"Надо на что-то решаться", - подумал Костя. Но капитан убит, кто скомандует? Скомандовал командир маневренной группы, лейтенант. На заставе он недавно, меньше месяца, пришел к ним в командировку вместе со своими бойцами-"дзержинцев [50].
- Приготовьтесь к атаке! Вперед по-пластунски! По моему свистку поднимаемся! - Громким шепотом приказал лейтенант и Костя передал приказ далее по цепочке.
Поползли. Шуршала под локтями трава, сорняк уже задеревьянив и не гнулся, ломался. Не было времени вытирать пот, который заливал глаза и Костя только отплевывался, фыркал, дышал зажжен. Чужие карабины почти замолчали. Ну, оно и хорошо: меньше шаров - меньше вероятность, что попадет в него. Вот заверещал свисток лейтенанта, Ильин вскочил, очень часто стреляя по вспышкам вражеских пулеметов. Ступил шаг-другой и тут над тропинкой взлетели и захлопали мины-лягушки. Костя знал о таких, изучал по плакатиками на заставе. Раньше знал о них теоретически, а теперь и на практике познал, что такое - прыгающая мина. Эта проклятая штука взрывается под ногами, бросовый пороховой заряд выталкивает стакан с стальными шариками или роликами на метровую высоту над землей. С противным визгом они разлетаются метров на двадцать-тридцать параллельно поверхности, викошуючы все, что попадется на пути. Но Косте повезло, успел упасть на землю еще до того, как над нам взорвался дьявольский произведение человеческого гения. Ролики не тронули, только оглушило и звуки доносились, как сквозь ватное одеяло. А вот остальным не повезло. Корчился от боли лейтенант - стальные ролики исполосовали живот, и Костя видел, как-то там шевелилось в рассветном мраке и дергалось, а несчастный пытался запихнуть все то назад, в распанаханных живот. Костя посмотрел вокруг: несколько пограничников лежали, срезанные осколками, двое-трое еще шевелились, но ясно было: не жильцы.
В горячке Ильин хотел было снова вскочить на ноги и броситься вперед, но, не успев ни о чем подумать, рухнул на мокрую от росы траву: очередь из пулемета ударила ему в грудь. Где-то рядом бил короткими злыми очередями чужой карабин, слышались гранатные взрывы. Костя поднял последним усилием голову, моргал пыльными песком глазами. Сквозь мутную пленку будто видел Гришу Лиходеева, Масленникова, капитана и лейтенанта, старшину залога и других пограничников. Будто все они живы-здоровы спешат ему на помощь. Поторопитесь, милые, я еще жив, хоть и израненный весь! Я не хочу умирать, я еще поживу! Пленка густела, застил глаза, но он еще видел невидимую в зарослях Клевень, залог, ленинскую комнату и свое фото на стене: отличник боевой и политической подготовки ефрейтор Константин Ильин. Рот наполнился горячей кровью, Костя закашлялся и погрузился в мягкую, ласковую и доброжелательную темноту ...
***
Болванкой в танк ударило, болванкой в танк ударило,
Болванкой в танк ударило, и лопнула броня.
И мелкими осколками, и мелкими осколками,
И мелкими осколками ранило меня ...
Ой, любо, братцы, любо, любо, братцы жить.
В танковой бригады не приходится тужить ...
Ночь была удивительно непроницаемой. Где земля, где небо - не разобрать, они слились, сваренные без шва ...
Три часа назад бригада пересекла украинскую-советскую границу и теперь, в ожидании пехоты, которая отстала, заняла оборону в большом селе Шалыгино, который раскинулся большим треугольником на берегу реки Лапуга. Село было богатым - ни крыши крытого дранкой или соломой, беленькие, возведенные из кирпича, дома все, как одна, под красной черепицей. Государственная граница между Украиной и Советским Союзом - широкую полосу вспаханной земли, ограниченную с обеих сторон оградой из колючей проволоки - пересекли в ночь на седьмое сентября без единого выстрела по ротных колоннах.
Еще в августе танковая бригада стояла под Ленинградом в летних лагерях. Нормальное военную жизнь мирного времени. Стрельбы, марши, ночные тревоги. Тревоги были учебными. Настоящую боевую тревогу прокричали первого сентября, сразу после завтрака. Танки привычно грохотали по мостовой, поэтому сначала и эту тревогу считали учебной. Но когда длинная колонна танков прошла через мост через железную дорогу, сомнения, надолго, если не навсегда, покидают этот городок, пропали в даже у скептиков. Все думали одно: "Куда? На восток или на запад? "Механик-водитель Тельнов Паша считал, что на восток, а заряжающий Маслов убеждал, что на запад. Командир танка Пахомов ничего не говорил, он служил последний год и ждал демобилизации, а взводный, лейтенант Медников загадочно молчал. Ротного, батальонного и бригадное начальство также праздник берегло военную тайну и на все вопросы подчиненных соответствовало сухо и коротко: "Скоро обо всем узнаете."
На третий день глубокой ночью эшелон прибыл на станцию Дмитриев-Льговский. Здесь разгрузились и своим ходом отправились в непроглядную темень разбитой ухабистой дороге. Колонна шла через ночь с погашенными фарами, между машинами содержалась большая дистанция. Мчались танки сквозь мрак осенней ночи с низким ревом, гремели стальной чешуей, будто длинный пятикилометровый дракон с давней детской сказки, или, что точнее, как закованные в латы всадники, ехавшие освобождать землю братского народа от дракона.
Проезжали сквозь темные деревни, без всякого огонька в окнах, хотя там, внутри жилищ, и не спали. Люди смотрели вслед из-за заборов, из окон хат, бросали им, невидимым, неизвестным, вслед цветы, лишенные ночной темнотой красоты и танкисты определяли их цвет по тонким нежным ароматом, который перебивал запах сожженной солярки, горячего железа и дорожной пыли, что вился длинным серым шлейфом за каждым танком.
Под утро остановились в жидком лесу, замаскировали машины и получили разрешение отдыхать. В полдень привезли горючее и боеприпасы. Полностью загрузили свои "бетехы" снарядами, пулеметными дисками, залили баки бензином и соляркой. К вечеру все проверяли, подтягивали, регулировали, чистили. В субботу был парко-хозяйственный день. После бани приказали сдать старое "Хэбэй [51] вместе с разбитыми кирзачамы и всем выдали новенькое" Пеша [52] и яловые сапоги. Со скрипом сапожки, из государственных запасов! Пахомов сразу помрачнел: любимая Родина так просто, ни с того ни с сего, своих дорогих сыновей-защитников просто так, ни с того ни с сего, не балует, то должно произойти необычное. А главное, его близкий "дембель [53] оказался под большим вопросом!
Вечером пятого сентября был митинг. Многие сборов, бесед и митингов помнят танкисты, а такого еще не было! Митинг, на котором объявили о начале войны с буржуазно-националистической Украины ... К середине бригадного построения выходили один за другим бойцы бригады, выступали с речами, а Валерий Пахомов слушал их и почти пугался обыденности происходящего, и своей привычности, т.е. того, как ординарные его мысли и чувства, как приземленно он воспринимал события. Вроде ничего особо не происходило! Но должны были осяваты все вокруг молнии, имел ударить гром, разверзнуться небеса ... хоть что-нибудь, но должно же было случиться! И не случалось ничего. Итак, все идет, как надо и нечего волноваться!
Командир бригады произнес речь: наступила долгожданная час, Советское правительство объявило о состоянии войны с буржуазной Украины с шестого сентября тысяча девятьсот сорок второго года, командование отдало приказ о переходе границы и мы с честью и достоинством выполним этот приказ, разгромим проклятого врага, пусть здравствует Советская Родина, вперед, орлы-танкисты! Комиссар бригады нажимал на политику: мы выполняем священный интернациональный долг, освобождаем трудящихся многострадальной Украине от ига буржуазно-националистических империалистов, несем свободу и счастье украинскому народу! Комиссар роты, не мудрствуя долго, повторил то, что говорил вчера в палатке на собрании партполитактиву: выдержим боевой экзамен, покажем, на что способны советские танкисты, будем биться, не жалея живота своего! И все, кто выступал, обнаруживали, конечно, радость от того, что наступило, наконец, время рассчитаться с агрессорами, разгромить кровожадных националистов, подло захватили Южную Белоруссию, погасить тлеющий очаг войны и обеспечить мир и покой на земле. И после каждого выступления над строем катилось громкое и радостное "Ура!", Перекатывалось степью, такое громоподобно, что казалось, его слышат и по другую сторону границы. С митинга все шли довольные и веселые. Башнер-заряжающий Трофим Маслов радовался, как мальчишка:
- Эх, повоюем! Или голова в кустах, или грудь ... Трофеи будут! Склады, поди, за рубежом есть!
Командир танка, сержант Пахомов не разделял общего вдохновения. Заявил мрачно:
- Накрылась моя демобилизация медным тазиком! - И ругался про себя нехорошими словами.
Ужин был праздничным, с надлежащими ста наркомовских граммами. После ужина выдали НЗ - неприкосновенный запас - по две банки тушенки на человека и по фляге с водкой на экипаж, и по пачке "Беломорканала" каждому вместо привычной махорки. Комбат собрал командиров машин и сообщил, что семнадцатый танковая бригада в составе шестой танкового корпуса будет наступать в направлении Глухов, Кролевец. Действовать будут пока во втором эшелоне корпуса. Поскольку карт командирам машин не выдали, записали маршрут движения на бумажке. До наступления полной темноты вышли на исходные позиции и остановились в километре от линии государственной границы. Бригада вытянулась вдоль дороги на несколько километров. Стали чего ждать. Экипаж уселся на горячих жалюзи, получили выданные сигареты, зажгли. На других машинах также устроили перекур, красные огоньки "биломорин" прятали под танковым брезентом, которым покрывались танкисты от вечернего холодка и чтобы не демаскировать колонну.
- А говорят, что на Украине осень теплая ... - Задумчиво произнес механик-водитель. Украина же была совсем рядом, вон она, за колючей проволокой пограничных столбов.
После захода солнца быстро похолодало и жужжание комаров, кусали не хуже, чем оводы, стало стихать. Тишина стояла такая, что Пахомов слышал стук своего сердца. В открытые люки "бетешкы" лилось душистый воздух последней мирной ночи и все трое вдыхали его полной грудью, будто пытались надышаться вперед, когда в танке будет не продохнуть от сгоревшего пороха, солярки и раскаленного металла.
Через час после полуночи послышались звуки моторов и мимо с включенными фарами - чтобы не раздавить кого - с лязгом и угрожающим ревом моторов прошла колонна новых танков Т-34. У высоты с тригонометрическим знаком главная тридцатьчетверка затормозила и выстрелила из пушки. Этот одинокий танковый выстрел оказался сигналом. Ночь заревела сотнями двигателей, озарилась сотнями фар. Мотоциклисты, пехота на грузовиках, бронеавтомобили, снова грузовики с стодвадцятидвоміліметровими гаубицами на крюке - передовой отряд корпуса. Где-то за спиной залпами била крупнокалиберная артиллерия и ослепительный огонь колебался заревом над горизонтом. Пахомов посмотрел на своего именного кировского часов, награда за призыва стрельбу: ровно час ночи. За рубежом - взрывы. Кажется, разведывательные группы и передовые отряды ударили по "буржуазно-националистических" пограничниках. Пора бы и нам! Но колонна за колонной идут к границе, а бригаде сигнала трогаться не дают. Пахомов стоит на башне своего БТ-7М, всматривается в темноту, которая осяюеться вспышками артподготовки и от нетерпения аж приплясывает. Но до рассвета так ничего и не случилось: бригада продолжала стоять в километре от границы. В пять часов появился командир роты и приказал, когда за час никуда не двинемся, посылать на кухню, за завтраком.
Прошел час и никуда не двинулись. Сержант приказал башнеру забрать котелки и идти на кухню. Тот вернулся через полчаса с тремя полными котелками, картонным ящиком, где подзенькувалы девять банок с тушенкой и три буханки черного хлеба, страшно доволен своей метикуватистю.
- Вот, выпросил у чмошников ящик, Чтобы дважды НЕ мотаться. - Радостно сообщил сержанту и механику. И стал сыпать новостями, которые услышал на кухне, как из дырявого мешка. Одновременно башнер расставлял котелки, нарезал крупными ломтями хлеб, открывал консервы. - Погранцы аккурат в полночь на ту сторону пошли. А их там, оказывается, уже ждали. И встретил. Ну, а наши тогда дали из пушек хохлам прикурить. Размолотилы Все к чертовой бабушке, любо-дорого посмотреть. Расчистилы, одним словом, дорогу. Я, когда на кухню ходил, видел: войск, техники здесь о-го-го сколько! Больше пушек, чем деревьев. Под каждым кустом то танк, то пушка, то штаб какой-нибудь. По нужде, и то черта два куда сходишь! Разговор в кухни был, что наш корпус пока в резерве придержать, пока передовые части укрепления на границе не прорвут. А мы уже в прорыв входит будем. Только щас туда пошли новые танки, тридцатьчетвёркы. И приданная пехота. Только там, на хохляцкой стороне, они на мины напоролись. Наши разведчики, бригадные, тоже на тот стороне уже побывали. Вообще, говорят, что здесь Все заминировано, сплошняком. Дома, дороги ... Бывает, сумка лежит или что такое - а под ней мина! Кто взял - в Клочки! Но я кое-что сменял в разведчиков!
И Маслов с победным видом достал из кармана зажигалку в виде обнаженной женщины. Блестящая игрушка пошла по рукам. Механик покрутил ее, поцокал языком, приговаривая: "Похабень! Ох, и похабень! Невесте замести кольца подаришь ... "Тельнов снова улыбнулся и вдруг широко размахнулся:
- Хош заброшу? - Задержал руку и смотрел вопросительно-доброжелательно на башнера.
- Ты что? Ты что! Не обманывай, слышь, не дури! Дай сюда! - Заряжающий вплоть посерел от испуга. Спрятал зажигалку в карман. - Все, больше ты Ее НЕ увидишь!
После этого все надолго замолчали. Достали начатую пачку "Беломора", зажгли. Заряжающий дал прикурить сержанту от своей блестящей зажигалки, а механику показал ее издали: мол, раз "Похабень!", То и ничего такой стидобою тебе, моралист, пользоваться!, - И тот сердито зачиркав спичкой по коробке. Другие экипажи тоже закончили завтрак и теперь отлучаться от машин было строго запрещено - устраивались, кто как мог. Кто захрапел на казенном брезенте, расстеленном на крыше моторного отделения, кто возился у машины, устраняя существующие и выдуманные недостатки. Делать было совершенно нечего.
Утренняя прохлада днем изменилась жарой. В бледно-голубом небе - ни облачка. Только ветерок гонит волны по высокой траве и гнутся ветки придорожных яблонь от созревающих плодов. Утром сверкала роса, но взошло солнце и она исчезла, небо дышит зноем. И в этом бездонном высоком небе видно серебряный крестик вражеского самолета, слышать его далекий гул. Из-за деревьев вдруг дружно захлопали выстрелы - оказывается, там развернулось зенитный дивизион, и теперь пушкари-зенитчики пытаются достать вражеский самолет. Но тот игнорировал залпы батарей со спокойствием и хладнокровием дредноута. Наконец, когда снаряды стали взрываться слишком близко, резко изменил курс и поплыл куда-то на юг. Неудачную стрельбу танкисты прокомментировали коротко и вкусно: "Мазилы!", И далее уже в совершенно непарламентских выражениях. Но это была единственная появление вражеской авиации за весь день. Видно, разбомбили хохлов на аэродромах - это было единодушное мнение экипажа, никому летать! На этой почве наступило даже примирения механика и башнера.
Около полудня земля снова начала вздрагивать и мимо бригадной колонну "бетешок" на полной скорости прошла колонна тяжелых танков. Сначала батальон новых КВ, а затем батальон здоровенных мастодонтов Т-35 - пятибашенный гигантов. Заряжающий знал численность танковых подразделений и все типы танков, которые были на вооружении бронетанковых войска РККА. Он безапелляционно сообщил, что эта часть из Москвы - только там были на вооружении "то-тридцать пятые". Третий батальон также был вооружен тяжелыми КВ. Запирали колонну грузовика ремонтников и роты обеспечения. С небольшим интервалом вслед за тяжелой танковой бригадой проползли артиллерийские тракторы с пушками-гаубицами МЛ-20 на крюковая. А за артиллерией - грузовики с пехотой. В кузовах новеньких "студебеккеров" сидели тесно-тесно пехотинцы, равнодушные ко всему и мрачные, в новеньких стальных шлемах и с новыми автоматическими карабинами Симонова. В кузове последнего "студебекера" стоял скуластый сержант и пиликав на гармошке. Сквозь гул автомобильных моторов ее звук был не громче писка комара. Встретившись взглядом с Пахомовым, он вытаращил глаза и гармошка дурным голосом закричала: "Караул!", А сержант расхохотался.
Танкисты невозмутимо попихкувалы дымом своих "биломорин" и презрительно сплевывали на землю. Когда колонна "Студер" прошла, башнер, откашлявшись, с надрывом, как древний старик, прохрипел:
- Интересно, мы когда-нибудь поедем?
- А куда торопиться? - В ответ поинтересовался Пахомов.
- Наш командир мудр, как змий. - Одобрительно сказал механик.
Обед заряжающий принес в термосе. Разливая черпаком-"розводягою" густой гороховый суп с мясом, сообщил, что к вечеру бригада - или по крайней мере только их первый батальон, - отправятся на ту сторону. Ему не поверили и Маслов обиделся:
- Кухня уже свернулась и ушла на ту сторону. А значит, следом за чмошникамы и мы тронемся. Вон, выдавшего вместе и обед, и ужин. - Привел убойную довод для подтверждения своих слов.
Но они даже успели выспаться после обеда, а команды двигаться все не было.
Начало смеркаться, когда наконец бригада двинулась вперед.
- Заводы! - На все голоса неслось вдоль колонны.
Колонна затрещала, захлопала выстрелами из выхлопных труб, огорнулася густым сизым и душным дымом. Более полутора сотен БТ-7, набирая скорость мчались вперед, к границе. Первый и второй батальоны бригады имели на вооружении танки БТ-7М с новыми дизельными двигателями В-2, а в третьем - Пятьдесят четыре БТ-7А2 со старыми надежными карбюраторными М-17. Зато машины третьего батальона были вооружены новыми Грабинский Ф-34 - дальнобойными сімдесятишестиміліметровими пушками, а первый и второй - обычными сорокапъятками и тремя пулеметами ДТ: спаренным с пушкой, кормовым в нише башни и зенитным. Правда, против самолетов зенитный ДТ - слабая защита, зато незаменим во время боя в городе, с него одно удовольствие бить по верхним этажам зданий. Только смотри по сторонам и никакая сволочь сверху не бросит бутылку с зажигательной смесью. Бригада на учениях отработала это хорошо.
А позади танковой колонны на несколько километров вытянулась длиннющая змея ТЭБ - тылового эшелона бригады - более, чем четыре с половиной сотни колесных машин с топливом, маслом, запчастями, снарядами, продовольствием, ремонтниками, оружейниками, поварами, писарями и другой тыловой братией.
И перед самым рубежом вновь задержка. Пограничники в зеленых фуражках развели в стороны заграждения из колючей проволоки, о чем долго говорили с командованием бригады - Валерий видел в бинокль, как там все махали руками в разные стороны - и, вот наконец она, долгожданная "заграница"! Хотя нет, была "заграница", а теперь и навсегда это уже наша, советская земля ...
... Здесь прошли танки или тяжелые тягачи с пушками. Машин десять-пятнадцать, не больше, а узкая грейдерным дорога уже разбита вдребезги, она исчезла, остались две метровые ямы, прорытые в сухой земле.
Танк Пахомова последний в ротной колонне. Его рота идет первой. Сразу за ним "бетешка" командира второй роты, она метрах в двадцати, сипит перемолотую другими танками в мелкую пыль землю из блестящих лент гусениц. Вверх-вниз качается короткий ствол пушки-сорокапятки, под ним, в черной глубине люка видно белое от напряжения лицо механика-водителя. Сверху, над башней, так же, как и в машине Пахомова выдвинулись две фигуры - командир танка и башнер-заряжающий, они смотрят вперед, в стороны и назад. Здесь смотреть нужно всем - они уже не дома. Вообще, в танковых войсках закон: хочешь жить - крути по сторонам головой, потому и смотрят Валерий с Масловым вперед-в стороны-назад, механик ведет машину, ему не к наблюдению. Темнеет, но свет включать не разрешается, противник рядом. Бригада идет с погашенными фарами, только это также привычное - в последнее время только так и ходили ночью. Правда, среди танкистов ходят упорные слухи, что уже разработали специальные приборы для вождения танка ночью, смотришь в окуляр и все видно, как днем. Особенно много на эту тему болтает механик, оно и понятно: что кому болит, тот о том и Терендий. Но Валера Пахомов не очень таким слухам верит.
Батальон прошел пограничную полосу и, пройдя километр, остановился. Впереди между двумя невысокими холмами лежало широкое поле со скирдами соломы. В седловине виднелись красные крыши, церковь с двумя невысокими колокольнями и три-четыре беленькие аккуратные домики первые освобожденные села. Перед селом по всему полю чернели танки, похожие издали на горбатых жуков.
- Наши? - Спросил башнер.
- Кажется. - Неуверенно ответил Пахомов.
- А чего стоят? Где бинокль? - И заряжающий полез внутрь танка за биноклем.
- Точно, наши. Тридцатьчетвёркы. - Бормотал он, подогнал очки по глазам и долго водил биноклем по полю. Потом сунул бинокль Валерию. - Смотри!
Валерий долго не мог оторваться. Закопчены корпуса, разорванные гусеницы, оторванные катки. Не одни только тридцатьчетверки были на этом скорбно поле, он, три мастодонты Т-35. Но эти на мины напоролись, сразу видно. Стоят набекрень, тележки опорных катков валяются метрах в пяти-семи от машин. Точно, напоролись на минное поле, вот их и разбило. И пожар - обычное дело при минном подрыве, ну а потом взорвались боеприпасы. Башни двух Т-35 лежат неподалеку, одна похожа на каску, а он с земли торчит казенник пушки, а вон йще ... Сержант долго всматривался в темное пятно, а потом догадался, из это опорный тележку с куском борту. Поле было густо зрите воронками от снарядных взрывов.
- Четырёх в клочья разнесло. - Сказал Пахомов.
- Двадцать восемь штук - как корова языком слизала. Йо-ма-йо! Половину батальона сожгли. - Мрачно подтвердил заряжающий. - Сунулся не зная броду ... Прямо на мины. А тридцатьчетвёркы, что за ними шли, развернулись атаковать вон ту деревню. Эти уже в засаду попали. В борта били.
- Чего стали? - Механик ловко вылез из своей норы, ухватившись за короткий ствол пушки.
- Танки побитые.
- Чьи?
- Наши.
Механик взял бинокль и долго смотрел в поле.
- Подпустилы поближе, а потом в упор ударили ...
Отрицать механику не стали. Какое это теперь имеет значение, как были уничтожены эти танки. Сколько еще таких сожженных танков увеличится на каком другом поле. Каждый невольно подумал о себе. И следующие дни. И что завтра будет с каждым из них.
- Это, наверное, о них говорили утром на кухне. - Наконец нарушил молчание заряжающий. - Да чего остановились-то? Ехать надо! А то достоимся на свою голову!
- Не ори! Разорался! - Мрачно бросил сержант. - И куда ехать? Эти вон двигались, не зная броду ...
Колонна снова двинулась. Тельнов скользнул вниз, на свое место. Танки, проскочив поле, полезли на холм. Пахомов и башнер не отрывали глаз от черных мрачных коробок. Несколько еще коптилы: пахло горелой резиной, горячим железом и гарью мясом. По всему полю лежали солдаты в гимнастерках защитного цвета, долой изрытым осколками. И пока танки карабкались вверх, командир заряжающим оглядывались назад, на этом поле смерти. И оглядывались тех пор, пока оно не скрылось за лесопосадкой.
В селе опять остановились. Прибежал ротный и приказал всем оставаться у машин, в доме не соваться - якобы там натыкано мин по самое некуда, пехота, которая первая заняла эту деревню, несколько десятков любителей трофеев на них уже потеряла. Танкисты соскочили с машин, топтались возле них и смотрели друг на друга. Оно и понятно: интересно было посмотреть, как живут "буржуи", но и боязно - с минами шутки плохи!
Дозаправили машины горючим, сержант вместе с механиком проверили ходовую - накануне ротный предупредил: шутки мирного времени кончились, кто поломается на марше, тем будет заниматься военный трибунал. Закончили уже в полной темноте. Только раз за разом мелькали вдоль улицы переноски - экипажи готовили танки к новому марша и, возможно, к завтрашнему бою. Ужинали остатками обеда. Разлить в кружки надлежащие сто грамм, помянули погибших ребят. И каждый в душе пожелал себе не оказаться завтра на их месте. С этим и легли спать, завернувшись в танковый брезент на крыше моторного отделения.
Пахомов сквозь сон слышал, как крутился башнер. Потом тихонько поднялся и спрыгнул с танка. К ветру, видимо, подумал Пахомов, но за три-четыре минуты подскочил от негромко хлопка: его привычное ухо сразу классифицировало - ручная граната. Поднялся, вслушиваясь, где настороженно говорили пехотинцы с мотострелкового батальона, которые несли караульную службу. Хлопнуло еще раз, потом второй и третий. Механик рядом храпел, несмотря на все взрывы. Сержант смутился, когда что случилось с Масловым, кто потом видбрихуватися будет и шишки считать? И когда тот появился, наконец, Пахомов вздохнул с облегчением.
- Ты где шляешься? Под трибунал, бля, захотел? Ну, смотри, ты у меня доиграешься, Трофим! - Набросился сержант на башнера. - Это ты концерт ночной устроил? Без трофеев жить не можешь?
- Ладно, Валера, не шуми! Все Путем! - Успокоил ефрейтор командира. Ткнул в руки немаленький пакет. - Это тебя и Маше твоей подарок. Пусть покрасуется!
Второй пакет башнер отдал механику, который проснулся от поднятого сержантом шума. Накрылись брезентом и уже под ним разглядели, что хорошего раздобыл их сметливый товарищ. Пахомову достались черные кожаные женские ботинки, настенные часы и автоматическая ручка. Механик получил кожаную куртку и наручные часы. И на всех башнер раздобыл целый мешок колбас, сыров и консервов. Ну и, конечно, полдюжины бутылок: три с вином и три квадратные, толстого стекла, по литру каждая, - "Украинская водка с перцем". Это тебе не вонючий спирт-сырец, который выдали танкистам бригады накануне освободительного похода! Трофеи сразу подняли настроение экипажа.
Второй мешок, со своими трофеями Маслов запихнул подальше в боеукладку, чтобы не нашел кто из отцов-командиров. Остальные ночи прошла без происшествий. Впрочем, много спать не пришлось, за час до рассвета их подняли. Взводный, лейтенант Медников, прибежал и приказал заряжающего бежать в штаб батальона. Когда тот, обеспокоенный - а вдруг что-то за эту ночную вылазку ему нагорит! - Побежал, взводный сказал:
- Два экипажа из тридцатой бригады в трибунал попали. Больно хитрожопые оказались! На чужом горбу в рай хотели ... Смотри, Валера, Чтобы твоих кого не замели. - Кивнул в сторону башнера. Сплюнул и побежал в голову ротной колонны.
Ночью село Шалыгино не очень отличалось от курских или белгородских сел. И только утром сержант с механиком увидели, как его расколошматили, освобождая. Сгоревших домов было немного, лишь кое-где чернели пятна пожарищ. Большинство домов расстреляли. Определить, где били танковые пушки, а где приданы передовым батальонам гаубичные батареи можно было легко - от танковых снарядов чернели в стенах дыры, а гаубичные снаряды били сверху и в крышах чернели провалы и торчали разбитые стропила. Случались дома без окон, без стен, а на краю села вообще большинство зданий лежали бесформенными грудами кирпича.
За селом вернули на юго-запад, затем, через километр, прямо на север и за небольшим деревушкой стали. Через полчаса появился башнер. Был тихий и задумчивый. Сначала молчал, а потом рассказал.
- Привезли нас обратно, за границу. Я уж струхнул, думал, за трофеи попадет. А тут Все серьёзнее оказалось. Со всех батальонов по одному человеку из экипажа взяли. Построил нас, пришел автобус, «черный ворон». Вывел восьмерых ... Председатель трибунала приговор зачитали. Оказывается, тридцатая бригада, на тридцатьчетверки которая, в атаку пошла, а Эти ручной газ поставили, через нижний люк сиганулы и назад, в тыл, вроде, подбилы танк в них. А танк прошел полкилометра, и в воронку завалился. Целый целёхонький! А второй уже на окраине того села, где мы ночевал, на минет подорвался. Зачитали, нас кругом вернули, но я оборачивался, смотрел. И другие тоже оборачивались ... Расстреляли их.
Помолчали, подумали. Жестоко, конечно. Но кто за них воевать будет? Другие за них кровь проливать будут, а эти в тылу прокантуються, а затем к папе с мамой? Катюзи по заслугам!
Колонна снова двинулась. За километр, вдоль дороги сидели вдоль пехотинцы, спустив ноги в кюветы, смотрели сквозь колонну, равнодушные ко всему. Танки бросали им в лицо земляной пыль вместе с вонючим дымом, но те даже не отворачивались. Видно было, что они устали до смерти. Стреляя выхлопами и лязгая гусеницами, колонна нырнула в молоденькую посадку и там остановилась. Назад, к машине комбата, рысью пробежали ротные и взводные командиры. Прекратился надоевший рев дизелей и лязг гусениц. Стало так тихо вокруг, что, если бы не запыленные, пропахшие соляркой танки, ничто не напоминало бы войну.
Пахомов услышал голос комбата, потом самого командира бригады и оглянулся. У машин второй роты стояли кучкой командиры батальонов и еще несколько, в плащ-накидках, в фуражках высшего комсостава. На обочине стояли три командирские "газики" - полноприводные вездеходы ГАЗ-64. Такие сержант видел только у командующего Ленинградским округом, когда тот приезжал как-то проверять их бригаду. Именно тогда Валерий и получил свои наградной часы прямо на танковой директрисе. Видимо, большое начальство разговаривает с командованием бригады, подумал Пахомов, следовательно, за час-два они вступят в бой.
Начальство стояло так близко, что Пахомов слышал их голоса, но разобрать ни слова не мог. Командование бригады в лице комбрига и комбатов то оживленно обсуждало, а двое в плащ-накидках смотрели планшетку с картой, бросали по несколько слов и умолкали надолго. Лица у всех были недовольны. Пахомов расстроился: недовольство начальства выходит боком для подчиненных. Но поскольку поделить этой умной мыслью было не с кем, - механик возился в своей норе и на все проблемы начальства ему было наплевать, - спрятался в башне, ненароком не попасть товарищам начальникам под горячую руку.
Действительно, командир семнадцатой танковой бригады вместе с командирами батальонов получал боевой приказ от командира шестой танкового корпуса. Задачу подчиненным комдив [54] ставил скрипучим, железным голосом с недовольным, брезгливо выражением на лице. Однако это в комдива было не от плохого от природы характера. Морщиться и говорить сквозь зубы заставляла обстановка, очень плохая.
Армейская Сумская группа генерал-майора Малиновского пятилась неохотно, злобно огрызаясь на каждом рубеже. План наступления уже давно был сорван и командующий фронтом, командарм [55] второго ранга Жуков утром выразил ему свое недовольство. Тем более было обидно, что на направлении наступления его корпуса прикрывали отход украинских войск батальона территориальной обороны, резервисты. И сокрушить их одним мощным ударом никак не удавалось - в близкий бой противник не вступал, прикрывался сплошными минными полями и наносил частям корпуса потерь издали мощными огневыми ударами дальнобойной артиллерии и ракетными установками. И удары эти были точными, враг бил не наугад.
Да еще действия диверсионных отрядов противника на путях снабжения. Казалось, мелкие комариные укусы, а наладить нормальный ритм боевой работы никак не удавалось. Короткие огневые контакты с диверсантами были исключением из правил, противник действовал с основ, минировал дороги, но основной работой диверсионных групп было корректировки артиллерийского огня. А на второй день войны добавились еще и удары авиации.
Было от чего нервничать комдиву.
- Запомните, дорога будет каждая минута. Как только двадцать девятая бригада проломает для вас проход, немедленно выходить на шоссе Кролевец-Киев, и Чтобы через пятнадцать минут ваши батальоны, товарищ полковник, были в этому городе. Запомнили, через пятнадцать минут! Сбросить гусеницы и вперед! Иначе вас размолотят Ракетный установки, как уже размолотилы тридцатую бригаду. Поддержать артиллерии не смогу - в корпусных артполков не хватает дальности пушек. После рассчитывай только на себя и приданную пехоту. Должности друг инженерно-штурмовой батальон на танки и вперед! Остальная пехота подтянется позже, как только ваша бригада захватить город и собьет противника с позиций. Главное, не дайте им стрелять. Думаю, тогда и артполк СУМЭ протолкнуть.
- Но это противоречит уставу, товарищ комдив. - Возразил командир первого батальона.
Глаза у комдива безумно метнулись, но он сдержался.
- Мне тоже пришлось изучать устав, товарищ майор. - Ровным, равно скрипучим голосом отрезал командир корпуса. - Повторяю, пехоту и артиллерии не ждать. Не теряете и минуты, рвать к городу. Сейчас ровно Десять тридцать. ПРИКАЗЫВАЮ захватить Кролевец в одиннадцать сорок.
- Не можем, товарищ комдив, у нас средняя скорость 40 километров в час, и потом, Еще гусеницы надо Уложить. А по нормативу, Чтобы снять гусеницы и Уложить их, требуется полчаса. А если какой-то экипаж замешкается, на укладку уйдёт больше минут сорок-пятьдесят, а то и время. Мы просто не успею ...
Командир корпуса со странной застывшей улыбкой смотрел на командира бригады.
- Да-да, правильно! Спасибо, что напомнилы. Надеюсь, пяти часов вам хватит? - И тут его прямо перекосило от бешеного гнева. - А мне насрать на Цей норматив, товарищ полковник! Я кладу на ЭТИХ полях Свои лучшие экипажи, Чтобы проломит проход вашей бригады, а вы тут о каких-то сраных нормативах и средней скорости. У вас будет всего пятнадцать минут, Чтобы успеть проскочит к городу! Иначе здесь вас тоже размолотят! Понятно? ПРИКАЗЫВАЮ взять в десять пятьдесят на броню десант, в одиннадцать десять выйти на шоссе Кролевец-Киев, и в одиннадцать двадцать пять занятий огород! Доложить мне о занятии Кролевца ровно в одиннадцать сорок! По невыполнение приказа - расстрел! Вопросы? Вперед!
... В небольшой деревушке Семеновна, прижавшись бортами к домам, так что вовсе закрывались зелеными кронами яблонь, слив, груш и вишен, стояли "бетешкы" тринадцатую бригады. Пехота инженерно-штурмового батальона подходит сразу, едва стихают стучать танковые дизели. Все в пятнистых комбинезонах, с еще невиданными стальными нагрудниками - "панцирная пехота" ползет между танкистами шепот - в ремнях снаряжения, с автоматическими карабинами Симонова, нагруженные патронами, гранатами, взрывчаткой по самое некуда. Двое с баллонами за спиной - огнеметчиков, - держались поодаль. Оно и понятно - от этой адской смеси лучше быть подальше. Ротный указал десантникам на танк Пахомова и "броневики", ни слова не сказав, полезли в машину. Ротный махнул сержанту рукой: "Давай сюда!", И стал ждать, пока подбегут командиры других машин его роты.
- В общем так, ребята, ситуация хреновая. Получен приказ: до полудня занятий огород Кролевец. Это узел обороны в хохлов и там у них Ракетная база. Ее нужно захватить любой ценой. Щас сажа пехоту, и ждем сигнала: три красные ракеты. Потом рывок к шоссе и там переходим на колесах. Команды не ждать, вышедшего на бетонку, остановились, сбросили к черту гусеницы и вперед! Кто отстанет, пойдет под трибунал! Скорость движения максимальная. Вопросы? Вопросов нет. - Ротный еще раз посмотрел на своих сержантов, махнул рукой: "По машинам!" И побежал к своему танку.
Бригада приготовилась к атаке. Танки сосредоточилась в небольшом гайку километрах в пяти от шоссе. Перед танками лежало широкое поле, какое тоскливое, поросшее редкими кустиками в неглубоких лощины. За этим полем и находилось шоссе, на которое танки должны были выйти. Его частями даже было видно за невысокими холмами, на которых засел противник. Противника видно не было, но Пахомов знал, что он там есть. Сержант приказал экипажу приготовиться к атаке: заряжающего зарядить пушку, сам высунулся из танка. Десантники жались друг к другу, сбившись в кучу, курили, передавая из рук в руки сигарету.
- Ребята, не пропустите сигнал. - Обратился к десантников. Те заверили: не упустят!
Прошло пять минут, а сигнала не было. Потом еще пять, потом еще ... Пахомова стал били дрожь: "Чего стоим? Чего стоим? "- Его трясло и колотило. Башнер протирал стекло триплекса, механик сжимал своими лапой рычаги фрикционов, горбился в своей норе, как медведь.
- Ракеты, командир! Передние пошли! - Закричал вдруг механик, со скрежетом включил передачу и БТ вплоть прыгнул вперед, так, что едва не сбросил со спины своих десантников.
Пахомов прилип к перископа. Впереди, на километр-полтора, шли зигзагами тридцатьчетверки двадцать девятой бригады. Вдруг захлопали взрывы и над полем будто кто пролил чернила: на высоте сорока-пятидесяти метров расплывались черно-серые кляксы, разбрасывали по сторонам черные точки. Над теми точками спухалы белые одуванчики парашютики и на высоте из-под этих белых одуванчиков били вниз, прямо по строю атакующих тридцатьчетверок ярко-желтые иглы, и там, где игла протыкали танк, взмывал в небо вспышка огня. Над танками клубами стал подниматься вверх черный смолистый дым. С башни наступающей тридцатьчетверки вырвался острый язык пламени, окаймленный густым дымом. Он поднимался вверх прямым столбом и уже там, в вышине, ветер подхватывал его и мешал в темно-серую, грязную Бахмата облако.
- Механик, вперед! - Пахомов вдавил сапог в спину Пашке Тельнова, крутил перископом сторонам.
"Бетешкы" бригады мчались сквозь строй расстрелянных с неба тридцатьчетверок к близкому ленты шоссе. И никто по ним пока не стрелял. Итак, ракетные установки потратили весь свой боезапас на танки двадцать девятой бригады, теперь только бы успеть прорваться в город, база перезарядки этих установок.
Теперь "бетешкы" мчались по минному полю. Вдоль шоссе на километр все сплошь заминирована, по крайней мере, так доложила разведка. И Пахомов о себе молил, чтобы под гусеницу его машины не случилась мина. И, кажется, накаркал! Башнер закричал, что горит машина с второго взвода, затем сержант сам увидел, как блеснул огонь из-под катков танка, который мчался направо. Черный земляной прах прыснул в синее небо, закрыл левый борт "бетешкы". Механик вовремя сработал рычагами и машина сержанта обошла подбитый танк. По броне протарабанилы комья земли и то пару раз глухо. Пахомов подумал, что это, возможно, так стучат вырванные взрывом мины траки. Он развернул перископ, посмотрел вправо-влево и ужаснулся: поле было заполнено горящими танками и стройная линия атакующих БТ значительно поредела. Вот и бетонка шоссе.
Танк вместе сбросил скорость и стал. Звякнул металл, стала дыбом круглая крышка люка, и из черного колодца башни, крутя по сторонам головой, вывинчиваются черные, как антрацит, танкисты. Сержант искал знакомые номера и не находил многих. К бетонной ленты шоссе подобрались из его взвода только два танка из пяти, а от роты осталось всего десять машин с семнадцати. Танки карабкались на бетон и разворачивались в направлении Козельца. Ротный уцелел в этой атаке, а вот командиру взвода, лейтенанту Медников, не повезло: его танк остался на поле. Так Пахомов на короткое время стал командовать остатками взвода. Экипажи БТ выскакивали из машин, без команды и понуканий приступали к работе. Но ротный все равно торопит и взводные также кричат вместе с ним:
- Быстро! НЕ задерживаться! Копаетесь, ёб вашу мать! .. Быстрей ... НЕ копаться! Быстрей!
Много ли нужно времени, чтобы выбить пальцы из траков, поставить стопорные кольца на ведущие катки и установить штурвал? Все понимали, что от их спешке сейчас зависит успешное завершение только осуществленной атаки. Спешили, пока перезаряжаемых ракетные установки противника. Бетонная лента шоссе прямая, как стрела и свернуть с этой стрелы вряд ли удастся: по обе стороны этой автострады закопаны враждебными минерами, разбросанные ракетными установками противотанковые мины. Когда колонну здесь остановят, гореть всем!
Вздымались вверх черные султаны взрывов: противник оправился после безумной танковой атаки и начал пристрелку своих батарей. Ревели дизели, танки выруливала, оставляя на сером бетоне длинные змеи блестящих гусениц, и мчались по этой шикарной шестирядный автостраде до первого города, приказано было захватить. Кто вместе с другими не успел перевести танк на колесный ход, то догонит батальон потом!
Механик выжимает педаль до полика и стрелка спидометра упирается в ограничитель, явно пытаясь его сломать. Скорость такая, что встречный ветер выжимает слезу. Пахомов с опаской смотрит на опорные катки - час такой езды и от бандажей останутся одни воспоминания. А! Черт с ними, с этими бандажами! Никто о них не вспомнит в любом случае: захватят город - победа все спишет, не примут - мертвые сраму не имут и прощения не требуют! И выбросил эти мысли прочь из головы, как ненужные.
Рев мотора заглушала все звуки. Десантники, которые притискувалися к броневой спины, ничего не слышали, кроме надсадного вой дизеля, даже выстрелов вражеских пушек, даже звонких ударов пуль и осколков по броне. Но командиры танковых батальонов, рот и взводов хорошо понимали, за пять, больше десять минут батареи противника перейдут от пристрелки к стрельбе на поражение. Бригада, выполняя приказ командования, рвалась к Кролевца и от самого переднего края и за ним, в глубине вражеской обороны оставляла за собой страшный кровавый след. Горели на бетоне шоссе стремительные "бетешкы", то группами, то поодиночке.
И все же, несмотря на потери, мчался по шоссе бронированный дракон, поблескивая стальной чешуей. Именно такое сравнение приходило в голову Пахомову, когда он оглядывался на длинную колонну бригады, в бешеном беге неслась прямой стрелой шестирядный автострады. Только бы не оправились от нашего прорыва проклятые хохлы, билась еще одна мысль, только бы успеть! Однако не видмолив сержант в бога войны себе и своему батальона успеха. Оглянувшись в очередной раз, увидел, как распускались грязными чернильными кляксами взрывы в синем пространстве неба. Вспыхивал снова смертельный фейерверк и протыкали огненные иглы тонкую верхнюю броню танковых корпусов. Пахомов заметил растерянный взгляд башнера, посмотрел на танк ротного, но капитан, хотя и видел разгром колонны, не остановил движение своего БТ, и сержант успокаивающе похлопал заряжающего по плечу: "На войне, как на войне!", Без потерь боев не бывает, но мы еще живы и повоюем! Небесный меч отсекал дракону хвост и туловище, но голова его осталась невредимой, еще могла куснуть врага до смерти своими зубами, и советские танки продолжали стремительный бег к своей цели.
Они промчались какой километр-полтора, когда тонкая огненная трасса пронеслась над башней танка и исчезла, растаяла сзади. Противотанковая пушка ударила во фланг советским танкам. Черт поставил ее здесь, на страже этого шоссе, но это была та случайность, которая ломает лучший план. Пушка била почти вплотную, пока танкисты пришли в себя, не один и не два танка вспыхнули дымно-красным пламенем.
Фланговый огонь - самый эффективный! Выстрел, стремительная, как черта, трасса над самой землей, и вспышка на броне и черный дым над башней; выстрел - трасса, выстрел - трасса ... Эта схватка исход боя за Кролевец, это благодаря ей улицам города не прогрохотали гусеницами советские танки ...
Танкисты открыли огонь, стреляли наугад, так всегда бывает от внезапности и растерянности, и Пахомов видел, что первые их снаряды взорвались зря среди кустов и кучек деревьев. Столбы земли взлетели вверх, они рухнули вниз, расползаясь серой пылью, словно туман. Подведены экипажи сообразили и выбросили из люков дымовые шашки. Пахомов видел, как загорелись машины комбата и ротного, вдавил сапог в левое плечо механику и тот выдернул БТ из-под обстрела слева, в дорожной кювет. И застрял ...
... Танк выдохся. Он стоял в трясине и вздрагивал, дрожал всем корпусом, словно загнанный, зажженный лошадь. Здоровенный, неуклюжий оливково-зеленый ящик с облупившейся краской будто кипел от бессилия и злости. Потому мягкая ласковая земля не выпускала его, легко расступалась и подвергалась любом его движению. Танк оседал на корму под катками, бешено вращались, а земля все глубже и глубже засасывала броневую махину. Сначала только к балансиров катков, затем к надкрилкив, и вот уже одна только башня с куцым стволом пушки виднеется над равниной. Неуклюжий железный ящик сколько мог противился трясине, но вот его силы закончились. Танк стал. Он угрожал врагу и застрявший. Его пушечный ствол разворачивался туда, откуда били вражеские пушки, но собственная смерть его уже дышала рядом.
Пушки били уже в лоб, в борта, в корму и по гусеницам советских танков, и с каждым выстрелом все прибавлялось и прибавлялось пылающих костров на серой бетонной ленте автострады. Красная, синяя и зеленая молнии блеснули над башней и беззвучно рухнул вниз последний из десантников. Еще грознее и бессмысленно взревел дизель, и исчезли еще раз из мира все остальные звуки. Перемоловшы гору земли, БТ все же вырвался из вязкого плена и рванулся туда, где горели другие танки, где стояли черные дымные столбы. Проносились над ним трассы. Всеми пулеметами ударили по нему из сторон, в лоб, били сзади. Лавина раскаленного свинца неслась к нему, была предназначена только ему одному, одинокому танке осталось из десятков ему подобных и уже только медленно мог ползти навстречу своей смерти. А с флангов и в лоб по нему изо всех сил молотили пулеметы и противотанковые пушки противника. Они уже смели с него весь десант и этот последний танк шел мимо тех, что лежали кто с пулей в сердце, кто с осколком в груди, кто едва не пополам перерезан пулеметной очередью. Он шел мимо своих стальных товарищей, которые горели высоким дымным пламенем, рвалось в синее небо со всех люков и щелей бронированных корпусов. Танк шел на пули и снаряды, спешил в бой, в огонь, упорно рвался к своей цели, и смертный звон слышался в неистовом реве его мотора.
Бронебойное болванка вошла прямо в лоб. Машина дернулась назад, вспышка неземного яркого света ослепил на мгновение экипаж, а в уши, в голову ворвался оглушительный звериный рев. Упругий удар воздуха вдавил Пахомова в броню и во всем теле вспыхнули и тотчас погасли тысячи огоньков. Следующий миг он рванулся вверх, звякнув прилавком башенного люка, перевалился через броню и плюхнулся на мягкую землю. Прямо на него свалился башнер. Рядом тяжело дышал механик. Во всех лица белее мела. Счастье, что раскаленная болванка не задела топливных баков. Сгорели бы в танке, как в стальном крематория!
Вот так оно и случилось. Все трое смотрели друг на друга с виноватыми полуулыбка и молчали. Ничего им говорить. Бригады нет. За час были выбиты, сожжено, разбито более полутора сотни танков. А они все вместе так и не смогли увидеть и убить хотя бы одного врага ...
***
А на войне, как на войне, а на войне как на войне,
меня убьют в неведомой сторонке.
И мать моя заплачет обо мне,
в тот самый миг, Еще до похоронки ...
Первый батальон сто тринадцатой стрелкового полка тридцать восьмой стрелковой дивизии шел на войну. Дивизия, в которой старший сержант Тулупов был командиром третьего взвода первой роты, была сформирована всего за какие шесть недель до войны. Командовать взводом старший сержант Тулупов стал случайно. Лейтенант, выпущенный месяц назад из училища, накануне попал в госпиталь с острым приступом аппендицита. И старший сержант, кроме своего желания, стал исполнял его обязанности.
Любая война начинается с дороги. Сначала с дороги, что ею гримкотять в теплушках по восемь человек на каждые нарах, посреди вагона - раскаленная печка, брызжущий огненными искрами, и те искры летают над эшелоном, демаскируя его ночью. С короткими остановками, с тоненьким яства, выдаваемый почему-то всегда посреди ночи, - не протерев глаз, достаешь ложку и отхлебывает безвкусно полутеплых затирку. А остается позади железная дорога, и уже жалеешь за ней, потому что там тебе было тепло, потому что не шагал ножками, а лежал лежнем на нарах, покуривая, и война была от тебя еще ох как далеко!
И тогда начинается вторая дорога, к передовой. А тут война бьет и колотит уже совсем рядом, напоминает о себе воронками от бомб и снарядов, сожженными домами и разбитыми машинами на обочинах дорог.
Фронт не очень далеко продвинулся на чужую, вражескую территорию. Граница Украина батальон пересек поздним вечером и за два часа марша с одним привалом около полуночи подошли к переднему краю. Вот тут и увидели фронтовое небо во всей его красоте и волшебной моторошности. Красными, зелеными, белыми пунктирами рассекает его трассирующие пули, голубым огнем загорается горизонт, а он сбоку багрово разгорается пожар ... Вдали долго бьют залпами большие калибры, потом жутко распевают реактивные минометы, и их грозная эхо потрясает землю, пока не замирает ...
Жадно смотрит батальон на эту иллюминацию - очень все интересно. И усталость прошла, как магнитом тянет к себе передовая. И думают все - вот вернут вдруг их обратно, в тыл, почувствуют они разочарование. Да как же пройти мимо и не попробовать, не узнать, что это такое - война? Но невозможно же это никак!
И тут раздается странный непонятна для людей команда - отдать старшинам свои вещевые мешки, в которых все незамысловатое солдатское зерна: перемена белья, полотенце, портянки запасные, мыло, бритва, бумага для писем, ножичек и газетка, у кого и несколько сухариков сэкономленных. Небогатое имущество, все для дела, для жизни необходимое, а, главное, нетрудно совсем. Не мешки же оттягивают руки и шеи. Оттягивают пояс итоги с магазинами к СВТ и гранатами, противогазами, каски тоже давят на голову. Какой в этом смысл и необходимость?
Дважды возвращались обратно, и все же около полуночи вышли в большой деревни. Начальство дорогу, наверное, не очень хорошо знает - останавливается батальон часто и стоит подолгу, пока они там по карте сверяют ... Тогда опять раздается команда и взводы отправляются, с опаской вглядываются в ночную тьму. За час все же добираются до изувеченного, сожженного артиллерией села, стоявшего край большой дороги, Большак ... Они рассматривают село, разруху эту страшную ... Воронки здесь свежие, крупные. Видимо, тяжелая артиллерия поработала. На крыше полусгоревшие сарая - железное панцирное кровать, дугой скручены, заброшенное взрывной волной. Другой дом стоит с разваленной стеной, словно декорации какого ужасного спектакля ...
Ротный объявляет третьего взвода привал, приказывает ждать тылы батальона, которые отстали и оставляет неизвестно где. Бойцы с облегчением падают прямо на обочине, вымотаны этим ночным маршем - третий взвод лучший во всем полку, а, значит, первая затычка в любую дырку. Старший сержант Тулупов обходит свой взвод ... Лежат по двое, по трое, небритые, дремлют ... Лишь месяц знает их старший сержант, за такой короткий срок не чужими стали бойцы ему. Но особенно сплотил взвод трехсуточный марш на войну. Злютував их тем, что будет завтра, и тем, что будет послезавтра, всеми теми днями, которые - сколько кому суждено - придется пробыть на передовой.
Привал затягивается. Тулупов ежится от недоброго предчувствия, в грудь будто кол кто забил - и больно, и трудно дышать ... Уже третий час тянется ожидания - нет ни хозяйственного взвода, ни медиков. Звуки передовой здесь громче и явственнее. Издалека они сливались и смешивались с другими, доносились сплошным фоном, а здесь - вот пулемет зататакав, вот над головами снаряд прошелестел, вот мина противно провила и глухо в стороне ... И ракеты уже можно различить. Не сплошное марево, а каждая отдельно, они освещают людей блеклым, нездешним светом ... Все воспринимается на слух и на глаз слишком внимательно - может, это последнее, что заберет с собой их память.
Наконец связной от ротного! Тулупов происходит по связным через село.
Комбат капитан Чернов собирает ротных и взводных командиров на своем КП - подвале разбитого дома на краю села. Глаза у комбата белые и какие затуманены - выпил, кажется, рюмку для бодрости, красивое лицо с орлиным носом осунулось и легли морщины возле тонкого рта. Он сообщает, что на рассвете батальон должен заменить действующее здесь часть и занять исходные позиции. Показывает на карте, которой рту где расположиться. Напоминает, что нужно окопаться, потому окопов на передовой нет (вот так-так!), Не успели, мол, выкопать. Потом с трудом, цедя слова, говорит, что сведений о противнике мало, почти нет о противнике сведений, и что данные, пожалуй, о нем придется самим добывать. Комбат явно намекал на возможную разведку боем, а что это такое, каждый из командиров себе представлял, хотя и не воевал. Хорошо, когда одной ротой обойдется. Хуже, когда придется всем батальоном. Но противник не дурак, поймет, что это разведка и не станет открывать огонь из всех своих огневых точек, расстреляет роты из пулеметов и минометов.
... Ротный обещает прислать проводника и исчезает в темноте, а сержант возвращается к своему взводу.
Взвод стоит на том же Большак, ждет своего командира, матерится уже вслух - сначала ругали его мысленно - ночь прозоришае, исчезает. Надо идти, а куда - никто не знает, ракеты вплоть шипят вокруг и не понять, где передовая. Облачное небо светлеет и все понимают - на передовую нужно выйти на рассвете, тайком, и отсутствие командира и какого движения волнует людей и злит. Ругаются бойцы, поминая бога-мать, и, плюнув на страх и близость передовой, не выдерживают и начинают покуривать, пряча в рукава шинелей предательские огоньки самокруток. С куревом сейчас хорошо, всем выдали двойную норму махорки, вместе с сухим пайком, хватит на два дня. Ругаются командиры отделений. Когда появился старший сержант, окружили его - надо идти, нельзя ждать больше! А куда идти неизвестно - проводника нет!
- Взвод! Слушай мою команду! - Командует Тулупов и ведет взвод в направлении, которое сам определил.
По лощине тянутся в тыл раненые, в кровавых бинтах, хромая. Настроение у раненых совсем не бодрое. Один остановился, попросил закурить. Председатель в чалме из бинтов, рукав гимнастерки отрезан, правая рука в повязке висит на лямке из бинта, перекинутой через шею.
- Разве их вышибешь ... - Ответил на вопрос, что там впереди. Командир его взвода был расторгнут миной, из четырех командиров отделений двое убиты, один тяжело ранен и лежит сейчас там, где ранили, истекает кровью. И вынести невозможно, двое попытались, полезли - убило. Взводом командует младший сержант, но какой это взвод - одно название, из пятидесяти четырех бойцов осталось десять - двенадцать.
- Я их, хохлов-то, по правде сказать, и не видел глазами - по щелям сидят. Мы в открытую премьер, а они только из пулеметов татакают. У них там дот на Доте, Все пристреляно, одной проволоки сколько понатянуто! Только кто подымется - сразу со всех сторон: и-и-и ... Так секут - даже трава и та, как под косой ложится. Надо их танками давит, а то нас одних пустили, пехоту. Что я против их дотов этим вот самопалом сделаю? Все равно, что коровье гамно в них бросать ... - Солдат со злостью пнул свою СВТ. Маленькие его глазки в воспаленных безбровым веках, после всего, что пришлось его увидеть на поле боя, смотрели на мир мутно, бессмысленно, диковато.
Минут через двадцать стали прозревать в утренних сумерках размытые темнотой силуэты домов. Вспыхивает неожиданно ракета и бросает бойцов на землю - неужели противник так близко? Командир первого отделения вызывается пойти разведать ли село. Поднимает бойцов, разворачивает в цепь и идет. Все остальные лежат, смотрят им вслед - что будет, что произойдет? Ничего не произошло. Отделение доходит до деревни и кто из бойцов бегите обратно - по ним, значит. Сержант дает команду и вот уже нетерпеливо ожиданием ротный встречает его:
- Куда вы, мать вашу ... подевались?
Тулупов объясняет.
- Мигом на передовую! Вот проводник. И бегом, бегом! Рассвет скоро. - И никаких раздумий, никаких сантиментов, только - быстрее, быстрее, пока не рассвело, пока спасительная темнота скрывает их от недобрых чужих глаз ... Быстрее, быстрее ... День создано для артиллерийских наблюдателей, днем без устали молотят вражеские батареи, днем густые цепи снова и снова рвутся вперед и не смолкает над бескрайним пшеничным полем хриплый рев - "ура !.."," ур-ра !..", "ур- рр-ра! .. "- советской пехоты.
- Есть бегом! - И взвод трусцой трусит по узкой тропинке, Тулупов едва поспевает за проводником, пытается смотреть только вперед, но какая сила заставляет его сверкать по сторонам и каждый раз взгляд натыкается на распростертые тут и там трупы - словно какой ужасный сон.
- Наступали? - Странный вопрос, проводник оглядывается на старшего сержанта, как на какого увальня-придурка. Разве сам не видишь, что ли?
- Наступали.
- Ну и как?
- И не спрашивай, сержант. - Махнул рукой проводник. - Впервой, что ли?
- Впервой. - Признался сержант. И спросил: - Полком наступали?
- Нет. Батальоном. - Скривился проводник и добавил, вкусно перед этим выругавшись, облегчая этим свою душу. - Перед нами Еще одна часть наступала. Тоже не вышло. Все поле нашими усеяно ...
Снова в груди что-то кольнуло и Тулупов ни о чем не спрашивал - переварить все это нужно. Лес редеет и сквозь деревья просвечивает большое поле ... Поле боя? Все пространство холмистый от тел погибших. И весь изрыт воронками от снарядов. На дальнем краю поля чернеют несколько танков.
Тулупов тут же, на опушке наталкивается на лейтенанта, возбужденного, с красными уставшими глазами. С ним двое в пилотках и пятнистых комбинезонах. Говорит лейтенант полушепотом, хрипло.
- Понимаешь, наступали дважды. И ни хрена не вышло. Осталось двадцать. Держи оборону. Коротко обстановочку. Пошли поближе ... - И тянет сержанта за рукав к краю леска.
- Прямо ручей и за ним высота двести один и шесть. По высотой шоссе. Правее - Мезеновка, Ее и будете брать. Слева роща на высоте двести четырнадцать и восемь. Как видишь, противник с трёх сторон. Наступали на Мезеновку. Как рассветет - начнет давать. Рассредоточь людей. Ну, Все ясно? Тогда бывають ...
- А где окопы? - Бормочет Тулупов. - И минные поля где установлены? Объясн, не торопись ...
Лейтенант сплевывает себе под ноги. Видно, что ему хочется поскорее убежать отсюда.
- Окопы? Ишь чего захотел! Ни хера здесь нет! Об мины тебя вот, Саперы лучше меня объяснят. Проходы они вчера сделали. И Запомни - оборона в хохлов на обратных скатах построена. НЕ обожгись, а то положиша Своих людей, как я положил. Ну, бывають, желаю успеха. Не забудь выстав наблюдателей. - Лейтенант мгновенно собирает своих и третий взвод остается совсем один ...
Со старшим сержантом остаются двое саперов. Они объясняют ему обстановку. Оказывается, минные поля начинаются сразу за опушкой.
- Смотри влево. Во-о-он до тех кусточков. Там проход. Проволока на обратных скатах высоты. Отсюда не видно. И Окопова тоже не видать. Спустя бьет наша артиллерия по площади, по гребень, а толку ни хера нету. Танки наши пошли за гребнем скрылись, только их и видела. Пехотой его выковыривать надо. - Старший из саперов сплюнул, равно как и лейтенант - Теперь мины. Противотанковые в четыре ряда по всей Этой долине, противопехотные - за ними. Проходы метров по двадцать. Как только начнется заварушка - покажем трассе. Там и двигайтесь. Да и по танковым следам можно.
Уже совсем рассвело и Тулупов осматривает в бинокль поле боя - намечает ориентиры, укрытия в складках местности, возможно, удастся рассмотреть, хотя бы немножко, и оборону противника.
Поле раскинулось километра на два между высотками. По лощине густо растет камыш - там, если верить карте, протекает ручей. На той стороне, почти на гребне высоты стоит подбитая "пятидесяткам", танк Т-50, он пришел на смену старым пехотным "то-двадцать шестым". Справа на склоне растет одинокое дерево - ориентир номер два. Справа, за шоссейной дорогой, темнеет крышами село Мезеновка ... Все убитые лежат на противоположном берегу ручья, он будто рубеж, ближе к вершине высоты. В голове стоит туман, все, как в тяжелом сне. Но это не сон, все настоящее - ручей, поле с желтой стерне и черными воронками от снарядов, село, которое они примут, и мертвые. Все это реальность, и к ней нужно как-то приспосабливаться.
В воздухе-то завывает, звук усиливается, переходит в крик, потом раздается взрыв. Тулупов и саперы падают, прижимаемыми к земле и лежат ... Начался обстрел! Но мины взрываются сравнительно далеко. Несколько плюхають, не долетев до леска, несколько перелетает и рвется по ту сторону. Обстрел продолжается минут десять, но подсчитать, сколько выпустили мин, сержанту не удается - не до того. На удивление и счастье никого не задело. Проходят первые страховые, первое оцепенение от близкого дыхания смерти, и жизнь вступает в свои права.
- По всему не будет наступления, сержант. - Говорит один из саперов. Сержанту хочется ему верить и от сердца немного отлегает. - Мы, как правило, на рассвете в наступление ходили. Времени впереди достаточно, Чтобы оборону наладить, если село возьмем и атаки выдержать ... А среды дня, кто же наступает? Негоже так. Считайте, что Этот день и ночка - ваши, наступит, видать по всему, завтра утром будем.
Однако надежды, что в этот день наступать не будут, пошли прахом. Приказ атаковать приходит через час. Командиры взводов, рот стоят у блиндажика комбата, покуривают, поглядывают на поле. И кажется им, что к тому села не километр, как сначала на глаз прикинули, а значительно дальше. День только начинается и видно как на ладони. Мало кто из батальона к тому гребню живым добреде. Да что тут думать - без доброй артподготовки, без танков им это поле не перейти. Но надеяться не на что ...
- Получен приказ провести разведку боем. - Комбат смотрит в сторону поля. Это уже не бравый красавец, это человек с почерневшим лицом и потухшим взглядом. - Пойдут первая и третья роты. Решена выкуривать противника газами, взводам Приготовьтесь к химической атаке. Перед атакой штурмовики сбросят химбомбы. Надеть противогазы, чулки, плащи в рукава. С каждым взводом пойдут два разведчик и сапер. К гребню высоты выдвигаться в колоннах по проходам. Вопросы? Выполняя, ребята.
... Самолеты появились неожиданно, зашли на бреющем и с первого захода сбросили бомбы. Противник замешкался с открытием огня, зенитные установки зачастили из-за высоты уже когда бомбы пошли на цель. "Илы" боевым разворот вышли из атаки, но одного все-таки задели - от "горбатого [56]" второго звена тянулся тонкий дымный след. Пока самолеты сбрасывали свой груз, взводы трусцой спускались к ручью, а потом так же трусцой поднимались к гребню. Противник, задавленный авиацией, молчал и это молчание давала надежду на успешное завершение атаки. Молчал он и когда взводы стали разворачиваться в боевой порядок за гребнем высоты. И только когда прошли половину склона, с опозданием открыли огонь пулеметы.
Бежать вниз, даже в противогазе, резиновых бахилах-чулка и плащи было легко, но видимость сквозь круглые очки поговоришь, что делается вправо-влево, прямо, дальше, чем на сто метров, сержант видел еле-еле. Да и пот в противогазе хлюпал. Миновали изгородь из колючей проволоки, уже потрепанную во многих местах, в один ряд на высоких бетонных столбиках. Видимо, этот провод поле ограждал. Одно утешало - вот сейчас доберутся до вражеских окопов, переведут дух и уже тогда он оценит обстановку.
Когда цепочка взвода добежал до середины высоты, газовое облако немного развеялась, он смог разглядеть, что приготовил им противник. Траншеи угадывались еле-еле, маскировка была отличным, но ни дотов, ни дзотов, о которых говорил ранен, сержант-то не замечал. По траншеей за полсотни метров находилась низкая, - крыша была за метр, не больше, от земли, - здание. Очевидно, коровник какого хуторянина. За ним большой нарядный двухэтажный дом, уже изрытым снарядами, и хозяйственные постройки. Итак, это был хутор какого кулака, сделал вывод сержант. Богатый, по всему, хутор!
Мин под ногами не случалось и Тулупов надеялся, что так без приключений, они успеют добежать до траншеи и занять ее раньше, чем противник оправится после газовой атаки и выйдет из укрытий. Не выгорело!
Метров за пятьдесят, когда уже готовились бросать гранаты, позади зататакав пулемет и взводы были просто расстреляны в спину. По крайней мере, так показалось сержанту. Он видел, как падают его бойцы, уже хотел подать команду, как почувствовал вдруг удар по ногам. Он еще был в сознании, когда по склону захлопали взрывы ...
... Сознание вернулось от боли. Его куда тащили и перебиты ноги бились о комья земли.
- Вот еще один краснопузий. - Услышал он голос и его перестали тянуть. - Ранен ... Санитар!
С него сорвали противогазной маску и Тулупов открыл глаза. Над ним возвышались трое в пятнистой чужом камуфляже. У одного из-за пазухи выглядел краешек противогазной маски, двое запихивали свои противогазы в сумки. Автоматы висели на груди стволами вниз, примерами около плеча и были довольно необычного вида. Там, где должен быть пример, торчал толстенький магазин, рукоятка со спусковым крючком было посередине. Оружие казалась короткой на вид. Видно, в окопах такой достаточно удобно действовать, подумалось почему Тулупов. Хотя должен думать о том, что его ждет - скорее всего, сейчас раздастся выстрел и "Прощай, невеста, дорогая!", Не зря комиссар рассказывал об ужасах плена. Или сейчас будут его пытать, чтобы выведать военную тайну. Один достал из влагалища широкого ножа, все, подумалось сержанту, сейчас зарежет, гад, националист проклятый! Он зажмурился и решил молчать, чтобы там ему не делали. Но никто не пытал его и не собирался расстреливать. Никто его не резал, ремни из кожи не терзал и соль не бросал, как ему чего показалось. Наоборот, почувствовал, как вспороли бахилы, шаровары и стали бинтовать перебиты пулеметной очередью ноги. Второй разрезал плащ и бинтовал перебитую руку. Правда, все трое громко ругались.
Закончили перевязку, один достал пачку сигарет и все трое закурили. Потом тот, что угощал своих товарищей, увидел, что сержант пришел в себя, вставил и сигарету в губы, поднес зажигалку:
- Давай, краснопузий, куры. Сейчас санитар придет, уколет тебе обезболивающих, потерпи немного. - Табак был хороший, не Моршанск махорка-горлопаны, от которой бухикаеш стариком.
Санитар появился минут за десять. На рукаве у него была белая повязка с красным крестом, такой же крест был на его сумке и на шлеме. Санитар торопиться в тыл с раненым красноармейцем не стал, уколол обезболивающих Тулупов, и все закурили еще по одной.
- Это двадцатый, наверное, будет. - Сообщил санитар. - Или двадцать первый. Через час в тыл поедешь, две "таблетки" пришли. - Сказал он Тулупов. Будто тот переживал, что останется на передовой!
- А наших сколько? - Спросил один из тех, кто приволок сержанта.
- Слава Богу, никого не задело. Немного, правда, вдохновлялись той гадостью, что самолеты сбросили, но обошлось. - Сказал санитар и перекрестился. - Ну, хорошо, понесли этого Комуняку недобитого!
Тулупов хотел сказать, что он не коммунист, но его неуважительном подхватили и он снова погрузился в мягкую темноту обморока. Как его несли куда вчетвером на плащ-палаточные он уже не видел ...
... На командном пункте дивизии знали о неудачной попытке атаковать высоту. Телефонные провода не оставались немыми ни на секунду. Батальоны и полки переговаривались между собой, кто вызвал командира полка, кто требовал связи с командиром дивизии. Названия местности, кодовые обозначения частей, команды, приказы, угрозы, просьбы, причудливый мат - непрерывным клекитливим потоком неслись по проводам из конца в конец; достаточно было послушать минут десять, чтобы в голове от напряженного гула мембраны равно начало гудеть ... Развернув карту, командир дивизии обозначал места, как далеко продвинулись его полки, которых рубежей достигли батальоны и роты. Выходила ломаная линия. Карта показывала, что главная работа была впереди, дивизии еще предстоит ее выполнять. В районе кирпичного завода был стык двух полков, проводившие разведку боем, здесь пехоте было довольно туго. Противник засел за толстыми стенами цехов, за оградой из бетонных панелей, в печах с прорубленным амбразурами: на верхушке тридцатиметровой заводской трубы примостился наблюдатель - ему прекрасно было видно всю местность - и приводил в батальоны огонь тяжелых гаубичных батарей. Комбат-один с отчаянием кричал в трубку телефона, пулеметных гнезд под бронековпакамы, как коровьего дерьма на лугу, просил снести к черту артиллерией заграждение, но главное сейчас сбить этого сукина сына из трубы: через него батальон прижат к земле прицельным огнем и несет такие потери, что подумать страшно. Связь каждые пять-десять минут рвался и на линию выходили связисты латать проволоку. Полковнику было ясно одно, на этом участке разведка боем провалилась.
На левом фланге, в районе высоты двести один и шесть, разведка боем не удалась. По донесениям понять, что там случилось, не удалось. Две роты первого батальона успешно преодолели пространство к гребню высоты и после этого связь с ними пропала. Наблюдатели докладывают, что там идет бой. Какая там обстановка на самом деле - этого точно никто не знал: противник оправился после газовой атаки, поставил заградительный артогонь по склону высоты и никого за гребень не пускал.
Полковник, представитель штаба армии, оторвался от очков стереотрубы, с досадой выругался. И было от чего. Разведка боем почти ничего не дала. Грохот боя после атаки отодвинулся от высоты, на которой находился дивизионный КП, притих, упал, стал раздробленным и мелким. Уже не гремело по всему фронту, стрельба теперь вспыхивала то в одном краю, то на другом. Четко и резко, будто ломалась кость, тюкалы в стволы деревьев осколки. Только тянулись в тыл раненые - в кровавых бинтах, кто торопился, а кто уже никуда не спешил и не очень обращал внимание на смертоносное железо, секло кусты и ветки: будто после того, как они получили свои раны и ушли с передовой, с ними уже ничего страшного не могли случиться.
Два полковника хмуро смотрели друг на друга. Оба молчат. Оба знакомы с давних давних времен, старые боевые друзья. Командир дивизии полковник Глухарев смотрит на карту, на которой только что обозначал обстановку и думает, думает, думает ... Он давно знает - стрелы, прочерченные красным карандашом по карте, на земле пишутся кровью. Знает это и его старый товарищ, с которым прошли Хасан и Халхин-Гол, ныне заместитель начальника оперативного отдела Девятой армии. Но командарм рассчитал и уверен - удар дивизии в обход Сум, крупного узла обороны украинской армии, позволит окружить и уничтожить всю Сумскую армейскую группу генерала Малиновского. А, значит, все потери дивизии будут оправданы. Командир дивизии, увидев впервые эти стрелы, только развел руками: наступать всего с друг артполком? Когда здесь враг укриплявся двадцать лет. Каждый хутор - это узел обороны, с укрепленными подвалами-укрытиями, по два, а то и три метра железобетона, каждый коровник здесь - готовый дот с непробиваемыми стенами двухметровой толщины, а ограждения пастбищ и полей специально делались из расчета на сдерживание пехотных атак. А у него всего только один артполк в дивизии из сорока восемью стодвадцятидвохміліметровими гаубицами! Еще есть, правда, в каждом полку по дивизиону сімдесятишестиміліметрових пушек УСВ. Конечно, это замечательные пушки и замечательные гаубицы, лучших нечего и желать, но взломать такую оборону для них непосильная задача.
- Вы выручаете армию, Алексей. Всю. Армию. - Отдельно выговаривая каждое слово сказал Глухарев его давний друг. - К вечеру получите Еще два Армейский артполка. Обещаю.
- Большие потери. Сто четырнадцатый полк - четыреста пятьдесят шесть только убитым, сто Тринадцатый - триста восемьдесят восемь. - С досадой сказал Глухарев. - Это не Считая раненых. Мы несем неоправданные потери от артогня противника. А Еще и мины ... Нужно другое решение.
- Что ж, тогда завтра первой пойдёт «Маруся». - Закончил разговор заместитель начальника оперативного отдела армии. "Маруся" на штабном жаргоне называли штрафные роты, придавались дивизиям первого эшелона армии. И теперь их решено было бросить в бой. Что ж, подумал Глухарев, в штрафных ротах находятся осужденные преступники, враги народа, предатели, контрреволюционеры, буржуазные элементы, которые так и не исправились за годы Советской власти, не захотели встать на трудовой путь служения трудящимся, советскому народу ... Вот пусть они кровью искупают теперь свою вину перед трудовым народом!
***
Я делюсь с корешами махоркой,
покуда Еще не в плену,
мой полк запасной за Трёхгоркой
готовит меня на войну ...
"Хр-р-р! Хр-р-р! "- Глухо хрипит впереди, передовая надвигается жутко и неотвратимо ... Кроваво полыхает небо и батальон идет в ночи, вытянув свою колонну на половину версты. Долгий ночной марш заканчивался. И ночная дорога эта - может, последнее, что есть в их жизни.
Перед хутором Дубовый Гай батальон сделал последний десятиминутный привал. Солдаты остались на шоссе, садились прямо на асфальт, не снимая скаток и вещевых мешков. Сидели и полулежали, положив Токаривське самозарядка и ППД до ног, курили, пряча махорочные самокрутки в рукава. Молчали, а кто и переговаривался с соседом, то произносил слова тихо, полушепотом, словно в рассветных сумерках, в этой настороженной тишине боялся проявить себя. В отблесках сел, догорали за горизонтом, темнота казалась особенно густой, в ней не видно было ни глаз, ни лиц, а только неясные очертания человеческих фигур.
Небо кажется черным от тех пожаров, и в этой черноте где-то высоко-высоко гудят бомбардировщики, трудно понять чьи, советские или враждебные; куда они летят, на восток или на запад; очевидно, на запад, там вспыхнули прожекторы, скрещивая свои тонкие лучи; от их мелькание стало светлее на шоссе, видно воронки от бомб и снарядов - будто какие черные пропасти, видно было и всю колонну батальона, растянувшуюся на полверсты. В этой мерцающей темноте колонна совсем не напоминала боевую единицу, полнокровный батальон, а так, какая беспорядочная толпа одинаково одетых и очень уставших людей.
Впрочем, уже не совсем полнокровный. В одной из воронок закопали семеро бойцов и младшего командира. Пятеро солдат засыпали воронку торопливо, комья земли падали на голенища сапог, неприятным могильным шорохом рассыпались по гимнастерках убитых; дольше всех оставался не засыпанным младший командир. Казалось, тело его все время всплывала вверх, пока над могилой не стал вырастать невысокий земляной холмик. С обочины принесли несколько камней и выложили в головах. Ни креста, ни звездочки, ни имен на фанерной дощечке, а лишь четыре серых дорожных камня ... Засыпали торопливо и побежали догонять батальон.
Погибли эти семеро и младший командир не в бою; совсем глупой, нелепой смертью, впрочем, на войне это обычное дело; над дорогой неожиданно появился вражеский штурмовик и обстрелял колонну из пушек и пулеметов. Он летел низко, солдатам даже казалось, что видели лицо летчика. Странным было то, что никто не слышал шум его мотора и не видел самолета, то вдруг вырос над колонной и солдаты, устало шагали асфальтом, были захвачены врасплох. Попадали уже тогда, когда снаряды и пули ударили по дороге ...
Так и шли всю ночь, а под утро уже невмоготу - скорее бы привал. Казалось, ничего больше в жизни не нужно, кроме отдыха, пусть и коротенького. Хотя бы на полчаса плюхнуться на землю, извлечь ноги и покурить по-человечески, не на бегу, не скрываясь, а со вкусом, не спешить выдохнуть то дымок, а подержать его немного в груди, чтобы продрала по-настоящему.
... Благословлялось на свет. Рассвет обещал покой, горячее варево ротной кухни, короткий сон.
Слипались глаза, в голове туман, ноги, как чугунные, волочишь их по асфальту зарубежной дороги. Батальона что, бредет себе неторопливо, а Пашке-москвичу в боевом охранении выпало нестись от хвоста колонны в голову. Не успеешь отдышаться в окопчике ста метрах от шоссе, а батальон уже миновал твой окопчик, ты опять ноги в руки и вперед, бегом, бегом вместе с напарником ... А в окопчике также не отдохнешь - смотри, смотри по сторонам, не затаился где противник. Хорошо, хоть по шоссе наперегонки с батальоном бежать приходилось, а не целиной. Ну, тут благодарить противнику нужно, чтобы им всем, хохлам проклятым, ни дна, ни покрышки! - Обочины с обеих сторон шоссе сплошь минами усыпано, занимайся куда ногу ставишь! А заденешь мину, мигом стопы избавишься, а то и всей ноги до колена! Некоторые хитрецы так и делали, чтобы от войны отделаться. Только таких военный трибунал быстро в чувство приводил.
Вот и сейчас, рассвет уже зарожевив на востоке, вместе с напарником обосновался Пашка в окопчике. Минут пятнадцать-двадцать будет двигаться мимо батальонная колонна, а ты сиди и виддихуйся от предыдущей перебежки из хвоста батальона в голову. И смотри, чтобы какой гад не подобрался слишком близко. О коварных диверсантов, ножами вырезают целые роты, говорили второй день подряд.
Когда той субботней ночью ворвались в первое освобожден от националистов село, думая, что будет бой и угостят они супостата свинцовой пулей, хохлов там уже не было, брызнули они пятками. Зато в каждом доме было вдоволь мин и душ тридцать из батальона отправились к праотцам, попытавшись получить трофеи. От того села верст пятнадцать уже прошли, а все линии фронта твердой не было. Советские части вклинились, кто ближе, кто дальше, а в промежутках рыскали диверсионные отряды националистов, по ночам тайком вырезали секреты и снимали часовых. И исчезали, пользуясь проходами в минных полях, которые здесь были сплошь, красноармейцы же могли передвигаться только в заранее определенных противником коридорах. Конечно, потом, чуть устаканится всего, эти мины поснимают те, кто оставался в тылу, однако ощущения в передовых частях было не очень бодрым, хотя и пытался комиссар преподнести его призывами об интернациональной помощи, о международной солидарности, Мировой революции и освободительной миссии Красной Армии . Поэтому и шли сейчас с соблюдением всех требований Боевого устава пехоты - с дозорами, с главной, боковыми и тыловой залогами. Хорошо, хоть передовые части, танкисты, мотопехота, - третий день слышать, как грохочет бой впереди - оставили после себя эти окопчики вдоль дороги. Окопчики оборудовали не от широкой русской души, пинали их на привалах от жестокой необходимости, очевидно, диверсионные отряды не давали покоя передовым частям на марше и на привалах. А первые два дня вообще приходилось пузом голую землю греть, открытый со всех сторон лежишь, шар ожидаешь. И особенно страшно было по ночам в сторожевой заставе, когда ожидаешь пулю в спину, а как ни повернись, а глаз на затылке все равно никогда не будет. А вот когда марш ночной, то тогда еще труднее приходится, особенно, когда в боковой дозор попадешь, бегать тебе всю ночь и на привалах, малых и больших, не очень-то отдохнешь. Вот на сегодняшний ночной марш и поставил ротный рядового Павла Петрякова в боковую походную залог.
Едва Пашка отдышался, с напарником обосновался в окопчике, самокрутку в кулаке зажал, дымком себя побаловать, как в глазах потемнело, небо предрассветное вдруг перевернулось с стати и оказался Пашка лицом в землю на дне окопчика. Чем-то тяжелым стукнуло по голове, и сразу - будто землю из-под ног вырвали, а перед глазами засветились бесконечные многоцветные круга. А потом ни цветных колец, ни падения, ничего. Очнулся Пашка за минуту, или меньше. Шея стала чего бы деревянной, не вернуть ее никак. Его напарник уже оседает рядом с булькающие звуки в груди и то темное льется по гимнастерке, расплывается пятном на спине. И торчит у него под левой лопаткой черное рукоять чужого ножа.
Когда в глазах прояснилось и в голове туман рассеялся, вернул Пашка голову и увидел: смотрит на него струйка вражеского автомата и пара глаз уставилась. Не моргнет. А в окопе уже чужие, враги в окопе уже хозяйничают. В пятнистых плащ-палатках, стальные шлемы пятнистой же тканью - на мешковину похожа - затянуты, не блещут, так, как у Пашки блестит его собственный шлем. На тех шлемах очки, похожие на мотоциклетные, в таких приятель Пашки с Трехгорная мануфактуры когда хвастался. Снаряжение у них из толстой кожи, не брезент, что на Пашке от пота весь сопрут. Бинокль у каждого, фонарик и компас на руке. Это Пашка с завистью заметил, что и в командира его роты такого бинокля или компаса не было. И пистолеты у каждого широким черным ремнем к ноге привлеченные. На бруствере устанавливают пулемет с толстым коротким стволом на треноге с тонкими, паучьей ножками, с лентой коробку пристраивают. И чего-то слишком большого калибра патроны в той коробке, удивился Пашка, такого же, как в батальонных тонкоствольних пушек, которые лошадки из колхоза мобилизованы тащили по шоссе на резиновых шинах.
Попробовал было Пашка смикнутися, но получил пинка здоровенным ботинком в бок: "Лежи, гад! Убью! "- Прошипел один из чужих, выдернул из спины напарника ножа, вытер лезвие о гимнастерку забитого Пашиной напарника и спрятал в ножны. Чуть не закричал Пашка - "Братцы! Спасите! "- Уже и рот открыл, но уперся ему в грудь ствол вражеского автомата с толстым надульником. Это и есть тот глушитель, о котором говорят все, догадался Пашка. Просто чудо, какая ерунда в голову лезет, когда смерть в глаза смотрит, подумалось. Так вот, увидел этот глушитель Пашка, совсем пропал у него голос и все тело залило холодным и липким потом, будто под ливень попал, белье хоть выкручивает. А трое Гевал деловито продолжали готовить свое оружие к бою. С спокойной деловитостью готовились, как, скажем, готовится к работе токарь, или, например, автомеханик. Не зеленые пацаны, Пашке, например, только двадцатый год пошел, всего шесть месяцев назад, как ему забрили лоб и взяли в армию, взрослые дяди, коренастые, как дубы. И, по всему видно, делать такое им не впервой. Поднаторели ...
Лежал Пашка на дне окопа, а чужие топтались по нему ногами и по телу погибшего товарища также топтались. А потом стучали выстрелы, глухие, будто кто палкой по большой подушке со всей силы лупил: пух-пух-пух ... Значит, по батальону стрелять начали. А потом заработал вражеский пулемет. Весело и звонко работал, не так, как наш крупнокалиберный ДШК, сравнил мысленно Пашка. И густо сыпались вниз, руку только протяни, толстые короткие стреляные гильзы и звенья металлической ленты. А за две-три секунды долетели до Пашки взрывы на шоссе - будто очень часто лопались на том асфальте фарфоровые чашки, такой звук был. А еще через пару минут на дороге захлопали взрывы противопехотных осколочных мин, Звук Пашке уже хорошо знаком, - значит, попал и его батальон в минную ловушку, о которой только вчера говорил ротный старшина. А, значит, мало кто живым останется от батальона. Перемелите мины всех в кровавый фарш, здесь этих дьявольских штук на каждом метре пути к черту набитая. Накануне от одного из батальонов, который в такую же ловушку на этом же шоссе попал, осталось живыми то с десяток бойцов, да и те в трибунал загремели. А кого же йще туда тянуть, если все батальонные начальство геройской смертью полегло на той дороге, где идти этим горемыкам выпало?
Но еще не верилось Павлу, что случилось с ним несчастье, надеялся, что случится вдруг необычное - и исчезнут чужие солдаты, как призрак ... Но ничего не произошло. Отгремело на шоссе и стали враги собираться обратно в зарослей, из которых - так думал Пашка, - они и вышли на этот Большак. И по тому, как неторопливо, без спешки они собирались, перекурювалы в окопе, понял он, что осталось от его батальона столько же живых, как и от вчерашних несчастных. А то даже и меньше. Вплоть заплакать захотелось ему от жалости и безнадежности. Дошло до него, наконец, - не сон, что с ним случилось, горькая правда, в плен попал! Но и радость-то глубоко в душе шевельнулась - не погиб, истекая кровью на серой ленте шоссе, остается пока что жить на свете белом, еще может дышать, на солнце смотреть, а другим это уже не суждено!
- Вставай! - Толкнул его один из чужих, а другой поторопил. - Шевелись! Быстрее!
Навьючили Пашке на холм своего странного пулемета с толстым стволом, штатив и мешок со звеньями ленты. Толкнули Пашку в спину, вздохнул он и полез со своей окопчика вслед за диверсантом. А убитый товарищ его оставался лежать не похороненным на дне этого мелкого окопчика.
Холодные лучи розового рассветного солнца скользили по небу и кустарник словно был окутан седым дымкой. Серыми неподвижными бугорками лежали убитые и сырой ветер скользил между ними, и от земли тянуло холодом. Раз бросил Пашка взгляд на шоссе - там тесно лежали серые шинели, кто, кажется, мимо в кювет, где дожидалася его смерть от мины, кто стонал и просил помощи, кто крыл по матери себя, начальство, Сталина и Советскую власть, кто пытался встать и каждый раз падал, пока не прекратил все эти попытки одинокий выстрел откуда-то из кустов - и шагнул первый шаг. Первый шаг в плен ...
Чужие вели его кустарником уверенно, дорогу в минных полях знали, значит, хорошо. (А чего бы им и не знать? Сами, небось, те мины и устанавливали.) Вскоре вышли на поляну, а там такие же в чужом пятнистой одежде ждут и еще ... трое красноармейцев пленных. Стоят, с ноги на ногу переминаются. Друг на друга не смотрят - стыдно. На Пашку они посмотрели, Пашка тоже на них посмотрел и виновным себя снова почувствовал - как это так, живым-здоровым в плен попасть? Позор! Боец Красной Армии называется! А о себе Пашка решил плести этим вражина три короба, книги же Красноармейской у него все равно нет (Старшина, паскуда, так и не выдал! Никогда полагалось, говорил, наступать собрались!), Поэтому номера части своей ни за что не назовет, и кто командир-комиссар, говорить не станет! Вообще, все, что случилось, несмотря на всю реальность, все еще казалось ему каким сном, кошмаром. Никак не мог представить, что находится в плену и бредет вместе с другими, такими же пленниками, неизвестно куда, что висит его жизнь на очень ненадежном волоске, который может в любую минуту оборваться.
А по дороге пленных прибывало. Душ десять набралось, когда достаточно от шоссе удалились ...
***
Мы в окопах все скопом сидим,
Артиллерия бьет по своим.
Это снова разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.
Недолет. Перелет. Недолет.
По своим артиллерия бьет.
В белый свет, в черный мрак, в серый дым
Артиллерия бьет по своим ...
Тысяча сто пятьдесят четвёртый отдельная рота шла навстречу своей смерти. Впрочем, не совсем так: роты умирают редко, даже когда бойцов в них совсем не остается. Рота была не только отдельной, еще называлась она штрафной. Бойцам ее приходилось остаться на поле боя, в чужой земле, самим стать этой землей. Но бойцы роты не могли знать своего близкого будущего. Не знал его даже и сам командир отдельной штрафной роты лейтенант государственной безопасности Коротков. Рота шла под привычным конвоем: "охра" с пистолетами-пулеметами наперевес, с овчарками, которые шкирилы зубы на "граждан зеков", шла дорогами освобожденной от буржуазно-националистической сволочи Украине выполнять свой интернациональный долг, несла мир и покой на земле братского народа, который столько лет ждал освобождения от капиталистической эксплуатации.
Рота третий день догоняла передовые части армии. Догоняла и никак не могла догнать. Приходил приказ осуществить марш в одном направлении и достичь до определенного часа одного пункта, а через три-четыре часа приходил другой, который направлял роту в прямо противоположную сторону. Вот и мотались туда-сюда вдоль границы бывшие "зе-ка" и их конвоиры. А конвоиров было немало: поди уберечь полторы тысячи "зе-ка", когда каждый из этих "бывших" так и стрижет глазами, чтобы рвануть "к лясу". Не у каждого хватит смекалки и умения! Третий день рта не могла вступить в бой.
Винить же в этом нужно было начальство, потому что обстановка была крайне напряженная и нервная.
В петлицах лейтенанта государственной безопасности Короткова по "шпал", соответствует его звание армейском капитану, но получает за свой тяжелый труд лейтенант государственной безопасности Коротков вдвое больше своего армейского коллеги. И по праву: тяжелая и неблагодарная у него работа, перевоспитывать, перековывать "спецконтингент", всяких там бандитов, насильников, воров, нетрудовых элементов и вредителей, а особенно "контру", троцкистов и иностранных шпионов, знаменитую 58-ю статью, враждебный советскому строя элемент.
Недругу такой работы не пожелаешь!
Однако Короткову грех жаловаться на кого - он сам предложил использовать "доходяг [57], которые по" актировци [58] должны быть списаны "в расход", на фронте непримиримой борьбы с украинским буржуазным национализмом. За двадцать лет работы в лагерях Коротков многое видел, но особенно ему жалко было, когда везли в расстрельный лес очередную партию "зеков", которые уже полностью сработались на лесоповалах, на строительстве гигантов социалистической индустрии. Было это скупердяйство экономного хозяина-крестьянина, который не может выбросить даже поломанный гвоздь, все у него должно идти в дело. А тут сотни тысяч, которые могли бы с оружием в руках отвоевать хоть метр-два вражеской территории, а сами в землю вгоняем! Пусть бы их вражеские пули жизни лишали, по крайней мере, нам бы экономия была! Такие мысли он высказал то одному своему знакомца, - вместе начинали на подавлении Тамбовской вольницы, только знакомый он родился под счастливой звездой, далеко ушел! - И тот запомнил слова Короткова. И вовремя о них вспомнил. Вот и получил сержант вневедомственной охраны (по-правде, думал Коротков и на пенсию с этим званием уйти! К ней недолго ему оставалось, выслуга лет уже давно у него была.) "Шпалы" в петлице. Умела Советская власть сообразительного и толкового, а также верного ей работника, - что правда, то правда! - Поощрять к творческому труду.
Лагпункте, начальником которого был назначен Коротков, организовали на Северном Урале. Там полным ходом шло строительство нефтяных ям, в которых должны запасать стратегическое сырье на случай войны. И "спецконтингент" ушел в лагпункте потоком. Подкармливали их немного, обучали азам военного дела, благо, военных заговорщиков, пособников предателя Тухачевского, в "спецконтингента" немало.
И вот выстроили с непонятным спешно лагерные охранники ранним утром первого сентября тысяча девятьсот сорок второго года на лагерном плацу тысячу с лишним "зеков", и Коротков держал перед ними речь. Сначала прошелся вдоль строя, щупал каждого въедливыми глазками.
- Я, как вы отлично знаете, человек добрый. - Сказал, улыбаясь своей, ничего хорошего не обещая улыбкой. - Или вы с этим НЕ согласны?
- Добры-ый ... - Вяло прогудел строй.
- И Справедливый! - Ткнул начлаг в небо коротким толстенький пальцем. - Я же вас всех ... если по правде, так люблю вас, как детей родных ... Потом, по представлению администрации ваши дела органами пересмотрены ...
- О-о-ох-х-хх ... - Тяжело прогудел строй.
- Спа-акойна, граждане «зэки»! - Поднял руку начлаг. - Не забывай, что все вы здесь есть воровские элементы, а некоторые так и вовсе изменники большевистско делу и выродкы. Администрации дано право послать вас туда, - указал Коротков движением головы куда-то за спину, - где вы сможете своей кровью отмыть тот вред, которы каждый из вас прикрыла Советской власти, которая ... плюя в ваши хамские морды, одновремённо поворачивает к вам Свое суровой лицо и не боится дать вам в руки боевое оружие ... которыми вы Должны ... - Преодолеть приступ косноязычия было Короткову трудно, - перегрызть горло врагам советского строя, всяким буржуазным гадам, доказать свою преданность всей стране и лично нашему дорогому вождю ... и учителю всех трудящихся, дорогому товарищу Сталину! ..
То ли от страсти, вложенной в зажигательную речь, то ли от чрезмерного напряжения мысли, лицо его приняло свекольного цвета, обильно сходя потом. Начлаг вынул платок, вытер лоб, щеки, и продолжил же совсем другим, дружелюбным тоном.
- Потому решена вас направит на фронт борьбы с украинским буржуазно-националистическим захватчиками. Это же почти, что свободу дать ... Так-то вот.
А потом была долгая дорога, томительная и тяжелая, с пересылками и этапами.
Командир дивизии, на участке которой должна была наступать штрафная рота, был краток.
- Задача простая: наступление на Этому участке. - Показал на карте. - Вашей роте надлежит пройти в траншей на высоте. Но вот границы до тех траншей все заминировано. Дойдя - Выполните задачу!
К вечеру рота переместилась на передний край. Все были сыты, раздали патроны, гранаты, все это было скрыто в поясных брезентовых сумках. Винтовки - мосинськи винтовки - раздавали уже на исходном рубеже. Около пяти часов вечера позади грохнул залпами тяжелые гаубичные батареи, загрохотало справа, слева, сзади. Снаряда рванулись к вражеским позициям. Штрафники, задрав головы вверх, смотрели в небо, некоторым даже казалось, что они видят тупорылые чугунные чушки, которые стремительно прорезали воздух. Пушечный гром радовал, в нем была грозная сила, могущество, которое всегда так приятно чувствовать за своей спиной пехоте, в ней была грозная месть врагу. Обстрел продолжался пять минут, а затем прервалась. Прорезали небо огненные хвосты ракет и там, куда должна была наступать рта, выросла стена взрывов. После второго залпа реактивных минометов снова заговорила тяжелая артиллерия, ставя огневой вал.
Рота развернулась и цепи двинулись вперед, к высоток на той стороне границы, прямо под взрывы своих снарядов.
И почти сразу над головами штрафников взорвались первые снаряды. Огневой налет был коротким, батареи противника дали всего шесть или семь залпов. Но тяжелые снаряды и ракеты с кассетными боеголовками сделали свое дело: тысяча сто пятьдесят четвёртое штрафная рота полегла вся. Некоторым повезло дойти до колючей проволоки, некоторые даже преодолел это заграждения, чтобы подорваться на фугасные противопехотной мине, потерять ногу и истечь кровью, или быть разорванным взрывом фугасного снаряда. Не выжил никто!
На колючих проволоках заграждений, разодранных артогнем, висят тела убитых уже за линией границы. Но до вражеских траншей еще далеко и туда, вглубь, где между пропалинамы на стерне, между снарядным воронками, между трупами наступающих темнеют следы кирзякив, кровь, разбрызганных мозг, обозначая путь, где прошли они, без "ура!", Поминая "мать. .. ", снова и снова рвались в снарядных ад новые цепочки штрафников.
Мертвые остались лежать не погребенными в поле возле высоты с отметкой двести три и один, неподалеку от хутора Константиновка ... Ветер заносил их тела всяким хламом, разрывы снарядов и украинский, и своей артиллерии не оставляли в покое, доставали мертвых и там, в небытии, перебрасывали остывшие трупы, били, рвали, рвали ... Живые пытались идти дальше, бросив тела товарищей, клялись отомстить, но стальная буря не прекращалась и все новые и новые тела устилали собой украинский поля ...
Атака
В серых предрассветных сумерках нового сентябрьского дня холмистая равнина казалась вымершей, наметанный и наметанный глаз не заметило бы вокруг и тени движения, но командир танковой роты старший лейтенант Игорь Ильченко, казалось, физически ощущал огромное напряжение мощного жизнь, притаилося здесь, готово заявить о себе по одному слову его команды. Это напряжение отдавалось в нем нетерпеливый ожиданиям и острой тревогой, которые гнали прочь усталость и сон. Ильченко пока не различал своих танков. Покрытые пылью после долгого ночного марша, они растворились в сумерках, слились с серой землей.
Рота стоит в сторожевой охране главных сил танковой бригады восточнее Горобовка, впереди развернутых подразделений второго танкового батальона майора Слюсаренко. Мосты, захваченные враждебной разведкой в Горобивци этой ночью, были взяты с ходу, даже стрелять не пришлось. А настраивались на бой.
Сработала на этот раз традиционная украинская хитрость. При эвакуации из пограничной полосы вывозили напрочь все. Но был одно исключение: оставляли нетронутыми даже не минировали водочные магазины и склады с алкогольными запасами. И "красные освободители" попадали на крючок! Попали на него и разведчики советской танковой бригады, захватили накануне мосты через речку в районе Голубовки. Конечно, пьяных, таких, что совсем залили водкой глаза, не было - советские командиры также не были дураками, но все же навеселе были все, а потому службу красноармейцы несли не пристально. Кроме того, успокаивало "освободителей" и то, что украинские войска отходили, не принимая большого боя и нигде не переходили в контратаки, чтобы выбить захватчиков со своей земли. А потому разведчики резонно решили, что и здесь ничего особенного не произойдет. И они могут несколько расслабиться, пока розвиддозоры где-то впереди ищут противника, доселе не чинил "освободителям" значительного сопротивления. Поэтому на далекую стрельбу, когда один из розвиддозорив подвергся взвод сержанта Литовченко, просто не обратили внимания - далековато было, и эта пальба ни красноармейцев, на их командира никак не встревожила. Такая логика была справедливой, хотя и ошибочно. Танковый взвод сержанта Литовченко атаковал мосты с ходу и пехотинцы, взятые на броню, связали "красных" без всякой стрельбы, те и опомниться не успели, как оказались в Украинском плену. Через полчаса вся двадцать восьмой танковая бригада полковника Черняховского сосредоточилась в небольшом гайку восточнее этой самой Горобовка и в самом селе. После ночного марша механикам-водителям нужно было отдохнуть - грядущий день обещал бои и, по всему, должен был быть тяжелым.
"На войне наиболее опасное время - на рассвете", - вспомнил старший лейтенант слова своего первого командира, который в начале своей военной карьеры успел зацепить краешек Мировой войны, а затем побывал и в Испании, и на Ближнем Востоке, когда разразился Суэцкий конфликт . Прав старый солдат, тревожные рассветы на войне. И не потому только, что вместе с ними приходит время атаки. Все-таки ночью обстановка меняется не так часто и так заметно, как днем, поэтому на рассвете и случаются самые опасные неожиданности. А сейчас, после тяжелого марша, когда всю ночь не сомкнули глаз, молодым солдатам легко было задремать, пропустить вражескую разведку, прослушать сигнал - вот поэтому и грызла ротного тревога.
Из утренних сумерек проступили высоты впереди и Ильченко видел свои танки, поставлены так, чтобы прямо с места они могли развернуться в боевую линию фронта на восток и открыть огонь в любом направлении. Противник где-то впереди, комбат сообщил, что авиаразведка обнаружила подход его танковых частей к рубежу речушки Павловка. Но все мосты через Павловку еще в первый день войны взорвали подрывники Белопольского отряда самообороны - им командовал отец Игоря полковник Виталий Максимович Ильченко, - поэтому преодолеть эту речушку супостату без мостов будет трудно, и саперы противника, без сомнения, ночью не сопли слыхали, наводили мостовые переправы, паромы же шли вместе с танками в первом эшелоне и разведка его переправилась на южный берег Павловки без проблем. А за разведкой и основные силы "красных" на нашем берегу появятся. По крайней мере, так должно предполагать командование нашей бригады и армейской группы, ставил себя на место комбрига Ильченко.
Но ты должен также думать и за противника, даже если ты командир всего-навсего роты. Даже, когда тебе поставлена конкретная задача в сторожевой заставе и грохот ночного боя на северо-западе за Белополье-Ворожбу и южный берег Сейма под утро успокоился и притих-затаился. И особенно, когда впереди никого нет и можно ожидать удара танковых подразделений "красных" каждую минуту.
Двадцать восьмая танковая бригада полковника Черняховского этой ночью торопилась на помощь защитникам Белополье. "Краснозвездные" полки штурмовали этот город, и еще ночью казалось, что его защитники не удержатся и танковой бригаде придется утром отражать Белополье назад. Но обошлось. Командующий Сумской армейской группы перебросил на вертолетах в Белополье из своего резерва два батальона десантно-штурмовой бригады, и ночной штурм советских войск удалось отбить. А потому и бригаде Черняховского уже на подходе к Белополье изменили боевую задачу. Теперь танкисты готовились отразить возможный прорыв противника восточнее Белополье. Здесь местность была благоприятной для танкового прорыва врага и в советских "освободителей" был шанс захватить город, или по крайней мере несколько кварталов его с ходу.
Так сказал командир батальона майор Слюсаренко, но какая теперь задача поставлена бригаде, не сообщил. Конечно, комроты не такое большая шишка, что генеральские "Плант" знать, обиделся Ильченко. Но думать никто не запрещает. По всему выходило, что они будут ждать, когда супостат сам ударит. А это старшему лейтенанту было не по душе. Танковый бой - это маневр, неожиданность, внезапность! А тут сиди и жди когда тебе по башке топором влуплять. Нет, это не для него. Одно утешало - ни комбат, ни комбриг к ярым "оборонщики [59]" не принадлежали. И ждать, когда их по голове бить, не станут, они сами кого хочешь первый Лупан по черепу! Кроме того: приказ требовал дать отдых механикам-водителям и командирам танков, как в эту ночь здорово поработали. Итак, когда впереди бой, они должны быть свеженькими, ибо с тяжелой после такого марша головой, не очень-то покомандуеш! И верное решение тоже не сразу найдешь. Хорошо бы спросить комбата, подумал старший лейтенант, что ждет его роту впереди, скоро пойдем вперед. Но выходить в радиоэфир с таким вопросами к комбата ротный не имел права ...
... Взвод сержанта Литовченко был назначен в сторожевую охрану. Заняли позиции на высоте с Горобовка и сержант поставил задачу командирам танков и приданого взводу пехотного отделения:
- ... Ориентиры: первый - поворот автомагистрали Сумы-Белополье возле хутора Головачи, второй - перекресток автомагистрали и дороги из поселка Максимовщина, третий - перекресток полевых дорог, четвертый - южная окраина Максимовщины. - Отдал приказ взвода после рекогносцировки Литовченко. - Появление противника возможна по направлению Капитонивка, высота 186,3, реку, а его разведывательно-диверсионных групп - с северного и северо-восточного направления.
Наш взвод с мотопехотным отделением и постом химического наблюдения - сторожевая застава. Задача: нести сторожевую охрану в полосе Головачи, высота 186,3, перекресток автомагистрали и дороги, Максимовщина, своевременно обнаружить противника и предупредить батальон, стойко защищать занятую позицию и не допустить проникновения в расположение батальона разведывательно-диверсионных групп противника. Основную позицию занять на высоте 179,8 и ее северо-восточных скатах, запасную - справа основной пятьсот метров.
Танк № 54 младшего сержанта Адаменко - очередной, основная позиция - ..., запасная - ..., секторы обстрела: основной - ..., дополнительный - ... Быть готовым выдвинуться к выемке у защитной лесополосы для ведения огня по противнику, который будет выдвигаться из северо-восточного направления со стороны городка Реки.
Танк номер пятьдесят три - основная позиция. Танк номер пятьдесят пять - основная позиция.
Командиру мотопехотного отделения выделить по два бойца для непосредственной охраны танков, остальным вместе с командиром отделения находиться в бронетранспортере в готовности к действиям в качестве дозора в направлении городок реки поселок Максимовщина осмотреть местность и местные предметы и предупредить залог от внезапного появления противника. Пост химического наблюдения оборудовать по моему танком, вести химическую разведку и наблюдение в южном и юго-восточном направлении.
Участок сосредоточенного огня: номер один - южная промоина оврага, номер два - поворот автомагистрали возле хутора Головачи. Отдельные группы противника захватывать в плен или уничтожать огнем танка номер пятьдесят четыре по моему сигналу. При подходе значительных сил противника огонь вести с основной огневой позиции по моей команде, далее самостоятельно. Всех лиц, следующих через позицию и не знают пропуска, задерживать и доставлять в меня.
Сигналы - по таблице. Радиостанции держать на очередном приеме. Пробел - "пушка", заместитель - сержант Адаменко. Приступить! - Сержант захлопнул планшет, завершив этим отдачу приказа.
Командиры танков и механики-водители опрометью бросились к боевых машин. Заревели мощные дизели и танки и бронетранспортер расползлись по указанным позициям. Задача облегчалась тем, что окопы для танков были вырыты заранее, еще летом. (Правда, дяди, которые имели здесь угодья, немало попортили крови отцам-командирам, но это уже другая история ...) Итак, рыть окопы танковым бульдозером не пришлось. Да и отработки действий в сторожевой заставе последний раз проделывали почти на этой же местности.
Поскольку приказ комбата требовал дать отдых в первую очередь механикам-водителям и командирам танков, то они - не дураки, ведь! - Сразу же захрапели на танковом брезенте, расстеленном в кустах. А в каждой машине остались только наводчики и заряжающие, да еще по паре бойцов из мотопехотного батальона несли караульную службу по обе стороны от танков. А через два с лишним часа, еще до шести утра, повара притарабанилы термосы с завтраком. Заместитель комбрига по тылу полковник Шрайбан, знал дело туго, своих тыловиков держал в черном теле, но бойцов боевых подразделений кормил вовремя, вкусно и сытно.
Подкрепились, чем Бог послал, - а послал танкистам этот раз рисовую кашу с мясом и разной зеленью, и чай с консервированным вишневым вареньем из бригадных запасов, - трудились танкисты над своими котелками торопливо, а ну как супостат ударит таким совсем неподходящий для войны момент! (Война войной, а завтрак - по расписанию! Не нами было придумано) Однако вокруг все было спокойно и поэтому снова улеглись спать на свежем воздухе, оставив в каждом танке по одному наблюдателю.
Но уже через час - было именно четверть седьмого - покой нового дня испарился, как сон ...
Дмитрий Адаменко после завтрака изменил своего наводчика и вместе с заряжающим, Женькой Гончаром, вел наблюдения за северным и северо-восточным направлениям. Гончар сам не захотел поспать после ночного марша, заявив, что выспался на боеукладци, когда все остальные глазели сквозь приборы ночного видения в мрак этой ночи. Это было верно, ТПНа [60] для заряжающего танковые конструкторы не предусмотрели. Но относительно того, что он выспался во время марша, то здесь Евгений лукавил. Но Дмитрий не стал возражать - если так хочет, то пусть! Сам сержант вел наблюдения с помощью своего командирского прибора, а заряжающий через открытый люк, положив на его край бинокля. И первым заметил пыль по высоте. Вернее, пыль он заметил потом, а сначала услышал неясный шум танковых моторов.
- Димка, глянь-ка, кажется, к нам гости шагают. - Он нырнул в башню. - Ориентир три ...
Дмитрий развернул командирскую башенку и заметил серую облакам, легкой тенью вилась над высотой на северо-восток от позиции залога. Сквозь раскрытые люки ухо улавливали комариный писк автомобильных и танковых двигателей. Вот оно! Отдых закончился и он почувствовал приятное возбуждение.
- Экипаж, к бою! - Механик и наводчик тоже услышали гул вражеских двигателей и сами знали что делать. - "Третий", "третий", я - "четвертый". Со стороны реки слышен сильный шум двигателей и наблюдаю движение техники, видно облако пыли над высотой 186,3. В районе ориентира четыре вижу группу гражданских из трех человек.
Через минуту бронетранспортер приданого взвода Литовченко отделение пехоты уже курился пылью в направлении группы гражданских, которые выходили из рощи на высоте. Дмитрий развернул командирскую башенку, чтобы не пропустить чего, но не успел досмотреть, что же там происходило дальше, именно открылся командирский люк - это сержант запрыгнул на броню и заглянул внутрь танка.
- Ну, орлы, готовьтесь к бою. - Комвзвода весело посмотрел на своих танкистов. - Розвиддозор заметил по высоте танк и бронеавтомобиль "красных". Тебе, Дмитрий, задача будет. Приказываю выдвинуться к промоины и, как только они выйдут из-за высоты, уничтожить огнем с места. Уход на основную позицию по сигналу "555".
- Понятно. - Кивнул Адаменко. Сержант спрыгнул на землю и побежал к своему танку. А Дмитрий переключился на внутреннюю связь, и скомандовал экипажу. - По местам! Заводь, прямо, курган, вперед.
Механик добавил оборотов и танк медленно выбрался по аппарели из окопа, так же медленно пополз вперед.
- Ускорить движение! - По широкой дуге машина Адаменко выходила к промоины. - Механик, стой!
Рассвет нового дня был в разгаре, солнце озаряло боевые машины, которые готовились к бою…
- ... Экипаж, усилить наблюдение в своих секторах. - Адаменко развернул командирскую башенку, напряженно вглядывался в облако пыли, которое медленно обходила с севера высоту и продвигалась в направлении лесозащитной полосы вдоль проселочной дороги, уходящей от шоссейку с Рек к автомагистрали. Дмитрий посмотрел на наводчика, тот вцепился в пульт, вплоть косточки побелели. Тоже нервничает, бедняга, посочувствовал мысленно сержант своему подчиненному, неудивительно, все-таки первый серьезный бой! Ночная схватка - игрушка!
Из-за высоты вынырнул бронеавтомобиль и живо укатил в направлении к шоссе, пересек его и курил дальше полевой дорогой. Дозорный БА-10 миновал позицию танка, не заметив его в промоине, когда из-за высоты вышли, наконец, танки "красных" - один за другим три новых Т-34. Они не очень таились - параллельно шоссе шла еще одна посадка и деревья хорошо маскировали танки "красных" от наблюдения.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ