Слуга Государев. Тетралогия

Глава 15

Москва

12 мая 1682 года

Стольный град царства Российского кипел, как котел с водой. Стрельцы! На Кремль идут стрельцы!

Новость разлетелась быстро. По мере того, как толпы стрельцов направлялись к сердцу России, москвичи разбегались с новостями. Там услышат одно слово, тут два. Дальше — хватит человеческой фантазии, чтобы додумать, что творится. Как и то, зачем стрельцы пришли под стены Кремля.

И каждому хотелось привлечь к себе внимание, чтобы его слушали. Потому впитывались новости мгновенно, как и быстро находились те, кому можно было не только рассказать, что видели, слышали — а еще убедить в своей версии событий.

Не упускала эту волну и Воробьиха. Эта грузная женщина в годах часто ходила с растрепанными волосами, ее нередко принимали за ведьму. Но только те, кто не знал Микулину Никитичну, прозванную Воробьихой, могли ее считать дурной бабой.

Микулина имела очень большое сердце. Например, она подобрала с улиц уже четверых детишек и воспитывает их, как своих. Да, детишки эти по дому делают всю работу. Но кто за это упрекнет Воробьиху? Так что она была уважаемой дамой. Но очень любила поговорить и хотела показаться интересной, а потому сплетню старалась донести первой.

— Что будет-то? — вопрошала Воробьиха.

Известной многим москвичам сплетнице отвечали с большой охотой. И гадали, словно пытаясь предположить, как будет развиваться сюжет популярного сериала.

— А что-сь? Кремль возьмут, Нарышкиных на колья посадят, знамо дело! — отвечал пожилой энергичной вдове торговец Митрофан Сопотов.

К мнению этого мужчины многие прислушивались. Уважаемый купец был. Не богатый, а такой, что ближе к народу, и цены никогда не заламывал. И мука у него была неплохая, кукуйская, в основном. А все знали, что немцы с Кукуя муку хорошую мелят.

Разговор тот и был у лавки купца. Конечно же, как только люди узнали, что началось в Москве, сразу же рванули в лавки, скупать еду, соль. Ведь не бывает никогда сытно во время бунтов. А сколь его пережидать? Так что москвичи это знают, некоторые помнят и соляные, и медные бунты.

Вот и к лавке Митрофана всё подходили теперь люди. Но он ничего уже не продавал. Да и людей больно много стоит у лавки, не все из них знакомы. А это странно…

— А ты чего это лавку свою зачиняешь? Не бывало такого, что так рано торги ты сворачивал, — спрашивал у Митрофана гончар Афанасий.

— А что ж непонятно? С чего спрашивать, о чем и сам разумение имаешь? — раздраженно отвечал Митрофан Сопотов.

— Ты не уходи, Митрофан, где ж куплять муку станем, да и иное? — засуетилась Воробьиха, понимая, что именно собирается сделать купец.

Купец Сопотов не отвечал. Двое его работников уже готовили весь товар для отправки прочь, за пределы стольного града. И сам он с семьей уже через час собирался бежать из Москвы. У купца были родственники в Коломне. Вот и съездит к ним в гости. Давно звали. Все повода не было. А бунт в Москве — очень даже повод, целая причина.

— Купчины уйдут из града — и что тогда будет? — Воробьиха схватилась за голову и картинно стала причитать. — А на кого ж нас сирых оставляете? А детишек чем кормить-то?

— Ты, Воробьиха, не прибедняйся. Я тебе токмо вчера поутру продал ажно два пуда муки, да сколько соли. Ты уже сама все ведала, что творится. Это до уходу Первого стрелецкого полку в Кремль, — сказал торговец и с подозрением посмотрел на женщину.

Так много за раз муки не покупают. Она же испортиться может, или крысы с мышами поспособствуют уничтожению муки. Значит, Воробьиха знала больше и загодя. И не призналась.

— Пойду и я закроюсь! — подумав, сказал Афанасий, спасая Микулину Никитичну от вопросов.

Таковы побочные эффекты любого волнения, мятежа, бунта, революции. Деньги любят тишину! И припасы тоже.

— Митрофан Никитич, а ну-ка ты продай мне еще муки, — резко прекратив причитать, даже не попросила, а потребовала Воробьиха.

Её обычно мягкое и округлое лицо вдруг обрело некую твёрдость.

— Все… Нынче уже никому не продам, — сказал торговец и, заметив посмурневшие лица людей, попятился. — Прощевайте, люди добрыя, но уезжаю я.

— А как жа так? Воробьиха жа не за так просит, за медь и серебро покупать будет. А ты что? — спрашивал у купца стоявший до того молчаливым Митька Косой. — Нелюдь какой… Злыдень!

Митрофан Сопотов, услышав это и посмотрев на лица горожан, поспешил было изменить решение, ринулся к телеге, чтобы быстрее продать муку Воробьихе. Но… Поздно. Да и не собирался Митька Косой довольствоваться покупкой муки. Он тут по другой причине. В мутной водичке рыбку решил словить.

Митька был известным на Варварке и не только разбойником. Мудрым, хитрым. И обвинить его не в чем. Брал с торговцев не так чтоб много, но постоянно. Кто не платил такой вот выход, мог, например, угореть в пожаре. Вроде бы, и случайно. Пожары в Москве — дело частое. Но все знали, кто так мстит. Только раньше Косой действовал только тайно.

— Ату его, братцы! — выкрикнул Косой. — Бери и хлеба, и ткани… Все бери!

Оказалось, что большинство мужиков, что, будто случайно остановившись, стояли поблизости — все из ватаги Митьки Косого. Вот они и ринулись грабить. С упоением, с готовностью убить любого, кто встанет на пути их обогащения.

А почему нет? В городе нынче не встретить стрелецкой стражи. Скоро небедные москвичи, те, которым есть что сберегать, уедут из города. Так что — самое время. Грабить да решать те свои дела, которые были нежелательны, когда городские улицы охранялись стрельцами.

— Не дам! — Митрофан Сопотов встал перед воротами на свое подворье. — Митька, мы жа знемся! Я выплачу тебе все сполна!

— Потому и говорю, дядька Митрофан, с тобой. А могу ведь и без слов…

Воробьиха попятилась, отошла в сторону и давай голосить:

— Помогите! Люди добрые! — кричала женщина.

Нет… Никто не поможет. Нет порядка в Москве, нет опоры для добропорядочных горожан. Смута пришла и на улицы, и в головы людей. И теперь каждый будет спасаться так, как может. А большинство — просто отсиживаться, трясясь от страха, но ничего не совершая.

И никто теперь не прибежит на зов Воробьихи. Побегут, но не на крики — а куда подальше от этого места.

Митька Косой вытер свой нож об рубаху убитого им купца.

— Ну говорил жа, кабы сам все отдал! — посетовал бандит. — Упертый какой!

А в это время подельники известного разбойника, который, вроде бы, как завязал с преступной деятельностью, грабили подворье купца. Будут ограблены еще не один и не два торговца или ремесленника. Такова цена бунта.

Москва. Кремль

12 мая 1682 года. Вечер

Волны стрельцов, всяких зевак, даже мальчуганов, которым интересно поизображать, будто бы дразня, грозного дядьку с ружьем, даже и с пищалями, выливались на Красную площадь [в то время термин «ружье» использовалось при определении любого вида оружия].

Как бурные реки, плыли колонны людей, чтобы сказать свое слово. И когда людей вот так много, то кажется, что не у государства сила, не у бояр, а вот — у них. И хочется примкнуть к этой силе, почувствовать и себя сильнее.

И любопытство тоже толкало людей вперёд.

— А чагось стрельцы в Кремле станут делать? — спрашивали одни.

— Так пойдем да и поглядим! — отвечали другие.

Толпа не шла тихо, нет. Теперь уже можно кричать во всеуслышание. Ведь силища-то какая!

— Ивана на царство! — кричали одни стрельцы.

— Нарышкины — воры! — кричали другие стрельцы.

А люди неоружные подхватывали слова и несли их, как лодка несется в бурном течении.

— Бам-бам-бам! — гремели многопудовые церковные колокола.

И все-таки патриарх играет в свою игру. Письмо с предложением запретить на пару дней бить в колокола ему верно доставили. Мало того, мои стрельцы были готовы, как им и приказано, дождаться решения владыки и донести его волю в храмы Москвы. Нет… Иаким изволил молиться. А вот сейчас гремят колокола, зазывают людей на бунт.

Я стоял у Спасских ворот, в сопровождении сразу двух рот стрельцов. Бойцы решительно раздували фитили на своих ружьях. Впереди — преграда из перевёрнутых телег.

Расчёт был на то, что, когда бунтующие стрельцы увидят, что уже против них готовы применять силу, тут же задумаются: нужно ли им это всё? Но не только силовой вариант развития событий я предусматривал.

— До моей команды никому не стрелять, всем понятно? — в очередной раз наставлял я своих солдат.

— Понятно ужо им! — пробурчал дядька Никанор.

Все ворота Кремля были взяты под охрану и закрыты. Открытыми оставались Спасские: тут находилось большинство моих бойцов, в том числе и две роты наёмников.

— Боярин Матвеев велит уйти за ворота и закрыть их! — подоспел ко мне человек от Артамона Сергеевича Матвеева.

— Поздно. Это сделать пока не могу, без нарушения чести и порядку в полку, — сказал я человеку Матвеева и сделал вид, что больше его не замечаю.

Бояре явно нервничали. Красная площадь быстро наполнялась шумными и напряженными людьми с оружием в руках. Казалось, что сюда стекаются тысячи стрельцов. Но я пока оценивал, что их не более семи тысяч.

Нас, защитников Кремля, на данный момент было уже больше тысячи. Пришли люди вооружённые — то ли их слуги, то ли личная охрана. Некоторых своих слуг вооружил и Матвеев. Причём было видно, что эти люди и с оружием умеют обращаться, и характером стойкие. Явно не садовники и не повара тут собрались.

Ну да, у каждого боярина, как ведётся испокон веков, должна быть своя боевая дружина. Поместное войско ещё никто не отменял. И если прозвучит указ государя, что нужно собирать боевых испомещённых людишек, то некоторые бояре уже своих людей привели прямо в Кремль.

Толпа остановилась метрах в ста от Спасских ворот Кремля. Было видно, что стрельцы растерялись. Нет, не мои — готовые уже воевать так, как их на это настроили.

Наверняка многие из бунтовщиков посчитали, что им всё сойдёт с рук — надо лишь явиться, и ворота падут с петель. А тут видят, как другие стрельцы, в основном, Первого стрелецкого полка, уважаемого воинского подразделения, направляют свои ружья в сторону бунтовщиков.

Стрельцы крутили головами, выискивая того, кто должен был бы отправиться на переговоры. Ну или уж того, кто даст приказ: штурмовать Кремль. Ведь пока это только лишь солдатская масса, а не армия. И пока кровь не прольётся, её будут бояться многие.

— Сам сдюжишь поговорить? — спросил Никанор. — Позвать бы кого из бояр!

Я заметил, как фигура одного всадника, а за ним ещё десятерых, выделившись из толпы бунтовщиков, устремилась в нашу сторону.

— Матвеева зови! А я разговор начну, — сказал я, понимая, что придётся садиться на коня.

Со второй попытки у меня получилось вскарабкаться в седло. Я театрально хватался за бок, подволакивал ногу, чтобы показать, что причиной того, что я столь неловок — мои ранения. Впрочем, когда я был уже в седле, то у меня хватило выдержки, да и лошадь была просто умницей, поэтому я спокойно и даже в какой-то степени горделиво направился в сторону переговорщиков.

— Кто таков? — удивлённо спросил меня…

— Да и ты не представился! — вызывающе отвечал я, догадываясь, кто именно может быть передо мной.

— Я и сам казнить себя буду! — усмехнулся парламентёр от бунтовщиков.

— Я не думаю, что тебе придётся это делать. Ну а коли мне государь доверит право тебя казнить, то я буду благодарен царю, — успокаиваясь, всем своим видом желая осадить человека напротив, говорил я.

Хованский, а я уже был уверен, что это именно он, схватился за эфес своей сабли. Тут же в сторону главного исполнителя бунта был направлен пистолет в моей руке.

Среагировало и моё сопровождение — тоже десять бойцов, что стояли чуть позади меня. И они направили пистолеты в сторону Хованского и его охраны.

— Ты и есть тот Стрельчин, что полк поднял первый? Да иных стрельцов стращал? — проявил догадливость Хованский.

Вот оно как! Оказывается, я уже становлюсь популярной личностью. И это мне на пользу. Вот сейчас некоторые из стрельцов, что пришли бунтовать под стены Кремля, видели, что я не стушевался перед Иваном Андреевичем Хованским.

В военной среде личная храбрость значит очень немало. А ещё, наверняка, немало есть тех стрельцов, которые даже не мыслили, что можно хоть в чём-то перечить Хованскому. Значит, я — сильный, и ко мне могут потянуться сомневающиеся.

— Ты готов воевать и лить кровь русских людей? — усмехаясь, спрашивал Хованский.

— Ну так ты привёл воров! Сам брешешь. Ведаешь же, что Иван Алексеевич — хворый. Многие о том знают, но стрельцам ты говоришь, что он здоров и может править? Лжа, — отзеркалив усмешку, говорил я. — А что, боярин, не передашь стрельцам, что могут они прислать людей своих, дабы те поговорили с Иваном Алексеевичем? Вот вы поговорили бы — да всё бы поняли и разумели. Но не для того ты здесь. А заранее решил встать при Иване правителем.

Хованский всё-таки извлёк саблю из ножен и направил её в мою сторону.

И я пистолет направил в его сторону. Обратил внимание, что конь под главным бунтовщиком будто бы недоволен своим всадником, так и хочет увести Хованского отсюда.

— Не выстрелишь! — сделал не совсем правильный вывод Хованский.

— Ты, боярин, проверить это можешь прямо сейчас. Два шага сделаешь в мою сторону — и я тебя убью, — решительно отвечал я.

— Погодь, полковник, убивать его! — пробасил Матвеев, а поравнявшись со мной, тут же обратился к Хованскому: — Ты что учудил, Иван Андреевич? Почто людишек привёл служивых?

Я не стал больше встревать в разговор двух бояр. Они поддевали друг друга, отшучивались — знали же друг друга очень давно. Вместе некогда заседали в Грановитой палате и давали советы царю Алексею Михайловичу.

— Прохор, будь наготове! — сказал я Прошке, которого взял с собой на переговоры.

Не нравилась мне обстановка. Бывает такое, что пока ничего конкретного не заметишь, но уже предполагаешь, что зреет тут нехорошее. И своей чуйке я привык доверять.

— Боярин, берегись! — крикнул я, одновременно вскидывая пистолет.

Курок щёлкнул, заискрился порох.

— Бах! — стреляю я, явно опережая стрелка, который выцеливал из пистолета именно Матвеева.

— Бах! — стреляет и этот убийца, но только в тот момент, когда моя пуля его настигла.

В облачное небо улетает свинцовый шарик, который должен был убить боярина Матвеева.

Хованский резко разворачивает своего коня, заставляя скакуна рвануть с места. Другие его подельники также уже убегают. На брусчатке Красной площади остаётся тело убитого мной Бориса Хованского.

Матвеев же не спешит разворачиваться и убегать — он пристально смотрит на меня.

— Спаси Христос, наказной полковник… Спас ты меня, — но вот тон боярина не показался мне радостным.

Да я и сам прекрасно понимал, что именно произошло. Нет, насчёт того, что Матвеева хотели убить, — это точно. И Хованский поступил очень хитро. Никто больше из его воинов не оказывал никакого сопротивления, не стремился стрелять либо в Матвеева, либо в меня.

— Уходим! — приказал Матвеев. — Нынче могут и на приступ пойти.

Та самая первая жертва, которая впоследствии заставит бунтовщиков действовать наиболее решительным образом, уже принесена. И понятно, почему теперь так спешно Хованский убежал и никто больше из его воинов не стрелял.

Иван Андреевич был не столь глуп, как я думал о нем из послезнания. Он сейчас спровоцировал создание «сакральной жертвы». За этого стрельца, что остался на брусчатке, будут мстить.

Теперь я в глазах многих стрельцов оказываюсь злодеем, который застрелил невинного человека.

Ведь обязательно сейчас будет сказано стрельцам, кто убил одного из людей Хованского. Что сделал это тот самый полковник, которому верили и который привёл полк в Кремль.

Значит, мне надо быть готовым ещё и к тому, что моё имя будет опорочено. Ну и к другому нужно готовиться…

— Приготовиться всем! — кричал я, когда заходил в оставленный проход между телегами. — Будет приступ. Зажечь фитили!

Я уже практически был уверен, что нас будут пробовать «на зуб».

Оказавшись за укрытием, я, наконец, посмотрел, что же делают бунтовщики. Они и вправду готовились. Линейной тактике стрельцы полноценно обучены не были. Но, в основном, стреляли они в линиях, не атакуя.

Сейчас на нас надвигалась толпа не менее чем в три сотни бойцов. Решительно несли свои немалого размера пищали. Изготовились и мы…

— Хочешь, полковник, я отдам этот приказ? — спросил Матвеев, наверное, рассмотрев во мне какие-то сомнения.

Я понимаю: если он отдаст приказ, то и грех его. Вот только свои грехи я предпочитаю и совершать сам, и самостоятельно отмаливать.

— Нет, боярин. Не серчай, что перечу тебе, но это приказ мой! — ответил я, наблюдая, что расстояние между нами и бунтовщиками сократилось до семидесяти метров.

Я был спокоен. Волнения не было даже тогда, когда я наблюдал, как расстояние сокращается между нами и бунтовщиками. Оставалось до пятидесяти шагов, и уже стрельцы, те, которые изготовились к бою, облокачиваясь на телеги, целясь в своих же собратьев, смотрели на меня и ожидали приказа.

— Пали! — отдал я тот самый приказ.

— Бах! Бах! Бах! Бах! — раздались выстрелы, и маленькие облачка дыма, соединяясь в одно большое облако, устремлялись вверх.

Поднявшийся ветер уносил не только дым от сожжённых пороховых зарядов, но и надежды на то, что получится избежать большой крови.

ХОРОШИЕ СКИДКИ: https://author.today/post/690568