Слуга Государев. Тетралогия

Глава 16

Москва

12 мая 1682 года. Вечер

— Бах-бах-бах! — звучали выстрелы поверх голов стрельцов.

Движение толпы замедлилось, но не остановилось вовсе. Теперь некоторые из стрельцов, что ранее, преисполненные верой в безнаказанность, прорывались к воротам в первых рядах, как истинные «джентльмены», стали пропускать вперёд своих товарищей.

Те, кого пропускали, не будь дураками, всеми своими действиями, или, скорее, бездействием, показывали, что не намерены пользоваться вежливостью товарищей.

«Будьте любезны проследовать на штурм, сударь,» — словно бы говорили одни бунташные стрельцы.

«Только после вас, сударь, там что-то слишком жарко, боюсь опалиться,» — как будто отвечали другие.

Но в такой диалог легко вклинивалась третьей силе, которой было плевать на договоренности первых. Когда движется такая толпа, то задние обязательно подталкивают впереди идущих. Так оно получилось и в этот раз. И даже те стрельцы, что и вовсе уже были готовы отправиться к своим семьям домой, вынуждены были теперь подчиниться толпе и продолжать движение вперед.

— Перезаряжать! Следующий залп по толпе! — командовал я.

— Но как же так, выборный? — возмутился один из десятников. — По своим же стрелять будем!

— Сомневаться нужно было раньше! Исполнять приказ! — сказал я и направил пистолет на этого «морализатора».

Покрутив головой по сторонам, десятник нехотя несколько раз дунул на тлеющий фитиль, опер свою пищаль на выставленные сошки и изготовился стрелять.

Так оно. Для кого-то всё происходящее ещё недавно могло казаться игрой, лишь только процессом выбора правильной стороны. Одни выбрали бунт, другие антибунт. Но правда ли нужна большинству, за правое ли дело идут стрельцы? Уверен, что ещё немало тех, для кого «правильная сторона» — это та, где больше заплатят.

Нужна России профессиональная армия. И это не стрельцы. Они кто угодно в нынешних условиях. Полицейские, Росгвардия, но не армия. Реформа назрела, это видно в том числе и по тому, сколь бунташные стали стрельцы.

— Бах! — прозвучал выстрел со стороны мятежных стрельцов, и следом за ним последовали ещё два выстрела. — Бах! Бах!

Рядом с тем самым десятником, который только что пытался достучаться до меня со своими высокими моральными принципами, завалился стрелец.

— Михайло! — истошно орёт тогда стрелецкий десятник и выжимает спусковой крючок. — Кум!

Петушок с кончиком тлеющего фитиля падает на затравочную полку, порох воспламеняется, выталкивая свинцовый кругляш из ствола.

— Бах! — звучит выстрел.

— Не стрелять! — лишь чуть запоздав, приказываю я.

Понимаю, что теперь могли бы найтись те, у кого дрогнет рука, и прозвучат ещё и ещё выстрелы. Как у того десятника, который только что не хотел стрелять, а как только его товарища убили, так и моральные принципы резко изменились.

— На! — тут же бью в челюсть недисциплинированного десятника, и тот уходит в глубокий нокаут.

На меня бросают хмурые, недопонимающие взгляды. Ничего, поясним, воспитаем.

— Воевать нужно по наряду и порядку, али ступайте коровам хвосты накручивать и барина ублажать! Стрелец живет по наряду! — грозно прошипел я.

Я был готов даже в такой сложной ситуации, когда противник пусть и колеблется, но всё равно медленно и неуклонно продвигается, наказывать своих. Армия — это один из синонимов порядка. И к нему нужно стремиться, превозмогая сопротивление даже самых упёртых.

— Бах-бах-бах! — прозвучали выстрелы в нашу сторону.

В этот раз стреляли из пистолетов и явно издалека. Пуля настигла одного из бойцов. Тот завалился, но даже мимолётным взглядом я заметил, что свинцовый шарик не прошил плоть человеческую, а застрял в стрелецком кафтане.

Значит, действительно били из пистолетов и с немалого расстояния — на излёте пули. А между тем бунтовщики были уже шагах в сорока. Частью они уже изготовились рубить нас на фарш своими бердышами.

— Первая линия, пали! — отдал я, возможно, самый судьбоносный приказ в своей жизни.

В моей нынешней жизни — этот приказ самый важный. Но в прошлой мне довелось отдавать таких не один десяток. И даже приказывать открывать огонь по толпе людей. Не колебался я сейчас. Если эта толпа прорвется в Кремль, то крови будет не меньше, чем сейчас на площади, рядом со сводами собора Василия Блаженного.

— Бах-бах-бах-бах! — разрядилась первая линия стрельцов.

Они стали оттягиваться назад, но как-то неуклюже, мешая своим товарищам из назначенной второй линии занять позиции для стрельбы.

— Десятники, порядок наведите! Вторая линия, товсь! — кричал я одновременно туда и сюда будто пазлы собирая из людей: одного стрельца оттягивал, другого проталкивал, разбирая заторы из бойцов.

Ох, сколько ж ещё учиться и учиться! С этими бойцами не приходится мечтать о качественной линейной тактике, во всяком случае, сейчас. И глаз да глаз нужен тому, кто будет управлять таким боем.

Но у меня получалось это в прошлой жизни, и в этой, видимо, навык не исчез. Может быть, и не вся картина была мне видна и понятна, но большая часть происходящего ясна. Казалось, что видно было даже то, что происходит за моей спиной.

И как удачно, что этот навык из прошлой жизни ко мне вернулся. Во время сражения, во время любой операции умение видеть многое и одновременно анализировать множественность событий — это очень важное подспорье для успешной работы и службы.

— Бах-бах-бах! — наконец, прозвучал слаженный залп второй линии.

— Третья линия! — выкрикнул я, стараясь рассмотреть в дыму от сожжённого пороха результаты стрельбы.

Если бы мне не нужна была конкретика, то достаточно было бы всего лишь слышать: стоны, крики отчаяния и проклятия — всё это говорило о том, что наши пули не пролетели мимо. Хотя я заприметил троих бойцов, которые разряжали свои ружья заведомо выше голов наступающих бунтовщиков. И этих людей я запомнил. С ними мне не по пути. К сожалению, комплектование монолитного полка, способного быть примером дисциплины и порядка, — дело, как видно, длительное, если не сказать постоянное.

Лёгкий ветер чуть приоткрыл туманную завесу войны: из-за дымов я увидел, что не менее сотни мятежных стрельцов убиты или получили тяжёлые ранения. Те, кто был легко ранен, старались протиснуться назад, расталкивая целыми конечностями других колеблющихся, которые вынужденно шли вперёд, так как их поджимали сзади их же товарищи.

— Буде какие указы? — спросил Никанор.

— Третья линия, товьсь! Без приказа не стрелять! — выкрикнул я.

Уже было очевидно, что противник, который нам сейчас противостоит, максимально дезорганизован. Те стрельцы, что привычно п пытались выставить на сошки пищали, то и дело бывали сбиты другими бунтовщиками, которые либо стремились убежать прочь, либо тоже что-то сделать. Но без приказов, без порядка в рядах, могли прозвучать только одиночные выстрелы.

И в данном случае этой паузой я давал шанс бунтовщикам организоваться хотя бы на отход.

— Третья линия, пали! — выкрикнул я, когда не менее четырёх десятков бунтовщиков рванули в нашу сторону.

— Бах-бах-бах! — прозвучали выстрелы.

— Первая линия, готовься! — сразу после выстрелов последовал мой очередной приказ.

Стрельцов с бердышами смело свинцовыми пулями. Теперь уже не было среди моих бойцов тех, что стреляли бы поверх голов. Даже если ты сомневаешься, стрелять ли в толпу, всё равно выжмешь спусковой крючок, когда на тебя с бешеным взором и с отчаянным криком бегут бородатые мужики с огромными топорами. И их цели и намерения более чем понятны.

Первая линия же теперь ещё была не готова стрелять. Больше половины бойцов не успели перезарядить свои ружья. А ведь времени, по моим подсчётам, у них для этого было предостаточно — не менее сорока секунд.

Ну и как в армии прусского короля Фридриха Великого добивались от солдат четырёх выстрелов в минуту? А ведь оружие наше не столько устарело — нет, не в этом овтет.

Кремнёвое ружьё на вооружении стрельцов было, может, одно на десять человек. Нового образца, возможно, закупленного в Голландии или германских государствах. Новое оружие, как правило, находилось в пользовании молодого и неопытного стрельца. Потому что ветераны предпочитали пользоваться знакомым вооружением. Изменить эту тенденцию в одночасье не получится. Так что я даже не тратил силы. Хотя как раз-таки кремнёвые ружья сейчас уже были готовы стрелять.

— Первая и вторая линии прикрывают! Остальным — отход в Кремль! — выкрикнул я очередной приказ.

И линии зашевелились. О! Такая бы прыть — исполнять другие приказы… Правда, дисциплины всё равно не хватало. Мои бойцы рванули к открытым Спасским воротам. А ведь в моем подчинении лучшие бойцы России, Первый стрелецкий полк. Ну если только можно было поспорить со Стремянным полком, конными стрельцами.

Я подал заранее оговорённый сигнал Рихтеру. Стволы фитильных и кремнёвых ружей уже торчали из башни над Спасскими воротами, немцы приготовились стрелять с позиции на стене.

— Бах-бах-бах! — звучали выстрелы в нашу сторону.

— Вжиу! — просвистела пуля возле моей головы.

Горячий поток воздуха обжёг щёку. Я усмехнулся. Свою пулю никогда не увидишь, никогда не услышишь. А я и услышал, и, казалось, даже увидел в полёте немалого размера свинцовый шарик. Так что поживу еще. Долго ли?

Но ситуация становилась критической. Внутренне похвалив себя за вовремя отданный приказ, я наблюдал, как противник начинает организовываться. Вперёд вышли люди, в большинстве своём даже одетые не как стрельцы.

Казалось эти бунтовщики похожи и по внешнему виду, и даже по каким-то повадкам на тех разбойников, которые напали на меня, которые убили моего отца. Как два сапога пара. В общем, сапоги это были из одной партии и сделанные на одной фабрике.

— Первая линия, пали! — выкрикнул я, закрывая уши и открывая рот.

— Бах-бах-бах! — примерно две трети стрельцов выстрелили в сторону уже почти изготовившихся к стрельбе противников.

Уже не таким болезненным для моих ушей оказался этот залп. Но голова шумела. Видно, лёгкую контузию я получил.

— Первая линия, отход! Вторая линия, прикрывать! — выкрикнул я, оставаясь на месте и наблюдая за раскрывавшейся картиной последствий выстрелов.

— Бах-бах-бах! — около десяти фузей противника разрядились в нашу сторону.

Трое моих бойцов завалились на спину, один схватился за плечо. А ведь это ещё мы прикрывались телегами. Потерь могло бы быть значительно больше.

Я перехватил нарезной мушкет, до того не использовавшийся из-за сложности работы с этим оружием. Но еще сложнее было перезаряжать штуцер. И теперь я стал выцеливать того офицера, который смог навести порядок пусть и среди крайне ограниченного числа бунтовщиков.

Такие деятельные командиры должны уничтожаться первыми.

Я ещё раньше, когда мы только выходили к Кремлю, выискивал хоть один нарезной ствол. Для меня, как человека, научившегося стрелять одновременно с тем, как ещё хилые ручонки мальчишки могли держать первую винтовку, мелкокалиберную ТОЗ-8, была неприемлема стрельба «в ту степь». Только видеть цель и поражать ее.

И такой мушкет, пусть и фитильный, был найден лишь только у двух сотен «синекафтанников», что присоединились к нам. Громоздкое, однако, оружие. Но когда-то из похожего мушкета, правда, с колесцовым замком, я стрелять пробовал.

— Вот ты, гад! — сквозь зубы прошептал я, наблюдая за командиром, который кричал на своих подчинённых и выстраивал их в линию.

— Бах! — прозвучал выстрел.

Несколько искр от сгоревшего пороха обожгли мне висок. В плечо мушкет лягнул так, что промелькнула мысль — не сломать бы.

Дым от сгоревшего пороха устремился в сторону, и я увидел корчившегося от боли командира бунтовщиков. Есть. Куда прицеливался, туда и попал. Наверняка живот у него разворотило.

— Пали! — отдал я приказ.

И как только прозвучали выстрелы второй линии, я приказал и им отходить.

Бойцы ринулись ко всё ещё открытым воротам. Я же отходил степенно, наблюдая за тем, как не менее двухсот стрельцов, которые только что стремились спастись и спрятаться за спиной своих товарищей, рванули к телегам.

Да, они увидели, что больше защитников нет, оставался лишь только я один, а все бойцы либо уже покинули позиции, либо прямо сейчас заходили в Спасские ворота.

И всё-таки позёрство и демонстрацию своей смелости нужно использовать дозировано. Ведь сейчас было бы очень логичным начать закрывать ворота, даже если за их пределами остаюсь я.

Так что ноги в руки — и бегом!

— Бах-бах-бах! — раздались выстрелы с башни и стен Кремля.

Рихтер выполнял свою задачу. Он этим залпом отсекал меня от жаждущих расквитаться за все свои страхи бунташных стрельцов.

И вот я внутри Кремля. Выстрелы со стены ещё звучали, но явно бунтовщики не пойдут прямо сейчас на штурм. Нет у них для этого должной организации.

— Расступись! Дорогу! — требовательно взывал кто-то.

Стрельцы и вправду расступались. Большинство смотрели в мою сторону. Ждут ли чего, слова от меня? Я собирался подбодрить бойцов, но уже видел залысину Матвеева, а после показалась его пышная, но с прядями седых волос борода.

— Полковник… — обратился ко мне Матвеев, но из-за его спины вдруг выскочил царственный ураган.

— А! Ты славно дрался! Но я видел, что можно было сделать на два залпа побольше! — скороговоркой, быстро переминаясь с ноги на ногу, как будто бы прямо сейчас готов бежать спринтерскую дистанцию, говорил Пётр Алексеевич.

— Ваше Величество! — сказал я, кланяясь царю.

— Величество? Артамон Сергеич, боярин-то яко меня назвали? — будто бы похваляясь, сказал Пётр Алексеевич.

— Зело чудной наказной полковник. По-иноземному до тебя, твоё Величие, обращается, — хитро прищурившись, говорил Матвеев.

Но после боярин понял, что не об этом сейчас должна идти речь. И множество глаз стрельцов смотрели на меня, на боярина, на царя.

Ай да Матвеев! Ай да сукин сын! А ведь он специально Петра притащил сюда. Сейчас стрельцы смотрели на государя, прятали глаза, переминались с ноги на ногу. Эти люди только что убивали, строго говоря, своих товарищей, они видели в своих рядах пусть и небольшие, но потери. Сейчас же у них другие эмоции.

Они преисполнены чувством подданичества. Как же! Царь! Царь тут!

И вот этот вот приход Петра Алексеевича к Спасским воротам сказал сразу нужное и очень много. Порой наглядность куда как больше поможет, чем самая грамотная и пылкая речь. Теперь бойцы знают, за кого конкретно они сражаются.

— Полковник? Ты же полковник? — обошел меня кругом царь, рассматривая. — Как есть стрелецкий десятник. А дядьки называют тебя полковником.

— Так стрельцы и выбрали меня, Ваше Величество…

— Вот! Изнову! — звонким голосом выкрикнул Пётр Алексеевич. — Григорий Григорьевич, а ты слышал сие? Яко он меня! Величеством вашим! Не твоим, а «вашим»!

Пётр Алексеевич явно забавлялся ситуацией. А я подумал, что если бы он видел то сражение, которое только что разворачивалось и уже утихло под стенами Кремля, то не был бы столь разгорячённым и не выглядел бы счастливым.

— Пётр Алексеевич, буде ли у тебя, государь, желание слышать, о чём мы говорить станем? — спросил Матвеев у малолетнего царя.

Конечно же, Петру было очень интересно, о чём же будут говорить и что делать. Для него, было по всему видно, всё происходящее — игра, в которой Петр Алексеевич чувствует себя в полной безопасности, а то, что происходит за стенами Кремля — так это так… баловство.

Может, и не совсем правильная позиция. Это введение государя в заблуждение. Но вполне понятно стремление представлять все игрой, даже человеческие смерти, если парнишке десять годков отроду. И то не полных, а лишь скоро исполнится.

Но позиция Матвеева удивила. Он словно бы очень хотел присутствия Петра. Причем совещание-то нынче можно провести и без царя. Тогда зачем Матвееву Петр рядом? Пытается государя увлечь? Или что-то другое? Матвеев темнит.

— Мы дозволили тебе, полковник, сделать то, что сделано! — кивнув между собой, получив согласие Матвеева и Языкова, говорил между тем Григорий Григорьевич Ромодановский.

Мы располагались всё в той же небольшой палате, где и ранее находился, как я всё ещё это называю, антикризисный штаб. Я с удивлением заметил, что здесь поставлены были ещё столы, на которых разложены карты Москвы. Мало того, тут же на столах были различные бумаги, на которых были цифры и названия полков. Так что не только я действую, но и собирается всевозможная информация по бунтовщикам. Оно и правильно. Все вешать на себя никак нельзя. Пусть и остальные поработают.

— Что дале делать станем? Еще баталию под стенами Кремля? Али на вылазку пойдем? — ёрзая на стуле, спрашивал государь.

— Государь, послушай нас, да и рассудишь, — улыбнувшись, сказал Матвеев.

Нехотя, явно пересиливая собственные желания, Петр Алексеевич вновь сел на предложенное ему кресло. Может, попросить государя пересесть? При охранении Первого лица, сидеть прямо возле двери позволять нельзя.

— Ведаете ли вы, что в Стремянном полке? — между тем спросил я, желая перейти к делу.

Опять, что ли, нарушил какие-то сословные условности? Все переглянулись, и я поймал на себе недовольные взгляды. Вот потому-то Фёдор Алексеевич отменил местничество да книги сжёг с родословными. Действовать нужно быстро, а не манерничать, очереди соблюдая!

— А сдюжишь, полковник, прорваться до Стременных? Они в бунт не ушли. Но и не пришли на выручку. А с ними куда как проворнее оборону держать! — с хитрецой в глазах спрашивал Ромодановский.

— Выдюжу, коли для общего дела потребно! — решительно отвечал я. — В ночь и пойду к ним.

Бояре переглянулись между собой, состроили недоверчивые мины на своих бородатых, умудрённых морщинами многих раздумий лицах.

А вот реакция Петра меня аж позабавила.

— Смел и дерзок! — вскочил со своего стула непоседливый царь. — Ты выборный полковник? Сие не по наряду. Нарекаю тебя полковником!

— Государь, нарекать полковником не по чину, — спокойно, рассудительным голосом сказал Матвеев.

А что это? Я слушал, но заметил — боярин-то посматривает на дверь, словно ожидает кого.

— Слово на том моё! Разве же не встал он на защиту мою и вашу? — сказал, взвизгивая от упорства, худосочный высокий мальчишка.

Но тут мальчик выпучил глаза и так посмотрел на Матвеева… кто бы другой, так и вовсе съёжился бы под напором такого взгляда. Артамон Сергеевич же удовлетворённо кивнул и улыбнулся. Было видно, что подобная реакция государя ему нравится.

А ещё Матвеев стремился угодить государю, полагая себя на месте главного регента при царе. Так что такая мелочь, как желание Петра Алексеевича назначить меня полковником, — сущая безделица по сравнению с тем, какую власть может приобрести Артамон Сергеевич Матвеев, если станет для царя другом и исполнителем царских прихотей.

И раз — снова на дверь косится Матвеев. Ой, нехорошо.

— Государь, пересядь, Богом прошу, от двери! — все же решился я произнести эти слова.

Чуйке нужно доверять. Лучше перестраховаться.

— Да как ты царю говоришь? — вдруг неожиданно взъярился Петр Алексеевич, сверкнув очами. — С чего возомнилось тебе, десятник?

Кажется, и придушить меня готов. А правильно ли я решил, что нужен нам Петр? Возможно, не так уж и неправы были те, кто называл Петра не Великим, а Антихристом. Может быть, и правда, что при нем треть населения страны сгинуло? Что туркам проиграл, а у шведов с великим напряжением выиграл войну. Сына убил, на ямской подстилке женился…

Того ли я человека собираюсь охранять?

Время истекало. Дверь с грохотом распахнулась, в комнату влетели двое мужиков. Оба с пистолетами, с шальными, словно под наркотиками, глазами.

— Сдохни, нарышкинское племя! — выкрикнул один из мужиков и направил ствол в голову Петру Алексеевичу.

Бояре здесь безоружные, у меня на входе забрали оружие. Выбор… Здесь и сейчас…

Выбор!!!