След менестреля

Глава 17. Эпилог

Глава семнадцатая

В Элодриане я привык ко многим вещам. К средневековому укладу жизни, удивительным, невиданным существам и созданиям, магии, необычному вкусу продуктов и напитков, в которых нет никакой химии, к отсутствию всех этих обычных для нашего мира технических чудес и удобств. К постоянной опасности, будто пропитывающей самый воздух этого мира, и почти первобытному чувству полноты бытия, которое я, казалось, давно утратил в нашей вселенной. Но вот к одному я никак не могу привыкнуть.

Я не могу отслеживать время, потому что у меня нет часов. Никаких. Я не знаю, который сейчас час, не знаю, как долго еще осталось до утра. За окном ярко и романтично светят луны Элодриана, ночь, похоже, в самом разгаре. Уитанни давно уснула, обхватив меня ручками и мило и трогательно посапывая у меня на плече, а мне вот не спится. И я чувствую, что теперь точно не засну. Слишком много мыслей толпится в моей голове, слишком сильно я волнуюсь, слишком противоречивые чувства мной владеют.

С одной стороны, я ощущаю себя счастливым. Как говаривал Пушкин Александр Сергеевич: «Участь моя решена, я женюсь». Точнее сказать, я уже был женат на Уитанни де-факто, как говорят юристы, после нашей первой ночи в таверне близ замка Вальфенхейм, а теперь как бы наш брак и юридически признан всемогущими Сестрами – иначе как объяснить то, что Алиль освободила Уитанни и отдала ее мне?

Ага, ты слышишь меня и поэтому так мило улыбаешься во сне? Или тебе снятся леса Саратхана и славная охота, о которой теперь придется забыть? А я вот сейчас счастлив, потому что ты рядом. И мое счастье было бы совершенным и неомрачаемым, если бы не де Клерк и Вероника. Не могу я забыть о них ни на секунду. Даже сейчас, в этой постели, рядом с Уитанни.

Ты спишь, моя любимая, и не даже не подозреваешь, что случится сегодня утром. И хорошо, что не подозреваешь, а то плюнула бы мне в лицо – и правильно бы поступила. Сейчас я думаю, что в своей жизни не раз оказывался в сложных ситуациях. И в той, прежней, и в новой. Разные со мной случались вещи. Иные и вспоминать не хочется. Из всех этих переделок я выходил с разной степенью попорченности шкуры и уязвленного самолюбия. Последние приключения я пережил во многом благодаря тебе. Но никогда со мной не случалось того, что должно случиться через несколько часов. Я отправлю своего отца на верную смерть. И, может быть, Вероничку тоже. Сделаю это осознанно, так и не открыв им всей правды. Я ведь точно знаю, что с ними будет, мне Тейо сказал, а он, светлая ему память, знал это наверняка. Уже сегодня де Клерк окажется в своем времени, в Англии четырнадцатого века, и всемогущая церковь начнет на него охоту. На него и теперь – на Веронику…

Я не большой специалист по истории, но я представляю, что будет дальше. Уильям и Вероника не смогут долго прятаться. Им некуда будет бежать, никто не отважится помочь им. Их схватят, и темницу Волчьего Логова сменят казематы какого-нибудь Тауэра. Может быть, будут пытки. Представляешь, Уитанни, они будут пытать Веронику! А потом их казнят. Варварски, со средневековой жестокостью. Никакое покаяние их не спасет. Получается, что мы зря спасли их, вырвав из лап Лёца. То есть, мы спасали Элодриан, а не их. Элодриан теперь как бы будет спасен, а они…

Каким-то мерзким лицемерием все это отдает.

Понимаешь, солнышко, твой ллеу поневоле станет убийцей. Не напрямую, конечно, на моей работе это называется «пособничество». Не хотел я этого, видит Бог. Я пришел в этот мир, чтобы разобраться с делом Маргулиса и найти Вильяма (дьявол, не могу я его называть отцом, вот не могу и все тут!), а получилось, что меня, образно говоря, понесло течением, и выбора у меня не было. Я выполнил свою работу, но радости в душе почему-то нет, солнышко мое. Совершенно.

Да, конечно, я должен благодарить Бога и судьбу за тебя. За то, что мы встретились. И я многим обязан тебе, Уитанни. Да что там многим – всем. Жалок мужчина, за которым не стоит женщина, ради которой он готов пойти на смерть. Мне повезло – у меня есть такая женщина. Ты, моя милая киса, мое неземное волшебство, моя звездочка, мой ангел, моя любовь. Вот называю тебя так, а сам думаю – черт, пошло все как, нет слов в языке, достойных твой красоты и твоей самоотверженности. Достойных тебя, любимая. Сразу вспоминаются слова де Клерка, когда он сетовал, что не может полно выразить свои мысли. Пожалуй, во всей этой истории я единственный, кому досталось счастье. Остальным выпала смерть.

Мрачно? Наверное. Но я не могу сейчас думать по-другому. Хотя, если разобраться, все было предопределено что ли. В Элодриане война, а без жертв войн не бывает. Тейо знал, что его время на исходе. А Маргулиса мне ничуть не жаль. Он был сволочью, хитрой, жестокой и властолюбивой, а главное – он совершенно серьезно возомнил себя чуть ли не Господом Богом. Может, я слишком категоричен, но у меня нет причин оправдывать Маргулиса, я сам по его милости едва не закончил жизнь на костре. Вообще, за последние месяцы я встретил много уродов. Того же Джарли. Но теперь все это кончится, лапа моя. Сегодня кончится. Элодриан станет таким, каким был до появления Вильяма. И мы будем вместе. Я буду всегда любить тебя, Уитанни. До самой смерти…

И Вероника с Вильямом будут любить друг друга до самой смерти, так-то.

Я не хочу об этом думать, но эти луны за окнами – они будто в душу мне светят. Скорее бы рассвет. Я очень хочу, чтобы ты поговорила со мной, моя радость, но ты спишь, и я не хочу тебя будить. Знала бы ты, как ты прекрасна, когда спишь! И знашь, мне теперь будет не хватать твоего милого мурлыканья. Нет, замечательно конечно, что теперь мы говорим на одном языке, но раньше… Мое сердце просто сжималось от счастья, когда ты говорила мне «Йенн, ллеу!» И я все понимал, что ты говорила, каждое твое слово. Потому что чувствовал, что ты хотела мне сказать.

Я люблю тебя, Уитанни.

Люблю безумно. И как бы мне хотелось, чтобы границами вселенной стали стены этой уютной, пропахшей ароматом орхидей и роз спальни! Чтобы наше тихое безмятежное счастье никто и ничто не нарушили.

Я люблю тебя, душа моя. Ллеу Кьириэлль амрар фрайн ар’нр Уитанни. Видишь, я помню, как это звучало на языке гаттьен…

Сегодня ночью изменилась не только ты, но и я. Я счастлив, Уитанни. Благодаря тебе счастлив. И потому моя боль еще сильнее – я не хочу, чтобы страдали Вероника и мой отец. И я бессилен что-то изменить. Это самое страшное.

А может, я чего-то не понимаю?

Может, она все-таки есть – Судьба? И у каждого человека она своя?

Моя судьба – это ты, Уитанни? Да, я думаю, это так. Во всяком случае, другой бы я не хотел. Я всю жизнь шел к тебе, любимая.

А Вильям… мой отец всю свою удивительную, невероятную жизнь шел к тому, что должно было случиться давным-давно. Цикл замкнулся, змей времени вцепился зубами в собственный хвост. Сегодня его странствия, итогом которых, как это ни удивительно, стало мое рождение, будут закончены. И как же ужасно, что я об этом знаю, а он нет!

Но… Наверное, нельзя лишать человека надежды. Может быть, потому человечество и существует до сих пор, что за мгновение до смерти человек искренне уверен в том, что ему суждена долгая счастливая жизнь. И поднимаясь по ступенькам эшафота, отчаявшийся и прощающийся с солнечным светом осужденный не подозревает, что указ о его помиловании уже подписан и будет прочитан через несколько секунд. И давай будем думать, милая моя Уитанни, что Тейо ошибся. Что судьба Вильяма де Клерка изменилась. Что они с Вероникой нашли друг друга, и все у них будет хорошо. Как у нас с тобой, солнышко мое. Как у нас с тобой…

***

Я по-другому представлял себе Омайн-Голлатар, ворота миров. Надеялся увидеть что-то величественное, волшебно-прекрасное. Таинственные ворота оказались кругом рунных менгиров на вершине плоского холма, возвышающегося над лесом. Чтобы добраться до этого места, мы прошли по древней мощеной дороге от Башни Сестер наверное с километр через лес. Иллюзия весны за пределами Башни не действовала, и в лесу было холодно – стволы огромных многовековых сосен, кедров и лиственниц покрывал иней, девственно-чистый снег искрился в свете голубых газовых фонарей, горевших вдоль дороги. Древний лес ши казался невероятно сказочным, волшебным в предрассветном мраке, гигантские деревья подавляли своими размерами. Однажды у меня уже возникало такое чувство – несколько лет назад я побывал в Египте и попал на экскурсию в Луксор. Так вот, в древнем храме бога солнца Амона, среди циклопических колонн, рядом с которыми чувствуешь себя мелкой букашкой, я испытал те же чувства, что и сейчас, в зачарованном лесу, где сохранилась древняя магия Элодриана. Мы растянулись по дороге – впереди Сестры Ши, за ними де Клерк с Вероникой, я и Уитанни замыкали нашу маленькую процессию. Де Клерк часто останавливался, чтобы передохнуть: было видно, что даже этот не особо протяженный путь дается ему с трудом. Выглядел бард очень плохо – глаза его ввалились, нос заострился, шумное дыхание было неровным, время от времени де Клерк начинал кашлять. Я видел, с какой болью смотрит на него Вероника, но ничем не мог им помочь. Лишь надеялся, что уже скоро мы дойдем до места, и дальше…

Дальше случится то, чего я так боюсь.

- О чем ты думаешь? – спросила меня Уитанни.

- Так, о разном, - шепнул я и прижал ее к себе. – Тебе не холодно, любовь моя?

- Немного.

После того, как дорога пошла на подъем, мы миновали какие-то древние руины, оставшиеся на пологом склоне холма Врат, и где-то через четверть часа были на месте. На вершине холма было холоднее, чем внизу, дул ветер, забирающийся под одежду. Посветлевшее небо, затянутое тяжелыми серыми тучами, выглядело не по-весеннему хмурым.

У круга камней мы остановились. Сестра-День направилась к бесформенной глыбе в центре каирна, а Сестра-Ночь подозвала меня жестом.

- Перед тем, как все случится, я хочу еще раз поговорить с тобой, Ллэйрдганатх. И прошу тебя очень хорошу подумать, прежде чем ты дашь окончательный ответ.

- Я слушаю, Черная Ши.

- Ты помнишь наш вчерашний разговор? После того, как де Клерк и его женщина отправятся в ваш мир, мы с сестрой разрушим ворота Омайн-Голлатар. Ты никогде не сможешь вернуться обратно в свой мир. – Тут она сделала паузу и, не сводя с меня пристального взгляда своих нечеловеческих глаз, коснулась моего плеча и повторила: - Никогда!

- Я помню наш разговор. И я принял решение, Черная Ши.

- Значит, ты не передумал? Ты готов отказаться от своего мира, от своего прошлого ради Уитанни?

- Готов.

- В том мире осталось многое из того, что дорого тебе, Ллэйрдганатх.

- То, что мне дорого, я всегда ношу с собой, - я положил ладонь на грудь. – Здесь.

- Ты искренен и последователен, - с одобрением сказала волшебница. – Что ж, тогда не будем медлить.

Они присоединилась к своей сестре, и обе ши некоторое время стояли неподвижно, положив ладони рук на поверхность камня, а потом заговорили друг с другом на своем языке. Понять их могла, наверное, только Уитанни, но мне показалось, что сестры будто играют в вопросы и ответы – одна спрашивала, другая отвечала, причем односложно, потом они менялись, и так происходило раз за разом. Со стороны такой диалог мог показаться забавным, тем более, что время шло, но ничего не происходило. Однако вскоре я услышал тихое гудение, сначала едва различимое, а потом все более громкое, а еще через некоторое время заметил, что над верхушками рунных камней появилось колеблющееся голубоватое сияние. По самим камням начали пробегать искры, и сам воздух будто стал наэлектризованным. Нам оставалось только наблюдать за происходящим и ждать, когда магия сестер откроет Переход между мирами.

К гудению добавилась ощутимая вибрация почвы под ногами, и электрические разряды змеились уже не только по камням каирна, но и по снегу внутри круга. Сестры прервали свой диалог – видимо, ворота были открыты. И Черная Ши опять поманила меня рукой.

- Подойти ко мне, Ллэйрдганатх, - велела она.

Я подошел и тут… Я не знаю, как она это сделала. Но мое сознание будто отделилось от меня, прошло сквозь пространство и время, и я увидел мой мир. Это был калейдоскоп образов, быстрый, беспорядочный, но каждый его элемент врезался в память и отличался необыкновенной реалистичностью.

Я вижу старый, еще сталинской постройки, родильный дом, в котором родился тридцать девять лет назад. В маминой шкатулке со всякими женскими побрякушками хранилась клееночная бирка новорожденного – моя бирка. Мама рассказывала, что отец пришел за нами в роддом с огромным букетом роз и германской коляской, которая в те времена была настоящей роскошью.

Я вижу школу, в которой проучился десять лет – тоже сталинской постройки, с колоннадой на входе и гипсовым бюстом Ленина в фойе. Я вошел внутрь – все там осталось по-прежнему. Налево раздевалка, прямо передо мной вход в спортзал, а мой первый «А» класс – вторая дверь в левом крыле. Я заглядываю внутрь и вижу свою первую учительницу Марину Александровну Хохрякову – пожилую тучную женщину с простоватым, но очень добрым лицом. Она проверяет тетради, и одна из них – моя…

Я вижу подъезд дома, в котором прожил двадцать пять лет. Окна нашей квартиры на втором этаже, красные занавески на кухонном окне. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, толкаю обитую черным дерматином дверь. Вхожу в коридор типовой двухкомнатной «хрущевки», где пахнет маминым фирменным супом с маленькими говяжьими фрикадельками, рижскими духами «Быть может» и кожей любимой маминой куртки, в которой она ходила чуть ли не круглый год, потому что никак не могла накопить достаточно денег на теплое пальто.

- Кирюша, ты? – спрашивает мамин голос из кухни.

- Да, мам, - отвечаю я, и…все исчезает, остается лишь спазм в горле и тяжесть в груди, будто невыплаканные слезы грузом легли на сердце.

Я вижу своего любимого университетского преподавателя Ярослава Викторовича Старгородского, который через три года после моей защиты уехал в Москву и по-прежнему живет в маленькой однокомнатной квартире в Ясенево. Ему уже восемьдесят три года, и я его больше никогда не увижу…

Я вижу мамину могилу на городском кладбище и понимаю, что теперь некому будет принести сюда букет цветов в мамин день рождения…

- Вот что ты теряешь, - опять пытает меня Черная Ши. – Спроси себя, готов ли ты навсегда отказаться от части себя, Кириэль.

- Спасибо, что показало мне все это, - ответил я. – Я буду знать, что для меня останется главным в жизни. После Уитанни.

- После Уитанни?

- Да. Потому что все это – мое прошлое. А Уитанни мое будущее.

- Учти, это последняя возможность для тебя покинуть Элодриан.

- Я принял решение и не изменю его.

- Хорошо, я поняла тебя.

Калейдоскоп образов исчез так же внезапно, как и нахлынул. Я снова стоял на вершине холма в кругу камней, под начавшимся легким снегопадом.

- Отойди от алтаря, Кириэль – велела мне Сестра-День. – Де Клерку пора отправляться в путь. Мы не можем долго держать Омайн-Голлатар открытыми. Если вам есть, что сказать друг другу, сделайте это сейчас.

Я кивнул. Уитанни почему-то отошла от меня за круг, встала у обочины дороги, даже не глядя в мою сторону. Ноги мои ослабели, но я все же смог улыбнуться, когда подошел к де Клерку и Веронике.

- Волшебницы говорят, что время пришло, - сказал я де Клерку. – Не желаете поговорить на прощание, мастер?

- Поговорить? – де Клерк посмотрел на меня с испугом. – Вы что-то хотите мне сказать, сэр Ллэйрдганатх.

- Лишь пожелать вам долгих лет жизни, счастья и любви, которую вы уже обрели, - сказал я, показав глазами на Веронику. – С вами все будет хорошо, я уверен.

- Вы слишком добры, - тут де Клерк шагнул ко мне и зашептал в ухо: - Умоляю вас, добрый сэр, развейте мои сомнения, будьте искренни с человеком, которого терзают странные мысли. С того часа, когда я беседовал с вами в Башне волшебниц, я все время думаю – почему ваш облик кажется мне знакомым? Когда, где мы могли встречаться прежде? У меня хорошая память, и я бы обязательно вспомнил, при каких обстоятельствах это произошло. Но я не могу припомнить… не могу. Мне даже кажется, что мы с вами почти братья. Ужасно нелепая мысль, не так ли?

- Вильям, - сказал я, чувствуя дрожь не только от холода, но и охватившего меня сильнейшего волнения, - поверьте, мы никогда не встречались с вами прежде. Видимо, ваше воображение подсказывает вам образы и мысли, которые не связаны с реальностью.

- Я обязательно расскажу всем вашу историю, - пообещал де Клерк. Я в ответ пожал его руку.

- Удачи вам, друг мой, - добавил я, глядя ему в глаза. – И пусть Бог поможет вам в ваших поисках прекрасного.

- Я понял, в чем была моя ошибка, - простодушно сказал де Клерк. – Я пел о том, чего никогда не испытывал сам. Пел о воинских подвигах, не будучи воином. Пел о Господних чудесах, не узрев их. Пел о любви, не испытав ее. Принимал за любовь страсть и привязанность. И только с леди Вероникой я понял, что такое настоящая, истинная любовь, дарованная нам свыше. И я использую остаток моих дней, чтобы прославить любовь в своих песнях.

- Замечательная мысль, Вильям. Прощайте.

- Да хранит вас Господь, Ллэйрдганатх, - тут де Клерк как-то странно улыбнулся и опустил глаза. – Вы спасли мне жизнь там, в Волчьем Логове. Я ваш вечный должник, мой друг. Больно прощаться с вами. Будто с братом или с сыном прощаешься.

- Да, и мне кажется, что я прощаюсь с… братом, - я не смог заставить себя сказать «с отцом». - Берегите Веронику.

- Конечно. – Де Клерк раскрыл объятия. - Обнимите меня, друг мой.

Мое сердце екнуло. Я сжал де Клерка в объятиях, но тут бард закашлялся, и я выпустил его. Он коснулся пальцами моего плеча и направился к алтарю, где ждали Сестры. Мы с Вероникой остались наедине.

- Вот и все, Кирилл Сергеевич? – спросила Вероника. Она улыбалась, но в глазах ее стояли слезы. – Все кончилось, да?

- Еще не поздно передумать, Ничка. Сестры отправят тебя обратно в Н-ск и…

- Нет, не отправят. Я все решила.

- Ой, девонька, что же ты творишь-то…. Даже не знаю, что сказать тебе на прощание.

- Скажите, что любите меня. И что счастья желаете.

- Люблю, солнышко. И буду всегда любить. – Мне очень хотелось поцеловать Веронику по-настоящему, как должно целовать бесконечно дорогую тебе женщину, но де Клерк смотрел на нас, и я позволил себе лишь взять ручку моей милой помощницы и прижался к ней губами. – И желаю тебе счастья. С Вильямом. Ты красавица, умница и ты нигде не пропадешь, я знаю.

- Спасибо, Кирилл Сергеевич. Мы ведь больше никогда не увидимся, да?

- Никогда.

- Тогда я скажу…Знаете… знаешь, а я была в тебя влюблена. Мечтала окрутить. И боялась тебя. Мне все казалось, что ты такой умный, зачем тебе такая, как я. Да и ты был какой-то деревянный. Не ухаживал за мной, не приглашал никуда после работы, только пообедать иногда. Холодный ты был, Кирилл Сергеевич. – Она всхлипнула. – Но рано или поздно я бы тебя все равно окрутила. Веришь?

- Конечно.

- Я тебе сделала больно?

- Немного.

- Просто я тебя по-прежнему люблю, Кирилл Сергеевич. Не так, как Уильяма, но люблю. Ты для меня всегда останешься образцом мужчины. Идеалом. И я найду способ передать тебе весточку. Магов, колдунов найду и…

- Ничка, Вероникушка ты моя… - вздохнул я. – Какая же ты… Может, тогда останешься со мной?

- У тебя ведь есть Уитанни. – Она нервно хихикнула. - Многоженцем хочешь стать?

- Сейчас мне показалось, что я готов отказаться от нее ради тебя. Чтобы мы вместе вернулись обратно в Н-ск.

- Это не ты сейчас говоришь, Кирилл. Ты не такой. Помнишь, как у Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили?» Ты не можешь так поступить с Уитанни. А я не брошу Вильяма. Нельзя так.

- Как же ты меня хорошо изучила за это время, Ничка!

- Прощай, Кирилл. – Вероника поднялась на цыпочках и поцеловала меня в губы. Быстро, но жарко. – Не забывай меня. Не забудешь?

- Никогда.

- И я не забуду, - Она улыбнулась мне светло и печально и направилась к де Клерку, который смотрел на нас растерянными глазами. Взяла его под руку, и они вместе зашагали к алтарю. Глядя на них, я вдруг ощутил, что сердце мое вот-вот разорвется от боли и горя. Я будто хоронил их заживо.

- Оста…, - крикнул я, но мой крик потонул в оглушительном треске вспышки, полыхнувшей в самом центре круга. Вспышка испугала меня, оглушила и ослепила, а когда ко мне вернулось чувство реальности, я увидел, что де Клерка и Вероники в круге больше нет. Переход состоялся.

- …новитесь, - договорил я машинально, сжал кулаки и почувствовал, что вот-вот заплачу. Мне было жалко всех – Веронику, де Клерка, себя. А больше всего я жалел о том, что так и не сказал Уильяму правды, кто я такой. Я бы испугал его такими словами. Он бы мне не поверил, конечно же. Никогда бы не поверил, ни за что.

Но сейчас я говорю за де Клерка. А сам-то я не сделал того, что должен был сделать. И мне теперь с этим жить.

- Кириэль, тебе плохо? – Золотистые глаза Уитанни с болью и нежностью заглянули мне в сердце. – Ты страдаешь?

- Слава Богу, что у меня есть ты, - ответил я, помолчав. – Без тебя вообще каюк бы был.

- Тогда пойдем в Башню, - предложила Уитанни. – Я совсем замерзла.

***

Сестры вошли в комнату неслышно, как привидения. И первой со мной заговорила Черная Ши.

- С тобой все хорошо, Ллэйрдганатх? – спросила она.

- Да, - я потер ладонью лоб, откинулся на спинку стула. – И, пожалуйста, не называйте меня больше Ллэйрдганатхом.

- Для нас ты навсегда им останешься, - ответила Сестра-День. – Первым и последним Повелителем кошек в истории Элодриана.

- А где Уитанни? – спросила Черная Ши.

- Я попросил ее дать мне побыть одному, - сказал я. – Наверное, она в саду. Или на верхней площадке.

- Врата Омайн-Голлатар разрушены, - жестким тоном сказала Сестра-Ночь. – Ты упустил свой шанс вернуться.

- Полагаю, более приятных новостей для меня нет?

- Ошибаешься, - Черная Ши села напротив меня, и вторая волшебница последовала ее примеру. - Мы понимаем, что ты чувствовал, когда прощался со своими близкими у Врат Миров. Мы ценим твою выдержку и твое мужество, Ллэйрдганатх. Ты спас Элодриан. И спас своего отца от неминуемой смерти.

- Отправив его на смерть в Англию?

- Твоя догадка о причине постоянных возвращений де Клерка в наш мир была абсолютно правильной. Он действительно не мог оставаться в своем мире после того, что случилось с ним в Элодриане. Магия Слова превратила его в вечного скитальца между мирами. Но теперь все закончено. Книги Азарра не были переписаны де Клерком, и сама судьба его изменилась.

- Что? – Меня бросило в жар. – Хотите сказать, что де Клерк избежал наказания церковного суда?

- Он прожил недолгую, но счастливую жизнь, - произнесла Сестра-День.

- Вы не ответили на мой вопрос.

- Наши судьбы решаются до нашего рождения. Судьба де Клерка – это Путь Певца Любви и Путь Мученика, так определили его книги Азарра.Де Клерку предстояло стать светочем в мире мрака и злобы, и он стал им. Де Клерк не вернулся в свою родную деревню. Он и Вероника поселились в Шотландии, на маленькой ферме. Болезнь де Клерка прошла, он поправился и целиком отдался сочинительству. За одиннадцать месяцев он написал множество песен, баллад и стихов. Любовь раскрыла его талант в полной мере. Вскоре песни де Клерка уже распевали по всей Шотландии, и у него появилось множество почитателей. Однако талант и успех всегда вызывают в темных душах зависть и ненависть. У де Клерка появились не только почитатели, но и завистники. Пошли разговоры, что простой фермер не может писать такие стихи – разве только с помощью дьявола. Дело дошло до церковного разбирательства.

- И де Клерка…казнили?

- Он очень отважно и даже дерзко вел себя на суде. Отрицал все обвинения, говорил, что его оклеветали завистники, отказался принести покаяние, и потому, как упорствующий богохульник, был приговорен к повешению. Казнь состоялась 16 августа 1378 года в замке Эдинбурга, в присутствии шерифа и архиепископа.

- А Вероника?

- Прежде чем мы поговорим о ее судьбе, посмотри вот это. – Темная Ши провела рукой горизонтальную черту и на ее ладони появилась потертая и толстая старинная книга в одну восьмую листа в черном кожаном переплете. Волшебница улыбнулась и положила эту книгу передо мной.

- Что это? – Я раскрыл книгу и вздрогнул. Желтые листки пергамена были убористо исписаны слишком хорошо знакомым мне почерком. Это был почерк Вероники, вне всякого сомнения!

- Это она писала! – воскликнул я, ошалело глядя на волшебниц, потом начал листать книгу. Это был сборник переписанных от руки стихов на английском и французском языке. На первой странице красовалась латинская цифра VI. – Еперный театр, как же так!

- Это действительно писала Вероника, - подтвердила Сестра-День. – Она записывала сочинения де Клерка и позже собрала их в этой книге. Здесь все произведения барда.

- Умничка ты моя! Но здесь стоит цифра VI. Значит, есть и другие книги?

- Нет. Других больше нет.

- Постойте, как же… Ах, ты черт, как же я не догадался сразу! Это не цифра – это сокращение от Veronica Izotova. Вот и передала ты мне весточку, лапушка моя…

- Благодаря твоей подруге труды де Клерка остались в вашей истории, и он выполнил свое предназначение.

- Вы не сказали мне, что случилось с Вероникой.

- Ей удалось избежать обвинения, но по решению трибунала она была отправлена в монастырь Святой Урсулы, где и прожила одиннадцать лет под именем сестры Аглаи. В монастыре она написала эту книгу. Она умерла в 1389 году во время мора, ухаживая за больными, которых было множество. Говорят, ее могила долгие годы была местом паломничества, сестру Аглаю почитали как святую. А книга сохранилась в монастырской библиотеке, через несколько лет ее увезли во Францию, а из Франции она попала в Россию, где сгорела во время пожара Москвы в 1812 году.

- Сгорела? Но вы же сказали, что труды де Клерка остались в истории, как такое может быть, если единственная книга с его сочинениями погибла?

- Почитай, и сам поймешь, - предложила Темная Ши с загадочной улыбкой.

Я раскрыл книжку, вчитался в написанные черной тушью строчки на французском языке. Я недостаточно хорошо знаю французский, но тут…

- «О люди-братья, мы взываем к вам: простите нас и дайте нам покой! – читал я, чувствуя, как волосы шевелятся у меня на голове, - За доброту, за жалость к мертвецам Господь воздаст вам щедрою рукой…» (Перевод Ф.Мендельсона – Прим. Автора) Господи, что это?

- Что? – не поняла темная волшебница.

- Или я сошел с ума, или что-то путаю, но это «Баллада о повешенных» Франсуа Вийона! – Я начал листать книжку, нашел еще одно стихотворение на французском. – И вот, еще: «Скажи, в каких краях они, Таис, Алкида – утешенье мужей, блиставших в оны дни?» Та-та-та-та и вот, в конце: «Но где снега былых времен?» (Перевод Ф.Мендельсона – Прим. Автора) . Тоже Вийон, черт меня забери! Как, откуда? Ведь не было временной петли и перерождений де Клерка!

- Может быть, кто-то прочитал эти стихи и использовал их?

- То есть, не было поэта Вийона, а был плагиатор Вийон? Спер чужие стихи и вошел в историю, как один из самых самобытных и гениальных стихотворцев?Однако! - Я продолжил листать книгу и снова застыл, не в силах побороть волнение: - А это как может быть: «Как тяжко мне, в пути взметая пыль, не ожидая дальше ничего, отсчитывать уныло, сколько миль отъехал я от счастья своего». (Перевод С.Я.Маршака – Прим. Автора). А это, милые мои дамы, другой Бард и другой Вильям – не де Клерк,Шекспир! Как Вероника могла записать сонеты Шекспира за двести лет до рождения самого Шекспира? – Тут я запнулся, захваченный неожиданной мыслью. – Ах ты, Боже ж мой! Теперь все понятно. Вот сейчас я бы ответил вам на вопрос: «Кто писал сонеты Шекспира».

- Это забавляет тебя, Ллэйрдганатх, - заметила с улыбкой Сестра-День.

- Еще бы! – Я вскочил, забегал по комнате, не в силах себя сдерживать. – Вероника филолог, понимаете? Она изучала всех этих великих поэтов и драматургов, она прекрасно говорила по-английски. Насчет французского не знаю, но не исключено, что и его тоже знала. И в этой книжке записала не только сочинения своего любимого, но и стихи авторов, которые помнила наизусть с института. Или же можно допустить, что все эти стихи сочинил де Клерк. А потом эту книжку нашли и… Вот вам и прогрессорство в чистом виде, ха-ха-ха! Литературоведы всего мира с ума бы сошли, если бы узнали, что Уильям Шекспир занимался автоплагиатом. – Я окинул взглядом следивших за мной сестер. – Вот так, дорогие мои ши. Только я одного не пойму – как вам удалось заполучить эту книгу, если ворота Омайн-Голлатар разрушены? И вы же сами говорили, как опасно появление в одном мире артефактов из другого.

- Эта книжкане несет угрозы, - Черная Ши улыбнулась уголками губ. – В ней слишком много красоты и любви, чтобы она могла повредить Элодриану. Мы хотели сделать тебе приятное, Ллэйрдганатх. Чтобы у тебя осталась память о людях, которых ты любил и о мире, который оставил. Эта книга твоя.

- Спасибо, - я прижал томик к груди, ощущая необыкновенное счастье. – Даже слов нет, как я вам благодарен. Сразу душа меньше болеть стала.

- Ты не сердишься на нас?

- Теперь нет.

- Тогда у нас есть еще одна новость для тебя, Ллэйрдганатх, - Черная Ши шагнула ко мне и коснулась кончиками пальцев моего плеча. – Перед тем, как прийти сюда, мы приняли наших разведчиков, прибывших с вальгардской границы. Во время переправы у Рискинга король Готлих провалился под лед, и вытащить его не удалось. Вальгардское войско лишилось предводителя, бароны уходят, в их стане разброд, вот-вот начнется борьба за власть. И теперь совершенно ясно, что нашествия на Нильгерд не будет. Ты спас нас всех.

- Ну, это радует. – Я помолчал. – Это значит, что дороги скоро станут безопасными, и нам с Уитанни можно будет покинуть вашу гостеприимную башню.

- Ты хочешь уйти?

- Я хочу, чтобы у нас с Уитанни был свой дом. И чтобы в его стенах звучали детские голоса.

- Хорошее желание, - сказала Белая Ши. – Мы не ошиблись в тебе, Кириэль.

- Конечно, ты можешь уйти, когда захочешь, - поддержала Сестра-Ночь. – Но мы с сестрой пока просим тебя погостить у нас. Нам приятно твое общество. И общество Уитанни тоже.До окончания зимы осталось совсем недолго.

Эпилог

Чудесная в этом году весна. Небо просто невероятной синевы, да и солнышко так замечательно переливается в бегущих по земле ручьях талой воды, что даже не замечаешь грязь и прочие весенние прелести. Воздух такой, что хочется дышать и дышать. И, кстати, сколько месяцев я не курю? Теперь уж точно не сорвусь, потому что в Элодриане нет табака. И слава Богу.

- Слышишь? – Уитанни навострила уши.

- Вроде как едет кто-то, - ответил я, прислушавшись.

Из-за поворота лесной дороги показалась фура, запряженная парой пегих длинногривых тяжеловозов. На дощатых бортах фуры было написано крупными кривыми буквами: «ФИОНА БЕРГУС ТАВАРЫ И ВИНО». Правил фурой одетый в овчинный полушубок мужичок лет пятидесяти с плоским и болезненно-бледным лицом. Завидев нас, он придержал коней и вытащил фитильный пистолет.

- А ну, с дороги! - крикнул он, впрочем без особой злобы.

- Убери пушку, дядя, - ответил я. – Мы не разбойники, просто путники. Лучше скажи, откуда едешь и как далеко до ближайшей корчмы.

- Сейчас на дорогах полно разного сброда, - заявил мужик, не убирая оружие. – Если ты мирный человек, чего у тебя тесак на поясе?

- Так времена неспокойные, мирному человеку себя и жену надо уметь защитить. – Я оперся на посох. – Так далеко еще до жилья?

- Нет, - мужик все-таки убрал пистолет. – Еще до темноты придешь в Эзер, это деревня южнее по тракту. Большая деревня и корчма там хорошая.

- А работа там для странника найдется?

- Смотря чего можешь делать. А ты вроде как из чистоплюев, коли по одежде судить. Студиозус или чиновник какой.

- Я вообще-то лекарь.

- Лекарь? – Тут мужик на козлах изменился в лице. – Бессмертные Вечные, вот повезло нам!

- В смысле?

- Жена у меня хворая, в фургоне лежит. – Мужик спрыгнул с повозки, подбежал к нам с Уитанни, рванул дрянную шапчунку с головы. Вблизи его лицо показалось мне совсем уж неприятным: все в бородавках, глаза мутные, как у пьяницы, редкие и желтые зубы. – Полечил бы ты ее, а я заплачу охотно.

- Что ж, давай посмотрим, - согласился я.

Внутри фургона стояла ужасная вонь. Стены были увешаны разным товаром – хомутами, мотками пеньки, кожаными ремнями, прочим барахлом, в глубине кузова виднелись ящики, оплетенные бутыли и большие мешки. Левая лавка была пуста, на правой, на грязных перинах, лежала толстая тетка лет сорока пяти с багровым обрюзгшим лицом, седыми волосами на подбородке и под носом и такими же мутными бесцветными глазами, как у мужа.

- Что с ней? – спросил я, пытаясь нащупать на запястье женщины пульс.

- Сил нет, говорит с трудом, едва языком ворочает. Не ест ничего и голова у ней разламывается….Месяца два тому назад узнали мы в Набискуме, что в армии его Величества в Рискинге большая нехватка целебного порошка от блох, и тамошние интенданты хорошо за этот порошок платят – по золотому за фунт, - начал мужик. – А мы к тому времени в Набискуме хорошо с женой заработали, твоя милость лекарь, потому как мятежники эти крейонские пограбили в городе добре, а цены награбленному и не знали! – Тут мужик противно хихикнул. – Но мы у них и покупали все за бесценок. Подумай только, твоя милость, болваны эти за кварту сивухи полдюжины серебряных ложек отдавали, или штуку тонкого сукна, или колечко золотое. Словом, хорошо мы тогда с женой заработали, риэлей двести или около того, и предложила мне Фионушка моя вложить весь прибыток в порошок этот самый, чтобы его… Скупили мы в Набискуме у аптекарей весь порошок за шестьдесят риэлей. По дороге еще прикупили, и в Рискинг, чтобы тама продать, значитца.

- А у вас не купили? – спросил я с усмешкой.

- Истинно так, твоя милость! Приехали мы в Рискинг, а воинского лагеря то уж нет! От встречных маркитантов узнали, что король-то, господин наш, потонул во время переправы, и армия вся разбежалась. А коли армии больше нет, так и порошок для блох более никому не нужон. Так и остались мы с десятью ящиками самолучшего товара в огромном, прости Вечные, убытке. Стало быть, как моя Фионушка услышала это, так слегла от горя. Семьдесят риэлей псу под хвост! Теперича этим порошком, будь он неладен, только псов бродячих посыпать.

- Да уж, беда, - я достал из сумки набор инструментов, открыл фонарь и начал греть на пламени ланцет. – Не заработали вы на блохастых вальгардцах, экая досада. Таз или бадья у тебя есть какая?

- Есть, - мужик полез вглубь фуры, достал из кучи барахла медный замызганный тазик для умывания. – Такой сгодится?

- Ага. Так что ты там про заработки говорил, папаша?

- Как война началась, мы сразу на север подались из Вортинора. Оно ведь как, твоя милость – кому война, а кому мать родная. Служивому всегда что-нибудь нужно, а денежки у них водятся. А мы как раз в Вортиноре дом достраиваем, каждый риэль в дело идет. А тут такая негода, хоть плачь! Как теперь жить, не ведаем.

- Ну, может и к лучшему, что войны не будет. На чем нибудь другом заработаешь.

- Эх, твоя милость, сразу видно, что ты человек не торговый, с нашим делом незнакомый, можно сказать. Когда самый прибыток идет, как не на войне? Потому как трофеи продавать надо. Серебряный подсвечник или женское монисто солдату ни к чему, а вот звонкие аберны пропить, проесть с друзьями можно, и на девочек сладких потратить. Трофеев много, абернов мало. А тут еще слухи шли, что король, добрая ему память, милостивцу нашему, в земли ши собирался, а там такие диковинные вещи можно найти, за которые в Вортиноре золото горстями отсыпать будут.

- Так кровь на них, на твоих трофеях, папаша. Из-за них ведь людей порешат.

- Так не я ж порешу. Пущай убивцев Вечные по делам их судят, а меня за что? Я человек мирный, продал-купил, зла не творю, лихву не требую… Можно-то исцелить ее, твоя милость?

- Ты не болтай, лучше таз подержи, - велел я.

Я кусочком смоченной в спиртовом эликсире ткани стер с пухлой руки женщины грязные разводы, осторожно вскрыл вену, и мужик испугался. Он так смотрел на кровь, натекающую в тазик, что мне на какое-то мгновение даже стало его жалко. Я забыл, что передо мной два мелких и жадных стервятника, строящих свое благополучие на войне и беде других людей.

Женщина застонала, пошевелила головой – видимо, терзавшая ее головная боль начала утихать. Мужик теперь смотрел на меня с почти собачьим обожанием.

- Поправится теперича? – спросил он с надеждой.

- Может и поправится. Все, достаточно, - я начал перевязывать руку. – Не вздумай ей вино давать, ее это убьет.

- Благодетель! – всхлипнул мужик. – Молиться за тебя буду.

- Молиться не обязательно, а вот заплатить бы надо. С тебя два риэля, любезный.

- Два риэля? – Мутные глазки мужика сразу подернул холод. – Это за что, благодетель? За один надрез?

- За лечение. Работа ответственная, так что все по-божески.

- А может, пожалеешь? Мы люди бедные, в скорби и убытке пребывающие. Один риэль, милостивец.

- Ладно, черт с тобой, - я протянул ладонь. – А то жена узнает, сколько ты за ее выздоровление заплатил, прибьет тебя.

Коробейник закивал, начал рыться в складках своего кушака, вытащил потрепанный кожаный кошель, долго скреб в нем пальцами, подслеповато щурясь в полутьме фургона и наконец, вручил мне несколько серебряных монет.

- Здесь только полриэля, - сказал я, позвенев монетками в кулаке. – А ладно, плевать. Идем, Уитанни.

Мужичок, охая и кряхтя, вылез вслед за нами из фуры, несколько раз поклонился нам, продолжая бормотать что-то про «всем Вечным за тебя, милостивец, молиться буду», потом залез на козлы, и фура покатила дальше по весенней грязи на север. Я смотрел ей вслед и усмехался.

- Могу себе представить, как этот пройдоха сейчас радуется, - сказал я Уитанни. – Он ведь уверен, что обдурил нас. Не заплатил лишнего.

- Какая неприятная женщина, - поморщилась Уитанни. – От нее ужасно пахнет.

- Она болеет. От жадности ее болезнь, но неважно. И еще Бог шельму метит.

- Что это значит, Кириэль?

- Это значит, что я хочу есть, и нам надо идти дальше. – Я прижал Уитанни к себе, и мы поцеловались. – Все никак не могу привыкнуть, что ты не превращаешься в гаттьену.

- Уитанни бьенагат буанн, - заявила моя красавица и засмеялась.

- Ага, даже не сомневаюсь, - ответил я, и мы, обнявшись, пошли дальше по размокшей, согретой весенним теплым солнцем лесной дороге.

***

До Эзера мы добрались за два часа, с самым началом сумерек. Местная таверна оказалась большой и ухоженной, а главное – при ней были гостевые комнаты, ибеспокоиться о ночлеге нам не пришлось. За пять серебряных монет мы с Уитанни получили кувшин хорошего сидра, каравай превосходно выпеченного ноздреватого хлебушка, по большой миске чудесного куриного супа с клецками и почетное место рядом с камином. Пока мы ели, корчма постепенно наполнялась народом. Большей частью это были пожилые мужчины в мехах и коже, пришедшие скоротать вечер за кружкой эля или медовухи. Некоторые из них, проходя мимо нас с Уитанни, касались пальцами своих шляп или беретов, и я отвечал на приветствия. Народ в Эзере оказался вполне дружелюбным.

Мы не спеша поужинали, и я собирался было предложить Уитанни отправиться на отдых, но тут в корчме появился человек, которого собравшиеся встретили очень оживленно.

- Петер-Певец! – разнеслось по всей таверне. – А мы тебя ждем, Петер!

Петер, молодой длинноволосый человек вполне артистического облика, одетый в щегольской малиновый колет и цветные шоссы, обошел весь зал, приветствуя собравшихся, потом забрался на один из столов, вытащил из бархатного чехла на поясе бубен, и представление началось.

- Друзья мои, почтенные жители деревни Эзер! – провозгласил Певец, позвенев своим бубном. – Душевно рад, что вы собрались послушать меня, только плохо, что вы не взяли с собой своих дочерей и жен, чтобы я мог приударить за ними! Или вы сделали это специально? Не затем я шел по раскисшим дорогам от самого Набискума, чтобы смотреть на ваши бородатые деревенские рожи.

Ответом нахальному скомороху был дружный хохот – у жителей Эзера с юмором было все в порядке. Певец между тем начал рассказывать последние новости. О восстании в Набискуме, о том, как король Готлих собрался походом на Саратхан, но утонул в реке, после чего великая вальгардская армия позорно разбежалась, но главное – о большом пожаре в королевском дворце в Вортиноре.

- Говорят, пламя охватило весь дворец, а главное башни, выше которых в Вортиноре нет строений, - рассказывал Певец, - и когда я услышал об этом, то сразу вспомнил старинную легенду о Горящих башнях, о том, что падет Вортинор, цитадель зла, и кончится вальгардское иго в наших землях на веки вечные! Сам лорд-правитель Набискума и окрестных земель Рейн Бол рассказал мне эту легенду, а уж ему можно верить, как никому, ибо он своими ушами слышал оное пророчество от Сестер Ши в золотом чертоге Нильгерда!

- Да здравствует Рейн Бол, великий герой крейонского народа! – заорали сразу несколько голосов, и корчму наполнил восторженный рев десятков глоток, стук кружек о столешницы, свист и улюлюканье. Потом Певец, позвенев бубном, продолжил выступление.

- Так что, милые мои друзья, - вещал он, сопровождая свою речь манерными жестами и очень оживленной мимикой, на мгновение напомнив мне Джека-Воробья из «Пиратов Карибского моря», - ныне вступаем мы в царствие Света и Добра, которое продлится тысячу лет. И не высокомерные ши, не брутхаймские бездельники и не выдуманный глупцами Повелитель кошек освободили нашу землю от вальгардского угнетения – это сделали герои-крейоны во главе с Рейном Болом! Мы это сделали, братья мои! И мы можем гордиться собой! Я сочинил балладу о…

- Прошу прощения, - не выдержал я, - так ли вы уверены, любезный менестрель, что Повелитель кошек – всего лишь выдумка?

- Что? – Петер на миг смутился, но быстро взял себя в руки и принял свой прежний самодовольно-развязный вид. – Ах, вы, по всей видимости, нездешний, и не знаете того, что происходит в наших землях последнее время! Очень, очень прискорбно, что вы не осведомлены в должной степени. Но, обещаю, вы уйдете из этой таверны просвещенным всеми лучами Истины!

- Не сомневаюсь, - ответил я. – Однако вы не ответили мне про Повелителя кошек.

- Боги, да тут всем понятно, что это выдумки! – Певец обвел жестом зал кормы.- Слыханное ли дело, чтобы один человек мог сражаться со всем Звездным Орденом? И потом, кому когда удавалось приручить гаттьен, а уж тем паче повелевать ими? Разве можно повелевать ураганом, вулканом, градом, ливнем? Легенду о Повелителе кошек придумали рабы, потому что им нужен был герой. Однако вы же не будете отрицать, что Повелитель кошек до сих пор себя никак не проявил?

- Может быть, - ответил я, наливая в свою чашку еще сидра, - потому что он просто не любит мельтешить, как некоторые?

- Как некоторые? – Певец помрачнел. – О ком вы так непочтительно отзываетесь?

- Не о вас, - я протянул чашу с сидром в сторону менестреля, как бы приглашая его выпить вместе со мной. – Просто я много брожу по свету и слышу самые разные истории. О Повелителе кошек слышал неоднократно. И о Вильяме де Клерке.

- Вы, наверное, любезный, из Блиболаха пришли, из этого города, где придумывают пустые басни и несуществующих героев, - парень пожал плечами.- Знаете, что я вам предложу? Послушайте сочиненную мной песню о вожаке крейонов Рейне Боле, и вы поймете, что истинные герои не нуждаются в легендах.

- С удовольствием, - сказал я и подмигнул Уитанни, которая, слушая наш диалог, состроила очень недовольную гримаску. – Почту за честь.

Петер-Певец тут же поклонился и, аккомпанируя себе постукиваниями по бубну, начал речитативом исполнять свою «Песнь о Рейне». А мы пили сидр и слушали его. Неплохая была песня, если я что-нибудь понимаю в эпосе. Совсем неплохая. И самое главное, что я почувствовал – парень абсолютно искренен. Он действительно верит, что никакого Ллэйрдганатха не было, а началом падения Вальгардского королевства стало восстание в Набискуме. И почему-то мне совсем не хотелось его критиковать или пытаться убедить, что он неправ.

Доказывать ему, что Повелителю кошек вобщем-то совершенно безразлично, поют о нем странствующие менестрели или нет. Что он и не пытается корчить из себя спасителя этого мира. Ведь у него возможность заниматься своим делом и быть рядом со своей любимой, лучше которой для него нет никого во всех вселенных, не только в Элодриане. А герои – их всегда найдется больше, чем нужно. И менестрели будут охотно воспевать их подвиги.

Так что этот Петер-Певец будет и дальше радовать поселян своими историями о героях. Продолжит, так сказать, свой путь. А Повелитель кошек и его любимая гаттьена продолжат свой. Но сегодня они будут наслаждаться теплом, горячим супом и отменным сидром в хорошей корчме в деревне Эзер. Слушать здешнего менестреля, вполне даже талантливого. Потом проведут ночь вместе и утром отправятся дальше. Будут путешествовать по Элодриану, лечить больных и радоваться каждому дню, прожитому вдвоем.

Но только если когда-нибудь этой земле снова понадобится помощь того, кого называли Ллэйрдганатхом, он и его спутница никогда не откажут.