Синдром отката

Техас

Хьюстон самолеты не принимал: было слишком жарко. Точнее, приземлиться-то бизнес-джет королевы там мог, поскольку за время полета из Схипхола переработал в углекислый газ и выбросил в атмосферу десять тысяч килограмм топлива. Но после заправки едва ли оторвался бы от земли, пока не спадет жара. А на смену жаре ожидался ураган.

Повинуясь указаниям диспетчеров, Фредерика Матильда Луиза Саския – такое имя королева получила при рождении – и второй пилот, капитан Нидерландских Королевских Военно-воздушных сил по имени Йохан, начали серию воздушных маневров, которым предстояло завершиться в Уэйко.

Быть может, Уэйко для них – не лучший выбор; но спорить сейчас бессмысленно. Бизнес-джет, почти пустой – всего семь душ на борту, – летел выше и быстрее авиалайнеров. Разрезал нижнюю кромку стратосферы со скоростью более шестисот миль в час и уже готов был начать снижение в Хьюстоне, когда пришло сообщение, что там сейчас не сядешь. Нужно было решить, куда лететь. Быстро сделать выбор – необязательно лучший из возможных.

Как сообщили техасцы по радио – и как подтвердил Виллем, заглянув в рубку со свежими данными, полученными по каналу интернет-связи для пассажиров, – несколько часов назад над Уэйко пронеслась гроза, и температура там сейчас упала до 45 градусов. Или до 113, если считать по-американски[2]. Словом, достаточно низко, чтобы имело смысл хотя бы заглянуть в расчетные таблицы, созданные производителем этого джета тридцать лет назад, вместе с самим самолетом. В то время людям в голову не приходило, что на Земле может быть так жарко, как сейчас в Хьюстоне, и такие цифры в таблицах просто не значились.

В аэропорту Уэйко имелось все, что нужно. Две посадочные полосы, расположенные буквой V. Воздушные потоки вынуждают сесть на левой из них, той, что направлена на юг. То же советуют диспетчеры. Что ж, так они и сделают.

У диспетчеров на руках куча самолетов – в основном лайнеров, – которые тоже надеялись приземлиться в Хьюстоне и теперь не знали, куда податься. И большинству из них требовались аэропорты посолиднее. Так что бессмысленно спорить, подойдет ли им Уэйко. Переговоры по радио может услышать кто угодно, к тому же они записываются – а королеве и ее свите желательно сесть тихо, не привлекая к себе внимания. К этому королева привыкла: ее с младенчества учили не выставлять напоказ свое положение и статус. В Нидерландах это не принято. Играет на руку антироялистам, только и всего. Леннерт, руководитель ее охраны, пришел к выводу, что Уэйко подойдет. Там есть ангар, вполне подходящий для такого самолета. Виллем уже заказал номера в гостинице и сейчас договаривался об аренде автомобилей.

Все, что от нее требуется, – посадить самолет. А это она умеет. И Йохан рядом, если что, всегда придет на помощь.

Вместе с титулом и богатством королева унаследовала от отца любовь к самолетам. Помимо своих королевских обязанностей, отец подрабатывал пилотом на KLM – Koninklijke Luchtvaart Maatschappij, «Королевских голландских авиалиниях» с короной на логотипе. Давным-давно папа объяснил ей, почему стал пилотом. Когда сидишь за штурвалом, сказал он, у тебя есть не только возможность, но и священная обязанность ни о чем, кроме своей машины, не думать – иначе погибнешь сам и погубишь пассажиров.

В этих словах заключался второй смысл – или даже два, – которые принцесса Фредерика Матильда Луиза Саския поняла лишь много лет спустя.

Первый, более очевидный: мама и папа очень старались растить ее как обычного человека, и то, сколько обязанностей и ограничений накладывает корона, она поняла лишь намного позже. Уже взрослой.

И второй, пришедший ей в голову совсем недавно: «машина, от которой нельзя отвлекаться, иначе погибнешь сам и погубишь пассажиров» – ведь это не что иное, как ее страна. Нидерланды. Сложный механизм, способный погубить массу людей, если не нажимать вовремя нужные кнопки.

Королева снижала самолет и готовилась к приземлению: на душе у нее было спокойно и ясно. Все, что сейчас требуется, – удерживать нужные цифры в нужных диапазонах. К моменту, когда внизу блеснет посадочная полоса Уэйко, самолет должен достичь так называемой эталонной скорости. Значение ее зависит от таких условий, как температура за бортом, вес самолета, состояние посадочной полосы; но так или иначе, ее благополучно рассчитали тридцать лет назад, она значится в таблицах, и как безопасно снизить скорость до этих значений – тоже проблемы не составляет.

Одновременно требовалось спуститься вертикально вниз, пролетев через всю тропосферу – нижний слой воздушной оболочки Земли, определяющий земную погоду и климат, – пока цифры на высотомере не совпадут с высотой Уэйко над уровнем моря. И для этого существует известная процедура; что же до поворотов в горизонтальной плоскости – здесь королева полагалась на усталые голоса техасских диспетчеров. Привычная последовательность действий за пультом, короткий, сухой, но совершенно спокойный обмен репликами с Йоханом и с диспетчерами на земле – все вместе вызывало состояние, которое голландцы именуют normaаl, с ударением на втором слоге. Совсем не то же, что английское normal.

Чтобы объяснить понятие normaal, понадобилась бы целая книга. Если же вам случилось родиться в королевской семье Нидерландов, за право считаться normaal приходится постоянно бороться; а поскольку это свойство легко подделать, убедительнее всего доказать свою нормальность получается там, где одна ошибка может стоить вам жизни.

Если вы ездите в школу на велосипеде (именно об этом писали таблоиды, когда королева была маленькой), хейтеры скажут, что это все пиар, которому верят лишь самые наивные. Зато даже самый свирепый антироялист не сможет отрицать, что король (или королева) благополучно посадил самолет, не угробив ни себя, ни пассажиров. Такое не разыграешь – и обезьяну такому не научишь. Ни один король не получит лицензию пилота, не освоив математику, физику, механику и метеорологию. В далеком прошлом, чтобы доказать, что он не фальшивка, король с мечом в руках сам вел в бой свои войска. Сидеть за штурвалом самолета и направлять его на посадочную полосу – в современном мире, пожалуй, ближе всего к той давней кровавой проверке на прочность.

Королева взяла на себя главное; о деталях заботилась ее команда. Услышав, что в Уэйко не так жарко, как в Хьюстоне, естественно предположить, что там царит благословенная прохлада. Мысль, увы, ошибочная. Едва коснувшись земли, самолет превратится в духовку. И когда пассажиры выйдут на воздух, легче не станет: внутри или снаружи их поджидает неотвратимый тепловой удар. Так что стоило заранее продумать, как через несколько минут после посадки спрятать самолет и его пассажиров где-нибудь в тени, лучше всего – в помещении с кондиционерами. Разумеется, в багажном отсеке лежали полностью заряженные геокостюмы: надевай и иди. Однако судорожно распаковывать их сразу после посадки отдавало дилетантством.

От королевы требовалось лишь приземлиться; и с этим она никаких затруднений не предвидела. Ураган, угрожающий Хьюстону, пока бушевал в сотнях километров отсюда, над Заливом. Над Уэйко воздух был влажный и переменчивый после недавней грозы – в Голландии она справлялась с таким не раз. Время около четырех – белый день. Плавный спуск по спирали, направляемый диспетчерами, давал возможность хорошенько разглядеть Уэйко и окрестности. Плоская зеленая равнина. Не такая плоская, как дома, – но, насколько видит глаз, не осложненная ни холмами, ни оврагами. Зелень темнее нидерландских пастбищ и полей: здесь в основном леса и заросли кустарника.

Постепенно картинка внизу стала четче. Самолет встроился в очередь на посадочную полосу, пока еще невидимую. За аэродромом виднелся город: лишь несколько высотных зданий вздымали головы над ровным, аккуратным зеленым покровом. Похоже, в городе много парков. На окраинах зеленый цвет тускнеет, перетекает в серый – может, там больше построек и меньше деревьев? Справа по предполагаемому курсу – большое озеро, отгороженное от открытой лужайки аэропорта полосой густых и темных, почти черных, зарослей. По форме озера нетрудно догадаться, что оно искусственное. Скользнув взглядом по берегу, королева – истинная нидерландка – безошибочно определила дамбу: невысокую прямую насыпь с водосбросом, недалеко от конца посадочной полосы.

Все эти впечатления почти бессознательно накапливались в мозгу в те десять минут или около того, пока самолет снижался. Как ни странно, делать было особо нечего. Они с Йоханом балансировали таким образом, чтобы вес самолета превышал аэродинамическую силу крыльев: согласно законам физики это позволяло снижать высоту неторопливо и предсказуемо. Постепенно снизили скорость узлов до двухсот: она уже приближалась к эталонной, чье значение сегодня составляло 137 узлов. Скоро выпустят закрылки. Взгляд королевы привычно скользнул по нескольким ключевым индикаторам. Самолет старый, и в рубке хватает старомодных механических переключателей, в черных бакелитовых панелях с рельефными белыми надписями. Но все самое важное в центре, как выражаются пилоты, «полностью экранное»: в старозаветную приборную доску врезана электронная панель, разноцветные сияющие экраны с виртуальными инструментами. Королева знала, куда смотреть, и все важные данные – скорость, высоту, вертикальный наклон, поперечный крен, значение отклонения от курса – считывала автоматически.

И все же не мешало посматривать и в окно, на реальный мир. Перед ними, довольно далеко, приземлился одномоторный частный самолетик и быстро убрался с дороги. Тут и там на земле что-то бессистемно поблескивало. Привычная для нидерландцев картина: местное затопление. Воды не так много, чтобы устроить потоп, но достаточно, чтобы в тех местах, где почва уже насыщена влагой и впитывает медленно, надолго задерживались, словно блестки на плоской груди земли, стоячие озерца или просто большие лужи. Одна из таких луж на миг ослепила королеву, блеснув в солнечных лучах. Однако за аэродромом, по всей видимости, следили хорошо и такого не допускали: диспетчер предупредил бы, ожидай их лужи или грязь на посадочной полосе. Полоса, кстати, уже ясно просматривалась внизу, прямо по курсу, именно там, где должна быть, – влажная от недавнего дождя, но без луж. Еще один маневр – и самолет прямо над ней. Большая часть аэропорта теперь осталась слева. Справа, между гудроном и проволочным сетчатым забором, показалась узкая полоска травы. Сразу за сеткой, параллельно ей – двухполосная дорога. Окаймленная темным лесом, через пару километров она выходила на изогнутый берег озера. Сквозь зелень деревьев то тут, то там мелькали бурые пятна голой земли, а кое-где – синие прямоугольники брезентовых тентов, натянутых над лагерями беженцев.

Медленное приближение земли всегда завораживало королеву. Двадцать минут назад город едва виднелся за синей дымкой стратосферы – а теперь, снизившись на сотню метров, она ясно видела каждый дом, и дворы за домами, и сверкающие голубые пятнышки бассейнов, посветлее брезента в лесу. Должно быть, дети – определенно из более обеспеченных семей, чем те, что прячутся в лесах, – прыгают в бассейны охладиться, вернувшись из школы. На миг вспомнилась Лотта; но королева напомнила себе, что сейчас не время думать о дочери, и вместо этого в сотый раз проверила инструменты. Что-то мелькнуло справа от полосы… нет, ничего особенного – просто вдоль огороженного периметра аэродрома по разбитой, темной от недавнего дождя двухколейке едет пикап. Почему-то с включенными тормозными огнями. Ее это не касается.

Самолет миновал ограду у ближнего конца полосы. Любую тревогу, какую могла бы испытывать королева в эти последние секунды полета – верна ли скорость, высота, угол снижения? – рассеивало полное спокойствие Йохана, второго пилота. Вдвоем они действовали как один. Оставалось лишь несколько секунд до того, как шасси коснутся гудрона и воздушный корабль обернется громоздким и чертовски дорогим автомобилем. Высоко расположенное лобовое стекло и чуть вздернутый нос самолета мешали разглядеть, что творится на полосе прямо по курсу. Зато джет был снабжен видеокамерой в брюхе: изображение с нее выводилось на экранчик между креслами пилотов, так что оба видели, что происходит внизу. Как правило, во время посадки королева не смотрела на этот экран: что там увидишь, кроме чистого гудрона?

Однако в эти последние секунды до нее донеслись изумленные и испуганные возгласы из салона, с правой стороны – возгласы людей, увидавших что-то невероятное. Невероятное… и опасное. Обычно во время полетов королева оставляла рубку открытой, чтобы любопытные пассажиры могли заглянуть внутрь и полюбоваться видом из кабины; но теперь, судя по всему, пассажиры видели нечто, скрытое от глаз пилотов.

«Что происходит? – мелькнуло в голове. – Не прервать ли посадку?» А в следующий миг ее внимание привлекло необычное движение на экранчике видеокамеры.

За долю секунды она успела разглядеть: кипучая темная масса четвероногих созданий мчится через полосу наперерез – прямо под брюхом бизнес-джета.

Самолет резко дернуло вправо. Шасси под правым крылом с размаху обо что-то ударилось. Они еще не сели, так что колеса пока не вошли в сцепление с поверхностью. Нос самолета ухнул вправо и вниз, переднее шасси вдавилось в гудрон под неудачным углом – и тоже наткнулось на какое-то препятствие.

В этот миг они летели с эталонной скоростью: 160 миль в час по техасскому счету. Полоса ринулась навстречу. Самолет страшно трясло и болтало – показания приборов плясали перед глазами. Экран нижней камеры забрызгало чем-то красным – то ли кровью, то ли гидравлической жидкостью. Сквозь алые потеки едва виднелась размытая зелень, со страшной скоростью летящая мимо. Нет, это небо. Нет, снова зелень. Королеву толкнуло вперед; ремень безопасности удержал ее на месте. За спиной с грохотом срывались с мест и летели по салону чемоданы. Вновь тряхнуло – похоже, влажную землю пропахала законцовка крыла. С полосы они съехали: все, что оставалось, – мчаться вперед, тормозя о землю, о траву, обо что придется.

Свиньи! Только теперь королева сообразила: четвероногие создания, темным потоком промчавшиеся под брюхом самолета, – это свиньи! На вид скорее дикие кабаны, чем домашняя скотина. Эта совершенно бесполезная мысль крутилась у нее в голове, когда самолет, подпрыгивая и трясясь, пролетел вкось по траве и вступил в сложные отношения с сетчатой оградой.

А потом, слава богу, наконец остановился.

Сквозь трещину в фюзеляже королеву, словно из горячего душа, окатило раскаленным воздухом. Это побудило ее действовать: она торопливо расстегнула ремень безопасности – и сразу повалилась на Йохана, который двигался куда медленнее. По его лицу стекала кровь и капала с уха. Бровь рассечена: рыжеватые волосы слиплись от крови. Глаз под ссадиной был закрыт, второй открыт, но затуманен. Йохан пытался подняться, у него не получалось. Наверняка сотрясение. Королева расстегнула и его ремень.

Выбраться из рубки оказалось дьявольски непросто: земное притяжение тянуло в другую сторону. Пришлось карабкаться вверх, словно альпинистке, ища опоры для рук и ног. Посередине пути она застряла, но в этот миг сильная рука схватила ее за запястье и подтянула выше. Убедившись, что его королева цела, Леннерт повернулся к двери, расположенной прямо над ним. И здесь гравитация ему не способствовала. Однако королева поддерживала Леннерта с одной стороны, его ассистентка Амелия – с другой, и с их помощью он сумел наконец дотянуться до дверной ручки. На миг королева испугалась, что дверь в перегородке, разделявшей самолет почти пополам, заклинило. Но нет – та оказалась на удивление прочной. Леннерт повернул ручку и распахнул дверь одним мощным пинком. В проеме показалось голубое небо с легкими облачками. Схватившись обеими руками за косяк, Леннерт подтянулся, вытолкнул себя наверх и присел на фюзеляж возле выхода, чтобы оглядеться. Освещенное солнцем лицо мгновенно покрылось капельками – нет, не пота, человек так быстро не потеет. Это влага из раскаленного воздуха сконденсировалась на его относительно прохладной коже.

Королева боролась с желанием последовать за ним. Но капитан воздушного судна должен покинуть его последним. Йохан не выберется сам, его придется вытаскивать; что до остальных – они могли пострадать еще серьезнее.

Леннерт почему-то не спешил двигаться дальше. Сидел с таким видом, будто предпочел бы остаться внутри самолета. Он отвел руку за спину, к ремню, но тут же ее отдернул. Обычно на людях он носил сзади под пиджаком пистолет – и сейчас инстинктивно потянулся за ним. Увы, оружия при нем не было.

– Мою сумку, – приказал он Амелии, имея в виду небольшую сумку на ремне, в которой возил пистолет и другие орудия своего ремесла. Затем объяснил королеве: – Хочу оглядеться, mevrouw[3]. Огня не видно, но будьте начеку: возможно, у нас не так много времени.

Амелия рылась в разбросанном по салону багаже, разыскивая сумку Леннерта. Задача была не из легких: дверь, ведущую в багажное отделение в конце салона, в какой-то момент снесло с петель, и вещи разлетелись в разные стороны. Например, прямо под ногами валялась синяя скатка – один из геокостюмов. Королева взяла его в руки и, подняв над головой, выбросила через дверь наверх, на фюзеляж. То же проделала с еще одной скаткой. С чьим-то рюкзаком. И еще одним геокостюмом. Но сумку Леннерта ни она, ни Амелия пока не видели.

В салоне оставались еще трое. Виллем успокаивал Фенну: ее работа состояла в том, чтобы королева могла не думать об одежде, прическе, макияже, однако всегда хорошо выглядела и не давала поводов над собой смеяться. Именно благодаря Фенне даже сейчас, в сорок пять лет, Фредерику Матильду Луизу Саскию таблоиды именовали «коронованной красавицей» – хотя, по большому счету, красотой она не блистала – и иногда даже «завидной невестой» (королева была вдовой). Так что со своей работой Фенна справлялась. Вот только к крушению самолета жизнь ее явно не подготовила.

И наконец, Аластер – единственный пассажир не нидерландского происхождения. Шотландец из Лондона, где он весьма успешно занимался математическим анализом рисков. Он все еще сидел пристегнутый на своем месте, дальше всех от рубки, перекосившись в кресле и невидящим взором глядя в окно. Что ж, для аналитика рисков такое приключение как нельзя кстати.

Аластер повернул голову, следя за каким-то движением за окном, затем обернулся к остальным. В его сторону смотрела только королева, так что он, кашлянув, сообщил ей самым будничным тоном:

– Там…

– Свиньи? Знаю.

– Я хотел сказать, аллигатор.

– М-м?

– Или крокодил. Не уверен. Я в них не совсем…

Его прервал Леннерт: издал звук, средний между рычанием и визгом, но определенно ближе к последнему. Кажется, началось с каких-то слов – с чего-то вроде: «Пшел вон!» или «Пшел отсюда!» – так обычно кричит человек, пытаясь отогнать животное. Почти сразу слова слились в бессловесный вопль, полный ужаса и боли.

Амелия нашла наконец его сумку, выхватила пистолет. Бросилась вперед по загроможденному багажом проходу. Не успела она выбраться наверх, как снаружи грянули выстрелы.

В обязанности королевы среди прочего входит разбираться в оружии – так что она сразу поняла: это уже не пистолет. Судя по оглушительному грохоту и частоте очередей, стреляют из автомата.

Семья Амелии приехала в Нидерланды из Суринама. Среди ее предков имелись африканцы, нидерландцы, индийцы и индейцы. В юности она выступала в олимпийской сборной страны по дзюдо, мощным телосложением напоминала американскую теннисистку Серену Уильямс. В салоне Амелия занимала немало места. Однако сейчас с легкостью двенадцатилетней гимнастки бросилась вперед, одним махом взлетела на фюзеляж и замерла там, держа пистолет наизготовку и озираясь по сторонам. Медленно опустила пистолет: судя по всему, увиденное поразило ее не меньше, чем Леннарта несколько минут назад.

Снаружи донесся незнакомый мужской голос:

– Эй, у вас там аптечка есть? Ему пригодится. – И секунду спустя: – Держись!

Еще пара выстрелов.

– Аллигатор, чтоб его! – снова послышался голос незнакомца. – Да еще чертов самолет! Извините, что ругаюсь. Думал наконец свести счеты со стариной Пятачком, а тут такое… Кстати, на вашем месте я бы не расслаблялся: свиньи чуют кровь.

Во время этой любопытной речи Фредерика Матильда Луиза Саския вытащила на пустую площадку под распахнутой в небеса дверью еще одну скатку с геокостюмом, взобралась на нее, словно на пригорок, и, высунув наружу голову и плечи, наконец огляделась вокруг.

Здесь было на что посмотреть! Она постаралась сосредоточиться на том, что поближе. Прямо под ней, прислонившись к фюзеляжу, полулежал на земле Леннерт, живой и в сознании, но, похоже, в шоке. Рядом – мертвый кабан: настоящий дикий кабан, огромный, должно быть, весом не меньше Леннерта, с окровавленными клыками. Из раны в грудной клетке – судя по всему, пулевой – слабыми толчками вытекала кровь. Леннерт тоже наверняка потерял немало крови: у него распорото бедро. Над ним склонился незнакомец, чей голос и выстрелы она слышала. По неторопливому южному выговору она представила, что он белый; но теперь увидела смуглую кожу, черные волосы и глаза. Выбритые виски блестели щетиной, ото лба к затылку шла широкая полоса полуседых дредов. Незнакомец явно несколько дней не брился, вид у него был потный и измученный. Через плечо перекинут АК-47. Он перевязывал ногу Леннерта собственным поясом, на котором висел охотничий нож; сам нож теперь служил закруткой. Подняв голову, незнакомец встретился с королевой взглядом.

– Нож вернете, мэм, – сказал он и встал, оглядываясь по сторонам.

Из-за самолета показался еще один кабан, поменьше и не такой клыкастый. Шумно принюхиваясь и похрюкивая, двинулся к Леннерту. Похоже, как и предсказывал незнакомец, его привлекла кровь. Незнакомец начал снимать с плеча калашников, но в этот миг совсем рядом раздался грохот, от которого у королевы зазвенело в ушах. Она подняла глаза, как раз когда Амелия с фюзеляжа выпустила в кабана вторую пулю. Хряк упал на бок и суетливо задергал ногами. Незнакомец, полуобернувшись, одобрительно кивнул.

– Вот это правильно, сестренка, – сказал он. – Две пули всяко лучше одной. – Повернувшись к ним спиной, он снова занялся своим делом. Пару секунд спустя, заметив что-то слева, он спокойно, почти небрежно, обронил: – Эй, а у вас мотор горит!

Проследив за его взглядом, она увидела смятый, расплющенный с одной стороны самолетный двигатель, из которого и вправду выбивались языки пламени. Зрелище довольно впечатляющее – если не считать того, что рядом лежал исполинский мертвый аллигатор.

– Пожарные сюда не приедут, – сообщил незнакомец, выходя в центр взрытой площадки, усыпанной покореженным металлом и разорванным на части кабаном. – Они же не глухие. – И он кивнул на свой калашников. – Скорая помощь? Тоже вряд ли. Копы? Может быть, только не обычные копы. Скорее уж спецназ. А мне надо покончить со стариной Пятачком, пока здесь не появились парни в брониках. И берегитесь падальщиков! Они явятся быстрее спецназовцев.

Мужчина оглянулся, чтобы удостовериться, что его слушают, – его слушали очень внимательно, – затем указал на лес через дорогу. Оттуда уже приближались десятка полтора фигур с длинными ножами в руках.

Пятачок – так себе кличка для чудовища. Но Адель была такая девочка-девочка, всему на свете придумывала няшные имена. И, конечно, ей в голову не приходило, что однажды Пятачок ее сожрет.

В те дни – лет пять назад – Пятачок был просто поросенком в стаде диких свиней, блуждающим по центральному Техасу и время от времени забредающим на те пятьдесят акров, где Руфус с женой Мэриел пытался вести хозяйство. Маленькая Адель узнавала Пятачка сперва по белым пятнам на морде, а после – по его гигантским размерам.

Причину, по которой Пятачок вырос больше остальных, Руфус и Мэриел выяснили слишком поздно. Адель завела привычку его подкармливать. А Пятачок, не будь дурак, завел привычку слоняться вокруг фермы и ждать, когда ему что-нибудь перепадет.

Руфус винил во всем «Паутину Шарлотты»[4], сказку, с которой Мэриел – разумеется, из самых благих побуждений – слишком рано познакомила дочь. Впрочем, справедливости ради, немало роликов на «Ютубе» тоже внушают неверную и опасную идею, что свиньи – милые розовые хрюшки, которые вовсе не едят человечину. Волны моральной паники по поводу того, что алгоритмы «Ютуба» показывают детям непредназначенные для детей видео, как правило, касаются секса, насилия или политики. Тоже, конечно, вещи неприятные – но у негородских жителей проблемы несколько иные.

Быть может, все вышло бы иначе, сумей Руфус оградить Адель от сказочек про поросят в тот роковой год, когда она выучилась читать, а Пятачок из крохотного детеныша вырос в махину весом вдвое больше самого Руфуса, когда-то игравшего в футбол полузащитником. Иногда за завтраком Адель жаловалась, что ночью ее будили выстрелы. Руфус с женой переглядывались, а потом Мэриел говорила: «Наверное, охотники» – и, формально говоря, даже не врала. Это был Руфус, часа в три ночи отстреливающий диких свиней из ружья с инфракрасным прицелом. А если не он, то кто-нибудь из соседей – за тем же занятием, по тем же причинам.

Дикие свиньи давно уже превратились в какое-то стихийное бедствие; казалось, недалек день, когда они отвоюют Техас у рода человеческого. Начать с того, что народу в этом штате и без того немного. Из техасской земли, как ни потей, особых денег не выжмешь – а если что-то еще и снижает прибыль, трижды подумаешь, стоит ли вообще с этим возиться. Из-за денег Руфус и Мэриел откладывали рождение второго ребенка – и этим, можно сказать, тоже снижали численность населения на своих пятидесяти акрах.

Решив заняться скотоводством, Руфус вышел в отставку (служил он в Форт-Силле – это к северу отсюда, за границей Оклахомы) в надежде обрести в Техасе пастбища позеленее. Вырос он в Лоутоне, городке близ Форт-Силла, сто шестьдесят акров земли вокруг которого были нарезаны на участки[5], принадлежавшие в основном команчам. Среди предков Руфуса имелись черные и белые, команчи и осейджи, мексиканцы и корейцы; однако сам он официально числился членом племени команчей и даже имел соответствующее удостоверение. Надо заметить, что индейцы вообще, и команчи в частности, интересуются чистотой крови куда меньше основной массы американцев, не вылезающих из контор «23andMe»[6].

С Мэриел Руфус познакомился еще на службе: проходил стажировку в Форт-Сэме в Хьюстоне, а она работала там на гражданской должности. Оказалось, что у ее семьи есть ранчо и кусок земли – эти самые пятьдесят акров в нескольких часах езды к северу от Сан-Антонио, – с которым никто не знает, что делать. То самое пастбище позеленее: по крайней мере, тогда они так думали. Дядя Мэриел позволил им там поселиться на условии, что они приведут ранчо в порядок и будут платить аренду, покрывающую налоги и прочее. Они поставили посреди участка дом на колесах и стали жить. Старое ранчо ремонту не подлежало – Руфус разобрал его на дрова, а из досок, что получше, собрал несколько хозяйственных помещений: сарайчик для инструментов, курятник, чуть позже хлев для коз.

До того жизнь Руфуса следовала траектории, ничем не примечательной в этой части света: вырос в неполной семье, в старших классах играл в футбол – но не так усердно, чтобы заработать стипендию или вышибить себе мозги. Завербовался в армию. Выучился на механика. Чинил сложную военную технику в не самых благополучных частях света. Потом вновь оказался совсем рядом с домом, в Форт-Силле – и с удивлением понял, что прошло уже двадцать лет. Вышел в отставку с отличной характеристикой. Сперва подумывал поступить в колледж по квоте для военнослужащих – стандартный путь наверх для людей вроде него, – но отложил этот план, когда встретил Мэриел. Она была с юга Техаса, из классической для этих мест немецко-мексиканской семьи. Время от времени на ранчо заезжал кто-нибудь из ее многочисленных дядьев и кузенов: помочь молодым обустроиться и, как подозревал Руфус, за ним присмотреть. И кто их осудит? Они вправе опасаться, что парень вроде него, женившись и увезя жену подальше от родни, начнет распускать руки, – и вправе удостовериться, что это не так. Все правильно: доверяй, но проверяй.

В то время политические полюса любопытным образом замкнулись, когда хиппи, решившие вернуться к истокам, стали неотличимы от ультраправых выживальщиков – просто потому, что девяносто девять процентов времени занимались одним и тем же. Чтобы объяснить, зачем зарылся в глушь и копаешься в земле, а не уедешь в какой-нибудь пригород Далласа и не найдешь работу в «Уолмарте», нужна какая-то история. У хиппи и ультраправых они сильно отличались, но на практике об этом редко вспоминали. Мэриел тяготела скорее к хиппи; Руфус оставался сам по себе.

Поначалу он всерьез надеялся на прибыль; но снова и снова обнаруживал, что, как ни рви жилы, даже при большом везении тебе удастся выжать из земли лишь на несколько долларов больше, чем в прошлом году. Шли годы, и Руфус начал спрашивать себя, зачем во все это ввязался. Колледж по квоте давно сошел с повестки дня; но ведь можно уехать куда угодно и хоть авторемонтом заняться, все хлеб. Расходы на жизнь вырастут, зато он будет спокойно спать по ночам, а не ставить будильник на 2:30, чтобы отстреливать по ночам диких свиней.

Трупы он оставлял на месте, и к утру их сжирали другие свиньи. Еще один образчик бессмысленности такой жизни. Свиньи едят все, даже друг дружку. Жвачные животные уничтожают траву, но корни оставляют в земле, – свиньи же взрывают землю и выкапывают корни. Начинается эрозия. Там, где прошли свиньи, могут жить разве что муравьи. Уничтожить этих тварей с одной винтовкой невозможно; и те, кого он убивает, становятся пищей для следующих. Руфус и Мэриел запретили Адели подкармливать Пятачка и его собратьев. Увы! Пятачок уже получил хороший жизненный старт, усвоил, что где люди, там еда, – и Руфус начал подозревать, что выстрелы по ночам не пугают его, а привлекают. Хряк понял: где стреляют, там можно нажраться от пуза мясом убитого родственника. Ночь за ночью Руфус выходил на охоту – а Пятачок только жирел и наглел.

Почти все это Руфус понял задним числом, в свете того, что случилось дальше. Изводил себя мыслями о том, что надо было выследить именно Пятачка. Пристрелив какого-нибудь хряка, оставить того валяться на земле как наживку, а самому залечь в засаде и ждать. Годы прошли, но он все еще ворочался ночами без сна, думая, что в те далекие дни, когда у него еще была дочь, не раз и не два ловил Пятачка – светлый силуэт среди других таких же – в перекрестье инфракрасного прицела, но не спускал курок. Просто потому, что не знал, как наутро, за завтраком, будет смотреть в глаза Адели.

Недавно он научился одному фокусу: только в голову заползут мерзкие мыслишки о том, что было бы, если бы… – высовывай язык. Открывай рот и высовывай язык так далеко, как только можешь, словно выблевываешь эти мысли, отказываешься впускать их в себя. И это работало. Правда, люди на него косились – хотя Руфус теперь общался с людьми нечасто.

Единственным его утешением – очень скудным, надо сказать, – было то, что во время этого происшествия (сам он тогда был в городе, покупал водоотводные трубы) на участок ворвалось целое стадо диких свиней в две дюжины голов, а то и больше. Главарем банды был Пятачок, но с собой он привел столько подельников, что, даже оставайся Руфус дома с заряженной винтовкой, вполне возможно, он не смог бы спасти Адель.

С Мэриел они разошлись, и она вернулась на юг, к семье. А Руфус посвятил себя истреблению диких свиней. Тем и зарабатывал нынче на жизнь.

Только теперь, в сорок четыре года, он понял, как надо вести бизнес. В армии о доходах и расходах думать не приходилось. На ферме поневоле пришлось: Мэриел в этом деле оказалась безнадежна. Долгие годы он допоздна сидел над бухгалтерской программой, а цифры делались все хуже, и все бо́льшая часть его военной пенсии улетала в трубу, на затыкание дыр. Откровенно говоря, ферма приносила только расходы. Но тревожные финансовые сигналы отступали перед эмоциональной стороной дела: перед той историей, что Руфус и Мэриел рассказывали себе и друг другу (и все больше и больше – Адели) о том, почему и зачем поселились здесь, вдали от больших городов.

Адель погибла, Мэриел ушла, и с ними закончилась история. Все стало просто и понятно. Руфус распродал, что смог, отослал Мэриел половину вырученного. Поехал в Форт-Силл, где у него по старой памяти был доступ к армейской автомастерской, и превратил свой грузовик в «двойняшку»: так называют в этих краях пикапы со сдвоенными задними колесами. Его бабка и пара двоюродных братьев согласились вложиться в дело. С их помощью Руфус купил подержанный жилой трейлер и прицепил позади «двойняшки». Туда сложил все свое оружие, инструменты и пожитки. Напечатал визитки со словами «Услуги по сдерживанию численности диких свиней», такие же надписи нанес на пикап с обеих сторон – и отправился в путь по аукционам скота и сельским ярмаркам.

В первые полгода он не выжил бы без армейской пенсии, но малу-помалу бизнес начал приносить доход. Руфус колесил по бесконечной сети проселочных дорог, капиллярами пронизывающих все районы Техаса – штата, в котором он, уроженец Оклахомы, по-прежнему ощущал себя чужаком. Время от времени останавливался на каком-нибудь ранчо, хозяева которого решали, что дополнительная огневая поддержка им не помешает. Занимался он этим, конечно, не один. Но с более крупными фирмами удавалось конкурировать, поскольку Руфус меньше стоил. Крупным фирмам приходится кормить сотрудников, закупать и ремонтировать оборудование. Кто-то использует вертолеты, кто-то гоняется за свиньями на джипах. Впечатляюще, но дорого. А Руфус работал в одиночку. Никому не платил зарплату и не покупал медицинскую страховку. Действовал самым простым методом: выходил в ночь, устанавливал на треножник винтовку с инфракрасным прицелом, ждал, когда на темном ночном фоне покажутся белые силуэты, – и принимался снимать одного за другим, начиная с самых крупных. Пока свиньи метались в панике, успевал уложить еще нескольких помельче.

В первые полгода, пока работы почти не было, он успел прийти в уныние – но, как сам понял потом, потратил это время с большой пользой. Целыми днями он сидел за складным столом у себя в трейлере, под ровный гул генератора изучая книги и сайты о диких свиньях. Тема оказалась чертовски любопытная. Начать с того, что свиньи, как и белые люди, – инвазионный вид из Европы. Еще во времена конкистадоров, в шестнадцатом веке, испанцы завезли их на Рио-Гранде. Не успев смыть со щетины дорожную грязь, свиньи вырвались на свободу и одичали. В последующие пятьсот лет произошло еще множество таких же «интродукций» – так это называется в научной литературе. Однако ни одна из них сама по себе не объясняла Пятачка. Для его появления на свет требовалось завезти в Америку диких кабанов, а это произошло намного позже.

Добыча кабанов – распространенный охотничий промысел. По-видимому, к этому зверю особенно неравнодушны немцы. В Техасе немцев было немало, у многих водились деньги; к тому же здешние края скудно населены и изобилуют пустошами – для охотников настоящий рай. В Германии есть местность под названием Чернолесье: о ней рассказывают такие истории, каким и хиппи, и выживальщики позавидуют. Техасские немцы твердо верили, что еще задолго до римлян их воинственные предки бегали по этому Чернолесью с копьями и убивали кабанов, что это часть их древнего наследия, вроде как пляски и тамтамы у индейцев. Так что они снаряжали экспедиции в Европу, добывали там самых крупных и свирепых кабанов, каких могли найти – даже в русских лесах побывали и оттуда вывезли несколько выдающихся экземпляров, – привозили их живьем в Техас и выпускали. Обычно старались огораживать участки: но свиньи умеют подкапываться под заборы, форсировать реки и мигрировать на большие расстояния, поэтому очень скоро эти кабаны оказались на свободе – с той же легкостью, что и их одомашненные родственники несколько столетий назад. И, встретившись с этими родственниками, принялись с ними скрещиваться.

Формального образования Руфусу недоставало, зато читать-то он умел – и в армии стал отличным механиком именно потому, что научился лучше прочих сосредотачиваться на инструкциях. Умел, скользнув глазами по абзацу, выхватить из него ключевой факт или цифру, торчащую, словно коряга в мутной болотной воде. Когда дошло до научной литературы о диких свиньях, этот навык ему пригодился. Например: заводчики одомашненных свиней в разведении ориентируются на размер и вес. Чем больше, тем лучше. В глаза ему бросились слова «более 700 кг». Быть такого не может! Руфус посчитал в уме: семьсот килограммов – это же пятнадцать сотен фунтов! Дикие кабаны до таких чудовищных размеров не дорастают: крупнейший известный науке экземпляр весил «всего лишь» вполовину меньше. Но что произойдет, если дикий кабан, отобранный для охоты по признакам хитрости и свирепости, скрестится где-нибудь в лесу с гигантской одичалой свиньей?

В книгах Руфус постоянно натыкался на одни и те же фамилии. Например, доктор А. Лейн Ратледж из Техасского аграрно-механического университета. Погуглив, выяснил, что это женщина по имени Айона. С помощью генетического секвенирования исследует запутанную генеалогию техасских диких свиней и добилась в этом немалых успехов. Ее оказалось на удивление просто найти в Интернете. И она ответила на его письмо. Коротко и сухо, но ответила.

Руфус давно усвоил: хочешь что-то получить – сперва что-то предложи. Так что он начал слать доктору данные: образцы тканей убитых свиней, содержащих ДНК, и фото с геотегами тех мест, где они нашли свой последний приют. Это привлекло ее внимание: тон переписки стал теплее, и Руфус уже без стеснения попросил ее о личной встрече.

Трейлер он оставил на территории клиента милях в двадцати от Колледж-Стейшен[7], а сам на «двойняшке» доехал до кампуса. Гугл-карты ввели его в заблуждение: оказалось, сегодня проходит крупная протестная демонстрация и немало улиц в городе перекрыты. Руфус потыкался туда и сюда – безуспешно, оставил грузовик на парковке и дальше пошел пешком. Протестующие поначалу провожали его здоровенную прожорливую «двойняшку» негодующими взглядами, но смущенно отводили глаза, заметив, что за рулем цветной.

Был уже ноябрь, но в Колледж-Стейшен стояла адская жара. Руфус весь взмок: оставалось лишь надеяться, что доктора Ратледж не смущает запах пота. Может, с возрастом он начал хуже переносить жару? В последнее время редко случалось выходить на улицу при свете дня. Одна из очень немногих генетических слабостей свиней – они не потеют, поэтому днем прячутся где-нибудь в тени, а еду добывают по ночам. Вслед за ними и Руфус перешел на ночной образ жизни.

Пробираясь сквозь толпу, он успел разглядеть и самих протестующих, и их плакаты. На многих из них утверждалось, что человечество – инвазионный вид: на взгляд Руфуса, очень точно подмечено.

Легко и даже в чем-то приятно сравнивать то, что Руфус сейчас пытается делать со свиньями, с тем, что команчи лет двести назад пытались делать с белыми. Однако в таких сравнениях стоит проявлять осторожность. Команчи – тоже не коренные жители этих мест: они пришли с севера и «заместили» (каков эвфемизм!) индейцев, обитавших в Техасе до них. А удалось им это, потому что команчи первыми приручили еще один инвазионный для Америки вид – лошадей.

Другие плакаты развивали тему вымирания: вот что ждет человеческий род, если мы не сумеем справиться с изменениями климата! Так что к дверям здания, где располагался кабинет доктора Ратледж, Руфус подошел уже в полном недоумении. Чего же хотят эти ребята? Спасти человечество от вымирания? Но если люди – инвазионный вид, разве не следует радоваться, что их не станет? Быть может, об этом студенты спорили до хрипоты за пивом и пиццей в те ночи, пока Руфус в одиночку, с винтовкой и треножником, выслеживал своего демона.

На некоторых протестующих он приметил странные приспособления, скорее даже костюмы – ранние прототипы геокостюмов, как стало ясно впоследствии: для такого жаркого дня эти наряды выглядели чересчур громоздкими, поскольку с внутренней стороны несли на себе сеть охлаждающих трубок, прилегающих к коже. Трубки присоединялись к работающей от аккумулятора системе охлаждения в рюкзаке на спине. Системе нужно было куда-то отдавать тепло – так что из рюкзака, вздымаясь над головой его хозяина, торчала трубка, из которой поднимались и рассеивались в воздухе клубы горячего пара. Крепкое телосложение требовалось, чтобы таскать на себе всю эту конструкцию.

– Около десяти тысяч лет назад люди, в то время постоянно находившиеся на грани вымирания от голода, заметили, что свиньи едят то, что люди есть не могут.

– Да свиньи вообще все едят! – выпалил Руфус и прикусил язык, сообразив, что ее перебил.

Но доктор Ратледж и ухом не повела.

– Совершенно верно. Свиньи едят все, а люди могут есть свиней. Кроме того, мы несколько умнее их.

– Не намного, – буркнул Руфус, невольно покосившись в сторону окна, из-за которого доносились приглушенные выкрики протестующих. Впрочем, стоит признать: эти костюмы-холодильники – остроумная идея.

– Верно, они очень сообразительны, – согласилась доктор Ратледж, также метнув взгляд на окно, и Руфус невольно спросил себя, свиней ли она имеет в виду. – Во всяком случае, именно тогда люди их приручили. О разновидностях домашних свиней у нас, разумеется, есть достаточно полная генетическая информация. С евразийским диким кабаном сложнее, но и о его генетике известно немало. Но это лишь исходный материал. А самое веселье начинается, когда видишь, сколько разнообразных генетических комбинаций могут создать несколько миллионов одичалых свиней, бегающих по Техасу.

Удивленный таким употреблением слова «веселье», Руфус на мгновение отвлекся от разговора. Никогда раньше он не бывал в университетском кампусе. Кое-что здесь оказалось точно таким, как он ожидал (например, толпа студентов и хорошеньких студенток с плакатами). Но в кабинете у доктора Ратледж, в отличие от преподавательских кабинетов в кино, не нашлось ни панельной обшивки, ни книжных полок до потолка. Кабинет оказался совсем небольшой, с голыми стенами, и повсюду компьютеры и кабели.

Доктору Ратледж такая обстановка вполне подходила. Хозяйка кабинета выглядела дамой суровой и жесткой, что называется, без глупостей. Никаких финтифлюшек, которые Руфус привык видеть на самках рода Homo sapiens. Волосы до плеч зачесаны назад, на лбу лабораторные защитные очки. Выговор северный: то ли приезжая, то ли из тех техасцев, что умудряются родиться и вырасти в этих краях, не подцепив техасский акцент. Фотографии на столе свидетельствуют о существовании мужа и как минимум двоих детей. Встретила сухо, по-деловому – и смягчилась, лишь когда он выказал к ней уважение. Таких женщин он встречал в армии.

– Кстати о веселье, – сказал он наконец, – ведь интродукция евразийских кабанов в Техас случилась оттого, что…

– …кому-то взбрело в голову на них поохотиться, – кивнула она. Руфус почувствовал, что, ввернув к месту слово «интродукция», заслужил в ее глазах дополнительное очко.

– Чем сложнее убить, тем веселее охота, – добавил Руфус.

– Не охочусь, но, по мне, звучит логично.

– Быстрые, свирепые, изворотливые…

Она подняла брови.

– И вот такие зверюги скрещиваются – гибридизируются – с одичалой домашней свиньей, способной вырасти до огромных размеров. То, что получается…

Он умолк. Доктор Ратледж отвела взгляд и вздохнула: должно быть, поняла, что Руфус ходит кругами вокруг своей цели, но никак не может заговорить об этом напрямую.

– Вы говорите о животном, убившем вашу дочь, – сказала она негромко и сочувственно, но твердо.

Понятное дело. Нашла его в «Гугле», как и он ее. А эта история была во всех новостях.

Она подождала, пока он кивнет, и продолжила:

– То, что такой гибрид достигнет необычно больших размеров, вполне вероятно. Собственно, этого следует ожидать. Но должна вас предостеречь: чем больше животное, тем больше ему требуется пищи.

И снова Руфус на мгновение завис, удивленный тем, что она об этом «предостерегает». Слово «предостережение» чаще всего встречалось ему в инструкциях – там, где объясняется, чего не надо делать, чтобы оружие не взорвалось у тебя в руках. А доктор Ратледж предупреждает, о чем не надо думать, чтобы не пойти неверным путем. Что ж, для ученого вполне естественно.

– Допустим, этот ваш Моби Свин весит двести килограммов. В такое могу поверить, – продолжала она. – Триста? Вот тут позволю себе выразить недоверие. На мой взгляд, вы доверяетесь своим фантазиям. Как капитан Ахав. Огромные размеры, которые вы приписываете этому животному, отражают роль, которую оно играет в вашей психике. Это не научный факт. Вас тошнит?

– Прошу прощения, мэм?

– Вы высунули язык. Как будто вас сейчас вырвет.

– Не обращайте внимания. Это просто… просто психика. Со мной все нормально.

– Я готова вам помочь, – сказала она. – Если вы решили посвятить жизнь тому, чтобы выследить одного кабана из нескольких миллионов, – почему бы и нет? Он людоед. Избавиться от него – значит оказать услугу обществу. Но если у меня здесь есть какая-то роль – она в том, чтобы удержать вас на почве реальных фактов. Итак, факт номер один: скорее всего, он весит не больше двухсот килограммов. Точно не триста. Следовательно, пока вы ищете кабана-великана, о каких любят рассказывать завсегдатаи баров, – гоняетесь за призраком. И никогда его не найдете.

Слова ученой болезненно укололи – в них была правда. Но к боли Руфус привык. Так что просто кивнул. В самом деле, звучало логично. И даже кое-что объясняло.

– Факт номер два: по вашим собственным прикидкам, сейчас этому зверю три года. Еще три – и он сдохнет от старости. – Доктор Ратледж нахмурилась. – Вы мне не верите?

– Да нет, мэм, верю, конечно. – Этот вопрос Руфус слышал нередко, чаще всего не понимал, чем он вызван, – и пришел к выводу, что его лицо в обычном спокойном состоянии выражает скепсис и недоверие. Быть может, это как-то связано с глубокими горизонтальными морщинами на лбу. – Я просто так выгляжу, когда думаю.

– На самом деле, – продолжила она, успокаивающим жестом подняв ладони вверх, – то, что свиньи живут недолго, – хорошая новость. Это не даст вам полностью превратиться в Ахава.

– Вы его уже упоминали, но…

– Капитан китобойного судна, помешавшийся на желании отыскать и убить одного белого кашалота. Проблема в том, что кашалоты живут долго. Дольше людей. Так что в жизни Ахава не было рубежа, когда он мог бы сказать… – она негромко хлопнула в ладоши, – «Ну что ж, время вышло, я сделал все, что мог, а Моби Дик уже точно в мире ином, так что теперь можно…»

– Вернуться к обычной жизни?

Доктор Ратледж пожала плечами.

– Мэриел, мать Адели, как-то мне сказала: «Эта погоня за Пятачком разрушает твою жизнь». Знаете, что я ответил?

– Не знаю.

– Что это теперь и есть моя жизнь. – И он снова высунул язык.

– Что ж, меня это не касается, – заметила она, с бесстрастным научным интересом бросив взгляд на его миндалины. – Но задумывались ли вы о том, как будете жить и чем заниматься через три года, когда Пятачка точно не станет?

– Не три года. Справлюсь быстрее.

После того разговора операция Руфуса вошла, по его собственным словам, в фазу зрелости. Для начала он приобрел экземпляр «Моби Дика». Сверялся с ним время от времени – проверял, не поехал ли крышей. Купил и аудиокнигу, чтобы слушать ее в наушниках, сидя в засаде. Капитан Ахав появился в романе далеко не сразу и поначалу вовсе не выглядел одержимым маньяком. Зато потом стало очевидно, почему доктор Ратледж сравнила Руфуса с Ахавом. И все же аналогия не зацепила его так, как могла бы. Дело в том, что к этому моменту он заинтересовался гарпунщиками: «татуированным каннибалом» Квикегом, «чистокровным индейцем» Таштего, «огромным угольно-черным негром-дикарем» Дэггу. Самым любопытным для него стал тот факт, что эта троица зарабатывала на «Пекоде» больше всего денег и занимала самое привилегированное положение, не считая самого Ахава и трех его помощников. Руфус даже подсчитал в бухгалтерской программе – вышло, что Квикег получал в 3,333 раза больше рассказчика Измаила.

Таким образом, непосредственная польза от «Моби Дика» состояла в том, что Руфус вновь задумался о рентабельности своего предприятия. Хорошо бы, думал он, выйти на уровень Ахава, Пелега и Билдада. В книге описывались довольно сложные операции, но суть была проще некуда: плавать на корабле по морю, пока не встретишь кита, и подобраться достаточно близко, чтобы кто-то из твоих людей смог воткнуть в него гарпун. Срывают банк те, кто умеет обращаться с гарпуном. Простым матросом много не заработаешь – таких двенадцать на дюжину: вот и Измаилу, чтобы свести концы с концами, пришлось остаться дома и написать роман.

Для начала Руфус избавился от лишнего оборудования. Основным его «орудием труда» осталась винтовка с массивным треножником и дорогим инфракрасным прицелом. На фоне черного неба и темных деревьев (хотя бы ночью Техас немного остывал) силуэты кабанов в прицеле выглядели молочно-белыми, как Моби Дик. Руфус вглядывался, убеждался, что это именно свиньи – а не домашний скот или, упаси боже, не люди, – а затем неторопливо отправлял их в Царство Небесное. Пуля за пулей ложилась в цель, и из ран, словно искры из сварочного аппарата, вылетали светящиеся фонтанчики крови и потрохов. Получив пулю, вожак падал на бок, дергая ногами, стадо с визгом кидалось врассыпную – и, пока они суматошно носились туда-сюда, Руфус успевал уложить еще нескольких. На следующее утро клиенты видели гору мяса, а сколько свиней ушло невредимыми, не видели. Так что бизнес Руфуса на девяносто процентов зависел от винтовки. Однако, выслеживая свиней на открытой местности, он брал с собой автомат. От него больше пользы, если стадо бросится на тебя или окружит со всех сторон. Откровенно говоря, той же цели могла бы послужить AR-15[8], и запчасти к ней купить было проще – но Руфус предпочитал калашников за огневую мощь. Калибр 7,62 как-то надежнее 5,56, когда всаживаешь его в бок двухсоткилограммовой туше. К тому же его как механика завораживала грубая простота АК – и то, что он не выходил из строя, даже искупавшись в болоте. Настоящий дикий кабан среди стволов. Что до AR-15 – она слишком уж напоминала армию, а в гражданской жизни ассоциировалась с охотничками в камуфляже и дорогих солнцезащитных очках, из тех, что выезжают на природу покрасоваться и почувствовать себя героями.

Помимо оружия, было не обойтись без высоких технологий. Руфус делился с доктором Ратледж и ее аспирантами файлами из «Гугл-Земли», высылал им образцы крови, то и дело проверял почту, надеясь, что они обнаружат что-нибудь полезное. Во время расследования смерти Адели шериф собрал то, что обтекаемо называл «вещественными доказательствами», и заказал генетическую экспертизу. С человеческой ДНК Адели смешалась свиная ДНК ее убийцы. Теперь Руфус сумел получить эти данные и переслал доктору Ратледж. Со свиньями, которых он убивал сейчас, сходство было минимальное; но доктор могла по крайней мере дать указания типа «теплее/холоднее», а он, ориентируясь по ее наводкам, – спланировать свои дальнейшие странствия по Техасу.

Он научился пользоваться дронами. Не раз Руфус задумывался о том, как удачно все сложилось: механик на пенсии, но еще здоровый и крепкий, да и семьей не обременен. Ролики на «Ютубе» позволяют научиться всему на свете, «Амазон» – все на свете купить. Сидишь себе в трейлере под кондиционером, управляешь дронами через видеошлем – и видишь, в каком болоте залегли свиньи на день, и догадываешься, куда они пойдут копать коренья нынче ночью; а затем с помощью «Гугл-Земли» определяешь, где лучше всего установить свой треножник и как туда добраться, чтобы их не спугнуть.

Борьба с дикими свиньями востребована по всему Техасу – строго говоря, по всей территории к югу от Линии Мейсона – Диксона[9] и к востоку от Пекоса. Так что Руфус был волен работать где захочет и держался поближе к тем местам, где, по данным лаборатории доктора Ратледж, убитые свиньи демонстрировали наибольшее генетическое сходство с Пятачком. В основном это был бассейн реки Бразос, к югу от Уэйко и к северу от мест, где редкие фермы постепенно сменяются пригородами Хьюстона. Должно быть, думал Руфус, жара гонит свиней – и Пятачка – поближе к рекам, где всегда можно охладиться.

Вдоль крупной извилистой реки вроде Бразос не так-то легко путешествовать на машине. Чем ближе к берегу, тем мельче и суше сеть проселочных дорог. Чтобы найти мост, всякий раз приходится делать большой крюк – а перебравшись на другую сторону, через некоторое время неизбежно снова искать мост, чтобы вернуться обратно. Словом, здесь Руфусу требовалась лодка. В водном транспорте он совсем не разбирался; но завел дружбу с мужиком по имени Бо Боски. Родом из Луизианы, тот, можно сказать, был коллегой – только не по свиньям, а по аллигаторам. С лодками Бо управлялся так, словно родился на воде. Руфус познакомился с ним на конференции по борьбе с инвазионными видами. Теперь всякий раз, когда нужна была помощь с лодкой, он доставал мобильник и набирал Бо; а тот звонил Руфусу, когда нуждался в дронах или инфракрасном прицеле.

Именно охотничьи заботы привели обоих в Уэйко Летом огненных муравьев[10].

Зимой и весной в Техасе держалась необычная для тех мест погода (если какую-то погоду в наши дни можно назвать необычной), которая, говоря вкратце, способствовала бурному размножению огненных муравьев. Откровенно сказать, этим насекомым любая погода по вкусу – по крайней мере, так считают простые смертные; но люди вроде доктора Ратледж, которые в своем деле разбираются, уверяли, что такого удачного года муравьи еще не видывали.

Потом начала подниматься вода. Не мощным потоком, который утопил бы муравьев прямо в муравейниках, а понемногу. Муравьи бежали от воды вверх по склонам и попадали туда, где люди строят дома. Например, в Хьюстон, третий по величине город Северной Америки. Результатом стало то, что доктор Ратледж сухо назвала «столкновением людей и муравьев в невиданном прежде масштабе».

Первыми заметили, что творится неладное, сотрудники скорой помощи. Количество вызовов выросло во много раз – и не только к тем, кого искусали муравьи. Неоднократно, например, техасцы пытались облить муравьиные гнезда керосином и поджечь, и при этом сами получали ожоги.

Муравьи реагировали на загадочные сигналы, о которых люди могли только догадываться. В числе прочего их, судя по всему, тянуло на запах озона. Этот газ можно найти в самых разных местах, но в Хьюстоне его вероятнее всего встретить в реле кондиционеров. Реле – это большой электрический выключатель с движущимися механическими деталями: именно они производят ясно слышимый щелчок, когда мы включаем и выключаем кондиционер. Почти все электроприборы в наше время перешли на твердотельные реле; но по какой-то причине, известной лишь инженерам-электрикам, в реле кондиционеров до сих пор используются металлические детали, которые соприкасаются, когда надо установить контакт, и разъединяются, когда кондиционер выключен. Всякий раз, как это происходит, между деталями пробегает искра и вырабатывается озон. В этой части света кондиционер чаще всего устанавливают вне дома, на бетонной платформе. Муравьи, привлеченные запахом озона, повадились забираться в кондиционер через вентиляционные отверстия и устраиваться на реле. Судьба их была печальна: при следующем переключении насекомые поджаривались или оказывались раздавлены. Останки дохлых муравьев налипали на контакты, и скоро реле начинало требовать замены. Комплектующие для реле изготовлялись в Китае, где одна компания, специализирующаяся на этом товаре, вытеснила с рынка все остальные. Теперь выяснилось, что она просто не в состоянии обеспечивать Восточный Техас деталями для замены выводимых из строя реле. Народ придумывал какие-то кустарные решения; а тем временем дома, где проживали сотни тысяч человек, оказались попросту непригодны для жилья. Некоторые спасались от хьюстонского лета вентиляторами, но большинство искали альтернативы понадежнее. Для начала оказались забиты все гостиницы в Хьюстоне и окрестностях. Жилые автофургоны – которые КОВИД-19, КОВИД-23, КОВИД-27 и общая невозможность для американцев выезжать за пределы Континентальных штатов уже превратили в дефицитный товар – подскочили в цене: купив фургон, люди ставили его возле дома и переезжали туда. Многие превратились в кочевников: заполонили все кемпинги, куда смогли попасть легально, а когда там закончились места, принялись нелегально парковаться где попало. От кочевников былых времен эти люди отличались наличием средств. Как минимум, у всех имелись собственные дома. Так что эти кочевники многое могли себе позволить.

Для Руфуса все это не имело особого значения – разве что объясняло, почему вдруг стало сложно найти место для парковки и куда подевались запчасти для генератора. Куда важнее для него стал звонок от доктора Ратледж, полученный в середине июля.

Со временем в свином желудке накапливается то, что зверюге не удалось переварить. Время от времени свинья блюет, чтобы освободить место. Всякий, кому случается выслеживать диких свиней, натыкается иногда на эту свиную блевотину: лужицы, быстро высыхающие под солнцем, а в них – черепа, челюсти, копыта телят, ягнят, детенышей разных диких животных, поросят, кошек и собак, а также собачьи ошейники, палки, камни, жеваный пластик и все в таком роде. Руфус к этим кучам не приглядывался – боялся найти в них человеческие останки.

Несколько недель назад, работая на участке между Уэйко и Колледж-Стейшен, он наткнулся на такую огромную лужу свиной блевотины, какой никогда еще не видывал. Он соскреб с земли образец и отослал в университет.

Судьбоносный звонок раздался несколько недель спустя, когда он был оттуда уже в нескольких сотнях миль. Вот что сказала доктор Ратледж: ДНК полностью совпадает. Эту лужу с кучей мусора оставил не кто-то из родственников Пятачка, а сам Пятачок.

После звонка Руфус впал в какое-то оцепенение. Казалось бы, самое время вскочить и броситься в бой – но его словно парализовало. Даже уснул на несколько минут. Лишь потом понял: так он готовился к битве. Перезагружал и тело, и ум – выключился и включился заново. Как сказал Ахав в последний день своей эпической погони за Белым китом: «Порой мне кажется, что ум мой не просто холоден – что он превратился в лед, так что череп вот-вот треснет, словно стакан, в котором замерзла вода».

Руфус открыл «Гугл-Землю», проверил местоположение рвотной лужи. На берегу приличных размеров притока Бразос, вблизи запримеченного им раньше болотца. С того дня температура там ни разу не опускалась ниже сотни по Фаренгейту. Если Пятачок так вырос, как можно судить по размерам оставленной лужи, значит, жара вынудила его превратиться в водное млекопитающее. Без постоянной возможности охладиться подобная туша при нынешней погоде просто не выживет. И маловероятно, что он станет переходить от одного водоема к другому напрямик. Будет двигаться вдоль рек – так же, как люди двигаются по дорогам. Руфус пересмотрел сделанные раньше снимки и подметил одну деталь, на которую сразу не обратил внимания: в луже блевотины много черепашьих панцирей. Есть даже рыбьи кости. Все верно: Пятачок живет в воде.

Руфус набрал Бо Боски: тот ответил с первого звонка. Бо как раз заканчивал валить аллигаторов в Шугарленде, пригороде Хьюстона, на нижнем течении Бразос. Понтонная лодка была при нем. Он пообещал привезти ее на прицепе на один удобный причал на Бразос, к югу от Уэйко. «Все равно туда собираюсь, – добавил он, – есть делишки с мигаторами». По крайней мере, Руфус так расслышал: сквозь густой креольский акцент Бо, отфильтрованный неидеальной сотовой связью, точно разобрать слово было нелегко. Что еще за «мигаторы»? Так или иначе, Руфуса это не волновало: главное, что скоро у него появится свой «Пекод».

Руфус двинулся на восток. Попытался снова посетить место, где напал на след Пятачка, но теперь оно скрылось под прибывающей водой. Может, оно и к лучшему. Ему не раз снился один и тот же кошмар: в луже свиной блевотины он находит маленький детский череп – и, сколько ни высовывай язык, избавиться от этого кошмара не удавалось.

В ожидании Бо Руфус сжег немало бензина, катаясь взад-вперед по обоим берегам реки. Все здесь заросло густым кустарником. Согласно техасским законам река и прибрежная полоса являлись общественным достоянием. Хозяева близлежащих земельных участков не видели смысла приводить побережье в порядок. Техас славится тем, что земли́ здесь в избытке – а значит, у каждого хозяина имелось куда приложить усилия и на своей законной территории. Очистка побережья была даже невыгодна: экономической пользы от нее никакой, а к чистому берегу проще приставать ворам и браконьерам. Так что берега Бразос по большей части представляли собой полосу непроходимых зарослей, настоящие джунгли – рай для диких свиней: есть где и окунуться в реку, и почесать бока о корни, стряхивая паразитов, и устроить ночной набег на соседнюю ферму. Свиньи бродили по побережью, оставляя за собой широкий след из попорченных полей, кала, блевотины, мусора – и разъяренных фермеров, гнев которых приносил Руфусу немалые барыши. Сейчас он искал ответа на один вопрос: куда направился Пятачок, вверх по реке или вниз?

К тому времени, как Бо добрался до ближайшего городка под названием Тревис, Руфус пришел к выводу, что Пятачок ушел вверх по реке, на север, в направлении Уэйко. Так что, как только Бо спустил на воду свою понтонную лодку, туда они и отправились. Путешествие выдалось медленным и утомительным: река в этих местах делала крутые повороты, проплыть удавалось не больше нескольких миль зараз, и Реджи, зять Бо, ехавший на пикапе посуху, преодолевал десяток миль за то время, что им едва удавалось покрыть одну. Там, где дорога подходила к реке вплотную, они останавливались, Руфус пересаживался к Реджи и возвращался с ним к исходной точке; оттуда они перегоняли все свои транспортные средства на новое место и здесь припарковывали. Дело тянулось мучительно медленно. Но им требовалось всего лишь догнать Пятачка; а он навряд ли спешил.

Через несколько дней такого путешествия охотники достигли самого сердца Уэйко. Здесь, посреди леса, река раздваивалась: в русло Бразос впадал небольшой приток под названием Боске. В нескольких милях кверху от этого слияния, прямо возле аэродрома, Боске был перегорожен дамбой и образовывал озеро Уэйко. Бразос же уходила в сторону, в техасскую глубинку. Здесь экспедиция затормозила: следовало хорошенько подумать, по какой из рек двигаться дальше.

Крупные автомобили здесь очень мешали. На открытой местности лучше транспорта не найдешь, но в лесистом пригороде Уэйко, где расходились две реки, для крупных машин просто не было места. Однако по берегам озера Уэйко имелось множество кемпингов с парковками для фургонов. В прошлые годы там легко нашлось бы местечко; но теперь из-за беды с муравьями и кондиционерами все было забито битком. «Муравьиные беженцы» разбивали нелегальные лагеря не только на берегу, но и вдоль дорог, змеящихся между озером и аэродромом: не было такого клочка земли, на котором не жили бы люди. Как и в любом человеческом поселении, имелись здесь места получше и похуже. Получше – легальные кемпинги вокруг озера, на возвышенных и сухих местах. Похуже – нелегально, в лесу, среди болот. Бо включил обаяние, с кем-то полюбезничал, кому-то сунул на лапу – и сумел выторговать для своей команды место не совсем кошмарное и при этом достаточно просторное, чтобы разместить там пикап с прицепом, на котором возил понтон, «двойняшку» и трейлер Руфуса. Мэри, жена Бо, прилетела сюда с озера Чарльз, где обитал клан Боски; пару дней они обустраивались на новом месте, а Руфус тем временем, взяв надувную лодку, которую Бо обыкновенно таскал на прицепе за понтоном, исследовал русла обеих рек.

Бо обладал всем, чего недоставало Руфусу: на воде был как дома, интересовался крупными рептилиями, вел дневной образ жизни, был весел, энергичен, громогласен – и женат. Вместе со своей Мэри он вырастил на берегу озера Чарльз (большинство людей сказало бы, на болоте) троих детей. Старшая дочь вышла замуж за этого Реджи: похоже было, что ему и отойдет охотничий бизнес тестя. Впрочем, на покой Бо пока не собирался. Он был не из тех, кто уходит на пенсию, – скорее уж ему предстояло помереть прямо на воде от сердечного приступа, к которому неминуемо приведет такой рацион (да, именно такой, как вы подумали!) и сидячий (днем и ночью в лодке) образ жизни. Но и умирать Бо планировал веселым и довольным, в окружении фотографий внуков. Трое из них были детьми Реджи; с ними и с женой Реджи он с утра до вечера болтал по телефону. Иногда поворачивал телефон в сторону Руфуса: тот морщился и, слыша детские голоса: «Привет, Рэд!» – без особого удовольствия махал в ответ. Из того, что долетало до него из этих разговоров, было ясно, что Бо в семье отзывается о Руфусе тепло и с уважением. И Мэри, появившись в лагере, сразу дала понять, что знает историю Руфуса и воспринимает его охоту на Пятачка как самое естественное дело. Интересно, сказал он себе, неужто там, откуда она родом, такое считается нормой?

Любопытно, что на этих временных биваках мгновенно выстроилось общество в миниатюре, со своей социальной иерархией и обязательными драмами, присущими любому человеческому общежитию. Здесь структура общества была даже сложнее обыкновенной. Высший класс составляли «муравьиные беженцы»: состоятельные люди, покинувшие город в трейлерах-дворцах, прицепленных к сверкающим «эскаладам». Средний класс – перелетные птицы, мигрировавшие сюда из «Больших Грязей», бывших сухих земель в треугольнике между долинами Миссури и Миссисипи, теперь почти постоянно покрытых водой. И низший класс – люди разного происхождения, но часто говорящие по-испански: те, что жили в палатках в лесу, натянув над своими палаточными городками синие брезентовые тенты для дополнительной защиты от солнца и дождя. Многие из них нашли себе работу в «чистых кварталах», у счастливых владельцев трейлеров: готовили на них, убирали, выполняли разные поручения. Так что вокруг полянки, на которой расположились Руфус и Бо, шла постоянная суета: пешком и на велосипедах люди курсировали между своими лагерями в заболоченной лесной чаще и сухими местечками, где, в неумолчном гуле генераторов и облаке искусственного света, привлекавшем тучи насекомых, занимали свои королевские места мегатрейлеры богачей.

Существует бородатая страшилка, которую Руфус слышал в детстве. Заканчивается она словами: «…и тут он понял, что ГОЛОС ДОНОСИТСЯ ИЗ ДОМА!» Именно такой момент наступил на третий день бивачной жизни на озере Уэйко, когда Руфус осознал, что все это время Пятачок со своим стадом держался совсем рядом с ними.

Таково было непредвиденное следствие внезапного интереса Бо к огромному «метамфетаминовому аллигатору», который, по слухам, шарился где-то здесь, на озерном берегу. «Мет-гатор» – вот что сказал Бо тогда по телефону.

Еще одно качество, у Руфуса напрочь отсутствующее: Бо легко отвлечь. Услышал про «мет-гатора» сказочных размеров – и все, пусть все свиньи мира подождут! Впрочем, аллигаторы таких габаритов встречались на Уэйко куда реже диких свиней.

Гипотеза Бо, на взгляд Руфуса, звучала невероятно, однако он отстаивал ее с полной убежденностью. Аллигаторы живут в реках – там, куда в конечном счете попадает содержимое канализации. Нынешние муниципалитеты пытаются как-то утилизировать отходы, но конец один – приходится куда-то их девать. Современная канализация заточена на переработку человеческого дерьма, а не всего подряд. Сложные молекулы – например, те, из которых состоят фармацевтические препараты, – проходят через канализацию в первозданном виде. Так что в канализационных трубах несложно обнаружить следы разных препаратов, как легальных, так и нет.

Варщики мета известны склонностью все отходы своего производства выливать в канализацию. Хуже того, нередко они пренебрегают канализацией даже там, где она есть, – а в местах, обитатели которых массово варят мет, ее частенько попросту нет. Словом, так или иначе немало метамфетамина оказывается в реках. Аллигаторы его чуют и плывут на запах, безошибочно определяя, кто и где на берегу занят нелегальным бизнесом. Так вот: на берегу озера кто-то варил мет и этим привлек целую стаю аллигаторов, по словам Бо, способных явиться на аромат наркоты аж из Мексиканского залива.

Надувная лодка осталась пришвартованной на берегу Боске, по ту сторону дамбы, так что на экскурсию по озеру Уэйко они отправились на понтоне. Целый вечер обходили с черепашьей скоростью тихие прибрежные затоны, какие, по мнению Бо, должны одинаково привлекать крокодилов и наркодилеров. Руфусу не сиделось; невольно он прикидывал, как должны выглядеть эти места для стада свиней. Чем дальше, тем сильнее грызло беспокойство: непредвиденная встреча и со свиньями, и с аллигаторами могла привести к непредсказуемым последствиям. Руфус снял с автомата инфракрасный прицел и, когда сгустилась тьма, начал осматривать болотистые заводи по берегам озера. Бо в сотый раз напомнил, что аллигаторы холоднокровные, их в прицел не разглядишь: эта шутка никогда ему не надоедала. Но Руфус охотился не на аллигаторов.

Они подплыли ко входу в узенький заливчик, в сущности просто желобок в берегу, по которому, должно быть, впадал в озеро невидимый во мраке ручей. На границе между землей и водой инфракрасный прицел уловил плотную, подергивающуюся светлую массу. По краям ее Руфус различил отдельные силуэты – знакомые курносые рыла Sus Domesticus[11]. На открытой техасской равнине такое стадо считалось бы большим, хоть и не чрезмерным: явно больше двадцати голов, но все же не тридцать. А здесь, на озере, среди домов, оно казалось попросту огромным. Руфус уставился на него, не веря своим глазам, пытаясь сообразить, как свиньи сюда добрались и где добывают себе еду, когда один силуэт, намного крупнее прочих, отделился от общей массы и вразвалку двинулся прочь от берега.

Руфус достаточно знал свиней, чтобы понять: эту тварь что-то насторожило. Скорее всего, человеческий запах, судя по направлению ветерка. Огромный хряк вертел головой вправо-влево: подплыви они поближе, Руфус наверняка услышал бы, как он шумно втягивает воздух. В профиль морда у него выглядела не такой курносой, как у Sus Domesticus. Похоже, этот экземпляр ближе к евразийскому дикому кабану…

Именно в этот момент Реджи со щелчком открыл банку пива.

Пятачок повернул морду на звук и уставился прямо на него.

Даже будь прицел приторочен к автомату, Руфус не стал бы стрелять. Стоило промахнуться, и, просвистев мимо Пятачка, пуля улетела бы на полумилю в лес – прямо туда, где располагался лагерь. А из револьвера его подстрелить не удастся, слишком далеко.

– На берег! – крикнул Руфус Бо, стоявшему у руля. – Давай к берегу!

Лодка сделала крутой вираж; но в следующий миг, когда Руфус вновь поймал заводь в прицел, свиней там уже не было. Лишь пара отбившихся от стада поросят мелькнула перед глазами и скрылась в кустах. Пятачок исчез.

Это произошло около полуночи. В следующие шестнадцать часов события развивались так, что, расследуй их задним числом какой-нибудь журналист или детектив – ему понадобились бы карта озера Уэйко во всю стену, цветные фломастеры, множество разноцветных флажков и листков с отметками о времени. Для Руфуса же это был просто хаос. Стремительный хаос, за которым он не поспевал.

Он решил не суетиться. Решение хуже некуда, хотя в тот момент оно казалось вполне разумным. Долгие годы он выслеживал Пятачка по всему Техасу – и теперь наконец знает, где искать эту тварь. Стадо свиней движется не слишком быстро, оставляя за собой широкий след из поломанных кустов, вытоптанной травы и дерьма. Выследить его не сложнее, чем танковую дивизию на поле для гольфа.

Пока Пятачок держится в местах, где повсюду люди, задача Руфуса – не спеша и не дергаясь, подкрасться к нему вплотную и уложить из дробовика или из чего-то подобного.

В оставшиеся ночные часы он намеревался поспать; не смог сомкнуть глаз, уснул только на рассвете и неожиданно проспал до полудня. Затем доехал на машине до того места на берегу Боске, сразу за дамбой, где оставил надувную лодку, и перегнал ее повыше, к устью ручья. Здесь порыскал в прибрежных зарослях и через несколько минут нашел место, где Пятачок и его стадо день или два назад вышли из лощины и поднялись на приречную насыпь. Отсюда было несложно спуститься по каменистому склону и добраться до озера, а дальше идти вдоль берега либо туда, либо сюда. Чтобы выяснить, где они теперь, самое время использовать дрон.

Руфус сидел на корточках на берегу озера у основания дамбы, словно вырастающей из камня, когда темное, с багровым отливом небо на западе вдруг словно распалось надвое, расколотое молнией. Прежде чем полил дождь, Руфус успел перебраться через дамбу, съехать вниз по травянистому склону и убедиться, что надувная лодка надежно привязана к дереву. По дороге к грузовику он насквозь промок, но не возражал – в такую жару это только кстати. Ливень хлынул с такой силой, что нечего было и думать отправляться в путь; сидя за рулем, Руфус пережидал непогоду, пока раскаты грома не отдалились и потоки воды с небес не утихли настолько, что можно было, ничего не опасаясь, выбраться на сухую землю.

Гроза окончилась уже во второй половине дня. К этому времени Руфуса вовсю грызло чувство, что последние двенадцать часов он занимался не тем, чем надо, и что-то важное упустил. В лагере царила суматоха. Какие-то ребята набились кучей в один из тех открытых внедорожников, что в наше время на ранчо практически заменили лошадей. Впереди, рядом с водителем, сел парень постарше с дробовиком на коленях. Текстовые сообщения от клана Боски гласили, что тревога поднялась из-за аллигаторов. По лагерю прошел слух, что пропал чей-то пес; его сразу посчитали съеденным. Бо пытался объяснить людям, что сам справится с аллигаторами, если остальные перестанут мешать и путаться под ногами, – но парни во внедорожнике жаждали крови, и их было уже не унять.

Во всем этом Руфуса сильнее всего огорчил недостаток интереса к бродящему поблизости стаду диких свиней. Если уж начали пропадать домашние животные, с тем же успехом виновным может оказаться Пятачок. И с ревом гонять по округе на внедорожнике – самое тупое, что тут можно придумать! Именно на таких машинах фермеры гоняются за дикими свиньями и отстреливают их на открытой местности. Вполне возможно, что Пятачок или кто-то из его стада с внедорожниками уже знакомы.

Кончилось тем, что Руфус ездил туда-сюда по дорогам, окружавшим лагерь и окрестные леса по периметру, и пытался понять, где кто. Одна из дорог шла вдоль сетчатого забора аэродрома. Ровно в 16:06 Пятачок во главе своего стада вынырнул из леса в какой-нибудь сотне ярдов от Руфуса и бросился через дорогу.

Можно было подумать, что свиней остановит забор. Как же! У них какое-то изумительное чутье на то, где можно пролезть или куда подкопаться.

После первого разговора с доктором Ратледж Руфусу не давала покоя одна смутная мысль. «Моби Свин», – сказала она, и это застряло у него в голове. Мешало, как мешают волосы в ноздрях, что начинают расти у мужчин в определенном возрасте, сперва понемногу, но чем дальше, тем гуще – пока наконец, смирившись, не берешься за пинцет. Похоже, слово «Моби» что-то ему напоминало. Но только съездив в Лоутон и пообщавшись со своей индейской родней, Руфус понял, что именно.

Основу народа команчей составляли шошоны, пришедшие с севера. У них в языке, разумеется, не было слова «свинья» – и, столкнувшись на просторах нынешнего Техаса с этим новым для себя животным, они должны были придумать ему какое-то название. Таким названием стало «мууби пооро». Разные команчские племена произносили его немного по-разному. Первое слово означает «нос», второе – «орудие» или «оружие».

Значение очевидно: дикие свиньи используют собственную морду и как орудие (копаются в земле), и как оружие (могут располосовать клыками). А то, что «мууби» похоже по звучанию на «Моби», – чистое совпадение. Должно быть, слова доктора Ратледж о «Моби Свине» пересеклись в пыльном распределительном шкафу его черепа с «мууби пооро» – термином, услышанным от команчской родни, – и заискрили, вызвав этот слабый, но неотвязный зуд в мозгу.

Сообразив это, он даже задумался о том, нет ли индейских корней у «Моби» в имени «Моби Дик». Ведь кашалоты, как и свиньи, используют нос как оружие.

Вы спросите, какое отношение все это имело к происходящему? Самое прямое: своими носами-орудиями свиньи способны подкопаться под любое препятствие. Прямо перед Руфусом, слева, тянулась полоска сетчатого ограждения не больше двадцати футов шириной, густо оплетенная диким виноградом. Виноград указывал на наличие воды. Где-то рядом с забором, под слоем мягкой земли, протекал подземный источник. Свиньи такие вещи за милю чуют. Воды хватит даже для Пятачка – что уж говорить о прочих из его стада? Очень скоро, выстроившись по три-четыре в ряд, свиньи принялись рыть землю у забора. Нырнув под забор и перебравшись на другую сторону, на мгновение застыли – а затем, спасаясь от того, что выгнало их из леса, бросились бежать по открытому полю к взлетной полосе.

Руфус затормозил как раз вовремя, чтобы не наехать на того, кто гнался за свиньями, – огромного аллигатора. Пару секунд в изумлении смотрел на эту зверюгу, способную перекрыть взлетную полосу своим телом, когда его внимание привлек рев мотора слева. Повернув голову, он увидел, что на взлетную полосу опускается маленький самолетик. Одним шасси он врезался в свинью или в пару свиней: хлынула кровь, самолет повело вправо, и он тяжело опустился, почти упал на переднее колесо.

Дальше началось такое, что и пересказать сложно. Свиньи повалили целую секцию ограждения. Руфус направил свой пикап туда и постарался подъехать к самолету как можно ближе (но не вплотную, учитывая, что тот может вспыхнуть как спичка). Распахнув дверь кабины, обнаружил, что аллигатор мчится прямо на него. Руфус потянулся назад, схватил с заднего сиденья калашников. Уже на полпути к самолету сообразил, как все должно выглядеть для потрясенных наблюдателей из диспетчерской: к потерпевшему крушение самолету бежит со всех ног свирепого вида цветной мужик с автоматом в руках.

Но следующие несколько минут его занимали более неотложные дела. Пристрелив аллигатора и перевязав ногу раненому, Руфус повернулся к нему спиной и двинулся туда, где на краю взлетной полосы лежал Пятачок. Похоже, шасси самолета перебило ему позвоночник. Из ануса и из дрожащих ноздрей сочилась кровь.

Килограмм четыреста, не меньше. А уж если считать в унциях… Может, копы потом его взвесят и опубликуют официальные данные.

Хряк лежал, ошеломленный, прикрыв глаза. Все с тем же рисунком из белых пятен на мууби.

Вот он почуял Руфуса, и ноздри его затрепетали. Пятачок распахнул глаза и вздернул голову. Руфус был осторожен и не приближался к его шестифутовым клыкам. Однако это движение дало ему необходимый толчок: выйдя из оцепенения, он сделал то, что должен был сделать: вышиб Пятачку мозги четырьмя зарядами 7,62 калибра.

После чего заплакал навзрыд. Так и ревел, пока блондинка из самолета не подошла к нему и не спросила:

– Друг, вам помочь?

Едва стало ясно, что людей с ножами интересует только мясо убитых свиней и аллигатора, команда королевы вернулась к самолету и принялась выгружать багаж. Во время крушения дверь багажного отсека в хвосте сорвало, и вещи разлетелись по всему салону, некоторые попали даже в кабину пилотов. Виллем и Аластер помогли Йохану, второму пилоту, получившему сотрясение, выбраться из рубки, а затем из самолета. Леннерт запрыгал прочь от места крушения на одной ноге. Быть может, не лучшая идея для серьезно раненного – но совсем недалеко от места, где он сидел, из проломленного бензобака вытекало топливо, так что он благоразумно решил убраться подальше.

Недалеко, прямо на поваленной и сплющенной секции ограждения, остановился мощный пикап. Его водитель, здоровенный мужик с калашниковым, был чем-то занят в паре сотен метров отсюда, на взлетной полосе, там, где и произошло роковое столкновение самолета со свиньями. Прежде чем отойти, он сказал с густым техасским акцентом, что пожарные сюда не приедут – побоятся; и пока что его предсказание оправдывалось текущими событиями – точнее, полным отсутствием событий. Откуда-то издалека доносились сирены, но приближаться явно не спешили.

Теперь, когда все отошли от самолета на безопасное расстояние, приоритетной задачей для королевы стало доставить Леннерта и Йохана в больницу. Единственный доступный транспорт в зоне видимости – пикап незнакомца. Значит, надо с ним поговорить.

Шагая по взрытой земле, королева увидела, как подъезжает и останавливается рядом с первым пикапом второй, очень на него похожий, только у этого на дверце нарисован мультяшный крокодил. Водительская дверца отворилась, из пикапа показалась пожилая женщина. Смотрела она только на мужчину с автоматом – и, похоже, не рассматривала его как угрозу. Скорее уж беспокоилась за него.

Фредерику Луизу Матильду Саскию это как-то приободрило; так что, когда незнакомец поднял автомат и выпустил четыре очереди прямо в морду гигантскому кабану, тихо издыхающему на взлетной полосе, она не смутилась и смело подошла прямо к нему.

Не замечая ее, незнакомец аккуратно отсоединил магазин, вытряхнул из патронника оставшиеся патроны, бросил автомат на землю. И зарыдал.

Сразу ответить на приветствие в таком состоянии он не мог. Давая ему время успокоиться, королева оглянулась – и обнаружила, что Амелия, ныне выполняющая обязанности шефа ее охраны, следовала за ней по пятам. Пистолет она по-прежнему сжимала двумя руками, направив ствол в землю; смотрела в основном на плачущего незнакомца, но время от времени скользила взглядом по сторонам, проверяя, не подбираются ли к ним новые свиньи, аллигаторы или падальщики с ножами.

Королева взглянула туда, где стояли пикапы. Женщина за рулем машины с крокодильчиком выбралась из кабины и направлялась к ним – быстро, как только могла, учитывая ее преклонный возраст и излишний, как у большинства американцев, вес.

– Амелия, – заговорила королева, – пойди спроси эту женщину, не согласится ли она отвезти Йохана и Леннерта в больницу? Ее можно не опасаться.

– Откуда вы знаете?! – вскинулась Амелия. И, вспомнив о хороших манерах, добавила: – Uwe Majesteit[12].

Родители Амелии эмигрировали в Роттердам из Суринама. Выросла она в бедности, в трущобном районе, потом завербовалась в армию и сделала там карьеру – и с большим пиететом относилась к чинам и званиям.

– Здесь меня так не называй.

– Как же прикажете вас называть, mevrouw?

Вопрос повис в воздухе. В этот миг королеву поразила новая мысль: ведь она со своей свитой только что нелегально въехала в США!

Скорее всего, этот вопрос можно будет как-то решить, сохранив лицо. А пока с этим не разобрались, разумнее всего не кричать на перекрестках о том, кто она такая. Не дай бог, обо всем узнают таблоиды! Они не поверят, что крушения нельзя было избежать, – и выставят ее самоуверенной и некомпетентной идиоткой, решившей прыгнуть выше головы.

Это первым пунктом. А вторым – начнут выяснять, что она вообще забыла в Техасе…

– Саскией.

Амелия подняла брови, но неохотно кивнула и оставила «Саскию» наедине с рыдающим свиноубийцей. Сунув пистолет в кобуру за спиной, она бегом направилась к пожилой водительнице пикапа. Амелия умела передвигаться быстро и ни секунды не тратила зря.

Тем временем незнакомец наконец пришел в себя и повернулся к Саскии. Приподняв край футболки – на секунду показался плоский смуглый живот, – утер с лица слезы и пот. На миг Саскии захотелось поступить так же. Она вдруг ощутила, что, и пяти минут не пробыв на открытом воздухе, уже истекает по́том. Правда, если начать вытирать лицо, размажется макияж – пусть и очень скромный; но ведь Фенна потом его поправит… если, конечно, возьмет себя в руки и перестанет истерить.

Незнакомец повернулся вполоборота и высунул язык. Это напомнило ей новозеландцев, танцующих хаку[13]. Быть может, он родом откуда-нибудь с тихоокеанских островов?

Кажется, от этой гримасы ему полегчало: когда он снова повернулся к Саскии, лицо и голос его были уже спокойны.

– Все в норме, мэм.

– Спасибо, что помогли моему другу. Теперь нам нужно отвезти его в больницу. Нож мы вам вернем.

Мужчина окинул взглядом поляну.

– Мэри вам поможет. Все будет хорошо. Может, вам еще что нужно?

Щедрое предложение от человека в таком состоянии! Можно сказать, открытая оферта. Саския внимательно на него взглянула, пытаясь понять, не иронизирует ли он. Незнакомец не встретился с ней глазами – вместо этого бросил быстрый взгляд на мертвого кабана.

– Со своими делами я разделался, – объяснил он. – Теперь могу заняться вашими.

– Ну… тогда не поможете нам отсюда выбраться? – решилась Саския. Наверное, не мешало бы добавить какую-нибудь вежливую оговорку: «теоретически», «в принципе», «допустим, если бы мы попросили…» – но уж как вышло, так вышло. – Мы заплатим.

– Наличными?

– Если хотите.

– И куда вам надо?

– В Хьюстон.

– Проблемы с законом? Что-то, о чем мне стоит знать?

Саския пожала плечами.

– С иммиграционным законодательством, возможно… но тут уж ничего не поделаешь. – Секунду подумав, она сообразила, что он имеет в виду. – Нет, наркотики мы с собой не везем. Вообще ничего такого. Если вы об этом.

Он колебался. Саския видела: не потому, что ей не верит – просто не понимает, что происходит. Не хватает ключевой информации.

Оставалось сказать правду.

– Я королева Нидерландов, – сказала Саския. – Прилетела с секретной миссией, чтобы спасти свою страну.

– Руфус. Но все зовут меня Рэд. У меня миссия не секретная, и я ее только что выполнил. – Он покосился на огромного убитого кабана и снова высунул язык.

– Рада с вами познакомиться, Рэд.

Обменявшись потным рукопожатием, они направились к самолету. Ей пришлось жестом напомнить Руфусу, чтобы подобрал с земли автомат. Пикап, украшенный крокодильчиком, уже подъезжал к Леннерту; Амелия, стоя в кузове, зорко следила за падальщиками, разделывающими свиней и аллигатора.

– Я тоже, госпожа королева.

– Так не говорят. Правильно называть меня «ваше величество», но здесь это ни к чему. Пожалуйста, зовите меня просто по имени: Саския.

– Хотите скрыть, что вы здесь? Поэтому вот так прилетели?

– Да, я не хотела бы это афишировать. Широкой публике незачем знать, что я в Техасе.

– Много с вами народу?

– Отправим раненых в больницу – останется пятеро. Хотя Виллем, наверное, поедет с ними. Тогда четверо.

– Могу за три минуты довезти вас до открытой воды и посадить на лодку.

– На озеро?

– На реку. Речка Боске. Течет вон в ту сторону и впадает в Бразос.

– Бразос? – Саския знала это испанское слово, но не понимала, почему так называется река.

– «Руки Божьи», – объяснил Руфус. – Большая река, течет к Хьюстону. Так ее назвали испанцы. Не знаю почему. Они были помешаны на религии, у них все названия такие.

Что ж, звучит недурно.

– А за эти три минуты мы не встретимся с полицией, перекрывшей дорогу, или еще с кем-нибудь в этом роде? – Вопрос не праздный, поскольку с другой стороны аэродрома, примерно в километре отсюда, стояла впечатляющая линия красно-синих мигалок.

– Нет, если будем держаться подальше от дорог.

– Внутри никого не осталось? – спросил Руфус. Затем поджег самолет.

Он проделал все так стремительно, что Саския на миг усомнилась в мудрости своего решения доверить судьбу экспедиции первому встречному. Но несколько секунд спустя, когда они мчались прочь, а в зеркалах заднего вида – многочисленных и на удивление крупных – провожали их языки пламени, поняла, что Руфус все сделал правильно. Самолет все равно уже не спасешь. А внимание всех, кто наблюдает за аэродромом с той стороны, сейчас приковано к огню – хотя бы на минуту-две; но больше Руфусу и не надо, чтобы убраться с места крушения и скрыться в лесах.

Хотя, может быть, зря она приписывает ему такие хитрые планы. Может, он просто псих.

Так или иначе, он за рулем и их судьба сейчас в его руках.

– Головы берегите! – крикнул Руфус, когда пикап на полном ходу свернул с дороги и въехал в чащу.

Саския и Амелия сидели с ним в кабине, Аластер и Фенна – сзади, в открытом кузове. Аластер инстинктивно вздернул голову, но тут же торопливо втянул ее в плечи. Машина мчалась через заросли, такие густые, что в нескольких метрах уже ничего не разглядишь. Очевидно, «берегите головы» означало пригнуться. Хрустели и трещали ветки под колесами, пикап вихлялся туда-сюда: крупные деревья Руфус объезжал, кусты и молодые деревца просто ломал и давил. Впрочем, крупных деревьев попадалось на удивление немного. Лес здесь был не таким, к какому привыкла Саския. Она выросла – и жила до сих пор – в Хёйс-тен-Бос, особняке в центре Гааги, название которого переводится как «дом в лесу». Лес там величественный, многовековой – классический сказочный евролес с соснами до небес и почти без подлеска. А здесь, казалось, кроме подлеска вообще ничего нет! В первый миг, когда стена зелени ринулась им навстречу, Саския инстинктивно вжалась в сиденье: ей показалось, что пикап вот-вот врежется в эту плотную стену. Но зелень расступалась перед бампером, словно спелая пшеница в полях.

В какой-то момент они спугнули дикую свинью. Та бросилась бежать, а Руфус свернул за ней, и на миг Саския испугалась, что этот свиноманьяк сейчас, забыв обо всем, погонится за добычей. Но в миг, когда, прибавив газу, можно было оборвать кабанью жизнь, Руфус вместо этого ударил по тормозам. В следующую секунду Саския поняла: он не пытается задавить свинью – просто следует за ней. Хочет, чтобы она провела их сквозь чащу. Через ветровое стекло пикапа лес выглядит непроходимым; но свинья, спасающая свою жизнь, видит в нем систему троп, открытую и понятную, словно нидерландская железнодорожная сеть.

Так или иначе, это сработало: еще минута – и они вырвались из леса у края длинной насыпной дамбы, которую Саския разглядывала прямо перед крушением. Справа за дамбой, судя по всему, располагалось невидимое отсюда озеро. Перед ними расстилался открытый травянистый склон, неожиданно аккуратный и ухоженный; он круто спускался к небольшой и быстрой речке, которая (это Саския увидела, когда они подъехали ближе) питалась из водослива с рядом закатанных в сталь и бетон шлюзов, берущего свое начало в земляном склоне дамбы в сотне метров отсюда. Саския, уроженка Нидерландов, с первого взгляда сообразила, как работает вся конструкция. Пусть сверху дамба поросла зеленой травкой, пусть над ней кружат птицы (кстати, что за птицы? Боже, стервятники?! Как в вестернах?!); все эти дары природы – лишь внешний покров, маскировка, нечто вроде краски на стенах дома, прикрывающей структуру абсолютно искусственную, от начала до конца сконструированную человеком. В траве сереют островки бетона, из них выступают трубы и крышки люков – зримые проявления огромной инфраструктуры, скрытой под землей. Все здесь, куда ни бросишь взгляд, спроектировано какими-то техасскими инженерами, изо дня в день получающими зарплату за то, что они понимают воду и умеют ею управлять.

Чего хочет вода? В конечном счете всегда одного: добраться до моря. Этой речушке позволили выжить, поскольку она отводит лишние потоки воды, грозящие затопить аэродром или близлежащие кварталы. Сейчас все шлюзы водослива были распахнуты, вода хлестала, словно ее качали насосом. Течение неслось стремительно, казалось, вот-вот выйдет из берегов. Однако и тогда оно залило бы лишь участок, тщательно ограниченный насыпями и дамбами, отделяющими речную долину от аэродрома чуть выше. Именно по этой причине никто на аэродроме – никто из скорых и пожарных машин, дежурящих на соседней взлетной полосе, никто из наземных сотрудников, никто из тех, кто разделывал свиней и аллигатора на месте крушения самолета, – их сейчас не видел. Единственное, что могла разглядеть Саския над защитной насыпью, – верхушка диспетчерской вышки, да и та скоро скрылась из виду. Они оказались в странном одиночестве. Ниже водослива располагалась парковка для рабочих, но сейчас она пустовала. Работники дамбы хорошо понимали, что ждет во время разлива автомобили, припаркованные в пойме реки.

Совсем рядом река уходила в лес; а на опушке леса, вытащенное на сухую (еще недавно) землю, покачивалось надежно привязанное к дереву суденышко. Саския узнала в нем РИБ – жестко-корпусную надувную лодку. Ее корма, с большим подвесным мотором и резервным двигателем сбоку, сейчас качалась на волнах. Руфус остановил пикап как можно ближе, метрах в десяти от лодки, – дальше ехать не стал из опасения завязнуть в раскисшей земле. Все выстроились цепочкой между машиной и лодкой и принялись передавать друг другу багаж: Аластер доставал вещи из кузова и передавал Фенне, та Амелии, та Саскии, и наконец они попадали к Руфусу – он и решал, как разместить их на борту. Места в лодке было мало, но и багажа не так уж много. Две синих скатки с геокостюмами взяли с собой. Другие две Руфус запер в кабине пикапа и припарковал его повыше, на сухом месте. Затем бегом спустился к воде, прыгнул в лодку и завел мотор. Саския подхватила фалинь, отвязала от дерева и шагнула на борт, когда лодку уже подхватил поток. Амелия и Аластер придержали ее за руки – но все равно она полетела на дно носом вниз и лишь минуту спустя сумела принять более царственную позу. Современных монархов порой насмешливо именуют «носовыми фигурами» – они, мол, «возглавляют» государственный корабль, украшая его, но ничем не правя; теперь Саския ощущала себя такой фигурой в самом буквальном смысле.

Плавание по Боске обернулось захватывающим аттракционом. Река стремительно неслась вперед; они летели бы, как птицы, даже если бы Руфус не завел мотор на полную мощность. Берега сходились почти вплотную, и густой лес по обеим сторонам смыкался над головами, образуя непроницаемый зеленый свод. Глядя вверх, можно было разглядеть меж ветвей голубые клочки неба, опустив взгляд – различить сквозь деревья смутные силуэты прибрежных построек. Чем дальше, тем берега становились выше, круче, каменистее; вот лодка скользила уже практически по дну ущелья – неожиданно для Саскии, которой сверху, за несколько минут до крушения, эта местность казалась равнинной. Но вдруг поток повернул направо – и оказалось, что здесь он впадает в другую реку, намного шире и спокойнее. Саския обменялась взглядом с Руфусом, и тот кивнул, подтверждая: теперь они в Руках Божьих.

Для всех контактов Саския и ее команда использовали защищенное текстовое приложение. Порой просматривали сообщения со старомодных смартфонов, порой выводили текст на стекла очков. Темные очки и телефон Саскии разбились при крушении, но Аластер оставался в Сети – об этом можно было догадаться по движениям его глаз, считывающим «из воздуха» невидимый текст.

– Есть новости от наших раненых? – спросила Саския.

Он кивнул.

– Виллем на связи. Та женщина с крокодилом…

– Мэри, – подсказала Саския.

– Мэри отвезла Леннерта и Йохана в неотложку. Медицинский центр Бейлор. Видимо, ближайший к аэродрому. Леннерта сразу забрали в хирургическое, сейчас делают переливание крови. Йохан ждет в приемной. Виллем разбирается с деталями.

Как настоящий шотландец, Аластер предпочитал сухой формальный стиль и был склонен к преуменьшениям. Туманное «разбирается с деталями» означало, скорее всего, что Виллем пытается заплатить пачкой наличных евро за медицинские услуги пациентам, буквально упавшим с ясного неба – проникшим в страну если не совсем нелегально, то уж точно без прохождения таможни и соблюдения прочих формальностей. Собственно, для этого Саския и взяла с собой Виллема – чтобы подобные проблемы решал он, а ей об этом думать не приходилось.

Схожую роль играла и Фенна: ее задача – избавить Саскию от необходимости думать о том, как она выглядит. Крушение страшно перепугало Фенну, но мчаться по бездорожью через лес ей скорее понравилось, а плавание на лодке успокоило, так что теперь она готова была вернуться к своим обязанностям.

Для начала Фенна окинула Саскию долгим критическим взором. Затем расстегнула один из чехлов с геокостюмами. Не открывая целиком – для этого в лодке места не было, – сунула туда руку и вытащила первое, что смогла нащупать. Это оказался топик: облегающая водолазка из спандекса с длинными рукавами и с капюшоном. Ее полагалось надевать под мешковатый костюм со встроенной системой охлаждения, чтобы не натирал тело, и стирать отдельно. Однако можно было носить и без костюма: она защищала от солнечных ожогов, а если найти способ постоянно ее увлажнять – и охлаждала, не требуя замысловатых механических приспособлений.

– Надевайте, – сказала Фенна. – Быстрее, пока мы не выплыли из леса.

Именно так она разговаривала с Саскией, когда занималась своим делом. Куда эффективнее, чем: «Если не возражаете, ваше величество, для сегодняшнего мероприятия порекомендую вам белый спандекс…»

В первый момент Саския не поняла, почему переодеваться нужно в лесу, но затем сообразила: густые заросли, окружающие место слияния двух рек, надежно ограждают ее от чужих взглядов. Пока ограждают.

Саския расстегнула хлопчатобумажную блузу, надетую сегодня утром в Хёйс-тен-Бос. Сбросила, на несколько секунд обнажив лифчик и голую спину, а затем натянула водолазку. Пока стягивала к запястьям скользкие на ощупь рукава, Фенна нахлобучила ей на голову капюшон. Он доходил до бровей, а нижняя часть щекотала подбородок. Эту нижнюю часть капюшона можно было стянуть шнуровкой и превратить в маску, прикрывающую подбородок, рот, даже нос; в таком виде капюшон оставлял лишь щель для глаз.

– У кого-нибудь есть темные очки? – спросила Фенна.

Из-за Руфуса и Аластера всем приходилось говорить по-английски.

Амелия, порывшись у себя в сумке, извлекла старозаветные темные очки сурового армейского вида и без всякой электроники. Фенна нацепила их на Саскию, аккуратно просунув концы дужек между висками и плотно прилегающим спандексным капюшоном. Оглядела плоды своих трудов с выражением, которое Саския частенько у нее замечала: мол, «не идеал, конечно, – но ладно, сойдет, я сделала что могла».

– Не хотите, чтобы вас заметила какая-нибудь случайная камера, – догадался Руфус.

– Да, желательно бы обойтись без этого, – согласилась Саския. – Пока все не уладим.

– А остальные ваши люди?

– Фенна всегда путешествует со мной, – заметила Саския.

Теперь настала очередь Фенны пройти через такое же преображение, достав водолазку от второго костюма. Лифчика Фенна не носила, была стройной, гибкой и обожала татуировки; случись каким-нибудь соглядатаям окопаться в кустах на берегу, им сейчас предстало бы дивное зрелище – увы, ненадолго.

Двадцать лет назад тому, кто хочет остаться незамеченным, такое одеяние принесло бы куда больше вреда, чем пользы. Теперь же все изменилось. Перед каждым, кто в такую жару оказался на открытом воздухе, во весь рост вставал экзотический прежде вопрос: как остаться в живых. Руфус, как видно, об этом уже подумал – и надел широкополую шляпу. У Саскии и Фенны имелись геокостюмы. А вот Амелия и Аластер были одеты совсем не по погоде.

Впереди показались городские постройки – как видно, уже начинался центр Уэйко: старинный подвесной мост через реку, отель «Хилтон», где пару часов назад Виллем забронировал для них номера, несколько торговых центров в три-четыре этажа высотой. Вдали виднелись более крупные строения; особенно бросался в глаза огромный стадион.

– Университет Бейлор, – проговорил Аластер; он следил за картой на стеклах электронных очков.

– Туда увезли Леннерта и Йохана?

– Нет, медицинский центр – это отдельный комплекс. В другой части города.

С этими словами Аластер снял очки, сложил, убрал в чехол, чехол положил в карман; а затем, извинившись, перегнулся через борт, и его вырвало.

– Для меня здесь слишком жарко, – пояснил он; подбородок у него дрожал.

Руфус приглушил мотор.

– Так, все прыгаем в воду и охлаждаемся. – Это прозвучало не как предложение – скорее как приказ. – Я давно на вас смотрю. Вы у нас вроде канарейки в шахте.

Саския бросила на Руфуса недоуменный взгляд, и тот это заметил.

– Так в армии делают, – объяснил он. – Ведешь взвод куда-нибудь, где холодно, – берешь с собой какого-нибудь тощего парнишку с Юга, лучше чернокожего. И смотришь за ним. Он замерз – значит, пора командовать привал и согреваться. Ну а туда, где жара, надо брать с собой кого-нибудь… извините, сэр, вы откуда?

– Из Шотландии, – сообщил Аластер и сплюнул в реку.

– Кажется, у вас там не жарко.

Аластер молча помотал головой.

– Вот вы у нас и есть канарейка в шахте. Начали блевать – значит, всем пора охладиться. – Руфус кивнул Саскии и Фенне. – Вы две просто побрызгайте водой на костюмы. На какое-то время этого хватит. Вам, сэр, – кивнул он Аластеру, – придется поплавать. – Повернулся к Амелии, смерил ее оценивающим взглядом. – А вы, мэм, откуда?

– Из Суринама. Там жарко.

Руфус всмотрелся ей в лицо – быть может, определял, какие крови в ней намешаны, быть может, его внимание привлекли сломанный нос и сплющенное ухо. Потом опустил взгляд ниже. Саския сжала зубы, думая, что сейчас Руфус начнет пялиться на грудь Амелии – но нет, он смотрел на ее бицепсы.

– Борьбой занимаетесь?

– Дзюдо, – кивнула Амелия.

– Бразильская федерация?

– Олимпийская команда.

– Служили?

Амелия снова кивнула. Руфуса, как видно, ответы вполне удовлетворили.

– Раз так, вы сами о себе позаботитесь, мэм. Позже поболтаем.

Тем временем Аластер сбросил рубашку и брюки. По счастью, под брюками оказались боксеры. Аластер прыгнул в воду и, держась за веревку, брошенную Руфусом с борта, неторопливо поплыл на буксире мимо необъятного футбольного поля.

Уголком глаза Саския подметила, что Руфус посматривает на нее с интересом, словно хочет спросить: «Ну и что дальше, ваше величество?» Он не проявлял нетерпения, не выглядел и пассивным или равнодушным – он был… странная и любопытная мысль… был именно таким, как надо.

И еще – под этим взглядом она впервые после крушения ощутила, что пора проявить инициативу. Не просто реагировать на происходящее.

– Что ж, похоже, все обернулось не так уж плохо, – начала она. По-голландски – обращаясь только к Амелии и Фенне.

Обе откровенно рассмеялись.

Саския улыбнулась в ответ, а затем терпеливо объяснила:

– Все живы. Никто нас не узнал. Леннерт и Йохан в надежных руках, о них позаботятся. А мы здесь, на лодке, с человеком, который готов нам помогать.

Несколько секунд Амелия это обдумывала, затем пожала плечами.

– Леннерт вышел из строя, и за вашу безопасность теперь отвечаю я. Такого мы не ожидали. Пока что здесь не опаснее, чем в любом другом случайном месте Америки. Но мы должны быть сейчас не в каком-то случайном месте, а в Хьюстоне, в гостях у Т. Р. Мак-Хулигана.

– Привыкай называть его доктором Шмидтом, – вставила Саския.

– Слушаюсь, mevrouw.

– Не уверена, что там сейчас безопаснее. На Хьюстон вот-вот обрушится ураган. А после начнется потоп.

Амелия подумала и над этим, затем взглянула на экран наручных часов, куда выводилась миниатюрная карта погоды.

– Что у вас в планах дальше? – поинтересовался со своего места Руфус.

– Конечная цель – Хьюстон. У нас там встреча.

– Тогда придется два-три дня подождать. В Хьюстон сейчас нельзя. Туда идет ураган.

– Что вы предлагаете? Где тут можно убить пару дней?

– Например, на понтонном судне Бо Боски.

Разумеется, от такого человека, как Руфус, иных предложений ждать не следовало. Он предложил то, что ему доступно и привычно. Тем не менее Саския и Амелия, как ни пытались, не смогли придумать никаких возражений.

Прежде всего, им нужно где-то спать. Такова человеческая биология. Можно, конечно, вернуться вверх по реке, привязать РИБ возле моста, перейти улицу и заселиться в «Хилтон». Но Виллем в больнице на другом конце города, и все документы и наличные – у него. Предстоит улаживать множество проблем с паспортами, оплатой и так далее; учитывая, каким путем они попали в страну, с этим могут возникнуть проблемы. И потом, в городе повсюду камеры. Вряд ли госбезопасность день и ночь дежурит в холле отеля «Хилтон-Уэйко», надеясь подстеречь там какую-нибудь блудную особу королевских кровей; однако никогда не знаешь, куда выводится изображение с камер, что за люди или компьютеры, легально или нелегально, имеют к нему доступ. А вдоль по течению Бразос, судя по тому, что королева уже успела увидеть, особенно много камер не встретится.

Да, они попали в США нелегально. Тут ничего не поделаешь. Зато разобраться с этим через пару дней в Хьюстоне – огромном мегаполисе с международным аэропортом – решение ничуть не хуже (а пожалуй, и лучше), чем сейчас возвращаться в Уэйко и искать чиновников, имеющих право проштамповать их паспорта. При том что чиновников с такими полномочиями там попросту может и не быть.

Пока они все это обсуждали, течение несло лодку все дальше и дальше. Остались позади и стадион, и внушительные здания университета Бейлор. Путешественники оказались на открытой местности. Виллем присылал сообщение за сообщением: у него все ладилось – и не только на медицинском фронте. Он успел связаться с Нидерландами. Еще раньше команда подготовила объяснение тому, почему на этой неделе Саския не будет появляться на публике, – и пока что все принимали эту выдумку как должное.

Руфус, в свою очередь, тоже связался с друзьями. Они забрали с берега Боске его пикап и сейчас «трогались в путь» – действо, включающее в себя погрузку «понтона Бо» на прицеп и прочие логистические операции. После наступления темноты все должны были встретиться у какого-то причала ниже по течению. И к этому моменту предстояло принять определенные решения. Прежде всего, где они сегодня лягут спать. Честно говоря, думать о чем-либо другом становилось для Саскии чем дальше, тем сложнее.

Она открыла защищенный канал и набрала сообщение для Т. Р. Шмидта:

Тут же пришел ответ:

Они поужинали, а потом устроились на ночлег в месте, которое Руфус назвал «причалом»: по сути это был просто клочок утоптанной земли на берегу, куда спускалась проселочная дорога. Семейство Боски приняло гостей с поразительной щедростью и гостеприимством. Стол ломился от угощений; так ужинать дома нидерландцам случалось нечасто. Догадавшись о том, что беспокоит Саскию, Мэри заверила ее: никакого «болотного мяса», никаких диких свиней и аллигаторов – то, что шкворчит сейчас на огне, куплено в местном магазине, «со сроками годности и всем прочим». С быстротой молнии Боски, словно фокусники, извлекали из своих пикапов и трейлеров всякую всячину, и вскоре голый речной берег был заставлен палатками и другими временными убежищами. Однако в этих конструкциях по большей части не было ни кондиционеров, ни защиты от насекомых. Так что, когда настало время ложиться, Боски утрамбовали гостей в трейлеры и включили кондиционеры, работающие от портативных генераторов. Руфус и Бо легли в кабинах своих пикапов, откинув сиденья.

Саския уснула почти мгновенно. Они с Амелией уместились вдвоем на широкой кровати в задней части трейлера Руфуса. Проснулась она в три ночи – и сразу поняла, что больше не уснет. Мешала и смена часовых поясов, и стоящие перед глазами картины того, что случилось в Уэйко. Она встала, воспользовалась крохотной, но чистой уборной в середине трейлера, перешагнула через Фенну, спящую на полу в «гостиной». Аластера не было. Выйдя через боковую дверь, королева тихо прикрыла ее за собой и шагнула на песчаный берег. Разумеется, глупо надеяться, что хотя бы ночью здесь прохладно! Или тихо: помимо ровного гудения генераторов, в кустарнике, подходящем к реке вплотную и окружавшем этот голый пятачок со всех сторон, громко жужжало что-то… должно быть, насекомые. Да, насекомые – хорошее объяснение практически для всего, что может потребовать объяснений.

По песку змеились толстые желтые и оранжевые кабели, так что приходилось смотреть себе под ноги. Один кабель тянулся по стенке пикапа Боски на крышу кабины и соединялся с прибором размером с рюкзак, тихо гудящим и мерцающим разноцветными огоньками. Саския подошла ближе и заглянула в кузов пикапа. Там безмятежно похрапывал Аластер. Виднелись только очертания его лица, прикрытого москитной сеткой: остальное скрывалось под мешковатой, пронизанной охлаждающими трубками тканью геокостюма. Шнур, отходящий от левого бедра, словно пуповина, тянулся к мерцающему «рюкзаку» на крыше. Должно быть, Аластер выставил портативный аккумулятор наверх, надеясь, что там он будет лучше охлаждаться. Похоже, заснуть в трейлере он не смог, потихоньку выбрался наружу и распаковал геокостюм. Аккумулятор он, конечно, за ночь посадит – но, если они несколько дней простоят на месте, успеют его зарядить. Саския немного позавидовала счастливому сну Аластера. Самой ей больше не уснуть – даже если последует его примеру.

В воздухе вились несметные полчища насекомых всевозможных размеров, от совсем крохотных до нескольких сантиметров в длину; поэтому королева направилась прямиком к одной из надувных палаток с москитными сетками в стенах. Собираясь в Техас, она сделала все рекомендованные прививки – от пятидневной лихорадки, от вируса Зика, от последнего и самого неприятного ковида, новую вакцину от малярии; но когда тебя заживо жрет мошкара, веселого в этом мало, даже если у тебя иммунитет ко всем болезням. Войдя в палатку и застегнув на молнию вход, Саския опустилась на складной походный стул. У стенки валялась открытая упаковка бутылок с водой – на боку, словно ее сбросили с вертолета. Королева вытащила оттуда одну, открыла и залпом выпила полбутылки. Пока она не чувствовала жажды, но понимала: в такую погоду обезвоживание может наступить в любую минуту.

Где-то вдалеке прогремел ружейный выстрел.

Даже сейчас с трудом верилось, что здесь живут люди. Возможна ли более нестабильная, неустойчивая жизнь? Бутылка, из которой она пьет, изготовлена из пластмассы – продукта переработки нефти. Даже в три часа ночи здесь так жарко, что люди не могут спать без кондиционеров, работающих от генераторов; а генераторы жгут все ту же нефть и, вместе с кондиционерами, выбрасывают в воздух все больше тепла. За ужином Руфус – спокойным, бесстрастным, почти исследовательским тоном – поведал им сагу об огненных муравьях. А за десертом Бо куда более эмоционально рассказал о мет-гаторах.

Да, Техас представляется не намного гостеприимнее поверхности Венеры! Однако сама Саския и весь ее народ, сколько себя помнят, живут в неустойчивой и ненадежной стране. Стоит выключить насосы, откачивающие воду и сбрасывающие ее назад в Северное море, – в три дня Нидерландов не станет. И бежать будет некуда. Нет, пожалуй, Техас – место понадежнее. Он по большей части выше уровня моря, в нем есть собственная нефть, а если нефть закончится – у техасцев останутся ветряки и солнечная энергия.

Единственное, чего они пока не умеют, – бороться с водой. В этом, пожалуй, голландцы дадут им фору.

Кстати, о Нидерландах: там ведь сейчас полдень. Саския надела электронные очки и проверила, что происходит в мире. Первое и главное: никаких новостей на первых полосах о крушении королевского самолета. Разумеется, крушение упомянуто в местных новостях Уэйко – но ни слова о том, кто был на борту. Виллем арендовал самолет у британской лизинговой компании, известной бережным отношением к приватности клиентов. Те, кто привык летать по свету на бизнес-джетах, как правило, не в восторге от мысли, что их личность и маршрут доступны любому авиаспоттеру[14] в Интернете; так что хозяева самолетов по умолчанию используют разные способы маскировки.

Успокоившись на этот счет, королева позволила себе немного расслабиться: полистала нидерландские новости, посмотрела результаты последних футбольных матчей, а потом отправила шестнадцатилетней дочери нежное сообщение, хоть и была уверена, что ответа не получит. Нет, Лотта хорошая девочка и ладит с матерью; просто подростки и взрослые неизбежно обитают на разных планетах.

Однако минуту спустя на прозрачном пластике очков, осветив техасскую ночь, вспыхнуло круглое желтое солнышко – смайлик от Лотты. Согретая его теплым светом, Саския наконец смогла погрузиться в сон.

Настоящее имя принцессы было Шарлотта Эмма София. Но в семье, где приняты такие многосложные имена, не обойтись без уменьшительных: так принцесса Шарлотта стала Лоттой.

Для Фредерики Матильды Луизы Саскии все сложилось не так легко. Вариант «Фредди» она даже не рассматривала. «Рика» звучало мерзко. «Матильду» можно сократить до «Матти» или «Тилли», но это не многим лучше. На время она остановилась на «Лу»; некоторые старшие родственники до сих пор ее так и звали.

«Саския» появилась в цепочке имен почти случайно – предложение вызвало у родни споры и даже протесты. Имя-то совсем не королевское. История у него вполне достойная (так звали жену Рембрандта), но в наше время им называют только простолюдинок вроде жены какого-нибудь фермера. А в королевском родословном древе это имя отродясь не попадалось; и сейчас его выбрали в честь любимой тетушки, простой женщины, вышедшей замуж за принца. Так что оно, можно сказать, вошло в семью через заднюю дверь.

Те немногие, кому было небезразлично четвертое имя королевы, смотрели на него по-разному. Снобы морщили носы. Время от времени в каком-нибудь приглашении или поздравлении имя «Саския» как бы невзначай опускали. Королева не считала себя выше этого: она любила свою тетушку Саскию, так что такие «уколы» замечала и долго помнила обиду.

Людям попроще последнее имя королевы скорее нравилось: приятно было думать, что в чем-то она такая же, как все. Порой в каком-нибудь твите или в заголовке таблоида королеву именовали «Саскией» – примерно в том же ироническом ключе, в каком королеву Елизавету могли назвать «Бесс». Снобы так намекали, что ей не хватает царственности. А простые нидерландцы – по крайней мере те, кто монархии в целом симпатизировал, – этим показывали, что, в сущности, королева вполне нормальный человек, в классическом голландском смысле слова normaal. Хейтеры, кстати, «Саскией» не пользовались – они обозвали ее «королева Фред».

В маленьком семейном кругу чаще всего ее звали Саскией. Так что в Уэйко, когда Амелия спросила: «Как же прикажете вас называть?» – Фредерика Матильда-и-так-далее ответила не задумываясь. Амелия же вздернула брови по целому ряду причин. Прежде всего потому, что до этой минуты не отваживалась так обращаться к королеве. Это было имя для близких, для полудюжины ближайших друзей и младших членов семьи. В нем ощущалась фамильярность, даже какой-то вызов. Но приказ есть приказ. Так что Амелия и прочие заставляли себя пользоваться этим именем, хоть порой у них срывалось привычное mevrouw или даже Uwe Majesteit. Впрочем, здесь эти слова никому ни о чем не говорили.

Руфус, разумеется, знал ее только как Саскию – и именно так представил членам семейства Боски. Удачная маскировка; и в то же время королеве было приятно слышать это имя из чужих уст, потому что в глубине души именно его она считала настоящим.

Саския проснулась, вся в поту, разбуженная звоном посуды и аппетитными запахами готовящейся еды. Погода стояла прекрасная (если не считать жары), хотя над побережьем Залива ночью пронесся ураган. Он не задел Хьюстон – прошел достаточно далеко к югу, чтобы в новостях объявили, что город не пострадал. Однако Хьюстон не миновали ни ливень, ни гроза, ни последующий подъем уровня воды.

Ураган захватил краем и ту часть Луизианы, где обитала семья Боски. Местные новости из их родных краев сообщали, что там наводнение. Боски показывали Саскии фото своих домов: на прочных сваях не меньше шести метров в высоту. Пока эти сваи не снесет проплывающее мимо дерево, автомобиль – или, быть может, другой дом, хозяева которого не озаботились поставить его на сваи, – о своем жилье Боски не беспокоились.

В пригородах Хьюстона есть места, где крупные радиальные шоссе, ведущие в город и из города, снабжены путепроводами, способными по щелчку переключаться в эвакуационный режим. Например, шоссе, в обычное время состоящее из пяти полос, ведущих в город, и пяти в обратную сторону, по мановению руки превращается в громадину из десяти потоков, направленных в одну сторону, – словно насос, из которого вместо воды хлещет транспорт, уносящий беженцев из города на более возвышенные и сухие места. Впрочем, в отношении Хьюстона вернее говорить о четырнадцати или восемнадцати потоках. Так или иначе, вчера произошло именно такое переключение. За ужином, пытаясь впихнуть в себя еду быстрее, чем Мэри Боски и ее зять Реджи ставили на стол новую, Саския и ее свита смотрели на ноутбуке Руфуса трансляцию с веб-камеры, установленной над дорогой милях в сорока к западу от центра. Шоссе превратилось в гигантский сплошной поток, движущийся прочь из города. Камеру на столбе трясло и качало, должно быть, от мощных порывов ветра. Изображение то и дело мутнело, затемнялось чем-то вроде статических помех – на самом деле в камеру хлестал дождь. Едва он немного стихал, на экране появлялась галактика красных габаритных огней.

А там, где они сидели, было жарко и солнечно, дул легкий ветерок, и лишь далеко на юге громоздились кучевые облака, готовые пролиться дождем.

– У вас в Голландии, должно быть, такого не бывает? – поинтересовалась Мэри, наконец присаживаясь за стол. Она и другие каджуны[15] поняли, что Саския и ее команда – нидерландцы; но, кроме этого, Руфус ничем с ними не поделился.

Саския подавила в себе желание поправить Мэри и объяснить, как правильно называется ее страна[16].

– Вы удивитесь, но в Нидерландах тоже есть места, где люди ездят на пикапах и ходят… – она хотела сказать просто «в церковь», но сообразила, что не знает, как эти люди относятся к религии, и уточнила: – …в очень традиционную, очень консервативную церковь.

– Выходит, и у вас есть свой Библейский пояс? – понимающе кивнула Мэри.

– В общем, да.

– А вы не из «Шелл»? – поинтересовался Реджи.

– Откуда? – Из-за каджунского выговора Саския его не поняла; ей послышалось «шельф».

– Кажется, он говорит о «Ройял Датч Шелл», – с легкой усмешкой вставил по-английски Аластер. – Возможно, вы слышали об этой компании.

Еще бы не слышать! Одними из основателей «Ройял Датч Шелл» были предки Саскии – именно поэтому компания называлась «Ройял», то есть «королевской», – и сейчас королева владела там значительной долей акций.

– Встретишь голландца в Хьюстоне – сразу ясно, что он работает на «Шелл», – подмигнув, продолжал Реджи.

– Ну, в какой-то степени… можно сказать, что да, я связана с этой компанией.

Она уже поняла: Боски очень вежливо, обиняками, стараются перевести разговор поближе к делу. Не в смысле «побольше стрясти с заморских гостей» – нет, очевидно, что этого у них и в мыслях нет. Они пытаются понять, что происходит и что будет дальше. Иными словами, как избавиться от ответственности, которую они так беззаботно на себя взвалили, согласившись дать приют иностранным гостям. Загорая на бережке, они ни на шаг не приближаются к Хьюстону. Как и к озеру Чарльз, где ждет их возвращения остальной клан. Из обсуждений постепенно вырисовался такой план: через пару дней, когда утихнет буря, множество Боски, их друзей и знакомых соберутся в Хьюстоне – и те, кто приедет первыми, пока ждут остальных, смогут организовать помощь жертвам наводнения.

В таком случае медлить не стоило. На реке Бразос множество поворотов и излучин; путь по ней составит куда большее число миль, чем посуху. Чтобы успеть в Хьюстон вовремя, нужно отчалить прямо сейчас и плыть день и ночь. Саския со своей командой могут остаться на борту, но им надо понимать, что это не увеселительная прогулка: с этого момента понтон будет останавливаться, только чтобы пополнить запасы топлива.

Саския наскоро обсудила это со своими людьми. Погода связывала их по рукам и ногам. Необходимо где-то убить два дня. Можно проторчать пару дней в гостинице, если удастся найти номера – однако даже на таком расстоянии от Хьюстона все гостиницы сейчас битком набиты. А оставшись с Боски, они получают стол и кров и благополучно добираются до Хьюстона, не привлекая к себе внимания. Даже если в нидерландскую прессу просочится известие, что королева сейчас в Техасе, в ответ можно будет снять и выложить видео, на котором она помогает жертвам наводнения. И все успокоятся, ибо: а) именно этого ждут от королев; б) тематика наводнений и борьбы с ними нидерландцам особенно близка.

На том и порешили. Команда Саскии помогла свернуть лагерь, все погрузились на судно и отправились на юг. Присоединился к каравану и Руфус. На парковке в его трейлере можно было жить, но когда трейлер на ходу, лучше держаться от него подальше. То же и с понтоном: его можно возить по суше, погрузив на прицеп, но без людей. Так что люди по большей части плыли по воде – без остановок. Сухопутные машины двигались впереди, снабжая караван бензином, едой, пивом и прочими расходными материалами. Там, где дорога подступала к реке вплотную, все это перегружали на борт. По пути присоединялись новые каджуны на своих лодках; и водная, и наземная части каравана росли. Аластер и Фенна при малейшей возможности пересаживались в пикапы – в водительскую кабину, где работали кондиционеры. Саския по большей части оставалась на понтоне, а с ней и Амелия; в самые жаркие часы дня обе натягивали геокостюмы.

Защитный геокостюм – не цельный предмет одежды, а скорее набор элементов, которые можно соединять и использовать разными способами в зависимости от обстоятельств. Система охлаждения не сможет работать, если не будет выбрасывать тепло в окружающую среду. Как правило, раскаленный воздух выводится наружу по трубке; но в такой обстановке, как сейчас, когда вокруг сплошная вода, воздушный теплообменник можно отсоединить и заменить модулем, выполняющим схожую задачу с помощью нагрева воды. Система шнуров позволяла опустить раскаленную часть модуля в реку и плыть рядом с понтоном – при условии, что обладатель костюма оставался на месте. Поскольку на судне такого размера двигаться особо было некуда, это условие никому не мешало.