Сны над Байкалом

ОТКРЫТИЕ

— Я не о том, — заметил Сергей. — Не о числах и доказательствах. Числами можно измерить вес Юпитера и Плутона, расстояние до Полярной звезды. Числа это точность и сухость. За ними количество.

— Не понимаю тебя, — призналась Тамара.

— Чего проще: трижды три — девять. Таблица.

Я предпочел бы девять людей — девять личностей, судеб…

— И что?

— Сущность предмета.

— У предметов есть составные…

— Молекулы, атомы? — засмеялся Сергей.

— Ты не знаешь, чего хочешь! — рассердилась Тамара.

— Знаю!

Сергей отошел от стола. В окна лаборатории врывалось солнце. В сквере за окнами хозяйничала весна: дышала на комья снега — появлялись ручьи, касалась деревьев — вздувались и набухали почки.

— Знаю, — повторил Сергей. — И не отрицаю точность науки. Но вот настроение — какой мерой его измеришь?

— Скепсис… — недовольно сказала Тамара.

— И скепсис тоже измерь.

— Ты не в себе, Сережка.

Пожалуй, она права. Сергеи сбросил халат. Кивнул Тамаре, вышел из комнаты.

О чем, собственно, спор, рассуждал ом, идя по коридору. Тамара — специалист, математик. Сергей любит ее. Но числа и цифры Сергей не любит. Пусть они хороши, числа, полезны. Все это Сергей сознает, но чисел не любит. Может быть, потому, что у Сергея специальность, далекая от математики? Психология. Даже парапсихология, хотя «пара» вызывает у многих недоумение и усмешку. Тамара нет, не смеется. Но Тамара и психологию хотела бы переложить на язык математики.

В вестибюле Сергей оделся. Сошел по ступенькам и подозвал такси.

— В музей Скрябина, — сказал шоферу, усаживаясь с ним рядом.

В доме-музее композитора Скрябина Сергей походил по комнатам. Посидел на софе. Ему надо было посидеть на софе. В музее никого не было. Здесь редко появляются посетители. И хорошо, что редко, думал Сергей. Ему надо посидеть одному. Старушка-смотрительница не в счет. Она хорошо знает Сергея. Сергей здесь не впервые. Но Сергей для нее не вполне понятен. Другие придут, осмотрят рояль, портреты, вещи прошлого века и уйдут. Навсегда. Этот высокий долговязый человек приходит в музей часто. Ничего не смотрит. Вернее, уже осмотрел все. Сядет на софу и сидит час, другой. Молчит. Даже прикроет глаза. Может быть, у него несча стье? Может, он болен?

Однажды он обратился к смотрительнице с вопросом: — Что вы чувствуете?

Старушка с недоумением подняла на него глаза.

— Здесь, в этом доме? — уточнил долговязый.

— Чувствую музыку, — ответила смотрительница. Ответ, кажется, удовлетворил посетителя.

Зато он заставил смотрительницу задуматься. Правильно ли она ответила — чувствую? Музыку слушают, создают. Но чувствовать… Это ведь не тепло и не холод.

185Однако смотрительница чувствовала ее и пришла к выводу, что ответила человеку правильно.

Сергей тоже был удовлетворен ответом смотрительницы.

Вот и сейчас он сидит. Нет, он не дремлет, хотя глаза его закрыты. Не думает хотя бы о споре с Тамарой. Сергей слушает.

Ни шум машин за окном, ни звон капели по козырьку подоконника не мешают ему. Он слушает внутренним слухом.

Началось это давно и определило судьбу Сергея.

У него большая родня: дед по матери, Углов Петр Сергеевич, геолог и путешественник. Дед по отцу, Иван Владимирович, астроном; дядя, Карп Анатольевич, конструктор, другой дядя, Михаил Анатольевич, физик-атомник, еще дядя — сотрудник посольства. А еще тетки, двоюродные братья, сестры… В большинстве талантливая родня. Разносторонняя. И наверно, в детстве Сергей хотел стать похожим на каждого из них. Бывал у Петра Сергеевича, чувствовал себя путешественником, у Ивана Владимировича — астрономом. У других конструктором, физиком. Но то в детстве: пора незрелости, подражания. Потом, когда Сергей окончил институт и стал работать по специальности, у него появились свои заботы, вопросы.

Почему, например, в Михайловском живешь пушкинскими стихами? Вовсе не потому, что с детства знаешь «У лукоморья», «Зимнее утро». Стихи приходят сами, наплывом, прочитанные давно или услышанные случайно, но никогда не перечитанные позже. В Колтушах думаешь о высшей нервной деятельности, об опытах Павлова. В Казани, в библиотеке Лобачевского, о пространственной геометрии, хотя она никогда не увлекала тебя. После посещения библиотеки, помнит Сергей, неизвестный ему толстенький человек заговорил вдруг о теории параллельных линий. А потом в автобусе-ехали они вместе — выяснилось, что человек этот колхозный бухгалтер, имеет образование девять классов и курсы, имя «Лобачевского слышал в жизни два, может, три раза.

Почему так бывает? Сергеи как психолог старaется в этих случаях разобраться. Ставит опыты над собой.

В квартире-музее тихо. Небольшой неназойливый свет: за окном погода переменилась, надвинулись облака. Никто не стукнет, не скрипнет подошвой о пол. Смотрительница дремлет в гостиной. Раскрыт рояль, ноты.

Сергей не увлекается музыкой. Не увлекался раньше, в многочисленной родне музыкантов нет. Нельзя сказать, что он не знает музыку. Чайковского, Шостакоолча-по обычным концертам. Скрябина не знал никогда. Его музыку услышал здесь, в квартире-музее.

Михайловское, Колтуши. Потом квартира-музей Скрябина. Вот так: сидеть, полузакрыв глаза, слушать. Слышать.

Больше: когда звучание станет полным, устойчивым, записать.

Первую запись Сергей сделал больше года тому назад. Отнес в консерваторию. Преподаватель Тахов взглянул на запись, сказал:

— Скрябин, «Поэма экстаза».

Прибавил:

— Записано варварски. И зачем?

Сергей внутренне ликовал.

Но он не успокоился на разговоре с Таховым. Познакомился с музыкантами, которых ему порекомендовали друзья.

Музыканты сказали то же:

— «Поэма экстаза».

Сергей продолжал ходить в квартиру-музей. Продолжал слушать, записывать. Когда получалось цельное, показывал своим новым друзьям.

«Прометей», — определил один. Другой сказал: «Поэма огня».

Сергей был обескуражен. Но когда узнал, что «Прометей» и «Поэма огня» одно и то же, понял, что он на верном пути.

Опять ходил и записывал. Опять, наверно, по-варварски. Когда вторично наткнулся на Тахова, тот при виде записи не мог сдержать усмешку. Но тут же выхватил листки из рук Сергея:

— «Мистерия»! — Пробежал записи раз и другой, впился зрачками в глаза Сергея: — Этого у Скрябина нет! Но должно быть! Как вы узнали?..

Сергей попробовал отобрать листки.

— Как вы узнали?.. — повторил Тахов.

Усадил его рядом с собой:

— «Мистерия» не закончена Скрябиным. Композитор задумал грандиозное произведение. «Поэма экстаза», «Поэма огня» — часть задуманного. Известно общее направление замысла, есть отрывки. То, что записано вами, продолжение замысла. Это подлинный Скрябин. Но уже после смерти. Вы чародей?..

У Сергея от разговора ходили по спине мурашки.

— Минуту! — Тахов схватился за карандаш, начал копировать. — Господи!.. — приговаривал он. при этом. — Возможно ли?

Сергей не возражал, пусть копирует. Но пока за столом шла работа, Сергею пришел очень ясный и определенный вывод: после смерти людей надолго, может быть, навсегда, остаются и живут их мысли и замыслы.

Встреча с Таховым — это вчера. А сегодня разговор с Тамарой — путаный спор. Не надо было о Юпитере, о Плутоне. Расстроил Тамару.

Но и это прошло. Сергей в квартире-музее. Тишина, и ему хочется отдохнуть. Послушать то, чего не было никогда, неведомое.

А с Тамарой следует помириться.

После обеда позвонил телефон:

— Сергей, мы поссорились?

— Нет.

— Я не хочу таких разговоров.

— Это рабочие разговоры.

Молчание. О чем она думает? Надо сейчас же сказать что-то простое и примирительное. Но Тамара говорит первая:

— Сергей, я одна.

Это означает, что Тамара хочет в театр, в цирк побыть среди людей.

— Встретимся на Цветном, — отвечает Сергей, — через час.

Встречаются раньше. Не все ли равно, кто приехал первый?..

Идут по аллее, молодые и стройные. Тамаре двадцать четыре года, Сергею тридцать. Они знакомы год с небольшим. Тамара работает в вычислительном центре, Сергей — в институте прикладной психологии. Они любят друг друга. Они спорят друг с другом.

Почему это получается?

Они молоды.

Они полны идей.

Но сейчас Тамара тише воды, слушает Сергея. Дала себе обещание не разжигать споров. Вечер хорош. Облака разогнало, будет звездная ночь.

Сергей говорит о Лобачевском, о музыке Скрябина:

— «Мистерия» вошла в меня, я слышу ее аккорды, финал!

— Вывод? — коротко спрашивает Тамара.

— Мысли живут, существуют в реальности. Может быть, они сгустки энергии, биоплазма, может, электромагнитные колебания. Но они живут с нами и после нас в помещениях, в бумагах, в вещах…

Сергей на секунду останавливается и добавляет:

— Хорошо, что есть музеи. Надо побольше музеев.

— Хорошо, — Тамара соглашается с ним. Спрашивает: — Что может дать такая теория? Практически?

— Многое. Сколько людей уходят с недосказанными словами, идеями. Сколько потеряно замыслов и открытий! Узнаем, как была бы завершена «Человеческая комедия» Бальзака. Узнаем завещание Калиостро. Гоголь наконец. Содержание второго тома «Мертвых душ», который он сжег. Ненаписанный третий том!..

Конечно, Сережка прав, хотя и говорит необыкновенные вещи! Кроме того, перед встречей Тамара приказала себе не ввязываться в полемику.

В конце концов увлекается и Тамара:

— Ферми, Королев… У всех недосказанное, неоконченное. Жизнь так мала!..

Они проходят Цветной, поворачивают, проходят опять. Пахнет набухшими почками, талой землей. Это запах весны, надежд. Жизнь впереди кажется нескончаемой.

Она и была нескончаемой: восходы, закаты, весна и лето, улыбки детей, любовь. Сергей писал диссертацию. Заголовок он еще не придумал, но первые листы дались легко, к осени он намеревался закончить работу. Попрежнему навещал музей-квартиру композитора Скрябина; бывал в консерватории, старался глубже вникнуть в музыку. Строил дальнейшие планы — ехать в Пятигорск, в домик Лермонтова…

Неожиданно прибежала Тамара:

— Умер Ливанов!..

— Радий Петрович?..

— Да. У себя в кабинете. Сердце…

Сергей знал Ливанова: директор счетного центра, теоретик, трудами которого немало двинута отечественная техника.

— За рабочим столом, — продолжала Тамара. — Бумаги, неоконченный труд — все осталось как было.

— Жаль старика, — сказал Сергей. — Такая смерть…

— Больше, Сережа: статья не окончена. Не прописана функция…

— Какая функция?

— Вычислимая функция. Ну понимаешь… из теории алгоритмов. Ливанов искал универсальную формулу. Может быть, он нашел ее.

— Может, и нашел…

— Думал над ней, Сережа!

— Ты хочешь сказать?..

— Хочу! Помоги!

Сергей качает головой: математика…

— Сережа! — умоляет Тамара. — Мы просим — вычислительный центр. Хочешь, придем к тебе все?

У Сергея жердочка под ногами: пройти. Пройдешь, жердочка превратится в мост… Но ведь одно — тихий музей, «Мистерия». Другое — цифры и математика!..

В то же время пройдены годы усилий. Надо же где-то сказать: да!

Сергей идет с Тамарой в вычислительный центр.

Ходит два месяца. Не в лабораторию Тамары, не на свидания с ней — в кабинет бывшего директора Ливанова.

Садится за стол. Берет в руки вещи Ливанова, книги. Думает, слушает.

Ему создали условия: никто его не тревожит и не торопит. Никто не подсказывает. На этом настоял Сергей. По его убеждению, предмет надо постигать с начала.

Так и с вычислимой функцией. Сергей усвоил, что это основное понятие из теории алгоритмов. Понял, при каких условиях она применима к объекту, при каких неприменима, что значит конструктивные объекты в математике; когда функция может быть вычислимой и когда она вычислимой не является. И когда рассматривается как функция натурального или рационального аргумента. Обо всем этом раньше Сергей не знал. Но так же, как в музыке Скрябина, разобрался. Тамара помогала ему, если он ее спрашивал. Прерывал, когда Тамара забегала вперед. Странно, как и музыка, математика звучала в его уме. Очевидно, математика, музыка в основе имеют одну и ту же гармонию.

Одновременно Сергей прислушивался к себе: как идет процесс познавания, может быть, прозрезания. Это, пожалуй, сравнимо с рассветом. С медленным туманным рассветом. Математические начала, функции открывались не сразу. Сперва — Сергей бы определил — близкие, крупные, потом, когда прибавлялось света, прояснялись детали более мелкие, дальние. Туман колыхался перед глазами, открывал что-нибудь справа, слева или не открывал ничего: не назовешь тьмой, но что-то зыбкое, неразборчивое. Иногда это сразу же исчезало, снова покрывалось туманом. Иногда оставалось. То, что оставалось, было обязательно значимым, открытым. Так работала мысль. Не его, Сергея, Ливанова. Он шел за мыслью ученого, и — странно — то, что видел Сергей как значимое, оставалось при нем завоеванным, закрепленным. Незнакомое прежде становилось знакомым, непонятное — понятным. Сергей мог записывать формулы и слова, он записывал, но это были не его формулы и слова. В то же время они становились как бы его собственными.

Процесс был сложен. Иногда ничего нельзя было рассмотреть, приходилось вглядываться, естественно, внутренним взглядом. Порой это было мучительно, как ребенку, попавшему в аудиторию, где читаются лекции для высоких специалистов.

Но Сергей ходил в кабинет Ливанова. Его бодрило, что в записях, которые он делал, был смысл, — с Тамарой он консультировался, хотя и просил ее до времени ничего не говорить о его успехах и неуспехах.

Только при этом, когда ищешь, добираешься до смысла, заметил Сергей, надо концентрировать волю, хотеть. Быть терпеливым: порой приходилось по тропинке неведомой мысли проходить по десять и по двадцать раз.

Не было голоса, не было разговора. Был процесс мысли. Из этого Сергей сделал вывод, что мысль безгласна. Но мысль жива. Иначе как бы Сергей освоил теорию алгоритмов, вычислимую функцию?

А математика — это музыка. Формулы — музыка.

Каждый знак, цифра имеют свой тон. В обычной музыке семь нот — от нижнего «до» до «си». В математике тонов неизмеримо больше. Это удивляло и радовало Сергея.

Постепенно Сергей подошел к последней статье Ливанова. Он не читал ее. Наоборот, с первого прихода в кабинет попросил убрать ее со стола. Статья сама складывалась в его уме. Слово за словом, как кружева под пальцами кружевницы. Это был интересный процесс — творческий и в то же время настолько завершенный, что, если Сергей пытался поставить свое слово (порой ради эксперимента он пытался делать это), слово не подходило, не вставало на место, как непригнанная зубная коронка. Сергей сделал вывод, что чужую мысль нельзя изменить, перестроить, это тоже впоследствии вошло в теорию. Статью он довел до конца, формула вылилась на бумагу сама собой.

Подлинным торжеством было то, что текст, написанный Сергеем, совпадал с текстом ученого. Сергей даже не заметил, как появилась формула. Ему пришло в голову, что Ливанов радовался бы, ликовал — формула найдена. Но у Сергея она вылилась механически. Из этого Сергей сделал заключение, что мысль неэмоциональна. Эмоции приходят к человеку потом так же, как волнуют его во время работы при неудачах, впустую прошедших усилиях. Мысль не знает эмоций, так отметил Сергей у себя в блокноте. Сам он будет радоваться после, когда завершит статью. Сейчас он смотрел на формулу, обвел ее рамкой — работа окончена.

Эксперты, изучавшие текст, подтвердили — для Сергея это было триумфом, — что стиль статьи ливановскнй, формула ливановская. Статью мог закончить так, как закончил ее Сергей, только Радий Петрович Ливанов!

Сергея поздравляли. Ему удивлялись. Но Сергей был под впечатлением произведенной работы. Перебирал в уме пути, которыми пришел к формуле, тупики, провалы, которые ему встретились. В работе он убедился, что прежние его догадки и гипотезы правильны. Теперь он искал метод работы. Предстояло еще многое понять, нащупать. Но есть уже опыт. Есть заметки, которые он сделал за два месяца в кабинете Ливанова. Надо их осмыслить и обобщить. Впереди задачи еще более грандиозные. Надо приступать к ним немедля. Музей декабристов в Иркутске, философские тетради Ленина Сергей набрасывал планы на будущее.

Тамара тоже поздравила его, удивлялась:

— Как тебе удалось с этим справиться? — Они опять шли по Цветному. — Ты всегда не в ладах с цифрами!

Сергей пожимал плечами: тогда, на прогулке, он все объяснил Тамаре.

— Сережка!

Он опять промолчал.

— Ты не зазнаешься? — спросила Тамара.

— По-моему, это может сделать всякий, — сказал Сергей.

— ??..

— Надо только развить в себе способность сосредоточиваться, развить внутренний слух.

— А я смогла бы? — спросила Тамара.

— И ты и каждый. Только способности, наверное, у всех разные.

Сергей вспомнил толстяка, толковавшего теорию Лобачевского. Вспомнил других, на которых Пушкин и Лобачевский производят меньшее впечатление. Но все равно производят.

— Да, — повторил он, — все зависит от тренировки, от способностей человека.

— Как измерить эти способности? — спросила Тамара, она все-таки была математиком.

Ответить на этот вопрос? Сергей раздумывал — как.

— Баллами? — допытывалась Тамара.

Сергей засмеялся:

— Для начала, возможно, баллами…