Сигнал из космоса

5

Мне разрешили некоторые льготы; вероятно, этим я обязан профессору. Сегодня, например, меня сводили в библиотеку и позволили выбрать книгу в присутствии доктора Бендера. Нелегкий выбор, потому что библиотека здешнего заведения составлена преимущественно из книг, претендующих на юмор. Радости от них мало. Это весьма примитивные романы, в которых жизнь изображается как непрерывная смена пошлых и забавных положений. Герои этих историй пребывают в полном достатке и изобилии, чаще всего на Ривьере. Остальные книги этой библиотеки - назидательные брошюры для обращения в христианскую веру и жития святых, - по-видимому, рекомендованы священником, обслуживающим больницу.

В конце концов я взял один том наугад. Это оказался роман под названием «…И она любила своего господина директора!» Такая проблема мало меня трогает, и, конечно, я не собирался читать эту книгу. Наверное, уже после первых двух страниц на меня напала бы зевота от скуки. Тем не менее я взял книгу с целью полностью использовать любую льготу, а главное потому, что этот том было удобно подкладывать ночью под мою рукопись.

Во всяком случае, позволение брать книги служит симптомом того, что доктору Бендеру не удалось даже ценой отчаянных стараний добиться неопровержимого диагноза моего психического заболевания. Я в этом не виноват, но он исполнен такой мрачной злобы против меня и собственной медицинской некомпетентности, что его просто становится жалко. Даже примененная ко мне успокоительная система лечения больше его не радует; как знать, может быть, он придумает что-нибудь новое?

- Для вас же будет лучше, если вы хоть немного пойдете мне навстречу и перестанете так упрямо замыкаться в себе, - сказал он сегодня при обходе почти угрожающим тоном.

Но как я могу помочь этому несчастному? Признанием собственного сумасшествия и отказом от того, в чем я непоколебимо убежден? Нет, я не собираюсь для его удовольствия совершить что-либо такое, в чем уже отказал даже профессору!

Гораздо важнее этих мимоходом отмеченных мелочей другое обстоятельство: теперь мне будут передавать все приходящие на мое имя письма. Каждое утро я с робкой надеждой смотрю на сестру, когда она появляется в палате. Но на подносе, который она несет, сопровождая доктора Бендера, не оказывается ничего, кроме историй болезней и термометра. Письма мне нет, нет ничего от Крюгера. Известно ли ему вообще, что меня держат здесь? Обдумав этот вопрос обстоятельно и трезво, я пришел к заключению: нет, скорее всего, это ему неизвестно. Я не имею ни малейшего понятия, где может сейчас находиться Крюгер. Мрак неизвестности, в котором он исчез, непроницаем, и мне никак не отделаться от опасения, что своими неосторожными поступками я впутал в беду и его. Неужели судьбы Крюгера и Янека тоже тяготеют над моей совестью? Временами я чувствую себя чудовищно одиноким и приходится напрягать все душевные силы, чтобы не впасть в полную панику. Это оказалось бы очень на руку доктору Бендеру! Все, что со мной происходит, не кара ли за какие-то грехи? Но, отвечаю я себе на это почти в бешенстве, если это кара, то давно пора ее прекратить. Между тем конца не видно. И тем мучительнее для меня воспоминание о вечере, когда мы стояли с Крюгером на чердаке и я с таинственной улыбкой говорил ему:

- Теперь и вы послушайте, Крюгер! Только настоятельнейше прошу - храните все в абсолютной тайне! Никому ни намека!

- Даю вам самое торжественное честное слово, - ответил он, немного удивленный; на него не произвели особого впечатления и мои манипуляции: я открывал люк, включал приемник и устанавливал антенну.

Сначала я намеревался никому ничего не говорить про сделанное мною открытие, но просто-напросто не выдержал. Ведь прелесть самой ценной тайны теряется, если никому не известно, что ты обладаешь такой тайной. Сыграли свою роль и тщеславие, и жажда признания… Короче говоря, я решил посвятить в свою тайну пока хотя бы Крюгера, тем более что оказанные им услуги давали ему некоторое право на это.

А он между тем, казалось, и не слишком-то дорожил возможностью приобщиться к моей тайне. Я даже смог заметить в полумраке чердака, как он украдкой зевнул, прикрыв рот ладонью. Но все это мгновенно изменилось, когда, покончив с приготовлениями, я надел наушники. Сигналы я услышал тотчас же и даже еще более четко, чем накануне.

- Вот, Крюгер, послушайте-ка! - И я не без торжественности протянул ему наушники.

Он надел их небрежно, чтобы доставить мне удовольствие, не больше. Я напряженно следил за выражением его лица, слабо освещенного желтоватым светом контрольных ламп. Стосвечовую лампу я опять выключил. На этот раз не столько из экономии - в моем состоянии лихорадочного подъема мне уже было не до хозяйственного бюджета, - сколько для того, чтобы сцена вышла поэффектнее. В полумраке, когда звезды были виднее, получалось красивее. Кто из вас не тяготеет к театральным эффектам? Я наблюдал, как расширились глаза Крюгера: он услышал в наушниках тонкое жужжание.

- Что же это такое, господин доктор? Ведь сейчас в космосе нет никаких ракет, - проговорил он, крайне удивленный. Мне показалось, что, прислушиваясь к этим бесконечно далеким, странно настойчивым звукам, и он проникся тем же чувством, похожим на мистический ужас, которое я уже испытал.

- Что же это такое? - повторил он свой вопрос чуть не умоляюще. Рот его полуоткрылся, с выразительного молодого лица исчезли всякие следы наигранного равнодушия и высокомерия; сейчас все его существо жаждало ответа на вопрос огромной важности.

- Я скажу вам, Крюгер, что это такое, - проговорил я и торжественным, патетическим жестом указал на темные звездные бездны, - эти звуки идут из космоса, со звезд. Вы, после меня, первый человек на Земле, кто их слышит.

Он вытаращил на меня глаза и некоторое время ничего не мог выговорить.

- Нет, невозможно… Но ведь это же… это… невероятно…- удалось ему в конце концов произнести так тихо, словно он боялся о подобных вещах разговаривать вслух. В правильности моего утверждения он - мне это было ясно! - ни на секунду не усомнился. Недоверчивость и скепсис испытанных ученых еще не коснулись этого молодого ума.

Я объяснил ему кое-что дополнительно, и минутой спустя он уже так освоился с этой мыслью, что его изумление перешло в восторг, свойственный лишь очень молодым людям.

- Доктор! Друг мой! Но ведь это же грандиозно! Черт возьми, нет… Это просто безумие какое-то! - с сияющими глазами выкрикивал он и размахивал руками.

Он даже настолько забылся, что изо всех сил хлопнул меня по плечу - фамильярность, которую я, учитывая его возбужденное состояние, принял с кроткой улыбкой. Потом он немного успокоился, еще раз послушал жужжание в наушниках, благоговейно глядя на звезды расширенными зрачками, словно пытаясь разглядеть неведомые существа, посылающие свои сигналы.

- Но как это называется, господин доктор? И от кого исходит? - спросил он.

- Этого я и сам еще не знаю. Теперь нам как раз и предстоит заняться выяснением этой загадки. Возьмите вторые наушники и точно отмечайте на бумаге все, что услышите. Посмотрите, как это делается. Вот моя вчерашняя запись. Не пренебрегайте ни единой деталью, фиксируйте каждый сигнал! - Я отдавал ему распоряжения со всей строгостью и деловитостью.

- Разумеется… пожалуйста… сейчас… все запишу… - Он был полон лихорадочного рвения. В его взгляде выражалось столько уважения к моей персоне, столько преклонения перед моим авторитетом, столько готовности угадывать мои желания по одному намеку, чтобы сделаться достойным доверия помощником, что сейчас, когда я об этом вспоминаю, у меня мучительно сжимается сердце. Казалось, он забыл, что такое усталость, и мы просидели с ним на чердаке до двух часов ночи. Плодом нашего ночного бдения была кипа листков, испещренных черточками, в которых я ориентировался все меньше и меньше. Уже в самом начале нашего опыта я убедился, что последовательность сигналов сегодня совершенно иная, чем накануне. Теперь шли, к примеру, такие комбинации:

7-14 8-16 6-12 14-28 26-56

с соответствующими паузами между ними. Хотя и в таких комбинациях можно было предполагать наличие какой-то системы, но мне эти сочетания представлялись еще беспорядочнее, нежели вчерашние. Загадка становилась все сложнее, все неразрешимее. Прежде чем переходить к дальнейшим расчетам и гипотезам, я хотел во что бы то ни стало выяснить значение этих сигналов, так как считал, что именно в них таится ключ к пониманию всего дальнейшего. Когда мы с Крюгером сопоставили наши записи - к двум часам по полуночи сигналы сделались слабее и почти перестали быть слышны,- я чуть не впал в отчаяние. Неужели я заблуждался и все объяснялось обычными процессами излучения различных объектов Галактики, то есть за сигналами не скрывалось ничего, кроме естественных явлений природы? И можно ли вообще разгадать эту загадку без помощи специальных аппаратов?

- Чему они должны соответствовать: буквам какого-то языка? Зашифрованному сообщению? Черт его знает, я здесь окончательно теряюсь…- С этими словами я показал Крюгеру мою вчерашнюю запись. - Видите, как это выглядело вчера. Совершенно по-другому! А между тем, несомненно, это те же самые сигналы.

Крюгер с минуту напряженно думал.

- И все же это остается грандиозным. А загадку мы непременно разгадаем! - воскликнул он с оптимизмом юности.

Из нас двоих он-то в конце концов и разгадал загадку. Пусть не сразу, но разгадал.

Многие часы вечерних бдений у моих аппаратов не сделали меня умнее. Было все то же: жужжащие звуки с определенными промежутками, с переменным числом знаков, долгими и краткими паузами между группами знаков… Я все записывал, насколько мог, точнее, но мало-помалу переутомление и систематическое недосыпание дали себя знать. Раз или два, незаметно для себя задремав у приемника, я в полудремоте мучился страшными сновидениями. Мне снились звезды, которые, наподобие исполинских светящихся шаров, катились в мировом пространстве; мерещились существа, похожие на чудовищных прозрачных медуз,они мчались верхом на электромагнитных волнах и насмешливо смотрели на меня горящими глазами… В испуге я просыпался и видел, что это всего лишь контрольные лампы приемника..Наводил антенну и снова слушал тонкое жужжание, смысл которого оставался мне по-прежнему непонятным.

Не удивительно, что при таких обстоятельствах страдала и моя работа в институте. В течение целого дня я с трудом преодолевал сонливость и, даже сидя напротив профессора фон Егера, ловил себя на том, что у меня слипаются глаза. Резкий выговор, полученный мною от профессора фон Егера за сгоревший гальванометр, я принял с таким равнодушием, что это еще более распалило его и он произнес возмущенную тираду, в которой я уловил что-то о недостаточно добросовестном выполнении служебных обязанностей и о неприятностях со стороны влиятельных лиц. По-видимому, отец томного юноши, высокопоставленный государственный чиновник, пожаловался профессору фон Егеру, что Крюгер назвал его сынка безмозглым олухом и идиотом.

Я не очень-то принял к сердцу эти неприятные мелочи, потому что даже во время гневной речи моего начальника опять думал только о загадке сигналов. По тому почти брезгливому взгляду, каким профессор фон Егер окинул мою персону, было нетрудно догадаться, что я выгляжу сегодня еще хуже, чем обычно. Покрасневшие веки, плохо выбритое, одутловатое лицо, стоящие торчком волосы… Жена уже давно считает, что я серьезно болен, и заклинает меня обратиться к врачу.

Когда я на четвертый день проводил практические занятия с группой, в которой был Крюгер, последний сделал мне украдкой знак, что хочет со мной переговорить. Может быть, он чувствовал себя обиженным, что я больше не приглашал его к себе? Но мне не хотелось его слишком переутомлять.

- В чем дело? - спросил я и отошел с ним в угол, где остальные студенты не могли нас слышать.

Крюгер казался очень возбужденным.

- Послушайте, господин профессор! Я очень много об этом думал, - кипя от волнения, заговорил он. Очевидно, я успел настолько возвыситься в его мнении, что он присвоил мне научное звание, которым я, увы, не обладал. - Что было в первый вечер, еще до меня? Не упоминали ли вы, что вам удалось насчитать девяносто групп сигналов? А не было ли их девяносто две или даже больше?

- Вполне возможно. Я, помнится, считал в тот раз недостаточно точно. Но почему вы об этом спрашиваете?

И вдруг свет озарил меня. Как я не догадался раньше! Ведь это же так просто! Периодическая система! Я хлопнул себя ладонью по лбу, отчасти из досады на свою несообразительность, отчасти - в приливе радости. Еще и еще раз подтвердилось, каким бескрылым, лишенным воображения рутинером бывает иногда ученый. Он, как старая извозчичья кляча, трусит с шорами на глазах, а непредвзятый юный ум еще способен свободно всматриваться вдаль, как в данном случае, когда Крюгер почти с первой попытки напал на верный след.

Записей того вечера при мне не было, и я едва мог дождаться, пока вернусь домой. Поставив велосипед в сенях, я сразу бросился на чердак. От усталости не осталось и следа.

Догадка Крюгера подтвердилась! Его гипотеза оказалась правильной! Как ни смешно это звучит, но сам я не догадался, по всей вероятности, лишь потому, что атомная физика, собственно, не относится к моей специальности в узком смысле. Теперь, когда я внимательно просмотрел листки с записями, у меня будто пелена упала с глаз. Сигналы, принятые в первый вечер, и именно в самом начале, были не чем иным, как передачей системы химических элементов, открытой на Земле еще в XIX веке Менделеевым и ныне упорядоченной в соответствии с современным состоянием науки. Первое число в группе знаков означало величину положительного заряда атомного ядра; число это соответствует порядковому (атомному) номеру элемента в периодической системе, то есть числу протонов в атоме; сигнал после краткой паузы означал массовое число (то есть число нуклонов), иными словами, число, ближайшее к атомному весу изотопа и указанное в округленных целых цифрах. Разумеется, эти числа действительны для всей Вселенной, как основной закон ее структуры. В мою запись не попал атом водорода,-очевидно, я начал записывать передачу не с самого начала. Первые числа, которые я записал, были: 2-4. Это, разумеется, была характеристика гелия (порядковый атомный номер - 2, массовое число-4); далее шел литий (3-7), бериллий (4-9) и так далее. Я поспевал записывать таблицу вплоть до характеристики полония (84-210). Немудрено, что дальше запись сделалась уже непосильной: ведь для урана, например, пришлось бы зафиксировать комбинацию 92-238. Итак, даже если в моих записях имелись пропуски, сомнений быть не могло.

Потрясенный открытием, я достал из шкафа учебник химии с соответствующими таблицами и сравнил.

Атомный вес изотопа определяется количеством тяжелых частиц (протонов и нейтронов), составляющих атомное ядро, и выражается у нас в десятичной системе. Существа, от которых шли сигналы, придерживались округленных ради простоты массовых чисел. Как показал простейший подсчет, их числа почти не обнаруживали отклонений от принятых у нас. Это вроде бы подтверждало правильность нашей земной гипотезы, возникшей из анализа вещества метеоритов, а именно что соотношение количеетва различных элементов примерно одинаково не только во всей нашей солнечной системе, но и во всей Галактике. Как назывались эти элементы на языках тех существ, мне, разумеется, было неведомо, но для точных наук это не играет никакой роли.

В восторженном настроении, почти в трансе, размышлял я о своем открытии. Затем, немного успокоившись, принялся снова исследовать записи. Теперь, когда ключ к ним был найден, все представлялось уже не путаным и темным, а, наоборот, казалось залогом новыхоткрытий, от которых захватывало дух. Меня завела бы слишком далеко попытка повторить все эти мысли здесь, на листках блокнота, принадлежащих психиатрической больнице. Расшифровка принятых сигналов имеется в моих конфискованных тетрадях, от двадцать первой до двадцать пятой включительно. Здесь я ограничусь лишь самым существенным.

Так, например, я без труда распознал по серии принятых сигналов указание на ядерный процесс, который происходит при взрыве ужасной водородной бомбы. Сначала шло 1-2 и 1-3. Атомный номер-1, массовое число-2, это дейтерий; 1-3 означает тритий; дейтерий и тритий - это те изотопы водорода, при помощи которых у нас на Земле впервые удался чудовищный эксперимент - взрыв водородной бомбы. Далее следовали атомные номера и массовые числа некоторых промежуточных производных, вплоть до гелия… Все это - вещи элементарные для каждого атомного физика. Любой желающий легко может прочесть об этом в соответствующих пособиях. Я хочу ограничиться лишь самым главным, то есть теми предположениями и выводами, которые я в конечном итоге из всего этого извлек.

Прежде всего возникал вопрос: для чего? Простая ли это информация или нечто большее? По мере углубления в анализ у меня складывалась все более твердая уверенность, что сигналы были задуманы как предостережение или даже угроза. Если так, то чья и кому? Направлено это предостережение вообще в космос или специально адресовано Земле? При неслыханно огромном расстоянии, отделившем от нашей Земли тех, кто посылал эти сигналы, едва ли вероятно, чтобы они оттуда могли наблюдать эксперименты с атомными взрывами на нашей планете. Во всяком случае, разрешающая способность наших даже самых гигантских оптических приборов абсолютно бессильна перед такой задачей. Но, может быть, те существа располагают совершенно иными возможностями? Может быть, они в состоянии по отражению посланных ими электромагнитных волн регистрировать радиоактивные облака и радиоактивную пыль, которые - хотя и невидимые для наших глаз, но гибельные и разрушительные - долго парят над Землей после каждого такого эксперимента? А кроме того, - время, время! Сколько же времени прошло между регистрацией взрывов, посылкой электромагнитных волн на Землю и возвращением волн к ним - таинственным сигнализаторам?

Как это часто бывает, чем больше я анализировал и гадал, тем непроницаемее становилась загадка. Поэтому я вынужден был признаться самому себе, что многое, уже как будто выясненное, на деле еще очень нуждается в веских доказательствах, а подчас вообще основано, лишь на предположениях. Но в ту пору я надеялся ревностно копить дальнейшие факты и искать в анализе сигналов незыблемое подтверждение моей гипотезы.

В тетради двадцать восьмой собраны некоторые, пусть с пробелами, попытки доказать ее. Конечно, многое успело ускользнуть из моей памяти. А может, я и в самом деле был тогда безумен, стал жертвой собственного воображения? Даже и подобная мысль мне сейчас не так страшна, как может показаться; ведь я отдаю себе полный отчет в том, что великие истины так или иначе, но обязательно должны восторжествовать. Кроме того, и Крюгер тогда должен быть таким же сумасшедшим, как и я, даже гораздо большим! Ибо в те ночи, что мы вместе проводили на чердаке, он дополнял мои гипотезы своей безудержной, бьющей через край фантазией молодости, помогал мне преодолевать многие сомнения и в конце концов неколебимо поверил в правильность моих выводов.

Встречаясь со мной в институте, он стал одолевать меня просьбами - непременно позволить ему опять приехать вечером в Грюнбах.

- Ваша подруга не согласится долго терпеть такого пренебрежения, а потом это навлечет ее гнев и на меня, - отшучивался я. Однажды я видел, как Крюгер выходил из университета под руку со своей девушкой. Восхитительное черноволосое существо! Складки ее короткой, просторной юбочки красиво вились и скользили вокруг очень стройных ног.

- Нет, Инга не такая. Она у меня все прекрасно понимает, - объявил Крюгер уверенно и гордо.

- Значит, вы ей обо всем рассказали? Вы же обещали молчать, - сказал я с укором и погрозил покрасневшему Крюгеру пальцем.

На какую-то секунду я почувствовал тайный укол в сердце и лишь потому так быстро отделался от этого приступа душевной боли, что восторг открытия все еще переполнял меня и для иных чувств не оставалось места в сердце. Иначе я должен был бы остро позавидовать Крюгеру: обладать такой всепонимающей возлюбленной - это огромное счастье!

Попытаюсь еще раз как можно точнее изложить гипотезу, которую мы - Крюгер и я - в конечном итоге построили о существах, посылавших сигналы.

Откуда шли эти сигналы?

Вначале я еще не осмеливался делать слишком дерзкие предположения и думал о какой-нибудь из планет нашей солнечной системы. Однако весьма маловероятна и, во всяком случае, никем не доказана гипотеза о существовании, скажем, на Марсе или Венере таких же высокоорганизованных форм жизни, как на Земле. Условия там слишком неблагоприятны; они пригодны разве что для низших форм животного и растительного мира. На отдаленных планетах, например на гигантском шаре Юпитера, высокоразвитые формы жизни еще менее вероятны. Атмосфера Юпитера состоит из метана, аммиака и водорода, и в ней неистовствуют страшные бури. Некоторые ученые считают, что возможна жизнь на спутниках Юпитера, хотя там при огромной отдаленности от Солнца должен царить ужасный холод. Что же касается принятых нами радиосигналов, то их источником никак не могли быть планеты солнечной системы или их спутники; в часы приема радиосигналов они находились либо в другой части небосвода, либо были вовсе вне поля зрения.

К сожалению, я никогда не отличался особыми познаниями в астрономии, да и то, что знал, большей частью успел забыть: всегда приходилось уделять главное внимание своей прямой специальности. Ученый-астроном и специальные приборы могли бы очень помочь тогда, но до поры до времени никому не хотелось доверяться. Пришлось поэтому довольствоваться двумя-тремя руководствами по астрономии, взятыми из университетской библиотеки. В качестве астрономического прибора для наблюдений служила мне старая подзорная труба, доставшаяся в наследство от покойного отца. Я установил ее на штативе рядом с антенной.

Можно было также допустить - от такого предположения просто дух захватывало! - что сигналы шли с планет других звездных систем, ближайших к нашей солнечной системе. В самом деле, не слишком ли самонадеянно воображать, будто среди бесконечного множества созвездий только в нашей солнечной системе имеется планета, населенная разумными существами? Предположить что-либо подобное значило бы по меньшей мере повторить ошибку Птолемея, считавшего Землю центром всего мироздания. Лишь один наш Млечный Путь насчитывает приблизительно миллион солнц; вокруг них кружатся планеты, на которых возможна жизнь, как и на нашей Земле. Но расстояние даже до ближайших систем равняется многим световым годам. Ближайшая к нам звезда Проксима в созвездии Центавра отстоит от Земли на 4,3 световых года, сверкающий Сириус - уже на 8,8 световых лет. Однако в результате изучения этого вопроса пришли к выводу, что и там нет обитаемых планет. Английские и американские ученые настраивают поэтому свои гигантские антенны на другие звезды, которые, по их мнению, сулят большие надежды на успех. Удалось же это мне, мне первому!

После долгих наблюдений, измерений и штудирования звездных карт я установил с неколебимой достоверностью, что сигналы шли с той стороны, где расположено созвездие Лиры, а наибольшая интенсивность звука наступала всякий раз, когда антенна была направлена на звезду Вегу. Эта красивая звезда - ярко светящее исполинское солнце - отделена от нас расстоянием приблизительно 26 световых лет! Допустив, что сигналы шли с одной из планет Веги, и приняв во внимание уменьшение интенсивности электромагнитных волн с квадратом расстояния, можно было заключить, что там действовал передатчик такой неслыханной мощности, какую мы при наших технических возможностях даже не в состоянии себе представить.

А может быть, неизвестные существа запустили в космос огромную ракету, которая посредством очень мощного передатчика и посылала свои сигналы?

Я должен повторить еще раз, что и по сегбдняшний день истинная природа этих сигналов мне в точности не известна, но в результате многих опытных проверок и на основании некоторых конкретных данных я смею думать, что правильно угадал их сущность. Они действительно были чем-то вроде предостережения или призыва. В сигналах настойчиво повторялось нечто, что я мог истолковать лишь как указание времени. Это, безусловно, были указания на радиоактивные процессы распада, причем указателями служили атомные номера и массовые числа. Когда я вычислил продолжительность этих процессов, то по нашему время исчислению получилось около восьмидесяти лет. Затем неизменно следовали атомный номер и массовое число, выражающие взрыв атомной бомбы. Восемьдесят лет плюс двадцать шесть лет, потребных на то, чтобы дойти до нас со скоростью света (если мы примем, что они и в самом деле шли с одной из планет Веги), - это давало период лет в сто, а сто лет тому назад на Земле еще не происходило никаких атомных взрывов.

Затем следовали числа, выражающие кремний, железо, кислород, азот, углерод и так далее… Нет, я не хочу углубляться в детали! Короче говоря, я принял за факт, что дело шло о планете или луне, на которой живут или, вернее, жили эти существа! Химический состав их планеты или луны, видимо, был очень схож с составом нашей Земли, с той лишь разницей, что количество углерода в тамошней атмосфере могло быть несколько большим, чем у нас. Соотношение тех или иных химических элементов можно было установить по числу сигналов, которое передавалось перед атомным номером и массовым числом соответствующих элементов или их соединений между собой. Например: два сигнала… продолжительная пауза… восемь-шестнадцать (обозначает кислород) и так далее. Что же, однако, там произошло сто лет тому назад?

Я перелистал, больше любопытства ради, старые астрономические журналы, извлеченные из подвалов института, где они покоились под толстым слоем пыли, и узнал, что в 1886 году некий шведский астроном, по фамилии Бергесон, в настоящее время совершенно забытый, якобы наблюдал через телескоп в созвездии Лиры таинственное световое явление, яркую вспышку, - так он сам утверждал по крайней мере. К несчастью, кроме него, никто этого не заметил. Было ли это так называемой вспышкой новой звезды или чем-то другим… Нет, это слишком смелое предположение - кончилось все тем, что я сам над собой посмеялся.

На основе объективных данных, извлеченных из анализа сигналов, я все больше и больше приходил к убеждению, что существа, посылавшие сигналы, некогда, в ходе какой-то войны, либо уничтожили свою планету страшными атомными взрывами, либо по меньшей мере сделали ее непригодной для жизни. Судя по составу изотопов, там все еще господствовала мощная радиоактивность. В развитии средств разрушения обитатели той планеты опередили нас самое меньшее на сто лет. По-видимому, на незначительном расстоянии от первой планеты находилось другое небесное тело. Это могла быть луна, вращавшаяся вокруг первой планеты, но в отличие от нашей Луны тоже пригодная для жизни. Луна, наверно, уступала по величине планете, которой сопутствовала, но ведь планета могла быть и колоссальных размеров, с Юпитер или даже больше. Судьба обитателей той планеты оказалась счастливее, чем была бы наша в подобных обстоятельствах: они еще до начала атомной войны смогли эвакуировать часть населения на свою луну при помощи ракет или еще каких-нибудь средств межпланетного сообщения. Эвакуировали, наверное, женщин и детей, если у них вообще имелись женщины: ведь эти существа могли быть и двуполыми, вроде некоторых разновидностей наших земных улиток. Во всяком случае, эвакуация была, так сказать, гуманным мероприятием, которому они обязаны дальнейшим существованием своего рода. Можно допустить и такой вариант: воевали между собой планета и луна, и из этой войны одна сторона благодаря внушительному перевесу в военной технике вышла абсолютной победительницей. Но как Крюгер, так и я, мы оба склонялись скорее к первой гипотезе, потому что на луне как будто ничего особенного не произошло. Если уж дошло там дело до такой страшной, беспощадной войны, то воюющие стороны должны были обладать примерно одинаковыми средствами истребления; в противном случае стороне-победительнице не стоило применять слишком сокрушительных средств. Если война велась ради захвата и порабощения, то применение таких средств было бы совершенно бессмысленным и никак не отвечало интересам завоевателей.

Ужасный опыт, приобретенный сто лет назад, привел, видимо, к тому, что уцелевшие зареклись на будущее затевать какие бы то ни было войны и посвятили свой, бесспорно, очень высокий интеллект мирным и разумным целям. Этим и объясняется удивительно высокий уровень их техники. По-видимому, им уже давно удалось осуществить управляемую реакцию превращения водорода в гелий. Это открыло неслыханные источники энергии. У нас на Земле еще бьются над разрешением этой проблемы (пока аналогичная реакция практически достигнута только в водородной бомбе), и, несомненно, мои данные, полученные из анализа сигналов, представили бы огромный интерес для наших ученых-атомников. Сам я, к сожалению, не специалист в этих вопросах и мало что могу применить. Похоже, далее, что эти существа научились использовать энергию излучения своего солнца. Вероятно, они это делали с помощью гигантских солнечных батарей - иначе невозможно объяснить некоторые сигналы, напоминавшие кое-что из нашего земного опыта, в частности некоторые элементы и соединения, применяемые нами в соответствующих областях физики.

Мы с Крюгером целыми часами напролет отдавались безудержной игре фантазии: старались представить себе, как выглядит жизнь на родине этих неведомых существ. Крюгеру при этом рисовались цветущие сады, высокие белые здания в виде башен и прекрасные существа изысканной культуры и образованности, очень похожие на людей Земли. Я возражал, полагая, что мы, увы, склонны слишком легко переносить наши идеалы на всю Вселенную. Вполне вероятно, что те далекие существа похожи на пауков или насекомых и показались бы нам такими же отталкивающими, какими мы, надо думать, показались бы им. Эволюционная теория, созданная Дарвином, вероятно, применима ко всей Вселенной, но что мы знаем об условиях жизни и возможностях ее развития на небесном теле, где обитали те существа? Быть может, они жили в местностях, напоминающих пустыни, под иссиня-черным, холодным небом. Быть может, их города представляли собой скопища огромных шарообразных сооружений без окон, с подземными соединительными ходами вроде термитных построек. А может, они хозяйничали по берегам кипящих морей, у подножия вулканов, среди буйной, обильной и красивой растительности. Длительность их дня могла быть и десять часов, и три месяца; нельзя быть уверенными, что день у них вообще отличается от ночи. Небесное тело, на котором они жили, могло быть всегда обращено к звезде, их солнцу, только одной стороной, подобно тому как Луна всегда обращена к Земле, а потому на одном полушарии мог постоянно царить невыносимый жар, а на другом - леденящий холод. Живые существа, возможно, обитали там в зоне вечных сумерек, то есть в поясе, отделявшем день от ночи.

Так или иначе, но одно было достоверно: благодаря высокому уровню развития техники эти существа сумели создать себе такие жизненные условия, которые надежно обеспечивали им безопасное существование. Конечно, всем этим домыслам так и суждено оставаться домыслами и фантазиями, до тех пор пока мы не разгадаем большего.

Как-то вечером, когда мы снова сидели на чердаке и слушали, произошло нечто непредвиденное. Крюгер только что надел наушники - иногда мы сменяли друг друга на «дежурстве»,а я в ту минуту сидел рядом, задумавшись. Вдруг глаза Крюгера округлились и он прошептал:

- Вот! Послушайте!

Я поспешил надеть вторые наушники.

Сигналы набегали один на другой, высота менялась, и это походило на какую-то мелодию. Громкость была не больше обычной, но звуки обрели небывалую до тех пор выразительность, походили на стрекот и жужжание тысячи насекомых. С нашей земной музыкой это не имело ничего общего, но все же в этих звуках была какая-то своя красота и в то же время нечто торжественно-грозное, так что мы, слушая, затаили дыхание. Через три минуты все кончилось. Не возобновились и обычные сигналы… Ничего, кроме великой тишины, лишь временами нарушаемой шумами помех. Будто в космосе захлопнулись огромные черные ворота.

- Что это было? - прошептал Крюгер, после того как мы, подавленные услышанным, некоторое время просидели в молчании.

- Наверное, помехи, вызванные волнами другой длины. Так называемая музыка сфер. Надо проверить аппаратуру, - попытался я найти объяснение.

Но Крюгер отрицательно покачал головой.

- Нет, - возразил он с выражением уверенности и воодушевления на лице, - нет, это их гимн!

Переубедить его было невозможно.

Я выключил приемник, - давно уже миновала полночь. Крюгер, в полном молчании, долго смотрел вверх, на сияющие звезды. Потом заговорил и развил целую теорию о жизни неизвестных существ, о их общественном строе и государственной системе.

- Знаете ли, господин профессор (он окончательно закрепил за мной это звание), мой старик уверен, что у них должна царить великая справедливость, хотя бы потому, что войны они больше не хотят. Нечто вроде социализма! - Крюгер склонился ко мне ближе. - У старика-то моего, видите ли, убеждения довольно левые… А сейчас, после их гимна, я и сам начинаю верить, что мой отец прав.

Я осуждающе покачал головой: «Ах, Крюгер! Вы, значит, и отцу все рассказали?»

Крюгер в смущении отвернулся и стал возиться с аппаратурой. Мое же мнение насчет высказанного Крюгером…

..

Доктор Бендер!