Сила Мира

Глава 1. Королевство смерти

Меня разбудил Крейтон. Вокруг — тьма и холод: снежная хижина стремительно остывает. Встаю и, уступив место Воителю, выхожу наружу.

Стылая мгла, хотя чуть светлее, чем в землянке, ледяной, перехватывающий дыхание ветер, колкая снежная пыль, которую неистово мечет во все стороны северный ветер. На небе нет и намека на звезды, — оно непроглядное, угольно-черное, и в то же время какое-то мутное. Кажется, его затянули тучи, но и сами эти тучи — какие-то особенные. На вид обыкновенные, но только на вид…

Не забывая осматривать окрестности — смерть может явиться откуда угодно и в любом обличье — делаю и еще одно, не менее важное дело: стараюсь определить, что же такое эта мгла, есть ли тут хоть какая-то магия, если есть, то какая?

В жизни мне доводилось видеть многое, в том числе и полярную ночь. Но полярная ночь не бывает беспросветной. Если небо ясное, луна и звезды окрасят снега в призрачный зеленовато-серебристый цвет. Если на небе тучи, конечно, темнее, но даже и тогда в полдень на востоке чуть светлеет. И сама ночь не столь непроглядна. Здесь кажется, будто небо задернули плотной материей, почти не пропускающей свет. Тьма, конечно, и тут не абсолютна, но видимость не больше десяти копий. Да и воздух какой-то мутный, наполненный странной хмарью, отдаленно напоминающей дым. Каких размеров должен быть пожар, способный породить такой смог — остается лишь гадать. Спасает только несравненное мастерство Толлардо, который, кажется, нюхом чует занесенный снегом тракт. Как он находит направление, для меня загадка.

Подтверждаются и мои опасения по поводу магии. Она, родимая, тут не работает. Полностью. Нет тут Силы Богов, у которых можно «занимать» магию. Придется полагаться на собственные способности — а своя Сила, по сравнению с заемной — как капля рядом с озером. Может колдовать в полную силу лишь Аэлла. Но ее «запас» магии ограничен, рисковать не стоит. Его итак может не хватить на главное. Значит, во всем — в разведке, в обогреве, в лечении и в бою — полагаться придется лишь на себя.

Утром (впрочем, в стылом небе ничего не изменилось, лишь проснулись остальные) меня разбудил Толлардо. Бывший полковник успел разжечь печурку, на миг показалось, что в землянке непереносимо жарко, хоть корка льда на стенах осталась целой.

Едим и, не теряя времени, отправляемся в путь. Вновь в заснеженных холмах свистит ветер, скрипит снег под полозьями, шелестит над замерзшим болотом камыш. Ледяную пустыню не оживляет ни одно светлое пятно, во мраке не заметно ни малейшего движения, кажется, жизни больше нет, совсем как в мире Лиангхара. Но ветер, пробираясь под капюшон, жалит лицо не хуже, чем в темнице Владыки. Плоская как стол равнина позволяет мчаться в полную скорость, кажется, мы так и будем лететь сквозь Поле до скончания веков.

Пару раз встречаемся и с Тварями Ночи. В обоих случаях небольшие стаи, где нет ничего по-настоящему крупного, и мы с Крейтоном наглядно демонстрируем девчонкам, что можем делать с мечами. Правда, одну собаку таки укусила «крысотакса» (оказавшаяся тварью зубастой, проворной и смертельно ядовитой), но больше никто не пострадал. Разок меня сбил с ног прыгучий кабан. Я едва успел отпихнуть от горла слюнявые клыки, но тут удачно метнул нож Воитель. Тварь забилась в агонии, чуть не разорвав плащ, и затихла. Я был весь вымазан кровью, зато теперь у нас полным-полно мяса.

К концу шестнадцатого перехода (счет дням мы потеряли сразу же, так как не видно ни солнца, ни луны, ни звезд) впереди замаячили какие-то занесенные снегом полуразрушенные строения.

— Марддар, — удовлетворенно говорит Толлардо. — Треть пути позади.

Скорость приходится сбавить. То тут, то там стены обрушились, порой мы пробираемся через завалы, перетаскиваем сани со всеми грузами на руках.

В городе нас спасают собаки. Как передовое охранение, они бегут впереди, выискивая корм, и утаптывают снег. Вслед за ними идем мы.

…Могильную тишину разрывает громкий хлопок. Там, где была передняя собака, вспухает облако разрыва — будто выстреливает пушка, короткий неистовый отблеск сверкает на заснеженной улице, привыкшие к мраку глаза резануло болью, свет мечется, отражаясь от обледенелых стен и завалов битого кирпича. Разорванное почти пополам животное взлетает копья на четыре и, описав широкую дугу, падает в еще нетронутый снег. Новый взрыв — и животное просто разлетается на куски дымящегося мяса. Торжествующий мерзлый мрак выпивает последние отблески света, но еще долго меж мертвых коробок домов мечется обезумевшее эхо взрыва.

— Ничего себе, — потрясенно бормочет Аэлла.

— Снежок взрывается, — поясняет Толлардо. — На Рубеже этого еще не бывало, но в Марддаре я видел такое еще до вывода войск.

— Что же не предупредил?

— Моя вина. Он нам раньше не встречался, и я утратил осторожность. Смотрите внимательнее, у этого снега такой голубоватый оттенок, так что не наступите, — отвечает бывший полковник, но Аэлла больше не слушает.

Ее таинственный Дар, о котором после Ритхэаса она вспоминала нечасто, вновь приходит на выручку. Только что все вокруг заливала непроглядная мгла, и вдруг… нет, грандиозные руины не осветило магическое пламя, но тьма становится проницаема для взора.

В лабиринте замерзших насмерть полуразрушенных улиц, если мерять обычными мерками, появляется чудовище. Огромное, огненное, почти неуязвимое — порождение сошедшей с ума, умирающей магии. Оно проплавило гигантскую дыру в стене огромного и обшарпанного семиэтажного дома и просунуло внутрь огромную башку. Из пролома, смешиваясь с укутавшей Поле Последнего Дня мглой, валит густой дым — там что-то горит и кипит вода.

Еще одно усилие — и магия позволяет взору проникнуть внутрь. Там идет бой. Двое с копьями пытаются сдержать напор твари — но легче остановить штормовую волну, кидая мелкие камни. К ним на выручку бежит совсем еще юная девчонка, кажущаяся толстухой в нескольких тулупах.

Аэлла не собиралась ввязываться в бой — все вышло само, удар нанесла ненависть к колоссальной зверюге и жалость к обреченным на смерть, прикрывающим отход товарищей. Она, эта ненависть, заставила Аэллу представить, как огромная башка взрывается, пламя взвивается факелом — и опадает, даря обреченным спасение. В следующий миг, к удивлению танцовщицы, происходит то, что она представила. В проплавленную в стене дыру словно бьет молния.

За домом тоже гремят взрывы, на них Аэ не обращает внимание, поняв, что убила казавшееся неуязвимым чудовище. Трое (нет, двое — одного тварь успела сожрать) спасенных наверняка уже выбрались наружу. Надо их найти — они могут рассказать об обстановке в городе.

— Я убила Тварь Ночи, — произносит Аэлла. Лицо, мокрое от выступившего пота, леденит морозный ветер. Как всегда, боевая эйфория сменяется усталостью и сознанием того, что еще одна часть Силы Мира потрачена не по назначению. Значит, увеличилась вероятность того, что ее не хватит. — Полковник, вы больше нашего знаете о местных ужасах. Сходите, посмотрите, что произошло. Если кто-то остался в живых, приведите сюда.

Толлардо повинуется беспрекословно. Сейчас Аэ — единственная, кто владеет магией, у кого шанс сделать все, как было. Значит, ей и командовать.

Ночь… В руинах огромного города воет мерзлый ветер. Он вновь несет смертоносный (взрывчатый, едкий, как кислота, разносящий смердянку и ей подобные болезни — на любой вкус) снежок. Снег — хуже всего: от него не спасет ни храбрость, ни опыт. Только везение. От других напастей — заполонивших город и его окрестности чудовищ, даже драконов, можно отбиться. Хотя тут, конечно, тоже как повезет. Ну, а остальные неприятности — голод, холод, вечный мрак — уцелевшие марддарцы уже и за неприятности не считают.

Ночь… В былые времена, даже когда над Полем Последнего Дня висела полярная ночь, в полдень на юго-востоке все равно немного светлело. Нынче Поле будто отгородил от солнечного света непроницаемый, угольно-черный колпак, лишенный даже звезд.

Ночь… Ее не рассеяло даже лето — по крайней мере никакого потепления или просветления в Шестом месяце, не говоря о стосуточном полярном дне, не наступило. В Марддаре об этом посудачили, но тем все и закончилось: хватало более насущных проблем. Но с тех пор о будущем стараются не думать: если задумываться, выводы заставят вовсе опустить руки.

Выжившие вопреки всему в ледяном аду живут, будто прошлого не было. И о будущем стараются не думать — уж слишком оно неприглядно… Есть лишь настоящее, ежедневная борьба со смертью, далеко не всегда, увы, успешная. Ложатся спать, когда устают, просыпаются, когда выспятся. Но всегда с оружием наготове. Готовы, случись что, вскочить и удрать — без этого ныне нельзя… Отряд и на этот раз выбрал трехэтажный каменный дом, построенный на казенные деньги для неимущих горожан. Крепко строила Империя — несмотря на давным-давно осыпавшуюся штукатурку и отсутствие ухода, дом по-прежнему прочный. Не рухнули перекрытия, не растрескались стены — можно выдержать осаду, если у врага нет осадных мортир.

Островком в море непроглядного мрака, укутавшего город, трепещет небольшой дымный костерок из расколотых стульев и стола. Небольшой — оттого, что городских монстров огонь не напугает, а привлечет. Костер развели прямо на полу, не опасаясь пожара: каменная коробка пятиэтажного дома давно промерзла насквозь, ставни сломали мародеры, в окна намело снега (к счастью, обычного), мороз такой, что тепло огня даже не растопило иней на стенах. Разве что приразжимает когти запредельный для прежнего Поля холод. В забитые кусками льда окна не задувает ветер, становится как морозным, но безветренным и солнечным днем — то есть вполне терпимо, можно снять некоторые тулупы, в которых все кажутся толстяками. На самом деле в нынешнем Марддаре если и пухнут, то с голода.

Отряд расположился на втором этаже. При нужде можно выпрыгнуть в окна, не переломав ноги, но в то же время не над подвалом: теперь там опаснее всего. Купленный ценой невиданных жертв горький опыт…

В комнатушке тесно, и оттого еще чуть-чуть теплее. Вокруг костра сгрудился весь отряд — человек двадцать. Пятнадцать мужчин, три женщины и двое тощих, одетых в рваные тулупы детишек в ранних шрамах. Один как-то нехорошо кашляет, так что неизвестно, доживет ли до весны… Впрочем, в этот раз весна так и не наступила. Как и лето, и осень. Ничего не изменилось — не появилось даже солнце.

Командир отряда необычно молод — совсем мальчишка, но из-за плеча торчит рукоять настоящего армейского меча, а под тулупами прячется двойная кольчуга — ее парень украл на военном заводе, когда все только начиналось. Такого оружия ниу кого нет, но никто и не в обиде — парень умеет с ним обращаться, как никто. Говорят, юноша успел повоевать за Империю в деревушке Саггард, получил от наместника и Императора награды. Но никто не знает, что он как раз не ствангарец. А уж о том, что его дед правит далеким южным городом…

Уже год Базиль командует шайкой, одной из нескольких, скитающихся по руинам. Они стихийно возникли на заре (если можно так выразиться) кошмара и бродят по городу в поисках пропитания. И хорошо командует — «отряд» несет наименьшие потери, имеет вдоволь еды. «Вдоволь», конечно — по марддарским меркам, то есть от голода пока никто не умер. За это командира и его юную жену уважают и неподдельно любят.

Отряды по нынешним временам необходимы. Самое страшное наказание — изгнание из отряда — на деле означает смертный приговор. Одиночка в кишащем чудовищами городе проживет ровно столько, сколько нужно зверью, чтобы почуять и добраться. А отряд, глядишь, и отобьется, хотя от иных зверюшек можно лишь бежать.

Сверстник предводителя, не знавший военной муштры, стоит на страже, точит каменным брусом острия арбалетных болтов, о которые итак можно разрезать… ну если не волоски, то уж точно лишиться при неосторожном движении пальцев. Хорошо, думает командир. Соображает парень, что нет ничего важнее оружия. Выйдет из него толк, глядишь, со временем свой отряд сколотит. Если, конечно, доживет и будет, из кого. Молод, правда — лет ему около шестнадцати. «А я что, не мальчишка? Мне же не больше…»

На огне в котелке булькает какое-то варево. Увы, сегодня в ход пущено последнее, что осталось в отряде, но по паре ложек бульона и кусочку мяса должно хватить всем. Завтра придется затягивать пояса, если не удастся промыслить что-нибудь съестное. К счастью, Твари Ночи, хоть и не прочь полакомиться человечинкой (а если больше нечем, то и друг другом), сами по большей части съедобны. Некоторые — так и вкусны, если знать, как приготовить. Мясо иных — лакомство, достойное хоть дворца Бонаров, хоть пиршественного стола Императоров ствангарских. Но можно отравиться и умереть в страшных мучениях. Раз на раз не приходится, потому есть надо лишь хорошо известное.

Варево помешивает молоденькая девчонка с обветренным на морозе лицом. Щеки ввалились, лицо чумазое от пыли и копоти, от вытопленного из тварей жира, верного средства от обморожения. В глазах — голодный блеск, несколько шуб делают из нее неопрятную толстуху. Но парень-командир смотрит на нее не как все: для него она — жена, надежный помощник и верный друг, будущая наследница родовых богатств. Если, конечно, они когда-нибудь доберутся в Эрхавен, и там еще не началось то же, что и здесь. Но и отряду от нее польза немалая: она мастерица из любой дряни, без соли, специй и приправ делать лакомство, да еще каким-то чудом безошибочно определяет, что можно есть, а что нельзя. Не ошиблась не разу. Подтверждение тому — уже больше, чем годовое существование отряда, как и гибель многих других.

Молодой командир не утерпел: наклоняется и крепко целует в шершавые, обветренные на морозе губы. Девушка отвечает на поцелуй, не переставая равномерно помешивать булькающее в котелке варево…

— Ничего, однажды мы пойдем на юг, — просунув голову в капюшон, произносит он. — И тогда вернемся в Эрхавен.

— Когда? — шепчет, согревая над котлом коченеющие руки, девушка.

— Когда станет полегче. Ведь не навечно…

Сам он в том, что кошмар когда-нибудь кончится, сильно сомневается. Надо было выбираться прошлой зимой, когда под рукой было вдвое больше народу, и среди них несколько отставных солдат, знающих, с какой стороны браться за меч. Но тогда была глупая надежда на лето, а теперь… Теперь, с двадцатью изнуренными голодухой и постоянным страхом людьми, без припасов, пройти тысячу миль хотя бы до Салванга (а что, если и за Стылыми Холмами то же самое?) не представляется возможным. Поздно молиться Амрите, когда любимая выходит за другого.

Остальным полагается отдыхать. Если делать это с умом, уметь вовремя вскочить — очень даже полезно. Один мужичок лет сорока даже кусок хлеба раздобыл на опасном первом этаже. Разгрызть пытается. Только им теперь и голову проломить можно, и руку об него сломать. Не то что зубы. Пока еще оттает…

Люди сгрудились у огня, тянут озябшие руки. Детишки, не избалованные теплом, уже дремлют, прижавшись друг к другу. Холод и голод — два неизбывных чувства, ставшие привычными и почти незаметными для выживших марддарцев. И если они отступают, неудержимо накатывает сон, вступает в права свинцово-тяжкая усталость… Некоторые яростно чешутся, или, пользуясь случаем, сняли лишнее и выбирают друг у друга вшей. Вши всех достали — помыться и даже снять нательное белье негде, костер лишь чуть-чуть ослабляет мороз.

— Базиль, на первом этаже пол вспучился.

Командир отрывается от губ любимой. Докладывает здоровенный мужик лет тридцати с мясницким топором в руках, которого послали в разведку. Никогда не помешает осмотреть дом на предмет неожиданных опасностей или — чем Лиангхар не шутит — трофеев или даже заначки со съестным. Вот и сейчас, похоже, предусмотрительность себя оправдывает.

Базиль задумывается. Вообще-то убираться надо, раз такое дело. Но на улице вьюга воет нехорошо — снова идет кислотный снег. Если на человека упадет хоть снежинка, прожжет до костей. Овеществленная смерть, да и только. Спасает лишь толстое стекло, железо да камень. Впрочем, из подвала рано или поздно придет кое-что похуже, и все-таки Базиль спрашивает:

— Там теплей, чем здесь?

— Да, командир…

— Насколько?

— Снег тает, слякоть на полу.

— Понятно, Дестер. Молодец, отдыхай, — рассеянно говорит Бонар-самый младший, обдумывая весть.

Плохо дело, очень плохо. Нужно скорее удирать, лучше уже сейчас. Иначе из подвала выползет такое, по сравнению с чем смертоносная вьюга покажется летним дождиком… Пришедшие из других ватаг, кто видел это и остался в живых, рассказывали. В некий момент пол в подвале взрывается, вверх по стенам со скоростью горной реки вздымается нечто вроде розового теста. Оно наглухо залепляет окна, двери, дыры в стенах, а потом все, кто внутри, вместе с костями и одеждой, заживо перевариваются. Люди, Твари Ночи, просто кошки и собаки (пока были) — розовой гадости плевать, что, лишь бы съедобное. Остаются лишь железные предметы, да и те разъедаются желудочным соком до полной негодности, ржавеют, как от кипячения в морской воде. «Пообедав», тварь быстро опадает и розовым колобком неторопливо переползает в следующий подвал, где тоже начинает «зреть» зародыш. Шанс уцелеть есть лишь у тех, кто окажется на верхних этажах, не проспит опасность и выпрыгнет в окно, а потом не разобьется. Придется рискнуть и сниматься, позабыв об отдыхе. Но сначала нужно осмотреть дом. Не может быть, чтобы не нашлось ничего полезного.

— Ай, — обращается он к жене. Как ни странно, Айша отлично разбирается не только в кулинарии, но порой может заменить и самого Базиля. Ей повинуются не менее охотно, чем мужу. В бою, конечно, он командует сам. — Я осмотрю дом. К тому времени все должны поесть и собраться для похода. Уходим немедленно.

— Мясо еще не доварилось, — протестует жена. — Оно полусырое и невкусное…

— Жизнь дороже, — отвечает Базиль. — В подвале зародыш, он уже пробудился. Нужно объяснять, что оттуда полезет чуть позже?

Объяснять не нужно, причем не только Айше — вообще никому. Побледневшие лица, закушенные губы, страх в глазах… Особенно у тех, кто это пережил.

— Есть, — по-военному четко, хоть и с сожалением, отвечает Айша. — А снег?

— Надеюсь, пройдет. Если нет, попробуем проскочить все равно.

Ножны с увесистым клинком, доставшимся еще от Толлардо, Базиль прицепил на заменявшую пояс веревку. Но потом подумал-подумал, и стал носить за спиной. Так и выхватывать легче, и не мешает ходьбе.

Базиль идет по лестнице, покрытой толстым слоем льда. Осенью, еще до начала этого самого, с крыши натекло, да так и замерзло. Теперь, чтобы не сорваться вниз, надо держаться за остатки перил, либо за выступы в стене. К счастью, морозы, вечная сырость и отсутствие ухода изъязвили ее трещинами.

Здесь не греет костер, а через лишенные ставень окна задувает жгуче-ледяной ветер, изредка бросает внутрь снежную пыль. В комнатке, где костер, конечно, лишь немногим теплее, снег на полу и иней на стенах не думают таять. Но здесь мороз как на улице — то есть запредельный. Снег летит вроде бы и обычный, но Базиль знает (видел как-то своими глазами), что может сделать эта ледяная пыль, попав на живое тело. Чем осторожнее идти — тем лучше. Это раньше можно было бродить везде, где хочется — ныне безопасных мест просто нет… Есть лишьчуть менее опасные.

Вот и верхний этаж. Вход в жилые помещения закрывает разбухшая, растрескавшаяся дверь. Когда-то прочная, а теперь еле висящая на насквозь проржавевших петлях. Не впервой. После крепкого удара снизу дверь с громким стуком валится на пол. Базиль входит.

Невозможно привыкнуть к тому, что когда-то переполненные жильцами шумные дома ныне стоят пустые, заброшенные и мертвые. Жизнь лишь теплится на руинах, да и то все слабее. Еще полгода назад и отряды были побольше, и самих их было немало. В последние недели, как назло, набежало невиданное количество чудовищ. Они оказались куда злей обычного. Появились и новые — запросто прошибающие безмозглыми башками любые стены, плюющиеся огнем, какие-то призраки, способные вмиг высосать тепло…

В доме уже давно ничем не пахнет, мороз убил все запахи. И все-таки черный призрак смерти висит над комнаткой, уж это чувствовать Базиль научился хорошо. Полезное умение — как, впрочем, и все, что помогает выжить. Каких богов нужно за него благодарить, и нужно ли вообще, Базиль не знает, но какая разница? Главное, оно повышает шансы выжить, делая их более весомыми. Впрочем, и в таком месте можно найти что-то полезное.

Все как обычно, слой льда на полу, опрокинутая подгнившая мебель (жил кто-то по местным меркам зажиточный — точно найдется что-нибудь полезное). За первой комнаткой, за совсем уж гнилой дверью — вторая. Ее не нужно выбивать, итак открыта. Базиль входит во вторую, главную комнату. Первая совсем маленькая, прежним хозяевам служила прихожей, может, там кто-нибудь квартировал. Наверняка во второй что-то ценное…

Базиль отшатывается, как ошпаренный. Скорее инстинктивно, чем по велению разума.

…Подросток лет тринадцати, молодуха и родители лежат там, где застигла смерть. Может, и не родители, но какая мертвым разница? Никто не потревожил жуткие останки, побрезговали и Твари Ночи. Черная кожа висит заледеневшими клочьями: черная вовсе не от загара или южного происхождения, а сгнившая на еще живых людях в несколько часов. Черной зловонной жижей выплеснулись мясо и внутренности, они тоже давно замерзли. Гнилостно-черные опухшие лица, на щеках кожа лопнула, обнажив остатки мышц и то, что осталось от скул. Носы распухли, превратились в бесформенные комья гнусной черной слизи, у некоторых лопнувшие и вывернувшиеся наизнанку. По лицам еще можно понять, что смерть легкой не была.

Ясно. Зря он зашел сюда, вообще зря тут поселились. Предчувствие беды не обмануло — нет ничего полезного в доме, отмеченном Смертью, от которой нет спасения. Есть лишь смертельно опасное: у Смерти этой есть имя — смердянка.

Осторожно, чтобы не потревожить жутких останков, Базиль пятится. Зацепишь их хотя бы ногой — смерть. Человек заживо сгнивает в несколько часов, и невыразимы слабым человеческим языком страдания умирающего. Базиль наверняка не знает, как все живые, но едва ли так уж приятно гнить заживо. Потом, естественно, смерть. Лекарства не существует. Средство одно: увидел синюю сыпь у соседа — беги, задержи дыхание, ни в коем случае не прикасайся к больному. И ему не поможешь, и сам в черную слизь обратишься…

Но уйти без шума из зловещей комнаты не удается. Что-то мелкое и вонючее устремляется к ноге. Базиль вскидывает и вгоняет стальной болт в тушу твари. Зверька отшвыривает в угол. Базиль наклоняется, рассматривая тушку. После смердянки худшее, что может быть в домах. Длинная, как такса и ядовитая, как аркотская кобра, «крысотакса», один укус мгновенно убивает.

Хуже всего то, что где одна, там еще полсотни. У одного бойца, каким бы мастером он ни был, шансов нет. Бегут, гады… Базиль выпускает второй и бросается к двери, закрывает ее и придавливает столом. Прогрызут, конечно, но это будет еще нескоро, им остается лишь жрать убитую тварь (что они, за неимением лучшего, и сделают). Такие нынче мышки в домах славного Марддара…

Базиль поднимается на верхние этажи. Там, к счастью, обходится без трупов со смердянкой. Зато попадается гигантский «ушан» или «котяра» — жирный, с приличного поросенка величиной и огромными ушами. Тоже смертельно опасен (ест крысотакс, «сов», при везении способен завалить и «прыгуна», если попадаются, не брезгует и людишками), но сам вполне съедобный, а если знать, как обжарить, так даже вкусный. Конечно, проворен, в горло вцепляться мастак — но опасны все Твари Ночи, без исключения! Знать бы еще, отчего почти все похожи на обычных зверей, хоть и чудовищно изуродованных? У их создателей не хватает воображения? Или лень выдумывать новое? Похоже…

«Котяра» бросается на загривок с косяка двери, да вот беда, промахивается. Новый бросок Базиль принимает на руку, падает под тяжестью туши на снег, к горлу тянутся слюнявые клыки, от которых идет пар. Короткий удар ножом, на всякий случай еще несколько — и окровавленная тушка висит на плече. Бонар-самый младший доволен: это пять дней сытой жизни для всего отряда. Сытой, конечно, относительно, и все же…

Другие окна не завалены чем потяжелее, и Базиль позволяет себе непростительную глупость (благо, судя по звукам, снежок пошел обычный) — высовывается в окно. На улице мороз не пощипывает, как в доме, а прямо-таки жалит лицо. Ветер опять переменился и скоро подует с Земли Ночи. Значит, выходить на улицу станет смертельно опасно: северный ветер приносит смердянку и прочие прелести. Надо торопиться.

Базиль оглядывается. Внизу то же самое, что он только и видит в последний год. Громоздятся сугробы простого и смертельно опасного снега, свистит ветер в развалинах напротив. От невиданных морозов дома потрескались, по ним словно ударили гигантским молотом. Вмерз в лед труп какой-то твари. По-видимому, ядовитой, иначе ее давно уже бы съели. Словно пустые глазницы, зияют черными провалами окна соседних зданий. Кое-где их заколотили досками, в других местах залили льдом. Второе надежнее — на таком морозе толстый лед не всякое ядро и не из всякой пушки возьмет, а лето когда еще будет. Похоже, тем, кто это делал, уже все равно.

Базиль приглядывается и видит, что один из домов не покинут. В окне слабо трепещут багровые отблески. Костерок, видимо, крохотный, на одного человека. Одному в городе плохо, одиночка редко живет более суток. «Надо найти его и забрать в отряд завтра, когда будем переселяться…» — думает Базиль.

Как всегда и бывает, если утратить бдительность, можно не расстается с жизнью. С неба пикирует едва различимая в мерзлом мраке, но пугающе громадная фигура. Зверюга мчится бесшумно и молниеносно, и — Базиль видел это прежде — может схватить добычу, развернуться и взмыть в небо у самой земли. Драконы — самые опасные из известных тварей, наползавших и налетавших с севера. Есть, конечно, исключения, но о них почти ничего не знают — не остается живых свидетелей. А с драконом справиться можно. Если, конечно, он молодой и глупый, и подпустит на расстояние удара меча в глаз. Есть и другие слабые места, но их надо знать… Хорошо еще, что драконы не могут сесть на тесных улицах, оттого в городе лишь «склевывают» добычу с верхних этажей. А главное, не летают даже парами. Слишком трудно найти достаточно корма.

Базилю повезло. Дракон не плюет горючей слюной (способной плавить плохонькое железо) — так поступил бы более старый и опытный. Явно надеется на пасть с клыками в два пальца длиной. Базиль успевает, выбросив руку в длинном выпаде, вогнать пол-лезвия в относительно уязвимый драконий нос. Клинок входит в тело зверя, рассекая крупные пластины, скрипит сталь, взблескивают короткие искры. Тварь издает недовольный сиплый рев, от которого звенит в ушах, плюет в окошко пламенем (юноша едва успевает увернуться) и взмывает в угольно-черное небо, искать более легкую добычу. По огромной морде тонкой струйкой стекает кровь. Базиль едва успевает выдернуть меч…

Тварь не ранена смертельно или хотя бы серьезно. Для нее это булавочный укол. Убить дракона не удавалось еще никому. Но отпугнуть — отпугнул. Тоже удача, так бывает далеко не всегда…

Больше происшествий нет. Базиль осматривает остальные помещения, не найдя ничего интересного, кроме свечного огарка, до которого почему-то еще не добрались крысы. Можно смело идти вниз. Полезного тут ничего, а в одном доме с жуткими останками находиться опасно. Даже и на другом этаже…

«А если я не уберегся?» — от этой мысли по спине у Базиля побегают мурашки. Стоит представить, что по крови уже ползет смертоносный недуг, и жить осталось всего несколько часов… Он не боится погибнуть в бою. Но одно дело драться, пусть и с драконом, где все зависит от тебя — и совсем другое сидеть и ждать, когда начнется агония…

Вот и комнатка, где слышны негромкие голоса и треск костра, откуда уютно тянет дымком и съестным, на обледенелых стенах пляшут багровые отблески. Убитый «котяра» вызывает восторженные возгласы. Добыть коварную и осторожную, смертельно опасную бестию удается редко. Зато если удастся, попировать, и не раз, хватит всем. Облизывается одна из девушек от предвкушения пирушки, даже дети просыпаются, на бледных, чумазых, измученных лицах сквозь пелену апатии продирается радость. Но весть о смердянке тоже производят должное впечатление, и когда Базиль коротко бросает:

— Уходим! — ни у кого возражений не возникает.

Но уйти спокойно им не дают…

Медленно, как в кошмарном сне, стена вспучивается. Разлетаются битые, оплавленные, вмиг раскалившиеся кирпичи, точно щепа, если ударить по непрочной двери топором. В комнатку просовывается морда, по сравнению с которой даже дракон покажется милягой…

Трудно сказать, на что похож страшный гость — до того, как с Земли Ночи поползла нечисть, никто не видел подобного. По размерам голова напоминает огромный шкаф. Но большую часть «дома» занимает чудовищная пасть, в которой, как когда-то в домнах военных заводов, ярится пламя. От головы монстра идет испепеляющий жар. Мгновенно в комнатке становится нечем дышать, струю воды бегут по обледенелым стенам, превращается в кашу слой снега и льда на полу.

Никто не знает, как с ним можно бороться и можно ли вообще. Из тех, кому «повезло» узреть огневца воочию, до сих пор не выживал ни один. А мертвые — не тот народ, чтобы делиться житейской мудростью. Известно одно — пушки до пятидесяти фунтов включительно и арбалеты, не говоря уж об оружии ближнего боя, тут не годятся. Стальные и каменные гостинцы плавятся от соприкосновения с тушей зверя и стекают сияющей струйкой по ярко светящемуся боку, пышущему жаром. Сама же тварь жрет все, до чего удается дотянуться, и что горит. Лишь то, что в Марддаре она, по-видимому, существует в единственном экземпляре и медленно двигается, спасает жителей славного Марддара.

Но в тесной комнатке людям нет спасения. Два-три, обожженные, но живые, выскочат, а остальные неминуемо изжарятся в ставшей печкой комнатке и станут добычей огневца. Так погиб на глазах Базиля даже дракон, не помогли ни семивершковые когти, ни клыки, ни даже пламя. Плеваться огнем в огневца — все равно, что топить рыбу в воде. Огромная пасть раскрылась и как-то сразу заглотила дракона. Впрочем, на сей раз обречены все: оказывается, дверь намертво вмерзла в лед. Сюда-то протиснулись очень осторожно и по одному, полагая, что так безопаснее. Теперь предосторожность оборачивается кошмаром — дверь приходится высаживать, на это нужны как раз те мгновения, которых нет. А чудовищу все равно, что жрать. Дерево так дерево, люди так люди.

— Копье! — кричит Дестер, хватает стоящее у стены толстенное пехотное копье из тех, коими можно воевать против тяжелой конницы. В мертвом городе рыцарей нет, но есть единороги, прыгуны, брюхатики, копьеносы, грызы… Иногда, если очень повезет, на копье можно принять и дракона. Пара уязвимых мест на брюхе есть, порой копья уходят в тушу тварей целиком. Но совершенно бесполезно оно против огневца. С таким же успехом (и с такими же шансами выжить) можно попытаться разбить огневеющую морду кулаком.

— Вниз! — командует Базиль. Дестер идет наперерез чудовищу, до блеска начищенное стальное острие целится в нечто, отдаленно напоминающее глаз. Жизнь за два-три мгновения, необходимых людям, чтобы выломать проклятую дверь вместе с прогнившим косяком и вырваться из западни. Такая нынче в Марддаре торговля, а покупатель один — Ее величество Смерть…

Трещит дверь, с грохотом падает на пол, но все звуки вокруг глушит рев пламени в пасти. Подопечные Базиля вываливаются наружу, в комнатке остаются лишь Дестер да Базиль, подобравший кем-то брошенное копье. И, конечно, чудовище: видя, что добыча ускользает, оно ползет быстрее, пока есть надежда взять хоть что-то.

Схватив второе пехотное копье, Базиль бросается к Дестеру. Тот не вождь, кто в минуту опасности прячется за спины друзей. Копье — толстое, длинное, тяжеленное — это не кавалерийская пика, которой можно играть в ближнем бою. Упри такое в землю, и можно встречать рыцарей в полном доспехе. Можно надеяться, копья не сразу сгорят даже в пасти огневца.

Оба упирают древки в пол, для устойчивости выбив пятками ямки в слежавшемся снегу. Так можно выиграть еще несколько бесценных мгновений… В этот момент огневец наконец-то достиг копий, которые уперлись в подбородок твари. Наконечники плавятся еще быстрее, чем ледышка, брошенная в крутой кипяток, древко и одежда на Дестере сперва дымятся, а потом вспыхивают. Но старый солдат (лет десять назад он и вправду служил в одном из полков Империи, воевал с пуладжами) не дрогнул, и копье продолжает удерживать зверюгу. Базилю проще: бросаясь на помощь Дестеру, он оступился и плюхнулся в горячую воду, в которую превратился снег, лед и иней на полу, и в которой утонул костер. Вода стекает с него струями, от одежды валит пар, но вспыхивать она не спешит. Миг спустя копья превращаются в обгорелые палки, ломаются с коротким хрустом. Точно перехлестнувшая плотину волна, тварь бросается на Дестера. Базиль успевает отскочить, а Дестер исчезает в огненной пасти. Испепеляющий жар, пар от одежды, грохот и шипение кипятка рядом с тварью. Базиль вновь падает в нестерпимо горячую (хорошо хоть, еще не кипяток) воду, и это вновь спасает готовую загореться одежду.

— Бази-иль!

Кричит Айша. Базиль не может повернуться к твари спиной, но не сомневается: девчонка бежит за ним. Не помочь — что может противопоставить огневцу девчонка с обыкновенным ножом? Разделить его участь, какой бы она ни была.

— Назад! — не своим голосом орет Базиль. Поздно. Теплые, ласковые руки обнимают любимого в жалкой, обреченной, беспомощной попытке отстоять от расправы. Зверюга готовится к новому броску, мокрая одежда вновь начинает дымиться…

…С адским грохотом голова огневца взрывается — будто в бочку с порохом ударило раскаленное ядро. Волна горячего воздуха опрокидывает обоих в глубокую лужу горячей воды, в которую превратился лед. Все, что не залито водой и еще не горит, вспыхивает. Огонь ползет по стенам, жадно лижет потолок. Становится еще жарче, хотя куда уж больше… Надо бежать, пока пожар не охватил весь дом и не рухнули перекрытия.

— Пошли! — командует Базиль, отшвыривая обуглившееся полено, все, что осталось от копья. Он даже не взглянул на колоссальную тушу огневца, которая свисает из пролома в стене. Хвост тянется через всю небольшую улочку. Курясь смрадным дымом, колоссальный труп, начисто лишившийся головы, медленно сползает в пролом. Под такой тяжестью перекрытия рано или поздно обвалятся. Скорее рано…

Айша повинуется механически, не задумываясь. Двое перешагивают плавающие в воде обломки, бегут к лестнице. Вот и улица. Лютый мороз и северный ветер сразу же донимают сквозь мокрую, порядочно обгоревшую одежду, превращенную в неопрятные лохмотья. Хорошо хоть, тьма не такая непроглядная, как обычно: пламя уже яростно рвется из пролома, проделанного огневцом, из окна третьего этажа идет дым. Там ставни уцелели, снегу не намело, да и мебель осталась — огню раздолье. Пожар будет большой, особенно когда на соседние дома перекинется…

Хотя лучше бы была темнота. Базиль и Айша с ужасом смотрят на то, во что превратился тесный дворик. Они не знают, что делать с новой бедой: девяносто девять из ста потерявших отряд в Марддаре погибают за считанные часы.

Все, кто выбежал из дома, валяются на снегу невероятно изуродованные, иных невозможно узнать. Некоторых чуть ли не разорвало на куски, почти у каждого оторвало либо руки, либо ноги, либо голову. Снег превратился в вязкую, дымящуюся кровавую кашу, в которой плавают куски мяса. Нет сомнений: ребята сдуру нарвались на взрывчатый снежок.

— Саггард. Помнишь? — хрипло спрашивает Базиль.

— Помню, — бормочет Айша. — Что же теперь будет?

— Не знаю, — отвечает Базиль чистую правду. С Айшой можно не изображать из себя всезнайку. Ложь она чувствует как никто. — Попробуем найти другой отряд…

— Не надо, — вдруг заявляет девушка.

— Что?

— Говорю, не надо. Забыл, что место в отряде просто так не дается?

Базиль не забыл. По утвердившимся в славном граде Марддаре неписаным законам, в случае гибели отряда уцелевшие могут рассчитывать на помощь и поддержку, но… не все. Не берут маленьких детей — что толку возиться с теми, кто и так, скорее всего, сдохнет? Не принимают и серьезно раненых, особенно — неходячих. Отказываются даже говорить, если кто-то приходит во время эпидемий смердянки и других марддарских хворей (стреляют без предупреждения и сразу на поражение). Иной раз берут бывших военных, бывших лекарей и, конечно, хорошеньких девушек.

Но правильно сказала Ай: места у общего костра просто так не даются. Новичок должен позабыть о гордости — ему дают самый маленький кусок, ставят на самые грязные работы, каждый может оскорбить и избить, а полноправным членом в отряде можно стать, лишь отличившись храбростью в бою. Этого новичку сразу не позволят — кто знает, как он себя покажет, не подставит ли товарищей? Разве что совсем уж припрет, но это еще когда будет… А до тех пор — терпи и не вздумай бунтовать.

За малейшую провинность, которую у старожилов и не заметят — в лучшем случае избиение. Могут и вновь изгнать. Еще хуже будет, если «новеньким» оказывается девушка. Она станет подстилкой и усладой для любого в отряде, кому захочется «сладенького», будет безропотно выполнять все их прихоти, на всех готовить, всех обшивать, выбирать вшей и остальное, что взбредет в голову приказать хозяевам. Отказаться? Выгонят на улицу пинками, кормом станешь или от хвори какой помрешь, а главное, в одиночку почти невозможно добыть жратву, разве что очень повезет. Потому-то порой случает ся, что уцелевшие из какого-нибудь отряда предпочитают смерть.

Жестоко? А то нет! Только не получается иначе. Жизнь в «северной жемчужине Империи» ныне к доброте не располагает. Это ведь не игры, а жизнь в непосредственном соседстве со смертью.

Базиль вздыхает. Айша права, но это же смерть. Приговор без права обжалования, как говаривал отец. Даже у бросающихся в рост на пушки есть, хоть призрачный, но шанс уцелеть. Особенно если пушкари со страху перепутали, и вместо щебенки забили в ствол каменную глыбу. Бывает и по-другому. Например, деду еще до рождения Лотаря повезло: когда по палубе галеры стегнула щебенка из темесских пушек, дед отделался камнем, попавшим в руку и срезанной прядью волос. Но из дюжины матросов, попавших под выстрел, жить остался он один. Тут нет и такого шанса. Только смерть…

— Давай попробуем выбраться на юг? — предлагает Айша.

— Вдвоем и без еды? Помнишь, сколько мы сюда из Саггарда ехали? До Стылых Холмов идти побольше.

— В городе нам тоже не жить, Баз. Пошли. Хуже не будет.

— Мы в такой одежке и до окраин не дойдем. Чуешь, как пробирает?

— Сколько сможем…

Вообще следует отругать глупую девку и заставить идти в ближайший отряд. Там командует участник штурма Саггарда, хороший знакомый, сбежавший из лазарета, когда все еще только начиналось. Он присмотрит за ней, не будет особенно тиранить… Конечно, в чужом отряде жить все равно не сахар, но хоть жива останется. О себе Базиль не задумывается. А может… Базиль хлопает себя по лбу: определенно, от случившегося он разучился думать.

— Ай, я кое-что придумал! — произносит он.

— Что?

— Как думаешь, отчего у огневца голова взорвалась?

— От чего же?

— От магии, конечно. В городе маг, Ай, он не на стороне чудищ. Более того, он настроен нам помочь.

— С чего ты взял?

— Уничтожить огневца не так-то просто и магу. Стал бы он нам помогать, не будь мы нужны?

— Надо его найти, — высказывает итак очевидную мысль Айша.

— Могу вас проводить, — звучит до боли знакомый голос.

— Толлардо! — позабыв, где находится, радостно орет Базиль. Миг спустя полковник, одетый в армейский зимний плащ, уже тискает наследника Бонаров в объятиях. Налетает Айша, расцеловав бывшего офицера Империи в обе щеки. — Ты привел армию? — спрашивает Айша, когда восторги чуть остыли.

Полковник стискивает зубы.

— К сожалению, нет, Ай, — тихо произносит он. — И я уже не полковник. Меня снял Бланмениль, теперь я в бегах. Но я привел магов, которые смогут сделать все, как было. Им надо только помочь.

— Чем же мы будем полезны магам? — недоверчиво спрашивает Айша.

— Вы живете в городе больше года, лучше нас знаете, что тут происходит. Нам придется идти дальше на Север, дальше даже Саггарда, а судя по Марддару, там все совсем по-другому. Ваш опыт может очень пригодиться. Пойдемте, я познакомлю с вашей спасительницей.

Базиль и Айша отправляются за бывшим полковником, и вскоре видят сани с собачьей упряжкой, возле которой стоят пятеро — двое мужчин и три женщины. Лица мужчин непроницаемы и незнакомы, а одну из женщин Базиль явно когда-то видел. Память находит ответ: это та самая Неккара, которая девять лет назад лечила Раймона! Конечно, самые близкие отношения у целительницы были с Раймоном (возможно, не только дружеские), но и остальным домочадцам Элрика перепадала толика внимания. Жрица смогла поладить со всеми, Базиль не стал исключением. А ее рассказы о прежних странствиях заставляли внука Элрика замирать, представляя себя на месте Нек. Как, впрочем, и Раймона, и Лотаря.

— Нек! — восклицает он, бросаясь к целительнице.

Женщина широко улыбается и целует его в обе щеки.

— Кто с тобой? — спрашивет она, взглянув на Айшу.

— Моя жена, Айша Бонар.

— Вот как? — поднимает бровь Аэлла. — Та самая рыбачка, которую Амелия отказалась учить танцевать?

— Откуда вы знаете? — изумленно произносит Айша. — Неужели…

— Помнишь послушницу, которая представила тебя Амме? Это была я.

— Скажи, Нек, чем все кончилось в Эрхавене? — наконец задает главный вопрос Базиль. — Мы попали сюда, когда Элрик выступил перед народом на Архивной улице.

Улыбка, так красившая Неккару, гаснет, словно задутая свеча. Сколько бы лет не прошло с тех летних дней, воспоминания будут доставлять жечь каленым железом, и от этого уже никуда не деться.

— Бойней, Базиль, бойней. А ты думал, мы с Шаулем полюбовно разошлись? Когда вы оказались на площади, Элрик понял, что заложников у Шауля и Хитты больше нет. Маг отвлекся на вас, старик его зарезал, а потом призвал горожан к восстанию. Раймон погиб на «Бекинне», но задержал десант Атаргов, а в это время вернулся флот, который отослали подальше по приказу того же Элрика. Думаю, не нужно объяснять, что наш флот сделал с их флотилией и Дюрандовыми фрегатами?

— А с Дюрандами что?

— Все погибли. Атарги отделались от них, как только те стали не нужны. Принесли в жертву своему Владыке. Так вот, в это время Элрик разгромил баталию Атаргов в городе, поднял гарнизон, и те разделались с Дюрандовыми сторонниками. Но и крови же пролилось, скажу я вам… Жрецы-целители с ног сбились.

— А Тетрик? — спрашивает Айша.

— Для него бой закончился еще у Ратуши. Кстати, он решил исполнить твою мечту.

— Какую? — спрашивают Базиль и Айша в один голос.

— Он сделал то, чего не удалось тебе. Поступил в обучение к Налини, вдове Раймона. Она теперь старшая танцовщица вместо Амелии.

— А Амелия?

— Вместо Лимны, которую убили, Верховная жрица.

Айша корчит презрительную гримаску. Неккара хочет ее отругать, но вспоминает, что для юной «госпожи Бонар» Амелия осталась прежней — властолюбивой, спесивой и падкой на лесть.

— Зря ты так, — вздыхает Аэлла. — Амме после гибели Лимны изменилась, многое поняла. Если бы она не заставила Храм действовать, еще неизвестно, чем бы все кончилось. «Черноплащники» ведь попытались вернуть в Мир Лиангхара. Неккаре и Налини потребовалась вся мощь Храма, чтобы их остановить.

— А где сейчас Тетрик?

— Полгода учился у Налини, — продолжает Аэлла.

— Но лучше б и не начинал, — влезает в разговор Сати. — Таким не танцевать нужно, а дрова…

— Или языки отрезать всяким острословам, — неожиданно зло перебивает Аэлла. Старший из мужчин злорадно ухмыляется. «Уж он-то наверняка бы не отказался» — думает Базиль. — Твоя злоба неуместна, Сать, помолчи. Учился, конечно, не слишком хорошо, но главное — что Храм и богиня превыше всего — усвоил. Когда нас с Нек и Сати послали разбираться со всем тем, что здесь творится, он отправился с нами. Увы, его похитили враги. Теперь предстоит его освободить. Иначе сорвется вся миссия.

— Но как это случилось? — не отстает Айша. — И чем он столь важен?

— Об этом расскажет Левдаст. Он первый понял, что делать, знает больше всех.

Бросаю на Неккару злобный взгляд (надоело раз за разом пересказывать свою историю: сама рассказать она, конечно, не может), но делать нечего — завожу рассказ по новой. Не утаиваю ничего: они видели меня еще в Саггарде, а о том, чего не видели, легко догадаются сами. Не пересказываю и свои похождения. Просто ввожу влюбленную парочку в курс дела, рассказываю, что сообщили Лиангхар и Исмина, и что узнал сам.

— Так мы здесь и оказались, — заканчиваю. — Предлагаю пойти с нами.

Почему нет? Обоих касается напрямую (ее — как сестру Тетрика, его — как Бонара, а главное, обитателя Мирфэйна). Деваться им, похоже, некуда. Залубеневшие на морозе мокрые лохмотья и не убранный в ножны меч явно говорят, что оба только что вышли из боя. Причем боя проигранного.

— К сожалению, взять мы их с собой не сможем, — произносит вдруг Сати. — Еды не хватит, а собаки будут бежать медленнее — им придется везти дополнительный груз.

— Но без их опыта мы не дойдем! — возмущается Аэлла. — Им тут нелегко…

— В отличие от нас, в Марддаре они прожили год, — отзывается пуладжийка. — Через месяц все кончится — или всеобщей гибелью, или нашей победой. Если победим, на обратном пути мы их заберем.

— Базиль, сколько человек проживет тут в одиночку? — спрашивает Неккара. На ее лице написано презрение к когда-то подававшей надежды младшей жрице.

— Не больше суток. Только если очень повезет…

— Сати! Не больше суток. Ты поняла?

— Но если мы потеряем время и не успеем? Сколько людей погибнет из-за того, что мы пожалели двоих? Запасная одежда есть, не один комплект. Дадим немного еды, одежду, арбалет, отольем ведро горючего. И положимся на милость Исмины. Будем надеяться, они доживут до нашего возвращения. Обратно-то спешить некуда… На санях места итак не хватит.

— Все равно, Сати, оставить их тут — значит убить.

— А взять с собой — убить весь Мирфэйн!

— Может, хоть Ай возьмете? — интересуется Базиль. Сам он согласен остаться на верную смерть, но ей-то зачем погибать? — Может, она одна поместится? Она знает не меньше, чем я, вам бы пригодилась…

Но вмешивается Айша. И вмешивается так, что Базиль сомневается, не был ли кто из ее предков дворянином?

— Оставь их в покое, Баз! Видишь, сани переполнены, им надо спешить. Они уже итак нас спасли… Проживем как-нибудь. Ты ведь со мной…

И Базиль сдается, ничем не выдав накатившего отчаяния. Не за себя — за Айшу. Не сумел защитить, спасти, вытащить из ледяного ада, как клялся у священного огня в храме Исмины! Но год руководства отрядом не прошел бесследно: о его чувствах догадалась только жена — скрыть что-либо от нее мужу еще никогда не удавалось.

— Хорошо, я все понимаю, — как ни в чем не бывало, произносит он. — Можем ли мы как-то отблагодарить вас за спасение от огневца?

— Конечно, — произносит Аэлла. — Вы живете тут больше года, наверняка знаете о чудовищах, болезнях и прочих опасностях больше нас. Чем больше вы расскажете, тем больше у нас возможностей добраться до места, откуда все это расползается, и восстановить, как было…

— Едва ли оно вернется, это «как было», — замечает Базиль. В этот момент он напоминает не мальчишку шестнадцати лет, раньше срока вырванного катастрофой из детства, а зрелого, повидавшего смерть мужчину. В словах, как в зеркале, отражаются ужасы города смерти, все разочарования и невзгоды, и понимание: того, что было до, не вернешь. Можно избавиться от Тварей Ночи, вернуть земле лето, даже восстановить магию (хотя и спорно) — но никогда не встанут скрытые снегом обледенелые трупы, уцелевшие уже никогда не будут такими, как в убитом первым выстрелом довоенном мире. Бесполезно искать дорожку в прошлое, надо думывать о будущем. — Я покажу все, что может быть опасно в поле — в городе есть такое, чего в поле не встретишь. Наоборот, там стократ опаснее драконы: не защищают дома, да и от смертоносного снега не укроешься. Никогда не ставьте ногу, если нет уверенности, что снег обычный. Лучше бросить вперед деревяшку. А вот к тому снегу, с лиловым оттенком, и близко не подходите. Знаете, что такое смердянка? По глазам вижу — знаете! Снежок, если его потревожить, несет заразу. И еще: если впереди падает снег, старайтесь объезжать. В темноте не видно, обычный он или с хитрецой…

Когда вопросы и ответы заканчиваются, мы останавливаемся на отдых в пустом доме неподалеку. Базиль просвещает нас, темных — и я даже не берусь сосчитать, сколько глупых смертей мы избежали благодаря его советам — небось, полегли бы все еще до Саггарда… По его словам, увиденное нами — лишь малая толика здешних ужасов. Его опыт поистине бесценен. Он даст шанс добраться до цели — только тут, в Марддаре, мы поняли, как трудно это сделать. И насколько нужно.

Жаль, мы не можем их взять — но мы и правда не можем: не хватит ни еды, ни места в санях, с лишним грузом собачки пойдут вдвое медленнее. А мы итак не успеваем. Земля Ночи куда больше, чем изображалась на картах.

Глава 2. Смерть за спиной

— Не успеваем, — мрачно произносит Неккара, прикусив обветренную губу. — Даже не знаю, сколько времени прошло…

— Я знаю, — нарушает молчание Аэлла. — Мы еще не опоздали, но до конца года осталось пять дней. Я чувствую благодаря Силе Мира.

— Пять дней, — эхом отзывается Неккара. На лице появляется отчаяние и безнадежность, тут же спрятанные под обычной непроницаемой маской.

День за днем сани несутся сквозь морозную мглу. Здесь, севернее Марддара, мороз уже напоминает то, что я видел в темнице Владыки. То и дело попадаются кучи опасного снега. Мы, не прожившие год под властью иномировой Силы, успели бы погибнуть тысячу раз, но наставления Базиля даром не пропали. Ни разу не угодили мы и под смертоносный снегопад, хотя обычный снег порой шел. Но хуже всего то, что в некоторых местах белой смертью завалило тракт. Выручает Толлардо, знающий в этих краях, кажется, каждую пядь. Бывший полковник (и, надеюсь, будущий коннетабль) всегда находил окольные пути. Мы каждый раз умудряемся проскочить через все преграды, и пусть медленнее, чем хотелось бы, но все равно стремительно продвигаемся к северу.

— Что-то эти места мне напоминают, Франко, — задумчиво бормочу я, стараясь определить: идет впереди обычный снегопад или смертельный. — Холм вон тот, речушка замерзшая…

— Ты и вправду здесь был, Левдаст, — отвечает Толлардо. — Прошлым летом с драгунской ротой и тремя (или все-таки четырьмя?) пушками. Подумать только, когда-то здесь было лето…

— То есть… Мы уже у Саггарда?

— Через часик будем. Впрочем, проверить все равно невозможно.

— Верно, — вздыхает Сати. — Эти двое в Марддаре бы и не знали, лето сейчас или зима, пока вы не сказали.

— А здесь, насколько помню, находились наши пушки, — указывает Толлардо.

— А там — наши укрепления, — тыкаю я пальцем в полуразрушенные, почти полностью занесенные снегом дома. — Которые вы бы и не взяли, если б не эрхавенцы…

— Ошибаешься, — цедит обиженный полковник. — Пусть не сразу, но…

— Но мы успевали так и так, — отвечаю я. — Вот что важно. И, увы, дело свое я сделал.

Село все ближе — заметен занесенный снегом, но еще различимый бруствер — тут когда-то стояли ствангарские пушки.

— Никого, — тихонько шепчет, словно боясь потревожить могильную тишину, Аэлла.

— Естественно, — отвечаю я. — А ты ожидала увидеть здесь селян, баб с ребятишками? Думаю, Твари Ночи тут погуляли еще раньше, чем в Марддаре. Да и снежок разнообразный наверняка еще год назад выпал. Не удивлюсь, что местные отсюда бежали в Марддар, а уж оттуда не выбрался никто. Бегство шло с севера на юг, но никак не наоборот…

— Столько трудов положила Империя на освоение Поля, и все пошло прахом, — не к месту вздыхает Толлардо.

— Если по-настоящему нужно, все отстроят, — отвечаю я. — Кстати, насколько помню, в доме старосты был тайник с припасами, на случай осады мы туда свезли съестное, что в селе нашли. Кроме того, там есть банька… Есть желание попариться? Несколько часов ничего не изменят.

— Изменят, — Неккара явно недовольна. — Если мы опоздаем…

— Мы все равно опоздаем, если что-нибудь не придумаем, — бурчу я. И вдруг в голову приходит идея, от которой я сам опешил. Но если все верно, она — наша единственная возможность успеть. — А если придумаем, успеем с запасом.

— Магия в Поле не действует, — напоминает Неккара.

— Спорим, что действует? — восклицаю тоном охваченного азартом мальчишки. — На поцелуй!

— Зачем тебе? У тебя же Амме есть, — усмехается Неккара, но обреченности в ее голосе поубавилось. — Что ты удумал?

— Как что? Кто сотворил заклятие на Сумрачном?

— А ты будто не знаешь, — отзывается Неккара.

— Конечно, я. И даже отсюда чувствую, что были израсходованы далеко не все силы, вложенные в заклятие. Оно живо до сих пор, понимаешь, Нек? Хотя вокруг магические токи уничтожены. Его будто подпитывают… Наверное, оно нужно, чтобы не «закрылись» Врата. Но оно может подчиниться или мне, его создателю, или Аэ, человеку-Ключу.

— Еще кого-нибудь хочется пустить в Мирфэйн? — с нескрываемым возмущением спрашивает Аэлла.

— На такое Силы уже не хватит. Но если вложить ее в перемещающее заклятие…

— Это возможно? — сомневается Крейтон. — Придется перестраивать все заклинание…

— Справимся. У меня есть опыт, у Аэ — Сила, так что денек у нас есть. Ну, то есть, какое-то время… Как насчет баньки?

— Делайте, как знаете, — махает рукой Неккара. — А если не сработает?

— У нас есть выбор? Кстати, останется время на поиск и освобождение Тетрика.

— С ним наши шансы возрастут, — отвечает Неккара. — Ладно, останавливаемся.

Сани въезжают на холм и несутся по сельской улочке. Справа и слева проносятся каменные дома и ограды. Утих даже ветер — в селе стоит могильная тишина. Передние дома занесены снегом почти по крышу, но Толлардо безошибочно распознает укрепления, которые помог захватить Базиль. Чуть дальше беглый полковник кривится, как от зубной боли.

— Здесь полегла наша рота, — поясняет он. Многие дома носят следы уличных боев — каменные стены черны от копоти, двери выбиты. Но две трети дверей по-прежнему закрывают вход в мертвые дома. По всему видно, дома покидали в жуткой спешке: в здешних краях деревянные предметы куда дороже железных, каменных и, тем более, костяных. Нужна была прямая, каждому видная угроза смерти, чтобы бежали, оставив такие сокровища.

Вот и развалины храма. За ними зловещий холм, где находилось капище Лиангхара. Я мысленно повторяю молитву Владыке, затверженную с детства и известную каждому озианцу. «Отведи от меня козни врагов моих и предай их, Владыка, в руки мои. Да позволишь Ты нам, рабам Твоим, насладиться огнем твоей Силы. Избери же нас для Служения Себе, врагов же наших прокляни и отвергни, ибо не чтут они воли Твоей. И пожри души их, ибо в Конечной смерти их — сила великая». Когда-то я думал, что Владыка всемогущ, и недоумевал, зачем ему еще «сила великая». Теперь-то понял. Понял и то, о каких врагах говорилось в молитве. Чтобы «предать в руки наши» тех, кто прорвался в Мир, Лиангхар должен быть в миллионы раз сильнее всех Богов Мирфэйна вместе взятых.

Да, противник страшный. Но силы его не беспредельны: он так и не смог сам взломать защиту Мира. Значит, во Вселенной есть по крайней мере одна Сила, равная или превосходящая ту, что ломится сейчас в Мирфэйн, и это — его Творец, Ноэрос. Впрочем, найти Его не проще, чем победить своими силами, надеяться нечего.

Дом старосты я узнаю, хоть он теперь и представляет жалкое зрелище. Благодаря глупости командира закрепившегося тут отделения, ствангарцы сразу овладели домом. Разрушений, считай, не было. Больший ущерб дому нанесла нынешняя бесконечная ночь, но и теперь он вполне годится для жилья.

Дверь не заперта. Бежали в ужасе, забыв взять даже самое необходимое и не надеясь вернуться. Не было времени, чтобы уничтожить ставшее ненужным жилище, хотя бы закрыть дверь на засов. Она так и осталась приоткрытой, в крошечные сени намело снегу — к счастью, обычного, который не составляет труда вышвырнуть наружу. Повезло и в другом — с тех пор, как ударили морозы и лег снег, не было ни одной оттепели. Иначе петли (бронзовые, явно городской выделки — признак изрядного богатства старосты) вмерзли бы в лед, дверь было бы не открыть.

Первым вхожу я. Мерзлый мрак, еще непрогляднее того, что царит на улице, скрип снега на полу, иней на шершавых каменных стенах, щели между которыми тщательно промазаны глиной, а снаружи присыпаны землей. Из-за этого дом напоминает не то землянку, не то пушечный капонир в Таваллене. Полярной ночью, даже не нынешней, а простой, нет ничего важнее тепла. Потому стены даже не выровняли и не оштукатурили, но ни одной щели в них не оставили. По этой же причине не стали делать окон.

За сенями — единственная жилая комната. Здесь же находится большая печь. Пол каменный, укрытый соломой, под ним маленький подвал, а в нем, к нашей радости, мороженая рыба, зерно, а также немало угля. Мы ведь стащили туда все съестное, что нашли в деревне или привезли с собой, а вернуть все это прежним хозяенвам староста не счел нужным. А потом просто не успел забрать. И еще вероятнее, что ему самому это богатство теперь не нужно. Значит, жидкое топливо можно поберечь, да и скудные припасы тоже, и хоть раз наесться до отвала и поспать в жарко натопленном доме. На такую роскошь никто из нас не рассчитывал.

Богатство старосты выражалось еще и в наличии кроватей. Наверное, их привезли из Ствангара, остальное население деревни спит, точнее, спало, на земляных лежаках, куда накидывают травы, мха, а сверху стелят шкуры. Здесь есть настоящие простыни, одеяла и подушки. Совсем как на юге, в Нехавенде или Ритхэасе. По сравнению со здешними краями и Нехавенд может считаться благодатным югом. Конечно, от них даже на ощупь исходит лютый холод, но ничего, прогреем!

— А теперь все — в баньку! — провозглашаю я, видя, как обрадовались девчонки настоящему жилищу.

— Тут еще и баня? — изумляется Толлардо.

— А как же! Я даже помыться успел после дороги, перед тем, как Бланмениль погнал вас под пушки. Ты бы тоже помылся, если б не сразу повел баталию назад.

— Ну так веди. Еще немного, и все от вшей чесаться будем.

В печи ровно гудит пламя. От нее идет сухой жар, неимоверно желанный после бесконечных морозов. Кто бы мог подумать, что хлопотать на кухне так приятно? Аэлла силится сдержать улыбку, но обветренные губы все равно улыбаются — ласково и немного лукаво. Мол, знаю я вас, соскучились по дому… Потому что мысли ее — о друзьях.

В сердце причудливо смешались радость и грусть. Тетрик, которого она так по-глупому оттолкнула, даже дважды, может подарить море счастья. Если будет свободен. В детстве она часто мечтала, как ее схватят, а потом освободит прекрасный принц. Ну, в неволе ей побывать довелось. Два года рабства у соплеменников Сати, а потом дорогой муженек — этого хватило, чтобы не оставить от наивной девчонки почти ничего. А на прекрасных принцев и освобождения жизнь поскупилась. Точнее, освобождаться приходилось самой, зато и принц стоит того, чтобы пойти за него в огонь. И сам Мир, каким бы несправедливым он ни казался, прекрасен — если только сами люди его не отравят.

Аэлла еще раз улыбается, ухватом ловко вынимает из печи чугунок с ухой. Щеки, не прикрытые капюшоном, колет мороз, но идти недалеко, а ствангарские чугунки славятся тем, что способны держать жар часами. Не остынет…

— Садитесь есть! — произносит Аэ то же, что каждый день говорят детям и любимым женщины на всем Мирфэйне, и на каждом из сотен языков это звучит ласково и по-домашнему. В последнее время Аэ хочется верить, что однажды она позовет к столу и свою семью.

Незамысловатая работа, которая так возмущает Сати, предпочитающую лишьесть, вызывает радостное волнение. У нее только лишь будет семья? Но отчего сейчас чувство такое, будто она готовит для своих — для тех, кто прекраснее, сильнее и добрее всех (для нее, остальных можно не слушать), ради кого не страшно вынести все?

«Мы и вправду почти семья! — думает женщина, и мысль не кажется крамольной. Наоборот, сколько можно не понимать очевидное? — Такие разные, выходцы из враждующих стран и Храмов, поднявшиеся над враждой во имя Мира — и все-таки составляющие единое целое». И Неккара, отдавшая все, чем дорожила, во имя Храма, и Воитель Крейтон, казавшийся вначале слишком жестоким и циничным, и Левдаст, бывший Палач, и даже злючка Сати, и оставшиеся в страшном Марддаре Базиль с Айшой, которые сражались за свою любовь и победили, и полковник Толлардо, для которого честь превыше всего. Она приняла их в сердце такими, как они есть, общие беды и победы сделали всех единым целым, теперь танцовщица не может и помыслить, что они когда-нибудь расстанутся.

Приходит черед ухи. И все собрались рядом с пышущим жаром камином. Некоторое время каждый был занят лишь едой. Но когда последние ложки съедены, Неккара изумленно восклицает:

— Аэ, как ты вкусно готовишь! Раньше такого не было!

— Раньше я готовила не для семьи, а для членов отряда! А теперь вы стали мне семьей. Я почти не думаю о настоящей семье, но постоянно — о вас и о том, чем вы меня одарили. Знаете, — Аэлла немного замялась, не зная, как сказать открывшееся ей. — Прежде у меня была любовь, была дружба, был Храм. А семьи не было. Но мы стали единым целым. Вы чувствуете? Когда все кончится и мы вернемся домой, вы навсегда останетесь у меня в сердце. Надо никогда не терять друг друга из виду.

— А Тетрик? — спрашивает Неккара.

— Тетрик — мой будущий муж, — отвечает танцовщица. — Для себя я все решила, дело за ним. Но когда сестры выходят замуж, они ведь остаются сестрами, Нек?

— Конечно, Аэ. И… знаешь, ты права. Нам нужно быть вместе. Тогда нам все будет по плечу.

— Можно кое о чем вас попросить?

— Конечно, Аэ, — за всех отвечает Неккара.

— Не знаю, подходящее ли время и место, но мне бы хотелось для вас спеть и станцевать.

— Так за чем же дело? — удивляется целительница. — Я тут обнаружила кое-что, на чем смогу сыграть. — Целительница показывает небольшую флейту. — А ты будешь петь и танцевать. Но что?

— Сейчас скажу, — улыбается Аэлла и что-то не то шепчет, не то мурлыкает той на ухо. Целительница нахмуривается, потом счастливо смеется и отвечает: — Ну, это я сыграть сумею. Можешь даже одеть костюм.

Простая и трогательная мелодия, исполненная светлой грусти и в то же время надежды, затапливает землянку. Происходит чудо: куда-то исчезает крошечная сельская банька, плошка с жиром и горящим фитилем, а надежда, что однажды они снова увидят летнее солнце и цветущие луга, разгорается жарким костром. Умудрившись не врезаться в стену в тесном помещении, Аэлла делает несколько стремительных разворотов, сплетает руками странный, завораживающий узор и поет:

В песне поется о старых, как Мир, и в то же время вечно новых вещах — Мир видел их миллионы раз, но никогда еще они не казались ненужными, устаревшими. О бессмертной, способной изменять мир любви и — о нерасторжимой, надежной, как кованая сталь, дружбе.

По-аркотски сложив руки, описав круг по баньке, Аэ садится на свое место. Некоторое время мы еще ожидали продолжения. Потом, совсем как уличной плясунье из балагана, закричали: «Браво!» Только что монеты не кидают, но похвалы тех, кто дорог, дороже всего золота мира.

— Спасибо, друзья! — растроганно произносит Аэлла. — А теперь давайте отдохнем. Завтра идти по Замерзшему морю…

— Она права, — поддерживает Неккара.

— Часовых нужно выставить, — напоминает Крейтон. — Мы не на своей земле.

— И даже двоих, — добавляю я. — Знаю, Крей, тебе нет равных, но у каждого есть спина.

— Я не спорю, — ехидно отзывается Воитель, одеваясь потеплее и нацепляя на себя целый арсенал. — Охота скрасить мое одиночество — пожалуйста. Буду только рад, что не я один мерзну и не сплю. Но я бы изменил распорядок. В первую стражу могли бы встать вы с Толлардо, а потом и мы с Нек. Идет?

Понять, в чем подвох, но так и не сумел.

— Идет, — бормочу на всякий случай. И лишь чуть позже понимаю, зачем это нужно Крейтону.

…Быстро привыкаешь к хорошему. Только когда потеряешь, осознаешь, что потерял. Сначала свет лампы кажется привыкшим к мраку глазам ослепительным, а жар раскалившейся печи вызывает непреодолимую сонливость. Нас словно отпустило то, что заставляло терпеть холод, недоедать и мчаться сквозь мрачную, промороженную равнину навстречу источнику Зла. Спасла полождение Неккара. Она с трудом поднимает ведро нагретой на печи воды и опрокидывает на голову Крейтону. Воитель вскакивает, отфыркиваясь, но тут же получает любовно заготовленным еще прежними хозяевами веником пониже спины. Мы паримся вместе — другой баньки в Саггарде нет, а светские условности хороши для тех, кто не прошел рука об руку долгого и опасного пути, не прикрывал друг другу спину. Беда спаяла нас воедино покрепче семейных или дружеских уз.

Нек с наслаждением плещет на раскаленные камни травяной настойкой. Терпкий, жгучий аромат местных трав наполняет раскаленный воздух, валит молочно-густой, почти осязаемымый пар. Теперь неважно, какой снежок идет за стенами, какие Твари Ночи бродят вокруг и бродят ли вообще. Важно лишь то, что происходит, в бане, да еще в жарко натопленном старостином доме, куда мы скоро отправимся. Перепало мороженной рыбы и собакам — они поедают ее на дворе с довольным урчанием.

Вина, тем более чего покрепче, нет, но мы и так опьянели от тепла, сытости, ощущения чистоты и невесть откуда появившегося, наверняка опасного (в таких краях цена рассеянности — жизнь) чувства, что мы, наконец-то, дома. Теперь я понимаю, почему Аэ так рвалась посетить родительский дом в Ритхэасе… У меня места, которое я мог бы назвать домом, никогда не было. Дворец в Марлинне, тем более Храм — не в счет, там надо всегда держать ухо востро, доносить, убивать, предавать…

А когда уходит, пусть не до конца, чувство опасности — на смену спешат другие. Каждый из нас вдруг вспоминает, что надо сказать товарищу по отряду, пока есть возможность. Тем более, если товарищ успел стать чем-то большим.

Смущаясь, как мальчишка, Воитель Аргелеба приобнимает Неккару.

— Нек, должен тебе кое-что сказать. Только не обижайся, хорошо?

— Слушаю.

— Ты слишком долго была одна, Нек, — ласково, совсем как я Амме, улыбается он. — И я тоже. Ты потеряла почти всех, кто был тебе дорог. И я тоже. Тебе не кажется, что если мы будем вместе, обоим будет лучше?

— Но мы жрецы разных Храмов, Крей! — изумляется Неккара. — Что скажут люди, как такое воспримут наши Боги? Стоит ли вообще сейчас строить планы?

— На людей, знаешь ли, мне плевать. Что до Богов — вспомни, любовь Исмины к кому оказалась сильнее и Лиангхара, и Аргишти! А планы… Знаешь, именно сейчас их строить и стоит. Лучше поспешить, чем опоздать. Мы, Воители, знаем это лучше всех.

— Лучше все делать вовремя!

— А вот и нет! Никто не знает, когда оно настанет, это «вовремя»! — в голосе жреца-воина звучит глубокая убежденность. — Многие любили, но многие и теряли любовь — лишь потому, что ждали «подходящего времени», вместо того, чтобы прямо сказать все. Ты наверняка знаешь такие примеры.

— Да, — произносит Неккара, и в глазах предательски блестят слезы. — Я знаю примеры того, как люди опаздывали… и как вопреки всему успевали. Хотя бы на одну ночь. Но ты уверен, что любишь меня?

— Да. С того дня, когда впервые тебя увидел, когда ты, не задумываясь о себе, спасала тавалленцев. Когда впервые дрался, защищая тебя. И, знаешь, делал это не только выполняя приказ. Просто был тогда молодым и глупым, а потом мы расстались. А чего хочешь ты? Спроси свое сердце, а потом придумаем, как осуществить…

— Того же, что и ты, глупенький! — улыбается Неккара. — Будь для меня Аргелебом — и я для тебя буду Исминой.

Крейтон не отвечает — точнее, за него говорят могучие руки, легко поднявшие целительницу, и целующие губы. Прямо босиком по снегу Воитель отправляется в дом, неся драгоценный груз…

…Сон сморил всех, кроме нас с полковником. Потом настанет и наш черед. Скорее всего, предстоит последняя ночь в тепле, так что уж ее-то мы не упустим. Жаль, нет Амме, а то бы и я во вторую смену напросился… В вой ледяного ветра вплетаются хриплые, рожденные сладкой мукой стоны Неккары. Да, Крейтон способен свести с ума любую женщину, не говоря уж о не избалованной мужским вниманием Нек. Наконец-то нашелся кто-то, способный исцелить душу и тело нашей целительницы. Рад за нее, но это неимоверно отвлекает, в голову лезут воспоминания о руках, губах, груди, бедрах моей Амме. Будет ли у нас еще хоть одна ночь?

Свистит мерзлый ветер, кружится, норовя броситься в лицо, колкая снежная пыль. На просторах Поля, тем более дальше, в Замерзшем море, бушует настоящий ураган — взад-вперед носятся снежные барханы, в завесе кружащегося снега, наверное, невозможно разглядеть вытянутую руку. Гибельно путешествие по обледенелой равнине в этот час, проще простого сбиться с пути. Даже самый опытный проводник легко заблудится, сгинет в промороженных тундрах. Во мне говорили лень и усталость, когда я предлагал остановиться. Но я оказался прав: как ни хорош Толлардо, в такой круговерти не нашел бы пути и он.

Здесь проще. От резких порывов жгуче-ледяного ветра, в Поле наверняка сбивающего с ног, защищают стены домов и каменные заборы мертвого поселка. Да, между домов тоже кружатся снежные вихри, летит поземка, снег безостановочно сыплется на землю. В некоторых местах — не простой. Я уже пожил в нынешнем Поле достаточно, чтобы определить снежок с голубоватым оттенком — взрывчатый, и с розоватым — кислотный, прожигающий все, кроме камня, металла и стекла. По словам Базиля, еще есть снег с легким фиолетовым оттенком, и он — хуже всего. Потому что стоит вдохнуть воздух, когда он падает, или наступить на него, или зацепить сугроб с ним рукой, неминуемо подхватишь смердянку или какую-нибудь другую болезнь нынешнего Поля. Несть им числа, даже Неккара, когда расспрашивала, диву давалась, а общее лишь одно: все смертельны, просто одни убивают сразу, а другие мучают неделями и даже месяцами. Фиолетового «снега» в этот раз нет — и на том спасибо, уж и не знаю, кому…

Затем меня сменяют Крейтон и Неккара. Выходят на крыльцо, усталые, но счастли-ивые! Лица светятся той радостью, которую может подарить только любовь. Не ночные забавы с проституткой, а настоящая Любовь. Такая, какую я и сам познал лишь полгода назад…

— Все спокойно? — спрашивает Воитель, проверяя, легко ли выходит из ножен меч. Оружие у него всегда в идеальном состоянии, и, несмотря на это, Крей никогда не заступает на стражу, не проверив его.

— Так точно, — по-уставному четко отвечает Толлардо. Он прослужил не меньше тридцати лет. Военные привычки въелись в плоть и кровь, стали второй натурой. Полковнику пришлось бы прилагать неимоверные усилия, чтобы выдать себя за штатского. Какой, к Бурарумовой матери, он бывший? Он и сейчас служит стране, которая стала второй родиной его отцу, которую мальчишкой присягнул защищать, и которая в награду поставила его под начало придурка…

А Крей — другое дело. Воитель слишком часто отправлялся на задания, требующие мастерства разведчика прежде всего, чтобы не уметь притворяться. Потому он и не подумал играть в солдатики.

— Идите спать, парни, завтра будет трудный день…

А то нет! Ведь мое заклятие может и не признать хозяина, а может просто выдохнуться… Впрочем, сил размышлять о чем-то, кроме постели и домашнего тепла уже нет. Я приоткрываю дверь — и нос к носу сталкиваюсь с Сати.

Пуладжийка ежится, вылезая из-под одеяла. Быстро остывает дом, рассчитанный на неистовые морозы девять месяцев в году. Но ведь и на улице не простая зима, тьма и морозы стоят уже больше года. И все-таки выбора нет, вставать надо. В Ритхэасе она струсила, в Марддаре и позднее не представилось возможности, и если доверие Союзников вновь будет обмануто…

Когда в выстывшем за ночь доме надеваешь сапоги, поначалу ноги охватывает лютый холод. Лишь постепенно, они начинают согреваться. Сати вздрагивает, но упрямо натягивает плащ. Пусть не сразу, но становится теплее, отогреваются окоченевшие пальцы. Да тут настоящий мороз… Вода в большом ведре напротив печки, которую перед сном, натопив из снега, заготовили для умывания, уже подернулась хрупкой, прозрачной корочкой льда. Утром придется разбивать лед топором. Если, конечно, влюбленные голубки доживут до утра.

В доме кромешная тьма, двигаться приходится на ощупь. Остальные спят, зарывшись от холода в найденное в доме тряпье, прижавшись друг к другу. Девушка вслушивается в их дыхание, на миг закрадывается сомнение. Они, по крайней мере, относились к ней, как к равной, всем делились…

«Вот именно, как к равной! — внутри взрывается злоба. — Меня, наследницу горцев, способную назвать предков на двадцать поколений назад, мнят равной себе всякие безродные, тешащие своих жалких божков! Неккара, Аэлла, Крейтон, Тетрик… Хорошо, если они помнят имена дедов». Остатки сомнений исчезают. Сейчас — или никогда. Иначе не видать милости Союзников, как своих ушей.

Пуладжийка открывает вещмешок. Извлекает сумочку, в которой лежат два небольших, ни на что не похожих предмета. Магические артефакты: один для связи с Посланцами, другой для подавления магии. Последний, впрочем, уже не нужен. Нет магии — нечего и подавлять. Охотничий нож она цепляет на пояс — горянке не пристало ходить без оружия. Взять бы и мешок с едой, но вдруг она столкнется с кем-то из дозора? Попытка сбежать, вызовет разбирательства, где гарантия, что тайну удастся сохранить? Придется обойтись, самое большее, ножом, и положиться на милость Хозяев. Ведь им нужно, чтобы она справилась — пусть обеспечат едой и охраной, доставят куда нужно… Ей самой надо выйти, никого не потревожив. Шажок… Еще шажок… Вот и дверь. Все спокойно, можно открывать. Сати тянет дверь на себя, но она подается неожиданно легко. В дом врывается морозный ветер, снежная пыль и пар. Но Сати вскрикивает не от этого. На пороге стоит огромная черная фигура, есть в ней что-то неясное, но жуткое.

— Куда собралась на ночь глядя? — спрашивает фигура голосом Левдаста. Тон у Палача самый невинный, но сейчас Сати кажется: все, она раскрыта, расправа неминуема. Беги, спасайся… Жрица полагала, что недаром в ее жилах течет кровь горцев — непревзойденных и неустрашимых воинов. Предвидя подобную встречу, приготовила и правдоподобный ответ. Но в миг настоящей опасности доводы разума потеряли силу. С ловкостью профессиональной танцовщицы Сати проскальзывает мимо Левдаста и мчится по мертвому селу в сторону холмистой гряды.

Я выругался. Неспроста она убежала, ох неспроста.

Бросаюсь в погоню, но некстати налетевший буран скрывает девчонку из виду. Когда снежная круговерть рассеивается, поблизости никого нет. Ничего не нашли и прибежавшие на мой призыв Крей с Толлардо. Поземка надежно уничтожила следы…

— Может, она просто перепугалась, увидев тебя во тьме? — предполагает Воитель. — Ты же входил, тут светлее, чем внутри. Получился черный силуэт. Тут кому хочешь не по себе станет, а она всего лишь малявка… Может, она просто по нужде пошла…

— С ножом?

— Ты можешь поручиться, что в селе ничего опасного? Она права, в одиночку и без оружия ходить нельзя.

…Я дал себя успокоить, как последний идиот. Пошел спать, улегся, хорошо хоть, устал так, что не стал раздеваться…

Будит час спустя Нек, и лицо у нее такое, что я враз забываю о сне. Во дворе заполошно воют собаки.

— Нек, что такое?

— Твари Ночи, — произносит она без предисловий. — Идут сюда. Хочешь жить — уходим, и быстро.

Сборы много времени не занимают. Меня и Крея научила быстроте сама жизнь (сколько раз смерть опоздала на долю мгновения — трудно сосчитать!), Нек и Аэ тоже довелось постранствовать. Вскоре мы выходим из гостеприимной избушки. Еду, оставшуюся здесь, и уголь не берем: собакам итак будет тяжело.

Снаружи все так же бесится ледяной ветер, поземка ведет бесконечные бои, стылые черные небеса почти не дают света.

— Сможешь вести? — спрашиваю Толлардо. — Если не сможешь — нам конец. Тварям свет не нужен.

— Смогу, — произносит полковник, но как-то неуверенно. Это настороживает, но выбирать не приходится.

Собаки чувствуют Смерть с большой буквы, приближающуюся к нам с промороженных равнин. Воют, скулят жалко и жутко, рвутся с поводков, норовя убежать от неясной, но кошмарной угрозы куда подальше. Могучие, свирепые северные псы первыми поняли, что драться бесполезно.

— Как поняли, что они идут? — спрашиваю.

— Аэ сказала. Ей подсказала Сила Мира.

— Поня-атно, — тяну я и рассказываю о своем плане: — Наша задача добраться до места, где я совершил заклятие, причем нужны несколько минут форы. Если не будет — придется сдерживать чудовищ, хоть я и не знаю, как. Надеюсь, удастся использовать остатки вложенных в мое заклятие Сил и перенестись к Вратам. Там цель нашего пути, и Тетрик наверняка там же. Своим ходом мы все равно не успеем — горы, мороз на Земле Ночи еще хуже, чем здесь, да никто и не знает, что может нас там ждать. Это — единственный выход, по крайней мере, от погони мы оторвемся. Вопросы есть?

Вопросов нет, Толлардо молча проверяет сани, прочность креплений и поводков. Предстоит ведь не просто путь, а бег наперегонки со смертью. Но неполадок нет, сани готовы. Собаки повизгивают, скулят от страха — и это неустрашимые северные псы, привычные к полярной ночи! Скажу честно, и мне становится не по себе. Остальным, судя по лицам — тем более.

— Трогаем? — спрашивает Толлардо.

— Погоди! — восклицает Неккара. — Сати!

Проклятье, где шляется эта дрянная девчонка?! Сейчас накроет лавина чудовищ, едва не стершая с лица земли Ритхэас…

— Последний раз я видел, как она выходила из дому, — говорю я. — Думал, она по нужде. Позже появлялась?

— При мне в дом не входила, — произносит Крейтон. — Куда же делась?

— А туда же, куда Тетрик, — догадывается Аэлла. — Мы толком не выяснили, живет ли кто в деревне…

— Как раз это ясно, людей нет, — махает рукой Толлардо.

— Я не про людей. Вспомните, в Марддаре ведь всякие страшилища кишмя кишели! Тут они тоже могут обитать.

— То есть она тоже… — начинает Неккара и осекается, боясь выговорить роковое слово.

— Крикни разок, Нек, — советую я. — Не отзовется, поедем без нее. Скорее всего, ее уже нет в живых…

— Са-ати!

Нет ответа. Отвечает мечущееся меж домов и оград эхо, да ветер завывает уныло-зловещую песню.

— Са-а-ати-и-и!!! — сложив рупором ладони, кричит целительница.

Ответа нет.

— Все, поехали! — командую. Приходится, как самому циничному, имеющему насчет девчонки большие подозрения. Не знаю, почему, но не верится, что она погибла. Как не верилось когда-то, что Палач Иероним, признавший все, что можно и нельзя, на пыточном станке, не начнет все отрицать и путать показания, как только сменится следователь. Помнится, я настоял, чтобы дали довести следствие до конца — и не дал бывшему учителю ни малейшего шанса. Потом точно так же не верилось в Дексаре, что моя магия убила Натана Атарга.

И теперь, в отличие от остальных, потерявших подругу, я без сожаления расстаюсь с циничной, жестокой и неблагодарной девицей, которую так и подмывало спросить: «Сволочь, на кого работаешь?», и если ответ покажется подозрительным, продемонстрировать на ее шкуре методы «форсированного дознания». Если погибла по глупости — это полбеды. Но если отлучилась, чтобы связаться с хозяевами и навести эту смерть на нас… Скажу остальным — ведь не поверят. Я бы тоже не поверил еще вчера, да и сейчас доказательств никаких. Впрочем, когда появятся, будет поздно. Значит, нужно о ней забыть и спасать остальных.

— На сани! — повторяю команду. Толлардо отдает собакам одному ему ведомый отрывистый, будто лающий приказ. Собаки с готовностью повинуются, поскуливая от страха. Сначала медленно, потом все больше разгоняясь, мы несемся к заснеженному пляжу рядом с пристанью, где еще стоят несколько вмерзших в лед, заснеженных и изрядно потрепанных льдами (по весне точно потонут — если, конечно, тут когда-нибудь будет весна) шаланд. Проскальзываем между бортами, проломленными тяжелым льдом — и вырываемся на ровную, как стол, равнину Замерзшего моря, лишь кое-где вздыбленную торосами. За спиной раздается, пока еще на грани слышимости, слитный грохот — до мчащейся за нами орды не больше пяти миль.

Год назад я уже был здесь. Тогда магия еще действовала, выставленный Убийцей Лиангхара магический щит уверенно отражал пушечные ядра, не говоря уж о чем помельче. Под прикрытием погибающей роты мне удалось ускользнуть. Но лишь чтобы год спустя вновь оказаться здесь на волосок от смерти. И теперь не убежишь, прикрывшись товарищами: и потому, что без магии одному не выжить, и потому, что сам я стал другим…

Сани мчатся по ледяной равнине, которая и в прежние-то времена недаром звалась Замерзшим морем, мы подскакиваем на кромках небольших торосов, объезжая крупные. Становится не до размышлений: на такой скорости выпасть на лед — верная смерть, даже без чудовищ, мы отчаянно цепляемся за мешки и бортики саней. Только Толлардо, как ни в чем не бывало, сидит спереди, правит своими «конями», не давая им сбавить скорость. Чуя висящую на хвосте смерть, собаки итак выбиваются из сил. Нам удается оторваться от погони — она снова пропадает во мраке и морозном мареве.

— Проклятье! — слышу Толлардо, он сам не замечает, что кричит. Одна из собак проваливается в щель во льду, на него накатывают сани. Животное отчаянно бьется, пытаясь вырваться. Сани мгновенно не остановятся, просто не успеют. В ожидании последнего предсмертного визга и хруста ломаемых костей зажмуриваются, бледнеют женщины. В последний момент собака успевает вырваться из ловушки, Толлардо умудряется распутать поводки прямо на ходу. Сани проносятся над трещиной, их лишь свирепо встряхивает, клацает зубами Аэ. Снова жалит лицо ледяной ветер…

Твари Ночи непобедимы. Не проходят против них лихие конные атаки, никакой артиллерии не хватит боеприпасов истребить всю юркую мелочь, ну, а гордость Ствангара, тяжелую пехоту, можно расшвырять «слоночерепахами» или попросту завалить трупами. Они неутомимы и, хотя любят поесть, могут неделями идти без еды и отдыха. Но быстрых бегунов среди них нет. Потому, хоть орда и растягивается хвостом во много миль длиной, пока мы обгоняем даже самых прытких. Хуже другое — собаки начинают выдыхаться, спотыкаются, хрипят. Поначалу Твари Ночи поотстали, теперь вновь нагоняют. Пока они виднеются на горизонте, как незаметно растущее черное пятно. Но не приходится сомневаться — чем дальше, тем быстрее будут они нас настигать, и настигнут, если мы не доберемся до Сумрачного острова раньше, и сумеем оживить мое старое заклятие.

Напрягая все способности, какими наделил меня Владыка, тянусь к уже недалекому (он чуть возвышается над Замерзшим морем впереди) Сумрачному острову. Проклятая хмарь мешает толком разглядеть остров, в ней будто вязнут мои попытки посмотреть, что там происходит. Мои заклинания тянутся вперед, истаивая в стылом мраке, как дым от костра, не находя опоры там, в месте, где я когда-то оставил Силу. Но она должна быть — больше надеяться не на что.

Я уже готов прекратить бесплодные попытки, выматывающие больше, чем бой, когда ощущаю «касание». Очередное дозорное заклинание не истаивает, как предыдущие, а на излете получает подпитку. Магия пробудилась от заклятия «хозяина», наконец-то вернувшегося назад.

— Есть! — лихо, по-мальчишески, кричу. Сейчас я и вправду мальчишка, нашедший клад. Сила, оставшаяся в заклятии, еще сопротивляется распаду. Там образовался Черный Лед, он помог магии Владыки устоять, кроме того, ее явно защищают пришельцы.

— Что «есть»? — удивленно спрашивает Неккара.

— Заклятие еще живо, оно меня «узнает», — поясняю. — Если нас раньше не настигнут, оно перенесет нас к Вратам. Может попробовать Аэ — заодно поучится работать с магией Владыки.

— Ну уж нет! — восклицает Аэлла. — Тут нужен мастер…

Что ж, спасибо за похвалу. Но видно, как радостно блестят глаза танцовщицы. Мои слова возвращают всем надежду.

Сани подпрыгивают на ухабе, влетая на сушу. Пролив остается позади, мы мчимся по Сумрачному. Идти пешком до места заклятия не один день, но на санях часов за пять доедем. Впрочем, сколько времени нам понадобится, мы все равно не узнаем. И тут те, кто руководят стаей, пускают в ход главный козырь, проложивший им путь за частоколы Ритхэаса. Не «слоночерепах» — те слишком медлительны — а «сов». Тут их поменьше, штук сто, но и у нас одни арбалеты. Их-то мы и хватаем.

— Бей! — командует Крейтон. Четыре увесистых устремляются в темное небо, коротко хлопают тетивы, мчатся навстречу стае. Обиженное верещание тварей, несколько пронзенных стрелами туш падает наземь, под лапы наземного зверья. Торопливо перезаряжаем. Я и Крей конечно, быстрее женщин — мы же воины с детства, псы войны… Бьем, а чуть отстав, стреляют Нек и Аэ. Болты врываются в черную тучу тварей, вырывают из нее новые туши. Одна, упав, взрывается — то есть не она, а «снежок», на который упала «птичка». Вот бы заманить на полянку милых зверюшек…

— Бей! — кричит Крей, но сделать третий залп мы не успеваем. С яростным, рвущим уши визгом стая низвергается с промороженных небес. Отшвыриваем арбалеты, пришел черед мечей и кинжалов.

Из последних сил мчат, подвывая со страху, собаки. Несколько тварей бросаются и на них — видать, поняли, как нас обездвижить. Толлардо взмахивает бичом из моржовой шкуры, парочка подвернувшихся под удар «сов», разорванные почти надвое, падают под полозья. Под нами мерзко хрустят кости. Но тут же раздается отчаянный скулеж — одна из кошмарных тварей прорвалась к собакам и вцепилась одной из них в загривок. Лопается поводок, здоровый северный пес (трое таких запросто берут белого медведя) уносится прочь, пытаясь достать зубами ловкую зверюгу. На спину псу бросаются еще несколько тварей, клыки и когти вырывают клочья мяса, череп долбят клювы, впиваются отравленные жала. Всего миг — и пес, обливаясь кровью, падает в снег, а «совы» продолжают рвать на куски, торопясь сожрать, ничего не оставить наземным собратьям.

Отбиваюсь семивершковым ножом. Конечно, не так ловко, как Воитель, но хватает и этого. Нож встречает на лету очередного зверя, метящего в лицо, и, брызгая на мешки с припасами поганой светящейся кровью, тварь падает на сани. Отпихиваю ногой — такие зубы могут наделать дел и в агонии. До поры наши спины спасают толстые и прочные армейские плащи, а ножи, мечи Крейтона, бич Толлардо делают свое дело. Правда, не совсем успешно: я вновь слышу предсмертный визг, почти человеческий крик собаки — и страшные челюсти намертво впиваюся в шею псу. Хруст костей — и еще одной собакой меньше. Сани проносятся прямо по ним, вдавливая тушку убийцы в труп собаки. И снова — хрустят кости, трещит хитиновый панцырь, а на снег брызжет горячая, дымящаяся кровь…

Теперь у нас на две собаки меньше, на боках остальных сочатся кровью рваные раны, дыхание с хрипом вырывается из пастей. Сани заметно замедляют бег, наземные Твари Ночи, рассыпавшиеся по снегу чудовищной «лавой», вновь появляются в поле зрения. Шарахнуть бы по ним магией, давя и выжигая мерзкую насмешку над жизнью, но магия на них не действует. Более того, тут и магии-то почти нет, а та, что есть, нужна для другого.

Но и мы почти приехали. Если продержимся еще часа два…

Свист бича, звонкий удар по кожистым крыльям, предсмертное верещание — и сразу же дикий крик темесца. Выпустив вожжи, полковник валится на мешки. В лицо всеми лапами, да еще и челюстями впилась особенно шустрая тварь. Рука, в которой бессильно повис хлыст, никак не может нашарить ножны кинжала на поясе, а тварь чавкает, давясь, отрывает куски мяса. Из-под капюшона полковника обильно течет кровь…

…Самым кончиком клинок Крейтона достает крылатого убийцу. Тварь рассекает надвое и срывает-таки с лица полковника. Закусывает губу, чтобы не закричать, Аэ — лицо темесца представляет собой жуткую, кровавую маску, из разорванной вены на шее толчками выбивается кровь. «Не жилец» — думаю я. Наверное, и Неккара тоже, но она слишком целительница, чтобы сказать вслух.

Как ни странно, это последний успех летучих тварей. Обиженно вереща, чудовища взмывают в небо, кружат над головой, как осы над вареньем, не решаясь вновь атаковать. Мы получаем небольшую передышку, но собаки уже не могут бежать так быстро. Они сдают все больше, Твари Ночи, соответственно, приближаются. Несколько памятных по Ритхэасу «единорогов», опередив остальных, нагоняют сани, готовясь плюнуть ядовитыми костяными жалами. Крейтон вскидывает арбалет, одна зверюга кувыркается по снегу, остальных это лишь подстегивает.

— …рана не опасная, еще детей делать будешь, — вдохновенно врет Неккара, пытаясь на ходу перевязать шею полковнику, улучив момент, разряжает взведенный арбалет в другого «единорога». Зверюга отстает, и Нек снова склоняется над полковником. Кровь уже не выбивается толчками, но течет и течет вглубь разорванного капюшона, замерзая и тая от тепла новой, вырвавшейся из порванной артерии.

— Не…трудись, — хрипит полковник разорванными губами. Теперь кровь течет и изо рта. — Лучше… выброси… саням… легче…

— Дурак, — возмущается Нек. Ей вроде бы удалось… о нет, не остановить, но хотя бы ослабить кровотечение. Но тело полковника вытягивается в предсмертной судороге и затихает.

— Проклятье, без магии я не могу…

Неккара чуть не плачет.

— Надо послушаться совета, — произношу я. Палачу и полагается быть самым циничным и практичным.

— Но его же…

— Сожрут. А если не выбросим, сожрут нас всех. Еще немного — и собачкам конец. Кстати, Нек, если что, Аэ не должна погибнуть…

— Я знаю, — спокойно отвечает целительница.

— Надеюсь. Если мы с Креем… того — следующей прикроешь Аэллу ты. А ты заткнись, — поворачиваюсь к танцовщице. В ее глазах зажигается возмущение. Надо почаще ее злить, гнев ей к лицу. — Ты — последняя надежда этого мирка. Хочешь сделать что-то полезное — дойди до цели и сделай, что должно.

— Понятно, — скрипит зубами женщина. Я прав, и все это понимают: долг обрекает ее жить и видеть, как погибают друзья. Будь она проклята семижды семь раз, эта правота…

Дождавшись, когда рядом появится снег с розоватым оттенком, сбрасываем труп. Неккара, севшая на место Толлардо кое-как правит санями. Я вижу, как кислота разъедает тело. Тварям Ночи не доведется полакомиться полковником ствангарской армии. Кислота лишит их этой радости…

Сани еще несутся быстрее бегущего человека, но скорость падает. Прячась за мешками, мы отстреливаемся от «единорогов», над головой свистят костяные жала. Взвизгивает еще одна собака, пораженная отравленным острием. Движение снова замедляется. Теперь нет сомнений — даже не самые шустрые твари скоро нас настигнут, набросятся со всех сторон, и без полнокровного полка ствангарских латников тут не обойтись. Обидно: до полянки, где пятнадцать месяцев назад я творил заклятие, осталось лишь три мили, даже при нынешней скорости не больше получаса пути. Заклятие полностью пробудилось, готово действовать, надо только отдать соответствующую команду, добравшись до места. Но мы не успеваем, не успеваем… И остается одно.

Теперь я знаю, ради чего судьба хранила меня сорок девять лет, зачем сотни раз вытаскивала из петли, даже дала совершенно незаслуженную милость — позволила познать счастье любви, встретить женщину, какую искал всю жизнь… Может, Амме даже носит под сердцем моего ребенка — на такое, впрочем, я не надеюсь. Значит, не нужно печалиться. Я пойду в последний бой ради того, чтобы она никогда не увидела ни Тварей Ночи, ни их хозяев, чтобы мирно жила в Эрхавене, правила своим Храмом и служила своей богине. А богиня — та, которая позволила, пусть ненадолго, познать и любовь отца к дочке — да существует вечно. Пока она жива — жива в Мире и Любовь.

Я пойду на смерть, чтобы Амме увидела еще не одну весну. Может быть — чем Владыка не шутит — еще раз насладилась бы счастьем. Ну и что, что ей сорок пять! Я знал людей, которые женились, выходили замуж и в семьдесят. Один из Палачей Лиангхара обзавелся сыном в семьдесят шесть…

Надо только сберечь Аэллу, дать ей дожить до главного боя. Сражаться за наш Мирфэйн. Сам по себе он мне не нужен, надеюсь, и другим тоже. Если сражаешься за абстракцию, можно дрогнуть, дать слабину, и тогда все станет напрасно. Вот если за спиной кто-то, кто дороже жизни, тогда, конечно, отступать некуда, волей-неволей придется сделать невозможное. Интересно, что думает по этому поводу Воитель?

— Крей, — обращаюсь к Воителю. — Собаки всех не довезут. Нужно задежать Тварей Ночи.

— Сам вижу, — ворчит Воитель Аргелеба, соскабливая с клинка замерзшую кровь. — Но как? Без магии мы их не остановим!

— Есть способ. Мы маги, и не слабые, частица Силы есть в нас самих.

— Собственной Силы на серьезные чары не хватит, — произносит тавалленец. — Не забывай: придется преодолевать их защиту от магии.

— Есть способ, — повторяю я. — Наша с тобой жизнь…

— Предлагаешь принести в жертву самих себя? — с полуслова понимает Воитель.

— Точно. Всех мы даже так не уничтожим, но наверняка задержим.

— Понял, — тихо отзывается Крейтон. — Ради Нек я согласен умереть хоть сто раз. Не думал, что такое предложит Палач Лиангхара…

— Как видишь. Пошли?

— Куда это вы собрались? — всполошилась Неккара. Надо же — наша железная жрица на грани истерики. Есть с чего: осознала, что не может помочь целительной магией, а теперь теряет того, кого полюбила. — Крей! Неужели оставишь меня… нас одних?

— Не одних, — отвечает Воитель. — С тобой будет моя любовь. Если ты не выживешь и не станешь счастливой, я очень обижусь. Береги Аэ и Базиля с Айшой. Особенно Аэ — Мир может спасти лишь она, а он слишком хорош, чтобы достаться этим. Согласна?

Не дожидаясь ответа, он откидывает капюшон, целует жрицу в обветренные губы — и мы спрыгиваем с саней. Счастливый — я бы тоже не отказался напоследок ощутить сладость губ Верховной жрицы. Почувствовав облегчение, уцелевшие собаки мчатся из последних сил. Сани стремительно удаляются в морозную мглу. Будто уплывает вдаль жизнь… Впрочем, мы еще не умерли, можем драться. А когда умрем — возродимся в наших женщинах и наших детях.

Хотя жить остается совсем чуть-чуть, я счастлив. Не думал, что буду умирать со счастливой улыбкой: после того, что сделал с Иеронимом и тысячами других, в такое не верится.

— Идем, Воитель Аргелеба? — церемонно поклонившись, поддеваю я Крейтона. Жрец-воин не обижается. Решив вместе принять последний бой, мы становимся друг другу ближе друзей. Ближе братьев. Я, Палач Лиангхара, у которого нет и не может быть друзей, а братья — лишь соперники, которых надо убить прежде, чем они убьют меня, получиаю еще одно сокровище — дружбу. Мы переступаем грань, за которой ничего не значат такие мелочи, как самолюбие, власть, деньги, даже извечная война Храмов.

— Конечно, Палач Лиангхара. Впрочем, они сами прибегут, а мы не спешим. Пока есть время, можно кое-что спросить?

— Валяй.

— Я слез с саней, чтобы жила Нек. Ну, и остальные тоже. А ты ради кого?

— Ради Владыки и Исмины-Любви. Не веришь? Она мне стала как дочь. Но не только ради нее. Видишь ли, перед тем, как отправиться сюда, я был в Эрхавене, рубил слишком длинные руки Мелхиседека. Там я встретился с их новой Верховной, Амелией…

— Я знавал ее в молодости. Ослепительно красивая, хоть и стерва была. Но после прошлогоднего побоища она, говорят, изменилась.

— Да. Никого лучше ее для меня не существует.

— Значит, ты нашел свою Исмину, — улыбается Воитель. — Что ж, надеюсь, богиня нам обоим подарит сыновей…

Он угадал мои самые сокровенные мысли. Или мы просто думаем одинаково?

— Я не отказался бы от дочери. Как Жаклин…

— Твое право, Па… Левдаст. Они уже близко, давай готовиться. Что сделаем?

— Огненную косу и копья Черного Льда. Первое заклятие лучше всего удается вашим жрецам, второе — моему Храму. И то, и другое достаточно смертоносно… Соединим вместе, будет противонаправленная магия.

— Отличный выбор. Жаль, почти вся магия пропадет — мы бы всю нечисть Поля смогли выжечь…

— Сойдет и то, что есть, Крей. Начинаем.

Последнее в жизни заклинание я творю, закрыв глаза. Магия позволяет видеть лучше, чем глазами, а глазеть в последние секунды на окружающее запустение противно. И без магии громоподобный топот указывает местонахождение стаи. Воображение легко рисует картину, которая тут будет минуту спустя: заживо сгорающих «единорогов» и «сов», пики из Черного Льда, безошибочно разящие из-под снега «котов» и ядовитых «крысотакс». Орда чудовищ попытается уйти из западни, прянет в сторону — и тут же загремят взрывы, взмоют к небу ошметки мяса: взрывчатому голубоватому снегу все равно, кого разносить на куски. Это придумал Крейтон: встретить врага на границе усыпанного взрывчатым снегом поля. Большую часть магии поглотят Твари Ночи, часть рассеется в ледяной пустыне, превращаясь в свет и тепло, но хватит и остального. Жаль, этой бойни мы с Креем уже не увидим…

Но что-то мешает. В груди поселилась странная пустота, какой я никогда в жизни не чувствовал. Во мгновение ока все утрачивает смысл: жизнь, борьба, даже любовь. Из меня будто вынимают душу, превратив в бесчувственный голем… В какой-то степени так и есть: магия — суть мага, его неотъемлемая часть. Другой маг поймет меня без лишних слов, а лишенному Дара объяснить не легче, чем как выглядит лед — жителю Аркота.

— Не выходит! — хрипит Крей. Все ясно. Мы не властны даже над той Силой, которая в нас самих. Помешать Тварям Ночи не сможем…

Я едва сдерживаю рык загнанного зверя. Хочется немедленно воткнуть рукоять меча в снег, получше закрепить — и броситься на него со стыда и отчаяния. Мы решились пожертвовать собой, чтобы спасти друзей, но что толку, если не можем даже устроить напоследок фейерверк? Одна надежда — Аэ успеет «оживить» мое заклятие. Иначе мы и вовсе погибнем впустую.

— Ну, идите сюда! — кричит в морозную мглу Крейтон. Не оттого, что так уж жаждет познакомиться с их клыками, когтями и жалами поближе — от отчаяния. Не думаю, что они могут услышать: вьюга воет так, что и нам нелегко говорить. Впрочем, они в том и не нуждаются — не упустили же сани с отрядом…

Но Твари Ночи, похоже, и впрямь понимают, за кем нужно охотиться. Что им двое лишенных Силы магов, когда там, впереди, убегает Ключ от Мира? Чудовища не теряют время, пытаясь нас смять, а огибают по неширокой дуге. Нам с Креем остается бессильно скрежетать зубами, глядя, как обтекает бесконечная колонна.

Мы пытаемся преследовать Тварей. Напрасно. Пешему от них не убежать, но и не догнать. Наверное, вскоре мы бы потеряли стаю из виду и на юге, но здесь, проваливаясь в снег по пояс, отстаем уже через четверть часа.

— Крей, не могу больше, — задыхаясь, пыхчу я. Уже не мальчишка, за плечами полвека, и какие полвека… Воитель тоже дышит тяжело. Оно и понятно: Твари Ночи размесили снег в кашу, в этой грязи ноги вязнут по колено, как в смоле.

— Хорошо… Шагом, — командет он. Вообще-то Палач по рангу выше Воителя, но сейчас нам не до чинов. Крей опытнее в бою, значит, ему и командовать.

Некоторое время тащимся по истоптанному в кашу снегу. След чудовищного войска ясно виден — полоса грязи вперемешку с останками затоптанных на бегу. Определить, проезжали ли тут сани, естественно, уже невозможно.

— Если с ними что-нибудь случится, я этого так не оставлю.

— А что ты сможешь сделать без магии?

— Не погибнет же с Аэ Сила Мира! — восклицает он.

— Крей, мы не знаем, что будет, если человек-Ключ погибнет, как поведет себя Сила Мира. Прецедентов не было, они неизвестны ни Владыке, ни Исмине. Не исключено, второй раз она вообще не появится. А если появится — у кого? Учти, новый человек-Ключ может появиться где угодно, хоть в Аркоте.

— Скажи что повеселее!

— Я и говорю, Крей. Вообрази, как здорово бы сейчас в Аркоте погреться…

— Тихо! — перебивает Крейтон, показывая вперед. Впиваюсь взглядом туда, куда умчались друзья и враги.

Впереди вспухает ослепительно-белое огненное облако. Доносится тонкий, оглушительный, выматывающий душу визг, потом низкий грохот. Земля вздрагивает, как живая, после вспышки тьма кажется слезящимся глазам непроглядной. Несмотря на расстояние, веет палящим жаром и какой-то алхимической дрянью, упругая волна горячего воздуха сбивает с ног, тащит, обдирая о лед одежду, пачкая в грязи…

За первым взрывом следуют второй, третий, четвертый… Может, в реальности они заняли мгновения, но когда изо всех сил стараешься вжаться во вздрагивающую, как живая, землю, трудновато задумываться о времени. Грохочет так, что мы на время глохнем. Над головой снова и снова прокатывается незримая колесница ударной волны, разрывы слепят, обдавая жаром даже на таком расстоянии. Я представляю себе, что творится в центре войска чудовищ, и становится жутко.

Взрывы стихают, возвращается морозная тьма, повисает звенящая тишина. Мы не сразу решаемся поднять голову от пропитанного талой водой снега — взрывы не успели до конца его растопить.

— Что это было? — ошалело спрашивает Крейтон.

— Я — не Владыка, чтобы все знать, — бурчу я, не ожидая ничего хорошего.

Впереди вновь раздается вой. Морозную хмарь пробивает ослепительная вспышка, вдогонку первым мчатся странные полыхающие снаряды. Они чертят в мглистом небе яростно-белые, прекрасные и жуткие трассы. Там, где белые росчерки касаются горизонта, вспухают новые облака разрывов, и опять с севера веет уже позабытым летним теплом… Только ветер несет не аромат заливных лугов, а смрадную гарь неизвестной взрывчатки.

— Чем же так шарахнули? — потрясенно бормочу я. — Каждый раз будто по пятьсот бочек с порохом взрывают…

— Тысячу, Левдаст, не меньше. Видел такое разок, когда на Пушечном дворе рвануло. В Кешере год назад вообще целый квартал снесло, жрецы доизобретались.

Хлопаю себя по лбу. Мог бы и раньше догадаться, Палач называется…

— В Кешере? Слушай, а это не Кириннотаровы жрецы?

— И правда, не исключено… Возможно, они тоже в деле, просто независимо от наших Храмов. Мы можем встретить и других. Жрецов Лаэя, например, или Амриты… Да и Мелхиседек может поучаствовать… Представляю, какая заварушка начнется, если все придут к Вратам одновременно. Друг друга бы не перебили… Что тут смешного? — возмущенно спрашивает Воитель.

— А то! — отсмеявшись, произношу я. — Ты не находишь, что Сила Мира — необычайно заманчивый приз?

— Человека-Ключа невозможно подчинить! Его магия многогранна…

— Можно использовать втемную, Крей. Скажем, объяснить, что это враги, их надо раскатать в блин, а эти хорошие, свои в доску. Пока еще разберется… Готовься к разным неожиданностям. Надо найти наших раньше, чем они… Пошли скорее, может, еще успеем.

— Как прорвемся через Тварей? Я бы без магии не взялся.

— Не думаю, что от них много осталось. Полагаю, служители Кириннотара специально прикрыли наших. Теперь на их месте я бы спустился и завербовал спасенных. Ты и сам так наверняка делал, что я объясняю очевидное… Надо спешить. Надеюсь, Нек догадается не принимать все на веру.

Снова — бег до изнеможения, когда морозный воздух режет лицо, в глаза катится пот, все мысли вытесняет одна: остановиться бы… Странно — вроде никогда не жаловался на одышку, а бежать Палачи и Старшие Убийцы могут хоть несколько дней без остановок. Видно, без магии я становлюсь простым человеком — уже далеко не молодым, и точно не столь закаленным, как Воитель. Что поделаешь, Палач — не Воитель… Сейчас бежать легче: снег вытоптали бесчисленные копыта и лапы, чем дальше, тем его меньше. На Черный Лед боится опускаться даже снег, мое заклятие держится… Ни в какие ворота не лезет — впрочем, оно же держит открытыми Врата, вполне вероятно, что его поддерживают хозяева.

Рядолм с местом прошлогоднего заклятия мы останавливаемся, как вкопанные, разинув рты. Мы видим, наконец, что сотворило оружие незнакомцев.

По краям еще лежат обугленные, чудовищно изломанные ударной волной останки чудовищ, чешуя оплавилась, обуглилась и еще дымится, чуть дальше валяются лишь обожженные костяки с остатками обугленного мяса на них, еще дальше расстилается поле, черное от жирного пепла. Хотя взрыв длился лишь долю мгновения, снег исчез, а земля ощутимо нагрелась. В морозном воздухе еще плавает смрад горелой плоти и дыма от взрывчатки.

— Что же тут, а? — Крей, похоже, изумлен не на шутку. Впрочем, я тоже. — Если жрецы Кириннотара такое придумали, почему они не свели счеты с Тавалленом?

— Магия все равно сильнее. Впрочем, если построить таких много… Возможно, Воитель, мы видели войну будущего.

— Меня в это будущее не тянет, — ворчит Крейтон. — Тут не доблесть, не сила и мастерство решают, а у кого есть эти штуки, и кто первый стрельнет.

— Это говорит человек, наверняка не одного застреливший из засады?

— Это другое. Засаду устроить надо уметь, да и попадется в западню не всякий… Впрочем, ты прав: чем совершеннее оружие, тем оно подлее. Не хотел бы я под такой дождичек подвернуться… Проклятье, о чем мы говорим?

— Надо же хоть о чем-то, Крей… Говорим — значит, еще живы.

Мы добираемся до места, где чудо-оружие ударило в землю. Наверняка тут был центр войска монстров. Низринувшееся с неба пламя здесь не только слизнуло снег, но и выжгло в земле огромную воронку. Стенки тускло сверкают: сплавились в стекло… Своими размерами воронка напоминает пересохший пруд — копий пять в глубину и пятнадцать — в ширину.

— Ясно, тут ничего живого, — изумляется Крейтон. Я его понимаю: если владеешь таким оружием, его нужно приберечь до решающего боя. — Они что, дураки — такое оружие против каких-то Тварей применять?

— Откуда мне знать? Может, для хозяев зверинца у них что-нибудь особое припасено… Смотри!

От того, что вижу на другой стороне пепелища, по коже бегают мурашки.

Сначала мы обнаруживаем сани. Перевернутые, сломанные, они явно налетели на торос. Мешки с припасами раскиданы на несколько шагов. Наверное, людей тоже вышвырнуло из саней. Но ни одного тела не видно, надеюсь, что Нек с Аэ живы. По крайней мере, одна из них, хотя едва ли женщина смогла бы унести мертвое тело…

Но вокруг — никого. Ледяная равнина пустынна и темна. На ней ни одного намека на жизнь.

«Куда они делись?» — пытаюсь я сообразить.

Оказывается, думаю я вслух. Потому что Крейтон отвечает:

— Посмотри, как твое заклятие. Если мертво, значит, они его использовали и уже у Врат.

Я послушно посылаю дозорное заклятие. До места, где еще оставался Черный Лед, несколько десятков копий, не больше. Тщетно — кажется, из меня снова вывернули нутро. Заклятье уничтожено. Но кем — группой Аэллы, жрецами Кириннотара или вовсе пришельцами — сказать нельзя.

— Заклятья больше нет, — говорю Крейтону. — Что будем делать?

— Пойдем на Землю Ночи, Левдаст. Что еще остается? Если те, кто уничтожили Тварей, похитили наших, их повезут туда. А если они воспользовались заклятьем — все равно они там. Есть смысл продолжить путь, как шли. Давай соберем, что сможем унести — и вперед.

Мы сносим мешки в одно место, когда сквозь вой пурги прорывается еще один звук. Задираю голову, пытаясь что-то рассмотреть в мутной мгле. И вовремя: нарезая широченные круги, вниз медленно планирует диковинный аппарат, какой ни мне, ни Воителю видеть не доводилось. Больше всего он напоминает стрекозу, если можно представить себе стрекозу лишь немногим мельче дракона. Внизу подвешены какие-то ящики. Наверное, именно в них находится чудо-оружие, испепелившее Тварей Ночи.

Таинственная машина летит со странным то ли клекотом, то ли скрежетом, вскоре превратившимся почти в рев.

Наконец, проскрежетав по закопченной земле железными полозьями, шагах в пятидесяти от нас таинственный аппарат замирает. Бортик откидывается, и наружу выходит человек, которого я ожидал тут увидеть меньше всего.

Широкой и в то же время изящной походкой, выдающей храмовую танцовщицу, ко мне идет сто двадцать какая-то там Верховная жрица Исмины, Амелия.

— Вот мы и встретились вновь, Палач Лиангхара, — в лучших традициях рыцарских романов (они у меня с детства вызывают приступы сарказма и похабные шуточки) заявляет онаЕще четверть часа назад недостижимая мечта становится явью. Я обнимаю женщину и целую теплые, мягкие, самые сладкие на свете, губы. Амелия в долгу не остается.

— Амме, нужно попасть к Вратам, и срочно. Может быть, Аэллу и Неккару похитили.

— А Сати?

Вспомнилась же ей эта сволочь!

— Сати, возможно, предала. Нужно выручать девчонок, и как можно скорее.

— Ты уверен насчет измены?

— Абсолютно.

— Она под надежной охраной. Там Леонтино из Храма Лаэя, Джованни от Храма Элисара, моя подчиненная Ками и Миллимет — тот самый, ствангарец.

— И жрецы Кириннотара… Амме, нас что, прилетели спасать главы всех Храмов? — не удерживаюсь от саркастической усмешки.

— Зря смеешься, так и есть. Храмы больше не враждуют, Левдаст. Правда, Храма Амриты больше нет.

Ну и вести! Похоже, мы отстали от жизни. И вернемся в совсем другой Мир — если, конечно, вернемся.

— Там, дальше, Нек и Аэлла, — подает голос Крейтон. — Они сейчас важнее всего, старейшая — в пути объясню. Можете уговорить хозяев летуна?

— Пожалуй, сможет, — раздается голос, от которого разом заныли все шрамы, полученные в схватке на острове Убывающей Луны. Высший Палач Лиангхара, он же король, он же много кто еще, Мелхиседек Атарг. — И не надо так трястись, Палач Лиангхара. Я проверил письмо, и понял, что в твоих действиях не было преступления против Владыки. Зосима уже состряпал дело о твоей измене, но о категории «алеф» может забыть. Что до твоего участия в войне на стороне Эрхавена, суд решит это по результатам штурма Врат. Твоя помощь станет смягчающим обстоятельством.

— Вы так любезны, Высший Палач, — не удерживаюсь, подкалываю короля. — У меня ведь больше нет дома…

— Хватит паясничать, — Мелх дергает щекой. — Эккерхард ждет.

— Значит, тут все главы Храмов?

— Не все. Фредегар изувечен, и воевать уже не сможет, от Храма Амриты осталась одна жрица. Воитель нам пригодится, спасибо и за его пушечное мясо.

— Я еще не сказал, что буду помогать, — хмурится Крейтон. Еще бы — немногие рискнут так обращаться к Воителю Аргелеба. Но Высший Палач Лиангхара — рискнет.

— Куда ты денешься, дорогой? — парирует король. — Поможешь, как миленький. Или увидишь, как твой разлюбезный Аргелеб со всем этим мирком отправится в небытие. Все, время дорого. Отставить болтовню, полетели.

Сани несутся по заснеженной равнине, полозья с шипением рассекают снег, он веером разлетается на поворотах. Мы подскакивают на ухабах, пару раз сани едва не переворачиваются. На собак жалко смотреть — они держатся из последних сил, только на страхе перед настигающей смертью.

— Они все ближе! — кричит Аэлла, выпуская из-за мешков еще один болт в «единорога». Зверюга жутко, почти по-человечески кричит и грохается оземь. Миг — и «единорог» исчезает под лапами и копытами. — Поднажми!

— Не могу! Собаки итак еле держатся!

…В первый миг Аэ не понимает, какая сила их подбрасывает, швыряет, как камень из пращи, из саней. Несмотря на снег, удар о землю вышибает из груди воздух, обе кубарем катятся по снегу. Сознание Аэллы на миг исчезает. Разлетаются во все стороны мешки с едой, боеприпасами, бинтами и снадобьями, трещат, ломаясь и опрокидываясь, сани, поскуливая от ужаса, разбегаются собаки.

Аэлла поднимается, осознавая лишь, что еще жива. Правая нога отзывается жестокой болью. Нет, не перелом — иначе бы не встала. Пустяк, надо вытерпеть…

Стиснув зубы, Аэ поднимает и кое-как навьючивает мешок, в котором, помнит она, находятся припасы. Шипит от боли Неккара, пристраивая поудобнее руку.

— Что с тобой? — спрашивает танцовщица.

— Ничего, локоть ушибла. Болит, зараза… Берем припасы и бежим. Аэ, подойди, поправлю вывих… Больно? Падать надо уметь, а еще танцовщица, называется…

Бежать по глубокому снегу с тяжеленными мешками трудно. Несколько сот шагов — и женщины обливаются потом, дышат, как загнанные лошади, хватают ртом воздух, уже не боясь застудить легкие. Несколько раз обе падают в снег, судорожно ловя ртом воздух. Неккара бесцеремонно хватает за руку, танцовщица вскакивает и несется дальше. Если падает целительница, на помощь приходит Аэлла. Армейский вещмешок болтается сзади, колотит по спине при каждом шаге.

Потом Аэлла ни за что не смогла бы вспомнить, сколько они бежали. По всему выходит, что недолго и недалеко, всего-то полмили. Другое дело, полмили растянулись бесконечностью. Твари Ночи, от которых не удалось уйти на собаках, неумолимо настигают остатки отряда. Аэлла уже готова упасть и дать себя растерзать, когда бегущая впереди Неккара останавливается.

— Похоже, здесь.

Первые мгновения Аэлла не может вспомнить, что должно находиться «здесь». Лишь судорожно дышит, наслаждаясь тем, что дальше бежать не надо, вытирая катящийся по лицу пот. Сейчас не имеет значения ничего, даже чудовища, накатывающие из-за спины.

— Скорее! — торопит Неккара. — Приводи заклятие в действие…

Легко сказать… Аэ уже привычно, лихорадочно взывает к Силе Мира, надеясь, что она подскажет, что делать. Твари Ночи неумолимо приближаются, лапы и копыта попирают снежную равнину, словно пожирая одевшую землю толстую белую шубу. Вот до них сто шагов… Пятьдесят… Тридцать…

— Нашла! — вскрикивает Аэ. Танцовщица ощущает жгучую радость и благодарность к теперь уже покойному Палачу. Он успел-таки подготовить заклятье. Осталось отдать команду, и теперь Аэ знает, как.

— Схвати меня за одежду, держи покрепче! — приказывает она.

Твари Ночи совсем близко, лавина оскаленных морд, когтистых лап, жвал, рогов и шипов неумолимо пожирает последние шаги. Облака смрадного пара от дыхания чудовищ поднимаются в мутное небо. Кровожадный рев, вой, визг, рычание, топот тысяч лап и копыт оглушают, сбивают с мысли и отнимают волю к борьбе. Бессмысленно звать на помощь, пытаться остановить живой вал сталью, а скорее всего — и магией, но не менее глупо и бежать, молить о пощаде. Нельзя остановить неизбежное, принявшее обличие стаи разномастных тварей.

Как же пригодилась суровая выучка Амелии, потом Налини! Это, конечно, не «почтеннейшая публика» где-нибудь в Васте, Геккароне или Айвенде, но и там, и показывать страх нельзя. Руки Аэллы так и мелькают, голос звучит спокойно и уверенно. Магу достаточно усилия мысли, чтобы привести в действие заклятие, но сейчас мысли в голове путаются, лучший способ не совершить ошибку — творить волшебство по старинке, с помощью рук и голоса. Танец-заклятие еще надежнее, но на него времени нет. Так, еще бы одно мгновение… Пора!

Аэ вскидывает руки в жесте Разрешения. Магия приходит в движение, взвихряется снег, холодное зловещее лиловое пламя ненадолго разгоняет мрак. Базиль и Айша легко бы его узнали: благодаря такому же год назад они появились в Поле Последнего Дня… Неккара вскрикивает от боли — колдовской вихрь швыряет ее на танцовщицу, прижав к ней отбитой рукой. Это последнее, что слышит Аэлла прежде, чем лиловая пелена скрывает от них чудовищ.

…Клыки, достойные крокодила, вонзаются в снежную круговерть, выискивая живое, горячее, мягкое мясо. Они хватают лишь снег, людей в магическом вихре больше нет. Вскоре опадает и вихрь, порожденный самым сильным в жизни Левдаста заклятием.

А мгновение спустя сзади гремит первый взрыв. За ним еще и еще, но ни один — в месте крушения саней. Только поэтому и уцелели мешки с припасами и обломки.

Наконец-то можно расслабиться — дело сделано. Сати отворачивается от ледяного, несущего колкий снег ветра и усмехается. Левдаст и прочие сунулись в заботливо расставленную западню, более того, они и не подозревают о ее предательстве. Может быть, Палач Лиангхара что-нибудь понял, но это уже не важно. Они или будут сожраны Тварями Ночи, или, того лучше, попадут в плен. Та же Аэлла очень пригодится Союзникам, когда те будут искать щит от Силы Мира.

Пришла пора пожинать плоды успеха, к которому она шла от самого Экторна (а если разобраться, всю жизнь) — получать вожделенную награду. Два человека-Ключа не встретятся никогда…

Сати достает из сумки амулет. Не тот, который забыла в доме старосты — тот предназначался для подавления магии и наведения Тварей Ночи. Было у него и еще одно свойство, но его применять Вестники строго-настрого запретили — впрочем, это теперь неважно.

Амулет, что лежит на девичьих ладонях, совсем иной — идеально прозрачный, как творение лучших стеклодувов, но прочнее даже алмаза, похожий на крошечную, абсолютно прозрачную стеклянную чашечку, в которую, впрочем, поместится лишь несколько капель. Неудивительно: он не для питья чего-то особенно крепкого, и не для сбора, например, крови, а для связи с Союзниками, которых теперь, наверное, лучше называть Хозяевами.

Девушка ставит чашечку на снег, нагибается, почти касаясь яркими губами «чаши»… и сплевывает, до краев заполнив теплой, дымящейся влагой. Любой маг из числа людей, даже самый хитрый, ни за что не догадается, попытается «выйти на связь» с помощью крови. И запустит несколько иной процесс: чашечка неожиданно сильно взорвется, магу оторвет голову. А если и догадаются — чашечка «настроена» лишь на хозяйку.

Сейчас, на первый взгляд, ничего не случилось, но Сати безошибочно чувствует: он пришел. Тот, кто властен над жизнью и смертью. Как ни старалась, юная пуладжийка так ни разу и не увидела, как он появляется, тем более не почувствовала магию.

Он выглядит так же, как ненастной ночью у Экторна. Холод этим созданиям нипочем, а плащ нужен, чтобы не выделяться среди людей.

— Они уехали?

— Да, Вестник, — отвечает девушка, нервно облизывая губы. — За ними по пятам идет стая Тварей Ночи. Остальное — ваше дело.

— Верно, — говорит Вестник. — Ты хорошо поработала, Наместника радует твоя преданность…

«Еще бы не радоваться, — думает младшая жрица (теперь, впрочем, уже бывшая). — Я же победу на блюдечке принесла». Вслух, естественно, девушка произносит иное.

— Счастлива служить Наместнику.

— Не ему, — в голосе Вестника звучит досада. — Тому, кто над нами всеми. Теперь верни артефакты.

— Вот она, ваша чашка, — произносит Сати. — Правда, малость запачканная…

— Ничего, — ухмыляется Вестник, забирая крошечную чашечку. — Частица тебя нам тоже пригодится. На случай, если будешь играть свою игру.

— Крови своей я вам не дам! — вскидывается Сати.

— Уже не надо, — глумливо усмехается Вестник. — Если магию построить чуть по-другому, сгодится и слюна… И все остальное тоже.

Сати силится выхватить чашечку — поздно. В руках Вестника больше ничего нет. Впрочем, можно не сомневаться — и чашечка, и все ее содержимое в любой момент доступны Хозяевам. А ей… Ей остается повиноваться и делать все, что прикажут. Хоть мочу пить или с козлом переспать. Впрочем, приказать могут и такое, по сравнению с чем перечисленное покажется мелкими неприятностями.

— Где другой амулет? Подавляющий магию?

— Я… его…

— Что ты с ним сделала?

Сати кажется, что голос вестника гремит на все Поле — но, окажись рядом, скажем, Левдаст — он бы не услышал (и, что самое смешное, не увидел) вообще ничего. Наверняка бы порадовался, решив, что зловредная девка таки сошла с ума и говорит сама с собой.

— Уронила. Я думала… Сейчас его верну…

Сати бросается к дому старосты. С этого конца села идти прилично, но за четверть часа можно успеть.

— Стоять! — взрывом бочки с порохом гремит голос Вестника. — Поздно спохватилась. Кое-кто его уже прибрал к рукам.

— Кто же? — изумляется Сати. — Не наши ли зверюшки?

— Те, кто отправились на помощь Неккаре. Главы всех Храмов, кроме этого… Ноэроса. Их лучшие подчиненные. У них летательный аппарат, что они могут успеть.

Сати ойкает, зажав рот ладошкой. Если Амелия узнает… Но пути назад давным-давно отрезаны, все мосты за спиной сожжены. Хозяевам ничего не стоит как равсправится с ней самим, так и натравить на предательницу глав Храмов. Интересно, среди них ли страшный Мелхиседек?

— Что мне делать? — изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал, спрашивает Сати.

— Сдайся им. Скажи, мол, была в сортире, а тебя забыли, или еще что-нибудь. В общем, наври что-то правдоподобное. Как хочешь, хоть с помощью промежности, а сделай три дела. Первое — верни амулет. Второе — раздели группу глав Храмов. Им скажи так. Есть Сердце Дракона, которое находится на Полуночных островах. С его помощью мы держим в повиновении драконов. Они согласятся на все, чтобы его вернуть, на все, что скажет владеющий Сердцем.

— А они не…

— Нет. Амулета там уже нет. Где он — поймешь, когда попадешь туда, а тем, кто туда попадет, скажешь, что его похитила другая группа. Твоя задача — чтобы главы Храмов разделились, а встретились уже врагами.

— Понимаю, — цинично усмехается пуладжийка. Оказывается, напрасно она паниковала. Они еще не встречались с Левдастом! — Сделаю, не сомневайтесь. Но как они попадут на Полуночные острова без летающей телеги? Магия тю-тю…

— Брошенный тобой артефакт способен подавлять магию, но он не столько ее подавляет, сколько ворует. И определенным способом — смотри, каким — ты можешь заставить амулет отдать часть магии там, где ее нет. Это — на крайний случай, не вздумай расходовать все. Когда они попадут на Полуночные острова, убегаешь с помощью того же амулета и отправляешься прямо к Вратам. К тому времени там наверняка окажутся Аэлла с Неккарой… Так их зовут?

Сати кивает.

— Прекрасно. Они тоже наверняка не поняли, кто ты на самом деле. Скажи им, что Тетрик всех предал, с помощью Силы Мира подчинил своей воле глав Храмов, и рвется к Вратам, дабы унести Силу Мира из Мирфэйна и обречь Мир на гибель. Поняла? Запомнила?

— То есть плясунья и целительница кинутся защищать Врата от всех остальных, и начнется бойня? Все против всех? И каждый будет думать, что не дает предателям прорваться к Вратам! — ухмыляется пуладжийка. — Здорово! А они устоят?

— Да. По двум причинам. Первое: ты должна сделать так, чтобы все эти группы не напали на Аэллу одновременно. А второе, еще важнее… Полностью созревший, осознавший себя человек-Ключ (наши влюбленные голубки именно таковы) — такая сила, против которой почти бессильны даже ваши Боги — по крайней мере, поодиночке. Главы Храмов, орки и даже драконы — допустим, они согласятся влезть в войну — просто мусор по сравнению с пушками главного калибра. Аэллой и…

— Тетриком.

— Именно, Сати. Если сделаешь все, что я сказал, наш повелитель сделает тебя новым Наместником, ты будешь готовить этот Мир (может, даже и другие) к исполнению Его воли.

— Разрешите идти? — по-уставному, будто рядовой ствангарской армии, отвечает Сати.

— Нет. Сначала прими наказание за грубый просчет и небрежность.

В руке у Вестника материализуется плеть. Не кнут из тех, коими в Ствангаре дерут беглых каторжан, контрабандистов и дезертиров — легкая, изящная вещица, неспособная рассечь кожу и мясо до костей, оставляя уродливые шрамы, неспособная даже пустить кровь. Но бьет даже больнее. Аэлла бы подтвердила, именно такими, не портя кожу, учат рабынь уму-разуму горцы Пуладжистана. Как свободной горянке, Сати отведать плетки ранее не доводилось, но уж как наказывали служанок, она видела еще до Храма.

Плеть скользит по снегу, оставив узкую борозду. Хоть и появившаяся из воздуха, она вполне материальна, Сати едва сдерживает предательскую дрожь в руках.

— Это… мне? — непонимающе спрашивает она.

— За ошибки наказывают болью, и хорошо, если болью тела. Радуйся, что получишь лишь двадцать ударов. Ошибешься еще раз — будет пятьдесят. Раздевайся.

— Холодно же…

— Сейчас станет жарко. Уже двадцать пять. Скорее, а то будет тридцать, — добавляет Вестник.

Девушка торопливо стаскивает шубу, потом меховую накидку, оставшись в нательной рубашке, сквозь тонкую ткань проступают очертания высокой, упругой груди.

— И ее тоже снимай. Мы не рубашку наказываем, а тебя.

— Но я же буду голой…

Сати краснеет. Раздеться, как последней рабыне или шлюхе, перед мужчиной, даже не человеком, а не пойми кем… После этого в родных горах нельзя будет показаться — поротую плетью женщину не возьмет в жены и последний козопас. Но тут же понимает: если эти захотят — придется раздеваться целиком и выполнять все их прихоти. Хорошо хоть, не клеймят, как рабыню…

Но кто сказал, что за всемогущество не придется ничем платить? Она ведь знала: служба будет не сахар. Значит, придется заплатить болью и позором. Не слишком дорогая плата за вечную и полную власть над миром, не так ли?

— Тридцать. Скоро будет тридцать пять…

Девушка скидывает последнюю рубашку, ежась и вздрагивая от стыда, холода и страха. Свободную пуладжийку никто и никогда в жизни не ударит — если только она не запятнает себя прелюбодеянием, проституцией или воровством, а также не будет обращена в рабствоЕй не просто боязно — она в ужасе.

— Не вздумай орать на все село, — невозмутимо предупреждает Вестник. — И не смей уворачиваться, закрываться руками, убегать. Иначе покажу, как у нас наказывают по-настоящему.

— Хорошо, — шепчет Сати, опускаясь в жгуче-ледяной снег на колени.

…В свист пурги вплетается короткий посвист длинной и узкой плети, сочный шлепок ремня о тело, сдерживаемый вскрик. Сати кажется, к спине приложили раскаленный прут. Потом все повторяется, и не раз…

Когда удары прекратились, а холод стал нестерпимым, Сати рискнула поднять голову. Вестника нет, как нет и плетки. На снегу беспорядочно валяетсяее одежда. На спине, животе, груди, плечах, руках саднят алые полосы, лицо леденят слезы. Сати торопливо одевается, ежась от холода и болезненно морщась, когда ткань касается исхлестанной кожи.

Ну вот, так теплее. Теперь чуть успокоиться, чтобы никто не заподозроил, что ее драли, как рабыню — и вперед, выполнять поручение. Пятьдесят ударов получать не хочется, тем более — настоящее наказание. И тридцати хватит надолго.

Глава 3. Ожившие легенды

Дракон летит на Север. Проносится над залитой лунным сиянием землей непроглядно-черная, пугающе громадная тень. Перехватывающий дыхание ветер леденит лицо. Здесь, много выше самых высоких деревьев, ему раздолье — ни малейших преград… Если внизу, на земле, стоит просто холодная ночь начала Одиннадцатого месяца, тут неистовствует мороз, достойный Поля Последнего Дня.

Дракон все набирает высоту. Под ногами у Тетрика разверзлась бездна глубиной, наверное, больше мили. Только чудовищные когти, вообще-то способные пронзить не хуже копий, но сейчас бережно поддерживающие под ребра, не дают рухнуть в эту пропасть. Сопротивляться бессмысленно, остается лишь висеть в страшной лапе, лететь сквозь прозрачную, наполненную лунным светом и холодом мглу, покачиваться в такт могучим крыльям, испытывая ужас и восторг одновременно.

Внизу расстилается бесконечный лес — угрюмая тайга, уже приготовившаяся к шестимесячной зиме. Блестящими, черными лентами змеятся реки, сверкает еще не надевшая в ледовую броню гладь озер. Мир огромный, холодный, бесприютный — какой-то призрачный в лунном сиянии, и еще пустой. Внизу нет ни огонька, лишь стылая мгла.

Деревень внизу нет. Может, еще недавно они и были, но страшилища, налетающие по ночам, наверняка вынудили людей сбежать за Венд. О том, что внизу когда-то жили люди, свидетельствуют изредка мелькающие внизу тропинки, пару раз попадаются черные проплешины — пепелища, отчетливо видные в лунном свете. Тетрик вздыхает. В том, что земля опустела, а тысячи людей лишились крова, есть вина и отряда храмовников (следовательно, и его самого) — не могли прибыть раньше…

Кажется, лесу не будет конца. Но вот деревья начинают мельчать, превратившись в редкие, низкие, изуродованные постоянными ледяными ветрами сосенки, с трудом выживающие на каменистых осыпях. Со Стылых холмов сбегают, петляя между валунов, звонкие ледяные ручейки, но отсюда их плеск не слышен.

…Да, Стылые Холмы (интересно, кто додумался поименовать их Холмами?) вполне подходят для того, чтобы стать Рубежом. Тетрик осознает, что перебраться через них вне перевалов очень непросто, а все удобные тропы сторожат ствангарские крепости. Если б он шел на своих двоих, пришлось бы помучиться, а дракону понадобилась всего четверть часа, чтобы пронестись над гребнем. Под ногами проплывает форт, удобно разместившийся на перевале. Форт обитаем — Тетрик отчетливо видит внизу суетящиеся фигурки солдат, огоньки факелов. Потом, совсем негромко и нестрашно на таком расстоянии, бахает пушка, несколько человек вскидывают арбалеты. К несчастью (или, наоборот, к счастью — смотря для кого), ни ядро, ни стрелы не одолели и трети той высоты, на которую забрался дракон. Могучий зверь никак не реагирует на жалких людишек внизу. Так же мерно взмахивают колоссальные крылья, купаясь в звездной мгле.

Как может, Тетрик борется с отчаянием, но с таким же успехом мог бы попытаться остановить снежную лавину. Все оказалось напрасно. Даже отчаянная и — теперь ясно — безнадежная попытка добраться до источника магической порчи, охватывающей Мир. Обреченная на неудачу — потому, что он, южанин, выросший у теплого моря, и близко не представлял всей трудности пути. Даже без чудовищ и прочих ужасов избалованному теплом и светом южанину проще простого попасть в снежный буран, сбиться с дороги и сгинуть в промороженных тундрах. Стоит ли пытаться достичь недостижимого?

«Стоит! — с внезапной злостью думает Тетрик. — Потому, что больше некому. Не обладающие Силой Мира тем более не смогут добраться до цели. А если и доберутся, ничего не сделают с этим ужасом. Это моя вина, что не смог убедить остальных, значит, надо исправить все самому».

Но и эта возможность исчезла в миг, когда вокруг груди сомкнулись чудовищные когти. Он попал в плен самым глупым образом, даже не задумавшись об угрозе с воздуха. Кто ж знал? «А ты и должен был знать! Раз бросил вызов Силе, которой подчиняются драконы — надо следить и за небом». Теперь он в плену, полностью зависим от врага, судя по всему, откуда-то знающего все. И что с ним сделают — одной благой богине известно… Впрочем, и ей едва ли.

Но даже не бессилие терзает сильнее всего: он не смог сделать то, от чего зависит существование Мира, что велела сделать сама богиня, а также Левдаст. Странно — Палач Лиангхара, чьи руки в крови даже не по локоть, а по самые плечи, стал ближе многих из тех, с кем рука об руку прошли не одну сотню миль. Что будет с ними со всеми, если бой проигран еще до начала?

…Снова предгорья — теперь с северной стороны. Тетрику бросается в глаза, что на северных склонах, нет не только деревьев, но и кустов. Видно, слишком короткое и холодное тут лето, и слишком свирепые ветра… Вдали расстилается бескрайнее Поле Последнего Дня, если в Васте неладное заметно лишь магу, то в Поле бросается в глаза.

Дракон с размаху влетает в темно-бурую, цвета спекшейся крови хмарь, и земля внизу почти исчезает, скрывшись в морозном тумане. Пропадают луна, звезды, подсвеченные «волчьим солнцем» облака. Тетрик до рези напрягает глаза, но рассмотреть может лишь самые общие контуры, неясные абрисы холмов и линии замерзших рек. И еще, опять же как-то скачком, становится холоднее. Теперь Тетрик не может думать ни о чем, кроме холода. Воздух стылый, и в то же время неуловимо затхлый, как в подвале. Только ни в одном подвале не бывает таких морозов. Тетрик одет тепло, в расчете на холодную северную осень, но сейчас его колотит озноб. Здесь его одежда не значит ничего.

Внизу проносятся какие-то развалины. Они тянутся на несколько миль, и даже сейчас внушают уважение.

«Уже Марддар? — проносится в голове у Тетрика. Сюда он не рассчитывал добраться раньше, чем к середине Двенадцатого месяца, а теперь понимает, что не добрался бы и к Междугодью. Но благодаря дракону половина пути осталась позади всего за несколько часов. — До него ведь было пятьсот миль!»

«Люди, действительно, называют это место Марддаром. Мы летаем быстро, человечишко! — раздается в голове странно-гулкий, явно нечеловеческий голос. — За одну ночь я не раз долетал до теплого моря с большими городами».

— Кто говорит со мной? — изумленно спрашивает Тетрик и кашляет: ледяной ветер не располагает к разговорам.

«Я. Тот, кого вы, люди, называете драконами».

Только тут Тетрик осознает, что говорит дракон не вслух. Мыслеречь чудовища будто сама собой зарождается в мозгу, но, видно, и дракон умеет слышать его мысли. Похоже, что язык значения не имеет: Тетрик прекрасно понимает, что хочет сказать похититель.

«Как тебя зовут?»

«Слишком много чести для тебя, человечишко, знать мое имя! — раздается в голове юноши гулкий смех. — Да и недолго вам всем осталось: скоро мы, Истинные Драконы, вернем нашу исконную землю и обретем свободу. Тогда поплатитесь и вы, и эти зеленокожие скоты, орки!»

В первый момент Тетрику кажется, что он ослышался. Вот это новость! Орки еще где-то существуют! Но почему за несколько веков, прошедших со времен последних орочьих королевств, они ни разу себя не проявили?

«Да-да, они смогли избежать истребления, человечишко. Как и гномы, и эльфы, и прочие Древние расы, в числе которых наипервейшие — мы, драконы. Но скоро все они останутся только в сказках. Наших сказках».

«Это тебе сказали Пришельцы?»

«Мы предпочитаем звать их Союзниками. Наш народ заключил с ними договор. Нам были явлены доказательства их правдивости, мы решили выступить на их стороне».

«Что за доказательства?» — оказывается, даже мыслеречь способна передавать сарказм.

«Тебе это не следует знать, — звучит лаконичный, абсолютно лишенный эмоций ответ. — Но ты все равно в наших руках, так что… Когда-то орки украли у нас артефакт, называемый Сердцем Дракона. Сердце прародителя нашего народа. Они берегли его в самой северной из своих твердынь, на Полуночных островах. Мы не могли его вернуть, так как острова оградил непреодолимый для нас, старшей расы, барьер. Мы почти бессмертны, но размножаться можем, лишь если Сердце будет у нас. Потому нас остается все меньше. Союзники предложили сделку: мы помогаем овладеть Миром и уничтожить в нем магию, а они отнимают у орков Сердце Дракона, и позволяют нам им пользоваться. Как видишь, у нас веские основания для союза».

«Но ведь не только они могут это сделать! — мысленно восклицает Тетрик. — Любые сильные маги людей…»

«А людям нужно, чтобы драконы усилились и потребовали свое, исконное? Мы когда-то, еще до эльфов, гномов, орков и вас, людей, владели Миром! Им лучше, если мы вымрем окончательно! В общем, не зли меня, человечишко».

«Если они разрушат Мир, вам тоже не выжить!»

«Ошибаешься! — в мыслеречи дракона явственно чувствуется издевка, хотя, конечно, никаких эмоций она вроде бы не выражает. — Союзники дали гарантии, что, если Мирфэйн придется уничтожить, нам позволят его покинуть и дадут новый Мир, отдельный. Не хитри со мной, человечишко — нельзя остановить неизбежное».

Больше «разговорить» дракона не удается. На вопросы Тетрика зверь не отвечает, мерно взмахивая крыльями. Внизу все тянется бесконечная ледяная пустыня, сверху нависает однообразное, мутное и низкое небо. Почти так же, рассказывала когда-то Неккара, выглядит Тюрьма Лиангхара. Судя по всему, и мороз соответствующий. Постепенно Тетрик перестает чувствовать собственное тело, его клонит в сон. Неккара утверждала, что, заснув на морозе, можно не проснуться — попросту замерзнуть насмерть. Может, так будет лучше: носитель Силы Мира ни в коем случае не должен попасть к ним. Налини рассказывала: там, в мире Лиангхара, «холодно даже душе». Только теперь Тетрик начинает понимать, что это такое…

Пушечным выстрелом в ночи в мозгу расцветает яркое, яростное воспоминание: летняя ночь, Ствангар-город, Площадь Роз — и загорелая, мягкая, но в то же время сильная и уверенная рука Аэллы на плече. Касание мягких, полных, горячих и упругих губ, маняще-алых и чуть влажных, пахнущее заливными лугами жаркое дыхание прославленной танцовщицы, ее смеющиеся лукавые глаза, толстая коса, перекинутая через плечо и — этого у Аэ тоже не отнимешь — высокая, все еще упругая грудь. Ради Аэон тогда бросился в смертельный бой, ради нее сбежал из лазарета — неужто сдастся теперь?! Видение набежало и схлынуло морской волной, но теперь он знает, что нужно делать. Сказала же как-то Жаклин: «Пока жив — можешь бороться».

Внизу уже расстилается нечто еще более низкое и плоское, чем Поле, и по уродливым горбам торосов, еле заметных отсюда, но явно огромных, юноша понимает, что они летят над Замерзшим морем. Сейчас оно вполне оправдывает название…

«Замерзшее море?»

«Да, мы над Морем. Уже скоро прилетим».

И все. Еще часа три — и они будут на месте. А ведь собирался идти к цели месяца два… самое меньшее. Только какая с того радость, если, оказавшись у цели, все равно ничего не поделаешь?

Так уж и ничего? Вспоминаются уроки Левдаста, Тетрик старательно дробит мысли, топя их в ничего не значащих словах. И дракон по-прежнему уверен, что Тетрик не представляет никакой угрозы, когда юноша думает:

«Вы правда надеетесь, что они вернут вам Сердце Дракона? Не боитесь, что приберут его к рукам?»

«Боимся. Они сказали, что будут держать его у себя, в залог нашей верности, дадут, лишь чтобы мы могли зачать потомство. Но других союзников у нас нет».

«А если будут? Если кто-то вернет Сердце насовсем, и вы будете в силах проследить, чтобы обещание было выполнено?»

«Кто же это, человечишко? Кто решится спасти свою погибель?»

Чтобы не дрогнуть, Тетрику понадобилась вся смелость, помноженная на воспоминание о губах Аэллы и ее голосе. Что бы с ним ни сделал за это дракон, Аэлла слишком хороша, чтобы не бороться за нее до последнего.

«Я, — отвечает он. — Я владею Силой Мира, и клянусь ею, что найду способ вернуть Сердце вам. Нужно лишь доставить меня на эти острова. Вы ничем не рискуете, почтеннейший дракон, я никуда не денусь с островов, а получить можете все».

Дракон рычит так, будто в него попало раскаленное пушечное ядро. Из огромной пасти в ночную мглу вырывается, на миг ослепив Тетрика, сноп пламени, будто взорвалась бочка с порохом. Зверюга камнем бросается вниз и, мерно взмахивая крыльями в трех-пяти копьях надо льдом, несется дальше. В мозгу у Тетрика звучит голос, напоминающий змеиное шипение.

«Не на высоте. Они могут услышать. Что ты потребуешь взамен?»

«Свободу. И путь туда, куда я скажу».

«Назови истинное имя, которым нарекла тебя мать».

«Тетрик».

«Теперь и я клянусь Сердцем Дракона и жизнью моего народа, что помогу в том, о чем ты просишь. Мое истинное имя Рогир э`Хорэ».

Дракон разворачивается резко, на кончике крыла. И так же низко, почти касаясь бронированным брюхом прибрежных скал Земли Ночи, несется на запад.

Они летят северным берегом Замерзшего моря. По правую руку от Тетрика из морской пучины вздымаются горы — те, о которых почти ничего не знают и ствангарцы. Здесь не бывало лета и в лучшие времена. Тяжелые льды закрывают путь к этой земле кораблям, а добраться, к примеру, на санях летом мешает оттаивающее вдоль южного берега море. Желающих же отправиться на Землю Ночи зимой не нашлось за все века, которые Ствангар владел Полем Последнего Дня. Отряд Неккары должен стать первым, если одолеет Поле и Замерзшее море.

Дальше к северу горы вздымаются все выше, обледенелые вершины ослепительно прекрасны — ледяной, жестокой, неподвластной времени красотой. Не надо быть всезнайкой, чтобы понять: красота эта — не для людей. На такие кручи не взберется никакой скалолаз, ни с санями, ни без саней. Затея изначально была гиблой — не переберется через такие горы отряд утомленных путников. Тем более, судя по всему, ни Левдаст, ни Неккара ничего подобного не предвидели.

Только в одном месте Тетрик замечает нечто, похожее на проход. Из огромной пещеры, кажущейся крошечной калиткой в скальной стене, валом валят разнообразные Твари Ночи. В том числе такие, что Тетрик как-то сразу понимает: Рубеж будет прорван, как только они до него доберутся. Левдаст прав — со временем убиваемая магия будет порождать все более кошмарных монстров.

Но дракон миновал бы чудовищную стену гор с такой же легкостью, как и Стылые Холмы. Миновал бы, потерпи Тетрик поражение в беззвучном споре. Миновал бы и другие хребты, еще выше, в том числе и самый последний, взметнувшийся к самым зведам. Туда, где человек бы просто задохнулся…

За первым хребтом идут несколько заполненных вечными льдами долин, затем — еще хребты, уже не выстраивающиеся в неприступную стену, а образующие непредставимый каменный хаос, покрытый толстенным слоем снега и вечных льдов. Внизу, кажется, нет и намека на жизнь. Но каким-то образом слезящиеся от лютого ветра глаза Тетрика видят в залитой тьмой горной пустыне тоненькие черные «ручейки», ближе к скальному проходу сливающиеся в сплошную реку. Земля Ночи обитаема — тут обитают Твари Ночи.

Но туда, вглубь Земли Ночи, дракон не летит. Проскальзывает между горами и мчится узкими ущельями, кончики крыльев едва не задевают скалы. Тетрик понимает, отчего: в каменном хаосе их непросто разглядеть даже сверху, а с боков и снизу — некому. Рогир держит путь на юго-запад, ловко лавируя в каменном хаосе прибрежных скал. Свирепый ветер по-прежнему терзает лицо Тетрика, каменные пики проносятся под самыми ногами. Один из них вырастает из тьмы ущелья так неожиданно, что дракон едва успевает взмыть вверх. Заснеженная вершина проносится под самыми ногами, Тетрик зачерпывает снег сапогами, чудом не лишившись обуви и ног заодно. Дракон набирает высоту, выныривая из каменного хаоса, потом так же резко снижается. Тетрику закладывает уши, ветер бьет в лицо лютым, непредставимым в Эрхавене, да и Нехавенде, холодом. И снова внизу проносится ледяная равнина. Укрыться негде, но и врезаться не во что. Рогир снижается до трех копий, зато разгоняется, как только может, и льды внизу сливаются в сплошной калейдоскоп. Их пятнают черные проталины, потом вода окружает глыбы айсбергов. В этой части моря бушует свирепый шторм, ноги Тетрика едва не задевают пенные гребни.

И вновь из мутной мглы неба выплывает черный силуэт земли. Теперь на юге.

«Полуночные острова, крайний западный. Не знаю, как их называют орки, а как называли мы, теперь неважно. Я не смогу подлететь — не пустит магическая стена. Хоть магия и умирает, эта стена дерится. Я спущусь как можно ниже, полечу вдоль стены, а ты постарайся спрыгнуть и попасть не в море, а на скалы. Насколько я знаю, вы, люди, не выдерживаете холода зимней воды. И шторм может разбить тебя о скалы».

«Ты прав, Рогир. Попробую не промазать».

…Удар о камень на миг лишает сознания. Первое, что он чувствует — холод. Чем-чем, а этим в Поле Последнего Дня удивить трудно. Тем более — в когтях дракона, когда лицо режет, а остальное тело пробирает до костей люто-ледяной ветер. Но ему не повезло упасть на небольшой выступ скалы, возвышающийся над беснующимся прибоем. Больно ударившись локтем о мокрый, покрытый наледью камень, Тетрик соскальзывает в воду, оказавшись во власти беснующейся стихии. И нет поблизости жрецов Лаэя, непревзойденных мастеров укрощать шторма. Впрочем, если б и были — чем он может заплатить за спасение?

Штормов Тетрик повидал немало. Вспомнить хотя бы тот, что почти смел с лица земли поселок незаконных рыбаков, а заодно их с Раймоном Бонаром, Базилем и Айшой. Но тот шторм показался бы легким волнением по сравнению со здешним. Огромные валы воды пополам с ледяным крошевом с грохотом накатываются на скалы, яростно бьются о гранит. И тогда летят во все стороны ледяные брызги пополам с ледяным крошевом. Море бы мгновенно замерзло, остановись штурм суши хоть на миг. Прибрежные скалы едва заметно содрогаются, отражая напор воды.

Одна из волн яростно захлестывает скалу — и уходит, оставив юношу распластанным на мокром камне, напоследок больно ударив о скалу коленями. Некоторое время он просто лежит, отплевываясь от соленой воды. А волны бьются и бьются в скалу, словно стремясь достать-таки ускользнувшую игрушку по имени Тетрик.

Когда в скалу бьют самые свирепые волны, камень вздрагивает заметнее, а покрытый пеной гребень добивает до ног Тетрика. Тогда в лицо летят осколки льда, больно секут щеки.

Осмотревшись, Тетрик понимает: море выбросило на редкость неудачно. Он на крохотном скальном карнизе, под которым то разверзается пропасть в три его роста, то она почти скрывается под черной водой с белой пенной каймой. С противоположной стороны громоздится обледенелая скала. Отвесная, скользкая, копий пять высотой — нечего и думать на нее залезть. Но и доплыть до более пологого места по морю невозможно. Даже не потому, что шторм разбил бы его о подводные скалы. В такой водичке не очень-то поплаваешь, несколько минут еще продержишься, а потом…

Остается идти по карнизу, что он и делает. Коварная тропа сужается, и, главное, понижается. Если там, где он впервые очутился, до верха добивают лишь самые сильные волны, здесь юношу окатывает каждый раз, порой вода достигает груди. Одежда тяжелая и ледяная, из сапог течет каждый раз, как схлынет волна.

Но все имеет конец. И карниз тоже. Он переходит в небольшое, извилистое и полого поднимающееся ущелье, ведущее вглубь суши. Если удастся туда забраться…

…Огромная волна налетает, бьет о скалу и накрывает с головой. В возвратном движении обезумевшее море срывает юношу с карниза и тащит прочь от суши. Над головой смыкается ледяная мгла, Тетрика бьет о подводную скалу, но тут же несет обратно, выбрасывая как раз в ущелье. Словно натешившись, море спешит избавиться от надоевшей игрушки.

Тетрик нисколько не сомневается: следующая волна будет последней, не щадя сил, ползет вглубь. Слой мокрого льда, похожий на затвердевшее сало, скользит под ногами, об него ломаются ногти — но ученик Налини упорно продвигается все дальше от царства Лаэя. Когда следующая волна тяжко бьет в скалы, ей удается лишь бессильно облизать сапоги. Оскальзываясь, он ползет дальше, где лед сменяет тонкий слой снега. Здесь ноги уже не скользят, и, опираясь на скалу, Тетрик садится.

Первое время он просто сидит, наслаждаясь победой над разбушевавшимся морем. Но без движения холод донимает еще сильнее, залубеневшая одежда не желает гнуться. Тетрик понимает, что если хочет жить, должен встать и идти.

Он и идет, не очень надеясь, что удастся кого-нибудь встретить. По оставшейся на поляне у речки карте выходит, что на берегах Поля есть деревушки, крупнейшая из них — Саггард. Поселки отстоят друг от друга миль на сорок (а на Полуночных островах вообще не отмечено никаких поселений, что и понятно: люди тут не живут и никогда не высаживались). А орки… Если кто-то, несмотря на шторм, вышел в море, на суше вдали от дома им делать нечего. Повезти может, лишь если его выбросило в непосредственной близости от деревни, во что верится слабо. Да и обрадует ли орков появление на островах человека — древнего и смертельного врага?

Море давно осталось позади. Он идет по усеянной безжизненным щебнем внутренней части острова. Он вскоре убеждается в том, что дракон высадил его на крошечный остров, Шум шторма доносится со всех сторон, и, пусть чуть поглуше — спереди.

«Этого еще не хватало! Если такой весь остров…». Тут не Эрхавен, не прокормишься, выступая на рынке (чему нужда не научит). В обледенелой пустыне, погруженной в долгую тьму полярной ночи, песни и танцы никому не нужны…

Островок невелик. Может быть, он и длинный, но узкий, наподобие боевых галер Атаргов. Наступает момент, когда впереди раздается ставший уже привычным грохот волн.

Идти дальше нет смысла. Хорошо хоть согрелся, пока шел… Тетрик поворачивает в сторону. Не сидеть же на месте. Приходится буквально карабкаться на почти отвесные утесы. Он уже не чувствует рук и ног, залубеневшая одежда сковывает движения, холод легко находит дорогу сквозь мокрую одежду. Лишь одно мешает упасть на стылый камень и умереть — упрямство победителя. Он ведь победил, избежал плена, доказал дракону, что человека, владеющего Силой Мира, полезнее отпустить, чем сдать хозяевам. И теперь покорно, по-глупому погибать на неизвестном островке? Ну уж нет!

Сказано когда-то святым и покойным отцом Сиагрием: «Идущие дойдут». Судя по Нехавенду, идущие к власти и поклонению для себя лично, безраздельного торжества для своей Церкви и гибели всех «еретиков, схизматиков и язычников» рано или поздно до всего этого дойдут. И не остановятся ни перед чем, если не найдется кому их остановить…

Но идет, не опускаясь на промороженную землю, и Тетрик. Наконец он упирается в отвесную скалу, в ней четко виден провал пещеры. «Там, наверное, не дует» — думает юноша и входит, спасаясь от леденящего ветра. О том, что теплые пещеры любят, например, белые медведи, выросший далеко на юге Тетрик не задумывается.

Но в пещере никого. Зато находится лежак из высушенного мха, сухие щепки для растопки, куча угля и даже огниво. Спустя минуту на полу пещеры пляшет пламя небольшого, но горячего костерка. От одежды идет пар. Ничего съестного не находится, но согреться — и то хорошо.

Тепло разморило, Тетрик сам не заметил, как задремал.

Эрхавенца будит звук шагов — стук сапог по камню пола. «Заснул, растяпа!» — обжигает мысль. Юноша вскакивает, но поздно: в пещеру уже входят, отрезая единственный путь отхода, десять незнакомых людей.

Людей ли?

Все — в древних, помятых, наскоро и неумело залатанных доспехах, в свете факелов поблескивают грубой ковки трехгранные наконечники пик, отблески пламени пляшут на старинных вороненых ятаганах, головы воинов защищают простенькие горшкообразные шлемы. Тетрик не знает, что такие носили простые ополченцы Эрхавена, да и то не сейчас, а на заре существования республики — считалось, что вражеское оружие соскользнет. Но уж если не соскользнет, мало не покажется. Даже если не пробьет шлем, оглушит.

Крейтон мог бы многое о таких шлемах порассказать. Например, что было время — и их носили по всему материку. Но они показали себя во всей красе во времена Нарамис, в войнах между Ствангаром, Эрхавеном и державой Атаргов. От «горшков» стали избавляться — заменили их круглыми и многослойными, с кожаной подкладкой внутри. От них меч не отскочит, но, скорее всего, не прорубит, а подкладка смягчит удар. Потом придумали и другие усовершенствования — например, между слоями железа стали делать прокладки из нескольких слоев ткани, которая гасила разгон клинка, не давая разрубать внутренние слои. Что-то добавляли и в железо, так, чтобы оно прогибалось, но не разрубалось. А здесь… Это же заря оружейного ремесла! Но Тетрику ясно лишь одно: в Эрхавене, Ствангаре, Таваллене и державе Атаргов таких шлемов нет.

Впрочем, какая разница, хорошие шлемы, плохие? Сейчас он, ослабевший, безоружный и голодный, не справится с десятком врагов — даже будь они крестьянами, впервые взявшими в руки мечи. А эти… По тому, как держат копья и ятаганы, можно понять: незваные гости в бою не уступят «черноплащникам».

Тетрика поражает не это. В конце концов, на солдат он нагляделся. Но лица у них цвета еловой хвои, из-под черных губ торчат на пол-пальца желтые клыки. Всплывают в памяти рассказы главного архивиста Храма высшего жреца Леонарда, учившего истории будущих жрецов и послушников. Когда-то, задолго до людей, миром последовательно правили драконы, эльфы, гномы и орки. Были вроде и другие — к примеру, сильные, злобные и прожорливые, но неописуемо тупые огры, оборотни-волколаки, а в Аркоте — еще и наги-змеелюды. Иных истребили в бесконечных войнах, иные вымерли сами, старые хозяева мира исчезали из обитаемых земель, уходя в подземелья, выискивая укромные уголки и заселяя безлюдные окраины обитаемых земель — такие, как Полуночные острова. Сведений о них, особенно внушающих доверие, почти нет. Неужели дракон прав? Впрочем, почему нет — сами-то драконы еще недавно считались сказкой…

Но еще сильнее потрясает Тетрика самый старый из пришедших, сказав что-то на местном наречии. Как ни странно, эрхавенец понял. И настолько этому изумляется, что пришлось себе напомнить, что надо дышать.

— Приветствую тебяна острове Толстого Скелета, Пришедший. Смешное название, правда? — понимающе усмехается он. — Меня зовут Яллог сын Шарруга из рода Даманхура клана Хуррауша.

— Да нет, я встречал и похлеще, — отвечает Тетрик. — Почему вы называете меня Пришедшим?

— Мой народ был изгнан на эти острова, почти истреблен. С тех пор мы живем (если жизнь здесь можно так назвать) на Полуночных островах, рядом с самой Ледяной Землей, и верят, что однажды на обряд Зова явится тот, кто выведет нас отсюда и даст новую землю.

Сначала Тетрик думает, что шанс упускать нельзя — эти люди… ой, орки, — и накормят, и одежду теплую дадут. Но не зря он прошел долгий и трудный путь, деля последнее с друзьями. Он пресек саму недостойную мысль.

— Нет, я не тот, за кого вы меня принимаете. Я не являлся на ваш Зов, вы, видимо, с кем-то меня спутали. Меня забросила сюда магия, тут вы правы. В моей стране еще поздняя осень, поэтому я чуть не замерз насмерть, пока не нашел эту пещеру. Прошу вас: помогите, и я найду способ вас отблагодарить.

Старец (его зеленая кожа какая-то особенно дряблая и даже поблекшая от времени) оценивает откровенность по достоинству. Видимо, среди орков тоже прижилось нехитрое правило лгать лишь врагу. Так, наверно, и бывает, когда человек, и не только, поставлен в условия на грани выживания.

— Ты можешь и не знать, что Судьба избрала тебя. Так же, как мы не знали, кто придет на Зов. Знали лишь, что если придут, то на этот остров, и в конечном итоге в эту пещеру. На ней чары. А уголь мы сложили специально для Пришедшего на Зов. И не ошиблись. Впрочем, мы готовы помочь любому, кто пришел не со злом. Идем с нами. А тот ли ты человек — мы определим по делам…

«Интересно, какое «дело» он имеет в виду?» — подумалось Тетрику. А Яллог, сын Шарруга продолжает:

— Ты наш гость, пока не совершишь что-то, что сделает тебя врагом. Поэтому ничего не бойся. Конечно, еды у нас не много, тут редко ешь досыта, — он виновато разводит руками. — Но уж что есть, тем угостим. И одежду потеплее дадим. А о деле поговорим потом.

— Спасибо за приглашение, — так же церемонно отвечает Тетрик. Как к тебе обращаются, так и к другим надо. Наставница, оставшаяся далеко на юге Налини, так и учила…

Орки исполнили все обещания. Тетрика накормили — не как на пирах у Элрика Бонара, но он благодарен и этому.

Орки живут в пещерах, благо, их в склонах древних, полуразрушенных временем гор оказалось немало. Где не хватает естественных пещер, источенная временем порода позволяет вырубать тесные, но относительно уютные комнатки. В недрах скал сыро, от промерзших каменных стен идет промозглый холод, но в студеную зимнюю ночь и в таком доме лучше, чем под открытым небом. Тем более, жарко пылает пламя в большой, сложенной из закопченных камней печи, его уютное гудение создает иллюзию забытого домашнего уюта. Густой угольный дым скапливается на закопченном потолке и вытягивается через искусно прорубленный в скале дымоход. Находящимся внизу остается лишь сухой жар. Холод снаружи не проникает: вход в пещерку тесен и неудобен, зато легко закрывается массивной глыбой и высушенным мхом. Нельзя сказать, что в большой пещере жарко, но переодеться можно. Худые, изможденные тяжелым трудом, наверняка до времени постаревшие (Тетрик слишком мало знает орков, чтобы определить возраст) женщины развешивают одежду юноши сушиться вокруг печи, теперь от нее обильно идет пар. Ему выдают куртку, сапоги и штаны из кожи и меха каких-то неизвестных морских зверей. Сплести пряжу тут не из чего…

Начинается трапеза. Столами служат массивные глыбы, сверху более-менее ровные. На обтесанных морем, ветром и холодом валунах, укрытых шкурами, сидят десятки орков — как объясняет Яллог, по праздникам у орков приняты общеклановые трапезы. Самый большой праздник за века поражений и страха — появление Пришедшего на Зов. Собрались все члены клана в мало-мальски сознательном возрасте. Даже ребятишки — будь это люди, Тетрик сказал бы, что им пять-семь лет. Каков возраст находящимся в пиршественном «зале», сказать невозможно: он не знает даже, сколько живут орки.

Главная пища на Полуночных островах — рыба или неизвестные Тетрику птицы, отдаленно напоминающие памятных по Эрхавену чаек. «А что, тут же незамерзающее море (почему оно свободно ото льда?)». Птицы, впрочем, добыча редкая. Уже то, что птицей накормили Тетрика, говорит о многом. Юноша понял это из рассказов Яллога.

Орки живут на холодных островах с говорящим названием Полуночные. Большую часть года, с начала сентября по середину июня на островах лежит снег. Выручает море, но порой подводит и оно: порой не вскрывается ото льда и летом. Тогда случается катастрофа — орки всецело зависят от рыбы. На суше Полуночных островов либо снег, либо скалы — даже морошка и камнеломка растут лишь в долине, со всех сторон укрытой скалами (еще там еле-еле растет рожь, но ее, как правило, едва хватает на плохонький квас, которым пробавлялись за неимением лучшего местные). И птицы, и люди кормятся тем, что дает море. Все, кто могут — от подростков до глубоких стариков, выходят в море на легких лодочках-каяках, чуть только разожмется ледяное кольцо вокруг архипелага. Море, справедливо зовущееся в людских языках Замерзшим, а в орочьих — Штормящим, отдает богатства неохотно, частенько случается, что один-два каяка пропадают.

К этим потерям привыкли, их считают неизбежной платой за выживание народа как такового. Но если рыбаки по каким-либо причинам не выходят в море, все знают: весной жертвы будут исчисляться десятками, а то и сотнями. Всего на островах живет около тысячи — полутора тысяч орков из пяти кланов: Шааргара, Бродды, Аспаруха, Дхаммара и Хуррауша.

Орки знали лучшие времена. Когда-то их держава, державшая в жестоком рабстве муурддо, как называли людей, внушала последним ужас. Но потом люди, объединившись вокруг одного из княжеств, Васта, одолели орков в великой войне. Люди победили (и это Яллог признает) тем, чем прежде брали свое орки — монолитным единством и организованностью. Ствангарцы смогли, пусть и потеряв по десять своих на одного орка (оружием по преимуществу были колья или топоры-колуны), буквально прогрызть орочью оборону и ударить в самое сердце вражеской империи.

Люди победили. Создали свою Империю на руинах орочьей, захватили секретные кузницы, познали их тайны, потом создали много нового. Основа будущей Империей Ствангар, закладывалась в огне жестокой схватки, когда решалось, кому жить, а кому — гнить у обочины дороги, по которой маршируют победители. То, что жить выпало презренным муурддо, во многом заслуга их вождя, Каллиана…

Даже это был еще не конец. Люди лишь избавились от ига, оттеснив орков на запад. Борьба продолжалась еще не один век, в одну из ствангарских смут орки едва не восстановили контроль над страной. Но со времен Каллиана, создавшего из Васта Ствангар, для империи орков начался обратный отсчет, скатывание в пропасть. Орков резали, так же, как они сами в наступлении — людей. «Убей всех, кто дорос до чеки тележной…» — жестокое правило той войны.

Призывали принять в войне участие и тех, кто живет на Полуночных островах — но вожди здешних кланов оказались мудрее. Все кончилось так, как они и предвидели: лишь новым разгромом, и еще более полным истреблением; несколько сот орков с крайнего Севера ничего изменить бы не смогли. Насколько знает Яллог, уцелели лишь пять кланов Полуденных островов, о которых Империя людей так и не узнала.

Так, забытый всеми, отрезанный от внешнего мира почти круглый год тяжелыми льдами, и существует с тех пор (то есть свыше пяти веков — Тетрик с трудом представляет себе эту бездну времени), маленький осколок былого величия орков. Но, как ни странно, у них нет зависти к победителям — здесь не принято завидовать более сильным. «Не завидуй, ибо зависть бесплодна, — гласит орочий Закон, прижившийся после безнадежных войн. — Если ты был побежден, найди, в чем твои недостатки, исправь их и снова попытай счастья». Вот они и провели эту работу, вместо того, чтобы плакать о несбывшемся. Первые вожди и жрецы изучили проигранную войну чуть ли не по дням, не закрывая глаза на поражения, обнажая то, что в гордыне своей не увидели (или побоялись увидеть?) предшественники. И — доискались до первопричин. Главной была одна: уж больно любили цивилизованные зеленокожие воевать малой кровью. Там, где надо было «погибать, но не сдаваться», они отходили, уступая людям в одержимости — стремлении победить любой ценой или умереть…

— Как вы узнали наш язык? — набравшись смелости, спрашивает Тетрик. — Тем более современный?

— Одно из достижений лучших наших магов прошлого, — грустно отвечает старик, и Тетрик соображает, наконец, что тот, не дрогнув, выдает одну из самых драгоценных тайн своего народа. Примерно как если бы Тетрик подробно рассказал ему о Силе Мира и принципах исминианской магии заодно. Высшая степень доверия.

Не отпускает мысль: «Зачем все это мне говорят?» Если кто-то готов с первым встречным поделиться самыми сокровенными тайнами, это неспроста. Значит, все, край. Дошли до последней степени отчаяния, и действуют по принципу: хуже не будет. Но чем он тогда может помочь целому народу? И на следующее утро (хотя небо совсем не посветлело, его все так же застилает бурая хмарь) он этот вопрос и задает.

— Но чем я могу вам помочь?

— Это может сделать лишь муурддо… Извини, человек. Есть у нас на островах такая Снежная гора. Может быть, ты ее видел, когда шел к пещере… Хотя зимой у нас мало что можно увидеть, туманы часты, хоть и не такие, как в эту зиму. На той горе лежит то, что мешает нам покинуть острова. Когда-то, когда мы еще верили, что сможем вернуться и отомстить му… людям за поражения, мы узнали, где обитает народ драконов, а также и то, что им, чтобы размножаться, нужна магия их святыни — Сердца Дракона. Мы думали, если ее захватим — сможем заставить драконов напасть на людей. В союзе с ними, как нам казалось, мы сумеем одолеть Ствангар.

— Вы не боялись, что драконы могут отомстить вам?

— Конечно. Мы попытались их уверить, что это — дело рук людей. Но откуда-то им стала известна правда. А у нас возникла проблема — было неясно, какой из пяти кланов будет хранить Сердце. Решили поместить его на Снежную гору, в пещеру, под охраной пяти орков — по одному от каждого клана. Но скоро выяснилось, что мы не можем добраться наверх — наши бойцы и маги исчезают, дойдя до валуна в начале подъема. Драконы отрезали нас от добычи.

— А с теми пятью что сталось?

— Никто не знает. Скорее всего, погибли. Есть там нечего… Отрезав нас от Сердца Мира (дабы мы под угрозой нападения его не уничтожили), они решили атаковать нас всеми силами. Нас тогда было тысячи три с женщинами и детьми, их — пятьсот. А каждый дракон в бою стоит тысячи орков.

— Почему же они не напали?

— Спасли наши маги. Они поняли, что мы не сможем от них отбиться, создали вокруг Островов непроходимый для драконов невидимый барьер, принеся в жертву семьдесят девственниц и семьдесят распутниц. Раз в год мы обновляем его с помощью новых жертвоприношений, но это к делу не относится.

— И теперь вы не можете вернуть драконам Сердце Мира из-за внутреннего барьера, а они не могут забрать его из-за внешнего? — непочтительно фыркает Тетрик. «Глупо-то как! Аэ бы хохотала до слез». — И в итоге они вымирают, а вы… тоже вымираете, потому что на островах жить все труднее, а если выберетесь отсюда, драконы вас в порошок сотрут? И это продолжается уже не первый век.

От гнева странные, рубиново-красные глаза Яллога вспыхивают углями. Но орочий старейшна взял себя в руки и только скорбно произносит:

— Да. У нас один выход — уничтожить это нечто.

— Или вернуть хозяевам? Вы могли бы добиться мира, ведь кровь драконов в той войне не пролилась.

— Возможно, ты и прав… Но оркам туда хода нет.

— Почему? — спрашивает Тетрик.

Если людям что-то позарез надо, они найдут способ этого добиться, причем не за десять веков, а много раньше. К примеру, незаконные рыбаки в Эрхавене, как ни гоняли их эрхавенские сторожевики, как ни лютовала на рынках стража — выжили же… Орки, судя по всему, не сильно от людей отличаются, если не брать в расчет внешность.

— Там магические ловушки, настроенные именно на орков. Это мы поняли. А как ловушки поведут себя с му… человеком — не известно.

— Ясно. В общем, снова разведка боем…

— А что, у вас была война?

— Да, — усмехается юноша. — За последние восемь лет — три войны, и все моим городом выиграны. Но то, что началось на Севере — хуже войны, и грозит не только людям.

Тетрик вкратце рассказывает о том, что творится в Ствангаре и на Земле Ночи, как и о своих малоуспешных странствиях.

(Обращение на «вы» у орков не прижилось, это Тетрик уже знает. «Вы» — так говорит пьяница, видя трех собутыльников, когда в действительности собутыльник один», — объяснял Яллог.)

— У нас думали, что орки — сказка, — невпопад добавляет Тетрик, но Яллог и не думает сердиться.

— Если ничего не сделать, народ орков скоро и впрямь станет сказкой. Поэтому ты и потребовался. Извини, что посылаем тебя — но ты сам видел, как мы живем. Если рыба летом не появится вблизи островов — до весны доживет хорошо если половина…

Тетрик понимает. Как это похоже на жизнь в бывшем поселке рыбаков между крепостной стеной Эрхавена и морем! Там тоже приходилось жить, не зная, доведется ли увидеть следующий рассвет, постоянно опасаясь коварства моря и жестокости людей. Впрочем, там было теплее, ловить рыбу можно было круглый год.

Но даже если орки не способны помочь в битве с иномировой Силой, он в долгу перед народом Яллога. Если б не они, скорее всего, он бы не выжил в этом страшном краю. За добро платят добром. Этому учила Налини, а до нее сама жизнь.

— Я помогу вам, — заверяет бывший ученик аркотской танцовщицы Яллога. — Но знаете ли вы хоть о ловушках что-то конкретное? Все, что удалось узнать — любая мелочь может оказаться решающей.

— Да-да, слушай…

Собрали Тетрика на славу. Штаны из моржовой кожи — можно находиться в ледяной воде часами и не коченеть. Шапка, оставляющая открытыми глаза — защита от жгучего северного мороза. Куртка, заправленная в штаны так, чтобы не пропустить ледяную воду, позволяет даже нырять в замнее море. На прежний наряд (в таком Неккара и остальные хотели пройти через все Поле и Землю Ночи) Тетрик теперь смотрит с усмешкой. В сопровождении нескольких воинов старейшина ведет Тетрика в маленькую, но необычно сухую пещеру, где вдоль стен расставлено самое разнообразное оружие. Яллог дает команду старику-оружейнику, и тот торжественно вручает Тетрику один из орочьих рунных клинков.

— Мы не сидели без дела! — гордо произносит хранитель арсенала, остальные орки приветствуют его довольным гулом. Яллог молчит, но чуть позже одобрительно кивает.

— Ты сам мне говорил, что магия того места реагирует на все орочье, — обращается к Яллогу Тетрик. — А я привык полагаться на простой клинок. Если можно, дай еще и арбалет.

Как ни странно, Яллога это удовлетворяет. «Может, он счастлив, что не придется отдавать сокровище своего народа чужаку» — подумал Тетрик. А Яллог уже отцепляет от пояса собственный клинок — массивный, короткий, каким удобно действовать в ближнем бою. У ствангарцев, конечно, оружие получше, но людские оружейники давно превзошли орочьих.

— В этом ты прав, — сдается Яллог. — Лучше простое оружие — с магией в последний год творится что-то неладное.

— И у вас тоже?

— Конечно. Кто-то убивает магию как таковую — саму возможность творить заклятия людьми, орками и остальными. И до драконов дойдет — просто они этого еще не поняли. Меч без магии сейчас надежнее. Может, без рунного клинка ты пройдешь легче. Пойдем к морю, лодки уже готовы.

Четыре самых крупных, один помельче и множество совсем мелких островков архипелага разделяет Внутреннее море. Конечно, море небольшое — в самом широком месте миль сто, да и то там множество островков и торчащих из воды скал. Отчего-то оно замерзает позднее внешнего моря. Но с прошлого лета, по словам Яллога, все пошло не так. Хотя уже полтора года стоит ночь и трещаит невиданные морозы, Внутреннее море так и не заимерзло. Зато свирепствуют небывалые шторма. Неистовые ураганы бушуют за кольцом островов, здесь же ветра почти гасятся скалами. Иначе на небольших орочьих каяках было бы невозможно плавать большую часть года.

Впрочем, на взгляд Тетрика, хватает и того ветра, что прорывался меж скал. Здоровенные, со всадника ростом, волны бьют и швыряют каяк из той же моржовой кожи. С отцом выходивший на рыбачьей шаланде в бурное море, Тетрик сполна оценивает мастерство орка-гребца, умудрившегося ни разу не угодить на подводную скалу, не перевернуться, медленно, но верно выгребая против течения. «На парусной шаланде легче» — думает юноша. Да и здешнее море — отнюдь не Торговое: вода пополам с ледяным крошевом, шугой, порой разрезается носом лодчонки как сало, а за кормой какое-то время держится след, пока его не уничтожает новая волна. И ничего больше нет в этом промороженном краю, кроме ледяной воды, битого льда, черных, блестящих от наледи скал-клыков да грязно-бурого неба, сыплющего колким снегом, слепящего яростного ветра.

— Снежный остров. Снег и лед на вершине не тает и летом, — поясняет кормчий.

Кажется, пристать к крутым, вздымающимся скальными стенами, берегам невозможно. Но такое место находится. Лодка касается обледенелой скалы, пляшет на прибрежных волнах. Тетрик благодарит безошибочно нашедшего путь кормчего и выпрыгивает на сушу. Следом выбираются на сушу Яллог и еще несколько орков.

Не без труда бывший ученик Великого Храма Исмины забирается на обледенелую прибрежную скалу. Когда риск сорваться вниз, в клокочущую черную воду, остается позади, Тетрик рассматривает Снежную гору, на которую предстоит взойти.

Увиденное не обнадеживает.

Не меньше тысячи копий высоты — и множество отвесных, словно бастионы гигантской крепости, заснеженных скал. Громоздятся груды битого камня, держащиеся, кажется, лишь чудом. Среди камней попадаются и такие, чьи размеры сопоставимы с дворцом Бонаров. Тетрик не представляет, как туда заберется.

Постепенно с глаз словно спадает пелена. То прячась в расселинах, то, словно в ужасе от соседства с пропастью, прижимаясь к неприступной скальной стене, медленно, но упорно взбирается ввысь одна-единственная тропинка. Она, конечно, тоже почти непроходима, придется взбираться на крутые склоны, покрытые многолетним ледяным панцирем, кое-где без веревки и топорика вообще не обойтись. Но это единственная возможность попасть на вершину, других подходов к ней Тетрик не видит.

— Тропа тут одна, — произносит поднявшийся вслед за Тетриком Яллог, проследив за его взглядом. — Только войти на нее дано лишь муурддо… человеку. Дальше ее начала орки пройти не могли.

— Что с ними стало?

— Исчезали. И все.

— А я?

— Чего не знаю, того не знаю. У тебя есть шанс, одно могу сказать.

— Ты покажешь, где эта тропа начинается?

— Естественно. Нужно, чтобы не ты погиб, а добрался до цели и, желательно, вернулся.

Они пробираются через завалы и сугробы, надеясь, что под снегом не скрывается глубокая расселина. Ступая по хрусткому снегу, Тетрик молит Исмину о ровной дороге, а уж кому молится Яллог, так и осталось неизвестным: последние из людей, кто мог знать о вере орков, умерли полтысячи лет назад. Но боги хранят и Тетрика, и Яллога, и сопровождающих их молчаливых воинов-орков. Им не пришлось с переломанными ногами и руками медленно умирать в ледяной гробнице. А может, Боги тут ни при чем: помог бесценный опыт Яллога, прожившего на Полуночных островах всю жизнь. Старейшина бывал тут много раз, ему знаком каждый камень.

Наконец совладали с последним обледенелым уступом, спустились в узенькую, незаметную с берега щель в монолитной скале. Здесь чуть теплее — не так донимает жгуче-ледяной ветер, веющий с Земли Ночи. Без ветра в темной, промороженной расселине почти уютно. Можно перевести дух.

Юноша задирает голову, пытаясь рассмотреть дальнейший путь. Вершина теряется в морозном тумане, но часть пути все равно можно рассмотреть. Впереди виднеется огромный валун, похожий на прикрытую белой шапочкой снега голову великана. Валун почти идеально-круглый, как пушечное ядро, он высится на два полных копья. Интересно, какой же должна быть пушка для подобного ядра?

— Здесь начинается тропа. А во-он у того валуна они и исчезали.

— Что ж, попробуем, — произносит Тетрик. Фраза получается глупой, но ничего больше в голову не приходит. Что тянуть с неизбежным?

Бывший ученик танцовщицы шагает вперед, размашисто и уверенно.

Вот и булыжник. Тетрик на миг задумывается — и ступает дальше. Те, кто дал ему кров, пищу и теплую одежду, не должны жить так, как живут, не должны каждую весну вымирать десятками. Не важно, люди это или орки. Остальное пока не имеет значение. Перейдя незримую преграду, Тетрик оглядывается. Он опасался увидеть, что орки сзади исчезли, но сзади по-прежнему стоит удивленно-радостный Яллог. По скупой, сдержанной улыбке юноша без слов понимает, что то, к чему старейшина готовился всю жизнь, свершилось. Многовековое заточение на обледенелых островах близится к концу…

Тетрик взмахивает на прощание рукой — и карабкается вверх. Еды всего на три дня, едва хватит, чтобы подняться туда и спуститься обратно.

…Тетрик влезает на последнюю скалу и блаженно вытягивается на обледенелом камне, как на мягчайшей перине королевского дворца. Руки мучительно ноют — совсем как когда впервые в жизни помогал отцу вытягивать на шаланду сеть с рыбой…

Он пыется отдышаться — и не может. Дело в высоте, когда-то втолковывала высокомерная Сати. Легкие трепещут, как у рыбы, вынутой из воды, кажется запредельным даже совсем небольшое усилие: встать и пройти по почти ровной площадке к зловеще-черному зеву пещеры.

Постепенно в голове перестает звенеть, он приподнимается на локте и отползает от последнего опасного обрыва. Теперь можно встать и оглядеться. Тетрик бросает взгляд на пройденный путь — и ахает в изумлении.

С площадки, обдуваемой неистовым ледяным ветром, видно пол-архипелага. Кое-где светятся огоньки — костры орочьих поселений, но где живет клан Даманхура, понять невозможно. За крайними островками (вместе образующими нечто вроде огромного неправильного ромба) громоздятся льды Замерзшего моря. Даже отсюда видно — тяжелые, многолетние, непроходимые и для бронированных темесских линкоров, способных утопить любую из известных в мире плавучих посудин. Лишь кое-где чернеют щели морской воды.

Тетрик усмехается. Красота, конечно, особенно днем и в ясную погоду — но не сейчас, под во мраке затянувшейся более, чем на год, колдовской ночи. Не до нее. Надо встать и идти в пещеру. Знать бы еще, что за Сердце Дракона, что с ним делать… Впрочем, как всегда, главное — решиться. А что делать, станет ясно на месте. Ученик Налини входит. Снаружи бушует ледяной ураган, здесь же почти тепло и как-то даже уютно. Темно, правда, но это поправимо. Яллог недаром дал целую связку факелов.

Самое смешное, ничего страшного с ним не происходит. Не стрельнул из мглы тяжелый армейский арбалет, от которого, если в упор, не спасет и щит. Не упала со свода пещеры глыба в тысячу фунтов весом. Не выскочило какое-нибудь страшилище, способное обратить в бегство лучший полк «черноплащников» одним видом. Когда свист ветра перестает доноситься снаружи, обрушивается абсолютная тишина… если не считать шума крови в ушах, кажущегося оглушительным. Тетрик осматривается, на всякий случай выхватив меч. Рука немножко дрожит, держа старинный орочий меч. Никогда раньше с ним такого не случалось. Страшно? Чего бояться виденного в Нехавенде? Впервые после похищения просыпается Сила Мира и подсказывает: как ни странно, тут магия жива. Правда, совсем не та магия Храмов, которая стала уже привычной и знакомой. Другая — древняя, недобрая, совершенно чуждая как людям, так и их Богам. Да что там людям? Орки, гномы, эльфы — все они малолетки по сравнению с этой магией.

Магией драконов.

Какие сюрпризы дожидаются незваных гостей — не подскажет даже Сила Мира. Что ж, еще шаг вперед — и будь что будет… Незачем человеку, лишившемуся родины и Храма, коптить небо дальше. Мучиться над незаживающими ранами прошлых ошибок и бесчисленных потерь. Только шагнуть через обрыв — и все. А что еще? Любимая далеко-далеко на юге, наверное, она еще не пересекла Стылые Холмы. Эрхавен… А для Эрхавена он сделал воистину все, что может сделать один человек и даже больше. Жаль только, требуется куда больше, чем возможно, а магию все равно не переборешь…

И словно кто-то другой возражает: «Магия? Может быть, кто-то хочет, чтобы я не добрался до цели?»

Взмывает знакомая по площади Ратуши в Эрхавене, Таваллену, лесу под Ствангаром-городом, Нехавенду боевая злость. «Хотите, чтоб я сам победу на блюдечке принес в виде разбившегося трупа? Хрен вам, кто бы вы ни были. Попробуйте одолеть меня в бою».

Морок рассеивается. С ним куда-то исчезает и постыдная дрожь в руках. Снова он становится тем, кем был, бросаясь в одиночку против обезумевшего Нехавенда. Юноша перехватывает поудобнее рукоять и шагает вперед. Наваждение не возвращается.

Тетрик ощутимо веселеет. Он снова в бою, а бой — как раз то, что надо, чтобы отогнать непрошеную усталь и тоску. Пусть про врага известно лишь то, что он очень силен, это уже второстепенное. «Самый страшный враг — ты сам: твоя лень, глупость, трусость, подлость. Одолей его, и станешь непобедимым» — говорил когда-то отец. Потом, уже в применении к танцу, то же самое не уставала повторять Налини.

Сами собой вспоминаются навыки, привитые Левдастом — он идет вперед особым рыскающим зигзагом, чтобы не облегчать жизнь арбалетчикам, буде таковые найдутся.

Арбалетчики не нашлись, зато там, где он оказался бы, если бы шел прямо, наземь падает здоровенная глыба, с оглушительным грохотом раскалывается. Крупные осколки рикошетят о кольчугу, но древняя орочья броня выдеривает. Не оглядываясь на глыбу, Тетрик шагает дальше.

Больше сюрпризов нет. Пещера оказывается больше, чем казалось снаружи, Тетрик мимоходом поражается, как она поместилась в небольшом, в общем-то, скальном пике. За первым залом обнаруживается второй, за ним третий, дальше и вовсе невероятный шкуродер, куда Тетрик пролезает с превеликим трудом…

Кто знает, сколько он блуждал в абсолютном мраке? Час? День? Или месяц, а то и год? Чувство времени и направления исчезло. Может быть, копий пятьдесят, а может, многие мили. Тетрик минует поворот и встает, как вкопанный: кажется, он оказался в ином мире, как не совсем заслуженно говорится в таких случаях, лучшем, чем наш.

Колоссальная пещера, наверное, в полмили высотой. Стены усыпаны бриллиантами — даже дворец Элрика Бонара кажется почерневшей, покосившейся развалюхой, на которые он насмотрелся еще в новом городе Эрхавена.

Под могучим каменным сводом в воздухе парят огромные полупрозрачные шары, источающие голубоватый свет, как перед холодным и ясным апрельским рассветом). Свет отражается от рассыпанных по полу разноцветных бриллиантов, монет, манит прикоснуться расшитая золотом одежда, достойная Императора Ствангарского, ошеломляет богато инкрустированная драгоценностями, золотом и серебром утварь. Голубоватое сияние, преломляясь в бриллиантах, отражаясь от золота и серебра, обретает разнообразные, теплые оттенки, его отблески пляшут на сводах пещеры. Но больше всего приковывает взор огромный, с голову Тетрика, алмаз, свет плавающих под потолком светящихся сфер пляшет в его прозрачной глубине, словно заплутав и запутавшись, как в сети, в бесчисленных, геометрически-точных гранях… Один алмаз, наверное, стоит все состояние Бонаров, и впридачу — Бертье и Одаллини (а то и вовсе не имеет цены).

Светло даже не как в эрхавенский летний полдень. Гораздо, гораздо светлее. Похожее чувство можно испытать лишь глядя на море, поверхность которого сияет под полуденным солнцем.

Тетрик щурит слезящиеся, отвыкшие от яркого света глаза. Когда же решается открыть, видит, что вся роскошь — для отвода глаз. Чтобы грабители — буде такие найдутся, да еще дойдут сюда, в последнюю очередь обратили внимание на скромный то ли пьедестал, то ли алтарь, где в стеклянном колпаке лежит нечто, что (подсказывает Тетрику чутье) содержит ключ к разгадке тайны этих мест. Он приглядывается — и поражается: небольшой, с кулак величиной, вишневого цвета пористый и невзрачный камень, напоминающий не бриллиант, а спекшийся от немыслимого жара в стекло обломок кирпича.

Но Тетрику уже ясно, что именно этот обломок — и есть то, ради чего каждый год мучительно гибнут девственницы и распутницы народа орков, остальных каждую весну косит голод, а драконы вымирают. Из-за чего орки не могут покинуть проклятые острова, а те, кто пытаются его достать, исчезают.

…Размышления Тетрика обрывает жестокий удар, обрушившийся сзади.

Смятение быстро проходит. Главы Храмов потому и стали главами, что умеют находить верные решения в любой ситуации. Мелхиседек Атарг проверяет, легко ли выходит из ножен кинжал, отнимающий души, и безмятежно, будто в марлиннском дворце, произносит:

— Войдите, не заперто.

Дверь приоткрывается. Внутрь врываются клубы пара, тянет лютым холодом, из тьмы вечной ночи в избу вступает хрупкая девушка. Скидывает капюшон, поправляет иссиня-черную косу… Лишь тут все замечают, что Верховная жрица Исмины сидит с открытым ртом, силясь что-то сказать. На лице безмерное удивление и страх — точь-в-точь, как если бы увидела человека, казалось бы, давно погибшего.

— Сати?

— Да, старейшая, — произносит девушка. — Это я. Меньше всего ожидала вас тут увидеть, но это и к лучшему.

— Где остальные?

— Уехали, когда появились Твари Ночи, — вздыхает Сати. Может, даже не наигранно. — Я решила осмотреть село, и не успела присоединиться к группе.

— То есть как? — удивляется Амелия. — Они тебя бросили?

— Не совсем, — отвечает девушка. — Они были вынуждены так поступить: Твари Ночи настигали, а без магии с ними не совладать. Я была в дальнем конце села, потому к ним не успела, а меня Твари не заметили и погнались за остальными.

Лалика смотрит на подругу, но лицо Верховной уже закаменело непроницаемой маской.

— Любопытно как, — хмыкает Амме. — Голодные зверюшки погнались за идиотами, бросившими девчонку, а ее саму не съели. Сати, ты врешь.

— Она это любит? — спрашивает Мелхиседек.

— Сати — моя бывшая ученица, — поясняет Верховная жрица. — Не то, чтобы лгунья, я бы такую в Храме не потерпела, но себе на уме. Но я знаю и Неккару. Она не могла так поступить.

— Могла, — задумчиво произносит Миллимет. — В отряде не только Сати, но и другие. Если опасность грозит всем, прежде всего нужно думать об отряде.

— Возможно, — продолжает Амелия разговор, похожий на допрос. — Они давно тут были?

— В темноте не определишь. Тут такое круглые сутки…

— Ясное дело, полярная ночь, — добавляет Мелхиседек. Хотя такого, как сейчас, наверняка еще не было… Несколько часов назад.

— Кто в отряде?

— Из нашего Храма — Неккара и Аэлла. Тетрика похитили, это сделал дракон. Еще в Нехавенде.

— А еще?

— Воитель Аргелеба Крейтон. К нам присоединились Палач Лиангхара Левдаст, бывший полковник ствангарцев Толлардо, а также Базиль Бонар и некая Айша.

— Эти-то откуда появились? — только и произносит Верховная жрица.

— Мы нашли их в Марддаре, — охотно отвечает пуладжийка. — Их, оказывается, занесло магией именно сюда, в Саггард. Они повоевали против Левдаста, уехали с победителями (им тогда казалось, что победили, ведь вражескую роту уничтожили) в Марддар. Там их год спустя и нашли.

— Раз за ними погоня, нужно лететь немедленно, — задумчиво произносит Мелхиседек. — Не скажу, что питаю добрые чувства к Левдасту, Верховная, но они наверняка знают много важного. Мы должны лететь, и немедленно.

Никто не замечает, как вздрагивает Сати. «Если они увидятся с Левдастом…» — обжигает страшная мысль. Этого нельзя допустить, но как?

— Как же обследование села? — возмущается Леонтино. — Мы не можем все бросить! Нужно выяснить, что еще несет разрушение магии.

— Верно! — неожиданно поддерживает его Миллимет. — Когда еще выпадет шанс получить знания?

— Для вас это только вопрос знания? — изумляется Лалика. — А что там друзья погибают, плевать?

— Лали, прежде всего дело, — напоминает Амелия. — Времени мало, а еще меньше мы знаем о противнике. Прежде, чем соваться в его логово, надо узнать как можно больше!

— Они шли через Поле несколько месяцев, — поддерживает Лалику Ками. — Они тут уже не первый месяц, кроме того, они шли по земле. Как думаешь, за неделю-другую мы сможем методом тыка узнать больше их? Тут кое-кто трусит связываться с Тварями Ночи! Они ведь могут попортить драгоценные шкурки глав Храмов…

— Ками, не забывайся! — внешне Амелия каменно спокойна, но в голосе звякает металл. Пользуясь тем, что стоит за спиной у Верховной, одобрительно ухмыляется Мелхиседек. «Она определенно умеет командовать! — думает Высший Палач. — Хоть и исминианка… Старый прохвост Левдаст знал, на что глаз положить». — Они — союзники, но не вассалы.

Жрица угрюмо замолкла, принялась изучать ногти. Ссориться с Верховной — не шутка, даже если ты — Высшая жрица и лучшая, после отправившейся с предыдущим отрядом Неккары, целительница Храма Исмины.

— Но кое в чем она права, — уже спокойнее продолжает Амелия. — Нельзя допустить, чтобы они погибли. Насколько мне известно, там есть Воитель Аргелеба, а ведь это отборные воины. Официально все Храмы теперь — союзники, значит, он согласится помочь. В случае, если придется драться, он очень пригодится и без магии. Мы потеряем всего несколько часов, это не проблема.

— Если сведения Левдаста — правда, несколько часов могут стать решающими, — напоминает Мелхиседек.

— Все-таки нужно сперва осмотреть село, — настаивает Миллимет. Леонтино и Джованни одобрительно кивают.

— С группой Левдаста мы поймем больше, — не сдается Амме, и трудно понять, из-за кого больше — из-за жрецов своего Храма, находящихся в отряде, или из-за беглого Палача? Спорщики выдвигают все новые аргументы, не замечая, что спорят ни о чем. Потому решение приходит оттуда, откуда никто не ждал:

— Почему нельзя делить все одновременно? — с самым невинным видом интересуется Сати. Когда разгорелся спор, о ней на время забыли. Поначалу лицо девчонки было испуганно-сосредоточенным, потом губы слегка дрогнули, будто на них появилась тут же подавленная улыбка… Но кто обращает внимание на младшую жрицу, когда решается судьба Мира?

— То есть? — спрашивает Лалика. От удивления амритианка забывает, что пуладжийка ни по рангу, ни по знаниям не может участвовать в совете, да и вообще находится под подозрением.

— Можно оставить тех, кто хочет обследовать село. Остальные полетят выручать группу Левдаста. Насколько я понимаю, Вестников там нет, а с чудищами вы справитесь.

— Полетят? — ловко разыгрывая удивление, спрашивает Мелхиседек. — С чего ты взяла?

— Я видела, как вы садились, господа, — отзывается девушка. — С воздуха бить Тварей Ночи наверняка не так трудно. Вы можете просто забрать отряд Неккары.

— Что скажете? — спрашивает Мелхиседек. — Она явно что-то темнит, но, похоже, идея неплохая…

— Верно, — поддакивает Миллимет. — Я, Джованни и Леонтино можем тут остаться и закончить обследование пока вы привезете наших предшественников. Результаты исследований мы сообщим.

— Почему именно они? — отчего-то спрашивает Амелия. Вроде бы идея верная, но почему отточенное десятилетиями служения Храму чутье просто кричит, что это подвох? Миллимет, Джованни, Леонтино уверены, что пока прочие будут геройствовать, спасая группу Неккары, смогут узнать что-то новое, а потом утаить от других Храмов. Но отчего такая довольная Сати? Нельзя идти у них всех на поводу… — Может, лучше остаться кому-то еще?

— Хотят обследовать деревню — пусть обследуют, — пожимает плечами Высший Палач. — Думаю, от них больше толку здесь, чем там. Ты, Амме, хочешь вытащить своих жрецов и усилить отряд Воителем Аргелеба. Тоже нужно, значит, разделимся. Мы с Эккерхардом и его помощником полетим выручать отряд Неккары, а Леонтино, Джованни и Миллимету лучше остаться здесь, обследовать село. С ними останется Ками — она должна выяснить, с чем, кроме смердянки, мы можем столкнуться из болезней. Присмотрите за Сати: не думаю, что она предала, но осторожность не повредит.

Сборы много времени не занимают: по сути, собирать нечего. Сесть в «воздушную колесницу», «распечатать» накопитель магии и взлететь. Вскоре силуэт летающей машины тает в мутном, промороженном небе.

— Вовремя они улетели, почтеннейший Миллимет, — усмехается Леонтино, провожая взглядом улетевших. — Надо использовать время с толком. Чувствую, тут можно узнать многое, что в будущем пригодится нашим Храмам, и что прочим знать необязательно. Кое-что, конечно, для отвода глаз сообщим…

— Но что делать с Ками? Ее наверняка оставили, чтобы следить за нами, и чтобы не дала допросить…

— И этот вопрос задает Верховный судья Аргишти, способный из ничего состряпать дело или доказать чью угодно невиновность? Когда они вернутся, думаю, они узнают об измене высшей жрицы и о том, что мы вынуждены были применить силу. Впрочем, важнее сейчас другое.

— Что же?

— Допросить Сати. Она утаила от Мелхиседека кое-что важное.

На миг сознание меркнет. Когда радужные круги в глазах рассеиваются, Тетрику кажется, что нападающий проломил голову, шлем почти не смягчил удар. Но уроки Левдаста и Крейтона даром не пропали: тело все сделало само. Он перекатывается, поднимает голову — и едва сдерживает удивленный возглас. Нападающий оказывается скелетом. Самым настоящим, в ржавых орочьих латах, с обломком меча, переломившегося у самой гарды. Вторая половина падает перед Тетриком, бьется об пол, раскалываясь, с противным дребезжанием разлетаются бурые от ржавчины обломки. Клыки и проржавевший до дыр горшкообразный шлем подсказывают: при жизни напавший был орком. Сразу становится ясно, куда пропадали предшественники Тетрика: может, магия и не дает увидеть их из-за Черты у того булыжника, но они прекрасно доходили до пещеры. А потом…

Пришел предыдущий искатель Сердца Дракона собственной персоной. Приятно познакомиться. Жаль, манеры мертвого стража пещеры хуже Яллоговых: ну разве дело — разбивать об головы гостей ржавые железяки?

Тетрик действует четко и быстро, не то что в землянке разбойников под Ствангаром: вырывает меч из ножен, заходит сзади. Противник едва успевает обернуться. Живой человек сто раз успел бы парировать неумелый выпад, но не ходячий мертвец… Удар — и полчерепа снесено с противным хрустом, отрубленное с глухим стуком катится по полу. Никаких мозгов — как и следовало ожидать, черепная коробка и грудная клетка пусты и чисты… Скелет, впрочем, нисколько не огорчается из-за потери. Обманчиво-неспешно разворачивается, совсем уж неспешно двигается костяной кулак (Тетрику кажется, тварь можно достать раз сто — но меч почему-то успевает проделать лишь полпути до остатков черепа)…

Ох, вот это удар! Будто бревном в грудь, кажется, по крайней мере одно ребро сломано — дышать больно. Тетрик отлетает шагов на пять, тяжеловесно бьется о каменную стену. Мертвый орк так же обманчиво-медленно шагает к стене, намереваясь добить. По пути подбирает отрубленный кусок черепа, приставляет к голове. Что-то коротко сверкает — и череп срастается, не остается ничего напоминающего, шов или шрам…

На этот раз Тетрик успевает ударить обеими ногами по коленным суставам мертвяка. Живой после такого удара катался бы по земле с раздробленными коленными чашечками, воя от жуткой боли. Но скелет не издает ни звука (да и чем, спрашивается, ему кричать или стонать?) и даже не пошатнулся, а ноги эрхавенца будто бьют в несокрушимую скалу. «Вот гад, — думает Тетрик, вспоминая жаргон эрхавенской уличной шпаны, основательно подзабытый в Храме. — Как же тебя, гнида, грохнуть?»

Наученный горьким опытом, он больше не пытается достать скелет. Лучше держаться на безопасном расстоянии, выжидая удобного момента, и когда он представится, отрубить руки. Но кое-чему научился и скелет, точнее, защищаюшая его магия. Мертвая рука вытягивается к его плечу — судя по силе первого удара, костяшки пальцев способны если не порвать кольчугу, так раздробить кости под ней. Орочий клинок сверкает в мертвенно-голубом свете и с маху опускается на конечность, чуть выше локтя. Раздается не то звон, не то хруст, разлетаются искры… и Тетрик едва спасает ноги от падающего лезвия меча. Обломок, оставшийся в руке, гораздо короче того, который у стража сокровищницы — лезвие переломилось, считай, у самой гарды. Он швыряет рукоять с куском лезвия в полпальца длиной в череп, потерявший за ненадобностью нижнюю челюсть. На сей раз меч, еще недавно успешно разрубивший череп, лишь бессильно звенит, падая на пол.

Костяная нога бьет Тетрика в промежность. Как учил когда-то Крейтон, юноша блокирует удар голенью. От столкновения с защищенным магией костяком в ноге вспыхивает жестокая боль. Но движение скелета окезывается обманным — костяной кулак мертвого орка пребольно бьет в живот, заставляя согнуться пополам. От боли перехватывает дыхание — будто ударили, самое меньшее, бревном. Скелет тут же наносит жестокий удар по голове, миг спустя — костяным коленом в лицо. Тетрик падает на пол, чувствуя, как намокают от крови волосы, а кровь из прикушенного языка заливает рот.

Звенит по камням орочий меч. В пятерне скелета появившийся узкий и длинный прямой меч (на сей раз новенький, сверкающий, с инкрустированной огромным рубином рукояткой — оживший орк подобрал его в сокровищнице, среди рассыпанного на полу золота) неумолимо опускается сверху, метя в горло. На Тетрике — орочья кольчуга, поверх нее — прочная, теплая куртка, но нет ни малейшего сомнения, что клинок пройдет сквозь то и другое, как горячий нож сквозь масло.

Единственное спасение — перекат. На любое движение избитое тело отзывается жгучей болью, глаза заливает кровь из разодранного костями лба. Но хочешь жить — катись в сторону. И побыстрее — скелет куда шустрее человека.

Беспокойный покойник опаздывает на долю мгновения. Тетрик чувствует щекой слабое дуновение — словно сам воздух шарахается от рассекающего его лезвия. Высекая искры, клинок бьет в пол… И не разлетается осколками, столкнувшись с камнем, а входит в тело скалы на пол-ладони. С нечеловеческой силой скелет дергает за рукоять — меч выходит из камня, взмывает над головой и бьет вновь. На сей раз Тетрик полностью уклониться не успевает. Клинок легко вспарывает куртку, брызгают, звеня по полу, звенья распоротой кольчуги, Тетрик хрипло вскрикивает от боли, пятная пол кровью, а нога скелета с маху врезается в бок. Хрупкие, тонкие и легкие с виду пальцевые кости бьют не хуже кола, не кола даже, а массивной жерди из тех, которые ствангарцы используют для пехотных копий. Упри такое в землю — и, если не вовсе растяпа, никакая конница не прорвется. Что-то хрустит, в боку взрывается адская боль…

С неимоверным трудом Тетрик перекатывается еще раз. Следующий удар наверняка будет последним. Ничего уже не успеть — ни уйти от удара, ни потянуться к Силе Мира. Хоть она и нужна для одного-единственного дела, но мертвые исполнить долг не могут — разве что, как у нынешнего противника, его долгом станет охрана сокровищ? Да и то ненадолго: вместе с остальным Миром лишатся магии и Полуночные острова…

Скелет-страж нависает над головой, меч взмывает в воздух для последнего удара. На миг замирает над пустым, уже без расколовшегося шлема черепом, и по широкой дуге летит вниз — сперва чуть заметно, но все быстрее набирая скорость. И уже свистит, словно стонет, рассекаемый с нечеловеческой скоростью воздух, а тело Тетрика, в отличие от давным-давно мертвого орка, не защищено магией.

…Бывает — время как бы растягивается, и жалких крох мгновений, обычно из-за краткости незаметных, становится достаточно. Пока меч описывает широкую дугу, рука эрхавенца успевает схватить обломок прежнего меча чудовища (его мертвый орк выкинул, когда подобрал новый). Серебряная проволока, что когда-то украшала рукоять, в нескольких местах лопнула, торчащие шипами ее концы глубоко впиваются в ладонь.

Горячая, живая кровь орошает рукоять, не одно десятилетие знавшую лишь холодную кость. Но Тетрик даже не замечает боли, потрясенный нежданным открытием: оказывается, отведавший его крови сломанный меч почти не тронут ржавчиной. Еще недавно насквозь ржавая, способная переломиться от удара по голове железка словно возвращается в прошлое, сквозь последние (или первые?) пятна ржавчины она даже холодно поблескивает в мертвенно-голубом свете плавающих под потолком шаров. Неужели в пещере кто-то колдовал над временем? Но кто, маг какой системы на такое способен? Разве что системы Ноэроса, с которой никто не сталкивался со времен Аркота, и о которой даже мудрая Неккара на пару с архивистом Леонардом не могли сказать ничего определенного, а то и та же самая магия драконов… А что, похоже. Или тоже драконы постарались? Может, эта магия труднее поддается уничтожению? Как Сила Мира?

Но главное — обломок вновь стал оружием. Им можно бить, если очень-очень повезет — так даже и убить. Хотя совершенно неясно, как убить мертвого невесть сколько лет…

В самого Тетрика будто вливаются новые силы, ярость и жажда жизни. Тело само вспоминает уроки Крейтона — те самые, преподанные летом в Ствангаре, пока Неккара ходила по бесконечным приемным чиновников. Уроки, кажется, совсем позабытые без практики. Перед глазами вновь стоит Воитель Аргелеба, его бесстрастное лицо, внимательные серые глаза, заменяющая меч палка в руках (как и у самого Тетрика, но в руках мастера уровня Воителя она ничем не уступит мечу). Воитель перекидывает «меч» из руки в руку и произносит:

— Бей один раз и так, чтобы враг не встал. Ты лежишь на боку, противник бьет сверху — в голову. Делай так. Ногой, которая сверху, подсечка под колено. Сразу же — выпад в живот или под ребра, если противник стоит боком. Вот так!

Крейтон лежит на полу, будто поверженный в бою и неспособный сопротивляться — такого только добить… Смазанным из-за скорости движением нога выстреливает в молниеносной подсечке. Сбить из такой позы трудновато (хотя Крейтон бы смог), но отвлечь внимание, заставить балансировать, чтобы сохранить равновесие — пожалуйста. Тетрик на миг забывает о «мече» в руке, пытаясь удержаться на ногах. Тут же, чуть ниже бедра, его бока коснулся кончик «меча». Впрочем, отточенная сталь Воителю не нужна: Крейтон смог бы, самое меньшее, покалечить и палкой.

Против мастера фокус не пройдет. Когда Тетрик сам отрабатывал прием, Крейтон подпрыгнул на полкопья — и нога в тяжелом армейском сапоге устремилась к лицу юноши. Попади Воитель — и удар, в который тавалленец вложил весь вес тела, просто сломал бы юноше шею и размозжил голову. Вместо этого нога тогда грянула в пол возле головы Тетрика, да так, что вздрогнул даже каменный пол гостиницы… Но то — Мастер с большой буквы в области смертоубийства. Скелет же явно не мастер — только что сила нечеловеческая, да почти полная неуязвимость. Он и не подумал уклониться, подпрыгнуть, на худой конец, изменить направление удара…

Нога бьет под коленные суставы, давно лишенные кожи, мяса и сухожилий. Юноша едва удерживается от крика — впечатление такое, будто нога врезалась в каменную стену. Зато обломок клинка вонзается меж двух нижних ребер, и, сломав оба, по рукоять уходит в пустую грудную клетку. Тетрик уже и не надеялся пробить защиту магии…

Чудовище не издает ни звука, единственное, что нарушает тишину — сухой треск ломаемых костей и лязг обломка меча. Скелету явно не нравится — отшатывается, меч отлетает чуть назад, едва не выворачивается из мкертвой руки. Ответный удар неуклюж, медлен и предсказуем, а главное, теперь Тетрик как по книге читает намерения ожившего покойника. Жаль, далеко не всему успел научить Воитель Аргелеба, а из выученного не все сохранилось в памяти. И там, где Крейтон нашел бы сотню способов победить без прямого столкновения, раз враг оказался уязвимым, Тетрик просто подставляет обломок клинка под неприятельский удар.

Сталь звонко бьет в сталь, высекая искры. Рука Тетрика отнимается по самое плечо, его самого ощутимо толкает назад. Но еще недавно безнадежно ржавый обломок выдерживает и такое. Видимо, кровь человека, обладающего Силой Мира, избавляет клинки от ржавчины. А что? Объяснение не хуже любого другого, а правду Тетрик так никогда и не узнает. Смерть в облике ходячего костяка отступает еще на шаг.

Теперь их разделяет два шага. Не так уж много для настоящего мастера, но ни один из противников не мастер — конечно, если брать в расчет только навыки рукопашного боя. Скелет не может противопоставить Тетрику ничего, кроме нечеловеческой силы и незримой брони Силы магической. Понять, что это за Сила, Тетрику пока не удалось. Наверняка что-то настолько древнее, что появилось еще до людской магии…

Но у Тетрика нет и того. А кровь из рассеченного плеча, других ран и порезов капает и капает на рассыпанное по полу золото, и с каждой каплей из него уходит жизнь. Все, что мог, он вложил в последние удары, теперь просто стоит, судорожно ловя ртом воздух. Он надеется лишь не упасть к ногам торжествующего (если, конечно, подобное существо может торжествовать или чувствовать еще что-нибудь) стража Сердца Дракона просто от потери крови.

На несколько томительно-долгих мгновений противники застывают друг напротив друга. «Выбить меч из лапы» — устало всплывает в голове. Страж оказывается быстрее. Свистит клинок, обломок выворачивает из руки юноши, металл жалобно звенит по полу, а острие меча монстра в длинном выпаде летит прямо в грудь Тетрику…

И вновь юноша чувствует, что время тянется медленно, как густая смола, и можно успеть то, о чем миг назад не посмел бы и мечтать. Меч стража сокровищницы прошел лишь полпути, а заклятье Тетрика уже готово к бою. Неповторимое и неотразимое, как все, что делается при помощи Силы Мира. Юноша отшатывается назад, выгадывая необходимые для успеха доли секунды, и приводит заклятье в действие.

Сначала не происходит ничего — лишь меч с богато инкрустированной бриллиантами рукоятью сперва замирает в полупальце от груди, потом выпадает из мертвой руки, с лязгом падает на пол, точно галька, во все стороны со звоном разлетаются покрывающие пол монеты, вздымается серыми клочьями вековая пыль. Миг спустя омерзительно пахнет паленым, и Тетрик видит, как чудовище охватывает странное разноцветное пламя.

Разноцветное — ибо в нем замешана магия всех известных Тетрику систем, и наверняка что-то еще. Зеленые, как молодая, еще клейкая листва, проблески дарит колдовскому пламени магия Исмины; зловеще-лиловым выделяется магия Лиангхара, кроваво-красные сполохи магическому костру достаются от магии Аргелеба, серо-стальные — от Кириннотара, лазурные, как море в ясное утро — от Лаэя, безмятежно-белые — от Аргишти, золотистые — от Элисара, и черные, как самый лучший, самый плодородный чернозем — от Матери Амриты. Не заметно лишь языков пламени, порожденных наиболее тайной системой Ноэроса. Но у Повелителя Времен нет любимого цвета, как бесцветно само время. Нет у него и многого другого — например, Храмов, за исключением одного-единственного, и о том уже давно ни слуху, ни духу. Предвечному нет нужды подпитывать силы человеческой верой и жертвоприношениями.

…Обычно магия разных систем, делающая одно дело, называется противонаправленной. Заклятия наслаиваются друг на друга, перемешиваются, взаимодействуют, в результате рождают нечто вовсе непредсказуемое, порой — смертельное для осмелившихся на такое магов. Потому маги разных систем стараются держаться друг от друга подальше, если доводится драться плечом к плечу, наносят удары по очереди.

Сейчас все иначе. Магия разных систем, вплетенная в заклятие Тетрика, не выходит из повиновения до самого конца, магические токи не сталкиваются, не мешают друг другу. От Тетрикова заклятия никому нет защиты, ибо любой противник владеет лишь одной стороной Дара, а не всеми сразу.

Не случается чуда и сейчас: разноцветное пламя, в котором оказывается замешана вся людская магия Мира, уверенно и неумолимо ломает защиту стража, выжигая дотла мерзкую насмешку над жизнью. Поначалу Тетрик ощущает сопротивление — скелет не желает расставаться даже с кошмарным подобием жизни. Но противостоять Силе Мира на Мирфэйне может лишь Сила Мира, оборона держится всего мгновение.

Разноцветное колдовское пламя дышит жаром и неистовыми красками аркотского базара, опадает — и на рассыпанное по полу оплавленное золото сыплется невесомый мерцающий пепел. Все, что осталось от неуязвимого Стража. Следом падает Тетрик. Неописуемая слабость, когда приоткрыть глаза — уже запредельное усилие, придавливает его к холодному камню. Но хуже всего то, что юноша отчетливо понимает, будто подсказал некто мудрый: Сила Мира — конечна, и истраченное (а истрачено, что ни говори, изрядно) никогда не вернется. Наступит день, когда резервуар покажет дно, и остается лишь молиться всем Богам сразу, чтобы после, а не до завершения главного — уничтожения Врат…

Глава 4. Трижды предавшая

Так бывает. Думаешь: «Вот кончится война (странствие, трудное дело, череда бедствий или просто мелких неудач) — и заживем!» Кажется, стоит преодолеть это — и наступит золотой век счастья и процветания. Без такой веры нельзя, иначе опустятся руки, а кто не идет, тот не дойдет. Тетрика и самого греет мысль, что когда они вернутся от страшных Врат, останется лишь счастье любви и победы, служение богине — и в ее непосредственном облике, и в образе любимой.

Увы, когда кончается бой, обнаруживается, что проблемы не исчезают, а меняют форму и… как правило, даже разрастаются. И возвращаются на пепелища солдаты-победители, разоряются успешно совершившие заморское плавание купцы, а маги, сплетшие главное заклятие своей жизни, весь ее остаток расхлебывают последствия.

Тетрик устало опускается на ледяное, рассыпанное на полу, липкое от его же крови золото. Рядом блестит клинок, выпавший из руки чудовища, даже на вид он заведомо лучше меча орков (и даже знаменитых на весь Мирфэйн ствангарских булатных мечей, но сил дотянуться до него уже нет). В распоротом плече угнездилась адская боль, словно огнем жжет и порезанные руки. Тетрик пытается приподняться — но боль полыхнула так, что Тетрик на миг перестает осознавать, кто он и где находится.

Когда сознание вернулось, все осталось по-прежнему. Все так же лежит перед глазами меч бывшего Стража, все так же холодно сияют плавающие под потолком голубые шары. Прежнего стража… Прежнего?! Догадка столь чудовищная, что Тетрика прохватывает холодный пот.

Конечно, доказательств никаких. Но если он, Тетрик, одолел скелет, то кто мешал сделать это орку, владеющему магией, или просто очень сильному, способному изрубить недруга на кусочки? И откуда тогда появился новый страж, а куда делся победитель? Другого ответа нет — прибрав к рукам Сердце Дракона, победитель не смог выбраться обратно, а значит, умер от голода и холода на безжизненной скале. А когда превратился в такое — значения уже не имеет…

Нужно спускаться и попробовать пробраться через невидимую стену. Иначе следующий зомби станет счастливым обладателем Силы Мира. Впрочем, ненадолго — в аккурат до окончания года.

Опираясь на здоровую руку, до крови прикусывая губу, чтобы не заорать от боли, Тетрик пытается дотянуться до меча, еще недавно принадлежавшего чудовищу. Получилось! Клинок, способный пронзать даже камень, холодно сверкает в свете голубых сфер, оказывается в его руке. Опираясь, как на костыль, обеими руками, юноша пытается подняться. От бьющейся в разодранном плече боли хочется выть, но Тетрик лишь скрипит зубами. Наконец он встает на ноги. Перед глазами все плывет, его шатает — слишком много крови вытекло сквозь рану. Теперь нужно сделать шаг… И еще шаг… И еще…

Тетрик не ощутил момента, когда путь через пещеру кончился, и он очутился на морозном ветру. По сравнению с кромешным подземным мраком здесь почти светло. Но радости Тетрик не испытывает: тело терзает такая боль, что не осталось места ничему иному. Из раненого плеча вновь течет кровь, кровоточат и другие раны, пропитанная кровью одежда лубенеет на морозе, едва гнется с противным скрипом. Пригибает к земле свинцовая усталость, хочется сесть и отдохнуть. Останавливает знание, что если сядет — уже не встанет.

Пройденная тропа вьется, петляет, перебираясь через заснеженные каменные завалы, жмется к скальным стенам над обрывами цепочка следов на нетронутом снегу. Ее начало пропадает в мутной мгле, лишь светлыми точками проступают костры там, где он начал путь. Значит, орки ждут, если дойти туда, можно надеяться на помощь.

Но как это сделать, если уже сейчас он едва не теряет сознание от потери крови, правая рука (меч орка вонзился в правое плечо) висит плетью и адски болит? Да что рука — каждое место, по которому ударил скелет, словно жжет огнем… А в пути есть места, где потребуется вся ловкость, на которую он был способен до боя.

Выхода нет. Вернее, выход один — вновь воззвать к Силе Мира. Она, действующая даже там, где остальная магия умирает, наверняка поможет пройти трудный, опасный путь, не ступая на коварную тропу.

Тетрик, конечно, не знает, что, в общем и целом, копирует схему давнего заклятия Левдаста на Сумрачном острове. Чтобы пройти через пространство мгновенно, нужны Врата — только не такие, как на Земле Ночи, а попроще. В то же время посложнее, иначе они откроются над морем или — того хуже — над пропастью. Можно будет, конечно, спастись за счет левитации, но это лишний расход Силы Мира, да и сможет ли он такое сделать, если и сейчас сознание временами уплывает?

Тетрик беззвучно приказывает Силе Мира создать Врата — вход посреди площадки перед входом в пещеру, а выход — там, где горят костры орков.

Врата оказываются таким же (на вид) разноцветным пламенем, как то, в котором сгорел скелет, языки магического костра словно обрамляют правильный овал. Сперва Тетрик опасается, что колдовское пламя убьет и его. Но выхода нет — иначе придется остаться и помереть на заснеженной скале. Подавляя страх, юноша шагает в огненную пасть — и вершина скалы исчезает. Еще шаг через разноцветное, сводящее с ума сияние. Еще один… Нет, что-то мешает. Какие могут быть препятствия у тех, кто смог ступить на тропы магии? Конечно, то самое заклятие, поставленное драконами.

Но магия учит еще и тому, что непобедимых нет. В принципе. Нет и необоримых заклятий, что бы ни говорили полуграмотные сельские «чернокнижники», пределом умений которых является приворотное зелье, да, может быть, заклинание, вызывающее у недруга неудержимый понос или запор. Чем мощнее Сила, которую маг применяет, тем больше у нее уязвимых мест, в которые может ударить даже более слабый волшебник, знающий эти места и, возможно, одним ударом опрокинуть мощное, но хрупкое построение. Так взбунтовавшийся крестьянин, вооруженный самодельным арбалетом, способен одним выстрелом свалить рыцаря, на содержание, вооружение и обучение которого требуются годы и сотни золотых.

Находится противовес и магии Драконов — самой малоизвестной в нынешнем Мире системы магии.

Их магия неизвестна, наверное, никому из Молодых народов — ни эльфам, ни оркам и гномам, ни, тем паче, людям. Но Сила Мира тем и хороша, что универсальна. Любую противостоящую ей Силу она способна распознать, найти слабые места и вобрать в себя, а потом сломать враждебное заклятие. Причем делает это без участия самого мага — задача последнего направить Силу Мира в нужную сторону и не ошибиться с выбором цели.

Преграда, которую так и не преодолели за много веков орки, рушится в несколько мгновений. Тетрик делает еще шаг по коридору из холодного огня — и вываливается на снег рядом с камнем, до которого проводил его Яллог. На тропе стоит часовой с копьем. Увидев Тетрика, он сперва принимает боевую стойку, но, поняв, что вернулся Пришедший на Зов, трубит в рог. Затем бросается к Тетрику, освобождает юношу от тяжелого мешка. Прибегают еще несколько воинов со служащей носилками шкурой.

— Осторожнее, осторожнее, — раздается властный голос Яллога. — Шаргха, промой рану, перебинтуй, дай обезболивающего — что сочтешь нужным. Надо вернуть его к жизни. Это поможет спастись и нашему народу. А ты, Тетрик, лежи спокойно. Я знаю, что тебе все удалось, справишься и с остальным.

Тетрик собирается ответить, но перед глазами все плывет и неудержимо накатывает забытье. Слишком частое использование Силы Мира даром не дается.

В последний год Тетрик засыпал под разными крышами — от госпиталя Храма Аргелеба в Ствангаре до плачущего дождем неба. Но такой не видел ни разу. Высокая, но закопченная, сложенная из грубого, совсем не обработанного камня, причем не заметно ни малейших следов строительного раствора. «Это же пещера!» — соображает он. В воздухе плавает чад, пахнет сгоревшим углем, какими-то варевами. Тетрик чувствует себя голодным, как Твари Ночи, прошедшие Поле Последнего Дня.

— Лурро! Хуррэ гурст аргхаш, — звучит над головой, хрипловатый, грудной женский голос. — Сейчас дадут бульона, — поясняет она Тетрику по-эрхавенски. «Наверняка дали амулет-«толмач» — соображает Тетрик. — Я по-прежнему нужен».

К губам подносят выточенную из кости какого-то морского животного ложку, полную аппетитно пахнущего рыбного бульона. Сильная рука поддерживает Тетрика, помогает сесть. Превозмогая головокружение, обжигаясь, юноша проглатывает отвар — и чувствует, как по телу разливается приятное тепло. Когда стоящая на коленях зеленокожей сиделки миска пустеет, Тетрику хочется лишь одного — спать. Сиделка понимает: помогает устроиться поудобнее, потом опускается мгла: орка гасит глиняную плошку с жиром.

— Все грыземся, деремся, а как припрет — совсем одинаковые — что мы, что муурддо, — тихо сетует женщина, но Тетрик слышит. Впрочем, на обдумывание слов целительницы сил уже нет.

…Молодость и жажда жизни делают свое дело — Тетрик поправляется быстрее, чем ожидали орки. Может, люди лучше переносят ранения? Едва ли, иначе орки давно бы вымерли на этой суровой земле. Известно лишь, что помогла орочья магия: без нее рана на плече ни за что бы не затянулась так быстро. Прошло лишь две недели (может, месяц, но кто скажет наверняка в вечном мраке?), когда Шаргха, так звали целительницу, позволила выйти из пещеры.

Снаружи все по-прежнему, так же глухо шумит море, низко нависает мутное темное небо, чернеют обледенелые скалы, кое-где белеет снег. Но что-то изменилось в самом Тетрике. Магическая катастрофа больше не кажется необратимой. Если Сила Мира действует и здесь, на Севере, значит, с ее помощью можно штурмовать Врата. Нужны лишь люди… или орки, достаточно смелые, чтобы помочь. Чтобы уничтожить врата, нужно хоть ненадолго сдержать Тварей Ночи, которые наверняка бросятся спасать хозяев, и это не считая всяких там Вестников и самих хозяев Врат. Если и драконы помогут (а должны — гибель Мира означает и их смерть!), будет совсем хорошо.

Короче, нужна армия.

— …Я тебя не побеспокоил? — Голос Яллога, как всегда, спокоен, но доброжелателен.

— Яллог, как я тебе рад! — восклицает Тетрик. — Надо поговорить кое о чем важном. Я помог вам — помогите и вы мне. Врата — угроза и для вас тоже.

— Хочешь, чтобы мы послали с тобой ополчение кланов?

— Да, Яллог! Ты читаешь мои мысли.

— Совет Старейшин сегодня это как раз обсуждал. Я предлагал то, что предлагаешь ты. Но… мы решили по-другому. Я искренне тебе благодарен, Тетрик, но мы не можем рисковать нашим народом — мы последние орки на Мирфэйне.

— То есть, — непонимающе смотрит на него Тетрик. — Вы не поможете мне?

— Нет. Старейшины остальных кланов решили выдать тебя Хозяевам Врат, как только сможешь ходить — то есть уже сейчас. Они думают, что в обмен мы получим возможность воспользоваться Вратами, но мне удалось добиться, чтобы Сердце Дракона осталось у орков. Мы попытаемся натравить их на людей еще раз, угрожая его уничтожить. Если не получится… За последние века мы разработали заклятия, позволяющие народу вырваться из Мирфэйна в Миры, населенные орками. Сердце Дракона мешает его применению. По большому счету, тебя послали, чтобы ты принес его нам, а мы — уничтожили и освободились.

— Это предательство! — забывшись, восклицает Тетрик. — Отдай мне Сердце!

— За этим я и пришел, Тетрик. Держи.

— Ты нарушаешь решение старейшин?

— Во-первых, я сам старейшина, причем самый старший. Во-вторых, считаю, что если Сердце Мира просто покинет Острова, мы станем свободны и сможем уйти из Мира. А в-третьих… Не стоит начинать дорогу с преступления, а уничтожение Сердца и выдача тебя врагам — это преступления. Бери… и не держи на нас зла.

— Когда вы собираетесь привести заклятие в действие?

— До того, как Врата закроются, или ты их уничтожишь. Они открываются раз в несколько сот лет, и становится возможным приходить в наш Мир извне и покидать его. Обычно это время великих перемен.

— А сколько времени потребуется на подготовку?

— Зачем тебе? — удивляется Яллог. — Где-то три седмицы… недели, по-вашему. К концу вашего Двенадцатого месяца управимся.

— Мне нужно затем, чтобы ваши заклятия не сбили прицел, когда я пойду в последний бой.

— Ясно. Что ж, жаль, что все так получилось, — он протягивает небольшой кожаный мешочек, по тяжести и неповторимой магической ауре Тетрик понимает: старейшина не обманывает. — Пошли к лодке. Надеюсь, ты не держишь на меня зла…

— Надеюсь, мы не встретимся, как враги, — отвечает Тетрик.

Как он и ожидал, до берега недалеко. Юноша с опаской ступает в легкую кожаную лодочку-каяк. С помощью Яллога Тетрик спускается вниз — и вместе с легкой лодочкой качается на волнах. Большая волна плещет в лицо, обжигая холодом, но остальное тело влаги не чувствует.

— Она довезет тебя до вечных льдов, — поясняет Яллог. — Дальше придется идти пешком. Пока не отдалился от берега, опасайся наших. Другие станрейшины наверняка уже поняли, что Сердце украдено. В море-то они выйти не рискнут…

— А что будет с тобой?

— Ничего. Я равен им, а особого вреда похищение не нанесет. Да помогут тебе твои боги.

— А тебе — твои, Яллог, — неожиданно для себя произносит Тетрик.

Место, куда ударил меч скелета, ноет, когда приходится грести. Но это не первая и не последняя, и уж точно не самая сильная боль в жизни Тетрика. Хуже то, что орки отказались помогать — надежда лишь на драконов. Да еще на Аэллу — если, конечно, она доберется до цели. Тетрик вздыхает. Когда он оказался на свободе, страх за Аэ возвращается с новой силой, за остальных — тоже. Они наверняка уже пересекли Стылые холмы, значит, познакомились с Тварями Ночи, а то и с драконами. Какое счастье, что Сердце Дракона поможет вывести их из этой войны!

Сзади раздается всплеск. Тетрик оглядывается — и бледнеет: за ним на всех веслах мчатся четыре лодки, в которых не меньше двадцати орков. Большинство гребут, но кое-кто целится в него из странного лука, собранного из склеенных костяных пластин. Еще одна стрела свистит над головой, третья бьет в борт лодочки. Теплые сапоги и непромокаемые штаны спасают от ледяной воды, но утлый каяк сидит в воде все глубже, движется все медленнее. Скоро орки подберутся поближе — и если даже не застрелят, уж точно возьмут в плен и отберут Сердце. Тогда прощай, надежда на помощь драконов и успех у Врат!

— Хуррдус, муурддо! — заглушая свист ветра и плеск волн, проносится над морем. Без перевода, но все ясно и так: «Сдавайся, животное!» Сдавайся или умри.

— Ничего нового, Миллимет, — вздыхает Леонтино. — Кое-что есть, но…

— …Но без знающего человека ничего не поймем?

— Именно. А такой человек в нашем распоряжении.

— Кто же?

— Сати. Младшая жрица Исмины — та прекрасная особа, находящаяся у Ками под стражей. Увы, мы с вами, Миллимет, в том возрасте, когда девушки интересуют лишь как источник сведений.

— Может, лучше дождаться Мелхиседека и прочих?

— Не советую. Чем меньше народа ищет клад, тем больше достанется каждому, кто найдет.

Охраняемая Ками и Джованни, Сати ждет «приговора» молча. «Девчонка с характером, — думает Леонтино. — Да и неглупая. С такой поработать ой как интересно». Такие Леонтино всегда нравились. Конечно, надуть таких стократ сложнее, чем доверчивых простачков, зато с последними неинтересно работать. Умные сволочи — иное дело. Иногда можно даже принять их условия и заплатить требуемую цену, если товар того стоит. Что ж, Леонтино потому и стал Кормчим Бури Храма Лаэя, что управляет деньгами лучше, чем кораблем. И не сомневается: бывают ситуации, когда скупой платит дважды.

Руки и ноги пуладжийки связаны. Хватило бы простенького, доступного любому жрецу хотя бы рангом выше ее, заклинания, но веревки надежнее там, где нет магии.

— Приветствую Кормчего Бури и Верховного Судью, — медовым голоском пропела девчонка. — Что изволят господа главы Храмов?

Леонтино настораживается. Кто хочет обмануть, будет вежливым до невозможности. А уж если комплименты старому скупому хрычу начинает расточать очаровательная юная особа… С юных лет Леонтино реагирует на женскую красоту и особенно ласковые речи не так, как другие — подбирается… и начинает говорить так же фальшиво-ласково, соображая, что той, другой, от него нужно. Оттого и поднялся на самый верх, оттолкнув влюбчивых павлинов, иным подсунул хорошенькую отравительницу…

— Спроси у нее, Вальтер. Ты лучше умеешь…

— Напоминаю, что вы стали свидетельницей чрезвычайно важных событий, — тоном ведущего допрос следователя заученно произносит Миллимет. — По закону, за дачу заведомо ложных показаний вас ждет наказание.

— Верховный Судья, Кормчий Бури, я не намерена вас обманывать! Но мне необходимы гарантии, что рассказанное не будет использовано против меня же…

— С вами поступают по закону, торг здесь неуместен! — произносит Миллимет. «Интересно, сколько судебных процессов он провел, — прикидывает Леонтино. — Наверняка счет на десятки, если не сотни…» А Сатька молодец. Понимает, что, хоть Миллимет и изображает грозного следователя, на самом деле настоящих улик пока никаких, и нам не нужно ее наказание. Она опасна, нельзя расслабляться… Впрочем, ничего серьезного. Она и близко не знает искусство обмана так, как сам Леонтино. Ведь когда он провернул первую по-настоящему крупную финансовую аферу, еще не родился ее отец, а если родился, наверное, как раз учился ползать.

— Нет, думаю, торг все-таки уместен, — усмехается Леонтино. Миллимет хмуро смотрит на коллегу-темесца, посмевшего нарушить судебное «священнодействие». «Для жреца Лаэя торг уместен всегда» — морщась, думает Верховный Судья. Леонтино делает вид, что ничего не видит. — Если сведения того стоят, мы поможем тебе освободиться, Храм Лаэя умеет оплачивать услуги. Но попробуй обмануть — и Храм сумеет отомстить.

Игра в «злого и доброго дядю». Старый, как мир, прием, особенно действующий на тех, кто не способен его раскусить.

— Спрашивайте. — Еще одна обворожительная улыбка. Будь двум главам Храмов поменьше лет хотя бы на тридцать, улыбочка таила бы в себе угрозу. Вон, Джованни сорока двух лет от роду уставился на вишневые полные губы, как баран на новые ворота… Но когда тебе далеко за восемьдесят, женская красота утрачивает обычню силу. Сати замолкает, оценивая произведенный эффект, делает соответствующие выводы, и добавляет: — Я отвечу на ваши вопросы, если знаю ответ.

Это наглость. Она пленница, и, если удастся доказать вину (а Вальтеру Миллимету, да и жрецам Лиангхара не трудно), ей мало не покажется. По возвращении Амелия спустит с предательницы семь шкур. Ей полагается на коленях ползать, норовить облобызать ноги всем троим сразу и выражать горячее желание «по первому слову господ магов, так, этак и с развратом», «вы только намекните, я мигом, с радостью»… Но Сатька не ведет и бровью. Будто не ее оставили связанной, под охраной. Наверное, знает нечто такое, что полностью меняет ситуацию, и не она зависит от пленителей, а они — от нее. Леонтино и Миллимет никогда не отличались особой храбростью, но знают: трусу полагается трусить. Надо понять, в чем дело.

— Расскажи об отряде Неккары, — начинает допрос Миллимет. — Как он сформировался, с чем столкнулись по пути…

— С удовольствием, господа, — мурлыкает Сати, сочный розовый язычок скользит по пухлым губам. Губы влажно мерцают в свете факела. Хоть Сати и презирает «распутных девок Амриты», но кое-какие их хитрости применять умеет и любит.

«Соблазняет, шлюшка» — думает Леонтино и едва удерживается, чтобы не врезать по этим чувственным губкам так, чтобы брызнула кровь. Но не время, не время. Сначала — узнать, что ей известно. Нужен не только кнут, но и пряник.

— С удовольствием, — повторяет Сати. — Но вы уверены, что хотите знать все мелочи? У нас не так много времени, если вы опоздаете, допрос поведет Мелхиседек. Тогда тайна достанется всем Храмам… Или одному Храму Лиангхара.

— Девушка, вопросы здесь задаю я! — привычно вскидывается Миллимет.

— Погоди, Вальтер, с этим всегда успеем, — останавливает аргиштианца Леонтино. — Пусть поиграет в торговку.

— Почтеннейший Вальтер Миллимет, — задает вопрос Сати. — Доводилось ли вам или вашим подчиненным сталкиваться с драконами в бою?

— Конечно, — морщится жрец. Леонтино его понимает: ему не дали блеснуть судебно-следственными талантами и знанием законов — все равно, как если бы самому Леонтино запретили прикасаться к гроссбухам Храма Лаэя. Но выгода Храмов важнее. Миллимет это понимает, вздыхает, и совсем не тоном следователя выговаривает: — Увы, не очень успешно.

— Как на них действовала магия? — уточняет Сати.

— Ты сама это видела, — бурчит Миллимет. — У того же Экторна.

— А вам известно, кто они?

— Конечно, — нетерпеливо отзывается аргиштианец. — Древнейший народ Мирфэйна. Если только это не Твари Ночи.

— Скорее первое, — отвечает Сати. — Но главное — не это. Почему они служат… скажем так, Пришельцам, знаете?

Леонтино и Миллимет враз обращаются в слух. То, что готовится сообщить Сати, даст их Храмам огромное преимущество перед остальными. Если удастся не просто освободить драконов, а перехватить контроль… Определенно, Мелхиседек многое потерял, отправившись искать соратников Сати. Впрочем, молодой нахал наверняка все узнает от остальных — Неккары, того же Левдаста…

— Я не могу рассказать все при Ками, выставьте ее.

— Сати, Амелия тебя накажет! — Целительнице изменяет обычное хладнокровие. — Наш Храм умеет за себя постоять!

Целительница заученно тянется к магии — но лишь бессильно опускает руки, прервав недостроенное заклятие. Она забыла, что магии здесь больше нет. Миг — и веревки, которыми связали Сати, стягивают руки и ноги жрицы. Леонтино, Миллимет и Сати отнюсят Ками в горницу и, заперев дверь, оставляют одну.

— Лучше убить, потом на Тварей Ночи свалите, — озабоченно произносит Сати. — Свидетельница…

— Глупости, младшая жрица… бывшая, — отзывается жрец Элисара. — Поле Последнего Дня, полярная ночь, магия ей недоступна, руки связаны, а развязать некому. По-твоему, у нее есть шансы выжить? Итак, Сати, что ты хотела нам сказать?

— Что мне за это будет?

— В зависимости от важности сведений, дорогая, — почти ласково ответствует Леонтино. — Храм Лаэя не покупает котов в мешках.

— И Храм Аргишти тоже, — спешит добавить Миллимет.

— И Храм Элисара, — это произносит уже Джованни.

— Что ж… С помощью моих сведений вы сможете, самое меньшее, вывести драконов из игры. Скорее всего — перехватить над ними контроль. Возможно, первыми поймете, что происходит с магией и как это использовать. Мало?

— Не врешь? — недоверчиво спрашивает Джованни. Миллимет и Леонтино молчат, впившись в пуладжийку взглядами.

— Я похожа на самоубийцу? Нет? То-то же. Как насчет оплаты?

— Свобода — немедленно, — нехотя отвечает Леонтино. — Имение в любой части света, готовый прибыльный промысел, храмовый вексель на десять миллионов золотом. По выбору. Советую выбрать последнее, деньги — основа всего.

— Прибавьте к этому должность судьи провинции Империи, — добавляет Миллимет. — В умелых руках она даст не меньше. И, конечно, потомственное дворянство Ствангара.

— И я тоже кое-что дам, — хмыкает Джованни. — Гарантия — ты сама. В случае нашего обмана сможешь рассказать это остальным Храмам — они дадут не меньше. Ты согласна?

— Идет. Слушайте же…

…Сати рассказывает — и, не будь главы Храмов непревзойденными мастерами притворства, их лица вытянулись бы от изумления.

— То есть дело в этом… хмм… артефакте? — задумчиво произносит Леонтино. — Кто им владеет, контролирует драконов, так? Вдобавок, со временем те, кто им владеют, смогут разобраться в их магии. Сати, ты была права, что посоветовала не рассказывать всем. Когда вернемся в Темесу, мы решим вопрос о награде.

«С помощью твоего любимого блюда и мышьяка, — про себя заканчивает жрец. — Может, и нашлись бы дураки отпустить красотку на все четыре стороны, но только не Кормчий Бури Леонтино. Я-то знаю, что могильная плита надежнее клятв. Хорошо бы, конечно, и от прочих свидетелей избавиться, но пока это, увы, не в моей власти. Придется делиться, идти на уступки…»

Жрецы смотрят друг на друга — и Миллимет говорит то, что у всех в голове:

— Нужно опередить Мелха и прочих. К Вратам успеется.

— А как? — огрызается Миллимет. — Магии нет, Эккерхард с Мелхом улетел. Сати, что за амулет нашла Лалика?

— Такими пользуются Вестники, — произносит пуладжийка. Прислоняется к стене дома, но тут же встает прямо: возникшая из воздуха плетка Вестника оставила на теле вполне осязаемые следы. — Он предназначен для подавления магии, точнее, для ее кражи.

— Вор Магии? — хмыкает Джованни. Известно же, что Небесный Мастер Элисар — покровитель не только ювелиров, ученых, сказителей, но и воров.

— Именно. Кроме того, он способен отдавать наворованное.

— Глупый какой-то Вор, — разочарованно кривится Джованни. — Небесный Мастер бы этого не одобрил…

«Это не вор глупый, а вы, — почти весело думает Сати. — Как легко обманывать этих индюков, хоть бы попытались залезть в мысли! А-а, они же сейчас лишены магии!» Вспомнив это, Сати окончательно обретает уверенность. Теперь она не зависит от них. Наоборот, сейчас они почти как связанная Ками.

— Но полезный. Амулетом, который вы нашли, уже пользовались, Силы разных систем он накопил предостаточно.

— С его помощью можно колдовать там, где нет магии? — ахает Леонтино.

— Как, по-вашему, действуют драконы? — вопросом на вопрос отвечает Сати. — Они без магии ни летать, ни огнем плеваться не могут. Вешают им такой на шею — и вперед. Для пришедшей извне магии они неуязвимы, но летать и воевать могут. Поэтому, почтенный Миллимет, почти невозможно захватить Вестника. Все просто!

— А у кого, кстати, та штука? — допытывается Миллимет. — У Лалики, что ли?

— Нет, — со злорадной усмешкой извлекает оброненную Лаликой вещицу из потайного кармана, Джованни. — Вы забыли, что Величайший из Величайших Элисар, да святится имя его, не только небесный мастер, но и покровитель одного малопочтенного ремесла?

— Нет, конечно. Благодарю, Джованни, — справившись с изумлением, отзывается Миллимет. — Но что знает Сати, наверняка скоро тузнает и Мелхиседек. Не полетит он туда же?

— Само собой, — отзывается Джованни. — Только он уже опоздал. У меня есть превосходное заклятие, позволяющее перенестись по воздуху туда, где это самое Сердце. Оно заменит нам летающую колесницу. Сати ты не сказала, где Сердце Дракона.

— На Полуночных островах. Полтора месяца пути по льду на запад. С помощью твоего заклятия… Не знаю, сколько времени нужно, но наверняка часы. А с помощью «Вора Магии» можно перенестись мгновенно, с потоком магической энергии.

На самом деле Сати вовсе не уверена в том, что так оно и есть. Но сейчас важнее убедить троих корыстолюбцев предать товарищей.

— Ты уверена? — будто чувствуя в ее голосе неуверенность, хмурится Миллимет. Но следовательские замашки разбиваются об услужливо-покорную улыбку Сати.

— Конечно, — не краснея, врет пуладжийка. — Левдаст объяснял, как это делается, когда мы отняли его у Вестника. — А я сама видела, как Вестник исчез из кольца ствангарцев, притом, что магия была подавлена.

— Ну, если не врешь…

Видно, что Леонтино еще сомневается. Немудрено: нелегко признать правоту соплячки впятеро младше тебя. Сати решает его «подбодрить»:

— Сердце Дракона сделает вас сильнее всех в Мире, кроме Богов. Надо только рискнуть. Я смогу применить «Вора Магии», видела, как пользовался им Левдаст.

— Хорошо, — произносит Джованни. — Держи!

Бывшая танцовщица ловит амулет, кристалл ярко сияет, просвечивая сквозь девичьи ладони, Сати командует:

— Держителсь за меня!

Джованни тут же вцепляется в девичью руку. Сати ойкает: как раз там беззащитное тело лизнула плеть. Но приходится терпеть.

Выполняя наставления Вестника, пуладжийка приводит в действие амулет. Очертания комнатки «плывут», как воздух над раскаленным очагом, в следующий миг в лицо бьет холодный и сырой ветер холодом и сыростью, в уши врывается грохот незамерзшего прибоя. Вместо земляного пола старостиного дома под ногами заснеженный камень.

— Это Полуночные острова? — уже зная ответ, машинально спрашивает Джованни. — Точно?

— Они самые, — заверяет Сати, на сей раз не кривя душой. — Где еще на Замерзшем море в Двенадцатом месяце нет льда?

Грязно-бурое, мутное небо, заснеженные черно-белые скалы, черные, будто маслянистые волны, украшенные белыми барашками волн яростно бросаются на скалы, мокрый черный камень дрожит под ударами. Милях в двух от острова белеет тяжелый паковый лед, горбящийся уродливыми гребнями торосов. Если отвернутся от моря, высятся нагромождения скал, битого камня, снега и льда. Леонтино запоздало радуется точности заклятия Сати: попасть в этот каменный хаос — значит, в лучшем случае, переломать ноги. В худшем вообще стронуть каменную лавину. А еще их могло бы забросить в море, при том, что полная мелкобитого льда вода не располагает к купанию и дальним заплывам. А еще — «размазать» на молекулы по всему пространству отсюда до Саггарда, бывало и такое.

Земля под ногами вздрагивает.

— Что это? — удивленно спрашивает Сати. На этот раз не надо притворяться и изображать из себя дурочку — Вестник ни о чем таком не говорил.

— Магия, — усмехается Леонтино. — Причем какая-то странная, не людская. Острова точно необитаемы?

Сати мнется, на помощь неожиданно приходит Миллимет.

— В некоторых хрониках говорится, будто после окончательно разгрома орки бежали на Север. Вроде бы на Землю Ночи, но не исключено, что и здесь у них есть крепость.

— Что ж вы не выяснили это? — спрашивает Джованни. — Они же злейшие враги людей, особенно ствангарцев?

— Туда не легко добраться: острова окружают многолетние льды, которые растаяли лишь однажды за все века. Но матросы не заметили на островах ничего живого — скалы и скалы… Я сам занимался этим вопросом.

— Они высаживались?

— Нет. Это и не дает покоя. Впрочем, посуди сам, стал бы владеющий магией народ сидеть тут тысячу лет? Ни разу не попытался бы отомстить?

— Может, собирались с силами, — отвечает Леонтино. — И собрались. Похоже, это где-то близко, пойдем, посмотрим.

— Сати, ты сможешь подавить магию? — спрашивает Джованни. Возможно, потоки магии на островах что-то защищает от распада, а может, неведомые маги научились защищать свою Силу? В любом случае, они собрали столько Силы, что при умелом использовании справились бы со всеми тремя главами Храмов. По крайней мере, Леонтино отчего-то не охота связываться с ними в магическом бою.

— Конечно. Но не время. Они еще не собрали всю Силу, какую могут. Нам она тоже пригодится…

Узенькая тропка между скалами, которые, кажется, лишь чудом сохраняют неподвижность. Порой края огромных глыб смыкаются над головой, кажется, стоит им чуть сдвинуться — и от путников не останется мокрого места. Но именно там ведет стежка чьих-то следов. Прошли неведомые островитяне — пройдут и люди.

Скальная теснина заканчивается внезапно, будто по волшебству. Перед глазами, как на ладони, оказывается узенькая, но длинная долина, до отказа заполненная людьми. Людьми? Если бывают люди зеленокожие, клыкастые, с выглядывающими из-под меховых шапок антрацитово-черными волосами. У многих в руках копья, но в центре долины творят ритуал несколько старцев с непокрытыми головами. Они увешаны всевозможными амулетами, как исминианка-танцовщица украшенииями, в свете костров и факелов взблескивают изогнутые, покрытые рунами жертвенные ножи.

— Орки, точно они, — почему-то шепчет Миллимет. — Много-то их как… Но что они делают?

— Колдуют, — ответствует Леонтино таким тоном, будто это все объясняет. — Не видите разве? Но что они делают и зачем…

Рядом с колдунами, отделенные от остальной толпы шеренгой зеленокожих воинов с копьями, прямо на снегу сидят ребятишки. Некоторые всхлипывают, большинство просто молчат: плаксы на суровых островах не выживают. Молчит и толпа, замерла, будто обращенная в камень.

Орк-шаман говорит медленно, напевно, будто рассказывает былину. Язык ни главы Храмов, ни, тем паче, Сати, не понимают. Наконец Леонтино решается пустить в ход заклятие-переводчик, и слышит:

— Да смилостивятся боги предков над нами, да помогут пройти в открывшиеся Врата, и да будет угодна им самая драгоценная жертва — та, что носит под сердцем продолжение своего рода.

Теперь ясно, что в толпе, окруженной стражниками — не только дети. Жрецы выволакивают за руку женщину-орку. Конечно, в шубе определить пол было бы непросто, но огромный живот выдает в ней женщину, притом еще и беременную.

— А говорили, некромантией лишь жрецы Лиангхара балуются, — с неподдельным изумлением произносит Леонтино.

— Захочешь жить — и беременных резать будешь, — с циничной усмешкой ответствует Джованни.

— Но их жизни ничего не угрожает! — возмущается Миллимет. — Да и заклятие нужно, чтобы сбежать отсюда всем народом. Только что понял, что они затевают.

— Верно. Ну, а ты что-нибудь пожалел бы, чтобы отсюда вырваться?

Ствангарец окидывает взглядом царящее вокруг запустение… и понимающе кивает:

— Твоя правда. Особенно если хотят не сами сбежать, а спасти народ.

Жрецы раздевают обреченную (и вправду женщина-орчанка). Ее привязывают к небольшому алтарю. Миллимет и Леонтино, тем более Джованни не считают себя людьми сентиментальными, но и они торопливо отворачиваются, когда в склонах долины заметалось эхо жалкого и жуткого крика. Толпа замирает, не шевелясь. Леонтино мимолетно изумляется, почему они не освободят женщин и детишек из рук жрецов-изуверов. Потом понимает: все это добровольцы. Те, кто согласились спасти свой народ ценой жуткой смерти под жертвенным ножом. И беременная, как бы ни страшилась смерти своей и нерожденного ребенка, пошла на это, спасая сам медленно угасающий народ орков, сотни таких же матерей, нынешних и будущих. Нынешних и будущих детей…

«Я бы на такое не согласился» — думают жрецы с невольным уважением.

Когда крики истязаемой затихают, на жрецов обрушивается лавина черной, страшной Силы. Она истаивает в лишенном магии пространстве, как струя дыма на ветру, но сейчас «дыма» столько, что окружающая пустота не успевает его поглотить. И оставшегося, соображает Леонтино, хватит, чтобы рушить горы, или…

Вот именно, или пробить еще одни Врата, а потом утащить туда весь народ. Куда поведут эти Врата? Например, в мир, где властвуют орки (если на Мирфэйне господствуют люди, почему бы не быть, к примеру, «орочьему» или «эльфийскому» миру?). Пока лучшие маги Мирфэйна едва сдерживают то, что лезет из одних Врат, вторые могут извергнуть что похуже…

— Сати, давай! — командует Леонтино.

Пуладжийка не шевелится, выжидая подходящий момент. Она почти позволяет оркам завершить заклятие и приводит амулет в действие, когда они готовятся пустить в ход всю накопленную Силу. Талисман светится сквозь ладони пуладжийки тревожно-алым светом. Несомненно, не заслони его Сати руками, все четверо бы ослепли. Напор чужой магии резко слабеет: она рассеивается лишенным магии пространством, но еще больше поглощается Сатиным амулетом. Амулет быстро нагревается, девушка закусывает губу, сдерживая крик — светящийся амулет каленым железом жжет ладони.

Внизу, начинается смятение. Заклятье рушится, и все — жрецы, толпа, несостоявшиеся жертвы, стражники — мечутся, выискивая причину катастрофы, долина наполняется криками и топотом. Ищут виновника срыва, не подозревая, разумеется, что на островах, второй раз за последнее пол-тысячелетия, появились гости.

— Ух, жжется, — наконец, произносит Сати, пряча раскаленный амулет в кожаный мешочек, и остужая руки снегом. — Ну и силища была, он чуть не взорвался… Вот что значит, человеческие… тьфу, орочьи жертвоприношения. Зато теперь они в вашей власти, господа.

— Как это? — не понимает Леонтино.

— Чтобы драться с Тварями Ночи, нужно войско. Пока будете крушить Врата, кто-то должен сдерживать натиск Тварей Ночей, прикрывать вам спины. Верно?

«Точнее, для того, чтобы у вас, троих дураков, появился шанс против компании Мелхиседека. Ну, а на Врата все равно не хватит» — заканчивает мысль пуладжийка, но вслух предусмотрительно не произносит.

— Слушай, ты права. Но как этого достичь?

— Очень просто. Сейчас их жрецы поймут, где воры, то есть мы. Тогда самое время показать Силу. Без жертвоприношений они с вами не совладают.

— Откуда магию возьмем?

— Отсюда, — показывает на чуть остывший амулет пуладжийка. — Силы тут хватит на уничтожение всего Ствангара, и еще на державу Атаргов останется. Сможете? Жаль, орочью Силу вы все равно не используете, но тут и другая есть.

— Естественно, — с деланным равнодушием произносит Леонтино, но так, что Сати ясно: его самолюбие задето. Пуладжийке это на руку: те, чья гордыня уязвлена, порой не замечают очевидного. Например, момента, когда превращаются из кукловодов в марионеток в огромном кукольном театре с красивым названием «Мирфэйн».

— Пора действовать, — напоминает Сати. — За нами уже пришли.

От толпы, в которую смешались присутствующие, отделяется отряд человек в пятьдесят. Кроме воинов, в нем несколько седобородых магов. Вынесенные из ножен грубо кованные мечи, копья наперевес, жрецы, увешанные амулетами — все свидетельствовует о решимости туземцев покарать укравших Силу, раз уж не удалось завершить величайшее в их истории заклятие.

— По моему сигналу наносите удар. Я освобожу Силу, но всего на миг. Готовы? Давайте!

…Воины и жрецы как раз успевают заметить пришельцев. Самый высокий, указав на отряд, что-то кричит. Наверное, команду: «В атаку!» — в подобной ситуации больше говорить нечего. Жрецы семенят сзади, не успевая за воинами. Пока нет магии, нет от них и толку.

Сила, еще недавно не ощущавшаяся магами, обрушивается водопадом. Будто из подземелья, куда не проникает ни шум, ни свет с поверхности, они попадают на базар в аркотский полдень. Впору сойти с ума… Леонтино, Миллимет и Джованни ожидали этот момент, и потому не упустили. В лицо атакующим оркам-воинам хлещут ледяные иглы, следом прямо в строю атакующих взвивается, разметывая снег и каменное крошево, смерч. Несколько воинов, оказавшихся в пределах его досягаемости, взмывают в воздух, отлетает, как выпущенное из баллисты, копье одного из воинов. Оно вонзается в бок его сотоварищу, пробив кольчугу, и тот, хрипя и пятная снег кажущейся черной кровью, оседает наземь. Миг — и его тело тоже поглощает чуть сместившийся смерч.

Миллимет берет на себя самое трудное. Уже оправившиеся жрецы пытаются применить магию, хоть и сознают, что против чужаков шансов у них нет. Верховный Судья Аргишти пресекает эту попытку быстро и безжалостно. Зато чуть погодя жрецы делают крайне неприятное открытие: они не могут даже развернуться и побежать. Как и остановиться. Как и нанести новый удар магией. Тела им больше не принадлежат. Они делают то, что прикажет кукловод-пришелец. А он приказывает подойти ближе и выслушать, не перебивая, что он скажет.

Жрецы подходят. Теперь ясно, что они — и впрямь старцы. Зеленая кожа сморщилась, задубела от ледяных ветров и словно поблекла от времени. Выцвели, как полинявший под дождями флаг, алые глаза. Когда-то угольно-черные волосы обрели странный серый с фиолетовым отливом цвет. Рука одного из жрецов еще сжимает покрытый рунами окровавленный жертвенный нож.

— Меня зовут Яллог сын Шарруга из рода Даманхура клана Хуррауша, — представляется один из магов. «Либо знает язык, либо пользуется какой-то магией. Надо выяснить» — думает жрец Лаэя. Наверное, самый сильный, или самый старый — кто их, зеленых, поймет? Да и какая разница? — Вы призвали, и я пришел.

— Мы не стали бы вас убивать, но, увы, иначе вы бы не согласились говорить, — начинает Миллимет. — Вы должны были убедиться, что сила на нашей стороне, и лучше принять наши условия.

— Какие? — немедленно спрашивает Яллог.

— Много ли ваш народ может выставить воинов?

— Вам какое дело? — огрызается Яллог. Он еще пытается показать свою независимость и важность — по крайней мере, пока рядом уцелевшие воины отряда. Но и сам уже понимает: чужаки способны на все.

— Так все-таки сколько?

— Допустим, тысячу.

— Прекрасно, Яллог сын Шарруга, — продолжает «переговоры» Миллимет. — Этого как раз хватит. Видите ли, мы идем к Вратам, и нам требуются воины.

— Один молодой человек уже звал нас под свою руку.

Если Леонтино и удивляется — виду не подает. Просто берет на заметку, что надо будет расспросить Яллога поподробнее, а заодно и Сати — вдруг что-нибудь знает и она… Впрочем, едва ли парень может представлять опасность, если не смог заставить орков воевать.

— Но у него не было тех аргументов, которые есть у нас, почтенный Яллог, — слово «почтенный» в устах Миллимета звучит как издевка. — Мы можем уничтожить ваш народ здесь и сейчас, и никто во всем Мире ничего не возразит. Наоборот, мы станем героями, навсегда избывшими оркскую угрозу вместе с последними орками.

— Где гарантии, что, если мы пойдем…

— Ваши женщины и дети останутся живы? Увы, никаких гарантий мы вам дать не можем. Разве что…

— Ваши жены и дети останутся здесь, на островах, — включается в торг Леонтино. — Мы возьмем только тех, кто может драться, и пока идет война, остальные будут в безопасности. А потом, в награду за вашу помощь, Храм Лаэя может, например, переправить вас куда-нибудь южнее, где не столь холодно и неуютно.

— На тот свет?

— Зачем же? — вносит лепту и Джованни. — В мире полно мест, где людей еще нет. Вдобавок, Храмы ведь могут наложить на места, где вы живете, заклятия, скрывающие их от людских глаз. Мы не склонны уничтожать тех, кто не представляет — и уже никогда не будет представлять — угрозу для людей.

Яллог оскаливается. Получилось жутковато, но трое магов лишь злорадно усмехаются: мол, побесись тут… зеленый.

— Вы хотели сотворить заклятие, переносящее ваш народ в другой Мир, верно? — продолжает Леонтино. — Мы сделаем почти то же самое, но менее затратным и варварским методом. Только решение нужно принять сейчас. Увы, на длительные переговоры нет времени, Врата того и гляди впустят в Мир его погибель. Да или нет?

— Скорее да, — вздыхает Яллог. Может быть, он вспоминает о Тетрике, который просил вмешаться в войну. Теперь их заставят это сделать, да еще используют всех воинов народа орков как пушечное мясо. И все-таки шанс спасти остальных, вырастить новых воинов и… нет, не посчитаться, но, может быть, хоть когда-нибудь вырваться из-под нового ига… есть. Появится, если принятть условия чужаков.

— Чудесно, — радуется Миллимет. — В таком случае, где находится Сердце Дракона.

— Его здесь больше нет, — спокойно отвечает Яллог. — Его забрал тот молодой человек.

— Что?! — вырывается у Сати. Вот это новость! Что самое интересное, круг подозреваемых слишком мал, можно сказать, состоит из одного человека. Тетрик! Оказавшийся было в руках у драконов, но таинственно пропавший два месяца назад. «Вот о чем говорил Вестник» — догадывается пуладжийка.

Похоже, драконы, или, по крайней мере, один из них, предали. Сати испытывает нечто, похожее на злорадство и ловит себя на том, что тихо ненавидит Союзников. За то, что они могут безнаказанно стегать ее плеткой, как рабыню, и держать на коротком поводке. За все то, что приходится творить по их приказам. Она напоминает себе, что это делается, чтобы стать вровень даже не с Вестниками, а с Наместником, самой стать Наместницей. Помогает мало, но сейчас другого выхода нет — надо делать все, что поручат, и прятать недовольство подальше. Может быть, потом, когда удастся обрести вожделенное могущество…

«Значит, действуем, как задумал Вестник — решает Сати. — Натравливаем одну группу глав Храмов на другую, сводим их вместе где-нибудь у Врат и сталкиваем между собой, при этом освобождаем магию, чтобы они могли драться изо всех сил. Тогда точно не остановятся, пока друг друга не перебьют».

— Понятно, — произносит она. — И я даже знаю, как зовут этого человека.

— Как? — удивляется Леонтино. — Подозреваю, что это…

— Мелхиседек, кто же еще?

Орк прекрасно владеет собой — по крайней мере, на его лице ни Леонтино, ни Джованни, ни Миллимет не могут увидеть удивления. Миг спустя Яллог соображает, что Сати отводит беду от Тетрика (с которым воевать тем более не охота). Те же, кого ложно обвинили в воровстве, оркам не родня. Лжецы-муурддо пусть сами разбираются меж собой.

— Он тоже решил, что ко Вратам успеется, — вдохновенно врет пуладжийка. — И перехватывает Сердце Мира. Но с орками под рукой можно его отбить.

Леонтино, надо отдать ему должное, колеблется. Покойная Дарящая Любовь просила их не враждовать из-за древних артефактов, а вместе избавить Мир от угрозы. Но уж слишком велик соблазн лишить временных союзников козыря в будущей борьбе, а заодно приобрести его самому. Леонтино потому ни разу не проиграл соперникам, что всегда умел смотреть в будущее. И никогда не обольщался насчет своих возможностей. «Слова — ветер, намерения — волны, возможности — скалы», сказал один из первых Кормчих Бури. Намерения и слова могут измениться в любой момент, а возможности меняются долго и трудно. А уж возможность приказывать драконам стоит немало…

— Попытаемся, — произносит он.

Лицо Миллимета вытягивается от изумления. «Как лошадиная морда!» — думает Леонтино и подавляет усмешку.

— Но мы же хотели…

— Я тоже хотел, Вальтер, — жрец Лаэя просто расплывается в улыбке. — Но учти, после победы Мелхиседек будет беречь находку, как зеницу ока. А с Сердцем Дракона и поддержкой драконов мы сами уничтожим Врата. Можно сделать так, чтобы Мелх сам почти сделал дело, бросил в бой все, что имеет, надорвался и погиб. Мы не будем даже драться…

«Хотя, конечно, лучше повязать недоумков кровью, — заканчивает мысль Леонтино. — Иначе потом придется вырывать Сердце Дракона еще и у них».

— Но Мелхиседек хитер, — замечает Сати. — Он это тоже понимает. Он не подставится вам. Ваш единственный шанс — появиться рядом с его группой и ударить в спину, когда он уже ввяжется в бой.

— Пожалуй, Сати, ты права, — признаетч Леонтино. — Яллог, когда ваши воины смогут собраться отдельно?

— Мы готовились к путешествию в другой мир, и собрались тут, в священной долине, отправляться в путь. Воины могут выступить немедленно, самое большее через час.

— Прекрасно. Старейшины, — обращается Леонтино ко всей группе жрецов-вождей. — Женщины и дети могут отправляться по домам. Мы за ними вернемся. А воины пусть останутся в долине. Через час мы отправимся к Вратам. Сати, сможешь доставить туда всех?

— С помощью их же Силы — запросто, — хмыкает Сати. — Постараюсь забросить вас так, чтобы Мелхиседек ничего не заподозрил. Несколько дней вам придется идти до него пешком. Ничего, перехватите, не маленькие. Но потом мне придется ненадолго вас покинуть.

…Безрадостная это земля. Снега нет, но нет и камня, и даже земли — лишь бесконечное, покрытое инеем поле хрустящего под сапогами черного шлака и бурое низкое небо над головой. И так — насколько хватает глаз. Леонтино, безошибочно чувствующий грунтовые воды даже на глубине мили, уже знает: здесь нет воды, а значит, и жизни. Лишь предусмотрительно запасенная орками в виде ледяных глыб вода спасает войско от жажды.

Орки маршируют в указанном Сати направлении уже не первый день. Сколько их прошло всего, Леонтино определить не может: орки идут, пока не начинают падать от усталости, наскоро едят мороженное мясо и рыбу, растапливают во рту куски льда — и засыпают, чтобы на «утро» неутомимо маршировать дальше.

Теперь указания девушки не требуются. С каждым часом жрец Лаэя чувствует источник Силы (которым, несомненно, является двигатель «летающей колесницы» и сами жрецы — сильнейшие маги Мирфэйна) все отчетливее.

— Этот привал будет последним, — произносит Сати однажды «вечером». — Приготовьтесь, завтра предстоит бой. Кстати, у вас могут появиться как новые враги, так и новые союзники. Будьте готовы.

— Кто же это?

— Не забывайте, что один отряд был послан раньше. Никто не сказал, что они не попытаются вести свою игру…

«Ночь», неотличимая от «дня», проходит спокойно. Ничего подозрительного не замечают ни орочьи дозоры, ни дежурящие по очереди Миллимет, Леонтино, Джованни и маги орков. Вдали чувствуется распространяемая группой Мелхиседека аура разномастной Силы, а хозяева Врат затаились, будто решив оставить многострадальный Мирфэйн в покое. На мертвой равнине царит гробовая тишина, ее нарушает лишь храп спящих орков, да хруст шлака под сапогами дозорных. Звуки странным образом тонут в тишине, хотя слышен даже шум крови в ушах. Кажется, время замерло, как скованная льдом река.

В свой черед лагерь просыпается. Орки спят не раздеваясь, едят один раз в «день», становясь на привал, подъем не занимает и минуты. Встать, схватить оружие и двинуться дальше, благо, спят они в том же порядке, в каком и идут. «На такое, наверное, не способны и жрецы Храма Аргелеба!» — с неожиданной гордостью думает о «своей» армии дежурящий в последнюю смену Леонтино, глядя, как мимо проходит колонна орков… Его размышления прерывает голос ствангарца, незаметно подошедшего сзади.

— Где Сати? — изумляется Миллимет. — Леонтино, вы ее не видели?

— Нет, Вальтер. Как сквозь землю провалилась. Яллог тоже ничего не видел…

— Может, она нас обманула? И не было там никакого Сердца?

— Да зачем ей это? — в сердцах бросает аргиштианец. — Если б она хотела обмануть, «забыла» бы нас на островах. Без магии орков мы бы не одолели…

— А где Джованни? — не отстает Леонтино. — Я не я буду, если эти двое не решили вести свою игру…

— За Джованни не волнуйся, — отывечает Миллимет. — Обернись!

Сзади и вправду подходит жрец Элисара.

— Видел Сати? — был первый вопрос, заданный темесцем.

— Нет, — отвечает маг. — Но там, где она спала, нашел вот это.

— Покажи!

В руках у Джованни появляется коротенькая записка. Леонтино всматривается в аккуратный, изящный, явно женский почерк. Орки пишут совсем по-другому, да и то только жрецы, среди людей женщиной была лишь Сати, сомнений не остается: письмо могла написать только пуладжийка. Впрочем, внизу стоит подпись.

«Прошу прощения господ глав Храмов, что пришлось вас оставить. К сожалению, даже ударив в спину Мелхиседеку во время боя, вы сильно рискуете. Нам, жителям Эрхавена, прекрасно известно, на что способны жрецы Лиангхара. Чтобы одолеть Мелхиседека и его сторонников, вам нужны союзники. Именно поэтому пришлось вас покинуть. Я должна найти тех, кто примут первый удар на себя и дадут вам подойти незамеченными.

Действуйте так: когда по всплескам магии поймете, что завязался бой, немного подождите — и бейте. Орков пошлите вперед — пусть спутники Мелхиседека отвлекутся на их истребление и пропустят главный удар. Я смогу вернуться к вам лишь во время битвы, когда станет ясно, что Мелхиседека удалось связать боем. И помните, что вы мне обещали.

Сати».

— Она сбежала, обведя нас вокруг пальца! — возмущается Миллимет. — И прихватила с собой амулет, подавляющий магию! Что будем делать?

— Что, что? — махает рукой Леонтино. — Пути назад нет, без этого Вора магии мы не можем вернуться. Действуем, как задумали, заодно захватим «воздушную колесницу».

Под щекой что-то хрустит, острые грани впиваются в кожу. Аэлла приоткрывает глаза и видит, что лежит на заиндевелом шлаке посреди бескрайней равнины. Жизни на равнине нет — словно сюда брезгует падать даже снег. Лишь мутное, черное небо и еще чернее — шлак. Больше ничего не видно.

— Аэ, ты в порядке?

Нек! Жива!

— Да. А ты?

— Тоже. Вставай, все кончилось…

Пошатываясь, Аэлла встает. В боку угнездилась боль — приложило о землю от души… Нек пришлось хуже: лицо просто побелело от боли, только выдержка лучшей храмовой целительницы не дает выть в голос. Что с ней случилось? Перелом? Или все-таки ушиб, но как же должно ударить руку, чтобы такое получилось?

— Похоже, удалось, — бормочет Неккара, сама не веря в удачу..

— Удалось, — эхом отвечает Аэ. — Мы у цели.

— Если можешь — пошли, — пытаясь пристроить руку так, чтобы поменьше болела, произносит Неккара.

Аэлла не спрашивает: «Куда?». Сила Мира позволяет чувствовать, где находится брешь в защите Мирфэйна, откуда в Мир лезут чуждые ему силы. Бывшая танцовщица могла бы закрыть глаза и идти, если б не опасалась споткнуться и ободрать лицо о шлак. Но остается еще вопрос. Может, Неккара ответит? На него Сила Мира ответить не может — иначе Боги не доверили бы ее людям.

— Что будем делать у Врат?

— Вот дойдем до них, и решим, — безапелляционно произносит жрица. — Сначала — добраться.

Они шагают по хрусткому шлаку, не особенно надеясь, что дойдут, тем более не думая о возвращении. Припасы остались на Сумрачном острове, саней тоже нет — если до Врат хотя бы неделя пути, они не доберутся.

Но так далеко идти не пришлось. Дорогу преграждает тоненькая даже в шубе девичья фигура, и голосом Сати говорит:

— Как здорово, что вы живы! Аэ, теперь ты точно последняя надежда.

— Что?! — широко раскрываются глаза Аэллы.

Сати облизывает губы — одно дело врать всяким там главам чужих Храмов, и совсем другое — близкой подруге и однокашнице, пусть и бывшей. Да и Амелия — она, по крайней мере, плетью не била. На миг девушка даже колеблется, подумывая, а не открыть ли Аэлле правду? Все-таки у нее — Сила Мира, с ней пуладжийка может чувствовать себя в безопасности… насколько это вообще возможно. Но вспоминается крошечная чашечка, наполненная ее слюной.

— Ничего. Частица тебя нам тоже пригодится. На случай, если будешь играть свою игру.

— Крови своей я вам не дам!

— И не надо. Если магию построить чуть по-другому, сгодится и слюна… И остальное тоже.

— Остальные предали, — решившись, произносит девушка. — Главы Храмов договорились между собой, что используют Врата с целью бегства из рушащегося Мира, но тем самым ускорят его падение.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спрашивает Аэ.

— Они шли за вами по пятам, от самого Саггарда. Точнее, летели… Я отлучилась, и меня взяли в плен. Бежала, только когда они приземлились, чтобы идти к Вратам по земле, в дне пути отсюда. Вы пока ближе.

— А Тварей Ночи кто наслал? Уж очень они вовремя появились!

— Главы Храмов не смогли бы их подчинить, — нарушает молчание Неккара.

— Но это по силам Тетрику. Он использует магов, как матрионеток, — отвечает на недосказанный вопрос Сати. — Хочет, чтобы они прорвались к Вратам, а сам идет по их следам, чтобы добить ослабевших победителей в первой схватке…

— Тетрик? — глаза Аэллы широко раскрываются. — Нет! Он не мог!

— Мог, Аэ, — вздыхает Сати. Недаром, недаром Амелия говорила, что лицо у нее выразительнее, а мимика достовернее, чем у Аэллы. Аэ, сама отличная лицедейка, так ничего и не заподозрила. — Я знаю, что ты его любила, но… Мужайся, Мир можешь спасти только ты.

— Да не любила я его!.. — раздраженно восклицает Аэлла, сплевывая на шлак. Но и тон женщины, и этот плевок говорят Сати: любила, и еще как. Готова была пойти за ним в огонь и воду. И это замечательно. Как ни странно, именно из друзей и влюбленных получаются самые страшные и непримиримые враги. — Еще чего — он же мальчишка…

— Верно, Аэ, — закрепляет Сати успех. — Избалованный, капризный мальчишка. Но сейчас у него в руках чудовищная Сила, перед которой бессильны даже Боги. Остановить его сможешь лишь ты.

— И остановлю, — отвечает женщина твердо. — Тетрик владеет Силой Мира, так? А на что еще он может рассчитывать?

— Во-первых, на его стороне будут воевать сильнейшие маги нескольких Храмов, — начинает Сати. — Высшие жрецы Лиангхара, Амриты, Аргелеба, Кириннотара, в том числе, увы, Амелия. Тетрик подчинил ее волю себе. Увы, Неккара, с ними также и Крейтон, которого тебе придется остановить, как Аэлле — Тетрика. Не дрогнешь?

— Нет. Но… как ты смогла сбежать, если у них — такие силы?

— Не все главы Храмов подпали под его власть. Леонтино, Кормчий Бурь Храма Лаэя, Верховный Судья Аргишти Вальтер Миллимет и Мастер Храма Элисара Джованни отказались помогать отступникам. Они помогли мне сбежать. Они могут стать союзниками против Мелхиседека — на время, необходимое, чтобы его победить. Потом, боюсь, попытаются добить ослабевшего победителя…

— То есть мы можем рассчитывать на их помощь?

— Можете. Но я должна их предупредить, чтобы они согласовали с вами свои действия.

— Они близко? Может, лучше соединиться?

— Даже втроем они слабее Мелхиседека, его компании и, главное, Тетрика. Зато у них есть войско — тысяча орков, согласившихся им помочь. Такое войско легко заметить. Они помогут вам, только если отвлекут врага на себя. Поэтому я и должна согласовать с ними время и место атаки. Ясно?

— Да, — отвечает целительница.

— В таком случае разрешите мне удалиться. Они уже зовут меня обратно.

— Иди, Сати, — вздыхает Неккара. — Да благословит тебя благая богиня.

Женщина обнимает Сати, обветренными губами целует в щеку. Другой щеки касаются губы Аэллы. На миг в душе девушки что-то ворохнулось. «Они мне верят, а я втравлю их в бойню. — Но стоит подумать о том, что с ней могут сделать за непослушание, как раскаяние исчезает без следа. — Простите, но я спасаю свою жизнь. Я же не мешаю вам спасать свою! Если вы выживете, я за вас только порадуюсь» — думает пуладжийка, шагая по шлаку. Помимо воли на губах зажигается злорадная усмешка. Как, оказывается, просто и весело дурачить уродов, неведомо за что обласканных Богами и думающих, что раз они главы Храмов, так самые умные. Вот бы и союзнички из Врат такими же оказались… Впрочем, об этом думать еще рано.

Сати проходит по шлаку шагов сто. А потом пропадает, будто ее и не было. Старшая жрица и послушница переглядываются:

— Я потеряла свою любось, Нек.

— И я тоже, Аэ. Лучше бы Тетрик и Крейтон умерли, чем предали!

— Что же теперь делать? Как я подниму руку на Тетрика?!

— Ты должна, Аэ. Если не ты, то кто же? Больше некому.

— Знаешь, Нек, кажется, мы последние, кто еще не предали наш несчастный Мир…

— Может быть, так оно и есть.

О том, что сказанное может оказаться неправдой, равно как об источнике Силы Сати в лишенном магии краю, ни одна из них не задумалась. Давно замечено, что радость ослепляет. Но горе ослепляет сильнее.

Глава 5. Сила Мира, Воля Мира

…В первый момент Тетрик не понял, что случилось, почему орки начали стрелять куда-то вверх, а лодки — лихорадочно разворачиваться. Потом одну охватывает прилетевшая сверху струя огня, жидкое пламя полыхает даже на поверхности ледяной воды, еще одна лодка, не успев развернуться, врезается в пламенеющее озеро. Чадное пламя, дым, крики заживо сгорающих… Остальные отчаянно табанят, чтобы избежать огненной погибели. В голову Тетрика врывается е подзабытый беззвучный голос Рогира:

«Сейчас я достану тебя из моря, человечек».

Как и месяц назад в северном Васте, огромные когти смыкаются на груди. Миг — и эрхавенец оказывается выдернут из каяка, как морковь из грядки. Заплясавшая на волнах бесхозная лодочка стремительно отдаляется, пока не пропадает во мгле.

«Спасибо, что спас меня, Рогир!» — думает Тетрик.

«Не за что! Воры-орки давно должны были получить по заслугам. Жаль, мы не могли прорваться к ним на острова. Сердце Дракона у тебя? Чувствую, что у тебя. Достань его из «футляра» и приложи к моему телу».

Тетрик повинуется, извлекая драгоценный талисман сначала из кармана, потом из кожаного мешочка. Он прилип к кошмарной лапе, точно магнит к железу, и можно не бояться, что Рогир его потеряет.

«Уничтожил ли ты защищавшее острова заклятие, человечек?»

«Теперь это неважно, Рогир. Мне нужна ваша помощь. Орки отказались помочь штурмовать Врата».

«И что из этого следует?»

«Вы должны помочь. Кроме вас — некому».

«Не очень-то на это рассчитывай, человечек, — раздается в голове мыслеречь дракона. — Я обещал дать тебе свободу. Больше — ничего. А Пятеро Старейших нашего народа не обещали и того. Так уж и быть, отнесу тебя туда, куда скажешь, а дальше действуй сам».

«Но ведь если у меня не получится, вы тоже пострадаете!»

«Поэтому постарайся, человечек, справиться с Вратами, ладно? — Тетрику кажется, что в мысленном голосе дракона звучит издевка. — Нашему народу не нужны новые потери. И радуйся, что среди твоих противников не будет нас».

«Да уж. Повод для радости! — думает Тетрик. — Конечно, будет лучше завоевать победу руками презираемых вами Новых народов, особенно людишек. Для вас, а не для Мира».

«Именно так. Но что нам Мир? Он отверг нас, а эти Новые Народы отняли самое ценное. Что с того, что они завоюют для нас победу? Вас, люди, в Мире больше всех остальных, вместе взятых, развелось. Выкручивайтесь сами. Жизнь каждого дракона стоит миллионов людских жизней».

«Конечно! — с внезапной, самого удивившей злобой, думает Тетрик. — Вы же бессмертные».

«Нет, человечишко, но живем мы десятки тысяч лет. Где-то тысячу ваших жизней, может, и две тысячи. Ис этой точки зрения все сходится. Но кое в чем ты прав. Просто отпустить тебя на волю — слишком мало, чтобы отплатить за возвращение Сердца Дракона. Пожалуй, кое-что можно сделать».

«И что же?»

«Могу доставить тебя за несколько часов туда, куда пожелаешь. Только на дальний южный материк, который вы называете Аркотом — дня за четыре».

«Так далеко мне не нужно», — думает Тетрик, лихорадочно соображая, куда бы отправиться. Можно и прямо к Вратам, но что толку — в одиночку пытаться их уничтожить и одновременно отбивать атаки Тварей Ночи невозможно. Может, в Ствангар? Далеко. Армия все равно не успеет, особенно если вспомнить, как медленно работают бюрократы Империи. Те, кто южнее Ствангара, подходят еще меньше. Нортер? Там, конечно, попроще, но, во-первых, небольшое королевство подчиняется империи Атаргов, зажато между землями кочевников и Ствангаром, и потому не сможет выделить ни полка — даже если и будет слушать никому неизвестного мальчишку. Кроме того, они тоже не успеют. Даже одвуконь, да и как прокормить коней во льдах? Помощь должна прийти откуда-то из самого Поля Последнего Дня. Это должны быть люди, понимающие, что если не остановить Тварей Ночи и их Хозяев, Мир окунется в кошмар, по сравнению с которым случившееся покажется мелочью…

Но где в Поле могут оставаться люди? В поморских деревеньках? Не смешите — такие деревни сразу станут добычей драконов и даже наземных Тварей Ночи. В поселках рудокопов в крутых холмах Поля, небольших городках с литейными и оружейными мастерскими? По ним должен был в первую очередь ударить голод и холод, если рядом нет угольных карьеров (впрочем, углем сыт не будешь). Остается лишь одно место, откуда не могли убижать все, и где было достаточно людей, чтобы хоть кто-то уцелел до сих пор.

«Можешь доставить меня в Марддар?»

«Конечно. Держись, разворачиваемся!»

Гигантские крылья бьются об воздух, порождая внизу ледяной ураган, огромная туша дракона изящно, почти на кончике крыла, разворачивается. Внизу проносятся бесконечные заснеженные, залитые мглой поля, лишь изредка дыбящиеся высокими холмами. Заснеженные просторы безлюдны, лишь черными змейками ползут орды Тварей Ночи.

Войска пришельцев из иных Миров начинают наступление. Чем ближе к Марддару, тем их больше, тем плотнее сбиваются несметные орды.

На ближних подступах к городу земли, свободной от чудовищ, почти нет. Тетрик сглатывает, представив, каково противостоять такой силище. Если такая же орда охраняет Врата, там едва ли справилась бы и вся ствангарская армия. Кстати, со всей ее артиллерией: иных из обложивших город чудищ не берут, наверное, и стофунтовые пушки темесских линейных кораблей. Но откуда тут взяться полкам ствангарской армии, тем более — линкорам? Речка Марддар мелка для бронированных исполинов, да и промерзла, наверное, до дна…

Но неужели в Марддаре остались такие силы, что для всей орды найдется работа? Тетрик вглядывается в город и разочарованно вздыхает: Марддар напоминает одну огромную руину, засыпанную снегом. Внизу не видно ни огня, на улицах — ни души, хотя в такое время, если бы в городе кто-то был, они были бы обязаны суетиться, заряжать пушки, окапываться, маневрировать. Похоже, в городе есть лишь немного людей (если вообще есть). Тогда зачем такая орда?

«Наверное, это просто сборный пункт, — думает юноша. — Отсюда пойдут на юг, к Рубежу и далее». Отчего-то, даже зная, на что способна ствангарская армия, Тетрик ни на миг не сомневается: они прорвут Рубеж, как только доберутся. Тогда, наверное, не будет и смысла штурмовать Врата. Наверное, это и имели в виду те, кто говорили, что нужно закрыть Врата до конца года.

«Снег может быть опасен! — предупреждает Рогир. — Может взрываться под лапами, может разъедать их наподобие кислоты, может разносить заразу. Внизу смотри, куда ставишь ногу».

«Спасибо» — на этот раз совершенно искренне отвечает Тетрик.

Заложив над городом широкий вираж, дракон снижается. Он садится на пустыре на окраине города, но, когда до укрытой снегом земли остается не больше двух копий, просто разжимает когти. Тетрик плюхается в сугроб, провалившись с головой — по счастью, снег оказывается обыкновенным, без жутковатых сюрпризов. Когда юноша вылезает из него, встает на ноги и отряхивается, силуэт дракона, удаляющийся к северо-востоку, уже едва виднеется в мутном небе.

Вот и рухнули надежды на помощь. Это ничего не меняет: для того и дали Силу Мира, чтобы он делал дело, ни на кого не оглядываясь, если надо, вопреки всем. Но кто сказал, что помощи вообще не будет? В городе должны быть люди! Они должны понять, что, если не добраться до Врат, этих не остановить.

Тетрик идет туда, где за небольшим оврагом (едва ли задержит даже мелюзгу) виднеется коробка полуразрушенного барака. Пустые глазницы окон зияют абсолютным мраком, но лишь в этом мраке, похоже, и осталась жизнь…

За бараком находится еще несколько таких же. Сложенные из грубо обработанного камня, битого кирпича, трех-, пяти, а ближе к центральным кварталам и семиэтажные, они потрескались от морозов, кое-где стены обвалились, создав завалы битого кирпича. Справа проплывают кутающиеся в морозной мгле развалины литейной мастерской. Кирпичная стена обвалилась, открыв внутренности склада. Перед глазами Тетрика сложенные в специальные ящики ядра — маленькие, для десятифунтовок, и огромные, для стафунтовых крепостных мортир, вытесанные из валунов и литые из чугуна, мешки с картечью, бочки с порохом. Пушки наверняка готовили к отправке на юг, и отправили бы, если б не началось это. Одного склада хватило бы не на один артиллерийский полк — но нет тут этого полка. Вообще нет людей.

Нет ли?

В дальнем конце заставленного пушками, ядрами и бочками с порохом помещения суетятся двое — под многими слоями шуб, многомесячной грязью на лицах не различишь, мужчины или женщины. Один изо всех сил пытается столкнуть с места двадцатифунтовую полевую пушку, второй тащит к пролому, массивный мешок с каменной картечью. У толкающего пушку, похоже, совсем юного, еще только пробивается пушок над верхней губой. Вторая, возможно, женщина. Точнее девушка. Еще точнее…

— Ай, навались! Нужно выкатить пушку, иначе всем конец!

Голос гулко разносится в мертвой тишине развалин, сомнений в том, кто они такие, не остается. Теплая летняя ночь на берегу Эрхавенской бухты, поселок рыбаков на песчаном пляже, стиснутый крепостной стеной и морем. Тогда они пришли вдвоем — еще не ставший в ту пору героем Раймон Бонар и его племянник, Базиль.

— Что же мы стоим, пошли к Тетрику! Он будет рад! А кто с тобой? — наконец замечает Базиля увлеченно болтающая девчонка. Племянник потерял дар речи, не замечает никого, кроме нее. «Еще бы, — думает Раймон. — Она первый встреченный здесь человек, да и девчонка красивая. Еще влюбится…»

— Племяш мой, — так же, как Исмею, отвечает Раймон. — Базилем зовут.

— А я Айша, — смело протягивает она руку Базилю. Мальчишка краснеет от смущения, но все-таки находит смелость пожать загорелую, теплую сухую ладонь.

— Пойдем к нам, — повторяет Айша.

Сестра, помнится, как-то уж очень пристально на него смотрела… Потом бросилась спасать в объятый магическим кошмаром родовой дворец Бонаров. Кто ж знал, что их любовь превозможет даже магию Владыки?

— Айша! Базиль! — позабыв о разочарованиях и бедах, даже о нависшем над городом кошмаре, кричит юноша. Базиль отрывается от пушки и смотрит на Тетрика. На лице написан чуть ли не суеверный страх.

— Тетрик? Нам сказали, тебя взяли в плен…

— Кто сказал?

— Аэлла, Неккара, Сати, Крейтон… Как тебе удалось выбраться?

— Очень просто. Драконы нам больше не враги, — поясняет Тетрик. — Правда, и не друзья тоже. Когда они тут были?

— Недавно, дня два назад. Сразу же ушли, нас оставили, правда, дали немного еды.

— Тогда они могли проскочить, — произносит Тетрик. — Вы знаете, что готовится штурм?

— Да, — отвечает Базиль. — Я взбирался на башню кафедрального Храма Аргишти — их видимо-невидимо, еще со вчерашнего дня. Но мы не сдадимся! — произносит он со спокойствием обреченного. — Будем драться до конца.

— Тетрик, ты владеешь магией, которая не тает даже здесь? — произносит Айша. Юноша смотрит на только на обретенную после полуторагодовой разлуки сестру. Теперь она не напоминает взбалмошную девчонку — умудренная жизнью и совсем взрослая, хоть на вид и юная женщина. Да и Базиль… Немного же осталось от мальчишки, которого Тетрик видел еще до битвы за Эрхавен! Они будут прекрасной парой… — Левдаст рассказывал… Ты нам поможешь?

— Конечно, — произносит он. — Но, боюсь, в одиночку мне их не остановить. Какие силы в городе, сколько тут людей?

— В этом квартале последнее время кормился огневец, — припоминает Базиль. — Тут никого, наш отряд тоже погиб. В остальных местах — у мельниц, пристаней, в центре и на юге — там тоже трущобы — есть такие же отряды, как мой. Но не рассчитывай, что они сдержат натиск: в городе сорок-пятьдесят отрядов, самые большие по семьдесят человек, в основном — по двадцать-тридцать, не больше. Вот и считай, сколько людей. Пушек у них нет, точно известно. Не все знают об этом складе, а если знают, все равно не успеют. Надежда на тебя, Тетрик. На твою магию.

— Когда пойдут на штурм? — просто чтобы скрасить тягостное молчание, спрашивает он.

— В любой момент. Похоже, он наступил. Слышите?

Как ошпаренный, Тетрик бросается к пролому. Петлять в оставленных хозяевами склада проходах некогда. Юноша перепрыгивает бочки с порохом, мешки с картечью, аккуратные пирамиды больших, массивных ядер. Зацепишь такие ногой — стронешь лавину, каменные и чугунные шары переломают ноги, точно жернова мельницы перемелют хрупкое человеческое тело… За ним, бросив пушку, бегут Базиль и Айша. Вот и пролом. Выглядывают наружу — и едва подавляют постыдную дрожь. Впрочем, постыдную ли? Тетрику отчего-то кажется, что от такого обомлел бы и Крейтон.

По улице валом валят страшилища. Впереди, конечно, зубастая мелочь вроде «крысотакс» и «котов», дальше — «прыгуны», за ними — черные, чешуйчатые «единороги». Будь Тетрик в Ритхэасе в ночь штурма, наверняка опознал бы «слоночерепах», а так он просто изумляется, какая нужна пушка, чтобы одолеть такую броню. Наверное, стафунтовые корабельные монстры пришлись бы впору…

За «слоночерепахами» ползут и вовсе изумительные создания. Например, разгорающееся в развалинах предместий зарево свидетельствует, что в рядах штурмующих город тварей несколько огневцов. Катятся огромные шары, назначения которых Тетрик пока не понял. Они давят все, по чему проходят — подвернувшихся мелких тварюшек, замерзшие кусты и чахлые северные деревца. Вот «шар» (сам с особняк богатого эрхавенского купца) подкатывается к трехэтажному бараку, врезается в его стену. В мерзлое небо поднимается столб пыли и снега, разлетаются обломки кирпича, с хрустом ломаются, разлетаясь щепой, бревна перекрытий. Добротные, в семь кирпичей толщиной, стены заваливаются внутрь, проседает, рассыпаясь на лету, крыша. Когда невредимый шар выкатывается с противоположной стороны дома, на месте строения громоздится гора битого кирпича, из нее сломанными костями торчат обломки стропил.

— Таких я еще не видел, — бормочет Базиль. — А это что?

По улице ползут какие-то светящиеся мертвенно-голубым полупрозрачные силуэты, напоминающие людей лишь отдаленно. За ними спешат вроде бы обычные люди… Но посинелые, заиндевелые лица, намерзший на одежду ледяной панцырь, кое-где почерневшее и отставшее от костей мясо свидетельствуют: на штурм идут мертвецы. Лица и руки некоторых основательно обглоданы, одежда порвана, между обледенелыми лохмотьями тут и там проглядывает смерзшаяся в камень посинелая плоть. Сперва Тетрику кажется, что в ряды штурмующих затесался жрец Лиангхара, но магия, защитившая покойничков от разложения и поднявшая в атаку, не имеет с некромантией слуг Владыки ничего общего. Наверное, в ход пошла та самая Сила, пришедшая из Врат. Точнее, из мест, к которым ведут Врата.

— Ой, страх-то какой, — бормочет Айша за спиной, и вдруг совсем по-детски всхлипывает. — Мамочка…

«Ведь она тут год жила» — с внезапно нахлынувшим страхом думает Тетрик. И осознает: сопротивляться орде бесполезно. Надежда лишь на Силу Мира.

Как всегда, когда Сила просыпается, время почти застывает, растекается медленно и незаметно, как смола по стеклу. Медленно-медленно вскидывает арбалет Базиль, готовясь вогнать стрелу в отвратительную летучую тварь с сову величиной, состоящую, кажется, из одних клыков, когтей и ядовитых шипов. За ней летит — кажется, прямо на застывшую посреди улицы троицу — огромная стая таких же «птичек». Хлопают кожистые крылья, грохочут копыта, ревут в предвкушении мяса пасти. Порой взрывается «снежок», изуродованные туши Тварей Ночи взлетают в мутное небо. Под ногами «призраков» и неумолимо катящихся вперед живы шаров тоже взрывается, но они то ли кажутся заговоренными, то ли таковыми и являются — взрывы не причиняют им никакого вреда…

Теперь Тетрик видит орды, обложившие город, как бы сверху. Невероятно, но далеко внизу — и в то же время как бы рядом — видны все кварталы огромного мертвого города, его окраины и окрестные поля, которые заполонили чудовища. Кое-где на наспех сооруженных баррикадах и просто завалах, образованных рухнувшими домами, редким пунктиром располагаются горожане. Базиль ошибался — пушки есть, и в немалом количестве. Все-таки город-арсенал, где отливалась артиллерия всей имперской армии. Правда, у отрядов все больше полевые десятифунтовки — большие орудия ослабевшим от недоедания людям не утащить. Кое-где пушки и арбалеты уже гахают, выплевывая в гущу кошмарного воинства стальную и каменную смерть, бьются в агонии чудовища, падают с неба пронзенные каменной картечью «птички». Но сегодня город атакуют, наверное, миллионы голодных монстров, жалкие усилия мяса уже ничего не значат.

Большой отряд — человек, наверное, шестьдесят — выставив копья и перекрыв узкую улицу, отбивается от Тварей Ночи. Они стоят на образованном рухнувшими домами завале, высокие каменные стены склада и военного городка не дают чудищам обойти отряд, и баррикада держится. Пушки в упор выплевывают в орду чудовищ ядра и картечь, по мере сил им помогают арбалеты, а стрелков прикрывают щитоносцы, слаженно орудуя мечами, секирами и копьями — разномастным, но хорошим оружием, похищенном на армейских складах. Когда до отряда добралась зубастая мелочь, в ход идут ножи, кулаки и ноги. Несколько человек падает, но в брешь тут же бьет, сметая все живое, картечь, хлещут болты, вскоре брешь закрывают запасные бойцы второго ряда. В отряде не берегут боеприпасы — в ход идет все, что есть у людей. На завтра не оставляют ничего — будет ли у Марддара это «завтра»?

Сперва Тетрику кажется, что рубеж продержится (а толку-то? на других участках Твари Ночи уже смели жалкую оборону, а то и просто просочились безлюдными кварталами), но тут к строю подходят те самые голубые тени. По ним стегает картечь, со свирепым посвистом рассекают мерзлый мрак увесистые болты, потом сверкает в мертвенном свечении «капюшонов» сталь мечей и секир — оружие проходит через призрачные тела и бьет в снег, не нанеся ни малейшего вреда.

Передний призрак подбирается к высокому парню с секирой вплотную. Тот пытается отмахнуться кнжалом, но призрак уже накрывает его, слившись со своей жертвой воедино. Парень дико вопит от боли и ужаса, падает на заснеженный кирпич безжизненной ледяной глыбой. Спешат соседние призраки — и начинается бойня. Тетрик мог бы зажмуриться, гляди он на сражение своими глазами. Магия такой возможности не дает. Резню приходится досмотреть до конца. Последними гибнут пушкари, одного смерть настигает с мешочком — пороховым картузом — в руках.

Самое кошмарное начинается позже. Тетрик чувствует, как шевелятся на голове волосы, а по телу сползают крупные капли холодного пота. Миг назад безнадежно мертвый, ставший ледяной глыбой парень с секирой шевелится, встает, опираясь на оружие и раскидывая впившуюся в руки, ноги и лицо зубастую мелочь. Обглоданная рука с разодранными сухожилиями вновь смыкается на рукояти секиры. Опираясь на нее, как на костыль, парень встает. Оглядывается. И с неожиданной прытью, недоступной ему, наверное, и при жизни, бросается к побледневшему воину, недавнему сотоварищу. Его и еще нескольких призраки почему-то пощадили. Наверное, они могут поглотить за раз лишь одно существо, а было их лишь немногим больше сорока.

Хоть вокруг бушует бой, Тетрик слышит, как скрипят обледенелые суставы, ломается лед, вмиг намерзший на одежду. Двуручный меч воина с маху бьет в висок мертвеца… и с обиженным звоном, высекая искры, отлетает, оставляя неглубокий скол обледенелой плоти, из него не вытекает ни капли крови, лишь появляется иней. Затем не очень умело, зато с недоступной живому силой и быстротой, бьет секира. Воин успевает принять удар на меч, но добротно кованное лезвие армейского меча разлетается осколками, будто стеклянное. Секира, кажется, ничуть не замедлияет движение. Раскраивает воину голову, проходит через шею, грудь, пах, застряв, наконец, в тазобедренной кости. Яростный рывок мертвых рук…

Располовиненное тело валится в снег. Под трупом быстро растет лужа крови, капает дымящийся кал из разрубленной прямой кишки. Победитель опускается на захрустевшие под тяжестью обледенелого мяса колени и копается мертвыми, искрящимися инеем руками в еще горячих внутренностях. Мертвец легко вырывает мясо и внутренности, пихает их себе в рот и, чавкая, глотает дымящееся на морозе мясо. Только что закрытые глаза распахиваются, теперь вместо человеческих зрачков в глазницах полыхает бледно-голубое пламя. Как раз как то свечение, что исходило от призраков… Рядом уже пируют, прикончив последних защитников баррикады, остальные.

«Пир на весь мир» кончается быстро. Мимо оживших мертвецов валом валят Твари из плоти и крови, гонимые надеждой на новое, затаившееся в руинах, мясо. Живые трупы поднимаются и, разобрав оружие погибших, идут вглубь города. Один поднимает лафет пушки и катит ее за собой. Еще трое прихватывают ящик с ядрами, мешки с картечью, приготовленные к стрельбе пороховые картузы. Обманчиво-медленно недавние защитники города безошибочно выходят в тыл к соседней баррикаде, где тоже все еще держится другой крупный отряд. И бахают пушки, а картечь стегает по людям, опрокидывая и валя на окровавленный снег.

— Они используют пушки! — ахает Тетрик.

— Что? — спрашивает Базиль. Брат Айши не отвечает. Он здесь — и в то же время далеко.

В голове бьется мысль — неясная, но необозримо-громадная, будто шепчет огромная толпа, но что шепчет, не понять. Точнее, это не шепот, а кровожадный рык. В нем звучит вечный, неутолимый голод, ненависть к еще живым, способным радоваться любви и жизни, рождать потомство. Те, кто наступают на город, уже не живые — даже если наделены смертной плотью. Их породила истребляемая, чудовищно изуродованная магия Мира, чуть разбавленная чем-то незнакомым и непонятным, но в то же время ощутимым и… отзывающимся. Им хочется есть, и только. Мстить живым за то, что они еще живы. Мстить сытым за собственный вечный и неутолимый голод. Призраки, чудовища, даже ожившие мертвецы, кого в тесноте давят и кто давит — все спаяны общим порывом, общей страстью, общим… разумом?

Разум в действиях атакующих определенно присутствует. Каждое из живых и не очень существ, ломающих последние островки сопротивления и рвущихся в центр города, безмозгло, как бревно. Разум один на всех, он не присутствует ни в одном теле, но окутывает их, подобно магической ауре. Каждая тварь несет в себе его частичку, но только вместе они составляют Разум, коему повинуются с готовностью бездушного механизма. Один на всех, как победа…

Этот общий разум и издает неясный шепот. Тетрик напрягается — и шепот становится понятным: «Мясо… Мясо… Мясо!.. Голод… Жр-ра-а-ать!!!»

«Общий» разум тоже испытывает голод. Он и зовет их туда, где есть еда, безошибочно чувствуя затаившуюся в руинах жизнь, теплое, мягкое мясо. Но его принуждают совсем к другому, покинуть обреченный город и бежать на юг, к высоким холмам, за которыми мяса хватит на всех. Туда указывает «пленивший» обший Разум маг. Точнее, не маг, а Вестник, находящийся в безопасном далеке. Ударить по нему? Нет, защищен надежно…

Но главное не его указания, а ненависть. Их породила магия самого Мирфэйна, пусть чудовищно искаженная, подчиненная новыми хозяевами. Оказывается, те, кто лезут из Врат, уничтожают Мирфэйн его же Силами. Противостоять поработителям плененная магия не может. Но чудовищная, непредставимая живым ненависть, обжигающая не хуже кипятка, просто фонтаном бьет от стаи. Наверное, ее чувствуют полностью лишенные Дара, чувствуют и не могут понять, отчего ноги подгибаются, штаны внезапно намокают, руки трясутся, а с губ рвется: «Мамочка!..»

Пока ненависть выплескивается на живых, куда указывают кукловоды. Но кукловодов-то, на самом деле, и ненавидит порожденный магией Разум. Только любому Разуму нужна еще и Воля, чтобы сорваться с привязи. А воля есть лишь у людей (и прочих разумных рас) — как ни пытались сильнейшие маги создать существ со свободной волей, ничего не выходило. Сильных, умных, даже наделенных собственной магией тварей — да, получалось. А существ со свободной волей… Пока такое по силам лишь Богам.

Озарение приходит внезапно. Чудовищный разум не просто так открывается обладателю Силы Мира. Чего-то он хочет от Тетрика, юноша даже знает, чего.

«Вы принадлежите Мирфэйну! — как можно отчетливее (спасибо Рогиру, научил) думает Тетрик. — Вас породила Сила, разлитая в Мире, украденная у него и искаженная. Но вы по-прежнему остаетесь частью Мира. Это ваша земля. Не отдавайте ее пришельцам! Уничтожайте их! Я покажу, где настоящее мясо — то, которое утолит ваш голод!»

Ответа нет. Но Тетрик его уже знает. Они — часть Мира, который защищает Тетрик, Мира, вручившего ему Силу, сделавшего его своим мечом. Живым, думающим, страдающим и влюбляющимся, но — мечом. Да и кто сказал, что на совесть откованный меч (секира, пушка, корабль) лишен души? Тетрик не сомневается — Разуму чудовищ недостает лишь Воли, чтобы отвернуться от хозяев и мучителей. Он, Тетрик, станет не только мечом, но и Волей Мира. Волей, которой подчинятся Твари Ночи.

«Мясо, что есть в городе, не накормит вас! — мысленно повторяет он. Твердо, властно, тоном, не терпящим подчинения. Так им самим когда-то командовал Крейтон. — Ваше мясо — не плоть и кровь! За мной, я приведу к истинному мясу!»

По огромному войску чудовищ (теперь Тетрик знает точные цифры — «единорогов» и более крупных в нем тысяч сто, а мелочи вроде «крысотакс» — далеко за миллион, и еще пара тысяч оживших, вооруженных покойников, почти все отряды горожан) проносится дрожь. Чудовища останавливаются, давая уцелевшим людям разбежаться и затаиться в руинах. Общий Разум чувствует все живое в городе, но немногие уцелевшие людишки зверей больше не интересуют. Бесконечные колонны монстров затапливают город, текут по улицам, по замерзшей реке Марддар, проникают во дворы. По небу проносятся бесконечные стаи летучих страшилищ — не только «совы», но и твари куда страшнее. Как ни пытался, Тетрик так и не подобрал им названия.

Недавние защитники города занимают оружейные склады. Проникают на склад, где еще недавно были Базиль, Айша и Тетрик. Мертвые руки легко выкатывают орудия, вырывают колеса из намерзшего льда, не утратившие былую сноровку мертвые «артиллеристы» прилаживают на спину бочки с порохом, ящики с ядрами, мешочки с картечью. Пущены в ход бухты корабельных канатов из лучшей ствангарской пеньки. Проходит несколько минут — и склад выпотрошен дочиста. То же самое творится на других складах. Неполученные ствангарской армией арсеналы таки отправляются на войну.

По окраинным улицам тянутся жутковатые колонны — посинелые, в заиндевелвшей одежде, мертвецы легко катят пушки и в одиночку, рядом тащат бочки с порохом, ядра, бомбы, мешочки с картечью. У Тварей Ночи никогда еще не было своей артиллерии. Теперь есть и она. Четыреста пять пушек — от десятифунтовых полевых бомбард до недавно разработанных стадвадцатифунтовых длинноствольных монстров, стреляющих на несколько миль чугунными ядрами и огромными бомбами… Получи ствангарская армия эти кулеврины года три назад, она дошла бы до Марлинны. Но теперь пушки послужат куда более важному делу.

Ощущение всемогущества, единства с Тварями Ночи исчезает так же внезапно, как и нахлынуло. Тетрик изумленно осматривается. Оказывается, это не сон — огромное войско готовится к походу и уже марширует в совсем не нужном прежнем хозяевам направлении, к Земле Ночи. Он снова стал собой. Но Разум чудовищ никуда не ушел. Он занял какое-то место на задворках сознания, готовый в любой момент «вынырнуть на поверхность» и дать юноше возможность отдать кошмарному воинству приказ.

— Что это? — оказывается, уже давно теребит его Базиль. — Почему прекратился штурм? Мы спасены, да?

— Тетрик, да что с тобой? — это уже испуганный не на шутку голосок Айши.

Юноша оглядывается на сестру и ее мужа.

— Помните, я интересовался, можно ли набрать войско? Проблема решена.

— Ты их…

— Да. Подчинил. Они — часть Мира и помогут тем, кто его защищает. Они сделают все, что я прикажу. По крайней мере, это не хуже, чем орки или драконы… А, я вам еще не рассказывал? В пути расскажу. Пойдете со мной?

— У тебя будет такая армия, а мы-то зачем?

— У вас с Тварями Ночи есть кое-что общее. Вы тоже часть Мира. Его защита — долг всех. Или вы хотите, чтобы вместо вас дрались другие?

— Нет, конечно, — произносит Базиль. — И… ты прав, Тетрик. Кто, если не мы? Раймон пошел бы. Ай, ты со мной?

— Я сказала еще на свадьбе, да и до нее говорила не раз, — отвечает девушка. — Память отшибло? Повторить?

— Поедете на спинах «единорогов», — распоряжается Тетрик. Мысленное приказание — и три могучие, неутомимые чешуйчатые твари отделяются от колонны. Они крупнее коней, но ненамного. Тетрик разыскивает помещение, доверху заваленное седлами, предназначавшимися для кавалерии. Потом берет канаты и привязывает обоих к седлам. Наконец, закрепляет собственное седло — и тоже привязывается к нему канатом. Теперь он может спокойно заснуть. Тварям Ночи сон не требуется: магия позволяет им не есть и не спать, безостановочно двигаясь со скоростью конской рыси, не меньше месяца. За это время они пройдут не меньше, чем конница прошла бы за два, а пехота — за четыре месяца.

До предполагаемого места Врат гораздо ближе. Недели через три, как раз к концу года, они будут на месте. И тогда всех ждет последний бой — воистину последний, потому что о возвращении Тетрик не задумывается.

Когда легкое головокружение, извечный спутник перемещений с помощью Вора магии («А метко его прозвал Джованни!» — думает Сати), улеглось, девушка стоит посреди все той же равнины. Той — и в то же время не той.

Наконец впереди маячит кое-что не менее грандиозное: чудовищная сила взрыва вырыла огромную воронку, накидав вокруг нечто вроде циклопического вала, и оплавила ее внутренние стенки до зеркального блеска. В центре воронки светится нечто поистине исполинское, мертвенно-синее, словно излучающее холод — оттуда и берет исток живая река Тварей Ночи.

Цель восьмимесячного, полного опасностей пути, перед ним. То, ради чего они покинули Храм в Четвертом месяце, отправившись на край света, не раз смотрели в глаза смерти, неузнаваемо изменились, приобретя совсем другие цели в жизни… Врата Ночи — но идет из них не Ночь, даже с большой буквы, а нечто куда более страшное. Гибель магии, потом и гибель Мира…

Долго ждать не пришлось. Зоркие глаза Сати замечают движение на безжизненной равнине. Размашистым шагом, кажется, плывя в пяди над землей, к ней приближается нелепая фигура в странной серой одежде (не штаны, не рубашка — все вместе). Та же самая — Сати будто вновь ощущает горячие ласки плети. Впрочем, на этот раз истязания вроде бы не предвидится.

— Прекрасно, — усмехается Вестник. — Было забавно смотреть, как ты их дурачила. Знаешь, почему они поверили тебе?

— Почему, Вестник?

Она знает ответ, но почему не сделать приятное тем, кто властен и в жизни твоей, и в смерти?

— Они слишком верят себе, своему уму и опыту. Не понимают, что кто-то может обмануть их самих. Ты похожа на них, Сати. Не верим никому только мы. Потому мы сильнее вас всех. Не потому, что у нас в распоряжении Сила многих Миров.

— Надеюсь, их способности, как не зависящие от меня, на оплате не отразятся?

— Конечно, нет, Сати. Мы не крохоборствуем. Поскольку Наместника радует твое прилежание, мы решили, что ты исполнишь Волю нашего Создателя в этом Мире.

— Я буду Наместником?

— Не сейчас. Только когда они перебьют друг друга… Когда опасность минует, ты начнешь обучение, ибо сразу занять такой пост нельзя.

— Что мне делать сейчас?

— Пока отдохни. За Вратами находится «мир подскока»… То есть мир, откуда мы осуществляем завоевание. Там ты можешь отдохнуть, тебя встретят.

— И есть кровать? Я уж не помню, когда последний раз спала в постели!

— И кровать есть, и камин, и бассейн. Даже хорошенькие служанки, если ты равнодушна к парням. Можно и слуг… По твоему желанию. Только представь себе, что нужно — и магия все сделает.

— Так оно — не настоящее?

— Мы не барахольщики, чтобы таскать из других Миров всякий хлам, — строго говорит Вестник. — Разницу ты не ощутишь. Иди. Скоро отдыхать будет некогда.

— Как прикажете, почтеннейший, — мурлыкает Сати и отправляется к исполинскому валу шлака вокруг Врат. Пока есть возможность, надо отдохнуть. Скорее всего, долго бездельничать не позволят.

Глава 6. Мир подскока

Сати блаженно потягивается, жмурится, подставляя лицо яркому солнцу. Нагретый песок кажется мягким и шелковистым, босые ноги облизывает теплая морская волна, долетающий с берега ветерок несет аромат лугов и лесов, иномировых трав и цветов. Их умопомрачительно много, таким зеленым буйством может похвастаться, наверное, лишь никогда не виденный пуладжийкой Аркот.

— Надеюсь, будущая Наместница удостоит меня своим вниманием? — глумливо интересуется Вестник.

Девушка вздрагивает, открывает глаза, щурясь от яркого света, торопливо закрывает рубашкой грудь. Юбка далеко на песке, до нее сразу не дотянешься. Предчувствие не обмануло: не прошло и суток, как Вестник пришел, тот самый, что полосовал ее плетью. Похоже, он приставлен специально.

— Да, господин. Неккара и Аэлла убеждены, что Тетрик предал и ведет к Вратам Тварей Ночи, дабы похитить Силу Мира.

— Кстати, это так, дорогуша.

— Что?!

— Тетрик действительно подчинил своей воле готовую к отправке на юг группу Тварей. Ведет их к Вратам, дабы их уничтожить. Вот будет смешно, когда они с Аэллой столкнутся… Кстати, почему бы тебе не подбросить носительнице Силы Мира мысль, что она тоже может такое проделать?

— Сама догадается, — махает рукой Сати.

— Тридцати было мало? — тон Вестника не меняется, но Сати ежится, как испуганный ребенок. Как один, заныли оставленные плетью синяки. — Никогда и ни в чем не допускай небрежности. Вот станешь Наместницей — тогда за твои промахи будут отдуваться подчиненные, тобою сотворенные Вестники. Пока изволь работать, засучив рукава. Так у вас говорят?

Сати кивает.

— Доберись до нее, и как можно скорее! Потом вернешься. Бой вот-вот начнется. Кстати, как остальные?

— Когда подойдет группа Мелхиседека, — отвечает Сати. — Их ждет приятный сюрприз — Неккара и, что куда хуже, Аэлла. Очень обозленная из-за мнимого предательства Тетрика. В спину ударят Леонтино со товарищи, и, в том числе, армия орков.

— Потом что?

— Если они победят, наверняка схватятся меж собой. Я сказала Неккаре и Аэлле, что Леонтино также жаждет заполучить Силу Мира, а тем троим, что Неккара и Аэлла могут напасть и на них. Но вы же все видели, зачем спрашиваете?

— Нужно, — лаконично отвенчает Вестник. — Отвечай.

— А Тетрик?

— Ему придется по очереди бить Леонтино, Мелхиседека (если продержится против Аэ и Леонтино), и лишь затем Аэллу. Он наверняка израсходует Силу на них.

— Но ведь и Аэлла тоже.

— Вот именно. Они столкнутся, до конца вычерпают Силу Мира. Кто бы ни победитл, он останется почти беззащитным.

— Все верно. Остальное — работа для нас, Вестников, и Наместника. Сделаешь дело — и возвращайся за наградой. Заслужила.

— Как прикажете, господин…

Больше всего Тетрик опасался скальных теснин на Земле Ночи. Их легко заблокировать даже небольшому войску… Но похоже, что он слишком хорошо думал о здешних Хозяевах. Может быть, они собрали всех Тварей Ночи под Марддаром, и теперь остались без войска…

Бесчисленная стая Тварей Ночи минует ущелья без малейшего сопротивления — и подобно половодью разливается по огромной, усыпанной шлаком равнине. Безостановочно хрустит под миллионами лап шлак, хмурится над головой небо цвета спекшейся крови, они бегут и в то же время, кажется, стоят на месте: горы, окаймляющие исполинскую мертвую равнину, скрылись за горизонтом уже на второй «день». Кажется, что весь Мир превратился в безжизненную равнину, в нем остался лишь шлак, бурое небо, ледяной и в то же время мертвенно-затхлый воздух и без устали марширующее кошмарное воинство. Но где начало его пути и где конец — дано знать лишь тому, кто ведет его к победе или гибели. Впрочем, как выглядит цель пути, не знает и он. Его ведет чутье — Сила Мира безошибочно указывает путь, а он направляет движение армады монстров одной силой мысли.

Тетрик вздыхает. Трудно быть полководцем, даже если войско состоит из безмозглых (по отдельности) чудовищ, годных лишь чтобы убивать. Еще труднее просчитать действия врага, которого безмозглым не назовешь. А советчиков лишь двое — мальчишка на два года младше его самого, но которого учили хоть азам тактики, и девчонка-рыбачка, сестра и бывшая уличная плясунья. Она о войне знает только то, что на нее нужно надевать шлем, и там страшно…

— Что у Врат делать будем? — как-то задает Айша вопрос, не дающий покоя и самому Тетрику.

— Спроси, что попроще. Во-первых, надо до них добраться (и что-то не верю, что нам дадут дойти беспрепятственно), во-вторых, понять, что они такое. Мы даже не знаем, как они выглядят, не говоря уж о том, как работают. Одна надежда — Сила Мира позволит узнать. А потом просто разрушить.

— А потом? — спрашивает Айша. Об этом «потом» Тетрик не задумывается.

— Попробуем вернуться назад. Сомневаюсь, что получится. Я не был магом, пока не получил Силу Мира. Когда все кончится, скорее всего, я снова стану простым, бесталанным мальчишкой.

— Не бесталанным, — произносит Айша. — А самым лучшим в мире. Моим старшим братом, заменившим и отца, и мать.

Тетрик смущенно улыбается. Зачем он потащил их сюда? Сейчас в Марддаре, наверное, почти безопасно… А здесь — нет смысла лукавить с собой — шансы выжить призрачные. Особенно если там, впереди, предстоит бой. Чудовищ, если знаешь, что смерть для них — избавление от бесконечных мук голода, бросить в истребительную бойню можно. А как насчет сестры и ее мужа? Что, если исход сражения за Мирфэйн будет зависеть от них?

Если чего-то опасаешься — так оно и случится. Или еще хуже.

— Но как мы узнаем, что пришли? — допытывается Айша. — И будет ли у нас время узнать, что делать с Вратами?

— Не знаю, — честно отвечает ученик храмовой танцовщицы («Знала бы Налини, где мы теперь — впрочем, пусть она никогда не увидит этих мест, даже в кошмарах!»). Тетрик подавляет вспышку раздражения: и догадалась же Айша задать вопросы, на которые не знают ответ даже Боги! — Но счет пойдет на минуты, точно. Мне говорили, что если Врата не уничтожить до начала Междугодья, распад магии, а значит, и Мирфэйна, как такового, станет необратимым. Если это верно, истекают последние отпущенные нам часы.

— Так, может быть, сберечь время? — спрашивает сестра. — Нужно разведать, что такое Врата, где обосновались Вестники, заблаговременно. У них должна быть база — не будут же бегать через Врата из-за всякой мелочи. Может, нужно ударить по базе, а не по Вратам!

— Как я смогу разведать? Где гарантия, что если я туда отправлюсь, Твари Ночи вас не сожрут?

— Дед говорил, без разведки нельзя лезть и в пьяную драку, — вспоминает Базиль. — А он не проиграл ни одной битвы. Ай права, нужно провести разведку.

— Летунов послать? Пожалуй, мысль.

— Летуны твои осмотрят все лишь сверху, — фыркает Айша. — Вдруг у них там подземелья, замаскированные ходы, вдруг там есть люди, амулеты какие-нибудь? Там нужны люди, лю-ди, Тетрик. Для непонятливых.

— С ума сошла? — вспылил-таки Тетрик. Черный чешуйчатый «единорог» под ним яростно взрыкивает, бьет копытами вземлю, шлак шалобно скрипит. Стая чувствует мельчайшие изменения настроения вожака. Бояться нельзя — сожрут… — Разок во дворце Бонаров выкрутилась — и решила, что ты великая разведчица?

— Во-первых, не первый раз, а… не помню, какой. Я после Эрхавена провела разведку в Саггарде. Между прочем, своего мужа-растяпу из лап Левдаста вытащила. Третий, четвертый, и еще Лиангхар знает сколько раз — уже в Марддаре. Баз, ведь правда? — чмокает она Бонара-самого младшего (хотя теперь-то как раз старшего) в щечку. Как всегда, на этот аргумент Базилю возразить нечего.

— Ну да, — бурчит он. — Отговаривал тебя — и все без толку. Нет мозгов, пиши калека… Не женское это дело, Ай, голову в петлю совать. Для этого мужики есть.

— Так в чем же дело? Пойдешь со мной, и все. А Тетрик придумает, как сделать, чтобы нас не заметили. Он же теперь вроде мага, и не слабого.

— Верно! — хлопает себя по лбу Тетрик. — Тупею… Как насчет того, чтобы ненадолго стать оборотнями?

— Ну?

— Вы превратитесь в то, чем сможете себя представить. Помнишь, Ай, я тебя учил вживаться в образ, когда танцуешь. Налини, конечно, лучше объясняла, но суть ты знаешь.

— О чем ты? — поднимает бровь Базиль.

— Когда танцуешь танец о ком-то, старайся на время танца стать тем, о ком речь. Думай, как он, чувствуй, как он, двигайся, как он (или как она). Рассказывай о своем герое глазами, губами, руками, всем, чем только можешь. Скажем, учитель Налини — возлюбленной твоего Раймона — был стар, толст и лыс. Но когда танцевал, изображая благую богиню, зрители могли забыть, что перед ними не юная девушка. У него было достоверно каждое движение… А Наставница способна так же изобразить Аргелеба, Лаэя, Аргишти… Даже Лиангхара. И в то же время сохранет над собой контроль, помнит, кто она на самом деле.

— А-а, я понял, — улыбается Базиль.

— Ничего ты не понял, — вздыхает Тетрик. — И я не понимаю, да и долго еще не пойму. Но сделаю все, что в моих силах… Попытайся, и помни: чтобы стать невидимым, ты должен ни на миг не сомневаться, что тебя никто не видит. Жаль, вы не сможете таким образом стать неуязвимыми… Чтобы стать Тварью Ночи, представляй, что у тебя крылья, когти, ты голоден. Понял? Но чтобы вернуться, тебе будет достаточно просто подумать о себе, как о Базиле Бонаре. Не разрушь заклятье еще в воздухе.

— А я?

— Тебе придется пойти с ним. Ты выступала, знаешь, как входить в образ. Если посылать его, без тебя никак.

— Я так и хочу! Куда муж, туда и я!

«Сказала бы так Аэлла — хоть раз! — с тоской думает Тетрик. — Тогда и смерть была бы не страшна…»

Тетрик тянется к Силе Мира. Здесь, в вотчине врага, вполне возможно, она не откликнется. Но Сила поистине безотказна. Юноша прозносит лишь одно короткое слово — и Базиль с Айшой исчезают. Вместо них на качающихся спинах «единорогов», вцепившись страшными ядовитыми когтями в седла, появляются две крылатые зверюги. Будь тут Аэлла, Левдаст или хотя бы Сати — легко бы опознали в жутких зверюгах «сов», стаи которых атаковали Ритхэас, а потом сани на Сумрачным острове…

Зверюги смотрят друг на друга, потом на Тетрика, потом что-то шипят и взмывают в стылую высь. Тетрик не удерживается, добавляет еще одно заклятие. Теперь зверюги, в которых превратились Базиль и Айша, полетят вдвое быстрее самого резвого коня, и втрое — стаи Тварей Ночи.

Войско монстров продолжает путь. Ему предстояит пройти хоть уже и немного по сравнению с пройденным, но вообще-то изрядно.

Базиль и Айша «вернулись», когда до земли оставалось не меньше копья. Юная женщина больно бьется коленкой о шлак, но тут же бодро вскакивает — и льнет губами к губам мужа.

— Мы снова прежние, Баз!

— Да, — отвечает последний, если не считать сына Налини, Бонар. — Только не забывай, что мы не на прогулке. Вспомни — мы невидимые, иначе нам конец. Давай возьмемся за руки, чтобы не потеряться, и посмотрим, что это голубеет?

— Конечно, Врата, — усмехается Айша. — Что еще может быть?

Прохладная, шершавая ладошка жены смыкается на руке. Если удастся вернуться в Эрхавен, за Айшой будут ухаживать, как за женой главы великого рода. Да и сама она изменится, станет степенной, величественной матроной. Но… ему будет не хватать нынешней — вспыльчивой, строптивой, не стесняющейся в выражениях и готовой на любую авантюру уличной плясуньи и дочери рыбака.

— А что-нибудь кроме Врат тут есть? — вдруг спрашивает Айша.

Базиль осматривается. То же мерзкое запустение, холод и холодное мерцание Врат.

— Не вижу. Только шлак, и все.

— Догадываешься, почему?

— Хочешь сказать, все важное — за Вратами?

— Именно. Хочешь что-то узнать — пошли туда.

— Сдурела? Там Сила Мира может не сработать!

— Тогда полетели обратно. Что можно увидеть отсюда, мы увидели.

Могла бы и не говорить. Базиль видит и сам: без магии тут ничего не поймешь. Но вернуться обратно — значит признать, что они ничего не могут узнать сами, что Тетрик тащит их с собой зря. Что они — не помощь, а обуза.

— Ну уж нет! — восклицает Базиль. — Уговорила. Веди.

…Вблизи вал оказывается больше, чем казалось сверху. Копий десять, не меньше, ближе к верху сплавился обожженный до зеркального блеска шлак. Базиль только присвистывает от изумления — сколько бочек с порохом нужно взорвать, чтобы получить такое? Наверное, не одну сотню тысяч…

Лишь в одном месте в груде спекшегося шлака зияет широкий пролом. Через него сплошным потоком изливаются, рассеиваясь по округе, Твари Ночи — ползучие, прыгучие, летучие.

— Есть идеи, как проскочить? — спрашивает, не надеясь на ответ, Базиль.

Но жена думает о том же. И уже кое-что придумала.

— Есть. Попробуй представить, что мы бесплотны, как дым, и они проходят сквозь нас, не причиняя вреда… Нет ни звука наших шагов, ни следов, не слышно, как мы говорим — даже если плюнем, это будет все равно как струйка дыма…

Базиль хихикает, представив, как бы это выглядело — Айша, плюющаяся дымом. Некоторые выражения жены «в высшем свете» Эрхавена прозвучат, скажем так, необычно. Было бы любопытно посмотреть на лица дам, никогда не слышавших слов, рожденных припортовыми улочками, дешевыми кабаками и деревней незаконных рыбаков. Впрочем, до этого еще дальше, чем до луны.

Они идут навстречу потоку чудовищ, Базиль изо всех сил пытается представить себя бесплотным и прозрачным. Жена права — чудовища не замечают приближения двоих людей, такой легкой и беззащитной, казалось бы, еды. А вот Базиль и Айша невольно засматриваются на бесконечную колонну, тянущуюся на юг, насколько хватает глаз. Искаженная, преобразуемая во что-то несусветное магия порождает разных Тварей. Из Врат вылетают «совы» вроде тех, прикинувшись которыми, они прилетели, «прыгунов», «котов», ядовитых «крысотакс», «единорогов». Ползет, оставляя за собой дымящийся след, огневец. Колонна Тварей Ночи отшатывается в сторону, опасаясь вступить на раскаленный шлак, но вскоре какой-то особенно смелый «единорог», ударив копытом по оставленному огневцом углублению, возвращается на прежнюю дорогу. Следом валом валят остальные.

— А идут-то как! — изумляется Айша. — Ни просвета.

— Много их… Пора выяснять, права ты или нет!

К пролому в исполинском валу спекшегося шлака они подходят чуть в стороне от колонны. Крайних чудовищ можно коснуться рукой, но Твари Ночи никого не замечают — бегут себе и бегут на юг, в сторону обитаемого Мира. Дальше пути нет — весь пролом занимает колонна бегущих монстров. Базиль вдыхает поглубже, будто готовясь нырнуть — и шагает прямо навстречу выбирающейся из Врат «слоночерепахе». Бронированная, украшенная жуткой пастью зверюга, выйдя из Врат, оглядывается… И, взревев, припускает во всю прыть, разгоняясь в считанные мгновения. Базилю еще никогда не было так страшно — кажется, чудовище стопчет его и не заметит, а останки сгрызет всякая мелочь. Но бояться нельзя: страх может разрушить заклятие. Базиль старается отрешиться от страха, представить, что сама зверюга — лишь несущееся облако тумана, как и все остальные. Они не могут повредить ему, он — им. Люди и Твари Ночи — в разных пластах реальности.

…Огромная лапа взлетает над головой Базиля — и опускается как раз там, где он стоит, не причинив вреда. Проплывает над головой обтянутое толстой, грубой кожей брюхо. Меч такую не возьмет. Тьма уходит — «слоночерепаха» мчится вдаль. А между ногами (и через ноги) бежит мелкое зверье. На юг. Туда, где есть мясо.

— Ай, давай скорее! — кричит Базиль, уже не опасаясь, что их услышат. Айша облизывает губы, вздыхает — и одним прыжком оказывается рядом с Базилем.

— Сработало! Смотри, прямо через нас лезут! — восклицает девчонка и, улучив момент, сует руку прямо в тушу мчащегося «единорога». Тварь пробегает, и рука оказывается в воздухе, ничем не запачканная — чудовище и не ощутило, что в его внутренностях кто-то похозяйничал.

Снова взявшись за руки, Базиль и Айша идут к Вратам. На этот раз они что-то почувствовали — впечатление такое, будто приходится идти по стремительному ручью, балансируя на скользких камнях, да еще против течения. «Водой» становятся не Твари Ночи, а нечто, столь же бесплотное для чудовищ, как и Бонары. Влюбленные не раз бы оступились, если б не поддерживали друг друга.

У самых Врат — вблизи оказавшихся полупрозрачной мертвенно-голубой завесой, отблески причудливо пляшут на оплавленном шлаке, — сопротивление становится особенно сильным. Теперь «воды», наверное, по пояс, да и течение усиливается с каждым мгновением. Лишь то, что теперь они идут боком, держась друг за друга, позволяет устоять. Навстречу, все такие же бесплотные и безопасные, ряд за рядом выходят Твари Ночи.

— Да что ж это такое, — Базиль возмущен до глубины души. — Издеваются Врата, что ли?

— Скорее, сопротивляются.

— Так? По-моему, проще уничтожить нас одним ударом.

— Не забывай, нас прикрывает Сила Мира, — предполагает Айша. — Они не могут нас увидеть, но что-то чувствуют, да еще опасаются колдовать всерьез у своих драгоценных Врат. Вот и пытаются вытеснить за пролом. Отступать нельзя — там просто врежут по площади.

— Ты права, — пыхтит Базиль. Из последних сил рвется к Вратам. Когда до завесы остается совсем чуть-чуть, юноша инстинктивно выставляет руку, чтобы не удариться о Врата, если они твердые, взвизгивает Айша, они оступаются — и проваливаются в мертвенно-голубое холодное мерцание с головой.

Первое, что чувствуют Базиль и Айша — казалось бы, начисто забытое летнее тепло. На той стороне нет ни шлака, ни Тварей Ночи, ни бурого, мрачного неба. Точнее, небо как раз наличествует, но какое! Высокое, голубое, почти в зените сияет ослепительно-белое, горячее солнце. Базиль и Айша жмурятся, отвыкшие от дневного света глаза слезятся и болят.

А еще возвращаются запахи. В Марддаре, тем более на Земле Ночи, холод убивает их подчистую, кроме запахов свежепролитой крови, дыма костра или смрада пожарищ. Базиль дышит полной грудью — и не может надышаться воздухом, наполненным ароматом жизни. Лица овевает теплый, влажный ветерок, наполненный благоуханием цветов. Что это за цветы, выросшие в городе Базиль и Айша не определили, но запах недалекого моря оба ощутили сразу же. Впереди слышится плеск волн.

— Пошли посмотрим, что на море, — произносит Айша и тянет мужа за руку.

Море закрывает от посторонних взоров небольшая рощица. Из знакомых деревьев Базиль узнает лишь несколько — такие контрагент отца Элрика привез из Южного Кханнама. Уже на самом юге Ствангара они бы не прижились, но эрхавенская зима — мягкая и сырая, заморозков почти не бывает. Значит, тут не прохладнее, чем в Эрхавене. Возможно, нынешнее тепло — это здешняя зима. А что? Если такое возможно в Аркоте, возможно и здесь.

Лесок хоть и не маленький, но ухоженный. В настоящем лесу, тем более в южных джунглях, было бы сыро и душно, дорогу преграждали бы рухнувшие лесные исполины, проросшие упорными побегами, вокруг кишела бы разнообразная — и смертельно опасная в том числе — живность. Здесь же на разные голоса поют птицы, с резкими криками прыгают по деревьям мартышки (опять же, порой их привозили в клетках из Аркота, только дед не покупал — Элрик вообще не скупился лишь на оружие и корабли, потому и не проиграл ни одного сражения), но ни змей, ни тигров нет. Большой, зловеще-черный ворон, сидящий на ветке небольшого дерева, зажал в здоровенном клюве извивающегося червяка. «Как раз таким глаза выклевывать» — отчего-то думает Базиль. Лес удивительно безобидный, больше походит на старый, запущенный парк.

Вот и море. Не Замерзшее — даже летом полное ледяного крошева, в котором сразу перестаешь чувствовать ноги. Такой теплой, ласковой воды нет, наверное, и в летнем Торговом море. Влево, насколько хватает глаз, тянется широкий песчаный пляж, по нему бегают, кладя на мокрый песок стежки следов, крошки-крабы. Справа громоздятся странные темно-красные скалы. За ними высится холм, заросший сочной, пышной зеленью. Там настоящий лес — даже отсюда видно, что без меча через него не пройти.

— Ой, а вода-то теплая! — восклицает Айша. Девчонка немедленно скидывает надоевшие сапоги, босые ноги впервые за много месяцев ступают на теплый, влажный песок. Совсем по-детски она забегает в прибой, падает в теплую, кристально-чистую воду — и заливисто смеется, словно звенит серебряный колокольчик.

— Мы не на прогулке, Ай! — возмущается Базиль, недоверчиво оглядывая окрестности. Но вскоре и сам, не в силах противостоять искушению, сбрасывает сапоги. Теплая вода набегает крошечными, осторожными волнами, ласкает отвыкшие от тепла ноги. Юноша вдыхает горячий и влажный соленый ветер, налетающий с моря, думая, каково будет вернуться домой. Пережитое в Эрхавене, Саггарде, Марддаре и на Земле Ночи здесь вспоминается как кошмарный, нереальный сон.

— Куда пойдем? — спрашивает Айша, освежившись. Базиль осматривает райский пейзаж — и чешет голову.

— Не на скалы же! — задумчиво произносит он. — Пошли по песочку. Не может быть, чтобы тут не было тыловых баз, складов каких-нибудь, жилищ магов, устроивших все это. Если отсюда осуществлялось вторжение, все это должно быть.

— Базиль! — дергает девчонка за рукав. Сняв с себя лишнее, они остались в одних рубашках и штанах с марддарских военных складов. Раздеваться совсем Базиль отказался, вспомнив, что отвыкшая от солнца кожа может обгореть под щедрым солнцем.

— Что?

— Смотри, для себя они такую красоту создали, а у нас устроили кошмар.

— И за это с них тоже спросим, Ай! Ты поняла? Нужно не уничтожить Врата, а захватить их и ударить сюда. Представляешь, как здорово будут смотреться на этом пляжике Твари Ночи?

— Ага, — улыбается Айша. — Ой, смотри, Баз! Что там такое, на холме?

— Усадьба. Похоже, Вестники, Наместники и, наверное, не только они, тут отдыхают от трудов праведных.

— Нужно зайти на огонек. Баз, помни, мы невидимые и бесплотные, — напоминает она.

— Ты уверена, что сработает? Другой Мир все же…

— А вдруг? Выбирать не из чего.

Айша права, говорит себе Базиль, «вживаясь в образ». Жена, девчонкой выступавшая на потеху «почтеннейшей публике» не раз и не два, смогла это лучше и быстрее, но и муж быстро учится. Может быть, сказалась та самая «память крови», ведь в роду Бонаров были и разведчики, а разведчик, по сути, тот же актер? Только цена промаха разная. За недостоверный образ комедиант платит тухлыми яйцами в лицо, а разведчик кое-чем посерьезнее.

Следы исчезают. Оказывается, Сила Мира действует и здесь! Впрочем, странно, если б было иначе: что за оружие, которым нельзя поразить врага? А доставшаяся Тетрику Сила — оружие, созданным Мирфэйном для защиты от внешних врагов.

К особняку ведет аккуратная лестница, вырезанная в скалах. С обеих сторон слегка качаются на ветру, закрывая от жгучего солнца, высоченные пальмы. На пощадках, снабженных скамеечками, дабы идущий от моря мог передохнуть, журчат, наполняя воздух искрящимися брызгами, фонтаны. Айша зачерпывает ладонями воду, выплескивает в лицо.

— Ай, мы в разведке! — восклицает Базиль. — Ведешь себя, как ребенок…

— Почему нет? Что-то я не вижу врага…

— Когда увидишь, поздно будет, — ворчит Базиль… и целует мокрые, прохладные от фонтанной воды губы.

Вот и порог. Покрытые узорами двери не заперты, стражи не видно, хотя это, конечно, ни о чем не говорит. Но двое входят в дверь особняка, и никто не требует пароль, не пытается задержать их, наконец, ударить магией без предупреждения. Базиль фыркает. Конечно, трудно догадаться, что кто-то просочится через орду валом валящих чудовищ, пройдет Врата и окажется в их мире. Но что, если, к примеру, в дом заползет змея? И где, кстати, Твари Ночи? Неужели прав Левдаст, и они зарождаются прямо во Вратах, так сказать, сами собой? Ведь ловко придумано — Мир завоевывать с помощью его же преобразованной магии, самим тратя минимум сил, лишь на контроль! Не магия ли Мира, будто высасываемая вампиром, тратится на Врата и красоту за ними? Базиль подавляет жгучее желание попробовать на прочность шкуры устроивших все это магов висящим на поясе мечом.

Но эмоции в сторону. Прежде всего дело. Двое шагают в прохладный, столь желанный после тропической жары полумрак.

Лишившись плоти (точнее, сделав ее проницаемой, но и всепроникающей) Базиль и Айша легко проходят сквозь заменяющие стены тонкие перегородки. Кому нужны толстые, в пять-семь кирпичей, стены, способные много месяцев противостоять промерзанию, в краю вечного лета? Комнаты обставлены просто и изысканно. Некоторые необитаемы, но по большей части в них живут. Впрочем, наружние стены мощнее — их не враз разобьет и осадная артиллерия. Разве что стадвадцатифунтовые кулеврины, гордость покойных марддарских литейщиков…

Первыми попадаются монахи Единого — Базиль как-то видел посольство, пришедшее в Эрхавен из Контара, с тамошним архиепископом во главе. Три дня спустя дед их выставил прочь, так как они начали проповедовать свою веру и призывать разрушить Великий Храм Исмины. Здесь, похоже, архиепископ был самым нижним рангом. По крайней мере, общаясь с другими монахами, один такой архиепископ был донельзя почтителен и почти льстив.

Базиль и Айша видят нескольких Вестников. Они в своих странных плащах, которые нельзя спутать ни с чем. Как узнают двое из услышанных обрывков разговоров, это «раскрытые» Вестники, которые вынуждены были спасаться бегством, или просто выполнившие свое предназначение. Здесь их ждет «переработка», но никто и не думает возмущаться. Они — часть Силы, вторгшейся на Мирфэйн, их создали для конкретного дела, по его завершении они должны исчезнуть, послужив материалом для следующих «поколений».

Кое-кому, впрочем, нашлась работа и здесь. Базиль ощущает сопротивление, совсем как у Врат, и уже хочет отступить назад. Все портит Айша. Дочь отчаянных сорвиголов — незаконных рыбаков — никогда не отступала перед трудностями: ни в Эрхавене, ни в Саггарде, ни в Марддаре. Она хватает Базиля за рукав и бесцеремонно тянет за собой. Почти касаясь уха, горячо шепчет:

— Скрывают, значит, что-то важное… Нельзя просто уйти.

Базиль вздыхает: «Уговорила!» — и шагает прямо через запертую толстенную дверь, преодолевая сопротивление. Втаскивает за собой и Айшу. На сей раз неведомая Сила сопротивляется еще яростнее, чем во Вратах, преодолеть «течение» в одиночку Айше не по силам.

В комнатке сидят несколько Вестников и некто, от кого, как ощущает Базиль, и исходит сопротивление. Впрочем, не исключено, что и он создан так же, как и Вестники, только ему поставили более важную задачу — например, завоевание Мирфэйна. Сам он, похоже, ничего не замечает — так человек, увлеченный важным делом, может не заметить комариного укуса. А дело и впрямь важное: с изумлением Базиль осознает, что речь идет о Сати.

— Все, что нужно, она сделала, — произносит главный. — Самое время для переработки. Пожалуй, из нее можно выкроить четырех новых Вестников — на вас ведь требуется совсем немного магии.

— Мы обещали, — мямлит один из Вестников. Похоже, он был не рад данному обещанию, но еще меньше радует перспектива его нарушить. Знать бы еще, отчего?

— А сколько она сама, да и вы, давали ложных обещаний?

— Но мы врали в наших же интересах!

— Это тоже в наших интересах. Любого Вестника уничтожают, как только он стал не нужен. А она не Вестник, она вообще человек. Так зачем ей какие-то особые привилегии? Боюсь, это невозможно. Да и зачем? Ее частица — у нас. Мы в любой момент можем произвести переработку, в том Мире или в этом. Проще, конечно, проделать это здесь. Пусть только выполнит последнее задание. Вернется — и переработаем. Пока пусть думает, что по возвращении ее ждет награда и делает, что требуется.

— Это же та Сати, которую мы видели в Марддаре, с Левдастом и Неккарой! — изумленно шепчет Базиль.

— Так всегда и бывает, — удовлетворенно произносит Айша. — Обманула всех, но прежде всего себя.

— Тсс! Слушаем дальше.

Но больше ничего интересного. Совещание посвящено каким-то малопонятным вопросам, вроде «завершения программы», «итогового поединка», «формирования очередного Героя», «встречи победителя», «приведения полигона в исходное состояние»… Базиль догадывается, что речь идет о чем-то важном, но говорят присутствующие о такой зауми, что оба почти сразу же утрачивают нить рассуждений. Из речей Вестников и того, кого пару раз назвали Наместником, нельзя даже понять, идет ли речь о Мирфэйне или других Мирах. Базиль даже зевает от скуки. Вдруг Наместник обрывает речь на полуслове и произносит свистящим шепотом:

— Нас подслушивают!

Айша вздрагивает. Ей хватает смелости, чтобы сунуться в охраняемую неведомой магией комнатку, но не выдержки, необходимой истинному разведчику. Взвизгнув, Айша бросается назад — и заклятье рушится. Миг спустя падает и стена, разлетается в щепы массивная дверь. За бегущими устремляется несколько Вестников.

— Ай, вспомни, ты невидимая!

— Ага, сейчас…

Девчонка слушается — и ощущает, как Сила Мира стремительно изменяет тело. Ей не больно, да и не щекотно. Магия действует почти неощутимо, будто тела под рубашкой касается едва заметный прохладный ветерок. Погоня отстает. Сам Наместник преследовать их не рискует, а Вестники увидеть дерзких не могут. Остается шарить вслепую, что совершенно безнадежно. Базиль и Айша не спускаются к прибою. Они бегут спускаться с холма напрямик, через джунгли. Ветки проникают через их тела, не причиняя вреда, теплая, зацветшая вода болотины не может их утопить, а змеи даже не чувствуют, что мимо промчлось мясо. Базиль, кстати, оказался прав: змеи тут есть, и страшные.

Вот и одежда. Придется возвращаться через Врата, а на Земле Ночи по-прежнему царит самая долгая и морозная из мирфэйнских зим.

— Скорее, скорее! — приговаривает Базиль, натягивая сапоги, шерстяной свитер, тяжелую шубу, надевая шапку-ушанку и поверх нее — капюшон. — Они будут прочесывать все! Не забудь, в момент перехода оборачиваемся «совами».

Лес остается позади. Летит назад поле, усыпанное диковинными цветами, под бесплотными ногами не пригибается трава, даже самый опытный следопыт не сможет определить, где они прошли. Вот и Врата — прямо посреди цветущей поляны стоит мертвенно-голубая стена, но свет поглощается солнечным сиянием. Базиль в последний раз смотрит на щедрое, горячее солнце, напоминающее о летнем Эрхавене — и взмахивает новообретенными крыльями, влетая в призрачное свечение. Отстав на пол-копья, следом устремляется Айша.

Мирфэйн встречает их так, как и должен был встретить: темнотой и лютым, запредельным даже для полярной ночи холодом. И, конечно, непрерывным потоком Тварей Ночи. С последними, впрочем, проблем не возникает. Базиль и Айша вливаются в стаю таких же «сов», направляющихся на юг. Сверху видна огромная равнина, усыпанная заиндевелым шлаком. Тут и там встречаются крупные стаи чудовищ. Они спешат изо всех сил, направляясь к одному и тому же месту. Базиль чувствует укол ужаса: они опоздали, добытые сведения уже никому не нужны. НАЧАЛОСЬ…

Внимание Бонара, парящего в промороженном небе, привлекает одиноко бредущая к Вратам человеческая фигурка. Принадлежаит она явно не Вестнику, но бегущие на юг Твари Ночи ее не трогают.

«Сатька! — думает Базиль. — Еще пакость задумала».

Базиль и Айша камнем пикируют на землю. Остальные «совы» ничего не замечают: у них есть задание, все остальное не имеет значения. Юноша садится на ледяной шлак, вновь становясь самим собой. Рядом материализуется Айша. Девчонка немедленно встает на пути пуладжийки, уперев руки в боки. Сати пытается обойти, но не тут-то было. Айша посторонилась, как раз настолько, чтобы толкнуть ненавистную девку плечом. «Не может ей простить, что нас в Марддаре оставили, — думает Базиль. — Как бы драться не полезла…» Поколотить предательницу было бы неплохо, но на такие глупости нет времени. Айша удерживется от искушения, только показывает пуладжийке язык.

— Куда собралась, дорогуша? — спрашивает нынешняя «госпожа Бонар». — Кого на этот раз дуришь?

На сей раз Сати не может скрыть чувства. На милом личике отражается сперва испуг, потом изумление и, наконец, ярость.

— Не ваше собачье дело! — огрызается она.

— Ты права, мне плевать, что с тобой сделают! — нахально усмехается Айша. — Знаешь, дорогая, откуда мы? Из того мирка, что создали с помощью ворованной у Мирфэйна магии.

— Да ну! А как к Вратам проскочили? Зверюшки ням-ням хотят, а тут хоть паршивенькое, но мяско…

— Не твое собачье дело! — передразнивает Айша. — Кстати, мне там понравилось — тепло, море рядом. Красотища… А еще там есть особнячок, где Вестники переработки ждут…

— Что? — лишь теперь пуладжийка понимает: они и вправду побывали на тыловой базе, куда, как считал Наместник, не может проникнуть посторонний. Значит, не так всесильны Хозяева, как кажется…

— Не знала? — издевательски интересуется Айша у Сати. — Вестники создаются для дела. Когда дело исполнено, их перерабатывают, дабы создать новых Вестников для новых дел. Думаю, тебя обрадует, что как раз о тебе они там говорили. Добро пожаловать в дружную семью Вестников после переработки. Говорят, из тебя сразу четверо получится…

— Вранье! Они обещали мне… — почти кричит Сати и осекается. Такое нельзя произносить вслух. Тем более врагам.

— А ты торжественно клялась в верности Храму Исмины, — еще шире улыбается Айша. Базиль смотрит и поражается — когда же юная жена успела научиться так улыбаться? Точь-в-точь незабвенная Хитта в захваченном родовом особняке… — И еще много в чем. Ну и что?

— Все вы врете…

— Ай, нас ждут! — торопит жену Базиль. — Пусть идет. Что могла, она уже сделала. — Возвращайся к хозяевам! — обращается он к Сати. — Послужи им напоследок материалом для изготовления Вестников.

— Стойте! — кричит Сати. Поздно: с земли взвиваются две «совы» и, стремительно набирая высоту, исчезают в мутном небе.

Первое время после разговора девушка машинально бредет к Вратам. Остается совсем немного, не больше мили — но что-то мешает. Идти обратно с каждым шагом хочется все меньше. Тут тьма, холод и схлестнувшиеся в невиданной битве маги и чудовища. А там солнце, лето, теплое, ласковое море и уютная усадьба. Но чем для нее обернется уют? Не той ли самой «переработкой» в четырех обычных Вестников, которых позже, по миновании в них нужды, вновь «переработают»? Может быть, впервые Сати задумалась над тем, отчего Вестники похожи друг на друга как две капли воды, и выводы не обнадежили. Достойный Храма Лаэя прагматизм в действии, но у немытых старцев-торгашей меньше возможностей, и они хоть не претендуют на владение Миром. Лишь на извлечение из него прибыли ради новой прибыли.

«Вранье!» — решительно думает Сати и ускоряет шаг. Теперь Врата можно видеть без всякой магии — они возвышаются копий на сто над валом шлака. Они искрятся, сияют, манят, разгоняя мрак мертвенно-голубым свечением. Но теперь этот блеск кажется не оживающей мечтой, а коварной ловушкой для простаков.

«Да что со мной? Околдовали, что ли?!» — думает Сати. Но Вестник сам сказал: «Знаешь, почему они поверили тебе? Они слишком верят себе, своему уму и опыту. Не понимают, что кто-то может обмануть их самих. Ты похожа на них, Сати. Не верим никому только мы. Потому мы сильнее вас всех». Он был с ней по-своему честен, предупредил, да она не вняла предупреждению, убежденная, что может читать в душах людей все их помыслы, но никто не способен проникнуть в ее душу.

…И не проверишь — точнее, проверить проще простого. Нужно лишь вернуться за Врата, как и требовал Вестник, и принять дальнейшую судьбу.

Но этого делать как раз и нельзя. Там она окажется в полной их власти. Здесь — учитывая, что ее частица у них в руках — вроде бы тоже. Но…

Сати зло усмехается — и бросается бежать прочь. Сейчас, на самом пороге Врат, она понимает, что решение принято, и пути назад нет. Наверное, Хозяева ее отлично видят и могут в любой момент стереть ослушницу в порошок — тот плевок в «чашу» для вызова Вестника дал им такие возможности. Вернуть или уничтожить «чашу» невозможно. Значит, надо попросту забыть о ней. И предупредить Тетрика, чтобы прорвался к Вратам, уничтожил их как можно скорее. Это будет и ее спасением.

Легко сказать… Где он теперь, Тетрик? Как добраться к нему, ведь Вор Магии остался у Вестника? И не попасть бы на зубы к его Тварям Ночи. Или Аэллиным…

Глаза Сати широко раскрываются. Аэлла ближе остальных, вдобавок ее не отделяет от пуладжийки фронт начавшейся битвы. Нужно добраться до нее, повиниться в обмане и предупредить. Может, бывшая подруга и простит. Нельзя допустить, чтобы Аэ и Тетрик столкнулись в бою — хотя бы потому, что это нужно Хозяевам. Нужно убедить их помириться, как-нибудь остановить готовых к схватке глав Храмов, а потом всем вместе штурмовать Врата.

Вначале расплывчатый и неясный, план быстро обрастает подробностями. Наверняка любой дипломированный стратег назвал бы его безумием, порожденным самонадеянностью глупой девчонки. Но ничего, кроме безумия, не поможет в безумной ситуации.

Колдовать в центре магического безобразия Сати не может. Но она может идти за ордами Тварей Ночи, надеясь, что они приведут к бывшей подруге.

Глава 7. Все за Мирфэйн, все против всех

Последняя стена гор. Кажется, ее не в силах одолеть даже наша «летающая колесница». Покрытая снегом вершина проносится так близко, что мы, похоже, коснулись днищем «колесницы» заснеженного камня. Затем мы медленно снижаемся. Холод проникает даже сквозь стены аппарата, заставляет ежиться и кутаться в шубы.

Внизу на десятки миль простирается плоская, как стол, каменистая равнина. На ней ничего нет — даже снега, он будто брезгует выпадать в проклятом Богами месте. Лишь хрусткий заиндевелый шлак, его будто сюда свозили со всех плавилен Мира, рассыпая ровными слоем. Неужели это сотворило мое заклятие? Как же тут тогда рвануло, а? По этому шлаку тянутся бесконечные шеренги чудовищ. Как они не пережрали друг друга, ума не приложу. Наверное, голод начинает их донимать лишь в обитаемых землях…

Мы летим над огромной равниной долго, не меньше часа, бесконечное море шлака успевает надоесть до отвращения. Наконец впереди маячит нечто не менее грандиозное: чудовищная сила взрыва вырыла огромную воронку, накидав вокруг циклопический вал, магическое пламя оплавило внутренние стенки до зеркального блеска. В центре воронки светится что-то мертвенно-синее — там исток живой реки.

— Вон они, ваши Врата, — произносит итак очевидное Эккерхард. Палец Кузнеца Кириннотара тыкает в иллюминатор. — Внизу Тварей Ночи — видимо-невидимо, и из Врат все валят. Что делать будем, Мелх?

— То же, что обычно, — зловеще усмехается король. — Эккерхард, надеюсь, вы не все «огненные стрелы» извели?

— Лишь самые первые, самые слабые и неточные. Остальные можно вогнать со ста миль в сельский домишко.

— Настал их черед, — поддерживаю короля. Мой бунт и его охота на меня остались в прошлом: слишком большая беда свалилась на наш Мир. — Следом — наш. Эх, как жаль, что я довел дело до конца…

— Не ты, а мы все. Правда, Зосима? Кстати, Левдаст, пока не поздно, извини за случившееся. Ты был прав — и, конечно, звание Палача тебе вернут.

Не могу сдержать изумления. Сколько помню Мелхиседека, он не извинялся никогда и ни перед кем. Или молча убивал, или… так же молча прощал.

— Спасибо, Высший Палач. Только не знаю, нужно ли мне это.

И, приобняв Амелию, льну к ее губам. Мальчишество, конечно, но, как сказал один умный человек, есть вещи, в которых лучше поспешить, чем опоздать. Тем более, что идем мы не куда-нибудь, а в бой.

— Стреляем! — предупреждает Эккерхард. Чуть ниже нашей «колесницы» вспыхивает неистовое, ослепительно-белое пламя. Аппарат ощутимо встряхивает. Снизу, из кома огня, выстреливает стремительный яростно-белый факел, метнувшийся к крупному скоплению чудовищ. Помня, как ахнуло первый раз, вцепляюсь в поручень. Впереди вспыхивает багрово-черное облако разрыва, из него выхлестывают белые языки неистового света, испепеляющие все, что попадется на пути.

— Неплохо, правда? — удовлетворенно спрашивает Эккерхард. — А ведь сделано из обычного пороха, немножко измененного с помощью магии. Идея, между прочем, моя. Сейчас тряхнет, держитесь.

Тряхнет! Мягко сказано… Нас подбрасывает верх и назад, уплотнившийся воздух становится упругим и почти твердым. Я представляю огненный каток, прошедший по стаям чудовищ внизу, и становится жутко. Наверняка на несколько квадратных миль останется лишь выжженное, дымящееся, пышущее адским жаром пространство, докрасна раскалившийся, оплавившийся шлак. Будь целью город, сейчас бы внизу все горело, рушилось, над крышами несся огненный шторм (говорят, было такое в подожженном Эрхавене, когда подавили восстание Нарамис, пламя поднялось на милю, с жутким воем всасывало воздух, людей, испарило всю воду в Асивилде, да и в Медаре наверняка так получилось). Еще одна «огненная стрела» проносится несколько дальше. И вновь — жуткий взрыв, огненное безумие внизу, мягкий, но мощный удар взрывной волны.

— Готовить следующие! — командует Эккерхард. Лицо сияет, я его понимаю: приятно видеть, что сотворил нечто воистину жуткое. Следующая пара несет кое-что похуже честного пламени: взрывается совсем слабо, и первое время ничего не происходит. Я уже хочу посочувствовать Эккерхарду, что творение храмовых мастеров не сработало, но Кузнец Кириннотара лишь усмехается:

— Тут не огонь, а кое-что поинтереснее. Кислота, рассеянная взрывом. Мельчайшие частицы способны прожечь все, кроме золота и очень толстого слоя земли. Совсем как розоватый снежок, только еще эффективнее. Смотрите.

Мы снижаемся, сбавляем скорость, летим прямо над едва заметным зеленоватым облаком. Внизу и вправду творится нечто несусветное. Шерсть, кожа, хитин, мясо — адский туман разъедает все без исключения, как обычный туман — снег по весне, но гораздо быстрее. Обнажаются, и тут же чернеют, крошась и рассыпаясь, кости. Твари наверняка воют и визжат в агонии, иные пытаются ползти, но изъеденные пропитавшей воздух дрянью мышцы рвутся — чудовища остаются посреди поля, быстро и страшно погибая. Не страдает только шлак, да и то оттого, что все, что могло сгореть, тут выгорело, что могло плавиться — испарилось. Гляжу на жуть внизу едва ли не с радостью — кто видел страшный штабель сгнивших трупов в часовенке Исмины, меня бы понял. Одно печалит — под едкую гадость не попадут те, кто устроил эту заварушку. Почти наверняка они командуют разгорающейся бойней из безопасного убежища.

Ни я, ни Мелхиседек, ни сам Эккерхард не обманываемся. Ни огонь, ни кислота не нанесли орде сколько-нибудь значимых потерь. По раскаленному, покрытому всеразъедающей кислотой шлаку от Врат идут новые и новые Твари Ночи. Некоторые еще валятся на выжженную землю, вдохнув едкой дряни, но их истаптывают в кашу шедшие следом, останки поглощают кислоту, остужают шлак…

— А теперь что, мой друг? — спрашиваю Эккерхарда.

— Теперь займемся главными. Вон там — видишь?

Вижу. У самого горизонта, на краю несметных орд Тварей Ночи, бегут в нашу сторону две вовсе уж крошечные двуногие букашки. Подробности не дает рассмотреть даже замечательная подзорная труба Эккерхарда, но благодаря ей видно хоть что-то…

На сей раз в ход пущено целых четыре «огненные стрелы». Где-то на полпути они разделяются и заходят на цель с четырех сторон. На мой взгляд, отбить такой удар можно лишь одним способом, который я применил в битве за Саггард — поставив магический щит. Но ведь мы предусмотрели это, специальные заклятия наделили «огненные стрелы» способностью прошивать такие преграды, как бумагу.

«Стрелы» не доходят до цели. Сперва охает, схватившись за сердце, Эккерхард. Потом одна из «стрел» врезается в землю и разрывается, кроша и расшвыривая шлак, распыляя его в атомы, еще две взрываются, не доходя до цели. Последняя опиывает вокруг двоих широкую дугу и несется назад. В отчего-то бесконечными мгновения вспоминается, как пролетали вокруг Тетрика стрелы, чтобы вонзиться в животы выпустивших их арбалетчиков Озерного края.

— Держи-и-ись! — кричит Эккерхард. Я не успеваю вцепиться в поручень — и под ехидные смешки Мелхиседека качусь по полу, чуть не расквасив о торчащий угол нос. Пол уходит из-под ног и вновь становится на место. В глазах темнеет от перегрузки. Сбоку-внизу оглушительно грохочет, «летающую колесницу» ощутимо встряхивает, кидает вниз. Однако подручный Эккерхарда оказывается отменным «возничим». Он умудряется выровнять машину у самой земли, снова набрать высоту.

— Валленберг, кувшины с объемно-детонирующей взрывчаткой готовь!

— Понял! — раздается из кабины «возничего». — Как пройдем над ними, отцеплю. Сейчас бахнем…

Щит! Хвала… Всем Богам разом, Мелхиседек ухитрился его почувствовать.

— Назад! — орет он. От перегрузки темнеет в глазах, собственное тело становится неподъемным, совсем близко под нами, копьях в трех, проносится заполненная Тварями Ночи земля. Если попадется огневец или хотя бы «слоночерепаха», врежемся наверняка…

Вослед нам мчится, расцветая на лету, диковинный огненный цветок. Магия огня — это по части Крейтона, но я узнаю в ней и составляющую магии Лиангхара. Неужели… Неужели изменил кто-то, владеющий Силой Мира? Но кто? Тетрик, Аэлла или… оба сразу?!

Уходят к цели, теперь совсем близко от земли, еще две «огненные стрелы». И взрываются, не долетев до двух фигурок сотню копий. Сколько-то Тварей Ночи сгорают заживо, но что толку, если их каждую минуту больше выходит из Врат? А кувшины с адской взрывчкой не сбросишь: они смертоносны, но на небольшой площади.

— Мелх, можешь определить, где проходит щит?

— Могу, — произносит Высший Палач, но как-то неуверенно. — Столько всего намешано…

— Точно, Сила Мира, — скриплю зубами. — Надеюсь, Ключ там один. А мы даже не все в сборе…

— Не «увы», а хорошо, — спокойно произносит король. — Хоть кто-то из высших магов уцелеет. Может, они придумают, как сопротивляться Силе Мира. — Мы сделаем все, что сможем, облегчим им задачу. Вот она, линия, — усмехается Мелх. — Идем вдоль нее, как будем вон там, где до них ближе всего, сбрасываем. Авось хоть краешком, да заденет этих…

— Может, попробуем проломиться магией? — спрашивает Крейтон.

— У них Сила Мира, Крей, — вздыхаю я. — Никто, даже Боги по отдельности, ее не преодолеют. А Богов я что-то не вижу…

Эккерхард и Валленберг сбрасывают оба кувшина. Рассчитали момент сброса с точностью, наверное, до сотых долей секунды: на такой скорости, как у нас, и такие погрешности оборачиваются десятками копий. Не знаю, как им удалось — может, с помощью магии, а может, показал себя непревзойденный глазомер великих мастеров. Кувшины опускаются на высоту пятнадцати копий, копьях в ста пятидесяти от магов. Аккуратный подрыв при помощи магии — и странный то ли дым, то ли туман растекается во все стороны, накрывая пространство примерно в квадратную милю. Отдельные языки просачиваются и сквозь щит, узкими протуберанцами подбираясь к неприятельским магам. Без магии не обходится и здесь — пакостная взвесь повинуется лишь командам «папочки» и перед взрывом может подтянуться поближе, к самому щиту.

С высоты хорошо видно, как на заполненном Тварями Ночи поле вырастает два колоссальных призрачных осьминога. «Туловище» каждого простирается на квадратную милю, щупальца они раскидывают миль, наверное, на десять. Но вот что странно — в сторону, где стоит щит, вырастает лишь немного протуберанцев, да и те стараются огибать двух магов шагов хотя бы за десять. «Осьминоги» сплетаются щупальцами то ли в борьбе, то ли в совокуплении….

А потом взрываются. Оба «осьминога» пыхают адским пламенем, сразу целиком. Сила взрыва плющит, разрывает в клочья, размазывает по безжизненному шлаку, выворачивает наизнанку, по краям разметывает страшно изуродованные, опаленные трупы тварей. Огненной колесницей проносится по монстрам ударная волна. Встряхивает и нас.

— Щит рухнул! — злорадно произносит Мелхиседек. — Они слабеют! Не дать опомниться!

— Еще «огненные стрелы»? Последние!

— Давай! — командую я, позабыв, что главный тут теперь Мелхиседек. Весело, правда? Два отряда послали Храмы, и в обоих верховодить стали слуги Владыки. Может, есть в нас что-то особенное, а?

Снова огненные трассы рассекают мглистое небо. Снова вспухают взрывы. Но как-то близко, раскаленные добела осколки прошивают борт рядом с моей головой.

— Они взрывают их, когда вздумается! — бормочет Эккерхард и яростно ругается, зажимая рукой рану — осколком начисто срезало пол-уха. Рука и шея Кузнеца Кириннотара тут же окрашиваются кровью. Хрипло стонет Зосима: старику повезло меньше, крупный осколок разбил иллюминатор, осколки впиваются Палачу в лицо. Была бы Ками, мы бы его вытянули, но Ками осталась в Саггарде… В помещение врывается злой ветер, пахнущий гарью и какой-то алхимичесмкой дрянью, ледяной и в то же время какой-то затхлый…

Первая кровь, думается мне — если, конечно, не считать десятков, а то и сотен тысяч сгоревших заживо Тварей Ночи. Интересно, сколько ее еще прольется сегодня? — В следующий раз нас собьют!

— Меч надежнее! — в один голос произносим мы с Крейтоном и Мелхиседеком.

— Садимся, у самого щита! — командует уже сам Мелх. — Валленберг, давай Силу из накопителя, всю, какую сможешь! Крейтон, Левдаст, Эккерхард — мечи наголо. Амелия, Лалика — прикрываете нас магией. Лалика, ты, надеюсь, понимаешь, что сейчас придется убивать?

Жрица облизывает очаровательные губки. И улыбается. Улыбка выходит зловещей — совсем как у Мелхиседека.

— Понимаю, — произносит бывшая жрица-куртизанка. — И не подведу.

— Если не сможешь, хоть нас прикрывай, — добавляет Амелия.

Валленберг заставляет машину описать круг, гася скорость, и только выбрав свободное от Тварей Ночи место, «колесница» касается земли. Аппарат встряхивает, раздается визг железных полозьев по шлаку. Когда он замирает, распахивается люк, внутрь грузового отсека веет тревожным и яростным запахом битвы, мы горохом сыплемся во мрак и неизвестность.

Подо мной что-то хрустит. Как крысиные кости под каблуком армейского сапога, или не крысиные, ведь можно и людишек допрашивать «форсированными методами»… Теплая шуба смягчает удар, иначе не миновать бы мне пары-тройки закрытых переломов и кучи синяков впридачу. Рядом грациозно приземляется Лалика.

Оглядываюсь. Мы не так уж далеко от цели — в полумиле, едва ли больше. Выхватываем мечи, жалея, что не взяли копья, Эккерхард вооружается массивным молотом. Простое человеческое оружие надежнее магии.

— Пошли, — командует Мелхиседек.

— Хорошо, когда Сила есть, — улыбается Крейтон.

— Так пусти ее в ход! — командует Мелхиседек. — На них не подействует, но хоть нас защитит. Сейчас…

— Не возражаете, если я на вас одно заклятье наложу? — спрашивает Крейтон.

— Надеюсь, я после него смогу радовать Амме, — хмыкаю я, вспомнив побочный эффект кое-каких чар моей системы. Скажем так, после этих чар мужчины, попавшие под удар, навсегда утрачивают одно немаловажное для продолжения рода свойство. Если, разумеется, выживают. Между прочим, очень удобно: безо всякой войны враждебный народ вымирает. Правда, заклятие работает по площади, надолго заражая местность, так в ближайшее столетие на пораженную землю не пошлешь колонистов.

— Нет, все нормально! — отзывается Воитель, разваливая надвое не в меру шутрую зверюгу. — После боя, если жив будешь, наоборот, сладенького захочется!

— Тогда валяй! — соглашаюсь, смахивая мечом крыло «сове». Тварь валится наземь, заливая кровью бесплодный шлак.

Сначала я не ощущаю никаких изменений — не прибавляется сил, меч не разит одним прикосновением, не удлинняется и рука не обретает крепость стали. Но когда я делаю шаг туда, где скрываются предатели, его со мной делает еще добрая сотня Левдастов… и не меньше Крейтонов, Эккерхардов, Амелий, Мелхиседеков, даже Лалик. Кажется, это призраки, призванные обманывать Тварей Ночи — но когда их мечи обрушиваются на спины и черепа зверей, результат тот же, что и от наших, настоящих.

— Воителей Аргелеба числом не задавишь! — ухмыляется Крей, неустанно работая клинком. — По крайней мере, на каждого из нас потребуется не меньше полка.

— А на Фредегара? — не верю я.

— На него вообще полков двадцать, да под прикрытием неслабых магов. Это если его не прикрывают Воители и Рыцари, а такое, согласись, почти невозможно.

— Увы, возможно, Крей, — влезает в разговор Лалика. — Когда мы бежали из Медара, все его прикрытие погибло. Он бы и сам погиб, да мы взлететь успели. Но теперь твой Фредегар без ноги. Не будь рядом Ками, живым бы не довезли.

— Отставить разговорчики! — кричит Мелх. — Прорываемся!

Мы атакуем огромную стаю, тысяч, наверное, в десять разнообразных тварей, заполонивших все пространство до магов-предателей. В едином порыве сотни мечей, сабель и секир обрушиваются на головы монстрам. Брызжет поганая, светящаяся кровь, ревут, бьющиеся в агонии зверюги. Шестьсот порожденных магией бойцов деллают шаг вперед, расстояние между храмовым отрядом и магами-отступниками сокращается. Удар — точнее, шестьсот в одном. И еще шаг, по мертвым тушам, светящейся крови, гнусной слизи. Твари Ночи пытаются уберечься, расступаются: если нет четкого приказа на атаку, вступает в силу инстинкт самосохранения, спасающий от глупых потерь. Как в Ритхэасе…

Я орудую мечом, вкладывая в удары все приобретенное за полвека мастерство, любовь к своему Миру и его Богам, все желание жить и любить Амме. Наношу неожиданные, болезненные удары магией — к сожалению, самое лучшее, что есть в арсенале магов Лиангхара, тут не годится, но вот заставить шлак взмыть вверх со скоростью пушечных ядер, поднять тех из убитых нами Тварей, что пострадали поменьше и заставить атаковать живых — это я могу. Мертвые зверюги не боятся ни клыков, ни когтей, ни яда. Рвут, давят, кусают и жалят, пока их самих не раздерут на части.

Но что больше всего удивляет — вялость Тварей. Помнится, на частоколы Ритхэаса они лезли, не считаясь с потерями, сметая все живое на пути, а тут некоторые, конечно, пытаются полакомиться, но вяло и недружно. Чаще они стараются уклониться от мечей. Непорядок это. Ключи-отступники — самое важное, их должны защищать до последнего, потому что, если мы их одолеем, ко Вратам мы прорвемся.

…Если о какой гадости подумаешь — она всенепременно сбудется. И как назло — в самый неподходящий момент. Каковой и наступает, когда до цели остается всего-то шагов триста, и две кутающиеся в шубы фигурки видны даже сквозь мрак.

«А ведь думала, пронесло, дура! — ругает себя Аэлла. — Думала, не могли все разом изменить, на самом деле Сати все перепутала».

Когда их обступили Твари Ночи, и, насколько хватало глаз, мелькали чешуйчатые и мохнатые спины, клыки, шипы, рога, жала, хвосты с костяными «мечами» на конце, пилы, жвалы, когда мертвая земля мелко тряслась от поступи миллионов лап и копыт, ей казалось: все, конец. Но Твари Ночи так и не бросились в последнюю, самоубийственную и смертельную, атаку. Словно не зная, что делать, топтались вокруг Неккары и Аэллы, окружив их плотным кольцом, но не подходя ближе, чем шагов на десять.

— Чего они ждут? — нервно облизнув губы, спрашивает Аэлла. — Десятка таких хватило бы нам обеим.

— Не буди лихо, — отвечает Неккара. — Может, их Сила Мира отпугивает?

Аэлле кажется, что целительница права. По крайней мере, правдоподобно. Но почему тогда атаковали в Ритхэасе, Саггарде, а тут не хотят? Две женщины, лишившиеся оружия и припасов — трудно придумать цель проще…

Аэлла не успевает додумать. Чуть впереди вспухает чудовищная багровая гора взрыва, потом еще одна… и еще… на Тварей Ночи обрушиваются дьявольские гостинцы, выжигающие все живое на несколько миль. Похоже, прибыли союзники.

Усталости, страха, отчаяния — как не бывало. Аэлла готовится призвать на помощь Силу Мира, но вовремя вспоминает, что ее может не хватить на Врата. Значит, надо предоставить истребление нечисти нежданным союзникам, раз уже спасшим ее от гибели. И сделать самое главное.

Еще две «огненные стрелы», расчертив небо огненными трассами, бьют в землю. Гахают взрывы, выжигая чудовищ. Что там всякая мелочь, вроде «кабанов» и «единорогов»! Горят, испаряясь в доли секунды, «слоночерепахи», взрывы разметывает огневцов, да и жар в самом пекле чрезмерен даже для них.

— Бей их, гадов! — забыв обо всем, по-девичьи звонко кричит Аэлла, глаза женщины так и сияют, следя за крошечной машинкой, парящей в небе.

Оборачивается к целительнице, и крик враз умирает на губах. Лицо Неккары белеет, целительница до крови закусывает губу.

— Они летят сюда, Аэ!

Аэлла, впрочем, видит и сама. Пылающие яростно-белым хвостатые кометы несутся сквозь мутное небо. Они уже прошли верхнюю точку траектории, и стремительно пикируют, покрывая последние сотни копий. Аэлла пытается вспомнить какое-нибудь отводящее заклятие, но уже и сама понимет, что не успевает. О благая богиня, никогда тебя ни о чем не просила, а сейчас не дай так глупо погибнуть, не сделав главного!

Помогает не богиня — Сила Мира защищает хозяйку сама. Оба адских гостинца словно налетают на невидимую каменную стену. Гахают страшные на таком расстоянии взрывы, ударная волна швыряет женщин наземь. Твари Ночи, однако, так и не бросаются добивать. Лишь одна длинная, как такса, крыса, коротко пискнув, двигается в сторону Аэллы, но стоит женщине взглянуть на нее — исчезает в строю чудовищ.

«Они что, сдурели? — мелькает в голове у Аэллы. — Самих бы так!»

Не стоило так думать. Вопреки всем законам магии Сила Мира становится единым целым со своей носительницей, Аэлле больше не требуется строить заклинания, магия откликается на обычные мысли. Последняя «огненная стрела» не взрывается. Описав узкую дугу вокруг Аэллы и Неккары, она устремляется обратно. «Летающая колесница» круто забирает вверх, пытаясь сбить с толку посланницу Аэллы. Распускается в воздухе ослепительный, но совсем не опасный на таком расстоянии огненный цветок, летающая машина «ныряет», но у самой земли выравнивается и упорно летит в сторону Аэллы. Влетает в стаю «сов», некоторые размазываются по зализанным контурам «колесницы», остальные шарахаются в стороны. Машина уже совсем, совсем близко…

На этот раз Аэлла ставит «стену» осознанно, изумляясь, как легко удаются сложнейшие заклятия. Пришедшие настроены на бой — значит, никакие они не друзья, а чудовищ уничтожили, промазав. Раз так — пусть познакомятся с прозрачной, но несокрушимой стеной в полете. Развернулись, какая жалость… И что-то сбросили…

— Аэ, эта дрянь сейчас взорвется! — кричит Неккара, крика почти не слышно в шуме боя. Поздно строить что-то сложное — Злой Ветер из системы Элисара пойдет в самый раз. Мгновение — и неистовый ураган устремляется туда, где растекаются, просачиваясь сквозь щит, протуберанцы алхимической дряни.

Взрыв. Не такой, как прежние — сразу на огромной площади. И разлетается, испаряясь на лету, шлак со шматками мяса, обломками чешуи и черепов, беснуется пламя, сплавляя оставшийся шлак в дымящееся стекло, вздымаются в мглистое небо облака ядовитого дыма… Ничего себе игрушки у подручных предателя! Какие же силы бросит тогда в бой он сам? Называть негодяя именем далеко не безразличного когда-то человека Аэлла не может. Теперь они враги, но из песни слова не выкинешь, из сердца любовь не вытравишь…

Все-таки взрывается слишком близко. Острый, раскаленный осколок рассекает капюшон, стегает, оставив кровавую борозду на щеке. Рядом стонет Неккара — обугленный кусок панцыря «слоночерепахи» угодил женщине под ключицу и застрял. Ударная волна сбивает обеих с ног и, подняв чуть ли не на копье, с размаху бьет оземь, вминает в дымящуюся кровавую кашу, еще недавно бывшую Тварями Ночи. Превратились бы в такое и они, но Сила Мира снова сохранила обеим жизнь, приняв на себя большую часть удара, вдобавок рана на плече Неккары затягивается будто сама собой, стоит Аэлле об этом подумать.

Победа достается нелегко: щит все-таки рухнул. Пришельцы немедленно этим пользуются: пускают еще две «стрелы». На этот раз Аэлла успевает: обе рвутся в самом начале пути. Наверняка некоторые осколки зацепили летающую машину. Точно — вон они, садятся…

Схватив Неккару за руку, Аэ вытягивает подругу из кровавой каши. Одежда промокла насквозь, пронизывает ледяной ветер. Но думать некогда: нужно драться, потому что несколько магов-отступников, выпрыгнув из люка машины, уже идут в атаку. Аэлла ощущает, как хлынула в лишенное магии пространство Сила. Теперь они тоже смогут колдовать. Под ближайшей группой Тварей Ночи взвивается в воздух шлак. Вообще-то хрупкий и непрочный, но разогнанный колдовством до умопомрачительной скорости, шлак бьет в самые уязвимые места чудовищ — в грудь и брюхо. Чешуя, броня, толстые кости грудных клеток — крошечным снарядам все едино, тварей помельче прошивает навылет, рвет на части. Растекается волна огня, превратившая нескольких Тварей Ночи в живые факелы. Аэлла узнает магию Аргелеба. Даже «почерк» кажется смутно знаком. Крейтон. Тоже мне, Воитель… Мальчишку предавшего слушается…

Крейтон творит новые чары, старается. Аэлла помешать не успевает: над головами нескольких магов словно разгорается заря — хотя скорее это напоминает северное сияние. Когда она опадает, там, где только что стояли шестеро магов, строится целое войско, двигающееся, как один человек. Построившись плотным клином, воинство шести Храмов бросается в атаку. Цель сомнений уже не вызывает: подручные Тетрика рвутся к другому человеку-Ключу.

— Нек, тут Крейтон! — произносит Аэлла.

— Чую. Аэ, пусть подойдет поближе.

Так, вот еще старый знакомый, Левдаст Атарг собственной персоной. Тоже колдует…

…Как в кошмарном сне, убитые Твари Ночи поднимаются — и бросаются на недавних собратьев. На их боках, головах, спинах зияют страшные раны — но мертвых чудовищ это не смущает. Их грызут, жалят, пилят, рваут на куски, давят — но павшие умирают окончательно лишь когда когда исчезают в пастях и под лапами былых собратьев. За ними спешит, не давая сомкнуться чудовищам, вызванное магией, но, как выясняется, вполне реальное войско.

Бой уже кипит копьях в двухстах. Твари Ночи не попытались атаковать Аэллу, но и от пришельцев сторонятся, хотя, казалось бы, в войске мяса, чем в двух женщинах. Похоже, они и вправду союзники. По крайней мере, хозяева Врат понимают, кто им враг, а кто нет, и не спешат отдавать приказ на атаку. Пришельцы медленно, но верно пробиваются к двум волшебницам, отмечая свой путь гекатомбами трупов. Твари Ночи тут же смыкаются за спиной отряда — и теряют интерес к сражению. Там, где прошел отряд магов, кончается бой и начинается пир — на весь мир. Аэлла едва сдерживает тошноту…

Вспоминаются слова Сати, еще час назад казавшиеся бредом. «Тетрик подчинил Тварей Ночи». Если можно ему, может, и ей тоже?

«Я, владеющая Силой Мира, приказываю вам: атакуйте отступников! Они утолят ваш голод».

«Жр-р-ра-ать!!!»

Кто это говорит? Неужели они способны говорить?

«Жр-р-ра-а-а…»

«Вот ваша еда! Возьмите ее, если сможете!» — думает Аэлла и указывает на упорно прорубающееся к ним войско магов. Указывает даже не магией — просто пальцем. Хватает и этого. Армия Тварей Ночи повинуется с радостью, со всех сторон навалившись на отряд. Продвижение сразу замедляеся. В нескольких десятках копий идет резня. Тварей Ночи рубят без малейшей пощады, на них обрушиваются удары магии (впрочем, частью действующие вполсилы, часто вообще не наносящие урона). Тварей обжигает, расшвыривает, но они только бесятся от боли, и лезут вперед безо всяких понуканий.

Отлично. Теперь должен появиться Тетрик, если не хочет лишиться своих марионеток. Пусть идет, думает бывшая танцовщица, еще недавно видевшая в этих людях семью. Посмотрим, как у него получится воевать с Силой Мира…

Маги все понимают правильно. В какой-то момент Аэ замечает, что расстояние между ней, Неккарой и вражеским войском не сокращается, а растет. Они отступают! Значит, нужно лишь поднажать — и часть войска отступников будет уничтожена. Твари Ночи поднажимают. Как ни хорошо орудуют мечами «копии» магов, как ни яростно дерутся восставшие из мертвых Твари Ночи, они не являются ни бессмертными, ни неуязвимыми. Аэлла видит, как один из Крейтонов чуть замешкался с ударом — и в ногу ему впился «кот». Меч полосует мохнатую спину, брызжет кровь — у некоторых тварей она красная, наверное, их можно и есть — тварюшка отчаянно визжит, но вслед за ней на «Крейтона» бросаются остальные, и одна «крысотакса» догадывается вцепиться в ногу сзади, перекусывая сухожилия и впрыскивая в рану яд. «Крейтон» шатается и падает, зубасто-ядовитая мелочь накрывает его с головой, торопясь урвать хоть кусок от добычи, пока не опередили самые шустрые…

Рядом отличается «единорог»: выплевывает костяное жало в лицо стоящему рядом с «Крейтоном» «Мелхиседеку», безжалостно давя мелочь, подлетает к строю вплотную, зверюга встает на дыбы, и здоровенные копыта обрушиваются на грудь и голову «Амелии». Копия Верховной жрицы валится наземь, захлебываясь кровью, выронив длинный, массивный, в ее руках напоминающий недлинный меч, нож. Миг — и на том месте, где еще недавно оборонялась «Амелия», начинается пир. Правда, он недолог: Крейтон не собирается тратить магию зря, давая Тварям Ночи насытиться. Тело призрачно мерцает, истаивает, исходя желтоватым дымком. Твари Ночи обиженно верещат — из-под носа утащили еду.

«Единорог» бросается в пробитую брешь, за ним вламываются чудовища помельче. Порожденные магией Крейтона копии падают одна за другой, оружие скользит по чешуйчатой броне, почти не причиняя вреда. А копыта, мощные челюсти, хвост, увенчанный костяным гребнем, продолжают страшную работу, проламывая строй. Ствангарская пехота давно насадила бы зверюгу на копья, но ни копий, ни пехотинцев, привычных отбивать конные атаки, тут не видно.

«Единорог» победно взревывает, но рык захлебывается в визге ужаса. На его пути встает очередной «Крейтон», точно и экономно орудующий мечом. Клинок встречает в воздухе похожую на кабана, но способную прыгать не хуже лягушки тварь, перелетевшую через «единорога». Зверя разрывает почти надвое, кровь и слабо светящиеся внутренности низвергаются на мертвый шлак. И шлак будто оживает, вмиг раскалившись добела, взмывает и бьет в брюхо «единорога». На его пути оказывается не чешуйчатая броня — только толстая, покрытая свалявшейся шерстью кожа. Куски шлака легко пробивают ее, глубоко уйдя в тело. Одновременно с неба валится нечто вроде огненного болида, ударив в крупную голову. Жар, способный плавить камень, лишь слегка обжигает морду, заставив тварь негодующе взвыть. Шлак оказывается надежнее: из пробитого брюха брызжет светящаяся кровь. Один из «Крейтонов», не теряя ни мгновения, чуть пригибается и выбрасывает руку в длинном выпаде, целя в не защищенную панцырем грудь. Подминая под себя кровожадную мелочь, «единорог» валится наземь. Воин лишь в последний момент выскальзывает из-под оседающей туши. И принимается истреблять прорываюшихся за «единорогом» зверей помельче. На островок армии магов накатывают новые и новые волны, вынуждая отходить все дальше и дальше от тех, кого они считают отступниками.

— Вижу Крейтона! — кричит Неккара, перекрывая нарастающий лязг и грохот. Былую скромную целительницу не узнать — вся в светящейся крови и ошметках чудовищ, ныне она напоминает не то жуткого призрака, не то дорвавшегося до свежей крови вурдалака. — Он свалил «единорога»!

— Бей! — командует Аэлла. — Заклятье построил он — значит, с его смертью оно исчезнет.

Неккара мысленно тянется к человеку, недавно называвшему ее «своей Исминой». Там, впереди, к Вратам рвется Крейтон. Воитель Аргелеба как раз готовит еще одно заклятье — похоже, снова что-то связанное с огнем, нацеленное не на чудовищ, а сюда, на них двоих. Тварям Ночи обычная магия не может причинить серьезный вред. А вот людям… Аэлла занята — готовится обратить против магов их же чары. Значит, пришел черед старшей жрицы Неккары доказать, что нет любви больше, чем любовь к светлой Исмине. И, конечно, к Миру, которому Она принадлежит.

Хорошо, что откуда-то потоком льется Сила. Она может бороться за то, что считает Правдой.

В последний момент чувствует ее и Крейтон: «Нек?! — раздается в ее голове. — Любимая, отступница взяла тебя в плен?»

Любимая… Не поддаваться!!! Мерзавец играет на ее недавних чувствах…

Просто так с Воителем не справиться. Их ведь специально готовят для убийства, совсем как жрецов Лиангхара. Жрицы Исмины и Амриты дарят жизнь, помогают ее сберечь, слуги Лиангхара и Аргелеба ее отнимают. Какой дурак решил, что благая богиня может полюбить профессионального убийцу, как вот этот — Крейтон? Да, Храмам порой доводилось сотрудничать, но — грех не натравить одних убийц на других…

Хитрее надо, хитрее. Крейтон непревзойденный воин, но только лицом к лицу и с теми, кого сам считает врагом. Раз заговорил — может, надеется переманить к себе? Этим надо воспользоваться.

«Разве отступник Тетрик взял тебя в плен? Почему ты сражаешься против Аэллы?»

«Аэлла отступница, а не Тетрик! — даже в беззвучной мыслеречи Крейтона Неккара улавливает ярость. — Она не дает уничтожить Врата, да еще натравила на нас Тварей Ночи!»

«Уничтожить или помочь уйти через них Тетрику?»

«Причем тут Тетрик?! Он в плену!..»

«Сати сообщила, что они его завербовали. Кстати, не Аэ, а он первым подчинил себе Тварей Ночи! Не знал о его делишках? Может, скажете, что Сати тоже изменница? И на Вестников работает?»

Крейтон так увлекся беседой с былой возлюбленной, что ничего не замечает. И магическая броня уже не такая неуязвимая, как миг назад. Уже можно попробовать ее взломать. Но — еще не время. Ее собственное заклятие должно стать необоримым. Второго шанса не будет. Пока нужно говорить, говорить, отвлекая и готовясь ударить. Не по-рыцарски, конечно, но на весах лежит так много, что больше не важна даже честь.

«Ты права, Нек! Мы выяснили, что она навела Тварей Ночи в Саггарде, возможно, как-то причастна и к другим нашим невзгодам. Например, к похищению Тетрика… Оглуши чем-нибудь Аэ, и Твари Ночи перестанут атаковать».

«Сати прошла с нами весь путь, в Нехавенде чуть не попала на плаху. Но тебе, изменнику, это не понять. Довольно болтовни. Сейчас Мир очистится от тебя и мрази, что предала своих Богов и Храмы, а теперь рвется к Вратам, как крысы с тонущего корабля. Получай!».

Вот теперь пора. Неккара использует контакт со вчерашним любимым как канал, по которому обходит его защиту. У ног Крейтона сквозь безжизненный шлак пробиваются упругие ядовито-зеленые ростки. Они вытягиваются ввысь, обвиваясь вокруг ног, пояса, потом и рук Воителя. Один из ростков проходит сквозь толстую подошву сапога, как горячий нож сквозь масло, еще один вонзается в тело между ног. Крейтон рубит по страшным побегам мечом, но клинок лишь бессильно звенит, рассыпая гаснущие на лету искры. Побеги, по которым течет кровь, на глазах толстеют, матереют, наливаются цветом и лоснятся, будто питаясь горячей кровью. Растение все плотнее оплетает попавшего в ловушку Воителя, давя, пронзая, выпивая кровь и самую жизнь.

Крейтон держит заклятие, сколько может, до последнего спасая соратников. Может, он и успел бы защититься, если б не вкладывал в копии магов все силы. Но это значило бы оставить друзей на съедение Тварям Ночи, потому что даже пятеро Рыцарей Аргелеба не остановят такую атаку без магии, а другая магия Тварям Ночи почти не вредит. Но какие Рыцари Аргелеба из Лалики, Амелии, да даже Мелхиседека и Левдаста? И все-таки силы человеческие не беспредельны.

Когда копии жрецов начинают истаивать, Крейтон отдает им последний приказ. Сгиньте, распадитесь, но не просто истайте в морозной мгле, а взорвитесь, напоследок поражая врагов и спасая друзей. По периметру строя беснуется чистое, всесжирающее, вскормленное жизненной силой могущественного мага пламя. Фигуры исчезают, превращаясь в яростно-белые лучи, с необычайной легкостью прожигающие шерсть, броню, кости, мясо. Каждый луч, прежде, чем угаснуть, поражает не меньше полутысячи Тварей.

Крейтон вбрасывает в заклятье все, что имеет — без остатка. Он сознательно приближает конец и лишает себя последних, сколь угодно призрачных шансов на спасение. Здесь, на краю Мира, повторяется история Атталики — только на сей раз вкладывает жизнь и душу в последнюю атаку не забитая, неопытная, необученная женщина, а один из лучших боевых магов Мирфэйна. На несколько исчезающее-кратких мгновений Воитель становится почти всемогущ, и магия взламывает защиту Тварей.

Все имеет конец. Когда один из ростков пронзает пах, Крейтон жутко кричит. Воители Аргелеба способны без единого звука прижигать раны каленым железом, но сейчас боль сильнее человеческой воли. Ибо расстается с жизнью не только тело — Неккара применила, возможно, самое чудовищное заклятие, какое дала богиня жрицам для защиты себя, Храма и Мира. Изо рта Крейтона, будто позеленевший и обретший каменную твердость язык, высовывается толстый росток, блестящий пенящейся кровью, дымится на морозе. Крик обрывается, раздвоившийся «язык» входит в глазные яблоки. Череп лопается, брызжут кровь и мозги…

Насколько хватает глаз, громоздятся обгорелые, прожженные насквозь туши чудовищ — даже самые крупные и бронированные погибали в несколько мгновений. Горелым мясом, шерстью и хитином воняет так, что уцелевших душит жесточайший кашель. Но ни одного луча не ударило туда, где стоят Неккара и Аэлла. Воитель так и не смог поднять руку на свою убийцу и свою любовь.

…Неккара бессильно роняет руки. В душе поселилась страшная пустота и усталость, будто ей не тридцать лет с немногим, а все девяносто, и впереди не будет ничего. Дело сделано. Но и жить после такого незачем. Только что она вероломно убила того, кто любил ее до конца, и кого любила сама. Но тем самым она спасла любовь сотен миллионов других…

Рукопашная стихает, на многие мили вокруг не осталось ничего живого. Точнее, живых теперь восемь: Неккара, Аэлла, Мелхиседек, Амелия, в страхе прижавшаяся к Левдасту, бледная, до крови закусившая губу, Лалика, мрачный, как туча, Эккерхард с окровавленным молотом в руке, да еще Валленберг в «летающей колеснице», колдующий над накопителем магии. Сейчас этот Накопитель без остатка отдает все, что может. Кристалл раскалился так, что пылают яростно-белым железные крепления, на них давно сгорела краска. В кабине жарко, как в литейной мастерской Храма Кириннотара рядом с главной домной. Шуба на жреце дымится, оплывают, прилипая друг к другу и сворачиваясь кольцами, ворсинки. В кабине плавает удушливый смрад паленого волоса, горелой краски, лишь некая толика магии, используемая Валленбергом для поддержания простого заклятия, позволяет дышать раскаленным, отравленным гарью воздухом…

Затем пауза кончается. Аэлла и маги бьют одновременно, заклятия сталкиваются в невиданном противоборстве. Системы магии перемешиваются, рождая самые невероятные комбинации, насмехающиеся, кажется, надо всеми законами магии. Выглядит это как столкнувшиеся в небе между противниками две огненные волны — пурпурная со стороны отряда Мелхиседека и синяя, прикрывающая Аэллу и Неккару. Там, где они встретились, вспыхивает яростное многоцветное пламя, пожирающее, кажется, сам воздух. В сущности, так оно и есть — там, где отбушевали подобные чары, обычно не остается ничего, хотя это ничто тут же заполняет воздух… Но образовавшаяся рана на теле мира, если будет достаточно велика, вполне может стать смертельной. Или вызвать осложнения, сопоставимые с вредом от Врат.

Первое время кажется, что силы равны. Пятеро сильнейших магов, благодаря щедро отдаваемой накопителем Силе, из последних сил держатся против одной послушницы, вооруженной Силой Мира. Оправившись от шока, Неккара, как может, помогает — но что значит старшая жрица в там, где сошлись главы сильнеших Храмов и человек-Ключ? То же, что рыбачья шаланда в бою линейных кораблей…

Линия огня медленно ползет в сторону Аэллы. На лице женщины отражается тревога, потом нечто, близкое к панике. По лицу Аэ градом катится пот. Аэлла сильнее, но противостоят ей не только сильнейшие, но и опытнейшие маги, их опыту и знаниям противопоставить нечего… Пусть от Врат, послушные зову новой Хозяйки, валом валят Твари Ночи, пусть неприятельские маги чувствуют себя не лучше, она осознает, что прогрывает. Проигрывает безнадежно.

Особенно усиливается это чувство позже. Упругий толчок новой Силы, молодой, неистовой, жаждущей жить и сметающей на своем пути все преграды. Линия огня ползет в сторону Аэллы быстрее.

— Что это? — хрипит женщина. — Нек, что за Сила?

Целительница выглядит не лучше. Во рту — жлезистый привкус крови, первый признак перенапряжения. Если не остановиться… Как тут остановишься, когда Аэ держится из последних сил, отдавая борьбе всю драгоценную Силу Мира?

— Сила Амриты, — рычит от боли и напряжения Неккара, сплевывая кровь. Бесценный подарок тем, кто атакует Аэ. Увы, скорее всего, использовать ее кровь они не успеют… — Сила, порожденная любовной страстью. Усиленная… Магией Исми…ны.

— Исмины? Крейтон прав насчет Сати?

— Нет… Там… Амелия…

— Мне не удержать всех вместе, — пыхтит задыхающаяся, будто от долгого бега, Аэлла. Шапка слетела, от волос, пропитавшихся кровью и потом, валит пар. — Сати говорила… Нам помогут…

— Хорошо бы, — вздыхает целительница и, не в силах больше стоять, оседает в кровавую кашу.

В следующий миг на почти победивших магов обрушивается ливень сосулек, ледышки выбивают в шлаке заметные воронки, тонко воет невесть откуда взявшийся вихрь. Давление вражеской магии разом спадает, пропадает надвигающаяся стена пламени.

— Пришли, — чуть слышно произносит Неккара. Аэлла не говорит ничего — просто опускается рядом с Неккарой в кашу из разодранных внутренностей и прикрывает глаза. Она не знает, как будет отбиваться, если маги любой из враждебных группировок до нее доберутся. Может, если передохнуть, Сила Мира вернется? Тетрик добился своего — заставил ее израсходовать Силу на второстепенные цели.

…Сейчас Амелия совсем не напоминает стройную, гибкую, изящную танцовщицу, женщину зрелую, но еще не старую. Налитые кровью глаза выпучены, пот, ручьями сбегает по исцарапанному, испачканному сажей и кровью чудовищ, лицу, губа закушена — по подбородку Амме пролегла кровавая дорожка. Шапка слетела, волосы слиплись от пота, крови и грязи. Растрепанная, неприлично всклокоченная старуха, лицо превратилось в жутковатую маску, перекошенную болью и яростью — да и только. На мою возлюбленную, Верховную жрицу Исмины, легла основная тяжесть борьбы — она одна способна противостоять нашим недругам в их же системе. А недругов, как догадались мы почти сразу же — двое. Неккара и Аэлла, изменившие своему Храму жрица и послушница. Впрочем… Знают ли они, что изменили? Вот уж вопрос — всем вопросам вопрос…

Остальные выглядят не лучше. Мелх, Эккерхард, наверняка и я тоже — смотримся и пахнем так, будто только что из городской канализации славной Марлинны или застенков Великого Храма Лиангхара. Мы наносим удары — в разных системах, с поправкой на противонаправленность, пускаем в ход самые сильные и изощренные заклятия, какие только можем. Бьем — и выдвигаемся обратно в первый ряд, сдерживать чудовищ, пока товарищ, которому пришла очередь атаковать, делает дело. Но изменницы, одна из которых владеет Силой Мира, легко отбивают удары. Их Сила не расчленена на системы, и потому почти неодолима для таких, как мы, даже для более сильных. Может, что-то смогли бы сделать Боги (да и то все вместе), но на поле боя их не видно.

Немалую часть Силы приходится тратить на чудовищ — теперь, когда им приказали, Твари Ночи лезут, не считаясь с потерями. Им вспарывают животы разогнанные магией куски шлака, опаляют волны пламени, секут мельчайшие частицы Черного Льда. Амелия применяет какое-то заклятие — подползшую к нам «слоночерепаху» оплетают гибкие ярко-зеленые лозы. Зверюга пытается вырваться — но лучше бы попробовала сдвинуть гору. Но мечи оказываются сильнее магии — ведь Твари Ночи защищены своими хозяевами от наших чар, заклятия опаляют и ранят их, но почти не убивают.

На Лалику после купания в кровавом, дымящемся фарше не позарился бы самый неприхотливый из былых ее клиентов. Она рядом, руки стиснуты в кулаки, ухоженные ногти глубоко впились в ладони, на заиндевелый хрусткий шлак капает дымящаяся кровь. Не дай Владыка, попадет не в те руки — много чего можно сделать с помощью магии крови. Например, заставить человека ударить в спину товарищам, оставаясь при этом в здравом уме и трезвой памяти…

Жуткий, нечеловеческий крик за спиной, оборвавшееся заклятие Крейтона говорят мне все, хоть я и не вижу ответного удара предательниц. Теперь, когда наши копии исчезнут, нас сомнут в доли мгновения. Аэлла может больше не напрягаться — Твари Ночи сделают сами. Но Крей все-таки не зря молился богу-воину. Не знаю, как он преодолел жуткую боль и выстроил последнее заклятие, вбросив в него оставшиеся жизненные силы. Принося в жертву жизнь и посмертие, Крейтон пробивает их защиту. Тьму пронзают яростно-белые лучи, с легкостью прожигающие по нескольку сот чудовищ разом. Вонь горелого мяса, костей, шерсти, хитина отравляет воздух. Мы с Мелхиседеком и Эккерхардом еще крепимся, а женщины — не выдерживают, Амме и Лалика сгибаются в три погибели в приступе рвоты и кашля…

…Когда пламя отбушевало, равнина, насколько хватает глаз, усеяна изуродованными останками Тварей. Где-то что-то горит, к небу поднимается жирный, черный дым. Движения я не замечаю — по крайней мере, такого, которое представляло бы для нас угрозу. Иные зверюги еще подергиваются в агонии, и то за полмили от нас, ближе остались лишь горы жирного пепла и обломки обугленных, оплавленных костей…

Вытираю пот. Нельзя терять ни мгновения. Только объединив все силы, создав противонаправленные чары, мы сможем одолеть Аэллу. Она наверняка этого не ждет.

— Колдуем разом! — кричу. — Пока она не опомнилась!

Мы щедро вбрасываем Силу в общее заклятие, где каждый делает свою составную часть. Пока Силы хватает, накопитель магии отдает все, щедро и расточительно изливая магию в Мир. А придумали мы это еще в Кешере, пока подручные Эккерхарда готовили «летающую колесницу». Рассчитывали, как будут взаимодействовать противонаправленные чары, проводили опыты, проверяли на моделях в изолированных помещениях. Пробовали колдовать в разных составах — кто знает, сколько нас останется, пока мы сможем это применить. Наконец, бессонные ночи и головоломные расчеты вознаграждены. Мы, главы Храмов Мирфэйна, сотворили нечто, способное противостоять даже человеку-Ключу. Правда, только одному, будь тут и Тетрик, нам бы не поздоровилось.

Над головой вспыхивает изумительно красивая пурпурная черта, рассекает небо от горизонта до горизонта — и несется в сторону Аэллы. Ее края загибаются, стремясь взять враждебную чародейку в кольцо. Но наша линия тут же напарывается на такую же, синюю, налетающую со стороны Аэллы. Два грандиозных заклятия сталкиваются, меж линиями вспыхивает разноцветное пламя — верный признак, что в деле разные системы магии. Пламя оставляет после себя абсолютную пустоту. Рану на теле Мира. Провал в нашей реальности. Мир его заполнит — но лишь если мы победим и уничтожим Врата.

Первое время мы боремся на равных. Но у нас Сила конечна, она заключена в крошечном кристалле — «сердце» «летающей колесницы». А вот Аэ… Не знаю, может, Сила Мира тоже имеет предел, но Аэллу снабжает Силой сам Мир, напрямую, даже не через посредство Богов, как нас в обычных условиях. Настает момент, когда огненная черта начинает сдвигаться в нашу сторону — сперва медленно, потом все быстрее. Нас давит огромная, неодолимая Сила, а той, которую дает нам накопитель магии — слишком мало. Слишком много ее всасывает лишенное магии пространство.

Что-то кричит Лалика. Не слышу, да и какая разница — небось, призывает «когти рвать». Приятного мало, но женщине, жрице богини любви, простительно.

Фронт борющихся линий приближается. До нас ему уже вдвое меньше, чем до Аэ. Что сделает с нами голубая черта, когда дойдет? Наверное, на такой вопрос не ответят и Боги. Ясно, нечто худшее, чем смерть.

— Возьми меня! — срывающимся голосом кричит Лалика мне в уши. — Иначе все погибнем! Силы не хватит!

Сперва я решаю, что она от страха рехнулась. Отвешиваю ей оплеуху, перекрывая рев магического пламени, ору прямо в ухо жрицы:

— Сдурела? Тут тебе не бордель!!!

— Нет! — кричит Лалика. — Нужна еще Сила — Сила любви!..

Вот теперь впору треснуть по лбу себя, любимого. Маги лишь четырех систем научились собирать разлитую в Мире Силу на месте, используя чувства людей, а не только заимствуя у Богов. Мы, жрецы Лиангхара, берем Силу из мук и смерти живых существ, их страха, боли и ненависти. Жрецы Аргелеба вроде покойного Крейтона, используют боевую ярость и жажду мести — как свою, так и вражескую. Жрецы Исмины переплавляют в Силу эстетическое наслаждение — ведь танцы-заклятия очень красивы, вызывают восхищение. Потому им и нужны зрители. Ну, а жрицы Великой Матери Амриты способны извлекать Силу из любовного наслаждения. Остальным приходится заимствовать магию у Богов — через механизм жертвоприношений, в лучшем случае напрямую, с помощью веры и любви к божеству. Потому наши четыре Храма всегда и давали Миру больше магов, а главное, магов более сильных. Она права, но как я при Амме?..

— Амме? — поднимаю глаза на возлюбленную. — Почему я?

— Ты среди нас слабейший, — без обиняков отвечает она. В голосе слышится бессильная ярость и боль: я бы тоже не обрадовался, если бы пришлось отдать Амме какому-нибудь молодому хлыщу. Пусть на несколько минут, все равно. Ревность делает нас такими глупыми, даже Палачей и Верховных жриц… — Остальные главы Храмов, а вы с ней — нет. Вам можно отвлечься.

Проклятье, она права! Я и забыл, что в компании глав Храмов Палач Лиангхара — лишь недоучка.

— Ты на такое согласна? — изумляюсь я.

— Куда деваться? Иначе все погибнем. Давай, пока я не передумала.

Оборачиваюсь к Лалике. И как открываю рот, так и забываю закрыть. Той Лалики, которая падала лицом в кровавую грязь, обдирала его о шлак, в драной, прожженной шубе, покрытой кровью и внутренностями павших монстров, больше нет. За моей спиной стоит изумительной красоты женщина в роскошном, более чем откровенном платье цвета утреннего неба. Аркотский шелк сияет и переливается. Вырез у платья велик — как раз до высокой, упругой груди (не скажешь, что ее обладательнице уже не восемнадцать, а вдвое больше). Тонкие, изящные руки украшают многочисленные браслеты. Стройные ножки танцовщицы и куртизанки обуты в босоножки, сверкающие крошечными золотыми пряжечками. Выразительное, милое личико с чувственными губами и классическим носиком накрашено ярко, но не вульгарно. В длинную иссиня-черную косу вплетены алые, расшитая золотом ленты…

Словно нет ни боя, ни мертвой, скованной вечной зимой равнины. Только мы двое. И запах — изысканный, непередаваемый, неравязчивый аромат ее духов. Она не старуха. И не наивная девочка — женщина зрелой, знающей себе цену красоты. Она и вправду бесподобна, как многие другие жрицы Храма Амриты, ныне покойные.

— Великой Матери, породившей в Мире Жизнь, давшей всему живому наслаждаться соединением душ и тел, победительнице Смерти — слава! — произносят не то молитву, не то заклинание пухлые губки. Я не слышу слов Лалики — только голос, бархатистый, грудной, заставляющий забыть обо всем. Смотрю, как движутся ярко накрашенные губы жрицы — и чувствую: мне уже не сорок девять, а девятнадцать, я — сошедший с ума влюбленный мальчишка, готовый на все ради этой неотразимой красоты. Теперь понимаю, отчего мальчишки порой западают на тех, кому за тридцать. И или сгорают в пламени безнадежной любви без остатка, или до срока мужают, становясь с ними вровень. Интересно, какая судьба ждала бы Тетрика, свяжи их с Аэ судьба? Впрочем, какая теперь разница? — Да будет наша близость жертвой, приятной Дарящей Жизнь! Левдаст, я — твоя… Возьмешь меня?

Она еще спрашивает! Впиваюсь в горячие, упругие женские губы, во рту вкус сладкой, как спелые вишни, помады. Лаликин язык стремительно скользит по моим губам, острые зубки чуть прикусывают нижнюю губу, заставляя позабыть обо всем. Я и сам не понимаю, куда делась моя и ее одежда, откуда появился огромный, мраморный алтарь, накрытый роскошным пуладжийским ковром. Лалика удобно устраивается на нем и, поймав меня в мягкие, горячие, надушенные руки, тихонько охает, когда я в нее вхожу. Любовь — великая Сила сама по себе. Лучше, конечно, когда она рождена не только похотью, когда взаимна, когда Она в Нем видет бога, а Он в Ней — богиню…

Никогда не полюблю никого, кроме Амелии. Потому что в основе нашей любви — не столько вожделение тел, сколько родство душ, потому что наша любовь основана на доверии и уважении, на умении прощать друг другу минутные слабости и знании, что если раз оступишься — тебя тоже простят и примут обратно. Потому что стоит заглянуть в ее глаза, чтобы забыть обо всех бедах и невзгодах, что Мир порой жесток и несправедлив.

А Лали, оказывается, я тоже люблю. Но совсем другой любовью. У любви ведь много ликов, как и у ненависти, и у страха, и у жадности. Я уважаю Лали за честность, за то, что в ее чувственности нет ханжества и алчности. Но сейчас я тоже честен: наша быстротечная любовь — порождение магии Богини-Матери, а не родства душ. Она неистовее, самозабвеннее, стремительнее, как степной пожар в летних Закатных степях. И так же недолговечна. Пройдет любовное безумие, «священный брак» на вызванном магией алтаре, и все осыплется окалиной светлой грусти и усталости.

Лалика не встанет между мной и Амме. Жрицы умеют дарить любовь, не разрушая, а укрепляя семьи, помогая мужьям понять, что нет ничего превыше семейного очага. Сейчас, покрывая поцелуями грудь, плечи, руки, чувствуя, как ласкает ухо ее влажный жаркий рот, я полностью осознаю, как обожаю Амелию.

Высший миг наслаждения, губы Лалики раскрыты в стоне мучительного счастья, женщина вскрикивает, выдыхает: «О, Амрита!» — и бессильно распластывается на моей груди.

В тот же миг все исчезает — и алтарь, и ковры, и изысканные одежды. Для тех, кто прикрывал наше «жертвоприношение», прошли доли мгновения, никто ничего не увидел. И Лалика, как до этого — не сногсшибательная куртизанка, а перепачканная в грязи, исцарапанная женщина, и сами мы — не на алтаре Богини-Матери (ведь наше соитие — не просто развлечение, а жертвоприношение богине), а на поле боя. Лишь тяжелое дыхание женщины и озорной блеск в глазах доказывают, что все было на самом деле.

— Лали, получилось? — зло скрипнув зубами, спрашивает Амме. Она еще не понимает того, что понял я, но живы останемся — поймет.

— Конечно. Храм погиб, но богиня жива. Сейчас…

Животворная Сила обрушивается тропическим ливнем. Разглаживаются морщины на лицах друзей, исчезает с них мука. Мы будто сбросили с плеч неподъемный груз, когда в наши заклятия бурным потоком ворвалась свежая, молодая, неистовая Сила. Обжигающая меня, жреца бога Смерти, но дарящая мир и покой моей возлюбленной.

Двуцветная линия ползет назад, набирая ход с каждым пройденным копьем. Я чувствую, как там, посреди гекатомб убитых чудищ, забилась, точно муха в паутине, наша противница. Ага, и на Силу Мира есть управа! Значит, и Врата закрыть сумеем!..

…Когда на нас обрушились ледяные стрелы, я опознал магию Лаэя почти мгновенно. Леонтино, Джованни, Миллимет — решили, таки, ударить в спину, гады… Выследили, выждали, пока мы с Аэ надорвемся в борьбе, и ударили. После волшебного «свидания» с Лаликой в душе воцарился мир и покой. Теперь ее затапливает темная, иррациональная ненависть, заставляющая даже обычных людей творить жуткие вещи. А уж Палача-то Лиангхара… Хочется лишь одного — убить всех троих, да так, чтоб и участь Палача Иеронима счастьем показалась.

Льдина свистит совсем рядом, будто щебенка из пушки, без вскрика валится в кровавую кашу под ногами Эккерхард, ноги осыпают куски выбитого льдом шлака. Вскрикивает Амме. С ужасом оборачиваюсь на крик — но Верховная жива, только лоб рассекло чиркнувшим по коже осколком шлака, кровь заливает глаза. Будет шрам… К осколкам льда прибавляется неистовый, перехватывающий дыхание и сбивающий с ног ветер. Это приложил руку глава Храма Элисара Джованни, ублюдок свиньи и шакала.

Почти уничтожишее Аэллу заклятие лопается, как мыльный пузырь. Впечатление такое, будто в живот бьет таран для разрушения крепостей. Трещат сдавленные магией кости, боль такая, словно из меня по одному тянут ребра. Не могу даже кричать — от боли перехватывает дыхание. Захлебываясь собственной кровью, забыв, даже свое имя, я распластываюсь в кровавой каше вперемешку с раскрошенным шлаком.

В поле между нами и Аэллой последний раз вспыхивает магия, вышедшая из-под контроля. Пламя чудовищного взрыва, поднявшегося ввысь, наверное, на полмили, взметает к мрачному небу целые тучи раскаленного шлака и напоминает другой взрыв — тот, что привел к образованию Врат. Увы, понять разницу я толком не успел — ударная волна сбивает с ног, сознание окончательно меркнет.

Проклятье, откуда у них магия? Или захватили наш накопитель, убив Валленберга?

Сати задыхается. Над головой — бурое равнодушное небо, под сапогами хрустит мертвый шлак, вдали предательски мерцают Врата, впереди топочут Твари Ночи. Повинуясь отданному Аэ приказу, чудища спешат к полю боя, не обращая внимания на ничтожную девчонку, осмелившуюся преследовать сильнейшую в Мире армию. Впереди бушует магическая война: Сати неспособна расшифровать и десятой доли творимой магии, но Силы, пошедшей в ход, хватило бы на разрушение гор и осушение морей. Интересно, откуда ее взяли? Небось, захватили-таки Вестника с амулетом… Сати злорадно улыбается: обставивший всех враг ошибся, хоть в чем-то.

Больше поводов для радости нет. Пришельцы столкнули лбами (ее, ее руками, что обиднее всего) всех, кто хоть как-то мог им противостоять. Впереди убивают и умирают лучшие маги Мирфэйна, а два человека-Ключа готовятся израсходовать друг на друга ту самую Силу Мира, которая лишь и способна остановить нашествие. И некого винить: сама же натравила всех друг на друга. Когда бойня закончится, Хозяева станут Хозяевами Мирфэйна. Есть, конечно, некая надежда на Богов. Но наверняка что-то заготовлено и на случай Их вмешательства. Если бы Боги могли сладить с такой угрозой сами, не понадобилась бы Сила Мира.

Сил бежать почти не остается, когда впереди вспухает диковинное зарево. В морозном воздухе полыхают две ослепительные черты — пурпурная и небесно-синяя. Между ними беснуется странное разноцветное пламя. Сати замирает, пораженная невиданным зрелищем, а главное, вброшенными в заклятье Силами. Совокупная мощь Храмов Мирфэйна, оказывается, почти не уступает божественной.

За двойной чертой, купаясь в ее отблесках, стоит, вскинув руки, полноватая, вроде бы ничем не примечательная женщина — сегодня самая могущественная из магов-людей Мирфэйна. Аэлла.

Двойная черта движется. К ней. Значит, Аэ проигрывает бой — знать бы еще, с кем? Магия всех систем перемешалась, с ходу не определить… Значит, бегом к Аэ. Может, удастся предотвратить самое страшное…

Сердце готово выпрыгнуть из груди, в боку угнездилась острая боль, рот ловит морозный воздух, но она все равно задыхается. Пуладжийка спотыкается, падает, обдирая о ледяной шлак руки, но вскакивает и бежит дальше. До Аэллы остается лишь несколько десятков копий. Огненная линия почти дошла — видимо, бывшей подруге совсем туго.

— Аэ! — кричит Сати. — Аэ, не бей Тетрика!

…Чудовищный взрыв грохочет прямо перед Аэллой и Сати. Ливень раскаленного шлака с неба, круговерть магического хаоса — и сознание покидает пуладжийку.

Глава 8. Голодная мгла

Тетрик отдает приказ — по колоссальному воинству проносится множественное движение. Замирают на месте ползучие, прыгучие, катящиеся, подобно пушечному ядру, словно плывущие на воздушной подушке чудовища разных размеров, внешности и «предназначения».

Да, это не просто стая — это войско. Как в любой уважающей себя армии, тут есть разведчики, легкая и тяжелая пехота, кавалеристы, стрелки, неповоротливые, зато бронированные колесницы (огневцы и «слоночерепахи» — о таком людским армиям приходится лишь мечтать), связные. Даже санитары, способеные «зализывать» не очень большие раны в считанные часы. Есть и главнокомандующий, общий для всех Разум. Увы, не во плоти и лишенный Воли, а потому нуждающийся в человекоорудиях: лучше, конечно, Вестник, но сойдет и человечишка с Силой Мира. До недавних пор у чудовищной армии не было артиллерии — но оживленные «тенями» покойнички, не пригодившиеся Ствангару пушки восполнили и этот пробел. Нет пока лишь обоза — но зачем он, если Твари Ночи способны обходиться без пищи месяцами, а мертвым еда и вовсе ни к чему? И дисциплина в этом войске куда лучше, чем у людей — впрочем, и орков, и драконов, наверное, тоже. У каждой отдельной Твари Ночи нет ни Разума, ни Воли — они не знают, что такое неповиновение. Хотя какие-то инстинкты есть: если нет приказа, просыпаются инстинкты самосохранения, некоторые способны и к размножению, иные испытывают интерес к человеческим самкам не только как к мясу.

Проведя с ними месяц, юноша узнал о порождениях умирающей магии больше, чем любой другой человек. Захватчики, конечно, изучили их лучше, но, будем надеяться, в бою контроль не перехватят. Тетрик командует гигантской ордой уверенно и куда разумнее, чем вначале, он научился отдавать приказы отдельным группам и даже отдельным созданиям, мыслить и чувствовать, как стая. Пожалуй, доведись ему самому пойти в разведку, это получилось бы лучше, чем у Базиля и Айши. Увы, без предводителя кошмарное войско может выйти из повиновения.

Дальше пути нет. Впереди — магический хаос, полыхают зарницы, грохочут отзвуки далеких, но страшных взрывов. Столкнулись такие силы, что можно лишь удивляться, кто и как привел их к Вратам. Там схватились лучшие маги Мирфэйна и, не исключено, его Боги. Хорошо хоть, занятые взаимоистреблением маги не замечают новой угрозы. Есть время подумать.

Тетрик пытается понять, что происходит, выяснить, кто, с кем и ради чего сцепился, но вскоре остается лишь махнуть рукой. Ясно одно — маги, может, и уступают ему могущееством, но опытом превосходят неизмеримо. Может, подскажет Сила Мира… Нет, не разобраться. Видно, опыт и знания не заменит даже она. Жаль, так и не вернулись Базиль и Айша, их сведения были бы бесценными. Надо отрядить на разведку пару настоящих «сов».

Кожистые крылья хлопают в морозном воздухе, зверюги взмывают ввысь, мчатся в сторону Врат. Тетрик провожает их взглядом и закрывает глаза. Отчего-то так легче чувствовать общий Разум.

Как обычно, вначале перед глазами мелькает неистовый калейдоскоп чувств, картин и ощущений. Каждая из Тварей Ночи словно спешит передать, как она — именно она — видит и чувствует Мир вокруг, что она голодна, а рядом нет нормального мяса, что сосед ослабел и хромает, можно я его съем, что впереди какая-то странная суета, наверняка кто-то схватился не на жизнь, а на смерть, нельзя ли атаковать всех сразу, чтобы поесть вдоволь?..

Тетрик уверенно обрывает вереницу бессвязных видений. Пусть остальная орда идет, как шла, сейчас важны лишь те, кого послали. Ага, вот они. Остались позади передовые отряды колоссального войска, мертвые артиллеристы, спокойно волокущие пушки и боеприпасы. Пусть лучше отойдут назад. Базиль говорил, артиллерии соваться вперед всех не дело. Пусть первыми скачут «единороги», увидят врага — обстреляют и отступят, выманив на главные силы. А через головы Тварей Ночи будет бить артиллерия…

Впереди неистовствует какой-то маг, истребляя таких же Тварей Ночи. Тетрик присвистывает: сколько ж их там полегло — все поле покрыто обгорелыми останками и разодранным мясом! Наверное, хватит нажраться от пуза всему Тетрикову войску, и не раз. Жутко воняет паленым мясом и кровью — кухня войны с неумелым, зато на диво трудолюбивым поваром. Правда, кто-то еще жив. Люди. Наверняка те самые маги.

Теперь — снизиться и посмотреть, кто выясняет отношения. Едва ли увлеченные бойней маги заметят крылатых разведчиков, значит, хоть поймем, кто воюет.

Тетрик отдает летунам команду снижаться, но увидеть ничего не успевает. Ощущение оказывается острым и стремительным, будто ужалила оса. Юноша забывает о разведчиках, «потянувшись» на мысленный зов. Ошибиться невозможно. Немой крик означает: «Мы ведем бой, нужны подкрепления!»

…Первую атаку отражают «единороги», выдвинувшиеся вперед, чтобы прикрыть пушки. Непонятно, как враги устроили засаду на ровной, как стол, равнине, но ведь смогли! В бока и груди «единорогам» в упор бьют увесистые камни и свинцовые пули, брошенные из пращей, костяные стрелы, странные глиняные шары, разбиваются о бока и тут же вспыхивают чадным пламенем. Чешуйчатые монстры валятся почти с человеческими криками, пронзительными и жалобными. Какой бы ни была жизнь, расставаться с ней больно и жутко. У неведомых недругов нет арбалетов, тем паче пушек — но в умелых руках луки и пращи тоже страшное оружие.

Стрелки поднимаются с земли на колено, став, наконец, видимыми — и снаряды сыплются вновь. Теперь понятно, отчего их не заметили: плащи, в которые одеты враги, почти сливаются с землей, а когда пращники встают, начинают быстро менять цвет. Они будто линяют, сливаясь с мутно-бурым небом, и вот уже враг снова почти невидим (впрочем, Твари Ночи прекрасно чувствуют тепло живых тел, страх и ярость). Жаль только, неприятелей прикрывает какая-то странная пелена, гасящая все эти эманации. Странная магия… Она похожа на магию орков вроде той, на островах!

Напали те самые орки. Древние шлемы и кольчуги, копья, невесть как появившиеся на лишенных леса островах, вороненые ятаганы, склеенные из костяных пластин тугие луки, пращи… Ярость на темно-зеленых лицах, почти незаметных в темноте. Проклятье, «единороги» их не видят, почти все мажут. А орки истребляют Тетриковых воинов десятками. Камни и свинцовые ядра ломают кости, пробивают черепа, вышибают глаза, раскалывают костяные трубки на головах, не давая «плеваться» отравленными костяными жалами. Хотя «единорогов» больше, они откатываются назад, оставив десятки мертвых и бьющихся в агонии туш.

Сделав дело, стрелки отскакивают назад, с земли встают, будто вывернувшись прямо из воздуха, воины с копьями, топорами и ятаганами. Интересно, что они использовали вместо дерева для древков? Не иначе, кости каких-нибудь морских зверей. Воины встают в плотное каре, выставив копья — и Тетрик скрипит зубами. Не ожидавшие нападения «единороги» сами напарываются на копья, течет по древкам светящаяся кровь, в черные чешуйчатые бока вонзаются грубо откованные трехгранные наконечники. Из-за спин латников бьют и бьют стрелки.

Если пехотинцы с длинными копьями не паникуют, держат строй, прикрывая бок товарища, а стрелки из-за их спин делают дело, не жалея боеприпасов — конница может немногое. Например, красиво (а если честно, то и не красиво, смерть красивой не бывает) погибнуть, получив локоть отточенной стали в грудь. Иное дело, если пехотинцы решат, что спасение в ногах: спасайся, кто может, голосуем за мир ногами, а сержант пусть сам воюет, раз умный такой. Тогда — да, любо-дорого нагонять бегущих, всаживая меж лопаток пики, снося саблями головы, вминая трусов в грязь копытами. Мстя за все — и сразу.

Но орки, последний раз воевашие пятьсот лет назад, не дрогнули и не побежали. Массивные копья бьют точно в грудь «единорогам». Человеческой руке не дано пробить чешуйчатый панцырь, но Твари Ночи сами насаживаются на копья — всей массой, с разбега, и, если копье не ломается, как соломинка (так случилось лишь в одном-двух местах), пронзает зверюгу насквозь, не спасает и броня. «Единороги» падают, в ход идут массивные чеканы, раскраивающие звериные черепа.

Тетрик видит, как чешуйчатые воины налетают — и откатываются, оставив на шлаке десятки туш. У орков потерь почти нет — в глубине каре кого-то несут, и все-таки потери много меньше. Конечно, для колоссального войска это капля в море, но все равно не дело, когда его воины гибнут зазря.

Орки торопятся использовать первый успех. Держа перед собой копья, прячась за щитами от костяных стрел «единорогов», бегут вперед. На что они надеются? Там, где не справились бы полки Ствангара с их артиллерией и стрелковыми баталиями, тысяча вояк с древним оружием — несерьезно. Может, не знают об орде?

Вскоре становится ясно, на что. Конечно, на магию. Атакующие снова истаивают в воздухе, костяные стрелы «единорогов» бессильно застревают в шлаке. Тетрик и сам ощущает толчок вражеской Силы. Мутной, свирепой — Левдаст говорил, такую получают с помощью жертвоприношений и ритуальных пыток. Значит, знают и о Силе Мира, раз применили крайнее средство. Маги орков бьют прицельно по нему. Сила Мира отводит удар — иначе лежать бы ему расплющенным незримым молотом. Похоже, пытаются убить и наконец выслужиться перед хозяевами, оправдаться за неудачу на островах.

Значит, все слова Яллога, не желавшего-де воевать, оказались ложью, старый предатель уже тогда решился драться на стороне хозяев Врат. Стоп! Тогда почему орки его не выдали? Впрочем, как раз это понятно: выдали бы, не сумей он бежать, а орки еще и снарядили погоню.

Что ж, его совесть чиста. Тех, кто в благодарность за помощь бьет в спину, не жалко. Надо прорваться к Вратам по их трупам — он это сделает. Причем безо всякой Силы Мира, она пригодится для дел поважнее. Орков сомнут, если удастся обезвредить магов, это по силам и артиллеристам. Откуда исходит магия? Ага, вон откуда. Пушки добьют, войско-то небольшое.

Чем хороша армия, связанная магией воедино — не нужно бежать вдоль бесконечных марширующих колонн, протискиваться по забитым дорогам, судорожно ища нужный полк и надеясь, что он еще никуда не ушел, а там, где, по последним данным, он был, еще нет врага. А когда найдешь, надсаживаясь, орать: «Орудия — картечью по магам, два залпа, огонь!» Стоит подумать — и мертвецы, с легкостью выкатывающие пушки на огневые позиции, наводят стволы своих монстров на центр каре. Вроде бы большого, но по сравнению с ордой Тварей Ночи — крошечного.

«Цельсь!» Мертвые, давно обледенелые руки безо всякого подъемника забивают в стволы ядра и мешки со щебенкой, зомби-канониры прекрасно справляются с работой. Как ни силен был тот же Раймон Бонар, а он бы такое не проделал. Другие мертвецы выбивают днища бочек и засыпают порох в мешочки-картузы. При жизни они не были артиллеристами, да и Тетрик стрелял из пушки лишь однажды, на «Неистовом» в Таваллене. Но, видимо, наставления старого канонира врезались в память, и мертвые руки отмеряют порох точнее многих из живых. Стволы нацеливаются, тоже вручную, корректировщиками служат несколько крылатых тварей, вьющихся над неприятельским строем и безошибочно чувствующих магию. А уж Тетрик, словно глядящий на вражеское войско их глазами, так же беззвучно корректирует огонь.

«Пли!» Гораздо быстрее, чем крикнуть команду. Раскаленные фитили вонзаются в запальные отверстия, пушки оглушительно грохочут, выплевывая ядра, бомбы, раскаленную щебенку. По рядам орков будто стегает гигантская плеть. Древние, не раз латанные кольчуги, шлемы и щиты не могут противостоять разогнанной порохом смерти. Хлещет черная кровь, летят оторванные конечности, обломки оружия, разбиваются, расплескивая жидкое пламя, глиняные снаряды.

Завеса невидимости падает мгновенно, атака прекращается. Отколдовались, голубчики! Правда, кто-то уцелел, пытается собрать разлитую Силу. Лучше бы попробовал вычерпать ведром Торговое море! Не успеют…

Твари Ночи радостно ревут, откликаясь на настроение хозяина. И со всех сторон кидаются на орков. Сверху пикируют сотни небольших, но юрких, клыкастых и когтястых «сов». Свистят камни и свинцовые ядра: пращники дорого продают свои жизни, копошатся, пытаясь хоть как-нибудь наладить оборону, или, напротив, послать призыв о помощи, уцелевшие шаманы. Скорее, все-таки просят помощь. Интересно, у кого?

Послав в цель стрелы, взбешенные потерями «единороги» сами кидаются в атаку. На этот раз копья остались лишь у немногих орков. Они пускают в ход мечи, ножи, кто-то пытается влезть на Тварей и задушить. Но это уже ничего не меняет. К месту боя, наконец, подтянулись мелкие, но зубастые зверюги, от них не спасает сомкнутый строй, против бесчисленных орд бессильны пращи. Тварюшки с легкостью прокусывают сапоги и толстые кожаные штаны, острые зубы перегрызают сухожилия, впиваются в руки и лица упавших, Твари Ночи затапливают строй. Падают щитоносцы, потом пращники — теперь костяные стрелы «единорогов» собирают обильную жатву. Зубастая мелочь уже добралась до центра каре, где лежат раненые — и начинается пиршество. Увы, те, кому выпала участь еды, по большей части еще живы.

Тетрик видит, как кричат заживо поедаемые раненые, как рослый воин в разорванной на животе, окровавленной кольчуге хватает за шею, выдавливая жизнь, «кота», но еще несколько зверюшек вцепляются в плечи, руки. Бьет в голову какой-то твари кинжалом старец-шаман, увешанный амулетами, как аркотская красавица — украшениями. Клинок скользит по черепной коробке, входит в мохнатую спину. Зверюга верещит дурным голосом, изворачивается и впивается в руку, с легкостью дробя кости. Сам зверея от боли, шаман перехватывает жертвенный нож другой рукой и несколько раз вонзает в живот твари. Миг спустя и сам кубарем катится по шлаку: подобравшийся сзади «единорог» бьет между лопаток обоими копытами. Подняться жрец уже не может, над ним смыкается чавкающий кровоточащим мясом, пищащий ковер прожорливой мелюзги.

Тетрику кажется — он видит кошмар и не может проснуться. Он и рад бы зажмуриться — но настоящие глаза итак закрыты, а те, которыми видят сражение Твари Ночи, жмуриться при виде разделанного мяса не приучены. Наоборот, Тетрик чувствует голод дорвавшихся до еды зверюг. Голод неутолимый, только усиливающийся с каждым проглоченным куском мяса. Похоже, он — единственное доступное им чувство, не считая, конечно, боли и, у очень немногих, похоти. Идеальные воины — дисциплинированные, сильные, бесстрашные и очень неприхотливые. Готовые броситься в бой по первому приказу, не рассуждая, ради чего и против кого…

Единого строя уже нет, но орки еще сопротивляются. Крейтон бы одобрил: Воитель Аргелеба (будем надеяться, живой и не изменивший) и сам из тех, кто в плен не сдается. Внизу все так перемешалось, что уже не понять, кто, кого и зачем бьет. Ясно лишь, что сопротивление еще продолжается. В центре бывшего орочьего строя вообще идет резня. Высокий, немолодой воин с несколькими товарищами лихо рубит наседающих монстров ятаганом и массивным ножом. Какой-то «единорог» плюет в него костяной стрелой — воин отбрасывает стрелу ножом, одновременно в прыжке ятаган развалвает «прыгуна», брызжущая светящейся кровью туша падает под ноги воину, загородив к ним доступ мелким зверюгам. Юноша едва сдерживает тошноту, когда видит, как, вместо того, чтобы броситься на врага, несколько «крысотакс» занимаются пожиранием «кабана». Умирающее чудовище еще успевает сомкнуть челюсти на одном из едоков, но остальные уже выдирают из еще живого тела здоровенные клочья мяса.

Выпустивший стрелу «единорог» бросается вперед, торопясь сбить воина копытами. Пожилой чуть сторонится, пропуская тварь, и полосует зверюгу поперек хребта. Чешуйчатая броня не выдерживает, ятаган глубоко входит в тело, рассекая позвонки — и монстр бьется в агонии, разбрызгивая светящуюся кровь. А воин уже прикрывает раненого соратника, прямо к ноге которого бросается «крысотакса». Короткий взблеск ножа — и зверек корчится в агонии рядом с «кабаном». Голодные тварюшки впиваются в свежее «мясо».

Интересно, кто так лихо рубится? Тетрик приказывает крылатой зверюге спуститься пониже — и тихонько ахает от изумления. С ног до головы забрызганный кровью, раненый, с перекошенным от бессильной ненависти лицом, рубится на поле, ставшем могилой последней орочьей армии Мирфэйна, Яллог. Остальные старейшины — те, кто хотели выдать Тетрика врагу — уже нашли последнее пристанище в желудках Тварей Ночи. А спасший его Яллог жив — но считать ли это везением, Тетрик не знает. Пережить гибель своего народа — такое счастье, что лучше умереть сразу…

«Опасность!» Откуда приходит это чувство, Тетрик не знает, но какая разница? Важно, что он вовремя чувствует копящуюся впереди Силу. На построение магического щита нет времени, да Тетрик и не знает, как это делается. Он просто призывает Силу Мира и бьет туда, откуда вроде бы исходит угроза. Тетрик не мудрит: даже простенькая Огненная Кирка в исполнении Силы Мира почти неотразима. Даже в нее можно столько всего намешать…

Какая из девяти великих систем магии наименее известна, не считая, конечно, магии адептов Предвечного? Как ни странно — магия жрецов Аргишти. Непревзойденные законники, судьи, следователи, архивисты, летописцы, они не так уж часто применяют магию, да и то, по большей части, для судебно-следственных мероприятий и сохранения архивов. Приходится, конечно, заниматься и лечением, и предсказанием будущего — всем тем, без чего не может существовать государство.

А боевая магия? Тут материалов к размышлению почти никаких. Вроде они прекрасно прикрывают имперские армии от жрецов Лиангхара, но наступательную магию применяют крайне редко. Никто толком не знает, на что они способны на самом деле. Иные полагают, что от них в бою толку нет. Это, конечно, не так. Просто они не любят разбрасываться Силой… Зачем, если именно аргиштианцы — лучшие мастера «зеркальных» заклятий, отправляющих нацеленную на них Силу обратно, да еще со специальным довеском?

Тетрику кажется, что поблизости взорвалось несколько сот бочек с порохом. Взмывает пламя, летят обломки, ошметки, раскаленный шлак. Твари Ночи умирают молча, может, их предсмертный рев тонет в грохоте взрыва. Неведомая сила (хотя почему неведомая — та же самая Сила Мира, которую он необдуманно обрушил на аргиштианца) вырывает из седла, подбрасывает на два копья в воздух и распластывает на останках собственных воинов. Первое время кажется, что он оглох и ослеп. Только адская боль во всем теле, особенно в отбитой спине, говорит, что он еще жив.

Тетрик приподнимается. Глаза немилосердно режет, щеки леденят слезы. Тетрик пытается осмотреться, но перед глазами плавают зеленые пятна.

Там, впереди, Твари Ночи уцелели. Они почти успели добить орков, даже Яллог уже лежит на тушах поверженных чудовищ. Может, среди орков кто-то и уцелел, сейчас это неважно. Важен жрец Аргишти, способный, как оказалось, поймать в ловушку даже Силу Мира. Тетрик отдает приказ, и Твари Ночи — даже прожорливая мелюзга, готовая съесть и собратьев — дисциплинированно бросаются вперед. Посмотрим, господин аргиштианец, как ты справишься с миллионной стайкой милых зверюшек, неуязвимых для обычной магии.

…Перелезая через липкие окровавленные туши, задыхаясь от вони паленого мяса, преодолевая ломоту во всем теле, Тетрик ползет вперед. Боем можно руководить и отсюда, но чем ближе к Вратам — тем лучше. Холодно. Одежда превратилась в липкие от крови (увы, похоже, не только Тварей Ночи) лохмотья, уже покрывшиеся ломкой коркой льда, мороз сквозь прорехи беспрепятственно жалит тело. Но до Врат лишь несколько миль — два часа быстрой ходьбы, если никто не мешает. Их надо пройти — прошел же он тысячи миль от Эрхавена! Тем более, что, в дополнение к буркалкам «сов», начинают что-то видеть собственные глаза.

Тетрик оскальзывается на внутренностях какой-то зверюги, размазанной по шлаку магическим молотом. Падает — и едва не распарывает руку ледяной сталью. Это же сломанный о чей-то череп орочий ятаган. Пройдено не так уж мало, если вспомнить, где были орки. Еще недавно тут кипела смертельная схватка, сцепились в отчаянной битве за жизнь орки и чудовища. Сейчас на поле владычествует Ее Величество Смерть, навеки уравнявшая и помирившая врагов. Отраженная аргиштианцем Сила Мира славно порезвилась и здесь.

«И они еще говорят, что служат Богам! — закрадывается в голову юноши крамольная мысль. — Все эти аргиштианцы, аргелебианцы и даже — наверняка! — наша Верховная. На самом-то деле прикрываются Их именем для оправдания своих делишек. Например, этого побоища… Надо избавить Мир и от таких». Если и были сомнения, стоит ли бороться с магами и прорываться к Вратам силой, теперь они исчезают.

— Тет… рик, — хрипит кто-то на смертном поле. Как ужаленный, юноша оборачивается — и видит… Яллога. Последний старейшина и шаман орков еще жив, хотя, наверное, не испытывает от этого никакого восторга. Пережить свой народ — участь незавидная.

Чудовища так и не успели его одолеть. Он и несколько лучших воинов рода, прикрывавших вождя, успели накидать вокруг целый вал убитых Тварей, мелочь уже не могла подбираться к ногам, а крупные падали от молодецких ударов ятагана… Но от магии не спасают ни ятаган, ни нож, ни массивные чеканы товарищей, испачканные кровью и мозгами по рукоять, ни, конечно, мужество и мастерство. Кольчуги орков оказались неважной защитой против шлака, обломков, огня и ударной волны. На Яллоге был панцирь, принявший удар магии на себя. Как и остальных, взрыв швырнул его наземь, наверняка что-то сломал и отбил внутренности (из уголка рта течет и течет кровь) — но пока орк-старейшина жив.

— До…бей, — через силу хрипит орк. — Не хочу… умирать… медленно…

— Почему вы напали на моих воинов?

Глупый вопрос. Какая теперь разница, почему они отправились навстречу бесславной гибели? Но орк отвечает:

— Нас… заставили… Ты… был прав.

Заставили? Кто? Оказывается, он спросил это вслух, потому что Яллог бормочет что-то невнятное. Тетрик лихорадочно вспоминает, может ли Сила Мира использоваться для исцеления. Почему нет? Она ведь предназначена для исцеления Мира — значит, и для людей… то есть орков что-нибудь найдется. Что говорила о первой помощи Неккара? Увы, сейчас все это бесполезно — она учила накладывать жгуты, определять пульс — то, что может сделать простой, не владеющий магией лекарь. Заклятья она не показывала — в те времена Тетрик и не смог бы их выучить.

Но для сильного духом способ все-таки есть. Окунуться в океан боли и страха, поставить себя на место изуродованного, истекающего кровью раненого. Грубо говоря, влезть в его шкуру и как бы самому ощутить все разрывы живых тканей, застрявшие в теле осколки, сломанные кости и потерю крови. Способ опасный — сердце мага тоже может, к примеру, остановиться от болевого шока. Еще вероятнее, что боль не даст нормально работать, и придется бросить начатое.

Но иного сейчас не дано. Может, Неккара и нашла бы способ самому остаться вне воздействия боли (а может, и нет, да и кто сказал, что органы орка устроены так же, как человеческие?) — но ему, восемнадцатилетнему мальчишке, о таком нельзя и мечтать. Юноша вздыхает… и кладет руки на слипшиеся от крови, смерзшиеся тяжелым колтуном волосы старейшины. Он тянется к его сознанию, стараясь ощутить все, что чувствует орк, и понять, что нужно сделать, чтобы Яллог ожил.

Ох, ну и боль… Старейшине досталось изрядно: с такими ранами не живут, удивительно, что он еще дышит. Видно, орки сделаны крепче людей. Ниже пояса, считай, одна сплошная рана, в нескольких местах сломаны руки. Вдобавок ударная волна швырнула Яллога на землю с такой силой, что отбила внутренности. Не осталось ни одного целого ребра — и это несмотря на принявший удар на себя старинный панцырь. Обгорело лицо, остальную голову сберег шлем. Вон та помятая, со сгоревшей эмалью железяка, откатившаяся в сторону — слетел, когда Яллог упал…

Юноша хрипит от боли, но справляется, контроля над магией не теряет. Будь он учеником Неккары, у той был бы повод для гордости. Теперь, когда ясно, что сращивать — второй этап. Магия «латает» раны лишь отчасти — она подпирает способность к регенерации самого организма, мобилизует их на борьбу с ранами и заодно глушит боль, не давая пациенту загнуться от болевого шока в самый ответственный момент. Так можно лечить и себя самого, но лишь немногие маги способны вытерпеть сопутствующую лечению боль, вопреки ей сохранить ясность мысли…

Так, первую рану на икре, оставленную клыками прокусившей костяные поножи тварюшки, залатали. Шрамы останутся страшенные, но сейчас неважно. Мужчину шрамы вообще украшают, по крайней мере, не портят. Даже орка. Займемся переломанными ребрами, заодно удалим их осколки, застрявшие в легких и мешающие дышать…

Тетрик теряет счет времени, словно выпадает из реальности. Хорошо хоть, трем врагам-магам не до него, они отчаянно дерутся с Тварями Ночи, остальные, оказавшиеся на смертном поле перед Вратами, приходят в себя после предыдущих схваток. Он вернулся в реальность лишь когда последняя рана зарубцевалась, превратившись в очередной уродливый шрам на зеленой коже. Неккара сделала бы лучше, быстрее и экономнее, но что мечтать о несбыточном? Напоследок — придать Яллогу сил. Теперь он сможет идти, драться и даже колдовать — по крайней мере, до конца сражения пластом не свалится. Потом — да, обязательно, но до этого «потом» они оба, скорее всего, не доживут. Можно не беспокоиться.

— Ты как? — спрашивает юноша, сплевывая розовую от крови слюну. Лечение такими варварскими методами даром не проходит.

— Как ни странно… лучше. Что ты сделал?

— Я решил, что помереть ты всегда успеешь, а сейчас нужно встать и драться. Тут все ваши?

— Все, кто худо-бедно мог держать оружие, — вздыхает старейшина. — Те три мага, которые привели нас сюда, обещали доставить нас в лучшие края, чем Полуночные острова, а пока оставили всех, кто не мог сражаться, на островах. Как заложников.

— Вы не пытались освободиться?

— Как? Маги, насколько я понял, сильнейшие среди людей. Главы Храмов.

Тетрик присвистнул. Этого еще не хватало!.. Аргиштианец точно из самых высших жрецов. Как там звали Верховного судью Аргишти, в числе прочих подписывавшего летом подорожную Неккаре? Вроде бы Вальтер Миллимет. Но орк говорит, магов трое. А кто еще?

— Какие Храмы? Как зовут магов? — допытывается Тетрик, вслед за своим войском пробираясь по окровавленному полю.

— Миллимет, Леонтино и Джованни, так они представились.

Ясно. В деле, как минимум, главы Храмов Аргишти, Лаэя и Элисара. И, скорее всего, не только они. Наверняка за Силой Мира пришли поохотиться и другие.

— Еще с ними была какая-то девчонка. Ее вроде бы звали Сеати или Сати. Ты ее знаешь?

Вот это новость! Пуладжийская злючка в компании храмовников высшего ранга! Подалась в куртизанки?.. Хотя они не в том возрасте, разве что Джованни…

— Конечно. Мы вместе учились, но я… скажем так, пошел дальше. Что она там делала? — неподдельно интересуется Тетрик.

— Она привела их на наши острова, помогла сорвать заклятие открытия новых Врат для нашего народа. Но она их обманула, сказав, что Сердце Дракона похитил не ты, а некий Мелхиседек. Не знаю, кто это.

«Зато я знаю, — думает Тетрик. — Левдаст просветил. С чего бы Сати сталкивать лбами Храмы в лице их глав? На кого в таком случае она работает?»

Может быть, Тетрик смог бы многое понять, будь время обмозговать услышанное. Но вокруг кипит бой, времени нет. Маги, атаковавшие первый раз, не успокаиваются, и пока численное превосходство Тварей Ночи ничего им не дает. Крылатые разведчики подсказывают: там, впереди, просто бойня. Нет, конечно, напрямую использовать против Тварей магию они не могут. Но взметнуть в воздух шлак, превращая его в смертоносную картечь, отбрасывать зверей ураганным ветром, создать прозрачную, но непреодолимую стену из воздуха, из ничего устроить посреди безводной равнины наледь, за которую отчего-то не могут зацепиться когти — запросто. На скользящих, как коровы на льду, Тварей Ночи обрушиваются ледяные стрелы. Дробясь в полете, они секут не хуже картечи.

Чудовищ прижимает к земле неистовый вихрь, полный обломков шлака, кусков льда и каких-то странных звездочек, легко прошивающих броню. Надо же, проклятый аргиштианец не всю плененную Силу послал обратно, оставил часть и себе. Пора показать, что воровать чужую Силу нехорошо.

Тетрик пускает «сов» ближе к магам. Так и есть — их трое. Очень могущественные, наверное, те самые главы Храмов, но есть проблемы и у них. Тетрик осознает, что большую часть Силы маги тратят не на Тварей Ночи. Выходит, у него есть союзники? Можно будет договориться, а не рваться к Вратам силой. А может, враги просто передрались, что-то не поделив? Тогда уничтожить их будет легче…

Трое магов надрываются, бросая в бой все, что знают и могут. Так дерутся у последней черты, когда знаешь, что спасения не будет, и остается только подороже продать жизни…

Самое интересное — враги черпают Силу откуда-то извне. В пространство, лишенное магии, щедро изливается Сила. Большая часть бездарно рассеивается во мраке, всасывается Вратами, но часть маги успевают «зачерпнуть», и им этого хватает.

Как голодный на запах готовящейся снеди, Тетрик тянется к источнику магии. Детская игра: «Холодно… Еще холоднее. Теплее… Еще теплее… Горячо!» Помнится, Айша безошибочно находила его на звук голоса. А когда-то невероятно давно, лет двенадцать назад, он сам так же «ловил» отца. Почему-то каждый раз, когда приходят воспоминания о родителях, прежде всего встает перед глазами эта нехитрая игра. Придется сыграть еще раз — только ставка малость повыше. Не одобрение отца, а спасение Мира от погибели.

Юноша делает еще усилие — и чуть не задыхается раскаленным воздухом. Посреди поля стоит странный аппарат, в его нутре скрыта крошечная комнатка. Там жарко, как в литейной, к стенам не прикоснуться, на них тлеют остатки краски, в одном месте стена вишнево рдеет от зноя. Что-то ослепительно сияет, как маленькое солнце, железные крепения, держащие «солнце», раскалились добела, уже тают от зноя. Оттуда и рвется взбесишимся потоком жар — и магия, питающая троих вражеских магов. И, скорее всего, их недругов, потому что Сила Мира пока себя не проявила. Интересно, где сейчас Аэлла? Если все-таки здесь — почему бездействует?

…Кабинка обитаема. Мужчина средних лет в дымящейся одежде, с побагровевшим обожженным лицом, по которому градом катится пот (наверняка та еще пытка, отмечает Тетрик). Мужчина давно погиб бы в адском пекле, если б не расходовал часть Силы на защиту от зноя. Одежда дымится, но стоит на миг ослабить чары — вспыхнет. Если усилить — соответственно, магу станет легче, но усилить поток магии из пылающего шара он не может: возьми из него чуть больше — и странный источник магии разрушится. А без Силы колдунов запросто уничтожат одни Твари Ночи…

Тетрика никто не учил ломать источники магии. Более того, еще вчера он не представлял, что магию можно скопить и запереть, как вино в бочку. Но нужда научит всему — как когда-то научила выступать на эрхавенских рынках, потом бегать под стрелами, а потом — безжалостно убивать покусившихся на друзей. Друзей ли? Тетрик с ужасом осознает, что может столкнуться с ними здесь, уже как с врагами. С Левдастом, Неккарой, Сати, Крейтоном… и даже с Аэллой. Если другая половина Силы Мира пока себя не проявила, это ничего не значит. Может, в отличие от него, Аэ не лезет в бой очертя голову, а сначала выясняет, что происходит. Почему же он так сплоховал, бросился в схватку, не выяснив, что к чему? Наверное, повидавшая жизнь Аэлла способна лучше распорядиться магией, чем восемнадцатилетнй мальчишка…

Тетрик обрывает несвоевременные мысли. Как наставлял когда-то Левдаст? «В бою думай только о бое»? Палач Лиангхара жесток, как сама жизнь — и уж точно стоит прислушаться к его советам.

Юноша не плетет заклятия. На это нет ни времени ни, честно говоря, знаний и опыта. Он просто тянется к маленькому «солнцу» в кабинке, зачерпывая, сколько может, из бурного потока магии. Маг, находящийся в кабинке, пытается рассечь соединившую Тетрика и накопитель магии пуповину — но ему приходится ослабить остужающие кабинку чары. Одежда вспыхивает вся разом, будто облитая «земляным маслом». Кабинка наполняется чадным дымом, жрец Кириннотара Валленберг (теперь Тетрик знает, как зовут врага) жутко кричит, когда пламя слизывает остатки бровей на обожженном лице. В следущий миг его тело, стены кабинки и само странного агрегата посреди поля пронзают испепеляющие белые лучи. Кристалл какое-то время растет, точно опухоль, раздвигая капающие расплавленным металлом крепления, его поверхность покрывается неистово сверкающими прожилками-трещинами, будто крошась под напором чудовищной Силы, распирающей кристалл изнутри.

Потом там, где еще недавно был странный аппарат, разбухает огненное облако. Точнее, даже не огненное — чего-то еще более разрушительного, уничтожающего не только и не столько материю, сколько магию, души подвернувшихся существ и саму Реальность многострадального Мира. В неистовой пляске взбесившейся магии всех систем, самопроизвольно рождающей чудовищные противонаправленные чары, испаряется металл, горит, распадаясь невесомым прахом, давно сгоревший шлак… Вскоре белое пламя гаснет — и на его месте возникает облако абсолютной, угольной тьмы. Ударная волна сменяется шквальным ветром, втягивающимся внутрь черноты. В темном облаке бесследно исчезают куски шлака, поднятые с земли останки чудовищ, по земле кубарем катится труп, в котором можно опознать орка. Тело влетает во мрак — и жадная тьма смыкается за ним.

«Что это? На магию Лиангхара непохоже» — думает Тетрик, лихорадочно соображая, что делать с появившимся Нечто… или, скорее, Ничто. Но ничего сделать не успевает: пустота насыщается довольно быстро, во все стороны устремляются протуберанцы такой же чернильной тьмы. Они протягиваются на многие десятки миль. Вроде бы останавливаются — и нехотя отступают назад, оставляя за собой опаленный, выжженный на несколько копий в глубину и спеченный до зеркального блеска дымящийся камень. «Оказывается, она горячая» — думает Тетрик. И послылает Тварей Ночи в последнюю атаку. Тьма — не Тьма, а дело надо сделать. На сей раз задача им поставлена плевая. Разодрать на кусочки трех лишенных Силы Магов. Тетрик испытывает мрачную гордость, когда глазами «сов»-разведчиц видит, как один за другим исчезают маги под шевелящимся черным ковром.

В следующий миг становится не до гордости. Убитые маги тут были не одни, и удар тех, других, рожденный отчаянием, героизмом и самопожертвованием, уже почти готов…

— Тетрик, что происходит? — спрашивает Яллог. Но одного взгляда на юношу хватает, чтобы понять: сейчас Тетрик ведет незримый бой. Помочь древней орочьей магией, безнадежно устаревшей за века затвориничества, не получается. Остается лишь смотреть на Тетрика — и следить, чтобы к нему не подобрался враг из плоти и крови.

В молодости я не брезговал молодецкой потехой — выйти на площадь на окраине Марлинны (конечно, изменив с помощью магии облик и под чужим именем) и присоединиться к одной из групп горожан, пытающейся перетянуть на свою сторону канат. Кто в этом состязании побеждал, получал бочку отборного эля — одну на всех, как и победу. Но если канат лопается, обе команды падают в грязь, на радость зрителям, а эль придется делить на всех. Помню, я даже забавлялся, насылая на несчастный канат невидимых, но зубастых существ. Потом пришел черед людишек — моих первых соперников, кончивших по-настоящему плохо.

Поначалу нам повезло. Когда Леонтино, Миллимет и Джованни ударили в спину, им нужно было лишь добить — едва оставшись в живых, мы были беспомощнее котят, трое вообще лишились сознания. Уверен, недешево досталась победа и Аэ — иначе нас добила бы она. Но у троих мерзавцев начались проблемы — кто-то всерьез взялся за них самих. Некто, достаточно сильный, чтобы противостоять главам трех Храмов на равных. Проклятье, будто и не решающая битва за Мир, а незатейливое представление кукольного театра, где каждый следующий герой дубасит предыдущих, не давая добить самых первых. Слоеный пирог: верхние слои давят нижние.

Потом, конечно, они исправляют оплошность. Но с этого момента троице приходится выкладываться без остатка, отбиваясь и от нас, и от неведомого недруга. Кстати, недруг этот… Неужели и Тетрик тут?

Троим сейчас не позавидуешь. Пока мы приходим в себя, робко пытаемся нащупать Силу, они сдают. Еще держатся, но из последних сил. С чего бы? Силу мы все черпаем из одного источника, они куда свежее нас — им не пришлось перед тем насмерть драться с человеком-Ключом. И остальные явно задумались.

— Нам кто-то помогает, Левдаст! — перекрывая грохот боя, кричит Мелхиседек. — Сил у него немерянно, а опыта никакого.

— И мне это очень не нравится, — встревает Лалика. — Вам не кажется, господа, что на этом поле друг становится врагом, как только исчезает общий враг?

— Ну, ты загнула, Лали! — неодобрительно поджимает губы Амме. — С чего бы тем, кто нам только что помог, нападать на незнакомых людей?

— Ты еще в Саггарде заподозрила бы, что они предадут? — вопрошаю я.

— Правда твоя, — оправдывается Амме. — Нет… И про Аэллу с Неккарой тоже…

Может быть, она хотела сказать что-нибудь еще. Может, даже гениальную вещь, которой дивились бы мудрецы грядущих столетий. Ничего этого мы не узнаем: в следующий миг накопитель магии таки не выдерживает. Вырвавшаяся из-под контроля магия выдает на-гора не просто вал огня, ударную волну и прочие прелести обыкновенного взрыва, а кое-что похлеще. Локальный конец света с доставкой на дом. Получите и оплатите квитанцию, жаль, оплачивать придется даже не кровью — жизнью и особенно посмертием.

Крестьяне, деревенские знахари и прочий некомпетентный люд полагает, что наш с Мелхиседеком Владыка — бог тьмы, зла, холода. Бог зла (так же, как бог добра) — это чушь. Ему пришлось бы постоянно делать зло, а если вдруг кто-нибудь из слуг заслужит награду? Кнут без пряника и пряник без кнута — полная ерунда. Не работает.

То же самое — с холодом. Некоторые наши заклятия, как и в любой другой системе, используют стихию огня. А холодный огонь это… хм… Например, как горячий лед или шлюха-девственница. Тоже чушь собачья.

А вот бог тьмы — пожалуй, в точку. В отличие от света, Тьма не нуждается в источнике. Она не рождена. Значит… Вот именно, значит, Тьма была до того, как создали Свет. И из Нее родился Предвечный, Бог Богов Ноэрос, создатель Света, а уж Он то и другое разделил. И Свет отдал Аргишти, а Тьму — Лиангхару. Еще он сотворил Амриту, и ей досталась сила Жизни. Потом уже Аргишти породил Богов Третьего поколения, и они все вместе создавали, каждый, что называется, в меру своей испорченности, наш Мир. Потому Мирфэйн такой пестрый и разнообразный.

Все это общеизвестно… То есть, известно всем жрецам всех Храмов. Как слуга Владыки, я должен был бы радоваться пришествию настоящей, антрацитово-черной Тьмы, какая была до Света и пребудет после Него. Но то, что, простите, поперло из созданного взрывом накопителя пробоя в ткани мироздания, не имеет ничего общего с Тьмой. Со Светом, впрочем, тоже. Не-Тьма и не-Свет. Ничто, и в то же время Нечто.

Я был дураком, открывая Врата иномировой нечисти. Но наш нежданный, негаданный союзник — дурак еще больший. Он повторил мою глупость.

А может, и не дурак, если его цель изначально опрокинуть многострадальный Мир в пропасть. Увы, скорее второе: обладающий такой Силой не может быть дураком. И теперь (радость-то какая, Единый меня побери) мы имеем удовольствие созерцать вторые Врата. Знать бы еще, Врата куда?

Впрочем, ехидные мысли приходят потом. Пока я судорожно цепляюсь за развороченную тушу «слоночерепахи». С правой ноги срывает сапог — он летит над изуродованными, обугленными тушами и исчезает в одном из протуберанцев «тьмы».

— Левда-а-аст!!!

Лалика! Амме повезло — в первый миг зацепилась ногой за какую-то тушу, а потом хватило ума обнять мертвую тварь, пачкаясь во внутренностях и задыхаясь от вони. Тушу тоже поволокло к не-Тьме, но она зацепилась за труп покрупнее и остановилась. А вот Лалика…

Подгоняемая неистовым ветром, девчонка кубарем катится навстречу клубящемуся мраку. Что во Тьму упало, то пропало — учат в Великом Храме перспективных Младших Убийц. Эта штука ничего общего с классической Тьмой не имеет, но жадна не меньше. Если Лалику не перехватить…

Страшно оторваться от спасительной земли, когда над головой вижит картечь и свистят стрелы. Но стократ страшнее — когда ураган в спину сам бросает навстречу смерти. И все-таки я вскакиваю и, обдирая необутую ногу и ладони (ветер валит наземь, но стоит встать — и снова бросает вперед) о шлак и мертвые туши, мчусь вслед за Лаликой.

— Стой, дурак! — кричит Амме. Каждая женщина боится за своего любимого, если тот на войне. Ей можно. Но если будет бояться мужчина, страхи женщины сбудутся. Обратно его принесут. Я даже не оборачиваюсь, стремясь не ухнуть в образованные магической бойней воронки и не переломать руки-ноги.

До чудовищной черноты уже несколько шагов. Сердце гложет дикий, иррациональный ужас. Я был прав — на Мир надвигается Ничто. Абсолютный распад. Даже не на атомы — на что-то еще более мелкое и элементарное. То, что уже никогда не будет Миром, и от этого трясутся поджилки даже у меня. Но остановиться нельзя. Я помню сладость твоего тела, Лалика, пусть это было и не по-настоящему. И если после такого дара дам тебе пропасть, то недостоин называться и Рабом Лиангхара.

Лалика пытается удержаться за чей-то шипастый гребень, но шипы рассекают нежную кожу, и руки, пятная кровью мертвую тушу, срываются. Лалика летит прямо в пасть бездне. Не отдавая себе отчет в том, что делаю, я совершаю безумный прыжок. Безумный — ибо малейшая ошибка бросит меня в пасть голодной пустоте.

Но опыт тысяч боев — универсален. Руки смыкаются на талии Лалики, мы валимся в крошево из окровавленного шлака, вжимаясь в корку из смерзшейся крови и внутренностей. Под рукой чувствую теплую упругость груди, перед глазами — чувственные губы, из которых вырывается пар. Когда все кончится, Амме меня убьет.

Несколько мгновений нас тащит к стене клубящейся мглы. А может быть, она сама растет, а может быть, и то, и другое… Эти «а может быть» можно придумывать часами. Потом напор стихает, некоторое время я — как был, у нее на груди — просто лежу, глядя на смерзшийся от крови чудовищ шлак.

Потом жрица Великой Матери облизывает губы и хрипло произносит:

— Что, все?

— И не надейся! — ворчу я. — Все только начинается. Знаешь, что это за мгла? Еще одни Врата. Я тебя порадовал?

Лалика ойкает. Слезаю с ее мягкой, теплой груди (Амме лучше — по крайней мере для меня) и пытаюсь встать. Шатает изрядно, но стою. Значит, могу помочь даме, из рассеченных рук которой капает кровь. Перевязать есть чем — одежды на нас еще хватает — но некогда. Надо собрать остальных (кто еще жив и в силах колдовать), наскрести, кто сколько сможет, Силы — и ударить. Жаль, нельзя принести в жертву Владыке десяток пятнадцатилетних девственниц — тогда мы бы получили неплохой шанс выжить…

Взрыв разметал своих и чужих, и, конечно же, все заклинания как ветром сдуло. Куда-то исчезло тело Эккерхарда, пропал Зосима — мы ведь оставили его, раненного, в грузовом отсеке «колесницы». И, конечно, бессмысленно искать мастера Валленберга. Итак, уцелели четверо: я, Мелх, Амме и Лалика. А против нас…

Гляжу туда, где еще недавно были Миллимет, Леонтино и Джованни — и чувствую, как шевелятся под шапкой волосы: с юга, с противоположной от Врат стороны, валом валят… все те же Твари Ночи. Но это еще не все. Оправдываются худшие опасения — Тетрик и вправду чудесно спелся с теми, кто лезет в наш Мир через Врата, и уже пробил для них еще одни. Как и Аэлла. Какая прелесть — два человека-Ключа когда-то одолели моего Владыку, что им какие-то главы Храмов!

— Левдаст, нужно уничтожить вторые Врата, и немедленно! Потом займемся Тетриком. — Мелх, оказывается, уже оправился от удара, командует, пытаясь собрать уцелевших магов воедино. Он достоин королевского сана и ранга Высшего Палача — помимо огромной силы и знаний у него стальная воля и решимость. Ни хитрющий Зосима, ни могущественный Натан, ни прямолиненый, насколько вообще может быть прямолинейным Палач, Синари, ни, тем паче, трусоватый Ксандеф не могли противостоять королю. Потому все остальные Палачи (и, следовательно, кандидаты в Высшие Палачи) погибли, а он остался. Интересно, переживет ли меня? — Бьем этого мальчишку, Аэллой займемся потом…

— Чем, родной мой? — хрипит Амелия, сплевывая кровь и копоть. — Задом своим? Накопитель магии — тю-тю!

Мелхиседек вздыхает.

— Твоя правда, старейшая. — Надо же, а у Мелха еще есть силы на ехидство! В его устах «старейшая» звучит именно как намек на возраст, то есть изощренное хамство. — Есть, конечно, один путь… Как у Крейтона.

— Что? — возмущаюсь я. Такой подарок жрецам Единого — это уж слишком, особенно после случившегося в Медаре и Нехавенде… — А Храмы на кого оставим?

— А если не решимся, ни Храмов не будет, ни Богов наших, ни Мира, — вдруг тихо произносит Лалика. Красавица выглядит жалко и жутко — растрепанная, окровавленная, лицо исцарапано, запачкано грязью, кровью и копотью, руки распороты о шлак и чешую убитых чудовищ, из них капает и капает на спекшийся шлак кровь. Так выглядел Палач Иероним за час до принесения в жертву. — Помните, что говорила Дарящая Любовь? Храмы и Боги важнее наших шкур. Для того мы и объединились, и пришли сюда… Неужели сейчас побежим?

— Но у нас нет Силы, Лали, неужели не чувствуешь? — произношу я, положив руку на плечо женщины. После того, как познал всю силу ее страсти и красоты, я испытываю к ней странное чувство. Оно не походит ни на светлую, возвышенную над пошлостями любовь к Амме, ни на голое, неприкрытое вожделение, как на алтаре Амриты. А напоминает оно… как ни забавно, то чувство, которое я испытал благодаря Жаклин-Исмине. Я в ответе за нее, жрицу, потерявшую свой Храм. Потому что больше — некому.

— Сила у нас есть, — произносит женщина. — И эта Сила — я.

— Что ты предлагаешь?

— Левдаст, ты говорил, что можешь получить Силу из мук и смерти? Самое время. Я к твоим услугам.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не отвесть дуре оплеуху. Не сдержалась Амме. И это та, кого в мирном Эрхавене считали образцом ледяной невозмутимости и самообладания! Вот что делают с людьми война…

— Сдурела?! — орет моя любимая. — Головкой не ударилась?

— Я-то нет. А вы? — Лалика нешуточно возмущена. — Соображаете, что будет, когда оба человека-Ключа уйдут из Мира и присоединятся к хозяевам Врат?

— Должен быть другой путь, Лалика, — смущенно произносит Мелхиседек. Я думал, у меня одного вызовет ужас эта мысль, но, оказывается, королю тоже не по себе. — Может, еще раз повторим?

— Левдаст, — ласково, как тупому, разъясняет Лалика. — Чтобы вновь вызвать Алтарь Амриты и сотворить заклятие Священного Брака, изначально нужно немало Силы. Тогда она у нас была. Теперь нет. А вы можете сотворить Силу с помощью одного лишь жертвенного ножа, причем, если в жертву приносится женщина, жрица Амриты или Исмины — Силы будет больше. Действуй, или все погибнем, и наши Боги тоже. Пойми, я сама хочу жить, но выхода нет.

— А почему должна гибнуть именно ты? — спрашивает Амелия. — Жертвоприношение Верховной жрицы Исмины высвободит больше Силы.

Строго говоря, Амме права. Но… Не могу я так, не могу!!!

— Амме, вы же с Левдастом… — как девчонка смущается Лалика. — А я с ним всего лишь творила заклятие Священного брака. — Он не может без тебя жить, понимаешь! Нельзя так… И не забывай — у тебя Храм. А у меня — никого. Я вообще последняя жрица Амриты с Даром — так что Силы больше дам я.

Это не Амме права, а Лали. Проклятье, они мне обе стали как… Вот именно, как жена и, к примеру, лучшая подруга детства. И вот теперь я сам ее должен… Кто не пережил подобного, не поймет. Разъяснять бесполезно.

— Хватит болтать, — произносит Мелх. — Сейчас второй человек-Ключ закончит разбираться с Леонтино. Пора. Мелх, приготовь Лалику.

Вот так запросто — будто речь не о том, чтобы принести в жертву ту, что прошла с нами весь путь и стала ближе родственничков-Атаргов, а освежевать кролика. Лалика безропотно скидывает лохмотья и, постелив на смерзшемся от крови шлаке, ложится сверху. Роскошное, зрелое и, несмотря на кровь и грязь, еще прекрасное женское тело. То, что я сейчас совершу с ней, есть преступление против жизни и красоты, и с этим придется жить до конца дней. Жить, зная, что скормил Владыке чистую и преданную душу. Что замучил насмерть ту, с кем сливался воедино в любовном экстазе. Будь оно семижды семь раз проклято, кровавое ремесло Палача! И будь благословен Мир, ради которого согласны погибать такие, как Лалика.

— Может, ты будешь резать? — презирая самого себя, пытаюсь я свалить грязную работу на Мелхиседека.

— Я буду концентрировать Силу и готовить удар, — бесстрастно произносит король. — Ты мастер, не спорю, но еще многого не знаешь. У тебя большая часть Силы рассеется, ее не хватит.

— Ладно, твоя взяла, — произношу я. Не вытирая катящиеся из глаз слезы, выношу из ножен изогнутый жертвенный нож. Чтобы хоть немного успокоиться (малейшая ошибка — и высвобождаемая Сила сотрет нас в поршок), бормочу, как в основательно подзабытые времена юности, Первую Литанию Мрака, с которой начинается обряд. Вслух говорить необязательно, но с детства вошедшие в плоть и кровь слова возвращают прежнего, циничного и безжалостного Палача, каким я был до Саггарда.

— Лалика, — краем уха слышу голос Амелии. — Ты — последняя жрица своего Храма, значит, хоть и не прошла посвящения, Дарящая Любовь. Скажи, кому ты передашь Силу Храма?

Нашла время ненаглядная… По мне, так пусть кому хочет, тому и передает, хоть Мелхиседеку, хоть Базилю или Айше. Чувственные губки раздвигаются в улыбке. А ведь ей совсем не холодно, отстраненно думаю я. Она совершенно не боится, будто после смерти воссядет одесную своей Великой Матери.

— Пока не знаю, кто это будет, Амме. Но молю Великую Мать, чтобы она вручила Силу той, кто согрешила, но раскаялась и исправила грех действием. И еще она будет первой, кто решит возрождать Храм после закрытия Врат. А теперь, Левдаст, приступай.

Ледяная сталь, испещренная древней мортозской вязью, касается нежной кожи, оставляя первый, пока неглубокий надрез. Но магия делает свое дело: женщина жалко и жутко кричит, бьется в незримых путах — и не может вырваться. Здесь тоже требуется Сила в самом начале. Но гораздо меньше, тут Лалика права. Эту Силу я могу дать без помощи Владыки или накопителя магии.

— Бежим!!!

Вперед, хоть ноги вязнут в кровавой каше из погибших Тварей, вдали перекатываются волны пламени, а с ног то и дело сбивает горячая ударная волна или ледяной ветер. Ошибиться или опоздать нельзя, даже не потому, что цена ошибки — собственная жизнь. В его руке — теплая, доверчивая ладошка любимой, бывшей рыбачки, будущей «госпожи Бонар». Выросший в роду купцов и воинов, сам Базиль еще согласен погибнуть в бою. Но по-глупому погубить жену — это уж слишком.

До сих пор им везло. Заклятье Тетрика рухнуло в момент, когда они отдыхали от безумного полета над кровавым полем на земле, готовясь к последнему броску через само поле боя. Как найти в кровавой круговерти Тетрика, Базиль на самом деле не представляет, но полученные известия слишком важны, чтобы трусить. Остается полагаться на удачу — пробираться через заваленное мертвыми тушами поле, прятаться за самыми крупными из них от живых Тварей Ночи и убийственной магии.

Порой наступает затишье. Тогда Базиль, хватая за мокрую от пота, несмотря на лютый мороз, ручку жены, делает еще бросок с воплем: «Бежим!». Дед говорил, если страшно, а смысла таиться нет, можно кричать. «Ори громче — станешь смелее». Здесь как раз такой случай, чудовища, если получат приказ, все равно найдут, а крик потонет в грохоте битвы.

Вновь и вновь сбоку или впереди что-то рвется, над головой проносится тяжелая, горячая колесница ударной волны. Приходится валиться наземь, как за бруствером, укрывшись за какой-нибудь тушей, и слушать, как визжит над головой разметанный взрывом шлак. Ни Базиль, ни Айша не могут определить, что именно пошло в ход, но силы у врагов явно немерянные.

— Базиль, что это? — вдруг пищит Айша. И отчаянно кричит: — Бази-и-иль!

Бонар оборачивается. И враз покрывается холодным потом. Айша бьется, пытаясь вырваться из цепкой хватки чудовищного щупальца, похожего на осьминожье, неумолимо тянущего девушку к полураскрытой колоссальной пасти. Тварь, за тушей которой они схоронились, еще не умерла. Зверюга решила умереть на сытый желудок.

Не помня себя, Базиль рубит мечом толстенное щупальце. Сталь яростно звенит о толстую чешую, пара расколотых чешуек отлетают в сторону. Но чудовище не чувствует ударов: чешую одолело бы лишь пушечное ядро. Зловонный провал пасти, наполненный вязкой слюной, приближается к Айше.

— Сделай что-нибудь, Базиль! — кричит жена. Нож в ее руке бьет по бронированному щупальцу… и ломается, как если бы ударил о камень. Кончик лезвия отскакивает в сторону Базиля.

Базиль никогда не сожалел, что не обладает Даром. И дед, и Раймон, и даже любивший покушать отец говорили: каждый должен честно делать то, для чего рожден, что за него не сделает никто. Тогда, кто бы он ни был, придет уважение и тех, кто выше, и тех, кто ниже. Делать в меру отпущенных способностей свое и не замахиваться на чужое — это и есть удавшаяся жизнь. Те же, кто поступают иначе… Дед говорил, из таких получаются в лучшем случае сперва мятежники, а потом палачи или жертвы. Но это, считали Элрик и Раймон, в лучшем, ибо человек, способный действовать, уже не безнадежен. В худшем из них получаются мечтатели, люди неглупые, но способные лишь вздыхаить о несбыточном. Лучше уж бунтовщики…

Но сейчас Базиль готов отдать жизнь, посмертие и все родовые богатства впридачу (знать бы еще, кто ими сейчас распоряжается?) за возможность один раз воспользоваться магией, начисто отсечь мерзкое щупальце, схватившее жену. Меч яростно звенит, высекая искры о чешую, но не может добраться до мяса. Туша шевелится и прямо в лицо Базилю пялится огромный, с блюдо величиной, сияющий тусклой желтизной глаз. Удары даром не прошли — чудовище замечает Базиля, как человек назойливого комара. И реагирует, кстати, точно так же.

Еще одно щупальце выползает сбоку. Базиль подпрыгивает в последний момент, когда толстый, как оживший ствол дерева, отросток скользит под ним и возвращается к монстру. Второй отросток продолжает тянуть к пасти Айшу. Что ж, нет магии — придется поработать мечом. Может, глаз недобитой зверюги поддастся стали? Бонар хватается за щупальце, обдирая ладони, подтягивается. Если не сообразит стряхнуть…

Не сообразил. Второе щупальце, извиваясь, поднимается над головой, но напарывается на третье, тоже выпущенное по его душу. Колоссальные конечности с хряском сталкиваются в воздухе и разлетаются, осыпав дождем из сломанных, сорванных чешуек. Пасть испускает хриплый рев боли и ярости, и волну ужасающего смрада впридачу. В следующую атаку щупальца бросаются осторожнее, но Базиль уже балансирует на щупальце, пытаясь подобраться к огромному глазу.

Длы верности встав на четвереньки, цепляясь за раздирающую в кровь ладони чешую, Базиль добирается до места, где щупальце присоединяется к туловищу. Это действительно сухопутный спрут — головы как таковой нет, зато имеется пасть и растущие над ней, как гигантские усы, три щупальца. От них до открытого глаза не так уж далеко, и, если подпрыгнуть, можно один раз ударить.

Он не канатоходец, но и щупальце не канат — толщиной оно напоминает ожившее и обретшее гибкость бревно. А если вспомнить, сколько приходилось бегать от разных монстров по нависающим над мертвыми улицами карнизам в Марддаре, лазить по прогнившим балкам перекрытий и темным подвалам… Базиль сам не замечает, как оказался над огромной пастью. Здесь шевеление чудовищных «усов» не может стряхнуть. Можно даже встать, опираясь на покрытое мощной броней, шершавое тело. Поудобнее перехватить меч, подпрыгнуть — и со всей силы ударить в огромный, янтарно мерцающий глаз.

Кажется, меч входит в мерзлое мясо. Роговица огромной твари поддается с трудом, но отменная ствангарская сталь одолевает. На голову Базилю низвергается горячая жидкость, тварь уже даже не ревет, а оглушительно визжит, бьется, стремясь отшвырнуть оказашуюся опасной добычу. Базиль отлетает в сторону и падает наземь, эрхавенец кубарем катится по смерзшейся кровавой каше. Рядом кошмарной плетью бьет лапа-щупальце, расшвыривая мелких, уже начавших вмерзать в лед, убитых тварюшек.

— Базиль, бежим!

Кричит Айша, она уже встала на ноги и теперь стоит чуть сбоку, ждет, пока он соберется с силами. От боли тварь чуть ослабила хватку, и Ай выскользнула из ловушки. Она права: ослепленный сухопутный спрут шарит вокруг чудовищными щупальцами, ищет обидчиков. Схватившись за руки, Базиль и Айша мчатся через заваленное мертвыми (и, увы, еще не совсем) чудовищами смертное поле.

Вновь встряхивает. Двое привычно бросаются наземь, однако… Однако в этот раз идиоты-маги сотворили что-то особенное. Сверкает неистово-белым (Базиль и Айша как раз лежат носом в землю перед очередной мертвой тушей, иначе навсегда лишились бы зрения; впрочем, и через закрытые веки свет больно режет глаза), веет иссушающим зноем пустыни Мортоза — и вновь могильной плитой падает мерзлый мрак. Они успели зажать уши, и все равно их терзает чудовищный грохот. Наверное, чтобы устроить такой взрыв, мало всего пороха, который израсходовали в битве за Таваллен две армады. Даже точно, ведь после взрыва во все стороны лезет такое…

Угольно-черная мгла напоминает дым больших пожаров, порой случавшихся в Марддаре. Но там дым не разбухал, с каждым мгновением захватывая все новое простанство, не выбрасывал, точь-в-точь как ослепленный сухопутный спрут, щупальца-протуберанцы.

От этой напасти прятаться за трупами бесполезно. Бессмысленно и бежать, ибо сильнейший ветер, сметающий все, не примерзшее к земле, мигом снесет туда, откуда бежишь. Остается позти по заледеневшей кровавшй каше, обдирая и без того окровавленные ладони, ставить на шкуры мертвых тварей алые печати. И молиться — всем Богам разом, от Предвечного Ноэроса до деревенских божков и духов-хранителей семейного очага, чтобы жадное Ничто не выбросило очередной протуберанец как раз там, где двое прячутся от ветра за очередной тушей.

— Слышь, Баз, — уцепившись за плечо, шепчет Айша. — Как плевок…

— Что — как плевок? — не понимает Базиль.

— Хмарь эта черная. Если плюнуть на мостовую, ведь так же растекается…

Несмотря на окружающий магический кошмар, Базиль хрюкает от смеха. Умеет Ай такое сказать, что хоть стой, хоть падай. Это кто же должен плюнуть, чтобы получилось такое?

Теперь дует со всех сторон. На плечи будто навалилась полная выкладка ствангарского пехотинца, а то и что потяжелее. «И все-таки мы еще живы, ползем, и, может быть, даже выползем» — упрямо думает Базиль, выглядывая из-за очередной туши вдаль, куда еще не добралась жадная мгла. Но надежд все меньше. С боков обтекают, разрывая поле боя на части, две реки тьмы. Они убегают вдаль, разбухают, заполоняя землю, будто сам шлак боя служит им пищей. Может быть, и не «будто» — кто скажет, что шибануло в головы уродам-магам, натравившим на Мир эту мерзость? Может, эта тьма способна расширяться бесконечно, переплавляя созданное Богами разнообразие в унылую черноту…

Назад пути нет. Остается бежать от смерти за спиной, точнее, ползти, цепляясь за все, что можно, сопротивляться ураганному ветру, засасывающему в клубящуюся мглу. И поднимать голову, осматриваться, намечая свободное от тьмы пространство. Но высовывться лишь чуть-чуть, потому что ветер слизывает все, что плохо лежит, несет по воздуху со скоростью, лишь немногим меньшей, чем скорость стрелы. Над головой проносятся осколки, оторванные конечности чудовищ, в том числе когтистые и ядовитые, обломки какого-то странного оружия. Во время краткой передышки меж двумя вмерзшими в лед тушами ветер чуть слабеет, и рядом с головой Базиля втыкается в шлак короткий и широкий, грубо, но прочно откованный клинок. Базиль с усилием выдергивает его, осматривает — и изумленно присвистывает.

— Что такое, любимый? — тут же любопытствует Айша. — Меч как меч…

— Не скажи, — отвечает муж. — Такие со времен Старого Ствангара не делают. Ни в Империи, ни в Марлинне, ни, тем паче, в Семиградье. Это ж древность-то какая… А что тут за письмена выбиты? — водит он пальцем по рунам на клинке. — Дед показывал письмена разных народов, у него была коллекция манускриптов, один был даже из Аркота. Нет, я таких не видел.

— Да какое нам дело, кто что на мече накорябал? — поражается Айша. — Может, обматерили кого, как наместника в Марддаре на заборе. Помнишь, ты мне читал? Выбраться бы из этого дерьма…

— А такое, — думает вслух Базиль. — Нужно понять, кто еще в деле, кроме магов. Если не ошибаюсь, мы столкнемся с чем-то давно забытым.

— Разве придурки, вооруженные этой древностью, опаснее магов? — фыркает девчонка. Если удастся выкрутиться, надо научить ее разговаривать по-светски, а не как дитя припортовых улочек…

— Но не хотелось бы столкнуться с полком вражеских солдат: они не будут разбираться, кто свой, кто чужой… Меч возьмем с собой: покажем Тетрику, может, он что сообразит. Все, ползем.

Двигаться все труднее. Два протуберанца тьмы тянутся, насколько хватает глаз. Образованный ими коридор извивается змеей, то сужается, то чуть расширялся, вдали стены тьмы почти смыкаются, оставляя лишь крошечный просвет. Земля за спиной исчезает под напором раздувающегося «плевка». И бьет в лицо неистовый ледяной ветер, всасываемый голодной мглой.

— Они сходятся, Баз, — указывает Айша на одну из рек клубящейся мглы.

— С чего ты взяла?

— Осмотрись, и увидишь, — отвечает жена.

Базиль приподнимается, подставляя лицо жгуче-ледяному ветру. Сзади, шагов за сто от них, земли уже нет. Только мерно движущаяся по их следам мгла. Завывает ветер, обтекая мертвые туши, совсем как в скалах (иные могут поспорить со скалами и размерами, и броней на спине). Вздымается до небес стена абсолютного мрака и с боков, неумолимо сужая оставшийся впереди коридор. Он сужается слишком быстро, чтобы двое успели проползти в узкую горловину.

— Бегом! — кричит Базиль, вскакивая и хватая жену за руку. Лицо сечет ледяной шквал, перехватывает дыхание, Базиль не слышит собственный голос. Хорошо хоть уже не сбивает с ног. Но Айша соображает. Вскакивает, мчится следом…

Бегом это, конечно, не назовешь. Скорее, безумное петляние между огромными и мелкими тушами, руки прикрывают лицо от свирепого, кидающегося всяким хламом ветра. Иногда один или другая, или оба разом, падают, оскальзываясь на замерзшей крови и внутренностях, больно бьются о закаменевшие от холода туши. Но тут же вскакивают и летят дальше, помечая путь каплями крови из исцарапанных ладоней. Хорошо бы, конечно, их перевязать, но лишь когда голодный мрак останется позади.

Мелькают мертвые туши, скользит под ногами замерзшая кровь, иногда хрустит оставшийся незапятнанным шлак. А в лицо бьет, тащит назад, норовя сбить с ног, неистовый ветер, достойный зимнего шторма где-нибудь в Контаре, свистят над головой обломки и просто мусор. Они летят туда же, куда и ветер — на поживу жадной, непроглядной мгле, раздувающейся, как заглотивший добычу кханнамский удав. Нет времени перевести дух, утереть катящийся по лицу пот, унять бешеное биение сердца, даже перевязать обрывком одежды пульсирующие болью ладони.

Безумный бег кончается так же внезапно, как начался. Базиль выскакивает из-за очередной туши… и замирает, будто налетев на стену. В спину врезается ничего не подозревающая Айша.

— Ты чего? — спрашивает жена.

— Видишь?

— Ой, Баз, оно идет к нам!

— Придется идти назад.

— Но там же…

— Знаю. Если будем на середине, до нас эта гадость доберется позднее. Нужно искать центр. Знаешь, что это такое?

— Ты уже не раз просвещал. Но отсрочка всего на чуть-чуть…

— И все-таки хоть что-то. Знала бы ты, скольким не хватило этого «чуть-чуть»… Если бы «Бекинна» продержалась на четверть часа подольше, Раймон остался бы жив.

Мало радости возвращаться по своим следам, если это не путь домой. А когда и спереди, и с боков надвигается жадное Ничто, торопясь поглотить окруженный, обреченный островок, повода для радости тем более нет. Все-таки они еще на что-то надеются: Базиль помогает Айше взобраться на колоссальную тушу, покрытую могучим панцырем, из него торчат огромные костяные шипы. Если за них держаться, можно не опасаться, что ветер сбросит вниз, хотя, конечно, все равно приятного мало.

Островок не занятой мраком земли сокращается с каждой секундой, тает, как брошенная в кипяток льдина. Его пытаются рассечь вклинивающиеся струи мрака, одна из них отделяет краешек «островка». Вначале небольшой кусочек «суши» словно задергивает полупрозрачная черная вуаль, она на глазах наливается чернотой. Несколько мгновений (Базиль насчитал три вдоха) — и мрак становится непроницаемым, кусочек земли скрывается от глаз. Их собственный «остров» пока держится, но лишь оттого, что он куда больше. Клубящаяся мгла подбирается все ближе, охватывая мертвую тушу со всех сторон и уже касаясь могучих лап. Ей все равно, что жрать — туши, смерзшуюся кровь, даже просто хрусткий, безжизненный шлак.

— Базиль, а я ведь виновата перед тобой, — произносит вдруг Айша.

— В чем?

— Когда-то я думала, что такие, как Бонары и прочие толстосумы не должны править в Эрхавене, — смущенно отвечает жена. — Что Элрик готов выдоить город до капли, лишь бы скопить еще сундук с золотом. Даже песенку сочинила, мы ее с Тетриком распевали.

Айша оглядывается. Мгла ползет вперед, но как-то неохотно, будто уже наелась, доедает островок земли через силу. «Времени должно хватить». Базиль думает о другом: «Тьма уже в пяти копьях… Неужели не поцелуешь и не обнимешь на прощание?»

Базиль чешет затылок. Вот так и бывает — проживешь с женой год, и только тогда поймешь, что совсем ее не знал. Дед еще рассказывал, что стража так и не доискалась, кто придумал похабную песенку, но обещал за поимку смутьяна тысячу золотом, а ему самому вырезать язык. А пасквиль, оказывается, запустили Айша и Тетрик! Век живи — век учись. Жаль, что узнаешь правду порой безнадежно поздно…

— Не было, не было такого! — позабыв, где находится, кричит Базиль. Но сквозь возмущение прорывается смех. — Все вы наврали!

— Ты же пел мне песни! — нахально улыбается жена. — Сегодня моя очередь!

Низкий, неистовый грохот, будто разом выстрелили сотни осадных мортир, обрывает песню. За стеной мрака вновь приходит в движение магия. Что за магия, оба догадываются сразу. Не понять мудрено: Айша побывала в захваченной Шаулем и Хиттой особняке, выручая любимого, а Базиль сидел там в качестве заложника. Раз повидавшему магию Лиангхара в действии никогда ее не забыть.

Словно сами небеса проливаются адским дождем. Вниз устремляются струи зловещего лилового пламени. От них веет не жаром, а холодом, более лютым, чем царящий на Земле Ночи в разгар зимы. Летящие сверху вниз языки пламени сталкиваются с голодной мглой. Жадный, голодный мрак ослабляет и рассеивает, а потом поглощает их — но языков лилового пламени слишком много: каждый, погибая, в свою очередь рассеивает мрак, прибивает его к земле, как летняя гроза — стоящую на окраинных эрхавенских улицах пыль. Даже там, где клочья мглы тянутся к небу, еще сопротивляются напору магии Лиангхара, она становится прозрачной, проступает скрывшаяся было земля. Мгла, оказывается, горячая — шлак исчез, обнажилась спекшаяся до зеркального блеска каменная порода. Жди теперь, когда остынет…

Истощаются и падающие с неба струи лилового пламени. Какое-то время кажется, неведомым магам не хватит сил добить клубящуюся мглу, она вновь разрастется и пожрет бросивших ей вызов. Но пламя угасает лишь когда истаивает последний клок мглы. Стихает ураганный ветер, опускается тьма и тишина. Обычные — такие, какие были тут от века. Только исходит сухим жаром оплавленный камень, да и то совсем недолго: ледяная пустыня быстро высасывает тепло.

Базиль и Айша переглядываются. Говорить ничего не нужно. Осторожно, но как можно скорее, спуститься и продолжить путь, разыскивая Тетрика. Конечно, найти его в круговерти боя почти невозможно, но не попробовать нельзя.

Несмотря на окружающий холод, из-под ног веет сухим жаром. Останавливаться нельзя — сапоги вспыхнут. Скорее бы миновать оплавленный, спекшийся в стекло камень, дойти туда, где не хозяйничало жадное Ничто. Где громоздятся уцелевшие туши Тварей Ночи — сейчас соседство с мертвыми зверюгами кажется приятным. Вот и конец пространства, где еще недавно клубилась прожорливая мгла. Дальше она похозяйничать не успела…

— За той тушей отдохнем, — обнадеживает любимую Базиль. — Посидим там, потом пойдем дальше.

— А успеем?

— Тетрик прорывается к Вратам. Значит, нам навстречу. Если б не срочность, можно было бы просто ждать, пока он дойдет… Ай, кто это там?

— Сейчас посмотрю… Ой, мамочки…

— Что такое?

— Смотри…

За тушей, которую они облюбовали в качестве укрытия, лежат два человека. Открытых ран не видно, но кровь, запекшаяся в уголках рта, под носами и на ушах, свидетельствует — им пришлось плохо. «Магия» — с ужасом думает Базиль, хотя пора бы привыкнуть.

Но еще больше поражают лица. Узнать в перепачканной запекшейся кровью, с закатившимися глазами жуткой маске Палача Лиангхара непросто. Рядом лежит уже немолодая женщина в обгоревшей одежде, еще недавно наверняка симпатичное лицо покрыто копотью и обожжено, в налитых кровью глазах ни проблеска разума, а на грудь из открытого рта капает слюна. Но Айша ее узнает, хотя видела лишь раз — прошлым летом в Эрхавене, в Великом Храме Исмины.

— Это… это же…

— Амелия? Похожа, — пожимает плечами Базиль. Было бы странно, если бы славящиеся своей мудростью Верховные жрицы Исмины ограничились одним отрядом. Наверняка для страховки группы Неккары послали еще кого-нибудь, и почему не старшую танцовщицу, наверняка обладающую Даром? Хотя… Глаза Базиля лезут на лоб от изумления: Неккара ведь говорила, что Верховной стала Амелия. Так какого же демона она делает тут, на другом конце света? Вторая погибшая Верховная за полтора года — это уж слишком…

Двое оказываются крепче, чем думалось. Первым подает признаки жизни Левдаст. Палач Лиангхара хрипло стонет, пытается пошевелиться. Базиль чувствует расползающийся вокруг лютый холод — совсем как когда магия занесла их в Саггард. Жрец-маг такой степени посвящения способен вылечить себя сам. Убить Палача Лиангхара (впрочем, и Верховную жрицу Исмины, если она готова к нападению) очень непросто.

Чудо не повторяется. В измазанных кровью и копотью, одетых в залубенелые лохмотья людях Левдаст не опознает тех, с кем в Марддаре мило болтала Неккара. Тем более не узнает их поначалу Амелия, когда совместными усилиями привели ее в чувство. Но стоит Базилю спросить: «Идти можете?» — как недоумение разрешается.

— Куда идти? — хрипло спрашивает, сплевывая кровью, Амелия. Айша не удержается, ухмыляется: еще в Марддаре казалось, что злость на бывшую старшую танцовщицу Храма прошла. Но увидеть надменную жрицу в таком состоянии оказалось неожиданно приятно. Амелия вздыхает полной грудью и добавляет: — Разве у нас есть союзники?

— Конечно, — отвечает Базиль. — Тетрик. О тебе, Левдаст, он говорил только хорошее.

— И он же по нам врезал, — отвечает Левдаст. Выглядит Палач Лиангхара по-прежнему жутко, но магия делала дело — он уже может стоять. — Они с Аэллой предали всех.

— Не предали, — уперев руки в боки, восклицает Айша. Сестра Тетрика не на шутку возмущена. — Вас столкнула лбами некая девица… Сати, слышали про такую?

— Откуда вы знаете?

— Видели, как о ней говорили нынешние хозяева, — презрительно плюет под ноги Айша. — Да и сама она, злючка, прокололась.

— Тетрик об этом знает?

— Боюсь, что нет, — отвечает Базиль. — Но должен узнать. И Аэлла тоже. Может, еще успеем предотвратить столкновение…

— Помогите добраться до него — и мы вас выручим.

— Легко сказать, — скрипит зубами Амелия. — Он укокошил всех глав Храмов, кроме меня… Ладно, уговорили.

— Но если это ловушка, дорогие мои, я вашу смерть увижу, а вы мою — нет, — предупреждает Левдаст. По выражению лица видно — не шутит.

Тетрик почти успел. Почти. Но «почти» на войне не считается. А маги, добывшие Силу из жертвоприношения, просто успели. Стремительно разгоняясь, как праща требюше, заклятие приходит в движение, обрушиваясь на клубящуюся черную пустоту. Бесполезно искать слабые звенья в чужом заклятии, находить невидимые скрепы, ударь по которым — и оно рассыплется, как карточный домик. Можно было бы попробовать, да только он все равно безнадежно опаздывает. Если же учитывать отсутствие опыта, фора магов становится и вовсе огромной.

Все, что остается — ничком рухнуть наземь и молиться всем Богам разом, что заклятие будет вновь бить по площади, а не ударит точно по нему. Тогда можно надеяться пережить удар, а там — чем Лиангхар не шутит — послать ответный гостинец.

Но тянутся томительно-долгие мгновения, а магический кошмар медлит. Но что-то непонятное творится с раскинувшей щупальца-протуберанцы тьмой, издали похожей на чудовищного спрута. На нее обрушивается настоящий огненный дождь. От лилового огня, подсказывает Тетрику магия, тянет не жаром, а лютым холодом. Уроки Левдаста помогают с ходу определить, к какой системе принадлежит магия.

Лиловый колдовской огонь прижимает ненасытную тьму к земле, рассеивает ее, как обычный дождь столь же обычную пыль, поднятую конницей или повозками, разрывает на части, словно каленым железом прижигает чудовищню рану на «теле» Мира. Тетрик и сам собирался заняться странной мглой, но после выполнения основной задачи, уничтожения Врат, когда никто не сможет помешать и нанести удар в спину. Но раз у врага хватило мозгов заняться этим сейчас, что ж… Не стоит мешать в благом деле. Пока неприятель делает дело — подготовим контрудар. Все равно придется драться, лучше ударить первым, пока враг не готов отбиваться.

Когда-то, кажется, неимоверно давно, а на самом деле месяцев девять назад, Налини (вообще-то терпеливая, умеющая объяснять) в сердцах бросила, что брат Айши никогда не научится схватывать все на лету. Она была не совсем права: юноша учился управлять Силой на диво быстро. А уроки из ошибок научил извлекать полный опасностей путь к Вратам. Голова работает быстро и четко, перебирая варианты.

Удар по площади хорош против больших армий — даже если не совсем в точку, потери будут чудовищными. Если же надо накрыть небольшую, но живучую и смертельно опасную группу магов… В общем, это все равно, что пытаться прибить комара кузнечным молотом. До сих пор участники боя били по площади — и хуже всего пришлось более многочисленным противникам. Например, его войску.

Вывод: удар, способный вывести из строя вражеских магов, должен быть быстрым и точным, как выпад стилета. В него можно вложить немного Силы, но за счет точности заклятие окажется убийственным. Кстати, небольшая мощность позволит быстро вбросить в заклятие Силу, а значит, опередить противника и застать его врасплох. Что имели, маги вложили в предыдущее заклятие, дюжину-другую секунд они почти беззащитны. Не сильное, но точно нацеленное на «след» израсходованной Силы заклятие успеет добраться до врагов, и им не поздоровится.

Колдуны сотворили мощное заклятие, использованная Сила оставляет ясно видный любому магу «след». Противники наверняка умеют его «стереть», но сейчас им не до того. Можно просто нацелить заклятие на «след», дабы не размениваться на лишенных Дара. Быстро, просто, точно. Есть лишь одно «но»: заклятие не ударит по всем одинаково. Хуже всего придется тому, кто служил «передатчиком» совокупной мощи магов, вложил в предыдущее заклинание больше всего Силы. Скорее всего, удар окажется смертельным, но в любом случае выведет самого сильного мага из игры. Остальным, конечно, тоже мало не покажется, но, скорее всего, они останутся живы. Через некоторое время, возможно, смогут и колдовать — конечно, не в полную силу, но все же… Сила Мира второстепенным магам не по зубам, даже если б их совсем не зацепило. Вовсе не пострадают, даже не ощутят удара, те, кто начисто лишен Дара.

Чтобы подействовало наверняка, чтобы никто из противников не смог отвести удар — нужно использовать разные системы. Немножко магии Лиангхара, немножко — Исмины, кое-что из системы Лаэя, кое-что — из магии Элисара и Аргелеба. Можно было бы пристроить к делу и другие системы, но увы, чтобы полностью овладеть силой Мира, нужно объединиться с Аэллой. Поступить так — предать доверивший ему свою Силу Мирфэйн.

Заклятие готово. Отдать последнюю команду — и все, происшедшее несколько показавшихся вечностью мгновений назад, повторится с точностью до наоборот. Теперь уже маги будут безнадежно опаздывать, но сам Тетрик не промажет и не отвлечется. Мир должен жить, ради него стоит безжалостно убивать предателей.

Короткое слово — хлопает незримый прочим арбалет, выстреливая в сторону предателей отравленный болт. Сила устремляется вперед, сметая наспех оставленные барьеры, истошно кричит вражеский маг — он способен выдержать чудовищную, непредставимую простым смертным боль, но мука чрезмерна даже для него. Не помогают пройденные кошмарные посвящения, каждое из которых делает мага чуточку менее уязвимым, но все вместе они дают новое качество. Полномочный представитель Смерти в Мире живых, он уязвим для честной стали и магии даже лучших магов других систем не более, чем зомби. Как можно убить уже мертвого, если не подобрать специальных чар, разрушающих не тело, а нити, связывающие восставшего из могилы с Миром живых?

Высший Палач Лиангхара — увы, и не зомби тоже. Его уже нельзя назвать живым, да и человеком тоже — но он и не мертв. Потому то, что хорошо против зомби (а такие заклинания, пусть работающие по-разному, есть в каждой системе), тоже не очень помогает против Палачей и Высших Палачей. Слишком редко сходятся маги такого уровня в открытом бою, чтобы получить необходимый опыт.

Единственное, что остается Тетрику — бить подобное подобным. Обратить против Высшего Палача и мага помельче, наверное, просто Палача, их же Силу, скопировав заклятие мертвого аргиштианца.

Тетрик не видит, как хрипит, пытаясь разорвать невидимую удавку, Мелхиседек Атарг (другого Высшего Палача в Храме Лиангхара пока вроде не было). Из шлака под ногами поднимается тоненькая струйка дыма, обвивающая ноги, руки и туловище, поднимающаяся все выше и выше. Она кажется совсем бесплотной и почти невидимой, лишь проскальзывающие внутри струйки дыма лиловые искорки говорят о породившей ее Силе. Но разорвать ее не легче, чем толстенную стальную цепь голыми руками.

Обвив мага, струйка дыма все глубже врезается в тело, рассекая шубу и предусмотрительно надетую под нее кольчугу. Брызжет дымящаяся на морозе, закипающая там, где касается «дыма», кровь. Лиловое мерцание усиливается, призрачная удавка затягивается сильнее. Трещат ребра, выставляя обломки сквозь пробитую кожу. Голова повелителя Марлинны взрывается, будто в нее попало пушечное ядро, или вместо мозгов оказался порох. Впрочем, нет — мозги-то разлетаются в стороны, как и положено. Вслед за головой уже хлюпают следующие жуткие взрывы — разлетаются кусками мгновенно сгнившего, будто от смердянки, мяса и костей, грудная клетка, живот, руки и ноги… И уж конечно, Тетрик не может почувствовать чудовищной вони, затопившей морозный, безветренный воздух.

Пронзительно кричит далеко не юная, но еще недавно симпатичная (а сейчас, увы, с ног до головы перемазанная копотью и засохшей кровью) женщина. Пытается отразить удар, используя магию Исмины.

— Амелия? — Тетрик сам не замечает, как произнес имя Верховной вслух, интересно, как она оказалась в теплой компании Высшего Палача и просто Палача Лиангхара? Впрочем, не все ли равно? Она помогает врагу, оба сражаются за хозяев Врат, не пускают к ним Тетрика. Значит, она тоже предала. Храм (который он по-прежнему считает своим) только выиграет, избавившись от изменницы…

Подобное надо бить подобным. Что сработало против Мелхиседека, применимо и против Амелии. Жрица наверняка неописуемо удивилась, когда осознала, что Сила больше ей не повинуется. Смертоносные зеленые ростки хватают ее за ноги, норовя влезть повыше и проделать то, что уже случилось с Крейтоном…

Вмешивается третий, Палач Лиангхара. Ему не хватило Силы, а главное, времени, чтобы спасти своего короля, но к тому времени, как в ловушку попала Верховная, он как раз приготовил контрзаклятие. Зеленые ростки облепляет рой крошечных лиловых искр — плотоядная зелень бьется в агонии, пытаясь освободиться. Еще недавно ядовито-зеленые, превосходящие прочностью сталь стебли трогает осенняя желтизна, они буреют и рассыпаются, словно сгнив во мгновение ока. Сила Амелии сдаваться не желает, из земли лезут новые и новые ростки, но их тоже охватывают жутковатые лиловые искры. Сила Смерти столкнулась с Силой Жизни. Ни та, ни другая не хотят уступать. Палач Лиангхара тяжело дышит, из уголка рта крупными каплями катится кровь, по лицу градом течет пот — но пока держится, не ведая, что позволяет найти заклятию Тетрика новую жертву.

Подобное — подобным. Палач Лиангхара жутко кричит, пытаясь стряхнуть облепивший одежду (совсем как мошка в Поле Последнего Дня коротким северным летом) рой лиловых искр — не тут-то было. Жуткие посланцы Смерти садятся на руки, грудь, лицо, Палач Лиангхара, прошедший лишь на одно посвящение меньше Мелхиседека, не выдерживает, вопя, как какая-нибудь дама из высшего света, взятая, скажем, за хулу на Храм (или, что равноценно, за почитание Исмины), когда на ней начинают тренироваться в искусстве «форсированного дознания» Младшие Убийцы. Он кричит имя своего последнего ученика, того, которому покорилась Сила Мира:

— ТЕ-Е-Е-Е-ТРИ-И-И-ИК!!!

… Он не надеется, что Тетрик услышит (когда так больно, надежда и прочие чувства, кроме самой боли, умирают) — но юноша слышит. Даже видит окровавленное, облепленное лиловой мерзостью, перекошенное мукой лицо того, кто учил его магии Владыки. Налини говорила: учитель — превыше даже Богов, ведь и Боги не научат тому, чему научит он. Так полагают в Аркоте. На ствангарском материке в ходу более умеренные воззрения, но учитель все равно неприкосновенен. Есть, конечно, преступления худшие, чем предать учителя, поднять на него руку — но не слишком много. И значит…

Решение приходит мгновенно, прежде, чем Тетрик задумывается о возможных последствиях (если Левдаст и вправду враг, тут же ударит в спину, что ломать собственное, начавшее действовать заклятие труднее, чем строить). Но времени на раздумья нет. Почему-то Тетрик уверен, что, убив Левдаста, совершит роковую ошибку, и тогда не спасет даже Сила Мира.

Юноша скрипит зубами от боли, когда заклинание начинает рушиться. Будто он пытается удержать руками рассыпающуюся кирпичную стену, едва не рвутся натянутые струнами мышцы, сухожилия, хрустят под обрушившейся чудовищной тяжестью кости. Во рту пересыхает, потом вновь появляется влага — вместе с железистым привкусом крови. Юноша хрипит, падая на одно колено, сгибаясь под тяжестью невидимой ноши. К счастью, ему не хватило опыта закрепить заклятие как следует — оно поддается почти сразу.

Лиловые искры снова набрасываются на чудовищное растение, уже обвившее шею Амелии. Чернеют, распадаясь пеплом, гибкие, но куда прочнее стали, ростки, лиловые искры сгорают, вспыхивая ослепительно-белыми огоньками, и распадаются невесомым пеплом. Сила тает, бесцельно утекая, как вода сквозь песок, не достигнув цели. Оставляет Амелию и Левдаста Атарга обожженными, полузадушенными, закопченными и лишенными сил, но — живыми…

Тетрик уже собирается оставить бывшего учителя и главу своего Храма в покое, благо, есть дела поважнее. Но внимание привлекает движение на самом краю огромного, оплавленного до зеркального блеска рва, оставленного «живой» мглой. По дымящейся гладкой поверхности бегут двое, магия, сосредоточенная на Левдасте и Амелии, не дает рассмотреть лица подробнее. Пока добротные сапоги с армейских складов стойко противостоят чудовищному жару, но долго не продержатся. Впрочем, оставленный мглой ров не широк — шагов семьдесят, не больше. Именно поэтому те двое и ухитряются проскочить. Наконец, один влезает по оплавленной, но с края уже остывшей так, что можно дотронуться рукой, покатой скользкой стенке. Парень протягивает напарнику руку, помогает взобраться наверх. Напарнику? Или напарнице? Что-то в фигурах кажется Тетрику знакомым. Кто, кроме вражеских магов, может оказаться на смертном поле перед Вратами, где люди давно превзошли по жестокости Тварей Ночи?

Хотя магия убила прожорливую мглу, словно выжгла ее каленым железом, двое спешат убраться от жуткого рва подальше. Схоронились за когда-то страшной, а ныне скорее жалкой обледенелой тушей, словно вмятой в шлак исполинским прессом. Короткой перебежкой бросаются дальше. Снова залегают после броска, прямо в направлении Левдаста и Амелии. Да кто же, Лиангхар забодай, к ним подбирается?

Магия послушно переключается на парочку. Теперь Тетрик видит закопченные, измазанные запекшейся кровью, исцарапанные лица — и ойкает от изумления, чуть не утратив контроль над заклятием. Когда на пространстве от Врат до его войска закипела магическая бойня, Тетрик успел мысленно похоронить сестру и ее мужа, не одну сотню раз проклясть себя за то, что не оставил их в Марддаре. Но вопреки всему оба живы, даже проскочили жуткую равнину. Их пощадила, просто не успела добраться, жадная, пожирающая и материю, и магию, тьма. Теперь, выглянув из-за туши, они нос к носу сталкиваются с Левдастом и Амелией.

Тетрик холодеет: если маги решат, что перед ними враги, и их Сила вычерпана не до дна… Но Исмина (или Лиангхар, или… перечислять можно долго) миловала. Видно, запас глупости невольных противников исчерпан. На сей раз Левдаст и Амелия, едва начав приходить в себя, в бой не рвутся, и противника не ищут. Они дают сестре и ее мужу безнаказанно приблизиться, а те не проходят мимо, помогают пострадавшим. Когда Левдаст и Амелия оказались в здравом уме и трезвой памяти, им и в голову не пришло атаковать двух юнцов, начисто лишенных Дара и, следовательно, не опасных. Те же, кто сразу не лезут в драку, имеют возможность поговорить. Сразу бы так — и побоища бы не случилось…

Впрочем, если разобраться, любая война вспыхивает из-за мелочей. Из-за цепи досадных случайностей, из-за того, что кто-то не то сказал, не так посмотрел или, наоборот, не сказал того, что следовало. Когда все кончается, хоронят бесконечные тысячи жертв, разгребают руины цветущих городов и пепел садов, выжившие не могут понять, как это началось, почему так легко и незаметно прошло точку возврата, когда это еще можно было остановить. Так из-за неосторожно забытой свечи дотла сгорают города, а крошечная трещина в плотине порождает опустошительный сель…

Тетрик не слышит слов — докричаться до него смог один Левдаст, да и то лишь в момент смертельной опасности. Но то, что Базиль и Айша узнали нечто невероятно важное, и так понятно. Базиль видит, как округляются глаза Верховной жрицы, как хлопает себя по лбу Левдаст. Потом оба решительно поднимаются (жрицу приходится вести под руку Айше, а Левдаста — Базилю) и идут в сторону войска Тетрика. Измученные, раненные и замершие, они еле тащатся, постоянно спотыкаясь, падая и с трудом поднимаясь. Пройти предстоит не одну милю, и на этом пути может встретиться что угодно. Важные сведения могут пропасть.

Но еще остаются Твари Ночи. Не меньше ста тысяч угодило под удары магов и орков, но уцелело вдевятеро больше. Можно смело послать вперед несколько «единорогов». Верхом быстрее, да и безопаснее.

Глава 9. Танец Любви

И вновь колоссальное воинство (такое и без драконов справится со всей армией Ствангара, а что останется, хватит на королевство Атаргов) наступает. Вновь стонет под копытами, лапами, ползущими чешуйчатыми телами земля, рассекают морозное небо кожистые крылья. Твари Ночи идут прямо по тушам погибших собратьев, уже прихваченным льдом.

Кому повиновалась эта орда? Кто ее уничтожил? Все случилось недавно, да он не успел заметить и распознать чужие заклятия…

Навстречу, докладывают летуны-разведчики, из Врат валят и валят Твари Ночи. Как гигантская пиявка, дверь между Мирами всасывает и всасывает разлитую в Мире магию, и все большее пространство оказывается недоступно для заклятий мирфэйнских магов. Теперь, через два месяца после Нехавендской резни, «мертвая» в смысле магии область наверняка захватила Васт и Вейвер, а то и Геккарон. Почему-то до недавнего времени еще сопротивлялись Полуночные острова, но теперь орочьей магии тоже пришел конец. Нет магов — нет и магической системы. Или есть?

Из огороженных бруствером спекшегося шлака Врат валом валят чудовища. Они рассеиваются по округе, но не рвутся с места в карьер на юг, а собираются вокруг Врат, одной огромной ордой. Не нужно быть магом, да и великим стратегом, чтобы понять, для чего: засуетились, поняв, что он пришел по их душу, пришельцы из иных Миров. Тетрик не сомневается, что это они, боясь схватиться с Силой Мира в открытую, натравили бесчисленных, хоть и безмозглых, слуг.

По марддарской памяти сначала Тетрик пытается к ним обратиться. «Идите за мной! Скоро я утолю ваш голод, дам настоящее мясо!» Ответом становится молчание. Новые Твари Ночи не подчиняются тому же общему Разуму, что и Тетриково войско. Их Разум подчинен другими. Теми, кто стали главными врагами Тетрика, его Мира и, конечно, магии. Тетрику даже кажется, кошмарное воинство двинулось в его сторону. Сказать наверняка, впрочем, сложно: стая Тварей растянулась на много миль в длину, и еще столько же — в глубину. С высоты, на которой армия кажется едва различимым, непроглядно-черным пятном, немного выделяющимся даже на фоне шлака, не определишь.

Тетрику кажется, что-то наваливается сверху, взрывается во всем теле боль, земля несется навстречу, затем связь с «совами» обрывается. Похоже, в той стае тоже водится что-то летающее, неведомые командиры отдали приказ уничтожить разведчиков. Не страшно. Главное уже известно: на сей раз у Тварей Ночи имеется вождь. Предстоит не просто бойня, а сражение, к Вратам придется прорываться. Но пойдут ли Твари Ночи против собратьев?

«Еда ждет вас там, откуда вы вышли, — беззвучно обращается Тетрик к войску. — Но ее охраняют другие, хотят сберечь для себя. Чтобы утолить голод, вы должны прорваться к Вратам». Следующую команду отдает мертвым пушкарям: «Выдвигайтесь в передние ряды, поддержите атакующих огнем». У бывших жителей славного града Марддара сомнений не возникает — они налегают на лафеты орудий и катят их в сторону Врат, перемалывая широкими колесами шлак. Не колеблются и Твари Ночи: чтобы испытывать страх, сомнения или какие-либо другие эмоции, нужен разум (лучше — еще и свободная воля). А его-то как раз и нет.

Огромная стая двигается вперед плавно и незаметно. Голова Тетрика занята решением извечной задачи каждого, кто решается вести в бой других (и не обязательно людей): как уничтожить врага, сохранив побольше своих?

Тетрик вздыхает. Вот и сбылись слова Нейрила. Тогда Тетрик не очень-то поверил, а зря. День этот настал, рядом никого, кто мог бы дать дельный совет. Пора оправдывать надежды целителя Храма Аргелеба. Что рассказывал Крейтон о военном искусстве? Не очень много, он не пытался учить соратников по отряду тактике, но сегодня пригодятся и эти, отшлифованные годами боев и побед, скупые слова жреца-воина.

Во-первых, толпа слишком уязвима для ударов врага, зато свои преимущества использовать не может. Значит, пусть рассыплются, разделятся, там сказать, по родам войск. «Конницу» — «единорогов» — нужно пустить с боков. Как это называл Крей? Ага, во фланговые атаки. А если не удастся? Пусть отходят под прикрытие своих, увлекая за собой преследователей, сзади строя «единорогов» расположим-ка пушки. Не все, конечно, часть и в центре надо оставить, и стыки прикрыть. Огонь в упор по плотной толпе должен быть страшен. В центре остаются разные звери, но и тут непорядок. Если они просто повалят вперед, кто где стоит, больше затопчут своих, пока доберутся до врага. Вперед выдвигаем тех, кто посильнее и лучше защищен, огневцов, коих в наличии аж двенадцать штук, и полтысячи наличных «слоночерепах». Над ними будут нарезать круги «совы», дабы их не атаковали с воздуха. Конечно, воздушные твари огневцам и слоночерепахам ничего не сделают, но есть еще одна задумка… В общем, не хотелось бы даром терять даже Тварей Ночи.

Самые крупные и бронированные должны приблизиться к враждебной стае, прикрыв собой тех, кто послабее. На спины к «слоночерепахам» и им подобным пусть-ка запрыгнут «кабаны», способные с места прыгать на два копья в высоту и на четыре — в длину. На каждую зверюшку влезет штук по двадцать — то-то удивятся лезущие из Врат безмозглые зверюги, увернувшиеся от «слоновьих» лап и бивней, когда на головы посыплется смерть… Увы, всех «кабанов» посадить наверх не получится. Остальные станут «тяжелой пехотой», благо, в их плотной, свалявшейся, покрытой слоем грязи шерсти может застрять арбалетный болт, не говоря уж о клыках и когтях.

Сюда же — еще несколько видов зверюшек, защищенных сросшейся грудной клеткой, шипастым панцирем, способных кататься по полю, где нужно, разевая чудовищную пасть. Мелочь вроде «крысотакс», «котов», или зверей крупных, но приспособленных плеваться ядом или огнем, или, как «единороги», ядовитыми жалами — в третью линию. Их дело — добивать, пока более крупные и сильные прорываются дальше, распарывая вражескую оборону на изолированные «мешки». Впрочем, «стрелков» как раз стоит выдвинуть вперед, пусть обстреляют врага и отступят под прикрытие крупных зверей. Они должны помочь самым сильным прорвать строй, а потом поддерживать своим огнем.

Четвертая линия — резерв. Или предотвратить вражеский прорыв, или подпереть свой. Здесь тоже будут «единороги», как самые подвижные, в количестве, скажем, десяти тысяч, а также лучшее, что есть из артиллерии. Две дюжины стафунтовых осадных мортир и последний писк ствангарской артиллерийской моды: длинноствольные монстры, стреляющие стодвадцатифунтовыми ядрами, которые даже мертвецы могут тащить лишь вдесятером (волов бы, наверняка, потребовалась дюжина-другая). Они бьют втрое дальше мортир — чуть ли не на четыре мили, а главное, отнюдь не простыми ядрами. Ядра начинены горючей смесью, способной, говорят, плавить железо и едва ли не камень, не гаснущей в воде, а в самый центр помещается сосуд со взрывчаткой. Опять-таки не порохом, а чем похуже: когда одним таким ядром на пробу стрельнули в скалу по дороге, пылающие осколки разлетелись на четверть мили. Ствангарцы наверняка заплатили Храму Кириннотара кругленькую сумму, и ничего удивительного, что сверхпушки хранили в глубоком тылу, в строжайшей тайне. О таких козырях не кричат на каждом углу, их применяют в решающий момент. Как сейчас.

И, конечно, в четвертой линии место самому Тетрику. Отсюда лучше всего обозревать поле боя, здесь никто не мешает управлять ордой и, если понадобится, поддерживать наступающих магией или прикрывать от магических ударов. В том, что после первых неудач таковые воспоследуют, Тетрик не сомневается.

Твари Ночи выполняют указания быстро и четко. Если бы Тетрик был под Ритхэасом или Саггардом, он мог бы гордиться: перестроение прошло быстрее и почти без задавленных крупными чудовищами. Беззвучная команда — и огромное воинство двигается вперед. Навстречу из Врат валом валят Твари Ночи, еще повинующиеся Хозяевам. Их уже существенно больше, а главное, из щели между Мирами, каждый миг выходят сотни новых. Но те, другие, просто прут вперед, не пытаясь перестроиться в такую же фалангу. Это дает надежду. Левдаст говорил, сила Ствангара — в безупречной выучке и дисциплине его солдат, продуманности и неукоснительном исполнении боевых уставов, а вовсе не в количестве полков. Значит, строй станет главным преимуществом атакующих…

Расстояние между двумя ордами неумолимо сокращается. Тысяча копий… Восемьсот… Шестьсот… Четыреста…

Когда две черные лавины почти столкнулись, Тетрик придумывает еще кое-что. Слоночерепахи и огневцы заворачивают чуть в сторону, расширяя свободные проходы, в них проскакивают бегущие мертвецы-артиллеристы с легкими полевыми пушками. Когда до вражеского строя остается копий триста, выстрелы пушек сливаются в ровный залп, в котором тонут залпы «единорогов» Тетрика. Первые ядра, щебенка, сгустки горючей жидкости, яда и кислоты, отравленные костяные жала — стегают по передним шеренгам вражеской стаи. Рев боли и ярости, предсмертный крик первых жертв невиданного сражения чудовищных армий.

Поверх старых, уже примерзших к шлаку, обгорелых туш падают новые. Но остальных Тварей Ночи это лишь подстегивает. Орда, идущая от Врат, рвется вперед, лапы, копыта и крылья пожирают расстояние. Стрелки и артиллеристы делают еще два слаженных залпа и отступают за первую линию, защищенную неодолимой броней и жаром пламени. Вовремя: миг спустя могучие лапы «слоночерепах» с хрустом вдавливают в шлак и замерзшую кровь первых монстров, а те, кому не повезло оказаться рядом с огневцами, вспыхивают живыми, смрадными факелами.

Взвиваются с бронированных спин в морозный воздух первые «кабаны», зверюги приземляются, всем немалым весом сворачивают шеи, копыта переламывают хребты и крушат черепа. Не теряя ни мгновения, работают лапами с тяжелыми копытами, пастями с могучими желтыми клыками, хвостами с небольшим, но отравленным костяным жалом. Редкая тварь погибает, не захватив с собой меньше дюжины врагов. Порой в гущу схватки пикируют «совы» и кое-что покрупнее, ростом с быка, в легком, но прочном хитиновом панцыре, со страшными клыками, когтями, жалом на хвосте и пилами. У Тетрика таких нет — наверняка «новинка», очередной милый сюрприз Врат. Жаль, господство в воздухе завоевать не удастся.

Но всерьез помочь наземным «войскам» крылатые бестии не могут: в воздухе завязывается свой бой. «Совы» и похожие на летучих мышей жуткие твари с громадными острыми клювами крутятся в воздухе, норовя зайти друг другу с боков или сверху, ударить клювом, ядовитым жалом на хвосте или хотя бы плюнуть ядом и огнем (на это оказываются способны те обладатели клювов, которых Тетрик прозвал «пеликанами»). Если удается заход сверху-сзади, где, кроме хвостового жала, опасаться нечего, зверюги обрушиваются на противников, норовя перегрызть шею, порвать крылья, пробить череп и выпить мозг. Очумевшая от боли и ярости атакованная зверюга начинает терять высоту, отчаянно кувыркается в воздухе и пытаясь стряхнуть соперника. Но тому на спину немедленно пикирует его противник, на спину третьей твари — четвертая. Порой в несколько мгновений образовываются целые гроздья воздушных монстров, не в силах держаться в воздухе, они падают под лапы дерущимся на земле. Но до последнего момента жрут, жрут, жрут, торопясь заглушить вечный голод. Хрустят тонкие кости воздушных бестий — их останки добавляются в кровавое месиво из разодранных когтями, растоптанных, расстрелянных из пушек чудовищ.

Удачнее всего дерутся «крылатые быки», как обозвал их Тетрик, которые подтянулись от Врат. Об их броню ломаются костяные жала, по ней бессильно стекает горючая слюна и яд, скользят когти, даже кислота разъедает ее не сразу. Зато зверюги сами плюют огнем, а гигантский, похожий на острие копья, клюв, здоровенные когти и самый настоящий костяной меч на хвосте (черный от яда) разят «сов» одним ударом. Падают наземь разодранные пополам, обгорелые, с проломленными черепами, отсеченными крыльями и лапами Тетриковы «совы». Иные — мертвые, иные живые, пронзительно визжащие от неописуемой боли. Чаще визг обрывается, сменяясь хрустом под лапами и копытами наземных зверей, а потом торопливым чавканьем: война войной, а еда — святое. Местами бой ненадолго прекращается, сменяясь омерзительным взаимопожиранием своих и чужих…

По колено в крови и раздавленных внутренностях, ни на миг не переставая работать огромными лапами, челюстями и шипами по краям панцырей, Тетрикова армия наступает. Его воины оставляют лишь размозженные, обглоданные трупы. Там, где проползают огневцы, испаряется и шлак, остается лишь оплавленный, дымящийся камень. По краям шлак устилает жирный черный пепел… Но и те, кому повезло уцелеть в пространстве между «слоночерепахами» и огневцами, рано радуются спасению. Самые крупные необратимо рассекли шедшую от Врат орду на части, в разрывы вклиниваются звери второй линии. Бой распадается на множество схваток позади и чуть в стороне от пути больших зверей. Твари Ночи, разумеется, не знают, что такое плен, окруженных приходится истреблять подчистую. Здесь вражеские Твари Ночи проявляют некие зачатки организованности: вовремя занимают круговую оборону и яростно, но умело отбиваются до конца. К несчастью для них, Тетрик оказался прав: сбитые плотной кучей, они не могут толком защищаться, мешают друг другу, половина зверей драться не может вообще. Оттого, хотя прорывающаяся орда теряет и терет зверей (как и в битве людей, первыми гибнут самые храбрые и преданные), за каждого убитого враг платит пятью, а то и десятью. У Тетрика есть повод гордиться тактическим мастерством. Увы, на это нет времени.

Сбоку или, как сказал бы Крейтон, на флангах, бой идет чуть иначе. Точнее, совсем по-другому: именно там и у стаи Тетрика, и у враждебной орды оказались самые лучшие. «Единороги» скачут слаженно, будто отборные конные полки Ствангара и Марлинны. Антрацитовой чернотой блестит броня, дрожит земля, хрустит шлак, разбиваемый копытами в пыль. Наблюдая с высоты птичьего (вернее, «совиного» полета) за своими войсками, Тетрик невольно любуется жуткой, нечеловеческой красотой атакующей «кавалерии», юноша испытает нечто вроде гордости за свою армию. Хоть и не он ее создавал, но он ведет ее в бой, приводит в порядок, планирует грядущее сражение, и оттого имеет все основания считать ее своей.

«Единороги» останавливают стремительный бег, когда до врага остается десять копий. Раздается беззвучный, пугающе-слаженный залп. Твари Ночи видят во мраке колдовской ночи не хуже, чем при свете солнца, Тетрик видит их глазами все подробности. Тучей белесых росчерков проносятся выплюнутые «единорогами» стрелы, они вонзаются в прущих вперед безо всякого порядка зверей, кося их десятками. Яд «единорогов» оказывается смертельным для их собратьев с той стороны, разве что они умирают не сразу, а в корчах валятся наземь, хрустя костями всякой зубастой мелочи.

Впрочем, всех уничтожить один залп не может. Наверное, если бы Тетрик излил на противостоящую орду всю Силу Мира без остатка, тогда… Твари Ночи только взревывают от боли и ярости, и валом валят навстречу. Они не знают такого понятия, как «страх», их ведет голод и ненависть ко всем, кто жив не милостью коварных магов, а по-настоящему. Пусть сейчас противостоят такие же бездушные, безмозглые чудовища — за их спинами угадывается нечто живое. А далеко-далеко на юге есть еще много живых. Путь к ним закрывает другая стая — наверняка жаждущая не пустить к мясу других едоков. Ату ее! Порвать в клочья!

Вал черных тел стремительно пожирает расстояние, остающееся между армиями. Твари Ночи очертя голову прут вперед. Еще мгновение, и «единороги» схлестнутся с врагами в ближнем бою. И, конечно, погибнут, будут просто задавлены числом, растерзаны зубастой мелочью. Да и не только числом: из глубины, надежно прикрытые от нескромных глаз «совами» и еще более опасными крылатыми монстрами, выдвигаются неясные, но пугающе огромные силуэты, наверняка те же «слоночерепахи» или что-нибудь еще крупнее и опаснее. Ну, а совсем в тылу у врага угадываются огненные сполохи. Огневцы — самое жуткое, что до сих пор имелось среди Тварей Ночи (глупое, конечно, название, но другого-то нет)… Впрочем, ненадолго: Врата порождают все более кошмарных и неуязвимых чудовищ, и недаром, ох недаром Левдаст говорил, что нужно успеть до Междугодья.

Остановить лавину «единорогам» не по силам. Значит, и не надо. Беззвучный приказ — и «единороги» разворачиваются, блестя непроглядно-черной чешуей. Бьют безжизненный, заиндевелый шлак десятки тысяч копыт. Черные зверюги бросаются с места в карьер, жала, летящие в ответ, почти все проносятся мимо. Падает один, другой, третий «кавалерист» — и все. Гораздо больше жал бесполезно вонзается в мертвую землю, туши чудовищ, погибших в самом начале.

За отступающими «единорогами» Тетрика валом валят самые разные звери. Большие и сильные давят маленьких и слабых, прожорливая мелюзга тут же начинает пир — и сама попадает под лапы и копыта созданий побольше. Вой, хряск, стон, рев… В одной толпе рвутся за убегающим мясом (им ведь все равно, кого жрать — на кого укажет Хозяин, тот и еда) «крысотаксы» и «коты», «кабаны» и «единороги», «слоны» и «совы», тысячи видов самой разнообразной живности. Иным Тетрик так и не смог подобрать название.

Как, например, величать огромную медузообразную серую гадость, медленно и тягуче, как рвота по сточной канаве, ползущую по оплавленному рву? Один из «единорогов» замешкался, чтобы плюнуть костяным жалом в сухопутную медузу. Костяное жало втыкается посреди серой тякучей гадости — и проваливается внутрь, проглоченное. Отставая лишь на мгновение, в «единорога» выстреливает струя клейкой серой дряни, оплетшая задние ноги и хвост с ядовитым жалом. Зверюга бьет передними копытами, дергается, пытаясь вырваться — но вслед за первой струей в сторону жертвы летят вторая, третья, четвертая, зверя тянет к «медузе», сперва едва заметно, потом все быстрее. «Единорог» тонко визжит от боли: щупальца плавят панцырь, растворяют мясо под ним, причиняя невообразимую боль. Зверь бьется из последних сил, нити густой слизи натягиваются струнами — и тянут «единорога» назад. Могучие ноги подламываются, и закованный в толстую черную чешую круп макается в жадно чавкнувшую слизь. Взлетают, окончательно оплетая жертву, новые струи-щупальца — и «единорог» скрывается внутри огромного пузыря грязно-серой слизи.

Противно хлюпая, пузырь живой слизи постепенно опадает, не переставая ползти вперед и иногда выстреливая новые «щупальца», ловя очередную жертву. Тетрика передергивает от омерзения — Врата породили оживший желудочный сок, у которого одна-единственная цель в жизни — жрать. Кого, а главное, зачем — неважно. И — ни разума, ни чувств, ни воли, только вечный и неутолимый голод. Жрать, жрать и… еще жрать. Есть, дабы иметь возможность есть и дальше.

Тетрика так и подмывает применить по склизкой мерзости примитивную, но почти неотразимую Огненную кирку. Выжечь медузообразную дрянь без следа, оставив лишь оплавленную воронку в шлаке. Юноше приходится глубоко вздохнуть и сказать себе, что еще не время. Пусть прут дальше — в заботливо расставленную, загодя настороженную ловушку.

Остальные не лучше. Поток одержимых голодом и злобой существ, пушечного мяса в руках хитреньких магов. Никакой организации, продуманного плана. Тетрик презрительно сплевывает: кто бы ни командовал ордой (а ведь явно есть такой — иначе Твари Ночи принялись бы пожирать устилающие поле растерзанные туши) руководит он войском бездарно. Надеется на численность? Из Врат каждую минуту выходят новые тысячи Тварей. Посмотрим, прав ли был Крейтон, когда говорил, что лучше рота, где каждый знает свое дело и делает его неукоснительно, чем полк, где каждый сам за себя…

Мертвые артиллеристы не знают страха, не умеют не повиноваться, не способны уставать. Повинуясь приказу, они послушно подхватывают пушки за станины, как ломовые лошади, бодро трусят на фланг, где прорывается огромная орда. Они как раз успевают расставить своих подопечных из орудийной меди, забить в стволы картузы пороха и заряды — и ткнуть в запальные отверстия раскаленными докрасна фитилями. Над Землей Ночи проносится слитный грохот, какого лишенная жизни равнина никогда не слышала. Ствангарские орудия выплевывают длинные, ослепительные языки пламени — и десятки ядер, десятки тысяч камешков щебенки-картечи устремляются во врага. Костяные жала, клочья жидкого пламени, струи яда — все это не долетает дальше полусотни шагов, а картечь и особенно ядра…

На полдороги пушкари разделились. Между ними остался узкий коридор, по которому несутся якобы бегущие «единороги». За ними валом валят вражеские Твари. Даже на глаз их в несколько раз больше, чем «кавалерии» Тетрика, нечего и мечтать остановить лавину жесткой обороной. Но ведь под Тавалленом Элрик подыграл Джустиниани, позволив темесцу сделать, что было нужно эрхавенцам. Элрику было нужно, чтобы Джустиниани разделил свои силы, а Тетрику — чтобы вражеское зверье попало в засаду. Почему не сделать то же самое, избегая лобовой атаки?

Картечь и ядра хлещут с обеих сторон, ни один выстрел, ни один самый маленький осколок в плотной толпе не пропадают даром. Щебенка пронзает сразу по нескольку зверей, ядра вообще оставляют за собой кровавую просеку из размозженных, разорванных тел. Сраженные раскаленными ядрами крупные звери валятся, без счета давя мелочь, бьются в агонии, подминая соседей. Вслед за первым залпом гремят новые и новые. Артиллеристы-покойники пороха не жалеют.

Орудия расположены на расстоянии тридцати копий друг от друга. Проскочив мимо одной пары пушек, попавшие в западню неизбежно оказываются под прицелом следующей пары, потом следующей, и так далее до конца. В конце же страшного «коридора» разворачиваются, готовясь к атаке, «единороги» Тетрика. Почти не понесшие потерь, не успевшие даже устать, они разворачиваются — и врубаются в беспорядочное скопище чудищ, сея смерть костяными стрелами, копытами, челюстями и ядовитыми жалами на хвостах. Оставляя за собой дымящуюся кровавую кашу, они заставляют уцелевших чудовищ шарахнуться назад. Отступая, защищающие Врата Твари втягиваются в коридор смерти, снова подставляясь под истребительный огонь.

Людям бы ничего больше не потребовалось. Увы, пушки выкосили лишь крупных зверей, которым негде спрятаться от ядер и раскаленной щебенки. Мелюзга, конечно, тоже изрядно пострадала, но куда больше «крысотакс», «котов» и прочих мелких, но смертельно опасных и многочисленных зверьков уцелело. Их задевают лишь немногие, летящие низко над землей осколки, от падающих гигантов вроде тех же «единорогов» юркие зверьки уворачиваются. Когда пушки, не видя достойных целей, смолкают, покрытое трупами поле оживает. Как весенние ручьи, струящиеся между глыбами нерастаявшего льда, в сторону пушек течет живая река. Мертвые канониры бьют метко, щебенка ложится точно туда, где бурлят протоки живой реки — но почти не задевает мелких, юрких тварюшек, вновь и вновь вонзаясь в мертвые туши. Тетрик негромко ругается. Силу Мира расходовать по пустякам не хочется, свои «малютки» не успеют прикрыть пушки. Тетрик очень не хочет лишиться артиллерии в самом начале…

Впрочем, артиллерию можно спасти артиллерией же. Только другой. Обманчиво-медленно шевелят, осматривая Мир, огромными, непроглядно-черными глазами, длинноствольные стодвадцатифунтовые чудовища, суетятся такие крошечные по сравнению с железными монстрами зомби, становятся друг другу на обледенелые плечи («Как не скользят?» — успевает изумиться Тетрик), и по живой пирамиде поднимается огромное ядро, весящее столько же, сколько сам Тетрик. Не простое — из тех самых, с зажигательной смесью, стоящих, наверное, целое состояние.

Тетрик хорошо помнит, как звенело в ушах, когда на «Неистовом» гахнули орудия главного калибра, а ведь они выплевывали во врага всего лишь восемьдесят фунтов зараз. Когда совсем близко слитно грохает дюжина длинноствольных гигантов, ему кажется, что по голове ударили обернутым ветошью кузнечным молотом. Ударная волна впереди взметает шлак. Двумя с половиной милями северо-западнее, у самого горизонта, вспыхивает рукотворное солнце. Тетрик жмурится: отвыкшие от света глаза режет даже на таком расстоянии. «Солнце» отгорает в несколько секунд, зато чуть ниже разгорается багровое зарево. Висящая над полем боя «сова» показывает Тетрику жуткую картину: пространство «коридора» между пушками охвачено морем огня, в нем вроде что-то еще мечется, но сказать наверняка невозможно. К мутному небу вздымаются столбы жирного черного дыма, горячий ветер нещадно швыряет «сову», пару раз она едва не падает в огонь. Вокруг исполинского костра вишнево рдеет докрасна раскаленный шлак. Базиль был прав — эта дрянь способна плавить сталь и камень, выжигать целые города.

Отдельные шматки вязкой горючей смеси долетают и до пушкарей, горят, повиснув на смерзшихся телах. Но непохоже, чтобы мертвые испытывали боль, на их движениях дьявольские гостинцы не отразились. Пострадали пушки: пара сгустков, попавших на ствол полевой десятифунтовки, немедленно проплавили в нем изрядные дыры. В другом месте капля жидкого пламени долетела до бочки с порохом. Ахает взрыв — и пушка переворачивается кверху лафетом. Копий на десять разлетаются сорванные взрывом, изломанные колеса. Мертвецу-канониру повезло меньше: взрывом начисто оторвало руку выше локтя, упавшим стволом пушки размозжило голову. То, что осталось, как ни в чем не бывало поднимается и, подобрав уцелевшую бочку с порохом, бредет к соседнему орудию.

«Пушки, назад!» — командует Тетрик расчетам легких орудий. Мертвецы не мешкают, не ропщут — подхватывают орудия за станины и, хрустя шлаком, везут их на другой фланг. Там тоже яростная свалка, Твари Ночи вражеского войска явно прорываются, норовя добраться до Тетрика. Юноша привычно переключает внимание на другую «сову», увиденное застляет немного оторопеть. Так, зря он счел полководца защитников Врат дураком. Бардак в войске свидетельствует не в его пользу, но куда бить, он сообразил.

Группа прорыва велика и составлена грамотно. Как и у него самого в центре, там прорываются огневцы и «слоночерепахи», мчатся, осыпая противника стрелами, вражеские «единороги», за ними валом валит остальные. Есть кое-что новое и в воздухе. Поддерживая друг друга, небо методично очищают от Тетриковых «сов» несколько сот «крылатых быков». Тетрик знает, что произойдет, когда они закончат. С неба на его войско обрушится овеществленная смерть, от которой без магии не спасут и пушки. В таком количестве — точно.

Тетрик лихорадочно прикидывает, что можно сделать. Базиль или Раймон (не говоря уж о покойном Элрике) наверняка мгновенно бы сообразили. Увы, Тетрика никто не учил тактике, а наставления Крейтона и Левдаста были слишком скупы и фрагментарны. Может, отказаться от прорыва в центре и ударить в бок прорывающимся? Вдруг враги этого и добиваются, и устроят какую-нибудь пакость в другом месте? А если продолжать наступление, смогут ли те, кто дерутся на правом фланге, остановить натиск? Никогда не поздно уничтожить врага Силой Мира, но, опять-таки, что, если это и нужно врагам? Скажем, сейчас он растратит Силу Мира на Тварей, а потом не хватит на Врата… А может, они смогут поймать Силу Мира в капкан и применить против самого Ключа, как это делал жрец-аргиштианец?

Пока возможно, нужно беречь Силу Мира. Прорыв останавливать тем, что под рукой. Под рукой есть крепостные мортиры и длинноствольные дальнобойные махины. Значит, разворачиваем стволы… Эх, сюда бы того корабельного канонира, который учил стрелять из пушки — но зажигательные снаряды не кончились, можно лупить по площади, не замахиваясь на ювелирную точность.

Снова — вышибающий из головы все мысли грохот, отчаянный крик Тетрика (иначе оглохнешь, когда упругая воздушная волна стегнет по барабанным перепонкам), вылетающие из огромных стволов снопы пламени, ощутимо вздрагивает земля под ногами. Чудовищная отдача бросает орудия назад, хрустит шлак под могучими колесами. Дальше не дают откатиться предусмотрительно подложенные под колеса мертвые туши, миг спустя орудия возвращаются в исходное положение. Прочистить стволы огромным ершом, засунуть в них новые мешки — пороховые картузы, забить ядра. Наконец, ткнуть раскаленным едва ли не добела прутом в запальное отверстие. На этот раз — не у всех орудий, для начала лишь у трех. Пока будут стрелять следующие тройки, первые три как раз перезарядят.

Бу-ух! Тетрик зажимает уши, и все равно едва не глохнет. Мертвецам, понятно, на грохот плевать, а как собирались стрелять из своих монстров живые ствангарцы? Разве что в специальных шлемах, спасающих уши от чудовищного грохота и — вроде бы — ото всего метательного, кроме арбалетных болтов в упор и под прямым углом, щебенки да ядер.

Ядро попадает в огневца. Огонь бы зверюге нисколько не повредил. Но на сей раз в ход идет не огненный гостинец, а чугунная болванка, гордость ствангарских литейщиков. Вообще-то она предназначена для разрушения крепостных стен особой прочности, способна прошибать кирпичную кладку в два копья толщиной.

Лучшая защита для огневца — испускаемый им жар: ни один зверь не смог бы подобраться ближе, чем на два-три шага. Стрелы, щебенка и даже ядра полевых орудий не долетают до него, разбрызгиваясь расплавленным железом или камнем, осыпается невесомым пеплом выгоревшее дотла дерево. Но ядро слишком велико, оно успевает лишь раскалиться добела, брызжа растаявшим на поверхности чугуном, сверкнуть кометой — и врезаться в гигантскую морду. Веет убийственным жаром, во все стороны летят брызги расплавленного металла и куски плоти огневца. Тетрик не знает, из чего она: ни один известный ему материал не способен противостоять такому жару. Может, это вовсе и не материя, а сгусток магии, где магические токи так переплелись, что кажутся твердыми.

Ядро не плавится до конца и теперь. Сверкающими брызгами разлетается лишь верхний слой чугуна. Остальное, превращенное в тягучее тесто, не утратило ни массы, ни скорости, и весь этот, даже сейчас немалый вес, бьет в голову зверюги. Ядро пронзает колоссальное тело не хуже, чем щебенка холст, застревает где-то внутри гигантского червя и наверняка тут же тает. Тварь на миг замирает, неистово ревет (что напоминает растянутый во времени грохот взрыва), и плескает во все стороны всепожирающее пламя, огневец разлетается на куски. Прессует многострадальный шлак ударная волна, опрокидывая, калеча, сжигая заживо сотни оказавшихся рядом своих и вражеских чудовищ.

С невероятной для их размеров прытью в разные стороны бросаются, давя остальных, «слоночерепахи». Оказывается, Твари Ночи тоже могут бояться… или это отзвуки паники, обуявшей полководца? Тетрик презрительно усмехается: неведомый о войне противник знает немногое. Наверное, только то, что на нее шлем надо надевать. Или что меч — это такая острая железяка, которой можно порезаться, если возьмешься не за тот конец, и поскольку неясно, за который нужно браться, лучше вообще не связываться. Тетрик не считает себя великим стратегом, но по сравнению с вражескими «его» Твари Ночи действуют успешнее. Не помогают врагу ни перевес в силах, ни «крылатые быки». Путь не сразу, «совы» облепили их со всех сторон, разрывая броню всем, чем можно, огромные монстры один за другим сверзились наземь. Последний попытался атаковать батарею пушек с мертвыми канонирами, но нарвался на облако раскаленной щебенки и упал вдали. Не спасают и постоянно подходящие из Врат подкрепления. Врата… Ими, пожалуй, стоит заняться. Если не пресечь поток подкреплений, подходящий к вражеской стае из Врат, не хватит никакого войска.

Жаль, еще не вернулись Базиль с сестрой. Хорошо хоть, им удалось присоединиться к магам — с теми сестра и ее муж хоть под какой-то защитой. Когда вернутся, можно будет узнать о Вратах подробнее, пока посмотрим, что можно сделать с прущими из них чудовищами.

До сих пор Тетрик видел поле боя глазами «сов». Но это — скорее по старой памяти, когда нужно видеть поле боя. Магия позволяет смотреть по-другому, сразу видя, где сосредотачивается магическая Сила, готовятся заклятия, передвигаются созданные с помощью магии или обладающие Даром существа. Левдаст показывал, как это делается в системе Лиангхара, но заклятие пригодно и для Силы Мира…

Усилием воли бывший ученик Храма Исмины «выключает» окружающую действительность, огромное, залитое кровью поле, зловеще мерцающее на горизонте зарево Врат, пропахших гарью, кровью Тварей Ночи и неведомого, смертельно опасного, хоть и бездарного врага. Нужно немногое. Отрешиться от собственного, избитого и исцарапанного тела. И устремиться вперед, невидимым, но всевидящим, способным проникнуть сквозь любые преграды. Кто может противостоять Силе Мира?

Если бы не постоянно подходящие подкрепления, битву можно было бы считать выигранной. Твари Ночи такого понятия, как «плен» не знают, сопротивляются отчаянно. Но его армия, уверенно отбив атаки, теперь наступает на всех участках. Армия монстров расчленяет толпу, живые ручьи обтекют островки сопротивления, «слоночерепах» давят их тупой мощью, испепеляют жаром огневцы, расстреливают костяными жалами «единороги», затапливают живой рекой «крысотаксы» и «коты». Затем Тетриковы Твари Ночи восстанавливают первоначальный строй и медленно, но верно прорываются дальше, не давая вражеской орде отступить, перестроиться и броситься в контратаку.

Клинья «своих», чуть заметно окрашенных магическим зрением в мертвенно-зеленым цвет, разрывают огромную, но неорганизованную, скученную в одном месте массу, поглощают последние островки «голубого». Голубым в магическом зрении светятся вражеские «воины». И прорываются все ближе к точке у самых Врат, пульсирующей зловеще-багровым. Тетрик понимает — это и есть неведомый маг-полководец. Какими силами он располагает?

Ну, ничего себе! Как минимум, равный, да и Сила похожа на его собственную. Лезть в сознание к такому магу — себе дороже. Еще почует… Обходим его стороной и смотрим, что творится у Врат. Врата слепят магическое зрение. Обычные глаза нормально воспринимают мертвенно-голубое свечение, но зрение магическое слепит мертвенно-белое сияние. Перед ним гигантская топка, в которой сгорает магия Мира. Тетрик видит незримые пуповины тянущихся к Вратам Сил. Топка неистово полыхает, пожирая магию и порождая уродивый шлак. Живой шлак. Тварей Ночи, что валом валят от врат через узенькую брешь в бруствере спекшегося шлака. Когда Левдаст открывал Врата, рвануло от души…

Река Тварей Ночи плотна, нет ни просвета, лишь в поле они немного рассеиваются, чтобы не давить друг дружку раньше времени. И немедленно вливаются в огромное войско, противостоящее Тетриковым Тварям Ночи, подпирают его. Пока вражеских Тварей Ночи гибнет больше, чем его. Но потери немедленно восполняются. Разрывающие вражескую оборону клинья движутся все медленнее. Один за другим взрываются огневцы, валятся израненные, несмотря на мощный панцырь, «слоночерепахи», все меньше в воздухе своих «сов» и все больше вражеских.

Они действуют все умнее, бросются в контратаки, норовят прорваться за линию «слоночерепах», устроить бойню в задних рядах, отсечь острия «клиньев» и задушить в «мешках» — так же, как действуют Тетриковы монстры. Неприятель быстро учится. Самое обидное, до мага-полководца не так уж и далеко, каких-то полмили. Но Тетрик отчетливо видит: они эти полмили не пройдут. Слишком много подкреплений идет к противнику от Врат. Рассечь бы эту пуповину…

Но как? Приходит на ум то, за чем он сюда и пришел. Уничтожить Врата. Он никогда не задумывался, как это сделает. Вначале Тетрик полагал, Неккара знает, что делать. Теперь ясно: ни у Нек, ни у Левдаста, ни у Крейтона, ни у всех вместе, включая Амелию и Мелхиседека Атарга, ничего бы не вышло. Наверное, даже у Жаклин-Исмины… Левдаст ведь лишь открыл Врата. Поддерживает их Сила, далеко превосходящая человеческие (да и Богов Мирфэйна тоже — не стоит малодушничать, прячась от правды) возможности. Она использует магию Мира, при этом чудовищно ее уродует. Левдаста и компанию ждала бы при штурме Врат масса жутковатых сюрпризов. Например, то, что Врата — живые и способны сопротивляться самостоятельно. Сила Мира позволяет хотя бы все это увидеть.

Может, попробовать? Смелость города берет… Нет, такими вещами можно заниматься, когда не отвлекает битва, лучше — вместе с Аэллой, располагая всей полнотой Силы Мира. Впрочем, об этом не стоит и мечтать.

Потом, когда узнал у Левдаста о Силе Мира, Тетрик решил, что она подскажет, что делать, на месте. Потому и стремился всеми силами попасть к Вратам. Дошел. Что дальше? Глупое заблуждение, уж ему-то, познавшему нищету и прошедшему не один бой, непростительно так думать. Само не придет ничего. За все надо рвать жилы, если не подумаешь с самого начала, что делать — никто за тебя не подумает.

Уничтожить Врата, одновременно отбиваясь, не выйдет. И не надо. Пока достаточно пресечь поток подкреплений. Это проще, уже сейчас ясно, как. Тетрик направляет Силу Мира на пролом в образованном давним взрывом бруствере.

В первый миг кажется, ничего не произошло. Но следующие Твари Ночи, проходя пролом, исчезают, распавшись невесомым прахом. Не осталось ни мяса, ни крови, ни костей, будто в один миг уместились десятки тысяч лет. Подпираемые плотным потоком творений «топки», Твари Ночи ломятся в невидимую завесу — и тоже распадаются прахом. Их ведет голый инстинкт: вперед, туда, где есть живое или хотя бы свежеубитое мясо. Незримая для обыкновенных глаз (Тетрик видит ее как полупрозрачную светло-зеленую завесу) стена уже растягивается вширь, охватывая Врата кольцом по гребню вала и, наконец, с легким хлопком замыкается к северу от Врат. Твари Ночи не просто гибнут — магическая сила, создавшая их во Вратах, служит заклятию Тетрика пищей. Раз поставленное, оно не может рухнуть до тех пор, пока не иссякнет поток Тварей Ночи. Иссякнуть же он сможет лишь когда исчезнет магия Мира, подпитывающая Врата. Но дальше завесы ни одна зверюга пройдет.

Поток Тварей Ночи пересыхает, как перегороженная плотиной река. Тетрик чувствует отзвуки изумления, переходящего в ужас, противника, осознавшего, что спасительные подкрепления не предвидятся. Конечно, он (или все же она?) тянется к блокированным Вратам, но Тетрик настороже и готов защитить заклятия. Ну что, враг, рискнешь ударить и раскрыться? Не рискуешь? Правильно делаешь, я готов. Вернувшийся в свое тело Тетрик злорадно усмехается: через полчаса с вражескими Тварями Ночи будет покончено. Потом можно будет бросить их на вражеского мага. Тогда посмотрим, какие у него способности, что он может противопоставить Силе Мира…

Смыкаются, смыкаются руки-фланги, там противник сразу бросил в атаку (и, соответственно, потерял) лучшее, что имел. Теперь Тетриковы Твари Ночи идут сквозь вражескую орду, как горячий нож сквозь масло. Четверть часа — и уцелевшие «слоночерепахи» и огневцы соединяются у призрачной стены. Отлично. Направим-ка удар внутрь, рассекая вражескую оборону во многих местах, никому не давая вырваться из смертельной петли. Крейтон и Левдаст, не раз и не два добывавшие для своих Храмов и стран победу, гордились бы учеником…

Но наслаждаться победой долго не довелось. Плеча Тетрика касается исцарапанная, окровавленная девичья ладонь, голос Айши произносит:

— Тетрик, нужно поговорить.

— Почтеннейшая, вы не вовремя, я сейчас немного занят, — огрызается юноша.

— Нет, Тет, вовремя, — не отстает сестра. — Ты сделаешь самую большую глупость в жизни. Угробишь весь Мир и свою любовь заодно, если не остановишься.

— Что вам нужно? — спрашивает Тетрик почти грубо.

— Помнишь Сати?..

Тетрик уже не слушает. Там, впереди, уцелевшие «крылатые быки» рвутся сюда. Прорыв нужно остановить, стягивая «сов» со всех сторон. Если на одного «быка» придется по тридцать-сорок «сов», последняя ставка врага будет бита.

— Тетрик, Аэлла обманута, и тоже думает, что ты — враг! — почти кричит Айша. — Останови своих!

Но Тетрик не слышит. Здесь осталось лишь тело; все, что составляет суть мага, сейчас далеко впереди — там, где Твари Ночи идут в последнюю атаку. Точнее, в предпоследнюю, последней станет штурм Врат.

На сей раз спокойствие ей изменяет. Аэлла топает ногой и даже плюет от злости. Тетрик надул ее, как дурочку, подставил магов и вынудил израсходовать на них большую часть Силы. Затем уничтожил ее войско, даже не прибегая к Силе Мира. Заблокировал Врата, не давая использовать для защиты творимых Вратами Тварей Ночи. Что ни говори, война — это для мужчин. Как танец вроде бы для женщин. Теперь самый очевидный шаг — бросить против нее Тварей Ночи. За время битвы без магии Аэлла немного передохнула, даже скопила кое-какие силы. Но ведь это — Сила Мира. Единственное, что поможет справиться с нынешним Тетриком.

Тетрик… Обветренные губы женщины кривятся в горькой усмешке. Когда-то он ее любил. И она его тоже, только не понимала своего счастья (это ведь огромное и редкое счастье — когда тебя кто-нибудь любит такой, какая ты есть). Поняла, лишь навсегда его потеряв и окунувшись в бездну одиночества. Но почему такой болью отзывается каждое воспоминание о нем? Неужели она все еще… Да нет, этого не может быть! А если все же случилось, надо вырвать из сердца эту любовь с корнем. Любовь к предателю — не блага, а преступна, если же предатель владеет Силой Мира — убийственна для всего Мирфэйна. Сумела же Неккара убить того, кого любила! Пришел ее черед переступить через свою любовь.

Женщина сурово сжимает губы. Прочь сомнения и надежды, это последний бой, завтра для прежней Аэллы, веселой и своенравной, не будет. Не стоит себя обманывать, она уже не девочка, чтобы мечтать о новой любви. Тетрик был первым, кого она полюбила по-настоящему — и предал всех. Обжегшись раз, дуют и на холодную воду. Обманувшись в своей любви, она больше не поверит никому.

— Аэ, они приближаются! — кричит Неккара. Голос старшей жрицы возвращает Аэллу к действительности. Танцовщица оглядывается. Тетрик оказался способным военачальником — кто бы мог подумать? Кольцо сомкнулось, все ее войско оказалось в огромном мешке. Тетриковы чудовища идут вперед медленно, но верно, безжалостно истребляя побежденных. Бой кипит в каких-то сотнях не копий, шагов, совсем скоро костяные стрелы «единорогов» долетят до двух женщин. — Бей, или мы пропали!

Аэлла не может. Точнее, как раз может — но не этого ли ожидает проклятый мальчишка? Как он ответит на удар? Говорят, аргиштианцы умеют повернуть Силу против применившего ее мага, усилив специальным «довеском». Тетрик вполне может применить нечто подобное. Как тогда отбиваться от собственной Силы?

Но Твари Ночи все ближе. Бой кипит совсем близко, над головой свистят первые костяные острия. Неккара пытается поставить щит — и бессильно опускает руки.

— Не могу… Силы нет.

Возможно, Нек и права — для обычных магов после уничтожения таинственного артефакта, коим пользовалась компания Мелхиседека, вокруг лишенное магии пространство. Но не для нее — и, увы, не для Тетрика. Аэлла чувствует: исчерпанная было Сила Мира вливается в нее мощным потоком, будто ее питает сам Мир. Еще немного, и она сможет драться с Тетриком на равных. Но этого «немного» у нее нет. Твари Ночи наконец-то дорезают последних защитников Аэллы и бросаются на двух женщин.

«Что ж, Тетрик, ты сам напросился» — думает женщина. И позволяет восстановившейся Силе истечь в Мир, обрушиваясь на орду мерзких монстров испепеляющим ураганом. Что теперь сделаешь, любимый? Бросишь свою стаю на произвол судьбы? Или попытаешься их прикрыть, потратишь Силу и откроешься для решающего удара? А может, отвлечешься от бойни и отдашь должное Красоте?

Заклятие начинает действовать внезапно — и совсем не так, как казалось Аэлле. Оказывается, это даже красиво… Красиво, как и любой танец-заклятие. Давно, ох давно не было возможности вспомнить, для чего пришла в Храм, но она, оказывается, ничего не забыла. Танец-заклятие развертывается перед ней, как открытая книга, нужно лишь довериться интуиции, позволить танцу завладеть собой, лучше — закрыть глаза, дабы раствориться в собственном заклятии. В единственно-правильных, плавных и в то же время чеканно-точных движениях, вместе создающих узор священного кантхи.

Аэлле кажется, все вернулось — залитая жарким летним солнцем площадь перед Храмом, празднично одетая толпа, стремительное, завораживающе-красивое выступление жриц-танцовщиц, славящих Богиню, молящихся ей с помощью танца, перезвон браслетов и ножных колокольцев, священные гимны. И нет окружающей мерзости, наполненной холодом, болью и смертью. Танец разворачивается в ее голове, а тело как бы его повторяет. «Как бы» — потому, что обычно, когда за кем-то повторяешь танец, обязательно опаздываешь на такт, но сейчас никакого запаздывания нет. Каждое движение совершается в свой, единственно правильный момент. Ни мгновением раньше, ни мгновением позже.

Сила Мира в оболочке исминианской танцевальной магии, скрещенной с Живым Светом из системы Аргишти… Невероятно красиво, если б нашлись зрители, способные оценить красоту, они бы наверняка позабыли обо всем. Увы, Тварям Ночи на красоту плевать, если и оценят, аплодировать им нечем. Разве что копытами и хвостами об землю. Да и некогда — бой же…

Вокруг Аэллы кружатся в собственном, невероятно красивом и выверенном танце, яркие крупинки света. Искр становится все больше, они разгоняют мглу — и мгла отступает. Потом одна из искр устремляется в сторону Тварей Ночи…

…«Единорог», размазавший окровавленными копытами по смерзшемуся шлаку последних «котов» Аэллы, радостно рычит и, будто пришпоренный, бросается вперед. Сейчас, еще один удар, и будет победа… В первый миг он не замечает крошечной, со снежинку величиной, звездочки, попавший в широченную грудь — боли нет, зверь даже не чувствует касания. Но черная чешуя стремительно светлеет. Она становится бледно-серой, вовсе белеет, потом начинает слабо светиться. Свет усиливается, разгоняя мрак, мечутся сумасшедшие тени… «Единорог» становится все прозрачнее, превращаясь в бесплотный, но ослепительный свет, куда ярче дневного. На пространстве шагов в сто становится светло, как днем, шарахаются во все стороны теряющие зрение Твари Ночи. Наконец, даже неясный абрис «единорога» скрывается в ослепительном сиянии, на несколько мгновений вспыхивает ослепительная вспышка — и все исчезает. Несколько следующих звездочек уже нашли новые жертвы, парочка «сов» уже светлеют, готовясь засиять краткой, но неистовой вспышкой.

Наверное, даже в полярный день тут не бывало настолько светло. Ослепительное сияние заставляет жмуриться, но и сквозь плотно закрытые веки холодный и чистый свет режет глаза. Над полем разносится хорошо знакомый звук — нежный перезвон ножных колокольцев, браслетов, звук ударов о мраморное крыльцо перед входом в Храм босых ног жриц. И еще слышится пение. Оно звучит громко, слитно, но слов не разобрать — будто поет многотысячная толпа, спаянная единым порывом и вдохновением…

Свет вспыхивает особенно ярко (нет и намека на жар — будто настало морозное утро Третьего месяца в Ствангаре) и вдруг как-то разом исчезает. В первое мгновение кажется, что Аэ ослепла. Потом слезящиеся глаза начинают немного видеть. Магическое зрение оказывается быстрее — женщина уже видит все, что хотела. Заклятие сработало на славу. Ни одной Твари Ночи в поле не осталось. Лишь несколько людишек, сгрудившихся за спиной у Тетрика — и он сам, лучащийся недоброй, но похожей на ее собственную, Силой. Он так и не смог ничего противопоставить убийственным чарам.

— Видишь его? — спрашивает Неккара.

— Вижу, Нек.

— Бей! Не дай очухаться…

— Но ведь он… Может, стоит все же поговорить?

— Если бы я позволила Крейтону зубы заговаривать, мы обе были бы мертвы, — чеканит целительница.

Аэлла не отвечает. Сейчас для нее нет ничего, кроме любовно пестуемого заклятия. Нет даже Тетрика.

От этого заклятия зависит все — иным способом, знает Аэлла, человека с Силой Мира не одолеть. Зато этим… «Ты неплохо орудуешь чистой Силой, как дубиной, — язвительно думает Аэлла. — Но это оттого, что плохо усвоил уроки Налини. Она говорила: все живущие в Мире — или танцоры, или зрители, и третьего не дано».

Тетрик счастлив. Трудности, беды, сомнения позади. Все предельно ясно — нужно уничтожить защитника Врат, потом найти способ покончить с Ними самими. Если ему не помешают, Силы хватит. Ее не придется тратить на вражеского мага, Твари Ночи все сделают сами. Они уже добивают последних, кто оказался в «мешке». Правда, и у них потери ужасающие — уцелела хорошо если треть, ведь вражеские Твари в плен не сдаются. Но и это — не одна сотня тысяч чудовищ, с таким количеством не справится даже самый сильный маг… если, конечно, он не владеет Силой Мира.

«Атакуйте, — приказывает Тетрик. — Это первое настоящее мясо, которое я вам даю». По бесконечной реке чудовищ проносится рябь — давя друг друга, Твари Ночи бросаются в атаку. Тетрик дрожит — ему передается кровожадное вожделение, жажда хоть на ком-то сорвать злобу от безрадостного, наполненного болью, яростью и неутолимым голодом существования. Сейчас, еще чуть-чуть…

Интересно, кто он, маг, сумевший подчинить себе Тварей Ночи? Вестник или какая-нибудь жадная до власти сволочь с Мирфэйна? Нет проблем, Сила Мира позволяет и не такое. Как обычно, подчиняем какую-нибудь из «сов» и пускаем ее поближе к магу, но так, чтобы не подвернулась под его чары. Колдуну будет не до того, он отбивается от тех, кто нападает, а не тех, кто смотрит. Так, вот и подходящая зверюшка. Слетай, дорогая, посмотри, кто нам противостоит.

С огромным войском неведомого (так себя и не проявившего) мага уже покончено. Изуродованные туши Тварей Ночи громоздятся целыми курганами, некоторые еще шевелятся, но это уже агония. Там, где стоит вражеский маг, сопротивление продолжается. Там самые сильные и стойкие, а может, самые везучие — погибая, они в последний раз заставляют победителей платить дань кровью. Но атака не захлебывается. С каждым мгновением кольцо Тетриковых Тварей Ночи сжимается все туже, фронт боя неумолимо приближается к вражьему магу. Еще чуть-чуть — и Твари Ночи, наконец, пообедают. Маг? Но Тетрик видит внизу сразу два силуэта.

Он пытается посмотреть на них с помощью магии, совместить магическое зрение с тем, которое дают глаза «совы». Один центр Силы ярко светится, пульсирует. Второй затенен первым и почти незаметен, но он есть. Мирфэйнский волшебник, причем принадлежащий к системе Исмины. Теперь ясно, почему бездействует. В бою с Тварями Ночи он (или она?) бесполезен.

Но кто эти двое? У того, который сильнее, Сила похожа на его собственную. Неужели Аэлла и… еще кто-то?! Тетрик приказывает «сове» еще снизиться. Даже в мутной мгле отравленной магией полярной ночи можно разглядеть лица. Но лучше б не разглядывал, потому что…

Потому что, Лиангхар забодай, последние сомнения исчезли. Там, в кольце обезумевших от голода чудовищ, он видит знакомых. Одна из них — предводительница отряда, когда-то извлекшя из его ноги болт «черноплащников». А вторая — та, ради кого он принял на плечи непомерный долг.

— Назад! — орет Тетрик вслух и одновременно всей силой мысли. — Это — не ваша еда!

Он и сам знает, что не успеет оттащить свору от любимой. Зажмуривает глаза, отворачивается, позабыв, что магия все равно покажет кровавое пиршество. Юноша цепенеет от ужаса, ожидая, что вот сейчас, в следующий миг, случится непоправимое.

Но оно не случилось. Та часть Силы Мира, которой владеет Аэлла, отвечает.

Свет. Ослепляющий, неистовый, режущий отвыкшие от солнца глаза. Недавно многострадальное поле шлака стало свидетелем явления живой Тьмы. Точнее, конечно, не Тьмы, а чего-то еще хуже. Теперь, похоже, настал черед живого Света. Вокруг Аэллы кружится в неповторимом, завораживающем танце хоровод ослепительно-ярких искорок. То одна, то другая устремляются за отступающими Тварями Ночи, каждая находит ей одной ведомую цель. Искорки касаются намеченной Твари Ночи, и шкура начинает стремительно светлеть, потом светиться, чуть позже все тело очередной зверюги превращается в ослепительный и бесплотный свет. Следует ослепительная вспышка, и в войске Тетрика становится одним воином меньше. Свет, конечно, помоложе Тьмы, но, совсем как она, способен «пожирать» то, что ему не принадлежит. По-другому и быть не может: иначе весь Мир, и не только Мирфэйн, погрузился бы во Тьму. Свет жадно переваривает то, чего никогда прежде не было в Мире.

Повинуясь последнему приказу, Твари Ночи пятятся все дальше — но для заклятия Аэллы расстояние не имеет значения. Даже найди Тетрик способ перенести свою армию в Аркот, звезды-убийцы нашли бы их и там.

Юноша соображает, что можно противопоставить истребительному свету. Что может быть враждебнее магии Света, чем изначальная Тьма? Черный Лед Лиангхара — в самый раз. Взвивается к небу, раскидывая шлак, угольно-черная, блестящая стена. Ни одно людское оружие, включая те самые длинноствольные мортиры, неспособно этой стене повредить. Лишь очень немногие из живущих магов способны… нет, не уничтожить ее, а нанести существенный урон. Но искры света будто не замечают ее, проходят насквозь, и тут же находят новые цели. Еще недавно несокрушимую стену изъязвляют поры, трещины, она крошится и рассыпается, совсем как сугробы в весеннем Ствангаре. От изумления глаза Тетрика лезут на лоб: о таком не говорил и Левдаст. Впрочем, что он мог знать о Силе Мира?

Может, попробовать магию Лаэя? В сторону Аэллы устремляются струи невесть откуда взявшейся воды. Несколько слоночерепах и «единорогов», случайно оказавшихся на пути потока, исчезают в бешеном водовороте, не успев даже заметить мчащуюся смерть. Пока добежит до Аэ, цунами, конечно, ослабеет. Но его хватит, чтобы снести жрицу с места, слегка притопить и сорвать заклятие. Лучше бы, наверное, пустить вперед волну жидкого огня или кислоты, но… Зная, что в центре хоровода звезд-убийц Аэлла, он не может творить по-настоящему убийственные чары.

Когда до Аэллы остается каких-то сто шагов, раздается оглушительный грохот. Будто зимняя штормовая волна бьется в пирсы Базарного острова, только стократ сильнее. Взявшееся из ниоткуда цунами врезается невидимую стену, полукругом огибающую Аэллу. Прямого удара стена, может быть, и не выдержала бы, но течение ударило в нее под острым углом, преграда не остановила водный поток, а чуть отклонила в сторону, не давая прорваться к волшебнице. Волна (как, впрочем, и следующая, посильнее, и еще несколько) устремляется в сторону, находит углубление, проплавленное голодной мглой, и несется по нему, вода растекается огромным, но неглубоким озером.

Наверное, придется использовать пламя, обреченно думает Тетрик. Но ослепительное сияние меркнет. Несколько мгновений — и падает мгла. Заклятие Аэллы прекращает действие, но лишь оттого, что для звезд-убийц не осталось целей. Он остался без армии. Хорошо, что армия чудовищ успела истребить орду Аэллы. Хорош бы он был, поменявшись с Аэ местами…

Что ж, поединок так поединок. Как в рыцарских романах, один из которых он даже прочитал в храмовой библиотеке. Вместо мечей и копий будет кое-что посерьезнее, конкретно Сила Мира. Но принцип тот же. Он, нанесший несколько бесполезных ударов подряд, по законам магического боя раскрылся. Аэлла наверняка успела накопить Силу, передохнуть. И приготовить собственный сюрприз. Ее ничто не сдерживает, она видит в нем врага, против которого хороши все средства. Будет бить насмерть.

Тетрик напрягает остатки Силы, готовясь отбиваться от ее чар — от магии смерти и магии жизни, огня, воды, воздуха и земли, учитывая все системы магии и даже вероятность подавления магии вообще (хотя что бы это дало Аэлле?). Законы магии, из тех, которые не поможет обойти и Сила Мира, не позволяют защититься одинаково хорошо от всего разом. Где-нибудь да найдется брешь. Но можно выставить «дозорные» заклятия разных систем, которые ненадолго задержат удар, а главное, вовремя предупредят, что пустил в ход противник. На их создание, конечно, требуется время, но совсем чуть-чуть. Аэ тоже нужно перевести дух и выбрать что-нибудь поубойнее. Но если известно, что она ударит насмерть, можно использовать и это. Можно построить «дозорные» заклятия так, чтобы они реагировали на самые опасные чары наиболее остро, на отвлекающие — поменьше, а всякие муляжи вовсе оставляли без внимания.

Все готово. Давай, Аэ, действуй. Я жду.

Но удара нет. Аэлла явно что-то затевает, но что? Дозорные заклятия молчат, значит, пока ничего опасного. Ждем и готовимся…

Время идет, на первый взгляд в промерзшем поле ничего не происходит. Парит, у берегов подергивается первым ледком гладь новоявленного озера. Не остается даже корчащихся в агонии раненых чудовищ — звезды-убийцы сожрали и их, не делая различия между своими и чужими. Видно, Аэ забыла выделить своих воинов. Вокруг царят мрак и тишина — хуже, чем на кладбище, ведь там растет трава, шелестящая под ветром, блестит солнце или звезды, на деревьях вьют гнезда птицы. Если рядом часовня или храм, по праздникам звонят колокола. Здесь — ни намека на движение. Мерзость запустения, даже не смерти (ибо она, если верить Левдасту — лишь оборотная сторона жизни, в нее жизнь переходит и из нее возрождается), а чего-то куда худшего, абсолютной Пустоты — вот что окружает Врата. Хозяева Врат правы: лучшего места для вторжения в Мир не найти.

Время идет, боевой азарт уступает место усталости и апатии. Наваливается усталость, что накопилась за восемь месяцев трудного и опасного пути. Хочется присесть на мерзлый шлак — очень кстати он кажется совсем не холодным — и перевести дух. Сегодня сделано немало, можно отдохнуть. Еще несколько часов в запасе есть — надо восстановить силы.

Тетрик встряхивает головой, отгоняя наваждение, напоминая себе, что Аэлла хочет обмануть, усыпить бдительность — и ударить. На время помогает. Но удара нет. Вместо него над полем боя разносятся звуки, которым тут неоткуда взяться. Ближайший Храм Исмины находился в Марддаре, а ближайший действующий — вообще далеко за Стылыми Холмами.

Вроде бы недолго продолжалось ученичество Тетрика, а оставило след на всю жизнь. Сердце подпрыгивает — и проваливается в пропасть. Он уже и не помнит многого из того, чему учила Налини, но нельзя оставаться спокойным, когда звучат табла, звенит струна ситары, выводя древнюю, почти как сами Боги Мирфэйна, мелодию священного танца-молитвы. Хотя слышал ее и видел раньше танец лишь однажды, Тетрик вспоминает, что именно звучит, с первых аккордов.

Он с изумлением оглядывается. Вокруг больше нет мертвой равнины — он снова в Эрхавене, в Храме, в огромном Зале Танца, где лучшим из жриц дозволяется танцевать перед ликом благой богини. Через открытые двери веет забытым зноем южного лета, по залу гуляет солено-влажный ветер с моря. Музыка несется из незаметной ниши в стене, она слышна в любом месте зала, ласковым теплом летней ночи обволакивает зрителей.

Сейчас будет выход. Интересно, чей? Тогда, помнится, танцевала сама Налини. Наставница привела их посмотреть, к чему нужно стремиться.

Диковинным грибом распускается длинная, зеленая, обшитая золотыми блестками юбка. В череде головокружительных поворотов, под звон ножных колокольчиков, в самый центр зала выплывает… Аэ?! Да, она. На руках огнем горят инкрустированные бриллиантами браслеты, в ушах — массивные серьги, пальцы унизаны перстнями. Все это — не просто побрякушки, они помогают Силе исминианской магии удерживаться в отведенном ей русле, изливаться тогда и так, как нужно.

Аэлла танцует уверенно и вместе с тем подкупающе-грациозно. Ее движения на волосок выверены, единственно правильны, исполнены Силы, но не разрушительной, убийственной Силы боевой магии, а завораживающе-плавной, ласковой Силы любви и жизни. Силы красоты. Еще она поет, чистый, сильный голос гулко разносится в напоенной ароматом моря и аркотских благовоний тишине.

…Исмина и Аргелеб попали в лапы Лиангхара потому, что разрушили любовь, поссорились на пустом месте. Забыли, что жизнь и любовь — важнее мелочных дрязг. Но разве не то же самое делает Аэлла? Да и сам он… Разве хоть раз, не считая беспомощной и жалкой попытки на госпитальной койке, пытался до нее достучаться? Да, сейчас Аэ не права. Но разве он всегда был прав? Даже если и так — нужно открыть Аэ глаза на правду, а не пытаться ее победить, доказав свою силу, но не правоту…

Теперь он понимает, отчего все случилось. «Мы подозревали друг друга во всех смертных грехах, ни на грош не доверяли, были убеждены, что сила всегда права. Бей первым, и победишь. Сати ввела всех в заблуждение. Но можно было хоть попробовать заговорить, попытаться понять друг друга? А меня никто не натравливал на друзей. Я бросился в бой по своей воле».

Он победил: главы Храмов, при всем опыте и жестокости, не видели Нехавенда и Марддара. Они не знали, что значит ненавидеть по-настоящему, до самозабвения. И у них не было Силы Мира. Теперь ненависть (не к Аэ, ее он не смог возненавидеть даже теперь — к ее кукловодам) толкнула в бой с той, кого полюбил раз и навсегда. Ненависть стала настоящей, самозабвенной и неистовой, потому что выросла из такой же любви. Потому и не стала разрушительной, не заслонила цель, к которой Тетрик шел восемь долгих месяцев.

Но в основе была любовь. А любовь — не забава, не жажда власти над тем, кого любишь. Настоящая любовь, способная породить настоящую ненависть — служение и смирение. Служение не гордыне и тщеславию, не ложному пониманию долга, а мечте, воплощенной в великой идее или в женщине, способной заслонить собой весь Мир. Как Аэлла. Он сражался за Мир потому, что в Мире живет Аэлла — и потому дошел. А теперь разрушает то, ради чего шел на Север сквозь кровь и страдания. То, что наполняет борьбу смыслом.

Раздражение на глупую злость Аэллы, ее неспособность понять самое важное, ушло. Он будет с Аэллой, как бы она не заблуждалась, и постарается убедить ее прислушаться к голосу любви. Сейчас надо поддержать Аэ, помочь ей вести танец.

Тетрик встает. Исчезают сбитые в дальней дороге сапоги, босые ноги приятно холодят отшлифованные ногами поколений жрецов мраморные плиты. Но и это неважно. Кажется, рядом смуглая, диковинно-прекрасная Наставница, она показывает, как правильно выполнять движения, подсказывает единственный подходящий момент для каждого из них. Тетрик не повторяет движения Аэллы — он танцует, на ходу изобретая свою линию. Он не сливается с Аэллой, не растворяется в ней, он дополняет ее танец, придавая ему целостность и законченность. Тетрик остается собой, наверное, больше, чем когда-либо — и в то же время ощущает себя неразрывным целым с Аэ.

«Я люблю тебя, — каждым своим движением говорит Тетрик. — Сражаюсь с врагами Мира потому, что в Мирфэйне есть Ты. Исполняю долг потому, что в нем могу выразить любовь к Тебе. Иду штурмовать Врата, ибо их Хозяева грозят и Тебе. Аэ, когда Исмина и Аргелеб поссорились, поставив гордыню выше любви, они забыли о долге и попали под власть Лиангхара. Но когда осознали, что любовь превыше всего, они стали сильнее его и победили саму смерть. Мы сможем остановить гибель Мира, только если повторим их путь. Аэ, будь со мной навеки!»

Завершающие движения, кажется, делает один человек. Тетрик чувствует Аэллу, как самого себя, чувствует каждое ее движение — не только движения тела, но и движения души. И осознает, что добился своего. Аэлла знает о нем самое главное. Но столько же знает о ней и он. Аэ надеялась «усыпить» его, связать магией по рукам и ногам, а потом убить. Так бы оно и случилось, не сумей Тетрик проникнуть в ее танец, в ее мысли и чувства, и при этом полностью раскрыться перед ней. От этого заклятия нет защиты, потому что нет нападения. Но сам он мог бы играть в нем две роли — зрителя или танцора. Аэ уготовила ему первую роль, надеясь, что равнодушие и злоба не позволят бывшему соученику войти в ее танец, помогут полностью подчинить ее воле. Приняв же Аэллу такой, как есть, он стал танцором. И не утратил себя.

…Все, что началось, однажды кончается. Кончился и танец. Стоя в завершающей позиции, Тетрик видит вокруг морозную мглу, запустение и гробовую тишину. Остается лишь ощущение сбывшейся мечты (сколько раз во снах он танцевал вместе с ней пред серебряным изваянием богини?) и светлая грусть оттого, что все кончилось. Впрочем, теперь, когда все, что нужно, сказано, танец можно повторить. В любой момент.

Тетрик шагает по шлаку, хрустящему под сапогами (снова сапогами!) шлаку туда, откуда недавно летели убийственные чары. Он не задумывается об опасности, о том, что если Аэлла ничего не поняла, он погибнет. Если ничего не получилось — значит, сам виноват, не смог растолковать очевидное.

«Дежурное» заклятие, ответственное за магию Лиангхара, словно взвыло, поднимая тревогу. Угроза исходит от Аэллы. Значит, она решилась ударить, и любовь для нее — ничто?

Тетрик не останавливается, не бежит прочь, даже не замедляет шаг. Против Призыва Смерти нет защиты — это он усвоил еще в Нехавенде. Разве что убить Аэллу до того, как она закончит, но это значит убить самого себя… Да и не успеет он, даже если попытается. А Мир… Зачем Мир, если в нем нет Аэллы, а есть чудовище, названное этим именем?

Тетрик идет навстречу судьбе. Хрустит шлак под подошвами сапог. Больше никакого движения на мертвой равнине нет.

Хитрость заклинания в том, что ему бесполезно сопротивляться. Или ты танцор, и тогда творишь заклятие и направляешь его. Или — зритель. В этом случае, какой бы мощью ни владел, и какова бы ни была природа твоей Силы, магия танца подчинит, лишит сил и мужества, ибо ты не сможешь повернуться к врагу спиной и вынужден его видеть (если не зрением, то с помощью магии). Красота же тем и хороша, что действует на всех.

Сопротивляясь Силе благой богини — потерпишь поражение. Но приняв эту Силу, уловив ритм танца, испытав вызванные танцем чувства — победишь. Это немного беспокоит Аэллу, но Тетрик учился у Налини всего ничего, и особыми талантами не блистал (хотя и полной бездарью его не назовешь), в то время, как послушница Аэлла выступала с двенадцати лет. Но дело даже не в этом. Тетрик лихо громил тех, кто против его Силы использовал Силу же. Отвечал ударом на удар, как и свойственно мужчине. Можно попробовать победить этим же способом, ведь и у нее есть половинка Силы Мира. Но это почти наверняка вычерпает ее до дна, что на руку лишь врагам. Крейтон говорил — чтобы победить, нужно использовать слабые стороны врага и не давать ему использовать сильные. Тетрик силен в боевой магии, хоть и неопытен. Но что помогло победить предыдущих врагов, сейчас его и погубит. Сила обернется слабостью.

Осечки не будет, твердит себе Аэлла и привычным усилием воли «выключает» окружающий мир. «Когда выходишь на сцену, нет ничего, кроме тебя и Танца, — учила ее… не Налини и даже не Амме, а балаганная плясунья, взявшая в оборот двенадцатилетнюю беглую невесту. — Ты живешь в Танце, и лишь тогда Танец живет в тебе». Слова первой наставницы врезались в память, стали второй натурой, нехитрое правило помогало изживать липкий, вяжущий руки и ноги страх, заставляющий путаться в давно разученном танце. Прошло двадцать лет, но каждый раз, делая первые движения танца и входя в танцевальный транс, Аэлла вспоминает усталое лицо женщины средних лет, с наспех смытым гримом. Ведь первая наставница учила ее в свободное время, после нескольких часов выступлений…

«Спасибо, Франсуаза, — думает Аэ, начиная танец-заклятие. — Спасибо, что помогла вступить на этот путь».

Аэлла не боится, что Тетрик сможет. Нужны годы и годы упорного труда, побед и разочарований, умение терпеливо работать над собой и в то же время импровизировать. Мальчишка даже не приблизился к грани, где кончается тупое повторение движений учителя и начинается творение. Грани, отделяющей мастера от подмастерья. Но чтобы исключить вероятность провала, женщина избирает танец-заклятие, о существовании которого Тетрик не может и догадываться. Он родился в Аркоте, потом, уже в нынешнем Великом Храме, на тот же мотив сочинили новый танец-заклятие. Обыкновенно на День Любви Исмины исполняется именно эрхавенский танец, его знают почитатели благой богини по всему Мирфэйну. Аркотскую кавитту, то есть переложенную на стихи легенду о богах, учат лишь младшие жрицы и наиболее талантливые послушницы, она почти никогда не исполняется перед мирянами.

Тетрик ее не видел, если и подсмотрел, едва ли догадается о сокровенном смысле, тонкостях выполнения позиций и движений. Но даже если знает… Мальчишка не угадает настроение, не почувствует то, что чувствует она.

Аэлла широко улыбается — и делает первую, женственно-плавную «волну» руками. Стремительно-грациозный поворот, потом мир — движение, в котором руки проносятся над головой, как бы символизируя небосвод и в то же время повторяют движение талии. Поза, символизирующая Аргелеба — с копьем наперевес и поднятой ногой. Стремительная, резко-угловатая, «мужская». Поза Исмины — наоборот, плавная, изящная, богиня как бы смущенно отворачивается, закрываясь покрывалом, и в то же время лукаво стреляет глазами: мол, неужели не обнимешь?

Неважно, что нет ножных колокольчиков, браслетов, освященной талхи, в которой, говорят, танцевала сама Нарамис Эрхавенская. Неважно, что на лице — не искусно наведенный грим, а запекшаяся кровь и копоть. Неважно, что зритель только один, да и тот — смертельный враг. Важен лишь Танец, и воскрешенная им давняя-предавняя история. История о похищении Аргелеба и Исмины Лиангхаром, тридцатитрехлетней зиме и спасении их кузнецом Виджаем и его женой Девяни. Попав в ледяное царство Лиангхара, Исмина укоряет себя за ссору и тоскует о любимом.

Аэлла не допела. Слова застряли в горле. Как она могла себя обманывать, как могла даже подумать, что любовь умерла? Как могла хоть на миг усомниться, кого полюбила первой и последней Любовью? Тем более поднять на него руку…

Хороша Исмина, исподтишка всаживающая Аргелебу нож в спину!

Но Исмина, Аргелеб и те, кто их освободили, никого не предал! Наоборот, они спасли жертв предательства. А Тетрик… Да эта мразь не поддается! Даже пытается устыдить, внушая пораженческие мысли через ее же танец! Аэлла чувствует, что больше не контролирует заклятие… Точнее, контролирует не только она. Тетрик смог то, что не смогла бы, окажись на его месте, она сама. И значит…

Неужели он неуязвим?! Сопротивляться, не давая мерзавцу прорваться к Вратам, бессмысленно? Тетрик просто перехватил ее заклятие. Пока она свободна, да и то лишь потому, что он не пытается обернуть заклятие против нее. Что толку драться, если враг неодолим?

— Что такое, Аэ? — раздается в морозной мгле (жуткой и неестественной после Зала Танца в Эрхавене — возвращаться к реальности всегда непросто) голос Неккары. Умница-жрица сразу поняла, что раз послушница досрочно «вернулась» — ничего не удалось, и грядет беда.

— Я не могу его подчинить, Нек! — Аэлла чуть не плачет. — Он встроился в мой танец и перехватил его!

— Сыграл по твоим правилам и выиграл? — усмехается старшая жрица. — Ты можешь сделать то же.

— Что?

— Сыграть по его правилам, ударить его оружием! Тетрик настроился на танец-заклятие, он не ждет удара грубой силы. С помощью Силы Мира ты можешь призвать магию Лиангхара. Ту, которую он использовал в Нехавенде.

Танцовщица облизывает потрескавшиеся губы, ощущая во рту соленый привкус крови. Иного выхода нет и быть не может. Не дело почитательнице благой богини призывать силы Смерти, но если нет иного выхода? Если лишь Смерть может спасти Жизнь?

Хриплым от волнения голосом Аэлла начинает произносить то, чего в принципе не должна знать, но что ей открыла Сила Мира — Первую Литанию Мрака. Когда Литания будет окончена, пути назад не будет, даже захоти Аэлла остановиться. А когда заклятие начнет действовать, Тетрика не защитят никакие Силы.

— Аэ! — раздается за спиной голос Сати. В нем столько горя и раскаяния, что женщина враз забывает о недостроенном заклятии. — Не знаю, что ты со мной сделаешь, но это лучше переработки. Останови бой — ни маги, ни Тетрик тебе не враги!

Аэлле кажется, земля уходит из-под ног. Танцовщица, способная стоять на пальцах одной ноги и совершать по тридцать поворотов зараз, пошатывается, чуть не падает. Спасибо Неккаре, поддержала. Значит, озарение, посетившее во время танца, не было коварными нашептываниями Тетрика! То есть было, но… Он хотел до нее докричаться, потому что все уже понял. И еще потому, что любит, любит несмотря ни на что, такую, как есть. Он поставил на кон жизнь, спасая ее, и чуть не потерял все. Если б не Сати…

— Что?!

— Долго рассказывать, — мнется Сати. Всю дорогу от Врат, задыхаясь на бегу, а потом отлеживаясь за тушей «единорога», она думала, что скажет бывшей подруге все и сразу. Но, оказавшись лицом к лицу с человеком-Ключом, она лишается смелости. Но цена промедлению слишком велика… Сати на одном дыхании выпаливает: — Я вас всех предала, заставила драться меж собой, чтобы вы израсходовали Силу Мира друг на друга!

— Это правда? — В глазах Аэллы бушует пламя, Сати не помогает ее пуладжийская смелость. Сейчас горянка готова целовать бывшей послушнице ноги — лишь бы уцелеть…

Пощечина. Сати кажется, из глаз сыплются искры, а щеку обжигает огнем. Но это — самая маленькая расплата из возможных. «Ну, ударь еще… Плюнь в глаза… Я стерплю и не такое — заслужила». Аэлла не плюет — плюет Неккара, да и то под ноги. «Даже плевать в тебя брезгую».

— Ты не меня предала, — дивясь своему спокойствию, произносит Аэлла. — Даже не благую богиню. Тому, что ты сделала, нет оправданий. Ты больше не жрица Исмины, Сати.

Горит огнем щека. Леденя обмороженное лицо, катятся слезы. Сати плачет впервые за последние пятнадцать лет. Слезы смывают намерзший за месяцы сплошного предательства лед на душе.

— Но если ты поможешь, я замолвлю за тебя слово перед Храмом. Ради чего ты это сделала?

— Мне обещали, что после победы Пришельцев я стану хозяйкой Мира.

— Ты поверила? — желчно усмехается Неккара.

— Поверила мне ты — поверила им и я. Они были очень убедительны. И показали, что могут держать слово. Показали Мир за Вратами — оттуда они пришли, когда открылись Врата. Там тепло и море рядом — благодать. Там же находятся все Вестники и Наместник — то есть тот, кто руководит вторжением, а позже будет править Миром. Меня обещали сделать новым Наместником. Но чтобы добиться этого, я должна была сперва шпионить за вами, потом навести дракона на Тетрика, чтобы его похитили.

— Так он в плену? Кто же со мной воюет?

— Тетрик. Он смог бежать, договорившись с драконами. Я с вами дошла до Саггарда, а там «потерялась». Там меня… наказали и поручили внести раздор в группу глав Храмов, которая шла за вами. Кстати, Аэ, в той группе, которую ты атаковала, была и Амелия.

— Ты заставила меня поднять руку на Верховную жрицу?!

— Да. Какая теперь разница… Я справилась. Главы Храмов раскололись на две группы, а я каждой из них рассказала, что остальные предали. Тебе сказала, что главы Храмов пляшут под дудку Тетрика, а Тетрик… Ну, не буду повторяться. Вы поверили потому, что и без меня подозревали друг друга во лжи.

— Твоя правда, — ворчит Неккара и до крови закусывает губу. Она не замечает боли и стекающей по подбородку горячей струйки крови. — Знала бы ты, мразь, кого я из-за тебя убила…

— Что будем делать, Нек? — Это уже Аэлла.

— Что, что, — словно выходя из транса, произносит целительница. — Мне уже ничем не поможешь, а ты должна исправить ошибку.

— То есть?

— Помоги Тетрику. Помирись с ним. Достучись до него. Уж не знаю, как…

— Я попробую. А что делать с этой? — указывает на Сати.

— Пусть поможет исправить хоть что-то, — скрипит зубами Неккара. — Сати, иди к Тетрику, доберись до него и скажи, что сказала нам. Мы с Аэ за тобой проследим, если возникнет хоть малейшее подозрение, что ты играешь в свои игры — мало не покажется.

Сати бледнеет.

— Но Тетрик, когда узнает, со мной такое сделает…

— А если не пойдешь, мы с Аэ сделаем еще хуже. Веришь, что сможем? Сразу бы так…

Сати затравленно оглядывается на бывших подруг — и бредет туда, откуда пришли Твари Ночи. Идти далеко не приходится — всего в нескольких десятках копий из-за гор трупов показываются шестеро. Левдаст, Базиль, Айша, Амелия и Тетрик. Шестым идет Яллог.

Аэлла изумленно ойкает, прикрывает рот ладонью — и мчится, перескакивая через мертвые туши, хрустят шлак и замерзшие кровь и внутренности. Даже не думая, что может переломать ноги, если оступится на смертном поле, послушница бежит к любимому. Больше всего ей хочется оказаться в объятиях того, кого готовилась убить последней смертью…

Глава 10. Танец Судьбы

Поцелуй — его Тетрик не раз и не два видел во снах — горяч, хоть и недолог. Но ради него стоило покинуть солнечный Эрхавен и отправиться на край света, навстречу рвущемуся в Мир кошмару. На несколько томительно-сладких мгновений все, кроме жарко-упругих губ и языка любимой, утрачивает значение. Но реальность не отпускает, напоминая о себе мерзлой затхлостью, тоской запустения, курганами изуродованных туш и далеким, мертвенным отсветом Врат.

— Извини, Аэ, у нас слишком мало времени. Мне и самому не хочется от тебя отрываться…

Дразнящее касание теплых губ. Почти как в Ствангаре. Так — и не так. Ибо прежде недостижимая мечта исполнилась: дружеский поцелуй в щечку превратился в поцелуй любви. А любовь поднялась над враждой и смертью.

— Не трать слова, Тетрик. Ты все сказал в танце, и ты полностью прав. Пошли к этим паршивым Вратам, угостим ублюдков, столкнувших нас лбами.

Прежде, чем действовать, нужно решить, как. Девятеро садятся на смерзшийся шлак. Увы, роскошных кресел нет, как и горячего камина поблизости, не хватает огромного стола, на котором расстелена штабная карта, и нет Силы, чтобы сотворить нужные иллюзии. Если б и была, тратить ее на такие глупости все равно незачем. Можно было бы просто идти дальше, но всего в сотне копий встает до небес невидимая стена, блокирующая Врата, в нее живыми волнами бьются, тут же распадаясь невесомым прахом, Твари Ночи, дальше мертвенно-голубым мерцают Они сами. Цель пути рядом, но что с ней делать, никто не знает. Точнее, каждый знает часть головоломки, чтобы собрать всю целиком, нужен совет.

— Сначала надо понять, что они такое, где у них слабое место, — напоминает Левдаст. — После бойни Силы в обрез, просто ломать не получится.

— Отвечаю, — усмехается Тетрик. — Я пытался это сделать перед тем, как их заблокировать. Они — живые.

— Я не мог такое создать, Тетрик, — отвечает Левдаст. — Наверное, и Владыка…

— Я не говорю, что это сделал ты. Ты просто пробил дыру в защите Мира, этого оказалось достаточно. Дальше работала Сила из других Миров (правда, с помощью твоего заклятия, поэтому его и сохранили). Так вот, Врата — живые. Они питаются Силой нашего Мира — всей, какая есть. Можно сказать, они — третий носитель Силы Мира. Поэтому, боюсь, они неуязвимы для магии любой системы…

— Так, старейшая, — усмехается Левдаст, повернувшись к Верховной. — Выходит, ты послала обычных магов, даже не высших степеней посвящения, против Силы Мира?

— Я не знала, — сконфуженно произносит Верховная. — Думала, это ваши козни, а Нек лучше всех в Храме разбирается в магии Владыки.

— Думала она, — ворчит Левдаст. — Индюк тоже думал, да в суп попал. Продолжай, Тетрик.

— Часть Силы Мира тратится «впустую» — Врата бессмысленно, насколько я понял, порождают Тварей Ночи, поэтому кажется, что зверюшки идут через Врата из иных Миров. На самом деле они зарождаются уже здесь, у самых Врат. Поскольку они делаются с помощью Силы Мира, на них не действует простая магия. Лишь косвенно — нацеливая стрелы и ядра, взрывая землю у них под ногами.

— Как в Экторне и Ритхэасе, — вздыхает Аэлла. — Левдаст и Крейтон не смогли их одолеть. А я смогла.

— Именно, — отвечает Левдаст. — Но как вам удалось их подчинить?

— Они — плоть от плоти Мирфэйна, — усмехается Тетрик. — Вдобавок, я сам владею Силой Мира. Обычно ими руководят Вестники, они, по-видимому, и заварили всю кашу.

— Не совсем, Тетрик, — качает головой Сати. — Их тоже сотворили для конкретного дела — захвата Мира, потом как-то переработают и получат новых Вестников для новых задач. Не знаю, как Наместник — он рангом выше. Вестники имеют разум, владеют магией, способны принимать любое обличье, как очень сильные маги. Они, кстати, помогали жрецам Единого подавлять магию…

— Ты знаешь про Медар? — изумляется Амелия.

— Конечно, — кивает пуладжийка. — Вестники рассказывали. Но речь не о том. Важнее, что и Вестники, и Наместник — лишь нижние звенья иерархии существ, пытающихся прибрать Мир к рукам.

— Ага, солдаты армии вторжения, — уточняет Аэлла.

— Солдаты — Твари Ночи и служители Единого, — возражает Сати. — Вестники и Наместник — скорее сержанты и лейтенант…

— А чтобы навсегда устранить угрозу, надо добраться до полковников, коннетаблей и маршалов, — заканчивает Левдаст. — Придется пройти через Врата.

— Я посылал в разведку Базиля и Айшу, — говорит Тетрик. — Защитил их Силой Мира, поэтому они прошли через Врата, обманули бдительность Тварей Ночи и Вестников. Но потом, увы, начался бой, пришлось все силы бросить на прорыв. Извини, Базиль, что подверг вас опасности, но так было надо.

— Понимаю я все, — ворчит Бонар, стащив шапку и ероша волосы. — Не извиняйся, ты все сделал правильно.

— До сих пор вы так все и не рассказали, — продолжает Тетрик. — Расскажите. Послушать будет полезно всем.

— Баз, давай лучше я, — встревает в разговор Айша. — Мы решили, если благодаря заклятию можем превратиться в Тварей Ночи, сможем стать невидимыми и бесплотными. Мы прошли сквозь поток Тварей Ночи, но что-то мешало — будто шли против быстрого течения.

— Врата почуяли вас, и как могли сопротивлялись, — поясняет Тетрик. — Но ничего убийственного применить не могли, так как не видели вас, а бить рядом с собой по площади… Все равно, что взрывать бочку с порохом, чтобы убить комаров. В общем, вы прошли. Что дальше? Каковы ощущения?

— Да не успели мы ничего почуять, — досадует Базиль. — Будто изменилась картинка. Р-раз — и все по-другому.

— Что там? — неподдельно интересуется Аэлла.

— Там здорово, — вздыхает девчонка. — Тепло, солнце, море… Цветочки цветут. Если пройти по берегу в сторону от скал, будет такой особняк — вроде твоего, Баз, но чуть меньше. Мили три пути вдоль берега. Наверх можно подняться по лестнице с фонтанами.

— Ишь ты! — изумляется Левдаст. — Губа не дура… И когда успели?

— Особняк — их база, — дополняет Айшу Сати. — Там гостят высшие иерархи Церкви Единого, перерабатываются, — девушка едва заметно вздрагивает. — Вестники. Там Наместник. Они называли то место «миром подскока». Смешное слово, правда? — бледно улыбается она. — Я так поняла, это как бы мостик, переброшенный между Мирами. Должны быть еще одни Врата, ведущие в их коренные владения.

— То есть, если мы уничтожаем Врата…

— Мы лишь чуть отодвинем развязку во времени, — заканчивает Амелия. — Нужно разрушить весь «мир подскока», или, по крайней мере, сделать его недоступным, как наш.

— Значит, надо пройти Врата, — подводит итог Левдаст. — Вломиться в «мир подскока», найти способ его уничтожить — допустим, Сила Мира сможет и это. И отрезать себе путь назад. Больше того, вместе с «Миром подскока» погибнет и его разрушитель. Так, что ли?

— Так, — кивает Тетрик. — Притом смертник должен обладать Силой Мира. Кто со мной?

— Я, — не колеблясь, отвечает Аэлла.

— Может, останешься? — с надеждой спрашивает Тетрик. — Сила Мира может еще понадобиться Мирфэйну!

— Тетрик, я не хочу потерять тебя вновь, — отвечает женщина. — Уж лучше умереть с тобой.

— Но Сила Мира…

— Кто сказал, что ты один справишься? Сила Мира ведь дается на двоих! И потом, не забудь: наша задача — не просто уничтожить «Мир подскока», а добраться до тех, кто его создал, когда он будет рушиться, успеть найти другие Врата и выбраться из него дальше. А уж там точно потребуются все силы.

— Хорошо, Аэ, убедила…

— Мы тоже пойдем, — спокойно, но тоном, не терпящим возражения, произносят Левдаст и Амелия. — Наши Храмы достаточно пострадали, чтобы мстить.

— И я, — добавляет Сати. — У меня к ним тоже кое-какие счеты. Кто-то должен отомстить за Храм Амриты.

— Я тоже пойду, — добавляет Яллог. — Нельзя допустить, чтобы наша кровь была пролита напрасно. Кстати, у нас, орков, магия отлична от людской и всерьез не применялась больше тысячи лет. Надеюсь, они в расчетах ее не учли.

— А мы что, ждать вас останемся? — сплевывает от возмущения Айша. — Мы тоже кое-что можем. Вам понадобятся разведчики!

— Спасибо, друзья, — искренне благодарит их Тетрик. — Но вы не правы. Я мог бы вас протащить, как Базиля и Айшу, с помощью Силы Мира, но что вы будете там делать? Вестники легко подавят вашу магию, нам придется тратить Силу, прикрывая вас, а ее не так уж много.

— Так что нам делать? — спрашивает Сати. — Сидеть и ждать, когда вы за нас сделаете дело?

— Почему же? — возражает Тетрик. — У вас остается дело в Мире, друзья. Все главы Храмов, кроме Амелии, погибли, Храм Амриты уничтожен, а остальные понесли огромные потери. Жрецы Единого сильны, как никогда, в Медаре и Нехавенде приобрели ценный опыт. Вдобавок, вы последние свидетели объединения Храмов, понявшие, что Миру нужны все Боги. Если вы уйдете с нами, Мир свалится в руки адептов Единого, как спелое яблоко. Что толку побеждать Вестников, если Церковь сделает дело за них?

— Зачем защищать стены, если враг уже взял город? — добавляет Аэлла. — Мы можем защищать стены. Вы — уничтожить измену в городе. Пусть каждый сделает, что может, и никак иначе.

Больше говорить не о чем. Девятеро поднимаются и идут к ограждающей Врата призрачной стене.

— Сейчас мы с Аэ снимем преграду, — произносит Тетрик. — Твари Ночи, естественно, хлынут во все стороны, но без Вестников, Сати и нас с Аэ они не более чем скопище безмозглых, голодных чудовищ. Если вы окажетесь близко, они вас сожрут. Пешком от них не уйдете. Предлагаю убраться отсюда побыстрее.

— Как? — удивляется Айша. — У нас ведь нет магии…

— А Сила Мира на что? — отвечает Аэлла. — Тетрик, куда бы их забросить?

— Ближе всего, и, кстати, легче — на Полуночные острова, — отвечает юноша. — Яллог, как встретят магов орки?

— Не думаю, что совсем уж ласково, — поясняет старейшина орков. — Люди насильно ввязали нас в чужую войну, погубили всех воинов наших кланов… И не выполнили обещание Леонтино, не доставили в более благоприятные места. Но думаю, что смогу убедить соплеменников.

— Мы могли бы это сделать, — вызывается Амелия. — Если вернется Сила… Я даже знаю, куда их отправить. Между Кханнамом и Мортозом горы, а в них не одна безлюдная, но удобная для жизни долина. От людей можно прикрыть их магией.

— Остров Убывающей Луны тоже сойдет, — добавляет Левдаст. — Кстати, Тетрик, Сила вернется?

— Да. Как только я уничтожу Врата и «Мир подскока», удерживаемая Вратами Сила хлынет в Мир. Кстати, не оставляйте Землю Ночи без внимания — беспорядочное возвращение магии может породить такое…

— Ясно, — отвечает за всех Левдаст. — Когда отправляемся?

— Сейчас. Думаете, у нас есть лишнее время? Кто-то говорил, что нужно поспеть до конца года. А если верны мои расчеты, сегодня последний день. Вы готовы?

— Да.

— В таком случае, — обращается Тетрик к тем, кто остается. — Прощайте. Может, мы еще вернемся, но на всякий случай… Нек, Амме, передавайте привет Налини. Скажите, что ее сын никогда не увидит того, что увидели мы. А ты, Баз, береги мою сестру. Лучшей жены тебе не найти. Не слушай тех, кто скажет, что Бонарам не дело родниться с простолюдинами. И еще… Когда все кончится, не теряйте друг друга из виду. Пока вы вместе, вы сможете все.

Объятья, поцелуи, подозрительно увлажнившиеся глаза — привычная суета тех, кто уходит в неизвестность и тех, кто остается. Последней обнимает и целует Тетрика Сати. Поцелуй выходит неожиданно долгий и жаркий, Аэлла скрипит зубами, но сдерживается.

— Жаль, я не поняла тебя раньше, — шепчут в ухо губы пуладжийки. — Прощай.

— Прощай, Сати. Постарайся найти свой путь и стать счастливой.

— А я никогда не стану, — произносит Неккара, касаясь губами уголка рта Аэллы. — Никогда не забуду, что сотворила. Аэ, не повтори моей ошибки, береги его. Лучше умереть самой, чем убить свою любовь.

…Нет никакой красивой вспышки или сияния вроде того, что испускают Врата. Левдаст, Амелия, Базиль, Айша, Неккара, Сати и Яллог просто растворятся в воздухе, как клочья дыма.

— Ты уверен, что они попадут на острова? — неуверенно произносит Аэлла.

— Да, Аэ. Моя магия работает, как должно. Что могли, мы в Мирфэйне сделали. Пора в путь.

Простые слова, всего два. Но сколько ими сказано! Тетрик произносит их — и чувствует, что все, что было раньше, уже не вернется. Больше не будет ни залитого жгучим солнцем моря, ни рыбачьего поселка между морем и крепостной стеной, ни пыльной ярмарочной площади в древнем городе, где можно выступать, зарабатывая на хлеб. Не будет Храма с его древней мудростью и выматывающими уроками Налини. Не будет и остального Мира, огромного, несовершенного, алчного, жестокого… Неизведанного, чудесного, солнечного, прекрасного… Мира, населенного страдающими, ненавидящими, трудящимися, ликующими, тоскующими, любящими, рождающимися и умирающими людьми (и не только людьми). Где можно, пройдя полмира, по-прежнему верить в самое лучшее и ждать счастья. Мира, где можно защищать то, что считаешь правдой и который можно сделать хоть чуточку лучше.

Мира жизни и мира любви.

Не сговариваясь, влюбленные оглядываются. Позади расстилается бесконечное поле черного шлака, с той стороны, откуда они пришли, покрытое курганами изуродованных трупов. Равнина залита замерзшей светящейся кровью — полярная ночь, усугубленная магией, уступила место унылым сумеркам, наполненным мертвенно-зеленым мерцанием. Сверкает свежим льдом рожденное магией озеро. Над мертвой равниной висит морозный и в то же время затхлый воздух, даже запахи крови, гари и смерти убиты запредельным холодом. Уныние смерти и запустения.

Но оба они видели и другой Мир — согретый солнцем и любовью тех, кто не боится любить и ненавидеть. И этот Мир должен существовать вечно. Вот самое главное. А чем придется платить за бессмертие Мира им самим — дело десятое.

— Снимаем заклятие.

В руке Тетрика — рука любимой. Его мысли — ее мысли. И чувства — одни на двоих. А ведь думал, глупый, что это невозможно. Все возможно, если не поддельна любовь. Когда маги так хорошо чувствуют друг друга, колдовать — одно удовольствие. А уж если наконец-то слилась воедино Сила Мира…

То, что одному едва удалось, вместе с Аэллой оказалось плевым делом. Призрачная стена мерцает и истаивает, будто оседает пыль. Твари Ночи мчатся во все стороны, самые ушлые добираются до крайних трупов и принимаются яростно грызть обледенелое мясо. Но двое к этому готовы. Короткое заклятие — и они перестают быть видимыми и осязаемыми для существ из плоти и крови. Когда-то это проделали с его же заклятием Базиль и Айша. Но они были дилетантами, а этих двоих учила вживаться в роль сама Налини. Прямо на них несется «единорог». Аэлла испуганно вскрикивает, когда зубастое чудовище оказывается в нескольких копьях от них. На миг становится темно, как в погребе, потом тварь оказывается сзади.

— Вот это да! — восхищается Аэлла. — Мы что, можем идти к Вратам прямо сквозь них?

— Не мы сквозь них, Аэ. Они сквозь нас.

— Тетрик, ты это сам придумал?

— Нет, Баз и Айша подсказали. Благодаря заклятию мы в любой момент можем превратиться во что угодно. Достаточно представить себя тем, чем хочешь стать — и станешь. Аэ, вспоминай уроки Нали. Как перейдем Врата, сразу станем прежними.

— Поняла.

Тетрик готовится бороться с «течением», но его нет. Врата, отчаянно сопротивлявшиеся сестре и ее мужу, то ли ничего не могут противопоставить сразу двоим людям-Ключам, то ли… приглашают в западню? Но деваться некуда — из Мирфэйна с пришельцами ничего не поделаешь. Надо идти в неизвестность и надеяться, что враг перехитрит сам себя.

Вот и Врата. Как предсказывал Базиль, ничего не происходит: ни вспышки, ни грохота… В следующий миг сверкающая мертвенно-голубая завеса перед глазами исчезает, а шлак под ногами сменяется высокой, сочной травой.

…Сначала «мир подскока» сводит с ума — дурманит густой луговой аромат, трава и крупные, яркие цветы. Могучие деревья, растущие неподалеку, шелестят листвой под соленым морским ветром, заливает густым, почти осязаемым, светом, все вокруг полная луна. Слышны странные, непривычные крики птиц — в ветвях деревьев, траве, скалах идет непонятная и непривычная северянам ночная жизнь. Но главное — краски, веселое неистовство цвета. Сочно зеленеет листва, над головой — бездонное, антрацитово-черное небо, усыпанное бесчисленными, огромными, яркими звездами. Такое, если верить Налини, бывает в Аркоте в сухой сезон. Стрекочут цикады. Вокруг теплая, ласковая южная ночь. Тетрику и Аэлле становится жарко: еще недавно изодранную, прожженную во многих местах, заляпанную едкой кровью чудищ одежду пронизывал затхлый, как в склепе, холод. Теперь она становится тяжелой, надоевшей обузой…

— Раздеваемся, — предлагает юноша. — Шубки больше не понадобятся…

На траву летит одежда Тетрика, затем плащ Аэллы, когда-то выданный Толлардо. Оба остаются в одних рубахах, и Тетрик невольно любуется танцовщицей, в лунном свете она кажется ожившим серебряным изваянием Исмины. Он уже начал забывать, какая фигура у любимой, тяжелый армейский плащ полностью ее скрывал. Да, конечно, Аэ полновата, но это — та полнота, которая красит. И вообще, разве это важно? Важно лишь то, что она — его Аэлла.

Взявшись за руки, они идут по цветущему лугу. Налетает теплый, ласковый ветерок, посеребренная луной трава пригибается, будто по поверхности зеленого моря пробегает рябь.

— Хорошо как, — вдыхая наполненный ароматом воздух, произносит Аэлла. — Будто и войны никакой нет…

— Конечно, ее несем мы. А хорошо оттого, что враги здесь расслабляются, готовясь крушить наш Мир. Этот рай создали с помощью украденной у Мирфэйна Силы. Разрушить его будет вдвойне справедливо. Аэ, не замечаешь ничего странного?

— А что такое?

— Врата. Здесь должна быть такая же голубая завеса, если я хоть что-то понимаю. Базилю и Айше было бы не по силам открыть свои Врата, мы бы такое заметили. Значит, тогда Врата были, и работали в оба конца.

— Что? — глаза Аэ широко раскрываются. — Хочешь сказать, Врата закрылись?

— Проверь. Сила Мира с нами, я ее отлично чувствую.

— Сейчас… Ой, правда, Тетрик. Врат больше нет! Мы в ловушке…

— Зато Мирфэйн в безопасности. Мы хотели уничтожить Врата, пресечь поток Тварей, вернуть магию на место, так? Мы сделали это.

— И вовремя — скоро Междугодье, — усмехается Аэлла. — Как думаешь, Левдаст был прав, когда говорил, что завтра было бы поздно?

— Не знаю… Мы теперь этого не узнаем — как и того, спаслись ли наши друзья. Отсюда в Мир не вернуться. Но я знаю — передышку мы Миру обеспечили, Врата в одночасье не открываются. Нужно лишь сделать ее подольше, лишив их доступа сюда любым способом.

— А потом?

— Попробуем вернуться назад. Пока можно отдыхать. Ай говорила, за леском есть море. Пошли туда. Я уж не помню, когда последний раз купался — наверное, еще в Ствангаре… Потом добудем что-нибудь съедобное. Слышишь, птицы кричат? Значит, тут есть живность. А завтра наведаемся к резиденции господина Наместника и поговорим с ним начистоту. Возражения есть?

— Не знаю, наверное, есть… Только вылетают из головы, как на тебя гляну. Похоже, я поняла, отчего разрушились Врата.

— Отчего же?

— Те, кто их делали — не Левдаст, а Вестники да Наместники — рассчитывали на определенную Силу существ, проходящих через них. Сати проходила неоднократно, гости из «Мира подскока» — тоже. Возможно даже, их «настраивали» конкретно на Силу Мира…

— Думаю, ты права, — ерошит пятерней волосы Тетрик. — Только не на Силу Мира вообще (иначе не смогли бы пройти Баз и сестра), а на людей-Ключей, на нас. Когда мы прошли через Врата, они вышли из строя. Догадываешься, где мы?

— В западне. Ой, Тетрик, глупо-то как попались…

— Ничего, Сила Мира при нас — значит, еще поборемся, кто бы тут ни был. Ее нам дали не ради развлечения, а чтобы мы защитили Мир. Если надо — ценой жизни. Мы его и защитили.

— Что будем делать, Тет?

— То же, что и собирались. Отдыхать. Нападут — защищаться, и постараемся разрушить мостик к Мирфэйну окончательно…

Вот и деревья — огромные, тенистые, способные защитить даже от жгучего тропического солнца. Хорошо под ними, наверное, отдыхать в жаркий полдень. Сейчас темно: непроглядна южная ночь, если мрак не разгоняет луна.

— Они тут стоят не первый век, — удивляется Аэлла, касаясь увитого лианами неохватного ствола.

— Правда. Но ведь и вера Единого появилась не вчера. Они осаждали наш Мир не одно столетие, напрямую взломать его броню не сумели, но опосредованно влиять на людей Мирфэйна могли. Вот и влияли — создавали Церковь своих сторонников, провоцировали бесконечные войны между Храмами, ждали, когда им, хотя бы по дури, помогут изнутри. И дождались. У них все получается, потому что они готовили вторжение не один век. Вон море. Давай купаться, пока море есть.

— Тетрик, хочешь на меня голую посмотреть? — подмигивает женщина. — Успеешь еще.

— Если завтра идти в бой, могу не успеть, — отвечает Тетрик, не зная, что почти дословно повторяет слова Крейтона, адресованные Неккаре.

— Когда искупаюсь, рубашка прилипнет к телу, и ты увидишь все, что нужно.

Женщина скидывает тяжелые зимние сапоги, сверкают в прибое босые мокрые пятки. Нагибается — и швыряет в Тетрика пригоршню теплой морской воды. Смеясь, юноша уворачивается, но все-таки оглядывается вокруг, готовясь, если что, применить Силу Мира. Окружающая красота настраивает на мирный лад, убаюкивает, зовет целиком отдаться заслуженному покою. Но Тетрик знает: именно это и нельзя. И все-таки…

Аэлла заходит поглубже, смывает засохшую кровь, грязь, копоть. Когда выходит, Тетрик едва ее узнает. Женщина словно помолодела лет на десять. Вдобавок, как и предсказывала танцовщица, мокрая ткань прилипла к телу, лишь подчеркивая то, что должна скрывать — зрелую, изысканную красоту той, по ком вздыхало пол-Эрхавена.

— Аэ, какая же ты красивая!

— Какая уж тут красота? — хмыкает женщина. — Старухой скоро стану… Вот у тебя точно вся жизнь впереди. Впрочем… Знаешь, Тетрик, когда-то меня беспокоило, что ты еще мальчишка. Наверное, оттого, что помню, какой была сама в восемнадцать лет. Теперь ты стал совсем другим. После того, как ты разгромил мою армию, тебя бы и Крейтон зауважал.

Прохладные, соленые от морской воды губы танцовщицы впиваются в его рот. Мягкие и доверчивые руки обнимают за плечи, прижимают к себе, сквозь мокрую ткань Тетрик ощущает теплую упругость груди.

— Искупайся, и тоже таким станешь. Я посторожу.

Мгновение Тетрик колеблется. Потом скидывает сапоги и бросается в теплую, ласковую воду. Сверкает жемчугом из-под воды ослепительная луна. На миг забыв об опасности (как же давно не удавалось о ней забыть!) юноша выныривает, отфыркиваясь — и слышит смех Аэллы, кажущийся лучшей музыкой на свете. Женщина стоит у кромки прибоя, подставив лунному сиянию лицо и распустив волосы. А море ласково шелестит, маня в темные дали, и сверкают вдалеке светлячки, и искрится, дробясь и вновь сливаясь воедино, лунная дорожка. Там, где ноги Тетрика не подняли донный песок, лунные лучи легко пронзают толщу воды, и песок на дне таинственно мерцает. Иногда взблескивают, танцуя вокруг Тетриковых ног, песчинки…

Прерывать удовольствие нелегко, но если предстоит наслаждение еще большее… Тетрик выходит на берег — и в свою очередь обнимает любимую. Оказывается, под этой луной так здорово целоваться…

Язык юноши проникает в ее горячий, сладкий рот. Аэлла мычит от удовольствия, когда рука юноши, расстегивая рубаху, касается груди, отвечает на поцелуй так горячо, что Тетрик едва не задыхается. Теплые, доверчивые и внимательные руки уже нащупывают завязки юбки, ласкают бедра и ягодицы, облитые лунным светом.

С влажным, заставляющим забыть обо всем чмоканьем поцелуй прервался. Но Аэллу бросает в сладостную дрожь — Тетриков язык принимается ласкать ее грудь, а руки скользят, легонько касаясь зрелого, роскошного тела. Женщина хрипло охает от удовольствия и обволакивает ртом его ухо. «Ты чудо, Тетрик!» Прежде танцовщица провела не одну ночь в горячих мужских объятиях, вслед за самым первым парнем из балагана, в шестнадцать лет сделавшим ее женщиной, последовали другие — офицеры, купцы, моряки, мастера и даже жрецы Исмины, Аргишти и Аргелеба. Иные брали ее силой, как соплеменники незабвенной Сати, и наслаждались ее ужасом и болью, другие распаляли самыми утонченными ласками, умело доводя до самозабвения и помогая познать все новые и новые способы любви. Вторые были умнее, они знали: сколько наслаждения ни подари женщине, оно вернется сторицей.

Аэ оказалась талантливой ученицей, а потом и учительницей в сем тонком, требующем полного самозабвения деле. Она научилась угадывать, что нужно ЕМУ, и делать именно это, заставлять позабыть обо всем. Научилась и забывать обо всем сама, с головой бросаясь в омут страсти. Но никогда еще не испытывала такого испепеляющего, заставляющего выгибаться дугой и стонать в сладкой муке наслаждения. Наверное, оттого, что никогда не прикасалась к человеку, ставшему для нее всем.

Аэлле еще не доводилось пускать в ход все, чему научилась за последние тридцать три года, без остатка. «Только не ревнуй, что ты не первый! — мысленно умоляет танцовщица любимого, пока губы, язык, руки и бедра скользят по поджарому, некрупному, но ладно и крепко сбитому телу любимого. Мальчик уже совсем не тот, что год назад. Несчастья и испытания закалили его, сделав равным и достойным. Как и ее… — Ну и что, что моим телом до тебя обладали другие! В душу мне проник лишь ты. Если бы я не училась у каждого из них, я не смогла бы подарить тебе все, что могу сейчас. Они были нужны, чтобы сделать самое важное в жизни — доставить тебе удовольствие».

Вскоре все мысли тают от любовного жара, оба окунаются в сладкое безумие при свете звезд и под рокот прибоя. Тетриковы губы плетут жгуче-сладостный танец любви уже не на груди, а на животе и бедрах, руки то гладят талию и ягодицы, то обжигают прикосновениями колени, а то ласкают крепкие, крупные ступни танцовщицы. Юноша покрывает поцелуями изящные ножки, а когда берет в рот и ласкает языком пальцы ног, Аэлла выгибается всем телом… и, ухватив Тетрика за плечи, опрокидывает на себя. Она чувствует на лице жаркое дыхание, а потом ее рот начинает собственный Танец Любви. «Сейчас ты поймешь, что я еще слаще» — мелькает в голове. Начав с мочек ушей и шеи, губы танцовщицы спускаются все ниже, сладко обжигая каждым прикосновением. Настает черед Тетрика дрожать в сладкой истоме. «Будь моим Аргелебом, и я стану твоей Исминой!»

— Ты самая чудесная, самая сладкая, самая…а-ах! — шепчет Тетрик.

— А что, были счастливицы до меня? Нет? — бормочет она в перерывах между поцелуями. — Лучше б были: ты бы знал, что значит спать с подружкой на ночь и что — со второй половиной…

Тетрик не выдерживает, тихонько стонет от сладкой муки, чувствуя, как сочный, горячий Аэллин язык скользит по низу живота. Больше терпеть нет сил и, уперев теплые, шершавые ступни танцовщицы в плечи, лаская губами и языком пальцы ее ног, одним стремительным движением проникает внутрь. Аэ удивленно-радостно охает и, ловко двигая бедрами, встраивается в ритм любовного танца. Каждая клеточка Тетрикова тела беспрекословно ему подчиняется, и черпает наслаждение в самой этой покорности, потому что смирение перед любовью дарит не рабство, а свободу. «Ты — часть меня, Аргелеб, но и я — часть тебя, отними одного — не станет и другого. Только вместе мы целое. Только вместе мы — сила. Только вместе мы — освобождение» — отчего-то последнее, что осталось в голове у послушницы — строки древних исминианских мантр.

Пусть когда-то в будущем, а может, совсем скоро, предстоит встреча с неизвестным, битва не на жизнь, а на смерть. Здесь и сейчас будут лишь они двое — и яркая, как аркотская талха, красота южной ночи. Война может подождать, хватит с нее и того, что она всегда приходит незваной гостьей. Любовь ждать не хочет и не будет.

…Аэлла счастливо вскрикивает — и обмякает, позволяя Тетрику ласкать ее облитое лунным светом тело. Откидывает прилипшую к лицу прядку волос — и дарит Тетрику долгий, щедрый и горячий поцелуй.

— Дура я, дура последняя, — вздыхает она.

— Почему?

— Все это должно было случиться еще летом. И бойни у Врат могло бы не быть… Если б мы были вместе, сталкивать лбами магов не было бы смысла.

Тетрик хочет сказать, что лучше поздно, чем никогда, но Аэлла прикладывает палец к его губам.

— Тихо, — шепчут припухшие от поцелуев губы. — Тут кто-то есть.

Волшебство нереальной ночи улетучивается — словно задули свечу. Тетрик мимолетно радуется, что успел сделать самое главное, теперь можно и пообщаться с хозяевами цветущего мирка на понятном им языке. По-прежнему шуршит прибой, сияет луна, но теперь красота кажется не умиротворяющей, а зловещей.

«Растяпа! — мелькает в голове Тетрика. — Ты на вражеской земле, а ведешь себя, как влюбленный павлин».

— Аэ, за нами следят, — шепчет он.

— Чую, — усмехается женщина. Улыбка вышла холодной, жестокой — так могла бы улыбаться аркотская «королевская кобра». Оказывается, Аэ умеет улыбаться и так. Научила жизнь, а в жизни были и постылый муж, и скитания, и рабство, и унизительная зависимость от пуладжийского князька, у которого была придворной танцовщицей. — Сейчас, пусть подойдут поближе, и я их… скажем, поцелую.

— Первый я, — возражает Тетрик. — Я ударю, а ты смотри, как они будут защищаться. Если у меня не получится, добавишь.

— Мог бы не говорить, итак понимаю.

После того, что сказал Базиль, Тетрик не сомневался, что Сила Мира останется при нем. Но то, как быстро и мощно Сила откликается на призыв, приятно удивляет. В Мирфэйне такого не было. Или это — результат того, что они вместе с Аэллой? Что ж, попробуем.

Если собираешься выяснить, что может неизвестный противник, и в то же время не раскрыть, на что способен сам — лучше простейшие, но сильные чары. Тетрик так и поступает. Над лесом, морем, песчаным пляжем в звездное небо взвивается Огненная Кирка — та самая, которую Крейтон именовал оружием недоучек. Становится заметно светлее, испуганно мечутся тени — а в следующий момент стремительный огненный росчерк мчится к земле. Там, где прячутся враги, выше леса взмывает пламя. Взвиваются в ночное небо стаи птиц, на ветвях деревьев пляшут языки пламени, в лицо летит сорванная ударной волной листва.

Но Тетрик уже чувствует: удар не достиг цели. Огненная кирка превратила в огненное море изрядный кусок леса, повалила несколько неохватных гигантов, вырыла в земле изрядную воронку, испепелив там, куда ударила, все живое. Все? Нет, не все. Те, против кого направлено заклятие, остались целы и невредимы, хотя никакой попытки переместиться с помощью магии или трансформироваться в птицу Тетрик не отметил. Но Огненная Кирка и не промахнулась — ударила туда, куда Тетрик ее и нацелил. И все же, испепелив все, что могло гореть, она не повредила врагам. Волна огня прошла сквозь врага так же, как чудовища у Врат проходили сквозь Базиля и Айшу, а потом сквозь них с Аэ. Проклятье, они что, тоже владеют Силой Мира? Или — шевелится жутковатая мысль — какой-то еще более совершенной формой магии? И люди-Ключи против них — то же, что обычные маги против них самих?

Голова лихорадочно перебирает варианты, и одновременно строит следующее заклятие. На сей раз юноше удается соединить несоединимое. Молот Моря, изобретением которого гордился покойный Леонтино, требует изрядной точности построения заклятия, зато создается еще быстрее Огненной Кирки и уж точно способен нанести не меньшие разрушения.

В отличие от Огненной Кирки, которая и впрямь напоминает кирку рудокопа, Молот Моря никакого отношения к орудию кузнечного ремесла не имеет. Огромный водный шар, оторвавшийся от морской равнины, взмывший в небо и со скоростью, далеко превосходящей скорость пушечного ядра (даже выстреленного из длинноствольной кешерской кулеврины), низвергается вниз. При падении такого шара, скажем, на город там, куда он ударил, остается огромная воронка, а во все стороны устремляется рукотворное цунами. Если маг достаточно силен, второго удара не потребуется, волна слизнет город с лица земли в доли секунды.

Но наученный горьким опытом, одним слоем магии Тетрик не удовлетворяется. Нарушая непреложные для простых магов законы, он добавляет в Молот Моря еще несколько «слоев». Магия Аргелеба превращает воду в крутой кипяток. Вдобавок, когда вода будет разлетаться во все стороны, каждая капелька будет жечь не хуже огня. По сути, это будет уже не вода, а огонь — жидкий, прозрачный, способный впитываться в кожу и одежду, и оттого особенно страшный. А магия Элисара разгоняет шар до скорости, когда за ним, как за кометой, несется шлейф испарившейся воды. Но и это не все. Никто ведь не мешает добавить и магию Лиангхара. И жидкий огонь, сгорая, обернется чудовищным, убивающим и разъедающим все, включая сталь и камень, ядом. Вообще-то это уже перестраховка, но противник такой, что осечка недопустима.

Снова ахает. Разрыв смотрится не столь впечатляюще, зато результат потрясает. Разлетающаяся вода, ставшая чудовищной отравой, гасит видимое пламя. Но чуть позже обугленные стволы начинают тлеть, стремительно истаивая и рассыпаясь пеплом. Жар такой, что листва за сотню шагов от места падения «Молота» желтеет и сморщивается, а в пятидесяти — дымится и вспыхивает. Горячий ветер доносит зной до Тетрика, звезды над пожарищем плывут и дрожат в струях поднимающегося к небу раскаленного воздуха.

Кое-что пламя пощадило. Краснеют, крошась, но все же выдерживают напор огня и воды скалы, на которых еще недавно рос лес. Самые большие и толстые стволы, безнадежно мертвые, обглоданные пламенем, все же устояли. Тут и вступает в дело магия смерти, магия системы Лиангхара. Деревья, земля, закопченные скалы, поверхность нескольких текущих через пораженную рощу ручейков — все покрывается слабо фосфоресцирующей слизью. Как живая, она гложет все, что пощадило колдовское пламя. Подточенный чудовищным ядом, падает один из обгорелых исполинов, рассыпается прахом несокрушимая скала. Ручьи (воду лиловая мерзость почему-то не впитывет) разносят отраву дальше. По берегам отравленных ручейков на глазах вянет зелень, размягчаются и оплывают, каквоск над огнем, листья и ветки, камни и сама земля.

Может, тот особняк, о котором говорил Базиль, и является источником их Силы? Поднапрячься еще раз и поднять в воздух еще Молот Моря, снабдив подобными «присадками»? Зачем, когда значительная часть яда оказалась в воздухе, в виде мельчайшей взвеси.

Давай, магия оскверненного Мира, мсти. Сила Мира послушно приходит в движение — и сильный ветер несет светящееся лиловое облако в сторону особняка. Как ни старается Тетрик защитить неповинный лес от дьявольского «тумана», низ облака стелется по земле. Падают замертво, тут же тая, как брошенный в кипяток лед, не успевшие убежать животные. Падает, тая на лету, изъязвленная листва, гнилыми клочьями слезает с деревьев кора, чернеют, трескаются и тоже тают стволы. Подточенные жутким туманом, стволы падают, но не с треском, а с каким-то зловещим всхлипом, будто состоят из мерзкой слизи. Звук напоминает Тетрику храм в Нехавенде, заполненный заживо сгнившими людьми. Там сгнившие трупы валились на пол с таким же звуком. Это вам за жуткую поленницу мертвецов в Малом Храме Исмины. Получите и распишитесь, господа.

Вот и особняк. Крепкие стены, ничего не скажешь. Стодвадцатифунтовые ствангарские кулеврины, конечно, разнесли бы его вдребезги (да и то не сразу), но полевой артиллерии пришлось бы повозиться. Что ж, не проблема — у нас есть кое-что поинтереснее пушчонок. Лиловое фосфоресцирующее облако накрывает особняк, проникает в едва заметные щели, сквозь открытые окна — спасение от духоты тропической ночи — крадется невесомая смерть.

Плавятся, отваливаясь от стен, шелковые обои, чернеет и крошится еще недавно прочная алебастровая лепнина, разваливается лампа, и из нее вытекает масло. Фитиль падает, пламя охватывает небольшой письменный стол, но разъедаемые перекрытия рушатся, и все проваливается в погреб. Там стоят какие-то артефакты, они пытаются защититься от лиловой смерти, но в деле магия, принесенная из другого Мира. Как пришедшие отсюда Вестники в Мирфэйне не встречали достойных соперников из числа жрецов, так и сами они бессильны перед Силой Мира. Корчатся странные, на одно лицо, фигуры в плащах с глухими капюшонами. Они пытаются нейтрализовать магию какими-то кристаллами — но те вышли из строя в первую очередь. На все, что имеет дело с магией, дьявольский туман действует еще быстрее, чем на живые существа.

Есть там и жрецы Единого, наверное, самых высоких степеней посвящения. Других бы сюда не пустили. Человеческая плоть еще восприимчивее к яду — главы Церкви Единого умирают, не успев толком осознать, что происходит. Миг — и их тела тают, как свечи из воска. Это вам за Медар, где погибли тысячи жриц Амриты, не делавших никому зла. Нравится? Получите и распишитесь… Если еще не отвалилось, чем расписываться.

Сердце поет от свирепой радости. Ненависть, накопленная в разоренных ствангарских землях, наконец-то нашла выход. Магия позволяет Тетрику увидеть все, что происходит внутри — будто каждая капелька смертоносной взвеси обладает глазами. Проваливается аккуратненькая, как с лубка, черепичная крыша, рассыпаются прахом могучие, рассчитанные на противостояние пушкам стены, с грохотом и одновременно хлюпаньем обрушиваются перекрытия. Облако накрывает один из фонтанов на лестнице, ведущей к морю. Некоторое время стенки противостоят воде, превратившейся в абсолютный растворитель. Потом одна из проточенных кислотой стенок рушится, отрава стекает, прожигая в каменных ступенях глубокое русло, в море. Жаль, никаких Сил не хватит, чтобы выжечь весь обманчиво-благостный мирок, созданный с помощью ворованной у Мирфэйна Силы. Сделать бы его непригодным для жизни даже Вестников… Господа, тут кто-то хотел устроить конец света в моем Мире? А в собственном — не хотите? Получите и распишитесь. Для хороших… скажем так, Вестников не жалко.

Но стоит осмотреться на предмет наличия противников, как радость исчезает. Враг остался один, самый главный. Но ему магия нисколько не повредила. Возможно, следующее заклятие он просто завернет обратно, как тот аргиштианец.

— Стой, Аэ, — произносит Тетрик, увидев, что Аэлла готовится обрушить на Наместника (наверняка это он и есть) что-то еще более изощренное и убийственное. Толку чуть, вдруг осознает Тетрик. — Только Силу зря потратим. Сперва понять, кто он такой, прощупать его.

Противник будто услышал: нет и намека на контратаку. Незнакомый голос, вроде приятный, но какой-то уж слишком правильный и монотонный, будто неживой, произносит на чистом эрхавенском языке:

— Хватит зря тратить Силу, она пригодится следующим Героям. Дело есть.

— Вы кто такой? — возмущается Аэлла, приглаживая растрепанные волосы. «Надо найти подходящую деревяшку и хоть гребень вырезать» — отчего-то думает Тетрик. — Вас вежливости учили? Знаете, что подглядывать, когда дама одевается — нехорошо?

— Оказывается, она тоже уцелела, — произносит голос, и его обладатель выходит из тени. Ни на одежде, ни на лице — ни намека на раны и копоть. Магия Тетрика, опустошившая сушу, насколько хватает глаз, не причинила ему ни малейшего вреда. Возраст не определить, но волосы, выбивающиеся из-под капюшона («Как ему не жарко, — думает Тетрик. — Плащ-то осенний!»), кажутся тончайшей стальной проволокой. Тщательно выбритое лицо с волевым подбородком, нос с легкой горбинкой, решительный и жесткий взгляд льдисто-голубых глаз. Откровенно оценивающий взгляд. Так смотрит ствангарский или эрхавенский сержант на новобранцев, прикидывая, можно ли сделать из них настоящих солдат, и насколько быстро. В то же время в Наместнике есть что-то неживое, трафаретное. Что-то, что не оставляет сомнений: собеседник — не живой человек, скорее, механизм, созданный кем-то невообразимо могущественным и мудрым. Тетрик никогда не видел живьем Вестников, тем паче Наместников, но сразу понимает, кто перед ним. — Вот так новость — сразу двое! Впервые такое вижу…

И после небольшой паузы:

— Так даже интереснее, господа. Любовь — глупое чувство, но и она порой помогает в деле.

— Да какое дело, Лиангхар забодай? — удивляется Аэлла. — Тут так хорошо… Не то что там, откуда мы пришли.

«Это она зря! — думает юноша, глядя на возлюбленную. — Мы не можем с ним ничего поделать, а вот он с нами…»

— Подходящий материал, — будто решившись, произносит Наместник. — Позвольте поздравить вас с удачно пройденным испытанием.

— Каким испытанием? — спрашивает Тетрик, чувствуя себя одураченным. Он пришел сюда, чтобы сражаться с захватчиками, а вместо этого ведет с ними заумные беседы…

— Испытание Силой Мира. Вы — настоящие люди-Ключи, способные помнить о долге и не забывать о любви. А любовь, глупое людское чувство, очень просто обращается в нечто более полезное — ненависть. Наверняка вы уже поняли… Странно, конечно, что вас двое — обычно испытание проходит лишь один. Все, что случилось в вашем Мире с тех пор, как служитель одного из Богов помог нам открыть Врата, затевалось с одной целью — вырастить Героя, способного пополнить наши рати, как это сделали Итта, Нарамис Эрхавенская и Виджай. Что, не знали? Были и другие, люди и не только. Ваш Мир вырастил немало настоящих Героев.

— Почему именно наш? — находится Тетрик.

— Хотите знать? Придется рассказать все. Как всегда, — вздыхает собеседник. — Конечно, долго и нудно, но… Во-первых, я забыл представиться. Называйте меня просто Наместник.

— Очень скромно, — фыркает подруга Тетрика. Вначале она не на шутку испугалась, но когда поняла, что они местным зачем-то нужны, вернулась прежняя Аэлла, смелая и насмешливая. — Просто Наместник. Тогда я просто танцовщица. Так меня и зовите.

Наместник не обращает на выпад внимания. У него нет ни чувства юмора, ни самолюбия, которое можно уязвить.

— Вы не правы, уважаемая. Я Наместник, потому что отвечаю за сохранность вашего Мира, его закрытость, выращивание в нем Героев и рекрутирование их в войска Единого.

— Но мы в Единого не верим. Как раз наоборот…

— Зато в Него верят те, в кого верите вы. И служат — добровольно или под страхом расправы, неважно — нашим целям.

— Вы что-то хотели рассказать, — холодно напоминает Аэлла.

— Ах да, конечно… Во вселенной — совокупности Миров, таких, как ваш — нет единства. Существуют и ведут непрерывную борьбу две Силы — не какая-то там Сила Мира или жалкая Сила ваших языческих божков, а Силы истинные. Одна из них сотворила Вселенную. А во Вселенной стали зарождаться Боги, преобразовывавшие некоторые ее части в Миры. Один из таких Богов пожелал возвыситься над своим Создателем, от него пошла другая Сила — Хаос. Название, конечно, неточное, на самом деле он тоже подчиняется неким правилам. Просто они в корне отличаются от наших. Есть и Миры Хаоса, но человек в них все равно не выживет. Для вас их как бы и нет. Эта борьба продолжается уже сотни миллиардов… даже не лет, в каждом Мире время течет чуть по-разному, годы тоже везде разные. Назовем это «эпохами».

С момента самозарождения Хаос и Порядок (можно называть и по-другому — Добром и Злом, а можно, к примеру, Законом и Желанием) воюют. Борьба идет с переменным успехом. Обычно равновесие всерьез не нарушается, но за это приходится дорого платить.

— Чем? — встревает Аэлла. — Если Порядок такой могучий, зачем мы?

— Не перебивайте. Воплощением Порядка является Единый.

— Кто же тогда Ноэрос? — изумляется Аэлла.

— Тоже один из локальных Богов Мирфэйна, хоть и самый главный, его создатель. Но его самого создала Вселенная, сотворенная Единым. Опять же, Единый — не больше чем прозвище. В разных Мирах его называют по-разному: Всеотец, Всемогущий, Всеведущий, Всеблагой, Создатель, просто Бог и так далее до бесконечности. Он — бог Вселенной. А те, кого вы называете Богами, правят своими Мирами и не могут высунуться за их пределы. Миры — единственный источник их Силы. Они прикованы к своим владениям незримой, но несокрушимой цепью. Даже высшие из слуг Единого сильнее их.

Единый и Хаос ведут борются друг с другом с помощью оружия. Но самое эффективное оружие, вы, надеюсь, поняли — наделенное разумом, свободной волей (а значит, непредсказуемое) и, самое важное, чувством долга. Люди и другие разумные создания вроде эльфов, гномов, орков и прочих. Но не простые. Они должны удовлетворять целому ряду условий — тем же, которые нужны человеку-Ключу. Лишь тогда они станут по-настоящему страшным оружием.

А Миры — системы живые. Способные в известных пределах восстанавливаться при повреждении, саморегулирующиеся, самоуправляющиеся — именно эту функцию… то есть в этом назначение местных богов. Есть у них и способы самообороны. Вообще-то это тоже обязанность локальных божков, но ведь они контролируют Силу одного Мира, а извне может прийти что-то более сильное. Значит, нужно что?

— Создать Силу, способную действовать за пределами Мира и независимо от Богов, но в том же направлении, — заученно произносит Тетрик. Стремление «сильных и мудрых» читать нудные лекции начинает бесить — и, похоже, не только его. Стиснула кулаки Аэлла. Изо всех сил сдерживается, чтобы не врезать по самодовольной физиономии Наместника.

— Вот именно! — радуется Наместник. — Так появляются Герои. Или, в терминах вашего Мира, люди-Ключи. Разумеется, они могут быть не только воинами. В случае опасности Мир создает их сам. Боги, создавая нужные ситуации, «натаскивают» их. Или же они закаляются сами в борьбе с напастью (если на то есть время). А теперь — внимание. Большинством Миров ныне напрямую правит Единый. Постепенно он прибирает их к рукам, «приводит» их к истинной вере, и за счет этого становится сильнее.

— Не проще ли сразу их создавать?

— Сам Он не может творить Миры — это все равно, что стрелять из пушки по комарам. Он создал условия, при которых самозарождались такие, как Ноэрос и прочие ваши боги. Они уже могут стать творцами Миров. Но, создав Миры, они сделали важное открытие: вера разумных существ, населяющих их, молитвы и жертвоприношения являются мощным источником Силы. В совокупности Миров мощным даже для Единого. Тогда Он стал «приводить» Миры к истинной вере. Чаще всего или через пророков из числа местных разумных существ, или при помощи своего воплощения — так называемого Сына. На самом-то деле Сын — лишь отражение своего Отца, воплощение Его воли. Жрецы местных Богов уничтожаются или обращаются в новую веру, их храмы разрушаются. Люди начинают веровать в Единого. Но есть проблема. Отдаваясь под Его власть, неофиты должны признать, что все в Его руках. Каждый отвечает только за себя, а главное его достоинство — смирение перед Единым и выполнение Его установлений.

— Но обычные Боги требуют того же! — уточняет Аэлла. Сначала она включилась в разговор, дабы отвлечь Наместника и понять, что он такое, но слова собеседника неподдельно заинтересовали. То, что в Мирфэйне не знают даже Боги, будоражат и заставляют понять нехитрую истину: как ни бескрайни просторы Мирфэйна, сам Мир — лишь песчинка в по-настоящему громадной Вселенной. Получается, и Исмина, и Лиангхар просто натаскивали их, работая на этих?!

— Конечно. Но поскольку их несколько, есть выбор. Ты можешь служить Исмине или Лиангхару, или вообще Амрите. Конечно, выбирать не всегда легко, за свободу приходится платить. Главное, есть возможность выбрать того, под чьей властью останешься самим собой. Важно и то, что власть богов не распространяется за пределы Мира. В определенных случаях приходится действовать, не оглядываясь на них. Что вы сами и проделали. Такая свобода нужна для появления Героев — людей, способных мыслить и действовать самостоятельно и в то же время во исполнение долга.

А что в Мирах, которые под властью Единого? С одной стороны, вроде бы такая возможность есть. И тут рождаются люди, способные мыслить самостоятельно и помнящие о Долге. Особенно много их в момент Обращения или в случае, если вера терпит временное поражение. Но у них есть слабое место, даже два. Первое — по отношению ко Вселенной Единый всемогущ, это основной постулат их веры. Значит, ничто не может случиться без Его воли, следовательно, нечего и пытаться уповать на свои силы. Но важнее второе: они внутренне готовы отринуть вообще любую Веру.

— Как это?

— Очень просто. При Обращении, грубо говоря, внушается, что Боги, которых прежде почитали, вовсе и не Боги, а злобные демоны, приверженцы Преисподней, Тьмы, Хаоса… Или их вообще нет, а жрецы всем морочат головы. Рушатся идолы тех, кому еще вчера молились, кому служили — а потом предали. На первых порах неофитты веруют в Единого истовее обращенных давно. Вы видели таких в Нехавенде. Но предательство произошло. И незаметно отравило их души, с помощью воспитания и образования перешло на потомков. Если можно предать прежних Богов, почему не предать и нынешнего? Однажды кто-то додумывается, что можно вообще ни в кого не верить. И не рвать жилы во имя веры или идеи, а объявить богом спокойствие и удовольствие. И, конечно, средство достижения того и другого — денежки.

Налицо противоречие. С одной стороны, нужны Герои для защиты Вселенной от Хаоса. А с другой, увы — обращенные Миры не способны таковых дать. Точнее, способны, но то Герои с изъяном. Таких Миров все больше, а тех, откуда можно взять полноценных Героев — все меньше. Но Герои нужны — без них придется пойти на риск полного разрушения Вселенной, прямого столкновения Порядка и Хаоса. Что нужно сделать?

— Оставить в некоторых Мирах прежних Богов, только и всего, — дивясь своей догадливости, произносит Аэлла. — А чтобы кому-нибудь не взбрело в голову этот Мир обратить раньше времени — сделать его закрытым. Ой!.. Но это же значит, что Мир закрыли…

— Верно, Мирфэйн закрыли мы. Это называется «Мир-полигон». Вы догадливы, девушка, хорошо, что уцелели. Мы закрыли его от прямого воздействия, а его Боги обязались помогать пестовать Героев. Создавать ситуации, в которых Герой может осознать себя и набраться опыта. Оттачивать их верность и чувство долга даже на наших же верующих. Поэтому мы позволили вере Единого просочиться сквозь барьеры, но не захватить весь Мирфэйн. Нет противостояния — не будет и Героев. Мы создавали и другие коллизии, при которых Мир вынужден защищаться от внутренней угрозы и растить Героев, уже с участием языческих Богов. Например, когда Лиангхар заточил Исмину и Аргелеба. Иногда мы открывали из этого Мира Врата, совершали вторжение в Мирфэйн. То, что произошло у вас в Мире в последние полтора года — как раз такой спектакль.

— Так что такое Сила Мира? — не понимает Тетрик.

— Хороший вопрос. Она, использовалась, чтобы Герои вызревали быстрее. Она создан на основе магии Мирфэйна, но ее часть Миру чужда. Это магия Единого. Она находит подходящего кандидата, тогда мы создаем в Мирфэйне ситуацию, чреватую крахом Мира, и Сила Мира помогает Герою развиться. Он добирается до Врат, сходится в последнем бою с другим Ключом и победитель уходит во Врата. Он думает, что тут его ждет последний бой с силами зла, но Героя берем в оборот мы. Врата захлопываются, Мирфэйн залечивает раны и растит нового Героя. И все повторяется.

— Почему один Герой должен убить другого? — спрашивает Аэлла. — Вам же нужно побольше?

— Нам нужны не просто Герои, а самые лучшие. Другие не справятся с Хаосом. Главное, кто убил любимого или любимую, предпочел Долг Любви. Его не заманят посулы Хаоса, обещающие исполнение желаний. Третья причина — человек, сделавший такое, разрывает все узы, связывающие с родным Миром, но при этом осознанно не предал. Ему труднее предать Единого. В вашем случае все в порядке. Вы убили, благодаря помощи Сати, достаточно тех, кто защищал Мир. Сражались друг с другом, предпочтя Долг Любви. На вас можно положиться.

— Понятно, — бормочет Тетрик, пытаясь собрать воедино разбегающиеся мысли. — А в чем провинились те, кто погибал в Саггарде, Таваллене, Эрхавене, Нехавенде, Марддаре? А маги, которых столкнули лбами? А жрицы в Медаре?

— Ничем. Но их жизнь мимолетна, — произносит Наместник, и Тетрик замечает в прежде бесстрастных и неживых глазах фанатичный блеск. Вспоминается отец Сиагрий из Нехавенда. Впрочем, есть и разница: отец Сиагрий верил, а Наместник… Обычный человек ничего бы не заметил, но Тетрик почти год проучился у непревзойденного мастера лицедейства — Налини. Аэллу вдобавок несколько лет учила Амелия, да и прежде она не баклуши била. Юноша сразу осознает: Наместник притворяется, умело, но не мастерски. А внутри… А внутри — пустота. — С точки зрения истинно верующих, язычники — суть пыль, которую можно топтать. Оселок, на котором оттачивают истинную веру и орудие ее защиты. Как и их Боги. Как и их мирок, который имеет ценность лишь постольку, поскольку производит нужное нам. Мирфэйн был лишь декорацией в балагане. Настоящая жизнь начинается здесь и сейчас. Забудем о них. Теперь ваша дорога — на передовые заставы борьбы с Хаосом.

— А если мы откажемся? — спрашивает Аэлла. — Мы ведь не нанимались лезть в чужую войну!

— Все так говорят. Но потом соглашаются. Я не назвал другую причину, почему в Мирах, поставляющих Героев, нужно сохранить старую веру. Дело в магии. Боги ее контролируют, поддерживают баланс разных видов Силы… Ага, вам это уже говорили. Нет Богов — нет и магии, точнее, она есть, но недоступна для использования. А Герой должен уметь ею пользоваться, иначе он лишь одинокий вояка с мечом. Хотя Мир напрямую разрушить невозможно, его можно лишить сперва Богов, потом магии, а потом отдать на Последний Суд, когда неверие породит критическую массу Зла. Не слышала о таком от жрецов Единого? Очень поучительное мероприятие, я разок видел… Мы это сделаем, как только захотим. Потому и Боги согласились помогать — они видели, что выхода нет. Если вы не согласитесь, мы ведь уничтожим Мирфэйн, и вы нам не помешаете!

— Зарежете курицу, несущую золотые яйца?

— Увы, это так. Угроза только тогда действует, когда время от времени исполняется. Но куриц много. Миров во Вселенной — миллиарды миллиардов. Примерно миллион — закрытые, каждый раз в несколько столетий дает Героев. Что изменится оттого, что ваш Мир сотрут в порошок? Земля, Ардук, Кэстиль, Аллир… В каждом друг с другом борются разные веры, отстаивающие их Герои со временем пополняют наши ряды. Мирфэйн не исключителен, поэтому не следует торговаться. Считайте, ваша служба — плата за спасение Мира. Вы ведь ради этого шли в «Мир подскока»?

«Именно ради этого» — думает Тетрик. Сказанное Наместником ошеломляет. Но сквозь растерянность пробивается ненависть. Та самая, порожденная, взращенная и нацеленная любовью.

Еще недавно (каких-то несколько часов назад) Тетрик считал свой Мир огромным, разнообразным, неистово-ярким. Не мог представить, что Мирфэйн — лишь песчинка в масштабах Вселенной. Миллиарды миллиардов Миров… Разум отказывается воспринимать эту цифру. Ладно — миллион: столько Тварей Ночи было в его войске. Но миллиард… Миллиарды… И во всех живут люди, верят в одно и то же? А если не только люди, но и, например, орки, гномы, эльфы? Может, где-нибудь есть и «драконьи» миры?

Но надо всеми пространствами есть Сила, перед которой и Боги отдельного Мира — не более чем пыль. Эта Сила мнет и кроит Миры, как вздумается, захочет — оставит под властью прежних Богов, захочет — уничтожит, разотрет в пыль, захочет — сделает дойной коровой. Она не создавала их, но любит приходить на готовенькое, уничтожать создателей Миров и использовать их творения. Служить ей…

Но если выбрать Хаос — что изменится? Он не лучше. Сказано же, что и он подминает Миры под себя. Тетрик осознает, что ненавидит высокомерного, не считающего нужным даже скрывать свой цинизм, Наместника и его хозяина. Ненавидит больше, чем незабвенного отца Сиагрия в Нехавенде, чем Вестников, когда шел к Вратам, чем всех, с кем довелось столкнуться в жизни. Наместник прав, Любовь с большой буквы может обернуться Ненавистью с большой буквы. Неправ он в том, на кого она будет обращена.

Но что противопоставить Тому, кто высасывает мощь из миллиардов Миров? Как бороться даже не с Богами, а с Тем, кто над Ними? С Тем, для кого люди — лишь одушевленное, и потому особенно эффективное оружие, с Богом Богов? Ненависть? Даже она неспособна заменить оружие, и какое тут нужно оружие? Старинным орочьим клинком на поясе не обойдешься.

Как все надоело! Вопросы, вопросы — и ни на один нет ответа. Что, если такое оружие — Сила Мира? Но ведь они же сами ее и создали. Не может быть, чтобы не предусмотрели попытки бунта. Наверняка есть тайные пружины, надавив на которые, можно обезвредить Силу Мира или даже направить против Ключа… А если удастся победить здесь — что дальше? Месть Единого будет чудовищной. Причем ударят не по ним двоим, а по Мирфэйну, который никуда деться не может.

Оставить все как есть? Покориться, принять навязанную игру и отправиться воевать непонятно с кем, непонятно зачем? А Мирфэйн будет по-прежнему служить дойной коровой, этаким… как он его назвал? Полигоном для «проращивания» Героев, пушечного мяса неведомового Хозяина. Снова и снова будут сотрясаться его основы, гибнуть люди и прочие, развеиваться пеплом города, даже его Боги будут прислуживать вским Вестникам и Наместникам. Все останется по-прежнему.

Так можно спасти свою любовь. А сколько других любящих никогда не встанут из могил после кошмара последних полутора лет? Ствангарцы, семиградцы, жители державы Атаргов, да даже обитатели Озерного Края… Люди, орки, драконы… И сколько их будет, когда понадобится следующий Герой? А потом вновь и вновь. Скольким будущим борцам с Хаосом придется убить тех, кого любят больше всех на свете?

Да, наверное, и у Единого есть причины так поступать. Но скорее всего, дело в другом. Он ведь никогда не жил в Мире, не знал, каково это — любить, трудиться, растить детей, ходить в храм, с помощью веры соединять свою волю с волей предков… Он неспособен верить, любить и ненавидеть. Он может только властвовать и изо всего извлекать выгоду. А все эти Вестники да Наместники — всего лишь Его частицы, которым Он дал некое подобие собственного разума и даже воли.

И значит… Тетрик едва удерживает изумленный возглас. Это значит, что он неспособен понять разумных обитателей Миров. Понять и просчитать действия истинно живущих. При всем неравенстве сил, при Его непредставимом людям разуме, при непревзойденном умении Его посланцев играть на людской ограниченности и страстях, Он не сможет понять силу ненависти, вскормленной любовью.

Тетрик не замечает, как груз вновь открывшейся истины ссутулил спину, заставил покорно склонить голову. А теперь он выпрямляется и глядит на Аэллу. «Да, я знаю, для чего меня вырастил Мир. И знаю, за что буду сражаться. А как — придумаю. Я ведь человек, не Бог. Мне не впервой идти против неодолимых и непобедимых. Я знаю, что их слабость — в их силе».

Когда вслух говорить нельзя, все, что нужно, скажут и глаза. Тетрик смотрит в лицо Аэлле и видит все, что хотел увидеть — лукавый, по-девичьи озорной блеск в глазах, легкую полуулыбку на ярких губах. И полное одобрение. Эти глаза и губы беззвучно говорят: «Я с тобой! Не сдавайся, мы вместе, значит, справимся!»

— Аэ, делай, что буду делать я, — произносит Тетрик, отрезая все пути к отступлению. И, повернувшись к Наместнику, добавляет: — Вы правы. Мы готовы. Что нужно делать, чтобы вступить в войско Единого и отправиться в бой?

— Давно бы так, — ворчит Наместник. Ловко он притворяется человеком. Ловко — но настоящий человек тут же поймет правду. Потому, что ни Наместник, ни его создатели, ни Создатель его создателей не знают, каково это, когда твоих губ касаются влажные, горячие губы любимой, когда под тонкой тканью одежды чувствуется молодое, гибкое тело танцовщицы, когда на плечо ложится, рассыпая медь волос, голова той, кто дороже жизни и души. Он не знает, почему так хороши леса и поля, почему так манит даль моря и греет летнее солнце, почему так блестят снега под луной и отчего радует веселая суета базаров древних городов. Мы умеем ненавидеть потому, что умеем любить. Поэтому мы — сильнее. — Для начала верните в Мирфэйн Силу Мира, откажитесь от нее. Новым Героям она пригодится.

Аэ изумленно ойкает.

— А сражаться как будем? Без нее ведь Герой — не Герой, а одинокий вояка с мечом…

— Вы ничего не поняли. Сила Мира позволяет развить то, что заложено в вас с рождения, но обычными средствами развивается слишком медленно. Помогает осознать, в чем ваше предназначение, научиться быть Героем. Она позволяет вырасти из Мира, породившего вас, как выросли когда-то из детского платья. В некий момент вы привыкаете к мысли, что Сила Мира — все, традиционная магия Мира — ничто. Отсюда один шаг до понимания, что один Мир — ничто по сравнению со Вселенной. Но одновременно вы вырастаете и из Силы Мира, приучаясь пользоваться своими, а не заемными, силами.

— То есть мы станем даже сильнее? — потрясенно спрашивает Аэлла.

В голове вертится древняя, как мир, притча, что некая добрая вдова в голодный год угостила нищенку последней лепешкой. Нищенка оказалась Исминой в одном из воплощений. На следующее утро вдова обнаружила, что сумка, из которой она достала лепешку, скрылась под грудой свежих лепешек, пустой подвал, где было зерно, переполнен, да еще вдобавок вернулся муж, которого она считала погибшим. Да, не оскудеет рука дающего… Силу Мира.

— Именно так. И после этого раскроете все свои способности.

— Какое заклятие надо сотворить? — уточняет Тетрик.

— Любое. Нужно, чтобы оно задействовало магию всех систем вашего Мира. Только тогда Сила Мира вернется обратно.

— Хорошо, — кивает Тетрик и выбрасывает из головы все, что его окружает: волшебную, пронизанную лунным и звездным светом ночь, темнеющий слитной массой лес, стрекот цикад и ласковый шепот моря. Ненависть нужна, чтобы принять решение. Для его исполнения лучше полное спокойствие. Как же хорошо, что Налини, а потом Левдаст и сама Сила Мира научили его контролировать чувства. Права была аркотская храмовая танцовщица, когда втолковывала ученикам, что «жизнь есть танец». И то, и другое требует спокойствия, самоконтроля и сосредоточенности. Не попробовать ли сейчас сплести танец-заклятие? Как дань памяти Наставнице, которая помогла сделать первые шаги и которую он, скорее всего, больше никогда не увидит? У Врат двое исполнили Танец Любви. Пришел черед Танца Судьбы. Танца Судьбы Мира.

— Пора, — обращается Тетрик к Аэлле. — Делай, что буду делать я, — напоминает он. — Но так, как считаешь нужным.

— Понятно, — произносит танцовщица и улыбается. — У Врат ты подстраивался под меня, теперь моя очередь.

— Скорее, скорее! — торопит Наместник. — Мне необходимо отчитаться!

— Разве твой могущественный хозяин не знает все, что ты делаешь? — с самым невинным видом удивляется Аэлла. — Разве ему нужно докладывать словами?

— Хватит болтать! — со спокойствием машины произносит Наместник. Теперь, когда согласие получено, он не тратит Силу даже на притворство. «Как говорящий труп» — брезгливо думает Аэлла. — Воинству Единого срочно требуются подкрепления.

Аэлла помнит, как потрясло ее открытие: Тетрик не просто помнит все, чему успела научить Налини. На окровавленном поле у Врат он показал себя не только хорошим танцором. Каким бы танцором человек не был, как бы не умел он отображать в узоре танца радость и горе, смех и слезы, само по себе искусство не делает магом, не дает возможности воздействовать на магическую составляющую Мира.

Но Тетрик не просто танцор. Он маг, использующий танец как один из способов построения заклинаний. Способ не быстрый, зато надежный и экономный, не требующий, никаких специальных приспособлений и артефактов. Единственный по-настоящему необходимый артефакт, используемый танцевальной магией — собственное тело. Да и то, как выясняется, не всегда…

Тетрик делает первые движения, входя в необходимый магу-танцору транс. Аэлла встраивается в беззвучный ритм, придавая стремительному, неистовому танцу любимого грацию и плавность. Нужно совершить невозможное, и они его совершат. Во имя любви, во имя Мирфэйна.

Как бороться против тех, кому невозможно причинить вред, кто настолько сильнее, что может прихлопнуть, как муху? Лишь одним способом — до последнего момента изображая полную покорность. Мол, я понял, выхода нет, и готов сделать все, что скажет ваше превосходительство… А люди мы маленькие, ничего плохого не замышляем. Наша хата с краю.

Итак, призываем Силу Мира. Сразу все разновидности, которые обычные маги называют системами и не могут совместить в одном заклятии. Всю, без остатка. В основе будет исминианское заклятие. Прямо на него можно наложить магию Лиангхара, Тяжкую, мрачную и жуткую, как могильная плита. Аэлла подхватывает начатое заклинание, добавляя медленно и трудно изменяющейся, как и подобавет магии земли, и в то же время пронизанной жизнью и любовью магию Амриты. Теперь очередь Тетрика. На магию жизни и самой что ни на есть плотской любви (от которой так воротит жрецов Единого) ложится яростная, изменчивая стихия Аргелебова огня. А вот и стремительная, изменчивая, напоминающая волнующееся море, Сила Лаэя — Аэлла творит тот же Молот Моря, но размером лишь с голову ребенка. Тетрик призывает воздушную магию Элисара, Аэлла — чопорно строгую магию Аргишти. Заклятия, которые у обыкновенных магов давно начали бы взаимодействовать, порождая нечто непредсказуемое и чудовищное, благодаря Силе Мира наслаиваются друг на друга, но не смешиваются. Их будто творят со значительным промежутком времени, или в разных концах Мирфэйна.

Последней Тетрик и Аэлла вместе призвывают магию Ноэроса, Предвечного Владыки, Создателя Сроздателей Мира. В Мирфэйне есть лишь один его Храм, но и там крайне редко применяют магию, данную божеством. Нет ничего опаснее и труднее, чем изменять время. Магия системы Ноэроса — магия времени.

Все это — одновременно с продолжающимся танцем-заклятием. Он избран основой, соединяющей разнородные заклятия воедино.

Ни одна система магии, составляющая Силу Мира, не пробуждается просто так, «чтобы была». Каждое заклинание необходимо, выполняет какую-то одну часть работы. Например, совмещенная с Силой Мира, магия Ноэроса позволяет «забросить» Силу Мира в Мирфэйн, вернувшись назад во времени. В момент, когда Врата закрывались, но еще не закрылись. Магия Исмины должна скрепить всю последовательность чар воедино, расставить заклятия по местам. Так, чтобы они начали взаимодействовать, но не как противонаправленные чары, а строго определенным образом, порождая сверхзаклятие, вобравшее в себя всю Силу Мира. Лишь собранная воедино, она может отделиться от нынешних носителей. Остальные заклинания нужны для запоминания создаваемой, по сути дела, заново, Силе Мира. Вслед за людской магией Тетрик, сам себе удивляясь, призывает магию орков, эльфов, гномов и даже драконов. Без них не обойтись: только тогда Сила Мира станет по-настоящему неодолимой, когда она охватит все разновидности мирфэйнской магии. По крайней менре, все действительно значимые.

— Отлично, — произносит Наместник. Оказывается, он неотрывно следит за ними, дабы немедленно пресечь малейшую попытку бунта.

«Как же хорошо служить Единому» — думает Тетрик на случай, если Наместник умеет читать мысли. По лицу Наместника не определить, но чуть заметный кивок свидетельствует: умеет. Мгновение спустя Тетрик и сам проделывает подобное. Оказывается, Сила Мира, полностью приведенная в движение, способна и на такое. «Какие понятливые попались, — думает Наместник. — Много времени сберегли».

Вспыхивает и гаснет, подавленная усилием воли, ненависть. Еще не время. Если Наместник спохватится и не пропустит нужный момент — все пропало.

— Прекрасно, — нарушает молчание Наместник…. Сейчас уже, скорее, Надсмотрщик. — Теперь отделите Силу Мира от себя.

Следующий шаг — тоже почти не отличим от того, какой хотел бы видеть Наместник. Тетрик и Аэлла одновременно приказывают Силе Мира оставить их. Сила подчиняется с трудом, боль такая, будто тянут из тела живую кость.

— Тетрик… Не выдержу, — хрипит Аэлла, и колени опытной, способной выступать ночь напролет танцовщицы подламываются. Не прерывая заклятие, Тетрик поддерживает женщину, позволяет опереться на руку. Риск предстоит отчаянный, боль гнет к земле, ломает заклятие. Словно штормовые волны бьются в борт утлой рыбачьей шаланды, швыряя ее, как щепку, неподалеку чернеют кручи Рыбачьего острова. Холодные волны Третьего месяца, кидающие шаланду, как щепку, толкают суденышко на скалы. Не удержать…

В последний момент его словно поддерживает чья-то рука. Открывает глаза Аэлла. Неистовая вспышка боли, от которой перехватывает дыхание — и сразу облегчение. Будто прорвало запруду, в измученное тело потоком хлынула новая Сила. Новая? Как бы не так: своя, исконная. До сих пор Сила Мира ее заслоняла, но в то же время помогала пробудиться. Теперь, выполнив свою задачу, Сила Мира должна уйти.

Тетрик приходит в себя не сразу. Глаза заставляет открыть движение чего-то теплого и мягкого под головой. Он открывает глаза и осознает, что лежит на руке Аэллы. Над ними, прямо под куполом звездного неба, стоит кажущийся с земли огромным Наместник.

— Теперь вы освободились от Силы Мира, — торжественно произносит он. — Отныне ваша Сила — только ваша, не заемная. Вам не нужно обращаться к каким-либо Богам или демонам, чтобы ее получить. Но вы вместе со всей вашей Силой отныне принадлежите Единому. Никогда об этом не забывайте. Пошлите Силу Мира обратно, верните ее Мирфэйну, и я скажу, что нужно делать. Заодно проверите новые способности.

Тетрик облизывает губы. До этого момента все шло точно по плану Наместника. Почти по плану — едва ли он предвидел, как трудно избавляться от Силы Мира. Или предвидел? План Наместника выполнен, настала пора исполнять собственный…

— Это и есть Сила Мира? — немного придя в себя, показывает Аэлла на висящие над головой жемчужные сферы величиной с крупную тыкву, то и дело по поверхности пробегают искорки всех цветов. Кажется, они просто парят в воздухе, но теплый бриз с посеребренного луной моря не может снести шары ни на пядь. Обе сферы висят точно над головой.

— Да, это она, — отвечает Наместник. — Что дальше делать, знаете? Как всегда… Прикажите им плавно двинуться к месту, где были Врата. Потом переместите их во времени в момент, когда Врата закрывались, сразу после вашего прохода. Вы в тот момент глазели по сторонам и не заметили шаров. Прикажите Силе пройти через Врата, пока они не закрылись, и ваша связь с ней и власть над ней закончится… Медленнее, медленнее, иначе не успеете остановить.

Но Тетрик и Аэлла делают все наоборот. Они приказывают сферам Силы Мира разогнаться как можно скорее, да еще помогли всей разбуженной Силы, заставляя шары резать воздух в тысячи раз быстрее пушечного ядра. Визжит нещадно рассекаемый воздух, не успевая расступиться перед колдовскими снарядами. На пути мчащейся сферы встречается ствол векового карагача — и падает, точно скошенная трава.

— Осторожнее! — кричит не на шутку перепугавшийся Наместник. Точнее, перепугался тот, кто с его помощью руководит превращением людей-Ключей от Мира в пушечное мясо для борьбы с Хаосом. Слово растягивается, повисает в воздухе, время услужливо раздвигается благодаря магии Ноэроса. Но сейчас не до осторожности. Бесполезно гадать, что за это сделают с ними самими. От родного Мира отстанут лишь тогда, когда он станет бесполезным для посланцев Единого. Когда в нем станет невозможно выращивать Героев. У людей Мирфэйна будет возможность жить так, как они хотят, а не служить дровами для очередного мирового пожара, зажженного извне.

В руках мастера магия бесконечно разнообразна и многолика, даже если он владеет всего одной системой. А когда она выходит из-под контроля в руках у неумехи (или если мага успевают убить), Сила истекает в Мир в образе взрыва. Чем более сильное заклятие пошло в ход — тем сильнее ахнет (порой выжигая целые континенты — пример тому Мортоз) оно, распадаясь, тем более долговременные и неприятные последствия ждут место катастрофы.

Сила, выбравшая Тетрика и Аэллу на роль новых Героев, такова, что ей не могут противостоять и Боги Мирфэйна, по крайней мере, по отдельности. Даже ее переход через Врата в Мирфэйн не может остаться незамеченным, должен аукнуться потрясениями десятков, если не сотен Миров. Но в последний миг, когда до Врат оставалось лишь несколько копий, Тетрик и Аэлла дают Силе Мира новый приказ: истечь в «Мир подскока», прорвав жемчужные стены магических глобул — и замуровать Мир, сделать его столь же недоступным извне, как Мирфэйн. Теперь тем, кто хотел бы пробраться в родной Мир Тетрика и Аэллы, придется взламывать не один, а два барьера. Старый и новый. В ход идут силы, по сравнению с которыми прошлогоднее заклятие Левдаста Атарга кажется школярской забавой.

Создание нового «закрытого» Мира не может пройти незамеченным. Ни на Мирфэйне, ни в «Мире подскока». На Земле Ночи, где еще недавно стояли Врата, рвется к небу неистовый фонтан огня, разметывая, испаряя шлак, спекая до зеркального блеска гранитную плиту, на которой покоился весь континент, прожигая ее насквозь и открывая дорогу лаве. Тряска земли разбивает лед на поверхности созданного Тетриком озера, миг спустя вся вода испаряется. Где были Врата, исходит пламенем и ядовитым смогом колоссальный вулкан. На равнине шлака бушует неистовый ветер, поднимавший в воздух даже крупные куски и с нечеловеческой силой швыряющий на землю. Рушатся обступающие равнину горы, некоторые вдруг превращаются в вулканы, и из расколовшихся вершин, испаряя вековые льды, тоже течет магма. На берега Земли Ночи, расколов многолетние паковые льды, обрушивается порожденное подводным землетрясением цунами. Дробятся о скалы, разлетаясь со скоростью пушечных ядер, куски льда с трехэтажный дом величной…

У Земли Ночи несколько дней бушует неистовая буря. Большую часть ярости потревоженного Замерзшего моря принимают на себя окраинные острова, но и во Внутреннее море мало кто рискует выйти. Тем более, что лучшие рыбаки полегли на Земле Ночи.

Материк… Материк пострадал меньше. В Поле Последнего Дня случилось, первый раз за много тысячелетий, сильное землетрясение. Снесло то, что осталось от Саггарда, в Марддаре обрушились несколько промороженных насквозь зданий. Впрочем, город, в котором осталось не больше сотни человек, этого не заметил.

Кое-что рухнуло и в Салванге. И надо же такому случиться, что среди рухнувших строений оказался нужник, а в него как раз зашел коннетабль Бланмениль.

…Когда обломки разобрали солдаты, их взорам предстало малоприятное зрелище. Массивная каменная кровля так придавила коннетабля, что его пришлось соскребать… Выуживать из отходов жизнедеятельности гарнизона.

Южнее не было и того. Не узнал, что лихое время кончилось, медленно оправляющийся от пережитого Нехавенд. Осталось все по-прежнему в стольном граде Ствангаре. Тем более ничего не заметил Эрхавен, самозабвенно празднующий наступление Междугодья нового, 1141 года. Не было, наверное, ни одного из полумиллиона жителей, не молившего покровительницу города, чтобы будущий год не омрачился новой войной и таинственным кошмаром, творящимся на Севере. Еще южнее, в Кханнаме и Аркоте? Там ничего зримого не могло быть тем более. Изменения заметили лишь жрецы, да и то только те, кто владели Даром…

…«Мир подскока» лихорадит сильнее. Крошатся, раскалываясь с оглушительным треском, скалы, неистовый ветер выворачивает из земли с корнем деревья, на берег обрушиваются штормовые волны копий в пять высотой. Где-то бушует пожар, где-то цунами слизывает целые рощи. Земля трясется под ногами, как палуба корабля в шторм, и не на Торговом море, а где-нибудь в Льдистом заливе.

А когда стихает рев и грохот магического катаклизма, боль двух истерзанных Миров, точно слезами, истекает дождем. Грохочет гроза, первое за последние месяцы обычное, не порожденное разбушевавшейся магией явление. Она лучше любых слов свидетельствует: самое страшное наконец позади. По крайней мере, оно случится еще не скоро.