Сны над Танаисом

Гонец

Тут каждую ночь можно слышать ржание коней и шум сражения. Если кто нарочно явится посмотреть на это зрелище, то это не проходит даром ему, но если это произойдет по незнанию или как-нибудь случайно, то гнев богов его не коснется...

Павсаний. "Описание Эллады"

Алтарь - их могила; и плач да

смолкнет о них, но да будет

Память о славных живою в сердцах! Время

Не изгладит на сей плите письмен святых,

Когда все твердыни падут и мох оденет их следы.

Симонид Кеосский.

"В честь павших при Фермопилах"

...Странное чувство охватывает меня: здесь, в далеком краю, мне чудится, будто я только что вернулся домой из долгого, бесконечно долгого путешествия и вот наконец присел отдохнуть - на пороге родного дома...

ГОНЕЦ

От слюдяной глади Меотийского озера низко над степью летели всадники Ветра на пепельных, гривастых скакунах. По меркнущим полынным полям стремительно неслись их прозрачные тени. Взмахнув правым крылом по стенам Города, по улицам и скатам крыш, выгнутый строй теней вновь соскользнул на бескрайнюю пелену выгоревших трав. Всадники Ветра уносились на восток, в глубину скорого разлива ночи, и Гестас, сын Мириппа, долго глядел им вослед. Только в миг, когда скрылись они за зубчатой каймою крепостной стены, он спохватился и испуганно глянул перед собой вдоль Алтарной улицы. Она была пуста.

Недоброе предчувствие скользнуло по сердцу Гестаса, и он невольно оглянулся на западную сторону небосклона. Белые, слоистые дымы таяли в небесах, высоко над Меотидой: нет, грозы ночью быть не должно.

Но будто бы далеким, тревожным шумом едва уловимо веяло из-за крыш, и Гестаса потянуло встать на носки, а лучше - подняться на что-нибудь и, высунувшись над крышами, осмотреться по сторонам, найти глазами источник необъяснимой тревоги и, главное, - заглянуть в дом Эринны и во двор ее дома; не ее ли печаль донеслась до сердца, прошелестев крылами, не у нее ли случилась беда...

И вновь Гестас спохватился. Он судорожно повернул назад и на перекрестке Алтарной и Ста Милетцев увидел вдруг рыбника, не спеша поправлявшего на плече связки сушеной хамсы. Он бросил на Гестаса косой, опасливый взгляд и тут же скрылся за углом. Гестас кинулся на перекресток и, забыв про осторожность, остановился там, глядя рыбнику вслед.

Тот, сутулясь и приволакивая левую ногу, медленно удалялся к Северному посту...

Появление хромого рыбника было условным знаком пресбевта. Гестас понял, что заставил рыбника ждать, а следовательно, заставил ждать и самого пресбевта. Проклиная свою рассеянность, он поспешил в противоположную сторону, с досады оттолкнул пьяного старика-лоточника, с которым никак не мог разойтись в узком месте, и наконец, проскочив в дверь условленного дома, замер в устье убогого дворика перед Никагором, сыном пресбевта и первым лохагом Танаиса.

Он был одет по-граждански - в серый рукавный хитон - и тем еще больше удивил Гестаса. Невольно оглянувшись, - не ошибся ли дверью, - Гестас только затем подтянулся и пo-римски выбросил вперед руку:

- Слава Юпитеру Величайшему!

По тому, как сразу напряглись губы лохага, Гестас понял, что выдохнул приветствие слишком громко, - и совсем потерялся.

- Оптион Гестас, сын Мириппа, - тихо и без тени укоризны проговорил лохаг, - великий пресбевт ожидает тебя. Следуй за мной.

Маленькая комната, в которую Гестас вошел вслед за лохагом, казалась нежилой. Здесь не было ни очага, ни мебели. Слева, на треножнике, покоился простой плебейский светильник, и слабый огонек с усилием выдавал глазу голые, грубые стены и тростниковый полог, прикрывающий угол комнаты.

Никагор снял светильник с треноги и свободной рукой отодвинул полог в сторону. За ним, на полу, открылась зияющая пустота, откуда сразу дохнуло терпкой подземной сыростью.

- Будь осторожен, оптион, - предупредил лохаг. - Ступени высокие.

С первого же шага он опустился под пол по колено и, придерживаясь рукой за стену, скрылся внизу.

- Можешь спускаться, - глухо послышался его голос, и огонек осветил Гестасу ступени.

Гестас наконец справился с растерянно стью и ловко спустился вслед за Никагором.

- Полог опустить? - спросил он.

- Об этом позаботятся, - ответил лохаг.

Двигаться пришлось в четверть оборота по очень узкому подземелью. На стенах и потолке мерцали капли влаги. Никагор уверенно шел впереди, подняв огонь под самый потолок, чтобы не загораживать свет от Гестаса.

Спустя примерно сотню коротких шагов ход прервался такой же крутой лестницей. Поднявшись по ней и пройдя за Никагором между тяжелыми парчовыми занавесями, Гестас снова изумился и оробел.

В комнате, украшенной недорогими синдскими коврами, за резным деревянным столом сидел сам Кассий Равенна, пресбемвт Танаиса, посланник боспорского царя, прозванный танаисцами Римским Эллином.

Два ярких оливковых огня горели в комнате, и оба - справа от пресбевта. По правую же руку отца, погасив свой светильник, встал Никагор.

Два первых человека Танаиса смотрели на Гестаса с особым, доверительным вниманием. Гестас же, замерев на месте, прислушивался к гулким и частым ударам сердца - и только догадался тихо произнести обычное воинское приветствие.

- Я рад тебя видеть, оптион, - кивнув, глухим голосом проговорил пресбевт, левая половина его губ почти не шелохнулась.

Он чуть подался назад, скрывая в тени левую половину лица, омертвленную параличом, и указал Гестасу на невысокий стул, стоявший перед столом:

- Садись, оптион.

Гестас присел на край стула, и пресбевт подался вперед, ближе к нему. Черты живой половины лица пресбевта смягчились. Всем своим видом он показывал, что настроен на доверительный лад, что ему действительно необходим разговор на равных, и, значит, простому оптиону нужно перебороть в себе благоговение и робость перед высшим начальством и почувствовать себя сейчас не римским солдатом, но эллинским гражданином.

Взгляд пресбевта смягчился и подобрел, и Гестас, похолодев душой, увидел трагическую метаморфозу: на его глазах Кассий Равенна превратился в глубокого старика. Пресбевту пошел шестьдесят второй год, но он, несмотря на лицевой паралич, выглядел крепким и умел бодриться. Получив от Максимина Фракийца почетный титул "пожизненного трибуна", он перед строем своих легионариев без усилий нес на плечах тяжелый доспех. Он был широк в кости и высок ростом. Он без натуги взбирался в седло и, подняв в приветствии руку, лихо проносился перед легионом во главе офицерского турма. Солдаты видели в нем силу, хватку и гордость потомственного всадника и любили его.

Суровость взгляда и четкость движений молодили пресбевта. Но стоило ему в этот миг в тайном разговоре с оптионом Четвертой Меотийской когорты Гестасом, сыном Мириппа, смягчить взор, как им сразу овладели старческие черты, и он вдруг показался жалок и немощен. И когда слеза, скопившаяся на нижнем, отвисшем веке левого глаза, блеснув искрой, покатилась по щеке пресбевта, Гестас едва сдержал порывистый печальный вздох.

- Будь внимателен, оптион, и вникай в суть дела, - начал пресбевт, промокнув дорожку слезы платком. - О его важности ты можешь судить по особой тайне, окружающей нашу встречу... Хотя мы тебе доверяем, - иначе наш выбор не пал бы на тебя, - ты должен поклясться Юпитером Величайшим и теми богами, которым ты, быть может, поклоняешься в глубине сердца. Ты должен поклясться, что ни одна фраза из нашего разговора не будет повторена за этими стенами, хотя бы и под пыткой.

Гестас поклялся.

- Тяжелые времена, - сказал, немного помолчав, пресбевт; лицо его посуровело, ион сразу помолодел и от того даже как будто повеселел, хотя мрачным тоном произнес весьма печальную истину. - Очень тяжелые времена. Позапрошлым летом варвары сожгли Ольвию. Зимой разгромлена Горгиппия. Это - лишь начало, Гестас... Нам не привыкать к нашествиям, нападениям и поджогам, однако нынешней кровавой смутой не кончится темное время, а только начнется, неся следом такую гибельную тьму, какую нам не под силу представить. Очень, очень немногие понимают это сейчас. Ни в Риме, ни в Элладе никто до самого смертного часа не осознает, что теперь произошло не очередное завоевание, а с ним - рождение новой пустозвонной империи, но попросту - уничтожение чистой эллинской и латинской речи, гибель ясной мысли и высоких чувств, и наступает воцарение тьмы и Хаоса, откуда, спустя вечность, начнется исход новых богов и героев. Но о нас уже не останется ни крупицы памяти... Однако я не хотел бы пугать тебя, Гестас. Я лишь поделился с тобой своими недобрыми снами... Но я - бывалый воин и сердцем старого солдата предчувствую верно: нашествие грядет, и размах его будет таков, какого на памяти эллинов еще не случалось. С запада, через земли сколомтов и агафимрсов, катится великая варварская волна. Нам нужно продержаться, и сил удержаться у нас больше, чем у метрополий. Самый чудовищный шторм легко разламывает и уничтожает огромный корабль, но крохотная лодка, просмоленная и закрытая кожами, способна продержаться на высоких волнах. Именно мы в своей крохотной лодке должны продержаться, когда начнут раскалываться огромные триеры... Тогда, если боги будут к нам милостивы, Танаис станет зерном, из которого постепенно вырастет новая слава Эллады, новая эллинская держава.

Пресбевт был взволнован, и волнение это передалось Гестасу. У него вдруг перехватило дыхание и сердце забилось чаще. Он вслед за Равенной сам услышал небесный гул приближающегося урагана.

- А пока, - продолжил пресбевт, промокнув на щеке новую слезу, - повсюду, как огонь под пеплом, тлеет варварская смута и уже начинает вспыхивать на ветру пожарами... Но страшнее варваров свои, граждане, те, в ком запах огня и крови во времена смуты рождает жажду власти. За один-единственный день власти, полной тирании, хмельной и кровавой, они готовы отдать все - совесть, могилы предков и славу народа... У нас много врагов в Городе. Теперь, Гестас, мы узнали, что замышляется самое неслыханное, самое грязное предательство, перед которым гнусный поступок Эфиальта - лишь выходка мелкого воришки на торге. Хорошо ли ты знаешь Белую Цитадель?..

Белая Цитадель была небольшим укреплением на побережье, в полутора тысячах стадиев южнее Танаиса. В ней размещался самый дальний пост бенефициариев и символический пограничный гарнизон в пятьдесят пехотинцев-пельтастов. Когда-то Белая Цитадель возникла как укрепленный торговый склад в прибрежных сношениях с варварами и ныне также имела не столько военное, сколько торговое значение, оставаясь хранилищем нефти и зерна.

- Да, хорошо знаю, - ответил Гестас, насторожившись: неспроста пресбевт задает ему этот вопрос внезапно.

- Изменники подготовили варвара Годосава вероломно напасть на Белую Цитадель, посулив Годосаву за этот подлый набег большую плату золотом.

Гестас тут же вспомнил о брате и содрогнулся: его брат Атеней служил в Белой Цитадели префектом бенефициариев... Вот же откуда тянулось пепельной тенью, злым шепотом-наветом тревожное, смутное предчувствие - брат и его товарищи станут жертвой подлой измены!

И первым порывом души стремясь отвести от брата беду, отвести ее, как вражеское копье, в сторону, хотя бы и на другую, менее дорогую сердцу цель, Гестас в растерянности невольно задал вопрос:

- Зачем им нужна именно Белая Цитадель?

- Тому есть несколько причин, - ответил пресбевт. - Все знают, что Белая Цитадель - вовсе не великая крепость, а небольшое укрепление. Однако само сочетание слов "цитадель" и "белая" внушает иллюзию мощи и неприступности: "цитадель" есть цитадель, а "белое" всегда увеличивает размеры. Поэтому при словах "разгромлена Белая Цитадель" невольно содрогнешься. В Пантикапей немедля потянутся слухи, а там и вовсе никто не станет разбираться, что такое скрывается за громким названием. Второе: Цитадель весьма удалена. Это может обеспечить безнаказанность. Третья причина: охранный гарнизон при этом погребе, который до сих пор никого на погром не искушал, по традиции набирается только из эллинов. Как видишь, появляется еще один хороший повод для смуты: "наши правители не способны защитить цвет Города, они, понадеявшись на римских лентяев, набивающих брюхо нашим хлебом, легкомысленно бросают лучших эллинских воинов на произвол судьбы". Следующая причина: действительная на сегодняшний день незащищенность Цитадели. Ты прекрасно заешь, что по моему приказу укрепления Цитадели усиливаются - с учетом на будущие роковые времена. Там идут строительные работы, и часть стены разобрана. Сейчас Цитадель можно взять голыми руками. Наконец последняя причина: большое количество нефти. Варваров подбили уничтожить гарнизон, затем снять настилы зерновых подвалов, залить пшеницу нефтью и под утро зажечь. Когда же на рассвете над Белой Цитаделью поднимется в небо черная туча и ее в безветрие увидят со стен Города и склонов нашего берега Реки - тогда-то зашевелятся тут черные пауки, потекут дурные слухи, заголосят на агоре платные горлодеры. Ничего не стоит всем им, как цыплятам, одним махом свернуть головы, однако смуту мы тем только усугубим. А главное: еще не успеет как следует разгореться нефть, как сорвутся в Пантикапей гонцы-наушники, понесут радостные вести царю царей, - не без злой иронии упомянул пресбевт боспорского владыку, - и донесут ему сладкими устами его любимого постельничего о бессилии и старческом слабоумии Кассия Равенны.

Гестас пал духом: нет, лучшей жертвы для злодейства, чем Белая Цитадель, изменникам не сыскать. Выбор предателей окончателен, и никакой горячей молитвой, никаким колдовством беды от брата уже не отвести.

- Теперь же речь пойдет о самом важном, - пресбевт впервые за время разговора обменялся многозначительным взглядом со своим сыном, и Никагор доверительно кивнул отцу. - Набег должен быть завтра, на заходе солнца. Сегодня ты отправишься в Белую Цитадель и к утру успеешь доставить начальнику ее гарнизона диадоху Феспиду мой приказ приготовиться к обороне и наскоро, но основательно заделать брешь в стене. Необходимо отбить первую атаку Годосава и захватить несколько трупов варваров. Ты, я надеюсь, понимаешь, для какой это надобности.

В то же время к побережью у Белой Цитадели как бы невзначай подойдет торговый корабль. На нем увидят опасность, и судно, отплыв поодаль, заякорится. Этот маневр должен смутить Годосава.

Как ты догадываешься, Гестас, твоя роль не ограничится ролью гонца. Ты многое узнал и с учетом этого тайного знания должен не только оценить обстановку в Цитадели, но и попытаться выявить, кто из гарнизона и бенефициариев может служить изменникам. Заметь, сколь быстро будет приведен гарнизон в боевую готовность и какие разговоры возникнут вокруг спешного восстановления стены. Ты должен обеспечить захват трупов и запомнить время появления корабля. Послезавтра, к полудню, к воротам Белой Цитадели подойдет наша кавалерия. А до этого часа гарнизону придется показать настоящую отвагу и - продержаться... Я вижу в твоих глазах недоверие. Не бойся, Гестас, выскажи, какое сомнение тяготит твою душу.

- Я пытаюсь понять, великий пресбевт, что удерживает тебя послать кавалерию к воротам Белой Цитадели завтра же на рассвете и не подвергать смертельной опасности ее эллинский гарнизон. Полторы сотни всадников вполне достаточно для спасения Цитадели.

Изменники заслуживают самой лютой кары. Неужели еще завтра поутру они станут нежиться в своих постелях, предвкушая гнусную поживу, а не будут преданы самой немилосердной казни? Я - эллин, и моя душа взывает к богам о мщении. - Гестас замолчал и облился холодным потом, осознав, на какие дерзкие вопросы решился.

Пресбевт пристально, с изумлением, посмотрел на Гестаса и вновь тяжело улыбнулся: казалось, ему больно улыбаться.

- У тебя, сын Мириппа, острый ум и прямая душа, - сказал он. - Теперь я уверен, что мой сын не ошибся в выборе. Я постараюсь развеять твое недоверие, но вряд ли смогу успокоить твою душу. Изменники сильны, некоторые из них занимают высокие должности и имеют большие связи в Пантикапее и Риме. Пока мы не можем позволить себе скорой и справедливой расправы над ними... Я еще не поймал их за руку. Голословное осуждение и казнь не приведут к воцарению справедливости; напротив, вызовут движение самых темных сил - и Танаис постигнет участь Белой Цитадели, только в роли варвара Годосава выступит тот... за чье благополучие и процветание мы молимся... денно и нощно... Подумай о возможности такой метаморфозы, Гестас.

Что касается кавалерии, то посылка ее к Белой Цитадели до набега обернется для нас опаснейшим просчетом. В лагере изменников есть наш человек. Он занимает среди них высокое положение и хорошо осведомлен об их планах и замыслах... Даже три десятка всадников, посланных в Цитадель, не ускользнут от злого глаза. А тогда нашему соглядатаю не сносить головы до полуночи. Каких жертв его потеря будет стоить нам в дальнейшем, можно лишь догадываться.

Как видишь, Гестас, жизнь стала очень не проста. Времена простодушных героев давно миновали. Ныне, вызывая врага на открытое единоборство, нужно сильно опасаться рассаженных по кустам стрелков, в любой миг готовых всадить тебе между лопаток зазубренный наконечник.

Болела душа Гестаса; хотелось ему, словно в пустом, сумрачном склепе, оглянуться по сторонам и скорее найти выход.

- Среди изменников есть эллины? - неожиданно для самого себя спросил он.

- Есть варвары с эллинской кровью, есть эллины со смешанной кровью, но есть и те, кто кичится чистотой эллинской крови, - уклончиво ответил пресбевт.

- Значит, эллины будут убивать эллинов руками варваров.

Во взгляде пресбевта мелькнул неподдельный испуг, словно узнал он эту страшную истину только что, со слов Гестаса. Живая половина лица Равенны, вдруг побледнев, застыла, по другой, мертвой половине, прокатилось сотрясение, как от удара.

- Да, эллины будут убивать эллинов руками варваров, - медленно проговорил пресбевт, прижав пальцами левую щеку. - Ты очень хорошо понял меня, Гестас... Вокруг нас - враги, и никому нельзя доверять. Для меня радость - доверять тебе. Ты - достойный воин, и в Белой Цитадели служит твой брат, который нам предан. Голос родной крови сократит твой путь и умножит твою отвагу и осторожность. Поэтому мы выбрали тебя, и я вижу, что выбор верен. Как и полагается, в Белую Цитадель будет послан второй гонец, однако его роль будет ограничена лишь ролью письмоводителя. Теперь, Гестас, тебе необходимо внимательно изучить пергамент и увидеть собственными глазами, как я напишу на нем приказ.

Никагор вышел всего на мгновение и вернулся с узким листом пергамента и кожаным ремнем. Пергамент был обыкновенным, с едва заметным надрывом на одном из краев и с ворсинками, прочеркивавшими по чистой поверхности тонкий рисунок метелки. Гестас запомнил эти отметины. Пояс состоял из двух широких полос кожи, сцепленных по краям тесьмой.

- Пергамент прячется внутрь, - показал Никагор. - Тесьму будешь расплетать и заплетать сам.

Угловатыми, порывистыми движениями пресбевт начертал на пергаменте приказ и поставил в углу свою печать. Гестас вложил приказ внутрь пояса и тщательно затянул тесьму.

- Путь далек и опасен, Гестас. Будь внимателен и осторожен. По дороге особо избегай бенефициариев. Под их видом могут сновать переодетые убийцы. - Пресбевт тяжело вздохнул, лицо его потускнело, и над правой бровью собрались складки - он все больше тревожился за судьбу своего гонца... - Помни: сейчас в твоих руках спокойствие и благополучие Города, и ты уже не оптион, а посланник правды и справедливости. Юпитер поможет тебе. Ты достоин командовать кентурией и вернешься уже в новом чине.

В соседней комнате для Гестаса были приготовлены просторная накидка, рубаха, скифские шаровары, сапоги и оружие - меч-акинак в ножнах на боспорской портупее и кинжал. По такому путаному одеянию и вооружению эллина можно было бы принять за опытного дорожного грабителя, и Гестас грустно усмехнулся, представив себе изумление Эринны, увидь она его на улице в этом наряде.

Тревожное предчувствие пепельной тенью должно в этот миг скользнуть по сердцу Эринны: не дождется она сегодня любимого, не погасит, быть может, до самого рассвета беспокойный оливковый огонек. И в тревожной дреме, в смутных грезах с трудом признает она любимого в варварском облачении на взмыленном, уставшем коне, а очнувшись от первых лучей солнца, станет в тоске гадать, не к беде ли привиделось такое...

К беде или к славе, а к чему наверно, не ведает еще душа Гестаса и лишь робко благоговеет перед дарованной ей богами ролью посланницы правды и справедливости, ролью, что вознесет ее над проскениумом и над зрительскими рядами великого театра судеб, вознесет над бедой и над славой, над опасностями и над самой смертью, не вознесет лишь над любовью, ибо сама любовь вознесена и над судьбою, и над смертью, и над богами.

- Надевай скифское поверх своего, - остановил Никагор Гестаса, начавшего было раздеваться. - Пояс - под рубаху.

Гестас за думами об Эринне и о своей участи едва расслышал его. Он вздрогнул, когда рука Никагора легла на его плечо тяжелым теплом.

Они встретились взглядами.

- Не тревожься, - улыбнувшись сказал Никагор. - Еще до наступления ночи твой отец узнает, что ты послан в береговой дозор. Узнает об этом и Эринна.

Гестас растерялся. Никагор словно читал его мысли.

- Благодарю тебя, - робко проговорил Гестас и вдруг почувствовал колкое дуновение прощальной тоски, будто приходилось сейчас расставаться навсегда со своим старым товарищем и настал миг последних обещаний и заветов.

- Отец сокрушается, что в пределах городской стены врагов у Танаиса не меньше, чем снаружи ее, - нахмурившись, сказал Никагор: казалось, он не совсем уверен, нужно ли говорить Гестасу еще и это. - Он часто представляет себя стоящим в затопленной лодке по подбородок в воде... Я говорю тебе это к тому, чтобы ты был особенно осторожен по возвращении. Сегодня и завтра ты - в дозоре Хабрия. Не забывай об этом ни в своем доме, ни в доме Эринны. И не бойся, что слух о твоем появлении в Цитадели донесется следом.

- Я не забуду, - кивнул Гестас.

- И не забудь, подъезжая к Цитадели, сменить одежды. Не то и ксюмбамллону не поверят. - Никагор, усмехнувшись, протянул Гестасу часть неровно разломанного надвое бронзового медальона. - Показывать только Феспиду. Вторая половина у него.

Гестас укрыл знак пресбевта в поясном кошеле.

- Пора поторапливаться. - Никагор подал Гестасу один из светильников. - В Городе тебе появляться уже нельзя - выследят. Подземелье выведет в склеп. Крышка тяжелая. Снимай осторожно и осторожно закрой, чтоб не оставалось щелей. У склепа наш человек даст тебе коня. Езжай на север, в объезд по правую руку кургана Арсоарака, за ним широкой петлей заворачивай на восток. К реке спустишься по Каменному Ручью. Там меоты перевезут тебя и сменят коня. Всю дорогу забирай как можно дальше от побережья. Но рассчитай так, чтобы, не загнав коня, к рассвету добраться до Цитадели. Вот и все указания. Светильник погаси еще под землей и оставь в углу склепа... Зевс да хранит тебя, Зевс Сотер, наш эллинский бог.

Никагор отдернул в сторону один из пологов, которых в этом доме было великое множество, и обнажил нишу с железной крышкой на полу проема. Под крышкой начинался очень крутой спуск, и Гестасу пришлось придерживаться за стены локтями. Спускаться было очень глубоко, столь глубоко, что отверстие наверху превратилось в круг луны, светящей сквозь мутную пелену осенних небес. Наконец Никагор опустил крышку, и луна погасла.

Ход оказался уже первого и был прорыт под самый крепостной ров. Дышать тут удавалось с трудом, было и зябко и душно. По щелям выложенного черепицей свода сочились, поблескивая, тонкие ручейки. На самом же дне подземелья по щиколотку стояла темная, почти не отражавшая света вода; по желобу у стены она медленно уходила в какие-то неведомые пустоты.

Гестас очень обрадовался, когда эта орфеева тропа вывела его не к лодке Харона, а к искусно выложенной из камня винтовой лестнице, поднимавшейся вертикальным колодцем, с высоты которого чуть веяло прохладным, но живым и легким воздухом.

Наверху, в царстве живых, сумерки уже прибило к самой земле глубокой теменью ночных небес, но после тяжкого мрака подземелья Гестасу поначалу показалось, что еще светло. Все кругом: и курганы, и варварская кибитка с привязанным к ней сбоку приземистым гнедым жеребцом, и городские стены, и гладь воды во рву, и даже пламя костра, который поодаль, у козьего загона, жгли двое варваров, - все приняло единый цвет выгоревшей полыни. Распевались, набирая ночную силу, свирели цикад.

Когда Гестас осторожно подошел к кибитке, из нее донесся тихий, но повелительный голос:

- Отвязывай коня и уходи.

Исполняя приказание, Гестас как бы невзначай заглянул внутрь, но различил в темноте лишь неподвижный силуэт. Мелькнула опасливая мысль, что и здесь, в этой грязной сарматской кибитке, сегодня может оказаться кто-нибудь из высших офицерских чинов, и Гестас на всякий случай скрытно отдал воинское приветствие. Услышав в ответ лишь пожелание удачи, он коротко приложил руку к груди и повел коня в сторону.

Положенной широкой петлей Гестас начал свой путь до Каменного Ручья. В устье Ручья его встретили трое молчаливых меотов, без единого слова они показали знак пресбевта и привели Гестаса к лодке. Один из них остался за коновода на берегу, а другие двое взялись за весла.

Тихо и стремительно скользнула лодка к противоположному берегу. Там Гестаса дожидался еще один безмолвный, как тень, человек, державший под уздцы нового коня, который отличался от первого более темным, ночным окрасом. Стоило Гестасу перебраться в новое седло, как все меоты мигом пропали, словно их и не было.

Особенно тревожно стало на душе у Гестаса от всей этой мрачной таинственности. Он тронул коня и, покрыв десяток стадий, последний раз обернулся на Город. Его стены виднелись вдали, над рекой, короткой светлой каемкой, окруженной мерцающими огоньками костров.

Тоска, та же самая прощальная тоска, что разбередила сердце Гестаса еще в покоях пресбевта, вновь догнала его, словно летела следом от самых родных стен, и чем дальше теперь уносился Гестас от них прочь, тем больше набирал силы и боли ее порыв.

За одно мгновение, за один взмах крыла ночной птицы, бледным пятном мелькнувшей поодаль, Гестас успел вспомнить об Эринне, вспомнить ласковые ручейки ее пальцев и поцелуев, успел помолиться за нее: боги! боги! укройте ее от дурного глаза, беды и болезни! Он успел вспомнить и помолиться об отце и вспомнил, а вернее, снова пережил вдруг событие совсем далекое, еще в детстве случившееся с ним потрясение.

Шесть лет ему было, когда он ухитрился улизнуть из дома, а затем - шмыгнуть незамеченным через городские ворота. Затерявшись среди повозок и прохожих, он миновал мост - и вот тут, словно неведомое чудовище, напал на него страх: Гестас силился перейти мост обратно, но не мог - ноги словно увязли в глине.

Стоя на краю рва, он разревелся так, что поплыло в глазах. Он весь помертвел от ужаса, чувствуя, что страшный ров, наполненный мутной, нехорошей водой, навсегда отрезал его от дома, от матери и отца, и он теперь один навсегда. Чужие страшные лица кривлялись вокруг, роились чужие страшные руки, и слышались недобрые голоса. Но никто не трогал - узнали сына одного из эпимелетов Города.

Стражникам велено было найти мальчишку, и они нашли его. Как тут было не найти, когда до самой Меотиды донесся его пронзительный рев. Но он еще зашелся навзрыд, до хрипа, уже на руках у матери - пугаясь теперь самого воспоминания о своей потерянности, похожей на бесконечное мучительное падение в темную воду.

Всего за одно мгновение пронесся в душе Гестаса этот вихрь видений и прощальной тоски, а показалось, будто времени под ночными небесами утекло на целый эон жизни богов.

Испугавшись, что опаздывает, Гестас невольно тронул коня и обратил взор в даль своего пути, в сторону, где из-за края степи всплывал лунный диск с чуть подтаявшим боком.

В теплом ночном эфире он поднимался все выше, наливаясь выпуклой, лучезарно-белой ясностью, - и вот вся великая степь от края и до края забрезжила ответным, зыбким сиянием остуженного молока и всем поднебесным простором поплыла, мерцая и переливаясь, словно покойный сон Верховного Бога.

Покойной была и дорога Гестаса; так половина ночи миновала, как один миг невольного воспоминания. Степь кругом была безмятежна и ясной благостью своей, и ровным воздушным звеном цикад предвещала удачу.

Но нет, следом настал иной, недобрый миг, когда спокойствие оборвалось. Течение времени переменилось вдруг, оно потекло тревожно - то рывками, то невыносимо медленно. Началось это тогда, когда Гестас увидел, что не потерян врагами и за ним идет погоня.

Однажды обернувшись, он поначалу не обратил внимания на скользившие вдали три светлые точки, приняв их за степное мерцание. Но вскоре оказалось, что точки раздается в пятнышки, мельтеша и приплясывая в сильном галопе.

Сердце дрогнуло: кто же это за ним? Кто выследил? Ведь он удачно обогнул стороной два или три варварских становища и от дорог держался вдалеке. Вся степь светилась, и никого не заметил он на своем пути, не чувствовал на себе засадного, стерегущего степь глаза... Или от самых стен Танаиса потянулся за ним предательский гон?

Гестас пустил коня во весь опор, но лишь покрыв полтора десятка стадиев, вновь опасливо оглянулся - и весь похолодел: преследователи легко доставали его! Он уже различал коней и фигуры всадников: и кони, и всадники были одного цвета, но не степной отблеск лунного сияния лежал на них - преследователи отсвечивали мертво, как отдает лунный свет пепел, пепел давно остывшего костра.

Они нагоняли, и Гестас судорожно глотал воздух, еще не веря, что обречен.

Не то их кони были свежее и сильнее скифского жеребца, уносившего Гестаса от бесславной гибели, не то вовсе не люди, а злые духи посланы ему вдогон. Мелькнуло воспоминание о всадниках Ветра, недобрым предчувствием пролетевших над Городом. Перехватило дыхание, и Гестас горячо зашептал, призывая на помощь владыку Олимпа.

Навстречу появилось знакомое Гестасу троехолмие, и он понял, что перед ним последняя надежда на спасение: обмануть преследователей - у ближайшего холма постепенно забрать правее, сделав вид, будто уходишь к дороге, к разъездам бенефициариев или ближайшему сарматскому стану, но, спустившись по долгому пологому склону, сразу вильнуть влево, обогнуть холм петлей и гнать что есть сил назад, в обратную сторону, гнать, пока не появится надежда, что отрыв непреодолим, а преследователи сбиты с толку. Много времени пропадет, но тогда не преступление и рискнуть - держаться поближе к побережью и наверстать дорогу.

Гестас пустил коня по склону, вильнул влево и, немного переждав, чтоб не столкнуться с врагами лоб в лоб, поскакал в обратную сторону.

Он долго скакал. Уже казалось ему: чересчур долго - и вот-вот выскочит он прямо под стены Города и наткнется на тех безмолвных, как тени, меотов.

Наконец он сумел успокоить себя и остановил коня.

Пели цикады, и молочная белизна степи все плыла и переливалась вокруг. Повернувшись назад, Гестас долго, до рези в глазах, вглядывался в даль своего обманного пути, но пепельные блики врагов больше не появились.

Легко выдохнув остатки тревоги, Гестас тронул коня и помчался по короткой дороге.

Теперь вновь он скакал в спасительном одиночестве, и быстро текли часы покоя и удачи...

Но беда была хитра и подстерегала опять. Три часа удачного пути погибли разом, в одном роковом миге.

Враги вынырнули впереди из-за холма столь внезапно, что Гестас с испугу лишь осадил коня, и тот замер на месте. Пепельные жеребцы уже не мчались, а падали навстречу, словно камни. Пепельные всадники с бледными гладкими овалами вместо лиц померещились Гестасу, они невозмутимо правили своими холодными, стремительными жеребцами.

Гестаса охватил ужас.

Они знали! Знали, что путь его ведет к Белой Цитадели, и верно разгадали его уловку!

Предательство! Предательство! - застучало в висках.

Конь, почуяв беду, сам рванулся в сторону. Боги! Боги! - стучала в висках кровь - Что же это! Ведь он - посланник правды и справедливости! Он - спасение брата и его товарищей-эллинов. Его судьба - честь Города! Брат ждет его! и Эринна ждет! и отец! и сам великий пресбевт!

Нет! Нет! Слишком много добрых и сильных душ молятся в этот миг за удачу и его жизнь. Не может он погибнуть на полпути. Но вот она, гибель! Настигает, поправ законы судеб!

Гестас не услышал - он ощутил спиной короткий выдох тетивы и настигающий сзади тонкий и злобный свист.

- Эрин-на! - только этот зов последним судорожным вскриком проколотился в горле.

Все замерло вокруг, словно необъятная волна разом накрыла степь.

Гестас моргнул раз, потом - другой, но ничего не изменилось.

Целая ли вечность минула стороной или только блеснул неуловимый душою миг - не мог он понять. Но так же спокойно плыла и мерцала степь, и луна переваливалась под уклон к западу, как миг или вечность тому назад, перед засадой.

Конь под ним остывал и, утомленно перебирая ногами на месте, подергивал жесткую траву.

Гестас оторопело огляделся - бесследно сгинули пепельные мертвецы, будто их и не было.

Колдовство! Колдовство! - заплясало в ушах. Кто-то навел на его путь дурной морок, явив в лунном свете тройку призраков, но молитва успела - донеслась до небес, колыхнула гнев Громовержца, и развеял он безликих убийц.

Гестас повел лопатками, отрывая от спины впитавшую пот рубаху. Нехороший холодок потянулся вверх по спине. Гестас поежился и робко тронул коня.

Покойный ток степной белизны уже не утешал душу Гестаса. Она успевала дрогнуть и похолодеть едва ли не при каждом скачке коня - вот-вот взметнутся навстречу из полыни пепельные всадники.

Меж тем луна, облекаясь в оранжевое, закатывалась все ниже. Степь меркла, а небосвод, напротив, светлел, словно впитывая в себя сияние степи: и когда течение белизны иссякло, а по правую руку широкой лентой потянулась слюдяная гладь Меотиды, тревожный трепет души стал понемногу униматься. Прошло еще немного времени, и Гестас различил вдали короткий контур стен Белой Цитадели.

Варварский наряд он убрал в седельную сумку столь поспешно и с облегчением, словно боялся, что имено этот обман тянул к себе ночных призраков.

К воротам Цитадели Гестас подъехал уже с легким сердцем.

Младший часовой, выйдя навстречу из привратной дверцы, узнал его:

- Привет тебе, Гестас, сын славного Мириппа.

- Привет тебе, - обрадовался Гестас, заговаривая с живым человеком. - Но имени твоего не помню.

- Амфиарай, сын Пелла.

- Привет раннему ездоку! - донеслось сверху: старший, Гермипп, подняв руку, здоровался с Гестасом со стены. - С какими вестями? Что в Городе?

- Привет хранителю покоя, - не переходя на фамильярный тон, по-воински строго ответил Гестас. - С приказом великого пресбевта диадоху.

Гермипп переменился в лице и сразу подтянулся.

- Будет доложено немедля, - поспешно отчеканил он. - Амфиарай, проводи. Не мешкай.

Правая створка ворот подалась внутрь, и младший часовой, взяв коня под уздцы, ввел его в Цитадель.

Гестас надеялся увидеть брата, и ему сразу повезло: Атеней уже поднялся и на площадке перед конюшней готовил очередной развод дорожных стражей.

Брат на радостях кинулся было к Гестасу, но он, приветствуя Атенея издали, глазами дал понять, что оказался здесь по важному делу, а потому встречу и объятия придется отложить. Брат понимающе кивнул и вернулся к бенефициариям.

Гестас вошел в опочивальню диадоха. Феспид, сын Эрзия, сидел посредине своего ложа на измятом покрывале и, шевеля бровями, с трудом просыпался.

Он, вероятно, был ровесником пресбевта. Густая седина и отечность лица сильно старили его. Уже никто толком не помнил, за какие прегрешения его когда-то тихо лишили звания лохага и направили в Цитадель, в "почетную ссылку". Много времени утекло и с тех пор, как его оправдали, но из стыда или по иной причине в Город он уже не вернулся. Он был хмур и недобр, а к тому же не терпел все римские нововведения в войске. Зная об этом, Гестас обошелся без римского приветствия и лишь пожелал доброго дня.

Отложив ксюмбаллон на стол, Феспид словно через силу зевнул и качнул головой:

- Ранние новости? Какие же?

- Срочный секретный приказ великого пресбевта, - не громко, но отрывисто - с целью всерьез растревожить диадоха - сказал Гестас, снимая пояс.

Феспид поднял руку, как бы останавливая все дальнейшие объяснения и действия Гестаса:

- Об этом я уже наслышан, - не меняя медлительного, сонного тона, произнес он. - Однако дай мне прийти в себя. Я трудно просыпаюсь, особенно на исходе лунных ночей. Несколько мгновений не погубят самой великой срочности великого пресбевта. Ведь так?

Гестас едва не вспылил - всю ночь гнать коня, моля богов о легком и удачном пути, едва уйти от погони, а теперь терять драгоценное время, слушая нелепую, сонную болтовню, - он чуть не ответил резкостью, но сдержал себя, вспомнив о своих тайных обязанностях.

- Твой конь мог в пути оступиться и помедлить немного. В том нет ни моей, ни твоей вины. - Феспид тяжело поднялся и, размяв шею, видно, затекшую во сне, двинулся к окну. - За это вымышленное, но вполне законное время ты успеешь перевести дух, а я успею приготовить свою голову для ясного понимания приказов.

По пути к окну он прихватил со стола чашку и шумно хлебнул остатки вчерашнего вина. Стряхнув последние капли на пол, он оставил чашку на окне и повел взгляд куда-то в рассветную высоту небес.

- Рано, - вздохнув, заключил он. - Много же развелось всяких новостей и приказов. С каким ты ко мне?

Он повернулся к Гестасу и сделал шаг навстречу.

Гестас распустил концы тесьмы и протянул пояс Феспиду.

Диадох вновь отступил к свету, неспешным жестом вытянул из пояса пергамент, поднес его к глазам - и, дрогнув, застыл весь, как окаменел.

Гестас затаил дыхание. Он ожидал и удивление, и растерянность, и гнев, но такое потрясение у видавшего виды, хитроумного диадоха тяжело изумило и его самого. И странно: потрясение случилось, едва лишь взор Феспида соприкоснулся с пергаментом - приказ не был прочитан, глаза Феспида не успели побежать по строкам, как уже застыли и округлились. Вот что особенно насторожило Гестаса.

Диадох, между тем, смотрел на приказ, как может смотреть в зеркало человек, проснувшийся поутру и увидевший на его глади отражение не своего, но совершенно чужого лица.

Смутные подозрения и предчувствия завитали в полумраке опочивальни, и Гестас невольно напрягся, ожидая новую засаду.

Долго длилась тягостная неподвижность. Наконец Феспид поднял взор над пергаментом, устремив его в сторону гонца пресбевта, и Гестасу показалось, будто диадох смотрит сквозь него, далеко в пустую бездну. Но вот, как бы найдя потерянную опору, взор Феспида остановился на Гестасе и долго, рассеянно трогал его, словно диадох еще не слишком верил в присутствие гонца.

Потом изменилось лицо Феспида: недобрая, бесстрастная улыбка родилась на его губах, и лишь затем весь Феспид ожил и вновь обрел дар речи:

- Я приму надлежащие меры, - сказал он, странно присматриваясь к Гестасу, словно готовясь поймать его на слове.

Пепельная тень скользнула по лицу диадоха, и Гестас невольно тряхнул головой, развеивая пугающее наваждение.

- Однако тебе не стоит показываться у нас кому-либо на глаза, - продолжил Феспид в той же задумчивой нерешительности - Здесь тоже могут сыскаться чужие соглядатаи. Отдохни пока. - Он замолк, как бы ища подходящее завершение мысли.

- Меня видели и узнали часовые, - сообщил Гестас. - И всадники утреннего разъезда меня тоже заметили, их отправлял мой брат.

- Я позабочусь обо всем, - покивав, сказал Феспид и не громко, но отчетливо позвал: - Хион!

Позади щелкнули по полу подковки каллиг, и Гестас, обернувшись, встретился взглядом с невысоким и щуплым эллином, почти подростком. Он смотрел на Гестаса неясными и тревожными глазами человека, не спавшего ночь и теперь вынужденного против своей воли приготовиться к тяжелому, полному трудов дню.

- Хион. Проводи посланника великого пресбевта в чистую комнату, где он сможет отдохнуть с дороги. Принеси ему вина и еды. Будь с ним учтив, как со мной.

Гестас коротко поклонился диадоху и вышел вслед за Хионом.

Диадох повел себя странно, но то, что он может быть заодно с изменниками, в голове Гестаса не укладывалось.

- Не давай мне больше двух часов, - предупредил он Хиона, наскоро поев. - Буди, не жалея.

Хион молча кивнул.

Гестас уложил седельную сумку в изголовье, и едва захрустел под спиной мягкий, сухой тростник, как душа Гестаса стремглав порхнула под крыло Морфея.

Времени в земных пределах ушло, однако же, гораздо больше, немыслимо больше двух часов. Будто целый эон вместился в одно мгновение тьмы. Эта магия времени встревожила Гестаса с самым первым вздохом пробуждения, и он сразу поднялся с тростниковой постели, настороженно заостряя память и слух. Тишина, стоявшая вокруг, еще сильнее обеспокоила его, тишина эта показалась ему предательской, а свет в окне, выходившем на юг, показался блеклым и предвечерним. С недобрым предчувствием Гестас поспешил наружу.

Едва он распахнул дверь, как из темной стороны узкого коридора выступил Хион и с заметной робостью преградил дорогу.

- Я просил разбудить, - зло и громко сказал Гестас, наступая на него, - Сколько времени прошло?

- Господин велел не тревожить твой покой, - глядя перед собой в пол, невнятно произнес Хион. - Господин просил тебя не выходить.

- Какой господин? Ты - раб Феспида?

Губы Хиона дрогнули, и на лице его мелькнула тень мстительной обиды.

- Ты загораживаешь мне выход и не учтив, как велел тебе господин.

Гестас плечом отодвинул Хиона в сторону и, выйдя на свет, замер в смятении.

В Цитадели царила обстановка самого беспечного привала, а западная стена все так же зияла строительной брешью, в которой поблескивали далекие блики Меотиды.

Небо начало золотиться, и вечер был недалек.

Гестас не знал, что и подумать. Он испуганно оглядывался вокруг, и губы его вздрагивали в такт со словом, стучавшим в висках: предательство! Предательство!

Он кинулся к Феспиду.

Опочивальня диадоха пропиталась духом перестоявшего на солнце вина. Сам Феспид, давно прикорнув в кресле, пребывал теперь в каких-то ленивых и бесчувственных размышлениях. Он встретил Гестаса взглядом, не выражавшим, казалось, ничего.

Едва сдерживая волнение, Гестас заговорил холодным и сильным голосом:

- Я - посланник великого пресбевта и по его личному повелению обязан проследить за выполнением доставленного мной приказа. Приказ не выполнен. Я вынужден требовать объяснений.

Брови Феспида задвигались, и он, оглядев Гестаса с головы до ног, сделал медленный глубокий вздох.

- Следовательно, тебе, посланнику самого пресбевта, - тихо и безучастно проговорил он едва не по складам, - должен быть известен текст этого приказа, не так ли? - Вытянув вперед руку, он указал перстом на кожаный пояс Гестаса, лежавший на углу стола.

Гестас оробел, почувствовав подвох, и ответил не сразу, отчего взгляд Феспида вдруг ожил и загорелся недобрым, лисьим вниманием.

- Да, мне известен текст приказа, - взвешивая каждое слово и не отводя глаз в сторону, сказал Гестас.

- Каков он? - тут же спросил Феспид.

У Гестаса дрогнуло сердце. Он испугался, не нарушил ли клятвы, данной пресбевту, и не подбивает ли его Феспид вновь нарушить ее: к чему эти странные вопросы? что за хитрости на уме у диадоха?

Нет, решил Гестас, клятва пока не нарушена и повторение вслух текста приказа не нарушит ее.

Он слово в слово пересказал приказ и снова перешел в нападение:

- Цитадель до сих пор не защищена. И теперь она под угрозой уничтожения.

Взгляд диадоха снова потускнел, а лицо застыло в неподвижности. Он долго молчал, отвернувшись к столу.

- Когда здесь ожидается Годосав? - вдруг переспросил он.

- На закате.

- Вот как, - будто бы удивился Феспид. - Выходит, недолго осталось ждать.

Гестас вдруг понял, что Феспид умело скрывает сильное замешательство.

- Что же ты медлишь, диадох? - резко спросил он.

Начальник гарнизона, поправив на плечах гиматий, поднялся из кресла и взял со стола кожаный пояс.

- Да, я вижу, что больше медлить нельзя, - заговорил он в полный голос. - Настало время развязки. Прочти мне приказ еще раз.

Решительным жестом он вынул пергамент и поднес его прямо к глазам Гестаса:

- Читай, посланник пресбевта!

Гестас отшатнулся, как от огня.

Приказ пресбевта бесследно исчез. Пергамент был чист...

Колдовство! - ударил в голову отчаянный вскрик.

- Ты изумился искренне и столь же искренне побледнел, - донесся следом, из-за пергамента, голос Феспида; слова эти Гестас расслышал едва ли - лишь вспомнил позднее. - Твоя искренность способна тебя оправдать. Вероятно, мы оба оказались мелкими рыбешками в сетях интриги.

Пергамент отлетел прочь и упал на стол.

Перед самыми глазами Гестаса прозрачным бледным пятном расплылась улыбка Феспида - и тут же, как тень, ускользнула в сторону.

Не в силах отвести взгляд от пергамента, Гестас сделал шаг и другой к столу.

- Я своими глазами видел, как он писал, - как бы издалека услышал Гестас свой голос, жалкий, словно молящий о пощаде.

- Кто писал? - послышались два слова голосом Феспида.

- Пресбевт.

- Я готов тебе поверить, посланник пресбевта. Объяснений не слишком много, чтобы в них можно было запутаться. Забота лишь в том, чтобы определить верное. Первое: пресбевт писал приказ, но ты, оказавшись его тайным врагом, подменил в пути пергамент. Это объяснение вряд ли тебя устроит и пока мало напоминает правду. Противное первому объяснение в том, что пергамент подменил я. Это объяснение не устраивает уже меня, поскольку вовсе не правдиво, хотя мне это и нелегко доказать... Впрочем, тебе, конечно, известны отличительные знаки пергамента, содержащего на себе приказ?

Едва заметный надрыв края и тонкая метелка волокон были на месте.

- Это тот самый пергамент, - признал Гестас. - Его невозможно подделать.

- Подделать возможно все что угодно, - насмешливым, учительским тоном проговорил диадох. - Однако твое признание меня отчасти успокоило.

Пергамент вдруг исчез со стола, и Гестас вздрогнул. Он словно очнулся от неподвижного, застывшего в глазах сновидения.

Пергамент оказался в пальцах Феспида. Диадох, подойдя к свету, внимательно разглядывал сбоку его поверхность.

- Я не вижу следов нажима, - сказал он. - Следовательно, секрет фокуса - не в чернилах... Однако ты все еще не можешь прийти в себя. Хион!

Позади послышалось короткое движение.

- Принеси вина. Нашего - и посвежее.

Хион вернулся мгновенно, поскольку Феспид почти без паузы приказал ему поставить кувшин и чашку для Гестаса на стол.

- Выпей, - предложил диадох, - Достаточно пары глотков по-скифски. Это - не Хиос и не Фасос, а терн нашей родной Скифии.

Гестас невольно повиновался. Крепкое и терпкое вино стремительно разбежалось по телу. На глаза навернулись слезы, и облик Феспида расплылся и затрепетал, словно отражение на воде. Гестас зажмурился.

- Хвала Дионису, сразу пропала твоя покойницкая бледность, - усмехнулся Феспид. - Сколь же приятно поговорить теперь с живым человеком... Итак, остается одно разумное объяснение, однако как бы раздвоенное по степени твоей причастности к обману. Равенна все же не послал, а подослал тебя, и либо ты умело утаиваешь от меня свою искушенность в замыслах пресбевта... либо он действительно писал на твоих глазах, а затем подменил пергамент точно таким же, но пустым. На своем веку я перевидал множество политических хитростей, но смысл этой совершенно ускользает от меня. Видимо, я слишком отстал от жизни здесь, в степной норе.

- Великий пресбевт не мог подменить пергамент, - решил Гестас, немного успокоенный теплым хмелем. - Я брал приказ прямо из его рук.

- Но в чьи-либо руки приказ еще попадал перед твоим отъездом? - спросил Феспид.

- Да, но только на один миг... и уже внутри пояса. В руки Никагора, сына пресбевта. Но он никуда не отходил и все время стоял рядом со мной.

Феспид удовлетворенно качнул головой:

- Ловкость рук Никагора, первого лохага Танаиса...

- Никагор не мог этого сделать, - едва не вспылив, возразил Гестас: ему вспомнился ясный, дружеский взгляд лохага.

- Почему же? - удивился Феспид.

- Он благороден, - сказал Гестас, помедлив: его смутило предчувствие, что такой довод вряд ли убедит уже утомленного политическими хитростями диадоха.

- Как я рад нашей встрече! - Феспид развел руками в ироническом изумлении. - Я впервые вижу перед собой образованного юношу с душой наивной и чистой, как у героев троянской старины. Хвала богам, не перевелись еще такие на земле...

- Если лгут пресбевт и лохаг, кому тогда остается верить? - переводя дыхание от жгучего прилива обиды, зло спросил Гестас.

Феспид пристально взглянул на него и болезненно улыбнулся:

- Верь своему отцу. Твой отец Мирипп - вот кто благородный человек, клянусь Зевсом. Лови мгновения этой веры и наслаждайся ими. Жизнь коротка. Когда твоего отца увезет Харон, ты останешься один в бескрайнем море лжи... Я слишком устал от лживых слов и лживой чести, и потому я здесь, а не там. - Феспид резким, недобрым жестом указал в сторону Танаиса. - Но теперь мне и здесь, на старости лет, не дадут покоя.

Темные, отчаянные мысли терзали душу Гестаса.

- Если все эллины так погрязли во лжи, значит, их час настал, - приуныв, решил он. - Варвары поднимаются на нас неспроста. Это - наказание богов.

Феспид не принял слова Гестаса близко к сердцу и усмехнулся, как престарелый киник.

- Ты молод, а в молодости не стоит отчаиваться. Если хорошо подумать, то не раз и не два придет сомнение: а были ли они, светлые и славные, лучшие времена... Впрочем, раз уж простодушное, рыночное плутовство Одиссея некогда принесло ему славу великого хитреца, то можно подозревать, что бывали времена и более честных людей.

- Есть еще одно объяснение: злое колдовство, - вспомнил Гестас свою первую, горячечную мысль.

- Это не объяснение. - Феспид глубоко вздохнул, вновь выражая свое менторское снисхождение к юной и наивной душе. - Это - признание своего бессилия перед самым злостным и разбойным обманом.

- Ночью за мной была погоня, - признался Гестас. - Я чудом уцелел. Это были всадники, похожие на мертвецов. Я не мог различить их лиц. - Гестас весь похолодел, переживая заново страшные мгновения, и Феспид, заметив страх в его глазах, насторожился. - Они выследили меня дважды. И уже нагнали было, как вдруг все разом исчезли, словно тени от облаков... Это ли не колдовство?

- Колдовство ли это? - переиначил вопрос Феспид, но лицо его напряглось. - Скорее всего - малая часть какой-то большой политической игры.

Казалось, уже ничто не может поколебать Феспида в его выводе: в том, что пресбевт затягивает его в искусно сотканную, гибельную паутину своих зловещих планов.

- Между тем, диадох, тебе известно главное, - решился Гестас на новое наступление. - Тебе известно, что вот-вот случится нападение. Время идет, и медлить нельзя. Прикажи скорее заделать брешь.

Феспид молчал, отвернувшись в сторону.

- Ведь я знаю приказ наизусть, - продолжил Гестас. - могу поклясться Зевсом, что именно в таких словах он был начертан на пергаменте. Не пора ли защитить Цитадель от варваров?

Феспид повернулся к Гестасу: взгляд его впервые показался открытым - в нем виделась не насмешливость и настороженность, но даже робкое доверие.

- Боюсь, исполнение приказа и заключает в себе некую ловушку, - упавшим голосом произнес он. - Хотя ума не приложу, в чем ее смысл.

- Что же, по-твоему, честнее: принести в жертву варварам Цитадель и несколько десятков эллинских жизней... к тому же и свою собственную, - медленным тоном судебного исполнителя проговорил Гестас, - или же рискнуть своим чином и почетом - и заделать эту проклятую дыру в стене?

- Ты меня не понимаешь, - с искренней горечью ответил Феспид. - Я боюсь, что начало восстановительных работ и послужит сигналом к нападению. Вопрос: к чьему нападению? Кто и по чьей воле явится к нашим стенам на варварских конях и переодетым в варварское облачение?

Гестас растерялся, и диадох снова вздохнул, еще больше уверившись в своих подозрениях.

- Сейчас разве найдешь правду? Во всяком случае, не от Годосава ждать мне вероломства, - заключил он.

- Почему же? - нерешительно спросил Гестас.

- С какой стати ему нападать, посуди сам. Им, варварам, благополучие Цитадели гораздо полезнее, чем нам, эллинам. Торговое дело прочнее обветшалого эллинского самолюбия. Варвары терпят нас тут за дары аттического Диониса и за безделушки для своих красоток. Теперь они даже посты и разъезды бенефициариев допустили на свои земли. Поистине христианское терпение в сарматских сердцах! На их месте я бы всех наших дорожных забияк давно бы передавил, как тараканов... Нет, Белая Цитадель стоит крепче самого Танаиса, вот мое слово.

Феспид замолчал и долго смотрел на Гестаса. За время молчания лицо диадоха переменилось: зарница какого-то жестокого решения озарила его.

Гестас не ошибся: диадох заговорил с ним снова, и, хотя старательно выдерживал участливый тон и даже приподнял для искренности брови, взгляд его остался холоден и бесстрастен.

- Время идет, Гестас, ты прав. Положение остается неясным и чревато опасными неожиданностями. Признаюсь, что я послал искушенного человека в Танаис. Но до его возвращения я вынужден содержать тебя под стражей, а твое оружие оставить у себя.

Гестас больше не удивился - все его душевные силы иссякли в первой же схватке с роковой превратностью судьбы. Он ничего не ответил и только презрительно отвернулся.

- Я очень уважаю твоего отца, поверь, - вздохнул Феспид и даже решился положить руку Гестасу на плечо. - Но у меня нет права поступить иначе. Я надеюсь, что ты найдешь в себе силы души и доводы ума, чтобы простить меня. Я же, если дело завершится счастливой развязкой, сумею возместить нанесенную тебе обиду. Клянусь Зевсом... Хион!

Хион возник в дверях, как по волшебству, а за ним - двое крепких солдат из числа охранников.

- Проводи посланника великого пресбевта в его комнату и будь с ним столь же учтив, как и поутру. Все, что потребует от тебя посланник, - еду, вино - приноси немедля.

Уже выходя, Гестас спохватился:

- Второй гонец! Ведь должен быть второй гонец с приказом!

- Это пообещал тебе великий пресбевт? - поинтересовался Феспид, в его голосе слышалось сочувствие к совершенно обманутому юноше.

- Да, - кивнул Гестас.

- Могу лишь сожалеть вместе с тобой о нерасторопности твоего напарника. - Феспид усмехнулся и сделал какой-то неясный жест Хиону.

Гестас решительно шагнул прочь, в темноту коридора. Через несколько шагов он толкнул знакомую дверь; потом, позади него, она плотно закрылась, и натужно лязгнул засов.

Комната, где посланник великого пресбевта отдыхал с дороги, обернулась его тюрьмой.

Гестас остался в тишине и одиночестве, но ни одного живого чувства не родилось теперь в его душе - ни отчаяния, ни гнева, ни страха. Что отчаяние, гнев и страх, когда вся жизнь целиком - со всем, что в ней произошло и что, быть может, еще настанет, - вся смялась вдруг, свернулась до размеров этой убогой комнатенки, за стенами которой до скончания веков и пространств простиралась пустая и безмолвная степь, покойная, как равнодушный сон Зевса. Все, чем жила душа, утратило вдруг живой смысл и свой живой источник. Осталась лишь ясная, как сырая мозаика, память.

Кем мнил он себя? И кем оказался? Пресбевт нарек его посланником правды и справедливости. Чьей же правды, если прибыл он со лживой вестью, посланником лжи? Неужели лгал доверительный взгляд пресбевта и лгал его язык, расточая величественные и долгие рассуждения о судьбах эллинского духа? Неужели в роскошных ножнах тех речей скрывался предательски неприметный, как кинжал наемного убийцы, корыстный умысел? Неужели лгал теплый, дружеский взгляд Никагора? О боги, есть ли тогда в мире то, что именуется правдой и не превращается в конце судьбы в капкан для простаков?

Невольно повлекло Гестаса представить себя как бы со стороны. Он присел на тростниковую постель и, откинувшись плечами на шершавую стену, прикрыл глаза.

Душа его представилась себе самой жеребенком, ошалевшим от ясности морозного утра: с разбегу вылетел он на речной лед и вот испугался и силится остановиться, упираясь ножками, вертясь и падая на бок, но все безудержно скользит к роковой полынье - так душа Гестаса скользила сейчас по всем миновавшим событиям от самого мига, когда взвилась она в ясном свете обещанной ей славы и высокой чести; скользила и ни за что не могла уцепиться и ничему не могла поверить, приближаясь к мигу последнего своего бесчестья и заточения.

Время потянулось невыносимо медленно. Исподволь, но неудержимо росла надежда на сарматский налет. Гестас гнал ее прочь, даже взывал к богам покарать его и отнять память, но это не помогало. Сердце, измучившись от лжи и путаницы, уже взывало к вероломству Годосава: не медли, варвар, только твое появление восстановит честь пресбевта и его посланника. Честь и правда стоят самой высокой цены... Смертью брата и своей собственной смертью, гибелью эллинов, слезами Эррины и отца - вот чем хочешь ты искупить свою пустую честь, сын Мириппа...

Гестас не вытерпел, ударил со всей силы кулаком по стене - так, что брызнула в лицо глиняная крупа. Боль немного успокоила душу, ненадолго рассеяла вихрь неотступного, злого чувства.

Сумерки наступили в тишине. Всадники Годосава под стенами Белой Цитадели не появились...

Теперь перед глазами неотвязной, прозрачной тенью висела насмешливая улыбка Феспида. Против той улыбки в самых далеких глубинах души мерцала далекой болью последняя молитва: о боги, боги, пощадите Эррину - еще одна ночь тоски и одиночества ожидает ее, задрожит в ее пальцах нить, и замрет веретено. О, боги, успокойте ее душу!

Гестас прилег на спину, подложив под голову руки. Сон не шел, но и двигаться больше не хотелось - бескровная, похмельная вялость заволокла все тело.

По полу, от дальнего угла к середине комнаты, медленно поползло лунное пятно. Добравшись краем до треножника, оно вдруг исчезло, и до Гестаса донесся тихий стук по краю маленького окошка.

Гестас вскочил на ноги.

- Тихо! - услышал он шепот брата: тот, распластавшись на крыше, опустил к окошку голову. - Что произошло? О тебе пошли странные толки.

Гестас вспомнил о клятве, но поколебался лишь мгновение и рассказал брату о случившемся.

- Неясная история. Но мы попробуем отыскать правду. - В голосе брата Гестас не различил ни тени растерянности и от того сразу взбодрился.

- Не падай духом. Будь спокоен. - Перевернутое лицо брата исчезло, и в глаза ярко ударила луна.

По крыше метнулся осторожный шорох.

Хвала Зевсу Сотеру! Какая радость, что рядом брат!

Снова под лопатками захрустел тростник, и Гестас сразу уснул.

...Медлительно, вязко текла перед глазами темная вода. На ее глади Гестас увидел свое отражение: то было настороженное лицо шестилетнего мальчугана, заглянувшего в холодную глубину, - и дыхание этой глубины затеняло лицо, очертив на нем иной, чужой еще, взрослый облик.

Мальчуган поднял взгляд: по ту сторону рва поднимались стены Города. Вода текла перед ними вкруговую - и возвращалась к ногам по правую руку. В другое мгновение Гестас увидел, что стрит уже перед самым мостом; ему показалось, что стоит он здесь уже очень давно и силится перейти через мост, вернуться домой, но не может сдвинуться с места - ноги онемели и стали как чужие. Страх гонит прочь от моста, но и отойти нет сил - и уже захватывает дыхание... сейчас мальчуган разревется. Рядом вдруг появляются мать с отцом. Гестас слышит их ласковые голоса, они берут его за руки и тянут за собой через мост - и тогда страх накатывает на душу невыносимой волной: там, за мостом, у ворот Города стоит к нему спиной его ровесник, такой же малыш, и почему-то очень страшно, что стоит он так неподвижно, словно втайне дожидается Гестаса... вот сейчас он обернется, и тогда... страх отдается в теле короткой судорогой.

Гестас широко раскрыл глаза.

В комнате было светло.

Он долго лежал, не решаясь пошевелиться. Все тело холодело от мелкого, неприятного пота. Наконец Гестас осторожно вздохнул, словно боясь упустить какую-то очень важную мысль.

...Этот сон - вестник страшной правды. Она уже рядом, она уже захватила дыхание, и душа затаилась, как перед ударом грома... И невыносимое натяжение тишины вокруг - это эфир уже напитан страшным откровением.

С трудом унимая дрожь, Гестас поднялся и, тихо подойдя к двери, постучал в нее ладонью.

- Эй, Хион! - позвал он, и уверенность голоса придала тепла и твердости духу.

Засов чиркнул по скобе, и дверь распахнулась от несильного удара ногой. Сутулясь от робости и от затаенного презрения, не поднимая глаз от пола, вошел Хион. В руках он держал чашку с гороховой кашей и небольшой кувшин. Не проронив ни слова, он оставил съестное на столе и с тою же сосредоточенной быстротой подался к выходу - но теперь уже Гестас преградил ему путь. Краем взора он заметил, что в дверь, на помощь Хиону, просунулся один из верзил с акинаком. Гестас успокоил его сдержанным жестом и без слов приветствия обратился к Хиону:

- Был ли второй гонец?

- Мне это не известно, - равнодушно ответил Хион.

Гестас задержал вздох, оттягивая миг громового удара, - сердце стукнуло вдруг больно, во всю грудь - и он, судорожно вздохнув, решился.

- Скажи, Хион, какой сегодня день, - выправляя между словами дыхание, властно, вспомнившимся тоном диадоха спросил Гестас.

Хион вяло, небрежно усмехнулся:

- Ты, видно, хорошо спал. Ты проспал эон, посланник великого пресбевта.

- Берегись, слуга диадоха, - не повышая голоса, уверенно предупредил Гестас. - У меня мало времени на вопросы и нет его для шуток. Какой день?

- Два часа назад наступил четвертый, - нарочито медлительно ответил Хион. - Четвертый день горпиэя... пятьсот тридцать пятого года. Этого будет тебе достаточно?

От самых ступней покатилась вверх ледяная волна. Поднявшись до головы, она иглами и звоном ударила в виски и откатилась вниз, к сердцу. Леденея, сердце отчаянно забилось.

Подавляя дрожь, Гестас стиснул зубы.

Четвертый день горпиэя! Вчерашний был третьим! Третьим, третьим днем горпиэя подписывал пресбевт свой приказ. В углу пергамента стояла дата: "в третий день..."

- Геракл разразит тебя... А завтра вырежут тебе язык, если ты лжешь мне сейчас, - не разжимая зубов, страшным, давящимся голосом проговорил Гестас.

Хион вздрогнул и растерялся. Он даже попятился, ужаснувшись взгляду Гестаса.

- Не лгу, не лгу, - пролепетал он. - Клянусь, чем прикажешь. Четвертый день. Спроси хотя бы у Пелагия. Эй, Пелагий!

Хион засуетился, пряча глаза. Обежав стороной Гестаса, чтобы скользнуть к двери, он еще раз кликнул верзилу, но тот уже спешил навстречу, оттесняя Хиона в угол, - и наконец они оба, поместившись по бокам от Гестаса, бестолково заговорили об одном и том же.

- Довольно тебя одного! - отмахнулся Гестас от Хиона и закрыл глаза.

Четвертый день горпиэя! В третий день он бесстыдно, едва ли не до сумерек, спал здесь, в Цитадели; в третий дань увидел он в руках диадоха пустой пергамент; на закате третьего же дня был написан рукою пресбевта приказ. Ошибся ли числом пресбевт? Ошибся ли он сам, Гестас, в "третий день горпиэя" идя на встречу с рыбником на перекресток Алтарной и Ста Милетцев? Ошибся ли и рыбник вместе с ним и вместе с самим пресбевтом?

Гестас тяжело вздохнул. О боги! О великий Зевс Спаситель! Ты не был глух и свершил чудо. Я спешил, Спаситель, я очень спешил, и ты не оставил меня. Ты внял последней, предсмертной молитве, ты внял молитве Эринны и молитве пресбевта. Ты спас жизнь - ради Эринны, ради чести пресбевта и Танаиса, ради спасения братьев-эллинов в Цитадели. Ты сократил мой путь на целые сутки. Ты справедлив! Хвала тебе во веки веков! Но неужели ты остался столь же простодушен, как твои ахейские герои дней Трои, - ты, Вседержитель? Как не предусмотрел ты вихря недоверия и мнительности в эллинском сердце темного времени? Этот вихрь должен был случиться, и разве не приходило к тебе сомнение, что своим спасительным даром нашлешь ты одним днем позже навет и бесчестье более жестокие, нежели смерть в степи от предательской стрелы?

Мудрость ли это, о Спаситель? Разве шутишь ты наподобие Хиона? Разве не проглядел ты в своем даре малого изъяна? Не знал ли ты, что днем раньше приказа жил и Гестас, сын Мириппа, жил и конь его, сшитыми были варварские одежды, выковано было оружие - был и лист пергамента с надрывом и метелкой ворсин? Было все это, кроме одного - надписи на пергаменте, начертанной рукой пресбевта. Она должна была появиться лишь на закате третьего дня, но на рассвете третьего же горпиэя пергамент уже был доставлен в Цитадель. Разве не провидел ты это? Разве трудно тебе было, Вседержитель, довершить свое чудо до конца и перенести одну крохотную надпись на день раньше ее появления? В чем твоя правда, Вседержитель?

Гестас открыл глаза: комната была пуста, а дверь заперта. Стражи затихли.

Гестас присел на постель и, зажав в кулаках пучки тростника, со злостью разломил их... Сейчас - утро четвертого дня. Надпись, верно, уже появилась, а времени до заката остается еще немало. Но как уверить хитроумного диадоха в чуде Зевса Сотера? Вряд ли воспрянет он духом и в радости протянет руки к небесам. Скорее же всего усмехнется столь простодушной лжи, а увидев надпись, решит, что затеяли его одурачить вконец. Только рассвирепеет он, не в силах сообразить, кому и как удалось ночью подменить пустой пергамент другим, исписанным. Разольются мысли диадоха по руслу и притокам интриги, и хоть разрази его тут на месте за безверие Громовержец, какая польза выйдет теперь от этой кары? Кого искушаешь ты, Вседержитель?

Гестас решительно поднялся и ударил кулаком в дверь:

- Эй, Хион! Или Пелагий! Кто угодно.

- Тебя хорошо слышно, - раздался из-за двери и, верно, из-за плеча Пелагия голос Хиона, - В чем нуждаешься еще?

- Зови немедля диадоха. Мне есть что ему сказать.

Несколько мгновений за дверью было тихо, а затем раздались шаги, удалившиеся по коридору. Прошло еще какое-то время, и шаги вернулись в большем числе.

В комнату вошел Феспид, а позади него, в дверях, остался Пелагий. Оглянувшись, диадох захлопнул дверь, едва не ударив его по лицу.

Гестас произнес воинское приветствие. Феспид, коротко кивнув, бросил взгляд на нетронутое съестное и, присев на постель, изобразил на лице чуткое внимание.

- Достиг ли тебя второй гонец? - спросил Гестас, встав у стола, напротив диадоха.

Феспид как бы удивился вопросу и чуть заметно вздохнул:

- Ты все еще веришь в его существование?

Немедля Гестас задал новый вопрос:

- Дождался ли ты своего гонца, диадох?

Феспид пристально посмотрел на Гестаса и предпочел признаться откровенно.

- Нет, он не вернулся, - сказал он тоном, подчеркивавшим призыв к доверию Гестаса.

- Тоже задерживается? - поддел его Гестас.

Диадох беззлобно усмехнулся.

- Я думаю, они оба задержались в степи навсегда, - вызывающе резко заключил Гестас. - Им не уйти от пепельнолицых. Эти духи вездесущи, и у них слишком быстрые кони. Верь мне, диадох. Я знаю.

Феспид неопределенно кивнул, показывая, что он не прочь поверить.

- В степи опасно, - прибавил он к своему кивку.

- Они напали и на меня. Мне не унести бы ног, если бы не милость Громовержца. - Последние слова Гестас произнес с особой расстановкой и чересчур громко для маленькой комнаты. - Он внял моей молитве. Знай, диадох, Зевс Сотер спас меня. Хвала Вседержителю! Он позволил мне обогнать время. Я прибыл к тебе на день раньше того часа, когда приказ был написан на пергаменте. Сегодня ведь четвертый день горпиэя, не так ли?.. Надпись уже должна появиться... Еще есть время, диадох. Прикажи готовиться к осаде.

Феспид был растерян: его морщины растянулись по лицу, а щеки вдавились вглубь. Он больше не глядел на Гестаса; взгляд его беспорядочно двигался вокруг, как бы суетливо отыскивая новую опору. На миг Гестасу удалось поймать его глаза, и, заглянув в душу диадоха, он разъярился.

- Ты снова ищешь хитрость и подлость простых смертных, диадох, потому твой взгляд и бегает по грязным углам, - презрительно произнес он. - Ты слишком отвык от правды. Раз в жизни стоит взглянуть и на небо. Но это - несколько позже. Поначалу останови взгляд на пергаменте.

Диадох резко поднялся.

- Не тебе приказывать, - тихо процедил он и стремглав вышел.

Стена и дверь перед Гестасом стали единым целом, но он вздохнул с облегчением: теперь он был уверен, что поступил правильно.

Снова наступила за стенами тишина без времени, и Гестас понял, что вчерашнее ожидание повторится в точности, что диадох скоро не появится, а когда появится, искусно скроет, брал ли он пергамент в руки.

Однако любой шаг диадоха, любой его двусмысленный взгляд будут лишь подтверждать это: Гестас был слишком уверен, что надпись на пергаменте появилась...

Ожидание больше не пугало. День проходил, но, длясь в тишине и бездействии, уже не тянулся мучительно долго - и Гестас удивлялся этой новой, странной метаморфозе времени.

Свет в окошке постепенно облекался в закатные тона, но Гестас, удивляясь и самому себе, дожидался рокового часа безо всякой тревоги, и когда покатился издалека навстречу глухой земляной гул, он поймал в себе сначала лишь подспудную, нежеланную радость.

- Покарай меня молнией, Вседержитель! - прошептал он, поднимаясь с тростника. - Я хочу не этого, но - только правды.

Гул нарастал, рассыпаясь конским топотом. Вокруг стен то там, то здесь всплескивались испуганные вскрики, кто-то пробежал мимо дверей.

- Ворота! Держи ворота! - узнал Гестас звонкий, срывающийся голос Амфиарая.

Они напали! - только сейчас осознал Гестас, и сердце его заколотилось отчаянно.

- Хион! Открой же! - крикнул он, ударив кулаком в дверь.

Хион не ответил - наверно, убежал. Сквозь возгласы и шум беготни уже доносился лязг мечей.

- Хион! Будь ты проклят! - не сдержался Гестас и, отступив, навалился на дверь плечом.

Она не поддалась.

Но уже миг спустя за ней раздался короткий вскрик, грохот, засов с визгом рванулся в сторону - и едва Гестас успел отскочить, как в комнату, словно падая всей тяжестью тела, ворвался с мечом наголо его брат, Атаней.

- Они напали! - хрипло выдохнул он и, переводя дух, судорожно облизнул губы.

Гестас невольно шагнул к двери, но наткнулся на выставленную братом руку.

- Стой! Ты слишком поспешил с приказом, - сказал вдруг Атеней.

Гестас оторопел.

- Я не слишком спешил, - пробормотал он. - Эти исчадия Стикса едва не сели мне на плечи...

- Но ты обогнал время, - спокойно перебил его Атеней.

- Я знаю, - не удивился Гестас проницательности брата. - Я опоздал понять это. Только сегодня утром я сказал диадоху...

- Я тоже опоздал. Ты называл число, но я пропустил мимо ушей... У тебя этот фокус получался в детстве: когда ты удирал от стражников из Города, ты исчезал у них из-под носа, а потом они клялись, будто видели тебя одновременно в двух разных местах.

- Это сейчас не имеет значения, - Гестас невольно повысил голос. - Зачем мы медлим, Атеней?

- Мы уже не медлим. - Атеней приблизил свое лицо и смотрел брату прямо в глаза. - Сейчас твоя смерть Феспиду нужнее, чем варварам. Вот что ты должен очень хорошо понять. Твоя смерть ему очень нужна, если он при виде этой бойни еще не потерял надежды уберечь свою жизнь. Он не выполнил приказ, и в Городе никто не поверит в его россказни о чудесах на пергаменте. Он поплатится головой. А уж если ты останешься в живых, то ему и вовсе не оправдаться... Ты должен бежать, Гестас. Верно, никто из нас не уйдет отсюда живым. Бежать способен ты один.

- Как бежать? - изумился Гестас.

- Назад. В прошлое. На два или три дня назад, на сколько получится. Ты уже знаешь, чем сегодня все кончилось, и только ты один способен заново распутать этот клубок лжи и неразберихи. Даже если это не удастся сделать, только ты один сможешь донести в Город правду о том, что здесь произошло... Только ты. Беги.

- Но как? - развел руками Гестас. - Я не знаю, как это делается, получалось само собой.

- Взмолись богам, призови своего гения. В степи получилось, значит, должно получиться и здесь. Условия те же: гибель при дверях.

Пока Атеней говорил, Гестас успел обдумать положение - и покачал головой:

- Нет, я не могу, брат. Пресбевт приказал мне при нападении оставаться в Цитадели. Я обязан захватить несколько трупов варваров и проследить, когда здесь, у берегов, появится корабль.

- Теперь же мы медлим. - В глазах Атенея вспыхнул гнев. - Какие трупы, кроме наших, останутся здесь? Какой корабль? Разве будет нам помощь?

- Завтра должна подойти кавалерия.

- Завтра! - с отчаянием простонал Атеней. - На что рассчитывал пресбевт? На то, что мы успеем заделать дыру в стене? Брешь осталась. Только успели завалить бревнами, пока они приближались.

- Сколько их?

- Полторы сотни. Беги, брат, не будь глуп.

- Каким же я буду братом, - вспылил и Гестас, - если оставлю тебя здесь одного, на смерть?

- Добрым и умным братом, - в тон ему ответил Атеней. - Твоя отвага лишит отца сразу обоих сыновей, а Город правды о том, что "мы остались верны нашим законам". Пожалей отца и прояви хоть каплю мудрости.

Прислушиваясь к себе, Гестас ответил не сразу.

- Хорошо, будь по-твоему, - кивнул он, решившись. - Только сначала я должен увидеть все своими глазами. И удостоверить появление корабля.

- Хвала Зевсу, понял наконец. Торопись. - Атеней резко подтолкнул брата к выходу.

В коридоре, около двери, обхватив голову руками, скорчился на коленях Хион.

- Слаб в ногах, - усмехнулся Атеней. - Эй, сосунок, привыкай. Сейчас тебе достанется крепче.

Он забежал во дворик для упражнений и вернулся со щитом:

- Возьми и береги себя.

Вспыхивали в темнеющем небе и, фыркая у земли чадящими огнями, ложились вокруг сарматские стрелы. Кое-где крыши и заградительные щиты на стенах уже занимались широкими языками пламени...

Брешь успели загромоздить двумя десятками бревен, и варварам пробиться сквозь нее пока не удалось. Их отпихивали пиками и окатывали из ковшей горящей нефтью. Крику по ту сторону станы слышалось много, но казалось, что варвары растеряны и на отчаянный штурм пока не решаются.

Гестас невольно поискал глазами диадоха, но не нашел.

- Где Феспид? - спросил он брата.

- Сам не вижу его, - ответил брат, внимательно оглядываясь. - Эй, Биант! Возьми кожу, сбей огонь на крышах! Живее! Спеши и ты, брат.

Они поднялись на стену и укрылись за одним из щитов.

На безопасном расстоянии от берега производила какие-то странные маневры торговая галера. Именно ее появление привело Годосава в замешательство. Несколько десятков всадников, среди которых был и Годосав, рассеянно водили коней из стороны в сторону. Они не отрывали глаз от галеры и, верно, боялись опасного подвоха. Воины, штурмовавшие брешь, отступили, выжидая, пока Годосав решит предпринять что-то определенное. Зато лучники, прикрываясь обитыми кожей, широкими щитами на колесах, старались изо всех сил.

- Проклятие! - послышался сзади голос Атенея. - Разрази их Геракл! Они сожгут нас до ночи безо всякого штурма... Какой умник догадался прислать вместо сотни всадников эту посудину, которая теперь танцует у всех на виду, как стеснительная девушка? Что скажешь, брат?.. Это - не война, а комедия Аристофана... Тебе пора, Гестас. Ты уже все видел.

От Меотиды донесся короткий плеск. С галеры бросили якорь. Годосав крикнул что-то, и несколько лучников побежали к берегу. В небо взметнулись огоньки и канули в воду, не долетев трети пути до корабля.

В затылок словно дохнуло жаром. В тот же миг от удара по плечу Гестас испуганно присел, разбив краем щита колено.

Атеней будто падал с большой высоты и у самой земли успел уцепиться за плечо брата.

- Пес Хион! Я не убил его! - ужаснул Гестаса его сдавленный, трудно выталкивающий слова голос.

Гестас, затая дыхание, повернулся к брату, и Атеней другой, тяжелой, как свинец, рукой вцепился в его левое плечо. Лицо брата дрогнуло и поплыло в глазах Гестаса: страшной, болотной бледностью застлалось оно, и мучительной болью накалился взгляд брата.

- Я предупреждал тебя! - натужно хрипя, выдохнул Атеней.

- Брат... кто... - пролепетал Гестас: краем взора уловил он, как за плечом Атенея пляшет оперение сарматской стрелы.

- Гестас! Уходи! - На губах Атенея лопнули алые пузырьки, брызнув в лицо брата горячими каплями. - Прикройся щитом и мной. Уходи! - Атеней с надрывом кашлянул, до боли сжав плечи Гестаса. - Ради Эринны. Ради отца. Уходи.

Атеней умер, еще стоя на ногах. Его последний выдох был совсем легким и бескровным. В лицо Гестаса дохнуло теплым эфиром, и тогда в теле брата словно надломился у корня стебель жизни. Руки ослабли, тело же разом обмякло и опустилось к ногам Гестаса.

Гестас продолжал стоять недвижно, не опуская взгляда. Из-за ограды дворика, с тридцати шагов, целился в него Хион. Он дожидался, пока Атеней упадет. Жало стрелы замерло, как капля росы на конце травинки.

Как капля росы! - удивился Гестас и услышал короткий, тугой выдох тетивы.

Сорвалась! - удивился Гестас.

Оперение дрожало и тихо, злобно посвистывало.

- Нет, Хион! - презрительно покачал головой Гестас. - Ты лжешь. Тебя нет, как не было пепельных мертвецов в степи, как нет этих горластых варваров и твоего хитрого господина. Всех вас нет и никогда не было.

Увязнув в невидимой паутине, повисла перед Гестасом сарматская стрела. Можно было протянуть руку и коснуться ее наконечника. Замерло трепетание пламени на крышах, замер ток дыма над пламенем, зловещими хвостатыми звездами повисли в небесах горящие стрелы. Остановилось время.

- Прости, Атеней. Я помолюсь за твою душу, - Гестас бережно прикрыл тело брата щитом и повернулся спиной к предателю Хиону и его стреле, замершей в одном, последнем шаге от жертвы.

Отвернувшись от них, Гестас затаил дыхание и широко раскрыл глаза. Он не увидел перед собой ни закатного неба над тихой Меотидой, ни варварского войска под стенами Белой Цитадели.

Он стоял на пороге ухоженного дворика, а из дверей дома, радостно улыбаясь и протягивая навстречу руки, шла к нему красивая женщина, одетая в небесно-голубой пеплос.

- Клеариста... - прошептал Гестас, узнав мать Эринны.

- Милый мой! - услышал Гестас любимый голос, но более глубокий голос, не девушки - матери, греющей сердцем своих детей и свой дом. - Как же долго ты возвращался! Я молила Диоскуров сократить твой путь. Мы так тебя заждались.

- Эринна! - прошептал Гестас, в страхе и радости узнавая во взрослой хозяйке дома свою любимую.

- Ты устал, любимый, я вижу, - тихо и ласково сказала Эринна, касаясь теплыми пальцами висков и щек Гестаса. - Путь был труден... Мы еще не садились за стол, ждали тебя. Проходи скорее в дом, я омою твои ноги.

Из дома со звонкими, радостными криками выскочили двое малышей/ Раскатив на бегу кувшины у колодца, они кинулись к Гестасу, и оба мигом повисли на его коленях.

- Какие... дети? - растерянно прошептал Гестас.

Ясный, ласковый смех Эринны был ему ответом:

- Дети, дети, взгляните на своего отца, - смеялась она. - Он так утомился в дороге, что не признает теперь собственных сыновей... Милый мой, идем. Тебя ждет ужин.

Сыновья соскочили на землю и потащили Гестаса за руки к дому.

Гестас шагнул вперед.

- Заслужил ли я? - смущало душу холодное сомнение. - И когда же эта жизнь...

Короткий, злой посвист послышался вдогон, и наконечник сарматской стрелы коснулся спины. Боль брызнула по всему телу струйками горячего железа.

Гестас замер на миг, вздохнул через силу и шагнул еще раз.

- Да, она будет... - узнал он. - Только эта жизнь и есть правда. Я заслужил... потом... через век... или эон... не важно... Я не солгал...

Пепельной тенью скользнула пустая мысль: чья же стрела догнала его - Хиона или тех, ночных призраков?.. Если это - ночная стрела, то добрался ли он до Цитадели, не оказались ли два дня в Цитадели только странным предсмертным видением.

- Нет! - молча крикнул врагам Гестас, опершись на руку Эринны. - Нет, проклятые духи тьмы! Теперь вам никакой болью и никакими засовами не убедить меня, что вся правда - только в ваших стрелах, пущенных в спину. Я успел узнать, что есть правда. Вот она здесь, передо мной - в моем доме и в моих детях.

Жидкое, кипящее железо вновь пролилось в тело, и Гестас едва устоял на ногах.

Это - вторая стрела... Следом за первой, эта - Хионова.

Собрав последние силы, он шагнул в дверь дома, в сияние теплых оливковых огней.

- Вот я вернулся... - легко вздохнул Гестас, умирая на грани времен. - А вам, исчадия Стикса... достанется... лишь ничтожный прах... ибо всегда только жизнь...