Сновидец (СИ)

Глава 29

Известие о смерти Вайэрси Глаза Неба встретили со спокойной печалью. Хотя Вайми не сказал им этого, все решили, что его брат отдал свою жизнь в обмен на жизнь племени. В сущности, так оно и было, и Вайми не стал их опровергать. К счастью, ему повезло: никто из его соплеменников не остался за Стеной в потрясающий миг, когда она разделила мир. Найров, правда, за ней тоже осталось много, и война затянулась. Нескольких бойцов племени ранили, но в конце концов врага удалось одолеть.

Вайми не мог простить найрам смерти брата и, пока последний из них не был убит, он, вместе с воинами племени, не выходил из леса, выслеживая и истребляя одну банду за другой. Найте оставался в селении, как старший, и когда они вновь встретились, прошёл уже месяц. В этой встрече не нашлось совершенно ничего необычного — просто, вернувшись однажды в «их» пещеру у края мира, Найте удивленно уставился на стоявший у стены чужой лук и копьё. Он не сразу заметил спавшего на россыпи шкур Вайми — его смуглое тело сливалось с ними, чёрные волосы казались пятном тьмы. Было уже очень поздно, он сам устал и не стал будить друга. Он поужинал, а потом лёг спать.

Найте проснулся очень рано. Сумерки утра ещё не рассеялись. В мире царила полная, совершенная тишина.

Его разбудили странные, нездешние сны, вызвав безотчётную тревогу. Не вполне понимая, зачем, словно всё ещё во сне, он повернулся к другу. Вайми спал рядом, растянувшись на животе. Его ресницы подрагивали, хмурое обычно лицо приняло выражение детского, безмятежного счастья — и Найте, усмехнувшись, ткнул его в бок.

Вайми вскинулся одним слитным, неразличимым рывком, вскрикивая сразу гневно и испуганно, потом замер, ошалело осматриваясь. Его большие глаза в полумраке казались совершенно чёрными, бездонными, и Найте на миг стало страшно: сознание друга ещё не проснулось и его сильным телом управляли лишь инстинкты. Наконец, глаза Вайми сузились и повернулись к нему, но смотрели они по-прежнему ошарашенно. Вероятно, его сон оказался очень реальным, и он не мог сразу вынырнуть из него.

— Найте? Что случилось?

Его взгляд метнулся по сторонам, ища возможную опасность. Какое-то время Найте с тревогой всматривался в друга. Внешне Вайми совсем не изменился — да и внутри, наверное, тоже — но ему, почему-то, казалось, что перед ним уже совершенно другой человек.

— Да так… что-то скучно мне стало…

Юноша вдруг рассмеялся в ответ, и лёд между ними рассыпался — это был всё тот же, прежний Вайми. Они легли на животы у самого устья пещеры, любуясь рассветом, искоса посматривая друг на друга и невольно улыбаясь.

— Расскажи мне, как это было, — наконец смущённо попросил Найте.

Вайми опустил ресницы и задумался. Казалось, он заснул, двигались лишь его губы. Он говорил очень тихо, ровно, спокойно, словно сам с собой, и Найте тоже опустил ресницы. Теперь голос друга казался ему эхом собственных мыслей.

Как ни странно, Вайми почти ничего не говорил о том, как тяжело на войне — он не мог забыть лица брата, и потому все «прелести» военной жизни — постоянные изнурительные походы, когда они сутками напролёт, без сна и отдыха, преследовали врага или сами уходили от него, и жестокие бои, когда часто лишь слепой случай решал, кому выжить, а кому умереть — не очень его трогали. Куда больше его волновал вопрос, сумел ли он стать воином. Как оказалось, одной ловкости, прекрасного ночного зрения и таланта лучника для этого недостаточно. Он привык к вольной жизни, и неумолимость приказов постоянно его угнетала, как и ответственность за жизнь племени — слишком дорого пришлось бы платить за любую ошибку. Никто больше не смеялся над ним — это кончалось основательно разбитой морденью — но и особого уважения к себе он не заметил. Ради друг друга воины были готовы на всё — но он не знал, стал ли для них своим. Нет, если в бою ему приходилось плохо, его отбивали так же отчаянно, как и других, да и он сам поступал так же, но вот отношения с воинами у него не сложились. Он любил говорить, а говорить с ними оказалось скучно. Нет, слушать их ему нравилось — их мир очень привлекал его — но его страсти к историям никто не разделял. Он рассказывал о своих снах, его слушали… и всё. Никто не пытался, как Маоней или Анмай, подхватить его измышления, развить их и дополнить — а потом вернуть ошалевшему от неожиданно открывшихся возможностей владельцу, заставляя его яростно чесать грязные пятки в попытках хоть как-то потянуть время и придумать что-то столь же умное. Понятливый Вайми быстро бросил эту затею, но постоянные насмешливые взгляды его злили — от них ощутимо зудела кожа и чесались кулаки. Случались с ним и вещи довольно-таки странные, вроде внезапных приливов тепла в основании позвоночника, иногда весьма приятных… а иногда Вайми казалось, что он сел голым задом на угли, причём в самый неудачный момент — в засаде, например. Тогда ему оставалось лишь покрепче сжимать зубы и шипеть про себя, надеясь, что никто не заметит его мук, и проклиная найров, одаривших его такой радостью. Неприятная штука, но терпеть вполне можно. Но сам факт такого предательства со стороны собственного тела пугал юношу, да и размышлять на это тему ему не нравилось. Всё это не прибавляло ему самоуважения, и он старался изо всех сил, чтобы эта проклятая война как можно быстрее закончилась.

Когда Вайми выдохся и замолчал, Найте ошалело почесал в затылке.

— Знаешь, ты, наверное, самый странный парень в мире.

Вайми с интересом повернулся к нему.

— Почему?

— Ты перебил в одиночку три десятка найров — в темноте, оглушённый! — спас наше племя, дрался, не жалея себя — и не считаешь себя воином лишь потому, что тебе нет равных в фантазёрстве? Странный тип.

Вайми смущённо опустил ресницы.

— Тебе смешно, но для меня это очень важно: стать своим. Одним из. Не единственным, одиноким навсегда.

— Но ведь ты же не можешь стать кем-то ещё, не собой.

Юноша хмуро посмотрел на него.

— Не могу. И не могу сделать других такими же, как я — а это для меня куда хуже. Ладно. Всё. Пошли домой.

…Иглы, одна за другой, вонзались в его обнаженное тело — и сквозь них, словно кровь, били тонкие, как волос, струйки золотого сияния. Они распадались в сияющую пыль, а пыль ореолом кружилась вокруг удивленного юноши. Странно, но Вайми совсем не ощущал сейчас боли — ему было легко, прохладно и щекотно от струившегося по нагой коже света. Он растворял и уносил его куда-то. Голова у него вдруг дико закружилась, он слышал в ней странные звуки, похожие на шум воды, жужжание пчел, пение флейт, звон колокольчиков и другие, для которых он не знал слов. В нем наяву плыли странные сновидения — страшные и прекрасные одновременно, но найры продолжали вонзать иглы до тех пор, пока звук внутри него не достиг невыносимой силы. Его мускулистый живот вдруг прижался к позвоночнику, глаза закатились под лоб и Вайми замер, перестав дышать. Его тело выгнулось вперед, а разум удивленно наблюдал за странными событиями, происходившими с ним. Поглотивший его ореол по-прежнему постоянно двигался, танцуя и подпрыгивая, закручиваясь в водоворот и рассылая бесчисленные, тонкие, как острие иглы, сияющие частички какой-то нематериальной субстанции. Они летели вверх, вниз, и во все стороны, возвращаясь и соединяясь с породившим их озером кружащегося и мерцающего света. Казалось, что он тает, превращаясь в свет, и прямо сейчас…

Вайми проснулся, ошалело распахнув ресницы, но ощущение не исчезло. Скосив глаза, он увидел рядом Лину: беззвучно хихикая в кулак, она водила пушистой травяной метелкой по его чуткой коже: он спал на спине, забросив руки за голову, и она воспользовалась этим. Ощущение было невероятно приятное. Вайми счастливо заурчал, когда метелка щекотнула ресницы — и тут же оглушительно чихнул, когда она бессовестно забралась в нос.

— Лин, ещё, — попросил он, приподняв ресницы, когда метелка отдернулась. Но, конечно, напрасно: Лина только захихикала вслух, глядя в его ошалелые от счастья глаза.

За этот месяц он ужасно соскучился по Лине — она по нему тоже — и не удивился, когда их любовь вспыхнула с новой силой. Когда он ложился спать, любимая была с ним, гибкая, прохладная, с быстрыми горячими ладонями. Она засыпала быстро, улыбаясь своим снам, — а юноша, легко отбросив её волосы, любовался её счастливым лицом и стройным сильным телом, таким красивым и беззащитным во сне, что порой ему становилось страшно. А просыпался он от легчайших прикосновений губ Лины — она считала, что он ещё спит, и Вайми замирал от счастья, почти не дыша, потому что эти, почти невесомые губы и ладошки касались его с тем восхищенным наивно-дразнящим любопытством, какое может дать только любовь…

Вайми охватило вдохновение. Он любил Лину и лишь чуть меньше любил рисовать. Он рисовал её, и других девушек, которых видел, и тех, кого не видел никогда, но мог представить, — и они, почему-то, были самыми красивыми из всех…

Лина тоже порой расписывала его кожу узорами из растительных красок. Вайми очень нравились и рисунки, и ощущения от кисточки. Это не было её личным открытием — все Глаза Неба знали, что нанесенный на кожу узор из зеленоватых пятен может сделать их почти незаметными в зарослях, или другой, почти неразличимый — подчеркнуть все линии тела перед встречей с любимой или любимым. Но Лина делала его похожим то на пардуса, то на какое-то неведомое, но очень красивое существо, и Вайми было отчаянно жаль смывать плоды её долгих усилий, — вот только кожа под краской невыносимо чесалась…

Казалось, лишь сейчас ему открылась вся прелесть свободной жизни в зарослях. Он углублялся в сумрачные долины между хребтами, где бесшумно струились маленькие тёмные ручьи, а сырой и душный, пахнущий прелой землей воздух стеснял дыхание, в жаркие ложбины верховий, окруженные влажными камнями, где под босыми ногами вился глубокий тёплый мох. Он валялся в зарослях высокой травы, поднимаясь на скалы, любовался прекрасными туманными утрами, не зная, где остановится на ночь, или поджидал очередной массив грозовых туч, вздымавшихся, как белый дым чудовищного пожара. Днём тучи ползли, как хребты воздушных гор, слепя глаза Вайми своей отвесной белизной. Ночью бело-лиловые зарницы беззвучно затмевали звёзды, словно открывая на миг ворота в какой-то иной мир ожившего света. Страшный гром потрясал горы, призрачные вспышки переходили в непрерывное полыхание извилистых граней алмазного огня, раскалывающих сразу всё небо.

Иногда он взбирался на высокие деревья на самых вершинах гор, чтобы с них полюбоваться грозой. Весь в ознобе от страха, он наслаждался этим полупадением-полуполётом на высоте тридцати его ростов. Впрочем, он осмотрительно устраивался на боковых ветвях, чтобы избежать молнии, попади она в дерево. Его руки и ноги, обвившие толстый сук, иногда, казалось, отрывались от тела, голова кружилась, как в бреду, а страшные толчки, когда ветер стихал и дерево выпрямлялось, заставляли его сердце замирать. Иногда, взлетая с ветвями вверх, Вайми видел весь простор безбрежного зеленого моря, и неутолимая тоска по настоящему полету охватывала его. Но вновь налетавшие волны теплого ливня жестоко хлестали нагое тело юноши, град бил по лицу, заставляя его внимательные глаза испуганно жмуриться.

Наконец, молния в щепки разбила вершину дерева, на которую он залез. Она прошла так близко, что Вайми ощутил её мертвенный жар. Он полетел вниз, повис на нижнем суке, словно тряпка, и целую минуту не мог вздохнуть. От страшного удара и боли у него мутилось в голове, в ушах дико звенело от грома, но, едва опомнившись от мучений — быстро, хотя кому похлипче хватило бы помереть, — он испытал едва ли представимое счастье, достаточно полное, чтобы перестать играть в жмурки со смертью. Сейчас, однако, пора было вставать. Вчера он засиделся заполночь, размышляя о неизвестном ему, потом бессовестно задрых и потерял всякое представление о времени. День сегодня выдался пасмурный и казалось, уже клонился к вечеру. Нет, нельзя бессонничать по ночам так долго… только когда ещё думать-то? Надо ведь и подругу кормить и говорить с Найте, и…

Вайми вздохнул. Вот же жизнь пошла: ни на что совершенно не хватает времени!

Он всё же сел, отбросил назад щекочущие ресницы лохмы. Во сне он постоянно вертел башкой, так что они растрепались и стояли дыбом — неудивительно, что Лина так хихикала!

— Жаль, что у меня гребня нет, как у найров, — вздохнул он, пытаясь пригладить волосы рукой.

Лина рассмеялась.

— Нормальному парню идёт причёсываться пятернёй.

— Угу, — Вайми кое-как привел волосы в порядок, отбросив их тяжелую от бус массу за уши. Поискал взглядом свалившийся во сне ремешок, натянул его на гриву. Помотал головой для проверки — нет, теперь вроде всё в порядке. Вздохнул. В животе заурчало — похоже, что пора есть, завтракать или скорее обедать уже…

Лина с усмешкой протянула ему плетеную из веточек «тарелку» — роль собственно тарелки играл большой лист, так что мыть посуду, как найрам, племени не приходилось. На тарелке лежала её новая выдумка — сложная смесь из мяса, овощей, пряных трав и плодов, завернутая в съедобные листья. Вайми взял один сверток, протянул подруге — просто так, от любви. Лина, зажмурившись, потянулась за ним широко открытым ртом — и он, усмехнувшись, чуть отвел добычу.

Немного помучив подругу, — Лина тянулась за едой по запаху — он дал ей отхватить полсвертка, доел его и взял новый. Ему жутко нравилось кормить так её — просто так, нипочему, хотя порой голодная Лина прихватывала зубами его пальцы — случайно или играя, не понять. Свертки оказались офигительно вкусные, так что подруга тянулась за ними активно. Вайми не старался очень уж морить её — да не забывал и про себя, так что свертки скоро кончились. Они запили их водой — из одной чашки, не отрывая от неё рук, — потом юноша, наконец, поднялся на ноги. Подруга — подругой, а мир вокруг большой…

Выйдя из хижины, Вайми потянулся, зевнул и осмотрелся. Жизнь племени шла, как обычно — Йэвуу играл на свирели — просто так, для себя, компания его дружков собралась вокруг Аютии — должно быть, она вновь рассказывала им легенды племени. Миран усердно вырезал статэтку Линнэр, очевидно, укравшей его сердце, а самого Вайми, уютно скрестив босые ноги, поджидал Йанто, один из пятнадцатилеток — ему не терпелось получить ещё один урок рисования. Парнишка явно задумался о серёзных отношениях с Наурэ и мечтал о вручении любовной картинки. Конечно, она должна выглядеть, как следует и потому он усердно упражнялся. А Вайми слыл лучшим рисовальщиком племени, так что роль учителя выпала, естественно, ему. Юноша не возражал: Йанто ему нравился, а уж чувства мальчишки он понимал превосходно.

Йанто притащил целую стопку кусков гладкой коры и костяные палочки, которыми выдавливался рисунок. Окраска его представляла собой уже второй этап операции, куда менее ответственный — неудачно наложенную краску можно и стереть, а вот неудачный штрих стила уже не исправить. Рисовать просто так он уже научился, а теперь предстояло перейти к главному…

Когда Йанто ушел — со стопкой рисунков и сияющий, как утреннее солнышко — к Вайми подошёл Ахет. Полукровка по-прежнему скитался в лесах. Смеяться над ним после данной Вайэрси клятвы не смели, но любви к нему не прибавилось. Все Глаза Неба старались избегать его, и Вайми тревожно присматривался к изгою. Теперь он не мог обращать своё безумие на найров. Глаза Ахета блестели, хотя безумия в них вроде бы не было…

— Ты единственный, кто нравится мне, но и ты не отвечаешь на это, — начал он. — Я не могу больше терпеть. Лина стоит между нами, и я убью или себя, или… — он вдруг смутился и покраснел, заметив вышедшую к ним девушку. Лина внимательно смотрела на него.

— Или меня, что ли? — Ахет опустил голову. — Ты любишь моего Вайми? Зачем тебе парень? Что ты будешь с ним делать? Ты когда-нибудь был с девушкой?

Ахет криво улыбнулся.

— Нет. Вы все ненавидите меня, а я хочу любить… хоть кого-нибудь, — он повернулся, чтобы уйти.

— Стой! — крикнула Лина. — Останься.

— Зачем? — спросил Ахет. — Ты мне не нужна. И вообще… — его рука взметнулась с едва заметной быстротой.

Изогнутый найрский кинжал должен был вонзиться под ухо Лины. Девушка остановила его руку, подставив предплечье, и ответным ударом под дых сбила полукровку с ног. Всё кончилось так быстро, что Вайми даже не успел испугаться.

Лина села на задохнувшегося Ахета верхом. Её рука утонула в чёрном потоке волос и вынырнула из его непроницаемых глубин с узким вайтакейским ножом из синевато-зеленого прозрачного кристалла: это оружие подарил ей когда-то Вайэрси. Его кромки истончались до невидимой, убийственной остроты.

Ахет неожиданно спокойно смотрел на неё — худой, гибкий. Громадные зеленые глаза, казалось, одни жили на его искаженном болью бледном лице.

— Ударь, — наконец сказал он, отдышавшись. — Только так, чтобы сразу. Я не хочу жить.

— Нет, — Лина усмехнулась и вдруг свободной рукой погладила его пухлые губы и черные волосы — длинные, прямые и густые. — Это слишком легко. Пожалуй, я покажу тебе, что девочка должна делать с мальчиком. Согласен?

На красивом лице полукровки отразилась сильнейшая растерянность и смущение. Вайми был удивлен и растерян не меньше.

— Но… но… — гневно начал он… — но это…

— Что? — спокойно спросила Лина. — Я единственная, кто может ему помочь. И я это сделаю. Я не могу иначе. Извини. Но ты — мой возлюбленный, и мы вместе будем с ним… ведь мы оба ему нравимся. Ты согласен?..

Вайми вновь — возбужденно, испуганно, дико — посмотрел на неё и кивнул. Тем не менее, он смутился и покраснел до ушей. Ахет выглядел не лучше. Что бы им обоим ни довелось пережить, но они оба были только юноши.

— Пойдем! — Лина взяла едва отдышавшегося Ахета за руку и почти силой затащила его в хижину. Она растянулась на травяной постели, глядя на него снизу вверх. — Так ты что-то хотел со мной сделать, Ахет? — она поджала ногу, почесывая узкую подошву. Подобные, вроде бы невинные вещи она делала так, что Вайми почему-то начинал думать только о любви. — Давай, покажи…

— Я… я никогда не был… с девушкой, — выдавил полуживой от смущения Ахет. — Я… не знаю… — он покосился на Вайми, и Лина рассмеялась.

— Ладно. Тогда я покажу.

Вайми разинул рот, чтобы возразить, но так и не нашел нужных слов. Обычаи племени были очень мудры — если два мальчика любили одну девочку, или две девочки — одного мальчика, никто не мешал им быть всем вместе, сразу — выбор в любви, дарившей племени жизнь, был священным. Даже если один из них полукровка — это интересно и волнующе, но не более того. И потом, кроме любви есть ещё жалость и желание помочь. А другого выбора у них просто не осталось — кроме чьей-то смерти.

Лина велела им с Ахетом сесть рядом, возле двери, и юноши подчинились, смущенно посматривая друг на друга. Снаружи потемнело, собиралась гроза. Тучи уже затянули всё небо, рельефные, зеленовато-синие. Тяжелый, влажный воздух сгустился.

Ахет часто дышал. Сердце Вайми сладко трепетало — он чувствовал, что сейчас начнется нечто необычное, нечто такое, что бывает только раз в жизни.

Лина несколько раз встряхнула волосами, растрепав их так, что они стали едва ни не вдвое пышнее, тщательно осмотрела себя, стряхивая совершенно незаметные для Вайми соринки — а потом начала танцевать, сомкнув руки над головой и дерзко виляя бедрами. Её маленькие босые ступни изящно переступали в пыли, смуглое тело сливалось с полумраком, проступая неожиданными отблесками — то высокая грудь, то тугой изгиб стана, то призрачный рисунок мускулов на поджавшемся к самой спине животе…

Вайми смотрел, не двигаясь, почти не дыша. Лина уже сотни, тысячи раз танцевала для него — но этот танец оказался каким-то особенно… вызывающим. Сидеть, глядя на него, было совершенно невозможно. Юноша не заметил, как присоединился к подруге. Ахет тоже встал, ошалело глядя на них — и Лина, засмеявшись, втянула его в круг…

Вайми умел танцевать — по крайней мере с Линой — но Ахет ужасно мешал ему. Он то и дело налетал на полукровку и они оба отчаянно смущались. У Лины это вызывало только смех, отчего они смущались ещё больше. Но быстрый ритм танца уже подхватил юношу: очень скоро в мире не осталось ничего, кроме изящных, стремительных изгибов их тел. Незаметно их танец превратился в нечто совершенно иное — и Вайми едва не умер от стыда, обнаружив, что скользящие по нему ладони принадлежат вовсе не Лине. Она, впрочем, тут же завладела руками полукровки, без особого стеснения показывая, что с ними должен делать мальчик. Вначале Ахет ещё пытался вырваться, но потом, ощутив её гладкую теплую плоть, такую дерзкую и чуткую, как-то увлекся. На его лице возникли восхищение и испуг и Вайми даже охватила зависть — он-то хорошо помнил, что радость первого прикосновения к подруге можно испытать только раз. Уже не в силах сдерживать себя, он сам потянулся к Лине. Их ладони ласкали гладкую, подвижную поверхность её втянувшегося, восхитительно упругого живота, тихонько мяли грудь, терлись между бедер. Гладкое, прохладное, упругое тело девушки сводило их с ума. Они почти обвивались вокруг неё, ни о чем больше не думая. Ладони, подошвы их ног, чуткие губы, дразнящие, осторожные зубы, жаркий мрак под упавшими на глаза волосами — всё это сливалось так тесно, что они уже не сознавали себя отдельными существами. Все сомнения ушли, осталась только глубокая, уверенная радость, незамутненное единство трех тянущихся друг к другу душ…

Проснувшись, Вайми помотал головой, чувствуя себя удивительно легким, обновленным. В нем не осталось ни желания, ни стыда — вообще никаких чувств, кроме тепла и неуловимого света внутри. Обойдя задремавшую пару, он вышел из хижины. Его босые ноги холодила мокрая трава, но, хотя прошел дождь, влажная жара не спала. Небо затянули плотные синеватые тучи — они плыли над ним, словно перевернутые горы. Вайми вдруг показалось, что он умер и очнулся в каком-то ином мире…

Рядом беззвучно появился Ахет. Их взгляды встретились — чуть насмешливые, спокойные. Стыдливое напряжение, жившее между ними с той встречи в лесу, исчезло. Все чувства встали на положенные им места.

— Ты красивый, — сказал улыбаясь Ахет, проведя пальцами по длинному шраму на плече Вайми, — и счастливый. Лина… в общем, я ухожу в Туманную долину. Там есть одна девчонка… Иннка. Я думал, что она смеялась надо мной, а она просто злилась на мою нерешительность. Я соблазню её — теперь я знаю, как это делать — и она будет принадлежать только мне. А я — ей…

— А если она не захочет? — невинно спросила Лина. Она вышла из хижины, расчесывая волосы.

Ахет смущенно улыбнулся.

— После того, как я застану её одну в темном месте — захочет. И потом, мои дети будут лишь на четверть найрами. Я думаю, она согласится. До встречи!

Он подобрал свое оружие и направился к нижнему выходу из селения. Подростки смеялись ему вслед — но уже с печальной завистью и без презрения, как смеются над старшими.

Через несколько дней, когда пара сидела в своем доме, всё ещё смущенно косясь друг на друга, Ахет вновь подошел к ним. На сей раз уже не один — к нему прижималась гибкая девчонка всего лет шестнадцати, с роскошной гривой черных волос и такими же, как у Ахета, зелеными глазами, очень яркими на смуглом задорном лице. Она держала юношу под руку, так крепко, словно боялась, что он вдруг исчезнет, вся какая-то взлохмаченная, ободранная и искусанная. То же, но в ещё большей степени, относилось и к Ахету. Вайми уже не нужно было смотреть в их сияющие глаза. Он даже ощутил мимолетную зависть.

— Кровь твоей матери победила в тебе, — сказала Лина. — Ты очень сильный юноша, Ахет.

— А ты умеешь исцелять не только тела, но и души. Благодарю тебя, — он нагнулся и коснулся губами её ладони, сразу над пальцами.