вард забавлялся очень опасными вещами и дорого заплатил за свои пристрастия, но никогда не был чудовищем и преступником. Сейчас же мне не хочется думать о подобных вещах. Юноша, которого я знал, в свое время превратился в нечто иное. Полагаю, что прежний Чарльз Вард тогда же отправился в мир иной. Так или иначе, душа его оказалась там, ибо безумный сгусток плоти, который исчез из палаты в больнице Вейта, обладал совсем другой.

К словам Виллета следует прислушаться: он часто посещал дом Вардов, занимаясь лечением матери юноши, заболевшей нервным расстройством от постоянного напряжения. То, что несчастная ночи напролет с трепетом ловила звуки, доносившиеся с чердака, вызвало болезненные галлюцинации, о которых она, после долгих колебаний, рассказала доктору. Тот успокоил ее, но такие жалобы заставили его задуматься. Миссис Вард казалось, что она слышит у себя над головой глухие рыдания и вздохи в самое необычное время.

В начале июня Виллет рекомендовал ей отправиться на неопределенное время в Атлантик-Сити и как следует отдохнуть, решительно предупредив мистера Варда и исхудавшего, старавшегося избегать его Чарльза, чтобы они отправляли ей только жизнерадостные, радостные письма. Вероятно, такой рекомендации она обязана тем, что сохранила жизнь и душевное здоровье.

2.

Через некоторое время после отъезда матери Чарльз решил купить дом в Потуксете. Это было небольшое убогое деревянное строение, коттедж с бетонным гаражом, расположенный высоко на склоне почти незаселенного речного берега близ курортного городка. По причинам, известным лишь ему одному, Вард-младший пожелал приобрести именно его. Он не давал покоя агентствам по продаже недвижимости, пока они не исполнили его желание, преодолев сопротивление прежнего владельца, не устоявшего перед несообразно высокой ценой. Как только здание освободилось, Чарльз переехал в него, погрузив в большую закрытую машину содержимое своей лаборатории, в том числе книги из библиотеки, как старинные, так и современные. Он отправился в Потуксет в самую темную пору ночи, и мистер Вард припоминает, как сквозь сон слышал приглушенные ругательства и громкий топот спускавшихся по лестнице рабочих. Потом Чарльз снова переселился в свои покои на третьем этаже и никогда больше не показывался на чердаке.

Дом в Потуксете стал вместилищем всех секретов, которые прежде скрывала лаборатория. Чарльз, как и прежде, жил отшельником, но теперь его одиночество разделяли двое: бродяга с набережной Саут-Мейн-стрит, выполнявший обязанности слуги, то ли португалец, то ли мулат разбойничьего вида, и худощавый незнакомец, похожий на ученого, в черных очках, с густой и длинной бородой, которая казалась приклеенной, по всей видимости, коллега Чарльза. Соседи тщетно пытались разговорить этих странных субъектов. Мулат по имени Гомес почти не объяснялся по-английски, а бородатый приятель Варда, называвший себя доктором Алленом, был крайне неразговорчив. Сам Вард пытался общаться с местными жителями, но лишь вызвал их недоброжелательное любопытство своими рассказами о сложных химических опытах. Сразу же начались толки о том, что в доме до утра горит свет; немного позже, когда ночные бдения внезапно прекратилось, появились еще более странные слухи — утверждали, что Вард постоянно заказывает у мясника целые туши, что из здания долетают заглушенные крики, декламации, песнопения или заклинания, вопли, словно выходящие из какого-то глубокого подземелья, расположенного под землей. Само собой разумеется, достойные обыватели, жившие рядом, сильно невзлюбили подозрительных соседей; неудивительно, что стали распространяться довольно прозрачные намеки на их возможную связь с многочисленными случаями вампиризма и убийств, особенно с тех пор, как эта эпидемия ужасов расползлась по всему городу, но свирепствовала только в Потуксете и прилегающих к нему районах и улицах Эджвуда.

Вард большую часть времени проводил в новом жилище, но иногда на одну-две ночи оставался в родительском доме. Считалось, что он там и живет. Дважды неизвестно куда уезжал из города на неделю. Он становился все бледнее, катастрофически худел и лишился прежней уверенности в себе, что доктор не преминул отметить, когда юноша в очередной раз повторил старую историю о важных исследованиях и будущих открытиях. Виллет часто ловил молодого человека в доме его отца, который был глубоко обеспокоен и старался устроить так, чтобы за сыном хоть как-то присматривали — нелегкая задача, ибо Чарльз уже стал совершеннолетним и к тому же обладал очень скрытным и независимым характером. Доктор настаивает, что юноша даже тогда оставался совершенно здоровым психически, и приводит как доказательство разговоры, которые с ним вел.

К сентябрю «эпидемия» вампиризма закончилась, но в январе Чарльз едва не оказался замешан в крупные неприятности. Люди уже некоторое время поговаривали о таинственных ночных караванах машин, прибывающих к Варду-младшему в Потуксет, и однажды непредвиденный случай помог обнаружить, какой именно груз они везли. В безлюдном месте близ Ноуп-Валли группу таких грузовиков подстерегли налетчики, надеявшиеся, что в них находится спиртное, но их ждало настоящее потрясение. Ибо длинные ящики, захваченные и сразу же открытые ими, содержали поистине страшные вещи: страшные настолько, что даже представители преступного мира дрогнули. Похитители поспешно закопали найденное, но обо всем проведала полиция штата и провела тщательное расследование. Недавно задержанный бродяга, которому обещали не предъявлять дополнительных обвинений, согласился провести группу стражей порядка к тому месту, где зарыли добычу; в сделанном наспех захоронении обнаружили поистине жуткие вещи. Местное — и не только местное — общественное мнение испытало бы настоящий шок, будь список находок, которые напугали даже опытных сыщиков, опубликован. В Вашингтон спешно отправили одну за другой несколько телеграмм.

Ящики предназначались Чарльзу Варду в Потуксете, и представители как местной, так и федеральной полиции, доставив в участок обитателей коттеджа, подвергли их строгому допросу. Чарльз и его спутники казались бледными и напуганными, но полиция получила от хозяина дома объяснения, которые, на первый взгляд, полностью оправдывали его. Ему требуются некоторые анатомические образцы для выполнения программы научных исследований, высокий уровень и важность которых может подтвердить каждый, кто знал его последние десять лет, и он заказал необходимые объекты в нужном количестве в агентствах, занимавшихся, как он полагал, совершенно законной деятельностью. Откуда взяты образцы, ему абсолютно неизвестно. Варда, по всей видимости, совершенно потряс намек инспектора на то, какое чудовищное впечатление произведет на общественность известие о находках и насколько все это повредит национальному престижу. Показания Чарльза полностью подтверждал его коллега доктор Алленом, чей странный гулкий бас звучал гораздо более убедительно, чем нервный, срывающийся голос Варда; в конце концов полиция оставила дело без последствий, но ее сотрудники тщательно записали нью-йоркский адрес агентства и его владельца. Расследование ни к чему не привело. Следует лишь добавить, что «образцы» поспешно и в полной тайне возвратили на прежнее место, и никто так и не узнал о подобном богопротивном осквернении памяти усопших.

Девятого февраля 1928 года Виллет получил от Чарльза Варда письмо, которое считает исключительно важным, что не раз приводило к спорам с доктором Лайманом. Последний полагал, что оно содержит убедительное доказательство того, что перед нами классический случай «dementia praecox» — быстро протекающей острой душевной болезни. Виллет же считает, что это последние слова несчастного юноши, написанные им в здравом уме. Он обращает особое внимание на характер почерка, неровного, что говорит о возбужденном состоянии, но несомненно принадлежащего «прежнему» Варду. Вот полный текст послания:

Доктор Виллет получил письмо примерно в десять тридцать утра и немедленно устроил так, что у него оказалась свободной половина дня и весь вечер для разговора, который, если необходимо, продолжался бы до поздней ночи. Он собирался прийти к Вардам примерно в четыре часа, и оставшееся время пребывал в таком беспокойстве, перебирая в уме самые невероятные догадки, что исполнял свои врачебные обязанности чисто механически. Человеку постороннему могло показаться, что письмо написано маньяком, но Виллет слишком хорошо знал о необъяснимых вещах, которые происходили с Чарльзом, и вовсе не считал его послание бредом безумца. Он ясно чувствовал, что над юношей тенью нависло нечто чудовищное, явившееся из тьмы веков, а слова о докторе Аллене почти не вызывали удивления в свете того, что говорили в городе о загадочном приятеле Чарльза. Доктор никогда не видел этого человека, но слышал множество историй о его облике и поведении, и невольно задумался, что скрывают столь популярные у местных сплетников непроницаемо-черные очки.

Ровно в четыре часа доктор Виллет явился в дом Вардов, но с раздражением и беспокойством услышал, что Чарльз не сдержал обещания остаться дома. Детективы были на месте, но утверждали, что молодой человек преодолел свой страх. Утром он долго разговаривал по телефону, спорил и, по всей видимости, отказывался выполнить то, чего требовал его собеседник. Один из детективов расслышал слова: «Я очень устал и хочу немного отдохнуть», «Извините меня, но я сегодня не могу никого принять», «Пожалуйста, отложите решительные действия, пока мы не придем к какому-нибудь компромиссу», и, наконец, «Мне очень жаль, но я должен от всего этого совершенно отойти на некоторое время. Я поговорю с вами позже». Потом, очевидно подумав и набравшись храбрости, выскользнул из дома так тихо, что никто не заметил его ухода; примерно в час дня Чарльз вернулся и прошел внутрь, не говоря ни слова. Он поднялся наверх, вошел в библиотеку и там что-то сильно его испугало: все услышали вопль ужаса, который превратился в какие-то хрипящие и булькающие звуки, словно юношу душили. Однако, когда туда явился лакей, чтобы посмотреть, что случилось, Чарльз с дерзким и надменным видом встал в дверях и молча отослал слугу жестом, от которого тому стало не по себе. Потом молодой Вард, по всей вероятности, что-то переставлял у себя на полках: в течение некоторого времени слышался топот, такие звуки, будто по полу тащили что-то тяжелое, грохот и треск дерева. Затем он вышел из библиотеки и сразу же покинул дом. Виллет осведомился, велел ли Чарльз что-нибудь передать ему, но услышал отрицательный ответ. Лакей, обеспокоенный видом и поведением Варда-младшего, заботливо осведомился у доктора, есть ли надежда вылечить молодого человека от нервного расстройства.

Почти два часа доктор Виллет напрасно ожидал Чарльза в его библиотеке, оглядывая пыльные полки с зияющими пустотами в тех местах, откуда забрали книги; он мрачно улыбнулся при виде камина, с панели которого всего год назад на него безмятежно глядел Джозеф Карвен. Через некоторое время в комнате сгустились тени, и праздничные цвета пестрого заката сменились жутковатым полумраком сумерек — вестника наступающей ночи. Наконец пришел Вард-старший, который выказал немалое удивление и гнев из-за отсутствия сына, для охраны которого приложил столько усилий. Отец не знал о том, что Чарльз попросил Виллета прийти, и обещал известить, как только юноша вернется. Прощаясь с доктором, Вард проявил крайнее беспокойство по поводу состояния здоровья Чарльза и умолял сделать все возможное, чтобы он вновь обрел прежний облик и вернулся к нормальному образу жизни. Виллет с радостью покинул библиотеку — в комнате ощущалось присутствие чего-то страшного, враждебного человеческой природе, словно здесь все еще витал зловещий дух, оставленный исчезнувшим портретом. Доктору он никогда не нравился, и даже теперь ему, человеку с крепкими нервами, постоянно казалось, будто в гладкой панели таится что-то, вызывающее настоятельную потребность как можно скорее выйти из этого мрачного помещения на свежий воздух.

3.

На следующее утро Виллета ожидала записка от отца юноши, в которой говорилось, что сын так и не появился. Вард писал, что ему позвонил доктор Аллен, сообщивший, что Чарльз на некоторое время останется в Потуксете, поэтому нет никаких причин для волнения. Без него никак не обойтись, поскольку сам доктор, по его словам, вынужден уехать, иих опыты требуют постоянного присутствия молодого Варда. Чарльз передает всем горячий привет и сожалеет, если неожиданная перемена его планов кого-нибудь обеспокоила. Мистер Вард впервые услышал голос Аллена, и, как ни странно, он показался ему знакомым, вызвал неясные воспоминания о каком-то полузабытом эпизоде, заставившие испытать смутное беспокойство и даже страх.

Получив столь странные и противоречивые известия, доктор Виллет не знал, что и подумать. Совершенно очевидно, что послание Чарльза продиктовано отчаянием и искренним стремлением покончить с какими-то ужасными тайнами, но как понять резкую перемену в планах и настроении юноши? Вард-младший писал, что его новое жилище представляет чудовищную угрозу, что и дом, и всех его обитателей, особенно Аллена, необходимо уничтожить любой ценой, а сам он больше никогда не вернется в коттедж и не увидит, как это произойдет. Однако, если верить последним сообщениям, теперь он совершенно забыл о собственных выводах, и спокойно возвратился в то самое место, где таились зло. Здравый смысл подсказывал доктору, что не стоит серьезно относиться к Варду со всеми его странностями, но какое-то более глубокое, бессознательное чувство заставляло верить письму. Виллет перечитал его и вновь убедился, что послание можно назвать несколько напыщенным и бессвязным, но никак не бессодержательным или безумным. В нем чувствовался такой неподдельный страх, а содержащиеся здесь намеки, вкупе с уже известным доктору фактами, с такой убедительностью свидетельствовали о чем-то чудовищном, проникшем к нам из чужого времени и сфер, что продиктованное примитивным недоверием объяснение тут неприменимо. Где-то рядом притаился неведомый ужас — и даже если мы пока не в силах его постичь, надо быть готовым в любой момент встать на его пути.

Больше недели Виллет размышлял как лучше поступить, и все больше склонялся к мысли навестить Чарльза в Потуксете. Ни один из знакомых молодого человека не отважился проникнуть в его убежище, и даже отец знал о нем только то, что сын нашел нужным ему сообщить. Но доктор чувствовал, что необходимо поговорить с юношей начистоту. Мистер Вард получал от Чарльза время от времени краткие бессодержательные письма, напечатанные на машинке; по его словам, такие же послания получает жена в Атлантик-Сити. Итак, доктор решил действовать и, несмотря на неприятные предчувствия, вызванные легендами о Джозефе Карвене, недавними слухами и предостережениями самого Чарльза, без колебаний направился к деревянному коттеджу, расположенному на крутом речном берегу.

Виллет хорошо знал, как добраться до таинственного обиталища Варда-младшего — как-то раз он уже побывал здесь из чистого любопытства, хотя, конечно, никогда не входил в дом и старался не выдать свое присутствие. В конце февраля, после полудня, он направился туда по Броуд-стрит на своей маленькой машине. По дороге вдруг подумал, что сто пятьдесят лет назад тем же путем шагал отряд мрачно, но решительно настроенных горожан, чтобы свершить страшное дело, до сих пор не раскрытое до конца.

Поездка вдоль приходящих в упадок городских окраин не заняла много времени, и вскоре перед ним уже расстилались чистенький Эджвуд и сонный Потуксет. Виллет повернул направо, вниз по Локвуд-стрит, и проехал сколько позволяла заброшенная проселочная дорога, потом вышел из машины и пошел на север, туда, где громоздился обрывистый берег реки, за которым простирались затянутые туманом низины. Домов здесь мало, так что слева от возвышенности он легко нашел деревянный коттедж с бетонным гаражом. Быстро пройдя по заброшенной дорожке, мощенной гравием, Виллет твердой рукой постучал в дверь и решительно обратился к мрачному мулату, приоткрывшему створку.

Доктор сказал, что должен немедленно видеть Чарльза Варда по очень важному делу. Он не примет никаких отговорок, а если его не пустят, об этом сразу же узнает мистер Вард. Мулат стоял в нерешительности и даже придержал дверь, когда Виллет попытался толкнуть ее, но доктор еще громче повторил свое требование. Затем из царившего внутри мрака раздался хриплый шепот, от которого почему-то по спине побежали мурашки.

— Впусти его, Тони, — сказал странный голос, — сейчас столь же подходящее время для разговора, как и любое другое.

Но какой бы страх ни внушал низкий, гулкий, словно отдающийся эхом голос, когда через несколько мгновений доски пола заскрипели и из темноты показался тот, кому он принадлежал, доктора испугался еще больше — перед ним стоял сам Чарльз Вард.

Тщательность, с которой Виллет впоследствии восстановил состоявшийся чуть позже разговор с Чарльзом, вызвана тем, что он придает данному периоду особое значение. Именно тогда стало ясно, что у Чарльза Декстера Варда произошло полное изменение личности, с прискорбием констатирует он, именно с этой поры мозг, порождающий мысли и слова исчезнувшего пациента, утратил всякое соответствие с мозгом юноши, за ростом и развитием которого он наблюдал в течение двадцати шести лет. Несогласие с доктором Лайманом побудило Виллета стремиться к наибольшей точности, и он с полной уверенностью датирует начало подлинного безумия Чарльза Варда днем, когда родители получили от него первое письмо, напечатанное на машинке. Стиль посланий, которые он регулярно отправлял им, совершенно не похож на обычную манеру Варда. Он чрезвычайно архаичен, словно внезапное перерождение рассудка их автора высвободило целый поток суждений и образов, которые он бессознательно приобрел в дни своего детского увлечения стариной. В них наблюдаются явные попытки казаться современным, но от духа их, не говоря уже о языке, явственно веет прошлым.

Атмосфера старины чувствовалась в каждом слове, каждом движении Варда, когда он говорил с доктором в полумраке старого деревянного дома. Он поклонился, указал Виллету на кресло и внезапно заговорил странным шепотом, причину которого сразу же попытался объяснить.

— Я изрядно простудился и едва не приобрел чахотку, — начал он, — от этих проклятых речных миазмов. Не взыщите, прошу вас, за мою речь. Полагаю, вы прибыли от батюшки, дабы посмотреть, что тревожит меня, и смею надеяться, ваш рассказ не предоставит ему никаких резонов для беспокойства.

Виллет очень внимательно прислушивался к скрипящим звукам голоса Чарльза, но еще тщательней всматривался в знакомое лицо. Он чувствовал — здесь что-то не так, и вспомнил рассказ родителей Варда о внезапном страхе, поразившем в памятную для них ночь лакея, достойного уроженца Йоркшира. Свет почти не проникал в комнату, но доктор не попросил приоткрыть ставни. Он прямо спросил Варда-младшего, почему тот не дождался его визита, о котором так отчаянно умолял меньше недели назад.

— Я как раз желал подойти к этому, — ответил хозяин дома. — Вам должно быть известно, что я страдаю сильным нервным расстройством и часто делаю и говорю странные вещи, в коих не отдаю себе отчета. Не раз я заявлял вам, что нахожусь на пороге великих свершений и сама важность их заставляет меня по временам терять голову. Мало найдется людей, которые не почувствуют страха перед тем, что мною обнаружено, но теперь уже недолго осталось ждать. Я был глупцом, когда согласился отдать себя на попечение стражей и пребывание взаперти; ныне же мое место здесь. Обо мне злословят любопытствующие соседи, и, может статься, я имел слабость принять на веру досужие россказни о себе самом. Нет ничего дурного в том, что мной делается, пока сие делается правильно. Будьте же терпеливы, подождите еще шесть месяцев, и я покажу вам такое, что стократно вознаградит вас за доверие. Вам также следует знать, что я нашел способ изучать науки, в коих преуспели древние, черпая из источника, более надежного, чем все фолианты; предоставляю вам судить о важности сведений в области истории, философии и изящных искусств, которые сделаю я доступными, указав на те врата, к коим получил доступ. Предок мой овладел всем этим, но безмозглые соглядатаи ворвались к нему и умертвили. Теперь я по мере своих слабых сил воссоздал утерянные знания. На сей раз ничего дурного не должно случиться, и менее всего я желаю неприятностей по причине собственных нелепых страхов. Умоляю Вас, сэр, забудьте все, что я написал вам и не опасайтесь ни этого дома, ни его обитателей. Доктор Аллен — весьма достойный джентльмен, и я должен принести ему извинения за то дурное, что написал о нем. Я бы желал не расставаться с ним, но у него оказались важные дела в другом месте. Он столь же ревностно относится к изучению сих важнейших материй, что и я, и думается мне, что боясь последствий наших с ним изысканий, я переносил сей страх на доктора Аллена как на главного своего помощника.

Вард умолк; доктор пребывал в растерянности. Он чувствовал себя довольно глупо, слушая, как молодой человек отрекается от написанного им письма. Однако сама речь показалась ему весьма странной, лишенной здравого смысла и в целом бесспорно бредовой. С другой стороны, правдоподобное в своей искренней трагичности письмо несомненно, написано Чарльзом, которого доктор знал с детства. Чтобы восстановить доверительную атмосферу, отличавшую некогда их беседы, Виллет пытался поговорить с юношей о его прошлом, напомнить разные эпизоды, но добился самых неожиданных результатов. Потом такую же особенность отметили другие врачи-психиатры. В памяти Варда, казалось, стерлись целые пласты, — он забыл почти все, что касалось его жизни и событий нового времени, — и в то же время всплыли сведения, которые он, как видно, приобрел еще в период детского увлечения всяческой древностью: поднявшись из темных глубин подсознательного, бурный поток самых разнообразных фактов о старине скрыл под собой знания современных реалий и собственной биографии. Исчерпывающая осведомленность молодого Варда в том, что имело отношение к минувшим столетиям, была неестественной и нездоровой, и он всячески пытался скрыть ее. Иногда при упоминании какой-нибудь излюбленной им прежде темы по истории города, Чарльз неосознанно выдавал такие глубокие и всеобъемлющие знания, которыми не мог обладать простой смертный, и доктор невольно вздрагивал, слушая его бойкую речь.

Совершенно непонятно, где юноша выведал, как свалился парик с толстого шерифа, когда тот наклонился во время исполнения пьесы в Театральной академии мистера Дугласа на Кинг-стрит в пятницу 11 февраля 1762 года, или как актеры до того неудачно сократили текст пьесы Стиля «Благоразумный любовник», что любителям сцены оставалось лишь радоваться, когда находившийся под влиянием баптистов городской совет закрыл театр на следующий вечер. Вероятно о том, что «бостонская коляска Томаса Себина дьявольски неудобна», говорится в каких-нибудь старых письмах, но даже самый выдающийся знаток колониального периода не рискнул бы утверждать, что скрип «новой» вывески Эпенетуса Олни (он велел намалевать на ней аляповатую корону после того, как переименовал свою таверну в «Королевский кофейный зал») в точности походил на начало новой джазовой пьесы, которая постоянно звучит по радио в Потуксете!

Однако Вард недолго распространялся на подобные темы, дав понять, что не интересуется ни современностью, ни стариной. Доктор сознавал, что его собеседник желает лишь удовлетворить любопытство посетителя, чтобы тот поскорее убрался и больше не приходил. Очевидно, с той же целью он предложил показать дом, и сразу же провел гостя по всем комнатам, от подвала до чердака. Виллет внимательно присматривался к обстановке, и заметил, что выставленных напоказ книг слишком мало, совершенно недостаточно для того, чтобы заполнить зияющие пробелы на полках в доме Варда, и их подборка тривиальна, а так называемая «лаборатория» устроена весьма небрежно, явно для отвода глаз. Без сомнения, тут имеются настоящая библиотека и помещение для опытов, но где именно, угадать невозможно. Потерпев полный провал в своем поиске, который Виллет предпринял даже не зная, что надеется найти, он к вечеру возвратился в город и обо всем рассказал мистеру Варду. Они пришли к общему мнению, что юноша окончательно сошел с ума, но решили не спешить. Главное и дальше держать в полном неведении миссис Вард, какой бы помехой ни стали странные письма Чарльза.

Теперь и мистер Вард решил посетить сына, будто бы случайно. Однажды вечером доктор Виллет отвез его в Потуксет на своей машине, высадил близ деревянного коттеджа и терпеливо ждал возвращения. Разговор оказался очень долгим, и когда Вард-старший вышел, на лице его читались волнение и печаль. Чарльз принял его так же, как и Виллета, с той только разницей, что очень долго не появлялся. Нежданному посетителю пришлось силой вломиться в прихожую и настоятельно потребовать у мулата, чтобы тот немедленно вызвал своего хозяина. В поведении молодого Варда не осталось и следа сыновней привязанности. В комнате царил полумрак — Чарльз жаловался, что у него даже при слабом свете страшно болят глаза. Он говорил приглушенно, объяснив, что страдает воспалением голосовых связок, и хриплый шепот сына почему-то внушал неясную тревогу, которая не оставляла Варда до конца встречи.

Договорившись вместе предпринять все возможное для того, чтобы спасти Чарльза от полного безумия, мистер Вард и Виллет стали по крупицам собирать сведения, которые могли хоть что-нибудь добавить к тому, что они уже знали. Начали с разговоров, ходивших в Потуксете. Особых трудностей тут не возникло, потому что них имелось немало друзей в округе. С доктором Виллетом люди говорили откровеннее, чем с отцом юноши; из услышанного он сделал вывод, что в последнее время Чарльз вел поистине странную жизнь. Досужие языки обвиняли его домочадцев в причастности к странному вампиризму, свирепствовавшему прошлым летом, а грузовики, подъезжавшие к дому Варда-младшего в глухие часы ночи, давали пищу самым мрачным предположениям. Местные торговцы судачили о странных заказах Варда, поступавших к ним через зловещего мулата, главным образом о неимоверном количестве мяса и свежей крови, которую доставляли мясники с ближайшей бойни. В доме жило лишь трое, и подобные заказы казались поистине абсурдными.

Кроме того, рассказывали о голосах, раздававшихся из-под земли. Проверить такие слухи было значительно труднее, но для них имелись веские основания. Когда доносились странные звуки, в доме не горел свет, значит, где-то в другом месте, возможно в подземелье, свершались какие-то тайные обряды. Никто не сомневался, что под домом находится разветвленная сеть глубоких подземных ходов. Припомнив давние легенды о катакомбах, вырытых Джозефом Карвеном, и уверившись в том, что Чарльз выбрал коттедж именно потому, что он расположен на месте зловещей фермы, Виллет и мистер Вард обратили на такие свидетельства соседей особое внимание. Несколько раз они безуспешно пытались отыскать на крутом речном берегу потайную дверь, о которой упоминали старые документы. В том, что касалось обитателей дома, общественное мнение было единодушно: мулат вызывал отвращение, бородатый доктор Аллен в черных очках безотчетный страх, а бледный молодой ученый сильную неприязнь. За последнюю неделю-две Вард-младший очень сильно изменился; теперь он больше не пытался проявлять любезность и общительность в тех редких случаях, когда отваживался покидать дом, и разговаривал хриплым, внушавшим непонятное беспокойство шепотом.

Таковы подробности пребывания Чарльза в Потуксете, собранные мистером Вардом и доктором. Они долго обсуждали их, по мере сил пытались осмыслить факты, прибегнув к помощи индукции и дедуктивного метода, сопоставляли известные им обстоятельства жизни юноши за последнее время, в том числе его отчаянное письмо, которое доктор наконец решил показать отцу, со скудными данными, касающимися покойного Джозефа Карвена. Они бы многое дали, чтобы хоть мельком заглянуть в найденные Чарльзом бумаги, ибо уже не сомневались, что причина безумия юноши кроется в открытых им тайнах жизни старого колдуна и его деяний.

4.

В том, что эта странная история вскоре приняла иной оборот, нет заслуги мистера Варда или Виллета — столкнувшись с чем-то неопределенным, они бездействовали. Чарльз писал родителям все реже. Наступило начало месяца, — время, когда он обычно улаживал свои финансовые дела, и занимавшиеся его счетами служащие в недоумении пожимали плечами и советовались друг с другом по телефону. Представители банков, знавшие Чарльза Варда в лицо, посетили коттедж в Потуксете и постарались выяснить, почему подпись на чеках, которые он выдал им в последнее время, представляет собой грубую подделку. Они остались недовольны объяснениями, произнесенными хриплым шепотом. Молодой Вард уверял их, что нервное расстройство так повлияло на правую руку, что ему трудно писать. Он даже свои письма вынужден печатать на машинке.

Однако банковских инспекторов поразили не столько услышанные доводы, в которых не содержалось ничего необычного или подозрительного, и даже не ходившие в Потуксете разговоры, отголоски которых до них долетели. Главным образом их смутила бессвязная речь молодого человека, свидетельствующая об абсолютной потере памяти в том, что касалось финансовых вопросов и расчетов, не вызывавших несколько месяцев назад ни малейших затруднений. На первый взгляд, он говорил вполне связно и разумно, но в важнейших вещах проявлял полное невежество, которое тщетно пытался скрыть. И хотя никто из инспекторов не был особенно близок с молодым Вардом, каждый заметил перемену в его поведении и речи. Они слышали, что Чарльз — знаток истории, но ни один самый заядлый любитель старины не пользуется в обыденной жизни устаревшими выражениями и жестами. Все вместе, — этот хриплый голос, трясущиеся, словно пораженные параличом, руки, провалы памяти, затрудненная речь и неадекватное поведение, — казалось следствием поистине тяжкой болезни, которая давала пищу для широко распространившихся странных слухов. Покидая своего клиента, инспекторы решили, чтоим совершенно необходимо поговорить с Вардом-старшим.

Шестого марта 1928 года в конторе мистера Варда состоялась длительная и серьезная беседа, после которой до крайности расстроенный отец связался со своим другом и признался ему, что бессилен что-либо предпринять. Виллет, просмотрев чеки Чарльза с неуклюже нацарапанными инициалами, мысленно сравнил их с последним посланием юноши. Разница бросалась в глаза, но доктор уже где-то встречал такую манеру письма. Угловатые, архаичные буквы, характерные очертания и наклон. Необычный почерк: где он мог его видеть? Без всякого сомнения, Чарльз сошел с ума, неправомочен распоряжаться своим имуществом, и должен быть изолирован от внешнего мира. Надо срочно взять его под наблюдение и лечить. Мистер Вард вызвал известных психиатров — докторов Пека и Вейта из Провиденса и Лаймана из Бостона — и вместе с Виллетом подробно рассказал им предысторию болезни. Они собрались в бывшей библиотеке юноши, просматривая оставленные Чарльзом тома и бумаги, чтобы получить представление о его наклонностях и характере. Изучив имевшиеся материалы вместе с адресованным Виллету письмом, психиатры согласились, что столь интенсивные занятия Варда-младшего могли разрушить или по крайней мере повредить психику, и выразили желание увидеть прочие книги и документы, с которыми он работает сейчас. Но для этого (с разрешения Чарльза) следовало отправиться в Потуксет. Виллет с удвоенной энергией продолжил изучение обстоятельств болезни Варда, и именно тогда услышал свидетельства рабочих о том, как Чарльз нашел бумаги Карвена; просмотрев комплект газеты «Джорнел», доктор обнаружил, что больной скрыл от своих близких заметки о «кладбищенских» происшествиях.

В среду восьмого марта Виллет, Пек, Лайман и Вейт приехали к Варду-младшему, не скрывая своих целей. Они задавали юноше, уже официально признанному их пациентом, множество вопросов, интересуясь каждой мелочью. Им пришлось чрезвычайно долго ждать; наконец появился Чарльз, который источал странный и неприятный запах, и выглядел очень взволнованным. Однако он был настроен мирно и безропотно признал, что его память и общее самочувствие сильно пострадали от непосильных занятий. Он не возражал, когда ему настойчиво посоветовали сменить обстановку, и продемонстрировал поистине блестящие знания во всем, что не касалось современной жизни. Спокойное и сдержанное поведение больного могло поколебать уверенность врачей, если бы не общий архаичный характер его речи и высказанные мысли, приставшие скорее человеку прошлого или даже позапрошлого века, что указывало на явные отклонения в психике. О своей работе он не рассказал ничего нового по сравнению с тем, что сообщил родителям и Виллету, а письмо, написанное им в прошлом месяце, приписывал нервному расстройству, спровоцировавшему истерический припадок. Он утверждал, что в коттедже нет ни второй библиотеки, ни другой лаборатории, и объяснял временный уход из родительского дома нежеланием наполнять комнаты запахами, которые прямо-таки пропитали его одежду. Разговоры соседей назвал глупыми выдумками невежественных людей, терзаемых неутоленным любопытством. Он точно не знал, где сейчас находится мистер Аллен, но уверял, что тот приедет, как только появится необходимость. Расплачиваясь с молчаливым мулатом, не ответившим ни на один вопрос непрошенных гостей, и запирая дом, так и не раскрывший свою тайну, Вард-младший не проявил никакой нервозности и лишь ненадолго остановился у дверей, будто прислушиваясь к каким-то очень слабым звукам. По-видимому, он отнесся к происходящему философски, решив покориться, словно отъезд — временное и незначительное обстоятельство, и для его же собственного блага нужно, чтобы он прошел без каких-либо осложнений. Было видно, что он абсолютно уверен в том, что выдающийся ум и сообразительность помогут ему выбраться из неприятного положения, в которое его поставили пробелы в памяти, утрата голоса и изменившийся почерк, затворничество и эксцентричное поведение. По общему согласию миссис Вард ни о чем не сообщили, и муж посылал ей письма якобы от Чарльза. Варда-младшего поместили в частную лечебницу доктора Вейта в Коннектикут-Айленде, расположенную на берегу залива, в уединенном и живописном месте, где за ним тщательно наблюдали врачи, ответственные за лечение. Именно тогда отметили странности физического характера: замедленный обмен веществ, огрубевшая и вялая кожа, аномалии нервных реакций. Результаты обследования больше всех обеспокоили Виллета, поскольку он знал Варда с самого рождения и видел лучше остальных, как далеко зашел процесс. Даже хорошо знакомая доктору овальная родинка на бедре Чарльза рассосалась, а на груди образовалось большое родимое пятно или шрам. Увидев странную отметину, Виллет стал подумывать, не подвергся ли юноша операции, производимой на сборищах сатанистов в диких и уединенных местах, в результате которой на теле появляется так называемый «ведьмин знак». Доктор припомнил к тому же одну из записей о салемских шабашах, которую ему показывал Чарльз, когда еще не хранил в тайне свои находки. В ней говорилось: «Мистер Г.Б. сообщает, что в ту Ночь Дьявол отметил своим Знаком Бриджит С., Джонатана Э., Саймона О., Деливеренс В., Джозефа К., Сьюзен П., Мехитейбл К. и Дебору В.». Даже лицо молодого Варда вызывало безотчетный страх каждый раз, когда доктор смотрел на него; и в один прекрасный день он осознал причину. Над правым глазом юноши возникла какая-то ранее отсутствовавшая неровность: небольшой шрам или углубление, точно такое же, как на облупившимся старинном портрете его предка — возможно, след какого-нибудь ритуального надреза или укола, произведенного Чарльзом, как в свое время Джозефом Карвеном, на определенной стадии занятий магией.

Своим поведением Вард ставил в тупик врачей лечебницы, ибо не выказывал никаких признаков расстройства психики; тем не менее за корреспонденцией, адресованной как ему, так и доктору Аллену, велось тщательное наблюдение. Мистер Вард приказал относить любые послания прямо к нему. Кроме того, вещи Чарльза обыскали в поисках каких-либо неизвестных записей. Виллет заранее знал, что находки окажутся весьма скудными, ибо все действительно важное загадочный помощник Чарльза передавал через курьеров. Но в конце марта на имя доктора Аллена пришло письмо из Праги, которое заставило мистера Варда и доктора серьезно задуматься. Написанное старинными угловатыми буквами оно содержало такие же странные архаизмы, которые теперь употреблял юноша. В письме говорилось:

Мистер Вард и доктор Виллет не знали, что и думать об этом странном документе, носящем явные следы безумия его автора. Только со временем проникли они в его суть. Значит, душой исследований, которые велись в Потуксете, следует считать не Чарльза Варда, а отсутствующего ныне доктора Аллена? Такой поворот объяснял многие казавшиеся дикими и безумными заявления, содержащиеся в последнем, написанном в лихорадочном возбуждении письме Чарльза. Почему корреспондент называет таинственного бородатого «доктора» в темных очках не Алленом, а Дж. К.? Единственное напрашивающееся объяснение слишком невероятно даже для тех, кто верит в реальность страшных чудес. Кто такой Саймон О.? Некий невероятно старый человек, которого Чарльз Вард посетил в Праге? Да, возможно, но ведь полтора столетия назад существовал еще один человек с таким именем, Саймон Орн, он же Джедадия из Салема, исчезнувший бесследно в 1771 году: формулы Орна на бумаге, фотокопию которой Чарльз когда-то показал Виллету, и послание Саймона О. из Праги по свидетельству доктора написаны одним и тем же характерным почерком. Какие запретные тайны, какие силы, извращающие сами законы природы, снова, через сто пятьдесят лет, будоражат старый город, как именуется зло, что вернулось в Провиденс, где под сенью своих остроконечных кровель и куполов мирно дремали древние здания?

Повергнутый в полное недоумение, мистер Вард отправился с доктором Виллетом в лечебницу к Чарльзу, где они с особой осторожностью стали расспрашивать его об Аллене, путешествии в Прагу и о том, что ему известно о Саймоне или Джедадии Орне из Салема. Юноша с вежливым безразличием, произнося слова лающим хриплым шепотом, ответил, что привлек к своим исследованиям мистера Аллена для того, чтобы иметь как можно более тесную духовную связь с душами определенных людей, вызывая их из прошлого, а пражский корреспондент почтенного доктора очевидно обладает аналогичным даром. Покидая Чарльза, раздосадованные Виллет и Вард осознали, что на самом деле именно их подвергли тщательному допросу; изолированный от мира больной очень ловко выкачал из них все сведения, содержащиеся в письме.

Пек, Вейт и Лайман не придавали большого значения странному посланию, адресованному коллеге их пациента; опытные специалисты хорошо знали, что люди с похожей психикой, особенно если они охвачены одной и той же манией, стремятся сблизиться друг с другом. Доктора считали, что Чарльз или Аллен просто-напросто разыскали некого эмигранта, вероятно, когда-то видевшего почерк Орна и теперь старавшегося как можно тщательнее скопировать его, пытаясь представить себя воплощением давно умершего человека. Возможно, таким же был и сам Аллен, под влиянием которого Вард-младший поверил в то, что стал аватаром Джозефа Кравена, вновь рожденным спустя полтора века после своей кончины. Подобные случаи мании известны медицине, и на этом основании упрямые врачи отмахнулись от предположений Виллета, проявлявшего все большее беспокойство из-за изменившегося почерка Чарльза, о котором он мог судить по нескольким образцам, добытым с большим трудом с помощью различных уловок. Теперь Виллет наконец понял, где видел такую манеру письма, — в документах, составленных рукой усопшего много лет назад Джозефа Карвена. Однако приезжие знаменитости говорили о новой фазе подражания, что вполне обычно при маниях подобного типа, и отказывались рассматривать любые другие версии. Убедившись в узости мышления своих коллег, Виллет посоветовал мистеру Варду оставить при себе послание, которое пришло второго апреля из города Рагуза в Трансильвании на имя доктора Аллена. Адрес выведен почерком, настолько схожим с шифрованным манускриптом Хатчинсона, что мистер Вард и доктор долго не решались вскрыть конверт. Там говорилось:

Виллет и мистер Вард не показали письмо психиатрам, но не преминули предпринять определенные шаги. Все ученые рассуждения, все доводы современной науки бессильны опровергнуть тот факт, что доктор Аллен, щеголявший явно фальшивой бородой и никогда не снимавший черных очков, которого Чарльз в своем паническом послании представил как некую чудовищную угрозу, поддерживал постоянную связь с двумя загадочными и зловещими личностями, советуясь с ними по вопросам весьма подозрительного свойства. Этих людей Вард посетил во время своих странствий; эти люди безоговорочно утверждали, что являются друзьями Карвена, знавшими его еще в Салеме, или же их аватарами. Без сомнения, Аллен рассматривает себя как воплощение самого Джозефа Карвена и намеревается осуществить (во всяком случае, к таким действиям его постоянно побуждают друзья) некий зловещий план относительно «мальчишки», которым почти наверняка был Чарльз Вард. Более того, против человечества составлен некий чудовищный заговор, главой и сердцем которого является тот же доктор Аллен. Славу Богу, юноша в лечебнице, где ему ничто не угрожает. Мистер Вард, не теряя времени, нанял частных детективов, дав им задание разузнать как можно больше о загадочном бородатом «докторе» — выяснить, когда именно он явился в Потуксет, что думают о нем жители городка и, если возможно, установить его нынешнее местопребывание. Передав им один из ключей от дома в Потуксете, взятый у Чарльза, мистер Вард попросил тщательно осмотреть помещение, которое раньше занимал Аллен, и попытаться добыть какие-нибудь улики, внимательно проверив оставленные им вещи. Вард разговаривал с детективами в старой библиотеке Чарльза; когда, наконец, эти опытные, видавшие разные виды люди смогли выйти, они облегченно вздохнули, ибо в комнате чувствовалось нечто зловещее, и их ни на миг не оставляло ощущение неясной угрозы. Может быть, на детективов так подействовал рассказ о заслужившем вечное проклятие старом колдуне, чей портрет еще недавно украшал одну из панелей; может быть, их смутило кое-что из услышанного. Так или иначе, им казалось, будто они надышались ядовитых миазмов, исходивших от стоявшего в полуторавековом особняке резного камина, которые временами сгущались в физически ощутимую эманацию зла.

Глава 5. УЖАС И КРАХ

1.

Приближалось событие, навсегда отметившее печатью страха душу Маринуса Бикнелла Виллета и состарившее на добрый десяток лет этого человека, молодость которого и без того давно уже миновала. Виллет долго совещался с Вардом-старшим; они сошлись во мнении относительно происходящих событий, хотя понимали, что психиатры, как и любые другие представители цивилизованного мира, узнав о подобных выводах, наверняка подняли бы их на смех. Темные силы с помощью некромантии и колдовства более древнего, чем обряды салемских ведьм, плетут адскую сеть, в которую должно угодить человечество. Хотя это и противоречит всем известным законам природы, неопровержимые факты свидетельствуют: существуют по крайней мере два воплощения (а также третий, имя которого они не решались произнести) неких таинственных существ, о которых впервые стало известно в 1690 году. Деяния и цели чудовищных созданий, а также, увы, Чарльза Варда, ясны из их посланий друг другу и из сообщений тех, кто знался с ними и в далеком прошлом, и в наши дни. Они похищали из могил недавно погребенные или истлевшие от долгого пребывания под землей трупы, в том числе тела величайших мыслителей, в надежде вытянуть из них опыт и мудрость, которой те обладали при жизни.

Дьявольские существа вели между собой торговлю, одна мысль о которой заставит содрогнуться любого нормального человека; со счастливой безмятежностью и холодной расчетливостью школьников, выменивающих картинки, они передавали друг другу кости знаменитых усопших и знания, заимствованные у тысячелетних мертвецов, должны дать им могущество, которым не обладал доселе ни один смертный на Земле. Они изобрели противные природе и нашему естеству способы воскрешать тело и мозг давно умерших людей, останки которых им доставляли, и извлекать из них любые сведения. Они следовали указаниям древнего мудреца Бореллия, учившего приготовлять из праха «основные соли», из которых можно воссоздать подобие давно почившего человека. Им известна формула, которая помогала оживить эти фантомы или «силы», и еще одна, способная их уничтожить. Они достигли совершенства в своем мерзостном умении и способны научить заклинаниям любого. Однако, поднимая усопшего из небытия, они могли ошибиться и оживить не того, кто им нужен, ибо с течением времени надгробия часто меняли.

Содрогаясь от ужаса, Виллет и мистер Вард открывали для себя все новые страшные истины. Колдуны вызывают нечто — «силы» и странные «голоса» — не только из могил, но и из иных, неведомых мест, однако подобные действия сопряжены с грозной опасностью. Джозеф Карвен, без сомнения, не раз преступал границы дозволенного. А что же Чарльз — неужели и он отважился на такое? Какие силы из «внешних сфер» добрались до нас из времен Джозефа Карвена и заставили разум юноши обратиться к прошлому? Они направляли его, и он не устоял. Чарльз вел долгие беседы с одним из колдунов в Праге, гостил у другого, укрывшегося в горной Трансильвании, и конце концов нашел подлинную могилу Джозефа Карвена. Такой вывод можно сделать из статей, появлявшихся в газетах, о том же говорит странный шум, который миссис Вард слышала ночью на чердаке. Чарльз вызвал нечто ужасное, и оно откликнулось. Громовой голос, который домочадцы Варда услышали в Страстную пятницу, и тот, другой, в лаборатории на чердаке… Чью речь напоминают звуки, разносившиеся многократным эхом по всему дому? Что, если существо, извергнувшее их — предтеча таинственного доктора Аллена, внушавшего ужас каждому, кто слышал его гулкий бас, словно исходящий из бездны? Вот почему у мистера Варда так колотилось сердце, когда он говорил по телефону с этим человеком, — если, конечно, он человек.

Что за дьявольское существо, какая тень явилась к Чарльзу из ада в ответ на его заклинания, произнесенные за крепко запертой дверью? А что означают слова: «Три месяца нужна кровь»? О Господи! Разве та беседа не предшествовала появлению неведомого вампира? Осквернение могилы, где покоился Эзра Виден, страшные вопли в Потуксете: кто задумал подобную месть, кто разыскал заброшенное логово, где некогда творились запретные деяния? Уединенный коттедж, бородатый незнакомец, разговоры негодующих соседей, всеобщий страх… Ни мистер Вард, ни Виллет не пытались понять, когда и почему окончательно обезумел Чарльз, но одно они знали твердо: разум и воля Джозефа Карвена вернулись к жизни, а вместе с ними его нечистые замыслы. Неужели одержимость дьяволом — не выдумка? В происходящем замешан таинственный доктор Аллен, и детективы должны собрать сведения об этом человеке или фантоме, чье существование угрожает жизни юного Варда. Без сомнения, под коттеджем раскинулась целая сеть подземелий; следует приложить максимум усилий, чтобы отыскать их. Зная, как скептически относятся психиатры к тому, что выходит за пределы их знаний, Виллет и Вард во время своей последней беседы решили тайно отправиться на поиски подземелья и все внимательно осмотреть, не упустив ни одной мелочи. Они договорились встретиться на следующее утро у дома в Потуксете, взяв с собой сумки и лопаты, чтобы раскопать вход, если они его обнаружат.

Шестого апреля стояла ясная погода, и оба явились ровно в десять часов. Мистер Вард, у которого был ключ от дома, отпер входную дверь, и они прошли по комнатам, внимательно осматривая их. В помещении, которое прежде занимал доктор Аллен, царил беспорядок: здесь побывали детективы. Мистер Вард выразил надежду, что они нашли что-нибудь важное. Особый интерес представлял подвал, поэтому друзья, не мешкая, спустились и прошли его из конца в конец. В тот день, когда Чарльза увезли в лечебницу, они уже обыскали его, но безуспешно. Каждый дюйм утоптанного земляного пола и каменных стен казался настолько прочным и нетронутым, что трудно даже предположить, что где-то здесь зияет отверстие, ведущее в мрачное подземелье. «Погреб вырыт человеком, не имевшим ни малейшего представления о скрывающихся под ним катакомбах, — подумал Виллет. — Очевидно, начало подземного хода где-нибудь в другом месте, там, где юноша и его люди совсем недавно копали землю в поисках старого подземелья, о котором могли узнать из различных источников».

«Где бы я начал раскопки на месте Чарльза?» — спрашивал себя доктор, но ему ничего не приходило в голову. Тогда он, решив прибегнуть к методу исключения, снова обошел подвал, внимательно рассматривая и выстукивая каждый дюйм стен и пола. Вскоре площадь его поисков значительно сократилась, и наконец остался только небольшой участок — плита перед трубами отопления, которую он уже проверял, но безрезультатно. Виллет снова и снова пробовал расшатать ее, напряг все свои силы и наконец обнаружил, что она сдвигается в сторону. Перед ними открылось аккуратно залитое цементом углубление с люком посредине. Мистер Вард с юношеской живостью тотчас же спрыгнул туда и без заметных усилий поднял железную крышку. Но тут лицо его стало мертвенно бледным, он пошатнулся и уронил голову на грудь, закрыв глаза, словно в обмороке. Из черного отверстия, зиявшего у их ног, вырвалась струя затхлого, зловонного воздуха.

Доктор Виллет поспешил вытащить из ямы своего теряющего сознание спутника и брызнул ему в лицо холодной водой. Мистер Вард открыл глаза и глубоко вздохнул, щеки его опять порозовели, но было видно, что зловонные миазмы, проникшие из подземелья, заставляют его задыхаться. Не желая рисковать, Виллет поспешил на Броуд-стрит за такси и несмотря на слабые протесты Варда-старшего, находившегося в полуобморочном состоянии, отправил его домой. Потом доктор вынул из сумки электрический фонарик, прикрыл рот повязкой из стерильной марли и спустился к люку, чтобы заглянуть в обнаруженное ими подземелье. Зловоние немного рассеялось, и Виллет, нагнувшись, осветил адскую дыру лучом фонарика. Примерно на десять футов вниз простирался облитый цементом вертикальный цилиндрический спуск, вдоль стен которого шла железная лестница. Спуск переходил в истертые каменные ступени — вероятно, когда-то они выходили прямо на поверхность земли, немного южнее того места, где теперь стоял дом.

Позже Виллет признался, что, вспоминая стародавние легенды о Карвене, довольно долго стоял у люка, не решаясь один проникнуть в зловонную бездну. Ему пришли на ум рассказы Люка Феннера о последней ночи старого колдуна. Наконец, чувство долга победило страх, и доктор, собравшись с духом, нырнул в отверстие. Он взял с собой сумку, чтобы складывать найденные бумаги, которые сочтет достаточно важными. Медленно, как и подобало человеку его возраста, прошел он по железной лестнице и ступил на скользкий камень. Луч фонарика осветил ступени, высеченные в скале полтора века назад; сочащиеся сыростью стены покрывал болезненно-бледный, словно питавшийся миазмами подземелья, мох. Спуск, делавший три крутых поворота, вел все глубже и глубже. Он был так узок, что двое с трудом смогли бы разойтись. Виллет насчитал около тридцати ступеней. Неожиданно до ушей долетел слабый звук, заставивший его сразу забыть о всяческих цифрах.

Звук этот воплощал в себе что-то дьявольское: неестественно низкий, он был одним из тех непостижимых явлений, что существуют вопреки законам природы. Монотонный скулящий визг, душераздирающий вопль или отчаянный рев, в котором слились воедино предсмертный стон и безнадежная жалоба обречённой на гибель лишенной разума плоти — любые описания не в силах передать беспредельную ненависть и ужас, сквозившие в нем. Не его ли уловил юный Вард в тот день, когда его увозили в лечебницу? Виллет никогда в жизни не слышал ничего подобного. Вой, доносящийся из неведомых глубин подземелья, не прекращался ни на минуту. Медленно спускаясь по истертым ступеням, доктор дошел до конца лестницы и очутился в зале. Фонарь осветил теряющиеся в темноте стены, сводчатый потолок и бесчисленные темные проходы. Высота его составляла не менее четырнадцати, а ширина примерно десять — двенадцать футов. Пол покрывали большие плиты тесаного камня, стены и потолок оштукатурены. О длине помещения судить трудно, в темноте казалось, что оно уходит в бесконечность. В некоторых местах путь преграждали двери в старом колониальном стиле, состоящие из шести панелей.

Стараясь преодолеть страх, внушенныйзловонием и неутихающим воем, Виллет стал осматривать проходы один за другим. За ними находились палаты с крестовыми сводами и небольшие комнаты; во многих стояли камины или печи, трубы которых представляли собой любопытные образчики старинного ремесла. Повсюду из-под толстого слоя пыли и паутины, скопившихся здесь за полтора века, выглядывали диковинные приспособления и инструменты, — либо что-то походившее на них, — подобных которым Виллету не приходилось и, очевидно, уже никогда не придется видеть. Многие из них были сломаны и в беспорядке валялись на полу, словнокомнаты подверглись некогда нападению. Однако в другие помещения непрошенные гости не проникли; наверное, здесь проводились самые первые, примитивные эксперименты. Наконец, Виллет увидел комнату, судя по всему обставленную или по крайней мере занятую уже в наши дни, Там стояли приборы для измерения объёма жидкостей, книжные полки, стулья и шкафы, а на письменном столе вперемешку со старинными бумагами теснились записи, сделанные совсем недавно. Доктор обнаружил масляные лампы и подсвечники со свечами и, доставиз кармана коробок спичек, зажег несколько светильников.

Когда мрак немного рассеялся, доктор Виллет понял, что нашел новый кабинет Чарльза: здесь находилось множество книг, которые он видел раньше, а почти вся мебель перевезена из особняка на Проспект-стрит. Доктора окружали хорошо знакомые вещи, — ему даже показалось, что он пришел в старую библиотеку Вардов, и это чувство овладело им настолько, что он уже почти не замечал смрада и зловещего воя, хотя здесь они были сильнее, чем наверху, где начинался спуск. Виллет и мистер Вард заранее решили, что главная их задача — обнаружить документы, проливающие свет на тайну, и в первую очередь рукописи, которые Чарльз извлек из углубления за портретом Карвена в Олни-Корт. Начав поиски, доктор понял, с какими неимоверными трудностями придется встретиться тем, кто пожелает до конца разобраться в запутанном деле Чарльза Декстера Варда, ибо увидел сотни папок, набитых листами, исписанных необычным почерком, со странными изображениями в тексте и на полях. Для того чтобы их прочесть и расшифровать, понадобятся месяцы и даже годы. Среди них он нашел целые связки писем, отправленных из Праги в Рагузу, причем адреса на конвертах проставлены рукой Орна или Хатчинсона. Эти письма доктор Виллет отобрал, чтобы унести с собой.

Наконец в запертом шкафчике красного дерева, украшавшем ранее библиотеку, доктор увидел кипу старых бумаг Карвена, которые он сразу узнал, хотя Чарльз в свое время позволил лишь мельком взглянуть на них. Отсутствовали лишь послания, адресованные Орну и Хатчинсону, и шифрованный манускрипт с ключом к шифру. Виллет положил находки в сумку и продолжил осмотр. Прежде всего доктора волновало угрожающее состояние его юного пациента, и он обратил особое внимание на последние записи, сразу обнаружив одну очень странную деталь. Несмотря на обилие таких документов, среди них оказалось на удивление мало тех, что составлены прежним почерком Чарльза — самый поздний появился два с лишним месяца назад. Зато валялись целые груды листов, покрытых странными знаками и формулами, многочисленные заметки по новейшей истории и философии — и все они написаны рукой Джозефа Карвена. Казалось, в последнее время Чарльз только и делал, что старался подражать угловатой архаичной манере старого колдуна, и поистине добился в этом совершенства. Доктор не нашел ни одного образца иного почерка, которые мог бы принадлежать Аллену. Если он действительно верховодил здесь, то, очевидно, заставлял Варда-младшего исполнять роль писца.

Виллет столько раз встречал в записях некую мистическую формулу или, вернее, парную формулу, что запомнил наизусть. Она состояла из двух параллельных столбцов, над одним из которых был начертан архаический символ, носящий название «Хвост дракона» или «Нисходящий узел». Вся формула имела приблизительно такой вид:

Доктор с удивлением отметил, что вторая половина — повторение первой, лишь перевернуты и переставлены слоги и строки. Исключение составляли последние фразы и странное имя ЙОГ-СОТОТ, которое попадалось ему раньше в других бумагах в различных написаниях. Виллет мог поклясться, что она ему что-то напоминает, и каждый раз, когда ее встречал, по спине пробегал холодок страха. Не в ту ли памятную Страстную пятницу он слышал нечто подобное? Она повторялась так часто, что доктор, сам того не замечая, стал произносить ее вслух.

Наконец, просмотрев все бумаги и отобрав самые важные, он решил оставить здесь остальные до тех пор, пока не сможет привести в подземелье своих скептически настроенных коллег для более систематического осмотра.

Предстояло еще найти тайную лабораторию, и оставив сумку в освещенной комнате, Виллет вновь зашагал по черному зловонному коридору, в сводах которого эхом отдавался непрекращающийся тоскливый вой.

Открывая одну за другой двери комнат, доктор убедился в том, что некоторые помещения совершенно пусты, а другие заставлены полуистлевшими деревянными ящиками и свинцовыми гробами. Его потрясла широта замыслов Джозефа Карвена и грандиозный размах его экспериментов. Виллет размышлял о бесследно пропавших чернокожих рабах и местных моряках, о могилах, подвергшихся осквернению в разных частях света, и о том, что увидели люди, которые участвовали в нападении на ферму Карвена; но он заставил себя не думать о подобных вещах. Справа показались массивные каменные ступени; очевидно, они ведут к одному из домов, расположенных в бывших владениях Карвена, может быть к внушавшему некогда такой ужас каменному строению с узкими бойницами вместо окон — если лестница, по которой спустился Виллет, находилась там, где некогда стояла ферма.

Вдруг стены словно раздвинулись, зловоние и вой стали нестерпимыми. Перед ним открылся огромный подземный зал. Он был так обширен, что луч фонаря не достигал его противоположного конца.

Продвигаясь вперед, Виллет встречал величественные колонны, на которых держались своды потолка.

Через некоторое время перед ним возникло сразу несколько таких каменных громад, расположенных наподобие монолитов Стоунхенджа; в центре, на пьедестале, стоял большой алтарь, к которому вели три ступени. Покрывавшая его резьба казалась такой причудливой и искусной, что доктор подошел поближе, желая полюбоваться на нее при свете фонаря. Но приглядевшись к изображениям, невольно содрогнулся и отпрянул, чтобы не видеть темных следов, запятнавших верхнюю часть алтаря и протянувшихся тонкими полосками по обеим его сторонам. Пробравшись между колоннами к противоположной стене, он пошел вдоль массивной каменной кладки, образующей гигантский круг, кое-где испещренный черными прямоугольниками дверей и множеством забранных железными решетками ниш, в глубине которых виднелись ручные и ножные кандалы, прикрепленные к задней стене. Все ниши пустовали. Зловоние и вой усиливались с каждой секундой, а иногда к стонам примешивались какой-то странный шум, словно удары по чему-то скользкому и липкому.

2.

Теперь уже ничто не могло отвлечь Виллета от жутких воплей и страшного смрада. Звуки эхом прокатывались по огромному залу, и казалось, что они исходят из какой-то бездонной пропасти, находящейся еще глубже, чем этот погруженный в темноту загадочный подземный мир. Прежде чем ступить на одну из лестниц, ведущих вниз, в темную дыру уводящего из центрального зала прохода, доктор осветил фонариком пол, вымощенный каменными плитами. Они не прилегали вплотную друг к другу; в некоторых, на первый взгляд ничем не отличавшихся от остальных, виднелись небольшие, беспорядочно расположенные отверстия. В углу валялась очень длинная деревянная лестница, источавшая ужасное зловоние. Осторожно обойдя ее, Виллет заметил, что и запах, и зловещие звуки чувствовались сильнее всего вблизи источенных странными дырами плит, словно те служили чем-то вроде люков, ведущих еще глубже, в средоточие ужаса. Он встал на колени у одной из них, попытался сдвинуть с места; наконец, после огромных усилий, она подалась. Как только доктор дотронулся до холодного камня, вой внизу стал громче, но, собрав все свое мужество, он приподнял крышку подземного колодца. Из отверстия вырвалась струя ужасающего смрада, от которого Виллет едва не потерял сознание. Но он все же откинул каменную плиту и осветил зияющую черную дыру.

Он ожидал, что увидит ступени, ведущие вниз, к источнику страшных звуков, но, задыхаясь от ядовитых испарений, из-за которых началась резь в глазах, различиллишь облицованный кирпичом цилиндрический колодец диаметром примерно в полтора ярда. Ни ступенек, ни каких-либо иных приспособлений для спуска. Когда луч света скользнул вниз, вой немедленно сменился ужасающими воплями и скрежещущими звуками, затем раздался глухой стук, словно неведомое существо, обитающее в колодце, царапая когтями по скользким стенам, пыталось выбраться из своей темницы и сорвалось на дно. Доктора охватил ужас. Он боялся даже представить себе, как может выглядеть чудовище, скрывающееся внизу. Все же, собравшись с духом, доктор лег на пол и, держа фонарик на расстоянии вытянутой руки, свесил голову, вглядываясь в темноту. Вначале он видел лишь скользкие, обросшие мхом кирпичные стены, словно уходящие в бездну, туда, где клубились тошнотворные испарения и раздавался злобный рев, но потом различил судорожное движение в самой глубине узкого колодца, дно которого было на двадцать-двадцать пять футов ниже уровня каменного пола: что-то темное неуклюже подпрыгивало в безнадежных попытках выбраться на свободу. Рука, держащая фонарик, дрогнула, но доктор заставил себя вновь заглянуть в отверстие: он должен убедиться, что в глубине зловещего подземелья действительно томится живое существо. Чарльз оставил его здесь умирать от голода — ведь прошло уже несколько месяцев с тех пор, как его увезли в лечебницу, и из множества подобных тварей, заключенных в такие же каменные гробы с дырами в крышках, которые видны повсюду в огромном сводчатом подземелье, наверняка лишь несколько сумели продержаться до сих пор. Каким бы ни было заживо погребенное создание, оно не могло даже улечься в своей тесной, узкой норе; все эти страшные недели оно стонало, корчилось и выло, подпрыгивая на слабых лапах, тщетно ожидая избавления, ибо хозяин оставил его голодным и беспомощным.

Но Маринус Бикнелл Виллет вскоре горько пожалел о том, что решился бросить в глубину колодца еще один взгляд; ибо даже у него, опытного хирурга, которого не просто испугать после стольких лет работы в прозекторской, с той поры что-то надломилось в душе. Трудно объяснить, почему вид существа из плоти и крови способен так ужаснуть и даже изменить человека: скажем лишь, что определенные очертания и некие странные твари вызывают в сознании образы, которые чудовищно потрясают восприимчивый рассудок, открывая на миг картины грандиозной космической круговерти и невыразимой реальности, скрытые от нас спасительным покровом иллюзий общепринятых представлений. Создание такого рода увидел Виллет в глубине колодца — и несколько минут был во власти безумия, словно сам превратился в пациента лечебницы доктора Вейта. Фонарик выпал из его онемевших пальцев, но доктор даже не обратил внимание на хруст, раздавшийся внизу, когда этот фонарик достиг страшного пленника: Виллет кричал, не в силах остановиться. Никто из его друзей не поверил бы, что доктор способен на такой нелепо-панический визг. Ноги не держали его, он пытался ползти, катался по отвратительно скользкому полу, стремясь оказаться как можно дальше от адского колодца, обитатель которого отвечал заунывным воем на его панические вопли. Он ободрал руки о грубые необтесанные камни, несколько раз ударился головой о колонну. Понемногу доктор пришел в себя. Его окружал зловонный мрак. Виллет закрыл ладонями уши, чтобы не слышать глухих жалобных стонов, которые теперь издавали омерзительные существа. Он взмок от пота. Повсюду царила темнота и неизбывный страх. Внизу, под ним, копошились десятки несчастных тварей, все еще живых; с одного из колодцев он собственными руками снял крышку… Виллет сознавал, что создание, которое он увидел, никогда не сумеет вскарабкаться вверх по скользким стенам, и все же дрожал, не в силах избавиться от навязчивой мысли, что оно найдет какую-нибудь опору и выберется из темницы.

Впоследствии доктор не мог внятно описать это существо: он говорил лишь, что оно напомнило ему одну из фигур, вырезанных на чудовищном алтаре. Природа никогда не создавала что-либо подобное: оно выглядело как бы незавершенным, будто слепленным неким безумцем из совершенно не сочетавшихся друг с другом частей. Очевидно, их воссоздали из того, что Вард называл «несовершенными солями», и приносили в жертву во время различных ритуалов, потому и изобразили на алтаре. В колодцах содержались еще худшие твари, чем та, вид которой поверг в панику доктора Виллета, но ведь он заглянул только в один люк! Блуждая под темными сводами старого подземелья, Виллет вдруг вспомнил фразу из письма Саймона (он же Джедадия) Орна, адресованного Карвену: «…когда Хатчинсон воссоздал Целое из того, что мы сумели собрать лишь в малой части, ничего, кроме ожившей Монструозности не вышло».

Потом он подумал об обугленном изуродованном трупе, который, по свидетельству Слокума, обнаружили в поле близ Потуксета сразу же после нападения на ферму Карвена. Чарльз однажды привел ему слова старика, утверждавшего, что погибший походил и на человека, и на неведомого зверя, только не был ни тем, ни другим.

Эта фраза звучала в голове Виллета, метавшегося в полной темноте по зловонному подземелью. Он старался взять себя в руки, громко повторял все, что приходило ему на ум: знакомые с детства молитвы, модернистские пассажи из «Бесплодной земли» Эллиота и, наконец, сам не зная почему, стал произносить запавшую в память двойную формулу, которую нашел в подземной лаборатории Чарльза: «И'АИ'НГ'НГАХ, ЙОГ-СОТОТ» и далее, вплоть до последнего слова «ЗХРО». Звук собственного голоса немного успокоил его, и некоторое время спустя он сумел подняться на ноги. Как доктор жалел сейчас о потерянном фонарике! Он искал хотя бы проблеск света в густом, как чернила, мраке. Сырой, холодный как лед воздух словно прилипал к телу.

Напрягая зрение, доктор оглядывался по сторонам. Возможно, удасться разглядеть на одной из стен отблески от ламп, которые он зажег в лаборатории Чарльза? Через некоторое время ему почудились слабые блики где-то очень далеко, и он пополз на четвереньках, ощупывая перед собой пол, чтобы не упасть в открытый колодец и не удариться об однуиз бесчисленных колонн.

Дрожащие пальцы нащупали ступень, ведущую к алтарю, и он с отвращением отдернул руку. Немного позже наткнулся на плиту с пробитыми дырками, затем — на край отверстия, и стал двигаться еще осторожнее, почти не отрывая ладоней от пола. Наконец, колодец остался позади. Существо, заключенное в нем, уже не выло и не шевелилось. Очевидно, проглоченный электрический фонарик не пошел ему на пользу. Доктору попадались все новые плиты с отверстиями, и каждый раз, когда руки Виллета касались такой крышки, закрывавшей очередной колодец, он содрогался, а вой внизу, несмотря на его старания двигаться бесшумно, становился громче. Вдруг он заметил, что светлое пятно, которое уже стало намного ближе, тускнеет, и понял, что лампы гаснут одна за другой. Он может остаться в полной темноте и потеряться в этом кошмарном царстве подземных лабиринтов! Доктор вскочил на ноги и бросился бежать — ведь открытый колодец остался позади и он больше не боялся упасть в него. Если свет потухнет и он заблудится, одна надежда — на помощь Варда-старшего. Добежав до ближайшего коридора, он увидел, что свет проникает из открытой двери справа. Собрав все силы, он бросился туда, и снова очутившись в лаборатории Чарльза, еле дыша от изнеможения, смотрел, как медленно гаснет огонь последней лампы, указавшей ему путь к спасению.

3.

Придя в себя, доктор схватил стоявшую в углу жестяную банку с маслом, наполнил резервуар другой лампы и зажег ее. Теперь комната снова ярко осветилась, и доктор попытался найти электрический фонарик, чтобы продолжить осмотр подземелья. Он очень устал и был потрясен тем, что обнаружил, но не отказался от намерения выяснить подлинную причину внезапного безумия Чарльза.

Поиски ничего не дали, и он взял самую маленькую масляную лампу, положил в карман несколько коробок спичек, пачку свечей и сунул за пояс банку с маслом вместимостью около галлона. Если тайная лаборатория Чарльза находится где-то в глубине подземелья, за центральным залом с его отвратительным алтарем, окруженным бесчисленными колодцами с каменными крышками, придется снова заправить лампу.

Виллету понадобилось собрать все свое мужество, чтобы проделать тот же путь. На сей раз он пошел вдоль изрытой нишами стены. К счастью, алтарь и открытый колодец оказались далеко, на противоположной стороне. Доктор решил начать поиски лаборатории с осмотра множества узких проходов, открывающихся в стене.

И вот он снова, среди воя и смрада, пробирается между массивных колонн, а над головой нависли своды подземного зала. Доктор немного прикрутил фитиль, чтобы при тусклом свете лампы нельзя было даже издали различить очертания алтаря и зияющее отверстие в полу. Некоторые проходы закрывали двери, за которыми чаще всего находились небольшие помещения; одни пустовали, а в других, где когда-то размещались кладовые, Виллет нашел целую коллекцию любопытных предметов. В первой такой комнате громоздились кучи полуистлевшей запыленной одежды, в основном верхних мужских одеяний, какие носили полтора-два века назад. В следующей хранилось множество комплектов современной одежды, которых хватило бы на добрую сотню человек. В некоторых помещениях стояли большие медные чаны, в которых обычно держат едкую кислоту. Об их предназначении можно было догадаться по остаткам человеческих костей, скопившихся на дне. Это зрелище сильнее всего потрясло доктора. Оно внушало ему даже большее омерзение, чем свинцовые гробы странной формы, еще хранившие часть своего отвратительного содержимого. Вокруг них витал тошнотворный сладковатый запах разложения, ощутимый даже среди пропитавшего подземелье смрада. Пройдя большую часть полукруга, образованного стеной, доктор обнаружил еще один такой же проход, куда выходило множество дверей.

Первые три маленькие комнаты не содержали ничего интересного, в четвертой — гораздо большего размера — он увидел несколько столов, баки, газовые горелки, различные инструменты, на столах в беспорядке валялись книги, вдоль стен тянулись бесконечные ряды полок, заставленных банками и бутылями. Казалось, хозяин комнаты только что вышел. Вот она — тайная лаборатория Варда! Без всяких сомнений, до него здесь работал и Джозеф Карвен.

Виллет зажег три масляные лампы, резервуары которых наполнил еще Чарльз, и самым внимательным образом обследовал помещение. На полках стояло множество различных химических реактивов. По их названиям доктор решил, что интересы Варда-младшего лежали главным образом в области органической химии. В лаборатории стоял также стол для анатомического вскрытия, но в целом по имевшемуся здесь оборудованию нельзя определить, чем именно занимался Вард. Доктор почувствовал даже некоторое разочарование: пока он не увидел ничего, что помогло бы понять, почему юноша впал в безумие. Среди лежавших на столе книг Виллет заметил старинное издание сочинения Бореллия и очень удивился, когда увидел, что здесь подчеркнут тот же отрывок, который полтора века назад так напугал достойного мистера Мерритта. Экземпляр Карвена наверняка пропал во время нападения на ферму вместе с другими его книгами по оккультным наукам. В комнате было три двери, и доктор поочередно открыл каждую. Две вели в небольшие склады: Виллет внимательно осмотрел их. Он обратил внимание на ряды поставленных друг на друга полусгнивших и почти целых гробов, и доктор содрогнулся, с трудом разобрав несколько надписей на прибитых к ним табличках. Здесь лежали целые кипы самой разнообразной одежды и несколько совершенно новых, крепко забитых гвоздями ящиков, которые он не стал открывать из-за нехватки времени. По мнению доктора, самым интересным из того, что он нашел, оказались странные приборы — очевидно все, что осталось от лабораторного оборудования самого Карвена. Правда, они пострадали не только от времени, но и от набега, но без сомнения представляли собой оборудование для химических опытов, применявшееся в восемнадцатом веке, в георгианский период.

Третья дверь вела в просторное помещение, вдоль стен которого стояли шкафы, а в центре — стол с двумя большими масляными лампами. Виллет зажег их, и в ярком свете стал внимательно оглядывать окружавшие его бесконечные ряды полок. Верхние пустовали, остальные сплошь забиты странными свинцовыми сосудами двух типов: одни высокие и гладкие, словно греческие «лекитос» — кувшины для масла, другие с одной ручкой, широкие и низкие. Все закупорены металлическими пробками и испещрены загадочными, символическими изображениями. Доктору обратил внимание, что их расставили в строгом порядке: высокие находились на полках с одной стороны комнаты, где хозяин прибил деревянную доску с надписью: «Custodes», низкие — с противоположной, где такой же знак гласил: «Materia». На каждом сосуде, кроме нескольких опрокинутых и очевидно пустых, валявшихся на одной из верхних полок, виднелась бирка с цифрой, вероятно обозначающей номер по каталогу. Виллет решил непременно отыскать его, но сейчас доктора больше интересовало, чем, кроме формы, отличаются друг от друга сосуды. Он наудачу открыл несколько высоких и низких кувшинов. Но каждый хранил одно и то же: немного мелкого, словно пыль, порошка тусклого неопределенного цвета. Различались лишь оттенки, однако они не влияли на порядок расстановки. Голубовато-серый порошок мог находиться рядом со светло-розовым, а в некоторых сосудах — и высоких, и низких — был одинаковым. Самым примечательным показалось доктору то, что он совершенно к чему не прилипал. Виллет подержал содержимое одного из кувшинов на ладони, чтобы поближе рассмотреть, но когда высыпал обратно, не заметил на руке никаких следов.

Вначале доктор никак не мог понять, что такое «Custodes» и «Materia», и почему сосуды разного вида так тщательно отделены друг от друга и не хранятся вместе с бутылками и склянками, стоящими в лаборатории. Внезапно доктор вспомнил, что «кустодес» и «материа» по латыни означают «стражи» и «материал». Первое слово не раз употреблялось в недавно полученном на имя доктора Аллена письме от человека, утверждавшего, что он — проживший мафусаилов век Эдвард Хатчинсон. Одна фраза запомнилась Виллету почти полностью: «…Вам не нужно иметь многочисленных Стражей, постоянно держа их наготове, а в случае Неприятностей найдено будет немного, в чем Вы могли убедиться ранее». Что имел в виду таинственный автор послания? «Погоди-ка, — сказал себе доктор, — не упоминались ли „стражи“ еще где-нибудь?» Но ничего в голову не приходило. Где же он встречал это слово? И вдруг его осенило. Когда Чарльз еще не скрывал свои изыскания, он много говорил о дневнике Элеазара Смита. Там, где автор описывал, как два приятеля наблюдали за фермой Карвена, приводилось содержание беседы, подслушанной еще до превращения старого колдуна в полного затворника, укрывшегося в подземельях. По словам Смита, разговор шел о каких-то пленниках, которых Карвен держал в катакомбах, и о стражах этих пленников. Они, судя по письму Хатчинсона или его аватара, не были у Аллена «наготове», то есть зловещий спутник Чарльза не стал их воссоздавать. Значит, они хранятся в виде порошка, золы либо «солей», в которые шайка колдунов превращала бесчисленные человеческие трупы или то, что от них осталось.

Так вот что находится в десятках «лекитос»: чудовищный результат богохульных ритуалов и преступных деяний, прах людей, которые, не в силах противиться могущественным заклинаниям, получали новую противоестественную жизнь, чтобы защищать своего мучителя и приводить к повиновению непокорных! Виллет содрогнулся, вспомнив, как он пересыпал порошок из ладони в ладонь. На минуту им овладела слабость, и он едва не убежал сломя голову из этого подземного хранилища ужасов, где на полках выстроились молчаливые, но, может статься, следящие за каждым шагом непрошенного гостя часовые.

Потом доктор вспомнил о «материале», содержащемся в сотнях низких широких сосудов. Тоже прах, «соли», но чей прах? О Господи! Трудно себе представить, что здесь собраны останки великих мыслителей, ученых и философов от глубокой древности до наших дней, похищенные чудовищами в человеческом облике из могил и склепов, где им следует покоиться в мире. Неужто они вынуждены повиноваться воле безумца, задумавшего извлечь их знания и мудрость для исполнения своего ужасного замысла, который, как писал несчастный Чарльз, несет угрозу человеческой цивилизации, законам природы, даже Солнечной системе и всему мирозданию? А он, Маринус Бикнелл Виллет, легкомысленно играл их прахом!

Немного успокоившись, доктор снова начал внимательно разглядывать комнату. Заметив небольшую дверь, подошел и стал изучать простой символ, небрежно начертанный над ней. Он сразу наполнил душу смутным страхом, ибо один из друзей доктора, хрупкий, вечно погруженный в мечты Рандольф Картер, однажды нарисовал нечто подобное на бумаге и объяснил, что означает знак для тех, кто встретит его в своих странствиях по темным безднам ночных грез. Иногда люди видят его во сне начертанным над входом в мрачную черную башню, едва различимую в призрачных сумерках. Виллет помнил, как неприятно поразили его слова о силе, которой обладает зловещий знак.

От размышлений его отвлекла резкая вонь каких-то ядовитых химикалий, ясно различимая даже в зловонном воздухе подземелья. Без сомнения, она проникала из комнаты, находящейся за дверью. Виллет сразу узнал запах: он исходил от одежды Чарльза Варда в день его вынужденного отъезда в лечебницу. Значит, он находился именно здесь, когда неожиданные посетители прервали его опыты. Юноша оказался благоразумнее своего предка и не оказал сопротивления. Полный решимости разгадать все тайны зловещего подземелья, доктор взял лампу и преодолев страх перед неведомым, переступил порог. Он не успокоится до тех пор, пока не выяснит истинную причину безумия Чарльза Варда.

Доктор очутился в небольшом помещении. Оно было очень скудно обставлено — только стол, единственный стул и несколько странных приспособлений с зажимами и винтами, напоминавших средневековые орудия пытки. С одной стороны на крюках висели плети и бичи устрашающего вида, над ними на полках теснились ряды пустых оловянных чаш на высоких ножках. С другой располагался стол; кроме большой лампы, пухлой записной книжки и карандаша, на нем стояли два закупоренных высоких сосуда с полки из комнаты, где хранились «стражи», видимо оставленные здесь в спешке. Виллет зажег лампу и стал перелистывать книжку, но нашел лишь короткие заметки, торопливо набросанные угловатым почерком Карвена, которые ни о чем не говорили:

Когда свет стал ярче, доктор заметил, что возле орудий пыток прибито множество деревянных колышков, на которых висят некогда белые, а сейчас сильно пожелтевшие бесформенные одеяния. Гораздобольший интерес представляли две голые стены. Их сплошь покрывали мистические символы и формулы, грубо высеченные на гладком камне. На сырых плитах пола тоже что-то выбито. Присмотревшись, Виллет увидел огромную пентаграмму в центре комнаты и четыре круга по ее углам диаметром примерно в три фута. В одном из них валялась пожелтевшее одеяние, стояла неглубокая свинцовая чаша, снятая с полки, а на самой границе круга — низкий пузатый кувшин с «материалом», на котором висела бирка с номером 118. Он был откупорен и, как убедился доктор, совершенно пуст. Его содержимое, вероятно, пересыпано в чашу. И действительно, там покоился сухой сероватый, слегка светящийся порошок, такой легкий, что не рассеялся по комнате лишь потому, что воздух в подземелье совершенно неподвижен. Доктор содрогнулся при мысли о том, что здесь происходило. Разрозненные факты мало-помалу складывались в единую картину. Бичи, плети и орудия пыток, прах или «соли» из кувшинов с «материалом», два сосуда, содержавшие останки «стражей», формулы на стенах, заметки в записной книжке, странные одеяния… Доктор с ужасом вспомнил загадочные письма и легенды, мучительные подозрения, терзавшие родных юного Варда.

С трудом отогнав страшные мысли, Виллет стал рассматривать высеченные на стенах знаки. Их покрывали зеленоватые пятна плесени, а некоторые почти стерлись: вероятно, надписи сделаны еще во времена Карвена. Доктору, который в свое время интересовался историей магии, а недавно просмотрел горы документов и записей, относящихся к болезни Чарльза, показалось, что он где-то уже видел такие формулы или заклинания, — возможно, в бумагах, касающихся Карвена. Одно из них слышала мать юноши в ночь на Страстную пятницу. Чарльз почти час твердил непонятные слова — она запомнила их наизусть и пересказала доктору. Когда Виллет обратился к известному знатоку за разъяснением, тот сказал, что это одно из самых страшных заклинаний, призывающих неведомых богов из внешних сфер. Здесь оно выглядело немного иначе, чем в запретном сочинении Элиафаса Леви, которое продемонстрировал доктору специалист по черной магии, и миссис Вард произносила фразу по-другому, но Виллет не сомневался, что видит именно его, а знакомые имена Саваоф, Альмонсин-Метратон и Заристнатмик не могли не вызвать невольную дрожь у человека, которого совсем недавно коснулось дыхание неземного ужаса.

Заклинание было высечено слева от двери. Противоположную стену тоже сплошь покрывали буквы и символы, и вглядевшись, Виллет остановил внимание на парной формуле, постоянно встречавшейся ему в подземном кабинете. В основном она совпадала с тем, что он увидел в бумагах Варда, — текст предваряли такие же древние символы «Головы дракона» и «Хвоста дракона». Зато слова сильно отличались от современной версии, словно в свое время Карвен передавал звуки иначе, либо последние исследования позволили создать более совершенный и действенный вариант. Доктор постарался сопоставить надпись на стене с той, что запомнил, но встретил немалые трудности. В бумагах Варда она начиналась: «Й’АИ’НГ’НГАХ, ЙОГ-СОТОТ», а здесь: «АЙ’КНГЕНГАХ’ЙОГГ-СОТОТ», и то, что слова разбивались на слоги иначе, мешало мысленно произнести фразу.

Хотя он накрепко выучил «новый» способ написания формулы, такое несоответствие раздражало; пытаясь совместить оба текста, он, сам того не замечая, стал громко повторять заклинание, глядя на буквы, высеченные в камне. Его голос звучал странно и угрожающе, постепенно слова слились в монотонный гудящий напев, от которого веяло чем-то древним и таинственным, и ему вторил леденящий душу вой доносившийся из гулких колодцев, то взмывая, то утихая в каком-то странном ритме:

Откуда взялся пронзительный холодный ветер, что закружился по комнате в ответ на этот зов? Под его порывами заметался огонь в лампах, вокруг внезапно потемнело, так что надпись на стене едва угадывалась в сгустившемся мраке. Заклубился дым; вокруг разнесся едкий запах, заглушивший даже смрад, доносящийся из колодцев, — он чувствовался и раньше, но сейчас стал почти нестерпимым. Доктор повернулся, чтобы посмотреть, что происходит за спиной. Из стоящей на полу чаши, на дне которой рассыпан светящийся порошок, поднимаются густые клубы непрозрачного черно-зеленого дыма. Боже мой! Прах… он взят с полки, где хранится «материя»… что здесь происходит? Формула, которую он произнес — «Голова дракона» или «Восходящий узел», первая часть парного заклинания… Господи милостивый, неужели на самом деле возможно… Доктор покачнулся. В голове мелькали обрывки прочитанного, бессвязные картины — все, что он недавно видел и слышал. «Как и много лет назад, снова говорю Вам: не вызывайте То, что не сможете одолеть — из мертвой Золы, равно как из Внешних Сфер… Держите постоянно наготове Слова, потребные для того, чтобы вернуть Нечто в небытие, и немедленно остановитесь, если появится хотя бы малейшее сомнение относительно того, КТО перед вами…» «…я имел три Беседы с Тем, Кто там таился…»

Силы небесные! Что-то показалось за постепенно рассеивающимся облаком дыма. Какая-то неясная фигура…

4.

Маринус Бикнелл Виллет не надеялся, что его рассказу поверят, поэтому поведал о своем приключении лишь узкому кругу избранных друзей. Те, кто узнал о нем из третьих уст, высмеивали доктора, намекая на ранее старческое слабоумие. Ему советовали хорошенько отдохнуть и в будущем не иметь дела с душевными болезнями. Но Вард-старший знал, что доктор не солгал и ничего не приукрасил. Разве он не видел собственными глазами зловонное отверстие в подвале коттеджа? Вернувшись домой в то злополучное утро, Вард, разбитый и обессилевший, забылся тяжелым сном и проспал до самого вечера. На следующий день он, не переставая, звонил Виллету, но никто не отвечал. Когда стемнело, он, вне себя от беспокойства, отправился в Потуксет, где нашел своего друга, лежавшего без сознания в одной из комнат опустевшего коттеджа. Виллет с трудом дышал, но, сделав глоток бренди, которое Вард предусмотрительно захватил с собой, открыл глаза. Потом внезапно соскочил с кровати и крикнул, словно в бреду: «О Боже, кто вы такой? Эта борода… глаза…» Слова его прозвучали по меньшей мере странно, ибо он обращался к аккуратному, чисто выбритому джентльмену, которого знал уже много лет.

Осознав, кто перед ним и немного успокоившись, доктор порывисто вздохнул и огляделся. Ничего не изменилось. Одежда почти в полном порядке, лишь на коленях можно заметить пятна и небольшие прорехи. Слабый, почти выветрившийся терпкий запах напомнил Варду-старшему странную кислую вонь, которой пропиталась одежда Чарльза в тот день, когда его увезли в лечебницу. Фонарик доктора пропал, но сумка осталась при нем, правда совершенно пустая. Ничего не объясняя Варду, Виллет нетвердыми шагами сошел в подвал и попробовал сдвинуть плиту, но она не поддавалась. Дойдя до угла, где он оставил инструменты, доктор достал ломик и с его помощью немного приподнял камень. Под ним друзья увидели аккуратно зацементированную поверхность — и никаких следов отверстия! Пропал зловонный люк, исчез доступ к подземному миру ужасов, к тайной лаборатории, стены которой покрывали формулы, к глубоким каменным колодцам, откуда раздавался вой и струилось зловоние… Доктор Виллет схватил за руку своего спутника. «Ведь вы сами видели… — тихо сказал он, — и чувствовали запах…» Мистер Вард, удивленный и испуганный, утвердительно кивнул. «Тогда я все объясню вам», — объявил доктор.

Поднявшись в одну из комнат коттеджа, он рассказал об увиденном. Но последнее, что он помнил, были медленно рассеивающиеся клубы зеленовато-черного дыма, сквозь которые постепенно проступал неясный силуэт. Виллет слишком устал, чтобы строить догадки о том, что произошло позже. Мистер Вард, изумленно качавший головой во время рассказа, наконец приглушенным голосом произнес: «Может, попробуем раскопать вход в подземелье?» Доктор не сказал ни слова: что мог решить человеческий разум там, где действуют силы из запредельных сфер, преступившие великую бездну, отделяющую их от мира людей… Мистер Вард поднял голову: «Но куда делось существо, возникшее из дыма? Ведь это оно отнесло вас сюда, а потом каким-то образом заделало отверстие!» Доктор снова промолчал.

Однако неведомый пришелец все же оставил доказательство своего существования. Поднявшись, Виллет полез в карман за носовым платком. Кроме свечей и спичек, которые доктор взял в лаборатории Варда, он нащупал неизвестно как очутившийся там клочок бумаги — ничем не примечательный лист, вероятно вырванный из дешевой записной книжки, найденной неизвестным в комнате ужасов, теперь навеки погребенной в толще земли. Надпись сделана простым карандашом, наверняка тем, который лежал на столе рядом с книжкой. Небрежно сложенное послание ничем не отличалось от обычной записки; лишь слабые следы едкого запаха, который навсегда запомнится Виллету, свидетельствовали о том, что оно возникло в таинственном подземном мире. Зато текст оказался поистине необычным: его будто составили из причудливо изломанных знаков. И все же доктор смог различить отдельные буквы, показавшиеся ему знакомыми:

Эта набросанная торопливой рукой записка словно прибавила им решимости. Они торопливо вышли из дома и направились к машине. Вард-старший приказал шоферу отвезти их в какой-нибудь приличный ресторан.

Наутро они отправились в библиотеку Джона Хея в верхней части города. Там без особого труда раздобыли хорошие пособия по палеографии и изучали их до позднего вечера. Наконец они нашли то, что им требовалось. «Мистические знаки» оказались обычным шрифтом, использовавшимся в раннем средневековье, саксонскими буквами восьмого или девятого века — неспокойного времени, когда под тонким покровом нового для северян учения, христианства, скрывались древние языческие верования с их таинственными ритуалами, а на Британских островах под бледным светом луны в развалинах римских крепостей Керлеона, Хексхауза и башнях постепенно разрушавшегося адрианова вала, еще совершались тайные обряды. Записка написана на варварской латыни: «Corvinus necandus est. Cadaver aq(ua) forti dissolvendum, nec aliq(ui)d retinendum. Tace ut potes», что можно приблизительно перевести: «Карвен должен быть уничтожен. Тело следует растворить в кислоте, ничего не оставляя. Храните полное молчание».

Расшифровав текст, Виллет и мистер Вард долго не знали, что сказать. После всего пережитого, ничто уже не моглоих удивить. Они просидели в библиотеке до самого закрытия, затем отправились на Проспект-стрит и проговорили целую ночь, не придя ни к какому решению. Доктор оставался у Варда до воскресенья, когда, наконец, позвонили детективы, которым было поручено разузнать как можно больше о таинственном докторе Аллене.

Мистер Вард, нервно ходивший по комнате, бросился к телефону и, услышав, что расследование почти закончено, попросил их прийти на следующее утро. И Виллет, и Вард не сомневались, что Карвен, которого неизвестный автор записки предлагал уничтожить — не кто иной, как доктор Аллен. Чарльз тоже боялся его и просил растворить тело в кислоте. Лже-доктор получал письма из Европы на имя Карвена и без сомнения считал себя его аватаром. Такое едва ли можно назвать простым совпадением. И разве Аллен не намеревался умертвить Чарльза по наущению некоего субъекта, назвавшегося Хатчинсоном? Из посланий, которыми обменивались эти люди, становится ясно, что Аллен попытается убрать Чарльза, если тот станет слишком «строптивым». Следовало как можно скорее найти его и сделать все, чтобы он не сумел повредить юноше.

В тот же день Вард вместе с Виллетом отправился в лечебницу навестить сына, надеясь, что Чарльз сообщит что-нибудь новое. Доктор с деланным спокойствием рассказал о том, что увидел в подземелье, приведя множество деталей, доказывающих, что он не лжет. Лицо юноши стало мертвенно бледным. Дойдя до каменных колодцев и сидящих в них чудовищах, Виллет постарался, как мог, расцветить свое описание устрашающими подробностями, однако Чарльз оставался безучастным. Виллет на минуту умолк, потом негодующе заговорил о том, что несчастные существа умирают от голода, обвинив собеседника в бессердечии и жестокости. Однако в ответ он усльшал лишь саркастический смех, ибо, поняв бесполезность уверток, Вард-младший, казалось, воспринимал происходящее с мрачным юмором. Он произнес неприятным свистящим шепотом: «Черт возьми! Проклятые твари жрут, но вовсе не нуждаются в постоянном питании. Вы говорите, месяц без еды? Это просто смешно, сэр, что для них месяц! Их создали специально для того, чтобы подшутить над бедным плешивым Випплом, который постоянно болтал о божественной благодати и грозил небесным возмездием. Проклятие! Старикашка тогда чуть не оглох от грохота внешних сфер! Дьявол возьми чертовых тварей, они воют там внизу вот уже полтора века, с тех пор как прикончили Карвена!»

Больше Виллет ничего не добился от юноши. Глядя на Чарльза, доктор чувствовал сострадание и страх. Как он изменился за последние месяцы! Естественно — ведь молодому человеку пришлось столько пережить! Он продолжил свой рассказ, надеясь, что какая-нибудь подробность все же заставит Чарльза сорвать с себя маску напускного безразличия. Когда доктор упомянул о комнате с начертанными на стенах формулами и зеленоватым порошком в сосуде, Чарльз оживился. Он насмешливо улыбнулся, услышав, что прочел Виллет в записной книжке, лежавшей на столе, и сказал, что это старые заметки, бесполезные для людей, несведущих в истории магии. «Но, — добавил он, — если бы вы знали слова, способные возродить к жизни то, что я высыпал в чашу, вы бы не смогли явиться сюда и говорить со мной. В ней номер 118, и, думается мне, вы были бы потрясены, если бы знали, кто под ним значится в моем каталоге. Прежде я никогда не вызывал его и намеревался приступить к обряду как раз в тот день, когда вы увезли меня сюда».

Тогда Виллет рассказал о том, как произнес заклинание, о поднявшемся со дна чаши дыме, и впервые увидел страх в глазах Чарльза.

— Он явился, и вы остались живы! — произнес он, но уже не обычным хриплым шепотом, а звучным басом, который зловещим эхом отдался в комнате.

Виллет, решив воспользоваться внезапным волнением своего пациента, быстро процитировал отрывокиз письма, который запомнил наизусть: «Надгробия переставлены уже в девяти случаях из десяти. Пока не допытаешься, до тех пор нельзя быть уверенным...» Потом он молча вынул из кармана полученное им странное послание и поднес к глазам больного. Результат превзошел все ожидания: Чарльз Вард немедленно лишился чувств.

Разговор происходил в отсутствие лечащих врачей, и доктор не сообщил о нем ни психиатрам лечебницы, ни приезжим знаменитостям, чтобы они не могли обвинить коллегу в том, что он провоцирует развитие мании их юного подопечного. Виллет и Вард не стали звать никого из персонала лечебницы; они сами подняли упавшего на пол Чарльза и осторожно положили на кровать. Приоткрыв глаза, больной несколько раз невнятно пробормотал, что должен немедленно сообщить Орну и Хатчинсону какое-то слово; когда он окончательно пришел в себя, Виллет сказал ему, что по крайней мере один из тех подозрительных субъектов — его злейший враг, посоветовавший Аллену расправиться с ним. Чарльз ничего не ответил, однако лицо его выражало тупую безнадежность. Вскоре посетители удалились, и перед уходом вновь предостерегли юношу, напомнив об опасности, исходящей от лже-доктора; Чарльз наконец ответил, что об этом человеке уже позаботились и он сейчас не в состоянии причинить никакого вреда, даже если очень захочет. Его тирада сопровождалась зловещим смешком, от которого мороз пробежал по коже. Виллет и Вард знали, что Чарльз не сможет предупредить двух странных приятелей Аллена о гипотетической угрозе, потому что администрация лечебницы задерживает для проверки все письма, отправляемые больными, и не пропустит послания, носящего явные признаки бреда.

Однако история Орна и Хатчинсона, если корреспондентами Аллена действительно были изгнанные из Салема колдуны, имела любопытное продолжение. Движимый каким-то неясным предчувствием, которое в последнее время усилилось, Виллет заключил соглашение с международным пресс-бюро, попросив посылать ему газетные вырезки, рассказывающие о различных происшествиях и преступлениях, совершенных за последний год в Праге и Восточной Трансильвании. Через несколько месяцев он нашел среди переведенных для него статей две очень интересные заметки. В одной говорилось о том, что в старинном квартале Праги неожиданно рухнул дом и его единственный жилец, некий Йозеф Наде, глубокий старик, бесследно исчез. В другой сообщалось о взрыве в горах Трансильвании, к востоку от Рагузы, в результате которого исчез с лица земли вместе со всеми его обитателями древний замок Ференци, пользовавшийся такой дурной славой у солдат и местных крестьян, что владельца собирались доставить в Бухарест для допроса, и только трагический инцидент, внезапно оборвавший его феноменально долгую жизнь, помешал подобным планам осуществиться. Виллет осознал, что тот, кто составил записку угловатым саксонским почерком, способен на большее, чем простое предупреждение; предоставив доктору покончить с Карвеном, он решил самолично найти и уничтожить Орна и Хатчинсона. Страшно даже подумать о том, какая участь их постигла.

5.

На следующее утро после беседы с Чарльзом доктор Виллет поспешил к Варду, чтобы присутствовать при его разговоре с детективами. Он был уверен, что необходимо любой ценой уничтожить или подвергнуть строгому заключению Аллена и постарался убедить в этом своего друга. На сей раз они не поднялись в библиотеку, ибо все старались лишний раз не заходить на верхний этаж из-за странного тошнотворного запаха, который никак не выветривался оттуда. Слуги приписывали такое зловоние проклятию, которое навлек на дом портрет Карвена.

В девять часов утра в кабинет мистера Варда вошли детективы и доложили о результатах расследования. К сожалению, они не сумели разыскать мулата, которого звали Брава Тони Гомес, и не выяснили, откуда приехал в Провиденс доктор Аллен. Они так и не установили, где он находится в настоящее время. Однако им все же удалось собрать множество фактов, касающихся загадочного чужестранца, в частности, отзывы о нем жителей Потуксета. Аллен считался очень странным человеком, и, по общему мнению, носил либо крашеную, либо фальшивую бороду. И действительно, в комнате, которую он занимал, детективы нашли брошенные им черные очки и искусственную бороду. Он обладал поистине незабываемым голосом, — что мог подтвердить мистер Вард, однажды говоривший с ним по телефону, — гулким и очень низким басом, словно отдававшимся многократным эхом. Взгляд его, по свидетельству тех, кто с ним встречался, был тяжелым и злобным, и это не скрывали даже темные очки. Некий торговец, получивший расписку от доктора Аллена, удивился его странному угловатому почерку; та же манера письма отличает найденные в его комнате заметки.

Люди, рассказывавшие о случаях вампиризма, которые наблюдались прошлым летом в тех краях, считали, что преступления совершал именно Аллен. Детективы познакомились и с показаниями полицейских, посетивших коттедж Чарльза после нападения на грузовики. Они не заметили в «докторе» ничего странного, но утверждали, что он там распоряжался, а Чарльз лишь выполнял приказания. В доме царил полумрак, и они не смогли ясно различить черты лица, но узнали бы его, если бы увидели еще раз. Борода Аллена выглядела как ненастоящая; они также вспомнили, что на лбу над правым глазом у него имелся небольшой шрам. Тщательный обыск в комнате не дал существенных результатов — обнаружены уже упомянутые очки и искусственная борода, а также несколько карандашных заметок, набросанных корявым, угловатым почерком, идентичным, как понял Виллет с первого взгляда, тому, которым составлены рукописи давно усопшего Карвена и заметки в записной книжке, найденной доктором в исчезнувших загадочным образом катакомбах.

Сопоставив все факты, Виллет и Вард с ужасом посмотрели друг на друга: почти одновременно им пришла в голову одна и та же безумная мысль… Фальшивая борода и черные очки, характерная манера письма колдуна, старинный портрет Карвена с небольшим шрамом над правым глазом, молодой человек в лечебнице с точно такой же отметиной, гулкий бас… Мистер Вард вспомнил, как во время последнего визита услышал этот голос из уст своего сына, забывшего на время, что он якобы обречен изъясняться внушающим жалость хриплым шепотом… Кто видел Чарльза и Аллена вместе после визита полицейских в коттедж? Разве не после внезапного исчезновения лже-доктора юноша забыл о своем страхе и переселился в Потуксет? Карвен — Аллен — Чарльз Вард: в какой противоестественный, чудовищный сплав слились две эпохи и два человека? А роковое сходство зловещего предка на портрете со своим потомком — как пристально изображение следило за юношей? И почему оба, — и Аллен, и Чарльз, — старательно копировали почерк Карвена, даже когда оставались одни, недоступные для чужих глаз? Их противные Природе и Богу дела; навеки исчезнувшее под землей подземелье, посещение которого заметно состарило доктора; голодные чудовища в зловонных колодцах; формула, неожиданный результат ее применения; послание, начертанное старыми саксонскими буквами и найденное Виллетом в кармане; бумаги и письма, постоянные упоминания о могилах, «солях» или «золе», о страшных открытиях — что из всего этого следует? И тогда мистер Вард, сам толком не зная зачем, передал детективам некий документ, попросив показать его торговцам, которые общались с Алленом. Он вручил им фотографию своего несчастного сына, на которой аккуратно нарисовал чернилами очки в толстой оправе и остроконечную бородку, в точности похожую на ту, что нашли в комнате исчезнувшего «доктора».

Два часа мистер Вард вместе с доктором провел в напряженном ожидании в гнетущей атмосфере старого дома, где опустевшая панель над камином словно живая следила за ними злобным взглядом, а в комнате медленно сгущались страх и ядовитые испарения. Наконец детективы вернулись. Да, разрисованная фотография оказалась точным подобием доктора Аллена. Мистер Вард побледнел, Виллет вытер носовым платком внезапно вспотевший лоб. Аллен — Вард — Карвен; не хочется даже думать о том, что сулит такой поворот. Какой фантом вызвал юноша из черной бездны небытия и что с ним сделал этот фантом? Кто такой Аллен, собиравшийся убить Чарльза, ибо тот стал слишком «строптивым», и зачем Вард-младший в постскриптуме к своему последнему письму настаивал, чтобы тело лже-доктора растворили в кислоте? Почему в таинственной записке, об авторе которой они боялись даже думать, упоминался тот же способ уничтожения Карвена? В чем заключалось «изменение» и когда наступила его последняя стадия? В день, когда доктор получил от молодого Варда паническое письмо, тот все утро проявлял крайнюю нервозность, а потом поведение его резко изменилось. Он тайно выскользнул из дома, а через некоторое время открыто вернулся, пройдя мимо людей, которых наняли для его охраны. Очевидно, что-то произошло, когда он покинул свое убежище. Но нет — ведь потом, войдя в библиотеку, юноша в ужасе вскрикнул? Он что-то нашел там? Или наоборот — что-то нашло его? А человек, который смело пришел туда, откуда якобы ушел незамеченным, — что, если на самом деле он тень, явившаяся из чуждого мира, ужасный фантом, который набросился на несчастного, в действительности вовсе не покидавшего свою комнату? Разве слуга не рассказывал о необычном шуме, доносившемся из библиотеки Чарльза?

Виллет позвонил лакею и очень тихо задал ему несколько вопросов. Да, конечно, там случилось что-то нехорошее, отвечал тот. Он слышал странные звуки: крик, прерывистый вздох, хрип, будто кого-то душили, потом грохот, треск и топанье ног. И мистер Чарльз был совсем непохож на себя, когда вышел на улицу, не сказав ни слова. Лакей не мог унять дрожь, почуяв тяжелый сладковатый запах, который шел из открытого где-то наверху окна. Ужас проник в душу каждого обитателя дома, и лишь деловитые детективы не сразу почувствовали его дыхание. Но даже им стало не по себе, ибо многие детали, составлявшие подоплеку дела, не могли не внушать тревогу. Доктор Виллет погрузился в мрачные раздумья. Время от времени, забывшись, он что-то бормотал себе под нос, пытаясь восстановить цепь событий.

Наконец мистер Вард знаком показал, что беседа закончена, и все, кроме него и доктора, покинули комнату. Наступил полдень, но в окутанном зловещей тенью доме уже царил сумрак ночи. Виллет с мрачной серьезностью обратился к хозяину и попросил поручить дальнейшее расследование ему. Скоро могут обнаружиться весьма неприятные обстоятельства, заявил он, которые легче услышать из уст друга. Как домашний врач он требует определенной свободы действий и, прежде всего, просит оставить его на некоторое время одного наверху, в библиотеке Чарльза.

У Варда голова шла кругом; предположения одно страшнее другого теснились в мозгу. Доктор заперся в просторном помещении, где раньше с панели над камином смотрел портрет Джозефа Карвена. Мистер Вард, стоявший за дверью, ибо он боялся оставить Виллета в этом зловещем месте, услышал шум передвигаемой мебели и сухой треск — очевидно, доктор открыл плотно прилегающую дверцу стенного шкафа над камином. Раздался сдавленный крик, потом дверцу быстро захлопнули. Повернув ключ в замке, Виллет выбежал из библиотеки бледный как смерть, с остановившимся взглядом, и потребовал, чтобы ему тотчас же принесли побольше дров. «Печка слишком мала, — сказал он, — от нее немного толку». Недоумевающий хозяин дома не решился расспрашивать доктора, отдал распоряжение слугам, и один из них принес охапку толстых сосновых поленьев. С опаской войдя в комнату, он положил их в камин. Тем временем доктор отправился в расположенную рядом бывшую лабораторию Чарльза и принес в закрытой корзине несколько предметов, позаботившись о том, чтобы их не увидел Вард.

Затем Виллет снова заперся в библиотеке, и по густым клубам плотного дыма, которые опускались и заволакивали стекла, хозяин особняка понял, что доктор разжег в камине жаркий огонь. Через некоторое время зашуршала бумага, опять скрипнула дверца шкафа и послышался звук падения чего-то тяжелого, вызвавший безотчетную тревогу у всех, кто оставался в доме; потом вскрики и глухие удары, словно мясник разрубал топором тушу. Дым, прибиваемый к земле ветром, стал черным и зловонным, и обитатели особняка тщательно закрыли окна, чтобы не задохнуться. Они молча наблюдали, как он вылетает из трубы и оседает, будто отвратительное подобие тумана. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем дым посветлел и стал понемногу рассеиваться; тем временем доктор принялся что-то соскребать, мыть и тщательно вытирать. Наконец с негромким стуком захлопнулась какая-то дверца, и на пороге комнаты появился Виллет, измученный, бледный и печальный, держа в руках закрытую корзину. Он оставил окно библиотеки открытым, и в комнату вливался чистый, здоровый воздух. Чувствовался слабый запах дезинфицирующего раствора. Панель осталась на прежнем месте, над камином, но в ней не чувствовалось ничего зловещего, словно изображение Джозефа Карвена никогда не пятнало собой доску. Надвигалась ночь, однако темнота уже не несла смутную угрозу, навевая лишь легкую грусть.

Доктор никому не сказал, чем занимался в библиотеке. Варду он шепнул:

«Я не могу отвечать ни на какие вопросы, скажу лишь, что есть разные виды магии. С помощью известных мне средств я очистил этот дом от зла. Его обитатели могут теперь спать спокойно».

6.

Подобное «очищение» стало для Виллета почти таким же тяжким испытанием, как и блуждание по подземному лабиринту. В тот вечер, вернувшись домой, он почувствовал себя обессиленным. Трое суток не выходил доктор из своей спальни, хотя потом слуги вполголоса судачили о том, что в среду, в самую полночь, парадная дверь его особняка тихо открылась и через мгновение почти бесшумно затворилась. К счастью, представители их сословия не отличаются живым воображением, иначе они могли бы сопоставить свои наблюдения со следующей заметкой в вечернем выпуске местной газеты:

В среду доктор Виллет отдыхал, словно восстанавливал силы после тяжелой работы или готовился к чему-то очень важному. Вечером он написал мистеру Варду письмо, приказав лакею вручить его адресату на следующее утро.

Все эти три дня, забросив дела, Вард-старший не покидал дом. Он не мог оправиться от шока, вызванного рассказами детективов и «очищением», произведенным доктором, но, как ни странно, письмо Виллета его успокоило, несмотря на мрачные намеки, которые там содержались.

Утром в пятницу тринадцатого апреля 1928 года в палату пациента частной лечебницы Вейта, Чарльза Декстера Варда, вошел доктор Виллет. Не пытаясь избежать общения со своим посетителем, молодой человек тем не менее был настроен мрачно и явно не желал вести беседу на избранные темы. Прошлый разговор лишь увеличил взаимную неприязнь, так что после обмена обычными, довольно натянутыми приветствиями оба смешались, не зная, с чего начать. Атмосфера стала еще более напряженной, когда Вард увидел в застывшем, словно маска, лице доктора решимость и жесткость, которой прежде не замечал. Юноша замер в страхе, осознав, что со времени последнего посещения с Виллетом произошла разительная перемена: излучавший заботливость домашний врач теперь выглядел как безжалостный и неумолимый мститель.

Вард побледнел. Виллет заговорил первым.

— Найдены важные улики, — сказал он. — Должен откровенно предупредить вас: расплаты не избежать.

— Выкопали еще несколько голодных зверюшек? — насмешливо произнес Вард. Он явно стремился выдержать вызывающий тон до конца.

— Нет, — медленно ответил Виллет. — На сей раз не понадобилось ничего выкапывать. Мы наняли детективов, чтобы узнать правду о докторе Аллене, и они нашли в коттедже искусственную бороду и черные очки.

— Превосходно! — воскликнул Чарльз, стараясь за насмешливой наглостью скрыть тревогу. — Надо думать, они украсят вас лучше, чем борода и очки, которыми вы сейчас щеголяете.

— Вам они больше к лицу, — последовал спокойный, словно обдуманный заранее ответ. — Ведь раньше они вам подходили.

После этих слов в комнате внезапно потемнело, будто облако заслонило солнце, хотя небо за окном было ясным. Наконец Вард спросил:

— И только поэтому вы так торжественно заявляете, что расплата неизбежна? Необходимость время от времени менять обличье уже считаетсятаким страшным преступлением?

— Нет, — спокойно произнес Виллет. — Вы снова ошиблись. Не мое дело, если кто-то ведет двойную жизнь. Но при условии, что у него вообще есть право на существование и он не уничтожил несчастного, которому обязан возвращением из иных сфер.

Взбешенный Вард выкрикнул:

— Что еще вы там нашли и что вы хотите от меня?

Доктор немного помолчал, словно подбирая слова для решительного ответа.

— Я нашел, — произнес он наконец, — некий предмет в стенном шкафу над старым камином за панелью, на которой когда-то был написан маслом портрет. Я сжег его и зарыл прах там, где должен лежать Чарльз Декстер Вард.

Его собеседник, задыхаясь, вскочил со стула.

— Ах, будь ты проклят, кому еще ты сказал… и кто поверит этому теперь… прошло целых два месяца, а я сижу здесь… Что ты задумал?

Несмотря на свой маленький рост, Виллет выглядел почти величественно, когда жестом призвал своего собеседника успокоиться:

— Я никому не сказал. Перед нами необычный случай — безумие, проникшее из глубины веков, ужас, пришедший сюда из неведомых сфер; случай, неразрешимый с помощью обычной логики, перед которым бессильны и врачи, и полиция, и суд. Слава Богу, я смог выйти за пределы общепринятых представлений, иначе мой рассудок не выдержал бы, столкнувшись с неведомым. Вы не обманете меня, Джозеф Карвен, ибо я знаю, что ваша проклятая магия, благодаря которой вы стоите передо мной — реальность!

Я знаю, как вы соткали колдовскую сеть, пережившую полтора века, в которую поймали вашего потомка-двойника; знаю, как затянули его в прошлое и заставили поднять ваш прах из смрадной могилы. Мне известно, что он прятал вас в своей лаборатории. Известно, что днем вы занимались изучением реалий современной жизни, а по ночам, превращаясь в вампира, рыскали по округе в поисках жертвы, чтобы напитать свежей кровью свое тело; что позже, надев бороду и темные очки, дабы не вызвать удивления своим невероятным сходством с Чарльзом, вы показались на людях. Знаю, на что вы решились, когда Чарльз стал протестовать против того, что вы оскверняете могилы везде, где только можете. Знаю, какой вы составили план и как осуществили его.

Вы оставили в своей комнате бороду и очки и одурачили охранников, стоявших вокруг дома. Они решили, что это Чарльз прошел внутрь, а позже вышел на улицу; на самом же деле вы уже тогда задушили юношу и спрятали труп в стенном шкафу. Но вы забыли о том, что от Чарльза вас отделяет полтора века, не учли разницу в интеллекте, характере. Каким же глупцом вы были, Карвен, полагая, что достаточно внешнего сходства. Почему вы не подумали о манере выражаться, о голосе и почерке? Но в конце концов, как видите, вас постигла неудача. Вам лучше, чем мне, известно, кто написал саксонскими буквами знакомую нам обоим записку, и имейте в виду, что его предупреждение не прошло даром. То, что извращает саму природу человеческую, следует стереть с лица земли, и, думаю, авторпослания позаботится об Орне и Хатчинсоне. Кто-то из них в свое время посоветовал вам не вызывать того, кого не сможете покорить своей воле. Однажды вы уже поплатились за опрометчивость, и проклятое колдовство погубит вас снова. Человек способен играть силами природы лишь до определенных пределов — то, что вы создали, обернется против вас.

Внезапно слова доктора прервал судорожный вопль, исторгнутый существом, стоящим перед ним. Сознавая, что любое проявление насилия лишь приведет на помощь доктору дюжих санитаров, безоружный, загнанный в угол, потерявший всякую надежду Джозеф Карвен решил прибегнуть к единственному оставшемуся у него средству и начал совершать магические пассы. Он делал круговые движения указательными пальцами обеих рук и гулкий бас, который он больше не старался скрыть хрипотой, разнесся по комнате. Раздались первые слова ужасной формулы: ПЕР АДОНАИ ЭЛОХИМ, АДОНАИ ИЕГОВЫ. АДОНАИ САВАОФА МЕТРАТОНА…

Однако Виллет опередил его. Уже во дворе вокруг дома завыли собаки, уже ледяной ветер поднялся со стороны глубоких вод бухты, но тут доктор начал нараспев произносить заклинание, которое приготовил, направляясь сюда. Око за око, колдовство за колдовство — сейчас станет ясно, насколько прочно усвоил он уроки самого Карвена! Твердым голосом Виллет стал произносить вторую формулу из пары, первая часть которой вызвала к жизни в подземелье того, кто написал записку: таинственное заклинание, над которым было изображение «Хвоста дракона» — знак «Нисходящего узла»:

ОГТРОД'АИ'Ф ЙОГ-СОТОТ ЗХРО' ГЕБ'Л — И'Х 'НГАХ' НГ АИ'Й

Как только Виллет произнес первое слово, Карвен замер. Лишившись речи, он делал лихорадочные движения руками, но вскоре они застыли, словно парализованные. Когда прозвучало страшное имя ЙОГ-СОТОТ, начались ужасающие изменения. То, что стояло перед доктором, не рассыпалось, а медленно растворялось в воздухе, принимая чудовищные формы, и Виллет закрыл глаза, чтобы не потерять сознание прежде, чем закончит формулу. Но он смог продержаться до конца и существо, порожденное нечистой магией, навсегда исчезло из мира людей. Могуществу темных сил, вырвавшихся из недр столетий, пришел конец; здесь закончилась и история безумия Чарльза Декстера Варда. Открыв глаза, Виллет понял, что не напрасно сохранил заклинание в памяти. Как он и предполагал, не пришлось прибегать к кислоте, ибо на полу лежала кучка голубовато-серой пыли — все, что осталось от Джозефа Карвена: колдуна постигла та же участь, что и его портрет год назад.