Слуга Государев. Тетралогия

Глава 11

Москва. Стрелецкая слобода

12 мая 1682 года. Предрассветное время

Отец… Теперь у меня есть семья. Иван Стрельчин шёл мне навстречу, и даже издали, не столько рассмотрев глазами, сколько почувствовав, я видел его слёзы. Это мужские слёзы. Человека, который искренне рад видеть меня. Поди чуть ли не похоронил в своих мыслях меня.

— Не верил старый вояка, что так скоро вернусь! — сказал я, но не так громко, чтобы кто-либо услышал.

Мимо, словно с пробуксовкой, промчалась телега моих сопровождающих. Вояки спешили покинуть наши края. И даже рубль, то есть ефимку, забыли взять. Ну, да поняли они всё, что Первый стрелецкий полк уже бунтует. Ошибаются… первый стрелецкий полк, может, и бунтовщики, но с приставкой «анти». Мы восстаём — но против бунта.

— Всё ли добре, сыне? — смахнув предательскую слезу, с улыбкой спрашивал отец на подходе ко мне.

— С Божьей помощью, батюшка! — сказал я, стараясь не хромать, но это было тяжело без этого.

Отец увидел, что не так уж со мной всё в порядке. И дело не только в хромоте. И кафтан мой местами порван, да и сам не могу быть эталоном свежести и отдохнувшего человека.

— А что с тоб…

— Ложись! — крикнул я в сторону отца, перебивая его.

Я услышал щелчок в почти полной тишине — и понял, что сейчас случиться. От момента срабатывания спускового крючка на пистолете до вылета пули из ствола есть, может, секунда или чуть менее её. А ещё и какая-то доля секунды, чтобы пуля пролетела расстояние. И я почти что навзничь упал в грязь.

— Вжух! Вжух! — надо мной пролетели две пули.

Перекатываюсь в сторону, срочно меняю позицию. С больной ногой, да еще и с налипшей грязью, мне было тяжело ворочаться. Но жить захочешь — извернешься.

— Отец, ложись! — кричу я, краем зрения замечая, что мой родитель всё еще смотрит в мою сторону.

И уворачиваться от пуль, хоть бы согнуться, он не собирается.

— Бах! — ещё один выстрел, пуля уходит в лужу рядом со мной, поднимая небольшой фонтанчик воды.

Привстаю и ломаным шагом, а он и так у меня был не четкий, устремляюсь вперёд, где обнажил свою саблю отец, ожидающий честной драки на клинках. Схоронись, Иван Данилыч! Схоронись же, ну! Этот бой уже не может быть честным, пока в нас стреляют исподтишка, из-за угла. Бандиты, а любой, кто вот так нападает — бандит, прячутся за дверью недалеко стоящего дома, в метрах пятидесяти, или чуть меньше. Но метко же бьют, скоты!

Нога… Если бы не она, я уже стоял бы рядом с отцом. И лучше так, встретить грудью пулю, чем валяться в грязи, когда твой отец принимает удары судьбы. Глупо, безрассудно ведет себя сотник Стрельчин, но мужественно и стойко.

— Бах! Бах!

Замечаю, как один из пятерых вышедших из соседнего дома бандитов направляет пистолет именно в сторону отца. Да неужто всё равно тебе, по ком палить? Расстояние — метров двадцать пять. Выхватываю из подкладки кафтана нож и, насколько хватает мочи, кидаю в сторону бандита с пистолетом.

Нет иллюзий, что смогу поразить врага. Задача — отвлечь. И бандит замечает, как в его сторону летит нож. Он делает два шага в сторону. Я на бегу и не вижу выражения лица бандита, но почему-то мне кажется, что в этот момент он ухмылялся. Мол, идиот, глупо же надеяться поразить меня с такого расстояния.

Если это и так, то умом стрелок не блещет. Своим броском ножа я выгадал несколько секунд. Выстрела в сторону отца не последовало. Я уже рядом.

— Стреляй же! — с недоумением выкрикнул я в сторону отца. — Достань пистолеты и стреляй!

При приближении к своему родителю я заметил, что у него за поясом два пистолета. Что ж не использует? Может, не заряжены?

— Куда и стрелять? В темень? — усмехаясь, отвечал Иван Данилович Стрельчин. — Пусчай выйдут бесовы черти!

Уже трое стрельцов, те, которые первыми выглядывали из-за стены, бежали к нам на помощь. Ну что ж, теперь повоюем. Немного бы выиграть времени. А там… еще посмотрим кто-кого.

Ведь в наше время всё равно ещё большую роль играет холодное оружие, а порой и кулак. Противники приближались, то быстро, то замирали. Они выходили из дверного проёма, поэтому те, кто уже вышел, выстрелил и направился вперёд, чуть замедлялись, ожидая своих подельников.

Наконец-то и я извлёк из ножен свою саблю, что вернули мне на выезде из Кремля. Словно бы гоночным болидом пролетели в голове все уроки деда, еще какого мастера сабельного боя! Родом он был с Кубани, казаком.

— Ну? Потанцуем? — сказал я под выплеск адреналина в кровь.

Мурашки пробежали по телу. Давно уже забытое чувство. Когда шёл мстить за дочку, ничего подобного не было. Там иное — там словно бы отключились все эмоции. Да и дочь бы я не спас…

А вот сейчас, в этом новом молодом теле, адреналин бурной рекой хлещет, приободряя меня и заставляя жаждать схватки. Он опьяняет и еще нужно потратить сколько-то ресурсов, чтобы не потерять разум. В бою нужно действовать не эмоциями, но умом.

Опа! Знакомая морда! В тусклом свете то ли от полной луны, то ли от далеких, у ворот, костров, я рассмотрел одного из нападающих. Это тот самый крикун, которого первым пинками прогнали из полка. Он поднял вверх руку и, словно какой полководец, направляющий целую дивизию в бой, махнул в мою сторону.

Трое из десяти силуэтов отделились и ринулись в нашем с отцом направлении. Я принял стойку, как некогда учил дед: сабля в направлении противника, ноги чуть согнуты, ровная спина и рука, упёртая в бок. Вечно у меня с этой рукой балансировать и удерживать равновесие не получалось. Потому дед и предлагал некогда ее или «отрубить нахрен левую руку» или «упереть в бока», что характерно, тоже «нахрен».

Я понимал, что у меня до сих пор больной бок, что на ногу я припадаю, возможно, там даже, не дай бог, перелом или трещина. Но я вдруг перестал всё это чувствовать. С болью помог справиться бурный поток адреналина.

Двое противников явно наметили меня своей целью, и лишь один уходил чуть в сторону, к отцу. Именно поэтому я не стал становиться плечом к плечу или спина к спине со своим родителем. Целью нападавших был не Иван Данилыч, ею был я — так что своею персоной смогу оттягивать от отца больше врагов.

— Бах! — наконец, Иван Данилович Стрельчин воспользовался пистолетом.

Ближайшего к нему противника картинно, словно бы в кино, мощью удара пули приподняло вверх, а потом с грохотом уронило на землю.

— Дзын! — я принял на свою саблю удар палаша, с отводом вражеского клинка в сторону.

Детские мечты сбываются, я когда-то мечтал сражаться с врагами дедовой саблей. А вот сейчас ситуация мне не кажется романтичной. Моя сабля была снизу, я крепко контролировал клинок, остриём смотрящий на бандита.

— На-а! — с криком я устремляю саблю снизу вверх, далеко не сразу встречая серьёзное сопротивление, вонзая лезвие в человеческую плоть.

Нет, это не романтично. Я разрубил человеку тазобедренную кость, клинок застрял в районе живота. Кровь и ещё какая-то жидкость, не хочется и думать, какая именно, обильно брызнула на меня, заставляя зажмуриться. Забывшись, опираюсь на другую ногу и… чуть было не падаю из-за резко кольнувшей боли.

— Дзын! — рядом, встав впереди меня, удар ещё одного бандита принял на свою саблю отец.

— Дзын! Дзын! — почти что над головой слышался звон металла.

Отец стоял спиной ко мне, почти вплотную. Ещё один пистолет он так и не использовал. И я, дотянувшись ему до пояса, выхватил оружие, взвёл курок… подсыпать бы на полку пороха, выстрелит ли. Я направил в сторону напирающего на отца бандита и тут же надавил на спусковой крючок. Собачка, или «петушок» опустилась на пороховую полку, порох моментально воспламенился… А казалось, что его там вовсе нет.

— Бах! — грохнул выстрел, снося напрочь бандита, с которым во всю рубился Стрельчин-старший.

Отец повернулся в мою сторону, я уже стоял, вновь изготавливаясь к бою на клинках.

— Батюшка, отстранись, ворога не вижу! — сказал я, выглядывая противника из-за плеча отца.

— Бах-бах-бах! — сразу три выстрела прозвучали почти в унисон.

Резкие вспышки сгоревшего пороха на миг осветили лица убийц. Но у меня не было возможности рассмотреть. Отец закрывал обзор. И он…

Нет!!! Оттолкнувшись больной ногой, я тянусь к отцу — защитить, утащить, загородить! Пусть только вместе мы упадём на землю, пули пролетят мимо. Поздно, поздно — не стал слушать юношу отец, упрямство украло у нас спасительный миг.

Я потащил за собой Ивана Даниловича, батю, но… Толчок пули, попавшей в отца, был ощутим и для меня, обнимающего пожилого сотника. Мы завалились, и две других пули пролетели мимо.

— Отец! — выкрикнул я, одновременно пытаясь подняться.

Иван Стрельчин смотрел прямо на меня — но широко раскрытыми глазами. На миг мне показалось, что он улыбается. Но ответить мне славный сотник уже не мог. Убили его, скоты? Нет… Глаза еще не пустые у родителя.

Удары металла о металл оглушали округу. Со стороны усадебных ворот уже бежали, путаясь в длинных кафтанах, сразу с десяток стрельцов. Но пока только подоспели трое. И сила еще не на нашей стороне.

Не мигая я смотрел в сторону убийц. То самое чувство… потери… непременной мести… Снова! Да когда же я буду чувствовать что-то иное? Или выживет отец. Пусть так и будет! Пусть он узнает, как сын мстил за него!

— Бах! — это стреляли в меня.

Пуля ошпарила ухо. Я чуть поморщился, но сделал ещё два шага навстречу своим врагам.

Краем зрения я заметил, как одного из трёх стрельцов, которые уже схватились с бандитами на клинках, рубанули по плечу или ключице, и тот упал рядом с елозившим в грязи бандитом с отрубленной кистью руки. Они, стрельцы, сейчас сражались за меня! Мне стоит об этом помнить и выискивать возможности отплачивать добром за верность и отвагу.

Я делал шаг, никого более не замечая, как главаря убийц. Предводитель бандитов делал два, но тот — спиной вперёд, разрывал со мной дистанцию. Двое оставшихся его подельников, что не принимали участия в бою, спешно заряжали пистолеты. Но я понимал, что времени на это у них не хватит — уже готова подмога. Стрельцы приближаются к месту схватки, и вряд ли они намерены вести переговоры. И я не позволю говорить, если только узнать… Кто? Хотя ответ для меня очевиден.

— Стой! — сказал я, опасаясь того, что гад сейчас просто развернётся и давай убегать.

Со своей хромотой я вряд ли его догоню.

— Баба ли ты, бегать? Есть ли честь у тебя? — пытался воззвать я к его внутренним устоям, если только есть они у него.

Было видно, что мои слова задевали главаря. Но он будто бы тянул время. И я быстро понял, почему.

Словно бы подкрадываясь ко мне, один из тех бандитов, что начал заряжать пистолет, уже стоял в пяти шагах и заносил сверху то ли тесак, то ли палаш с очень толстым лезвием.

Лишь одними зрачками выдавая, что понял задумку главаря и его подельника, я сделал ещё один шаг, ещё. Семь шагов — не больше, теперь отделяли меня от главаря.

Опираясь на здоровую ногу, делаю шаг, почти что прыгаю чуть в сторону. Меч бандита — со свистом устремляется к месту, где буквально мгновение назад я находился. На здоровой ноге, словно танцор балета, я кручусь, выставляя руку вперёд. А в руке сабля, заточенной стороной к врагу.

Вижу шею бандита. Вот куда нужно бить. Ну! Сабля ударила по шее вора. Я и вправду почти что отрубил ему голову. Почти… голова бандита повисла на остатках несрезанной саблей кожи.

Кровь врага фонтанчиками ударила мне в лицо. Подступил комок к горлу. Но я удержался. Не заходи на меня с другой стороны главарь — так выделил бы время для рвотных позывов. Сейчас адреналин, злость, или еще какая сила, не позволяли и секунду выделить для рефлексии.

— Дзын! — успеваю подставить свою саблю под удар главаря банды.

— Бах-бах-бах! — звучат выстрелы.

Наверняка, это разряжают свои пистолеты подоспевшие на помощь стрельцы. Вижу, как сомневается бандит, вновь разорвав на пару шагов дистанцию. Он, наверняка думает, что если наш с ним поединок продлится хотя бы ещё секунд десять, то главарь уже никуда не сбежит. Глупец… Он тратил время на раздумья, а нужно было принимать решение.

Бандит резко развернулся, демонстрируя мне свою спину и принятое решение — бежать. Прихрамывая, я опираюсь на здоровую ногу и, насколько только получается, отталкиваюсь вперёд, выпрямляясь в струну, на конце которой — моя сабля.

Кончиком клинка я достаю до ног ускоряющегося бандита. Он путается в ногах, заваливается, и я серьёзно ударяюсь о землю. Вот там, где уж лучше бы быть грязи, чтобы смягчить моё падение, оказалась твёрдая земля.

Вопреки ожиданиям, я не потерял сознание и даже чуть сгруппировался, на рефлексах заваливаясь не грудью вперёд, а боком.

Но нужно срочно вставать, иначе, вот так, лёжа, меня этот главарь и прикончит. Да и я его не упущу.

— Егор Иванович! — услышал я знакомый голос совсем рядом.

Подоспели. Пришли!

— Этого живым брать! — хрипло выкрикнул я.

И словно какой-то стержень вынули — я обмяк и пока что не мог подняться. Готов был драться, но лишь одно мне знать — жив ли отец? Но вот тело, хозяином которого нынче являюсь, было, кажется, использовано уже свыше своих нынешних тактико-бойцовских характеристик.

Меня начало колотить. Что такое? Это казалось неестественным. Ведь мысли в порядке, сознание в норме. В наличии — острое желание действовать. А я лежу и дрожу. Икроножные мышцы схватило судорогой, после и пресс…

— Дзын! — послышался звон металла буквально в пяти метрах от меня.

— Кидай шаблю, злодей! — обращались явно к главарю бандитов.

— Куда и ты с ногой подраненной? — услышал я ещё один голос, уговаривающий бандита сдаться.

— На одной-то ноге на саблях биться горазд токмо наш атаман.

А вот последний голос я узнал — Прошка-стрелец. Точно свои пожаловали…

— Ну какой же Егор Иванович атаман? Десятник он наш! — даже в такой обстановке умудрялся наставничать над Прошкой дядька Никонор.

Его голос тоже был для меня узнаваем. Раз успевают еще и поговорить, значит ситуация уже контролируемая. Но я… Усилием воли пытался вернуть контроль над своим телом. Тянул пятки здоровой ноги, чтобы сбить судорогу.

— Ба-тю-шка! — смог я выдавить из себя, когда понял, что дрожь в теле постепенно, но уменьшается.

— Ты сам-то как? — после нескольких звонких ударов металл о металл, а потом глухих шлепков, когда с телом врага встречался то кулак, а то и сапог, надо мной навис дядька Никанор.

— Добре всё со мной! Я жив! Батюшка? — отвечал я, задавая встречный вопрос.

Надо собрать волю в кулак — и вот я начал приподниматься. Тут же по бокам меня подхватили двое стрельцов, помогая встать на ноги. Ну или хотя бы на одну ногу.

— Отходит сотник! — сказал дядька и понурил головой.

Отходит? Я знал, о чём нынче говорило это слово.

И потому я, с силой оттолкнув двух стрельцов по бокам, превозмогая боль в правой ноге, не обращая внимания и на судорогу в левой ноге, похромал в сторону лежащего отца и обступивших его стрельцов.

Пространство у ворот в стрелецкую усадьбу уже было заполнено стрельцами. Большинство из них были в длинных рубахах, но с обнажёнными клинками. Явно спали, с кроватей подрывались сюда, на помощь.

Меня никто не поддерживал, но сзади, будто бы в траурной процессии, шли сразу шесть стрельцов. Сбоку, словно ежесекундно стараясь подхватить меня, плёлся дядька Никанор.

Гомон вокруг быстро прекратился. Стоны раненых оглашали округу. И то казалось, что раненые стрельцы стараются меньше издавать звуков — привлечь к себе внимание тщились лишь только бандиты.

— Добейте всех, окромя главаря ватаги! — решительно, сквозь зубы, сказал я.

И не успел я дохромать до отца, как большинство стонов оборвалось.

Стрельцы расступились. Иван Данилович лежал на земле, кто-то из стрельцов подложил свой кафтан ему под голову.

— Отец…

— Живой? — прохрипел тот.

Не о себе, обо мне думал. Я тут же упал на колени, распахнул его кафтан. Было понятно, что Ивану Даниловичу Стрельчину не выжить. Пуля явно пробила лёгкое отца.

— Уксус! Спирт! Хоть водки! Острый нож! Дайте! Быстро! — выкрикивал я, а губы предательски дрожали.

Как же так! Я только стал приобретать семью. И в этой жизни нашлись те, кто решил отобрать у меня то, что только стало проникать в моё сердце. Уничтожу… Тот, кто послал убийц будет уничтожен!

— Что стоите? — выкрикнул Никанор. — Несите уксусу и что он сказал!

Кто-то из бойцов пробурчал, что не знает, что такое спирт, но всё равно побежал в сторону ворот усадьбы.

Я не мог ничего не делать, даже если всё говорило, что отец умирает. Рана была страшной, и немалая лужа крови натекла с того момента. Он умрет. Но разве понимание, что близкий человек точно умрет — это повод смириться?

Время, время… оно было упущено безвозвратно.

— Нынче ты за голову, сыне! Во всем голова! — неожиданно твёрдым и решительным голосом сказал отец, поднял руку, сделал вдох — и глаза его сразу же стали пустыми.

Я положил сверху руки и принялся ритмично давить — начал проводить реанимационные действия. Вот так, взяв чуть ниже груди… давай, давай… раз, раз… я продолжал нажимать на сердце своего родителя. Тридцать нажатий. Искусственное дыхание. Проверяю пульс… не прощупывается.

Нет, так неудобно, мне нужно залезть сверху.

И тут я чувствую тычок в плечо, заваливаюсь рядом с умершим отцом.

— Будет тебе, Егор Иванович, мучить усопшего! — произносит сотник Собакин.

Хочется нагрубить ему, вцепиться в шею этому мужику, который не дал мне реанимировать отца. Я поднимаю яростный взгляд — но он и сам плачет, не скрывает своих слёз. А во мне постепенно просыпается разум.

Приподнимаюсь, опираясь на плечо Никанор.

— Батюшка мой, ваш сотник, уже отдал свою жизнь за дело правое. Мы не можем нынче предать Ивана Даниловича Стрельчина и встать на другую сторону, — обращался я.

Слезы текли по щекам, я не мог, да если честно, то не очень и хотел, сдерживаться. И чтобы заглушить те чувства, что меня поглощают, все большен начинал думать о дальнейших действиях.

— Будет у кого мысли, что делать далe? — строгим и даже, может, злым голосом, спрашиваю я.

Но вопрос прозвучал не для того, чтобы мне начали отвечать. Знаю я… Дай возможность высказываться каждому, и вместо дела, будет сплошная говорильня. Так что я не дал времени никому подумать, начать высказывать свои предложения.

— Тогда меня слушайте! А кто супротив будет — так пусть скажет мне о том нынче, али молчит впредь! — решительно сказал я, сжав эфес своей сабли, пока что вложенной в ножны.

— Правый ты, десятник. А токмо десятник ты и есть! — сказал Собакин.

Я был готов извлечь клинок и поразить несогласного с тем, что мне быть предводителем полка. Вот только тон сотника не казался вызовом. Он словно бы уточнял формальности.

— Считайте меня, стрельцы, выборным воеводой, али полковником выборным. Как защитим царя и долг свой исполним в полной мере, так всё по-прежнему будет. А судьбу мою пущай бояре решат после, — сказал я, взглядом оглядывая стоящих вокруг множество стрельцов. — Кто против этого?

Все молчали.

— Добре… и я с тобой, — усмехнувшись каким-то своим мыслям, сказал сотник Мирон Собакин.

Были тут и другие сотники, всего в полку их было восемь… нет, уже семь… погиб мой отец.

— Отчего не я? По старшинству мне быть выборным! — расталкивая плечами стрельцов ко мне вышел еще один сотник.

Это был… Вспомнить бы еще… Беднов… Да такая у него фамилия, а имя — Степан. Он на совещании старейшин только молчал, принимал все, что предлагалось. А сейчас решил, что настал час возвыситься?

— Схватить его! — сказал я, извлекая саблю и ею указывая на сотника.

Замешательство. Рядом с Бедновым встали пятеро стрельцов, демонстрируя, что они за своего стоят. И я был готов пролить кровь. После смерти отца еще больше ожесточился, хотя казалось, куда еще.

И тут рядом со мной и за моей спиной стали дядька, Прошка, да и сотник Собакин подтянулся и занял место по правую руку.

— Уходите те, кто не со мной. Один раз говорю, далее прольется кровь! — сказал я.

Сотник Беднов посмотрел по сторонам. От него, как от прокаженного, отступали стрельцы. Не все, но оставалось не более десятка.

— Пожалеете еще стрельцы, сто с безусым пошли, — сказал Беднов.

— Пес! За слова отвечай! — сказал я, сделав два шага навстречу к сотнику.

— Егор Иванович, Богом прошу, не лей крови стрелецкой. Пусчай уходят! — дорогу мне преградил дядька Никанор.

Да и остатки разума говорили, что кровь можно пролить, но после этого может случится что угодно. А пока полк мой!

— Вот так, как и есть, уходите. Сабли свои и пистоли оставляйте. Али считать буду, что супротив пошли и вороги мне и иным стрельцам, — сказал я.

Со злостью, бросая на меня гневные взгляды, но уже молча, некоторые стрельцы бросали оружие и тут же уходили прочь. Таких было не много, но в итоге около двух десятков набралось. Вот и хорошо, избавились от потенциальных предателей и смутьянов.

— И сотник, голова наша избранная, почивший Иван Данилович, последними словами сказал, что его сыну быть головой над нами. Я доверюсь! — поддержал меня дядька Никанор.

Однако, как мне кажется, умирающий отец имел в виду иное… нынче я — голова нашего рода. Мне ответ держать за жизнь и благосостояние семьи.

Я выпрямился, поднял подбородок, ещё раз окинул стрельцов взглядом и начал говорить:

— А коли так… так слухайте меня, стрельцы. Вот что делать станем…

Друзья, если вам нравится история — не забывайте поставить лайк! Вы здорово поддержите этим книгу!