Синдром отката

Пентапотамия

Дип вырос в Ричмонде, в Британской Колумбии. Это остров на южном фланге Ванкувера, охваченный с двух сторон двумя притоками реки Фрейзер. Со временем, когда поднимутся воды моря Селиш[17], куда впадает Фрейзер, остров обречен оказаться под водой.

Однажды, еще в начальной школе, младшеклассникам дали задание, связанное с миграцией лосося. Нужно было вернуть жизнь в соседний ручей, в котором наступление цивилизации истребило все живое. В то время, как и позднее, юный Дип был «прирожденным спортсменом» и «кинестетиком»[18]. Сидение за партой ему не давалось; но, орудуя лопатой под проливным дождем и наблюдая за передвижением рыбьих стай, он неожиданно ощутил, что возвращается к жизни и сам.

Нерест, когда рыба поднимается из океана вверх по течению рек, у чинукского лосося происходит летом. Это привело к неожиданному, но приятному для родителей Дипа следствию: теперь сын и в каникулы был при деле.

Семья владела сетью бензоколонок. Начало бизнесу положила в 1960-х одна-единственная заправка в Чилливаке; но сейчас бензоколонки Сингхов, связанные сетью родственных и финансовых уз, испещрили всю карту Британской Колумбии. Дип наносил бензоколонки на топографические карты, где изображались русла рек, и упрашивал отца брать его с собой в летние экспедиции. Отец высаживал сына где-нибудь на берегу реки с рыбацкой сетью или удочкой и завтраком, а сам доезжал до бензоколонки, уединялся в задней комнате с каким-нибудь братом или кузеном, и пока они там обсуждали дела, Дип бродил взад-вперед по берегу, прикидывал, где рыба, и пробовал ее ловить. Нерестящийся лосось – так себе добыча. Однако, став постарше и начав уходить на рыбалку с ночевкой, Дип научился жарить пойманную рыбу на дымном костре, который умел разжечь даже в самом сыром лесу.

На обратном пути из одного такого похода дядя Дхармендер и присвоил ему прозвище, ставшее для Дипа вторым именем. Дип явился на заправку Дхармендера, благоухая рыбой и дымом, и услышал в свой адрес «laka» – слово, которое на пенджаби произносится «лакс» и означает то же, что английское lox, то есть «копченый лосось». Странное прозвище, что и говорить. Но лучше, чем ничего, – а прозвище было жизненно необходимо, учитывая, что Дипов Сингхов в его мире было множество: только в одной школе с Дипом учились еще трое.

Отец Лакса был человек добрый, любящий и благочестивый. Когда сыну исполнилось лет двадцать, до него вдруг дошло, что дальше учиться после школы Лакс не пойдет, и от этого удара он так и не оправился. Интерес парня к рыбе определенно не прочил ему карьеру биолога – в лучшем случае карьеру рыбака. Летом Лакс устраивался на коммерческие рыбацкие судна, курсировавшие вдоль берега, – в основном выполнял неквалифицированную работу, идеальную для крепкого энергичного юноши. Поначалу оправдывался тем, что «зарабатывает на колледж». Но Лакс не был создан для колледжа. Правда, отличался силой и ловкостью – но ни один университет не наградил бы его стипендией за успехи в любимых видах спорта: сноуборде и национальном боевом искусстве под названием гатка.

Как ни скрывал отец своего разочарования, было видно, что ему тяжело. Он первым в семье получил ученую степень: дед послал его в вуз, чтобы сын научился там всему необходимому для ведения бухгалтерских книг и занятий юридической стороной семейного бизнеса. А вот дядя Дхармендер к вопросу о том, как Лаксу найти свое место в мире, подошел более практично. Не бранил, не нудил – просто отмечал раз за разом, что работа на рыбацких судах очень утомительна, опасна, да к тому же возможна только летом. Быть может, это просто нижняя ступень карьерной лестницы?

Если так, вторая ступень была очевидна и легко достижима. Рыбацкое судно, как и большинство коммерческих кораблей, сделано из стали или из алюминия. Его ремонт состоит в том, что сначала листы металла режут кислородно-ацетиленовым или плазменным резаком, придавая им нужную форму, а затем сваривают вместе.

Лакс выучился ремеслу сварщика. По совету дяди Дхармендера прошел соответствующие курсы и получил все необходимые сертификаты. К тому времени, когда бывшие одноклассники Лакса едва-едва получили дипломы и вышли на рынок труда, он уже зарабатывал солидные деньги. В сезон по-прежнему нанимался на рыбацкие суда, а весь остаток года занимался сварочными работами по всей Британской Колумбии, порой заглядывал даже в нефтеносные пески Альберты. И горя не знал. Лаксу не приходилось ни содержать семью, ни выплачивать кредиты. И хватало свободного времени, чтобы кататься на сноуборде в горах Британской Колумбии и совершенствовать свои боевые навыки.

Одна из основных религиозных практик в сикхизме – организация лангаров: кухонь, где приверженец любой веры или человек вовсе неверующий, придя в определенное время, может получить бесплатный обед. Типичный лангар работает по расписанию и привязан к гурдваре: слово, которое обычно переводят как «храм» или «церковь». Однако время от времени прихожане гурдвары организуют временные лангары в местах стихийных бедствий, да и в любом месте, где по той или иной причине много голодающих.

В какой-то год в Индии начался мор от нехватки кислорода, а не пищи. В стране свирепствовал очередной штамм ковида. Смерть забирала многих, кто мог бы выжить, если бы вовремя получил кислород. Мгновенно образовался черный рынок: отчаявшиеся родные больных готовы были покупать кислородные концентраторы и баллоны за любые деньги. Тогда некоторые гурдвары открыли кислородные лангары. В этих импровизированных помещениях, часто под открытым небом, кислород подавался из стальных канистр – такие используются в сварочной индустрии – на распределители, а дальше по системе трубок и масок туда, где приносил хотя бы некоторое облегчение страдающим пациентам. Такая помощь не отвечала стандартам западных реанимационных палат, где больных вводят в медикаментозный сон и кладут на ИВЛ; однако ее хватало, чтобы люди выздоравливали, не заполняя больницы и не парализуя систему здравоохранения.

Отец Лакса постоянно слал ему ссылки на статьи об этих кислородных лангарах – некоторые из них были созданы на средства гурдвар в Ванкувере и окрестностях. Добрый и мягкий человек, классический «младший брат» при суровом и практичном Дхармендере, принявшем роль главы семейства после безвременной смерти деда, отец предпочитал изъясняться намеками. Но в конце концов – не без подсказок матери – Лакс понял, что папа хочет ему сказать. У него есть возможность не только помочь больным в Индии, но и доказать папе, что сын выбрал в жизни правильную дорогу. Мастерство сварщика, умеющего управляться с газом в канистрах, в кислородном лангаре очень пригодится. Он поедет в Индию, поможет людям – а заодно вернется к вере своих отцов.

Строго говоря, от веры отцов Лакс и не отступал – по крайней мере, сам не считал себя отступником; просто в какой-то момент постригся и перестал носить тюрбан. Уж очень неудобно возиться с длинными волосами и с тюрбаном, когда работаешь на корабле. Позже, став сварщиком, он обнаружил, что сварочная маска, во всех прочих отношениях удобная и надежная, явно придумана не теми, кто каждое утро накручивает тюрбан на голову. Конечно, можно было как-то извернуться… но он предпочел расстаться с тюрбаном. Сикхская молодежь на Западе нередко перенимает западные прически и головные уборы. Но Лакс знал, что это ранит чувства отца, и попытался загладить вину, выковав себе кара — браслет, как правило, железный или стальной, который сикхи традиционно носят на правом запястье. Считается, что это символ наручей, которыми в былые времена воины защищали предплечья от вражеских мечей. Впрочем, по тонким изящным кара, какие носят сикхи в наше время, об этом ни за что не догадаешься. Лакс, имевший доступ в слесарную мастерскую, разработал собственный дизайн браслета, вырезал его плазменным резаком из стальной пластины и согнул так, что кара пришелся точно по руке. Это было воплощение «тяжелого металла» – и в буквальном смысле, и в эстетическом: помимо традиционного декоративного искусства Пенджаба, в нем отразились мотивы фэнтезийных видеоигр, которыми увлекался Лакс.

Он знал, что родители оценили этот жест. Однако по-настоящему хотели другого: чтобы он поехал в Индию и поработал волонтером в кислородном лангаре хотя бы несколько недель. А если поездка растянется на несколько месяцев и Лакс вернется с длинными волосами, в тюрбане и, возможно, с невестой – тем лучше.

Что ж, он поехал в Индию и устроился в лангар. К этому времени новый штамм ковида полыхал в основном в Дели, так что в первые несколько недель Лакс не выезжал из столицы. Жил в отелях, устроенных на западный манер, передвигался на такси. День за днем монтировал кислородные баки, шланги, распределители в трех кислородных лангарах, открытых местными гурдварами – при финансовой поддержке со всего мира – на открытых площадках вблизи медицинских центров, изнемогающих под напором пандемии. С пациентами старался не контактировать. Отчасти для того, чтобы избежать заразы, – опасался, что канадские прививки от этого штамма не защитят. Отчасти потому, что не говорил на хинди – только немного на пенджаби, из той же языковой семьи, но все же другом языке. Но прежде всего потому, что ему не хватало важной черты характера, необходимой медикам: он не умел налаживать контакт с больными и их родственниками, легко вступать с ними в диалог – и потом не чувствовать такого изнеможения, словно целый день таскал кирпичи. Так что, когда не был занят в лангаре, он возвращался в отель, тренировался в фитнес-центре или играл в видеоигры у себя в номере. Однако новый ковид его не миновал: Лакс переболел в легкой форме, но потерял обоняние.

Он понимал, что папу с мамой это расстроит, поэтому не сообщал им о болезни, пока не прошли все симптомы. А когда все-таки сообщил, подсластил эту пилюлю известием, что едет в пенджабский город Амритсар: для его народа то же, что для чинукского лосося верховья реки Фрейзер. Мол, пожить на земле своих предков.

Только приехав на место, он выяснил буквальное значение слова «Пенджаб»: Пять Рек. Индия, со множеством языков и диалектов, научила его всматриваться и вслушиваться в слова так, как не натаскал бы никакой преподаватель. Можно сказать, Лакс окунулся в новый учебный проект. Только теперь проект состоял в том, чтобы научиться понимать чужую речь и говорить понятно для других в стране, где говорят на многих языках. Живя в Канаде, Лакс полагал, что неплохо говорит на пенджаби; Индия показала, что до «неплохо» ему еще расти и расти. Носители языка в Амритсаре имели дурную привычку посреди разговора переходить на английский, полагая, что этим оказывают ему любезность. Поэтому в первые несколько недель в Амритсаре Лакс потратил куда больше, чем планировал: жил в «Мариоттах», «Рэдиссонах» и «Уиндемах» и лечил острую тоску по дому просмотром американских телепрограмм и поеданием гамбургеров.

Однако пенджабские телеканалы находились всего в одном щелчке пульта от американских. И постепенно язык начал прокладывать путь к Лаксу в мозг. Некоторые слова оказались почти такими же. Sant – не совсем то же, но близко к saint[19], очень похоже. Naam – еще одно очень важное слово для сикхов – да это же попросту name[20]! Пятиречьем – Пентапотамией – назвал Пенджаб Александр Македонский, так и не сумевший его завоевать. Но и персидское «пендж», и греческое «пента» означают «пять»; и если пройти вверх по течению этих ручьев до самого истока, мы увидим, что оба слова происходят из утраченного языка древних ариев, где были одним.

По-настоящему вынесло Лаксу мозг открытие – весьма запоздалое, надо сказать, – что с его собственным прозвищем та же история. Laka на пенджаби, laks на хинди или урду, lox по-английски, lachs по-немецки и еще множество похожих слов во многих евразийских языках – в сущности одно и то же. Слово, отчеканенное людьми, которые до начала времен ловили лосося и коптили его на огне. Лосось был важен для выживания – поэтому так врезался им в память. И, разойдясь во всех направлениях с берегов своей изначальной родины (скорее всего, в Причерноморье), они взяли это слово с собой.

К сожалению, сходство между языками страшно запутывало; будь они совсем разными, Лаксу было бы проще. Первые несколько недель дались ему очень непросто. Не раз, выкладываясь на эллиптическом тренажере в спортзале какого-нибудь отеля западного типа, Лакс параллельно смотрел веб-сайты для путешественников, снова и снова проверяя стоимость билета через океан в один конец.

Труднее всего было бороться с робостью, охватывавшей Лакса всякий раз, как он выбирался из своего западного «пузыря». Дома, в Канаде, он выглядел высоким крепким парнем, возможно, игроком в футбол или в хоккей. Здесь казался великаном. Хуже того: было очевидно, что его волосы и борода хорошо знакомы с бритвой и ножницами. Он принялся растить волосы. Но в глазах случайного прохожего на какой-нибудь амритсарской улице по-прежнему оставался ни рыбой ни мясом: такой лохматый здоровяк мог родиться где угодно, от Персии до подножия Гималаев.

А самое неприятное, что, кроме этой «недоделанности», в нем не было ничего особенного. На пенджаби говорили здесь больше ста миллионов человек – втрое больше населения Канады, – и в большинстве своем говорили лучше, чем он. Он приехал в место, где абсолютно все – лавочники, копы, адвокаты, крестьяне, даже преступники – исповедовали одну религию. В Ванкувере он был то единственным сикхом на корабле, то единственным в округе сикхом-сварщиком: это его выделяло, к добру или к худу. Здесь – нет. Чтобы быть непохожим на других, требовалось что-то еще.

Однажды утром он заспался допоздна и, долго и мучительно просыпаясь, отдернул штору, чтобы яркое солнце не дало ему снова уснуть. Солнечные лучи упали на браслет, и полированная сталь засверкала – вся, кроме одного участка, на котором Лакс заметил пятнышко ржавчины. Крохотное, совсем на поверхности – он без труда стер его салфеткой. Но это показалось ему дурным предзнаменованием. Он сам изготовил кара и стал носить – отчасти потому, что этот браслет воплощал в себе связь с традиционным боевым искусством его народа. А теперь кара ржавеет! Что это говорит ему – и о нем?

Пора что-то с этим делать, сказал он себе. Прямо с сегодняшнего дня.