Сны чужие

Вместо пролога. Пробуждение

Тихо и темно. Туман устало ползет над водой, поблескивая во мраке рваной седой шкурой. Сырой холод забирается под куртку и тысячами ледяных игл впивается в кожу. Пробираться сквозь мокрую холодную листву - сомнительное удовольствие, но выбор… разве у тебя есть выбор?

Наконец, щедро политые ночным дождем кусты остаются позади. Теперь можно и на бег перейти. Тропа существует, по большей части, лишь в твоем воображении, и все-таки по ней двигаться не в пример легче. Дальше - вверх, по самой кромке обрывистого берега реки.

Босые ноги бесшумно уходят в траву. Дыхание размеренно вырывается сквозь стиснутые от холода зубы. Неохотно расступается перед бегущим седой туман, потревоженный до срока, положенного всем дневным созданиям. Бежать легко. Мелкие камни почти не ощущаются огрубевшей кожей пяток. Согреваешься раньше, чем успеваешь выбраться из тумана. Тропа резко прыгает вверх, карабкаясь на крутой земляной откос, и ты вдруг выскакиваешь из мутно-белой пелены по пояс. Некоторое время так и бежишь, испытывая странное ощущение, будто тебя окружает океан молочной похлебки, вылившейся из огромного горшка какого-нибудь великана и затопившей весь мир по самые подножия гор.

Потом тропа снова начинает подниматься и скоро туман остается внизу, а впереди раскидывается чистый до прозрачности, первозданный мир, только еще собирающийся пробудиться ото сна. По левую руку поднимается ввысь изломанная пирамида огромной горы, серебристая вершина которой уже начинает стыдливо розоветь под нежным взглядом поднимающегося где-то далеко за скальной грядой светила. Основание этой пирамиды лежит на толстом меховом одеяле далекого леса, а верхушки пиков загадочно поблескивают из-за легких облачных перьев. Хочется остановиться и долго стоять, заворожено любуясь этой величавой и мирной красотой… Вот только тревога, заставившая тебя подняться еще до зари, отравляет восторг в душе и не позволяет отдохнуть ни мгновения.

С обрывистого берега переходишь на поросший мхом и лишайником каменный карниз, поднимающийся все выше вдоль гранитной стены. Бежишь, дыша ровно и свободно, чувствуя, как медленно вливается в мышцы усталость. Тропа, сузившаяся до ширины двух шагов, поворачивает, обходя выступ отвесной серой стены, ныряет вниз, снова прыгает вверх, карабкаясь на неровно уложенные природой-мастерицей каменные плиты… проваливается вдруг в глубокую трещину. Ты прыгаешь без колебаний, забыв как смотрел на этот провал всего несколько дней назад, сомневаясь в своих силах. Теперь осталось совсем немного поднапрячься…

На фоне светлеющего неба горы, кажется, еще больше потемнели и украсились едва заметным светящимся ореолом. А внизу, в ущелье, еще не развеялся ночной туман и густоту предрассветных сумерек еще не разбавило до серых тонов наступающее утро…

Обрыв возникает перед тобой внезапно. Выскакиваешь на край пропасти и останавливаешься, успокаивая сбивающееся дыхание. Жарко! Серый мех влажно блестит, ноги чуть дрожат от усталости. Тело наполняет что-то вроде чувства сытости - оно насыщено нагрузкой, оно умоляет о передышке, хотя бы и совсем короткой. Ты медленно подходишь к самой кромке голого, источенного переменчивой погодой гранитного уступа и смотришь вниз…

Прямо перед тобой раскинулось небольшое зеленое плато. Горная река, спускаясь от самых ледников, пробив себе путь сквозь изломы ущелий, ь от ледников пользовать - хорошая недра котелка брусничный лист.и маленькую пока ть кто вырывается на эту большую, поросшую лесом "ладонь". Здесь она, будто спохватившись, замедляет свой бег, с достоинством катит воды по широкой дуге и вновь вливается в каменные теснины, уносится клокочущим потоком буквально под ноги застывшему на вершине утеса наблюдателю.

С высоты скальной площадки отлично видно небольшое поселение, жмущееся к левому берегу реки. Издали оно представляется тесным скоплением еще не погашенных с ночи огней. Обитатели двух десятков приземистых деревянных домов уже пробудились ото сна, уже начинают при свете масляных ламп свои насущные дела…

Ламп? Протри глаза, глупец! Это не теплые мирные огоньки, а дрожащее пламя факелов мечется там, за низким тыном! Это не размеренная утренняя суета, а лихорадка боя бросает тени от дома к дому! И вовсе не молот кузнеца звенит по железу в утренней тишине!

Невольный стон вырывается из груди. Твое предчувствие все-таки не ошиблось, не обманула тревога. Не напрасно они выдернули тебя из сна, вырвали в зябкое утро и погнали к речной тропе - прочь от твоего убежища, прямиком в маленькую лесную деревушку…

Ты ни разу там не был, ты никого там не знал. Но каждый день ты в сумерках поднимался на этот уступ и разглядывал издалека маленькие домики, жадно вдыхал долетающие запахи домашнего уюта, вслушивался в отзвуки чужих голосов… Почему тебе так страшно сейчас? Откуда это отчаяние? Откуда это отвратное, унизительное чувство бессилия? Словно прямо у тебя на глазах рвется последняя тонкая ниточка, связывающая с прежней жизнью…

Глухо зарычав, снова срываешься с места. Тропа - не единственный путь, ведущий на уступ. На него можно подняться и прямо с плато, карабкаясь по нагромождению каменных блоков и каждый миг рискуя сорваться вниз - на длинный серый язык осыпи. Спускаться еще труднее, но сейчас это - кратчайшая дорога к деревне.

Тишина… Поскрипывают под ногами плохо подогнанные доски настила, журчит где-то внизу вода, в кронах деревьев щебечут, приветствуя утро, птицы… Но это - не то. Не такие звуки ожидаешь услышать, оказавшись на окраине просыпающейся деревушки. Ни шума, ни топота, ни хлопанья дверей. Даже дымка над крышами нигде не видать, хотя гарью откуда-то и тянет… И еще чем-то пахнет… Нехорошо пахнет, недобро…

Медленно, точно пугливый зверь к водопою, приближаешься к деревенской ограде - тыну из вкопанных в землю бревен, затесанных на концах в острия. Ворота, в которые вкатывается лента дороги, наполовину распахнуты… из под массивной створки торчит неподвижная рука - кто-то лежит прямо там, на самом "пороге" маленького разоренного мирка. Пока подходишь ближе, все смотришь на эту руку, никак не можешь оторвать от нее взгляд: кисть широкая, мех на ней светло-серый, испачканные чем-то грязно-бурым пальцы намертво сжаты в кулак…

Барск. Крепко сложенный, широкоплечий, а вот возраст не разобрать - распластался он на земле лицом вниз. Из спины, покрытые темной запекшейся кровью, торчали наконечники двух стрел. Правая рука мертвой хваткой сжимает обломок копейного древка. Из одежды на бедолаге только кожаные штаны - видно, не успел даже одеться толком, выскакивая из дома в гущу битвы. Еще с десяток защитников общины лежат здесь же, на годами утаптываемой сотнями ног деревенской площади, между воротами и срубами ближайших домов. Полураздетые и плохо вооруженные, едва успевшие проснуться, они выбегали на улицу… и все остались здесь, утыканные стрелами, изрубленные, растоптанные, так и не сумевшие отвести беду от своих семей.

Ты идешь по поселку, испытывая какое-то жуткое чувство нереальности происходящего. В голове бьются вопросы, бессильные и, в сущности, уже бесполезные: Кто это сделал?! За что?!…

Площадь, усеянная убитыми жителями, остается позади. Ты идешь по единственной узкой улочке между двумя рядами плотно прижатых друг к другу плетеных оград двориков… Поле боя сменяется полем бойни… Перебив взрослых мужчин и молодых парней, способных оказать хоть сколько-нибудь серьезное сопротивление, нападавшие разошлись по домам, безжалостно истребляя все живое - женщин, детей, стариков, даже домашних животных… Ад - возникает в голове короткое и страшное слово… Ад и резня… Взгляд блуждает по останкам того, что еще совсем недавно было местом, где вовсю кипела мирная жизнь. Теперь оно стало прибежищем смерти…

Вот посреди пыльной улочки лежит тело девочки-подростка, разрубленное почти надвое от плеча до пояса. Рубили, похоже, наотмашь в спину. Лицо бедняжки скрыто придорожной травой и ты рад, что не можешь его увидеть…

Вот на пороге дома раскинулась обнаженная молодая женщина. Она, с виду, совсем не пострадала. И даже глаза смотрят на плывущие в вышине предрассветные облака почти осмысленно. Только посмотрев в них, ты отшатывается прочь - словно в черный омут заглянул, где от самого дна до поверхности: боль… боль… боль…

А совсем рядом, всего в паре шагов, - двое мертвых ребятишек. Мальчик и девочка, совсем еще маленькие, быть может - ее дети. Глаз мальчика тебе не видно, а девочка и сейчас смотрит на мир так, как, должно быть, смотрела при жизни - удивленно и растерянно. И от этого взгляда перехватывает дыхание, а кулаки сжимаются до хруста в суставах…

Постой! Кто это стоит там, в проеме двери?!… Неужели…

Сердце останавливается едва начав биться, а пустившиеся бегом ноги врастают в землю. К широкому дверному косяку прислонился мертвый старик. Ему не дает упасть короткое толстое копье, насквозь пробившее впалую грудь и глубоко вошедшее в дерево стены. Совсем белые от седины волосы осторожно шевелит бродяга-ветер. Глаза мертвеца приоткрыты, в них навеки застыло отчаянное непонимание происходящего…

Покачиваясь, будто пьяный, ошеломленный увиденным и задыхающийся от запахов крови, гари и тления, ты приходишь в себя только на берегу реки. Бежать, бежать отсюда, из этого места, оскверненного убийством!

В заполнившей сознание темной пелене вдруг ярким бликом вспыхивает воспоминание: освещенный десятками масляных ламп и чадных факелов каменный коридор… свет отражается на лезвиях, яростно кромсающих полумрак… звон и крики отражаются от стен, болезненно ударяют в уши…

"…Не останавливайся, мой мальчик! Скорее!"

Нет, нельзя вспоминать! Это все не твое! Не твое!

Сжав кулаки до боли, мчишься, не разбирая дороги… Прочь! Прочь!…

Ты сразу понимаешь кто перед тобой, едва разглядел лежащие на берегу тела. Мертвецов четверо. На троих из них тускло серебрятся одинаковые безрукавки из железных колец. Похоже, нападение застало воинов врасплох: один убит брошенным в спину топором, от удара которого не смогла спасти даже кольчуга. Другой успел вытянуть меч наполовину, прежде чем второй топор вошел ему в левую скулу. Третий все же вступил в бой… и проиграл.

Жалости к мертвецам на сей раз не возникает, ибо эти трое, несомненно, одни из тех, кто устроил в деревне бойню. Запоздавшее возмездие в лице воина-одиночки настигло их на речном берегу. Герой тоже не сумел уйти отсюда - остался сидеть на траве, у поваленного бурей ствола могучего дерева. Голова опущена почти на самые колени, будто фэйюра неожиданно сморил сон. Из рассеченной головы еще сочится кровь, пропитывая спадающие на плечи длинные жесткие волосы огненно-рыжего цвета.

Не похож этот рыжий на крестьянина. И определенно не ночевал в каком-нибудь из домов деревни, иначе лежал бы сейчас за тыном, а вовсе не здесь, на речном берегу. Кто он такой? Как оказался здесь в столь ранний час? Как вышло, что его противников оказалось только трое?

Все вопросы разом теряют значение, потому что рыжеволосый мститель вдруг издает отчетливый стон и тяжело откидывается на древесный ствол. Серо-зеленые глаза, мутные от боли, сосредотачиваются на стоящем перед ним незнакомце. Правая рука, до сих пор скрытая вытянутыми ногами, медленно поднимается вверх, на миг показывается лезвие узкого и длинного клинка, обильно покрытое запекшейся кровью… Потом рука бессильно падает вниз, раненый снова стонет и пытается что-то сказать.

- Будьте прокляты… - удается с трудом разобрать. - Сдохнете… все…

Потом глаза рыжеволосого закрываются, он разом обмякает и как тряпичная кукла валится набок…

Ты потом едва ли сможешь вспомнить как тащил рыжеволосого к своему убежищу. Под ногами плескалась холодная речная вода, сверху немилосердно жарило поднявшееся над ущельем светило, ступни вязли в песке, но останавливаться было никак нельзя, даже чтобы просто напиться. К самому концу пути от общего перенапряжения снова ожили недавно затянувшиеся раны. С каждым шагом медленно наливались болью левое плечо и правое бедро, но ты понимал: осталось уже немного и нужно просто дойти… только когда раненый оказался на удобном ложе из сухой травы и шкур торгалов, а рядом с ним затрещал, разгораясь, костер - вот тогда ты, наконец, позволил усталости поглотить тебя без остатка…

Вынырнул из сна, больше похожего на беспамятство, ты только за полдень. Первым делом бросился осматривать рыжеволосого. Тот лежал в той же позе, в которой ты его оставил. Дыхание тяжело приподнимало мохнатую грудь, лоб дышал жаром, повязка на груди была чистой… а вот сквозь светло-голубую ткань, перетягивающую широкий упрямый лоб, зловеще проступало темное влажное пятно. На бинты ты порвал снятый с шеи одного из убитых налетчиков широкий и тонкий платок. Хотелось биться башкой о стену, что не догадался вернуться в деревню и отыскать там какие-нибудь лекарства (благо хоть запасся тканью на перевязки). Теперь только и оставалось - размотать тряпицу, тщательно промыть свежей водой кровоточащий порез на рыжей голове и заново перетянуть рану чистым "бинтом"…

И вот ты сидишь на речном берегу, пытаешься привести в порядок растрепанные мысли и чувства. Перед глазами все стоят страшные картины увиденного в деревне. Больше всего тебя поражает даже не сама жестокость случившегося, а ее бессмысленность… или какой-то смысл в истреблении стариков и детей все же есть, недоступный твоему пониманию и потому кажущийся абсурдным? Впрочем, приходится признать, что во всей этой истории, с самого ее начала, для тебя оставалось слишком много неясного. Начиная с решения отца…

Отца… Отца?! Какого отца?! Чьего отца?! Гос-с-споди!…

Присев на корточки, начинаешь лихорадочно умываться. Сперва щедро плещешь в лицо водой, а потом просто опускаешь голову в кристально прозрачный лед и терпишь, терпишь…

Сон… Это только сон… И он когда-нибудь кончится… Кончится, черт побери!…

Когда от нехватки воздуха начинает гореть в груди, вырываешь голову из холодных объятий реки. Задыхаясь, трясешь головой, жадно дышишь, подставляя затылок огненному взгляду висящей в зените Мирры.

Что ты теперь? Кем ты стал?

Из реки на тебя глядит странное лицо. Одновременно и очень близкое, и отталкивающе чужое. Скуластое, покрытое коротким, стального оттенка, мехом, с чуть выпирающими надбровными дугами. Длинные бледно-бирюзовые миндалины глаз рассеченны пополам узкими черными зрачками. Плотно сжатые почти фиолетовые губы слегка приподняты в уголках рта. Пушистую правую бровь наискось прорезает тонкий розовый шрам длиной в полпальца. Ты пытаешься улыбнуться и отражение послушно скалится в ответ, обнажая два ряда белых острых зубов, с чуть увеличенными клыками - славная такая ухмылочка…

Сколько уже дней прошло? Тридцать? Сорок? Давно пора признать: никакой сон не может длиться так долго. Шансов проснуться нет…

Усилием воли избавившись от пришедшей невовремя мысли, опрокидываешься на спину - в разросшуюся по берегу траву. Но лежать оказывается неудобно - что-то острое впивается в спину пониже лопаток. Раздраженный, ты переворачиваешься на бок и выпутываешь из сочных зеленых стеблей… нет, вовсе не камень и не сухую ветку - сломанный меч: черная шероховатая кожа рукояти, серебряная огранка узкого полумесяца гарды, обломок лезвия меньше ладони длиной… Выходит, он все-таки не утонул в реке, а все это время лежал здесь, на берегу, скрытый от глаз высокой травой…

"Мёртв! - торжествующе рычит память. - Мёртв!…"

…Клинок, застрявший между камнями, со звоном ломается под ударом ноги… потом взрывается болью левое плечо…

- Нет! - ты вскакиваешь на ноги, швыряешь сломанный меч обратно в траву. Нестерпимый болезненный зуд поднимается в том месте, где под серым мехом прячется длинный и неровный шрам. Стиснуть зубы, чтобы не бормотать ругательства вслух, возвращаешься в пещеру.

Это место приютило тебя… много, слишком много дней назад. Пещера небольшая - шагов пятнадцать в поперечнике и примерно вдвое больше по длине; неровные своды смыкаются над самой головой, почти везде довольно руку протянуть, чтобы коснуться каменного потолка. У дальней стены из-под камней выбивается небольшой чистый ручей, он пересекает сумрачный "зал" и исчезает в щели входа, откуда заглядывает внутрь темная зелень кустов.

Костер почти погас и внутри сумрачно, но глаза быстро подстраиваются к скудному освещению. Ночное зрение растворяет яркие краски в серых тонах, зато можно без труда разглядеть каждую мелочь. Человеческие глаза так не могут…

Едва преодолев живой и колючий заслон при входе, ты замираешь на месте. Показалось… Да нет же! Раненый что-то говорит!… Затаив дыхание, бросаешься к распростертому на плаще телу и склоняешься над ним, боясь поверить в очевидное… Нет, рыжеволосый не очнулся. Он просто бредит - шепчет, выкрикивает, выплевывает полувнятные слова и целые фразы в чуткую тишину пещеры.

Некоторое время ты просто сидишь и зачарованно слушаешь как перекатывается под каменными сводами потревоженное эхо. За решеткой ребер отчаянно бьется плененный зверек, норовит пробить себе путь сквозь костяную преграду. Каждый удар сердца отзывается уколом боли в бедре, на месте заросшего шрама…

- Арк… Арк… в огне!… помощи… не будет… глупый старик!… я… - речь рыжеволосого переходит в неразборчивое бормотание. Скоро раненый совсем затихает и на некоторое время пещера снова погружается в обычную тишину. Слышатся лишь слабое журчание воды, потрескивание затухающего костра и чужое неровное дыхание…

- Будьте вы все прокляты, - отчетливо произносит рыжеволосый. Сердце судорожно толкается в ребра и вдруг замирает… Болезненный звон, родившись в затылке, заполняет все тело… На сомкнувшихся тисками зубах хрустит отколовшаяся эмаль… Пальцы впиваются в камень… Ломается коготь… Лопается под напором живой плоти гранитный булыжник…

- Помощи не будет… - шепчет рыжеволосый. - Арк в огне… глупый старик!… я не… не помощь… я - смерть!… я… нет!… а-ах-х…

Раненый снова затихает. Замираешь и ты… из изодранных в кровь пальцев сыпется каменное крошево. Память ударяет тяжелой высокой волной и ты барахтаешься в ней, как беспомощный новорожденный щенок…

"Нет, не хочу вспоминать! Мне не надо! Нельзя!…"

Но когда тебе уже кажется, что ты выплываешь, набегает другая волна и накрывает тебя с головой…

- Глупый старик… - рыжеволосый стонет. - Арк в огне… в огне… помощи… нет…

- Помощи нет… - эхом отзываешься ты. - Арк в огне… Хорл мертв… Кьес мертв… Все мертвы… Один я остался… Только я один… Один…