ГЛАВА 20 Пещера как она есть

16 — 17 августа 1999 года


16 августа Павел проснулся где-то в районе двенадцати. В окнах стоял полусвет, как будто только рассветало, тени пробегали по стеллажам с книгами, барабанил дождь по стеклам. В соседней комнате весело переговаривались, чем-то металлически звенели Алексей с Андрюхой. Павел сел решительным движением, и чуть не вскрикнул — мышцы спины, плеч и бедер пронзила тупая боль.

— Эка!

Павел стал разминать руками мышцы бедер, и руки тоже жалобно заныли. К счастью, такое случалось с Павлом и раньше. Кряхтя от боли и от злости, Павел стал сгибать и разгибать ноги и руки. Ноющая боль ослабла, постепенно сходила на нет. Уже через несколько минут стало можно встать на ноги, поприседать и тем снять боль в других мышцах ног и бедер; сделать отжимания, вызвав и почти сразу же убрав боль в спине, боках, плечах. Остался только отголосок этой боли, как будто мышцы уже не болели, но еще помнили боль. И Павел вышел к другим людям.

— Доброе утро!

Ирка уже сидела с Мараловыми — в новой полосатой юбке, в кремовой, никак не таежной и не лесной, шифоновой блузке, болтала ногами под стулом и тихо смеялась чему-то.

— Что, ребята, не получается у вас клад выкапывать! Придется вам заниматься пещерой!

Алексей вручил каждому по здоровенной кружке кофе.

— Только в пещеру мы и сами сходить не прочь, — добавил Андрей очень серьезно. — Возьмете?

— Андрей, не смейся! Вопрос — а ты-то нас возьмешь?

— Как же я без вас шар буду искать!

— А может, ты нас, как тот сталкер? Помнишь, который мальчика на «мясорубку» погнал, чтоб самому пройти?

— Даже для этого, ребята, я должен еще вас сперва в пещеру привести… А вам, что интересно, надо туда придти. Вы сами-то в пещеры ходили когда-нибудь?

— Не-а… — Павел энергично замотал головой.

— Темнота! Допивайте, доедайте, пойдемте костюмы смотреть.

Пещерные костюмы оказались тяжелыми, резиновыми и довольно противно воняли.

— Нужно одевать и теплое белье, и свитеры, и ватные штаны, — поучал Андрей очень серьезно, — а уже на это все — резину.

— Тогда резину зачем?

— А реки? А озера? А ручьи? Да и просто сыро в них бывает, в пещерах, — степенно и обстоятельно объяснял Андрюха. — Без костюма отсыреет все, и станет холодно в любой одежде, хоть в ватнике. Ну, примеряйте!

А впереди были еще каски, вроде мотоциклетных, но с фонариками. Фонарик крепился сверху так, чтобы светить, куда человек поворачивает голову, и работал от батареек.

— А батарейки кончатся?

— Возьмем с собой запас. И свечей на всякий случай.

— Если фонарики испортятся?

— Или если долго там пробудем… Вдруг света фонарей нам будет мало? Как думаете, на сколько пойдем?

— А на сколько лучше всего?

— Быстро найти шар вряд ли удастся. Пещера огромная, ходов там море разливанное. Ходы расходятся, соединяются, опускаются… хотелось бы знать, куда именно. А искать надо за пределами знакомых ходов, значит, надо много времени.

— Не опасно?!

— Какая опасность! Вбиваем репер, к нему веревка, идешь и разматываешь, и всегда можно вернуться.

— Еду с собой?

— А ты хочешь именно в пещере есть? Можно, конечно, и там, но совсем это необязательно. Поставим лагерь около пещеры — палатку, кострище. Там место хорошее есть, под скальным навесом. И будем в пещеру ходить. Хороший план?

— Отличный! А вы, парни, с нами пойдете?

— Само собой! И пойдем, и в саму пещеру полезем. Только готовиться надо серьезно, без дураков. Снарягу надо собирать и с отцом договориться обо всем. Думаю, он сам нас и закинет.

— На машине?!

— То-то и оно… Если ехать — тут часа два, а если пешком — то полдня.

Было так же, как три дня назад, до похода: братья Мараловы никуда не торопились, ни по какому поводу не суетились, ведя спокойные беседы. А все делалось как-то незаметно в нужные сроки и не самым худшим образом. И подготовка тоже двигалась: откуда-то появились мотки веревки, чтобы разматывать за собой. Капроновая веревка для спусков и подъемов в пещере. Железные кружки, миски и ложки.

Приехал обедать отец, и ему, тоже без спешки и шуму, задали нужные вопросы.

— Если до работы — отвезу.

— Часов в шесть?

— Можно и в семь… Мне все равно в той стороне и привады надо посмотреть, и росомаха там объявилась, нахальная очень… Надо выяснить!

— Росомахе вы пинков наставите?

— Росомаху я убью, — преспокойно сообщил Маралов. — Медведя научить чему-то можно, а эту тварь — никогда. Сравнили тоже!

Весь день хлестал проливной дождь, пеленой ходили тучи по окоему — серые, черные, темно-шоколадного цвета.

— А если завтра так же будет?!

— Какая разница? Лагерь мы поставим так, что не замочит, а в пещере дождя не бывает.

Павел заметил, что братья Мараловы стараются оставить их наедине с Ириной, и внутренне улыбался. Была в их действиях какая-то удивительно здоровая, правильная деликатность. Только зачем? Пашка нашел несколько фантастических книжек на полках, и ему уже не надо было ничего — ни развлечений, ни бесед. А тут еще Андрей засел разобраться с программами допотопного компьютера, и помогать ему было — на сутки. Лупил дождик в окно, пищал компьютер, перезагружаясь; жизнь была полна и увлекательна, комната Андрея — удивительно уютна, а занятия в дождливый день — полны толка и смысла. Скучно ли Ирине? Хочет ли она, чтобы их оставили вдвоем? Павла это мало волновало. Никто не мешал ей развлекать себя так, как ей хочется, и принимать участие во всем. И любые просьбы он готов исполнить… дружеские, разумеется.

А утром опять был безумный подъем, но на этот раз за ним был не менее безумный серпантин спуска, где нога водителя много раз переходила с педали газа на педаль тормоза, и снова с тормоза на газ. И снова подъем, а наверху движение машины вдоль по крутому склону: два колеса выше двух других, с одной стороны возвышается безлесный склон, с другой… Машина движется по склону, на одном уровне с вершинами высоченных елей, метров по двадцать. Дорога поднимается, вершины уходят вниз, крутизна все больше, и все больше угол, под которым наклоняется машина.

Одно хорошо — в земле, настолько насыщенной камнем, даже ливневые дожди не смогли сделать глубоких промоин. Вода здесь слетала вниз мгновенно, по руслам широким и мелким, почти не задерживаясь.

— Может, нам лучше выйти…

— Чепуха, отец не по таким дорогам водил, и видишь — вполне даже живой!

На этом участке Ирина сидела, держась обеими руками за руку Павла, — так было почему-то менее страшно.

Склон стал положе, перешел в лощинку, и машина опять задрала тупое рыло, с воем карабкаясь вверх. Деревья можно сказать что исчезли, торчали, так, отдельные чахлые лиственницы. Исхлестанные ветрами, страшные, все ветки с одной стороны, наклоненный в одну сторону ствол, — всем видом они показывали сразу, в какую сторону здесь дует чаще всего ветер, и в каких суровых условия существует здесь все живое.

Здесь, в начале сухой ветреной лощины, Маралов остановил газик.

— Ну все… Вытаскивайте вещи!

— Сразу поедешь, папа?

— Нет, вам помогу.

Мама Ирины непременно сочла бы ее ношу чрезмерно тяжелой, вредной, чреватой для появления на свет будущих внуков и семейного счастья дочурочки. У самой Ирины сложившегося мнения здесь не было… И ей, пожалуй, даже стало неловко за свои мысли при виде парней, согнувшихся под тяжестью запасов пищи и снаряжения. Только Маралов шагал легко, ровно, мерно помахивая палаткой и мешком в два пуда весом.

Тропа пошла вдоль промоины поглубже и стала еще круче прежнего. В промоине сочился ручеек, едва видный из-под плоских камушков. Почти уткнувшись носом в грунт, Ирина стала замечать то след, то сразу несколько следов длинных, сильно раздвоенных копытец. Значительно меньше коровьих, они шли и вверх, и вниз, пугая своей непонятностью.

Ирину обдало жаром и холодом одновременно от внезапно хлынувшей догадки: «Неужто черти?!».

— Дмитрий Сергеевич… Вот… Вот…

— А, козероги! Это же их тропа, люди тут почти не ходят.

Лощина почти кончилась, стала положе. Стало видно, как исполинской воронкой уходит вниз в одном месте земля. По соседству и правда скала нависала, под ней была площадка размером с комнату — чистая, удобная и светлая. Тут же — выложенный из камней очаг, закопченный, с крупными углями. Тяжело дыша, парни сбрасывали ношу на площадку.

— А вот теперь-то я пошел! Удачи вам! — старший Маралов сделал некий изящный жест и так же мерно, легко зашагал в обратную сторону. Туда, где понижалась лощинка, где открывался потрясающий вид на десятки верст — синие-синие дали, уходящие за горизонт хребты. Возникало ощущение, что тут, почти на вершине хребта, находишься на страшной высоте, над миром. А стоит обернуться, и вот он — новый зелено-сине-серый склон, а за ним и выше — другой, уже иссине-голубой. А над тем торчит еще один.

— Ребята… А вторая красная скала… Она отсюда далеко?

— Часов шесть, если ехать на машине. А пешком — считай, день идти.

— А напрямик?

— Как это — напрямик?! По воздуху ты не пойдешь! — заулыбались Мараловы.

— Ну хорошо… Ребята, а если бы можно было идти по воздуху… Вот представьте, что ходить между пещерой и второй красной скалой — можно. Сколько времени надо идти?

Парни всерьез задумалась, и Ирина поняла, что смогла перехитрить братьев Мараловых.

— Часа два идти… — неуверенно молвил Алеша.

— Это если дорога, как возле деревни… — уточнил Андрей, — тогда все верно, идти два часа. А если дорога, как на базу? Тогда как?

— Тогда три часа идти…

— Да, верно, тогда три часа.

Получалось, что между местом, где был лагерь и пещерой, расстояние очень большое: примерно километров десять или двенадцать. Но и такие пещеры бывают, а высота, вполне возможно, одинаковая… Или по крайней мере, очень похожая высота.

— Пойдем сегодня же в пещеру?!

— Конечно, пойдем, отдохнем только. А лучше всего идти в пещеру отдохнув и поев.

— Мы же вернемся…

— Конечно, вернемся. Но береженого Бог бережет, а идешь в лес на день — еды бери на неделю.

— Так что и с собой надо брать?

— Обязательно!

В сочащемся, еле текущем водой русле ручья набрали, сколько надо, кружками, сварили еду и чай, залили во фляги.

— Ну что, готовимся?

— А разве не должен кто-то сидеть обязательно сверху?

— Должен, если никто больше не знает, куда пошли люди. А отец ведь про нас знает…

И опять Ирине понравились лица братьев, пока все надевали костюмы, собирали все, что надо. Лица были спокойные и вместе с тем напряженные: лица людей, готовых уйти в неизвестность.

— Давайте еще раз… Спички? Запасные батарейки? Вода? Бутерброды? Сахар? Ножи? Веревки? Свечи?

Андрей называл, а каждый хлопал себя по одному из карманов. Прорезиненная ткань костюмов была сшита с множеством карманов. Каждый карман застегивался, и каждый карман был для чего-то. Для свечей, на три раза завернутых в целлофан. Для спичек, уложенных в железную коробочку из-под монпансье и еще потом в целлофановый мешок. Для пакетика с сахаром (тоже в целлофане, конечно). Для складного ножа. Для запасных батареек.

— Ну, все готово? Пошли!

Алексей привязал веревку к чахлой лиственнице у края воронки, сбросил веревку вниз. Теперь можно было лезть, держась за веревку. Ирина обнаружила на траве и земле даже некое подобие тропы — не они первые шли в пещеру, и именно этим путем.

Холодом пахнуло из глубокой, широкой дырки, но стало даже как-то легче идти — склон явно менее пологий. Колодец, лежащий на боку, по которому можно наискось лезть вниз и вниз. Видно было хорошо стенки этой неровной, овальной в сечении трубы, ведущей в самые недра земли.

Метров через тридцать Ирина обернулась — вход ярко светился позади. А ведь снаружи был пасмурный, серый денек…

И холод обступил их в конце этого спуска. Холод. Равномерный, какой-то не живой… Смешное слово? Может быть. Но на поверхности земли всегда чувствуется то ветерок, то еще какое-то движение. То холоднее, то теплее, все время изменяется температура. В пещерах температура никогда не изменяется, и всегда одинаково холодно, — ровно 4 градуса тепла.

Хорошо известно, сколько может прожить в пещере человек без теплой одежды и пищи — ровно 36 часов. В основном из-за этого холода.

Из зала внизу тянулось несколько коридоров. Длинных коридоров, вполне удобных для движения, почти безо всяких препятствий. Здесь уже стали нужны шахтерские фонарики на касках. Странное впечатление производит луч фонаря в пещере, в мире полнейшего мрака. Если коридор или зал маленькие, луч достигает стены, и освещает ее. Вблизи виден не только участок, на который упал луч, но и довольно много места вокруг. Чем меньше пещера, тем больше впечатление.

Если коридор и зал большие, луч просто теряется в бездне. Тут так много мрака, что свет рассеивается, исчезает, без следа поглощает столько света, сколько будет нужно. Луч фонаря движется, выхватывает разные участки стены, и невозможно предугадать, что откроется в этом луче. Это гораздо меньше предсказуемо, чем в лесу, в степи или на море, даже когда очень темно.

Ирина чувствовала — у нее нет уверенности в том, что с этим лучом света получаешь знание — что там, в конце коридора? Что может ждать в новом зале? Если в пещере обитает кто-то, то ведь пещера — его мир. И этот кто-то без труда уйдет из луча, если ему не надо быть открытым. И потому даже освещая пещеру, не знаешь, есть там кто-то или нет. Проходишь коридор, даже вроде бы понятный и нестрашный… А в коридоре вполне может стоять кто-то здешний. Этот кто-то, может быть, вовсе и не опасен, но он стоит тут, и он никогда не попадется тебе, пока сам этого не захочет. Знать бы, как он может выглядеть… Это хочется знать и в то же время не хочется — страшно.

В пещере не могут выжить не только люди, но и похожие на них существа — лоси, медведи, белки, волки или собаки. Если там кто-то живет, то существа от нас очень далекие и очень на нас непохожие. И если подумать, как могут выглядеть живущие в пещерах и чем они там могут заниматься, станет особенно понятно, почему в пещерах первобытные люди помещали «нижний мир» — мир, населенный враждебными человеку чудовищами. А мы ведь так и не знаем, живет там кто-то или нет…

Никак нельзя сказать, что все эти размышления сделали Иру сильнее или уверенней в себе. Прямо скажем, если уж размышлять на эти темы, то никак не в самой пещере, не во время погружения в колодцы и не во время движения по абсолютно темным коридорам.

Пока что шли через множество разветвлений каменных коридоров, через систему больших, но соразмерных человеку подземных пространств. Нельзя сказать, что присутствие человека так уж сильно сказывалось здесь. Но все же — то окурок валялся на земле, то спичка. То рубчатый след на тонких натеках пещерной глины. То какой-то «остроумный» человек обессмертил свое имя, нанеся на стену копотью: «Здесь был Андрюха-Маклай». И обессмертил свой вкус, написав дальше матерщину. Не лучшим образом, но присутствие человека в пещере все-таки было отмечено, и чем ближе ко входу, тем сильнее.

А дальше начинались области, где вообще не было никакого следа человека. Мараловы уверяли, что эти области им тоже хорошо знакомы, и верилось, потому что вели себя они крайне уверенно. Но здесь уже не было ни следов, ни окурков. Наверное, здесь бывали только те, кто не склонен к выходкам туристов и кто увековечивает свое имя другими способами.

Местами пол коридора уходил вниз, превращался в жуткое скопление булыжников, уже окатанных водой, и острых, неправильной формы камней разного размера, недавно упавших со стен и потолка пещеры. Лезть по завалу становилось все опаснее и опаснее, и тут искали «камин» — узкое место, где можно идти, упираясь в стены руками и ногами, на распор. В темноте, где видимость ограничена, несмотря ни на какие фонари, люди легко проделывают то, на что никогда не решились бы на поверхности земли, при свете дня.

Местами приходилось пробираться на четвереньках, нырять под нависающие глыбы. В самых узких участках люди ложились на землю, протискиваясь ползком. Посмеиваясь, Алексей рассказал, что тут еще не слишком узко — можно двигаться, прижимая одну руку к телу, а другую вытянув вперед. Вот когда по-настоящему узко, тогда обе руки идут вперед!

Андрей добавил, что в самых плохих местах надо двигаться «на дыхании», или «на вдох»: человек набирает полные легкие воздуха — пока физически может. Резкий выдох, и человек делает рывок, протискивается на считанные сантиметры. Иногда — на «одно ребро»: только на одно собственное ребро соскальзывает человек вперед.

Братья рассказали легенду про мертвого туриста: он проходил узость «на вдох» и застрял намертво. Теперь, продвигаясь в этом месте, надо протискиваться сквозь его грудную клетку.

Голоса Алексея и Андрея уходили куда-то в пространство, многократно отражались от стен, возвращались в виде невнятного, тающего вдали «аааа», то гулко, то на пределе слышимости. Хуже всего было когда эхо просто исчезало, возвращаясь через несколько минут каким-то варварским бормотанием или нечеловеческим хихиканьем. Казалось, передразнивает людей, смеется над ними сама пещера или какое-то мерзкое существо, затаившееся в переходах.

А узости кончались, впадали в гигантские залы, потолки которых терялись в совершеннейшем мраке. Люди поднимала вверх фонарики, и все равно потолки оставались практически не видны.

Наступил момент, когда братья заспорили, куда идти. А как только заспорили, посмотрели друг на друга, засмеялись и пожали друг другу руки (пещера ответила на смех все таким же зловещим хихиканьем). Братья закрепили первую веревку за выступающий камень и дальше пошли по веревочке.

— Отсюда к выходу вернетесь?

Павел не был уверен, Ирка сразу замотала головой.

— Дорогу надо запоминать…

И ничем они не отличались от пройденных и изученных, неизученные и непройденные области пещеры, ничем. Такие же коридоры, такие же «камины» и залы, причудливые объемы разной величины, рядом друг с другом и один под другим.

— Может, разделимся? Не обязательно ходить табуном, — голос Андрея был нейтрален… Даже слишком. Андрей, помимо всего прочего, проверял новичков на отвагу: посмеют ли они ходить вдвоем, без надежных проводников?

Посмели бы оба, но Ирине было уже довольно… даже более чем довольно. Павел был умен и тонок, что говорить, но мальчик все-таки есть мальчик. Павел не хуже Ирины воспринимал то неясное, с трудом выразимое в словах, что исходило от пещеры. Но Ирина позволяла себе реагировать на это неясное, не выразимое в словах: например, она не сочла бы для себя зазорным вылезти из пещеры и никогда не подходить к ней близко. Даже не объясняя толком, почему: вот не захотелось, и все. Для Ирины не слишком важно было победить и себя, и пещеру.

А для Павла это было важно, и если он хотел победить — он не мог позволить себе слишком уж внимательно слушать идущие от пещеры импульсы. Даже приняв их, почувствовав, Павел должен был на них ни в коем случае не реагировать, не поддаваться эмоциям, не срываться в испуг или гнев, а должен был как можно хладнокровнее делать задуманное дело, стараясь как можно лучше понять, что мешает ему его делать. Одним словом — не надеяться, не бояться и не кричать. Имея склонность к заключениям такого рода, очень легко сказать, что Павел — всего-навсего мальчик, и потому он не был в достаточной степени восприимчив и тонок.

Имея склонность к заключениям близким по духу, но противоположным по смыслу, так же легко заметить, что Ирина чересчур ненадежна, слишком эмоциональна, ненормально интуитивна… и вообще всего-навсего девочка.

Но так или иначе Павел и Ирина согласились походить самим, поискать новые залы и коридоры. При том, что Ирина охотно выбралась бы отсюда, чтобы никогда не возвращаться, а Павел так же охотно подавил бы в себе такого рода желания.

И они около двух часов бродили по пещере вдвоем и прошли метров восемьсот, что очень и очень неплохо, а потом вернулись по веревочке к первому месту и позавтракали вместе с Мараловыми.

Где-то наверху, над многометровой каменной толщей, солнце шло на западную сторону окоема, наступало самое жаркое время. А здесь, в мрачном сыром провале, не изменялось совершенно ничего: тот же холод и мрак. Одинаковые в любое время года, в любое время суток.

И снова разошлись две группы ребят в поисках зала, где сияет Шар, исполняющий желания. А еще ближе к вечеру произошло несчастье, которое заметили не сразу. Павел с Ириной прошли коридором в небольшой залец, размером с комнату в стандартном доме. В залец выходило еще два коридора, и по одному из них пошли ребята. Павел аккуратно положил яркую тряпочку посередине того входа, куда надо было возвращаться. Это был правый ход.

Через час они с Ирой вернулись, и Павел замер на мгновение… Вроде бы красная тряпочка лежала в начале правого входа… Но факт остается фактом — сейчас она лежала возле ЛЕВОГО входа… Тут ничего не поделаешь.

Павел никак не мог ошибиться, положив тряпочку, где надо, и вариантов было, собственно, два. Или у Павла сработала ложная память, и он неправильно помнил, куда надо сворачивать. Или кто-то разумный переложил тряпочку на другое место. Кто-то разумный, кому надо было, чтобы Павел и Ирина пошли бы не в тот коридор. Но сама мысль о ком-то разумном, бродящем здесь в темноте, ком-то способном перекладывать предметы с места на место и наделенному волей, была настолько неприятна, что Павел и не стал это обдумывать. Ему проще было думать, что ошибся, и Павел с Ирой свернули налево. Через некоторое время они обнаружили, что нигде нет веревок, которые они отпускали, чтобы отмечать пройденный путь.

А новых веревок они тоже не отпускали, считая, что находятся в уже разведанной части и возвращаются назад.

— Ира… Посвети-ка вокруг… Где там наша веревка?

— Паша… Понимаешь… Тут нет никакой веревки…

— Должна быть.

Дети начали искать веревку, и конечно, ее не нашли. Они двинулись назад, прошли «камин», два коридора…

— Мы здесь были?

— По-моему, да…

— По-твоему, Ириша, или были?

— По-моему… я не уверена.

И дальше было точно так же: вроде бы разные, и в то же время одинаковые коридоры, залы и «камины». И никаких следов на глине, отпечатков, копоти, веревок. Ни малейших признаков того, что здесь кто-то когда-то бывал.

Пройдя изогнутый неровный коридор, ребята оказались в новом зале. Это была совершенно незнакомая пещера, и в ней сидел кто-то незнакомый, видный только со спины. Дети не могли понять поведения сидящего — он просто не мог не заметить пучков света, высветивших и его, и несколько участков стены. А незнакомец продолжал сидеть, как будто его здесь и не было. Дети видели только ватник, участок наклоненного вперед темени с черными с проседью волосами.

— Эй… — окликнул человека Пашка. Очень странно прозвучал в пещере голос. А человек не шевелился.

— Паша… Может быть… — Ира шептала, сглатывая слюну, дергая Павла за рукав. Павел и сам приходил к выводу, что человек, скорее всего, «может быть»… Но надо же удостовериться!

Павел начал обходить сидящего, но мысль, что сидящий окажется между ним и Ириной, очень ему не понравилась, а может, он заметил какое-то движение под ватником? В прыгающем свете фонаря могло мерещиться все, что угодно. И Павел схватил Иру за руку, и обходили они вместе.

Ну конечно, этот человек умер, и умер очень давно, — черное ссохшееся лицо не оставляло сомнений. На груди на телогрейке шла надпись: «Л-763». Сапоги прохудились, из одного торчали пальцы вместе с обрывками портянки.

Коснуться неизвестного было невыносимо страшно: все время казалось, что он только подманивает, а подманив, мгновенно вскинется и схватит. Ирина бы и не коснулась ни за что, но Павел знал — не прикасаться опасно. Достаточно один раз позволить себе испугаться — и можно напугать себя навсегда или на долгие годы.

Павел коснулся его очень, очень легонько, но трупу хватило — он утратил равновесие и мягко лег на левый бок. Павел ждал, что он будет холоднее камней… Но ничуть не бывало, температура была та же. Этот труп человека давно уже был частью пещеры — такой же, как залы, водопады или камни.

Рядом с трупом лежал целый продовольственный склад: давно окаменевший хлеб и несколько банок консервов. Человек умер не от голода.

— Как ты думаешь, кто это? — Ирина говорила шепотом.

— Ты же видишь — это заключенный. Бежал из лагеря и заблудился.

— Паша… А ведь лагерь далеко отсюда… Как же он сюда попал?

— Ты забыла. Из лагерного рудника был вход в пещеру. Наверное, он пришел сюда. Может тоже искал шар и умер.

— Интересно, от чего он умер?

— Он мог умереть от чего угодно. От инфаркта, например.

— Значит, пещера тянется на десятки километров…

— Может быть, и на сотни… Как знать?

Дети давно стали говорить шепотом — в мрачном безмолвии пещеры слышно ничуть не хуже, а нет неприятного эха, нет ведьминского жуткого хихиканья.

Но все равно в пещере «что-то» было. Звуки то ли ветра (но откуда здесь, спрашивается, ветер?) то ли далеких, почти на пределе слуха, завываний… Оба пытались вспомнить, слышали ли они эти звуки сразу после прихода в пещеру или они появились только теперь? Оба думали, не обсуждая звуков и не пытаясь даже спрашивать, — а слышал ли звуки другой в тех, первых залах, когда все были еще вместе?

Временами дети слышали, что что-то или кто-то продвигается по стенкам, под самым потолком коридора… Звук был такой, словно кто-то цепляется множеством маленьких коготков за потолок и стены, на высоте полутора ростов человека, и быстро-быстро бежит мимо детей. Но никто не появлялся в свете фонарей. Ирина думала, что к лучшему. Павел хотел бы увидеть. Понять бы еще, что это? Или все-таки кто?

Невозможно было скрыть друг от друг, что оба слышат этот звук, но и этого дети старательно не обсуждали.

Прошли галерею со сводчатым потолком и плотным каменным полом, ровным почти что как в замке.

— Слышишь?!

Павел и сам уже слышал.

— Эй! Мы тут!

И Павел замолчал — так жалко, неприятно звучал его голос, так резко прервался — словно бы каким-то хрипом. По галерее кто-то шел, позвякивая металлической амуницией. Ясно слышались шаги, и каждый шаг сопровождался лязгом цепи на поясе, скрежетом металлических гвоздей по камню, бронзовым стуком карабина, переброшенного через плечо.

Кто-то шумно приближался, шел все ближе… и никого не было видно в свете обоих фонарей. Кто-то прошел мимо ребят, звякало в метре от них, идущий чиркнул металлом об стенку. Лязг ослабел и начал удаляться. Все тише и тише звучали шаги в сопровождении лязга, все дальше невидимый уходил в ту сторону, откуда ребята пришли.

С минуту ребята только слушали, как затихают звуки вдалеке.

— Я слыхала про такое… Это называется «Дядя Миша в медных триконях». До сих пор такого не видала, только слышала про такие штуки… Рассказывали парни, они по пещерам ходят…

У Ирины дрожали колени, дрожал голос. Необходимо было постоять, пока уймется дрожь в ногах, в руках.

— Хорошо хоть, вместе были… — Пашу тоже била дрожь, по голосу слышно. Постояли, не обсуждая больше ничего. Все и так было ясно — влетели. Влетели так, что дай Бог выйти.

В конце этой галереи произошло еще одно, вроде бы мелкое происшествие: у Ирины погас фонарь на каске. Поломка была пустяковой — чуть-чуть отошел контактик. Но ведь надо было снять каску, направить на нее луч фонаря Павла и потратить несколько минут на то, чтобы вынуть батарейки, согнуть контактик, засунуть все обратно… На это время света стало несравненно меньше, и Ирине казалось, что опять несутся мелкие лапки-крючочки по потолку и наверху по стенам, и что останавливаются где-то здесь, на границе освещенного круга, еле слышно лопочут, скрежещут по камню. И одна мысль о том, что может погаснуть еще и фонарь на каске Павла, вызывала у Ирины такой ужас, что не только вспотели ладони, пот струйкой стекал по спине.

А ведь рано или поздно оба фонарика погаснут, пусть даже с запасными батарейками. Свечи тоже далеко не бесконечны. У Иры усиливалось ощущение, что пещера затаилась, ждет и не собирается отпускать. Пещере торопиться некуда, она ждет себе и ждет, и непонятно только, для чего. Вот того, в ватнике, ведь не съели, даже не попробовали. Как умер, так и сидит. Вспомнив это лицо, Ирина еще раз почувствовала струйку пота в ложбинке вдоль позвоночника. Сердце так колотилось у никогда не чувствовавшей сердца девочки, что она стала задыхаться.

В одной из галерей невнятное бормотание усилилось так, что стало совершенно очевидно: совсем близко, в конце коридора, сидит огромное существо, бормочущее в полусне.

Оба представили его в виде своего рода медведя, только с более грубым и в то же время с более антропоидным сложением: например, с огромной головой и выпуклым лбом рахитичного ребенка. Оба видели даже его маленькие, недоразвитые в сравнении с телом, скрюченные ручки и ножки, покрытые мягкой белой шерстью.

Разница состояла в том, что Павел представил чудище почему-то с огромными «ночными» глазами, в полголовы, а Ирина — вообще безглазым. Но делиться своими мыслями ни тот, ни другой не стали по собственным соображениям.

Что-то мелькнуло в конце коридора… какое-то целенаправленное движение произошло там, в конце этой длинной извилистой галереи, медленно спускающейся вниз. Движение повторялось раз за разом — стало ясно, что прыгает неживое. Ручеек, целый подземный ручеек стекал здесь, пересекая галерею. За ручейком угадывалось то ли продолжение этой галереи, то ли новая. Скоро плеск и журчание воды опять перешли в неприятное бормотание.

В конце этой галереи обессилившая Ира произнесла задумчиво, и как всегда, вполголоса, чтобы не подхватило эхо и не понесло по бесконечным коридорам:

— Знаешь, Паша, а я уже не могу…

— Ну и что ты предлагаешь?

— Ничего. Но понимаешь, я и правда больше не могу. Звуки эти, шаги… Может быть, ты дальше сам пойдешь?

— А ты здесь так и останешься?

— Ну ведь этот, в ватнике, остался…

— Иришка, не сходи с ума… — Павел ласково коснулся губами корней волос.

— А я, наверное, уже сошла…

— Так ты что, так и будешь тут сидеть одна? А я один где-то бегать?

— Да… Это верно.

Измученная девочка пошла дальше, потому что страшнее всего, даже страшнее новых звуковых эффектов, страшнее безнадежности было бы остаться одной в этой недоброй темноте.

Загрузка...