Сколько стоит корона

Глава 8

В эту ночь его снова мучили неприятные сны – он подскочил на влажных липких простынях, когда за окном еще была непроглядная темнота. Тяжело выдохнул, восстанавливая сбившееся дыхание, и хрипло крикнул:

– Мальчишка!

Джил появился почти сразу, хотя и в одних кальсонах, попутно натягивая на тощую грудь рубаху.

– Милорд, вы здоровы?

Дойл поднялся с постели и велел:

– Подай одеться. В темное. И соберись.

По лицу мальчишки прошла едва заметная тень, но он не спросил, куда хозяина понесло в столь поздний час, а споро вытащил из сундука черный костюм, сапоги и плащ и помог Дойлу переодеться. Сам тоже быстро оделся и даже догадался захватить накидку с глубоким капюшоном.

Дойл сделал ему знак следовать за собой и вышел из покоев. Замок спал – во всяком случае, эта, удаленная от короля и королевы часть. Стражи видно не было, но Дойл чувствовал затылком, что в сводчатых переходах кроются тени. Джил позади задышал чаще.

Они прошли по тихому коридору, ступая так осторожно, что шаги не порождали эха, по узкой лестнице спустились вниз. В дверях охрана, разумеется, была, но походка и фигура Дойла были слишком узнаваемы, чтобы кто-то рискнул окликнуть его или спросить, куда и зачем он идет.

На это отважился слуга – когда они миновали замковые ворота и вышли в город, он шепотом уточнил:

– Милорд, куда мы идем?

– По делу, – отрезал Дойл и пошел по дороге, которую знал очень, даже слишком хорошо.

Столица, древний Шеан, нынешние стены которого были возведены более пятисот лет назад на фундаменте Старого города, не была красивой. На самом деле, ее едва-едва можно было назвать выносимой. Она собирала в своих стенах так много людей, что походила на гнойный нарыв, готовый вот-вот лопнуть, явив миру свое вопиюще-уродливое содержимое.

Королевский замок возвышался над ней тяжелой неприступной громадой, а к его стенам навозными мухами липли особнячки милордов, желавших быть ближе ко двору и ловящих на лету подачки Эйриха. Торговые площади растекались человеческими болотами – смрадными и затягивающими. А Святейшие дома выглядели нелепо – слишком белоснежные и чистые для Шеана.

Но Дойл столицу, пожалуй, любил или, по крайней мере, ценил – за то, что знал в ней каждый угол и каждый поворот. Ребенком он часто смотрел на нее сверху, из башни, куда его часто отсылала мать в наказание за дерзость и резкий нрав. Став старше, он то один, то вместе с Эйрихом сбегал из замка и ходил по узким улицам, тонул иногда по колено в помоях, текущих по брусчатке, заглядывал в окна домов.

Иногда в нем узнавали младшего принца – и тогда кланялись, скаля зубы. Но чаще принимали за калеку-побирушку – в этом случае ему в спину летели комья земли и камни в сопровождении проклятий.

Именно здесь, на одной из улиц Шеана он впервые своей рукой оборвал человеческую жизнь. Старик разозлил его насмешками и оскорблениями, и он вышел из себя. Кинжал проткнул мягкую плоть быстрее, чем Дойл сообразил, что делает. Старик умер сразу, и он был вынужден уйти – и побыстрее, чтобы никто не увидел его. Конечно, ему, принцу, смерть старикашки сошла бы с рук. Но за такую выходку родители наверняка отослали бы его дальше, чем обитель темных сил, а тогда Дойл еще очень боялся ссылки, боялся расстаться надолго с Эйрихом, оказаться среди незнакомых, чужих и враждебных людей.

Отойдя на добрых три сотни шагов от трупа, Дойл согнулся пополам, и его начало рвать от страха и отвращения и к себе, и к убитому. И руки у него тряслись, и зубы стучали. Зато спустя два года, оказавшись впервые в бою, он напугал ветеранов своим спокойствием, а двоюродный дядя, покойный брат также покойного лорда Гая, сказал: «Недобрые силы тебя зачали, Торден, не в обиду твоему отцу. И кровь у тебя как у выходцев оттуда – стылая».

Свернув в почти незаметный проулок, Дойл остановился возле непримечательной двери и стукнул условным стуком. Джил сзади затаил дыхание.

Дверь открыли сразу – рослый детина в красных длинных штанах, без рубахи, прищурился, сжимая гигантские кулаки, но Дойл сбросил капюшон, и детина тут же согнулся в поклоне.

– Ваша милость, какая честь для нас.

– Позови хозяйку, – Дойл уронил ему на ладонь мелкую монету и вошел внутрь.

Просторная гостиная с широкими низкими скамьями, освещенная множеством чадящих свечей в простых канделябрах, выглядела, пожалуй, респектабельно – как какой-нибудь гостевой дом. Но, разумеется, все клиенты знали истинное назначение заведения, которым заправляла женщина, чье родовое имя, если оно у нее и было когда-то, давно забылось и сократилось до нейтрального мадам Зи.

– Милорд! – раздалось сзади полузадушенное. – Это же…

Джил не нашел слова, которое подошло бы для этого места, поэтому Дойл подсказал:

– Любовный дом. И неплохой.

Невзрачная девушка в наглухо закрытом платье забрала у него плащ, другая – такая же – поднесла кубок с вином. Дойл принюхался и протянул кубок Джилу. Тот отпил несколько глотков, после чего Дойл осушил его.

Любовный дом стоял в этом проулке столько, сколько Дойл себя помнил. Его нынешняя хозяйка десять лет назад была хорошенькой улыбчивой женщиной, на которую засматривались мужчины. Сейчас она поседела, ее кожа пожелтела и сморщилась, но она по-прежнему улыбалась, разве что старалась поменьше сверкать зубами, чтобы скрыть дырку вместо правого клыка. Зато ее платье было великолепно и, в отличие от платьев тех девушек, которые не были готовы услуживать гостям сверх своих обязанностей, открывало грудь почти до середины. Учитывая возраст, это было не самое привлекательное зрелище. К счастью, Дойл точно знал, что у нее есть, что предложить.

Она спустилась со второго этажа и сразу же присела перед Дойлом в низком реверансе, поцеловала его руку, а поднявшись, улыбнулась:

– Милорд, вы у нас теперь нечастый гость. И оттого еще более желанный. Чем вам услужить?

Дойл не посещал любовный дом уже давно – последний раз он был здесь года полтора назад. Продажная любовь надоела ему до смерти, казалось, что он в жизни больше не коснется шлюхи. Но в последнее время напряжение было слишком велико. Заговоры, мятежи, покушения и, в конце концов, леди Харроу, снова снившаяся ему этой ночью, истощили его выдержку. Едва ли он мог рассчитывать на искреннее внимание какой-нибудь не слишком обремененной моралью дамочки из придворных. И уж конечно, ему не следовало даже мысли допускать о близости с утонченной леди Харроу. Поэтому рецепт микстуры был прост и примитивен.

– Найдите мне рыжую, мадам Зи.

Лицо хозяйки сморщилось в слишком широкой улыбке, глаза сузились.

– У меня одна такая.

Дойл отвязал от пояса кошель и сунул его мадам Зи целиком. Ее пальцы сквозь кожу кошеля пересчитали монеты, а вокруг глаз глубже прежнего проявились морщинки-лучики – она была довольна полученной суммой.

– Милорд, какие будут распоряжения относительно вашего спутника?

Джил стоял посреди гостиной, хлопал глазами и выглядел откровенно забавно. Дойл чуть улыбнулся, показав зубы, и спросил:

– Поднимешься наверх к какой-нибудь девчонке?

Парень вздрогнул, его глаза широко раскрылись, и он затряс головой.

– Я подожду вас здесь, милорд.

– Тогда налейте ему чего-нибудь выпить, – велел Дойл и, не сдержавшись, прибавил: – Молока, например.

Джил покраснел до корней волос, а Дойл неспешно пошел за мадам Зи наверх, где располагались спальни. Хозяйка отворила перед ним дверь угловой – самой богатой в этом доме, и шепнула:

– Располагайтесь, милорд.

Дойл ненадолго остался один. Эту комнату он знал – не раз бывал в ней. За прошедшее время поменялся только балдахин на старой деревянной кровати – бархат выглядел свежее и дороже. Отстегнув ножны, Дойл положил меч на пол, сел на табурет возле кровати, с трудом стянул сапоги. В комнате было тепло, даже душновато, поэтому он без колебаний начал развязывать шнуровку дублета, который был настолько стар, что растянулся по кривой фигуре хозяина и сидел как перчатка на руке.

Он остался в штанах и рубахе, когда в комнату вошла, затворив за собой дверь, рыжеволосая девица. Дойл окинул ее внимательным взглядом и скрипнул зубами – жалкая пародия, едва ли подходящая для замены. Впрочем, он тут же одернул себя и напомнил, что пришел не искать замену, в которой не было никакой нужды, а освободиться от душащего и мешающего спать желания, смешанного с раздражением. И эта девица – пышногрудая и широкобедрая, отлично подходит.

Она широко призывно улыбнулась, демонстрируя полный набор здоровых белых зубов, и вдруг побледнела – Дойл пошевельнулся, и его горб стал заметен.

– Ваше высочество, – пробормотала она невнятно.

– Милорд Дойл, – поправил он. – Это более чем достаточно. Особенно для постели.

Отработанным движением она потянула за ленту на корсаже, и лиф платья сполз вниз, сбившись некрасивым комом на талии и обнажив полные груди с большими грубыми сосками, даже отдаленно не похожие на те, которые ему снились. Широкие плечи и эти груди отчетливо выдавали в девице простолюдинку. Профессия избавила ее от необходимости пахать и сеять, но кровь брала свое.

Почти безразлично Дойл стянул с себя рубаху, бросил на девицу короткий взгляд и невольно почувствовал, что ее отвращение возбуждает. Так было не всегда. Раньше – он хорошо помнил – все желание пропадало начисто, едва он улавливал этот оттенок омерзения в женских глазах.

– Поверь, – сказал он спокойно, – мое уродство никак не влияет на то, что у меня в штанах.

Девица разделась окончательно, а Дойл понял, что так и не спросил ее имени – но, в конечном счете, оно его совершенно не интересовало.

Она была скучна, скучнее Святейшей книги. Но она была живой, двигалась, пахла женщиной, ее глаза – такие же скучные, как она сама, – на какой-то миг подернулись пленкой и увлажнились и даже стали напоминать другие – зеленые и как будто светящиеся изнутри.

Одевался Дойл в одиночестве – девица получила лишнюю монету за труды и была выставлена за дверь. Кажется, он подзабыл, почему прекратил посещать заведения, подобные дому мадам Зи – потому что его начало тошнить от этих девиц и баб, которыми можно было пользоваться так же, как пользуются кубками, когда хотят пить.

Пожалуй, только однажды он встречал женщину, которая воистину продавала наслаждение – брала дорого, но отдавала больше. Ее привели к нему в последние месяцы войны в одном из гарнизонов под столицей Остеррада. И хотя у нее был на скуле лиловый синяк, а роскошные темно-каштановые волосы были опалены огнем, она держалась с таким достоинством, которому могла бы позавидовать королева. Ее привели как пленницу, а она только дернула бровью и назвала цену за свои услуги.

– В противном случае, уважаемый синьор, – заявила она, – можете сношаться хоть со мной, хоть вот с тем кувшином – уверяю вас, разницы не заметите.

Он швырнул ей кошель с золотом, а наутро всерьез задумался о том, чтобы забрать с собой после окончания войны. Не забрал – в тот же день ее насквозь проткнуло стрелой.

Дойл мотнул головой, подтянул к себе сапог, но не надел и растянулся на кровати. Теперь, когда напряжение в паху не отвлекало, он мог серьезно подумать о том, что произошло накануне – и о том, что делать дальше.

Покушение. Не удавшееся только благодаря тому, что подозреваемая в колдовстве леди Харроу спасла ему жизнь. Сообщение Эйриха о том, что его жена в бремени. И разговор. Тяжелый разговор.

– У нас будет наследник, – объявил Эйрих. – Королева ждет ребенка.

На мгновение Дойл опешил – он ожидал сообщения о катастрофе, о бунтах, чуме, нападении ведьм – но не о ребенке. Но потом почувствовал, как на губах невольно появляется улыбка. Королева выглядела довольной и надутой, как жаба, но впервые показалась ему почти приятной. Он опустился на одно колено перед ней, не думая о боли, и произнес:

– Пусть хранит вас Всевышний, ваше величество.

Королева сморщила востренький носик и прошипела:

– Вам не обмануть меня этой льстивой миной, милорд Дойл. Я почти уверена, что вы уже думаете, как бы подлить мне в вино полынь-травы, чтобы уничтожить драгоценный плод.

Дойл не отличался особой резвостью, но на ноги вскочил мгновенно, отшатнулся и спросил:

– Что вы имеете в виду, ваше величество?

Королева не успела ответить – Эйрих сжал ее плечо и мягко попросил:

– Не говорите глупостей, моя королева. Вы знаете, что милорд Дойл – самый преданный наш сторонник, охраняющий наш с вами покой ежечасно.

Королева ощерилась в улыбке и ответила:

– Конечно, ваше величество. Простите, милорд. Верно, это из-за тягости – мои мысли путаются. Пожалуй, мне стоит прилечь.

Она поднялась с видимым трудом, хотя на ее тонкой талии, еще больше утянутой цветными лентами, пока не наметилось хоть сколько-нибудь различимой округлости. Расторопный слуга кликнул придворных дам, и они увели королеву.

– Прости ее, брат, – повторил Эйрих, когда они остались одни.

– Она говорит только то, что думает вся страна, – дернул плечом Дойл. – Ничего больше. И знаешь, возможно, тебе стоит прислушаться к ним.

– Чепуха, – Эйрих рубанул ладонью по воздуху, потом подтянул к себе кувшин с вином, плеснул в кубок и хотел было отпить, но Дойл его остановил и сначала сам сделал несколько глотков. Король улыбнулся: – говорю же, что чепуха. Если бы не ты…

Он не закончил, но они оба знали, о чем речь. Дойл спасал Эйриху жизнь как минимум трижды за время войны, и бессчетное число раз за время мирной жизни.

– Если бы не я, большинства этих покушений не было бы, – отозвался Дойл. – Люди ненавидят меня. А за меня – тебя.

– Ты – причина, по которой люди не голодают сейчас. Твои, а не мои реформы дали людям хлеб.

Дойл тоже налил себе вина и облокотился плечом о стену. Кому какое дело было до его реформ, его идей и его побед. Достаточно было того, что на улице старухи шептались, будто в ночь его рождения бушевала буря, молния ударила в шпиль замка – и на землю пришло само Зло, но Всевышний не позволил ему скрыться среди обычных людей, наградив уродством без меры.

– Отпусти меня на север, – сказал он вслух. – Дай в подчинение северный гарнизон Креггот и замок Коготь. Я наведу порядок в землях вольных лордов, прекращу раз и навсегда набеги великанов, а заодно не буду мозолить здесь никому глаза.

– Мы уже говорили об этом. Мой ответ прежний – нет. Ты нужен мне здесь, брат.

– Не нужен. Тебе нужна любовь подданных – это лучший рецепт против заговоров и интриг. А у тебя каждый второй милорд совета думает о том, как бы меня поэффективнее прикончить. Я уверен… если я уеду отсюда, твоя жизнь и жизнь твоего наследника будет в куда большей безопасности.

– Хватит, – голос Эйриха вдруг стал твердым и жестким, а сам он чертами и поставом головы неуловимо напомнил отца, – я требую, чтобы вы прекратили этот разговор, принц Торден.

Эйрих нечасто называл его так.

– Слушаюсь, – ответил он, – мой король.

Эйрих улыбнулся – и сходство с отцом пропало.

– Выпей со мной за будущее нашего рода, Дойл. За моего наследника.

Дойл поднял кубок и осушил его до дна. Эйрих тоже выпил, а потом спросил:

– Что ты выяснил о леди Харроу?

– Ты хочешь поговорить о ее несомненных женских достоинствах?

– Нет, о твоих подозрениях.

Когда он этого желал, Эйрих мог быть крайне проницательным.

– И не думай, что я поверил, будто ты очарован ею. Прости, брат, но я убежден, что женщину, которая покорит твое сердце, ты просто выкрадешь из родного дома и утащишь к себе в покои, а не станешь приглашать на прогулки.

– Я не варвар, – Дойл ухмыльнулся, – но, возможно, ты прав. Я действительно подозревал ее… Однако сейчас эти подозрения не важны. Тебе уже сообщили…

– Что в тебя стрелял человек из гарнизона Шеана? Да. И я желал бы знать, почему он это сделал.

– Узнаешь.

Дойл хотел было пойти в темницу сразу же – чтобы не заставлять стрелка Тони Райта ждать, – но разговор с королем (а особенно короткий обмен репликами с королевой) разозлил его, эта злость тяжелым грузом легла поверх ночи, полной мутных сновидений, и прибавилась к волнению, которое вызывала в нем леди Харроу. Злость, бессонница и волнение – худшие советчики при допросе.

Зато теперь, отдохнув немного и сбросив тяжесть злобы и напряжения, он мог заняться самым актуальным из имеющихся дел – поиском ответа на вопрос: кто и зачем хотел его убить, если только Тони Райт – не спятивший фанатик.