Шикша

Глава 19

Мы вышли из лагеря тихо, незаметно и без всяких там фанфар. Никто радостно не подбрасывал чепчики вверх и безумству храбрых тоже не аплодировали.

Оставив пьяный лагерь за спиной, мы направились в сторону пятьдесят восьмого.

Перед этим, Митька провёл дотошнейшую ревизию всех тех вещей, которые мы берём с собой и больше половины барахла было оставлено его волевым решением. Зато он не позволил мне тащить рюкзак, попихал мои вещи в свой.

Согласно Митькиным полевым нормам и совести, мы взяли: две алюминиевые кружки и две ложки, восемь таблеток сухого спирта и две пачки спичек, верёвку, нож, маленький топорик, самую маленькую и легкую двухместную палатку, два спальника, два коврика под спальники, по комплекту запасных носков, кусок клеёнки, большую флягу с водой (где-то на литр), жестянку с вареньем (клубничным, около 200 грамм), две горсти конфет (каких-то карамелек), несколько мятных пряников, полбуханки хлеба, три немного зачерствевшие лепёшки (их ещё Аннушка делала), две банки тушенки, заварку чая (примерно горсть), с десяток кубиков рафинада, соль, зелёнку, бинт, таблетки от живота и обезболивающее.

Я решила прихватить небольшой рюкзачок, больше смахивающий на торбу (приобрела с помощью Яши в городе, он был примерно литров на пять, или даже ещё меньше). Туда я запихала запасные трусы, рубашку, тапочки (помнила, как оставила сапоги в болоте и как потом пришлось босяком идти), зубную щетку и зубной порошок, шампунь, кусок мыла, крем для лица, упаковку ваты (ну мало ли), тёплую вязаную жилетку, запасную ситцевую косынку, запасной носовой платок, прорезиненный плащ-дождевик. Немного подумала и добавила фотоаппарат (надеюсь, мы вернёмся ещё до того, как приедет Бармалей и увидит, что я взяла без спросу), записную книжку, два карандаша, линейку, портняжный метр (мы иногда использовали для отмеривания границ при взятии укосов фитомассы).

Митька как увидел, так возмутился. Из моего рюкзачка были безжалостно выброшены — рубашка, зубной порошок, шампунь, кусок мыла, крем для лица, тёплая жилетка, ситцевая косынка, записная книжка, карандаши и линейка. Он немного подумал и выложил ещё и фотоаппарат. Зато мой спальник отдал нести мне.

Меня такой расклад совершенно не устраивал, но и спорить с Митькой не хотелось, поэтому я схитрила: вырвала пару листочков из блокнота и взяла карандаш-огрызок, сунула их в карманчик энцефалитки. И вместо куска мыла прихватила малюсенький обмылочек, который Аннушка уже сто раз хотела выбросить, но всё руки не доходили. Жилетку надела на себя, благо дул довольно-таки холодный ветер. Косынку повязала на шею, как бандану.

Ну, хоть что-то спасла, и то ладно. В дороге всё пригодится, это я уже точно знаю по опыту.

Мы вышли из лагеря. Идти предстояло долго: пока я «прохлаждалась» в городе и в Кедровом, прошли затяжные дожди, ручей вышел из берегов и часть территории, в том числе и та, по которой прошлый раз возвращалась я, оказалась сильно затопленной. Поэтому, после недолгих раздумий, мы решили идти кружным путём. Так хоть дольше, зато безопаснее.

Первые километры мы шли, весело переговариваясь. Митька рассказывал какие-то анекдоты, шутил, я в нужных местах смеялась, стараясь подстроиться под его шаг.

Погода, как я уже говорила, особо не радовала — с запада дул противный пронизывающий ветер, норовя забраться под одежду и выморозить до костей. Я порадовалась, что одела на себя вязанную жилетку, так было значительно теплее.

С увалов мы начали спускаться вниз, и Митька подал мне руку. Я сначала не поняла, замешкалась, но он усмехнулся:

— Здесь крутой склон.

Я взялась за его руку. Ладонь была горячей, шершавой от мозолей.

Внезапно нога моя поехала на влажноватой траве и, если бы не Митька, я бы точно с размаху ухнула бы вниз. А так он придержал.

— С-спасибо, — с перепугу хрипло поблагодарила я, пытаясь отдышаться.

— У тебя неудобные резиновые сапоги, — резонно заметил он. — Вот у меня — в самый раз, хорошие… сцепление с травой нормальное. А у тебя — насмешка одна. Да и великоваты они тебе, раз нога туда-сюда болтается.

— Тебе легко говорить, — вздохнула я, — а у меня проблема — нету таких сапог моего размера. Хорошо, что хоть эти удалось найти.

Митька ничего не сказал, дальше мы шли в молчании.

Травянистая растительность, которая состояла из мятлика, тимофеевки и овсяницы луговой (остальные виды я не знала) постепенно менялась на осоки. А запах сухой гвоздики сменился на крепкий аромат багульника. Я сперва не обратила внимания, но потом под ногой чвакнуло, затем — ещё раз, и ещё: мы вступили в болото. Оно было не сильно топким, нога погружалась в сизо-зеленоватую жижу примерно по щиколотку, но, в отличие от болота с белокрыльником, это было чвакающе-засасывающее болото, где каждый шаг давался с трудом, приходилось буквально выдирать ногу из жижи. Так мы брели довольно долго, где-то часа полтора, ещё и проклятого ветерка, на который я сердилась наверху, не было и табуны мошкары буквально облепили меня и коллективно грызли, даже сетка энцефалитки не спасала никак. Я дышала, как загнанная лошадь, пот стекал уже не ручьями, а реками, струился по спине, нижняя рубашка промокла и противно липла к телу, было капец жарко. Я задыхалась. Уже тысячу раз я пожалела, что натянула тёплую жилетку на себя: что наверху было благом, сейчас превратилось в ад.

А гадскому Митьке всё нипочём. Мало того, что идёт в одной тонкой рубашке, закатав рукава по локти и никакая мошка его не трогает, так ещё и разулся, резиновые сапоги притачал к рюкзаку, штаны подкатал до колен и идёт себе спокойно — на чавкающую грязь ему явно фиолетово.

В одном месте Митька остановился, сверяясь с компасом, и закрутил головой, определяя дорогу. Я остановилась, хрипло дыша, легкие гудели, как кузнечные меха. В ушах бухало. Взглянув на край болота, я обессиленно застонала — мы прошагали только половину пути.

Божечки, я же еще столько не выдержу! Хотелось сесть прямо в болото и никуда больше не идти. А гадский Митька, увидев моё состояние, заметил:

— Имей в виду, Зойка, я ещё выбираю в болоте самые сухие участки, и иду из-за тебя медленно. Был бы я сам, я бы уже со следующего увала спускался.

Я мучительно застонала. Митька смилостивился:

— Ладно, ещё минуту отдыхаем. И сам, гад, засвистел под нос какой-то бравурный мотивчик.

Чтобы протянуть время (мне минуты было мало), я спросила:

— А почему ты не устаешь?

— Я мужчина, если ты ещё не заметила, — обличительно хмыкнул Митька.

— Мужчины — тоже люди, — философски отметила я, — и тоже устают. Вот мы шли прошлый раз тоже по болоту, так все эти мужчины, особенно из новеньких, шли гораздо хуже, чем даже я. А ты — нет.

— Моя профессия накладывает отпечаток, — расплылся в мальчишеской улыбке Митька.

— Но у них такие же профессии, — удивилась я, — что я рабочих и техников для геологических работ не видела? Такие, как все. Ну, может, пьют только больше, а так-то ничем не отличаются.

— Но я не техник, и не рабочий, — ухмыльнулся Митька, — что я Аннушке помогаю — так это исключительно на добровольной основе. У вас в экспедиции я числюсь разнорабочим, делаю все, что велят. А так-то я каскадёр.

— Каскадёр? — от неожиданности я чуть не села в лужу. — Ты-ы-ы?

— Да, каскадёр на Мосфильме. — Митька явно наслаждался достигнутым эффектом.

— А здесь ты что делаешь?

— Понимаешь, Зоя, я без ярких ощущений долго не могу. Если во мне кровь не бурлит, я тухнуть начинаю. И от этого становлюсь злым. Ко мне тогда лучше не подходить, я ненароком и зашибить могу. И людей начинаю тогда ненавидеть. Чтобы этого не было, когда я вижу, что оно приближается и скоро накроет, я ищу себе приключения на задницу. Как правило, я прошусь в такие вот экспедиции или турпоходы и еду в самые сложные территории — в тайгу, в пустыню, на острова в северных морях… Недавно мы на плато Путорана забрались. Можешь себе представить, затерянный мир, абсолютно дикие места, где не ступала нога человека…

Митька что-то ещё говорил, а у меня почему-то в голове всплыло слово «адреналиновый торчок». Странно, что оно обозначает?

— Мить, — не выдержала я, — а мы ещё долго идти будем? Не могу больше!

— Ну так почему ты молчала? — удивился Митька, — Я же откуда знаю, что тебе тяжело? Если бы знал, можно же было пойти по верху увалов. Там дорога лёгкая. Если не считать, что пару раз вверх подниматься надо.

— А почему тогда мы идём по болоту? — удивилась я, хватая ртом воздух.

— Ну, я же тебе говорил, я — каскадёр, преодолевая такое болото, я тренируюсь на выносливость. У меня скоро показательный бой будет, нужно подготовиться. Я ведь ещё боец ММА.

Я второй раз ахренела и высказала гадскому Митьке всё, что думаю по этому поводу.

Следующая часть пути была поприятнее. Митька, получив от меня взбучку, проникся моментом и выбирал максимально удобные участки. Так что идти периодически было даже комфортно.

Наконец, мы подошли к большому озеру. Солнце припекало. Пахло болотными цветами. Воду мы выпили по пути, так что сейчас пить хотелось нереально. Даже Митька раз на раз, да и облизывал пересохшие растрескавшиеся губы.

— Пить хочу, — пожаловалась я обессиленно.

— Потерпи немного, сейчас попьем, — попытался подбодрить меня Митька.

Мы прошли ещё немного, затем он усадил меня на сухую кочку, рядом поставил рюкзаки, взял флягу и сказал:

— Сиди тут, я сейчас! — и почти бегом понесся к озеру.

Я лишь завистливо смотрела ему вслед. Мои ноги гудели, а в руках была такая слабость, что они аж дрожали. А ему хоть бы хны! Ещё и бегает после такого перехода! Чёртов Митька с его болотом. Вот чем можно думать⁈

Я прикинула сколько времени ему нужно, чтобы сходить к озеру, набрать воды и вернуться обратно. Получалось минут десять-пятнадцать точно. Если не больше — отсюда было не видно, насколько болотистый берег озера, может, ему ещё обходить придётся. Поэтому, пока время есть, я с трудом стянула сапоги, которые были мокрыми внутри, аж хлюпало, и вытянула ноги, суша на солнышке. Ветерок был почти нечувствительным, но мошка и комары где-то исчезли. Так что можно было почти хорошо сидеть. Я сняла куртку, стянула жилетку, расстегнула две пуговки у ворота рубашки и грелась теперь на солнышке, закрыв глаза.

— Зоя! — послышался митькин голос. Видимо, я чуть задремала, разморившись на солнышке. От неожиданности я подскочила и, схватив сапог, принялась торопливо натягивать на ногу, так что аж штанина задралась.

— Да сиди ты! Чё как угорелая подскочила? — отчитал меня Митька, — я воды не набрал ещё.

— А что случилось? — обеспокоенно спросила я, от этого известия пить захотелось еще сильнее.

— Да вода там мутная какая-то. Слушай, ты не помнишь, у нас бинта много? — спросил Митька.

— Ты хочешь профильтровать?

— Ну, что-то же делать надо, — буркнул он, копаясь в рюкзаке, — там песка куча, мы же не будем с песком воду пить.

— Сейчас! Я где-то вроде в верхний кармашек бинт положила, — неуверенно сказала я, и уже было хотела полезть доставать, как Митька вдруг выдал:

— Зойка! Ты таки косынку взяла?

— Но я же её на шею одела, — пыталась спрыгнуть я, — тебе не нести. А если что, так её же и выбросить можно.

— Да я не о том! Давай её сюда!

— Зачем? — удивилась я.

— Жалко бинт тратить, в дороге все может быть, тфу, тьфу, тьфу! — Митька суеверно поплевал через левое плечо. — А так я её вдвое сложу и через неё воду процедить можно будет. И кружку ещё найди, зачерпывать нею буду.

— Но, Митя, — попыталась достучаться до голоса разума я, — я же её на шее несла, эту косынку, вспотела, как же через нее воду-то пить?

— Вот и попробуем какая ты на вкус, Горелова, — заливисто хохотнул Митька.

Я вспыхнула, а он ещё больше расхохотался. Но увидев, что мне неловко, милостиво сказал:

— Ну, почему ты такая глупая, Зойка? Я же сполосну её сперва в воде, это само собой, а уже только потом цедить через неё буду.

В общем забрал всё и ушел. А я осталась сидеть в раздрае и растерянности.

Примерно через полчаса Митька вернулся (мои носки почти подсохли, как и сапоги изнутри).

— На, попей! — сказал он и протянул мне кружку с водой.

Я взяла кружку и жадно припала к воде, пила, пила, не обращая внимание на то, что вода отдаёт рыбой и что она желтоватая на цвет.

— Здесь железа очень много, — сказал Митька. — Уткин на анализы брал.

— К чему это ты? — не поняла я.

— Да ты так скривилась, когда воду рассматривала. Видно решила, что это я нассал тебе в кружку, — заржал он.

— Дурак, — с упрёком сказала я, и с кряхтением стала подниматься. Надо было идти дальше.

— Да посиди ещё, Зойка, — остановил меня Митька, — отдыхай пока.

Увидев мой вопросительный взгляд, пояснил:

— Не вижу смысла сейчас идти дальше и через час опять делать привал. Кроме того, там воды нормальной может не быть, чтобы сварить чаю. А тратить из фляги жалко. Это нз. Поэтому я считаю, что мы сейчас поедим и попьем здесь чаю. А потом будем идти аж до вечера. Ну, может, сделаем один-два маленьких привала, на пару минут, но не больше. Согласна?

Я кивнула.

— А раз согласна — велел Митька, — то накрывай стол, а я схожу к озеру наберу воды для чая. Где там ещё одна кружка была?

Я вытащила искомое и захлопотала, нарезая хлеб.

Вскоре вернулся Митька с двумя кружками отфильтрованной воды. Он вырыл небольшую ямку, чтобы не задувал ветер, набросал туда веток посуше, сухой травы, мха, каких-то сучков, положил две таблетки сухого спирта и поджег огонёк, с силой раздувая. Через минуту-две миниатюрный костерок весело затрещал в ямке, и Митька поставил кружки сверху, пристроив на два камня так, что кружки стояли краями на них. А внизу их лизали язычки пламени.

Для пущего эффекта Митька еще и ладонями сбоку прикрыл, чтобы ветерок не задувал. Он бросил по щепотке заварки прямо в кружки и улёгся на траву, задумчиво глядя на костерок.

Тем временем, пока вода закипала, я разложила продукты, затем мы начали есть.

Перекусив и попив чаю, Митька сказал:

— А сейчас идём быстро и до победного.

Я вздохнула, и мы зашагали дальше.

Дальше дорога пошла сквозь зеленомошный елово-лиственничный лес, затянутый паутиной и лишайниковыми накипями. Продираться сквозь сырой бурелом было тяжело, и Митька так люто орудовал топориком на особо дремучих участках, что верхушки деревьев аж гудели и треск стоял на всю округу.

Поэтому продвигались мы медленно.

Затем опять было болото, правда небольшое, затянутое мхом и осоками. В осоках цвели мелкие желтоватые звёздочки, над которыми кружили тучи насекомых.

Пришлось немного возвращаться и обходить по краю.

Это отняло много времени.

Когда мы выбрались из леса — уже вечерело. Хоть солнце ещё не село (здесь полярной ночи как таковой не было, но солнце садилось часа на три и тогда было относительно темно), но Митька сказал:

— Давай сейчас вон туда спустимся и на ночлег станем. Ты устала…

— Я не устала! — возмущённо воскликнула я, хотя устала жутко и только мечтала упасть на спальник и уснуть.

— Ну ладно, ты не устала, — примирительно сказал Митька, хитро сверкнув глазами, — тогда давай просто разобьем палатку и остановимся на ночлег? А завтра встанем полпятого или даже в четыре утра, как раз рассветёт, и пойдём дальше с новыми силами, а?

— Ну, давай, — облегчённо согласилась я и мы заскользили вниз. Точнее заскользила я, а Митька меня поддерживал, чтобы я окончательно не съехала по скользкой траве.

Место для лагеря Митька выбрал очень удачное — небольшой лужок, сухой и чистый, одним краем тянулся к озеру, превращаясь в узкий песчаный пляж, а с противоположного — упирался в крутой склон увала. При этом он неплохо-таки продувался, так что мошки почти не было.

— Прива-аал! — скомандовал Митька и скинул рюкзак.

Я, где стояла, там и опустилась на землю, даже не снимая рюкзака.

— Так, слушай мою команду! Распределение ролей! — скомандовал Митька, а я мысленно застонала — даже не представляю, где найти силы и подняться, чтобы выполнить работу по обустройству лагеря.

— Говори! — тем не менее ответила я и стянула рюкзак с плеч.

— Говорю! — широко улыбнулся Митька, — значит поступаем следующим образом! Я ставлю палатку, а ты сидишь вот на этом месте и сторожишь рюкзаки!

— Ох! — только и смогла сказать я, решив, что он меня разыгрывает, — от кого тут их сторожить?

— Бунт? — сурово нахмурив брови, спросил Митька, — команды руководства обсуждаем, да? А за такие дела, между прочим, можно и на гаупвахту попасть!

И захохотал.

Разыгрывает, гад.

— Ми-и-ить, — сказала я, — Ну я серьёзно же! Чем тебе помочь?

— Сидеть и не мешать! — рыкнул Митька, ловко вытаскивая палатку из рюкзака и разворачивая её.

— Ну, Мить…

— Зоя, — Митька подошел и заглянул мне в глаза, — ты же совсем вымоталась. Дорога была тяжелая, и это я, дурак, виноват. Не учёл, что ты — не я. Мне проще, если ты сейчас нормально отдохнёшь, а завтра бодрячком идти будешь. Ну сама подумай, чем ты мне сейчас особо поможешь? Я что, по-твоему, сам эту палатку поставить не смогу?

Я вздохнула.

— Вот ты, Зойка, за сколько минут сама палатку ставишь?

— Ну… — задумалась я, — примерно за двадцать. Или за полчаса, если сильный ветер будет.

— Вот, — сказал Митька, — а я — ещё быстрее. И если я сам сейчас буду ставить, то потрачу аж минут на пять больше, чем если бы мы вместе ставили. И вот что эти пять минут тебе дадут?

Я пожала плечами.

— А потому просто сиди и любуйся, как ловко я ставлю палатку! Где ты ещё такое увидишь?

Я рассмеялась. На душе стало легко и я без зазрения совести уселась на сухой, пахнущей гвоздикой и полынью траве и принялась глазеть, как Митька ставит палатку.

— Прошу, — Митька дурашливо склонился в полупоклоне у входа в палатку и добавил, — а вот коврики положить и спальники расстелить — это уже твоя работа. У меня так ровненько и красиво всё равно не получится…

Я улыбнулась и полезла внутрь.

— Ты там хозяйничай, а я схожу дров нарублю, чаю вскипятить, — крикнул Митька, отдаляясь.

Я разложила коврики, вытащила, встряхнула и разложила спальники. Свои сапоги я оставила сбоку палатки сохнуть, поэтому вытащила сейчас из рюкзака тапочки — трава сухая, похожу пока в них, пусть ноги хоть немного отдохнут.

Вернулся Митька, он притащил длинную и толстую сухую ветку, и принялся рубить её рядом с палаткой.

Я скинула куртку-энцефалитку, платок и осталась в одной рубашке и штанах. После тяжелого душного перехода, было так приятно, когда ветер легонечко обдувает, прямо ой.

Невольно взгляд мой переместился на озеро. Тихое, спокойное, по водной глади шла легонечкая рябь. Берег был песчаный, песочек белый, мелкий, мягонький, вот точно, как в песочных часах.

Мне захотелось пройтись босиком по нему, зарыться пальцами ног, но я отогнала это неуместное желание.

Тем временем Митька опять вскипятил чаю, и мы перекусили. Из-за усталости особо есть никому не хотелось, с трудом съели одну лепешку на двоих.

Я сидела на траве и смотрела на весело горевший костер. Да, сейчас это был не маленький костерок, а большой, полноценный костёр. Митька расстарался.

Он лежал рядом, на траве и задумчиво грыз травинку.

Я опять посмотрела на озеро.

— Иди купайся, — сказал вдруг Митька. — А то скоро совсем стемнеет.

— У меня купальника нет, — покраснела я.

— Ну, не начинай, — скривился Митька и демонстративно перевернулся на другую сторону, спиной к озеру, — иди спокойно купайся, мы в полевых условиях, я подсматривать не буду. Обещаю. Потом пойду я. И, надеюсь, ты тоже подсматривать не будешь. Или будешь?

Я засмеялась.

— Ну вот, — деланно-расстроенно сказал Митька, я всегда знал, что девчонки обожают подсматривать.

— Шутник! — хихикнула я и побежала раздеваться.

Скинув с себя всё, я голышом побежала в озеро. Вода мгновенно освежила потное, зудящее, грязное от пыли и древесной пыльцы тело. Я зажмурилась и ушла с головой под воду. Затем вынырнула, отфыркиваясь, и немного поплавала. Совсем немного. Вода-таки была холодная, северные озёра летом быстро прогреваются, но также быстро и остывают.

Искупавшись, я вышла из озера и направилась к палатке. Бросив взгляд на Митьку, я аж обалдела — он лежал и нагло в упор меня рассматривал.

— Ты же обещал! — жалобно ойкнула я и, пытаясь прикрыть хоть некоторые стратегические места руками, метнулась в палатку. — Дурак!

— Зато теперь я знаю, какие у тебя сиськи! — глубокомысленно заявил он и, раздевшись, побежал к воде, крикнув мне, — надеюсь на твою порядочность, Зоя! Что ты не такая как я и подглядывать не будешь!

Нужно ли говорить, что я принципиально подглядывала?

Он был худой, среднего роста. И хоть сложение его нельзя было назвать атлетическим, но каждая мышца была, словно вырезанная скульптором. Он плыл, с силой работая мускулистыми бронзовыми от загара руками, заросшая голова то погружалась в воду, то появлялась над ней.

Потом Митька ещё ходил за ветками. Сказал, что оставит костерок на ночь, набросает туда сырых веток пусть горит, дым будет отпугивать зверьё. Хоть тут никого не было, но чем чёрт не шутит. Пока он ходил, я, так и не дождавшись, и разомлев в уютном тепле спальника, уснула.

Проснулась от того, что горячее Митькино тело прижалось ко мне.

— Иди сюда, — хрипло прошептал он.