Сколько стоит корона

Глава 4

Мосты рухнули точно тогда, когда ждал Дойл – едва войско Риверса начало отступление, – и отправил в дикую пучину быстрого Ганта самый цвет рыцарства Севера.

Остальные сдались без боя.

Дядю Риверса, милорда Гая, взяли живым.

Когда его приволокли к Дойлу и бросили на землю, он заверещал, как побитый пес, задергался и начал изрыгать проклятия на головы короля и королевского брата-урода. Дойл слушал почти минуту, прежде чем подошел к нему и ударом по лицу оборвал поток оскорблений.

Гай дернулся и сморщился. На его лице выступила кровь – Дойл не потрудился снять перчатку, и шипы оцарапали щеку врага.

– Достаточно. Ты сказал достаточно, чтобы тебя повесить.

В глазах Гая плескалась неприкрытая ненависть, но она не задевала Дойла – он размышлял, может ли Гай рассказать ему что-нибудь полезное перед смертью. Пришел к выводу, что не может, и велел:

– Вздернуть.

Гай сопротивлялся как мог, пытался вырваться, потом кричал о благородстве, но ему это не помогло – его шейные позвонки хрустнули, и крики прекратились.

– Тело забрать в столицу, – велел Дойл и, не глядя на то, как выполняется его приказ, прошел в свой шатер.

Там, под надежной охраной, уже сидел мальчишка Риверс, которого Гай хотел усадить на трон. Это был паренек лет четырнадцати, здоровый, как все северяне, светлокожий и светловолосый. С ним обращались осторожно, но разоружили и держали крепко, чтобы не выкинул какой-нибудь глупости.

– Значит, Риверс, – произнес Дойл и сделал знак, чтобы рыцари отпустили его. Получив свободу, он по-собачьи встряхнулся, ощерился и спросил:

– А ты, стало быть, знаменитый милорд страшилище?

Дойл сел на табурет, чтобы дать ноге отдых.

– Болтаешь дерзко. Сколько тебе лет?

– Будет пятнадцать, – Риверс гордо вскинул голову.

Дойл потер подбородок. Он собирался забрать этого ребенка ко двору и следить за тем, что из него вырастет. Подозревал, что ему не помешает северянин, лояльный к короне и ручной. Но Риверс не был ручным. Он был диким зверенышем диких краев, а его руки уже были руками воина – не мальчика. Он умел держать меч, наверняка отлично сидел в седле, а одна его короткая реплика показывала, что он отнюдь не трус. Неручной северянин был ему не нужен. Риверс был ему не нужен.

– Каковы твои права на корону?

– Я – единственный законный потомок короля Ольдена Шестого. Ваш дед, милорд страшилище, был рожден вне брака, – огрызнулся Риверс, и тем решил свою судьбу. Дойл поднялся с табурета, подошел к Риверсу поближе, взглянул в глаза – совершенно бесстрашные, и вздохнул. Пожалуй, ему нравился этот мальчишка – смелостью. Говорить о мужестве легко, а вот бросать оскорбления врагу, взявшему тебя в плен, будучи безоружным – на это нужна действительно большая смелость. Дойл это знал слишком хорошо.

К сожалению, как это часто бывает, в придачу к смелости Риверс получил маловато ума.

Он умер быстро – тонкий узкий кинжал вошел ему между ребер в сердце. Мальчишка захлебнулся, закашлялся. Тело упало на ковер. Дойл вытер кинжал о его белую в грязных разводах рубаху и вложил обратно в ножны.

На то, чтобы построить переправу, добраться до крепости Хэнт и завершить показательные казни изменщиков и заговорщиков, а также любезно помиловать тех, кто не был ни в чем виноват, ушло пять дней, и еще неделя потребовалась, чтобы вернуться в столицу с полной победой.

К этому времени замок опустел: праздник закончился, и лишние люди разъехались, остались придворные и те, кого король пригласил ко двору на время.

Дойл с своим войском прошел по главной улице Шеана, за ним провезли начавшее подгнивать тело милорда Гая. Народ встречал их рукоплесканиями и приветственными криками, но какими-то не слишком уверенными – они предпочли бы встречать вернувшегося с победой блистательного короля. Радоваться милорду Дойлу в народе было не принято.

Зато Эйрих встретил его с распростертыми объятиями, правда, его взгляд был настороженным. Дойл уловил это мгновенно, поэтому не удивился, когда, кратко поздравив его перед всеми с победой и поблагодарив за верную службу, король велел ему следовать за собой.

В небольшой комнате возле зала для приемов было тепло, горел камин. Эйрих сам помог брату снять доспехи, указал на кресло, а потом спросил:

– Что с Гаем и Риверсом?

Дойл откинулся на спинку кресла и сказал:

– Мертвы оба. Гая я казнил как мятежника – его телом можно полюбоваться на центральной площади.

– А Риверс?

Они оба понимали, в чем смысл этого вопроса.

– Погиб в бою. Большая жалость, – ответил Дойл ровным тоном, словно сообщал какую-нибудь пустячную светскую новость. – Храбрый был юноша, как и полагается потомку Ольдена, встретил смерть лицом к лицу, не пытаясь бежать. Его опознали – лицо совсем не пострадало. Я взял на себя смелость распорядиться, чтобы его торжественно похоронили в Хэнте.

Эйрих едва заметно кивнул – можно было не беспокоиться, что через год появится другой юноша, называющий себя Риверсом и претендующий на корону.

– Ты поступил правильно, Торден, – сказал он вслух, а Дойл спросил:

– Что произошло в мое отсутствие?

– Твои соглядатаи вынули из меня всю душу, – улыбнулся Эйрих. – Теперь, когда ты вернулся, я ни минутой дольше не желаю видеть физиономию нашего святейшего отца.

– Он берег твой покой как верный пес, – ответил Дойл.

– А теперь забери его обратно на псарню – и подальше от меня. Его люди не оставляли меня одного даже в спальне. Хочу приласкать жену – и чувствую, что кто-то на меня смотрит. Даже рыцари были бы лучше – их хотя бы видно по доспехам.

Дойл расхохотался:

– Отличная работа. Я велю им стоять спиной к постели, когда они сторожат твой сон.

– Лучше убери их подальше, – хмыкнул Эйрих, – а то королева начнет сомневаться в моей мужественности.

– Твоя мужественность, дорогой брат, уже давно неоспоримый факт для все страны, – ответил Дойл не без двусмысленности, – так что одна королева не подпортит твоей репутации.

– Что же ты за ядовитая гадюка, дорогой брат? – спросил король в тон ему, но ответа не дождался и уточнил: – Так могу я теперь спать без охраны?

Дойл вздохнул и честно сказал:

– Нет.

Взгляд короля из насмешливого разом сделался суровым.

– Есть то, чего я не знаю?

– Есть то, чего пока не знаю я, – отозвался Дойл. – Смутные намеки, шорохи, подозрения и слухи. Отец Рикон в мое отсутствие должен был узнать больше. Но в столице не так спокойно и безопасно, как мне бы хотелось.

Эйрих облизнул сухие губы.

– Еще один заговор?

– Возможно. И пока я не узнаю точно, я бы хотел, чтобы ты был под надежной охраной.

– Кого ты опасаешься?

Дойл молчал почти минуту, прежде чем ответить:

– Всех.

Заговор – любой заговор – это спрут. Он тянет свои щупальца, обвивает ими сначала тонкие стебельки, а потом мощные стволы, на которых держится власть, расшатывает их, травит ядом до тех пор, пока они не рассыпаются в труху. Уничтожать щупальца бессмысленно – нужно найти чувствительное брюшко и проткнуть его насквозь. Если же в деле замешаны ведьмы – нужно быть осторожным вдвойне.

– Всех, Эйрих, – повторил он, – и буду опасаться, пока не пойму, что здесь затевается.

Король ничего не ответил, и Дойл, оставив доспехи лежать тяжелой грудой, прихватил меч и поковылял к себе в покои. Впрочем, на отдых и не рассчитывал – как он и предполагал, возле дверей уже стоял, завернувшись в серый балахон, Рик.

– Поздравляю милорда с победой, – по своему обыкновению почти беззвучно, но как-то очень весомо сказал он. Дойл кивнул и пригласил входить.

В спальне было нетоплено и холодно до стука зубов, но Дойл не обратил на это внимания или, точнее, сделал вид, что не обратил: в глубине души ему захотелось немедленно вызвать идиота-управляющего и лично всыпать ему плетей. Ледяная выстуженная комната обещала ему тяжелую ночь, плечо опять сведет проклятой болью, ногу начнет выворачивать и корежить, как в тисках. Однако его лицо осталось совершенно спокойным.

– Я не стал бы беспокоить милорда, едва вернувшегося из тяжелого похода, – продолжил Рикон, быстрым взглядом, едва заметным под тяжелым капюшоном, обводя комнату и задерживаясь на пустом камине.

– К делу, отец Рикон, я верю, что ты не потревожил бы меня из-за пустяков. Говори.

– Милорд крайне прозорливы, – Рик так и не снял капюшона, – вчера мои люди схватили человека. Который знает больше, чем говорит.

Дойл мгновенно забыл о холодной комнате, пальцы быстро сжались в кулак.

– Его поймали с запиской. Текст не важен, но адресат…

Дойл протянул руку, и на ладонь лег помятый сложенный вчетверо квадратик дорогой желтой бумаги. Прежде чем развернуть его, Дойл принюхался: сладкий шалфей, острый мускус и терпкий запах пота. Письмо написала женщина, а посыльный нес на груди.

В записке было всего несколько слов: «У нас все равно нет выбора, дорогая. Теперь уже слишком поздно что-либо менять. Да будет так».

– Кому он должен был доставить письмо?

– Этого он пока не сказал. Но этот лист ему дала женщина без лица, превратившаяся потом в птицу и улетевшая в ночь.

– Вниз, – и Дойл первым направился в подземелья.

Человека нужно было допросить – тщательно. Порядочные женщины не улетают птицами и не прячут лиц, значит, ведьма и правда рядом – и, очевидно, не одна. Пока Рик тихо рассказывал о том, где взяли человека с письмом, Дойл в недрах собственного ума искал ответ на неразрешимый вопрос: как? Как одолеть ведьм? И что им нужно. Мотив не менее важен, чем способ обезвреживания.

Человека держали в одиночной камере, которую в замке называли красной – потому что ее стены давно должны были бы покраснеть от льющейся крови, хотя на деле они просто чернели от плесени и сырости.

Ивен Ган – так его назвал один из теней. Парень работал на кухне. Имеет пятерых сестер и двух братьев.

Его уже допрашивали – Дойл легко мог прочесть историю допроса по опухшим рукам, разбитому лицу и красным от слез глазам.

– Значит, Ивен, – произнес он, наклоняясь над посыльным и вглядываясь в его рябое банальное лицо.

– М-милорд? – пробормотал парень.

– Сколько тебе лет, Ивен?

Ему недавно исполнилось двадцать два, о чем он сообщил дрожащим голосом.

– Двадцать два, – повторил за ним Дойл. – Очень мало, Ивен. А впереди – много. И сестрам нужна твоя помощь, у тебя их пятеро.

Ивен затрясся.

– Милорд, я сказал все, что знаю. Клянусь.

– Кому ты должен был отнести письмо?

– Я не знаю. Я должен был положить его возле фонтана.

Дойл всмотрелся в глаза парня и произнес:

– Не совсем. Ты о чем-то молчишь. Кому оно адресовано?

Ивен тряс головой и повторял, что ничего не знает, и Дойл разочарованно отошел от него и сделал знак тени, а сам сел в грубое деревянное кресло. Ожидание ему предстояло недолгое.

– Только без дыбы пока, – велел он, и тень подхватил упирающегося и визжащего Ивена за шиворот.

Два ногтя. Парень оказался либо храбрее, либо глупее, чем можно было бы предположить, потому что выдержал два ногтя, прежде чем выкрикнул:

– Молочница. Я должен был дождаться молочницу!

Тень тут же отложил в сторону инструменты, а Дойл улыбнулся:

– Видишь, как все просто?

Ивен рыдал от боли и страха, но больше уже ничего не пытался скрыть.

– Они пообещали вылечить Марту, мою младшую. Я только… Я только отдавал письма. Мне говорили, кому. Я не знаю, что это значит. Пожалуйста! Поверьте!

– Я верю, – Дойл поднялся из кресла, без брезгливости, но отнюдь без удовольствия взглянул на изуродованную левую руку парня и повторил: – я верю. Теперь – верю, – и скомандовал тени, – пусть отдохнет, а потом выпустите.

Из самого темного угла донеслось:

– Милорд, возможно, он знает что-то еще? Стоит…

– Он больше ничего не знает.

Уже за дверями камеры Рикон спросил:

– Откуда милорду это известно?

Дойл пожал плечами:

– По глазам вижу. Глаза всегда выдают лжеца. Рик… – он хотел было сделать шаг, но так и не поставил увечную ногу на следующую ступень, – у меня для тебя дело, отец Рикон. Мне нужна та молочница. Попробуй поймать ее на живца.

– Будет исполнено.

Рикон ушел – бесшумно, по-змеиному, а Дойл продолжил путь наверх. Теперь, когда он снова в замке, можно начать строить ловушку на медноволосую леди Харроу. Неожиданно при мысли о ней в паху потянуло, и Дойл выругался сквозь зубы – это было еще одно доказательство, пусть и косвенное. Он давно вышел из того возраста, когда желания тела затмевают голос разума, а при мысли об этой женщине все его тело начинает гореть. Он читал, и не раз, что могущественные ведьмы знают составы зелий, которые многократно повышают женскую привлекательность – вероятно, она воспользовалась чем-то подобным тогда на приеме, три недели назад.

«Проклятье», – пробормотал он и ускорил шаг, насколько это было возможно. О леди Харроу нужно было думать на свежую голову – хотя бы после пары часов сна. При этой мысли он повторил: «Проклятье». Нормальный сон ему сегодня не грозил – в холоде он не уснет, а искать другую, протопленную комнату, ему не позволит чувство самоуважения. Он готов был смириться с тем, что он нем болтают, будто он – существо из преисподней. Но разносить сплетни о том, как шельма-управляющий заставил лорда Дойла бегать по замку в поисках спальни, он не позволит никому.

В комнате было тепло. В камине бешено ревел огонь, яркий и жаркий. Пахло дичью – на столе стояло блюдо. Дойл положил было ладонь на рукоять меча, но почти сразу опустил – в комнате не было никого постороннего, только мальчишка Джил. Он был чумазым, в той же одежде, что и в походе, весь в земле и саже. Но ему достало сноровки, чтобы развести огонь. И ума, чтобы понять его необходимость.

– Милорд, – прошептал он.

Дойл оглядел еще раз комнату и вместо благодарности приказал:

– Помоги раздеться.

Снимать заскорузлую, прилипшую к телу рубаху было неприятно, но вода, пусть даже чересчур горячая, дарила настоящее блаженство. Мальчишка помог ему обмыться целиком, подал свежую рубаху и новые штаны, и Дойл с наслаждением упал в кресло возле камина и принялся за еду.

О заговоре не думал – не было ничего хуже идей, посещающих усталую голову. Он немного поспит, а потом снова вернется к работе.