Слой Ноль

Эпилог

– Сегодня мы с вами начинаем… – Мухин, прищурившись, тоскливо оглядел класс. Тридцать семь оболтусов и оболтусих… впрочем, лучше так: тридцать семь оболтусов обоих полов… хотя, скорее – пока еще одного, почти среднего пола… смотрели на него настороженно и, похоже, с такой же точно тоской. По стенам висели щербатые гипсовые муляжи и несколько выцветших плакатов с динозаврами – у каждого, разумеется, были подрисованы гигантские гениталии, почему-то строго мужские, будто самок среди них не водилось. В запертом шкафу стояли две тропические бабочки в стеклянных коробках – идиотские подарки от идиотских родителей, и одинокая банка с заспиртованной аскаридой. Когда-то в кабинете было целое собрание червей, ящериц, птенцов и прочей дидактической дряни, но детское любопытство разорило коллекцию подчистую. Осталась лишь аскарида, настолько мерзкая, что на нее не покушались даже самые извращенные подростки, да еще остался портрет Менделеева, совершенно неуместный, навязанный старой химичкой «всего на недельку» – в позапрошлом году, и… а, уже сказано: так тут и оставшийся. – Сегодня мы начинаем, – повторил Мухин, выйдя из задумчивости, – знакомиться с новой наукой. Биология включает в себя ботанику, зоологию и анатомию. Все эти предметы буду вести я и только я, подменить меня некому, поэтому, если хорошенько помотаете мне нервы, то сможете избавить себя от одного урока в неделю.

Мухин, как опытный пародист, позволил шутке дойти и сработать и, болезненно глянув на яркий свет, продолжил:

– Потом придется наверстывать, а это страшнее… И ботаника, и зоология, и анатомия изучают живой мир, точнее – разных представителей одного и того же… нашего с вами живого мира. Мы тоже являемся частью этого мира, и в конечном счете наш предмет… что?.. – Здесь он на реакцию не рассчитывал, но паузу все же сделал, таковы были законы жанра. – Биология – это то, что вы знаете о себе. Говорю вам откровенно: изучать биологию вы будете всю свою жизнь. Но начнем мы, конечно, с простого. Ботаника. Чистые тетради у всех есть?

Откуда-то издалека вдруг прилетел самолетик и громко тюкнулся в доску, но не упал, а перевернулся вверх ногами… а откуда у него ноги?.. или так: перевернулся вниз головой… еще хуже… одним словом, он перевернулся и спланировал прямо на стол, прямо Мухину в руки.

Кто-то неуверенно гыкнул, но его не поддержали, и класс застыл в ужасе. Мухин меланхолично взял самолетик и покрутил перед глазами. На крыльях, вместо ожидаемых звезд, или не менее ожидаемых свастик, почему-то были начертаны две стилизованные решетки. Или не стилизованные, а схематические, или даже карикатурные, но это были решетки, которые означали… гм, для Мухина, как для всякого взрослого человека, они служили символом несвободы, что же имел в виду десятилетний ребенок – попробуй, догадайся…

Развернув листок, он опять сощурился – не из-за проблем со зрением, отнюдь, а от яркого света, который терзал его в этом кабинете весь сентябрь. Ни спрятаться, ни заслониться от света было невозможно, он разливался повсюду, – Мухин к нему как будто уже и привык, но продолжал страдать. Вот так, тихо страдая, он развернул листок, все-таки сощурился и прочитал:

«Ботаник дурак.

У него грязный пиджак».

Стихи были плохие, но честные – в том смысле, что отражали действительность, как она есть. Действительно, когда он ел, то обронил с вилки клочок свекольного салата себе на правый лацкан. Свеколка в школьном буфете была жиденькая – не только из-за разбавленного майонеза, хотя из-за него тоже – она была жидкой от природы, так сказать, по жизни, или если сказать иначе – по определению. Ею-то Мухин и капнул, причем ни на черный пиджак, ни на вишневый или бордовый – таких у него просто не было, – он капнул на пиджак цвета мокрого песка, единственный приличный пиджак, который он мог носить, хотя теперь уж, пожалуй, что и не мог…

«Ботаник дурак.

У него грязный пиджак».

И ниже, другой ручкой и другим почерком:

«Ботаник must die!»

Это было совсем иное. Это был вызов – пусть и от маленького оболтуса, но прощать Мухин не имел права. Элементарные законы поведения в стаде… ну ладно, не будем… Законы поведения в любом коллективе – неважно, из кого он состоит… так, кажется, лучше, да?.. Так вот, эти законы требовали отвечать мгновенно и максимально жестко – с прицелом на будущее.

Мухин аккуратно сложил бумажку и сунул ее в карман. И, набрав воздуха, рявкнул:

– Диктант! Вырвали все по листочку. Быстрее!

– Виктор Иваныч, а двойной, или одинарный?

– Любой.

– Виктор Иваныч, а в клеточку можно?

– Любой, сказал!

– Виктор Иваныч, а можно половинку, а то у меня эта тетрадка – она вместо той тетрадки, которая у меня…

– Хоть четвертинку.

– Виктор Иваныч, а у меня ручка кончилась.

– Карандашом.

– Виктор Иваныч, а класс надо писать?

– Нет. Только фамилию. Готовы? Поехали. Ботаник дурак, у него грязный пиджак, – продиктовал Мухин. – Написать пять раз. В столбик. Быстрее! Готовы?

– Нет-нет-нет!..

– Сколько успели, столько и хватит. Дальше. Ботаник маст дай.

– Что-что, Виктор Иваныч?…

– Ботаник должен умереть! – отчетливо произнес он. – Кто у тебя английский ведет?

– Да мы знаем, знаем…

– Виктор Иваныч…

– Чего еще?!

– Виктор Иваныч, это я самолетик пустил… – На последней парте поднялся причесанный мальчик. – Это я. Не надо всех наказывать. Я больше не буду…

– Молодец, – медленно выговорил Мухин. – Фамилия?

– Нуркин… – буркнул он куда-то в себя.

– Громче!

– Нуркин! – выкрикнул мальчик, заранее кривя губы, точно Мухин его уже ударил, и теперь он собирался сплюнуть осколок зуба или откушенный язык.

– Прекрасно… Стоп! – объявили сзади. – Снято, черт возьми!

Свет тут же погас, и Виктор наконец-то помассировал глаза – легонько, чтоб не покраснели.

– Женя, я больше не нужен?

– Все, Витя, до завтра.

Сняв пиджак, Мухин отдал его реквизитору и принял свой, кожаный. Проходя мимо угловой парты, он потрепал мальчика по голове.

– Молодец…

– Витя! Что ты делаешь, ему еще дубль!

– Ах, извини…

– Витя! – В дверях его догнала помреж, женщина не молодая, но вполне еще пикантная. – Витя, мобилу свою забери, она меня достала! Вибрирует и вибрирует…

– Не знаю, некоторым нравится, – допустимо спошлил Мухин, тыкая в кнопку.

– Здравствуйте, – чирикнула трубка. – Меня зовут Ирина, я представляю агенство «Кладезь Ар Пи». Мы хотели бы пригласить вас…

– Реклама? Нет, спасибо.

– Но вы даже не поинтересуетесь условиями?..

– Не поинтересуюсь, – подтвердил Мухин. – Всего хорошего.

Он скорым шагом, почти бегом, покинул школу и направился к машине. Съемки проходили не в павильоне, а в реальных интерьерах и с реальной массовкой. Как пояснил режиссер на установочном собрании – «для фактуры». Виктор не возражал, получалось действительно славно. Дети не манерничали, не пережимали, многих героев, плюнув на результаты кастинга, взяли прямо «из жизни». Да хоть и этого мальчишку, Нуркина. Ему даже фамилию менять не стали. Все, что предлагал сценарист, казалось вымучено и фальшиво, а эта фамилия была настоящая, она была живая.

Когда Мухин подъехал к кафе, минутная стрелка на больших рекламных часах зашла далеко за цифру «12» и уверенно клонилась к шестерке.

– Прощен, – заранее отмахнулся Борис. – Что с вас взять, с богемы! А мы тут тебя обсуждаем, – добавил он лукаво.

– Кого же еще тебе обсуждать с моей женой? – Виктор чмокнул Люду и присел на свободный стул. – А-а! Вот, как вы обсуждаете…

– С пристрастием, – медленно выговорил Борис, поднимая пластиковый стаканчик.

Мухин плеснул себе коньяка и взял с блюдца кружок лимона.

– Как твоя нога, Боря?

– Отлично. Уже танцую.

– Лишь бы не пел… Ну, а вообще?

– Вообще – потихоньку. Думаю.

– Серьезно? И о чем?

– Да все о том же… Как у вас-то?

– У нас все нормально, – сказала Людмила.

– Когда женщина так отвечает, она обычно себя по животу поглаживает.

– Нет, пока еще. Тоже думаем.

– Блин, неглупая у нас компания, – заметил Виктор, снова разливая. – Тут по ящику видел… Общественное движение какое-то организовалось. А-кэ-эм.

– Абсолютная Культурная Миссия, – произнесла Люда. – Хорошее название. Я же говорила, не пропадет.

– Так вот я что-то сомневаюсь…

– А ты не сомневайся, – сказал Борис. – Петя, кто же еще. Собрал зверенышей малолетних, мозги им крутит… Да пусть!

– Пусть крутит, для мозгов это полезно. Только Петя же…

– Чистое совпадение, – отозвался он. – Петр ничего не помнит. Или не хочет.

– Может быть, и правильно… – Виктор не спеша выпил. – Я мимо улицы Возрождения часто проезжаю…

Борис лениво поболтал в руке стаканчик. Про это он знал и сам, но перебивать все-таки не стал.

– Заваливают, – продолжал Мухин. – Построили рядом целый бетонный заводик, днем и ночью – льют и льют, льют и льют… Может, там опять что-то открылось? – хохотнул он, но посмотрев на кислую физиономию Бориса, вздохнул. – Ну и мы тогда нальем…

– Ты ведь за рулем, Витя.

– У нас проблема, – пожаловалась Людмила. – Его узнавать начали.

– Так это же здорово!

– Ох… – Мухин улыбнулся. – Менты на дороге – здорово, а все остальные – не очень. Главное, они во мне видят не меня, а роли. Вот, говорят, то, что ты заложников спас, – это ты герой. А что пенсионерке репу расколол – гнида. Как дети, ей-богу… О, еще же новость есть. Костик женится!

– На ком?

– На ней. На моей бывшей. Или на своей бывшей…

– Как они сошлись? – удивился Борис.

– Это я их с Настей познакомил, просто ради прикола. А они, дураки, жениться решили… Давай!

– Ребят… – молвила Люда. – Мы чокаться когда-нибудь начнем?

– Начнем. – Борис поджал губы. – Когда первый ящик закончится. Мы его Саперу обещали, так что это не наш коньяк… Ладно. За бессмертную душу…

Мухин замер с поднятым стаканом.

– Это в каком смысле?

– В метафизическом, Витя.

– В метафизическом – можно, – кивнул он.

– А все-таки… – Борис прожевал лимон и сразу налил еще. – Почему потомством не обзаводитесь? Кто в старости грелку подаст? Кто утку вынесет?

– Кто табуретку из-под ног выбьет… – добавил Мухин. – Нет пока уверенности…

– В завтрашнем дне, что ли? Тебя же на улице узнают!

– Не в завтрашнем, Боря… – он достал сигарету и бросил на стол мятую пачку «Captain Black». – В сегодняшнем. Понимаешь? Ты ведь об этом думаешь, правда? И мы думаем.

– И что надумали? – поинтересовался Борис.

Людмила молча покачала головой.

– Я тоже, – сказал он после паузы.

Виктор прикурил и закинул локоть на спинку стула. Столик стоял в самом углу, люди приходили и уходили, садились и вскакивали, встречались, ругались, флиртовали и затягивали нетрезвые песни, все – где-то в стороне. Совсем близко, на этом же пятачке у Охотного Ряда, но в действительности – так далеко, что как будто и не здесь.

Две девушки, смотревшие на него уже несколько минут, наконец-то отважились помахать ручками. Мухин отвернулся.

– Знаешь, Боря, что меня угнетает… – неожиданно сказал он.

– Ну?

– Я боюсь, что у нас были и другие варианты. Хуже, лучше – дело даже не в этом. Они были… Так мне кажется.

Борис пожал плечами.

– А знаешь, что меня угнетает еще сильней?

– Ну…

– То, что я ничего не желаю менять. То есть не могу. Но если б и мог – не стал бы.

– Это старость, Витя.

– Ага… Грелка, утка, табуретка… – усмехнулся он.

– Ты не сходишь за соком? – спросила Люда. – Ладно, я сама…

Борис взял бутылку и, дождавшись, пока она не уйдет, налил по полному стакану.

– А сказать теперь, что угнетает меня? – произнес он, наклоняясь к столу.

– Не надо.

– Я скажу. Ты… когда ты был внизу… ты действительно что-то видел. Тебя отсюда чуть не выдавило. Куда? Если там нас нет…

– Нет, – уверенно заявил Мухин.

– Так куда же?

– Не знаю.

– Врешь.

Виктору на глаза вдруг попалась узкая перетяжка, белым парусом раздувавшаяся посреди улицы.

Выбери свою…

Третье слово скрывалось за углом – чтобы его прочитать, нужно было встать и сделать шаг в сторону.

Мухин сидел, терзая зубами истлевшую сигарету. Вставать не хотелось. И читать третье слово – тоже. И тем более – что-то выбирать.

– Я хочу остаться, Боря. Остаться где-нибудь навсегда. Я хочу определенности.

– Полная определенность бывает только на кладбище.

Виктор залпом выпил и взял с блюдца последнюю дольку.

– Ты слишком высокого мнения об этом мире.